Шотландия и Англия в первой половине XV в.: высокая политика и региональные амбиции

Как известно, Генриха V, которому от отца достался в наследство достаточно хорошо отлаженный государственный аппарат и богатая казна, интересовала, прежде всего, европейская политика и его континентальные владения[311]. Мысль продолжить войну за французскую корону, подкреплялась благоприятной для англичан ситуацией: во главе Франции номинально стоял слабоумный Карл VI, а внутри самой страны шла жестокая борьба за власть между двумя соперничающими партиями: Бургиньонами и Арманьяками.

Что касается Шотландии, то Генрих V, вступая в решительную борьбу за французскую корону, был крайне заинтересован в сохранении стабильности на северных границах, но при этом английский король едва ли надеялся на выполнение условий мирного договора мая 1412 года, продлившего перемирие между Англией и Шотландией на 6 лет[312]. Ведь по сложившейся традиции, этот договор в любой момент мог быть нарушен при подстрекательстве французов и вовсе не гарантировал Англии лояльности со стороны северного соседа.

Франция же (в лице дофина Карла и его сторонников) в ожидании грядущего английского вторжения направила посольство к регенту Олбани, надеясь на военную помощь от Шотландии согласно союзному договору[313].

Нам представляется, что основная коллизия англо-французских противоречий в этот период во многом повлияла как на дальнейшую судьбу традиционных конфликтов на англо-шотландском пограничье, определяя возможные методы и приемы, использовавшиеся Лондоном и Эдинбургом для решения старых проблем, так и на положение дел на континенте, вовлекая шотландцев в активное участие в Столетней войне на стороне своих французских союзников.

§ 1. Роль шотландского корпуса в Столетней войне

В результате тяжелейшего поражения французов 25 октября 1415 г., названной шотландским хронистом «несчастливой битвой при Азенкуре»[314], английский король беспрепятственно прошел опустошительным рейдом по Пикардии, Нормандии и Фландрии вплоть до Кале. Вскоре после этого, Генрих V приступил к урегулированию отношений с Шотландией. Ради возвращения в 1416 г. Мердока Роберт Олбани подписал договор о восьмилетнем перемирии, где оговаривалась и сумма выкупа за графа Мердока в размере 70.000 марок[315]. Переговоры закончились пролонгацией прежнего договора 1412 г. о нейтралитете Шотландии в случае войны с Францией. В договоре также подтверждалась незыблемость англо-шотландских границ. Позже срок действия этого договора был продлен до 1424 г.[316]

Вместе с тем, Олбани находился в затруднительном положении. Шотландская знать, к которой принц Джеймс неоднократно обращался в своих посланиях требуя ускорить его возвращение на родину[317], в свою очередь требовала от регента активно добиваться скорейшего освобождения принца. Боуэр указывает на то, что принц, вел интенсивную переписку на эту тему с влиятельными шотландским лордами[318]. Вероятно, давление лордов на регента было очень высоким, потому что в 1416 г. дело Джеймса снова сдвинулось с мертвой точки.

В английских казначейских свитках хранится распоряжение о выделении денег королевским чиновникам для отправки заложников за принца Джеймса, которые должны были в декабре 1416 года прибыть из Шотландии[319]. В марте 1417 года Джеймс Стюарт был отправлен в Йорк, чтобы «ускорить прибытие шотландцев». Но, как говорит Боуэр, «по неизвестной причине эти заложники так и не приехали»[320]. Принц так и остался в Англии — английский монарх отказывался отпустить принца до окончания французской кампании[321]. Переговоры вновь заглохли.

Как только англичане развернули военные действия против французов в 1417 г., два самых влиятельных лица в шотландском королевстве своими действиями разорвали все мирные договоренности между Англией и Шотландией — «герцог Роберт Олбани и граф Арчибальд Дуглас, лично возглавив отряды, 23 июля 1417 года предприняли поход в Нортумберленд»[322]. Целью этого похода был захват Бервика и Роксбурга, которые шотландцы уже давно пробовали отнять у англичан. Отряд графа Дугласа осадил крепость Роксбург, но был вынужден бесславно возвратиться на родину, в то время как герцог Роберт пытался штурмовать Бервик, но тоже безрезультатно.

Судя по отношению хрониста к этим событиям, оба похода были восприняты шотландским обществом неблагосклонно. Боуэр назвал шотландские рейды союзников «бессмысленными и глупыми»[323].

Поражение Франции в битве при Азенкуре и неудачи в последующих столкновениях с англичанами, привели к существенному изменению соотношения сил во франко-шотландском альянсе. Франция на какой-то период перестала в них лидировать, и была в большей степени заинтересована в активных действиях со стороны своего шотландского союзника.

С целью побудить к этому шотландцев, в 1419 г. в Шотландию прибыла французская делегация во главе с графом Вандомом. Как сообщает Пласкарден, французский граф попросил созвать парламент, где произнес речь перед сословиями о том, что «у Шотландии общие с Францией интересы и общие враги»[324], вспомнив историю франко-шотландских отношений с момента подписания Парижского договора 1295 г., и подчеркивая длительность и прочность этого альянса. В конце своей речи граф от имени французского короля попросил Шотландию оказать военную помощь. После обсуждения этой речи в парламенте, шотландцы дали графу Вандому свое согласие предоставить корпус в распоряжение дофина. При этом стороны оговорили, что все расходы, связанные с содержанием и доставкой шотландских войск на континент, будут оплачиваться из французской казны.

Надо сказать, что и до этого посольства немало шотландцев принимало участие в континентальных событиях. Так при осаде Льежа в 1405 г., весьма достойно проявил себя шотландский отряд во главе с Александром Стюартом, графом Маром. По словам Пласкардена, после сражения «многих посвятили в рыцари, а их предводитель стяжал себе славу не только воинским умением, но за свои мудрые советы»[325].

Другой шотландский хронист Боуэр, подчеркивает важность момента — впервые французы так сильно зависели от шотландцев. Он отмечает, что шотландский парламент, санкционируя отправку соотечественников на континент, соблюдал условия «старого союза», позволил всем добровольцам отправиться во Францию[326]. Этот корпус, состоял, главным образом, из отрядов, уже имевших опыт войны с англичанами: «во Францию отправились многие лорды со своими вооруженными людьми (men-at-arms)»[327].

Для перевозки шотландского корпуса Франция арендовала у Кастилии 40 кораблей. Во главе экспедиции были поставлены второй сын герцога Роберта Олбани Джон Стюарт, граф Бачен и старший сын графа Дугласа Арчибальд, граф Уигтаун.

Численность отправленного во Францию корпуса современники оценивают по-разному. По словам Боуэра, во Францию было отправлено около 5–6 тыс. человек[328], Пласкарден пишет о 7–8 тысячах[329], а архиепископ Реймский Жувеналь дез Урсен говорит о 4–5 тыс. человек, «прибывших во Францию по просьбе Карла VII»[330].

Различие в цифрах можно, прежде всего, объяснить личными мотивами современников. Пласкарден, очевидно, стремился подчеркнуть размеры вклада Шотландии в дело борьбы союзников с общим врагом и потому завысил цифры. Французская же сторона, вероятно, стремились преднамеренно занизить данные, чтобы продемонстрировать обратное и, в конечном итоге, присвоить все лавры победителя себе. Сказывалось также отсутствие точной статистики.

Каковы были причины, побудившие шотландцев, отправить во Францию столь значительный военный контингент?

По мнению ряда исследователей — основная причина заключалась в относительно спокойной ситуация в стране, которая лишала молодых и амбициозных шотландцев возможности сделать военную карьеру и поправить на войне свое материальное положение. Участие в военных действиях на стороне Франции открывало перед ними такую перспективу. Но едва ли эту причину стоит абсолютизировать, как это делает британская исследовательница Розалинд Митчисон[331]. Резон в этом утверждении есть, однако, применительно к французским событиям 20-х гг. XV в. оно является односторонним. Очевидно, что, помимо меркантильных соображений, существовали также и другие факторы, переводящие мотивы службы шотландского корпуса у дофина из плоскости сугубо материальной в плоскость политическую. По-видимому, не следует исключать искреннее желание шотландцев исполнить свои союзнические обязательства перед Францией.

Возможно, что регент мог воспользоваться случаем, чтобы избавить себя от неугодных соперников и, тем самым, укрепить собственное положение. В качестве таковых соперников французский историк Эдуард Перруа называет Арчибальда, графа Дугласа и Джона Стюарта, графа Бачена[332], в действиях которых регент, якобы, усматривал определенную помеху своему правлению. Но, на наш взгляд, догадка Перруа абсолютно некорректна. Напомним, что Джон Стюарт, граф Бачен был сыном самого регента и, насколько нам известно, вообще никогда не рассматривался им в качестве своего соперника. Что касается Арчибальда Дугласа, графа Дугласа, то он в тот период находился при принце Джеймсе, и, как отмечалось выше, во главе шотландского корпуса отправился его старший сын граф Уигтаун[333]. Э. Перруа, таким образом, ошибается, определяя круг реальных соперников регента. Объяснить назначение графа Бачена можно по-иному. Согласно гипотезе, которой придерживаются Р. Никольсон, А. Лэнг, П. Титлер, и которая представляется весьма правдоподобной, регент имел намерения узурпировать шотландский трон. Назначение граф Бачена командующим корпусом вполне могло быть направлено на укрепление престижа дома Олбани и, следовательно, должно было подкрепить его притязания на шотландский трон.

Самим сражениям во Франции, в которых принимали участие шотландцы исследователи уделяют достаточно внимания[334], но при этом они явно недооценивают тот факт, что именно в 1420–1424 гг. шотландский контингент играл лидирующую роль в армии дофина.

Известно, что по прибытию во Францию шотландский корпус был размещен в графстве Турень. В соседнем Анжу располагалась ставка десятитысячной английской армии под командованием герцога Кларенса. Жители Анжу страдали от бесчинств, творимых англичанами и потому обратились к дофину Карлу, державшему двор в Берри (за что его и называли в то время «беррийским королем»), за помощью.

Положить конец произволу англичан, было поручено именно шотландцам и присоединившимся к ним отрядам Ле Брисака, де Ла Фонтани и де Дирнея. Объединенный шотландско-французский корпус под командованием графа Бачена выдвинулся к местечку Люд, в четырех милях от Боже, навстречу англичанам[335]. Герцог Кларенс, получив информацию о движении в его сторону шотландского корпуса, решил опередить противника и выступил ему навстречу, намереваясь дать сражение недалеко от города Боже[336]. Герцог надеялся, вероятно, на быстроту, рассчитывая застать шотландцев врасплох. В ответ на предостережение советников и их советы дождаться подкрепления, Кларенс заявил, что «если вы боитесь, то возвращайтесь домой и сторожите кладбище»[337]. Вместе с отрядом в 1.500 человек он выступил навстречу шотландцам.

Бой при Боже 22 марта 1421 г. начали англичане — и потерпели поражение[338]. В этом сражении погиб сам герцог Кларенс, а также граф де Куте, лорд Рус. Графы Сомерсет, Хантингдон и дю Перш с 200 другими рыцарями были захвачены в плен. Всего, по явно преувеличенным сведениям Монстреле, у англичан погибло от 1.000 до 1.100 человек[339]. Шотландцы называют другие еще более внушительные цифры. По данным Боуэра, англичане потеряли около 2.000 человек[340]. Пласкарден говорит о 3.000 убитых[341].

Успех шотландцев в битве при Боже имел не только военное, но и политическое значение. Принц Карл, ранее не считавшийся серьезным противником и перспективным политиком, с этой победой начал приобретать политический вес, став фигурой, способной консолидировать ту часть французского дворянства, которая стремилась изгнать англичан за пределы французского королевства.

Победа при Боже получила в Европе широкий резонанс. Пласкарден передает, что папа Мартин V с похвалой высказался о шотландцах, называя их: «противоядием от англичан»[342]. И принц Карл, и шотландские графы Бачен и Уигтаун практически в одночасье приобрели широкую известность[343]. Э. Перруа, говоря о реакции дофинистов на победу шотландцев при Боже и гибель герцога Кларенса, по праву отметил: «Большего и не требовалось, чтобы в лагере дофина возродились все надежды»[344]. К дофину стали стекаться французские бароны, недовольные англичанами и бургундцами.

Хронисты из Англии и Шотландии по-разному оценивали сражение. Для англичан участие шотландцев в континентальных делах на стороне дофина — существенная проблема и даже, в какой-то мере, удар в спину. Ведь официально на границе все спокойно и повода для войны, с точки зрения англичан, у шотландцев быть не должно. В частности Эдуард Холл, комментируя сражение при Боже, называет шотландцев «вероломными» и «старыми врагами англичан»[345].

Шотландские хронисты из чувства гордости за своих соотечественников более детально отображали французские события. Они отмечают весомую роль шотландского корпуса, не обходя стороной колоритные детали, такие как тактические приемы, использованные против англичан, и проводя параллели с событиями и сражениям у себя на родине. Так, например, Пласкарден проводит параллели между событиями 1421 г. и конца XIII в., когда в бою при Стирлингском мосте 11 сентября 1297 г.: англичане во главе с графом Сари, значительно уступая шотландцам в численности войска, напали на армию Уоллеса и были разбиты. Шотландцы, в 1297 г., по словам, Пласкардена, одержали «сокрушительную победу» над англичанами[346].

Свою роль в подробном освещении хода битвы и ее последствий сыграли тесные контакты между двумя королевствами и возможность узнавать континентальные новости непосредственно от участников событий — от тех шотландцев, которые приезжали на родину из Франции[347]. Так, например, шотландский источник не преминул отметить, что, узнав о победе, дофин Карл воскликнул: «Кто теперь посмеет думать, что шотландцы лишь пьяницы и пожиратели баранины?»[348]. Едва ли эта фраза была придумана самим хронистом, скорее всего, ее передал кто-то из приближенных дофина.

Гордясь успехами шотландцев, хронисты охотно подчеркивают щедрость и благородство дофина. За оказанную поддержку и «доблесть под знаменами Франции»[349] принц достойно вознаградил своих шотландских сторонников. Уигтаун был пожалован графством Лонгвиль (Longueville) в Нормандии, Бачен — званием коннетабля Франции, а его кузен — сэр Джон Стюарт из Дарнли — получил лордство Конкрессо[350].

Для французских же хронистов на первый план выходит не столько этнический состав принимавших участие в сражениях с англичанами и роль шотландцев, сколько сам факт поражения англичан. И Монстреле, и хроника Сен-Дени делают акцент на том, что это было первое крупное поражение в ходе всей войны, «развенчивающее мысль о непобедимости англичан и божьего промысла их успеха»[351].

Вероятно, именно опора на французские реляции с их акцентом на самом событии, а не на том, кто обеспечил победу, определили историографическую традицию, которая настойчиво игнорировала факт решающей роли шотландского корпуса в сражениях с англичанами при дофине Карле в 1420-е гг.

Действия шотландцев, похоже, убедили дофина в храбрости шотландцев, поскольку после празднования победы Бачен получил дополнительные средства на снаряжение нового корпуса и отправился в Шотландию, чтобы оттуда привести новобранцев.

Дофин, чья армия к тому моменту насчитывала около 10 тыс. человек, организовал военный поход по северо-западным провинциям страны[352]. Обеспокоенный развитием ситуации во Франции, Генрих V поспешил отправить во Францию 14-и тысячный корпус: около 4 тыс. всадников и около 10 тыс. пеших воинов[353]. Вскоре и сам английский король присоединился к своей армии во Франции[354].

В свите короля во Франции находился шотландский наследник принц Джеймс Стюарт, которого Генрих V собирался использовать, создав ситуацию, при которой шотландцы начали бы переходить от дофина на сторону англичан. Как отмечается в «Хрониках Шотландии», несмотря на долгое отсутствие принца Джеймса на родине, он оставался крайне популярен[355]. Но при этом, сражавшиеся на стороне дофина шотландцы, отказывались повиноваться издаваемым, якобы, от имени принца приказам, сложить оружие, ссылаясь на то, что они не будут выполнять требование принца, «тем более, что он находится под властью другого человека»[356].

Каждая попытка Генриха V принудить самого Джеймса сражаться со своими соотечественниками-шотландцами, находившимся на службе у дофина Карла, оказывалась безуспешной. Как отмечает Боуэр, она встречалась очередным «приступом болезни» как у принца, так и у его спутников[357].

План Генриха V не увенчался успехом. И король изменил тактику, от уговоров перейдя к устрашению. В этом отношении показательным является случай со взятием французского городка Мо (Maux), который оборонял шотландский гарнизон[358]. Англичане от имени Джеймса приказали гарнизону сдаться, но получили отказ. Тогда Генрих V повелел штурмовать крепостные стены. По взятии города английский монарх приказал повесить всех его защитников-шотландцев, аргументируя свой приказ изменой этих шотландцев их собственному королю[359].

Со смертью короля Генриха V (1422), военные акции англичан на континенте приостановились[360]. Сложившаяся политическая ситуация сыграла на руку дофину Карлу. Прежде всего, принц Карл денонсировал англо-французский договор 1420 г., по которому Карл был признан бастардом и лишался прав на трон, и начал собирать вокруг себя противников англичан. Прибывшее из Шотландии с графом Баченом 5-тысячное пополнение, усилившее армию дофина, вероятно, заставило англичан поторопиться с нанесением удара по дофинистам[361].

Сражение между англичанами и дофинистами произошло вблизи небольшого городка Кравант 31 июля 1423 г. Как сообщает Пласкарден, больше половины армии французского принца составляли шотландцы: около 7 тыс. человек, французов же было около 5 тысяч[362]. Шотландцы продолжали составлять костяк армии союзников. В этом сражении верх одержали англичане[363]. Войска дофина, по словам Монстреле, потеряли около двух или трех тысяч человек, из которых примерно тысячу составляли шотландцы[364].

Оказавшись в трудном положении, дофин Карл пытался собрать новую армию. Для восполнения потерь граф Бачен уже во второй раз отправился на родину и осенью 1423 г. вернулся с пополнением. Боуэр сообщает, что принц до глубины души был тронут «преданностью своих союзников» и щедро вознаградил всех ветеранов[365]. Общая численность дофинистской армии уже после Краванта, по данным Монстреле, составляла около 15–17 тыс. человек, большинство из них были, не французские подданные, а выходцы из других королевств[366]. Корпус шотландцев был, вероятно, самой боеспособной и организованной частью армии дофина в это время.

Надо заметить, что шотландские и французские хроники расходятся в оценке численности шотландцев на службе дофина. Шотландец Боуэр, в отличие от Монстреле, говорит, что накануне битвы при Вернее дофин располагал 12 тыс. человек[367], но тоже считает, что французы составляли меньшинство: 7 тыс. человек были шотландцами, а 5 тыс. французами[368]. Герцог Бедфорд располагал значительно меньшими, чем Карл силами. Численность английского корпуса реально не превышала 8–9 тыс. человек, однако, все они, как правило, были ветеранами[369].

В качестве ближайшей цели для нападения на армию Бедфорда дофинисты выбрали город Верней, в котором располагалась ставка англичан. Это решение было принято на военном совете, который держал принц для разработки стратегии в предстоящей кампании. Как отмечает Пласкарден, среди присутствующих не было единогласия. Герцог Алансон и виконт Нарбон призывали отказаться от прямого сражения, опасаясь, что англичане, как случалось и раньше, даже при меньшей численности, смогут одержать верх. Сам же дофин Карл, молодые придворные и лидеры шотландцев, которые по выражению А. Берна «фанатично ненавидели англичан»[370], считали, что имеющиеся силы позволяют разбить Бедфорда и покончить с военным превосходством англичан во Франции[371].

Сражение при Вернее (Verneuil-sur-Avre), начавшееся рано утром 17 августа 1424 г, закончилось поздним вечером сокрушительным поражением дофинистов. В этом сражении погибла большая часть корпуса шотландцев[372]. По оценкам Монстреле, под Вернеем шотландцы потеряли от 4.000 до 5.000 человек, включая своих вождей: Джона Стюарта, графа Бачена, Арчибальда, 4-го графа Дугласа, его второго сына Джеймса Дугласа и сэра Джона Стирлинга. Кроме того, около 200 шотландцев оказались в плену[373].

Французы в этом бою также потеряли многих аристократов, в том числе: графа д'Омаль, графа де Домери, виконта де Нарбон. В английском плену оказались и многие другие знатные французы, среди которых были герцог, два графа, два виконта, восемнадцать рыцарей, а также более десяти нобилей. Потери же англичан, согласно их официальной сводке, составляли всего 600 человек убитыми[374].

Избежавшие гибели и плена шотландцы не захотели возвращаться на родину, решив остаться на службе у дофина Карла. Волонтеров возглавлял сэр Джон Стюарт (родственник погибшего графа), лорд Дарнли и сэр Джон Кеннеди. Верность шотландцев дофину не осталась неотмеченной Карлом Французским. Большинство ветеранов-шотландцев вошли в личную гвардию короля и участвовало в последующих войнах французской короны. Французские хронисты, продолжали упоминать о том, что шотландские отряды принимали участие в войне против англичан в армии дофинистов, но ни о какой полномасштабной помощи со стороны Шотландии речи уже не шло. Хроника Сен-Дени указывает, что после Вернея приток шотландских отрядов во Францию практически прекратился, хотя одиночки продолжали поступать на службу короля, чтобы «воевать против короля Англии»[375].

Полученная дофинистами передышка, вызванная матримониальным конфликтом герцога Бургундского с герцогом Глостером из-за дочери графа Анжу (на чью руку претендовали оба герцога)[376], дала дофину время для сбора сил и средств на продолжение войны.

Характеризуя события 1420–1424 гг., важно отметить, что в сложной и неоднозначной политической обстановке во Франции франко-шотландский альянс значительно видоизменился, влияя на баланс политических и военных сил в Столетней войне. Благодаря помощи шотландцев, французскому дофину и его сторонникам удалось собрать силы для продолжения войны с англичанами. Шотландский корпус в течение 1420–1424 гг. продолжал оставаться ядром армии дофинистов. Тем не менее, о роли шотландцев в Столетней войне нередко забывают. Так, английский исследователь Д. Суорд считает возможным говорить о том, что при Боже произошло сражение англичан с «арманьяками, которые включали себя и шотландцев [выделено нами — С.И.] под предводительством Бачена и Уигтауна»[377]. Тогда, как, согласно Монстреле, французов в этом сражении было от силы 1,5 тыс. человек, а шотландцев, по крайнем мере, 5–6 тыс. человек[378].

Недооценка роли шотландцев в Столетней войне свойственна и отечественной литературе. Следуя в русле историографической традиции, Н.И. Басовская, известный специалист по истории Столетней войны, несколько принижает масштабность и значимость шотландской помощи дофину. Она упоминает лишь об одном отправленном в 1424 г. во Францию корпусе шотландцев: «были присланы войска численностью 5–6 тыс. человек для борьбы против англичан»[379]. Напомним, что на самом деле за 1420–1424 гг. дофин четырежды, а не единожды получал пополнение из Шотландии, а общая численность шотландцев на службе Карла была свыше 15 тыс. человек.

Что касается ситуации на пограничье в начале 1420-х гг., то никаких крупных событий, инициированных из Лондона, если верить хроникам, там не происходило. Отчасти этому способствовали такие побочные обстоятельства, как ожесточенная схватка в Лондоне между герцогом Глостером и Бофортами за лидерство в Королевском совете. Нельзя забывать и то, что во Францию ушла, скорее всего, наиболее активная часть воинственного шотландского дворянства, а это обстоятельство не могло не сказаться на умиротворении обстановки в регионе. В какой-то мере это же относится и к северо-английским лордам.

§ 2. Джеймс I: английский опыт и шотландская практика

Громкие и во многом судьбоносные для Франции битвы начала 1420-х гг., в которых решающая роль принадлежала шотландцам, заслоняли собой как непосредственные сдвиги в англо-шотландских отношения, так и события в самих этих странах.

Если говорить о Шотландии то, после смерти герцога Роберта Олбани (1420) регентом страны стал старший сын герцога — Мердок Стюарт, граф Файф (с 1420 года — герцог Мердок Олбани), вернувшийся из Англии на родину в конце 1417 г.

Говорить о Мердоке Стюарте, как о политике, весьма сложно, поскольку на протяжении всего правления герцога Роберта Олбани он находился в тени своего отца, а потом долгое время находился в английском плену. Хронисты, рассказывая о Мердоке, акцентируют внимание только на его родстве с регентом Олбани. Так Боуэр при перечислении участников битвы при Хомилдоне пишет: «Мердок Стюарт, граф Файф, старший сын и наследник герцога Олбани». Этой справкой характеристика графа Мердока исчерпывается[380].

У нового шотландского регента дела пошли не столь успешно, как у его отца, который на протяжении многих лет укреплял позиции своей семьи, играя на противоречивых интересах различных баронских группировок. Среди последних лидировали Черные Дугласы, Сомерледы во главе с лордом Островов и Данбары, во главе с графом Шотландской Марки. Помимо них, в других частях Шотландии видное место занимали графы Мары, контролировавшие большую часть Кейтнесса, Оркни, управлявшие Шетландскими и Гебридскими островами, Красные Дугласы, во главе с графом Энгусом, чьи владения находились на северо-западе Лоуленда, кроме того, были и другие крупные лорды и кланы, интересы которых также приходилось учитывать правителям Шотландии.

Несоответствие политического веса отца и сына, вкупе с малым опытом Мердока в политических делах королевства, скоро дали о себе знать. Недовольная аристократия, которая в прежние времена все же побаивалась Роберта Олбани, теперь открыто заговорила о необходимости возвращения принца-наследника[381]. По словам Боуэра, лорды, которые в течение ряда лет «имели постоянные контакты с Джеймсом, всемерно поддерживали идею возвращения принца на родину»[382]. Под давлением лордов Мердок, как прежде и его отец, был вынужден пойти на возобновление переговоров с Англией по вопросу об освобождении принца Джеймса Стюарта.

На какое-то время казалось, что после внезапной смерти Генриха V в 1422 г. эти переговоры с англичанами повернулись в благоприятную для принца Джеймса сторону. Ему было обещано, что он сможет посетить родину при условии, если предоставит достаточное число заложников[383]. Для англичан переговоры, по-прежнему, оставались средством давления на Шотландию в вопросе заключения длительного мирного договора или же для того, чтобы заставить шотландцев отозвать с континента свой корпус.

6 июля 1423 года Королевский совет Англии разослал секретную инструкцию для своих послов[384]. В этой инструкции, помимо прочего, послам ставилась задача при обсуждении условий репатриации принца Джеймса получить от шотландцев согласие на уплату денег «на расходы Джеймса Шотландского в связи с его долгим пребыванием в Англии». Эти расходы были оценены англичанами в сумму 36 тысяч фунтов[385]. Для сравнения, на расходы принца, по данным английских казначейских свитков, в 1420 году было выделено 150 фунтов[386].

19 августа 1423 года Мердок Стюарт, герцог Олбани отправил из Инверкейтига депешу с распоряжением сформировать посольство для поездки в Англию[387]. Однако, как нам кажется, этим распоряжением регент скорее стремился продемонстрировать свое деятельное участие в освобождении кузена в глазах соотечественников, чем реально собирался способствовать возвращению Джеймса на родину. Переговоры о Джеймсе инициировались уже так много раз, что уже казалось маловероятным благоприятное их истечение. Инициатива была важна для Мердока и потому, что, как отмечает Пласкарден, к этому моменту не только лорды, но «сословия выступали за возвращение своего короля из плена»[388].

Дальнейший ход переговоров о судьбе Джеймса реконструируется по предварительным наброскам договора об освобождении Джеймса. Видимо, сами переговоры проходили в обстановке строжайшей секретности, поскольку хронисты о них почти ничего не пишут, возможно, они не знали всех деталей переговоров.

Одним из основных условий освобождения принца Лондон выдвинул брак Джеймса с англичанкой — Джоанной Бофорт, дочерью графа Солсбери[389]. Это был традиционный для тех времен политический ход, при помощи которого англичане стремились обеспечить себе возможность влиять на политику в Шотландии, либо, на худой конец, связать нового короля новыми родственными узами с английской аристократией. Английским послам предписано было на переговорах всячески хвалить Джоанну Бофорт, отмечая ее красоту, ум и происхождение, подчеркивая, что столь достойную невесту и по знатности, и по внешним данным шотландцы «вряд ли смогут найти сами»[390].

Джоанна Бофорт была действительно весьма знатна, по свидетельствам современников — необычайно умна и красива. Старшая дочь Джона Гонта, графа Солсбери и Екатерины Суинфорд, она принадлежала к королевскому роду, несмотря на то, что Солсбери относились к его боковой ветви. В специальной хартии 1407 г. оговаривались права Бофортов на престол. Согласно ей, они могли наследовать корону только в том случае, если не останется ни одного представителя королевского дома по прямой линии.

Уговаривать Джеймса не пришлось. За время нахождения в плену, он, судя по всему, увлекся этой девушкой, посвятив ей даже ряд своих поэм в манере Чосера: «The Kingis Quair», «Christis Kirk On The Green» и «The Ballad of Good Counsel»[391].

Уже 10 сентября 1423 года английскими и шотландскими дипломатами был утвержден предварительный текст договора об освобождении Джеймса[392]. 4 декабря 1423 года в Лондоне было подписано итоговое соглашение, в котором устанавливалась сумма выкупа за принца (в которую также входило и возмещение расходов Англии на образование и содержанию там Джеймса), определялись порядок выплаты названной суммы и предоставления заложников, условия заключения брака с Джоанной Бофорт.

Шотландская сторона обязывалась заплатить за «содержание» в течение 17 лет своего монарха в Англии сумму в 40 тысяч фунтов, (что равнялось 60 тысячам марок), разбив сумму выкупа на несколько платежей по 10 тысяч в год. В качестве гарантий этих выплат шотландская сторона обязывалась предоставить 21 заложника, которые должны были жить в Англии на свои средства до тех пор, пока сумма не будет внесена полностью. В случае смерти одного из заложников из Шотландии на его место должен был приехать другой человек, «не менее знатный, чем умерший»[393].

В вопросе о составе заложников примечателен тот факт, что в предварительном договоре фигурировали четыре шотландских графа. Однако в окончательном декабрьском договоре (1423) из списка выпали два представителя рода Черных Дугласов: Джеймс Дуглас, граф Данкейт и Данкан Кэмпбелл, граф Арчилл[394]. Из первоначального списка исчезло также имя сэра Александра Сэтона из Гордона, дальнего родственника Дугласов. При этом общее число заложников увеличилось с 21 до 26 человек. Должно быть, это следует рассматривать как своего рода компенсацию за знатность. Граф Данкейт приходился вторым сыном Арчибальду Дугласу, четвертому графу Дугласу, первому герцогу Туреньскому, лорду Галлоуэю и Аннандейлу — он, действительно, стоил нескольких лишних заложников.

В этих переговорах впервые в документах высокой политики встречается упоминание о Ливингстоунах — семействе, которое будет иметь огромное влияние на политическую жизнь государства в годы малолетства короля Джеймса II. В 1420-е гг. Ливингстоуны были крупной и влиятельной семьей в графстве Стирлинг, расположенном сравнительно недалеко от Эдинбурга, но не более того. Во время переговоров об освобождении принца во многом благодаря стараниям Ливингстоунов в списки заложников были включены менее значимые для шотландцев имена.

Особым пунктом в лондонском договоре 4 декабря 1423 г. фигурировало согласие принца на брак с Джоанной Бофорт. Размер приданного составлял 10 тысяч марок. При этом сумма засчитывалась в счет шотландских выплат, т. е., шотландцам списывали сумму долга на 10 тысяч марок[395].

2 февраля 1424 года состоялось бракосочетание Джеймса Стюарта и Джоанны Бофорт. После чего молодая чета отправилась в графство Дарэм для подписания итогового англо-шотландского соглашения. В Дарэме английская сторона еще раз попыталась включить в англо-шотландский договор прямое обязательство прекратить союзные отношения с Францией. Однако, как и следовало ожидать, и эта последняя попытка не привела к желаемому результату.

Основная часть Дарэмского договора от 28 марта 1424 г. несколько отличается от прежних англо-шотландских соглашений. Его основным положением стало не только обязательство Шотландии в течение семи лет воздерживаться от войны с Англией и не выдвигать требований, ее инициирующих, но и, кроме этого, Джеймс согласился не отправлять шотландские войска для войны во Франции.

«Вечный мир», таким образом, не был заключен, а требования разрыва союзных отношений с Францией не нашли отражение в рамках этого договора. Несмотря на включенный в текст договора пункт относительно запрета на военную помощь французскому дофину, принц Джеймс, по словам хрониста Боуэра, прямо заявил, что, хотя он и не будет лично отправлять шотландцев на континент, тем не менее, Джеймс не станет препятствовать тем, кто пожелает туда поехать[396]. Кроме того, те из его соотечественников, кто уже воевал во Франции против англичан, по его мнению, были свободны от соблюдения Дарэмского договора[397].

Напомним, что Дарэмский договор был заключен уже после битвы при Боже (1421) и Краванте (1423) и сформулированные в нем положения не касались последнего шотландского пополнения дофину Карлу во главе с Арчибальдом Дугласом, четвертым графом Дугласом[398], отплывшим во Францию больше чем за месяц до его подписания.

Наконец, договор от 28 марта 1424 года окончательно определил список шотландцев, которые должны были выступать в качестве заложников. Несмотря на то, что, как уже говорилось, их число увеличилось с 21 до 26 человек, исключенные из него графы, во многом понижали его совокупный политический вес. Оставшиеся в этом реестре графы Кроуфорд и Мори не являлись значимыми фигурами в шотландской политике.

Освобождение принца было тесным образом связано с политической ситуацией внутри самой Англии и борьбой в ее правящих кругах. Перевес в борьбе за лидерство в регентском совете при малолетнем Генрихе VI между другом детства принца Джеймса — герцогом Глостером и семейством Бофортов оказался на стороне Глостера, облегчив, тем самым, освобождение Джеймса Стюарта из английского плена.

Но не только то обстоятельство, что в период переговоров об освобождении принца в 1423 г. именно Хамфри Глостер возглавлял регентский совет, как представляется, помогло Джеймсу вернуться на родину. Сказались и английские общегосударственные соображения. Для страны, увязшей в войне с Францией и постоянно нуждавшейся для ее проведения в деньгах, было важно не только обеспечить спокойствие на границе, но и получить деньги на континентальную войну. В некотором роде, гарантом выполнения этих условий должен был служить брак с близкой родственницей правящего королевского рода, английское воспитание Джеймса и знатные шотландские заложники.

В известной мере расчеты англичан себя оправдали. До 1428 г. со страниц хроник практически исчезает не только вопрос о шотландском корпусе во Франции, но и упоминания столкновений на англо-шотландской границе, столь частые прежде. Впрочем, возможно, их заслонили собой достаточно бурные события в каждом из королевств; на континенте продолжалась Столетняя война.

Однако оставались два момента, осложнявших отношения Англии и Шотландии во второй половине 1420-х годов. Во-первых, возникли проблемы с выплатой выкупа за Джеймса. Только незначительная часть денег (что-то около 700 марок) из 30.000 фунтов, собранных для этой цели в Шотландии в виде чрезвычайного налога, ушла в Англию. Оставшаяся сумма была использована королем для внутренних нужд[399]. Во-вторых, вызывало озабоченность англичан соблюдение условий англо-шотландского договора, определившего семилетний мир на Пограничье в части, касавшейся непредоставления военной помощи французским союзникам.

Новый шотландский король полностью сосредоточил свое внимание на внутриполитических вопросах. Вернувшись в Шотландию, как передает Пласкарден, «очень недовольным и спешащим»[400], 26 мая 1424 г., уже через пять дней после своей коронации, на первом же заседании парламента продемонстрировал своим поданным, что у него есть свое четкое представление о методах управления государством. Король заявил: «Не будет ни одного места в моем королевстве, от которого бы у меня не было ключа»[401], ясно давая всем понять серьезность своих намерений.

Такое понимание власти короны у нового короля могло сложиться только под влиянием его английского опыта. Пребывание Джеймса в плену совпало с весьма яркими и важными политическими событиями эпохи правления Генриха IV и Генриха V. Особенно поучительными для будущего царствования Джеймса был, можно полагать, опыт подавления могущественной северо-английской знати и шаги Генриха IV по укреплению основ династии.

Дальнейшие политические шаги шотландского короля также преломляли, в той или иной мере, английские порядки, усвоенные королем за годы плена. С первых своих шагов король Джеймс отступил от политики своих предшественников, которые предпочитали маневрировать между соперничающими группировками знати. Об этом свидетельствуют изданные Джеймсом законы о наказании виновных в мятежах и за измену королю в период его английского плена[402], а также введение закона о запрете вооруженных дружин[403], неудачное в 1424 г., но достигшее успеха в 1428 г.[404] Король неоднократно прибегал к арестам и конфискациям в отношении лордов, нарушавших этот закон[405].

Решение Джеймса пойти на открытое обострение отношений с крупными лордами, вероятно, были связаны с его наблюдениям политической ситуации в Англии в период 1406–1423 гг. В эти годы политический авторитет знати был существенно ограничен, что положительно сказалось на укреплении позиций английской короны. Подобно английским королям, Джеймс I спешил нейтрализовать ближайших родственников и наиболее влиятельные кланы.

После гибели в августе 1424 г. в сражении при Вернее двух видных шотландских лордов: Арчибальда Дугласа, четвертого графа Дугласа и брата герцога Мердока Джона Стюарта, графа Бачена — лордов, пользовавшегося большим влиянием в Шотландии, у короля Джеймса, как полагает не без основания Дж. Маккинон, «были развязаны руки в делах с шотландскими принцами»[406]. Погибший граф Дуглас был близким соратником первого регента Олбани и пользовался популярностью в среде шотландской знати. Граф Бачен являлся на тот момент единственным представителем дома Олбани, обладавшим внушительным опытом в военных и политических делах, а, кроме того, поддерживавшим тесные отношения с французским двором.

Общеизвестным является тот факт, что, опираясь на парламент, английские короли достигали очевидных успехов в борьбе с сепаратистки настроенной местной знатью. Джеймс, несомненно, был осведомлен об успехах английской короны. Похоже, шотландский король тоже стремился сделать ставку на помощь парламента, рассчитывая при его поддержке осуществить реформы административной и судебной системы Шотландии. Джеймс видел, как Ланкастеры опираются на английский парламент и, думается, был готов следовать этому примеру. Едва ли случайно то, что важным направлением политики Джеймса I явились его взаимоотношения с шотландским парламентом. Очевидно, король возлагал большие надежды на помощь и поддержку со стороны сословий. Первый год его царствования, по словам Р. Таннера, «казался годом новых изменений в шотландской парламентской истории»[407] и, действительно, среднее дворянство, похоже, рассчитывало на то, что король смягчит политику «баронских интересов», которой придерживался Олбани, и даст рыцарству возможность упрочить свои политические позиции и влияние в стране.

20 марта 1425 г. в начале парламентской сессии были арестованы герцог Мердок Олбани и его младший сын Александр Стюарт. Через несколько дней та же участь постигла еще 26 знатных лордов, среди которых были: Арчибальд Дуглас, пятый граф Дуглас, Уильям Дуглас граф Энгус, Джордж Данбар, граф Шотландской Марки и другие[408]. В начале апреля того же года в Басский замок были помещены Уолтер Стюарт (сын Мердока), граф Леннокс (тесть Мердока) и сэр Роберт Грэхем (кузен Мердока). Осуществив эти аресты, Джеймс распустил парламент.

В связи со смертью двух заложников в Англии, Джеймс I отправил им на замену своих близких родичей — Дэвида Стюарта, графа Стратэрна (сына Роберта II и Эуфемии Росс) и Джеймса Стюарта, наследника графства Атолл (сына Уолтера Стюарта, графа Атолла).

Следующие шаги нового короля свидетельствовали о том, что он приступил к активной изоляции своих потенциальных противников и оппозиционеров. 18 мая 1425 г. король вновь собрал парламент, дабы решить судьбу ранее арестованных лордов. Уже 24 мая открылось первое заседание суда пэров Шотландии. Примечательно, что среди 21 судьи, назначенного королем, 7 лордов недавно сами входили в число арестованных[409]. Их освобождение было, вероятно, связано с тем, что Джеймсу I удалось убедить графа Шотландской Марки, Дугласа и нескольких других лордов, что дни клана Олбани сочтены и не имеет смысла продолжать поддерживать проигравшую сторону. Джеймс также, возможно, пообещал простить им прошлые прегрешения перед короной.

Кроме того, освобождение 7 лордов было, безусловно, разумным политическим шагом: поскольку, казнив их, Джеймс I, по сути, объявил бы всей знати королевству войну, которую вряд ли бы смог выиграть. Такой поворот событий не входил в его планы. Джеймс I прекрасно осознавал, что казнь членов королевского рода знать, скорее всего, воспримет как «семейное» дело, хотя и принявшее зловещий оборот, но смерть многих влиятельных лордов может вызвать политический взрыв. Джеймс нуждался в представительной ассамблее во время суда над Олбани и участие в ней бывших сторонников герцога предоставляло такую возможность.

На слушание дела герцога Мердока ушел один день, в конце которого он был признан виновным в государственной измене и в «намерении узурпировать верховную власть», а затем приговорен к казни[410]. На следующий день по обвинению в попытке узурпировать королевскую власть в годы отсутствия короля были приговорены к смерти два сына герцога Мердока — Уолтер и Александр Стюарты и престарелый граф Леннокс. У остальных же обвиняемых были конфискованы земли, а их самих заточили в разные крепости Лоуленда.

Многих испугала беспощадность, с которой Джеймс расправился со своими ближайшими родственниками. Хронист пишет о «жестокости и бессердечии», проявленных Джеймсом, при вынесении смертного приговора восьмидесятилетнему графу Ленноксу[411]. Другой источник отмечает, что по окончании сессии парламента, где решалась судьба семьи Олбани, многие лорды сочли разумным и безопасным для себя оставить столицу и переждать «суровые времена» в своих замках[412].

Однако были и другие. В числе тех, кто поддержал беспрецедентную по своей жестокости акцию был дядя короля — Уолтер Стюарт, граф Атолл, который, как указывает источник, «являлся давним соперником Олбани»[413]. По словам Пласкардена, граф Атолл был «старой змеей, погрязшей в зле»[414]. У него были свои притязания на корону, но, очевидно, не столь явные, как у Олбани, поэтому он был рад падению врагов и соперников.

Единственным из Олбани, кому удалось спастись от ареста и королевской расправы, был самый младший сын Мердока лорд Джеймс Стюарт. Благодаря поддержке епископа Лисмора и верных ему вассалов, весной 1425 г. (уже после суда) Джеймсу Стюарту удалось захватить на непродолжительное время Дамбартонскую крепость в Южном Предгорье, а затем бежать в Ирландию[415].

Рассказы о дальнейших скитаниях Джеймса Стюарта в разных источниках сильно разнятся по своему содержанию. Так, в «Хрониках Шотландии» молодому лорду, похоже, сочувствуют; там его изображают гонимой и совершенно невинной жертвой, по воле судьбы, образно говоря, попавшей между молотом и наковальней[416]. В то время как у Боуэра, близкого официальному Эдинбургу, Джеймс Стюарт — опасный политический преступник, которому удалось избежать справедливого наказания со стороны своего дяди[417].

При регенте Олбани значительная часть земель королевского домена была пожалована лордами из его окружения. Джеймс I потребовал у знати предоставить королевским чиновникам документальные подтверждения их прав на земли, приобретенные за годы регентства Олбани, угрожая конфискациями; а при отсутствии законных документов земля передавалась короне. Большинство шотландской знати в то время проигнорировало распоряжения короля, привыкнув к снисходительному отношению со стороны Олбани[418].

Известно, что уже в самом начале правления Джеймса вокруг короля круг особо приближенных к нему лиц. Наиболее видными из них были: Александр Стюарт, граф Мар и его сын сэр Томас Стюарт, Уильям Лодер (William Lauder) — епископ Глазго и канцлер Шотландии, сэр Уолтер Огилви — казначей, Джон Камерон — куратор Коллегиальной Церкви в Линклюдене и личный секретарь Джеймса I, сэр Джон Форестер из Корсторфина — постельничий, сэр Джон Стюарт и другие[419]. К сожалению, источники не позволяют сколько-нибудь полно оценить роль «ближнего круга» короля в политической жизни Шотландии того времени. Однако отсутствие громких антикоролевских дел с участием указанных лиц, дает основание предполагать, что на всем протяжении правления Джемса I они оставались ему верными, несмотря на все шотландские политические коллизии той эпохи.

12 марта 1425 г. на заседании парламента Джеймс поддержал поднятый там вопрос о незаконном захвате церковных земель в период регентства Олбани. Инициаторами петиции были церковнослужители. Просьба клириков была всесторонне рассмотрена и удовлетворена. Были подняты старинные дарственные грамоты на изъятые земли, на их основании захваченные земли были возвращены Церкви[420]. Очевидно, что этот акт был продиктован политическим расчетом. Помня о традиционно высоком авторитете Церкви в Шотландии, Джеймс, по понятным причинам, стремился заручиться ее поддержкой.

Как отмечает Пласкарден, в действительности, шотландский король был в достаточной степени терпим в вопросах веры и его не очень волновали теологические споры. Джеймс, в частности, «не говорил ничего против проникшего в Шотландию учения Уиклиффа»[421], хотя, вмешательство в этот вопрос от него очень ждала шотландская Церковь[422]. Возможно, в другой ситуации Джеймс не объявил бы гонений на уиклифитов, но «английский опыт» требовал внимательно прислушаться к голосу Церкви — потенциальному союзнику в борьбе с баронской олигархией. Как и Генрих IV в начале XV в., а вслед за ним и Генрих V, Джеймс тоже искал благосклонности Церкви и старался получить ее поддержку. Наблюдая и осмысливая этот опыт, Джеймс не мог не вынести урок — Церковь всегда должна быть верным союзником и опорой.

Король, действуя по «английской схеме» стремился найти опору и среди лэрдов — мелкой и средней знати. Боуэр отмечает, что «многие шотландские дворяне были приближены королем и возведены в рыцари»[423]. Показательно, что, в отличие от своих предшественников, Джеймс назначал в качестве судей и королевских чиновников в графствах не представителей крупных родовитых фамилий, а выходцев из мелкого и среднего дворянства, полностью преданных своему королю[424]. Не остались без благосклонности короля и Ливингстоуны, которые проявили особое усердие и дипломатические таланты в переговорах по освобождению Джеймса из английского плена. Король доверил им формирование королевских коллегий в 1425–1428 гг.[425] Впрочем, как покажут дальнейшие события, королю так и не удалось найти достаточную опору в среде неродовитого дворянства.

Не оставил своим вниманием король Джеймс I и общины шотландских городов. Джеймс своим статутом 1426 г. увеличил количество мест для представителей городов в парламенте и дал городам налоговые послабления[426]. Стремлением Джеймса заручиться в парламенте поддержкой горожан, в частности, можно объяснить и ряд королевских актов. Джеймс I в 1425–1428 гг. предоставлял шотландским городам значительные торговые привилегии и расширил городские свободы, кроме того, городам снизили налоги. Некоторые города получили монопольные права на торговлю с теми или иными регионами[427].

Король нуждался в деньгах, а королевская казна долгие годы, еще до возвращения Джеймса, пустовала из-за хищений и налоговых льгот, предоставляемых знати его предшественниками[428].

Король имел возможность пополнить казну, либо отменив ранее дарованные налоговые льготы, (но тогда это задело бы интересы многих аристократических родов), либо повысив налоги (чего Джеймс делать не мог, дабы не вызвать недовольства, прежде всего у городов, на которых король стремился опереться в своей политике). Третьим вариантом, опять же с оглядкой на английскую практику — конфискация состояний и земли неугодных королю лордов и, прежде всего, ближайших родственников.

Возможно, конфискации, были рассчитаны и на достижение определенного политического эффекта — заставить высшую знать бояться короля, поднять его авторитет ценой таких жестких мер. Шаги в этом направлении органично вплетаются в общую политику короны по ослаблению влияния крупных лордов и формированию королевского домена за счет бывших владений семьи Олбани.

Почти все поступавшие в казну деньги король использовал для преобразований государственного аппарата и для создания боеспособной армии. По словам современников, Джеймс был в восторге от артиллерии и даже пригласил французских пушкарей для обучения артиллерийскому делу шотландцев[429]. Несомненно, крепкая и хорошо оснащенная шотландская армия могла быть весомым козырем в отношениях с Англией.

Первым в ряду в ряду дел о конфискации стала история, связанная с графством Бачен. В 1424 г. во Франции, напомним, погиб младший сын герцога Олбани Джон Стюарт граф Бачен[430], поскольку у графа не осталось прямых наследников, то графство, по распоряжению короля, вошло в состав королевского домена. За владением Бачена, в 1425–1426 гг. последовали графства Файф, Стратэрн и Леннокс, отошедшие королю после казни Олбани и Ленноксов. Напомним, что после казни семьи Олбани Джеймс I получил герцогство Олбани.

В 1427 г. король вернул Майлзу Грэхему — сыну графа Стратэрна, убитого в 1413 г. права на графство Стратэрн[431] (по неизвестным нам причинам[432] Майлз тогда был лишен этих прав и дохода, составлявшего примерно 300 фунтов в год[433]). Однако несколькими месяцами позже Джеймс I изменил свое решение и снова забрал графство Стратэрн в пользу короны. В качестве компенсации Майлз получил титул графа Ментейт и часть земель этого графства, в то время как большая их часть вместе с замком Дун осталась в руках короля.

Любопытна дальнейшая судьба графства Стратэрн. Формально конфискованное в пользу короля, графство так и не вошло в состав королевского домена. Его передали на правах палатина в пожизненное пользование дяде короля Уолтеру Стюарту, графу Атоллу. Такая щедрость вряд ли была вызвана родственными чувствами. Скорее всего, это была попытка короля наладить отношения с семейством Атоллов, недовольным тем, что сын графа — Дэвид Стюарт был отправлен в числе заложников в Англию. Позднее право наследовать графство-палатинат деда получит внук графа сэр Роберт Стюарт.

Политика конфискаций приносила очевидные плоды. К 1430 г. из пятнадцати имеющихся в Шотландии графств семь — наиболее значимых — вошли в состав королевского домена, та же участь постигла оба герцогства. Известно, что при Олбани королю принадлежало лишь два графства и одно герцогство (доходами от них распоряжался сам регент). Увеличение королевского домена упрочило финансовое положение короля. По данным свитков Казначейства, совокупный доход короля от его владений уже в 1433 г. вырос до суммы не менее 2.000 фунтов, в то время как в 1425 г. он составлял около 800 фунтов[434].

Политика короля в середине 1420-х гг. привела к активному противодействию со стороны знати, заставляя ее объединяться вокруг оппозиционно настроенных лидеров. Отношения короля с семейством Олбани, очевидно, повлияли на рост напряженности в отношениях между короной и крупными шотландскими магнатами. Уже в начале 1427 г. король, очевидно, осознал, что знать не поддерживает взятый им политический курс, и принял решение править, не считаясь политическим авторитетом крупных лордов. По выражению М. Брауна, «даже Дугласы не могли быть уверены в том, что король прислушается к их голосу»[435].

В тоже время, Джеймс, очевидно, ожидал мятежа со стороны своих лордов. Пытаясь каким-то образом обеспечить будущие легитимные права пребывание в стране для своей супруги в случае своей внезапной смерти, Джеймс I в начале 1428 г. привел шотландскую знать к присяге на верность королеве Джоанне. Спустя некоторое время, в период мятежей горцев в начале 1430-х гг, король повторит присягу королеве[436].

В политические планы короля Джеймса I входило также установление контроля над Хайлендом, в это время практически не подчиненном центральной власти и, находившемуся, по образному выражению П.Ф. Титлера, на «вершине своей грубости и невежества»[437]. Политические взгляды Джеймса, сформировавшиеся в Англии, едва ли допускали существование в его королевстве автономных территорий. Если для его предшественников сепаратизм Хайленда был привычен и, вероятно, более или менее, приемлем, то для Джеймса он являлся проблемой, требующей скорейшего решения.

В начале 1427 г. король объявил об очередном созыве парламента в Инвернессе (Центральный Хайленд). Королевский гонец, посланный в Хайленд, чтобы призвать на парламент в Инвернессе Джона Мора — влиятельного лорда из клана Сомерледов, вместо передачи лорду приглашения «случайно» его убивает. При этом никто из северных вождей не посмел обвинить короля в этом убийстве. Хронист клана Макдональдов так процитировал короля, обратившегося к убийце, который, к слову сказать, так и не был наказан за преступление: «I bade ye bring him till me, but forbade ye him to slay» («Я велел доставить его ко мне, но запрещал его убивать»)[438].

На первом же заседании парламента по приказу короля арестовали ряд северошотландских лордов. В их число попали Алистер (Александр) Сомерлед, третий лорд Островов, владелец графства Росс (Master of earldom of Ross). Вместе с лордом Александром Сомерледом были арестованы мать лорда Мария Лесли, графиня Росс и Энгус Дафф (Angus Duff) с четырьмя своими сыновьями (о нем говорили, что он мог выставить в поле 4.000 воинов), родственники и вассалы Сомерледов — общим числом 40 человек[439].

Семейство Сомерледов привлекло особое внимание короля, поскольку на протяжении столетий оно контролировало Хайленд и северные острова. Напомним, что поднявший против Эдинбурга в 1411 г. мятеж лорд Дональд, был главой именно клана Сомерледов. Эта семья была наиболее активна в укреплении контактов с официальным Лондоном и, будучи фактическим союзником английской короны и проводником ее интересов на севере Шотландии, представляла несомненную угрозу устремлениям Эдинбурга установить свою власть в Хайленде. Английская же сторона, умело направляя и, в какой-то мере, контролируя ситуацию на севере Шотландии, была заинтересована в союзе с Сомерледами. Почти всякий раз, когда в этом регионе возникали конфликты, их непременными участниками были подстрекаемые английской стороной сепаратисты из Хайленда. Тот же лорд Дональд Сомерлед для координации с англичанами своих выступлений, напомним, имел подписанную Генрихом IV охранную грамоту, позволявшую ему беспрепятственно пересекать английскую границу для переговоров[440].

Сына и наследника лорда Дональда, который после сражения при Харлоу вернулся в Хайленд, звали Александр Сомерлед. Став лордом он в 1420-е гг. поддерживал тесные отношения с королем Дании, Норвегии и Швеции Эриком, налаженные еще в правление первого регента Олбани. Очевидно, он хотел с помощью интриги вернуть свои земли, находившиеся на северо-востоке Хайленда, обратно под протекторат Норвегии, как это было до второй половины XIII в.[441] Однако норвежский король Эрик не заинтересовался этим проектом. Известно, что норвежский монарх вел в это время параллельные переговоры как с Сомерледами, так и с Джеймсом[442]. Конечной же целью Эрика было не обострение отношений со своим западным соседом, а заключение взаимовыгодного для обоих королевств договора.

Финалом этой интриги стали шотландско-норвежские переговоры 29 июня 1426 г. в Бергене. Там было достигнуто соглашение, по которому норвежский монарх отказывался от любых возможных переговоров с хайлендерами о территориальном статусе Внешних шотландских островов. Джеймс I обязался, со своей стороны, регулярно, без проволочек вносить в казну Норвегии за эти территории ежегодные платежи, до той поры выплачиваемые крайне нерегулярно[443].

Возможно, что именно переговоры лорда Александра с норвежцами стали решающей причиной начала гонений на Сомерледов. В любом случае аресты родственников короля — Сомерледов вполне вписываются в политику Джеймса, боровшегося со своей ближайшей и вместе с тем политически непокорной родней (лорд Островов приходился Джеймсу двоюродным дядей)[444].

На заседании парламента король обвинил хайлендских вождей в том, что они воспользовались его отсутствием и подняли мятеж против королевской власти и верных подданных. Тех из них, чья вина была признана очевидной, тут же казнили, остальных же (к сожалению, источник не указывает их имена) поместили под стражу в ожидании дальнейшего решения короля[445]. Как пишет Пласкарден: «этот парламент заставил горцев убояться короля»[446]. Остальных же привели снова к присяге на верность Джеймсу I.

Что показательно, после приведения к присяге часть хайлендских лордов получила от короля не только должности, но и земли в Хайленде, которые после казней стали выморочными или перешли к короне. Наиболее известными среди них были графы Мар и Кейтнесс, влияние которых, по словам хронистов, на Северо-востоке Хайленда было велико[447]. Перераспределяя выморочные земли среди лояльных местных вождей, король нарушал сложившуюся практику, когда за счет конфискованных земель пополнялась казна. Когда дело шло о Хайленде, Джеймс, вероятно, был заинтересован не столько в доходах казны, сколько в приобретении новых сторонников из числа влиятельных хайлендеров.

Что касается главы клана Сомерледов, то лорд Александр «в том же 1427 году получил королевское помилование и был освобожден из-под стражи»[448]. Едва ли тут сыграли роль родственные чувства, похоже, Джеймс предпочел лишить своего своевольного родственника возможности стать символом борьбы с Эдинбургом и попытаться сделать его своим сторонником. Однако, как свидетельствуют «Хроники Шотландии», лорд Александр поддался влиянию своего окружения, внушавшего ему мысль, что король должен держать ответ за убийство Джона Мора[449], а также, что в этой мести он будет поддержан многими северными кланами Хайленда.

Дождавшись возвращения короля в Лоуленд, все в том же 1427 г. Сомерлед, собрав своих вассалов, стал организовывать нападения на владения лордов — сторонников Джеймса. Общую численность войска, собранного во владениях Александра, хронист оценивает в 10.000 человек[450] (цифра, несомненно, завышенная). Затем все это воинство выступило в Лоуленд. Вероятно Александр полагал, что ситуация будет разворачиваться по сценарию 1411 г., но с более благоприятным, чем тогда, исходом[451]. Однако страх, внушенный королем на последнем парламенте, внес существенные коррективы в поведение союзников лорда Островов. Когда армия Сомерледов была встречена королевскими войсками, а на утро должно было произойти сражение, многие бароны Хайленда «с наступлением темноты оставили лагерь лорда Александра»[452], чтобы перебежать к королю и молить его о прощении. Среди отступников, в частности, фигурируют кланы Камеронов и Чаттанов[453].

На утро, обнаружив бегство многих лордов со своими отрядами, советники лорда Александра стали уговаривать его отправить к королю послов с просьбой о мире[454]. Однако Джеймс предложения Сомерледа о переговорах отверг, объявив того вне закона[455]. Решение короля давало право преследовать лорда Александра в любом уголке королевства, как простого беглого преступника, невзирая на его происхождение. Едва начавшийся мятеж горцев в 1427 г. был пресечен, а сам Александр Сомерлед был вынужден скрываться. Мятежи в Хайленде после этих событий практически прекратились до 1431 г.[456]

Спустя несколько месяцев Сомерлед тайком пробрался в Эдинбург, где в Холирудской церкви во время какого-то праздника, «предстал перед королем коленопреклоненным с обнаженным мечом в руке, прося у короля прощения»[457]. Джеймсом прощение было даровано, но лорд Александр был заточен в Тантоллонский замок под надзор графа Энгуса. Мать Александра, графиня Росс, также была отправлена в заточение, но в аббатства Инкольм, расположенное на острове в проливе Ферт-оф-Форт. Уже спустя год после этих событий оба пленника были освобождены и восстановлены в своих правах[458].

У. Дикенсон, со ссылкой на шотландские хроники, отмечает, что, не дав горцам вторгнуться в Лоуленд, король приобрел определенную популярность — «правда, на весьма короткий срок» среди местного населения, особенно у тех, что страдал от регулярных набегов хайлендеров[459].

В самом Хайленде после событий 1427 г. вся реальная власть оказалась у королевского наместника — Александра Стюарта, графа Мара. Как пишет М. Браун, граф Мар стал «реальным противовесом лорду Островов и, вместе с тем, самым крупным землевладельцем в Хайленде»[460]. Он был женат на наследнице графов Баченов и Мори; а графство Росс досталось ему по традиции, как наместнику в этой части королевства. Вероятно, не лишены основания слова М. Брауна о том, что «было ясно, что политическое влияние короны в Хайленде погибнет вместе с графом Маром»[461], поскольку влияние прокоролевских сил в регионе часто, хотя и не во всем, строилась на авторитете и родственных связях самого графа Мара.

Покончив с делами в Хайленде и, вернувшись в Эдинбург, в начале 1428 г. король организовал расследование возникновения заговора и произвел новые аресты. Среди лордов Лоуленда, арестованных по подозрению, оказались племянники короля: Арчибальд Дуглас, пятый граф Дуглас и сэр Джеймс Кеннеди из Кассиллиса. Надо полагать, что последующее за этим арестом бегство Кеннеди из-под стражи указывает на его причастность к заговору против короны — по крайней мере, так трактует этот побег хронист Боуэр[462].

Несмотря на известные успехи Джеймса в деле покорения Хайленда, королю так и не удается обуздать рост недовольства его политикой в Лоуленде. В 1428 г. проявило себя охлаждение отношений между парламентом и королем: король стал созывать парламент крайне нерегулярно[463]. Ни хроники, ни документальные источники не дают оснований полагать, что те или иные начинания Джеймса получали сколько-нибудь широкую поддержку у представителей сословий. Так, по словам Пласкардена, на заседании парламента весной 1429 г. одно из предложений короля, хотя и было принято, но реакцией на него в парламенте было молчание[464].

Черные Дугласы по праву сами себя считали самой значительной силой в Шотландии: их владения, превышали по размерам королевский домен, они могли выставить вдвое больше войска по сравнению с армией, которой располагал Джеймс[465]. Дугласы не раз игнорировали или даже оскорбляли своих королей. Но при этом они, как гласит традиция, никогда не помышляли занять их место[466]. Сам Роберт Олбани относился к графам несколько настороженно, поскольку видел в них реальную помеху в борьбе за шотландский трон. Несмотря на близкие отношения с Олбани, граф Дуглас поддерживал не менее тесные связи с принцем в плену и, поэтому, в какой-то мере, мог рассматриваться как гарант прав Джеймса Стюарта на престол. Длительные связи с Олбани, тем не менее, предопределили настороженность Джеймса по отношению к Дугласам и те, очевидно, не рассчитывая на милость короля, активно формировали свой лагерь, вербуя сторонников из числа крупной знати.

Между тем, внутриполитические проблемы не затмили собой важность внешнеполитических факторов для политики Джеймса. В отличие от состояния дел на англо-шотландском пограничье, где ситуация фактически не изменилась — традиционные набеги на сопредельные территории активно продолжались, положение дел во Франции поменялось существенным образом и, вместе с этим, активизировались франко-шотландские контакты.

Весной 1428 г. дофин Карл отправил в Шотландию представительное посольство во главе с Рено Шартрским, архиепископом Реймским. В составе французской делегации находился командующий шотландским корпусом дофина сэр Джон Стюарт из Дарнли, потерявший во Франции глаз, но приобретший там земли и королевскую лилию на своем родовом гербе за верную службу. Цель посольства состояла в том, чтобы добиться возобновления военной помощи Шотландии в войне против Англии.

Джеймс I встретил делегацию с большим почетом, и вскоре был подписан предварительный договор, ознаменовавший возрождение активных отношений между двумя королевствами, которые были фактически приостановлены на протяжении четырех лет. В договоре шла речь о браке дочери Джеймса I и сына дофина Карла Людовика. В договоре наряду с «брачным блоком», был и внешнеполитический. Карл передал Джеймсу права на графство Сентонж (Saintonge). В случае предоставления корпуса, дофин также обязался позже предоставить взамен графства Сентонж, графство Эвро или даже Бурже[467]. Таким образом, в дальнейшем шотландские короли могли держать от французской короны земли во Франции, как это делали англичане, владея Гасконью.

Майкл Браун, комментируя содержание договора, утверждает что: «правящая линия Стюартов очень нуждалась в закреплении династических связей с высокими европейскими домами… Французы же, со своей стороны, смогли договориться о получении помощи из Шотландии в виде шеститысячного корпуса»[468].

К сожалению, мы не располагаем текстом этого договора и поэтому, говоря о франко-шотландских переговорах 1428 г., можем опираться только на существующую литературу, включая сюда краткое упоминание Бъюкенена об этих переговорах. Но важно то, что вопреки англо-шотландскому договору 1424 г., король Джеймс, как сообщает Бъюкенен, обещал рассмотреть вопрос о предоставлении помощи, правда в итоге, шотландский корпус во Францию так и не был отправлен[469].

Начиная с 1429 г. военно-политическая обстановка во Франции стала меняться в пользу дофина: французы стали постепенно теснить англичан[470]. Англичан беспокоило возможное укрепление позиций дофина за счет подкреплений из Шотландии, и Лондон, как мог, препятствовал упрочнению франко-шотландских отношений.

Пласкарден повествует, что летом 1433 г. англичане пообещали вернуть Шотландии все захваченные в XIV в. Южном Лоуленде земли, города и крепости[471], прежде всего, конечно, города Бервик и Роксбург. Взамен они добивались расторжения помолвки французского дофина с дочерью шотландского короля и отказа Шотландии от союза с Францией. Помимо прочего, англичане предлагали выдать замуж старшую дочь Джеймса I принцессу Маргариту, за двенадцатилетнего Генриха VI[472]. В случае выполнения всех этих условий, Лондон обещал Джеймсу I «иметь тех же друзей и врагов, что и шотландцы»[473].

Как отмечает хронист, это предложение вызвало споры среди шотландской знати. В конце 1433 г. на заседании королевского совета в Блэкфрайарс в Перте в течение двух дней шли жаркие дебаты, графы Атолл и Мори полагали, что следует поступиться традиционным союзом в обмен на исконно шотландские земли. Группировка во главе с графами Дугласом и Энгусом называла первых предателями, полагая, что с помощью и поддержкой «старого союзника» они и так вернут свое[474]. Позиция самого Джеймса не была однозначной. Во всяком случае, историки здесь расходятся во мнениях.

По словам Дж. Маккиннона, король Джеймс, скорее всего, склонялся к сохранению франко-шотландского альянса, рассчитывая в дальнейшем еще более укрепить связи между двумя королевствами[475]. М. Браун, утверждает, что на самом деле, шотландский монарх стремился использовать союз с Францией лишь «как предмет сделки» для построения политически выгодных для Шотландии отношений с Англией и Францией[476]. Н. Макдугалл и вовсе полагает, что король был просто в сильном замешательстве от необходимости выбора между англичанами и французами: «в течение нескольких лет в 1430-х гг. Джеймс I находился в замешательстве от необходимости выбора между «Старым союзом» и новым, предложенным англичанами»[477].

Как бы то ни было, король и королевский совет в итоге решили, что «король должен с честью выполнять дипломатические обязательства по отношению к Франции»[478]. Очевидно, что это заставило английскую дипломатию вновь обратиться к активной поддержке хайлендских сепаратистов, что, впрочем, англичане не переставали делать все предшествующие годы.

Ситуация в Хайленде, похоже, снова начала накаляться еще в начале 1431 г. Косвенно об этом свидетельствуют дебаты относительно похода 30 января 1431 г. на специально созванном заседании парламента. Вероятно, сказалось возобновление деятельности английских агентов в Хайленде. Большая, «лоулендерская» часть парламентариев, с большим воодушевлением встретила идею о наведении порядка в Хайленде, демонстрируя королю «самую широкую поддержку» в этом вопросе[479]. При этом Епископы Росса, Мори, Сент-Эндрюса, Аргайла и Островов (сводный брат лорда Александра Сомерледа) — влиятельные представители Хайленда так и не присутствовали на заседании парламента, на котором принимали решения о походе в горы[480].

Открытый мятеж в Хайленде разразился летом 1431 г. На этот раз во главе мятежников-горцев встал Дональд Боллок, сын убитого ранее Джона Мора и кузен лорда Островов. Он собрал своих вассалов на Гебридских островах и отправился в местечко Локхабер (Центральный Хайленд), где находилась резиденция Алана Стюарта, графа Кейтнесса — сторонника и родственника короля Джеймса I, предав опустошению всю округу.

Объединенные войска графа Мара попытались оказать сопротивление Баллоку. Однако, хотя, они и превосходили островитян по численности и дисциплине, яростная атака Дональда на боевые порядки Стюарта заставила королевское войско дрогнуть и обратиться в бегство[481]. Граф Алан — помощник наместника — вместе с шестнадцатью сопровождавшими его дворянами погибли, граф Мар отступил, едва сумев спасти остатки своих войск от окончательного разгрома. Дональд и его войска не стали преследовать остатки королевской армии, а просто увезли с собой столько добычи, сколько смогли унести, погрузились на корабли и отправились в Ирландию.

В Ирландии мятежный Сомерлед был убит ирландцем О'Донейлом. И тот (то ли по договоренности с Джеймсом, то ли по своей инициативе) отправил голову Дональда в Эдинбург[482].

Как и в деле с лордом Островов, ответные меры на события в Хайленде со стороны короля были весьма показательны. Джеймс I, созвав в Лоуленде всех своих баронов для похода на север, собрал в итоге внушительное войско, хотя, лоулендская знать далеко не вся поддерживала своего короля. Граф Дуглас и лорд Кеннеди, отказавшиеся участвовать в походе, были незадолго до выступления в Данстаффинх отправлены под арест в замки Лохлевен и Стирлинг и, таким образом, нейтрализованы[483]. Из крупных лордов короля Джеймса I в Хайленд сопровождали графы Энгус и Кроуфорд[484], бароны Александр Сетон из Гордона и Уолтер Хэлибертон из Дерлитона[485].

По пути в предгорьях Хайленда, Джеймс вел разбирательства, связанные с неуплатой налогов с владений, достаточно удаленных от Эдинбурга и долгое время ничего не плативших в казну.

Уже в Хайленде на подходе к Данстаффинх, его встретила большая группа местной знати. Они были напуганы предстоящими расправами и желали переложить всю ответственность за волнения в этом регионе королевства на Дональда Баллока. Всего в Хайленде за участие в мятеже Дональда Баллока были казнены около трехсот его сторонников, которые, на взгляд властей, были уличены в участии в походах, возглавлявшихся мятежным Сомерледом[486]. Возможно, цифра и масштаб содеянного королем несколько преувеличены, однако, то, что король жестко карал мятежников едва ли можно ставить под сомнение.

Джеймс, стремясь укрепить свои позиции, пошел на сближение с некоторыми представителями крупной знати. В 1431 г. граф Дуглас вновь получил пост блюстителя Западных Марок Шотландии. Однако политика «примирения», похоже, была очень избирательной и мир король предлагал далеко не всем. Так в конце 1434 г. — спустя десять лет после своего воцарения — король Джеймс отказался признать законность владения семьей Данбаров титулом и графством Шотландской Марки. Для лишения прав на графство король организовал специальный суд.

Ответчиком от семейства Данбаров в королевском суде стал сын Джорджа Данбара. Напомним, что в 1400 г. король Роберт III лишил последнего титула, но затем, при поддержке Олбани, графа Данбара восстановили в правах в 1409 г. Джеймс I объявил реституцию Данбаров незаконной, поскольку Олбани не имел необходимых для этого полномочий. И хотя граф получил право защищать свои права в суде пэров, шотландскому хронисту Пласкардену заранее «было ясно, какое решение примет суд»[487]. В январе 1435 г. на заседании парламента в Перте было вынесено решение о конфискации графства Шотландской Марки. Семейство Данбаров, ведшее свое происхождение от кельтских и нортумбрийских королей и владевшее этим графством с начала XII в., потеряло его навсегда[488].

Несколькими месяцами спустя, шотландский монарх приобщил к своим владениям ставшие выморочными графства Мар и Гэриох, которые ранее принадлежали его кузену — бастарду Александру Стюарту, графу Мару. Последнее приобретение короля было вполне легально, поскольку Джеймс был самым близким родственником графа, который оставался бездетным. К королевскому домену отошли обширные земли в Лоуленде (частично пограничные, частично на севере страны).

В 1429 г. в Англии умер сын графа Атолла, бывший, как говорилось ранее, в числе заложников за Джеймса. Это обстоятельство, похоже, подстегнуло дядю короля к организации антикоролевского заговора. В этом он нашел поддержку среди шотландских аристократов. Нам представляется справедливым мнение, что многими представителями шотландской знати, долго живший в Англии король Джеймс воспринимался, как носитель чуждых Шотландии порядков и традиций[489]. Такое отношение к Джеймсу сформировалось в период его царствования, хотя, напомним, в то время, когда король находился в английском плену, те же бароны требовали его возвращения на родину.

Важную роль в деле формировании антикоролевской оппозиции играл сэр Роберт Грэхем. Еще осенью 1424 г. на одном из заседаний парламента он выступил с речью, в которой обвинил короля в злоупотреблениях своими правами. В начале 1425 г. до короля дошли слова Роберта Грэхема, говорившего, что он должен «освободить Шотландию от короля-тирана», имея в виду Джеймса[490]. Сэр Роберт был тогда арестован, обвинен в измене и помещен под стражу в замок Данбар, из которого он либо бежал, либо был освобожден — точно не установлено — в том же 1425 г.[491] Он исчез на несколько лет из Шотландии. Сведения о возвращении сэра Роберта Грэхема относятся к 1430 г.

Рождение у короля двух сыновей-двойняшек в 1430 г. сразу решило вопрос о престолонаследии. До той поры у Джеймса рождались только дочери, что ставило под угрозу судьбу правящей династии. По акту 1373 г. шотландский трон могли наследовать лишь мужчины. Существовала реальная возможность перехода короны к другой линии Стюартов. Падение герцогов Олбани приблизило семейство Атоллов настолько близко к трону, что вплоть до рождения у Джеймса сыновей, они были первыми среди претендентов на корону и скипетр. Оставшийся в живых сын и наследник Мердока Олбани, находившийся где-то в Ирландии, был лишен всех прав наследования. Очевидно, граф Атолл — ближайший претендент на корону — не желал отказаться от своих притязаний на трон. Однако рождение у короля сыновей, заставило его всерьез задуматься о государственном перевороте. Вполне вероятно, что не случайно в это же время в Шотландии из Англии вновь прибыл сэр Роберт Грэхем, весьма приближенный к графу Атоллу человек. Неуступчивая позиция шотландского короля в континентальных делах, его нежелание прислушиваться к мнению Лондона могли спровоцировать англичан на закулисные действия против Джеймса, вплоть до организации или стимулирования заговора оппозиционной шотландской знати.

Пласкарден прямо указывает на то, что именно по инициативе графа Атолла был организован заговор, а его непосредственным осуществлением занялся сэр Роберт Грэхем[492]. Вместе с ним заговорщики собирались проникнуть в спальню короля и убить его, а смерть короля должна был повлечь за собой лишение прав на трон наследного принца Джеймса.

Надо сказать, что притязания Атолла на шотландскую корону были небеспочвенны. У Роберта II (1371–1388) было три сына от любовницы, в то же время он имел двух сыновей от первой жены Эуфемии: Уолтера графа Атолла и Дэвида графа Стратэрна. Когда королева Эуфемия скончалась, Роберт II сочетался законным браком со своей любовницей Элизабет Мьюр, признав и легитимизировав сыновей, с нею прижитых. Более того, чувства короля ко второй супруге были, вероятно, столь сильны, что дети от второго брака получили преимущество по сравнению с детьми от первого. Старшего сына от Элизабет он сделал Наследником, второму и третьему сыну — пожаловал графства[493] (в 1398 г., напомним, они получили титулы герцогов Олбани и Ротси, соответственно).

Если считать, что потомки Роберта II и Елизаветы Мьюр, второй жены короля были незаконнорожденными, то Роберт III не имел права на престол, и его сын Джеймс тоже оказывался узурпатором. Легитимным же наследником был бы граф Атолл, старший сын короля Роберта II Стюарта от первого брака[494]. Кроме того, напомним, что именно с Роберта III пошла практика наследования короны от отца к сыну, а до того шотландские короли избирались советом лордов среди наиболее значимых и влиятельных шотландских родов[495]. Итак, дела с наследованием трона обстояли следующим образом. До рождения сыновей у Джеймса — официальным наследником шотландского трона являлся Уолтер Стюарт, граф Атолл. После появления на свет принцев, граф мог претендовать на первородство, только объявляя Джеймса узурпатором трона.

Заговор был осуществлен в ночь на 21 февраля 1437 г. в обители доминиканского мужского монастыря Блэкфраерс в графстве Перт, где король остановился на ночь, во время своего ежегодного объезда Шотландии. Восемь заговорщиков, включая сэра Роберта Стюарта (племянника графа Атолла), братьев Томаса и Джона Чамберов, тесно связанных с домом Олбани (хронист называет их «сквайры герцогского Дома Олбани»[496]), а также сэра Роберта Грэхема — дяди изгнанного графа Ментейта — в четыре часа утра проникли в королевскую опочивальню.

Первым, кто был убит на их пути, был паж короля Уолтер Стрэйтон, который, согласно Боуэру, был послан Джеймсом, находившимся в этот момент с королевой и придворными дамами, чтобы «принести больше вина»[497]. Боэций в своих «Хрониках Шотландии» спустя почти столетие после Боуэра пишет уже о том, что «Уолтер Стрэйтон погиб, защищая дверь в королевские покои»[498].

По версии Боуэра, король мог бы избежать смерти от рук заговорщиков, если бы воспользовался проходом, ведущим из королевских покоев в зал, где он и его придворные обычно играли в мяч. Но на свою беду несколькими днями ранее Джеймс приказал забить ход досками, так как в спальню из игрового зала часто влетали мячи[499].

По другой версии, отраженной в своде хроник Шотландии, — опасаясь за свою жизнь, перед той роковой ночью, Джеймс приказал заколотить тайный ход из комнаты, поэтому, когда он проснулся от бряцания оружия заговорщиков, он не смог убежать и был убит после «яростной схватки»[500]. В «хрониках Шотландии» мы встречаем красочное описание последнего сражения короля со своими убийцами и его трагической гибели. Как пишет хронист «имея шестнадцать смертельных ран в груди, король попросил Роберта Грэхема привести ему исповедника, на что тот ему сказал в ответ, что он не увидит никакого другого исповедника, кроме его меча и пронзил его тело насквозь»[501].

Примечательным в этой драме является то обстоятельство, что единственным, кто попытался хоть как-то помешать убийцам короля скрыться с места преступления, пустившись за ними в погоню, был сэр Дэвид Данбар из Кокберна, брат последнего носителя титула графа Шотландской Марки — Джорджа Данбара[502].

О смерти шотландского короля английские хронисты пишут крайне мало, как правило, лишь констатируя гибель Джеймса от рук заговорщиков: «в том же году [1437 г. — С.И.] в Шотландии был убит король Джеймс»[503], не давая по сути оценки произошедшему событию. Остается неясным вопрос, имелись ли прямые связи между готовившими заговор графом Атоллом и Лондоном. Функцию связного вполне мог выполнять сэр Роберт Грэхем, нашедший убежище в Англии в годы своей вынужденной эмиграции после 1425 г. и, вряд ли порвавший отношения со своими шотландскими родственниками.

Англичане, как известно, всегда были заинтересованы в дестабилизации положения в сопредельном королевстве, и шотландцы об этом хорошо знали. Тем не менее, ни в английских, ни шотландских хрониках мы не обнаружили каких-либо упоминаний о возможном участии Англии в заговоре.

§ 3. От затишья на англо-шотландской границе к новой «пограничной войне»

Старый граф Уолтер Атолл и его сторонники рассчитывали, что со смертью Джеймса I, корона перейдет к нему. Атолл, как уже говорилось, принадлежал к старшей линии королевского дома и поэтому, основываясь на традициях страны, он мог вполне претендовать на трон после смерти «узурпатора» — Джеймса. Однако эти расчеты не оправдались. Многие лорды и, прежде всего, Черные Дугласы не желали видеть графа Атолла на троне. Королева Джоанна примкнула к ним, обеспечив победу этому лагерю.

Судя по всему, сама королева, мать наследника трона, не могла претендовать на реальную власть. Никто в королевстве не рассматривали ее, англичанку по рождению, даже в качестве регентши. Только две, более или менее весомые политические фигуры: Уильям, граф Оркни и сэр Уильям Кричтон поддерживали королеву, но они все же не относились к числу самых влиятельных особ[504].

Для характеристики ситуации 1437 г. и последующих политических поворотов в царствование Джеймса II важно отметить, что, находясь в Эдинбурге, и, опасаясь за свою личную безопасность, Джоанна предпочла обратиться к главе Красных Дугласов — графу Энгусу. Сама королева при жизни супруга и, тем более, после его смерти не была заинтересована в афишировании своих английских связей. Сохранившаяся английская переписка Джоанны носила сугубо частный характер. Должно быть, королева осознавала, что любое подозрение ее в политических сношениях с Лондоном может негативно сказаться не только на ней, но и на ее сыне. В сложившейся политической ситуации Джоанна старалась, как можно реже напоминать окружению о своем английском происхождении. Осознавая шаткость своего положения, она, похоже, решила поддержать Черных Дугласов, которые реально обладали возможностями покарать убийц ее супруга, гарантировать права ее сына на трон, а ей самой обеспечить достойное место подле наследника. Таким образом, давние еще при подготовке брака с Джеймсом I планы английской дипломатии использовать Джоанну в интересах Лондона не увенчались успехом.

Опираясь на Черных Дугласов, Джоанна обеспечила им лидерство в регентском совете, а те не преминули воспользоваться благоприятной ситуацией для сведения счетов со своими давними политическими противниками. Лидер заговорщиков сэр Роберт Грэхем, скрывавшийся во владениях графа Атолла в Блейэр Атолле (Blair Athall), был схвачен Джоном Стюартом из Гарта и Робертом Данкансаном и препровожден в Эдинбург, где и был обезглавлен[505]. Сам Атолл в конце марта 1437 г. был арестован графом Энгусом и доставлен в Эдинбург, где должны были решить его судьбу. Арест старого графа положил конец открытой угрозе трону.

В свою очередь, Джоанна попыталась укрепить собственные позиции. Первым шагом в этом направлении стала коронация ее сына 26 марта 1437 г. в Истере в аббатстве Холируд, а не в традиционной Сконе у Перта, где, по мнению ее окружения, находится королеве было все еще рискованно. В день коронации собрался шотландский парламент, которому надлежало решить судьбу графа Атолла. Вина графа в участии в заговоре была признана и парламент вынес ему смертный приговор: в ночь с 26 на 27 марта 1437 г., короновав Атолла бумажной короной, его обезглавили, хотя, до самого последнего момента граф Атолл пытался доказывать свою непричастность к убийству[506].

После всех этих событий в апреле 1437 г. регентом Шотландии при малолетнем Джеймсе II был назначен Арчибальд Дуглас, 5-й граф Дуглас. Напомним, что этот граф Дуглас уже фигурировал в первом параграфе данной главы работы в качестве носителя титула графа Уигтауна, возглавлявшего шотландцев на службе дофина Карла в 1421–1423 гг., и получившего в награду титул графа Лонгвиля.

Однако было бы неверным считать, что коронация Джеймса II и назначение регентом главы семейства Черных Дугласов положили конец политическим раздорам в среде шотландской знати, углубившимся после убийства короля. За власть в стране продолжали бороться как уже укрепившие свои позиции Черные Дугласы, так и другие семьи, прежде всего, Кричтоны и Ливингстоуны.

Глава рода Кричтонов был канцлером Шотландии и ведал королевскими финансами. Ливингстоуны, как мы помним, выдвинулись в 1424 г., когда благодаря их усилиям удалось исключить из числа заложников наиболее знатных шотландских лордов, заменив их на менее важные фигуры. Джеймс I приблизил их к себе и доверил организацию работы государственного аппарата. При Джеймсе II, как и при его отце, Ливингстоуны занимали ключевые государственные посты и активно соперничали в придворной политике с Черными Дугласами. В 1440 г., после того, как Ливингстоуны во время званного обеда отравили одного из племянников графа Дугласа, отношения между этими крупнейшими кланами перерастают в открытую вражду. Дугласы, ведомые жаждой мести, организовали убийство главы семьи Ливингстоунов. Тем не менее, возвышению этой семьи эта смерть не помешала. К 1448 г. — началу полновластного правления Джеймса II — Ливингстоуны возглавляли коллегии внутренних дел, финансов и дворцового хозяйства, а также надзирали за четырьмя королевскими замками[507].

Внутриполитические раздоры все же не мешали Шотландии укреплять свои внешнеполитические позиции. Прежде всего, она была озабочена сохранением франко-шотландского альянса. При этом шотландцы не намеревались отправлять военный корпус на континент, а делали ставку на укрепление династических связей с крупнейшими европейскими дворами. Благо у Джеймса I было шесть дочерей (старшая из которых, напомним, уже была замужем за дофином Людовиком), что открывало известный простор для марьяжных комбинаций. В частности, они давали существенную возможность укрепить позиции правящего дома Шотландии и упрочить политические контакты с континентальными союзниками и, прежде всего, с Францией. В определенной мере, здесь играли роль и личные интересы шотландских политиков[508].

В 1441 г. в Бретань отправилось шотландское посольство во главе с сэром Джорджем Кричтоном, Уильямом Фоулисом, архидьяконом аббатства св. Андрея и сэром Уильямом Монипенни. Послы подписали брачный договор с герцогом Иоанном Бретонским, согласно которому принцесса Изабелла, вторая дочь Джеймса I, должна была выйти замуж за сына и наследника герцога — графа де Монфора. За два месяца до брака, заключенного 30 октября 1442 г., Франциск, граф де Монфор, после смерти отца унаследовал герцогство Бретань[509].

Менее чем через два года после «бретонского брака», принцесса Мария, третья дочь Джеймса I, была выдана замуж за Вольфаерта ван Борселена, чей отец Генрих, лорд де Вер, был адмиралом Филиппа Доброго, герцога Бургундского. Инициатива этого брака принадлежала герцогу Бургундскому, желавшему тем самым сблизиться с французским и шотландским дворами. Карл VII Французский и Филипп Бургундский выступали инициаторами брачной партии еще для одной дочери Джеймса I — Аннабеллы. 14 декабря 1444 г. в Стирлинге принцессу обручили с Людовиком, графом Женевским, вторым сыном герцога Савойского[510]. Франция и Бургундия имели весьма близкие отношения с герцогством Савойским и, вероятно, этот брак мог упрочить эти связи.

В 1445 г. Карл VII приложил руку еще к двум марьяжным проектам, касавшихся шотландских принцесс. 19 августа Элеонор и Джоанна прибыли в Тур для того, чтобы участвовать в траурной церемонии по поводу кончины их старшей сестры Маргариты, супруги дофина. Они были радушно встречены французским королем. Известно, что Джеймс II надеялся на то, что Элеонора займет место Маргариты, но Карл VII рассудил по-своему: в июне 1447 г. Элеонору обручили с эрцгерцогом Сигизмундом. Джеймс II, в начале противившийся этому браку, в конце концов, согласился, поскольку сам был заинтересован в посредничестве французского короля при поиске невесты уже для себя[511]. Свадьба Элеоноры и эрцгерцога Сигизмунда состоялась в начале 1448 г. в Инсбруке.

Джеймс II и Карл VII обменялись посланиями по вопросу о будущей супруге для шотландского короля[512]. Французский король предложил Джеймсу отправить сватов ко двору бургундского герцога. После переговоров с герцогом выбор шотландцев остановился на племяннице герцога Бургундского — старшей дочери герцога Арнольда Гелдрского Марии[513]. Известно, что первоначально Марию намеревались сосватать за брата германского императора — герцога Альбрехта Австрийского, в то время как шотландцу должна была достаться ее младшая сестра Маргарита.

Такой поворот событий, несомненно, свидетельствуют, что шотландцы пользовались значительным влиянием при дворе герцога Бургундского. Брачный договор был заключен в Брюсселе 1 апреля 1449 г. и ратифицирован 25 июня в Стирлинге. 3 июля 1449 г. Мария вместе с пышной свитой прибыла в Шотландию, где спустя некоторое время в аббатстве Холируд состоялась свадебная церемония. Несомненно, решающая роль в организации свадьбы Джеймса II и Марии принадлежала Карлу VII и отчасти Филиппу Доброму, герцогу Бургундскому.

Все это не могло не тревожить Англию, чьи дела на континенте развивались не лучшим образом. Начиная с 1440 г. она теряла свои французские владения одно за другим. Фатальной ошибкой англичан оказалось освобождение в 1440 г. герцога Орлеанского, захваченного в плен в битве при Азенкуре. Еще Генрих V, давая инструкции графу Толботу — командующему английским корпусом во Франции, предписал ему никогда не освобождать герцога из плена, полагая, что это приведет в конечном счете к потере Франции[514]. Герцог Орлеанский был не только весьма популярной и авторитетной фигурой во Франции, но и отличался талантом военного стратега: опасения Генриха V, таким образом, были небеспочвенными, поскольку по возвращении из плена именно герцог стал успешно планировать военные операции против англичан.

Начав в начале 1441 г. очередную военную кампанию, Карл VII уже к концу октября 1441 г. освободил от англичан Понтуаз — последнюю крепость на территории Иль-де-Франс, где оставался английский гарнизон. Летом следующего года он отвоевал часть Гиени. А в начале лета 1444 г. в Туре было заключено перемирие, после чего стороны обменялись обещаниями пойти навстречу пожеланиям друг друга, но, как показало время, без видимых результатов. «Карл VII затеял переговоры с тем, чтобы выиграть время перед решающими сражениями»[515].

Тем временем, дела англичан на континенте продолжали ухудшаться: весной 1449 г. войска Карла VII с нескольких направлений атаковали английские гарнизоны в Нормандии — последнем крупном владении англичан на территории Франции. Хорошо спланированная операция продолжалась в течение года. К началу лета 1450 г. французы полностью изгнали англичан со своих земель, разгромив их в битве при Форминьи в начале апреля 1450 г. По итогам кампании англичане потеряли практически весь север Франции, за исключением города Кале.

Стремясь спасти владения на континенте и обеспечить себе передышку во Франции, английский монарх Генрих VI в 1445 г. взял в жены племянницу Карла VII Маргариту Анжуйскую, которая была с детства дружна с Карлом VII и к мнению которой король, как считалось, привык прислушиваться. Возможно, англичане надеялись, что новая английская королева сумеет повлиять на французов в благоприятную для англичан сторону. Однако новую королеву приняли в Лондоне крайне холодно. Дело было не только в ее французском происхождении, но и в том, что этот брак поддерживал крайне непопулярный в Англии граф Саффолк. В парламенте, вероятно, по наущению партии Йорков выказывалось недовольство тем, что в качестве брачного подарка Генрих VI вернул Франции обширное графство Мэн, только недавно отвоеванное у французов. Появление новой английского королевы дало прекрасную возможность Йоркам поднять вопрос об измене Саффолка и о слабости политики Генриха VI, накаляя тем самым политическую обстановку в Лондоне и стране[516].

31 декабря 1448 г. в Туре было официально продлено действие союзного договора между Францией и Шотландией, заключенного в 1428 г. между дофином Карлом и Джеймсом I. Пролонгация договора, несомненно, свидетельствовала об укреплении двусторонних отношений, подчеркивая не только традиционную политическую близость Франции и Шотландии в рамках «старого альянса», но и — в сочетании с браком сестры Джеймса II с дофином Людовиком — сложившиеся тесные династические связи французского и шотландского королевских домов. По условиям договора, напомним, шотландцы имели право отвергать любые пункты возможных англо-французских договоров, если те противоречили интересам Шотландии[517].

Сближение Франции и Шотландии, укрепление альянса за счет династических связей повлияли на обострение англо-шотландских отношений. Это, в свою очередь, не преминуло отразиться на росте военной активности в пограничном регионе. В конце сентября 1448 г. шотландцы в очередной раз вторглись в Англию с 30 тыс. отрядом (кажется очевидным, что цифра снова, как и при прошлых сообщениях, была завышена хронистами)[518]. Ответное вторжение англичане сумели организовать уже спустя месяц — 23 октября 1448 г. войско графа Нортумберленда пересекло Солуэй с намерениями совершить рейд по Аннандейлу (владению Черных Дугласов). Однако шотландцы во главе с Хью Дугласом, графом Ормондом остановили войско англичан и обратили его в бегство у берегов Сарка[519].

После свадебных торжеств 1448 г. молодой шотландский король Джеймс II стал прибирать к рукам реальную власть в королевстве. Своих постов лишились ряд крупных лордов и их ставленников, которые не доказали свою лояльность короне. Эти действия, очевидно, были продолжением политики укрепления центральной власти, начатой его отцом Джеймсом I.

Джеймс II казнил двух членов семьи Ливингстоунов, сместил с ключевых постов в коллегиях их родственников. Предположение Р. Митчисон о том, что эта «придворная революция» вершилась с подсказки молодой королевы[520], можно дополнить тем, что, несомненно, существенное значение для короля в вопросах внутренней политики имело здравое понимание сложившейся в Шотландии политической обстановки и поддержка Карла VII. В этой связи важно отметить не только укрепление позиций шотландской короны, но и то, что, влияние короля, как уже говорилось выше, в значительной мере было следствием реанимирования и роста активности внутри самого франко-шотландского альянса.

Как и во времена его отца, централизаторская политика Джеймса II не могла не вызвать недовольства со стороны крупной шотландской знати. В этом смысле, ситуация во владениях Джеймса II и в Англии накануне войны Алой и Белой Розы были схожи.

Самыми влиятельными из шотландских лордов продолжали оставаться Черные Дугласы, с 1447 г. официально закрепившие за собой статус наместников Средней и Западной Марки[521]. В 1451 г. стремление Черных Дугласов защищать свои позиции в Шотландии от усилившегося давления со стороны короны (король стал лично вмешиваться в управление Марками и неоднократно отправлял во владения Дугласов своих чиновников для инспекции), привело к созданию коалиции с участием графов Дугласа, Кроуфорда и лорда Островов.

Первые же шаги коалиционеров спровоцировали политический кризис[522]: молодого, но амбициозного короля весьма беспокоило образование антикоролевской аристократической оппозиции во главе с Черными Дугласами. Роковым для отношений короны и Черных Дугласов стал 1452 г. Весной этого года Джеймс II пригласил на аудиенцию в Стирлинг графа Дугласа. Возможно, король пытался уговорить графа распустить «союз», но, получив решительный отказ, в порыве бешенства и на глазах придворных, Джеймс II заколол Дугласа кинжалом.

Шотландия вновь оказалась на пороге гражданской войны. Приемник убитого графа, его младший брат, начал собирать своих сторонников. При этом снова, как и во времена мятежа Хотспера, Черные Дугласы вступили в отношения с англичанами. Им была обещана помощь от герцога Йорка, заинтересованного в успехе мятежа Дугласа, который мог бы существенной ослабить позиции шотландского короля внутри страны[523], а, следовательно, помешать тому поддерживать в Англии партию Ланкастеров.

Весьма странно, но, несмотря на явное обострение отношений между Эдинбургом и Дугласами, в 1453–1454 гг., Джеймс II продолжал направлять графа с различными поручениями в Лондон. Возможно, король стремился таким путем примириться с этим кланом. Первый официальный визит графа в Англию состоялся в апреле 1453 г.: он возглавил шотландскую депутацию на переговорах с англичанами по поводу продления мирного договора[524].

Одновременно в шотландском парламенте шли слушания по делу, связанному с убийством Дугласа. Король лично инициировал это разбирательство, желая снять с себя обвинение в преднамеренном убийстве. В 1454 г. на специальном заседании парламент вынес оправдательный приговор по делу Уильяма Дугласа. Должно быть, Джеймсу II удалось получить поддержку большинства парламента на слушании этого дела, что означало, в конечном счете, поддержку короля большинством членов парламента в деле убийства графа Дугласа[525].

В ходе дипломатических миссий граф Дуглас, помимо выполнения сугубо официальных поручений, занимался своими делами и вел переговоры с Йорками. Особенно часто граф Дуглас бывал в Англии в период регентства Йорков. В это время он дважды получил от англичан охранные грамоты для себя, своей свиты и родственников и, отдельно, для своей жены и матери[526]. Вероятно, цели графа Дугласа и герцога Йорка были близки. Каждый стремился заручиться мощной поддержкой извне и приобрести сильного союзника в преддверии решающей фазы борьбы со своим монархом. В 1454 г. по условиям заключенного ими договора граф Дуглас, не забывая при этом о своей собственной политической игре, обязался поддержать Йорков в борьбе за английский трон[527]. При посредничестве лорда Гамилтона, граф Дуглас подал лорду-регенту Англии прошение об освобождении Майлза Грэхема графа Ментейта из английского плена, где тот 25 лет пребывал в качестве заложника за Джеймса I[528]. Просьба Дугласа была удовлетворена — Ментейт в 1454 г. вернулся на родину.

Дуглас имел причины хлопотать о возвращении Грэхема. Граф Ментейт был прямым наследником старшей линии Стюартов, к которой, как помним, относился граф Атолл, казненный в 1437 г. Графы Стратэрн, ставшие позже зваться графами Ментейт, вели свое происхождение от второго сына Роберта II от первого брака. Возвращение графа Ментейта — прямого потомка Роберта II, давало возможность снова, как и во времена заговора Атоллов, поднять старый вопрос о легитимности младшей линии Стюартов, что Черные Дугласы и сделали. Идея реанимировать вопрос о легитимности прав на трон Джеймса II, скорее всего, принадлежала графу Дугласу, более всех заинтересованному в ослаблении позиций Джеймса II. Но граф Ментейт, вопреки ожиданиям Черных Дугласов, занял по отношению к королю лояльную позицию.

Узловым моментом не только во внутрианглийских делах, но и в англо-шотландских отношениях явилось установление регентства Йорков в мае 1454 г. Последовал арест Эдмунда Бофорта, герцога Соммерсета — дяди шотландского короля (напомним, что мать Джеймса II, урожденная Бофорт, была сестрой герцога) — таким образом, Шотландия вовлекается в противостояние между Ланкастерами и Йорками.

Король отправил летом 1454 г. с посольством в Англию своего отчима сэра Джеймса Стюарта, по прозвищу Черный рыцарь из Лорна, чтобы заступиться перед Королевским советом за герцога Соммерсета. Однако миссия успеха не имела. Так шотландский монарх открыто принял сторону Ланкастеров, в то время как Черные Дугласы, как уже говорилось, были на стороне Йорков.

Среди сторонников Джеймса II наиболее влиятельными были Красные Дугласы, графы Оркни и Стратэрн, а также бывшие вассалы Черных Дугласов: Скотты, Максвеллы и Джонстоны из Аннандейла и Тевиотдейла) — как мы помним, графа Дугласа поддерживали граф Кроуфорд и лорд Островов со своими вассалами. В результате вражда Черных Дугласов и Джеймса II приобретает еще и «английский» оттенок, поскольку лидеры этих группировок оказались по разные стороны баррикад в начавшейся между Йорками и Ланкастерами смуте в Англии. В феврале 1455 г. после выздоровления Генриха VI Йорки вновь оказались в опале. Герцог Соммерсет был освобожден, королева Маргарет становится во главе правительства Ланкастеров, в то время как Йорки спешно собирают войска, рассчитывая на помощь своих союзников, в том числе и Черных Дугласов, накануне первой в истории войн Алой и Белой роз стычки при Сент-Олбанс[529].

Близость владений Йорков к границам Шотландии, создавала угрозу Джеймсу II войны на два фронта: с юга — могли напасть Йорки, в Лоуленде — было множество владений, принадлежавших сторонникам графа Дугласа. В этой ситуации Джеймс II не мог медлить. В марте 1455 г. он осадил и захватил принадлежавший Черным Дугласам замок Инверавон, затем направился в Глазго, где получил подкрепление из западных графств и северо-востока Хайленда. В местечке близ Ланарка его войско дало первое крупное сражение Черным Дугласам и одержало в нем победу.

В апреле 1455 г. Джеймс II провел осаду резиденции Дугласов Аберкора[530]. В письме Карлу VII Джеймс сообщает об осаде крепости мятежников и об успешном применении новых осадных орудий, из которых стреляли специально приглашенные из Франции канониры. С их помощью, по словам шотландского короля, «башни быстро были разрушены постоянными обстрелами»[531]. Осада крепости продолжалась месяц, после чего замок капитулировал, а после захвата он был полностью разрушен[532].

Используя конфликт короны с Черными Дугласами, граф Энгус, глава клана Красных Дугласов, значительно повысил свое влияние и стал приближенным короля. В свою очередь, стремясь втянуть знать в борьбу с Черными Дугласами, король сумел добиться, чтобы Гордоны (боковая ветвь Красных Дугласов) пошли на открытый конфликт с графом Кроуфордом — союзниками Черных Дугласов. Разобщение коалиционеров, лидером которых были Черные Дугласы, в конечном итоге, обеспечило королю сначала победу при Гамилтонсе и Аркинхолме, а затем и в решающем сражении 22 апреля 1455 г. при Лэнерк Кроссе. Сам граф Дуглас бежал в Англию к Йоркам, а два его брата: графы Мори и Ормонд погибли. По закону о Конфискации, изданном осенью 1455 г., все доходы от конфискованных обширных земель Дугласов должны были отойти короне. На предварительном слушании этого дела в парламенте в июле 1455 г. именно граф Ментейт, за возвращение которого из Англии так рьяно боролись Черные Дугласы, резко выступил против графа Дугласа, требуя объявить главу клана вне закона[533]. Несмотря на дальнейшие интриги последнего графа Дугласа, стремившегося восстановить свои позиции на родине, фактически борьба короны с Черными Дугласами на этом завершилась. Могущественный клан, оказывавший влияние на политику государства в течение последнего столетия — был полностью повержен.

По мере того, как борьба Ланкастеров и Йорков разгоралась, королева Маргарита активизировала контакты с королевским двором Шотландии. Отношения были как никогда активны. Помощь со стороны Шотландии была важна как с военной, так и, надо полагать, политической точки зрения. Шотландия воспринималась Ланкастерами как дополнительный козырь, поскольку не только являлась отличным плацдармом для наступления на северо-английские графства, поддерживающие Йорков, но и просто фактом своей поддержки Генриха VI влияла на тех английских лордов, которые еще колебались присоединиться ли им к партии Ланкастеров или Йорков. Она же могла стать убежищем для Ланкастеров в случае их поражения.

За поддержку английской короны в ее действиях против герцога Йорка и графа Уорика Джеймсу II были обещаны графства Нортумберленд, Камберленд и Дарэм, а также другие земли и крепости, ранее входившие в состав Шотландии[534]. Можно предположить, Джеймс II не очень доверял обещаниям англичан и не собирался дожидаться их выполнения. В 1460 г., пользуясь начавшейся войной, он под предлогом поддержки «законного английского короля» Генриха VI, начал вторжение на пограничье, первоначально во владения Невиллов, графов Уэстморленд — сторонников Йорков.

В результате довольно успешной военной кампании шотландцам удалось очистить от англичан южно-шотландские земли и бурги. Военные действия были приостановлены из-за смерти шотландского монарха 3 августа 1460 г. при осаде Роксбурга. Джеймс II погиб от осколков разорвавшейся рядом с ним бомбарды.

Затишье в пограничной войне было недолгим, спустя некоторое время ее продолжила вдовствующая королева Мария. Под ее руководством шотландцам удалось вернуть город Роксбург. Крепость Бервик была передана Шотландии в 1461 г. «в знак благодарности» за прием бежавших из Англии Генриха VI и его ближайших сподвижников[535].

Шотландия вернула себе те территории и города в Лоуленде, которые с конца XIV в. находились в руках англичан. К концу 1460-х гг., играя на противоречиях двух враждующих английских лагерей и поочередно обещая им поддержку, шотландцы активно интриговали, чтобы вернуть себе графства Нортумберленд, Камберленд и Уэстморленд[536]. Известно, что еще в июле 1460 г. Джеймс отправил в Ирландию к герцогу Йорку свое доверенное лицо Эндрю Эгнью из Уигтауна. По слухам, король собирался предложить герцогу одновременное вторжение сил Йорков из Ирландии и шотландцев в Англию[537]. Кроме того, у шотландского короля были планы относительно брака его дочери с сыном герцога. Тогда предложение шотландцев осталось невостребованным, поскольку Йорки в сражении при Нортамптоне 10 июля 1460 г. разбили армию Ланкастеров, а самого Генриха VI взяли в плен.

Параллельно Йорки пытались найти себе союзников среди знати Шотландии. Им удалось заключить союз с лордом Островов и графом Дугласом, находившимся в изгнании в Англии[538]. Договор 1460 г., заключенный между союзниками устанавливал следующее. По окончании войны с Ланкастерами, Йорки обещали оказать всемерное содействие своим союзникам в Шотландии, помочь им разделить королевство на южную и северную часть, которые должны были отойти, соответственно, в сферу влияния Дугласов и Сомерледов[539]. Те же, в свою очередь, должны были присягнуть на верность королю Эдуарду IV Йорку, но планам заговорщиков было не суждено осуществиться.

Подводя итоги, можно отметить, что Шотландия в 1461–1463 гг. удачно использовала противоречия между двумя воющими между собой английскими партиями для решения старых территориальные претензий, связанных с возвращением Шотландии северо-английских графств. По договору заключенному летом 1463 г. Англия признала утрату своих владений в Лоуленде, включая города Бервик и Роксбург, и, хотя, этот договор, в связи с новыми военными конфликтами на пограничье был нарушен уже спустя несколько месяцев, приобретенные территории так и остались у шотландской стороны.