Шторм и штиль

17

О маневрах стало известно буквально за несколько часов до выхода в море.

И вот заработали машины, засветились экраны, вспыхнули белые, зеленые и красные индикаторные лампочки в рубках, стали к своей боевой технике комендоры и минеры, боцманская команда найтовала все на корабле по-походному, чтобы ни штормы, ни шквалы не застигли врасплох. Ведь море бывает не только ласковым, но и грозным, коварным — так неожиданно взыграет, что не успеешь и оглянуться, как попадешь в его стихийный круговорот.

Гауптвахты, «без берега», внеочередные наряды если и не забывались совсем, то сейчас казались не заслуживающими внимания, незначительными — все отступало на задний план. Юрий Баглай видел это и радовался. Он уже дважды подходил к вахтенному у трапа и предупреждал:

— Не прозевайте командира части. Как только появится на пирсе, немедленно — звонок в каюту.

— Есть, товарищ лейтенант! Не беспокойтесь, все будет в порядке!

Последние слова были сказаны не по уставу, но Юрий Баглай, как и вся команда, был в праздничном настроении и замечания матросу не сделал.

Он снова спустился в свою каюту, проверил, хорошо ли приготовлена постель для Курганова. «Сам буду на ходовом мостике отдыхать, пусть Курганов еще раз убедится, что у него хороший командир корабля… Правда, впереди, наверное, не меньше трех недель моря, но ничего, выдержу, зато потом — и благодарность, и уважение…»

И вдруг — звонок. Несколько коротких звонков.

Юрий уже возле трапа. Рапортует:

— Товарищ капитан второго ранга! Корабль к походу готов. Докладывает командир корабля лейтенант Баглай!

Все как положено. Шумит машинами судно. Команда — на своих местах. Курганов доволен. Это видно по его глазам. Поход в море — и для него событие, ответственное и вместе с тем праздничное. На прошлых маневрах он ходил в море на корабле Лаврова. Тогда Лавров был еще молодой командир. Теперь идет на корабле Баглая. Таков обычай у Курганова — идти в море с самым молодым из командиров, понаблюдать за ним в походе, на мостике.

В каюте Курганов вынул из папки бумаги и начал их просматривать, а Баглай, решив, что его присутствие здесь лишнее, попросил разрешения подняться на ходовой мостик. Море в бухте было спокойное, короткие низкие волны мирно и ласково плескались о борта и светились под солнцем. На волнах цветистыми зонтиками покачивались легкие, прозрачные медузы. А за бонами море густо синело, и в этой синеве то тут, то там вспыхивали маленькие белые игривые барашки.

«Погода установилась хорошая, — с радостью подумал Юрий. — Но если и заштормит, то шторм — для всех шторм, а мы уже побывали в его объятиях… Интересно, какие бумаги просматривал Курганов? Конечно, на инструктаже он далеко не все сказал. Может, будут и совсем другие квадраты, он назовет их только после выхода в море. На маневрах как на войне: сейчас — одно, а через полчаса — другое. Да, Курганову есть о чем подумать. У него много кораблей. А их действиями руководить он будет отсюда, с моего корабля…»

Эта мысль наполняла Юрия и радостью и тревогой. Как бы радисты не подвели, у них нагрузка будет раз в десять больше, чем обычно. Он открыл раструб в радиорубку.

— Старшина Куценький? Как там у вас, все в порядке?

«Так точно, товарищ лейтенант, связь абсолютно надежная».

— Будьте внимательны… Сами понимаете.

«Так точно, товарищ лейтенант!»

Из машинного люка высунулся старшина машинистов Николай Лубенец. Он, как всегда, в темно-синем расстегнутом на груди комбинезоне. Но лицо у него почему-то встревоженное. Увидел на мостике командира и заторопился к нему.

— Разрешите, товарищ лейтенант? Мне кажется, у нас не все в порядке с подшипником главного вала…

Юрий Баглай посмотрел на него каким-то отсутствующим взглядом и холодно спросил:

— Это вы о чем? Мы должны выходить в море.

— Я прошу два часа, может быть, и меньше. Мы быстро ликвидируем неисправность, если она есть. У меня ведь только подозрение, но проверить надо.

Баглай долго молчал. Что-то словно оборвалось у него внутри. И море и безбрежная даль потускнели. Наконец он тихо спросил:

— Значит, вы хотите, чтобы я сейчас пошел к командиру части и доложил ему, что мы должны задержаться на два часа? Этого вы хотите, старшина Лубенец? — Баглай смотрел в лицо матроса пронзительно, почти с ненавистью.

— Это же машина, товарищ лейтенант…

Но Юрий перебил его:

— За машину отвечаете вы! А с вас я спрошу!

Лубенец ушел с мостика. «Ладно, где-нибудь будет стоянка, тогда мы с хлопцами быстрехонько и проверим вал», — решил он.

Юрий смотрел ему в спину, не мигая, все еще скованный, оцепеневший от страха. Что делать? Если доложить Курганову, получится такой скандал, о котором даже подумать страшно! И тогда командир части наверняка пойдет в море на другом корабле!

Машины запустили. Стоя на мостике, Баглай старался уловить их рабочий ритм. «Что это придумал Лубенец. Никаких перебоев нет. Все как обычно… Однако который теперь час? Через десять минут сниматься со швартовых…»

Из каюты вышел Курганов. Он тоже взглянул на часы.

— Ну, командир, время. Командуйте.

Он сел, взялся за поручни ходового мостика и окинул взором широкое море. К вечеру оно потемнело, синие краски его сгустились, белых барашков стало меньше, казалось, море укладывается спать. Медленно катились зеленоватые на поверхности и темные в глубине волны, ничего плохого не предвещавшие.

Курганов не вмешивался в действия командира. Он то сидел, то стоял и все время смотрел на море, думая о чем-то. А рядом с ним не находил себе места Юрий Баглай. Хотел показаться перед командиром части в наилучшем виде и поэтому нервничал, слишком громко отдавал команды, а сам непрерывно прислушивался к работе машин. Были моменты, когда ему казалось, что кормовая часть корабля и в самом деле вибрирует больше, чем положено, но он убеждал себя, что это ему только кажется, и успокаивался. А в открытом море, когда корабль набрал скорость и рокотанье машин слилось в ровный шум, Юрий Баглай облегченно вздохнул: ошибся Лубенец.

Вечерело. В небе задрожали первые звезды.

Около полуночи Курганов обошел все боевые посты Баглай с сигнальщиками остался на мостике. Командира части долго не было, но возвратился он довольный:

— Полный порядок у вас. Молодцы ребята!

— Когда выходим в море, будто перерождаются все, — охотно поддержал приятный для него разговор Юрий Баглай. — Даже Соляник и тот в походе становится иным… Перед выходом в море комсомольское собрание было, он первый выступил.

— Вот видите. Мы еще, из него хорошего боцмана сделаем, потому что Небаба, закончив мореходное училище, наверное, оставит нас.

— Я знаю, мы с ним говорили об этом, — сказал довольный Юрий. — Но Соляник в запас уходит. Он и думать не хочет о сверхсрочной. Влюблен в свою профессию. Верхолаз.

— Вот такой верхолаз и нужен морю. Чтобы ничего не боялся. А здоровья ему не занимать… С ним надо поговорить хорошенько. Наступит время, вы это и сделаете.

Вместо ответа Баглай спросил:

— Не хотите ли отдохнуть, товарищ капитан второго ранга?

— Нет, жаль проспать такую хорошую ночь. Стоять вот тут на мостике — для меня удовольствие… Вспоминаю молодость… И многое приходит на память под шум моря…

Юрий умолк. Он понял, что сейчас надо оставить Курганова наедине с его мыслями и воспоминаниями.

Беда пришла на рассвете, когда уже начали бледнеть звезды и на едва заметном горизонте заалело далекое, чистое небо.

Корабль тряхнуло, будто ударило о невидимую под водой скалу, и он сразу же остановился, закачался на волнах, еще теплый, но уже беспомощный, неживой.

На ходовой мостик прибежал бледный как смерть старшина Николай Лубенец и, не спросив разрешения у командира части, обратился прямо к лейтенанту:

— Я остановил машины…

— Да что же это вы? — беспомощно спросил Баглай охрипшим голосом, понимая, что вопрос его бессмысленный. И добавил: — Не ждал я от вас этого, не ждал.

— Что случилось? — обратился Курганов к Лубенцу.

— Авария… Вал… Подшипник главного вала, товарищ капитан второго ранга.

— Сколько понадобится времени на ликвидацию повреждения?

— Самое меньшее два часа, товарищ капитан второго ранга.

— Та-ак… — протянул Курганов. — Приехали… Вот вам и отличный корабль! А почему вы не проверили как следует свои механизмы перед выходом в море?

— Я проверил, товарищ капитан второго ранга.

— И ничего не заметили? Или, может быть, вы не знаете своей материальной части?

Лубенец, то бледнея, то краснея, молча мялся на месте.

— Перед выходом в море я доложил товарищу лейтенанту, что машины не в порядке, — наконец сказал он.

Курганов, не веря, переспросил:

— Что? Что вы сказали? До-ло-жи-ли?

— Так точно, доложил.

Курганов взглянул на Юрия. Тот стоял, опустив голову, и чувствовал, как слабость разливается по всему телу. Хотелось забыться, лечь вот тут прямо на палубе, чтобы не видеть Курганова, не слышать его голоса, не видеть его глаз под насупленными черными бровями.

— Хорошо, идите, — обратился Курганов к Лубенцу. — И все-таки постарайтесь поскорее закончить ремонт. Не качаться же нам вот так посреди моря на волнах. После ухода Лубенца Курганов долго молчал.

— Как же это понимать, товарищ лейтенант? — наконец заговорил он. — Старшина машинистов докладывает вам, что в машине неисправность, а вы берете на борт командира части и выходите в море!

Юрий Баглай оправдывался, как школьник:

— Лубенец сообщил мне, когда вы были уже на борту.

— Тем более! Вы обязаны были сразу же доложить мне.

— Надеялся, что все будет в порядке, товарищ капитан второго ранга.

— «Надеялся»! Вы командир корабля! Старшина находит в себе мужество доложить командиру корабля о неготовности выйти в море, а у командира не хватает духа доложить об этом командиру части! Да какой же вы после этого командир корабля? Вы понимаете, что произошло?

— Понимаю. Я очень виноват, товарищ капитан второго ранга.

— Возьмите координаты от всех кораблей, — немного успокоившись, приказал Курганов.

Баглай спустился в радиорубку. Увидев его, Куценький с наушниками на голове вскочил, чтобы доложить, но Баглай лишь рукой махнул.

— Поскорее возьмите координаты от всех кораблей.

Рука Куценького натренированно затанцевала по радиотелеграфному ключу. Юрий смотрел на эту руку с жадной надеждой, будто именно в ней было сейчас спасение.

Спасение? Нет, спасения не будет. Всему конец. Он, Юрий Баглай, опозорился на весь Черноморский флот. Теперь только и разговоров будет, что о нем. И на совещаниях — о нем, и в дружеском кругу — тоже о нем. Прохода не дадут, будут расспрашивать, смаковать. После этого хоть на глаза никому не показывайся… Вот ты и прославился, Юрий Баглай! Но это еще не все. Кто знает, какой вывод сделает Курганов… Он ведь сказал: «Какой же вы командир корабля»! Значит, кораблем ему больше не командовать. Это — последний поход…

Курганов долго просматривал радиограммы.

— Сообщите, что мы задерживаемся, — сказал он Баглаю и спустился в каюту.

А Юрий стоял на мостике, и горькие мысли терзали его. Он вспомнил своего отца. «Когда ты шел в атаку на врага, — мысленно обратился он к нему, — ты знал, что, может быть, идешь на смерть, но шел. И погиб ради других, ради меня. Надеялся, что, когда я вырасту, я буду таким, как ты. А я не оправдал твоих надежд, опозорил себя в ответственном походе. Значит, Вербенко прав, рано еще мне командовать кораблем. А если так, то из части я попрошусь, чтобы не смотреть в глаза Курганову, Вербенко, Лубенцу, Небабе и остальным. Ведь все они знают теперь, что я побоялся доложить командиру части о повреждении, испугался за себя, за свое служебное положение… Говоришь, если я уйду из части, то совершу еще одну ошибку? Что это будет малодушно? Да, ты прав, отец, никуда я отсюда не уйду. Пусть назначат меня кем угодно, хоть рядовым матросом, а не уйду. Здесь буду искупать свою вину…»

Время от времени он обводил взглядом корабль, видел боцмана Небабу, других членов команды и пытался угадать, что они думают сейчас о нем. Но матросы были заняты своими делами, боцман деловито сновал по палубе. И только машинистов совсем не было видно, словно их навеки скрыл корабль в своем железном чреве.

Доложив об аварии командиру корабля и Курганову, Николай Лубенец, растерянный, посеревший, спустился в машинное отделение. Матросы встретили его одним тревожным вопросом:

— Ну, что там?

— Плохо, хлопцы. Совсем плохо.

— Свирепствует Курганов?

— Ну как же не свирепствовать? — Лубенец оперся на машину и опустил голову. — Даже подумать страшно: где-то идут маневры, и Курганову нужно быть там, и всем нам, а нас, как дохлую рыбу, качают волны. Позор. Ох, какой позор!

— Что и говорить, такого еще не бывало. — Если подумать, — поднял измученные глаза Лубенец, — то в первую очередь виноват я.

— В чем же твоя вина, старшина? — удивились матросы. — Ведь ты же доложил командиру корабля еще на базе.

— Доложить-то я доложил, да на этом и точка вышла. Мало доложить, нужно было доказать, убедить… Ну, пусть бы мы позже вышли в море, пусть бы меня строго наказали, так зато сейчас горя не знали бы…

Все долго молчали. Безмолвствовали и машины. И в этой жуткой, необычной тишине слышно было, как бьется о борта вода, напоминая о том, что они не у причала, а далеко в море.

— Ну что ж, взялись, хлопцы? — вдруг словно проснулся Лубенец. — Слезами, говорят, делу не поможешь.

Нельзя терять ни минуты. Я пообещал Курганову, что через два часа машины заработают.

— Ясное дело, взялись, — охотно согласились машинисты, — можно и скорее, от нас зависит.

Баглай появился в машинном отделении через полтора часа после начала работы. И как раз вовремя. Ребята уже заканчивали собирать отремонтированный узел. Казалось, они не торопились, а на самом деле работали быстро. Им и самим не терпелось проверить, как работает машина, и доложить о ее полной исправности.

Но вот Лубенец старательно вытер руки ветошью и подошел к пусковому механизму. Машины ожили. Матросы радостно заулыбались.

— Все в порядке, товарищ лейтенант! — крикнул Лубенец, перекрывая гул машин.

Горячая волна радости всплеснулась в груди Баглая. Он шагнул к старшине и крепко пожал ему руку.

— Благодарю вас от всей души! — И, окинув взглядом всех машинистов, добавил: — Всех благодарю, товарищи.

А через минуту, пройдя мимо группы матросов, столпившихся вокруг машинного люка, он уже стоял у дверей собственной каюты.

— Разрешите, капитан второго ранга?

— Слышу, слышу. — Курганов взглянул на часы. — Значит, не два часа понадобилось, а только полтора.

— Так точно, товарищ капитан второго ранга. Машинная команда поработала на совесть.

— Иначе и быть не могло. Не на прогулку ведь вышли в море.

Голос Курганова уже не был таким суровым, как прежде, но и особой радости в нем не чувствовалось: чему же тут, собственно, радоваться, если потеряно столько времени?

Поход на поиски подводной лодки «противника» был задуман им, как проверочный перед общей операцией обстрела «вражеского» берега. Теперь необходим самый быстрый ход, чтобы наверстать упущенное и вовремя прийти в район встречи с другими кораблями. Поэтому Курганов лично следил за тем, чтобы не снижалась скорость и рулевой ни на один градус не отклонялся от заданного курса.

Машинисты по очереди выходили на палубу глотнуть чистого воздуха, о чем-то оживленно разговаривали со свободными от вахты матросами. Вышел и Лубенец, расправил плечи, разводя руки, сделал несколько раз вдох-выдох. Курганов подождал, пока он закончит, и жестом пригласил его на ходовой мостик. Лубенец одернул на себе комбинезон, поправил берет и быстро взбежал по узенькому крутому трапу

— Что же это вы? — обратился к нему Курганов, не дав доложить. — Хотели напугать меня своими двумя часами?

— Работы было много, товарищ капитан второго ранга. Да и море качает, это же не на стапелях. Но хлопцы постарались.

— Гм… хлопцы… А вы лично тут ни при чем? — Курганов улыбнулся. — Как теперь? Надежно? Машины вы держат такие обороты, какие даем сейчас?

— Как за себя, ручаюсь, товарищ капитан второго ранга.

— Вот какие люди у вас, товарищ лейтенант, — обратился Курганов к Баглаю, когда Лубенец вышел.

И в этом замечании Юрий почувствовал похвалу команде и укор себе.

Море по-прежнему было спокойно. Лишь изредка на его поверхности вспыхивали белые барашки, да ветер понемногу крепчал, а над далеким горизонтом появились сизоватые тучи.

Под вечер сигнальщик доложил, что видит корабли. Почти в то же время доложили и радисты, что с флагманского корабля приказано открыть вахту на ультракоротких волнах. Теперь Курганов держал непосредственную связь с флагманом.[5] Внешне он был спокоен. Молча переходил с правого крыла ходового мостика на левое и смотрел вдаль слегка прищуренными глазами.

Через некоторое время корабли начали сближаться. Теперь можно было без бинокля различить силуэты больших и малых противолодочных судов, сторожевиков, тральщиков, эсминцев и флагманского крейсера. Это было грозное и величественное зрелище. Вспенивая винтами и форштевнями воду, корабли мчались в одном направлении. На палубах четко вырисовывались ракеты, торпедные аппараты и расчехленные пушки, направленные стволами вперед.

— Как, товарищ лейтенант, есть на что посмотреть? — вдруг нарушил молчание Курганов, глаза его светились восторгом.

— Никогда еще ничего подобного не видел, товарищ капитан второго ранга! — Юрий тоже не мог оторвать глаз от этой армады кораблей, будто на крыльях летевших друг за другом. Услышав обращенные к нему слова Курганова, он очень обрадовался: наконец-то командир части заговорил с ним так, будто до этого ничего не произошло.

Вечерние сумерки над морем сгущались, суда понемногу начали терять отчетливые очертания. Но беспрерывно работали радиостанции, живые голоса связывали их друг с другом, и казалось, что идут они совсем рядом.

Поступила команда объявить боевую тревогу. В кубриках, на боевых постах, во всех отделениях зазвенели звонки. По палубе пробежали матросы и исчезли. Только возле пушек остались комендоры и сразу же доложили о готовности вести огонь. То же доложили и с остальных постов.

Через несколько минут вспышки разрезали тьму, и над морем прокатились громы тяжелых выстрелов.

Вот когда Юрий почувствовал себя настоящим командиром корабля! Он забыл не только о минувших неприятностях, но и о такой еще близкой истории с машинами. Все осталось позади, а сейчас был лишь корабль, который в одном строю с другими, вздрагивая от тяжелых выстрелов, посылал снаряды в темноту ночи.