Штурм Берлина

К исходу 19 апреля войска 1-го Белорусского фронта полностью преодолели укрепления противника в тактической глубине его обороны на Одере, 20 апреля совершили резкий скачок на направлении главного удара и 21 апреля завязали бои на окраинах Берлина. В северо-восточные пригороды ворвались войска генерал-полковника Кузнецова и танки генерал-полковника Богданова, с востока к Берлину подошли войска генерал-полковника Берзарина, в юго-восточных дачных пригородах среди многочисленных озёр, образуемых течением Шпрее и её притоком Даме, бои завязали войска генерал-полковника Чуйкова и танковые соединения генерал-полковника Катукова. К 23 апреля войска 1-го Белорусского фронта в результате упорных уличных боёв овладели рядом кварталов в северо-восточной части города и заняли район Силезского вокзала в восточной части Берлина. К исходу 18 апреля войска 1-го Украинского фронта полностью преодолели укрепления противника между реками Нейсе и Шпрее и 19 апреля произвели резкий скачок на направлении главного удара. 22 апреля танковые соединения генерал-полковника танковых войск Рыбалко завязали бои на южных окраинах Берлина. 23 апреля войска 1-го Украинского фронта подошли к Тельтов-каналу с юга и юго-запада.

Из дневников и писем. 21 апреля

Пасмурный день, дождь моросит, погода невесёлая, но на душе весело. В 8.00 командир полка гвардии подполковник Жеребцов отдал по телефону команду:

— Натянуть шнуры! За Родину! За Сталина! По столице врага, по городу Берлину — огонь!

Батареи гвардии капитана Скоростянского стреляли с западной окраины Марцана по району Лихтенберг. На снарядах были сделаны надписи: «По Берлину за погибших друзей», «По фашистскому логову за горе народное». Все батареи облетела листовка «Первый выстрел по Берлину».

Гвардии майор В. ОРЯБИНСКИЙ.

Я стоял рядом с командиром корпуса, когда он отдавал приказание о первом залпе по Берлину. Под впечатлением этого момента, торжественности, которая царила на командном пункте, я написал стихотворение «Снаряды мести»:

Старший лейтенант В. ОБНОВЛЕНСКИЙ.

Из дневников и писем. 22 апреля

Когда над батальоном взвилась ракета «В атаку», сержант-коммунист Осипов поднял красный флажок и крикнул:

— Сталинцы, на штурм Берлина, к победе, вперёд, за мной!

Батальон ворвался в район Фридрихсфельде, и вскоре над крышами домов развевались красные флажки.

Герой Советского Союза старший лейтенант К. УСЕНБЕКОВ.

Мы в Берлине! Этого дня мы, фронтовики, ждали все четыре года войны. Никто не знал, кому выпадет честь и счастье быть непосредственным участником штурма Берлина, но каждый из нас мечтал об этом. И когда перед наступлением нам зачитали обращение Военного Совета армии, где совершенно ясно было сказано, что мы идём кратчайшим путём на Берлин и что наши батальоны должны первыми выйти на восточную окраину Берлина, — как мы радовались, как мы гордились! Каждое маленькое отклонение в сторону тревожило нас, а вдруг отведут на фланг? Но нет, мы шли прямой дорогой, и вот — выходим к Силезскому вокзалу, а где-то совсем, совсем рядом, через Шпрее — Унтер-ден-Линден, рейхстаг…

Гвардии капитан А. БРОНШТЕЙН.

Наши миномёты стояли на огневой позиции около шоссе, по которому двигались танки и автомашины. Немцы заметили их и открыли сильный огонь по шоссе.

Красноармеец Максимов, заряжающий второго расчёта, во время обстрела подавал с машины ящики с минами. Осколком снаряда ранило его в лоб. Слезая с машины, он сказал своему товарищу:

— Чего испугался, Цуканов? Ничего страшного нет, перевяжи меня.

Цуканов только начал перевязывать друга, как санинструктор Ефремов был уже около раненого. Рана оказалась опасной, и командир приказал немедленно отправить Максимова на медпункт.

В это время дежурный телефонист Никитин передал команду: «Батарея, по местам». Максимов побежал к своему миномёту. Санинструктор за ним:

— Куда, куда? — кричал он. — У тебя дело серьёзное. Плохо будет.

Командиры расчётов уже доложили старшему по батарее лейтенанту Мысину о готовности. Лейтенант Мысин передал телефонисту: «Готово». Телефонист передал с НП: «Залпом, по Берлину, огонь!»

А санинструктор всё уговаривает Максимова пойти с ним.

Максимов рассердился.

— Отвяжись ты от меня, — сказал он. — Видишь, даже шоферы хотят пустить мину. Ни один заряжающий не уступает своих прав. Ведь цель-то какая — Берлин!

Красноармеец Н. КОНДЫРЕВ.

Мечта осуществилась — мы в Берлине. На одном дворе, засыпанном битым кирпичом, я видел бойца, торопившегося отправить на родину письмо с радостной вестью. Прижав пальцами к стене разрушенного дома клочок бумаги, он вывел на нём крупными буквами: «Привет из Берлина» и, от волнения не зная, что еще написать, свернул листок в треугольник и надписал адрес.

Лейтенант А. ФРЯЗИНОВ.

Несколько часов продолжался бой на окраине Берлина за фабрику радиоаппаратуры.

Когда гитлеровцы были выбиты отсюда, из подвалов фабрики начали выходить люди. Они хватали нас за руки, по щекам их текли слёзы. Это были наши, советские люди; ещё несколько минут назад они с замиранием сердца следили за исходом боя.

Они целовали и обнимали нас.

Какой-то старик дрожащей рукой провёл по моей гимнастёрке.

— И у меня сын такой же, — шептал старик.

Они выбегали один за другим, оборванные, худые, истощённые, но со слезами радости на глазах.

Противник ещё стрелял по двору, а недавние пленники собирались кучкой около каждого нашего бойца, жадно расспрашивая о родине.

Они просили разрешить им хоть чем-нибудь помочь Красной Армии. И многие из них бесстрашно выносили из-под огня наших раненых гвардейцев, делали им перевязки. Другие показывали нам места, где скрывались немцы, помогали нам найти всё то, что можно было сразу же использовать в бою. С их помощью мы нашли упрятанный немцами автотранспорт.

Запомнилась мне одна высокая седая женщина-украинка. Выйдя из лагеря на дорогу, за колючую проволоку, она перекрестилась и быстро пошла, обгоняя других.

Как сильно бьётся сердце в такие минуты! Как стремишься вперёд! Скоро все наши люди будут вырваны из грязных фашистских рук, снова станут свободными. Да здравствует товарищ Сталин!

Красноармеец Ф. ЧАРУПА.

Один боец рассказывал нам свою историю. Он из города Ефремова. В 1941 году пошёл в Красную Армию вместе со своим отцом, старым солдатом. Вместе ходили в атаку и в разведку. Отец учил его воевать. Однажды сына ранило в ногу. Отец вытащил его из боя на спине. Когда форсировали Днепр, они плыли рядом в резиновых лодках. Отец был убит на реке осколком мины и утонул, а сын доплыл до берега и дошёл до Варшавы. В бою у Варшавы его опять ранило, и он догнал свою часть уже под Берлином, несколько дней назад.

Рассказал свою историю, а потом говорит:

— Вот нет отца в живых, а мне кричать хочется: батька, батька, я в Берлине!

Красноармеец А. КОЗЛОВ.

Лейтенант А. РОМАНОВ Танки прорываются к окраинам Берлина

На шестой день сражения за Одером, 21 апреля, как и в предшествующие дни, мой танковый взвод был в разведке и имел задачу — разведать проходимость маршрута, мостов и наличие огневых средств противника.

На подступах к городу Бух сопротивление немцев было совершенно незначительным. Брошенные исправные машины и другая техника свидетельствовали, что враг поспешно бежал, а трупы его солдат и разбитая артиллерия на огневых позициях убедительно говорили, что наша штурмовая и бомбардировочная авиация поработала здесь неплохо.

Моя дозорная машина свободно продвигалась к восточной окраине города. За машиной следовал и весь разведотряд. Навстречу брели в одиночку гитлеровские солдаты. Подняв руки, они вопили: «Гитлер капут».

Мы проникли в центр города. Весть о появлении на улицах советских танков облетела кварталы. Из подвалов, убежищ и блиндажей стали выбираться русские, украинцы, французы, поляки, насильно угнанные сюда фашистами. Сначала осторожно, а потом всё смелее и смелее подходили они к нашим машинам с красными звёздами на башнях.

— Наши пришли, наши пришли! — уже слышалось со всех сторон.

Ветер свободы пронёсся по городу. Люди, освобождённые от рабства, шли на центральную улицу. У многих в руках были букеты сирени. То здесь, то там завязывались радостные беседы.

Но мы не могли задерживаться. Командир бригады приказал к исходу дня выйти на северо-западную окраину берлинского пригорода Карров и занять станцию.

Из расспросов жителей я узнал, что на пути нашего движения противник построил четыре баррикады, каждую толщиной в три метра; железные рельсы вкопаны глубоко в землю, заложены шпалами и засыпаны камнем и песком. Заминировать подступы к баррикадам немцам не удалось — наше появление оказалось для них неожиданным.

Тут же мы выяснили, что за час до нашего прихода противник оттянул в направлении на Карров до 18 танков и самоходных установок. Правильность этих данных я решил проверить лично.

В 16.00, выехав на западную окраину города Бух, я убедился, что первые две баррикады легко обойти. Мы так и поступили. Наша дозорная машина вышла к железнодорожному мосту, переброшенному над шоссейной дорогой. Однако двигаться дальше мы не смогли. Проход под мостом преграждала третья баррикада. Мин здесь не оказалось, но обойти её не представлялось возможным: справа — болото, а слева — железнодорожная насыпь, недоступная для танков. К тому же эта баррикада была основательно прикрыта немецкими снайперами, автоматчиками и фаустниками. Один танкист, на секунду выглянувший из башни, был убит немецким снайпером, засевшим в соседнем доме.

Фаустники тоже открыли огонь по дозорному танку, но, к счастью, дистанция была велика, и фаустпатроны до нас не долетали.

Я приказал взводу развернуться и уничтожить засаду. Бой длился несколько минут. Засада была разгромлена, и мы получили доступ к баррикаде. Вызванные сапёры очистили путь и разобрали следующую, четвёртую, баррикаду, находившуюся в трёхстах метрах от моста.

Танки двинулись вперёд. На шоссе Бух — Карров мы обнаружили свежие следы немецких машин. С утра был дождь, и отпечатки гусениц отчётливо виднелись на влажной земле. Мы тщательно рассмотрели следы и подсчитали, что машин было действительно до восемнадцати, как нас и предупреждали. Ясно было, что немцы оттягивают технику для укрепления обороны Берлина.

Мы продвигались далее по маршруту, встречая весьма слабое сопротивление. Кое-где появлялись снайперы и автоматчики, при нашем приближении они разбегались по окрестным садам и огородам.

В предместьях Берлина.

В 18.30 мы достигли северо-западной окраины пригорода Карров. Здесь оказался концентрационный лагерь, в котором томилось до 2 000 советских и польских девушек. Немцы собирались эвакуировать их в глубь Германии, на юг. Мы подоспели вовремя. Замысел фашистов был сорван, охранники лагеря были взяты в плен. Не успел бежать даже комендант лагеря, немецкий генерал. Пехотная разведка захватила его в последний момент, когда он в полной форме садился в автомобиль.

В 19.00 мы заняли станцию. Часть машин держала круговую оборону, остальные заправлялись горючим и боеприпасами.

Таким образом, задача, поставленная командованием на этот день, была полностью выполнена.

Утром следующего дня — 22 апреля в 5.00 — меня вызвал командир роты старший лейтенант Нуждин и сообщил, что мы придаёмся одному стрелковому полку, входим в состав штурмовой группы и что в данный момент стрелковый полк ведёт разведку боем.

Моросил дождь, слышались недалёкие раскаты артиллерийских залпов и трескотня пулемётов и автоматов.

В 6.45 наши танки были уже на исходных позициях для наступления на пригород Панков. Мы расставили машины на заранее намеченных местах, организовали охранение и наблюдение, произвели рекогносцировку в направлении атаки. Главная трудность заключалась в том, что залитые весенним цветом сады и парки этой дачной местности мешали наблюдению, совершенно скрывали цели. На расстоянии пятнадцати метров соседний танк не был виден. Его местонахождение можно было определить только по рёву мотора.

Немцы хорошо использовали эту естественную маскировку. Вражеская истребительная артиллерия, а также зенитная, расставленная для борьбы против танков, была сосредоточена на перекрёстках дорог, в аллеях, на улицах. Немецкие автоматчики, снайперы и фаустники расположились так, что могли подпускать наши танки и пехоту на близкое расстояние и стрелять, оставаясь невидимыми.

Мы пошли в атаку, ведя огонь с хода. Учитывая, что противник расставил свои огневые средства на перекрёстках, мы решили, что направление атаки должно быть прямолинейное. Ориентировались по местным предметам: по трубам заводов, столбам высоковольтной передачи и т. д.

В большинстве случаев танки находились в боевых порядках пехоты, успешно охотившейся за фаустниками, уничтожавшей их в подвалах, траншеях и разных укрытиях.

Перейдя железную дорогу, мы вышли на северную окраину пригорода Панков. Противник поспешно отступал, бросая машины с военным имуществом и артиллерию. Наши танки огнём и гусеницами давили пушки, машины, превращая их в груды железного хлама.

На перекрёстках центральных улиц Панкова немцы, испугавшись обхода танков, бросили десять зенитных и противотанковых пушек. Все они были заряжены и достались нам исправными. Расчёты пушек частично были уничтожены, частично взяты в плен, удрать никому не удалось.

Большую роль во взятии пригорода Панков сыграла наша авиация. С утра до позднего вечера в воздухе не смолкал гул самолётов. Группы самолётов, насчитывающие каждая до 50 машин, сменяли одна другую. Авиация противника отсутствовала в воздухе, появлялись лишь одиночные самолёты, патрулировавшие на большой высоте.

Итак, последний узел сопротивления немцев на пути к Берлину был нами взят. Мы вышли на северо-восточную окраину города.

Впереди горящие улицы.

Герой Советского Союза капитан М. ТОЛКАЧЕВ Рейд на автостраду

Ночью наш дивизион противотанковых пушек под командованием капитана Маринкевича погрузился на автомашины и двинулся в северо-западном направлении, в обход укреплений немцев. Нам предстояло скрытно выйти на автостраду, идущую от Берлина к северу, и держать её в своих руках до подхода пехоты.

Автострада имела для противника жизненное значение: она была одной из тех немногих коммуникаций, которые связывали полуокружённый Берлин с внешним миром.

До автострады было километров восемнадцать. Мы рассчитывали до рассвета преодолеть это расстояние. По данным нашей разведки мы знали, что у немцев в этих лесистых местах нет сплошной обороны, только заслоны и прикрытия.

Ехали мы по просёлочным дорогам с выключенными фарами и приглушёнными моторами. Все солдаты и офицеры были вооружены автоматами и гранатами, на автомашинах установлены ручные пулемёты. Я ехал на головной машине со взводом лейтенанта Календия, весёлого и храброго грузина. Этот взвод составлял разведывательный дозор. Ровно работали моторы. Наши вездеходки легко скользили по весенней грязи, уверенно преодолевали ухабы и колдобины. Сквозь темноту можно было различить густые ряды деревьев, мелкий кустарник. Мне вспомнилось недавнее прошлое: бои на Северо-Западном фронте. Там нас также окружал лес и на каждом шагу подстерегала опасность. Но тогда нам приходилось тяжелей: не та была материальная часть, да и не хватало боевого опыта. Теперь же у нас превосходные пушки на механической тяге, а о людях и говорить нечего. Вот они: Жадан, Морозов, Жигалов, Нигматуллин, Косолапов, Кордюк, Лучко — ветераны батареи, прошедшие долгий путь войны, овладевшие артиллерийским делом так, как требовал от нас товарищ Сталин. Слегка покачиваясь, они спокойно сидят в машинах, сжимают в руках автоматы, готовые в любой момент вступить в бой.

Не проехали мы и часа, как натолкнулись на группу противника. Это был небольшой заслон, и мы без труда его опрокинули. Вскоре, когда я стал выдвигаться вперёд, чтобы разведать дорогу, моя машина была обстреляна из пулемёта. Немцы стреляли справа из глубины леса.

— Орудия к бою, пулемётчики — огонь! — подал я команду.

Сидевший с пулемётом сержант Морозов кубарем слетел с машины и, устроившись у пня, открыл огонь. К скороговорке его «Дегтярёва» присоединились голоса других пулемётов. Лейтенант Календия носился среди пушек и торопил расчёты. Но номера и так работали проворно. Они развернули орудия в ту сторону, откуда строчили фашистские пулемёты, и по команде повели огонь.

Наша пушечная пальба сразу возымела действие: немцы притихли. Проезжая мимо немецких окопов, мы увидели десятка полтора трупов солдат в форме фольксштурма, брошенные и разбитые повозки.

После этого нам пришлось вступить в бой с более крупными силами противника. Немцы злобно огрызались, обстреливая дорогу с обеих сторон из пулемётов и артиллерии. Лесистая местность благоприятствовала им, затрудняла наши действия, лишала нас возможности маневрировать. Часть своих орудий мы установили вдоль дороги, а остальные оттянули на поляну, что находилась слева от дороги. Ночь была на исходе, и видимость стала улучшаться. По выстрелам наш командир дивизиона определил, что у противника в лесу замаскирован танк. Он сосредоточил огонь в том направлении, откуда бил танк, и несколькими залпами принудил его замолчать.

Задерживаться здесь нам нельзя было. Мы решили свернуть с лесной дороги влево и немного отклониться от заданного маршрута. Но гитлеровцы обнаружили наш манёвр. Как только мы выехали из леса, они открыли сильный пулемётный огонь, причём стрельба велась с той стороны, куда мы хотели двигаться. Наша колонна остановилась. Расчёту старшего сержанта Жадана было приказано уничтожить пулемёт. Расчёт отлично справился с этой задачей. Под обстрелом, на полном ходу он вырвался вперед метров на четыреста, установил орудие в кустарнике на высотке и открыл огонь по врагу. Немецкой пулей был ранен в руку наводчик Крашевильников. Но он не оставил своего боевого места. Несколькими выстрелами расчёт Жадана разделался с вражеским пулемётом. Наша колонна могла продолжать свой путь.

Уже совсем развиднелось, когда мы подошли к автостраде. Шёл дождь, и сквозь его сетку справа мы увидели высокие дома Берлина — начиналась его северная окраина. Над городом клубился дым. Мне кажется, что в ту минуту никто из нас не был спокоен. Об этом говорили возбуждённые лица бойцов. Все смотрели на Берлин. Но разглядывать его некогда было. Из леса по направлению к автостраде выходила колонна немцев. По команде капитана Маринкевича дивизион принял боевой порядок. Ещё минута, и первые снаряды полетели в сторону противника. Немцы обезумели от страха и метались, пытаясь спастись от нашего огня. Несомненно, они были озадачены нашим появлением. Десятки трупов немецких солдат устлали лесную опушку, то и дело вспыхивали бронетранспортёры, в щепки разлетались повозки.

Мы понимали, что противник не замедлит подтянуть сюда крупные силы, чтобы отбросить нас от автострады. Я поставил пулемётчиков на флангах батареи и между орудиями, всем бойцам велел иметь наготове автоматы и гранаты.

В полдень под прикрытием артиллерийского огня враг предпринял наступление на наши позиции. Моя батарея располагалась в непосредственной близости от автострады. Поэтому нам пришлось выдержать особенно яростный натиск немцев. Они двигались пригнувшись, отдельными группами. Их было до батальона. Как только немцы подошли метров на пятьсот, я скомандовал расчётам: «Огонь!». Огонь открыли пушки и пулемёты.

Было очевидно, что неприятель стремится проникнуть в стыки между батареями. Но все его попытки приблизиться к нашим огневым позициям терпели крах. Вражеские цепи таяли и вынуждены были повернуть назад.

Через полчаса немцы снова пошли в атаку. На этот раз пехота шла в сопровождении бронетранспортёров, с которых немцы стреляли из пулемётов. Теперь противник двигался более рассредоточено, на широком фронте. Наши артиллеристы сделали паузу, а затем снова обрушились на противника всей силой своего огня. Нужно было видеть, с каким вдохновением работали номера у пушек. Залпы размеренно следовали один за другим. Вот загорелся один бронетранспортёр, другой, подбитый, беспомощно остановился на месте. Но немцы наседали, стремясь обойти нас с флангов. Одной группе немцев удалось довольно близко подойти справа к нашей батарее. Я приказал расчёту Кордюка повернуть орудие на 90 градусов и ударить картечью, а сам прильнул к ручному пулемёту. Эта атака также закончилась для немцев провалом; оставляя убитых, они отошли на исходный рубеж.

Так удерживали мы в своих руках автостраду до подхода нашей пехоты.

Герой Советского Союза капитан А. ЛЕБЕДЕВ У ворот Берлина

22 апреля, преследуя противника, отступавшего в Берлин, мой батальон натолкнулся на заранее подготовленную гитлеровцами оборону у пробкового завода в районе Панков. Это уже пригороды Берлина. Передний край немцев, одним флангом примыкавший к каменным постройкам завода, проходил по густому, заросшему кустарником саду. Здесь просматривались только аллеи, — сойдёшь с аллеи, и в нескольких шагах ничего не видно. Как потом выяснилось, сад пересекали три противотанковых рва полного профиля и три линии траншей, обшитых тёсом. Немцы имели тут до батальона пехоты, батарею миномётов и две батареи тяжёлой артиллерии.

Когда мы натолкнулись в этом саду на противника, начало уже смеркаться. Батальон занял оборону метрах в двухстах от немцев.

В 7 часов утра я получил приказ перейти в наступление. Ближайшая задача — овладеть заводом, последующая — посёлком и станцией Панков. Мой батальон поддерживали дивизион лёгкой артиллерии, батарея 120-мм миномётов, семь танков «ИС» и четыре самоходки. Наступление началось в 9.30 после десятиминутного налёта из всех видов орудий. Танки пошли в одной линии с пехотой, даже немного сзади, так как из-за каждого куста можно было ожидать выстрела фаустника. Артиллерия должна была при подходе пехоты к передним траншеям немцев выдвинуться вперёд для стрельбы прямой наводкой по огневым точкам в глубине обороны противника. Но мы не знали, что здесь были противотанковые рвы. Подойдя к ним, танки, а затем артиллерия сгрудились в аллеях. Я бросил на помощь им резервную роту. Бойцы забросали ров мебелью из соседних покинутых населением домов, разбитыми заборами, засыпали землёй. На это ушло минут тридцать. Тем временем 1-я рота под командой младшего лейтенанта Сумарокова, молодого офицера, только что прибывшего из училища, подошла уже ко второй линии траншей и начала гранатный бой. Когда вторая линия траншей была взята после ожесточённой рукопашной схватки, танки и артиллерия еще только переходили первые траншеи. Так было и в дальнейшем: вся тяжесть боя легла на пехоту. Она была уже у третьей линии траншей, а танки и артиллерия стояли, сгрудившись, перед второй линией, ожидая, пока расчёты и экипажи с помощью резервной роты завалят хламом и землёй второй противотанковый ров.

К 13 часам батальон прошёл с боем все линии траншей и вышел к станции. Артиллерия и танки стояли в это время перед третьим рвом.

У станции мы натолкнулись на новые неожиданные препятствия. Все железнодорожные пути были забиты вагонами с тёсом. Для того чтобы растолкать вагоны на переездах, надо было прежде всего сбить противника, занявшего оборону по ту сторону дороги и державшего её под огнём. Здесь батальон понёс большие потери. Пока боец пролезал под вагоном, он был прекрасной мишенью для немцев, — не успевал он спуститься к насыпи, как его поражала пуля.

Мы сбили немцев и тут, но для развития наступления мне пришлось ввести в бой резервную роту сразу, как только она растолкала вагоны у переезда и пропустила вперёд артиллерию и танки.

Было уже 3 часа дня, когда батальон подошёл к центру района Панков. За шесть часов мы прошли с непрерывным боем три километра пригородной местности.

Здесь было больше садов, огородов, пустырей, чем построек. А за железной дорогой начинался уже сплошной городской массив. За черепичными островерхими крышами небольших каменных домов поднимались стены многоэтажных домов. До центра Берлина оставалось несколько километров, но те препятствия, которые мы преодолели, казались пустяками в сравнении с тем, что предстояло преодолеть в этом громадном, полуразрушенном городе. Я представлял себе все трудности уличных боев в фашистском логове, но то, что ожидало нас на заваленных грудами битого кирпича улицах Берлина, нельзя было вообразить. Представьте себе на пустыре или в саду огромный четырёхугольник, мрачное, похожее на тюрьму здание в пять-шесть этажей, с железобетонными стенами толщиной в два с половиной метра, с окнами, закрытыми массивными броневыми плитами, с многочисленными прорезями бойниц. Это — приспособленное к обороне наземное бомбоубежище. Такие вот крепости в сочетании с полевой обороной в парках, с траншеями, проволочными заграждениями, надолбами или баррикадами на улицах составляли узлы сопротивления, запиравшие все входы в Берлин.

Герой Советского Союза старший лейтенант П. СИНЕЛЬНИКОВ Первая ночь в Берлине

Это было в районе Панков. Моя батарея поддерживала стрелковый батальон. Батальон вырвался вперёд, и фланги его оказались открытыми. Воспользовавшись этим, немцы переулками и дворами пробрались ночью к нам в тыл. В это время как раз все три орудия только что снялись с огневой позиции и были в походном положении. Ожидая приказания, одно орудие стояло на большом дворе, окружённом трёхэтажными домами, а два — на перекрёстке улиц.

Артиллеристы, стоявшие на перекрёстке, услышали вдруг окрик: «Хальт!». В тот же момент младший сержант Нелюбов и красноармейцы Автайкин и Гапонов срезали из автоматов двух выскочивших из-за угла немцев. С другой стороны вдоль стены дома подбиралась к орудиям большая группа противника. Огнём из автоматов артиллеристы рассеяли эту группу. На мостовой и тротуаре возле наших орудий осталось пятнадцать немецких трупов. Но только я приказал командиру орудия, стоявшего во дворе, старшему сержанту Желобаю: «Галопом к железнодорожному мосту», как нас начали обстреливать фаустники. Один фаустпатрон разорвался в нескольких шагах от орудия Сачкова, побил лошадей. При взрыве Сачкова ударило по голове камнем, и он на моих глазах упал, сражённый насмерть. Из-за угла и из ворот соседнего дома с криком выскакивали немцы. Расчёт Сачкова, успевший снять орудие с передка, не разводя станины, дал по бегущим на нас немцам два выстрела осколочными снарядами. Это задержало противника на несколько минут. Потом он опять с криком бросился на нас. Произошла рукопашная схватка. С нашей стороны в ней участвовало восемнадцать человек, немцев было в несколько раз больше. Мы пустили в ход всё ручное оружие, некоторые отбивались прикладами.

Не пойму, как это произошло: оглянувшись, я вдруг обнаружил, что стою на мостовой у пушки один, рядом труп Сачкова, вокруг стрельба, но людей не видно. Оказалось, как это часто бывало потом в Берлине, схватка, начавшаяся на улице, сама собой переместилась в подъезды и подвалы домов, так как люди инстинктивно жались к стенам. Я решил, что прежде всего мне надо добраться до орудия Желобая, который успел выскользнуть из окружения. Пришлось ползти вдоль домов, из которых стреляли. Пули в нескольких местах пробили одежду, но ни одна не задела меня. Орудие Желобая стояло под железнодорожным мостом в походном положении. Я приказал развернуться и открыть огонь по перекрёстку, чтобы не позволить противнику подойти к нашим пушкам, оставшимся там. После нескольких выстрелов два бойца пошли разведать положение; вернувшись, они сказали, что к пушкам можно подойти, что немцы отогнаны от них. Тогда я взял у Желобая ездовых с лошадьми и вместе с ними пошёл вывозить пушки. Когда мы благополучно вывезли одно за другим оба орудия, ко мне прибежал связной от командира части и передал его приказание вывезти одну пушку на соседний двор, чтобы оттуда вести огонь по улице. В этот двор въезд был через арку. Едва мы выкатили пушки из-под арки, как попали под огонь немцев, стрелявших с чердаков. Пришлось отбежать под арку.

Пушка осталась во дворе. Оставив у себя под аркой несколько человек, я послал всех остальных артиллеристов на второй и третий этажи, приказав им вести огонь по двору, не подпускать немцев к орудию. Из подвала и подъездов противоположного дома немцы несколько раз бросались к нашей пушке, но мы отбрасывали их гранатами и ружейным огнём. Вскоре с третьего этажа прибежал ко мне командир отделения разведчик Беляков и сказал, что у его бойцов вышли все патроны.

— Отбивайтесь чем попало, — приказал я.

На третьем этаже была разбитая стена. Разведчики стали забрасывать немцев, пытавшихся подобраться к пушке, кирпичами. У бойцов, стрелявших вместе со мной из-под арки, тоже было уже мало боеприпасов. Я послал бойца Гапонова на улицу поискать, нет ли где поблизости патронов. Он насобирал порядочно, принёс и опять побежал собирать.

Пушки расчищают путь.

Так как борьба затягивалась, мы решили попробовать как-нибудь втащить пушку под арку. Красноармейцы сняли с трёх артиллерийских упряжек все постромки, связали их. Деменков и Горельский вызвались подползти к пушке и прикрепить постромки к хоботовой части. Под прикрытием огня остальных артиллеристов им удалось это сделать. Но когда стали подтягивать пушку под арку, сошник врезался в землю. Деменков и Горельский опять поползли. Они подняли сошник. Мы подтянули пушку ещё на несколько метров, и сошник снова упёрся в землю. Смельчакам ещё раз пришлось ползти к пушке под огнём немцев, стрелявших с чердаков и подвалов соседних домов. Наконец, удалось втянуть орудие под арку, поставить на огневую позицию. Артиллеристы бросились к снарядам, и всё пошло нормально.

Под утро батарея была переброшена в другой квартал. По пути, в саду у железнодорожного моста, мы похоронили своего первого павшего в боях за Берлин героя — старшего сержанта Сачкова. В батарее его все очень уважали. Он — ленинградец, начал воевать под своим родным городом, был тяжело ранен, выздоровел, снова пошёл воевать. Один артиллерист хорошо сказал про него: «Вот человек, который делает всё так, как надо, служит так, как положено». Все выступавшие на его могиле клялись доконать фашистов в их логове, водрузить над Берлином знамя Победы во славу Красной Армии и нашего Верховного Главнокомандующего товарища Сталина.

Герой Советского Союза гвардии полковник А. ИГНАТЬЕВ Красный флаг над Марцаном

Ночью 21 апреля наша часть подошла к восточной окраине Берлина — пригороду Марцану, превращённому немцами в крупный узел сопротивления. Когда мы были в полутора километрах от него, я вызвал командира приданного нам полка танков и приказал с ходу прорваться в Марцан. Три минуты спустя группа танков миновала боевые порядки нашей пехоты и рванулась вперёд по широкому асфальтовому шоссе. Почти тотчас же из Марцана на нас обрушилось множество снарядов. Наши танки продолжали было двигаться к Берлину, но очень скоро вражеский снаряд угодил в головную машину; вслед за ней загорелся и второй танк. Я решил не рисковать людьми и распорядился прекратить лобовое продвижение по шоссе, сосредоточить танки между каменных домов близлежащего посёлка и разведать окружные пути.

Две группы стрелков отправились в обход Марцана. Вскоре связной из группы, ушедшей налево, принёс донесение. В нём сообщалось, что с этой стороны Марцана проходит большой противотанковый ров, наполненный водой. Я решил ждать донесения второй группы. Оно не замедлило — справа обнаружена глубокая лощина, поросшая зеленью. Я отдал приказ, и в лощину двинулись стрелковые батальоны гвардии майоров Елсакова и Мойсиеня. За ними вкатили в высокую зелень свои орудия расчёты дивизиона истребительной артиллерии. Чтобы отвлечь от них внимание противника, я приказал миномётчикам и артиллеристам усилить огневую активность на участках, прилегающих к главной дороге на Мардан. Хитрость удалась. Немцы решили, что основной удар по Марцану последует с шоссе, и стянули к нему все силы. Завязалась сильная стрельба.

В жару перестрелки немцы не заметили (а может быть, не поняли) сигнала к решающей атаке — в небо взвился трассирующий снаряд, вслед за ним серия красных, зелёных и белых ракет.

Минуту спустя батальон майора Елсакова, приблизившийся тем временем к самому Марцану и занявший исходное положение, поднялся в атаку. Ещё через несколько минут расчёт 76-мм орудия на механической тяге ворвался сквозь огонь противника на полном ходу в Марцан. Подразделения полка охватили этот пригород полукольцом и пошли широким фронтом, блокируя дома, где сидели гитлеровцы.

Над крайним домом Марцана сквозь дымные огни Берлина засветлело родное красное знамя. Это был первый наш флаг на восточных окраинах Берлина. Его водрузил младший сержант Анатолий Погребняк.

Герой Советского Союза генерал-майор М. ДУКА На лодках через Шпрее

После прорыва на Зееловских высотах меня вызвал командарм.

— С дивизией справитесь, Дука? — спросил меня генерал-полковник Чуйков.

Я вспомнил годы, когда руководил партизанским соединением, вспомнил учёбу в военной академии и почувствовал, что наступает самый ответственный момент в моей жизни.

— Справлюсь, товарищ командарм, — ответил я.

— Дивизия хорошая, сейчас взяла Мюнхеберг, надо принять её на ходу и идти на Берлин, — сказал командарм. — Получи предписание. Ни пуха, ни пера.

Немедленно выехав в дивизию, я застал моих гвардейцев готовыми к бою. Здесь был последний рубеж немцев перед рекой Шпрее. Я вспомнил слова Александра Сергеевича Щербакова, сказанные им в докладе, посвящённом памяти Ленина: «Гитлеровцы досокращаются до того, что самая короткая линия фронта для немецкой армии будет проходить по реке Шпрее…»

На мой наблюдательный пункт, на чердак, привели нескольких пленных немцев. Один из них, офицер, бросился бежать. Его поймали и привели снова.

Мы узнали от пленных силы немцев и их расположение.

После хорошей артиллерийской подготовки гвардейцы стали продвигаться по лесу бегом и сбили врага с его последнего перед Шпрее рубежа. У немцев началась паника. Мы шли вперёд сутки, обходили опорные пункты немцев, пересекли берлинскую кольцевую автостраду и вошли в юго-восточные пригороды Берлина.

Вечером гвардейцы ворвались на завод «Кодак». Я залез на чердак, гвардейцы мои заняли несколько этажей. В подвалах завода ещё находились немцы, человек триста.

На чердаке была установлена стереотруба. Я стал наблюдать. Впереди был Берлин, а совсем рядом выложенные камнем берега Шпрее, водная станция со спортивными гичками и байдарками. Лодочки лежали на берегу, вверх днищами. Сразу же созрело решение переправляться через Шпрее на этих спортивных лодочках. Я увидел два целых моста, но они находились не на нашем участке, и можно было только позавидовать соседям.

Ночь была лунная, по Шпрее ходили синие волны. Я собрал командиров полков. Мы с ними отправились на рекогносцировку. Нет, отправились, это слишком красиво сказано. Мы просто-напросто поползли на животах к домам, стоящим около Шпрее.

Форсирование Шпрее было назначено на 10 часов утра. Я пошёл в головной полк. Артподготовку мы вели лишь по западному берегу, несмотря на то, что немцы были ещё на восточном берегу. Мы боялись побить снарядами лодки, на которых предстояло переправляться.

На пути к реке было страшное побоище. Немцев полегло здесь столько, что негде было ступить.

Когда мы подошли к Шпрее, я сказал бойцам:

— Счастливого пути!

Вода кипела от пуль. В это время на берег выскочило несколько машин с пушками на прицепах. Это были наши противотанкисты, которыми командовал гвардии майор Репин. Репин сидел за рулём первой машины. Он развернул дивизион, подбежал ко мне.

— Куда стрелять, товарищ генерал?

Я показал на воду, которую секли пулемётные очереди.

Репин открыл огонь по домам, откуда били немецкие пулемёты.

Первыми через Шпрее переправились вплавь четыре бойца. Достигнув берега и уничтожив там два вражеских пулемётных расчёта, они закурили, и это промедление в бою стоило им жизни.

Вскоре на тот берег переправилось несколько батальонов. Но бойцы не продвигались — залегли. Это был очень опасный момент.

Я не мог удержаться, приказал дать мне лодку, сел вдвоём с командиром артиллерийского полка гвардии подполковником Зотовым. Мы оттолкнулись от берега и поплыли через Шпрее. По реке рвались снаряды, нас бросало на волнах. Две трети реки мы преодолели, в это время снаряд ударил совсем близко, лодка рассыпалась, и мы очутились в воде. Не знаю почему, вода показалась мне горячей. Я скинул шинель и поплыл. Плыть было трудно, вокруг падают снаряды, волна бьёт. Генеральская фуражка каким-то чудом удержалась на моей голове. Бойцы увидели её, и кто-то крикнул:

— Хлопцы, генерал плывёт!

Гвардейцы рванулись вперёд, и когда мы вылезли на берег, там уже никого не было. Передовые батальоны уже прошли вперёд.

Не успела с меня стечь вода, как пришлось принимать рапорт радиста:

— Рация переправилась, связь с комкором есть.

Комкор передал мне по радио:

— Держитесь за плацдарм, расширяйте его.

После апрельского купанья было очень холодно. Развели на берегу костёр. Связисты набрали в котелок оглушённой снарядами рыбы, решили варить уху. Вспомнились партизанские деньки. Только сидели мы теперь не в русских лесах, не у русских рек, а у немецкой реки Шпрее.

Сапёры захватили катер с паромом и переправили через Шпрее четыре пушки. Через Шпрее мчались наши «амфибии».

Гвардии младший лейтенант А. КЛИМКОВИЧ Сапёры у баррикады

Вот, наконец, между развалинами разрушенных домов мелькнула голубая полоска воды. Шпрее! Последняя водная преграда на пути к победе.

Сапёр гвардии старший сержант Анатолий Логунов и его бойцы переправлялись с первыми пехотинцами. Приказ старшего командира гласил: «Центральная улица, по которой должны пройти наши танки, забаррикадирована немцами. Приказываю расчистить путь, разобрать баррикаду!».

Едва лодки наших воинов отчалили от берега, как одновременно с разных сторон заговорили огневые точки гитлеровцев. Казалось, гвардейцам не преодолеть этот сплошной огонь, становившийся с каждой минутой всё сильнее. Кругом кипела вода от пулемётных очередей. Рвавшиеся мины вздымали столбы водяной пыли. Из ближайших домов открыли огонь фаустники.

Но наши лодки двигались вперёд.

Всё ближе и ближе берег, сверкавший вспышками выстрелов. Вот уже до него осталось несколько метров. Старший сержант Логунов первым выскочил на набережную и, строча из своего автомата, бросился вперёд. За ним последовали остальные бойцы. Им удалось ворваться в один из домов и уничтожить его гарнизон.

Под огнём врага быстро наводились мосты. Одна за другой прибывали новые лодки, высаживались новые гвардейские подразделения и шли вперёд, очищая квартал за кварталом.

Вот уже пройдена половина улицы, взята баррикада.

Штурм баррикады.

Сапёры Логунова повесили автоматы за спину и приступили к работе. Вдруг из подвала углового дома застрочил пулемёт. К нему присоединилось несколько автоматов. Стреляли также из окон чердака. Пришлось залечь, А с того берега одна за другой неслись радиограммы: «Начинаем переправлять танки. Спешите!», «Быстрее обеспечивайте проход танкам!».

Старший сержант Логунов приказал продолжать работу, несмотря на огонь врага. Он посмотрел на гранаты, висевшие у него на поясе, и побежал к дому, где сидел пулемётчик.

Немцы заметили храброго воина и открыли по нему стрельбу. Гвардеец бежал, прижимаясь к стенам домов, падал и снова вскакивал.

Прошло всего несколько минут, но казалось, что часы прошли, пока Логунов преодолел последние метры улицы. Две гранаты полетели в окно подвала. Вражеский пулемёт замолк.

Ещё горячей закипела работа у сапёров. С чердака раздавались автоматные выстрелы, но на них никто не обращал внимания. Уже доносился гул моторов с нашего берега.

Вместе с сапёрами работал и их командир. Во время поединка с немецким пулемётчиком Логунов был ранен в ногу. Но надо было как можно быстрее разобрать баррикады, и старший сержант забыл о ране.

Проход был сделан вовремя. Переправившиеся советские танки неудержимой лавиной устремились в него, ринулись вперёд по широкой улице, вперёд, к центру Берлина, к победе. А на их броне вместе с десантами автоматчиков сидели отважные сапёры гвардии старшего сержанта Логунова. Впереди было ещё много улиц и много баррикад.

Гвардии капитан ИВАНИХИН Первый залп по Берлину

Пройдены Зееловские высоты, позади остался Мюнхеберг. Мы стремительно движемся к Берлину…

На остановках бойцы спрыгивали с машин, нетерпеливо подбегали к табличкам и дорожным указателям, чтобы узнать, сколько осталось до города, и прикидывали, когда дивизион вступит в него. Никто не сомневался, что мы будем в Берлине. Стоял лишь вопрос — когда? Завтра или послезавтра? В те дни нам казалось, что сопротивление противника будет всё слабее и слабее. В воздухе уже не висело столько вражеских самолётов, куда реже стал артиллерийский огонь, всё чаще и покорнее подымали руки «тотальные» фрицы в широченных шинелях и огромных пилотках, съезжающих на глаза.

По мере приближения к городу в полку завязывались споры: кто первым даст залп по вражескому логову. И, как водится, гвардейцы каждого дивизиона были уверены, что первыми дадут залп именно они. Вызывала опасение мысль, что другие полки могут опередить нас, но эту мысль отгоняла уверенность, что танкисты, которые шли впереди, нас не подведут, а мы от них не отстанем. У всех было приподнятое, праздничное настроение. Многие вспоминали битву под Сталинградом, славный путь, который прошёл полк с тех пор, вспоминали пророческие слова товарища Сталина и с гордостью говорили: «Вот и на нашей улице праздник!»

Наконец, на пути стали появляться первые дачные посёлки. Начинались юго-восточные пригороды Берлина с их маленькими домиками и разбитыми на прусский лад садами. Возле домов стояли немки и немцы, подобострастно улыбавшиеся нам.

До Берлина оставалось не более 10–12 километров. Меня и моих людей стала мучить боязнь: не подошёл ли какой-нибудь из наших дивизионов раньше нас на дистанцию залпа. Но нет, все три дивизиона полка были примерно в одинаковом расстоянии от цели.

Перед вечером 22 апреля мы остановились в лесу у пригорода Берлина — Уленхорст. На улицах и площадях ещё шли горячие бои. Всю ночь гвардейцы Катукова выкуривали немецких фаустников и автоматчиков из подвалов и чердаков.

Утром в 8.00, когда дивизион был уже на северо-западной окраине Уленхорста, меня и командира 2-й батареи старшего лейтенанта Пастухова вызвал к себе командир дивизиона капитан Украинский. По какому-то необычному виду капитана мы сразу догадались, какое получим задание.

— Готовьте данные по Берлину! — сказал он. — Стрелять по Силезскому вокзалу. Огонь вести двумя установками: одна из вашей батареи и одна из второй. Залп дать ровно в 8.30… Ясно?

— Ясно, товарищ капитан! — в один голос ответили мы. — Разрешите выполнять?

Получив необходимые разъяснения, мы побежали на батареи сообщить радостную весть и готовить данные. Радость солдат была безгранична. Люди чуть не плясали. Каждый просил назначить на огневую позицию его орудие. Я выбрал первый расчёт командира орудия гвардии сержанта Донченко. Со своим орудием он отличился еще в боях под Белгородом, дал за это время свыше ста залпов и сохранил установку в исправности, хотя на её железном теле было много пробоин и царапин. Пастухов выделил для ведения огня расчёт старшего сержанта Силаева.

За десять минут до срока обе установки заняли огневые позиции. Противник вёл жестокий артиллерийский и миномётный обстрел наших боевых порядков. Но данные для стрельбы уже готовы, командиры батарей и огневых взводов заняли места в установках, чтобы лично вести огонь.

Направляющие орудий с тяжёлыми минами устремились в сторону Силезского вокзала.

Все замерли, следя за командиром дивизиона, который стоял тут же с часами в руках. Эти последние минуты были самыми томительными. Вражеский огонь становился всё более ожесточённым. Осколки снарядов бороздили воздух, но все смотрели только на своего командира и его часы. Вот он, не отрывая глаз от стрелки, расстёгивает кобуру, достаёт пистолет и подымает его вверх.

— По фашистскому логову, залпом… — громко звучит протяжная команда, — огонь!

Вместе с последним словом гремит пистолетный выстрел. «Катюши» грозно скрежещут, и в сторону немецкого вокзала уносятся огненнодымные молнии тяжёлых реактивных снарядов…

— Ура!.. — радостно кричат солдаты.

Первый залп по Берлину дан!

Старшина А. ВОЛКОВ Баррикада под мостом

Это было, когда наш артиллерийский полк вступил на окраины Берлина.

Батарея поддерживала наступление танков.

Выводить на огневые позиции пушки на машинах было невозможно, потому что с фронта и флангов стреляли немецкие танки и фаустники. Я решил сломать забор и на руках катить орудие по двору. Через тридцать минут уже была выбрана огневая позиция в сарае. В стене был сделан пролом, так что наружу выглядывал только ствол. Отсюда можно было простреливать две улицы.

Поступил приказ двигаться вперёд. Танк, поддерживаемый моим орудием, пошёл, но уже у следующего дома в танк полетел фаустпатрон. К счастью, этот снаряд не причинил ему вреда. Я успел заметить, откуда бил фаустник, и, пока тот готовил второй выстрел, одним снарядом уничтожил немца. Мы заняли ещё один дом. Немецкие автоматчики и пулемёт, стрелявшие в упор из окон этого дома, также были уничтожены.

Продвинулись ещё метров на двести и были вынуждены остановиться, так как шоссе, вдоль которого мы наступали, уходило под железнодорожный мост, а под мостом была воздвигнута баррикада, из-за которой стреляла немецкая противотанковая пушка. Кроме того, оттуда били автоматчики и фаустники.

Это была первая баррикада, которую мы встретили в Берлине.

Снаряд моего орудия не пробивал её сорокасантиметровых брёвен. Тогда я решил подняться на железнодорожное полотно и действовать оттуда.

Через огород, через канаву мы покатили орудие на руках, но на полотно взобраться не удавалось: откуда-то бил немецкий снайпер. Надо. было выследить, откуда же он стреляет. Несколько раз высунув каску, мы установили, что стреляет он из-за трубы, с крыши четырёхэтажного дома. Тут же, развернув орудие, я снял снайпера первым снарядом. Но полотно простреливали также и автоматчики, так что пушку нам пришлось катить стволом вперёд, прикрываясь от пуль щитком орудия.

Заряжающий стал готовить снаряды. Вдруг откуда-то сбоку застрочил автоматчик. Пришлось залечь, причём единственным укрытием были рельсы.

Хорошо, что лежать пришлось недолго. Танкисты сразу заметили автоматчика и сняли его выстрелом из орудия. Представилась возможность действовать. И надо сказать, что действовал наш расчёт молниеносно. Никого не пришлось торопить. Каждый отлично понимал, что промедлишь секунду — и останешься здесь, на полотне, навсегда. Пока пушку готовили к стрельбе, я обнаруживал цели: два фаустника, стрелявшие из щелей в баррикаде, крупнокалиберный пулемёт метрах в двухстах от баррикады, в подвале ближайшего дома, и один автоматчик на балконе этого же дома, время от времени дававший короткие очереди.

Я указал цели наводчику сержанту Чурикову и приказал уничтожить сначала фаустников, затем автоматчика, — ведь он каждую минуту мог подняться и обстрелять нас, — а затем уже бить по немецкому пулемёту, что в подвале.

Орудие открыло огонь.

Действовали только наводчик и заряжающий сержант Куклин, остальные находились в укрытии. За две минуты были уничтожены все четыре цели, и я махнул танкистам пилоткой: «Вперёд!»

Поддерживаемый моим орудием, танк двинулся дальше.

Гвардии старшина Г. ЧЁРНЕНЬКИЙ У аппарата и на линии

Кончился боевой день 21 апреля.

Командир полка Герой Советского Союза гвардии майор Кузов приказал покормить людей и быть настороже, так как противник находился в трёхстах метрах от нас.

Артиллерия вела редкий огонь. В штабе полка рассматривали карту, обсуждали результаты боя за истекший день и намечали план боя на завтра.

Настало 22 апреля. 7 часов утра. После ночной передышки все ждут приказа о наступлении. Улица, по которой мы должны продвигаться, забита обломками зданий, кирпич навален грудами. Посреди улицы длинной колонной стоят танки и прогревают моторы.

Гвардии майор Кузов спросил одного танкиста, зашедшего в штаб:

— Ну, танкист, готовы вы к продвижению?

— Так точно, готовы, товарищ гвардии майор… Только уж вы предупредите своих орлов, а то время сейчас — сами знаете…

— Что именно?

— А то, что, говорят, части генерала Кузнецова уже подходят. До рейхстага ведь не больше трёх километров осталось.

Командир полка усмехнулся и сказал:

— Понятно. Вы боитесь, как бы генерал Кузнецов нас не опередил… Что ж, бейте по точкам противника, как били вчера, а за моим народом остановки не будет!..

Мне не пришлось дослушать этот разговор. Гвардии ефрейтор Сердечный, который сидел у телефона, крикнул мне:

— Товарищ гвардии старшина Чёрненький, вас к телефону!

Взял я из рук Сердечного трубку и говорю:

— Слушаю.

У телефона был мой командир батальона гвардии майор Демиденко. Он приказал, чтобы связь командира полка с генералом работала, несмотря ни на какие трудности. Повторив приказание, я передал трубку телефонисту и направился в другую комнату.

В дверях встретился мне командир полка. И он о том же:

— Как связь?

— Связь имеется, товарищ гвардии майор, — докладываю.

А сам подумал: «Жаркое будет дело сегодня».

Командир полка прошёл к себе и сел с тремя офицерами завтракать.

Я ещё с полчаса наблюдал, как наши артиллеристы прямой наводкой били по тем домам, откуда немецкие снайперы стреляли по отдельным красноармейцам и офицерам, которые делали перебежки от двери к двери, чтобы поближе подобраться к противнику.

Вдруг слышу, что командира полка вызывают к телефону.

— Кто? — спрашивает гвардии майор Кузов на ходу.

— Генерал, — тихо отвечает связист.

Кузов взял трубку и сказал своим спокойным сипловатым голосом:

— Я вас слушаю, товарищ генерал.

Видимо, они сверили часы, потому что гвардии майор Кузов сказал:

— У меня девять часов.

Как я потом узнал, генерал объяснил майору задачу, стоящую перед полком. Генерал предупредил, что в 9.50 начнётся артподготовка и будет продолжаться до 10.00.

— Есть, товарищ генерал. Задача будет выполнена. Есть!

С этими словами он передал трубку, откашлялся и пошёл к столу кончать завтрак. За столом (это была пустая бочка, поставленная кверху дном), как ни в чём не бывало, продолжался оживлённый разговор.

Время шло. Майор Кузов окончил завтрак, закурил и подошёл к телефону.

9.45. Звонок. Связной берёт трубку и тут же докладывает гвардии майору:

— Генерал.

Кузов крепко затянулся папиросным дымком и взял трубку.

— Да, я готов, — ответил он, выслушав вопрос генерала.

Последние минуты на исходе.

И вот ударили «катюши», заговорила наша артиллерия, которая стояла у моста в 150–200 метрах от нас. Этот мост был переброшен через улицу; под ним и стояли наши пушки. В ту же минуту заревели моторы танков, тех самых, что были у нашего дома.

Командир полка подошёл к дверям и сказал:

— Ну, фрицы, держись! Мы начинаем.

Каждый, кто где мог, пристраивался, чтобы наблюдать за ходом боя и за вспышками от выстрелов из окон, где засели немцы — снайперы и фаустники.

Десять минут шёл громкий разговор артиллерии.

А в это время командир полка вызывал к телефону комбатов.

Он приказывал:

— В десять ноль-ноль — вперёд! В десять ноль-ноль — вперёд!

Артподготовка закончилась, и советское оружие сменило громовый голос на более частый и трескотливый.

Наши автоматчики перебежками двинулись вперёд по заваленной кирпичами улице.

Головной танк тронулся. Остальные закрыли люки и стали на месте поворачивать башни то вправо, то влево, приспосабливаясь вести огонь по домам, из окон которых стреляли немцы.

Вдруг передний танк остановился. Из него повалил дым. Это фаустпатрон угодил в цель. Танк горит. Три танкиста выскочили наружу и попадали у гусениц. Через пару минут двое поднялись, подбежали к дому и скрылись в дверях. Третий не подымается. Мы все увидели, что он шевелится и поводит руками. Это — водитель. Он обожжён. К нему подползли два пехотинца, взяли его и быстро переправили в дом.

Танк, стоявший у нас под окном, дал выстрел из пушки. Зазвенело в ушах и спёрло дыхание от пороховых газов.

На одной из берлинских улиц.

Слышу крики «ура». Это наши автоматчики совместно с пехотинцами штурмуют угловой трёхэтажный дом.

Тут меня позвал мой помощник, гвардии старший сержант Целых.

— Товарищ командир взвода, — сказал он, — связи нет. Кому прикажете идти на линию?

Я его едва слышал от шума в ушах. Приказал идти Сердечному.

Гвардии ефрейтор Сердечный схватил аппарат, полкатушки кабеля и выбежал на улицу. При таком сильном движении танков можно угодить под гусеницу. Но Сердечный, не обращая внимания на свист пуль и минных осколков, применялся к движению танков; он перебегал от танка к танку, от дома к дому, пока не скрылся из виду.

А на улице не видно ничего, кроме танков «ИС», которые медленно продвигаются вперёд и стреляют из своих длинноствольных пушек, в частности, по дому, который стоит на углу улицы Хольцмарктштрассе и Маркусштрассе. За этот дом немцы яростно дерутся, в этом направлении ушёл Сердечный…

Телефон ожил. Связь восстановлена за десять минут. Время идёт, а Сердечного всё нет. Ну, думаю, погиб.

И в эту самую минуту слышу звонок. Схватил трубку и кричу:

— Жанр слушает!

— Это Жанр? — слышу в трубке.

— Да, Жанр.

— Я с линии. Ну как, связь есть?

— Есть! Приказываю пробираться ко мне.

Вдруг слышу, кто-то кричит:

— Командир взвода связи!

Оглядываюсь — командир полка. Подлетаю к нему и докладываю тоже во весь голос:

— Слушаю вас, товарищ гвардии майор!

Он мне говорит:

— Сейчас штаб полка должен перейти вон в тот дом. Туда надо дать связь. Но смотри — осторожно, с дома, что на передней улице, бьёт пулемёт.

— Да, — говорю, — вижу. Дело не шутейное. Но если надо, то будет выполнено. Целых! — крикнул я своему помощнику. — Приказываю дать связь вон в тот дом. Берите с собой две катушки кабеля и один аппарат, даю в помощь двух бойцов. Ввиду тяжёлой обстановки срок вам — сорок минут.

— Есть, — ответил гвардии старший сержант Целых и пошёл брать имущество связи.

Через пять минут, сгибаясь под тяжестью катушек, он выбежал за дверь. За ним следовали гвардии сержант Алексеев и Сердечный, который только что возвратился с задания.

Противник их заметил и дал очередь из пулемёта, которой ранило одного пехотинца, тоже делавшего перебежку. Ну, думаю, не решатся мои хлопцы дальше тянуть — и выбежал сам. Добрался до угла дома, где они остановились, вижу — Целых нет. Спрашиваю: где помкомвзвода? Мне говорят, что Целых ушёл на поиски обходного пути. Целых явился с неудачей — другого пути не оказалось.

Тогда я принял решение:

— Потянем прямо по дороге.

Целых взял катушку и пополз по кирпичам. Я с аппаратом последовал за ним.

Связь была наведена через сорок пять минут. За нами, также перебежками, пришёл гвардии майор Кузов, а за ним и весь штаб полка.

На этом месте штаб находился до следующего дня. Бой продолжался, не утихая, и всё время командир полка имел бесперебойную связь с командиром дивизии.

Дважды Герой Советского Союза маршал бронетанковых войск П. РЫБАЛКО Удар с юга

Я сидел в большом кабинете в квартире какого-то эсэсовского полковника. Его жена постучалась в дверь. Услужливо улыбаясь, она положила передо мной «Атлас командира РККА». Этим она, должно быть, хотела снискать моё расположение.

На книге была печать библиотеки Полтавского ДКА. Этот атлас похитил муж немки и привёз его в свой берлинский особняк как трофей.

Я невольно открыл лист с картой Германии и нашёл Берлин. Вот он, чёрный паук, который и на карте выглядит как паук, со всеми своими дорогами, автострадами и кладбищами.

Ещё когда мы подходили к Висле, на моём командном пункте висел план Большого Берлина. Я запоминал названия улиц германской столицы, расположение заводов, парков и площадей, изучал подступы к Берлину.

Никогда не забыть, как однажды маршал Конев, наклонившись ко мне, как бы по «секрету», тихонько сказал:

— Имей в виду, Берлин будем брать.

И я также «потихоньку» начал настраивать своих генералов, офицеров и солдат на мысль о том, что мы будем брать Берлин.

Правда, я думал, что нам придётся брать Берлин с востока. Оказалось иначе.

Когда мы вышли на исходные рубежи у реки Нейсе, стало ясно, что путь наш значительно южнее — на город Бранденбург.

Неужели все труды по изучению Берлина пропали даром? Признаюсь, хотя я отлично понимал, что и на этом направлении мы участвуем в Берлинской операции, это известие ошеломило меня. Но только на минуту. Так или иначе, я был уверен, что где-нибудь да «подвернут» нас к Берлину.

С первого дня операции все наши действия можно охарактеризовать одним словом — стремительность. На реке Нейсе танки прорывали вражескую оборону в боевых порядках пехоты. Мы не стали ждать, пока будут наведены переправы через реку. Танкисты тщательно задраили люки и пустили танки вброд. Никогда не забыть мне надписи на одном танке: «У меня заправка до самого Берлина».

В 3 ч. 10 м. 18 апреля, когда мы были в двух километрах от Шпрее и устремлялись на Бранденбург, я получил директиву от командующего фронтом форсировать Шпрее и развивать стремительное наступление в общем направлении Фетшау, Гальсек, Барут, Тельтов, южная окраина Берлина.

Итак — стремительно на Берлин! Как этот приказ окрылил нас!

Начался марш-манёвр частей 1-го Украинского фронта к Берлину.

Ночью 18 апреля по глухим лесным дорогам соединения вышли к реке Шпрее. Здесь противник ожидал нас меньше всего.

В районе Брензихен танкисты нащупали слабое место в обороне немцев. Через коридор, проделанный передовыми отрядами, на оперативный простор вырвались все танковые соединения. Сотни машин устремились к переправе. На реке Шпрее танковые соединения оторвались от пехоты.

Немцы не сумели занять подготовленной ими обороны на западном берегу Шпрее. Противник был упреждён.

Шпрее быстро осталась позади. И дальше события развивались с такой же стремительностью. Всё бралось с хода. Меня немного тревожило, что мы не встречаем серьёзного сопротивления. Сопротивлялись только небольшие гарнизоны. Создавалось впечатление, что где-то противник держит кулак, готовый к удару. Пленные давали нахальные показания. Некоторые из них так и говорили: «Ну, что ж, вы под Берлином, а мы тоже были под Москвой».

И поэтому, когда в Цоссенских болотах и лесах мы встретились с более серьёзным сопротивлением, это даже обрадовало меня.

Севернее Цоссена проходило внешнее кольцо обороны Берлина, прикрываемое многочисленными заграждениями — завалами, рвами, минами. Цоссен имел расположенные вкруговую доты с очень сильными гарнизонами. Здесь находилась ставка верховного германского командования. Прогрызая десятикилометровую полосу цоссенских позиций, мы задержались на два дня. 22 апреля войска овладели Цоссеном.

Нам некогда было лазить тогда по подземным убежищам, в которых были расположены кабинеты гитлеровских генералов. Ставка Гитлера бежала, но мы надеялись на встречу в Берлине.

Мы шли вперёд в то время, как позади нас оставались ещё недобитые немецкие дивизии. Мы не боялись за наши коммуникации, так как знали, что высшим командованием приняты все меры для ликвидации этих недобитков. Фланги и тыл в продолжение всей операции были надёжно прикрыты.

Взятые в плен немецкие генералы признавались, что никто в Берлине не ожидал появления русских танков с юга, что оборона на южной окраине Берлина была занята немецкими частями лишь тогда, когда русские танки уже прорвались к Цоссену.

И здесь просчитался немецкий генштаб, недооценивший оперативных возможностей советских танковых соединений.

Манёвр больших масс советских танков спутал все карты немецкой обороны.

Пусть люди, которые мало знают нашу страну и не понимают природы советского человека, объясняя наши победы, говорят о чуде. Мы же, советские люди, знаем природу наших чудес. И чудесная стремительность наших войск в продвижении к Берлину имеет под собой крепкие и ясно ощутимые корни. Эту стремительность воспитала в нас партия Ленина-Сталина. Эта стремительность выковывалась в сражениях Отечественной войны от одного боя к другому. Эта стремительность была основана на высоком воинском мастерстве и на желании скорее закончить войну и уничтожить фашизм.

Мы — люди сталинского наступления.

Никогда за весь свой боевой путь во время Отечественной войны я не помню другого такого дружного, сокрушительного удара, как удар, который обрушился с юга на ошеломлённый Берлин.

Всё сделал противник, чтобы не пропустить нас через Тельтов-канал. Были взорваны тридцать мостов.

Тельтов-канал представлял собой огромный противотанковый ров, наполненный водой. Не только для танкистов, но и для пехотинцев этот канал был серьёзным препятствием.

Прорыв обороны немцев на Тельтов-канале — триумф взаимодействия всех родов войск. Вместе с танкистами и мотострелками дружно работали артиллеристы и славные лётчики.

24 апреля мой наблюдательный пункт на берегу Тельтов-канала посетил командующий фронтом маршал Конев.

Маршал поднялся на чердак шестиэтажного дома, с которого была видна южная часть Берлина. Но оказалось, что с моего наблюдательного пункта не всё было видно, что хотел видеть маршал. Мы перешли на наблюдательный пункт командира авиационного соединения генерал-майора Никишова. С плоской крыши открывалась огромная панорама. И лес Грюневальд, и Ботанический сад. А за ними — магистрали, застроенные многоэтажными домами.

Через груды развалин лезли танки. Немецкие солдаты, оборонявшие Тельтов-канал, были вооружены фаустпатронами. Фаустники сидели во всех щелях, подворотнях, подъездах… Но вместе с нашими танками шли автоматчики, снайперы. Они выковыривали и уничтожали фаустников. Воин с автоматом в руке рядом с танком — какую роль сыграл он в этих уличных боях!

Танки метр за метром углублялись в центр Берлина. Видно было, где затухал бой, где разгорался.

Генералы и офицеры, окружавшие маршала, смотрели с крыши на Берлин, окутанный дымом, на вспышки разрывов и огни пожарищ.

Командующий фронтом приказал выдвинуть вперёд тяжёлую артиллерию.

Всё двигалось вперёд, подпирая и содействуя друг другу.

Советские танки в Берлине! Разве это не классический ответ на крик немецкого генерала Гудериана: «Внимание, танки!»?

Младший лейтенант Н. ФАХРУТДИНОВ На подходе к Тельтов-каналу

В Германии стояла весна. Горели леса, подожжённые немцами, и хлёсткий весенний ветер швырял в нас запахи гари и кипящей в огне смолы. Падали на шоссе обугленные ели. На лице оседали копоть и дым, и каждый метр дороги, каждый камень мы добывали кровью. В этот незабываемый день мы пришли к Берлину, чтобы взять его, чтобы победить. В этот день я радовался, как никогда. Несмотря на то, что в течение четырёх суток мы не отдыхали, я себя чувствовал бодрым и свежим, как в праздник. Не я один — все.

Вот мы выходим из леса. Командир миномётного дивизиона капитан Серый смотрит на часы, потом на карту и говорит:

— До пригорода три с половиной километра. А направо ещё ближе, всего восемьсот метров. Вон виднеется, это уже пригород Берлина — Лихтенраде.

Я стоял на крыле машины и смотрел вперёд. За леском виднелись длинные заводские трубы и редкие каменные дома, без окон, выкрашенные в жёлтую краску. Далеко направо впереди горели железнодорожные вагоны — от них в воздухе поднимался густой чёрный дым, сливавшийся с облаками. Лес, заводские трубы, жёлтые дома, пожар — всё это представляло знакомую картину, часто встречавшуюся на войне. Я совсем не думал, что это уже пригород Берлина. Когда капитан Серый сказал, что до Берлина всего восемьсот метров, я посмотрел на карту, чтобы самому удостовериться. Да, приблизительно так и есть. Мы идём с юга на север. Вот она, опушка леса, полевая дорога. В трёхстах метрах от нас маленькое немецкое село Биркхольц. От Биркхольца до Лихтенраде 800–900 метров, через автостраду. Строго на север по автостраде три километра — и пригород Берлина — Мариенфельде. Туда наш путь.

Заезжаем в село Биркхольц. Населения нет. Пусто. На улице валяются немецкие каски, шинели, ботинки. Все улицы усыпаны винтовочными патронами, повсюду разбросаны винтовки, гранаты, фаустпатроны. Через каждые сто метров дерево-земляные завалы с двухметровыми проходами, баррикады из наваленных телег, бричек, ящиков, молотилок, колёс, столов и стульев. Возле проходов баррикад лежат трупы немецких солдат, раздавленных гусеницами наших танков, прошедших здесь всего полчаса назад, — мы видим их свежие следы.

Этот маленький населённый пункт немцы собирались превратить в узел сопротивления. Вокруг села нарыты траншеи, окопы, сооружено множество дотов и дзотов. Внезапный удар наших танкистов ошеломил немцев, они убежали, оставив здесь всё, что ими было приготовлено для обороны, даже не успели закрыть проходы в завалах и баррикадах.

Воздух контролируют наши истребители. Они помахивают крылами, приветствуя нас.

Проехали Биркхольц. За нами — бесконечные колонны автомашин с пехотинцами, боеприпасами, горючим и продовольствием. Одни поворачивают вправо, на Лихтенраде, другие — влево, на Тельтов. Мы едем, не изменяя курса, — прямо на север. Дорога изрыта воронками от авиабомб.

Погода резко изменилась. Облака обложили небо. Стало пасмурно. Будет дождь, это нам на-руку.

— Нажми, товарищ, — говорит капитан Серый водителю, комсомольцу Кривенко.

Вот мы перешли первый мост, начали подниматься. Машина Кривенко быстрым рывком выскочила на бугор. Отсюда видны жёлтые и красные кирпичные дома с черепичными крышами.

— Это Берлин? — спрашивает сидящий в кузове красноармеец Киселёв.

— Да, это южный пригород Берлина, — говорит капитан Серый.

Видимость такая, что на первый взгляд ничего нельзя было различить, кроме домов. Мы знаем, что там немцы. Ещё в двадцати километрах к югу от Берлина капитан Серый получил маршрут и боевую задачу. У него на карте простым карандашом была нанесена большая чёрная точка — место остановки машины у этих домов.

Через 10–15 минут мы будем там. Но вот дома исчезают — перед нами сплошная мгла. Мелкие, тёплые, какие-то густые капли дождя обмывают наши лица и руки.

Капитан Серый наносит на карту вторую точку.

Не доезжая до окраины Мариенфельде, он поворачивает дивизион вправо с полевой дороги, чтобы, пользуясь дождём, через огороды и парники выйти к забору у отдельно стоявших домов — к новой точке, отмеченной на карте.

Кривенко добавил газ, и машина рванулась вперёд. За Кривенко следовал Роман Скалозуб на трофейном бронетранспортёре. За Романом ехала батарея старшего лейтенанта Петрова, за Петровым — батарея старшего лейтенанта Фазлыева и остальные.

Наше внезапное появление на огороде под сильным дождём ошеломило немцев. Подъезжая к забору, мы ожидали, что противник встретит нас здесь огнём, но никто не стрелял.

Разведчик Баранов, вспоминая этот момент, говорит:

— Несколько секунд было даже скучно.

Немцы не успели повернуть стволы пулемётов против нас, как наши воины, на ходу спрыгнув с машин, начали крошить их гранатами и расстреливать из автоматов. Из правого крайнего дома выбежали трое, из левого дома — четверо немцев.

— Никуда не убежите — догоню, — громко крикнул разведчик Баранов и побежал наперерез немцам.

Советские танки в Берлине.

За ним побежали, стреляя по немцам из автоматов, наводчики красноармеец Забаров и младший сержант Голышев. Голышев догнал одного немца и сбил его с ног ударом приклада. Баранов, перерезав дорогу второму, заставил его поднять руки. Остальные немцы были перебиты.

Так были заняты два крайних дома в Мариенфельде.

Мы зашли в один из этих домов. Осмотрев комнаты, спустились в подвал. Здесь нас встретили две испуганные старые немки и немец с поднятыми вверх руками. Когда мы спросили, есть ли у них оружие, седой немец сухо ответил: «Нет», а немка с большим животом, хозяйка дома, стала клясться, что у них нет никакого оружия, что они не имеют ничего общего с военными. Служанка молчала. При проверке оказалось, что у этого арийца в кармане лежит пистолет, а под постелью — восемь гранат, два фаустпатрона, винтовка и патроны. Седой немец начал дрожать и сразу научился говорить по-русски:

— Не моё, Гитлер дал.

Стрельба на улице не прекращалась. Немецкие зенитки начали обстреливать Мариенфельде шрапнелью, к ним присоединились миномёты и пушки. Мы вышли на улицу. К этому времени прошёл дождь, облака разошлись и скрылись куда-то далеко за большие дома, за заводские трубы.

На нас смотрело заходящее солнце и поздравляло нас своими алыми лучами с вступлением в район Большого Берлина. Хотя только что прошёл дождь, в воздухе стоял запах пороха.

С писарем дивизиона сержантом Яновским мы отправились в соседний дом, в котором уже поместилось управление дивизиона. Дом весь разбит, без крыши, без потолка, в окнах нет даже рам. Кровати и другие домашние вещи — в подвале. На середине двора стоит маленький сарайчик, оборудованный под жильё. Немцы только что покинули его. В плите ещё не потух огонь. Здесь я нашёл свежие номера берлинской газеты. В газете напечатано вчерашнее выступление Геббельса по радио. Геббельс уверяет немцев, что они войну ещё не проиграли, призывает превратить каждый дом, каждую квартиру в очаг сопротивления и надеяться на божью милость.

С огневой позиции старший лейтенант Заремба сообщает: «Немцы контратакуют справа». Вскоре раздаются весёлые голоса: «Отбили», «Удирают».

К вечеру батарея Зарембы продвинулась на сто метров вперёд, встала на новые огневые позиции в очищенных немецких траншеях на правом фланге. На левом фланге батарея старшего лейтенанта Петрова подавила огневые точки немцев в монастыре, где последнее время был немецкий госпиталь. Батарея старшего лейтенанта Фазлыева тоже двинулась вперёд. Так были очищены первые кварталы Мариенфельде. В полночь в наших руках был достаточный плацдарм для дальнейшего штурма города.

«Мы движемся на Тельтов-канал. Немцы сопротивляются яростно, но ничего им не поможет. Напрасно машешь руками, психопат, брехун, безнадёжны твои дела, доктор Геббельс», — так записал я в своем дневнике 22 апреля 1945 года, в первый день боёв в самом Берлине.

Капитан М. СИНОЧКИН Приказ — на Берлин

Приказ о манёвре артиллерийских частей к Берлину был получен, когда наши бригады вслед за пехотой торопились к Эльбе. Всё было в движении. Противник сопротивлялся слабо, и мы уже готовились к встрече с американцами и англичанами. Берлин оставался где-то в стороне.

Колонны обгоняли юркие штабные машины: «Стой! Пакет командиру бригады».

— Приказ — на Берлин! — решили красноармейцы, наблюдая, как шоферы разворачивают боевые машины на восток. Скоро уже все знали, почему развернулась колонна. Стихийно возникали митинги.

Марш-манёвр был начат. Навстречу общему потоку пришлось двигаться до Люккау. От Люккау на север маршрут проходил по местам недавних боёв гвардейцев-танкистов.

Убрали тенты с машин, проверили автоматы. Ехали настороже. И справа и слева тянулись леса Форст Барут, а в лесах было много блуждающих немцев.

Ночью, за Барутом, остановились. Короткий отдых. К утру в подразделениях артиллеристы читали свежий номер дивизионной газеты с лозунгом: «Вперёд, на Берлин!»

Снова тронулись в путь. В три ряда шла на Берлин могучая советская техника. Тракторные поезда с орудиями большой мощности двигались по обочинам. Их обгоняли лёгкие. ЗИС-2 с миномётами на крюку. Сильные грузовики тащили гаубицы и тяжёлые миномёты.

Оперативные группы бригад, опередив свои колонны, уже вступили в контакт с танками генерал-полковника Рыбалко.

Танкисты ждали нашего огня для того, чтобы форсировать Тельтов-канал.

Сроков по сути не было. Всё нужно было делать немедленно.

За операции зимы и весны 1945 года наши штабы научились быстро организовывать работу подразделений при подготовке артиллерийского наступления. Иногда приходилось укладываться в три дня. Но тут не было дней, ни трёх, ни двух. Мы располагали всего-навсего двадцатью часами. За этот срок надо было оборудовать и занять боевые порядки, организовать наблюдение и разведку, спланировать артподготовку и наладить взаимодействие.

Пока командиры производили рекогносцировку, подходила материальная часть. На огневые позиции орудия ставились рядом с танками.

Наступила ночь. С упоением работали на огневых артиллеристы капитанов Гурьянова и Бендера. За пять часов были отрыты окопы полного профиля.

На КП в Тельтове составляется план, по которому утром тонны металла упадут на Берлин. В основу кладётся централизованный массированный огонь. Огонь направляется на военные объекты, узлы сопротивления, на перекрёстки улиц, станции метро и железные дороги.

К утру планирование дошло до расчётов.

Вот уже выложены и рассортированы боеприпасы согласно таблице огня. На снарядах и минах надписи: «По Берлину — за Ленинград!», «За Сталина!», «За Родину!».

Приготовления закончены.

— По Берлину — огонь! — скомандовал генерал-майор артиллерии Краснокутский, смотря на часы.

Было 10 часов утра 24 апреля. Сотни командиров повторили команду. Давно ждали этой команды солдаты, шедшие от Москвы, Волги, Ленинграда и Кавказа. Дождались!..

Снаряды прорезали воздух, пророкотали «катюши» — артподготовка началась.

Прямо в садах Тельтова и Рульсдорфа стояли пушки-гаубицы. Война достигла сердца Германии. Страшна была врагу её нарастающая поступь. Цивильные немцы растерянно и блудливо смотрели на наши орудия, что-то говорили друг другу, льстиво улыбались нашим бойцам: «Штарк артиллерия», а артиллеристы, утирая пот с разгорячённого лица, отвечали: «То-то!»

Немецкое логово сотрясали залпы сталинской артиллерии. 85 минут артиллерийского огня достаточно было для того, чтобы мотопехота начала бой на северном берегу канала. Вместе со стрелками двигались офицеры-артиллеристы. По их сигналам массировался огонь. Три-четыре дивизиона орудий разного калибра, подчиняясь воле командира, обрушивали свой огонь на те кварталы, где противник еще сопротивлялся. Пока одни стреляли, другие подготавливали огонь.

Бой уходил дальше. Танки вышли на улицы Целендорфа и Лихтерфельде, к железной дороге Бранденбург — Берлин. Плацдарм был захвачен.

Первый день штурма подходил к концу. Через переправы бесконечным потоком шла артиллерия, догоняя танки. Минутные остановки — и в гуще битвы слышны неторопливые солдатские разговоры:

— А, пожалуй, Берлину от нас крепко досталось.

— Что и говорить!..

— А ты знаешь, как Сталин сказал: «Артиллерия — бог войны!».

Стягивались силы на плацдарм. В короткие ночные часы снова заводилась пружина наступления.

Утром опять в бой. Из рук в руки передаются листовки: «Мы в Берлине!», «Победа близка! Сильнее удары по врагу!».

Гвардии младший сержант В. РОМАНОВ На восходе солнца

На пути к Берлину наше стремительное наступление преградил Тельтов-канал.

Этот последний водный рубеж у врат своей столицы немцы особенно укрепили, они прикрывали его сильным огнём.

Каждый понимал, что исход Берлинской битвы решит исход всей войны, что дорог каждый час. Бойцы молча смотрели на северный берег Тельтов-канала, на большие каменные дома, откуда немцы били прямой наводкой из орудий, градом пуль и осколков усыпали южный берег.

Канал как канал и не очень широк, но течёт он уже в самом городе, в бетонированных берегах. Немцы взорвали все мосты через канал, а все подходы к нему заранее пристреляли.

И всё же мы знали, что этот канал задержит нас ненадолго, что в ближайший час будет наведена переправа.

Несмотря на усталость, как-то не спалось в эти апрельские ночи. У всех было приподнятое настроение. Ещё не было сказано, когда именно начнётся штурм, но уже всё было приготовлено к нему.

Мы заняли огневые позиции на юго-восточной окраине Рульсдорфа, в трёх километрах от канала.

На тёмных улицах пригорода стоял неумолкаемый гул моторов и лязг брони. Лучи прожектора что-то искали в небе, со всего размаха падали на город, как будто хотели одним ударом покончить с ним.

Ночью меня вызвал командир батареи капитан Кузнецов. Он передал приказание, которое я повторил с особой радостью.

Сегодня же при восходе солнца мы должны дать батарейный залп по миномётной батарее противника, которая обстреливает подходы к каналу. Дорога на огневую простреливается, пробираться будем без света. Дистанция между машинами — 50 метров.

И вот настал этот час.

— По местам! Выводить!

— Моторы!

Расчёты быстро заняли боевые места, и машины с рёвом покинули укрытия.

Со снятыми чехлами «катюши» вихрем помчались к огневой позиции.

Приближался рассвет. В воздухе запахло сыростью и прохладой. Уже близок канал.

Мы мчались по дороге, обсаженной с обеих сторон деревьями. Тут же стояли танки. Пока они притаились.

Мы слышали, как приветствуют нас танкисты:

— Гвардейцы, успокойте их! — кричали нам.

Немцы то и дело обстреливали берег минами и снарядами — они разрывались совсем близко, но ничто не могло нас остановить.

На передовой машине был наш командир батареи.

Впереди кладбище. Около него, замедлив ход, остановилась первая машина. Комбат дал знак разворота, и мы поняли, что здесь-то и есть наша огневая.

Установки заряжались с какой-то особенной быстротой, как никогда быстро работали подъёмные механизмы, и 64 направляющих заняли полувертикальное положение. Командиры доложили о готовности орудий к стрельбе.

Капитан сам проверял наводку. Он быстро ходил от одного орудия к другому, исправляя ошибки.

С визгом пролетели три вражеские мины и разорвались метрах в тридцати от нас.

— Спокойно, спокойно, товарищи. Скоро замолкнут.

Первый луч солнца осветил огневую позицию. Впереди проговорила длинная очередь пулемёта. Снова пролетело несколько мин противника. Томительно шло время. Капитан несколько раз подносил часы к уху, прислушиваясь, не остановились ли они.

Но вот настал долгожданный миг. В 6 часов 30 минут утра раздалась команда:

— По немецким извергам… огонь!..

И словно брошенные одной рукой, множество огненных стрел вонзилось в небо. Началось. Всё кругом осветилось заревом.

Залп «катюш» послужил сигналом для артиллерийской канонады. Загрохотали советские пушки, тысячи снарядов разрывались за каналом. Всё заволокло дымом и пылью.

В воздухе появилась наша авиация, шли соединения штурмовиков и бомбардировщиков.

Со всех сторон было слышно:

— Ну, фрицы, теперь держитесь!

— Эх, братцы, дадим же по Берлину!

Гвардии сержант И. ПАДОРИН К победе

Наша часть, войдя в прорыв, преследовала отходившего противника. Под городом Миттенвальде и в самом городе нам пришлось ломать новый оборонительный рубеж немцев.

Здесь каждый дом был превращён в дот, улицы забаррикадированы, закрыты двойными заборами из толстых брёвен, между которыми насыпан камень.

В большом каменном здании засел противник. Отсюда вели огонь два пулемёта. Наши стрелки не могли продвигаться. Тогда нам, семи бойцам, во главе с младшим лейтенантом Красницким было приказано блокировать дом, уничтожить его гарнизон.

Мы ткнулись в одно, в другое место, не пройти: огонь. Пришлось попросить помощи у самоходки. Пушка развернулась, ударила, снаряд проломил каменный забор. Мы проникли через образовавшуюся пробоину и вышли немцам в тыл. Немцы вели огонь перед своим фронтом. Мы неожиданно ударили им в спину. Уничтожив оба пулемётных расчёта, мы перебрались в следующий дом. Вскоре этот дом окружила группа немцев, человек в двадцать пять. Пришлось занять круговую оборону у окон. Немцы, укрываясь за развалинами, стали подползать к дому. Они были совсем близко, но мы молчали, мы ожидали, пока они соберутся покучнее. Вдруг немцы закричали и бросились к дому. Один вскочил на окно и, швырнув в комнату к нам гранату, крикнул, коверкая русские слова: «Германия буде жиль!»

— А ты, собака, подохнешь! — ответил старшина Карогодский и, полоснув по фашисту автоматной очередью, сразил его наповал. В короткой схватке мы перебили до двадцати немцев, остальные бежали.

Миттенвальде взят. За чертой города на дорожном столбе значилось: «На Берлин. 28 км».

Последний бросок.

Вторые сутки лил дождь. Шинели набухли. Непрерывные бои, бессонные ночи измучили людей, но об отдыхе не было мысли. По автостраде в несколько рядов шли танки, самоходная артиллерия, машины, повозки, пехота. Всё, насколько хватало человеческого глаза, было запружено нашими войсками и нашей техникой; всё двигалось на Берлин, к победе.

Я вспомнил «Непокорённых» Горбатова, старого рабочего Тараса, и мне захотелось крикнуть: «Смотри, старый Тарас, как изменились времена!».

Низкая облачность ограничивала видимость, бойцам казалось, что до Берлина ещё далеко, и они ускоряли свой шаг.

Ночью мы подошли к Тельтов-каналу. Немцы взорвали все мосты через канал, пристреляли каждый метр ближних подступов, прибрежные улицы превратили в укреплённый оборонительный рубеж. По ту сторону высоко в небо врезалось огромное зарево горящего Берлина, отчего обрывистый берег бросал на воду чёрную тень и тем затруднял противнику наблюдение. Мы нащупали уцелевшую ферму разрушенного моста. Она опустилась под воду, но свободно выдерживала несколько человек. Нас укрывала тень берега, мы бесшумно перешли на ту сторону и ворвались в один из прибрежных домов. Гранатами и автоматным огнём мы перебили вражеских пулемётчиков, овладели первым этажом и сейчас же заняли здесь оборону.

Я с двумя товарищами стал у окна справа, левую сторону оборонял сержант Гайманов с двумя бойцами. Старший сержант Диденко, старший сержант Шабаянц, сержант Докучаев и младший сержант Савельев занялись вторым этажом, старший сержант Резниченко стал швырять гранаты в подвал.

За разрушенным домом укрылась группа немцев, обстреливавших переправу фаустпатронами. Когда мы сразили автоматными очередями двух из них, по нашему этажу враг открыл пулемётный огонь; одновременно немцы, находившиеся во втором этаже, бросили несколько гранат и с криком рванулись вниз по лестнице: тут они были встречены огнём автоматов и все перебиты.

Началась массовая переправа наших подразделений, и солдаты растекались по улицам, подобно тому как полая вода, прорвавшая плотину, заливает низины.

Гвардии старший лейтенант ЭДЕЛЕВ Через канал

Густую синеву ночи лизали огненные языки пожарищ. Серые развалины зданий мрачно освещались пламенем. Там, за каналом, — Берлин…

Помню, сидели мы тогда у сгоревшей пристройки. Пепелище ещё дышало жаром. Синие огоньки гаснущих углей вздрагивали от лёгкого ветерка. Слышно было, как где-то рядом трещит черепица. Против меня, устроившись на кирпичах обвалившейся стены, полулежал пехотинец. Глаза его были прищурены. Он о чём-то думал и про себя улыбался, выпуская большие клубы табачного дыма.

— А что, товарищ лейтенант, правда, что наши были когда-то в Берлине? — ударяя палкой по дымящейся головешке, спросил сидевший тут же молодой красноармеец.

— Были, и мы будем, — ответил я.

Пехотинец, отмахиваясь от летевшего сверху пепла, приподнялся с кирпичей и громко заговорил:

— Завтра будем. Берлин, вот он — за каналом, я к нему от самой Москвы на своих ногах шёл. На Волге ранило, а я опять в строю. Да и махнул к самому Днепру. Тоже пускать не хотели, они не хотели, да мы хотели…

В густом тумане появилась бледная полоса зари, несколько красных ракет взметнулось в небо. В сторону канала ударили огненные стрелы. Земля задрожала от грома орудий.

Всколыхнулся туман, и над дымящимися развалинами домов поплыл пепел.

Ещё били орудия, когда на канале с крутого берега спускали тяжёлую плоскодонку.

— Эх, взяли…

— Ещё раз, взяли…

Лодка ползла вниз. Несколько человек стояли по пояс в холодной воде. Я и мои разведчики бросились на помощь. Упираясь руками изо всех сил в смолистый борт лодки, я стоял на коленях в жижице грязи и тоже кричал «взяли». Наша тяжёлая артиллерия продолжала свой поединок с дальнобойными орудиями врага. Этот труд под огнём казался священным. Вдруг незнакомый мне старший сержант покачнулся и упал на лодку.

— Ваня, Ваня, — позвал и тронул его за плечи высокий, худой сержант. — Немного не дожил.

Сержант выпрямился и повернулся лицом в сторону немцев. По его щекам катились крупные слёзы.

Наконец, лодку спустили на воду. Откуда-то появились доски и длинные шесты. Хватаясь за борта, бойцы полезли в лодку. Она тяжело оседала. При каждом неожиданном толчке казалось, что лодка зачерпнёт воды или перевернётся. Упираясь шестами в дно и загребая досками, двенадцать бойцов отвалили от берега и медленно поплыли в туман.

— Уходите с берега. Все, все. Вон наверху окопы, туда приказано, — кричал красноармеец комендантской службы.

Все медленно полезли по крутому берегу, провожая взглядом удаляющуюся лодку.

Я со своими разведчиками пошёл вдоль берега. Ноги тяжело вязли в топком иле.

Артиллерийский гул стихал. Утренняя заря бледнела в отсветах пожаров. Лодка была уже на середине канала. Её осыпал град пуль и осколков. Вода точно кипела кругом. Одни гребли, другие вели огонь прямо с лодки. С нашего берега кричали:

— Нажимай, нажимай!

— Ещё немного…

— Держись, хлопцы, держись…

Лодка всё ближе и ближе к тому берегу. Кто-то из сидевших в лодке выронил доску, которой грёб.

— Ранило…

— Ты что, ошалел, что ли, рот-то разинул, не видишь — немец, вон, вон! — закричал вдруг мой разведчик Бутусов и, выхватив у растерявшегося пехотинца ручной пулемёт, открыл огонь по тому берегу. Стреляя, он кричал:

— А… а… гады.

Мы не спускали глаз с лодки. Она была уже в нескольких метрах от того берега. Высокий сержант вдруг очутился по пояс в воде. Ему подали шест. Ещё кто-то выпрыгнул. Лодку притянули к берегу. Несколько человек потащили тяжёлый канат и закрепили его за ствол дерева. Другой конец каната был привязан на нашем берегу. Переправа была готова. Два бойца, быстро перебирая руками канат, уже гнали лодку обратно. Остальные же ползли по тому берегу Тельтов-канала. Видно было, как ливень пуль прижал к земле ползущих.

К нам подошёл майор, командир батальона.

— Зацепились — это главное, — сказал он, глядя на плотно прижавшихся к земле людей на том берегу.

Туман быстро рассеивался. Лучи утреннего солнца скользнули по воде. Гул почти стих. Всюду вдали полыхали пожары. Дым серыми клубками поднимался над громадами зданий.

На воду спустили вторую лодку. Переполненная людьми, она медленно отчалила от берега. За ней вторым рейсом плыла первая лодка.

Немцы ещё огрызались. Высокие столбы воды поднимались недалеко от лодок. Раненых осторожно укладывали на поперечные доски и, не замедляя движения, плыли дальше. У берега все быстро выскакивали, карабкались по насыпи, ползли, прижимаясь к земле. Теперь и на той стороне уже строчили наши пулемёты.

Пустые лодки причалили к нашему берегу. Мы бегом бросились к ним. Хотелось скорей перебраться через канал. Шестом оттолкнулись от берега. Лодка, покачиваясь, поползла вперёд. На середине канала прямо над головой что-то засвистело. Вода плеснула в лицо, и неприятно зажужжали осколки.

— Вот так душ!

Я оглянулся назад. Это говорил рыжеусый боец. Он утирал рукавом мокрое лицо и улыбался. Борт лодки пробило осколком. В отверстие хлынула вода. Мы быстро заткнули дыру пилотками и стали пригоршнями выплескивать из лодки мутноватую воду. До берега оставалось немного. Запели пули. Шлёпаясь в воду, они оставляли после себя расходящиеся круги. Один из бойцов быстро отдёрнул от каната руку, и по воде алыми кружочками поплыла кровь. Лодка ударилась о берег — все качнулись вперёд, с чувством облегчения выпрыгнули на землю. Прижимаясь к земле, бойцы поползли вверх, а я сел, повернувшись лицом к каналу. Теперь можно считать — мы в Берлине.

Как-то сразу представился весь тяжёлый путь от Орла, широкий Днепр. И всё это далеко, далеко позади. Вспомнились друзья. Где они? Что с ними? Многих уже, наверное, нет в живых, а я здесь, в Берлине. Знала бы моя мать, что её сын вошёл в Берлин!

Причалила и другая лодка. На берег выпрыгнули связисты и разведчики. Тесно прижимаясь к нам, они ждали приказаний.

Я услышал голос командира нашей миномётной батареи.

— Телефон поставьте здесь. Скрипниченко, вы передавайте команды телефонисту.

Обращаясь ко мне, командир батареи сказал:

— Ну как, стрельнём?

Я поднялся, и мы, пригибаясь, полезли по крутой насыпи вверх.

Пули просвистели над головами. Пришлось лечь.

Справа и слева, прижавшись к земле, лежали бойцы. Немцы были где-то недалеко. Но куда вести огонь?

Я быстро вскочил, окинул взглядом впереди лежащую местность и камнем упал на землю. Десятки пуль пролетели мимо. Мгновенного взгляда было достаточно: противник — в окопах, метрах в восьмидесяти от нас.

Я приказал разведчикам Шишкину и Бутусову отползти в разные стороны и при разрывах мин на мгновенье вскакивать и смотреть, где появится дымок.

Подали команду. Мина зашуршала над головой. Шишкин крикнул:

— Плюс метров сто.

Полетела другая мина. Она со свистом упала где-то совсем рядом.

— Хорошо, — прокричали одновременно оба разведчика.

— Батарея, четыре мины. Беглый огонь!

Длинными показались секунды напряжённого ожидания. Засвистели мины. Одна, другая, и частые, частые взрывы. Дым смешался с землёй. Запахло порохом. От звона в ушах разламывалась голова. В висках застучала кровь.

— Даёшь Берлин. Ура… а… а… — закричал кто-то совсем рядом. — «За Родину, за Сталина!» — Все подхватили боевой клич и ринулись вперёд, в дым.

Наши бойцы врывались в траншеи, дрались врукопашную. Сапёры разминировали минные поля.

Метр за метром расширялись наши плацдармы на северном берегу, а тем временем через канал уже наводились мосты.

Немцы в панике выскакивали из окопов и, рассыпавшись по полю, бежали к домам. Кто не успел выскочить, поднимал вверх трясущиеся руки. Мы приказали немедленно вылезти оставшимся в окопах. Пожилой немец поспешил и, вылезая, окованным ботинком упёрся в окровавленную грудь раненого. Тот глухо застонал.

— Эх, собаки вы, а не люди, — сказал один из наших бойцов, плюнул и отвернулся.

Стрелки были уже у крайних домов. Оттуда доносилась автоматная перестрелка.

По мелкой ложбинке, пригибаясь от пуль, мы побежали вперёд.

— Смотри! Смотри!

У трубы высокого дома взметнулось широкое алое полотнище.

Младший лейтенант Р. ШАРИКОВ Гордость

Артиллерия закончила обработку переднего края и перенесла огонь в глубину обороны противника. В это время поднялись и побежали вперёд наши автоматчики. Их встретили ружейно-пулемётным огнём уцелевшие в траншеях немцы. Автоматчики залегли на берегу канала. Они ожидали от нас поддержки.

Миномётчики не заставили себя ждать. Первая мина упала недалеко от цели. Маленький доворот, и немецкий пулемёт замолчал.

Наши разведчики открыли автоматный огонь из окон наблюдательного пункта. Это тоже помогло. Пехотинцы уже плыли в лодках через канал. Немцы выскакивали из траншей и бежали к куче брёвен, но и там они не могли укрыться от наших мин. Они побежали в сады, и здесь мины опередили их. Один немец вытащил белый платок и замахал над головой.

С криком «ура», пробежав через траншеи и сады, автоматчики ворвались в первые дома. Сапёры бросились наводить мосты. Мы, чтобы не отстать от пехоты, побежали к переправе. Над головами рвались бризантные снаряды противника. На это мы не обращали внимания. Каждый из нас знал, что впереди автоматчики, им нужна помощь. Карабкаясь по обломкам взорванного моста, взвод управления перелез через канал, но тут совершенно неожиданно нас встретили огнём уцелевшие немцы.

С разведчиками, красноармейцем Кучером и младшим сержантом Вагиным я побежал вперёд. Подбежав к брустверу, мы залегли. Поддержанные нашим огнём, автоматчики уже давно дрались на улицах города, там, где-то впереди. Мы слышали голос боя. Этот голос звал нас вперёд, он призывал нас не отставать — автоматчикам нужна наша поддержка.

Младший сержант Вагин поднялся и бросился в окоп, за Вагиным бросились вперёд и мы. Немцы с искажёнными от ужаса лицами подняли руки вверх. Я вырвал у унтер-офицера пистолет, из которого он целился в меня.

Мы подоспели вовремя. Наши автоматчики задержались перед завалом, из-за которого немцы стреляли из пулемётов и автоматов.

Быстрая команда по телефону — и наши мины уже рвутся за баррикадой.

Автоматчики бросились в атаку, и баррикада была взята.

Немецкие танкисты не выдерживают.

…На огневых позициях все понимали величие этого дня. Старший на батарее взволнованно подавал команды, записывая их в своей карточке. Его восторженное волнение передавалось расчётам.

— Ну-ка, ещё одну пошли! — кричит установщик-красноармеец Величко, подавая снаряжённую мину заряжающему.

— По берлинским гадам! — командует младший лейтенант Дубовицкий, и расчёт громким «ура» провожает свои мины. На минах надписи: «Гитлеру от миномётчиков», «Геббельсу от 1-й батареи».

— Смотрите, как быстро наши продвигаются! — кричит командир расчёта сержант Мамедов. — Как быстро растёт прицел! Скоро уже не будем доставать.

— Так оно и должно быть, — отвечает сержант Федотов. — Не будем доставать — ближе подъедем.

— Отбой! — подаёт команду Дубовицкий.

Быстро прицеплены к машинам миномёты, погружены боеприпасы. Под сильным огнём противника батарея подъезжает к переправе.

Одна за другой на полном газу автомашины с миномётами проскакивают мост.

Мне казалось, что сердце Берлина сжимается в судорогах, не выдерживая громовых ударов сталинской артиллерии. Да, я слышал стон Берлина. И меня охватила гордость за свою страну, за мой народ, за партию Ленина — Сталина. И скажу даже — гордость за мою батарею.

Гвардии сержант И. ЖУРАВЛЁВ Штурм товарной станции

Кажется, не хватит сил выразить те чувства, которые пережили мы все, когда наша гвардейская механизированная бригада переправилась через Тельтов-канал по наведённому понтонёрами мосту и вступила в Берлин. Именно тут произошёл запечатлевшийся в моей памяти бой за товарную станцию. На этой станции сходилось очень много железнодорожных линий. Одна линия с крутой насыпью преграждала нам путь. G насыпи летели мины, оттуда же били длинными очередями немецкие пулемёты. Стоя в подъездах домов, мы проверяли оружие, пополнялись боеприпасами и ждали сигнала атаки. Понеслись огненные стрелы гвардейских миномётов, раздались оглушающие залпы нашей артиллерии.

— Артподготовка, — прошептал, обращаясь ко мне, гвардии младший лейтенант Шитяков, командир нашего взвода противотанковых ружей.

Я подумал, почему у нашего молодого командира такой голос, как будто он таится. Я смотрел туда, где кипели разрывы наших снарядов.

— О чем ты задумался? — спросил меня командир взвода.

— Об Урале, — сказал я. — Удивительно, смотришь на огонь и думаешь об Урале.

— Неправда, это ты себя обманываешь. Ты думаешь не об Урале, — сказал он и побежал к командиру роты, к которой был придан наш взвод.

Гвардии младший лейтенант Шитяков, вернувшись, коротенько объяснил нам задачу и сказал, что сигнал атаки — две белые ракеты. Всё было ясно — и своя задача, и задача части. Оставалось только дождаться сигнала атаки. Под прикрытием артиллерийского огня мы приняли боевой порядок и, всем телом прижимаясь к кирпичной стенке разбитого недавней бомбардировкой дома, продолжали смотреть на кипевший впереди ад. «Вот ведь, где трудно, там всегда увидишь нашего комбрига гвардии полковника Гаврилова», подумал я. Он проходил вдоль стены и старался заглянуть в глаза каждому бойцу, чтобы узнать, как себя чувствуют боевые товарищи. И вдруг у меня возникла такая мысль: а ведь с нами не только комбриг, с нами и командарм, с нами и командующий фронтом, с нами и сам великий Сталин, все они сейчас думают о нас, о штурме Берлина.

— Сигнал, — сказал стоявший рядом со мной красноармеец Ловягин.

Взглянув вверх, я увидел две белые ракеты, с шипеньем улетавшие в сторону противника.

— Вперёд, орлы, за победу! — раздался голос комбрига, и его дружно подхватили все командиры.

С возгласом «За победу, за Сталина!» мы оторвались от стены и, именно как орлы, полетели к станции. Начались те минуты, которые отделяют жизнь от смерти.

Противник вёл сильный пулемётный огонь. Казалось бы, головы нельзя высунуть, но люди бежали вперёд, невзирая на огонь, падали, поднимались и снова бежали. Перед нами предстало одноэтажное кирпичное здание с выгрузной площадкой. На этом промежуточном рубеже мы на минуту задержались. Надо было нырять под горящие вагоны, в которых беспрерывно рвались боеприпасы. Иного пути для нас не было. За вагонами было видно паровозное депо и трёхэтажное здание, откуда вели огонь немецкие пулемётчики, державшие под обстрелом выгрузную площадку. Через эту площадку мы перебегали бросками по одному и мелкими группами проникли в депо. Я со своим отделением зашёл слева. Отсюда видно было, как из окон трёхэтажного дома бьют немецкие пулемёты. Указав расчётам цели, я приказал открыть огонь по этим окнам. Когда пулемёты замолкли, мы кинулись в депо и завязали там бой с немцами, которые вели огонь из-под колёс паровозов, с тендеров, из всех углов. Тут уже пришлось пустить в ход гранаты. Немцы не выдержали гранатного боя; преследуя их, мы вышли на противоположную сторону станции. Здесь к нам пришёл комбриг. Он поздравил нас с успешным боем и сказал:

— Станцию взяли. Скоро, орлы, и Берлин будет наш.

Старший сержант А. РАДЗЕЙОВСКИЙ В танке № 376

Нас было четверо. Пятый, радист, после ранения ушёл в медсанбат.

Вечерело. Ветер и мелкие брызги дождя били в лицо.

Командир танка № 376 младший лейтенант Демышев спрыгнул с башни и отбежал в сторону, чтобы найти объезд. На дороге зияла огромная воронка от авиабомбы. Начинался Берлин.

— Ну что? Как там? — нетерпеливо спрашивали мы командира.

— Объезжать слева, — ответил он, рассчитывая провести танк между двумя толстыми стволами деревьев, поваленных на землю.

Я включил мотор. Танк послушно развернулся, и вслед за нами двинулись остальные машины разведки.

Впереди раскинулось поле, а слева тянулась дорога, зажатая с обеих сторон двухэтажными и трёхэтажными домами. Дорога вела в самый центр фашистской столицы.

Добавляю газа. Сквозь шум мотора слышу спокойный голос командира:

— Тут придётся проскочить метров восемьсот.

Машина набирает скорость. Где-то впереди блеснула вспышка, и мимо нас, со свистом, оставляя огненную трассу, пронёсся снаряд.

— Прямо пушка, — успел крикнуть я, но моё предупреждение оказалось лишним. Командир орудия старший сержант Василенко уже навёл своё орудие, и выстрел покрыл мои слова.

Машина неслась с бешеной скоростью. Пулемёт извергал снопы пуль, оставляющих разноцветные трассы.

Хотя был сумрак, но нам удалось разглядеть результаты выстрела Василенко: немецкая пушка лежала вверх колёсами, около неё чернели два трупа. Пулемётные очереди из нашего танка сыпались вправо и влево по окошкам подвалов.

Двигаться дальше нельзя было. Я замедлил ход и отвёл танк под защиту дома. Нужно было выяснить, что делается за углом.

Автоматчики спустились в подвалы; оттуда послышались выстрелы, взрывы гранат. Вскоре командир отделения автоматчиков Блин, улыбаясь, притащил трофейный фаустпатрон. Фаустника, пытавшегося подбить наш танк, он убил в рукопашной схватке.

Оказалось, что впереди на перекрёстке, кварталах в трёх от нас, немцы закопали танк. Мы решили проскочить улицу, площадь за ней и уничтожить вражескую машину, но в этот момент четыре взрыва раздались рядом. В приоткрытый люк ударил воздух с такой силой, что у меня с головы слетел шлем.

— Шашку! — крикнул командир танка.

Наощупь я схватил шашку и передал её заряжающему, сержанту Жукову. Через мгновение она зашипела, и клубы чёрного дыма заволокли машину. Мы имитировали горение танка.

В это время из дома, откуда стреляли фаустники, прибежал автоматчик и, задыхаясь от бега, сообщил:

— Наши на втором этаже, немцы на третьем и чердаке. Нужен огонь.

Башня повернулась, и три снаряда успокоили «жильцов» третьего этажа. По чердаку же ударил танк, следовавший за нами. Вскоре из окна высунулась белая тряпка — «жильцы» не выдержали и с поднятыми руками выскочили из дома.

Уже совсем стемнело, когда подошли наши главные силы. Улицу во всех направлениях пронизывали трассы снарядов. Бой разгорался.

Теперь наша задача заключалась в том, чтобы, оставаясь на месте, по вызову (сигнал ракетой) помогать пехоте и автоматчикам.

Разведка.

В это время из-за угла снова раздался выстрел. Гусеница рядом стоящего танка оказалась подбитой, но его экипаж развернул пушку в сторону выстрела и открыл огонь. Мы добавили. Два снаряда продырявили закопанный на перекрёстке немецкий танк.

Ради безопасности мы изменили место стоянки, так как по вспышкам выстрелов нас могли засечь.

— Вот и добрались до Берлина, — сказал мне заряжающий. — Тут им и конец.

— Конец близок, да голенького и с пояском добавить придётся, — кто-то ответил ему.

На языке танкистов «голенький» — это осколочный снаряд, а с «пояском» — бронебойный.

До рассвета осталось часа полтора.

Чуть начало сереть, мы завели машины и двинулись дальше.

И вот в тот момент с чердака какого-то дома фаустники открыли огонь. Наш танк загорелся. Я подал машину назад; товарищи принялись забрасывать пламя шинелями и одеялами. Дышать становилось всё труднее и труднее. На несколько мгновений я оторвался от рычагов управления и передал наверх огнетушители. В течение нескольких минут пламя удалось загасить, но мотор начал «чихать», так как горючее поступало плохо. Мотор заработал лишь после того, как питание его было переключено с кормового бака на бортовой.

Пока мы гасили пожар, остальные машины продвинулись вперёд метров на сто, и наше место сразу же занял другой танк.

Младший лейтенант В. ТАГАНЦЕВ Встреча в тоннеле

23 апреля полк, в составе которого действовал наш батальон под командой гвардии капитана Волощука, прорвав глубоко эшелонированную оборону немцев на ближних подступах к Берлину, вступил в город. Здесь нам сразу пришлось разбиться на мелкие штурмовые группы, от трёх до десяти человек в каждой. Я был парторгом батальона, но тоже вошёл в одну из групп.

Моя группа в составе пяти человек одной из первых завязала с противником бой внутри Силезского вокзала. В первые дни боёв в Берлине сопротивление, которое мы встретили в Силезском вокзале, было, я бы сказал, самое сильное. Немцы засели в станционном здании, в окнах установили станковые пулемёты, на чердаках укрыли снайперов.

Я решил ворваться в это здание с тыла, через одно из окон, выходящих на перрон. Нырнув в окно, мы оказались в коридорчике, потом на лестнице, выводившей в комнаты, из которых немцы вели огонь по улице. В некоторых комнатах немцы оборонялись уже от наших бойцов, проникших в здание. Старший сержант Быковский загнал группу противника в крайнюю комнату. Они заперлись в ней. Быковский позвал меня на помощь. Я схватил топор с пожарной доски и стал взламывать дверь. Когда дверь была взломана, мы забросали немцев гранатами. В этой комнате оказалось двенадцать немцев. Ни один из неё не вышел. Покончив с ними, мы поспешили на помощь товарищам, дравшимся на третьем этаже. Я услышал, что в одной из комнат за железной дверью строчит пулемёт. Попробовал взломать дверь, но она не поддавалась. Тогда я приказал своей группе остаться здесь и наблюдать, чтобы ни один из немцев не удрал, а сам спустился вниз, выскочил через окно, побежал на командный пункт майора Волощука и доложил ему, что требуется помощь артиллерии. Но замеченный мною пулемёт снаружи так хорошо замаскирован, что артиллеристы его не видят. Тогда майор Волощук берёт телефонную трубку и вызывает танкового командира. Не прошло и десяти минут, как подошёл танк «ИС». Я побежал показать танкистам место, откуда виден немецкий пулемёт. Вдруг меня оглушило. Это разорвался рядом с танком фаустпатрон. Я подумал: заметили, проклятые, и закричал во весь дух танкистам:

— Товарищи, видите на третьем этаже окно со шторой, там пулемёт.

Танкисты с первого выстрела сбили этот пулемёт.

После этого я бегом вернулся к своей группе и продолжал бой внутри здания. Мы ворвались в тоннель, по которому проходили рельсы узкоколейки. Света не было; преследуя немцев, мы освещали карманными фонариками рельсы, вагонетки, кабины лифтов и разные тёмные закоулки. В какой-то маленькой конурке горела тусклая лампочка. Когда мы приблизились, из этой конурки выглянули две молоденькие девушки. Не успел я подумать: до чего похожи на наших русских, как они закричали по-русски и бросились нас обнимать и целовать. Это, действительно, были русские девушки. Девушки сразу сказали, как их звать. Одну звали Рая, другую — Маруся. Они были угнаны немцами из Сталинградской области.

— Родненькие, дождались вас, кончилась наша каторга, — говорили они со слезами на глазах и тащили нас куда-то.

Они обязательно хотели угостить нас пивом. Мы вошли в подземелье, оказавшееся рестораном. Немцы только что убежали отсюда. Выпив с девушками по кружке пива, мы попросили их быть нашими проводниками. Они пошли вперёд, показывая нам все подземные норы, в которых могли ещё скрываться гитлеровцы. Потом мы простились с этими девушками, поблагодарили их и обещали встретиться с ними на родине.

Штурм вокзала.

Письмо санинструктора[3]

Наш самоходный артиллерийский полк наступал вместе с танкистами. Мы мчались вперёд, прижимаясь к горячей от солнца и стрельбы броне. О своём виде не буду говорить — вся пыль и грязь с гусениц летели на меня. С левого фланга противник открыл по нас огонь из нескольких пушек, но самоходки благополучно проскочили под огнём и, развернувшись, стали бить по пушкам противника. Противник открыл огонь и с правого фланга. Что тут делалось! Бойцов самоходчиков и танкистов много, а из медработников я одна. Раненые падали, и во всех концах раздавались голоса: «Нина, помоги, оттащи». Я совсем забыла, что и меня могут ранить, соскочив с брони, я забегала, стараясь скорее перевязать всех раненых и оттащить их в укрытие. Командование обдумывало, как удобнее и выгоднее провести манёвр. Если отходить назад, противник будет бить по жалюзи и бензобакам, а оставаться тут невозможно — две самоходки уже горели, я перевязывала обгорелых водителей. Принято было решение: отвести самоходки в сторону и зайти немцам в тыл. Легко раненных посадили на самоходки, а тяжело раненных оставили со мной. Другого выхода не было.

Я перетащила пятнадцать раненых в подвал одного сарая. Подбинтовала их. Делая уколы, я вспомнила, что самоходки ушли и со мной не осталось ни одного здорового бойца, а противник в трехстах метрах. Я подумала, что всё-таки надо вести наблюдение, взяла у одного танкиста бинокль и выбежала со своим автоматом из сарая. Напротив был какой-то блиндаж. Я не знала, есть ли там кто-нибудь, решила на всякий случай проверить. Что это был за момент, когда я спускалась в блиндаж! Сердце отчаянно билось и в голове — тысяча мыслей. А вдруг меня убьют, что тогда будет с ранеными? Они останутся одни, и их тоже убьют. Много передумала я в эти секунды. Но идти надо было. Опасности здесь не оказалось. В блиндаже прятались от обстрела три гражданских немца и две немки. При виде меня они подняли руки. Мне надо было только проверить, нет ли у них оружия. Проверила, ничего не нашла и побежала назад. Немецкий снайпер, наверно, меня уже раньше засёк. Когда я перебегала улицу, он стал бить из-за камня. До ранения я служила в пехоте, знала, как и где надо маскироваться, где пробежать, где упасть и пролежать минутки четыре, а потом бежать в противоположную сторону. Я сама была снайпером раньше, так что легко запугала этого снайпера. В общем добралась до подвала. У раненых всё было хорошо.

Я ждала, когда стемнеет и, пользуясь темнотой, к нам подойдёт санитарная машина. Маскируясь во дворе за сараем, я вела наблюдение за противником, который каждую минуту мог подойти сюда. Потом я забралась на крышу и наблюдала из-за трубы. По дороге недалеко от нас отступали немцы. Они бежали во весь рост, не пригибались, а мне не из чего было стрелять на такое расстояние — ни «максима» не было, ни «Дегтярёва». Вдруг, вижу, справа, в тылу у меня, кто-то ползёт. Соскочила с крыши и притаилась, но, увидав, что это наш боец, подошла к нему. Это был пехотный разведчик с ручным пулемётом. Я стала просить его, чтобы он прогулялся очередью по дороге, которой отступали немцы. Он не соглашался, говорил, что у него специальное задание и ему нельзя отвлекаться на пустяки. Я вижу, что он напускает на себя чересчур много важности, и мне ужасно досадно, что немцы убегут. Я ему говорю:

— Тебя, солдат, девушка просит.

Тогда он согласился из вежливости. Установив в кустах пулемёт, он выпустил полдиска. Потом я сама легла к «Дегтярёву». С 1943 года я не стреляла из пулемёта, занималась медициной на самоходках, но рука легла по-прежнему, и пулемёт заработал. Все же полдиска «Дегтярёва» — это же не лента «максима». Патронов больше не было. Каково было мое положение — добыча живая уходила! Немцы залегли было, но когда я перестала стрелять, они опять побежали, правда, некоторые хромали, а некоторые остались лежать. Однако негодование моё ни к чему не привело. У меня всегда имелась под рукой граната, но на таком расстоянии она была бесполезна. Я принуждена была стоять, беспомощно опустив руки, и смотреть с крыши сарая, как немцы безнаказанно бегут по дороге. Одна у меня надежда была, что наши самоходки подвернутся им где-нибудь на пути. Так и вышло. Из леса раздались выстрелы, и я подпрыгнула от радости, увидев, как на дорогу вырвались наши танки и немцы заметались в панике.

Вернувшись к раненым, я напоила их, приласкала, успокоила, но сама я все-таки волновалась: а вдруг в суматохе забыли, что оставили меня здесь с ранеными, и не пришлют санитарной машины. Беспокоилась я ещё, что там бой идёт, а на самоходках «медицины» нет.

Когда стемнело, проходила мимо одна наша самоходка, после ремонта догонявшая полк. Я остановила её, связалась по рации с командованием, доложила, что санитарная машина ещё не пришла. Об этом сообщили полковнику, и он приказал немедленно послать за ранеными машину. После этого ждать долго не пришлось.

К утру я разыскала свой полк. Среди самоходок я снова почувствовала себя на месте. Здесь всё было в порядке.

Очень утомившись, так как не спала несколько ночей, я уснула в подвале одного дома на окраине Берлина. Меня разбудил связной. Он сказал, что самоходки уже ушли. Я быстро вскочила и побежала. На куда бежать, в каком направлении? Улиц много. Я побежала по едва заметному на мостовой гусеничному следу. Бежала недолго, потом стала пробираться вдоль домов, чтобы не попасть под пули снайперов, которые стреляли из разных щелей. До самоходок было уже недалеко, надо было только перебежать улицу. Но как перебежать, если на третьем этаже углового дома засел какой-то поганый фриц с пулемётом? Я заметила, что там, где наши падают убитые или раненые, гражданские немцы свободно переходят улицу, и решила пойти на маленькую хитрость. У ворот валялась старая корзинка. Я положила в неё санитарную сумку, пилотку, сняла шинель, вывернула её наизнанку, накинула на себя, как плащ, взяла в руки палку и пошла через улицу медленно, по-старушечьи. Наши товарищи, стоявшие за домами, наблюдали за мной с напряжённым вниманием. Я сама много пережила, пока шла, мысли кружились в голове. Но всё обошлось хорошо. Фриц принял меня за свою: не выпустил ни одной пули. Приняв снова боевой вид, я побежала к самоходкам.

Участница боев за Берлин, санинструктор, старшина Мотя Нечипорчукова, кавалер трех орденов Славы. Раненые бойцы любовно называли ее «Ласковые руки».

Первым я встретила механика-водителя, высматривавшего место, где бы поставить машину, чтобы бить и не быть подбитым. Только я подошла к нему и спросила, есть ли раненые, как рядом разорвался снаряд. Я почувствовала, что меня крепко ударило по ноге. Прижавшись к гусенице машины, потрогала ногу — нет ли крови, но, увидев, что другие нуждаются в медицинской помощи, я подумала, что моё ранение в сравнении с другими — ерунда, и не стала возиться с перевязкой. Сгоряча я чувствовала себя ничего. Забравшись в самоходку, в боевое отделение, я вытаскивала осколки у водителя. Но и у меня кровь все-таки бежала по ноге. Перевязав водителя, я решила перевязать и себя. Но не успела — опять разорвался снаряд, и опять потребовалась медицинская помощь. Выбравшись из самоходки, я едва ступала на ногу, больно — хоть кричи. Вдруг, вижу, другая самоходка разворачивается, а под самоходкой лежит наш раненый. Меня охватил ужас, я подумала, что раненого задавят. Боль в ноге сразу прошла, я не подбежала, а подлетела к самоходке и замахала руками, так как стоял страшный гул и моего голоса никто бы не услышал. Ничего не произошло, самоходка проехала, не задев раненого. Я подхватила его и перетащила в подъезд одного дома. В это время прибыла санитарная машина с врачом. Врач занялся ранеными, а я села в подъезде и стала лечить себя. Врач спросил, что я делаю. Я сказала, что вытаскиваю из ноги осколки, которые видно. Он спросил: «А которые не видно?» и приказал ехать в медсанбат. Мне помогли сесть в кабину. Доехала до медсанбата. Там было много раненых. Ждать мне было некогда. Я поехала назад, решила лечить себя сама. Вид у меня был жуткий, вся в крови, в пыли, но звёздочка на пилотке и партбилет в кармане давали мне знать, что все трудности, лишения и невзгоды я переношу не одна.

Вот и вся эта коротенькая история, самая обычная в Берлине, — миллионная доля, может быть, всего штурма.

Ефрейтор Я. НОРЕЦКО На мосту

Место, где нам надо было ставить переправу через первый канал, сильно простреливалось немцами. Под ураганным огнём противника сделали бросок к берегу около взорванного моста. С исключительной скоростью мы выгрузили лодки и принялись за работу.

Каждый сапёр знал, что тысячи советских бойцов ждут переправы. Мы понимали, что от нас много зависит и решили закончить переправу в заданный срок, не обращая внимания ни на какие трудности и обстрел. Сапёры, которые работали вместе со мной, смотрели смерти прямо в глаза, они не жалели крови и жизни, зная, что завоёвывают счастливую жизнь нашему поколению. Комбат майор Чернышёв, Виктор Сергеевич, наш отец, наблюдавший за работой, всё говорил нам:

— Дорогие друзья, вы как львы, большая вам за это благодарность.

Когда мы окончили переправу, когда прошли первые орудийные и миномётные расчеты, наши сердца затрепетали от счастья.

С радостью смотрел наш геройский комбат, как шли пушки и машины. Как любовался он переправляющимися войсками!

Хотя переправа была закончена, хотя наши войска хлынули на тот берег, немецкий обстрел не прекращался.

Вражеский снаряд разорвался у здания, возле которого стоял Виктор Сергеевич Чернышёв. Его ранило смертельно осколком в бок, и он в тот же день скончался в госпитале.

Он был всегда с нами в самом пекле. Под его боевым руководством наш батальон немало сделал для победы, стал Краснознамённым, награждён был орденом Александра Невского, получил семь благодарностей нашего Верховного Главнокомандующего товарища Сталина и наименование «Лодзинский», а теперь, после смерти комбата, — ещё и «Берлинский».

Когда мы прощались с телом нашего командира, никто из нас не мог удержать слезу. «Редко встретишь, чтобы молодой человек был так всесторонне развит, как наш комбат», — говорили товарищи над его гробом, — и это правда. Говорил заместитель по политчасти и не закончил, махнул рукой и заплакал, как ребёнок. Выступил наш парторг, мужественный воин, а и у него слеза поглотила прощальное слово. Да, любили мы своего командира, и сейчас мы свято чтим память его. Дали мы прощальный салют, и машина с телом командира ушла.

Мы стали продвигаться к центру Берлина.

И только на втором канале немцам удалось на некоторое время приостановить наше продвижение.

Через канал было четыре моста. Три были взорваны, а четвёртый уцелел. Это был большой и широкий мост с двумя колеями железнодорожного пути. Не успев его подорвать, немцы стянули к нему массу всяких войск.

Первыми промчались по мосту наши танкисты. Их встретили градом снарядов, мин и фаустов. Два наших танка загорелись. Но танкисты пошли напролом.

Двинулись по мосту и орудийные расчёты. Немцам удалось прямым попаданием фаустпатрона подбить одну из наших пушек как раз посредине моста. Убиты были два бойца из орудийного расчёта и две лошади. Это орудие с лошадьми перегородило дорогу и приостановило продвижение войск, которым во что бы то ни стало следовало идти на помощь переправившимся частям и танкистам.

Мы получили приказ, как можно быстрее сбросить с моста разбитую пушку с лошадьми. Трудность была в том, что обе стороны моста были огорожены перилами, сантиметров в тридцать вышиной. Через эти перила и надо было перебросить пушку.

Часть сапёров под огнём всех родов оружия бросилась к пушке, часть — к лошадям.

Я оказался у пушки. Нас было четверо, кроме меня — старший сержант Донсков, младший сержант Ломонцов и ефрейтор Еременко Ваня. Двое взялись за щит, а мы с Донсковым — за хвостовую часть орудия.

Забыл сказать, что уже давно стемнело; мы и заметили, что ночь наступила, лишь потому, что вокруг нас засвистели светящиеся пули. Откуда только сила взялась! Мы схватили пушку и подняли на перила. Фаустпатрон взорвался метрах в семи от нас, и мы на секунду приземлились. Андрей Донсков и говорит мне:

— Ну, Яша, мы почти выполнили задание, ещё секунда — и пушка полетит!

И скомандовал:

— Взяли… разом!

Но в это мгновенье вражеская пуля угодила ему в спину, в позвоночник. Я было подхватил его, чтобы унести, но он рванулся от меня и закричал:

— Ребята, дорогие, бросьте вы меня и кончайте задание, ведь мне всё равно не жить!

Пушку мы тогда сбросили единым махом — она и так уже качалась, повиснув на перилах. Я сейчас же взвалил нашего дорогого товарища себе на спину и с помощью бойцов вынес его из-под обстрела. У меня самого была прострелена нога ниже колена, моему напарнику немцы прострелили руку. Когда мы сошли с моста, наши рубахи были мокры, как от дождя. Тут мы увидели, что тысячи бойцов ждали нас и следили за каждым нашим движением, как будто от нас зависела их судьба.

Хочу ещё помянуть добрым словом Андрея Донскова, товарища моего. Только успели донести мы его до санбата, как он умер. Наши сердца хранят память о нём. Геройский друг наш был награждён орденами Красной Звезды, Отечественной войны 2-й степени, Славы 3-й степени, медалью «За отвагу» и значками «Отличный сапёр» и «Отличный минёр».

Пусть наши советские дети узнают, как их отцы и старшие братья сражались в Берлине за нашу Родину, за нашего Сталина. Можно бы ещё много описать — и то, как наши «катюши» опалили небо на той стороне последнего канала и как рухнули стены больших зданий, откуда строчили немецкие пулемёты, но я очень разволновался, пишу от всего сердца и никогда ещё столько не писал.

Из дневников и писем. 23 апреля

Кто на лодке, а кто по разбитому мосту перебирался на ту сторону Тельтов-канала, чтобы скорей там зацепиться Поплыли и мы в лодке. Уже многие бойцы переправились на тот берег и забрасывали немецкие траншеи гранатами.

Выскочил и я из лодки и вижу у ног своих вырытый немцами окоп. Я прыгнул в этот окоп и прямо на немца попал. Я сижу на нём, а он руки кверху тянет и всё бормочет по-своему: «Русс солдат гут, Гитлер капут». Мне даже смешно стало.

— Конечно, капут, когда я уж сижу на тебе, — сказал я ему в ответ.

Гвардии рядовой А. ИЗМАН.

Мост через Тельтов-канал выдерживал 16 тонн, гаубица и трактор весят более 25 тонн. Дело рискованное, но медлить было нельзя.

Первым на переправу пошёл тракторист Авдеев. Брёвна и железные рельсы под тяжестью гнулись до самой воды. Вода хлестала выше настила на 20–25 сантиметров. Несмотря на это, полк быстро переправился на северный берег канала и с хода занял боевые порядки на том берегу. Через час после занятия боевых порядков орудия большой мощности были готовы к ведению огня по рейхстагу. Трудно было проложить связь с огневой позиции на наблюдательный пункт — вражеские снайперы и автоматчики, засевшие на крышах и чердаках, беспрерывно обстреливали улицу. Всё же старшие сержанты Демченко и Зайнулин и красноармеец Хидашели протянули провод.

10 часов 50 минут. Наводчик Соколов держится за шнур. Заряжающий Кутосевич, волнуясь, говорит:

— Неужели командир дивизиона опоздает передать команду, и мы последними откроем огонь по рейхстагу?

У телефонной трубки, почти не дыша, сидит старший по батарее. И вот она, наконец, долгожданная команда: «По сердцу фашистского логова — рейхстагу, дивизионом, шесть снарядов, огонь!» Один за другим полетели тяжёлые снаряды в сердце германского империализма.

Расчёты у орудий работают с утроенной энергией. На ходу, со снарядом в руках, красноармеец Панчук говорит красноармейцу Шелестуну:

— Вот тот день и та минута, за которые мы дрались четыре года.

Майор ЛАДЫНИН.

В 9.00 комсомольцы батальона Героя Советского Союза майора Алексеева прорвались к водонапорной башне, что у Силезского вокзала, и водрузили на её вышке знамя с надписью: «Слава Красной Армии!» Немцы, увидев на башне красное знамя, открыли по нему пулемётный и орудийный огонь. Два раза сбивали они знамя, но каждый раз знамя через пять минут снова появлялось на башне.

Младший лейтенант К. ГРОМОВ.

Наш полк занял помещение одной из крупнейших детских больниц Берлина. В глубоких подвалах здания мы нашли много больных детей, преимущественно ясельного возраста. Родители их в большинстве находятся там, где немецкие войска продолжают ещё своё бесцельное сопротивление. Линия фронта ещё проходит по улицам и площадям города. Вот уже несколько дней, как больные дети не получают никакого продовольствия, им грозила голодная смерть. Наш командир распорядился обеспечить детей провизией на ближайшие 2–3 недели. Директор больницы тотчас получил для своих питомцев рис, сахар, мясо, хлеб и даже четыре дойные коровы. Какой пассаж для зловещей геббельсовской пропаганды насчёт ужасов, которые русская армия якобы несёт немецкому населению! Растерянность и изумление медицинского персонала непередаваемы.

Гвардии капитан А. БРОНШТЕЙН.

Сегодня я ещё раз увидел, на что способны сыновья нашей Родины.

Мы получили приказ пробиться через сделанный немцами завал у перекрёстка. Первыми двинулись танки взвода гвардии лейтенанта Раткевича. За ним на расстоянии пятидесяти метров — мой взвод. Раткевич вёл огонь по автоматчикам и фаустникам противника. Вдруг я заметил, что в дом, напротив которого двигался взвод Раткевича, перебегают немцы, хотят пропустить нас и ударить с тыла.

Я приказал радисту сообщить обстановку командиру роты гвардии капитану Архангельскому, а сам открыл взводом огонь из всех видов оружия. Из окна подвала застрочил пулемёт по нашей пехоте. На танки посыпались фаустпатроны. Одна машина загорелась.

Двое из экипажа этой машины были убиты. Командир и один боец вылезли из танка окровавленные и обожжённые. В машине остался водитель гвардии старший сержант Анатолий Иванов. Выглянув из люка, он воскликнул: «За Родину! За Сталина!!!» и помчался на пылающем танке прямо на завал. На наших глазах произошёл страшный взрыв. Танк взорвался, вероятно, на мине, у самого завала.

Взрыв раскидал часть завала, сделанного из камня и металла, но сидевшие за ним немцы продолжали сопротивляться. Пехота не могла продвинуться вперёд. Мы били по завалу из пяти танков. Но наши снаряды не в состоянии были разбить прочное укрытие немцев. Тогда мы с Раткевичем решили взорвать оставшуюся часть завала. На это дело вызвался один молодой голубоглазый солдат из мотострелков. Фамилии его я не знаю. Под градом пуль он пробрался к завалу и, уже раненный, заложил взрывчатку и поджёг бикфордов шнур. Вернуться назад он не смог. Герой остался на каменных глыбах, которые при взрыве взлетели в воздух.

Гвардии лейтенант ШАБРОВ.

Я подумал: что служит источником этого небывалого подъёма духа наших воинов, нарастающего с каждым днём сражения? По-моему, главный источник в самом этом слове — «Берлин», олицетворяющем очаг войны, воплощение самых чёрных сил на земле. Всё выстраданное за годы войны, вся ненависть, сжигавшая душу, обрушились огненной лавой, ливнем пуль, снарядов и мин на логово зверя. Святую ненависть несут на штыках наши воины, её суровые отблески озаряют лица, торжественные и строгие, и образ великого Сталина осеняет нашу армию наступления. Сколько раз в Берлине я был свидетелем того, как человек сбрасывал невидимую тяжесть, прижимавшую его к земле, расправлял грудь и устремлялся вперёд, следуя звучащему в сердце зову Родины и велению вождя.

Гвардии старший лейтенант К. ИВАНОВ.