Штурм Берлина

Войска 1-го Белорусского фронта с востока, севера, северо-запада и юго-востока, а войска 1-го Украинского фронта с юга и юго-запада пробивались к центру Берлина — к рейхстагу, ведя упорные бои за каждый квартал, за каждый дом. По мере приближения к центру города напряжение боёв возрастало. Наибольшего ожесточения бои достигли, когда войска генерал-полковника Берзарина вышли к центральной площади Берлина — Александерплац, войска генерал-полковника Кузнецова достигли северных подступов укреплённого района рейхстага, войска генерал-полковника Чуйкова и танки генерал-полковника танковых войск Катукова форсировали Ландвер-канал, а в южном и юго-западном районах Берлина вели бои танки генерал-полковника танковых войск Рыбалко, двигавшиеся навстречу танкистам генерал-полковника танковых войск Богданова, наступавшим с севера.

Гвардии красноармеец А. КОЛОМИН Аэростат над Берлином

Наше воздухоплавательное подразделение было придано гвардейской артиллерийской части. Вместе с этой бригадой мы шли с Одера, чтобы направлять огонь пушек по Берлину.

Аэростат быстрее и легче вести в воздухе на 75-метровом тросе автолебёдки, но в целях маскировки мы вели его на руках до самого Берлина. На отдых останавливались редко, спать приходилось по два-три часа в сутки. Достигнув назначенного пункта, мы немедленно получали приказание продвигаться вперёд. Шли только по просёлкам.

Ноги бойцов вязли в сырой почве. Ветер рвал из рук большой аэростат. Машины, нагружённые воздухоплавательным имуществом, застревали в грязи. Бойцы подпирали их, вытаскивали на твёрдую землю, и подразделение продолжало двигаться дальше.

Боевой расчёт аэростата не чувствовал усталости. Берлин, о котором мы с ненавистью думали в тяжёлые дни под Москвой, под Великими Луками, под Варшавой и в Лодзи, — этот город, казавшийся раньше таким далёким, был теперь перед нами. И каждый из нас напрягал все силы. Мы знали, что эта битва будет последней.

25 апреля подразделение вступило в предместье Берлина — Фридрихсхаген. Здесь у переправы через Шпрее скопилась большая масса техники, движущейся на Берлин. Грохочут по мостовой танки, гудят моторы грузовых автомашин, тяжело нагружённых боеприпасами и вооружением; проходят установки гвардейских миномётов, с которых уже сброшены брезентовые чехлы; ползут тягачи, таща за собой мощные орудия крупнокалиберной артиллерии; среди тяжёлых машин ловко снуют виллисы, легковые машины генералов; колонны пехотинцев беспрерывными потоками идут к переправе.

Мы поражаемся количеству и разнообразию техники, брошенной на штурм Берлина.

Между машин пробиваются беженцы-немцы и освобождённые из немецкого рабства русские, французы, итальянцы, чехи. На рукавах проходящих можно увидеть самые разнообразные повязки, почти всех национальных цветов Европы. С белыми повязками, знаком капитуляции, идут хмурые и подавленные немцы со своими велосипедами, чемоданами, детскими колясками. Тут же оживлённо балагурят французы, весело блестят глазами смуглые сухощавые итальянцы, хохочут русские девчата — они радуются своему освобождению из немецкого рабства, радуются тому, что, наконец-то, снова попали в среду своих, русских.

И вот мы в Берлине. Серые дома, похожие на каменные коробки, смотрят на нас битыми стёклами окон, из которых выставлены белые флаги. Угрюмые цивильные немцы вылезают из своих подвалов и ничего не выражающим взглядом смотрят на наш аэростат. На стенах домов еще сохранились фашистские лозунги. У разрушенных зданий среди груд кирпича и камней застряли разбитые немецкие танки, орудия и автомашины, рядом — трупы немецких солдат. Наши батареи прямо с улиц бьют по центру города. Гудят машины, грохочут танки, с шумом проносятся самолёты над крышами.

К полудню аэростат прибыл в назначенный пункт — парк Кернера. Капитан Грамотеев не ошибся. Он выбрал очень удобное место для работы и стоянки аэростата: парк расположен в низине, его прикрывают бетонированные стены — здесь можно надёжно скрыть аэростат.

Расчёт выстраивается. Капитан Грамотеев ставит ему боевую задачу.

— Через два часа начинаем боевую работу, — говорит он, — а сейчас необходимо оборудовать постоянный бивак.

Закипела работа. Застучали топоры, зазвенели пилы. Под умелым руководством старшего лейтенанта Аглиуллина расчёт быстро оборудовал бивак. Аэростат был установлен среди высоких деревьев, которые хорошо маскировали его сверху.

Радист сержант Попов связался с бригадой. Капитан Грамотеев доложил по радио о своём прибытии на место и готовности к боевой работе.

В ответ было принято приказание: подняться в воздух и наблюдать за противником, обо всем замеченном сообщать в штаб части.

— Расчёт — к аэростату!

Бойцы выводят аэростат из укрытия. В гондолу влезает лейтенант Трухан с аэрофотоаппаратом. Загудела лебёдка, аэростат взмыл над Берлином. Лейтенант фотографирует центральную часть города, где находятся еще немцы. Эти снимки после внимательного изучения дадут ценные сведения о противнике.

В воздухе появляются немецкие самолёты. Их семь штук. Один за другим они идут на аэростат. Вот первый проносится над аэростатом и даёт пулемётную очередь зажигательными пулями. Лейтенант услышал, как мимо него пролетели пули, он осматривает серебристое брюхо аэростата. Нет, не видно ни дыма, ни огня, значит, мимо, просчитался немец. Разворачивается второй самолёт… «Опустить вас?» — спрашивают лейтенанта по телефону с земли. Он отвечает: «Нет, я ещё не всё сделал».

В строй немецких самолётов уже врезалось несколько советских истребителей. Немцы разлетелись в разные стороны, точно стая воробьёв, в которую запустили камнем, и стали по одному выходить из боя, удирать на запад. С земли начали бить зенитки.

Вдруг лейтенант услышал над головой какое-то шипение. Пробита оболочка, газ выходит наружу. Лейтенант крикнул в телефон:

— Выбирайте быстро аэростат!

Оболочка оказалась пробитой в двух местах. Вероятно, в неё попал осколок зенитного снаряда. Такелажник старший сержант Алексеев быстро заклеивает пробоины, расчёт добавляет в оболочку газ из запасного газгольдера, и аэростат снова готов к подъёму.

На этот раз поднялся старший лейтенант Довженко. Он долго смотрит в стереотрубу, смотрит на карту Берлина и, наконец, сообщает на землю: «Квадрат 2062—86960 — трёхорудийная зенитная батарея.

В районе Шарлоттенбургер взрыв большой силы, — вероятно, немцы взорвали мост. По Берлинерштрассе двухстороннее движение автомашин, насчитал 60».

Лейтенант Довженко спускается. Вскоре капитан Грамотеев получил радиограмму с приказом немедленно поднять аэростат для корректировки артиллерийского огня по скоплению противника в районе Кёнигсплаца и рейхстага.

В гондоле воздухоплаватель старший лейтенант Егупов. Он ещё раз проверил связь с землёй, осмотрел все приборы, повесил на видное место планшет с планом Берлина и огляделся.

Перед офицером раскинулся Берлин, теперь похожий на тот, что у него на планшете. Повсюду, насколько хватает глаз, крыши и крыши, рассечённые линиями улиц на геометрические фигуры кварталов. Там и сям над крышами поднимаются трубы заводов. Блестит извилистая лента Шпрее, светлыми полосками протянулись прямые каналы. Вдалеке среди клубов чёрного дыма хаотической массой выделяются разрушенные кварталы центральной части города. Серым полукругом ясно вырисовывается большое поле Темпельхофского аэродрома. Там расположились батареи, огнём которых должен был управлять сейчас воздухоплаватель.

Аэростат замер. Воздухоплаватель взглянул на стрелку высотомера — 900 метров. Теперь пора приступать к работе. Он ориентирует по компасу планшет, сравнивает план Берлина с тем, что видит внизу. Приложив к глазам бинокль, офицер быстро разбирается в этом огромном втором плане раскинувшегося под ним Берлина, находит Кёнигсплац и внимательно изучает этот пункт. Затем взгляд наблюдателя скользит вдоль ленты Шпрее; здесь на берегу должно быть здание рейхстага. Вот оно.

— Передайте, — говорит он в телефон, — в районах Кёнигсплаца и рейхстага вижу скопление техники. Приготовиться к стрельбе!

— Приготовиться к стрельбе! — повторяет радист.

Корректировщик быстро готовит данные для стрельбы по Кёнигсплацу и после короткой пристрелки одним орудием командует:

— Залп!

Рявкнули пушки. С воем понеслись снаряды на Кёнигсплац. Корректировщик приложился к биноклю: на площади взметнулись столбы разрывов. Хорошо!

— Беглый огонь!

Площадь окуталась дымом. Старший лейтенант уже не видел за дымом разрывов, но он знал, что снаряды ложатся точно в цель, и продолжал командовать:

— Огонь! Огонь!

В небе появились самолёты. Два немецких бомбардировщика в сопровождении четырёх «фокке-вульфов» кружились над городом, — они, очевидно, искали цель для бомбёжки. Вот пара немецких самолётов отделилась от строя и пошла к аэростату. Но только они стали разворачиваться для атаки, как появляется пятёрка наших истребителей. Немцы обращаются в бегство.

— Опустите меня ниже! — скомандовал старший лейтенант и перенёс огонь на рейхстаг.

С земли передали:

— Генерал вашей работой доволен. Аэростат можно опустить.

Старший лейтенант МАРТЫНОВ Во втором эшелоне

Памятной ночью 26 апреля наш батальон перешагнул Шпрее и расположился у здания берлинской обсерватории. Гул артиллерии доносился издалека. Это значит, что бои идут уже в центре Берлина. Нам обидно, что мы не там, а топчемся у порога города — во втором эшелоне и, может быть, нам вообще не придётся принимать участия в этих боях. А ведь многие в батальоне припрятали за бортом шинели неведомо где добытый заветный кусок красной материи, в тайной надежде первыми взобраться на крышу рейхстага. Зависть к первому эшелону вползает в наши души, и мы довольно понуро проводим отдых.

Но вот всё пришло в движение. Приказано подниматься и проверить боеготовность. Старшина Марочкин вертится волчком, чтобы побыстрее раздать боепитание. Мои связисты хлопочут у аппаратов — одни старательно прозванивают, протирают капсюли микрофонов, другие сгружают е брички неприкосновенный резерв отборного кабеля, который мы специально берегли для Берлина.

Батальон получил задачу, двигаясь в северо-западном направлении между Шпрее и Ландвер-каналом, очищать кварталы, по которым уже прошёл первый эшелон. Мы двинулись ночью. Но горящие здания, точно гигантские факелы, освещают нам путь, и света столько, что я свободно прочёл табличку на одном из перекрёстков: Нойе-Якобштрассе.

Наступаем безостановочно. У нас уже большой опыт уличных боёв. Особенно многому нас научил успешный бой у Одера, в городке Гросс-Нойендорф. Бойцы идут быстро, уверенно, умело маневрируют, когда из зияющих провалов домов вдруг начинают щёлкать пули.

Нам, связистам, стоит большого физического напряжения обеспечивать в этом непрерывном наступлении постоянную связь между комбатом и ротами. Работаем мы перекатами: две команды разматывают нитку вслед за командиром наступающей роты, третья подматывает освободившийся хвост линии. Всю эту ночь командир батальона майор Ковалевский не выпускал из рук микротелефонную трубку — то ему приходилось умерять пыл зарвавшегося вперёд командира роты старшего лейтенанта Торадзе, то, наоборот, надо было подтолкнуть несколько медлительного командира другой роты капитана Пугача.

К 12 часам следующего дня комбат уже охрипшим голосом докладывал штабу полка, что задача выполнена, батальон прочесал на своём пути каждый дом — от подвала до мансарды — и закрепился в квартале Риттерштрассе. К этому времени КП батальона обосновался под аркой ворот какой-то фабрики, верхние этажи которой горели. Роты же продолжали продвигаться дальше к центру, и телефонист то и дело сообщал, что Пугач и Торадзе «переменили квартиру».

Чем ближе к центру, тем сопротивление врага сильнее. Хозяйство Ковалевского разрастается. Батальону приданы почти все виды боевой техники: самоходные пушки, мощные танки, миномёты, артиллерийские орудия таких калибров, каких мы никогда раньше в батальоне не видели. Значительно усложнилась и наша работа связистов. Все приданные части тянули за собой кабель, и только опытный связист мог разобраться в этой густой разноцветной паутине проводов, что связывали штаб батальона с боевыми порядками пехоты, позициями артиллеристов, вышестоящими штабами, соседями и т. п. Круглые сутки телефонисты перекликались, корректировали огонь, запрашивали и докладывали обстановку, требовали боеприпасы, проверяли исправность линий.

За эти дни мы воочию убедились, как важна бесперебойная телефонная связь, когда бои ведутся на улицах, да еще застроенных огромными домами. Здесь командиру никакой бинокль не поможет — за развалинами и в дыму пожарищ даже на близком расстоянии нельзя увидеть свои боевые порядки. Для взаимодействия пехоты с приданными частями использовались ракеты, но для руководства штурмовыми группами самым надёжным средством связи оказывался телефон. Всё наше внимание и было поэтому направлено на то, чтобы ни на одну минуту не прерывалась телефонная связь. Нас было немного, и от всех нас требовалась особая изворотливость, мастерство, мужество и, наконец, выносливость. Телефонистам приходилось по нескольку суток не отходить от телефона, под обстрелом устанавливать связь.

Мне запомнился один из моих бойцов, жизнерадостный украинец Ваня Ангелов. Из всех домов бьют пулемёты, а Ваня Ангелов с катушкой за плечами идёт по берлинской улице, словно не слышит свиста пуль, как будто он не на поле боя, а в своём селе спешит на вечеринку.

В дни лагерной учёбы мы основательно отрабатывали все темы учебной программы, относящиеся к организации связи в наступлении, продумывали все возможные варианты. Надо мной даже подшучивали в батальоне: «Ну, сегодня какой вариант у тебя — номер семь, что ли?»

Между тем «варианты» эти весьма пригодились нам здесь, в Берлине. Мне, командиру, радостно было видеть, как мои бойцы быстро ориентировались в любых сложных обстоятельствах, находили новые «варианты». Однажды в напряжённый момент боя, когда под прикрытием танков наша пехота перебегала через простреливаемый перекрёсток в следующий квартал, связь по телефону внезапно оборвалась. На линию стремглав выбежал младший сержант Владимир Абаза, и через несколько минут в телефонной трубке послышался шорох — ротная станция ответила на вызов. Запыхавшийся Абаза доложил мне:

— Наш танк развернулся на перекрёстке, оборвал линию и утащил гусеницами метров сто кабеля.

Возвращаться за кабелем, чтобы сделать вставку, — ушло бы много времени. Абаза увидел провод, свешивавшийся со столбов городской телефонной сети, и вставка в нашу линию была готова.

В другом месте фаустник целил в танк, но угодил рядом, взрыв раскромсал в куски провод, лежавший поперёк улицы. На линию к месту повреждения прибежали навстречу друг другу два связиста. Как соединить концы кабеля, оставшиеся на противоположных тротуарах, если даже мышь не проскользнёт живой по улице под этим ливнем огня, как перехитрить немца?

Абаза быстро распустил висевший у него на поясе моток кабеля, привязал к нему обломок кирпича и подал знак товарищу, что был на той стороне улицы: «Лови». И через минуту линия связи была восстановлена. Этот метод вскоре широко распространился среди связистов.

Прославился у нас старший сержант Ярулин Карим, кавалер ордена Славы, лучше других умевший находить лазейки в бесконечных лабиринтах подвалов и подземных ходов, которые тянулись на целые кварталы. Когда Ярулин прокладывал связь, ведя команду по проверенным лазейкам, мы за линию были спокойны.

Хорошим экзаменом для всего батальона и для нас, связистов, был один из последних дней штурма — 29 апреля.

Подвал, где расположился штаб батальона, ходуном ходил от взрывов. На улице был, что называется, «кромешный ад»: грохот выстрелов самоходных пушек, разрывы фаустов, трескотня рвущихся в огне патронов, оставшихся в домах, откуда улепетнули немцы…

Связь с ротами и штабом полка прерывалась чуть ли не каждые десять минут. Провода наших линий горели, их рвали гусеницы танков, взрывные волны… Сотни метров кабеля ушло на устранение повреждений, на вставки, на устройство обходных линий…

Вдруг с оглушительным грохотом рухнул верх здания, в подвале которого обосновались командир батальона и его штаб. От дыма и едкой гари стало трудно дышать, языки пламени уже лизали деревянную обшивку входа в подвал. Прогорел потолок, грозя обвалиться нам на голову.

Майор Ковалевский отдал приказ своему штабу и находившимся у него в резерве миномётчикам выбираться из подвала. Очередь связистов была последней. Мы не могли уйти, не сняв провода, так как весь резерв его исчерпался. Дорог был каждый метр кабеля. В то же время надо было немедленно развёртывать новый КП… А людей — раз-два и обчёлся… Сейчас кажется просто невероятным, как это мы успели всё это сделать и подвал не стал для нас крематорием. Когда последний связист выполз с катушкой кабеля из подвала, защищая рукой глаза от нестерпимого жара, дом рухнул, и к небу взметнулся огромный столб дыма с огнём.

Так шли дни в непрерывном движении, в жестоких боях. Уже не одну центральную улицу Берлина очистил от гитлеровцев наш батальон, и давно никто не думал о том, что он во втором эшелоне.

Старший лейтенант Н. АЛЕКСАНДРОВСКИЙ Среди развалин

Наш командир старший лейтенант Тележенко приказал мне с группой бойцов проверить два квартала. Через эти кварталы только что, не задерживаясь, прошла наша пехота и вышла на одну из центральных улиц.

Мы двинулись.

Проверили первый квартал и ничего не обнаружили.

Затем по одному быстро пересекли переулок и сосредоточились в подъезде разбитого дома второго квартала.

Я шёл первым. За мной на определённой дистанции шли бойцы. Впереди громоздились груды кирпича. То здесь, то там высились пустые стены, готовые рухнуть от малейшего содрогания воздуха. Это были ещё так недавно громадные дома — и вот всё, что от них осталось!

Над нами прошла шестёрка «ильюшиных». Сразу в воздух взлетело несколько ракет. Это наша пехота указывала цель штурмовки.

Лучи солнца изредка пробивались сквозь плотное облако дыма и пыли, скользя по грудам развалин. Я вскинул перед собой свой автомат и начал пробираться.

Слева мне открылся дом, на который я обратил внимание потому, что у него уцелела крыша. Одна стена, обрушившись, обнажила лестницу от первого до последнего этажа. Выбирая, куда ступить, высматривая забитые кучами кирпича норы, ходы в подвалы и укрытия, мы направились к этому полуразрушенному дому.

Осмотревшись, мы решили подойти к единственному входу, который нам был виден. Оставалось только пересечь небольшую кучу кирпича.

Я пригнулся, помогая себе одной рукой, другой поддерживая автомат, и не сводил глаз с входа в дом. Кирпич сорвался у меня из-под ноги, и я на минуту выпустил из виду объект наблюдения. А когда взглянул — увидел, что у входа стоит немец.

Только я схватился за рукоятку затвора, как немец исчез — словно растворился в темноватом квадрате входа. Я хорошо его запомнил. Он был в синей шинели, сильно запылённой, — видимо, попал под обвал. На его маленькой голове была высокая синяя фуражка с белой кокардой. Из-под фуражки торчал острый нос, придавая что-то крысиное его лицу.

Это был офицер. Значит, там есть еще кто-нибудь.

— Бегом за мной! — скомандовал я, подбежал к входу, бросил туда гранату и последовал за нею. От взрыва поднялась густая пыль, и я, вскочив на площадку, чуть не кубарем покатился вниз по лесенке. Поднявшись на ноги, я увидел рядом своих молодцов; они попали сюда таким же порядком — и впереди всех старший сержант Григорий Иванович Костыря, молодой донбассовец.

Мы наскоро осмотрелись. Оказалось, что попали на небольшой двор-колодец, плотно окружённый тремя корпусами дома. Я приказал в подвалы не ходить, а осмотреть квартиры. Люди разошлись.

В этот момент пуля свистнула у меня над головой и ударилась в стену. Я укрылся в какой-то комнате. Подумал, где могут быть фрицы и откуда они в меня стреляли.

Вернулись бойцы и сообщили, что в квартирах нет никого, но в подвале слышен топот кованых сапог.

Вход в подвал простреливал снайпер через арку, он же стрелял в меня. Не прошло и пяти минут, как уже три снайпера простреливали двор через арку. Они ранили сержанта Полтавца и старшего сержанта Алексеева.

Я поручил немецких снайперов ефрейтору Романенко. Он взял два фаустпатрона, забрался на третий этаж. Раздались два выстрела, и взрывы двух фаустпатронов слились в один продолжительный. В ту же минуту я забросал подвал гранатами. И вот из пыли вырисовывается знакомая фигура немца-крысы. Вслед, один за другим, вышли девять немцев и бросили к нашим ногам своё вооружение, довольно сильное: фаустпатроны, противотанковые гранаты, пистолеты, карабины и автоматы.

Мы не спрашивали их, зачем они остались в подвале, отправили в штаб батальона и доложили, что задание выполнено, квартал проверен надёжно.

Гвардии старший лейтенант КИМ С напильником на огневой

Ночью немцы произвели артиллерийский налёт на наши огневые позиции. Загорелся дом — один из двух уцелевших здесь каким-то чудом. А я только что собрался поспать в подвале этого дома! Мне, как начальнику мастерской нашей миномётной батареи, пришлось очень много поработать, и спать хотелось смертельно.

Но разве до сна тут было? Я вышел из подвала. Во втором этаже уже хозяйничал огонь. Машина, стоявшая в воротах, тоже загорелась. Шофёр Калягин не успел даже её отвести: второй снаряд угодил прямо в стоявшую на машине бочку с бензином, и она запылала.

Надо было уходить со двора. Но в это время в машине начали рваться мины. Мне и двум бойцам пришлось снова спуститься в подвал и просидеть там с полчаса, пока происходили взрывы. Потом мы снова вышли во двор. Теперь уже пылал весь дом. Я никогда раньше не думал, что каменный дом может так гореть! Как выбраться из этого ада? Дом горел с трёх сторон, с четвёртой — высокий брандмауэр без единой щели.

Вдруг я увидел, что отбежавший в сторону боец энергично машет нам рукой. Голоса его не было слышно в шуме пожара. Мы подбежали к нему и увидели, что одна комната в первом этаже, хоть и полна дыма, но ещё не горит. Рассудив, что за этой комнатой есть другая, с выходом на улицу, мы, недолго думая, влезли в окно. Ощупью, по коридору, утопая в горячем пепле, мы действительно выбрались на улицу как раз в тот момент, когда над нашими головами загорелись стропила и начал рушиться потолок.

Свежий воздух, ветер, как хорошо дышать… Но надо искать новое пристанище. Разрушенных домов было сколько угодно, и я заночевал в одном из них. Думал, что теперь меня и пушками не разбудить, однако рано утром проснулся без всяких пушек. Словно толкнул кто-то.

Я поднялся, вышел на улицу и направился на огневые позиции тяжёлых миномётов. Там всё было спокойно. Вчерашний наш приют уже догорал. Миномёты стреляли каждые две-три минуты. Рядом слышалась трескотня автоматов. Время от времени над головой, будоража воздух, проносился вражеский снаряд и оглушительно взрывался неподалёку.

Осмотрев миномёты, я собрался было заняться завтраком. Но тут прибежал боец из первой лёгкой батареи. Она стояла квартала на три впереди, рядом со стрелковым батальоном, который мы поддерживали.

Взволнованный, разгорячённый бегом, красноармеец доложил:

— Товарищ старший лейтенант, у нас миномёт не работает.

И добавил:

— Идёмте, пожалуйста, скорее!

Так как мастера мои уже были разосланы, пришлось идти самому. Я торопливо собрался, взял сумку с инструментом, и мы пошли.

Без особенных препятствий пробрались мы к батарее. У миномёта третьего расчёта не работал подъёмный механизм. С помощью командира расчёта я разобрал миномёт. Оказалось, что была несколько изогнута направляющая втулка ходового винта. Её надо было немного подпилить.

В это время ко мне подошёл командир второго взвода лейтенант Игнатьев.

— Скоро атака, — сказал он, — ведь мы поддерживаем пехоту. Уж вы постарайтесь… поскорее…

Железо упорствовало. Визга под напильником не было слышно, но я знал, что визжит, по тому, как идёт инструмент. А управиться надо было как можно скорее, ведь и думать нельзя, что атака начнётся, а орудие будет вне строя!

Когда такая мысль гложет мозг, то не замечаешь ничего вокруг. Рядом разорвался снаряд, меня бросило на землю, подымаюсь, а мысль всё та же: «Успеть бы только».

Снова вздрогнула земля, снова, обгоняя друг друга, проносятся осколки. И опять, опять взрывы, осколки — явный артиллерийский налёт, который как-то ощущаю, но не осмысливаю, потому что поглощён работой.

Налёт прекратился. Засуетились миномётные расчёты. И сразу же команда:

— Огонь!

Рявкнули пять миномётов. «Эх, не успел! — мелькнуло в голове. — Но вот и конец. Готово. Теперь собрать бы побыстрей».

— Огонь!

Гайки завинчены. Винт идёт совсем свободно.

— Расчёт — к орудию!

— Огонь!

На сей раз стреляет вся шестёрка. Темп огня нарастает. Там где-то за домами гремит «ура», врываясь в хор миномётов.

Пехота пошла. А когда я вернулся к тяжёлым миномётам, там уже все готовились к переходу.

— Наши ещё два квартала заняли, — сказал мне адъютант, бежавший в штаб.

Красноармеец Я. КАВАЛЕРИСТОВ По пути на батарею

Было это в Берлине, но в какой день, не помню, так как дневник сгорел. Пушки наши находились где-то на прямой наводке. Где они были — знал лишь наш командир сержант Болдырев. Он и повёл нас на батарею. По пути мы пересекли канал, которых здесь множество, и остановились перед громадным зданием. Верхний этаж горел, освещая всё вокруг.

Было половина первого ночи. Наше внимание привлекла группа красноармейцев, стоявшая у ворот здания. Мы подошли. Их было немногим больше, чем нас. Это были артиллеристы. Их пушка стояла на углу переулка. Они горячо обсуждали вопрос о том, как быть с засевшим в здании гарнизоном.

В кучке артиллеристов мы разглядели молодую немку, как мне показалось, лет двадцати. Она была страшно перепугана, бледность её лица поражала при свете пожара. От артиллеристов мы узнали, что в горящем доме сидит целый отряд, не желающий сдаваться. Он занимает подземные помещения. Со слов немки, которую допрашивал капитан, известно стало, что в отряде сорок человек, вооружённых фаустпатронами и пулемётами. На втором этаже лежат 120 раненых немецких солдат.

Этот гарнизон оказал упорное сопротивление нашей пехоте и был обойдён; наши пулемёты уже трещали где-то далеко впереди. Так как гарнизон угрожал нашему тылу, мы решили его уничтожить. Но нас смущало одно: в подвале вместе с гитлеровцами находилось много немецких женщин с детьми. Как они туда попали — не знаю, тогда это нас не интересовало. Молодая немка, сказавшая об этом капитану, сама была в доме.

Мы предложили немке, чтобы она вернулась в дом, вывела оттуда женщин с детьми и предупредила гарнизон, что, если он немедленно не сдастся, мы взорвём здание.

Она согласилась и, сопровождаемая нами, пошла к дому. У входа в подвал стояли два наших бойца с автоматами. Капитан приказал им пропустить немку, а всем быть настороже. Немка скрылась в дверях.

Вдруг из глубины подвала донёсся шум. Кто-то кричал, голос — женский, плакали дети. Шум стал приближаться. Внизу открылась дверь, и по лестнице начали подниматься женщины и дети. Мы зорко наблюдали за ними и, вмешавшись в их толпу, стали спускаться по лестнице. Наверху часовые тщательно осматривали женщин и указывали им дорогу в тыл. Вместе с женщинами вышли и были задержаны десять немецких солдат.

Это происходило наверху. А внизу мы тем временем проникли в подвал и стали продвигаться по длинному коридору. Впереди шёл капитан с пистолетом в руке, а за ним шли мы с автоматами наизготовку. Нас было не более 15 человек.

В открытую дверь мы увидели высокого немца с винтовкой. Немец непонимающе смотрел на нас и вдруг, как бы опомнившись, схватился за винтовку. Но было уже поздно. Четыре наших бойца навалились на него. Он всё же сопротивлялся. В эту минуту из боковой двери грохнул выстрел. Наш капитан с искажённым от боли лицом схватился за руку. Один из наших бойцов дал короткую очередь по двери. Бойцы, державшие немца, бросились на помощь капитану. Гитлеровец воспользовался этим и выбежал в коридор, желая, видимо, укрыться в одной из боковых дверей. Но стоявший рядом со мной боец Данилов выстрелил, и немец вытянулся у двери.

Капитан приказал немедленно покинуть помещение, потому что нас могли из любой двери забросать гранатами. Мы же гранат не имели.

Немцы, видимо, были ошеломлены нашим вторжением. Откуда-то из глубины подвала доносился топот и крики. Наш маленький отряд медленно подымался по лестнице. Замыкающим был я.

Забыл сказать, что помещение было ярко освещено электричеством; где-то слышался работающий движок.

Внезапно крики и топот приблизились. Я увидел, как изо всех дверей начали выбегать пьяные немцы. Вместе со мною несколько бойцов ударили по ним из автоматов. Немцы завопили. Некоторые упали, остальные скрылись в подвале.

Мы вышли во двор. Раненого капитана заменил старший лейтенант. Решено было в последний раз предложить немцам сдаться. Эту миссию взял на себя один из пленных. Но не успел он войти в подвал, как раздалась автоматная очередь, и мы больше не увидели парламентёра.

Решение с нашей стороны последовало немедленно. По приказанию старшего лейтенанта мы помогли расчёту подкатить орудие, жерло пушки направили в угол здания под самый фундамент. Старший лейтенант подал команду:

— Бронебойным… 5 снарядов… беглый… Огонь!

Выстрелы последовали один за другим.

Голос орудия сразу отрезвил немцев. На лестнице с поднятыми руками показался комендант гарнизона — майор — в сопровождении всей своей пьяной оравы. Приём пленных начался.

Видя, что товарищи уже не нуждаются в нашей помощи, мы отправились на свою батарею.

Гвардии красноармеец И. СЕМИН По подвалам и крышам

С Великих Лук я воевал с двумя сынками-бойцами Галкиным и Грушевым. Они называли меня отцом, а я их — сынками, потому что ото были ещё молодые ребята, рождения 1920 года. А я хотя тоже ещё не старик, но в 1920 году уже воевал на Кавказе. Не думал я, что в Берлине придётся мне вспоминать, как в гражданскую войну на Кавказе по верёвке перебирался с одной скалы на другую. Пригодилась мне эта сноровка в Берлине, не будь её, не раз бы закружилась у меня голова и когда-нибудь да полетел бы в пропасть…

Я со своими сынками в Берлине обеспечивал связь командиру дивизиона капитану Минаеву, который находился всегда на наблюдательном пункте в боевых порядках пехоты. Мы продвигались через Мальхов, Хайнерсдорф, Панков, а дальше уже разными «штрассами» и «плацами», которые я не стал запоминать. Сначала сынки всё спрашивали меня:

— Почему это, отец, большой город, а крыши черепичные и стены все — голый кирпич, мрачные.

Они не понимали, почему у немцев такой стиль архитектуры, и я им объяснял, что стиль архитектуры зависит от характера народа: мрачный народ, и мрачная у него архитектура. Потом архитектуру мы уже не замечали, потому что пришлось воевать в подвалах, под землёй. По улице не протянешь линии — завалена вся разрушенными домами, где окно уцелело — из него стреляют в спину, а если и проползёшь — сейчас же назад возвращайся, сращивай провод, его уже перебила пуля или осколок. Мы сразу нырнули в подвалы. Там тогда всё немцы цивильные сидели, женщины и дети. Столько их налезло в подвалы, что ступить негде было. Но когда мы проталкивались со своими катушками, эти цивильные немцы старались посторониться.

В первые же дни боёв в Берлине кто-то из нашего брата, из связистов, заметил на стенах какого-то подвального помещения таинственный знак, сделанный белой краской, — круг и в нём крест. Пробили у этого знака стену, и оказалось, что тут подземный ход в соседний дом. В подвале соседнего дома стали искать такой же знак и нашли. Все подвальные помещения соединялись друг с другом подземными ходами. Не знаю, для чего немцы их устроили, до нам они очень пригодились для проведения линий связи вдоль улиц. А если надо было провести линии через улицу, мы искали во дворе канализационный люк и проводили линию по трубе.

Однако не на каждом дворе был люк.

Однажды надо было нам перебросить провод через переулок, который простреливался с двух сторон. Во дворе люка не нашли, но я увидел пожарную лестницу, висевшую на стене дома, и подумал, что она может заменить нам канализационную трубу. Грушевой остался у аппарата, а я с Галкиным стали втаскивать лестницу на крышу. Лестница была очень большая, вдвоём нам сладить с этим делом не удалось. Тогда мы позвали своих разведчиков и с их помощью втащили лестницу на крышу, привязали к последней перекладине верёвку и, поддерживая за верёвку, перекинули лестницу через переулок на крышу соседнего дома. Получился у нас навесной мост. Я переполз по нему, за мной мои сынки, а за ними дивизионная разведка во главе с лейтенантом Карбашьяном. Немцы всё свое внимание направили вдоль улицы, вверх никто из фрицев не догадался взглянуть. Мы над их головами благополучно перебрались с проводом и аппаратом через переулок. На крыше соседнего дома мы быстро разобрали черепицу, устроили на чердаке наблюдательный пункт, и я сейчас же начал передавать по проводу команды Карбашьяна на батарею. Немцы заметили наш воздушный мост, когда мины уже летели через крышу в их траншеи, вырытые в саду. Они открыли по лестнице артиллерийский огонь, сбили её, но провод уцелел, а мост нам уже и не нужен был.

Потом мы не раз ещё перебирались так через переулки и наводили линии по крышам домов. Бывало, в нижних этажах немцы сидят, а мы с разведчиками взбираемся по пожарной лестнице на чердак и тянем за собой провод. Внизу бой идёт, а мы лазим по крышам, корректируя огонь своих миномётных батарей. Тут моим сынкам снова очень не понравилась немецкая архитектура, особенно остроконечные крыши, по которым лазить труднее, чем на Кавказе по скалам.

Из записок радистов

Навсегда останется в моей памяти день 23 апреля, день, когда мы вступили в Берлин. Город пылал. Рушились горящие здания. В воздухе проносились огромные головешки. Наступила ночь, но мы едва заметили это. Всё было озарено пламенем пожаров и окутано густым дымом.

Узкие берлинские улицы были усыпаны грудами кирпича, обломками мебели, среди них валялись вражеские трупы.

Штаб, который обслуживала наша радиостанция, двигался метрах в 600–800 от передовой. Радиостанция, смонтированная на автомашине, шла с командным пунктом, менявшим по нескольку улиц в сутки. Радисты при каждой такой смене должны были дать сигнал — «связь кончаю», свернуть радиостанцию, чтобы вскоре, по приезде на новое место, развернуться и начать восстанавливать потерянную на время переезда связь с корреспондентом, который в этот момент, быть может, сам переезжает из горящего дома…

Такое напряжение продолжалось все дни штурма. Несколько суток кряду мы не спали — сон стал недосягаемой роскошью. Но о себе никто не думал. Беспокоились только о связи. Приходилось преодолевать, казалось, непреодолимые трудности, чтобы сберечь рацию.

Приезжая на новое месторасположение, первым долгом бросаешься искать укрытие для радиостанции. Более или менее надёжно укрыть её от осколков, пуль и огня можно только в подворотнях или в достаточно просторных вестибюлях зданий. Подыскав подходящую по ширине и высоте подворотню, мы вгоняли машину и развёртывали радиостанцию. Антенна ещё только укреплялась наверху дома, а дежурный радист, включив питание, уже вслушивался в эфир.

Улицы кишели автомашинами и танками, и от работы моторов в наушниках стоял неистовый треск. Но острый слух опытного радиста всё-таки улавливал среди этого сплошного шума, усугубляемого работой тысяч радиостанций, слабый писк своего корреспондента.

Надо было видеть, с каким напряжением сидел в такие минуты радист с наушниками и какой радостной улыбкой озарялось его лицо, когда ему удавалось поймать «уходящую» волну. Казалось, что вся жизнь твоя зависит от этих едва слышимых звуков. Впрочем, это недалеко от истины. Ведь порой жизнь не только радиста, жизнь тысяч таких же, как и он, солдат зависит от точности приёма нескольких цифровых групп.

Мне особенно запомнилась одна боевая ночь. Расположившись, как обычно, под аркой ворот и войдя в связь со своими корреспондентами, мы решили впервые за сутки поесть. Вдруг прибегает часовой:

— Дом горит!

Вслед за часовым появился командир роты капитан Мехедько. Он в минуту опасности всегда мгновенно появлялся на радиостанции, словно из-под земли. Капитан приказал свернуть рацию для переезда в другое место. Радисты помчались искать новое укрытие. Подвели рацию к одному подъезду, попытались въехать — не тут-то было: потолок оказался низким. Пришлось ехать в другой конец квартала, но и здесь подворотня оказалась не по размеру: узка. Командир роты приказал нам расширить проход. Сняв с петель ворота и расколов сложенные из гранита выступы, мы вогнали машину и, развернув радиостанцию, решили продолжать прерванный ужин. Но не суждено нам было в ту ночь получить передышку. Через полчаса помещение, в котором мы находились, стало наполняться дымом, а ещё минут через пять — десять мы уже возились на новом месте…

Так было всю ночь. И только к утру, сменив седьмую стоянку, нам удалось обосноваться более или менее прочно.

Красноармеец З. МИЛЬМАН.

Во время боёв в Берлине из-за скопления огромного количества раций на сравнительно небольшой площади весь диапазон волн был сильно загружён. Не оставалось, кажется, ни одного градуса шкалы, на которой можно было бы работать без помех. Приходилось всячески ухищряться, всячески напрягать свой слух, чтобы обеспечить командиру части связь со своими подразделениями.

Поступил приказ форсировать Шпрее и занять плацдарм на левом берегу. Командир части выбрал новый наблюдательный пункт. Нам предстояло установить там нашу рацию.

Разведгруппа, которая была послана для выяснения пути подхода к этому новому наблюдательному пункту, установила, что вся дорога простреливается немецкими снайперами и сильным артиллерийским огнём.

Мы двинулись. Путь преграждал горящий квартал. Всё было окутано чёрным едким дымом, сверху то и дело падали головешки и раскалённые камни… Кое-как, поддерживая друг друга, мы выбрались из этой непроглядной тьмы. Но в следующем квартале оказалось не легче. Пожара здесь, правда, не было, но зато вся местность находилась под сильным артиллерийским обстрелом.

Старший нашей группы гвардии капитан Лобцев скомандовал: «Бегом». Впрочем, бежать пришлось недолго. Ожесточённый артиллерийский огонь прижимал нас к земле, и значительную часть пути мы проползли по-пластунски. Всё это время наше внимание было поглощено лишь одним: как бы не повредить радиостанцию. Она теперь была дороже жизни! В этом бушующем море огня единственным средством, гарантирующим командиру части в бою связь со своими подразделениями и взаимодействующими частями, являлось радио. И от того, донесём ли мы свою рацию в сохранности, зависел, быть может, исход боя на нашем участке. Между тем одно неосторожное движение могло вывести радиостанцию из строя.

Вот, наконец, и развалины дома, в котором располагался наблюдательный пункт командира части. Моментально протянута антенна, и уже через 2–3 минуты мы стали принимать сообщения от наших подразделений. Форсирование началось. Немцы усилили артиллерийский обстрел. Осколками снарядов и взрывной волной то и дело обрывало антенну, но мы быстро восстанавливали её.

Вскоре от раций наших подразделений стали поступать сигналы, что они сворачиваются для перехода на новое место. Для нас, радистов, это весьма ответственный момент. Необходимо с особым напряжением следить за ушедшими станциями. Долго тянутся минуты напряжённого ожидания. Как добрался радист до своего нового пункта? Не сразил ли в пути осколок, донёс ли он в целости свою рацию?..

Командир части нервничает. Он не отходит от стереотрубы и то и дело спрашивает:

— Есть связь с сынами?

«Сынами» он называет командиров своих подразделений. С горечью приходится отвечать, что связи ещё нет.

Вдруг в наушниках раздаётся знакомый голос радиста. Он произносит мои и свои позывные.

Радостно докладываю командиру:

— Связь есть!

Командир части принимает сообщение:

— Задача выполнена. Веду бой за расширение плацдарма!

Гвардии старший сержант В. БАРАНОВ.

Старшина Г. РОЩИН В батальоне Макоева

Это было поздним вечером на Линденштрассе, неподалеку от Монетного двора. Наш батальон несколько дней уже не выходил из боя. Снабжение его было очень затруднено: улицы завалены глыбами и обломками, вокруг — горящие дома, и к тому же каждая площадка, каждый проход простреливался немецкими снайперами и пулемётчиками.

Я с группой старшин должен был доставить в батальон продукты и боеприпасы, но мы не могли найти его. Разыскали командный пункт полка, там нам сказали, что связи с батальоном нет, а находится он «вон в том доме».

— Видите — горит дом, и вон второй, а в третьем — батальон майора Макоева. Только на улицу не очень высовывайтесь, простреливают.

Подняв на плечи свои термосы и сумки, мы вышли на улицу и по одному, прячась за выступы здания, добрались до подъезда, где нас предупредили, что дальше по улице идти нельзя. Дорога, которую нам показали тут, шла через подъезд во двор, со двора в подвал, потом через пролом в стене в следующий дом, в этом доме дорога пошла на подъём — по лестнице на чердак, там, на другом конце, начался спуск по лестнице к подъезду. Спустившись в подъезд соседнего дома, мы остановились, чтобы передохнуть и оглядеться. Впереди — перекрёсток улиц. Направо и налево улица так завалена обломками домов, что пройти по ней совершенно невозможно. Прямо — Линденштрассе, здесь меньше разрушений, но по обеим сторонам горят дома, на улице светло, как днём, и немцы простреливают её всю из подвалов. Нам обязательно надо было проскочить через эту улицу. Став за угол дома, я посмотрел по сторонам, набрал воздуха, как перед прыжком в воду, и со всей скоростью, на какую только был способен, кинулся через улицу прямо в открытую передо мной дверь дома.

Когда я был уже на той стороне, чьи-то сильные руки схватили меня за плечи, я повернул голову и увидел смеющееся лицо нашего двадцатидвухлетнего комбата майора Макоева.

— Тише, тише, — говорит он, — а то на такой скорости последнюю стенку проломаешь головой.

Неудобно мне стало, подумает еще, что я струсил.

— Товарищ майор, — спросил я, — куда прикажете доставить продукты и боеприпасы, они вон в том подъезде.

— Сюда, в подвал этого дома, только не по этой улице, а то вас тут перещёлкают, возьмите правее, около горящего дома, метров тридцать— сорок пройдёте двором, а потом через улицу в наш дом. И торопитесь: через час тридцать начнём работу.

— Слушаюсь, товарищ майор, — ответил я и направился по указанному направлению.

Минут через тридцать бойцы батальона уже ели горячую пищу: жирный борщ с мясом, отварные макароны со сливочным маслом, потом выпили по кружке сладкого чая. Главное — чай, его больше всего просили тогда и бойцы, и офицеры. Приятно мне было услышать: «Спасибо, старшина, покушали и попили хорошо».

Насытившись, солдаты легли отдохнуть и сейчас же заснули крепким сном перед работой, до которой осталось минут двадцать.

На пороге появился майор Макоев, за ним в подвал вошли командиры рот из приданных батальону средств усиления. Батальон должен был овладеть домом, из которого немцы вели обстрел перекрёстка улиц. Майор поставил задачу каждому офицеру и за десять минут до начала штурма поднялся и, выходя из подвала, позвал меня:

— Идём, старшина, посмотрим, как наши работают.

Я вышел за ним и не мог поверить своим глазам: безлюдная улица, по которой час назад я летел турманом, сейчас была полна машин, орудий и солдат. Слева через улицу, в двух-трёх метрах от горящего дома, стояли три танка «ИС»; передний грозно водил стволом своей пушки. Справа стояли две самоходки, за бронёй которых расчёты готовились к бою. Артиллеристы выкатывали на руках пушку к самому перекрёстку. Гул моторов заглушал трескотню немецких пулемётов и свист пуль; видно было только, как пули щёлкают по стенам. И вот по общему сигналу танки, самоходки, пушка открыли огонь по дому, в котором сидели немцы. По частоте выстрелов можно было подумать, что огонь ведётся не из шести стволов, а по крайней мере из пятнадцати — двадцати. Через несколько минут дом уже горел, стены были разрушены, но немцы всё-таки ещё стреляли из него. Противник засел в подвальном помещении. Надо выкурить его и оттуда. Позади меня раздаётся команда:

— Все в подвал.

Вбежав в подвал, я увидел, что все ищут места, где своды покрепче. Один связист, смеясь, говорит мне:

— Ну, держись, старшина, начинается.

Не успел он сказать это, как весь дом затрясся, всё зашаталось, посыпалась штукатурка. Начали раздаваться сильные взрывы, один за другим. Все стояли, заткнув пальцами уши и раскрыв рты.

— Теперь можно наступать, гвардейцы-миномётчики поработали крепко, — сказал старший адъютант капитан Воробьёв.

По батальону даётся приказ: «Вперёд!» Мы выскочили из подвала. От мрачного многоэтажного дома, который несколько минут назад стоял, как грозная крепость, остались только объятые пламенем развалины. К нему, используя все укрытия, через проломы в стенах двигалась пехота, за ней по мостовой танки и самоходки. Дом молчал. Немцы вели огонь из других точек.

Из дневников и писем. 28 апреля

Меня послали на передовую; приказано было доставить продукты в первый огневой взвод, поехавший в Берлин для стрельбы прямой наводкой. Когда я проезжал окраинами города, солнца не было, я думал, что пойдёт дождь, и жалел, что не захватил шинели. Меня пробирал озноб, но когда я приблизился к центру, стало жарко. По обеим сторонам улицы горели пятиэтажные дома. Солнце появилось, но оно выглядело как маленькое красное пятнышко, так как над городом висел толстый слой дыма. Наша гаубица стояла посреди улицы. Взглянул на любимую, и сердце заныло от жалости. На поле она выглядит такой грозной, а тут, в пыли, среди груд разбитого кирпича и громадных, ещё целых домов, она кажется совсем крошечной.

Красноармеец Т. КОВАЛЬ.

Ещё до Вислы я мечтал сделать артиллерийскую фотопанораму Берлина.

На Висле я удачно сфотографировал весь передний край противника и расшифровал все цели. Когда оборона противника была прорвана, я проверил данные мною цели и установил, что они были точно подавлены. На Одере я дал пять фотопанорам по фронту. Результат ещё более воодушевил меня. Мне очень хотелось дать такую панораму, которая помогла бы накрыть все основные огневые средства противника.

Наш командир взвода предупредил меня:

— Смотрите, товарищ Пузырёв, приберегите для Берлина самый качественный материал. Там будет очень жарко.

— Есть, приберечь! — ответил я, а сам подумал, что можно было и не предупреждать. Мы со старшим сержантом Мыскиным заранее припасли для Берлина лучшие фотоматериалы и химикаты, а также привели в полный порядок аппаратуру.

И вот мы на окраине Берлина.

Перед решительным ударом по врагу созваны были коммунисты. На вопрос, кто желает драться на улицах Берлина в первых рядах пехоты, все коммунисты выразили желание. А я и говорю командиру взвода:

— Если речь о разведке, то я жду задачи.

Он отвечает:

— Не пойдёте же вы на съёмку ночью.

— Хорошо бы, — говорю, — скрытно подобраться ночью, а с рассветом приступить к работе.

Но командир взвода решил сначала поговорить об этом с начальником разведки.

Между тем развернуты были на позициях батареи, уже велась пристрелка. Я поинтересовался, куда бьют наши пушки. Командир взвода разъяснил обстановку, и мы поняли, что наша артиллерия уже обстреливает центр Берлина, откуда ведут интенсивный огонь немцы. Как раз удобный момент для разведки панорамной съёмкой огневых средств и укреплений противника! И такой момент пришлось упустить…

Но на другой день командир взвода огорчил меня ещё больше. Я-то всю ночь не спал, всё соображал, откуда и как бы получше сделать съёмку. А мне говорят, что наши боевые порядки меняют позиции, переходят поближе к центру. Стало быть, отсюда уже снимать нет надобности. «Что ж, — думаю, — ближе так ближе, ещё лучше фотографировать будем». Но в 12 часов дня командир взвода объявил, что наши батареи ведут огонь по целям, которые дали уже с нового рубежа. Съёмку же производить нельзя, так как наши всё время продвигаются, и авиация висит в воздухе. Весь Берлин в огне и дыму, заслоняющем объекты съёмки!

Что я мог сделать?

— Был в Берлине? — спросят меня.

Был, — отвечу.

— А какое участие принял в сражении?

Вот тут-то мне и нечего будет ответить… Вдруг появляется командир взвода и поручает мне и двум другим старшим сержантам обследовать только что захваченный нами рубеж обороны противника и дать характеристику работы наших батарей.

Мы отправились. Я рад был хоть этому делу. Приходим — и видим, что наши батареи уже ставят пушки на захваченном рубеже. Вот это была работа! Противник крепко беспокоил батарейцев, но разве можно удержать нашу гвардию! Мы ещё выполняли своё задание, а герои-артиллеристы уже производили пристрелку.

Что мы обнаружили? Каждый дом немцы стремились сделать неприступной крепостью. Надо сказать, что укрепили они дома очень основательно. Но точность и сила нашего огня оказались такие, что эти дома были разнесены буквально в куски, а огневые средства противника разгромлены и не только на позициях, но и на пути отступления. Тут же у орудий валялась перебитая прислуга.

Только теперь моя обида начала униматься. Хоть мне и не пришлось сделать панораму Берлина, — всё же фрицам легче от этого не стало!

Гвардии старший сержант И. ПУЗЫРЕВ.

Ведём очень тяжёлый бой за типографию. В один напряжённый момент бойцов воодушевил парторг пятой роты старший сержант Санжаров. Он крикнул:

— Товарищи, Сталин приказал нам взять Берлин! — и первый бросился на штурм.

Санжаров погиб, но рота ворвалась в здание. Гибель Санжарова все тяжело переживали. Рота очень любила его. Каждому хочется получить на сохранение завёрнутую в платок горсть родной земли, которую Санжаров пронёс в Германию через всю Польшу. Сколько раз он развёртывал свой платок и говорил бойцам:

— Посмотрите, разве в какой-нибудь стране вы найдёте такую землю, как наша, сравните и помните, за какую землю вы боретесь здесь, в Германии.

Сейчас эта горсть земли, пропитанная кровью Санжарова, стала ещё дороже для солдата.

Старший лейтенант П. БОГОМЯЧКОВ.

Красноармеец Житков получил сегодня письмо, которое попало к нему, когда он был в самом пекле. Хотя воздух смешался с пеплом и песком, но мы все прочитали это письмо — весточку, присланную из Тамбовской области от девушки Нины Мироновой. Она писала: «Дорогой друг, с часу на час мы ожидаем, что вы возьмёте Берлин. Война скоро должна кончиться. Когда приедешь, наша дружба с тобой будет ещё крепче. И как встретим мы тебя, когда вернешься ты с победой!»

Самые обыкновенные слова, но они запомнятся на всю жизнь, потому что, как никогда, здесь, в Берлине, мы чувствуем за собой родных наших, друзей, любимых.

Красноармеец А. ЯНЕНКОВ.

Мимо нас нескончаемым потоком шли люди разных народов Европы, освобождённые Красной Армией из фашистской неволи. Мы заговорили с группой русских. Среди них оказались французы. Я спросил одного француза:

— Почему вы идёте вместе с русскими, разве ваша родина на востоке?

Ему перевели мой вопрос. Он ответил:

— Родина моя на западе, но жизнь ко мне вернулась с востока.

Старший сержант И. ЖВАНЧИК.

На западной окраине рощи берлинского предместья Адлерсхоф мы нашли два изуродованных трупа красноармейцев, убитых отступавшими гитлеровцами. Руки были вывернуты, глаза выколоты, пятки сожжены. Обгорелые клочки документов сохранили нам фамилии героев, которые стойко перенесли пытки немецких извергов, — Заганшин и Гедровец. Это были рядовые стрелки гвардейского полка. Наши бойцы выкопали могилу и похоронили героев. Когда майор Бузик срывающимся голосом произносил прощальные слова, многие солдаты заплакали тяжёлыми и горькими солдатскими слезами. Через несколько минут раздались грозные залпы — это капитан Мартыненко повёл огонь по гитлеровцам, засевшим в здании Потсдамского вокзала.

Капитан И. СЕНЧА.

Как только мы ворвались в район Целендорф, из-за угла каменного дома выглянул немец в гражданской одежде. Руки он держал за спиной.

Я скомандовал:

— Осколочным без колпачка, прямо в угол дома, огонь!

В палисаднике, недалеко от места разрыва, забегали немцы.

Короткими очередями заговорил пулемёт, установленный на башне моего танка.

Подъезжаем ближе. Гляжу, в палисаднике рядом с убитыми немцами в гражданской одежде — целый ящик фаустпатронов.

Вскоре, проезжая узким переулком, я встретил ещё одного такого «цивильного». Высокий, в плаще, он стоял против моего танка в 25–30 метрах и целился фаустпатроном прямо в люк. Я взялся за пулемёт. Немец выстрелил. От удара мотор заглох, но не загорелся. Только покорёжило траки, да осколки поцарапали пушку и крыло. Из экипажа никого не задело. Короткая же очередь моего пулемёта изрешетила немца.

Встреч с такими «цивильными» можно было ожидать здесь на каждом шагу.

Гвардии младший лейтенант Ш. ЖУЛМАГАМБЕТОВ.

На наблюдательном пункте, в комнате третьего этажа большого полуразбитого дома на берегу Шпрее, оглянувшись, я увидел себя в громадном зеркале. «Кто это пришёл? — подумал я, — какой страшный!» Я не узнал себя: лицо совершенно чёрное от пыли и гари. Хоть бы часок поспать, да разве это возможно!

Телефонист, передававший команды на батарею, расположился на мягком диване. По его лицу видно, какое он испытывает удовольствие от того, что расположился с удобством. Противник стал бить по нашему дому прямой наводкой. Пыль застлала комнату. Я спустился в подвал. Мрак, зловоние. Зажёг спичку. Жавшиеся к стене немки со своими чадами испуганно уставились на меня. Мне было противно здесь, я вышел и направился на огневые позиции.

Трудно было найти своих среди массы артиллерии и людей. Но вот вижу старшего сержанта сибиряка Попова. Он стоит у миномёта, широко расставив свои большие сильные ноги. «Ну, думаю, Попов оседлал Берлин, его отсюда не вышибешь». Я вспомнил один короткий привал на пути к Берлину. Солдаты, щурясь под апрельским солнцем, свёртывали цыгарки. Я подошёл к компании и сказал:

— Значит, Берлин будем брать?

— Про то и толкуем, — ответил Попов и, кивнув в сторону седого украинца, свертывавшего цыгарку необыкновенных размеров, усмехнулся. — Мы с Щербиной мечтаем уже, что вот расковыряем это гнездо и получим от Сталина по бумажке с подписью: дескать, этих двух стариков-героев, отстоявших отечество, отпускаю домой к своим женам и детишкам.

Щербине эта шутка очень понравилась. Он сказал:

— Да, третий раз вот воюю, и всё с немцами. Специально родился, видно, чтобы с немцами воевать. Был у Миколы Щорса, Украину с ним освобождал. Дали мы тогда немцу духа. На этот раз, полагаю, совсем зашибём. И гнездо, верно говоришь, обязательно расковырять надо.

Вспомнил я этот солдатский разговор на привале и оглянулся — где Щербина? В это время раздался взрыв. Батарею окутал зловещий дым. Осколком ранило моего друга старшего лейтенанта Аникеева. Рядом с ним лежал смертельно раненный Щербина. С трудом шевеля губами, он прошептал: «Ну теперь всё, а Берлин…» Он не смог договорить. Каждый про себя договорил за него: Берлин будет взят.

Гвардии старший лейтенант П. РАХМАНИН.

Во что бы то ни стало надо было овладеть домом, из которого немцы контролировали три дороги, ведущие к вокзалу. Фаустники не давали покоя. И тут знаменосец Шкурко с противотанковой гранатой в одной руке и со знаменем в другой перебежал улицу, прямо к окну, откуда бил немецкий пулемёт. Раздался взрыв, из окон повалил дым, и пулемёт смолк. Бойцы ворвались в дом и быстро расправились с засевшими там немцами. Тут они опять увидели Шкурко. Он пытался прикрепить к подоконнику древко знамени. Голова у него была в крови, кровь заливала ему глаза. Когда товарищи подбежали к нему, он потерял сознание. За героизм и мужество Шкурко представили к званию Героя Советского Союза.

Капитан КУЗЬМЕНКО.

Когда по разрушенным улицам Берлина проезжали наши закрытые брезентом машины-красавицы, тысячи людей останавливались и смотрели нам вслед.

— Катюш! — с ужасом шептали цивильные немцы и немки, выглядывая из ворот и подъездов.

— Катюш! — бормотали пленные немцы, проходившие навстречу нашим колоннам.

— Катюш! — говорили с почтением англичане, американцы, французы, освобождённые Красной Армией.

— Катюша! — радостно кричали советские люди, вышедшие на улицу из концлагерей и тюрем. Они забрасывали наши грозные установки цветами.

— Катя прибыла, значит будет концерт, — говорили наши пехотинцы.

Гвардии ефрейтор Т. ЦУЛУКИДЗЕ.

Вчера в самый разгар боя за один квартал наша батарея получила задачу открыть огонь прямой наводкой по окнам дома, в котором засели немцы, не дававшие штурмовой группе продвигаться вперёд. Чтобы выполнить приказ, необходимо было перетащить пушки через простреливаемую улицу. Решено было перекатывать орудия поодиночке на себе. Сосредоточив на противнике огонь всех имевшихся у нас средств, мы выбрали минутку, когда немецкий огонь стал реже, и одним махом перекатили пушки одну за другой.

При каждом орудии было по десять снарядов. Их быстро израсходовали. А как доставить новые боеприпасы? Таскать ящики на себе через простреливаемую улицу это верная смерть, да и, кроме того, всё равно так снаряды не доставишь.

Мы придумали такой способ. Через улицу была переброшена длинная верёвка, к ней привязали ящик со снарядами, а сидевшие в укрытии на противоположной стороне улицы перетягивали верёвку к себе. Так мы питали батарею всё время боя.

Сегодня опыт с верёвкой нам пришлось повторить.

Путь к огневым позициям преграждала железнодорожная насыпь, по которой немцы вели ожесточённый огонь. Можно было, правда, попытаться перескочить через полотно на машинах, но насыпь была слишком крутой, чтобы рисковать машинами и пушками.

Тут вот и вспомнили, как накануне мы таскали снаряды через улицу верёвкой. Почему бы не перетащить подобным образом и пушки? Так и сделали. Конец верёвки, к которой была привязана пушка, перебрасывался через насыпь, а стрелки, находившиеся по ту сторону полотна, дружно взявшись за другой конец, перетаскивали орудие на свою сторону.

Старшина Ф. ЖУРАВЛЁВ.

Круглый глаз стереотрубы медленно движется справа налево.

Видно, как багровые языки пламени облизывают остатки серых громад, вырываются из тёмных провалов стен, танцуют на ступеньках обнажённых лестничных клеток. Последовательно вырисовываются обгорелые решётки парков, сваленные деревья, расщеплённые и поваленные снарядами телеграфные столбы с обрывками проводов.

И над всем этим висят тяжёлые чёрно-серые тучи дыма и пыли.

Стереотруба поворачивается слева направо, и в её стеклах появляются на момент скрытые ранее пылью и дымом разрывов серые фигурки. Они перебегают, падают, прячутся за выступы, за камни, ползут и снова скрываются в провалах домов.

Командир части тяжёлых гвардейских миномётов гвардии полковник Толмачёв разговаривает по телефону с командиром дивизии.

Положив трубку и обведя красным карандашом что-то на плане Берлина, он говорит мне:

— Киселёв, срочно уточните обстановку в районе перекрёстка и дайте команду Кабульникову подготовить туда батарейный залп!

С лёгким потрескиванием работает радиостанция.

Не прошло и десяти минут, как с характерным звуком широкие огненные полосы вырываются слева из опалённого сквера. Огненная дуга разрезает тучи дыма и пыли и опускается на перекрёсток, который отметил на своём плане командир.

Когда рассеялось облако разрывов, в линзах прибора опять замелькали серые фигурки. Вот они пробежали дома, осевшие и развалившиеся от залпа, пересекли перекрёсток, стали взбираться на баррикаду, перегораживающую улицу. Вдруг одна фигурка упала, другая, третья, и все остановились, залегли.

Командир батареи берёт телефонную трубку. Через несколько минут сзади, из-за домов, снова вырываются огненные дуги. Снова за пылью и дымом скрываются баррикада и фигурки людей.

Когда рассеялся дым, уже никого не было видно. Все наши бойцы были уже за баррикадой.

Гвардии капитан КИСЕЛЕВ.

Капитан А. ТЕР-АКОПЯН На Коммандантенштрассе

29 апреля наш батальон, ведя уличные бои уже на левом берегу Шпрее, продвигался по Коммандантенштрассе. Вечером, когда мы подходили к Якобштрассе, противник встретил нас ураганным огнём из окон пятиэтажного углового дома. Замешкайся мы тут, и батальон понёс бы огромные потери. Занять временную оборону в этом месте невозможно было. Поэтому командир батальона майор Романенко приказал, невзирая на огонь противника, стрелявшего из автоматов, пулемётов, фаустпатронов и бросавшего гранаты со всех этажей, немедленно ворваться в этот дом.

Батальон кинулся вперёд и с криком «ура» ворвался через окна и подъезды в комнаты первого этажа. Каждую комнату пришлось брать с рукопашным боем. Когда первый этаж был очищен от противника, взвод лейтенанта Фролова спустился в подвал и вступил в бой с засевшими здесь немцами. После пятнадцатиминутной ожесточённой схватки все немцы в подвале были уничтожены. Началась борьба с противником, занимавшим верхние этажи. Это было самое трудное.

Гитлеровцы забрасывали нас со второго этажа гранатами через заранее проделанные в полах и потолках сквозные отверстия. Но вскоре под воздействием сильного огня с нашей стороны немцы начали прыгать из окон второго этажа во двор. Там их поджидали пулемётчики Штырков и Галкин, а также снайпер Санин. Своим метким огнём они уложили под окнами дома около полусотни гитлеровцев.

Уцелевшие на втором этаже немцы поднялись на третий и четвёртый этажи. Мы ворвались на второй этаж, и опять пошла перестрелка, опять через продырявленный потолок на нас падали гранаты. Но вот появились наши гвардейские миномётчики. Они поднялись на второй этаж, неся на руках десять тяжёлых мин.

По предложению артиллеристов батальон был незаметно для противника выведен из дома.

Залп десяти мин поднял в воздух все три верхних этажа с находящимися там немцами.

Больше сюда мы не возвращались, стали продвигаться дальше. Метрах в тридцати от этого здания немцами был подготовлен к обороне другой большой дом. Разведка, посланная в этот дом, не обнаружила противника, и, когда мы приблизились к нему, никто из окон не стрелял. Бойцы беспрепятственно вбежали в подъезд, связисты протянули провод, но только мы вошли в комнаты и в одной из них поставили аппарат, как со всех сторон, неизвестно откуда, посыпался град пуль.

Штурмовая группа ворвалась в дом.

Оказалось, что во всех внутренних стенах этого дома были сделаны незаметные бойницы, через которые немцы стреляли из соседних комнат. Командир полка подполковник Чайка, узнав об этом от нас по телефону, отдал приказ: «Вывести бойцов из здания и разбить его артиллерией». Но выйти из здания было уже невозможно. Немцы успели окружить все три комнаты, в которых собралось человек пятьдесят наших солдат и офицеров. Был свободен только один проход — узенький коридорчик, выводящий на двор, но он простреливался через бойницы в потолке немецкими пулемётчиками и снайперами со второго этажа. Несколько бойцов, один за другим, пытались выскочить через этот коридорчик, но все они были убиты на пути.

Положение наше было такое: одни лежали на полу и не имели возможности подняться, так как над головой свистели пули, другие стояли, прижавшись спиной к стене в стороне от бойницы, из которой бил немецкий пулемёт, и не сводили глаз с бойниц противоположной стены, из которой тоже сверкал огонь. Мы чувствовали себя как скованные, ничего не могли предпринять. Но у нас имелась связь, и это придавало уверенность. Все наши надежды были на провод, соединявший нас с командиром полка. И вдруг через открытую в подъезд дверь мы видим, как наш провод поднимается к потолку. Немцы подцепили его крючком и тянут к себе, чтобы порвать. Старшина сержант Емашев, как кошка, кинулся к поднятому проводу. Емашев был убит, но в последнее мгновение он успел снять провод с крючка. Потом немцы ещё раз пытались поднять провод, но это им больше не удавалось.

Командир роты старший лейтенант Микаэлян сказал бойцам, которые были с ним в одной комнате, что выйти нельзя, но артиллерия все-таки должна открыть огонь. Он хотел вызвать огонь на себя. Солдаты единодушно ответили: пусть артиллерия даёт огонь. Мнение Микаэляна и его подразделения было передано командиру полка, но решение последовало такое: пока артиллерийский огонь не открывать.

Мы уже шестой час сидели окружённые в трёх комнатах. Немцы, видя, что перестрелять нас из пулемётов трудно, стали вытаскивать пулемётные стволы из проломов в стенах и бросать в наши комнаты гранаты, от осколков которых нам негде было укрыться. Почти одновременно упали тяжело раненные командир стрелковой роты лейтенант Крылов, командир миномётной роты лейтенант Смертин, командир взвода лейтенант Фролов. Из всех щелей и дыр раздавался крик на ломаном русском языке: «Русс, сдавайся, капут!» Наши бойцы отвечали: «Вам капут, Берлин капут!»

Из комнаты, в которой находились бойцы Микаэляна, вдруг повалил густой дым. Это бойцы Санин и Колмагоров, по приказанию своего командира, облили горючей смесью мебель и подожгли её. Потом раздался голос Микаэляна:

— Товарищи, сейчас немцам будет крышка, мы подложили тол, через две минуты взорвётся.

Дым, начавший проникать во все комнаты, и это грозное предупреждение Микаэляна, объявленное так, чтобы его услышали немцы, вызвали у них панику. Немцам уже было не до нас. Они бросили оружие у своих бойниц и, спасаясь, кинулись во все проходы из дома. Но наши солдаты оказались раньше их на дворе. Выпрыгивавших из окон и выбегавших из подъездов немцев со всех сторон встречал ружейно-пулемётный огонь.

Старший лейтенант МОНАСТЫРСКИЙ Один бой моей роты

Немцы зацепились за Валльнертеатрштрассе и пересекающую её с севера на юг Александерштрассе. Перекрёсток этих улиц имел для противника особое значение. На Александерплац немцы сосредоточивали пополнение для своих редеющих фольксштурмовцев и по Александерштрассе направляли их на юг, в бесплодной попытке выйти к реке.

В 14 часов меня вызвал на свой командный пункт комбат майор Липодаев и поставил задачу: выбить немцев из Валльнертеатрштрассе, овладеть перекрёстком, затем выйти на Штралауэрштрассе, прорваться через проходящую здесь железную дорогу и укрепиться на перекрёстке Клостерштрассе и Штралауэрштрассе.

Нам предстояло пройти с боем две станции метро, три перекрёстка улиц и, что самое трудное, преодолеть железнодорожную насыпь.

— Имейте в виду, — напутствовал комбат, — чтобы выиграть такой бой, от ваших людей требуется большая напористость и стремительность. Если промедлите — понесёте излишние потери и сорвёте выполнение общей задачи на этом участке.

Майор Липодаев пожал мне руку и пожелал успеха.

Я был уверен в себе, а главное — в моих прекрасных бойцах. Все они в эти дни сражения на улицах Берлина были охвачены жаждой победы, и не было на свете такой силы, которая смогла бы сдержать этот порыв.

Придя в роту, я накоротке собрал свой боевой актив. Командиры взводов и комсорг помогли мне правильно расставить людей. В боях последних двух дней рота понесла значительные потери. Несколько красноармейцев, героически сражавшихся накануне, было ранено. Следовало подменить выбывших из строя ручных пулемётчиков, автоматчиков.

К тому времени прибыли из разведки старший сержант Бурда, сержант Чупихин и красноармеец Лисогор. Они сообщили, что перекрёсток обстреливается из станции метро, а на подступах к железной дороге возведена баррикада.

Я решил начать наступление на западную сторону Валльнертеатрштрассе. Взвод лейтенанта Федоренко начал продвигаться к зданию, которое тянулось вдоль квартала, взвод лейтенанта Антонова готовился к развитию успеха и припас на сей случай гранаты, а также захваченные у немцев фаустпатроны. Зацепившись за угловую часть дома, бойцы Федоренко взобрались на чердак. Чтобы отвлечь от них внимание противника, взвод Антонова бросился очищать от немцев этажи. Тем временем взвод Федоренко пробрался по чердаку на противоположный конец дома и стал пробивать стену, чтобы выйти на перекрёсток Александерштрассе и Валльнертеатрштрассе. В ход было пущено всё, что нашлось под рукой, — топоры, зубила, молоты, кирки, ломы, лопаты. Тем не менее брешь удалось пробить только спустя сорок минут.

Невдалеке от бреши на улице оказалась изрядная воронка от бомбы, и взвод стал туда незаметно просачиваться. Расставив на перекрёстке ручные пулемёты, противотанковые ружья и стрелков, взвод открыл огонь по немецкому пулемётчику, стрелявшему вдоль Валльнертеатрштрассе и по окнам здания, в котором засели бойцы Антонова. Вскоре немец умолк. В это время пулемётчик Еанышев, стоя на крыше, начал строчить по отходившим немцам, и ни один из них не ушел живым. Очистив улицу и дом у перекрёстка, мы тем самым дали возможность подойти находившимся поблизости двум нашим самоходкам. По моим указаниям орудия открыли огонь и с нескольких выстрелов подавили две огневые точки на станциях метро, а также разорили находившуюся впереди баррикаду.

Сосредоточив роту, я броском пересёк Александерштрассе и приказал Антонову овладеть домом, который отделял нас от баррикады и железной дороги. Взвод Федоренко, укрывшись в полуразрушенном доме, держал под обстрелом Александерштрассе и перекрёсток, а самоходки перенесли огонь по железной дороге и в глубь Штралауэрштрассе.

Вот тут произошло непредвиденное. От содрогания, вызванного залпами тяжёлых орудий, обрушилась стена, под которой залегли бойцы Федоренко. Несколько человек получили ушибы, четырёх солдат, тяжело раненных, пришлось эвакуировать. На всё это ушло время. В дальнейших боях на улицах Берлина я всегда помнил этот случай и оберегал бойцов от подобных неожиданностей.

Взвод Антонова сравнительно быстро овладел заданным ему домом и, выпустив из окон четыре трофейных фаустпатрона, зажёг баррикаду, сложенную из брёвен. Под прикрытием огня самоходок и при поддержке наших станковых пулемётов подошедший второй эшелон батальона занял этот важный перекрёсток.

К тому времени рота уже подготовилась для атаки железной дороги. Баррикада продолжала гореть, и, укрывшись дымовой завесой пожара, одно отделение с пулемётчиком подобралось к насыпи на расстояние 30 метров. Обстреляв засевших здесь немцев ружейно-пулемётным огнём, отделение сержанта Лымаря стремительно ворвалось на противоположную сторону железной дороги. Внезапность наших действий ввела немцев в замешательство, и они стали в беспорядке отходить в глубь Штралауэрштрассе. Рунные пулемётчики Бирюков и Куликовский преследовали убегающего неприятеля огнём.

Сразу же за отделением Лымаря устремилась вся рота. Преследуя противника и прочёсывая дома, мы вышли к указанному нам пункту — на перекрёсток Клостерштрассе и Штралауэрштрассе.

Вскоре я уже докладывал по телефону комбату, что поставленная роте задача выполнена.

Автоматчики продвигаются вперёд.

Капитан И. СЕНЧА Штурм Ангальтского вокзала

В ночь на 28 апреля батареи сосредоточились на стадионе у аэродрома Темпельхоф. Отсюда мы двинулись на штурм Ангальтского вокзала. Вокруг горел Берлин.

Улицы то тут, то там были преграждены баррикадами; сапёры не успевали разбирать их, и артиллеристы в обгоревших шинелях, с потрескавшимися от жара губами то и дело слезали с лафетов и растаскивали завалы.

Наши части плотно блокировали Ангальтский вокзал.

Гитлеровские смертники, укрывшиеся в прочных подвалах вокзального здания, ожесточённо сопротивлялись.

Малокалиберная артиллерия, стрелявшая по вокзалу прямой наводкой, не смогла пробить его толстые стены. Тогда полковник Туроверов подошёл к телефону и, связавшись с генералом, попросил обстрелять вокзал из тяжёлых орудий. Генерал разрешил.

В ночь на 29 апреля орудия пятой и седьмой батарей двинулись вперёд для стрельбы по вокзалу. Шёл дождь, пожарища медленно гасли, и низкий чёрный дым густо застилал мостовые. Но водители находили путь и сквозь дым, и сквозь ночную темь и ловко лавировали среди развалин и разбитых машин.

Впереди каждого «поезда», нередко падая в воронки, шли командиры батарей. Пока ночь, нужно успеть всё поставить на место, чтобы с рассветом приступить к разгрому вражеского гнезда.

Командиры дивизионов майор Кудрявцев и гвардии майор Кириченко пришли на огневую позицию. Наступил рассвет, и, покрывая все шумы боя, грозные залпы потрясли перекрёсток.

Посыпалась штукатурка, полетели оконные рамы, целые глыбы кирпичей взлетали в воздух.

— Огонь! — командует лейтенант Глатов.

— Есть огонь! — и снова в подвалы врезаются мощные снаряды, и клубы дыма подымаются в облака. Немцы подняли неистовую стрельбу по артиллеристам. Осколком был ранен командир орудия Дерсалия, его молча заменил ефрейтор Гоца. Упали красноармейцы Иванов, Кутумбаев, Турханов. Повреждено орудие, но артмастер Чайников быстро восстановил его.

Вражеские фаустники особенно яростно обстреливали орудие старшего сержанта Пронина. Он был убит, на его место встал замковый Багнюк. Осколок мины тут же оборвал и его славную жизнь. Один за другим у орудия становились ефрейтор Асарьян, ефрейтор Шлапак, ефрейтор Соловьев, и один за другим падали они на землю, обливаясь кровью. К орудию бросился лейтенант Кожушко.

Дым слепил глаза, но лейтенант сумел разглядеть амбразуру в здании Ангальтского вокзала — огонь! — и туда полетел раскалённый металл.

Наконец, из вокзала поднялась в небо красная ракета. Это был сигнал прекратить огонь, поданный разведчиками Воронцовым и Ивановым, которые вместе со штурмовыми группами ворвались в здание вокзала.

Когда мы хоронили своих товарищей, павших в этом жарком бою, майор Бузик, поднявшись над свежевырытой могилой, сказал:

— Товарищи! Боевые друзья! Солдаты великой армии Сталина! Мы предаем земле павших героев…

Он больше не мог говорить. Бросив в могилу две горсти земли, он закончил:

— Вечная слава вам, богатыри земли советской!

Гвардии младший лейтенант А. ЧЕРНЕНКО Танковый десант на Курфюрстенштрассе

Двигаясь на танках по Курфюрстенштрассе, мы не встречали серьёзного сопротивления. Так было до перекрёстка Курфюрстенштрассе с Кейтштрассе. Здесь засела большая группа гитлеровцев и вела такой огонь из всех видов оружия, что десанту пришлось сойти с танков и вести бой за каждый дом, за каждую комнату до выхода на Кейтштрассе. На улицу вышли с небольшими потерями, но через улицу никак не могли продвинуться. Не помогало и то, что улица, идущая со стороны противника, была совсем разрушена бомбёжкой.

Немцы этот квартал подготовили для длительной обороны. До сих пор вижу перед собой эти ворота и двери подъездов, забаррикадированные изнутри. Помню и угловой дом слева, из которого улица простреливалась зенитками и ружейно-пулемётным огнём. Во всех домах сидели снайперы. Командование поставило нам задачу: во что бы то ни стало занять этот перекрёсток и целиком оседлать Курфюрстенштрассе до Зоологического сада, чтобы в дальнейшем выйти по Кейтштрассе к Ландвер-каналу и Тиргартену. После тщательной разведки мы установили, что вражеская оборона сильна лишь на протяжении 100–150 метров, а дальше немцев не так густо. Таким образом, преодолев этот рубеж, можно было быстро развить успех. Тогда командир танкового батальона капитан Кабанов принял смелое решение.

Большая часть подразделения была вновь посажена на танки. В первую очередь отобрали тех, кто был вооружён автоматами. Несколько танков отошли назад, набирая дистанцию, и вдруг на полном ходу рванулись вперёд к опасной зоне. Их поддерживали своим огнём самоходки. Десанту было приказано вести непрерывный огонь из автоматов, когда танки будут проходить перекрёсток и оседланную врагом улицу. Приказано было также забрасывать противника ручными гранатами.

Под грохот огня самоходок и непрерывную трескотню автоматов танки мчатся на предельной скорости. Рушатся стены, отчаянно звенит битое стекло, камни и штукатурка летят отовсюду, пыль и дым застилают улицы. Все это на немцев произвело такое сильное впечатление, что одни, побросав оружие, бежали, другие не могли поднять голову.

Немцы всё же бросили несколько фаустпатронов. Но сплошной огонь десанта держал их в отдалении; фаустпатроны не долетали… Один немецкий пулемёт начал было строчить, но его быстро заставили замолчать. Десант, проскочив опасный перекрёсток, окружил засевшую группу немцев. Часть их была перебита, а часть сдалась.

Путь на Ландвер-канал был свободен.

Гвардии сержант А. КУРАСОВ Гвардии ефрейтор П. ПАЮСОВ Гвардейские миномёты расчищают путь

На одной из улиц в районе Ландвер-канала немцы засели в большом четырёхэтажном доме полиции. Они ведут из него огонь из всех видов оружия. Фаустники не дают продвигаться танкам. Ствольная артиллерия пытается разбить эту серую махину, но снаряды или совсем не пробивают толстые стены, или делают в них лишь небольшие пробоины.

Командир дивизиона гвардейских миномётов гвардии майор Друганов находился в это время на своём командном пункте по соседству с КП танковой части гвардии полковника Моргунова, которую он поддерживал. Оба пункта в самом пекле боя. Соседний дом ещё занят немцами. Они ведут оттуда частый огонь. Он так силён, что нельзя показаться у окон. Гвардии полковник Моргунов за картой. Он тепло встречает майора и подзывает к столу.

— Срочная работёнка, Друганов! — говорит он. — Вот смотри… — Он склоняется над картой и показывает:

— Здесь дом полиции, в нём засели гитлеровцы, и мы не можем их выкурить… Дом надо уничтожить. От этого зависит успех дальнейшего наступления. Понятно?

— Понятно, товарищ гвардии полковник!

— Сможем мы это сделать быстро?

— Постараюсь, товарищ гвардии полковник.

Через несколько минут, уточнив обстановку, майор вышел. Он быстро перебегает обстреливаемый участок, вскакивает в свою машину и мчится к боевым порядкам дивизиона.

Короткая разведка подходов, ещё более короткий разговор с командиром батареи — и боевая установка гвардии сержанта Вагазова стремительно выскакивает со двора. Подымая тучи известковой пыли, она мчится по загромождённой щебнем улице и замедляет ход у завала. Серая громада дома-крепости уже видна. В стенах зияют чёрные дыры пробоин от обстрела. Видны заделанные цементом окна-амбразуры, из которых ведётся огонь. Боевая установка, поблёскивая направляющими с лежащими на них тяжёлыми минами, осторожно сползает с завала и снова обволакивается пылью. В ста метрах от дома она останавливается для стрельбы прямой наводкой.

Разведчик-комсомолец Самуилов вовремя замечает первого фаустника. Короткая автоматная очередь предупреждает выстрел немца, но одновременно падает и раненный пулей комсомолец. Лёжа на асфальте, он продолжает бить из автомата по окнам, не давая врагу вести огонь.

Установка уже готова к залпу. Командир орудия и шофёр поспешно занимают места. Сержант Вагазов берётся за пульт управления, и тяжёлые снаряды со скрежетом несутся в воздух. Боевая машина закутывается пылью. Впереди возникают молнии, гремят тяжкие взрывы. Установка начинает разворачиваться. Снова клубы пыли, и, благополучно миновав завал, боевая установка уже мчится по улице.

Задание выполнено: полуразрушенный и осевший от страшных взрывов дом окутывается дымом и пламенем. А ещё немного спустя из подземных казематов показываются с поднятыми руками немногие уцелевшие гитлеровцы…

Лютцовштрассе — обыкновенная берлинская улица: скелеты разрушенных домов, обнажённые лестничные клетки, горы щебня, воронки, исковерканные вагоны трамваев. Это последняя улица перед Ландвер-каналом, за которым Тиргартен, рейхстаг, и вокруг неё разгорелись ожесточённые бои.

Засев в уцелевших домах, немцы устроили завалы и баррикады из обрушенных стен и преградили путь нашей танковой бригаде. Оставшиеся узкие проходы были минированы и простреливались орудийным огнём откуда-то из глубины обороны. Попытки танкистов прорваться или найти обходные пути не увенчались успехом. Надо было предпринимать что-то иное.

Командир передового танкового батальона отправился с несколькими бойцами в разведку. Пробравшись вперёд, он сразу понял всё: за стволами вековых дубов пряталось большое мрачное здание с узкими амбразурами вместо окон. Из этого здания гитлеровцы держали под огнём все завалы и проходы. Массивные бетонные стены делали его неуязвимым для артиллерии сопровождения. К тому же оно почти не было видно из-за деревьев парка. Стало ясно, что, преодолев завалы, танки попадут под огонь этой грозной крепости.

— «Катюшу» бы сюда! — вслух подумал сержант Иванов.

— А действительно! — сказал командир батальона. — Отправляйтесь на батарею и передайте командиру мою просьбу поддержать атаку танков своим огнём.

Сержант пополз в сторону батареи. Но едва он появился на открытом месте, как мёртвый дом ожил и пулемётная очередь прижала его к земле.

— Вправо, вправо, к канаве! — крикнул комбат. — Там не достанет…

— Есть вправо! — отозвался сержант.

Он быстро вскочил и пулей понёсся в указанную сторону. Вскоре он скрылся за углом. Там стояли гвардейские миномёты гвардии старшего лейтенанта Быковского.

Гвардейцы-миномётчики не заставили себя ждать. После того как начальник разведки гвардии старший лейтенант Попов вместе с танкистами осмотрелся на местности и танки заняли исходное положение для атаки, командир батареи приказал гнать машину.

Шофёру боевой установки гвардии ефрейтору Бережному на этот раз пришлось выполнять обязанности и командира орудия, и наводчика. Получив приказ, он завёл машину, преодолел разминированный сапёрами завал и с хода занял позицию в пятидесяти метрах от цели. То ли потому, что появление боевой машины застало гитлеровцев врасплох, то ли потому, что им не давали прицельно бить наши танки и автоматчики, но расчёт боевой установки сумел изготовиться к открытию огня. Бережной сам подложил под задние колёса бревно, сам навёл установку на цель. Автоматная очередь пробила стекло кабины, но он стал на крыло, хладнокровно закрыл щитком смотровое стекло и полез в кабину.

Бережной взялся за пульт управления в тот момент, когда у машины уже стали рваться снаряды. Страшные взрывы сотрясли воздух. Дом-крепость заволокло дымом. Танкисты, ждавшие этого момента, уже преодолевали завалы. Бронированные машины, с хода ведя огонь, устремились к дому…

Из дома навстречу танкам раздались редкие, разрозненные выстрелы, полетели фаустпатроны. Ожила одна из вражеских пушек. «Катюша» дала залп. Дом вторично заволокся дымом и пламенем.

Командир танкового батальона подъехал к вышедшему из кабины шофёру и обнял его.

— Спасибо, друг! — сказал он. — От всех танкистов спасибо… — Он снова обнял его и добавил: — Никогда не забудем тебя.

Растроганный Бережной улыбнулся и вместо ответа лишь махнул рукой.

Он тогда промолчал. Но когда отгремели последние бои, когда мы прочитали приказ Верховного Главнокомандующего о присвоении нашей части наименования Берлинской, гвардии сержант Бережной, выступая на митинге, сказал:

— Дорогой военных побед, сквозь бурю огня и ливень смертоносного металла пришлось нам придти в Берлин. Мы шли вперёд с именем Сталина в сердце, не помышляя о славе, не жалея жизни. Мы завоевали себе и славу, и жизнь!

Гвардии лейтенант ИЛЮХИН На Ландвер-канале

Подходим с запада к центральным районам Берлина. Танки остановились на Шпандауэрштрассе. Впереди — Ландвер-канал, за ним Тиргартен.

Дожидаясь сигнала к новой атаке, я вышел из машины, чтоб немного поразмяться на свежем воздухе. Моим глазам представилась грандиозная картина боя в германской столице. На Берлинерштрассе горят дома. В бушующем море огня рушатся стены зданий. Грохот сотен орудий сливается в общий несмолкаемый гул. Сквозь дым и пыль едва проглядывает тёмный диск солнца.

Подбегает старший сержант Плутов:

— Вас вызывает командир…

Что это командир вызывает не по рации, а через связного? Видно, он где-то поблизости. И всегда-то лезет в самое пекло!

Так и есть. Командир батальона Герой Советского Союза гвардии майор Бийма стоит у переднего танка чуть ли не под самым огнём немецких автоматчиков.

— Отойдём немного в сторону, — сказал он тихо и дружески взял меня за рукав комбинезона.

Мы хорошо знали своего командира. Если этот всегда очень сдержанный офицер так обращается к своим подчинённым, значит разговор предстоит необычный.

— Слушай, Илюхин, — начал он. — Я сейчас с тобой говорю как коммунист с коммунистом. — И секунду помолчав, продолжил: — Нужно прорваться к переправе Франклинштрассе и удержать её, не дав немцам взорвать мосты. Трудно, но нужно.

Выйти к переправе… Это означало сбить заслон противника, состоящий из доброй сотни фаустников, нескольких орудий и группы автоматчиков. Затем следовало пройти десяток кварталов, в каждом из которых предоставляется возможность попасть под прямую наводку вражеской артиллерии. Действительно, трудно…

Но раздумывать некогда. Надо без промедления выполнять боевое задание.

Бегу к своим танкам. По пути соображаю: от фаустников прикроемся пулемётами, а что делать с артиллерией — сообразим по обстановке.

Итак, моя рота отправляется первой. Я решил создать штурмовую группу из взвода танков, батареи самоходных орудий и взвода автоматчиков. Через несколько минут наш отряд был уже в дыму и пламени горящих улиц.

На Уферштрассе завязался ожесточённый бой. Стволы орудий накалились, мокрая от пота одежда прилипла к телу, лица почернели от порохового дыма.

Продвижение соседней справа части задержалось, и этот фланг в районе Берлинерштрассе оказался у нас открытым. Немцы бросили сюда до роты автоматчиков и фаустников. Они заняли верхние этажи на одном из перекрёстков Кауэрштрассе.

На помощь моей штурмовой группе пришла основная часть роты, которая прикрыла нас огнём.

Я выхожу из танка. Со взводом автоматчиков мы врываемся в верхние этажи зданий и вступаем в рукопашную схватку. Танкисты, увидев своего командира, действующего с пехотой, бросились с гранатами и автоматами нам на подмогу. Механик-водитель Гахушвян схватил одного фаустника за шиворот и выбросил его в окно с третьего этажа. Другого фаустника, подвернувшегося мне под ноги, я изо всей силы стукнул сапогом в живот. Немец заорал благим матом и, лёжа, поднял руки кверху.

Вскоре взвод автоматчиков выбил немцев со второго этажа. Танкисты младших лейтенантов Павленко и Лебедева, прикрывая автоматчиков, уничтожали огнём гитлеровцев, засевших в соседнем здании. Поднялось облако дыма и пыли. Воспользовавшись этим, танкисты ворвались на Шарлоттенбургштрассе, идущую по берегу Ландвер-канала.

Ещё двести метров, и цель будет достигнута!

В последнем квартале нас встретил огонь оборонявших переправу пушек и миномётов. Запрашиваю командира взвода гвардии лейтенанта Павлова:

— Сумеете смять эти пушки?

— Сомну, — ответил коммунист Павлов.

Даю команду:

— Мы вас прикроем огнём, а вы на полном — вперёд!

Открываем шквальный огонь по вражеским батареям. «Тридцатьчетвёрки» лейтенантов Павлова, Сурова и Делянова устремились к переправе, оборонявшие её гитлеровцы стали разбегаться. Мгновение — и мощные гусеницы советских танков превратили немецкие орудия и миномёты в груду лома.

Через несколько минут подоспели остальные танки нашей роты, а затем главные силы гвардии майора Бийма.

Переправа была взята.

Лейтенант МИЧУРИН Через завал

Наступая с севера, районом Веддинг, наши танки прорывались к центру Берлина, к Тиргартену, навстречу наступавшим с юга танкам генерала Катукова. 29 апреля, когда мы вышли на Шульцштрассе, нам приказано было проскочить Трифтштрассе, ворваться в Тегелерштрассе и к исходу дня перерезать железную дорогу, идущую через канал реки Шпрее.

Я немедленно вызвал к себе командиров взводов, чтобы вместе с ними разведать местность. Низко пригибаясь к земле, мы побежали позади домов садом, заваленным срубленными в цвету вишнёвыми и яблоневыми деревьями, и убедились, что танки надо вести в обход, минуя Трифтштрассе, которую немцы усиленно обстреливали и где нам предстояло делать лишние развороты. Из-за дощатого забора хорошо видна была Тегелерштрассе. Путь к ней преграждали устроенный немцами завал и поставленная впереди него поперёк мостовой трамвайная платформа.

Справа и слева от нас разгорался бой.

На Шульцштрассе к танкам мы возвращались тем же путём через сад, который немцы вырубили для увеличения сектора обстрела.

— За мной, вперёд! — подал я команду и опять побежал через сад, пересёк Трифтштрассе и залёг у углового дома, чтобы лучше осмотреть завал, из-за которого немцы вели огонь.

Когда подошёл передний танк младшего лейтенанта Ширшова, я приказал открыть пулемётный огонь по угловым домам, стоящим по бокам завала, и пушечный огонь по самому завалу.

Раздались первые выстрелы. Кирпичная пыль затянула улицу сплошной пеленой. Пользуясь этой своеобразной завесой, я подвёл танк Ширшова к завалу и приказал автоматчикам снять трос, прицепить его к правой стороне трамвайной платформы и оттянуть её в сторону. Это было сделано быстро. Скрежеща о мостовую, платформа подалась. В образовавшемся проходе я увидел врытые в землю три металлические балки. Пройти через них танки не могли. Тогда я отыскал минёров — они были среди автоматчиков — и велел подорвать балки.

Три раза под огнём противника принимались минёры за это трудное дело. Наконец, две балки им удалось подорвать; третья же, обращённая свободным концом в сторону немцев, по-прежнему стояла на нашем пути.

Но танкистов уже нельзя было сдержать. Они были полны решимости одолеть этот проклятый завал.

Танк Ширшова двинулся на первой скорости. Вот он подошёл к балке и, поднимаясь на неё, встал на дыбы. Трудно передать моё волнение в эти секунды. Ведь немцы могли легко расправиться с машиной. Но в следующее мгновение я увидел, что передняя часть танка стала опускаться, а задняя поднялась и не касалась уже асфальта. Под тяжестью машины балка согнулась, и танк рванулся вперёд. За танком Ширшова завал преодолели и танк младшего лейтенанта Баркова и все остальные.

Жаркий бой завязался на улице. Огонь немцев был столь сильным, что продвижение автоматчиков по Тегелерштрассе к каналу приостановилось. Особенно сильный обстрел немцы вели из правого углового дома, стоявшего у железной дороги, из-за железнодорожной насыпи и из-за завала, возведённого под железнодорожным мостом.

Через связного я отдал приказание подтянуть тяжёлые самоходные орудия и открыть огонь по пунктам, откуда стреляли немцы. Танки же продолжали борьбу с фаустниками, укрывавшимися на чердаках и в подвалах домов.

Немцы не могли противостоять нашему натиску. Спустя короткое время автоматчики получили возможность двигаться вперёд. Я приказал им тщательно прочёсывать дома, дворы и подвалы. Мы продвигались вперёд при поддержке самоходок. Вслед за нами шли артиллеристы.

К концу дня улица Тегелерштрассе была занята и железная дорога перерезана.

Гвардии старший лейтенант ОСЕТРОВ Переправа у Шарлоттенбургского парка

Наша танковая часть наносила удар с северо-запада. Мы пересекли канал Берлин-Шпандауэр и обогнули Сименсштадт.

Немцы упорно цеплялись за каждый дом, за каждый угол. Казалось, что нет окна, откуда не стреляли бы автоматчики, откуда немцы не бросали бы фаустпатронов. Мотострелковый батальон с боями занимал улицу за улицей.

Ночью мы вышли на северный берег Шпрее. Перед нами лежала в граните чёрная река.

Ещё недавно здесь высилась дуга огромного моста, противоположный конец которого уходил в Шарлоттенбургский парк. Теперь мост был взорван. Обломки пролётов лежали в воде. Ширина реки в этом месте — метров шестьдесят.

Командир батальона гвардии капитан Косов, присев у развалин кирпичной стены, углубился в развёрнутый перед ним план Берлина.

Из раздумья капитана вывел голос старшего сержанта Швачко.

— В чём дело?

— Разрешите переплыть на тот берег, и я приведу лодку. Я уже всё высмотрел.

— Ну что же, — согласился Косов, — хорошее дело.

Капитан вызвал к себе пулемётчика Зайнутдинова.

— Сейчас Швачко поплывёт на тот берег. Устройтесь с ручным пулемётом поудобней и ждите. Как только немцы начнут стрелять, бейте по их огневым точкам. Только глядите, получше замаскируйтесь, а то и вас собьют, и Швачко погубите.

Швачко пробрался к берегу, разделся, бросился в реку и быстро поплыл. На поверхности видна была только голова, временами пловец вовсе скрывался под воду. Смельчак уже был на середине реки, когда метрах в трёх от него стали вздыматься фонтанчики. Зайнутдинов взял на прицел огневую точку противника и заставил её замолчать. Немцы стали обстреливать старшего сержанта из другой точки, но Зайнутдинов и её обнаружил и залил огнём.

Швачко уже был на берегу и торопливо отвязывал лодку, когда немцы нащупали Зайнутдинова. Вокруг пулемётчика стали ложиться пули, и надо было немедленно менять позицию. Он стал было уже отползать, по вдруг почувствовал сильный толчок в левое плечо. Из раны струилась кровь, рубаха намокла и липла к телу. Мучила резкая боль, но уходить было нельзя: Швачко уже плыл обратно, таща за собой лодку, и нужно было его прикрывать. Забыв о ране, Зайнутдинов плотно припал грудью к земле и открыл огонь по окнам дома, откуда били вражеские автоматчики.

Плыть Швачко было очень тяжело. Вокруг него то и дело свистели пули, но он видел, что пулемёт, у которого лежал истекающий кровью Зайнутдинов, беспрерывно ведёт огонь, и это придавало ему силы. В конце концов вражеские автоматчики замолкли.

Вот уже и берег. Швачко закрепил цепь лодки и юркнул в развалины каменного дома. Товарищи быстро укутали его в шинель, напоили спиртом. Капитан крепко расцеловал героя.

Через час-полтора две роты автоматчиков, переправившиеся на пригнанной Швачко лодке, были уже на противоположном берегу Шпрее, в Шарлоттенбургском парке.

Капитан А. ФОМЕНКО На Бреслауэрштрассе

Торопливо схожу, почти сбегаю в полутёмный подвал, еле освещённый свечой.

— Товарищ майор! Прибыл командир батареи дивизионной артиллерии, назначенный поддерживать ваш батальон.

Майор Яковлев, не теряя времени, знакомит с обстановкой и ставит по карте задачу.

— Батальон наступает вдоль Шпрее по Бреслауэрштрассе… К исходу 29 апреля должен выйти в район Александерплац… Вот здесь! — Он обводит карандашом несколько прямоугольников на карте и продолжает: — Ваша задача неотступно следовать и поддерживать огнём 9-ю роту… Связь по телефону!..

Повторив задачу, прощаюсь и торопливо иду к выходу. На улице стрельба. Немцы засели в нескольких больших домах и поливают Бреслауэрштрассе пулемётным огнём.

«Хватит работёнки!» — думал я и привычно фиксировал ближайшие огневые точки немцев.

Было немного страшновато выходить на обстреливаемую улицу, но раздумывать было некогда, и я побежал. Тотчас же пронзительно визгнули рядом немецкие пули. Я пригнулся, но продолжал бежать. Я был уже совсем близко от тёмной арки, когда в пяти метрах тяжко грохнул взрыв фаустпатрона. Меня швырнуло взрывной волной об стену, и я ненадолго потерял сознание. Очнувшись, ощупал себя. Лицо и руки в крови, но, кажется, ничего серьёзного. Я поднял голову, пулемётная очередь снова прижала меня к асфальту.

«Надо бежать, — подумал я, — не то не успею поставить задачу батарее».

Я вскочил и снова побежал. Теперь я бежал короткими перебежками, то прячась на минутку за выступами стен, то забегая отдышаться в подъезды разрушенных домов. Батарея стояла у железнодорожного моста. Ознакомив людей с обстановкой, я приказал выкатить два орудия за угол прямо на улицу и хорошенько прочесать дома, откуда отстреливались немцы.

Первым открыло огонь орудие Героя Советского Союза сержанта Тяпушкина. Надо было видеть, как работали артиллеристы. Пули свистели около них, но это словно подхлёстывало номера. Я указал им замеченные мною огневые точки, и через минуту их не стало. Ещё и ещё выстрелы, и одна за другой стали смолкать и скоро совсем смолкли ещё четыре огневые точки немцев. Над домами, куда били орудия, поднялись клубы дыма, дождём валились кирпичи, сыпалась штукатурка… Ещё несколько минут, и можно было разглядеть, как в разных местах улицы стали подыматься бойцы девятой роты. Они шли почти открыто, на ходу поливая из автоматов окна домов. Ответный огонь врага смолкал. Лишь где-то правее, там, где стояли наши танки, были слышны взрывы фаустпатронов…

Задача была выполнена. Пехота пошла вперёд.

Я бросился к отважным орудийным расчётам, не помня себя от радости. Мне хотелось (и я был готов это сделать) расцеловать их за точную и хорошо слаженную работу. Ведь это были мои расчёты! В этот момент я вместе с ними торжествовал победу. Я понимал, что впереди ещё много дела, но сейчас-то была победа!

Но как раз в тот момент, когда я был уже у орудий, мы увидели солдата. Он бежал вдоль улицы, не обращая внимания на пули. Это был танкист — высокий, плотный, весь измазанный в масле. Он тяжело дышал, но ещё на ходу стал объяснять, что из четвёртого этажа дома, уже захваченного нами, немцы бросают фаустпатроны и не дают двинуться нашим танкам.

Он указал мне это место. Там уже пылал один из наших танков, зажжённый фаустниками. Вся беда, говорит он, в том, что ни одна боевая машина не может пройти под аркой через узкие ворота, чтобы добраться до осиного гнезда. Положение было затруднительное. Чтобы выдвинуть туда орудие, надо ослепить уцелевшие огневые точки немцев. Но как это сделать? В этот миг я увидел, как второй танк выстрелил из пушки. На минуту всё вокруг него исчезло в облаке белой известковой пыли, поднятой взрывом. И меня словно осенило.

— Вот если бы ваши ребята сделали ещё пяток таких выстрелов по грудам щебня, — сказал я, — то тогда можно было бы подкатить орудие…

— За этим дело не станет, — обрадованно сказал танкист. — Не пять, а десять раз бабахнем.

И он, довольный, побежал к танкам.

Я приказал расчёту приготовиться. Номера бросились к орудию. Через две минуты танк открыл огонь из пушки по грудам щебня. Над тем концом улицы, где еще были немцы, поднялись огромные клубы известковой пыли, в которой скрылись дома и вся улица. Я дал знак, и расчёт быстро покатил орудие к арке. Ещё минута, и орудие исчезло в её темной дыре. Обнаружить цель было недолго. Вместе с грохотом очередного фаустпатрона грянул первый выстрел моей пушки. Из окна четвёртого этажа полетели кирпичи, посыпалась штукатурка. Ещё несколько выстрелов, и рядом, в уцелевшем окне, показалась рука, размахивающая чем-то белым. Я приказал прекратить огонь.

Немецкие солдаты, подняв высоко руки, вышли из дома.

Эпизоды боев за Александерплац

Мы пробиваемся к центральной площади Берлина — Александерплац. Немцы закрепились на перекрёстке двух больших улиц. Они опоясали его баррикадой, преграждая путь нашим танкам и пехоте. Огневых точек врага не видно, но чувствуется, что они притаились где-то здесь, в люках подвалов, у разбитых окон, на крышах и чердаках прилегающих домов.

Действительно, едва наша пехота показалась на широкой улице, как неожиданно ожили и баррикада, и прилегающие к ней дома. Отовсюду вдруг загремели пулемётные и автоматные очереди, засвистели мины и фаустпатроны. Мгновенно вся улица заволакивается клубами дыма и известковой пыли.

Задачу ликвидировать огневые точки врага и обеспечить дальнейшее продвижение пехоты получает командир батареи гвардии старший лейтенант Яшин. Он вызывает к себе командиров орудий старших сержантов Гончаренко и Зыкина. Оба, бывалые воины, участники уличных боёв в Сталинграде, с первых слов понимают командира. Некоторое время они молча рассматривают затихшую баррикаду и улицу, что-то прикидывая в уме.

— Разрешите доложить, товарищ старший лейтенант! — говорит, наконец, Гончаренко. — Отсюда мы фашистов не достанем, придется менять позицию… Пока светло, они нам не дадут выкатить орудия. Разрешите начать с темнотой?

— В вашем распоряжении вся ночь, но утром пехота должна пойти. Понятно?

— Понятно, товарищ старший лейтенант! Утром пехота пройдёт…

В полночь разведчик Липчевский принёс данные о расположении огневых точек врага и сказал, что нашёл подходящее место для огневых позиций. Пушки были отцеплены от машин, и расчёты осторожно покатили их по улице вслед за разведчиком. Катили около двадцати минут, пока Липчевский не подал знак остановки.

— Здесь! — тихо сказал он. — Место хорошее, стрелять можно в двух направлениях…

Расчёты бесшумно принялись за оборудование огневой позиции. Задолго до рассвета всё было готово. Расчёты заняли свои места. Неожиданно слева раздалась короткая очередь автомата. Пули ударили по щиту орудия Гончаренко. Судя по рикошету, немцы стреляли из пятиэтажного дома, что был впереди в двухстах метрах, оттуда же ударила вторая, более длинная, очередь. Немцы стреляли трассирующими пулями.

— Показывает, гад, — выругался Гончаренко.

Действительно, с той же стороны ударил тяжёлый крупнокалиберный пулемёт. Вражеские пули зарикошетировали на мостовой в двух метрах от орудий. Опытный глаз разведчика уже определил месторасположение вражеского пулемёта. Ещё две очереди, и оно засечено окончательно: пулемёт бьет из окна второго этажа правого углового дома. В предрассветной мгле видны даже вспышки огня. Короткая команда Гончаренко, и один за другим гремят три выстрела. Угловой дом заволакивается дымом, веером летят кирпичи, рамы, и вражеская точка смолкает. Ещё некоторое время расчёт выжидает, но пулемёт больше ничем не обнаруживает себя…

— С одной кончили! — удовлетворённо говорит Гончаренко. — Показывай, где спаренный пулемёт! — говорит он разведчику.

Липчевский показывает, Гончаренко подаёт команду, и пушка открывает огонь по новой цели. Второе орудие старшего сержанта Зыкина пока молчит: оно не обнаружено немцами и приберегается для более подходящего момента. Скоро одна за другой уничтожаются ещё две огневые точки немцев. Но то ли немцы опасались преждевременно обнаружить свою систему огня, то ли берегли патроны, — отвечали они очень редко. Совсем рассвело. Вскоре сзади показались наши танки и самоходки. Расчёты изготовились к открытию огня. Наблюдатели и разведчики впились глазами в перекрёсток, чтобы быстро засечь огневые точки, как только враг откроет огонь. Но немцы молчали. Один танк, с хода ведя огонь по баррикаде, быстро пошёл вперёд. Он уже миновал наши пушки и стал приближаться к перекрёстку, когда вдруг разом ожило несколько огневых точек врага. Слева заговорил второй крупнокалиберный пулемёт. С чердака того же дома полетели фаустпатроны. Грохнули взрывы гранат, заговорили ручные пулемёты. Танк сразу исчез в облаках чёрного дыма и пыли…

Старший лейтенант Яшин быстро распределил обнаруженные цели и, убедившись, что расчёты навели пушки, скомандовал:

— Первое и второе орудия по заданным целям… беглый огонь!

Пушки грянули одновременно. Баррикада и прилегающие дома оделись в клубы дыма. В воздух полетели кирпичи, куски дерева, штукатурка. Сразу в двух местах обвалился угол дома и появились языки пламени.

Пушки продолжают бить. Оживают всё новые и новые вражеские огневые точки. Мимо расчётов, лязгая гусеницами, пронёсся обратно наш разведочный танк. Он был невредим. Словно обрадовавшись его возвращению, открыли огонь и обе наши самоходки…

Пятьдесят минут не умолкают пушки Гончаренко и Зыкина. Свистят вражеские пули, рвутся фаустпатроны, но никто, даже раненые, ни на минуту не покидает места. Одна за другой смолкают огневые точки врага. Жарко горят зажжённые артиллеристами угловые дома. Два наших танка, сопровождаемые бегущей за ними пехотой и самоходками, проносятся мимо закопчённых артиллеристов и, преодолев вражеские баррикады, начинают штурм горящих домов. Артиллеристы прекращают работу.

Позади орудий, приткнувшись к стене, стоит разведчик Липчевский, рядом с ним здоровенный немец.

— Где ты его выскреб? — спрашивает наводчик Долгоберидов, вытирая с лица пот рукавом гимнастёрки.

— В подвале сидел, пробовал достать вас из автомата, но я зашёл к нему сзади, стукнул по голове и пригласил сюда, — говорит Липчевский.

Гвардии старшина А. БАНДРОВСКИЙ.

На одной из улиц, выходящих к Александерплац, командир нашего батальона капитан Новохатько подозвал к себе командира взвода разведки старшего лейтенанта Середа.

— Надо проверить вон тот немой дом! — сказал он.

Дом этот находился на пути наступления батальона. Из него никто не стрелял, но у командира было подозрение, что в этом доме фрицы притаились, чтобы ударить нам в тыл.

Через несколько минут, ознакомив разведчиков с задачей, старший лейтенант скрытно вывел взвод к улице, которую надо было перебежать под огнём противника, чтобы добраться до подозрительного дома.

В разведку пошли десять человек, в том числе был и я. Первым двинулся старшина Шапошников. Пригнувшись, он одним броском перебежал улицу и исчез в пробоине стены. Несмотря на сильный огонь, открытый фашистами, за Шапошниковым побежали все разведчики. Едва мы начали осмотр первого этажа, как сзади раздался сильный взрыв и грохот обвала. Старшина, не прекращая осмотра, послал туда двух бойцов посмотреть, что случилось. Они скоро вернулись и доложили, что попаданием снаряда разрушена стена, которая завалила выход из здания. Это никого не обескуражило, и взвод, разбившись на две группы, продолжал осмотр. В угловой комнате схватили фаустника. Около него была куча мин. Фаустник признался, что во втором этаже засада. Действительно, едва мы стали пробираться туда, как сверху скатились по лестнице две ручные гранаты. Старшина Акинин спокойным движением ноги отбросил их в стороны, и они разорвались, не причинив нам вреда.

Тут, у лестницы, мы заняли оборону. Надо было срочно донести комбату об обнаруженной засаде, между тем выход из дома на улицу был завален. Решили попробовать пробраться через железные ворота, выходившие на смежную улицу. Правда, они были заперты и находились под огнём немецкой баррикады, но другого выхода не было.

Донесение было приказано доставить бойцу Десяткину. Он взял с собой длинный шнур, две ручные и одну противотанковую гранаты и по-пластунски пополз к воротам. На помощь ему пополз боец Сучков. Они прикрепили гранаты к висевшему на воротах замку, соединили шнур с кольцом и вернулись обратно. Через минуту раздался взрыв. Ворота были открыты. Десяткин опять пополз, потом одним броском перебежал улицу и исчез в развалинах дома, на той стороне.

Несколько раз немцы пытались выбить нас из дома, но мы отбрасывали их огнём автоматов. Потом появился вернувшийся от комбата Десяткин и сказал, что на штурм этого дома идёт стрелковое подразделение, а разведчикам дано новое задание.

Гвардии сержант В. СОРОКИН.

Командир батареи гвардии капитан Демидов получает приказание огнём прямой наводки поддержать движение пехоты. Орудийные расчёты быстро прицепляют пушки к автомашинам, и батарея мчится по центральной улице к Александерплац.

Впереди машина шофёра Настенко. На перекрёстках улиц и в отдельных домах, мимо которых мчатся машины, ещё гремит стрельба. Но опытный водитель, воевавший в Сталинграде, уверенно ведёт машину. Расчёты отстреливаются из автоматов.

Становится горячо. Повсюду дымятся пожары. Где-то здесь должен быть наш рубеж. Машины останавливаются. Неожиданно по ним открывается частая стрельба. У самых машин рвутся мины. Капитан быстро ориентируется. Оказывается, что здесь немцы, прорвавшиеся из соседнего квартала. Он подаёт команду, и машины начинают быстро разворачиваться обратно. Первой развернулась машина гвардии сержанта Яковенко. Часть бойцов по команде капитана уже соскочила на землю и отстреливается из ближайших укрытий. Вслед разворачиваются и остальные машины. Неожиданно передняя машина Яковенко останавливается, загородив узкий проезд. Водитель тяжело ранен. Немцы усиливают огонь… Останавливаются и остальные машины. Их водители тоже выведены из строя. Около них рвутся ручные гранаты и фаустпатроны…

К остановившейся машине Яковенко бежит Настенко. Не обращая внимания на убийственный огонь неприятеля, он заводит мотор, вскакивает в кабину и садится за руль. Рядом у стены разрывается фаустпатрон. Машину заволакивает дымом. В тот момент, когда она уже двинулась вперёд, второй фаустпатрон попадает в самую машину. Водителя взрывом выбрасывает из кабины, и он, оглушённый, падает на мостовую…

Настенко с трудом поднимается, бежит ко второй машине и даёт полный газ. Машина срывается с места и скоро исчезает за углом. Туда же спешит и её орудийный расчёт… Через две минуты снова показывается Настенко. Он подбегает к третьей машине и под неприятельским огнём выводит её на укрытую огневую позицию. Через минуту оттуда звучат первые выстрелы наших орудий. Разрывы снарядов вносят замешательство в ряды противника. Пользуясь этим, отважный Настенко пробирается к своей машине и выводит её вместе с орудием из огня. Пушку Яковенко расчёт укатывает на руках.

Вскоре убийственный огонь четырёх пушек делает своё дело: немцы отходят. Батарея выдвигается вперёд на новые позиции и продолжает беглый огонь.

Всю ночь отважный водитель один поочерёдно работал на трёх машинах, перебрасывал орудия с одних позиций на другие.

Гвардии сержант А. ЛЕЩУКОВ.

Всё тесней смыкается кольцо вокруг немцев, обороняющихся в центре города. Вот уже и мрачная громада полицей-президиума. Его громоздкие сообщающиеся корпуса с внутренней тюрьмой, большими пристройками и колодцами-дворами занимают целый квартал у Александерплац.

Моя рота получила приказ штурмовать эти здания, но большая группа неприятеля засела в подвале одного дома и огнём пулемётов и фаустпатронов преградила нам выдвижение на рубеж атаки. Положение осложнялось тем, что дом и особенно подвал нельзя было достать даже артиллерией…

Незадолго до начала штурма ко мне обратился старший сержант Иванов с просьбой выделить ему трёх бойцов, с которыми он попытается ликвидировать немцев, стреляющих из подвала. Ознакомившись с его планом, я дал разрешение.

Старший сержант с тремя автоматчиками пробрался через пролом в стене и скрылся в соседнем доме. Немного спустя они появились среди развалин, ползком пробираясь к дому, где засели фаустники. Их заметили немцы из здания полиции и открыли огонь. Но смельчаки продолжают ползти. Вот они уже совсем близко от цели. В это время пуля ранит старшего сержанта. Он задерживается лишь на несколько минут, чтобы перевязать себя, и снова ползёт, напрягая силы… Еще немного, и вся группа исчезает за рухнувшей стеной.

Превозмогая боль, Иванов первым поднимается на ноги и бросает гранаты в окно подвала, из которого только что прозвучала очередь пулемёта. Вслед за ним бросают гранаты автоматчики Табунюк, Гончарук и Евченко. Они одновременно врываются в подвал через окна и в упор расстреливают немцев. Короткая схватка, и одиннадцать уцелевших гитлеровских головорезов бросают оружие, поднимают руки.

Гвардии капитан М. ДАВЫДОВИЧ.

Бой на улице.

Командиру роты гвардии старшему лейтенанту Балабкину перед штурмом здания полиции приказано было захватить соседний дом, занятый немцами, из которого они простреливали все подступы к главным корпусам. Для прикрытия роты он назначил мой пулемётный расчёт. Выполняя задание, я вместе с расчётом скрытно пробрался в соседний дом и, заняв позицию в окне второго этажа, открыл огонь по дому, где сидели немцы. Мы расстреливали их огневые точки не только из станкового пулемёта, но также и из автоматов. В это время рота во главе со старшим лейтенантом Балабкиным бегом преодолела опасный участок и ворвалась в дом.

Немцы открыли огонь по моему пулемёту, когда наши были уже в доме напротив. Я приказал наводчику Кондрову быстро сменить позицию, перенести пулемёт на первый этаж. Только он выполнил моё приказание, как немцы увидели нас, и большая группа бросилась на пулемёт.

Выждав несколько секунд, я скомандовал: «Огонь!»

Кондров выстрелил из пулемёта в упор по противнику. Его помощник боец Шепило и я одновременно открыли огонь из автоматов. Фашисты заметались, падая под нашими пулями.

Гвардии сержант И. ПЕСЧАНСКИЙ.

Едва подразделения гвардии майора Илсакова двинулись в атаку на здание полицей-президиума, как на них обрушился сосредоточенный огонь. Это был форменный шквал свинца и стали, который грозил смести всё живое. Казалось, атака должна была захлебнуться, едва начавшись. Но в этот критический момент на мостовой появляется гаубица нашего дивизиона, поддерживавшего батальон. Командиром орудия был гвардии старший сержант коммунист Легких. Пренебрегая смертельной опасностью, расчёт выкатывает орудие на открытую позицию и в упор открывает беглый огонь по зданию полиции. Одновременно вступают в действие станковые пулемёты. Огонь фашистов сразу слабеет. Один за другим, не переставая, гремят выстрелы отважного расчёта. В воздух взлетают груды кирпича, вывороченные балки, земля, хороня под собой немцев…

Ещё минута, и залёгшая пехота подымается в атаку. Бойцы бегут стремительно во весь рост. Опасный участок уже пройден. В подъезд и окна летят ручные гранаты. Ещё мгновение, и бойцы врываются в здание…

Начинается рукопашный бой в коридорах и на лестницах.

На соседнем участке, у центрального корпуса тюрьмы, противник сопротивлялся ещё ожесточённее. Этот массивный корпус был очень выгодным для обороны всего здания полиции. Из него простреливались все подступы к зданию со стороны Александерштрассе. Пехота не выдержала убийственного огня и залегла.

В это время в наш дивизион прибыл заместитель командира полка гвардии майор Орябинский. Поставив нам задачу, он вместе со мной, парторгом Рябоконь и комсоргом Морозовым отправился на батареи.

После бесед, которые мы провели с членами и кандидатами партии, коммунист командир батареи гвардии старший лейтенант Дергунов принял смелое решение. Он берёт с собой командира отделения разведки коммуниста Попова, двух бойцов и пробирается в дом, находящийся против окон здания тюрьмы. В нём ещё отсиживается группа немецких фаустников. В происшедшей схватке смельчаки уничтожают немцев. Дергунов ранен, но это не останавливает его. Вместе со своими бойце ми отважный офицер прорывается на третий этаж и открывает из окон стрельбу по огневым точкам в тюрьме.

Пользуясь этим, расчёт орудия гвардии старшего сержанта Легких выкатил на улицу заранее подготовленную гаубицу и открыл беглый огонь по зданию тюрьмы. В течение нескольких минут огневые точки врага, мешавшие продвижению, были уничтожены, пехота вновь бросается в атаку и на этот раз врывается в здание.

Гвардии майор СТРАТУЛОТ.

Штурм здания полицей-президиума происходил ночью с разных сторон. По сигналу командира батальона капитана Новохатъко наша рота под командой лейтенанта Алфёрова первой начала выдвижение на рубеж атаки. Улица была ярко освещена огнём горевших танков, и немцы сразу обнаружили перебегавших бойцов и открыли по ним сильный пулемётный огонь. Несмотря на это, командиру роты удалось с десятком бойцов ворваться во двор через ворота. Остальные во главе с лейтенантом Симохиным, подобравшись под защитой забора к зданию, закидали гранатами окна и полезли в них. Первым полез сержант Гончаров, за ним лейтенант Симохин с остальными бойцами. Сразу же в комнатах и коридорах загремели взрывы ручных гранат и автоматные очереди…

Немцы отступали в верхние этажи. Часть скрылась в подвалах. Оставляя у входов в подвалы охрану из пулемётчиков, рота продолжала прочёсывать здание. Вдруг мы услышали, как кто-то впереди закричал по-русски: «Немцы, немцы!..» Мы в недоумении остановились, приготовив автоматы и гранаты. Лейтенант Симохин крикнул:

— Кто идёт?

В ответ мы услышали:

— Свои!.. Алфёров.

Это был командир роты лейтенант Алфёров со своей группой. Им удалось ворваться в здание со стороны двора…

Через некоторое время, продвигаясь дальше, мы соединились с ротой гвардии старшего лейтенанта Балабкина, которая ворвалась в здание несколько позднее нас с противоположной стороны. Командир батальона капитан Новохатько сказал нам:

— Отлично, товарищи! Одно дело сделали!

Гвардии старшина К. БЕКБАУ.

Несмотря на то, что после упорных боёв пехота заняла 28 апреля южную часть Александерплац и пала последняя твердыня неприятеля в этом районе — здание полицей-президиума, немцы продолжали сопротивляться в северной части площади. Они закрепились в метро и прилегающих к нему домах и держали под обстрелом всю площадь, не давая нашим подразделениям продвигаться к Александровсксму вокзалу. Станция метро стала для них опорным пунктом. В подземельях станции укрывалась значительная группировка противника с сильными огневыми средствами.

Днем 29 апреля мне было приказано подготовить штурм этого опорного пункта огнём своих орудий. Стрелять можно было только прямой наводкой, находясь под огнём противника.

Для выполнения задачи я назначил расчёт командира орудия гвардии старшего сержанта Кузьмова. Ещё до того как выкатить гаубицу на позицию, я, как обычно, организовал своими средствами надёжное огневое прикрытие. Для этого свободные бойцы остальных расчётов были выдвинуты в укрытые места неподалеку от гаубицы. Каждый боец получил для обстрела определённые огневые точки, угрожавшие орудию.

По моему сигналу они открыли сильный пулемётный и автоматный огонь. Под этим прикрытием расчёт старшего сержанта Кузьмова выкатил орудие и стал бить по врагу.

Полтора часа гаубица Кузьмова вела непрерывный огонь. Ствол и рабочие части нагрелись до того, что обжигали руки. Пот градом катился с бойцов. Подносчики еле успевали подносить снаряды.

В назначенный час в нашем тылу послышался шум заводимых моторов. Артиллеристы до предела усилили огонь. Справа заговорили другие орудия. Из-за развалин дома показались наши танки с автоматчиками на броне. Они быстро пересекли улицу и устремились к площади, с хода ведя огонь. Но не успели они покрыть и половины расстояния, как из полуразрушенных зданий и со стороны метро на них обрушился шквальный огонь немцев, стрелявших с новых позиций. В одну минуту площадь скрывается в клубах дыма. Танки вынуждены повернуть обратно. Один из них тянет на буксире горящую машину, разбитую прямым попаданием снаряда.

Артиллеристы ещё яростней начинают бить по ожившим на новых позициях огневым точкам врага.

Гвардии старший лейтенант А. ПАДУНОВ.

После неудачной атаки наших танков и пехоты стало ясно, что овладеть оставшейся частью Александерплац можно лишь после того, как будет ликвидирован основной оплот врага — станция метро.

Комсомолец младший сержант Яшагашвили, ординарец командира батальона Ишбулатова, тяжело переживавший, как и все бойцы, каждую задержку в продвижении по Берлину, ищет способа захватить полуразрушенную станцию метро. Надо поразить немцев дерзостью — решает он. Яшагашвили обдумывает свой план, сообщает о нём командиру батальона и просит разрешения действовать. План был действительно очень простой и дерзкий. Командир даёт разрешение отважному комсомольцу. Он хорошо знает Яшагашвили и уверен, что раз тот решил, то обязательно добьётся поставленной цели. Он внёс в его план лишь некоторые коррективы.

Яшагашвили сбросил с себя всё лишнее, взял автомат, запасные диски и, набив карманы гранатами, стремглав бежит к железной изгороди, ограждающей трамвайную линию от проезда улицы. За ним бегут сержант Маскарьян и ещё один солдат. Позади наготове телефонист с катушкой и аппаратом. Перепрыгнув через изгородь, комсомолец устремляется к входу в метро. Ещё на ходу он бросает туда одну за другой ручные гранаты. Они рвутся внутри здания. Почти сейчас же врывается туда и он сам. Стоя в дыму, Яшагашвили бросает ещё несколько гранат в глубь шахты и открывает огонь из автомата. Вслед за ним врываются сержант Маскарьян со своим товарищем. Они тоже бросают гранаты и, преследуя растерявшихся немцев, бегут за ними, в упор расстреливая врага из автоматов.

Телефонист с аппаратом и катушкой был ранен на улице в нескольких шагах от станции. Увидев эго, Яшагашвили бросился к нему. Не обращая внимания на огонь из соседних домов, он втаскивает раненого в метро, сам включает аппарат телефона в провод и докладывает комбату о захвате станции…

Гвардии подполковник КАЧТОВ.

В центре Берлина.

Наша пехота готовилась к атаке вокзала у Александерплац, а запас снарядов у моего орудия был на исходе. Вместе с комсоргом Морозовым я отправился организовать подачу их от машины. Только мы побежали за ними к железнодорожному мосту, где стояла машина, как попали под огонь автоматов. Мы оглянулись и увидели двух немцев, которые, обстреляв нас, побежали к дому у моста и скрылись в нём. Дом был окружён баррикадой. Недалеко от него были видны разбитая 76-мм пушка и трупы убитых около неё бойцов. Ещё дальше стояла 122-мм гаубица с огромной пробоиной в щите. Ясно было, что это дело рук немцев, засевших в этом доме. Вскоре выстрелами из него были убиты два моих солдата, подносившие снаряды к пушке. Надо было что-то предпринять, чтобы не сорвать артподготовку.

Я собрал несколько солдат, и, обстреляв окна дома, мы ворвались в первый этаж. К моему удивлению, там никого не было, хотя у окон валялись кучи стреляных гильз и рукоятки фаустпатронов. Только после тщательного осмотра я обнаружил рядом с подъездом вход в подвал. Вглядевшись, мы увидели свет. Я приказал солдатам метнуть туда несколько гранат, после чего мы ворвались в подвал.

Он был громадный и разделялся низкой каменной стеной на две половины. Одна была тёмной, а другая освещённой. В освещённой мы увидели несколько десятков немецких солдат. Они были полуоглушены взрывами. Я приказал им сдаться, но они угрожающе защёлкали затворами винтовок. Мы метнули в немцев ручные гранаты и выскочили обратно. Вслед нам полетели пули…

Я оставил наводчика Андреева и ещё одного бойца у входа в подвал, приказав им стеречь немцев, а сам побежал к машине. Подъехав на ней к орудию, я прицепил его к машине и развернул пушку против здания. Дав сигнал Андрееву, чтобы он возвращался к орудию, мы открыли огонь по дому из пушки. После нескольких выстрелов из подвала показались немцы с поднятыми вверх руками. Их было около ста человек…

Гвардии старший сержант М. ЛЕГКИХ.

Эпизоды боев за ратушу

28 апреля в 22 часа одновременное командиром штурмовой группы я получил приказ: завтра рано утром начать штурм ратуши и к вечеру выйти на реку Шпрее, захватить два моста и удерживать их до подхода наших частей.

Танковый батальон, которым я командовал, уже успел накопить в берлинских боях большой опыт по организации и ведению уличных боёв.

От здания ратуши, занимавшего площадь целого квартала, нас отделяли два квартала, а от мостов три квартала.

Офицерская разведка, в которой участвовали все командиры танков, уточнила расположение огневых средств противника в атакуемых кварталах, определила подходы к отдельным строениям. Каждому экипажу было дано направление и указано, какие огневые точки подавлять в первую очередь; каждый экипаж изучил штурмуемый объект и на основе личного наблюдения, и по специальным чертежам. При разборе всех возможных вариантов боя офицерский состав основательно проработал и таблицы управления внутри отряда, и таблицы взаимодействия с пехотой и артиллерией.

В это же время была проделана большая партийно-политическая работа — значение переправ для общего успеха боёв за Берлин стало ясно каждому бойцу.

Штурмовой группой руководил командир танковой роты лейтенант Новиков, молодой, энергичный, бесстрашный офицер, грудь которого украшали уже три ордена. Всё время штурма он был впереди своей группы, личным примером увлекая на героические подвиги всех танкистов и действующих вместе с ними пехотинцев.

Продвигаясь вперёд, танки занимали удобные позиции возле домов и всем своим мощным вооружением уничтожали огневые точки и живую силу врага. Сообразуясь с обстановкой, пехота штурмовой группы разбивалась на несколько мелких отрядов. Одни занимали выходы на двор и лестничные клетки; другие взбирались на верхние этажи, третьи спускались в подвальные помещения. Таким образом очищался каждый дом.

По мере нашего приближения к ратуше сопротивление врага становилось всё ожесточённее. Особенно густо были насыщены огневыми средствами, в частности, фаустпатронами и крупнокалиберными пулемётами, само здание ратуши и ближайшие подступы к нему. К тому же начался артиллерийский обстрел с флангов, в особенности с Фридрихштрассе, откуда вели огонь артиллерия и танки противника.

Настали минуты такого напряжения, что дальнейшее продвижение вперёд казалось немыслимым. Тогда командиру танкового взвода младшему лейтенанту Бондаренко была поставлена следующая задача: с тремя танками выйти на максимальной скорости к зданию ратуши и обеспечить захват его.

Под прикрытием интенсивного, огня артиллерии и танков взвод Бондаренко, ведя огонь с хода, выдвинулся вперёд, подошёл вплотную к ратуше и окутал всё здание дымовой завесой. Этим воспользовались основные силы штурмовой группы и группы обеспечения. Они ворвались в ратушу. Часть засевших здесь гитлеровцев была уничтожена, остальные с двумя генералами во главе взяты в плен.

В решающие моменты штурма танкисты взвода Бондаренко сражались с беспримерным мужеством. Танк, в котором находился он сам, был подбит фаустпатроном, Бондаренко тяжело ранило в голову. Истекая кровью, он продолжал расстреливать огневые точки немцев. При втором попадании снаряда в его танк герой был смертельно ранен и погиб; рука его так и застыла на спуске пулемёта.

Героически сражался экипаж старшего сержанта Догушева. Он с хода уничтожил пушку с прислугой, десятки огневых точек и до двадцати немецких солдат и офицеров. Будучи тяжело ранен, Догушев продолжал руководить своим экипажем при выполнении боевой задачи.

Экипаж старшины Полякова также отличился в этом бою: он расстрелял в упор бронетранспортёр, подбил самоходку и несколько огневых точек.

Захватив здание, мы быстро, с незначительными потерями в технике и живой силе, овладели обоими мостами и удерживали их до утра 30 апреля, когда подошли наши части. Вечером 29 апреля немецкая пехота при поддержке танков и артиллерии дважды пробовала контратаковать нашу группу захвата, но обе контратаки были отражены с большим для врага уроном.

Майор Д. СКВОРЦОВ.

Мы поддерживали батальон майора Шевченко, которому приказано было занять квартал на подступах к ратуше.

Я был заряжающим миномёта старшего сержанта Усманова, который наступал в составе штурмовой группы. Мы установили миномёт у перекрёстка улиц, быстро оборудовали огневую позицию и приготовились к открытию огня. Лёжа у миномёта, мы видели впереди нашей пехоты перебегавших немцев.

— Ну, что же, товарищ старший сержант, — сказал я командиру расчёта, когда всё было готово, — теперь бы закурить!..

Но закурить мне уже не удалось.

Усманов скомандовал открыть беглый огонь.

Мина за миной полетели из ствола. Цели были хорошо видны, и мы точно накрывали гитлеровцев. Под прикрытием нашего огня пехота начала продвижение вперёд.

Мы продолжаем вести огонь, чтобы не дать ожить вражеским пулемётным точкам. Подносчик Макаренко едва успевает подносить из укрытия и подавать мины. Комбат бежит вперёд. Вокруг свистят пули. Противник не жалеет огня. Откуда-то слева резанул пулемёт. Падает убитый наповал Борис Макаренко. Он только что поднёс очередной ящик. Мы залегли. Но едва я подымаю голову и посылаю очередную мину, как новая длинная очередь прижимает нас к мостовой. Убит раненый пехотинец, только что подползший к нам…

Мы лежим около миномёта, стараясь определить, откуда бьёт враг. Штурмовые группы продвигаются вперёд. Командиры групп сигналами требуют нашего огня. Мы понимаем их, но сделать ничего не можем. Огонь настолько силён, что нельзя поднять голову. Много мыслей мелькает в это время в уме. Но ясно одно: молчать больше нельзя, нельзя; надо продолжать огонь, хотя бы это стоило жизни… Вдруг неожиданно слышу рядом с собой автоматную очередь. Оказалось, что Усманов обнаружил, наконец, вражеских пулемётчиков и бьёт по ним из автомата. Не ожидая команды, я подымаюсь и одну за другой выпускаю мины. Пехота зашевелилась, снова продолжает движение. Неожиданно автомат командира расчёта смолкает, и сейчас же снова звучит длинная очередь вражеского пулемёта. Лёжа у миномёта, я испуганно смотрю на Усманова. Неужели убит?.. Но тут же облегчённо вздыхаю: оказывается, он меняет диск. Через минуту снова гремит его автомат. Я подымаюсь и снова выпускаю мину…

Так, под прикрытием автомата командира расчёта, я веду огонь по гитлеровцам. Они отстреливаются, но наши пехотинцы уже выбивают их из одного дома за другим, приближаясь к ратуше. Скоро вслед за ними меняем огневую позицию и мы.

Сержант М. КОСЕНКО.

Батальон капитана Бобылёва получил задачу пробиться к ратуше и совместно с батальоном Героя Советского Союза майора Алексеева овладеть этим опорным пунктом врага.

Несмотря на поддержку танков, самоходной артиллерии и других средств усиления, наступающих встретил такой шквал огня, что продвижение по улицам стало невозможным. Решено было пробиваться к ратуше внутри кварталов, делая проходы в стенах зданий. Вперёд двинулись сапёры. Под сильным огнём противника они закладывали тол и одну за другой взрывали стены зданий. Ещё не успевал разойтись дым от взрывов, как в сделанные проходы устремлялись штурмовые группы и после ожесточённой рукопашной схватки очищали от неприятеля здания и прилегающие дворы…

В начале второй половины дня подразделения закончили очистку соседних с ратушей кварталов и с двух сторон подошли к громадному старинному зданию. Едва только показались наши передовые подразделения, как из глубоких ниш многочисленных окон ратуши, из подвалов, с крыш и чердаков на наше подразделение обрушился ожесточённый огонь немцев.

Перед ратушей появляются наши танки. Они ведут огонь, одновременно ставя дымовую завесу… С восточной стороны прямой наводкой бьют наши тяжёлые самоходки. Несколькими выстрелами они разбивают тяжёлые железные ворота и делают громадные пробоины в стенах — проходы для пехоты. С северной стороны громят здание два тяжёлых танка. Они поливают окна огнём пулемётов. Начинают действовать и огневые средства нашей пехоты. Здание заволакивается густым чёрным дымом. По сигналу пехота со всех сторон устремляется в атаку…

Первым в здание ратуши врывается взвод лейтенанта Маденова. Вместе с отважным лейтенантом бегут бойцы Кондрашев, Крутченко, Кошпуровский и другие. Они закидывают вестибюль и коридоры ручными гранатами и завязывают рукопашный бой в глубине здания…

Коридор за коридором, комната за комнатой очищаются от неприятеля. Отовсюду гремят автоматные и пулемётные очереди, тяжко громыхают взрывы. Гитлеровцы отчаянно сопротивляются. Особенно жестоким становится их сопротивление во втором и третьем этажах. Каждую комнату и зал приходится брать с боя. Вот на лейтенанта Маденова набрасывается здоровый немец. Лейтенант изловчился и, выхватив из ножен фашиста кинжал, убивает им врага…

В одной из комнат четвёртого этажа засели немцы. В ответ на предложение сдаться они яростно отстреливаются. Тогда командир штурмовой группы приказывает сапёрам заложить тол. Мощный взрыв — и одна из стен рухнула, похоронив под собой врагов.

После двухчасовой ожесточённой рукопашной схватки внутри этого громадного здания на башне ратуши взвивается водружённое нами красное знамя.

Младший лейтенант К. ГРОМОВ.

Незадолго перед штурмом ратуши командир батальона вызвал к себе комсорга и поставил ему задачу отобрать комсомольцев, которые хотят первыми ворваться в здание.

Нас собралось семнадцать человек. Всем были указаны места, через которые мы должны были проникнуть в здание.

Я быстро побежал к назначенному окну, бросил в него противотанковую гранату и сейчас же после взрыва вскочил в окно. В комнате был железный ящик. Я лёг за него. Потом вижу: два немца заглядывают в дверь и что-то кричат. Короткой очередью из автомата я срезал обоих. В этот момент в окне появляются два моих товарища, и мы втроём устремляемся в коридор. Тут уже, оказывается, и другие наши бойцы есть.

Мы прорываемся к лестнице, расчищаем дорогу гранатами и автоматами, подымаемся всё выше и выше. Немцы, отстреливаясь, уходят на чердак. Мы понимаем, что они через чердак хотят улизнуть куда-то во внутренние дворы, и не отстали от них ни на минуту. Едва я подбежал к двери на чердак, как навстречу мне кидается с винтовкой немец. Но он не успел выстрелить — я убил его из пистолета. Все-таки борьба у этой двери продолжалась минут двадцать. Я боялся, что немцы улизнут с чердака, но, ворвавшись в него, мы увидели, что этот чердак перегорожен толстой стеной и немцам нет отсюда никакого выхода: одни сбились в противоположном конце, а другие мечутся из угла в угол. Мы залегли за ящиками с песком и открыли по ним огонь. Они не хотели сдаваться, и мы их всех уничтожили.

Младший сержант Н. НИКИТЧЕНКО.

Гвардии капитан В. ИЛЬИН Гаубицы продвигаются вперёд

Утро 30 апреля, как и все предыдущие, хмурое и холодное. Моросит мелкий дождь. Вместе с каплями дождя на землю падает пепел. Едкий дым от горящих зданий ест глаза.

Ночью наша артиллерия была переподчинена командиру стрелкового полка гвардии подполковнику Жеребцову.

Наши гаубицы находились в самом центре Берлина, в районе станции Берзе, и каждому орудию была поставлена задача разбить дом. Другим путем выбить фаустников и автоматчиков из зданий не было возможности. Артиллеристы сделали своё дело, и железнодорожная станция была с хода взята. Основные силы немцев откатились, но на перекрёстках улиц они оставили фаустников и автоматчиков, преграждавших продвижение танкам и артиллерии.

Наша пехота, где подвалами, где чердаками, а где просто перебежкой по дворам, продвинулась на два квартала и, встретив сильное сопротивление противника, остановилась. Нужна была поддержка танков и артиллерии. Танки двинулись было на помощь, но первые же три машины, дойдя до перекрёстка улицы, запылали, подожжённые немцами.

Пехота законно требовала поддержки артиллерии, но мы, скованные заградительным огнём противника, не могли двинуться с места. Между тем обстановка не позволила действовать с закрытых позиций — это не дало бы нужного эффекта. Действенной могла быть только прямая наводка. Гвардии подполковник Жеребцов потребовал любыми средствами продвинуть наши гаубицы.

Признаться, мне стало как-то не по себе. Я только что вернулся с одного задания — уточнял расположение каждого орудия. Я видел, что представляют собой улицы — это был ад кромешный. За два предыдущих часа я на своём пути каждую секунду встречался лицом к лицу со смертью и уцелел только благодаря счастливой случайности. И по этим улицам предстояло вручную выкатить гаубицы, протащить их к укрытию, где стоят автомашины, а затем, прицепив орудия, на полном ходу проскочить четыре квартала, простреливаемые немцами.

Но разве можно было промедлить хоть минуту с выполнением приказа?

И надо сказать, что орудийные расчёты проявили исключительное бесстрашие. При помощи канатов, а то и просто вручную, под беспрестанным обстрелом автоматчиков орудия были выкачены из простреливаемой улицы.

Но это только часть задачи. Предстояло самое трудное — проскочить под огнём четыре квартала и развернуть орудия к бою.

Чтобы не иметь излишних потерь, я отправил расчёты к месту будущего боевого порядка артиллерии пешком, в обход через проходы, проделанные пехотой, — из дома в дом, из подвала в подвал. Эту дорогу я знал отлично, так как ночью не раз пробирался к командирам дивизионов, находившимся в боевых порядках пехоты.

Затем я собрал шофёров. Их было восемь хороших, обстрелянных ребят. Всех их я близко знал, с некоторыми провоевал уже более трёх лет. Спрашиваю, кто берется проскочить первым.

Все молчат. Но молчание длилось недолго. Я слышу знакомый кавказский акцент:

— Моя машина пойдёт первой, товарищ гвардии капитан!

Это говорил красноармеец-шофёр Николай Григорьевич Марусидзе.

Отдаю приказ «По машинам», сам сажусь к Марусидзе в кабину. Оба молчим. Он спокойно завёл машину, молча посмотрел на меня и с рывка начал набирать скорость. За грохотом мотора выстрелы автоматчиков не были слышны, но то и дело появляющиеся в кабине пробоины показывали, что по нас стреляют. Благополучно проскочили два квартала. Вот впереди Шпрее, и нам надо повернуть направо… Впереди метрах в тридцати разорвался фаустпатрон. Еще секунда, и мы въехали в разостлавшееся при взрыве облачко дыма.

Вдруг Марусидзе слабо вскрикнул. Я только успел заметить пулевую пробоину в стекле и сильно побледневшее лицо шофёра. Руля из руки он не выпускал. Машина рванула ещё сильнее, виляя из стороны в сторону, проскочила тоннель под железнодорожным полотном, и мы оказались в районе расположения боевых порядков артиллерии прямой наводки.

Пушка была доставлена к месту.

Бойцы из орудийного расчёта поспешили к тяжело раненному Марусидзе. У него еще хватило сил выйти из кабины, но когда его принесли в укрытие, он потерял сознание и больше не приходил в себя.

Не суждено было этому пламенному патриоту торжествовать с нами в праздник Победы. Образ этого беззаветного героя навсегда останется в памяти у всех нас, свидетелей его подвига.

Майор В. ЕРМУРАТСКИЙ Один день

Желтовато-бурая пыль висит в воздухе. Небо застилает дым от горящих зданий. Мы с майором Черновым пробираемся по улицам Берлина в полк полковника Лобко.

Я доволен, что попаду к Лобко. Мы познакомились с ним еще в 1943 году на Кубани, во время ожесточённых боёв. Я хорошо помню Лобко как стойкого и храброго офицера, — помню, как любили его подчинённые. В соединении мне сказали, что Лобко уже в течение нескольких суток не выходит из боя. От КП, где нас напутствовали, до полка расстояние необычно короткое — всего каких-нибудь 200–250 метров. Но это, если бы можно было идти напрямик. Здесь же, в Берлине, где улицы насквозь простреливаются, приходится петлять, идти дворами, подвалами, ползти, плотно прижимаясь к стенам домов. По пути мы то и дело натыкаемся на десятки переплетённых проводов разного цвета, красноречиво свидетельствующих, как здорово насыщен участок нашими войсками и техникой. Да и вообще «ландшафт» мог только веселить сердце. Куда ни взглянешь — всюду наши самоходные орудия, танки «ИС», столь вдохновляюще действующие своим «пламенным авторитетом» на наших славных пехотинцев, да и вообще на всех нас.

Радость от изобилия техники несколько смягчает все неудобства нашего путешествия. Мы идём, спотыкаясь о кирпичи, перепрыгивая через железные балки, — впереди связной Гребенюк, позади майор Чернов.

Я чувствую по доносящемуся до меня пыхтению, что Чернову с его грузной комплекцией туговато приходится.

Уже совсем близко от цели Гребенюк вдруг приостанавливается:

— Товарищ майор, эту улицу надо как-нибудь побыстрее пробежать. Вот из того углового дома «он» все время стреляет.

Только мы успели прижаться к какой-то груде кирпичей, перемахнув одним духом улицу, как увидели брызги пыли, отлетевшие от стены. Это предназначавшиеся для нас пули ударились об стену. Благодетельная стена, спасшая нас от пули, оказалась глухой — дальше пути не было. Лишь у самого её основания чуть виднелось отверстие. Гребенюк проворно влезает в дыру, — видно, он уже не раз это проделывал. Я вижу, что лицо майора вытягивается. И действительно, как втиснуть ему свой мощный корпус в эту нору? Но я делаю вид, что всё в порядке.

— Ну, лезь скорее, — тороплю я Чернова.

— Нет, я уже как-нибудь проберусь улицей, а то ведь застряну.

— Да ты попробуй.

Чернов машет безнадёжно рукой, но всё же покорно ложится и каким-то образом втискивает плечи в дыру и затем действительно застревает. С большим трудом Гребенюк его вытаскивает за портупею.

— Ну, вот я тебе говорил, что застряну, — всё еще не веря, что уже пролез, ворчит Чернов, недовольно поглядывая на оторванный погон и желто-бурые от пыли брюки и гимнастёрку.

Лобко расположился со своим КП в подвале большой типографии.

Мы застали полковника Лобко склонившимся над планом Берлина. Рядом с ним примостился командир подразделения, приданного для усиления. Несмотря на толстые стены, выстрелы были хорошо слышны. На всех участках шли жаркие бои. Я знал, что всего лишь метрах в двадцати стрелки капитана Левицкого осаждают один дом. В углу подвала сидит у телефона замечательная девушка Аня Комарова. Учительница начальной школы, она пошла на фронт бойцом-телефонистом в тяжёлое для нашей Родины время. В горах Кавказа, на Днепре, на Днестре во время тяжких боёв она сутками не отходила от аппарата, и сквозь гул артиллерийской канонады и разрывы бомб слышался её ровный голос, передающий приказания или проверяющий других телефонистов. И здесь, в центре Берлина, она так же спокойно и точно выполняет свои обязанности. Я слышу, как она передаёт по телефону приказ командира линейного взвода о прокладке обходного провода. По-видимому, ей ответили, что провод там трудно проложить, потому что Аня насупила брови и резко сказала:

— А перебьют эту линию, тогда без связи сидеть будем? Командир взвода приказал немедленно проложить обходной провод, я передаю его приказ.

По тому как Лобко в разговоре несколько растягивал слова, я понял, что он чертовски устал. После тяжелой контузии, полученной Лобко еще на Кубани, он, когда уставал, начинал заикаться. Речь шла о большом железобетонном здании. Там, очевидно, засели отборные части противника, которые отчаянно защищались. На долю Лобко досталось несколько таких зданий, где размещались центральные правительственные учреждения.

— Так вот, — продолжал Лобко, — дунь, голубчик, и твоего огоньку.

Приведены в действие все виды огня. Вскоре из осаждённого дома стали выскакивать немецкие офицеры и солдаты с традиционными возгласами: «Гитлер капут!» Я услышал, как один солдат с перевязанной головой возмущённо сказал другому «Ишь, гады, когда самим капут, тогда и Гитлеру капут, а до сих пор сидели и отстреливались».

…Я в батальоне Левицкого. Агроном по образованию, он с первых же дней войны — на фронте.

— Вот, товарищ майор, — возбуждённо говорит он мне, — подхожу к немецкому госбанку, предъявлю счёт за Украину.

Спрашиваю его о здоровье (у него был процесс в лёгких, да и вообще похварывал).

— Знаете, как только мы вступили на немецкую землю, — отвечает мне Левицкий, — так все болезни прошли. Да что, у меня раненые — еле на ногах держатся, а не желают уходить. Таких только за сегодняшний день оказалось семь человек.

Мимо нас проносят тяжело раненных. До санповозки всего 150 метров. Но это ничтожное расстояние преодолеть труднее, чем несколько километров в полевых условиях. Надо пройти с носилками по узким лестницам, через подвалы, сквозь окна и дыры, пробитые в стенах домов. И так как это всеобщий и единственный путь сообщения, по которому можно добираться от штабов к боевым порядкам, то часто создаются пробки. Пришлось поставить у этих дыр специальных регулировщиков, которым было приказано в первую очередь пропускать раненых и связных. У здания, где мы стояли с Левицким, столпились санитары с носилками. Им предстоит спуститься по узкой каменной лестнице со скользкими, чуть наклонёнными ступеньками. Санитарам помогают бойцы, осторожно передавая один другому носилки с драгоценной ношей. Всё проделывается молча, сосредоточенно. Ведь одно неловкое движение, и носилки могут быть уронены. Я хорошо представляю себе дальнейший путь санитаров. Пройдя узкий проход, они очутятся у той самой глухой стены, которая спасла нас с Черновым от пули. Им придётся пролезть вместе с носилками сквозь дыру, а затем снова темные коридоры подвального лабиринта, которым они выйдут во двор. Там ожидает их санитарная машина.