Штурманы

Особое задание

Задание было необычным: отыскать и осветить Степной — стратегически важный железнодорожный узел. Свыше недели наша авиация непрерывно бомбила его, но каждый раз по-настоящему разбомбить не могла. А через узел день и ночь шли эшелоны на фронт…

Перед вылетом на стоянке у самолета экипаж осветителя напутствовал сам командир полка.

— От вас зависит весь успех операции, — негромким баском говорил полковник, вглядываясь в каждого члена экипажа. — Особенно от тебя, Володя. — Вадов коснулся рукой плеча Ушакова. — Возможно, наши соседи бомбили ложный узел, а настоящий, замаскированный стоит целехонек в стороне…

Взлетели, когда солнце скрылось за горизонтом. Почти до самой линии фронта набирали высоту. Расчет был прост: в целях безопасности перевалить линию фронта на максимальной высоте. Затем, убрав газ, приглушив моторы, почти планируя, неслышно выйти на Степной. Отыскать его и развесить «люстры»…

До цели оставалось минут двадцать лету, когда Владимир увидел слева берег Азовского моря. Ночь хотя и безлунная, но море резко отличалось от суши. Безбрежная серо-стальная гладь уходила вдаль, в темноту… Сориентировавшись и уточнив курс, Владимир дал его пилотам. Через 15 минут — цель. Главное, вовремя заметить длинный языкообразный залив, врезающийся в сушу Крымского полуострова. В семи километрах от залива — узел…

Внизу тихо. В самолете еще тише, хотя монотонно урчат моторы. Все молчат, охваченные нервным напряжением, которое испытывает каждый в ожидании боя. Чем ближе схватка, тем сильнее оно, а наивысшая точка всегда совпадает с последней минутой перед боем.

Упершись руками в остекление кабины, Владимир неотрывно наблюдал за черневшей сушей и матово отливающей водной поверхностью. Изредка он подносил к глазам карту. На этом, самом ответственном участке маршрута, он вел самолет визуально по земным ориентирам. Они, к счастью, просматривались сносно — внизу не было ни облачности, ни тумана, ни дымки.

Нажав на переключатель переговорного устройства, он громко сказал:

— Прошу всех вести тщательную ориентировку. О каждом замеченном огоньке, характерном ориентире докладывать мне…

— Хорошо, — отозвался командир капитан Васильев.

Второй пилот Александр Родионов с хохотком выпалил:

— Будь спок, флагман! Если не надеешься на себя, мы поможем. У меня глаза кошачьи…

Васильев почти совсем убрал газ, урчанье двигателей сменилось мягким шипеньем. Самолет, планируя, летел беззвучно и незаметно.

Пять минут до цели! Перед глазами — темные очертания берегов. По-прежнему всюду тишина и спокойствие. Похоже, немцы проворонили самолет. На земле — ни одной светлой точки. Но вот впереди, чуть правее, блеснуло что-то, похожее на огонек. Владимир замер. Опять проблеск? Нет, вспышка, едва заметная… Движется?.

— Вон он! Вон справа! Вон справа Степной! — торжествующе заголосил Родионов. — Видите огоньки?..

— Да, видим. Не кричи! — поморщился Владимир.

Но Родионов не унимался:

— Это я! Я первый обнаружил Степной! Запомните все, и ты, командир!..

— Запомним! — не то серьезно, не то насмешливо пробасил Васильев.

Владимир поглядел на часы. Должен быть Степной… Отчетливо видны два движущихся неярких огонька. «Автомашина? Или паровоз?» Владимир кончиком языка облизнул пересохшие губы. На миг прикрыл ладонью глаза… Темнеют квадраты каких-то строений. Населенный пункт? Степной?.. Степной, выходит, под самолетом. Рука невольно потянулась к рукоятке открытия бомболюков.

— Бросай, штурман, САБ![3] — кричал Родионов. — Цель под нами! Чего медлишь?

— Не мешай! — недовольно ответил Владимир.

— Кидай, говорю! Время точно совпало! — настаивал Александр. — Или тебя заело, что не ты первый обнаружил цель?..

Он все еще не забыл, как с полгода назад тоже ночью первым обнаружил неизвестный аэродром, но не рискнул штурмовать вражеские самолеты. «Зато уж сейчас я не упущу своего… Докажу всем, каков летчик Родионов!»

Владимир медлил. Он понимал, что значит осветить ложную цель. Ведь целый полк мог ударить по ней, да еще впустую, и потери понести при этом… Раскрасневшийся, с мокрыми, прилипшими ко лбу волосами, он буквально не отрывался от остекления, напряженно всматриваясь в темень.

— Встать в круг! — срывающимся голосом приказал он. — Крен 30!

— Ты что?! — возмутился Александр. — Хочешь быть сбитым?.. Командир, прикажи ему сбросить «свечи»! — обратился он за помощью.

Сейчас, когда ожидание боя достигло предела, Родионов чувствовал себя, как на электрическом стуле. Он и не догадывался, что немцы, хотя и поздно, все же обнаружили их, но нарочно не стреляли. Мало ли куда ночью мог лететь одиночный самолет? Да и какая от него угроза?..

— Прикажи, командир! Что он, на самом деле? Скоро подойдет первый эшелон полка!

Васильев поглядел на часы.

— Да-а, — с растягом выдохнул он, стараясь не показать нервную дрожь, — должен…

Было непонятно, то ли поддерживает он Родионова, то ли нет. Командир колебался, не зная, что предпринять. Он тоже видел огни — самолет вышел на них точно в расчетное время. Оставались считанные минуты до подхода полка. Нужно было сбрасывать САБы, но он не мог отдать такого приказа, потому что верил штурману больше, чем себе. Да и как не верить, если на счету штурмана первой эскадрильи Владимира Ушакова, награжденного двумя орденами Ленина, больше сотни боевых вылетов, и ему верил, как себе, сам командир полка Герой Советского Союза Вадов…

— Не торопи его. Пусть ищет, — с паузами ответил Васильев Родионову.

Именно та легкость, с которой даже Родионов обнаружил цель, настораживала Владимира. Ведь соседние полки не раз бомбили узел, а он до сих пор действует. Выходит, не настоящий бомбили — ложный. И наверняка этот, который легко находили… Но где же действительный Степной? Должен быть где-то здесь, рядышком. Иначе с первых же налетов был бы замечен обман… Не перенесли же фашисты целый город по воздуху?

С прежней настойчивостью он продолжал просматривать местность по ходу разворота бомбардировщика. И когда уже совсем разуверился в том, что отыщет цель, — впереди увидел что-то похожее на лес. Откуда же здесь ему быть? Для уверенности взглянул на карту. Так и есть. Никакого леса. И заливчик точно сбоку.

— Прямая! Курс 180! — скомандовал он, решив подробнее рассмотреть странный лесок. Или это село, поросшее зеленью?.. Но вблизи не должно быть крупных сел!

Подозрение все больше овладевало им. Взглянул на часы. До подхода первого эшелона полка оставалось минуты три.

— Командир! Сбрасываю одну САБ здесь! Если не обнаружим, другие сбросим там!

— Давай! Давай! Тебе видней…

— Притихли, замаскировались, сволочи! — шептал Владимир, открывая бомболюки. — Сейчас проснетесь! Думаете, не знаем, где вы?.. Получайте! — он с силой давнул кнопку.

Через несколько секунд под самолетом чуть сзади — ослепительный взрыв, разорвавший темноту. Бомба, плавно покачиваясь, словно горящий маятник, осветила местность вокруг на несколько километров. В ту же секунду из разных точек ударили лучи прожекторов. Закачались, обыскивая небо.

— Командир?! Вот Степной! Сбрасываю вторую!..

Внизу в ярко-молочном свете САБ виднелось утопающее в зелени село, расположенное между невысокими холмами. Холмы? А-а, маскировочными сетками укрылись…

Васильев развернул самолет.

— Боевой!

— Есть боевой!..

В этот момент открыли огонь немецкие зенитки. Вокруг самолета запрыгали барашки разрывов. Самолет затрясло. Подобно гигантским ножкам циркуля, два прожекторных луча скрестились на бомбардировщике, ослепив экипаж. Затем к ним присоединился третий луч, четвертый. Бомбардировщик оказался в ловушке.

Васильев, склонившись к приборам, парировал штурвалом воздушные толчки близко разорвавшихся снарядов, удерживая машину на боевом курсе. Родионов, не выдержав, бросил штурвал и, закрыв глаза руками, в отчаянии приговаривал:

— Куда попали! Куда попали! Говорил! Предупреждал!

Тем временем зенитный огонь нарастал. Он стал настолько плотным и частым, что дым, не успевая рассеиваться, слился около самолета в сплошное белое облако, в котором то тут, то там сверкали ослепительные молнии. Глухо, с «чаханьем» рвались снаряды. Васильев впервые за всю войну видел такую интенсивность огня. Его раскрасневшееся лицо блестело, вены на руках вздулись, большие глаза округлились и часто мигали. Он непрестанно лизал губы. Когда, измучившись от ожидания смерти, он уже хотел швырнуть самолет вниз, в наушниках раздался спасительный голос:

— Бомбы сброшены! Разворот!..

Васильев, резко отжав и повернув штурвал, одним рывком хотел вырваться из ослепляющих объятий прожекторов. Но лучи мертвой хваткой вцепились в машину и не выпускали ее. Васильев стал бросать самолет из стороны в сторону. И это не помогло. Тогда, введя машину почти в пике и меняя курс, он вырвался из лучей и скрылся в темноте…

…Самолет Костихина шел к цели.

— Штурман, сколько еще до цели?..

— Пять минут, товарищ командир!

Костихин себе под нос: «Пора задержаться…» Поворачивает штурвал, разворачивает самолет.

— Подожди, пропустим двух-трех, подавят зенитки, да и моторы поостынут, потом и ударим…

— А может, пора и нам на цель, товарищ командир? — не успокаивался Павел.

Второй бомбардировщик, попав в световое поле, заметался в нем, как ослепший, из стороны в сторону. Потом, не выдержав зенитного огня, на развороте беспорядочно сбросил бомбы, резко сменил курс и со снижением скрылся в темноте. Третий бомбардировщик… Разрывом снаряда ему снесло хвостовое оперение, и он, кувыркаясь, плашмя ударился о землю.

И для экипажа осветителя бешеный огонь немецких батарей не прошел бесследно. Васильева осколком ранило в плечо. Владимир, перебравшись по лазу в кабину пилотов, расстегнул комбинезон командира и спешно бинтовал ему рану. Откинув голову на спинку кресла, закрыв глаза и закусив нижнюю губу, Васильев стонал. Иногда он открывал глаза и наблюдал за налетом полка.

— Гады! Что делают! — скрипел он зубами.

— Давят нас, как мух! — поддакивал Родионов. — Я уже с жизнью прощался, когда попали в лучи! Идем домой, командир! Горючка на исходе!..

Васильев болезненно скривился, с досадой ответил:

— Погоди-и, успеем. Видишь, что делается?..

— А что делается? — прикинувшись простачком, заворковал Сашка. — Фрицы стреляют, наши бомбят, как и должно быть. А вы ранены, вам нужен уход и покой. Так ведь, штурман?

— Замри! — прервал его Васильев. — Балабон!.. Стрелок! Стрелок! — позвал он. — Ты слышишь меня, Ваня? Слышишь?.. Радист?!.. Коля?

— Я! — отозвался радист. — У меня все в порядке. Наблюдаю за воздухом!..

— Узнай, что со стрелком?..

Васильев обернулся к Владимиру:

— Ну, штурман! Что будем делать?..

— Помочь надо ребятам, командир.

— И я так думаю.

Взволнованный голос радиста Петренко, раздавшийся в наушниках, прервал их разговор.

— Товарищ командир! Товарищ командир! Ивана убили! Ивана убили!

Круто повернувшись, выпучив глаза, так что вздулась на лбу темная вена, Сашка закричал:

— Стрелка убило! Идем домой, пока не кокнули!

— Не ори! — рявкнул Васильев.

— Как это не ори?! Я не хочу умирать зря! Из-за вашей прихоти! — вопил Сашка.

— А они зря?.. По нашей прихоти умирают? — показал Владимир в сторону Степного.

В этот момент в световом поле появилось одновременно два самолета. С разных направлений на разных высотах устремились они к цели, пытаясь обмануть врага. Но фашисты вновь поставили стену многоярусного огня.

От прямого попадания один самолет взорвался, другой — горящий — врезался в землю. Наступил критический момент боя.

— Сволочи! Прожекторы губят нас! — зло сказал Владимир. — Надо потушить их!

Сашка снова обрушился на него.

— Чем потушишь?! Стрелок убит!

— Пулеметами!

— Правильно, штурман! — Васильев одной рукой повернул штурвал, повел машину к Степному.

— Командир-р-р! Опомнись! Там смерть! — бесновался Сашка.

— Молчать! — взревел Васильев. — Струсил?!. В первый и последний раз летишь со мной!

Сашка, затравленно озираясь, полуоткрыв рот и ерзая на сиденье, умолк.

— Лезь в переднюю кабину к пулемету! Дам сигнал — откроешь огонь! Все равно от тебя здесь мало толку! А ты, штурман, садись на его место! Помоги пилотировать!

Ощетинившись дрожащими жальцами пулеметных огоньков, разбрасывая пунктиры очередей, мчался бомбардировщик. Снова вокруг него бушевал огонь. Снова беззвучно шныряли трассы огненных шаров.

Цветные пунктиры трассирующих пуль прошивали небо, скрещивались, расходились веером и снова неслись к самолету… Сашка с радистом, прильнув к пулеметам, очередь за очередью посылали по прожекторным установкам, и те гасли одна за другой. Васильев, склонившись к прицелу, с силой давил здоровой рукой электроспуск носовых пулеметов.

Третий! Четвертый! Пятый! Восьмой! Девятый!..

Огонь многих батарей сосредоточился на машине Васильева.

Это и нужно было нашим летчикам: с разных сторон ринулись к цели несколько самолетов — полетели вниз бомбы.

Вздыбилась земля от тяжелых разрывов. Косматыми гривами взметнулось пламя многочисленных пожаров.

Одиннадцатый! Тринадцатый! Четырнадцатый! И тут от разорвавшегося поблизости снаряда вспыхнул мотор. Первым пожар заметил Сашка. В диком отчаянии он завопил:

— Пожар! Пожар!

Владимир повернулся к Васильеву. Тот сидел как-то странно, точно застыл, уткнувшись лицом в штурвал, безжизненно свесив до пола руки. Не выпуская штурвала, штурман левой рукой прислонил командира к спинке, заглянул в лицо и невольно отшатнулся… «Что делать?! Попробую тушить…» Он быстро выключил мотор, перекрыл подачу топлива, привел в действие противопожарное устройство. Но двигатель продолжал гореть. Тогда Владимир решил сбить пламя скольжением и пикированием. Занятый борьбой с пожаром, он и не заметил, как вылезший из лаза Сашка на четвереньках бросился к люку. Рывком открыл его и кинулся вниз. Наконец, убедившись в бесполезности своих усилий, когда пламя перекинулось на плоскость и фюзеляж и в самолете оставаться стало опасно, Владимир приказал:

— Всем прыгать! Всем прыгать!..

— Ну, штурман, готовься! Идем на цель! — выходя из виража, наконец сказал Костихин.

— Я давно готов, товарищ командир! — откликнулся Засыпкин.

— Ну то-то. Теперь понял, для чего я задержался перед целью? Чтоб ты, садовая голова, успел определить ветер, снос в районе цели и точно отбомбился! Эх! Молодежь! Молодежь! Все учить вас надо! И все даром!..

Бомбардировщик Костихина приближается к цели.

— Боевой! — командует Костихин, хотя обычно эту команду пилоту подает штурман.

— Есть боевой! — отвечает Павел и склоняется к прицелу.

Появляются разрывы снарядов около самолета. Костихин, потея, елозит на сиденье.

— Штурман! Скоро ты сбросишь бомбы?

— Сейчас!

— Кидай быстрей!..

Разрывов все больше и больше. Костихин, не дожидаясь, когда штурман сбросит прицельно бомбы, кидает самолет вниз и кладет в разворот.

После раскрытия парашюта Владимир огляделся. «Где ребята?» Сколько ни вглядывался в темноту — никого не видел. «А может, ребята уже на земле?» Он перевел взгляд вниз и… замер от неожиданности. Всюду, насколько хватало глаз, расстилалось море. Поглощенный борьбой с пожаром, он машинально все-таки вел горящий самолет домой, на северо-восток. «Ну что за злосчастье?! Из каких только переплетов не выкручивался?! И утонуть в море…»

Владимир стал лихорадочно раздеваться. Освободился от ремня с кобурой, расстегнул одну за другой все пуговицы и застежки комбинезона. Усевшись поглубже в подвесной системе парашюта, стянул с ног и выкинул в море сапоги. Расстегнул грудной и ножные обхваты и, когда до водной поверхности осталось чуть-чуть, скользнул вниз.

Вынырнув, освободился от комбинезона. Затем от гимнастерки. Намокшие, плотно обхватывающие икры ног галифе словно приклеились и никак не стягивались. Пока снял, четыре или пять раз уходил под воду… «Наконец, можно плыть! Но куда?.. А прожекторы!» Владимир закрутился на одном месте, но так и не увидел светлой части неба. «Далеко улетели», — он еще повертел головой и поплыл, сам не зная куда, лишь бы плыть…

Стоял октябрь, море было еще теплым, и он мог плыть, пока хватит сил. Одно пугало — не вернуться бы назад к берегам Крыма, занятого немцами. «А если кричать? Бывают же на море какие-нибудь суда или рыбачьи лодки?..» Он было широко открыл рот, но тут же закрыл. «А если подберут немцы?..»

Он не знал точно, в каком месте Азовского моря находится. Прикинул, выходило, в 20—30 километрах от нашего берега… Если так, то можно добраться. В детстве он плавал с мальчишками по родной Каменке вдаль, на выносливость. Когда подросли, перешли на Исеть, проплывали до 10 километров…

Прошло около часа, когда решил отдохнуть. Перевернувшись на спину, замер и даже закрыл глаза. Кругом стояла плотная тишина, какая бывает на море в штиль вдали от берегов. Ни звука, ни всплеска. Видно, рыба и та спала… «Где ребята?» Вероятно, плывут также… И может, близко. Подняв голову, прислушался. По-прежнему ни звука. Он не знал, что членов экипажа в этот час уже не было в живых. Сашка при выброске ударился головой о край люка. А радист Коля Петренко, не умевший плавать, утонул…

Открыв глаза, он увидел над собой кусок неба, свободный от пленки облаков. Посредине — опрокинутый ковш Медведицы. Над ним — призывно мерцающая звезда. «Полярная… Север! Север!» — догадался он. «Как же раньше не сообразил? Туда! Там наш берег! Наши…» Ободренный, поглядывая на небо, поплыл дальше. Опять отдыхал и снова плыл, отдыхал и плыл, и так без конца. Силы убывали. Держаться на поверхности становилось труднее и труднее. С каждой минутой тело наливалось усталостью, точно свинцом, и неудержимо тянуло вглубь… Появилась другая опасность — начали неметь пальцы рук. Потом дошла очередь до ног. «Только бы руки и ноги слушались… Продержаться до рассвета… Берег увижу… доску или бревно…»

Сверху донесся знакомый рокот моторов. «Разведчик, наверное? Домой идут… А может, мерещится?» Он снова прислушался — рокот исчез. Собрав остатки сил, он заставил себя плыть дальше. И тут звезды почему-то стали двоиться, троиться, прыгать и кружиться. Тогда он перестал глядеть на них. И только шевелил губами, повторяя: «Полярная… Полярная…». Каким-то чудом, сам не понимая как, держался на воде. Ни моря, ни неба толком уже не различал. Все слилось в какой-то радужный шар. Надо было что-то делать. И он закричал:

— Помоги-и-ите!.. Спаси-и-ите!..

Ему уже было все равно, кто услышит — свои или враги.

Но крик тонул вдали, не возвращаясь даже эхом. Порой ему чудился рокот моторки. И он различал ее контуры. И тогда вновь начинал кричать, но каждый раз все глуше и слабее. От сознания неотвратимости гибели он было заплакал в голос, но в полуоткрытый рот плеснула волна, и, проглотив изрядную порцию горько-соленой влаги, он замолчал… Наконец, силы иссякли. Вода залила подбородок, рот, нос и только глаза остались на секунду над поверхностью. Но вот и их залила вода. Море сомкнулось над ним. Тонул он плашмя, раскинув руки и ноги, медленно опускаясь на дно. Инстинктивно затаил дыхание и так со сжатыми губами опускался в глубину.

Но что это?.. Он вовсе не в море. Он дома, на мягкой постели… Откуда-то издалека приближается мать. Старенькая, худая, плачущая — садится на край кровати и ласково гладит по голове…

— Ну, вот, сынок, мы и встретились. Знал бы ты, как я тебя ждала…

Он открывает рот, чтобы ответить, и видит, как откуда-то сверху обрушивается поток. Все исчезает. Он вскакивает с постели и чувствует, что его ноги, подогнувшись, уперлись в пол. Вода давит со всех сторон, прижимает к полу… Он, собрав все силы, старается распрямиться… Еще! Еще одно усилие!

Вода куда-то исчезает… Он вновь видит небо и звезды.

«Бред», — шепчет он, но возвращаются силы, проясняется сознание. Надышавшись вдоволь, кое-как придя в себя, он огляделся… Вода по грудь, а берега не видно… «Мель! Мель! Их же много здесь… в Сиваше…»

Когда утром взошло красноватое солнце, то на песке косы, саблей врезавшейся далеко в море, видны были отпечатки босых ног, терявшиеся вдали…