Шутка с ядом пополам

День 1. Четверг

— Вика, привет! Слушай, я могла бы сегодня часов в восемь к вам подъехать? То есть к тебе с Игорем Витальевичем. Мне надо с ним поговорить.

— С ним? — удивилась Вика, про себя отметив, что голос подруги в телефонной трубке звучит непривычно нервно. — Ну, по-моему, у него нет планов на вечер. Конечно, приезжай. А что случилось?

— Расскажу при встрече. Прости, звенит звонок, я бегу!

— Какой еще звонок? А, ясно, на твою лекцию! Тогда до вечера.

Марина преподавала физику в университете и, похоже, находилась сейчас на работе. В таком случае понятно, почему она не стала распространяться подробнее — переменка не слишком подходит для задушевных бесед. И все равно, могла бы хоть намекнуть, в чем дело! Не в ее правилах темнить. Зато не в правилах Вики было забивать себе голову лишними вопросами. Вот придет Маринка в восемь и все объяснит, а пока надо быстро прикинуть, есть ли в доме что-нибудь вкусненькое. Ужин-то, разумеется, есть, да что там ужин — полный обед. Игорь, он вечно кусочничает вместо того, чтобы нормально сходить в столовую, и Лешка с Викой дружно заставляют его вечерами начинать трапезу с супа. Впрочем, «заставляют» — сильно сказано. Делают вид, что заставляют, а он делает вид, будто предпочитает не наедаться на ночь, но по доброте душевной не может обидеть близких отказом. Почему-то ритуальная эта игра никогда не надоедает, ежевечерне доставляя всем участникам массу удовольствия. Ежевечерне на протяжении уже почти двух лет. Фантастика! Неужто они с Игорем поженились так давно? Или наоборот — так недавно? Странное дело: с одной стороны, время пролетело незаметно, словно единый миг, а с другой, кажется, ты никогда не жила иначе, чем теперь. Страшно подумать, но даже годы с Сашкой стали… нет, не то, чтобы забываться, но как-то затуманиваться. Хотя фотография Сашки стоит на почетном месте, и Игорь ничего не имеет против.

Вика вздохнула. Первый муж у нее был военным и погиб в Чечне. Тогда мнилось, ни о каком счастье в жизни больше не может идти и речи, а если б не сын Лешка, еще неизвестно, хватило бы сил вообще жить или нет. Но ради Лешки пришлось взять себя в руки, а потом появился Игорь. Вика руководила самодеятельным театром при Доме Культуры, Игорь же Витальевич, несмотря на суровую профессию следователя, да еще какого-то особо важного, оказывается, с детства увлекался подобными вещами. Правда, в студию не вступил, зато посещал почти все спектакли. С Мариной Вика познакомилась тоже благодаря театру. Будучи кандидатом физико-математических наук и доцентом Университета, в качестве хобби, представьте себе, Маринка сочиняет детективные пьесы. Вика как раз подыскивала для своих подопечных подходящий опус, и кто-то из приятелей дал ей телефон некоей Лазаревой. Совпадение интересов способствовало сближению, а упрочила сближение вещь совсем уж неординарная — убийство одного из актеров, случившееся на банкете после премьеры. Именно это событие заставило Игоря Витальевича Талызина из молчаливого почитателя таланта Виктории Косицкой стать человеком, активно пытающимся оградить ее от неприятностей и выяснить правду. В процессе расследования совершенно незаметно выяснилось… то есть произошло… короче, в результате они взяли да поженились.

Впрочем, сейчас не время пускаться в воспоминания.

— Лешка! — позвала Вика. — К нам сегодня придет Марина. Часиков в восемь.

— О, блин! — неожиданно выругался сын.

— Ты что? — удивилась Вика. — Во-первых, нечего ругаться при матери, а во-вторых, разве вы с ней ссорились? А, ну да, вы же сцепились по поводу последней книги этого… Юрия Буйды, да? Ты что, на нее обиделся? Она ж не виновата, что у нее такой острый язык. Я не думаю, что она хотела тебя обидеть.

— Ты бы, любящая мать, сперва выслушала, а потом воспитывала, — беззлобно предложил Лешка. — Что я, по-твоему, мешком вдаренный? Марина — классная тетка. Завидую тем, кто у нее учится. Не то, что наша физичка… Вон, смотри…

— Ну… какие-то каракули. И что?

— Не каракули, а мой реферат по физике. Она ополоумела под конец года! Май месяц, пора отдыхать, а ей по каждой теме подай реферат. Я их, конечно, скачиваю из интернета, так она требует от руки. А я от руки уже и писать-то разучился, привык на компьютере.

— Потому и требует от руки, что знает про ваш интернет. Ей же, наверное, нужно, чтобы вы в чем-то разобрались, да?

— А вот Марина, — наставительно поведал Лешка, — не заставляет от руки. Она принимает напечатанное, но задает вопросы на понимание. Можно подумать, от того, что я пишу целый вечер, как макака, я поумнею!

Вика хмыкнула, представив пишущую макаку, и заметила:

— Так что, это с каждым из вас отдельно надо разбираться? У учителя, по-твоему, времени навалом? Конечно, ему легче просто взять и быстренько проверить ваши каракули.

— Но Марина же разбирается!

— Ну, знаешь ли! Если б все были, как она… Я думаю, что и у них в Университете таких мало. Так ты с ней не ссорился?

— Нет, конечно. Просто обидно — мне к завтрашнему дню надо сперва домучить этот придурочный реферат, а потом еще сочинение.

— Так сочинения ж ты любишь! И литераторша тебя любит.

— Это да, — со вздохом кивнул Лешка, — но ты представляешь, сколько мне надо потратить времени? А если я опять сцеплюсь с Мариной, ничего не успею.

— А ей некогда будет с тобой цепляться, у нее какое-то дело к Игорю. Слушай, отправляйся-ка ты на вторую квартиру! Там тебе никто не помешает.

Вторая квартира, однокомнатная, располагалась в двух шагах от первой и принадлежала Игорю Витальевичу. Они неоднократно обсуждали вопрос о том, что не мешало б ее сдать, но так и не собрались. К тому же Игорь не переносил шумное богемное окружение жены и при появлении большинства ее знакомых тихо сбегал к себе.

— Да, — возмутился Лешка, — вы тут будете кайфовать, а я там реферат писать? Марина наверняка принесет конфеты.

— Да, — согласилась Вика, — и наверняка очень вкусные. Ей студенты дарят. От остального она отказывается, а цветы и конфеты берет. Но ты не переживай, мы тебе оставим!

— А нам надо купить пива, чипсов и сушеных кальмаров. Знаешь, такие пакетики? Она очень любит. Ладно, я сейчас быстренько сбегаю, а то ты купишь, как всегда, первые попавшиеся, а она любит «Лэйс». А ты пока грей мужу ужин. Я, наверное, все-таки дождусь Марину, хоть поздороваюсь, а потом пойду на каторжные работы.

— Ты и на себя купи обязательно! — предложила несколько смущенная Вика. — И чипсов, и кальмары. Хоть погрызешь за своим рефератом. Она в который раз удивилась, за какие заслуги бог послал ей такого хорошего ребенка. На родительских собраниях в их десятом «а» она вечно чувствовала себя белой вороной. Все дружно делились опытом по дрессировке дикого животного под названием подросток, а ей нечего было сказать в ответ — разве что сообщить, что у них в семье в дрессировке нуждается кто угодно, только не Лешка.

Вернувшийся с работы Игорь известию о скором приходе Марины обрадовался — она относилась к тем немногим приятельницам жены, от которых он не сбегал на другую квартиру, сославшись на неотложные дела. Зато сообщение, что Марине на сей раз почему-то требуется именно он, заставило его нахмуриться. Однако высказываться на данную тему он остерегся, будучи вообще не слишком-то многословен. К тому же он едва приступил ко второму блюду, когда раздался звонок в дверь. Вика сразу обратила внимание на непривычное обилие косметики на лице гостьи. Вообще-то Маринка красилась мало — чуть тронуты помадой губы, слегка оттенены веки и незаметно зачернены ресницы. Игорь, например, был уверен, что она ходит в полном естестве, и с трудом поверил обратному. Что касается Вики, та всегда предпочитала яркий макияж и потому еще в начале знакомства с присущей ей откровенностью изумилась странному вкусу подруги, последняя же с не менее присущей ей выдержкой совершенно не обиделась, объяснив:

— Ты жгучая брюнетка, и яркий макияж тебе к лицу. Роскошным блондинкам он тоже вполне соответствует, а к моей неброской внешности, боюсь, совершенно не подходит. А полностью менять типаж… Во-первых, меня вполне устраивает мой собственный, а во-вторых, это столько мороки!

Со временем Вика согласилась. Действительно, внешность у Марины неброская, но приятная и располагающая. Из-за прекрасной осанки и легкой походки мужчины редко догадываются о тридцати пяти прожитых подругой годах и о постоянной борьбе с лишним весом — и то, и другое обычно видят лишь женщины. Крупноватые довольно правильные черты, внимательные серые глаза, естественный легкий румянец и, главное, спокойное, доброжелательное выражение лица — все это не заставит остолбенеть посереди улицы, зато вряд ли надоест. Да что там — Вика лично имела возможность убедиться, что на некоторых индивидуумов противоположного пола Маринка производит весьма и весьма сильное впечатление. Тем не менее она незамужем и даже не была, утверждая, что не испытывает подобного желания. Сперва Вика не слишком-то верила в подобные декларации, однако постепенно убедилась, что подруга врет крайне редко и неохотно, так что пришлось смириться и перестать подыскивать ей женихов. В конце концов, представитель столь суровой науки, как физика, имеет право жить разумом, а не чувствами.

Сегодня по непонятным причинам Марина явно изменила своему стилю, густо наложив не только тени, но и тон. Ей это и впрямь не шло. «Неужели влюбилась? — екнуло сердце у Вики. — Вот здорово!» Однако, вспомнив о присутствии мужа, она сдержалась и не задала вертящегося на языке вопроса, а сразу принялась угощать. Впрочем, большого успеха в этом не достигла — Марина ела без аппетита, явно думая о другом. Честное слово, влюбилась! Только при чем тут Игорь? Не в него же, в самом деле?

— Игорь Витальевич, — тихо произнесла наконец гостья, отложив вилку, — я ведь к вам с большой просьбой. Вас, наверное, часто атакуют просители, да? При вашей-то профессии следователя… Вот и я тоже.

— Если это в моих силах, Мариночка, — серьезно ответил Игорь.

Марина кивнула и продолжила:

— Вы знаете, я работаю в Университете на физическом факультете. Там же я и училась. Можно сказать, полжизни там прошло. Моим научным руководителем был Владимир Дмитриевич Бекетов. Это выдающийся ученый, даже, возможно, гениальный. Я у него и диплом писала, и диссертацию. Два дня назад, во вторник, ему исполнилось пятьдесят. А на следующий день — вчера — его нашли мертвым.

— Кто? Где? Причина смерти? — лаконично и без особых эмоций уточнил Викин муж.

— Аня, его жена, вернулась домой и застала… тело. Причина смерти — отравление. Рядом лежал пузырек, он был взят из нашей лаборатории. И на компьютере напечатана предсмертная записка. Я, конечно, помню не дословно…

— Весьма сомнительная причина для самоубийства, — прокомментировал сорокасемилетний Игорь Витальевич. — К тому же самоубийцы обычно пишут записку от руки.

Марина пожала плечами.

— К сожалению, в данном случае… Владимир Дмитриевич на удивление прикипел к своему компьютеру, прямо-таки не машина, а любимый член семьи. А от руки он писать не любит, любую мелочь предпочитает распечатывать. У студентов бытует шутка… мол, когда Бекетову надо расписаться в зачетке, он вытаскивает ноутбук. А что касается причины… ох! — она тяжело вздохнула.

— Я внимательно слушаю, Мариночка.

— Накануне смерти… ну, то есть в день его рождения… мы собирались в лаборатории. Праздновали. И он произнес тост… речь… короче, он сказал примерно то, что и написано в этой записке. Что в его жизни наступил переломный момент и надо решать — либо смириться с постепенной деградацией, либо вовремя уйти из жизни. И если он выберет второй вариант, то проблем не будет. В лаборатории как раз имеется вещество, позволяющее быстро и безболезненно умереть. То есть та самая пробирка, которую нашли рядом с телом. Он говорил иронически, но…

Игорь Витальевич кивнул, недолго помолчал, затем уточнил:

— И что предполагает следствие?

— Самоубийство.

— Тогда… простите, Мариночка, я не понимаю сути вашей просьбы. Если я правильно понял, вы считаете это самоубийством, так же считает следственная группа, и никаких проблем возникнуть не должно. Марина встала, подошла к окну, зачем-то глянула вниз, потом повернулась к собеседнику и отрицательно покачала головой.

— Нет, Игорь Витальевич. Дело в том, что самоубийством это быть не может. Я твердо это знаю. И получается, что это убийство.

— Так, и каковы же факты? — с интересом осведомился Талызин.

— Просто я знаю, что он этого сделать не мог, — холодно ответила Марина. — Я знакома с ним с семнадцати лет, а сейчас мне тридцать пять. Значит, мы общаемся восемнадцать лет, из них десять работаем вместе. Можно, по-вашему, за это время хоть немного изучить характер человека?

— Поймите, Мариночка, — Игорь Витальевич доброжелательно прикоснулся к Марининому локтю, — если вы те же аргументы привели сегодня следователю, он вряд ли принял их в расчет.

— А он и не принял их в расчет, — совсем уж холодно подтвердила Марина. — Хотя, разумеется, я приводила более подробную аргументацию.

— Я бы очень хотел ее услышать.

— Да, конечно. Прежде всего, Владимир Дмитриевич ни за что не покончил бы с собой. Хотя… — она на миг остановилась, — ну, можно представить себе какую-нибудь совсем уж запредельную ситуацию, в которой не сумеешь поручиться даже за самого себя, но уж по такому надуманному поводу — нет, никогда. Он… по большому счету, он христианин. Наверное, многих его знакомых это сообщение удивило бы. Сейчас такое время, когда если уж кто возомнил себя верующим, так извещает об этом каждого встречного и поперечного. Обвешается крестами и ладанками, да и вообще… Владимир Дмитриевич ничего подобного не демонстрировал, но, пускай нерегулярно, посещал церковь еще тогда, когда это не слишком-то приветствовалось, и точно так же поступает сейчас. Я бы не назвала его веру ортодоксальной, но христианином он является и самоубийство считает страшным грехом.

— Да, это серьезно. Что-нибудь еще?

— Он очень боялся смерти. Он… будучи человеком более, чем умным, он прекрасно сознавал свои грехи и не больно-то надеялся оказаться в раю. Заболевая, впадал в панику, ему чудилось бог знает что, он отчаянно психовал и отчаянно лечился. Ложился в кровать, задергивал шторы и требовал, чтобы все вокруг него бегали. Здоровье у него на самом деле очень крепкое, а обе бабушки умерли далеко за восемьдесят, и в хорошие минуты он надеялся, что унаследовал их гены. Я неоднократно слышала от него, что раньше восьмидесяти он сдаваться не собирается. Он активно занимается спортом, соблюдает диету и вообще следит за собой. Если человек собирается в пятьдесят умереть, вряд ли он станет до последнего утруждать себя правильным образом жизни.

— Не люблю таких мужиков, — не удержалась Вика. — Ну, которые трясутся над здоровьем и все такое.

Но муж ее перебил.

— Все это совершенно не согласуется с заявлением на дне рождения. Со словами, что он на перепутье и, возможно, скоро уйдет из жизни. Ведь заявление было, Марина, вы подтверждаете?

— Да, Игорь Витальевич, но… — Марина немного помолчала и неохотно добавила: — Понимаете, он говорил это совершенно не всерьез. Он сам мне это потом подтвердил. Следователь, по-моему, мне не поверил, но это действительно так!

— Даже если человек говорит подобные вещи шутя, сама возможность именно такой шутки настораживает.

— Но он не просто шутил. Он хотел произвести впечатление.

— На кого? — быстро осведомился Талызин.

Его собеседница неожиданно улыбнулась.

— Вы, конечно, правы, глупо недоговаривать. Дело в том, что Владимир Дмитриевич очень нравится женщинам.

— Насколько я понял, он женат?

— По моим меркам, да. У него от Ани двое детей, мальчик пяти лет и совсем маленькая девочка. Но они не расписаны, хотя живут в основном вместе.

— Он был когда-нибудь женат официально?

— Нет, хотя у него есть еще одна дочка, от другой… ммм… жены.

Вике все меньше и меньше нравился этот тип. Вообще-то, она действовала по принципу «живи и давай жить другим», но в данном конкретном случае почему-то разозлилась. Детей он, видите ли, делает, а жениться не хочет! А бедным женщинам потом отдуваться! Еще религиозный называется! Растить ребенка без отца, да в наше тяжелое время… Или хотя бы материально он все-таки помогает? И она мрачно осведомилась:

— И по каким таким причинам он не женился на матерях своих детей?

— А ты никогда не задумывалась, — вдруг сменила тему Марина, — над тем, что когда произносят слово «человек», обычно подразумевается мужчина?

— Ну… разве?

— И даже, например, певица спокойно споет романс на стихи Пушкина или Лермонтова, однако певец никогда не станет использовать стихи Цветаевой или Ахматовой, поскольку они написаны в женском роде.

— Это да, ну и что?

— Я просто имею в виду, — терпеливо пояснила Марина, — что для тебя люди делятся на женщин и мужчин, а для большинства мужчин есть люди и есть женщины.

— Вы преувеличиваете, Мариночка, — вмешался Игорь Витальевич. — Конечно, среди мужиков бывают всякие, но большинство понимает, что женщина — тоже человек.

— Ах, тоже! — возмутилась Вика. — Почему это тоже?

— Игорь Витальевич, вы среди мужчин — уникум, — засмеялась Марина, — и о вас речь не идет. Я говорю о большинстве. В той или иной степени женщина для них… скажем, животное вроде кошки, только имеющее больше полезных навыков и вдобавок владеющее членораздельной речью. Так вот, у Владимира Дмитриевича подобное отношение к женщине было доведено до логического конца. Ну, не придет же человеку в голову регистрировать с кошкой брак, правда? Это было бы нелепо.

— Никогда бы не подумал, Марина, что вы феминистка, — расстроено произнес Талызин.

— Я? — искренне удивилась та. — Поверьте, я вовсе не стану возмущаться, если мужчина уступит мне место или подаст пальто. Я прекрасно понимаю, что мужчины и женщины — существа достаточно различной природы. Более того, глупо спорить с тем, что среди мужчин куда больше выдающихся людей, чем среди женщин. Но, Игорь Витальевич, я же все-таки физик. Моя профессия — делать теоретические выводы из практических наблюдений. Владимир Дмитриевич — еще не худший вариант. Он настолько уверен в превосходстве мужчин над женщинами, что, предположим, наличие у женщины интеллекта вовсе его не раздражает, а скорее приятно удивляет. Как приятно удивляет, если кошка откликается на свое имя или умеет открывать дверь в туалет. А я часто сталкивалась… ну, просто с возмущением некоторых мужчин из-за того факта, что претендую на логическое мышление.

— Так это некоторых, — возразил Игорь Витальевич.

Вика же мудро заметила:

— А нечего демонстрировать каждому дураку логическое мышление. Так на тебе и впрямь никто не женится! Ты выучи магическую фразу: «Ой, какой ты умный! Я бы в жизни так не смогла!»

— Девочки, — ужаснулся Талызин, — надеюсь, вы несерьезно? Вика, неужели ты…

— Я — нет, — энергично открестилась Вика. — Маринка же сказала, ты среди мужчин — редкостный экземпляр. И вообще, мы, по-моему, отвлеклись. Значит, этот Бекетов нравился женщинам, а сам их презирал, так?

— Ну, не совсем. Ты ведь не презираешь кошек, правда? Но и не собираешься всерьез с ними считаться.

— Да, действительно, — спохватился Игорь Витальевич, — мы ведь начали с вопроса, на кого же погибший стремился произвести впечатление своим странным высказыванием. Могу догадаться, что на даму, однако вряд ли на ту, с которой жил?

— Давайте я вам покажу фотографию, — предложила Марина. — Это как раз с того самого дня рождения. Вот они мы.

Прежде всего Вика пробежала глазами по мужчинам. Двоих она отмела по причине явно юного возраста, еще один показался каким-то потертым, и на подозрении остался весьма моложавый тип, чем-то смахивающий на прибалта, с характерным носом тяпочкой.

— Этот? — уточнила она.

— Что? Нет, Владимира Дмитриевича тут нет, он как раз фотографировал. Вот Аня, его жена.

— И сколько ей лет? — справилась Вика.

— Моя ровесница. Значит, тридцать пять.

— Но она, по-моему, уверена, что пятнадцать, — съехидничала Вика.

— Почему? — с любопытством встрял ее муж. — Ты ж ее не знаешь.

— Ну, глянь! Мини-юбочка, молодежная кофточка-стрейч, да еще бантик на голове. Ей кажется, если обтянуть себя потуже, станешь стройнее, а по-моему, только подчеркиваются жировые складки.

Марина кивнула.

— Она раньше была тоненькой, а теперь растолстела. После первых родов немного, а после последних сильно. Она же еще кормит.

— Не знаю, — удивился Талызин. — А я подумал, совсем молоденькая.

— Вот такие вы, мужики! — хмыкнула Вика. — И чего ради мы стараемся? Нацепила бантик — для вас уже и молоденькая. Неужели ты не видишь разницы… вот, смотри… вот это — другое дело. Небось двадцати еще нет, да, Маринка?

— Восемнадцать. Это Кристинка, она сейчас работает лаборанткой. Кристина Дерюгина. Именно ее я в основном и имела в виду.

Вика внимательно всмотрелась в фотографию. Типичная современная девчонка, тоненькая и хорошенькая. Белые брючки в облипку, голый загорелый животик, черный блестящий топ. Длинные волосы распущены, а цвет их наводит на размышления — среди каштановых прядей попадаются сверкающие ярким багрянцем. На подобную штучку каждый оглянется!

— Вот уж не думаю, что на вашу Кристинку может произвести впечатление пятидесятилетний мужчина, даже если будет грозить самоубийством. В ее возрасте все старше тридцати кажутся развалинами, по себе помню.

— Вы хотите сказать, — вмешался Игорь Витальевич, — что погибший пытался обратить на себя внимание лаборантки и поэтому заговорил о возможной смерти?

— Ну, — мимолетно улыбнулась Марина, — пытаться ему было незачем. Она из-за него бросила учебу и устроилась лаборанткой к нему на кафедру. Кстати, училась в моей практической группе, и неплохо училась. Родители, конечно, в шоке. У девочки с рождения астма, и они избаловали ее до предела. Этакий оранжерейный цветочек, ни в чем не знающий отказа, и вдруг… Я, конечно, не могу точно сказать, насколько далеко зашли их взаимоотношения. То есть ее и Владимира Дмитриевича. Пока она была нашей студенткой, он держал ее на расстоянии. Знаете, пусть сейчас и свободные времена, но все-таки могли быть неприятности, а женщина — недостаточно важный предмет, чтобы из-за нее хоть чем-то рисковать. А вот последний месяц… полагаю, они были любовниками, хотя, разумеется, не поручусь.

— Ты хочешь сказать, — вскипела Вика, — что его жена, которая моложе на пятнадцать лет, еще кормит грудью ребенка, а он уже заводит шашни с другой, вообще вчерашней школьницей? Да еще плюет на обеих с высокой колокольни?

— Наверное, можно выразиться и так.

— Тогда я просто не понимаю, чего ради ты должна волноваться из-за смерти этого прощелыги! Да выкинь его из головы, и все! Расслабься.

— Не могу, — спокойно призналась Марина. — Дело в том, что когда-то я без памяти его любила.

Вику словно обухом по голове пришибло. Она ожидала чего угодно, только не этого. Маринка, такая умная, даже рассудочная! Слишком рассудочная для того, чтобы увлечься. И потом, она порядочный человек и ценит последнее качество в окружающих. Чтобы она любила, к тому же без памяти, совершенно недостойного ее мужчину? Вранье!

И Вика жалобно выдавила:

— Ты шутишь, да?

Вместо ответа подруга протянула ей фотографию.

— Вот. Это тоже с его пятидесятилетия. Довольно хороший портрет.

— А, — жадно изучая изображение, пробормотала Вика. — Ага! О! Ого! Да уж! Ясно… все ясно…

— Ну, и что ты там обнаружила? — муж вытащил карточку у нее из рук и с неудовольствием констатировал: — Не понимаю, над чем тут окать. Можно подумать, Ален Делон! Ну, фигура спортивная, тут не спорю, зато на лицо не бог весть что. Полно морщин, нос перекошенный, одна бровь выше другой.

— Много ты, Игореша, понимаешь! Да от таких глаз любая сбрендит. У меня от фотографии, и то мурашки по коже. А что брови несимметричные, это только красит. И морщин я никаких не вижу! Вот у кого харизма! Маринка, ты думаешь, его эта Аня отравила? Из ревности? Я бы ничуть не удивилась.

Талызин повернулся к гостье.

— Я могу задать вопрос? Раз уж вы затронули эту тему…

— Да, конечно, Игорь Витальевич. Если я обращаюсь к вам с просьбой о помощи, то просто обязана отвечать.

— Расскажите о ваших взаимоотношениях.

— Ну… в Кристинкином возрасте я была точно такой же дурочкой, только куда менее инициативной. Бекетов был тогда самым молодым профессором нашего факультета. Я влюбилась, но совершенно не рассчитывала на взаимность. Этакое романтическое чувство. После окончания университета я должна была остаться в аспирантуре, но попала на тот период, когда вся аспирантура была целевой. В Ленинграде найти цель без связей было практически невозможно, а уезжать в другой город мне не хотелось. Я пошла работать в школу, и через месяц поняла, что не видеть Владимира Дмитриевича свыше моих сил. В моем случае обвинить его не в чем. Я сама подкараулила его, устроив якобы случайную встречу. Кстати, к остальным его женщинам это тоже относится. Первый шаг всегда делали они.

Марина помолчала, затем добавила:

— Мы прожили вместе всего три месяца. Разумеется, эта затея заранее была обречена на неудачу. Впрочем, даже если б я это знала, меня бы это не остановило. Владимир Дмитриевич сумел на редкость деликатно устроить наш разрыв. Устроить так, что казалось, будто это по моему желанию, а не по его. В результате мы не поссорились, и впоследствии он пригласил меня работать в университет и руководил моей защитой. Отношения наши все эти тринадцать лет оставались чисто дружескими. Тем не менее, его смерть меня потрясла.

Вика помотала головой. Надо же, ровненько, вежливенько: «Его смерть меня потрясла». Другая бы разрыдалась, что ли, или посуду перебила!

— Ночь не спала, думала о случившемся, — все так же ровно продолжила подруга. — Сегодня утром глянула в зеркало — в подобном виде стыдно студентам показаться. Вика, я как наштукатурилась, прилично?

— Очень даже. Никто ни о чем не догадается. А я голову ломала — с чего это ты? Слушай, а может, тебе выпить водки? Пиво тут не поможет.

— Спасибо, Вичка, но водка тоже не поможет. Игорь Витальевич, я ведь забыла главный аргумент! Владимир Дмитриевич никогда не наложил бы на себя руки, не доведя до конца текущее исследование, тем более нынешнее! Он особенно им дорожил. Вот, кстати, опровержение чуши о деградации интеллекта. То, чем он занимается сейчас — это высший пилотаж. Я была уверена, что еще немного, и… Конечно, с его независимым характером сделать карьеру фактически невозможно, но я была почти уверена, что за эту работу ему дадут академика. Несмотря ни на что — вынуждены будут дать, иначе на Западе нас просто засмеют.

— То есть как физик он действительно талантлив? — почтительно спросил Талызин.

— О господи! — горячо воскликнула Марина. — Как физик? Он — самый умный человек, которого я когда-либо встречала. Это относится не только к физике, а ко всему. Он… мне трудно найти сравнение… мы все — кто умнее, кто глупее, а он умнее неизмеримо. Он настолько умнее всех остальных, насколько мы умнее патологического кретина, понимаете?

— Погоди! — искренне удивилась Вика. — Ты что, хочешь сказать, он даже умнее Игоря?

Игорь Витальевич, не выдержав, поперхнулся пивом, а смущенная Марина сообщила:

— Ну, о присутствующих обычно не говорят…

— Да успокойтесь, Мариночка, я не собираюсь обижаться. Но все-таки… ум — понятие довольно растяжимое. Я так понимаю, вы имеете в виду способность к абстрактному мышлению?

— Не только. Я скорее имею в виду… Вот я, например. О своем уме я достаточно высокого мнения. В конце концов, с красным дипломом закончила физфак, легко защитила диссертацию, успешно преподаю, неплохо лажу с людьми. Но, стоит мне начать обсуждать какую-то проблему с Владимиром Дмитриевичем, и я четко осознаю собственную ограниченность. Понимаете, я вижу мир локально, а он глобально. Он видит предметы не по отдельности, а в их постоянно изменяющейся взаимосвязи. Мой жизненный опыт… ну, словно распадается на камешки мозаики… здесь наука, там работа, здесь один знакомый, там другой. А у него в любой момент перед глазами полная, цельная картина. Поэтому, если он даст себе труд всерьез поразмышлять о любом конкретном предмете, он видит в нем то, чего вовек не заметим мы. Причем, стоит ему это заметить, как ты начинаешь удивляться собственной слепоте, поскольку это наблюдение кажется совершенно очевидным. Хотя иногда бывает — при нем все легко и понятно, а стоит ему уйти, и ты уже не в силах заново воспроизвести его якобы простое рассуждение. Это относится к физике, и к преподаванию, и к быту, и к общению.

— К общению? А я понял, характер у него был нелегкий.

— Отвратительный! Из того, что он может найти к каждому подход, не следует, что он готов тратить на это время. Он тратит его на то, что считает важным, а не полезным. Боже, а как он спорит! Я просто наслаждаюсь. Ну, как обычно ведут себя в споре? Не дослушав противника до конца и тем более не стремясь его понять, цепляются к какой-нибудь неудачно сформулированной мысли и высмеивают ее. А он… он выслушивает, потом формулирует твою точку зрения… формулирует так красиво и четко, как тебе бы никогда не удалось… потом уточняет, правильно ли тебя понял… и потом наглядно демонстрирует тебе все твои логические пробелы и противоречия.

Глаза Марины сияли, голос срывался. Она вдруг смолкла, опустила голову и заплакала. Вике очень захотелось спросить, не любит ли она до сих пор этого странного человека, но стало неловко лезть в душу.

— Ох, — вздохнул Игорь Витальевич. — Вы хоть в курсе, кто ведет это дело?

Марина молча кивнула и, отворачивая лицо, сбежала в ванную.

— Вот пошлют меня куда подальше, и будут совершенно правы, — мрачным шепотом сообщил Вике муж. — У нас не одобряют, когда кто-то лезет в чужие дела. Это получится, я вроде как недоволен их работой и явился их поучать.

— И никуда не пошлют, — тоже шепотом парировала Вика. — Радоваться должны, что ты сообщишь им важные дополнительные сведения. Для них же было бы хуже, если б они всплыли потом.

— Ну, и какие сведения? Конкретно?

— Ну… что он считал самоубийство грехом… что делал какую-то там научную работу… и вообще, не смей к Маринке придираться! Вот было ли хоть раз, чтобы она с определенностью что-то утверждала и оказалась неправа? От нее ведь вечно слышишь — «может, оно так, а может этак, у нас слишком мало фактов, чтобы судить». Но, если уж она в чем-то убеждена — это верняк. Так?

— В принципе, да, она ответственно подходит к своим словам, но в данном случае она ведь явно пристрастна.

— Тем более! — решительно сообщила Вика.

Талызин лишь махнул рукой.

— Да не ломись ты в открытую дверь. Разумеется, я сделаю, что могу. Но имею же я право хотя бы поворчать?

У Вики отлегло от сердца. Если этим займется ее муж, успех обеспечен. И она, не стерпев, поделилась впечатлениями.

— Ты знаешь, вот когда она сказала, что любила его без памяти, у меня прямо внутри что-то от неожиданности оборвалось. Вот в жизни бы не догадаться, правда?

— Да нет, — явно думая о другом, автоматически возразил Игорь Витальевич, — я сразу это заподозрил.

— Ты? Почему это?

— Именно потому, что она ответственно относится к своим словам. Если подобная женщина уверяет, будто знает до тонкостей характер какого-то мужчины, значит, она как минимум была с ним близка.

— Ты хочешь сказать, — недоверчиво осведомилась Вика, — что вот так с первых слов взял и все понял?

— Заподозрил. А дальнейшие ее слова эту мысль подтверждали. Ну, откуда просто коллеге знать, что, болея, человек ложится в кровать и задергивает шторы? Тише, она идет! Мариночка, ну, неужели вы считали, я способен отказать вам в таком деле? Но мне нужно побольше сведений. Прежде всего, я так и не понял, зачем Бекетову было грозить самоубийством, если девочка и без того была его любовницей. Кроме того, вы ведь наверняка кого-то подозреваете? Все-таки мысли о преступлении возникают не просто так.

— Я подозреваю, Игорь Витальевич, — покусав губы, ответила Марина, — кого-то из тех, кто слышал его фразу о самоубийстве. В записке она процитирована совершенно точно. То есть либо тех, кто был на дне рождения, либо их близких знакомых. Хотя, конечно, с уверенностью утверждать не берусь.

Вика с торжеством глянула на мужа. Убедился, что Маринка не бросает слов на ветер?

— И кто же там был? На этой фотографии вы все? — уточнил Талызин.

— Да. Компания собралась из ряда вон выходящая. У Володи неортодоксальное чувство юмора. Он собрал любимых учеников и… скажем — любимых женщин.

— А Аня… его жена… она не возражала? — изумилась Вика.

— А ее, полагаю, никто не спрашивал. Аня… я часто смотрю на нее и думаю: «Слава богу, что меня миновала чаша сия». Хотя, возможно, она воспринимает многие вещи легче. По крайней мере, внешне неудовольствия не проявляет.

— Маринка, так все эти женщины… они что, его любовницы? Например, вот эта вульгарная старая баба… правда, костюмчик у нее — высший класс. Стоит, наверное, немеряно. Только кто ж под него носит такую нелепую блузку? А если камушки на пальцах натуральные, так это целое состояние.

— Скорее всего, натуральные. Это Лидия Петровна Дудко. Она старше Володи лет на пять, то есть сейчас ей около пятидесяти пяти. Когда я была студенткой, нас с подругами очень интересовало, женат ли Бекетов. Одна моя однокурсница даже выяснила по горсправке его адрес и время от времени караулила под окном. И вот однажды она прибегает на занятия и трагическим тоном заявляет: «Представляете, в восемь вечера к нему вошла облезлая мымра, похожая на буфетчицу, причем так и не вышла обратно!» Эта фраза — про облезлую мымру, похожую на буфетчицу — безумно меня тогда задела. Я бы стерпела роскошную кинозвезду, но никак не такое. Хотя она ведь была немногим старше, чем я сейчас. Правильно, мне было восемнадцать, ему тридцать три, а ей тридцать восемь. Ее первый муж был директором овощебазы, потом погиб — как выражается Лидия Петровна, по пьяни. Но обеспечить жену успел на многие годы вперед. Детей у них не было. Сама Лидия Петровна тоже работала на овощебазе, по-моему, кладовщицей. Когда умерла Володина мама — ему было тогда тридцать — он остался один с только что защищенной докторской, кучей научных идей и полным нежеланием тратить время на быт. Тогда они и познакомились. Лидия Петровна приезжала к нему пару раз в неделю, готовила, убирала. Она очень практичная и хозяйственная женщина. Весьма, кстати, неглупая, хотя совершенно бескультурная. Когда мы с Володей, — Марина поискала нужное слово, — когда мы сблизились, я про нее спросила. Он ответил, что между ними были чисто прагматические, ни к чему не обязывающие отношения, основанные исключительно на физиологии и быте. Реально это вряд ли было так. Пару раз она устраивала мне совершенно безобразные сцены — правда, всегда в его отсутствие. Потом вроде бы смирилась и даже стала давать советы по хозяйству. Хотя на самом деле, наверное, не смирилась, а просто поняла, что я — явление временное и он скоро вернется обратно.

— Да почему, черт возьми! — вскипела Вика. — Чем это ты его не устраивала? Молодая, красивая — не какая-то там облезлая мымра!

Если б не красные пятна на бледном Маринином лице, никто бы не заподозрил, что она только что плакала. Ее слова звучали чуть отстраненно, с легким налетом юмора, словно речь шла не о личном, а, например, разбирались взаимоотношения героев любимой книги.

— Во-первых, я была избалованной маменькиной дочкой, имеющей весьма смутное представление о ведении дома. Я, конечно, старалась, но обеспечить Володе привычный комфорт не могла. То что-то подгорит, то пол забуду вымыть. К тому же я тогда только начала работать в школе, и это отнимало уйму сил. Я всегда серьезно относилась к работе и ничего не могу с этим поделать.

— А с этим надо что-то делать? — удивился Талызин.

— Володю раздражает, если его женщина относится серьезно к чему-либо, кроме него самого. Уж на что Аня жизни не представляла себе без медицины, а стала жить с ним — сразу уволилась.

— Она медик?

— Врач-кардиолог. Короче говоря, я никак не могла смириться с положением кошки, и у нас с Володей начались конфликты. Мы разошлись, и он возобновил отношения с Лидией Петровной еще года на три. Потом они расстались. Лидия Петровна сейчас снова замужем, муж отставник. Похоже, успешно раскрутился в каком-то там бизнесе.

Вика в очередной раз глянула на фотографию. Итак, молодящаяся особа в мини-юбке — нынешняя жена Бекетова Аня, юная красотка — лаборантка Кристина, пожилая вульгарная баба — первая пассия Лидия Петровна. Есть еще Маринка в шикарном черном платье и замотанная женщина без грамма косметики на лице. Остальные на снимке — мужчины.

— А вот от этой у него дочь, — сообразила Вика, ткнув острым ногтем в изображение изможденной женщины, чей затрапезный внешний вид резко контрастировал с окружением. Остальные дамы явно были при полном параде — как каждая из них таковой парад себе представляла, — она же словно в чем стояла у плиты, в том и явилась.

— Методом дедукции ты владеешь исключительно, — похвалила Марина. — Муж явно должен привлекать тебя к расследованиям. Это Таня, Татьяна Ивановна Брыль. Ее — то есть их с Володей — девочке сейчас десять. Он сразу признал Машку своей. Таня никогда раньше не была замужем. Она библиотекарь. Они прожили с Володей лет пять, до того момента, когда Аня родила ему сына. Он всегда хотел сына, а девочек воспринимал как ошибку природы.

— Мда, — мрачно заметил Талызин, — не день рождения, а цветник. Удивительно, что ни одна не отказалась — все пришли.

— Я ведь говорила, что он необычайно умен не только в науке, — напомнила Марина. — Раз он захотел собрать нас вместе, значит, собрал. Хотя идея, конечно, странная. Он сказал, что в день такого юбилея хочет освежить в памяти различные этапы своей жизни. Удивительно, что эти этапы ассоциируются у него с женщинами, а не только с учениками. По большому счету, мы должны гордиться.

— То есть все мужчины — ученики? — снова проявила догадливость польщенная Вика.

— Да. Вот это — Николай Павлович Панин. Он первый, кто защитился под Володиным руководством. Между ними разница всего шесть лет, представляете? Вика, изучив унылого потертого типа в мешковатом костюме, подозрительно осведомилась:

— И в какую сторону?

— О господи! Разумеется, Володя старше. Хотя да, по виду не скажешь. Я ведь сама училась у Николая Павловича в студенческие годы, он и тогда выглядел не лучшим образом. А вообще Панин — грамотный ученый и очень добросовестный преподаватель, хотя и несколько занудный. Кстати, Аня — его бывшая жена.

— Вот как? — заинтересовался Игорь Витальевич.

— Да, они прожили вместе около десяти лет. Я хорошо ее помню еще с той поры, и даже не догадывалась, что когда-нибудь она станет женой Володи. Для меня это было большое потрясение.

— А для Панина?

— Тоже, разумеется. Хотя он типичный интроверт и мало кто знает, что у него на душе. Мне очень его жаль. Даже не только и не столько из-за Ани, просто он — стопроцентный неудачник. Под неудачником я подразумеваю того, кто не реализует свой жизненный потенциал. Потенциал у него огромный, а на выходе почти ничего нет. В личной жизни, например, он явно создан быть отцом — а реально быть им не может.

— Не может — физически? — прервала Вика.

— По крайней мере, так уверяет Аня. Она развелась с ним, когда забеременела, поскольку твердо знала, что отец ребенка — не он. Что касается работы… для преподавания Панин слишком замкнут на себя, а в науке… Хотя Владимир Дмитриевич ценил его и поддерживал, но не смог добиться от него весомых результатов. Володю это страшно огорчало. Он был уверен, что Панин по-настоящему талантлив. Бог с ней, с докторской, это такая морока, что десять раз подумаешь, прежде чем браться, но все исследования Панина… они профессиональны, и не более. Мне кажется, вид Панина всегда пробуждал в Володе укоры совести.

— Из-за жены?

— Да что ты, Вичка, подобная ерунда его не смущала. Из-за того, что не сумел вывести его на самостоятельную научную стезю. Другое дело — Сережка Некипелов, вот он, видишь? Новоиспеченный доктор наук. Он старше меня на три года, и в былые дни мы с ним страшно враждовали, — последние слова Марина произнесла с нескрываемым удовольствием.

Некипеловым оказался тот, кого Вика сперва приняла за Бекетова — симпатичный, хотя и несколько лощеный тип, смахивающий на прибалта. — Почему враждовали? На тебя не похоже.

— Потому что имели конфликт интересов, — улыбнулась Марина. — Представь себе такую картину… Я, робкая второкурсница, подкарауливаю под дверью аудитории профессора Бекетова, чтобы уточнить у него кое-какие детали своей курсовой работы. Но в решающий момент как из-под земли появляется нахальный пятикурсник и перехватывает Бекетова прямо у меня из-под носа. А бывает, что и пропустит меня вперед, снисходительно заметив: «Спрашивай, детка. Тебе ведь ненадолго, а у нас разговор серьезный». И я, сгорая со стыда, задаю при нем свои наивные вопросы, а он усмехается. Дальше — лучше. Он — любимый аспирант, а я — всего лишь студентка, но научный руководитель у нас один, и мы вечно сталкиваемся, его ожидая. Как-то раз я сдуру решила выяснить у Некипелова кое-какие моменты по его собственной статье (он начал публиковаться еще студентом). Никогда не забуду, каким презрением он меня облил за непонимание элементарных вещей. Кстати, полная противоположность подходу Владимира Дмитриевича — тот всегда приветствовал задаваемые вопросы и потрясающе понятно разъяснял самые темные места.

— Этот Некипелов и на вид довольно ехидный, — констатировала Вика, снова вглядевшись в фотографию.

— Да нет, он неплохой. Просто мы оба были молодые и глупые. Вот Некипелов, кстати, типичный удачник. Правда, он развелся с первой женой, но мирно, и она ему позволяет сколько угодно видеться с сыном. А нынешняя его жена очень милая. Конечно, Сережка не гений, но талантлив. Его докторская прошла на ура, его уважают студенты. Он регулярно ездит за границу и получает за это хорошие деньги. А скоро поедет с лекциями по различным университетам США, это очень почетное приглашение. Не просто где-то там поработать, а поделиться своими достижениями с коллегами из Штатов, чтобы повысить их научный уровень. Наши исследования, слава богу, не закрытые. И Бекетов, и Панин — все они реально живут за счет поездок за границу.

— А почему не ездишь ты?

Марина пожала плечами:

— А я преподаю и пишу пьесы. С моими весьма средними способностями, чтобы добиться действительно интересных результатов, надо отдаваться науке целиком. Володя часто говорит, что я распыляюсь. Сперва боролся с этим, теперь махнул рукой. Никто, говорит, не поможет человеку, пока он сам этого не захочет. Если предпочитаешь тратить свои силы на посредственностей и зарывать талант в землю, бог тебе судья.

Вика вдруг поняла, почему Маринка с непривычной словоохотливостью так подробно обо всем рассказывает. Пока она делает это, Бекетов для нее жив. Вот закончит, вернется домой — и снова вспомнит о его смерти, а сейчас словно забыла. И Вика живо поинтересовалась:

— На каких еще посредственностей?

— У нас с Владимиром Дмитриевичем принципиально разный подход к преподаванию. Когда я сама училась, он вел у нас занятия на младших курсах, и я тогда еще обратила внимание… Студенты, не склонные к науке, для него не существуют. Он абсолютно не стремится чему-либо их обучить, автоматически проставляет зачеты и тройки, а общается исключительно с несколькими самыми умными, зато общается на равных. А я считаю, не всем же двигать науку, правда? Физика ведь имеет и прикладной аспект, а чтобы быть инженером, не надо быть семи пядей во лбу. Я стараюсь, чтобы каждый, кто хочет обучиться, имел такую возможность — если, разумеется, он не непроходимо глуп.

— И правильно!

— А Владимир Дмитриевич полагает, я трачу впустую время и силы. Правда, теперь он перестал вести общий поток, а занимается только с теми, кто выбрал его специализацию, так что его подход себя оправдывает. А я читаю лекции на младших курсах, и мой подход тоже себя оправдывает. В конце концов, именно я обнаружила и прислала ему и Андрея, и Женю! Кстати, Володя очень мне за них обоих благодарен. Вот они, видишь?

Марина указала на фотографию. Неопознанными там оставались два совсем молоденьких парня, лет по восемнадцать. Один — вылитый Леонард Ди Каприо, обаятельный и голубоглазый. Второй менее симпатичный, слишком уж чернявый да носатый.

— Вот этот красавчик — Андрей или Женя? Он и в жизни такой обаяшка?

— В жизни он гораздо обаятельней. Это Андрей Петренко. Сейчас он — лучший Бекетовский аспирант, а на первом и втором курсах учился у меня. Ему двадцать пять.

— Серьезно? Я бы дала меньше.

— Да, у него такой имидж — милого бесхитростного подростка. На самом деле он отнюдь не бесхитростен. Непростой, очень непростой мальчик. Я в свое время с ним намучилась, — и Марина улыбнулась так радостно, словно повествовала о самых светлых мгновениях жизни. — Способности есть, а заниматься не хочет. Надеется, стоит глянуть на преподавательницу невинными голубыми глазками — и получишь пятерку даром. Потом, правда, понял, что у такого монстра, как я, даром ничего не получишь. Вынужден был начать серьезно учиться — и увлекся. Ну, а уж как попал к Бекетову, тут проявил себя с самой лучшей стороны. Кстати, только что отучился год в США, там защитился, а теперь будет защищаться у нас. А ведь, если б не Бекетов, наверняка уже давно жил бы в Штатах и работал программистом, а замечательные научные способности пропали бы даром. Он на первом курсе явно был настроен на нечто подобное.

— Удивительно, что передумал, — с уважением констатировала Вика.

— А это Женя Гуревич, — Марина указала на оставшегося парня и почти с восторгом добавила: — Характер — не приведи господь. Заканчивает первый курс, а гонору на десять академиков. Я его до сих пор вынуждена иногда демонстративно проворачивать через мясорубку. Я этого не люблю, но ему полезно.

— В каком смысле — проворачивать через мясорубку?

— А делать из него котлету. Понимаешь, у него ситуация противоположна Андрюшиной. Андрюша ладит с людьми слишком хорошо, а Женька слишком плохо. Андрюша пытался схалтурить по лени, а Женька по самоуверенности. Ему кажется, он может спокойно пропустить все основы и сразу приступить к великим открытиям. Да, с его способностями он действительно может пронестись по основам галопом, но совсем без них обойтись нереально. А ему мнится, общий курс физики он еще в своей физ-мат школе изучил вдоль и поперек, пусть дураки тратят на него время, а он и так умнее всех. И вот вызываешь этого юного гения к доске и даешь ему простенькую на вид задачу — но требующую знания определенных методик. Он тыркается туда-сюда — все без толку. А группа смотрит, хихикает — при его самолюбии это нож острый. Потом вызываешь к доске крепкого середнячка, который зато дал себе труд сделать домашнее задание, и этот середнячок спокойно все решает. Тут уж бедный Женька просто кипит от ярости: какой-то идиот справился, а я нет? И на некоторое время до него доходит, что фундаментальная методическая подготовка тоже необходима. Да, стандартные методы и воззрения можно в определенной ситуации отвергнуть — но для этого как минимум их надо знать. Месяцок он учится, как надо — а потом характер снова берет свое. К сожалению, у Женьки довольно плохие взаимоотношения с группой. С ним умеет ладить одна Кристинка, но она отчислилась, и теперь он остался в полной изоляции.

— У них с Кристинкой был роман? — неожиданно вмешался Талызин.

— Ну… до романа дело, мне кажется, не дошло. Хотя точно не знаю. Но не в этом дело! Володя говорил мне, что Женька — самый талантливый ученик, какой у него когда-либо был. А учтите, он всего-навсего первокурсник! Володя был просто счастлив, когда я их свела. Они последние месяцы очень интенсивно работали.

Марина неожиданно осеклась, глянула на фотографию и упавшим голосом сообщила:

— Все. Больше никого нет.

— Вы прекрасно всех описали, Мариночка, — поощрительно кивнул Игорь Витальевич. — А теперь — все-таки об угрозе самоубийства. При чем здесь Кристина?

Его собеседница опустила голову, и недавняя сцена, как наяву, встала у нее перед глазами.

День рождения Бекетова давался Марине тяжело. Встреча со старыми знакомыми, особенно с Лидией Петровной, больно разбередила душу. Хотелось хоть ненадолго остаться одной. Поэтому Марина тихонько отошла за перегородку, разделяющую помещение кафедры надвое, распахнула окно, села на стул и задумалась. Трудно судить, сколько она так просидела, когда чья-то рука легла ей на плечо. Впрочем, что значит — чья-то? Это мог сделать лишь один человек.

— И вы здесь, Владимир Дмитриевич? В той половине очень душно. Жаркая погода для мая.

— Итак, мы теперь на «вы» и беседуем о погоде? — улыбнулся Бекетов. — Мы ж сейчас не при студентах, Мариша, этикет ни к чему. Я понимаю, зачем ты сюда удрала. Не хочешь вспоминать прошлое?

— А кому охота бессмысленно бередить себе душу? — откровенно высказалась Марина. — Тебе развлечение, а для остальных — игра на нервах.

— А кто мешает вам всем тоже развлекаться? Не волнуйся, Мариша. Скандала не будет, я этого тоже не люблю. У девочек есть сейчас заботы поважнее.

— Убеждать тебя, что твой интеллект ничуть не пострадал к пятидесяти годам? — съязвила Марина. — Что альтернатива — смириться с деградацией или уйти из жизни — относится к кому угодно, только не к тебе, любимому?

— Так и знал, — с глубоким удовлетворением констатировал Владимир Дмитриевич, — что ты — самая рассудочная и бесчувственная из женщин. Ты ехидничаешь, зато остальные, — он хмыкнул, — каждая из них повторила то же самое на полном серьезе. Почти дословно! Потом Танечка схватила пробирку, дабы выкинуть ее от греха подальше в окно, а милая Лида добавила, что она лично не ощущает утраты интеллекта, наоборот, с каждым годом становится все умнее. Вот как ведут себя истинные женщины — учись, пока не поздно!

— Не будешь же ты утверждать, что произносил этот тост на полном серьезе?

— А, все-таки немного волнуешься? Я рад. Можешь быть спокойна, Мариша. Я собираюсь дожить до девяноста, причем в здравом уме и твердой памяти.

Марина, и впрямь до того слегка волновавшаяся, моментально разозлилась.

— То есть ты бросаешься подобными заявлениями, чтобы мы все не ссорились между собой, а дружно утешали тебя? А ты подумал, что та же Кристинка по молодости примет это по-настоящему близко к сердцу?

— А мне и нужно, — задумчиво произнес Бекетов, — чтобы она приняла это близко к сердцу. Надеюсь, это заставит ее действовать.

— Неужели есть что-то, на что она для тебя еще не готова? — иронически спросила Марина.

— Она слишком романтическая девочка, а моя Анюта слишком привыкла подавлять самолюбие. Боюсь, даже если я заведу гарем, она не сочтет это достойным поводом для того, чтобы меня бросить.

— А тебе этого хочется?

— Если честно, я от нее устал, и чем дальше, тем больше. Мужчина берет женщину в дом, чтобы она освободила ему время для творчества, а не становилась помехой. Конечно, у нас сын… Так возьми Сережку Некипелова — он и после развода прекрасно общается со своим сыном.

— А дочь в расчет не принимаешь?

— Дочерей должны воспитывать матери.

Марина, из последних сил стараясь не терять спокойствия, холодно осведомилась:

— Значит, решил выгнать Аню ради Кристинки?

— Обижаешь, Мариша! — весело возмутился Бекетов. — Я ни разу не выгонял женщину из своего дома, а в моем возрасте поздно менять привычки. Предпочитаю, чтобы дамы уходили сами.

— Не вижу связи…

— Очень просто. Кристинка вбила себе в голову, что должна проявить благородство и не разрушать семью. Ей, понимаешь ли, достаточно моей любви, проза жизни пусть достается Ане. При подобном поведении Аня может делать вид, что не воспринимает наши отношения всерьез. А теперь Кристинка в ужасе: я, оказывается, считаю себя стариком и размышляю о смерти. Почему? Да потому, что живу с постылой старухой. Юные особы, они склонны судить весьма категорично. Значит, надо срочно меня спасать. Пускай попортит Ане нервы, это обеим пойдет на пользу.

— Все равно не понимаю, — упрямо сообщила Марина. — Почему бы тебе прямо не объяснить Кристинке, чего от нее хочешь? — То есть сказать ей: «Детка, я не люблю склок, поэтому обязанность довести Анюту до нужной кондиции возьмешь на себя ты»?

— Жаль лишать девочку иллюзий. К тому же она много о себе возомнит, а мне это ни к чему.

— В любом случае подобные опыты лучше проводить наедине, а не публично.

— Зачем же? Хочется дать Ане возможность сохранить лицо. Пускай имеет повод, ссылаясь на свидетелей, утверждать, будто ушла не потому, что ее довела моя юная любовница, а ради сохранения драгоценной жизни выжившего из ума муженька.

Марина покачала головой:

— Не ты ли меня учил, что слишком сложные решения обычно неверны?

Бекетов пожал плечами и вдруг совсем другим тоном, уже без следа ерничанья, добавил:

— А если честно, меня просто понесло. У меня сегодня тяжелый день, Мариша. Тебе не понять. Тридцать пять — это еще терпимо, я помню, каким юным был в тридцать пять. А мне пятьдесят. Страшно представить.

— А ты не представляй. Ты прекрасно сохранился, и умственно, и физически.

— Да, я не чувствую прожитых лет, — не стал спорить с очевидным собеседник, — но тем не менее я их прожил. Откуда я знаю, когда они дадут о себе знать? Господи, — он сжал кулаки, — еще бы лет… хоть лет десять активной умственной жизни… на десять лет я рассчитываю твердо. Знаешь, мне уникально повезло с Женькой — он настолько неординарно мыслит, что и я, общаясь с ним, начинаю выдвигать самые безумные идеи. И пока что в этом от него не отстаю — даже опережаю. Но это не будет длиться вечно. Я буду счастлив, когда он пойдет дальше меня — но за счет своего развития, а не моей деградации, понимаешь? Видимо, подсознательно мне сегодня захотелось, чтобы все вы горячо и нежно уверили меня, будто я молод. Кстати, типичный старческий синдром. Наверное, и роман с Кристинкой объясняется тем же самым. Идиотским желанием хоть на короткое время стать моложе, чем ты есть. Кристинка чем-то похожа на тебя, какой ты была когда-то. Я часто вспоминаю то время. Очередной признак старости — оглядываться назад, а не смотреть вперед.

— Почему бы и не оглянуться? Тебе можно только позавидовать. Иногда мне кажется, — Марина задумчиво улыбнулась, — наверное, ты — единственный человек, кому никогда и ни в чем не пришлось себя ломать. Удивительно!

— А ты? Если б ты это умела, все у нас пошло бы по-другому. Но ты не умеешь и даже не пытаешься.

— Возможно, но мне приходится за это платить. В личной жизни — одиночеством. В работе — мизерной зарплатой и конфликтами с начальством. В литературе — проблемами с издателями. А ты, не ломая себя, имеешь все, что тебе нужно.

— Женщине всегда приходится платить за то, что мужчинам дается бесплатно, — спокойно сообщил Бекетов.

— В таком случае остается надеяться, — сама не зная, язвит или серьезна, заметила Марина, — что Кристинка умеет поступиться собой, не слишком при этом страдая.

— Ну, за нее можешь не беспокоиться. У нынешнего поколения нет такого понятия, как чувство собственного достоинства. Зато она по-детски ревнива, так что при необходимости повод для расставания найти будет несложно.

Всплывший в памяти эпизод неожиданно закончился, словно оборвалась кинопленка. Дальше Марина вспоминать не хотела, но и этого было достаточно.

— Я пересказала почти дословно, Игорь Витальевич. С точки зрения логики все действительно выглядит нелепо, но я… я ведь знаю этого человека! Я знаю, когда он искренен, а когда нет. Да, он был в тот день на себя не похож, в каком-то странном нервном напряжении, но убивать себя не собирался.

— Я полагаю, — хмуро уточнил Талызин, — вы, Марина, вряд ли видели, как кто-то из гостей с вороватым видом совал в карман роковой пузырек?

— Я сама об этом думала, — вздохнула Марина. — Я точно помню, что, вернувшись к гостям, посмотрела, стоит ли он на месте. Да, стоял. Но больше я на него не обращала внимания.

— Я вообще не понимаю, почему это у вас в лаборатории так беспечно бросают яды. Кто угодно, приходи и бери?

— Игорь Витальевич! А вас не удивляют, что то же самое происходит в любом хозяйственном магазине? Продается полно ядов — плати и бери.

— Ты имеешь в виду, против тараканов? — заинтересовалась Вика.

— Я имею в виду какой-нибудь «Комет» для борьбы со ржавчиной. Он у меня чуть в раковине дыру не прожег — представляешь, что бы он сделал с желудком! Но никто не воспринимает его как яд, он предназначен для другого. Так же и в нашей лаборатории. Если уж на то пошло, можно утверждать, что у нас там полно аппаратуры для убийства. Любой электрический прибор, употребленный не по назначению, — это именно оно.

— Хочется верить, вы никогда не возьметесь за убийства, Марина, — с некоторым почтением заметил следователь.

— Да не отвлекайтесь на ерунду! Итак, Бекетов собирался бросить жену, — многозначительно произнесла Вика. — А она об этом знала? Марина, она не могла вас подслушать?

— Подслушать? — изумилась Марина. — Я не знаю. Перегородка там тонкая. Кто угодно, если бы подошел близко…

— Вот именно! Она подошла, услышала и его отравила. Все ясно.

— Да, — констатировал Талызин, — слава богу, ты не прокурор, а то полетели бы головы! А вам, Марина, тоже все ясно?

Гостья неуверенно пожала плечами.

— Я бы ни рискнула обвинить кого-то конкретно. У Ани действительно есть мотив… даже если она ничего не слышала, она не могла не знать о… Но мотив — это еще не значит… В конце концов, все мы в той или иной степени ревновали — кроме Кристинки, наверное. Да, есть еще Панин! Конечно, Аня ушла от него пять лет назад, но он до сих пор ее любит.

— Быть того не может, — энергично возразила Вика. — Тем более, она стала такая толстая.

— Любит, — твердо сообщила Марина. — Я вижу, как он на нее смотрит. А такие вот выдержанные, они могут очень удивить. В общем, я не уверена в том, кто именно это сделал.

— К тому же, — хладнокровно напомнил Талызин, — версия о самоубийстве впрямую ничем еще не опровергнута.

— Игорь Витальевич! — горячо воскликнула Марина. — Хорошо. Если вы мне скажете: «Марина, я убежден, что это самоубийство». Как только вы мне это скажете, я попытаюсь выбросить все из головы. Не знаю, сумею ли, но вас беспокоить больше не стану.

Она, вздернув подбородок, прямо и выжидательно взглянула собеседнику в глаза.

— Значит, дело ведет Богданов? — вздохнул тот. — Ладно, могло быть и хуже. Он, по крайней мере, мужик без гонора. Завтра… короче, завтра посмотрим.