Сиамские близнецы

XX

Дост снял часть коттеджа в деревушке неподалеку от Бордигеры. В Риме он выяснил, что мадам Картье, прожив недолго в пансионате для туристов, поехала в Сан-Ремо, ведь мадам интересуется цветоводством, а в Сан-Ремо как раз цветочная выставка.

Фрицу уже казалось, что его усилия похожи на поиски иголки в стоге сена. С того дня как он вылетел из Берлина, его преследовали неудачи. В лондонском аэропорту Доста задержали власти. Началось с претензий к паспорту. Но он понял, куда они клонят, после вопроса: «А не пытались ли вы принять британское подданство?» Дост сообразил и очень обстоятельно рассказал о своих попытках, особенно красочно вышла сцена объяснения с чиновником из Форин офис. Когда прибыл инспектор Маккенди из Скотланд-Ярда, рассказ пришлось повторить. Потом Доста до утра продержали в участке, наутро снова появился инспектор Маккенди, тяжело глянул, но паспорт вернул и молча указал полицейским в сторону летного поля. Через полчаса Доста посадили в первый отлетающий из Британии на континент самолет. Словом, барона Крюндера из Британии выдворили. Самолет летел в Гаагу.

Дост, конечно, обрадовался, что так легко отделался от британских властей. А если он все же найдет Одиль, то его дела вообще примут самый благоприятный оборот. Дост начал разыскивать мадам Картье.

Ей, конечно, документы Идена не нужны. Ее мужу они тоже вряд ли могли понадобиться. Впрочем, Трайден, будучи дипломатом, должен грешить шпионажем, так что могла Одиль помочь муженьку. Кроме нее, подменить бювар было некому. Но тут со стороны Трайдена вполне резонен вопрос — как сумела, откуда взяла… Не признаться же, что добыла на пару с любовником. Этот вариант отпадал.

Другое дело — деньги! Вот что ей всегда было нужно. На континенте она могла бы продать досье. Но кому? Если сюртэ, зачем она поехала в Италию? А зачем итальянцам иденовский меморандум? У них насчет германской опасности свое собственное мнение, да и о намерениях союзников они осведомлены лучше всех.

В Сан-Ремо Дост Одиль не нашел, принялся кружить рядом — так попал в Бордигеру. Обшарил все пансионаты до самой французской границы, ездил в сторону Генуи, и все же не зря — увидел ее в автомобиле с каким-то военным. Ах, вот оно в чем дело… Очередной романчик! Попросил таксиста следовать за их машиной. Приехал к частной вилле. Но сколько ни дежурил возле, Одиль не появлялась, словно поселилась на этой вилле. Терять уже было нечего. И через прислугу Фриц передал записку: «Жду ежедневно с одиннадцати утра в таверне», — приложил адрес деревушки под Бордигерой, где снял часть коттеджа, подумал, приписал: «Сумма со мной». Естественно, Одиль поймет, о чем идет речь.

В тот день, 1 октября, Дост ждал в таверне до трех. Погода выдалась хмурая, тяжелые облака давили, от моря шел пар, от земли тоже, хорошая летняя гроза, казалось, разразится и принесет облегчение. Но шел осенний мелкий дождь. Дост доел креветки и вышел на веранду — больше ждать сегодня уже не имело смысла. Единственное, что обнадеживало, Одиль все еще жила на той частной вилле. Дост посмотрел на небо и подумал, что, скорее всего, его мытарства здесь скоро закончатся — курорту конец, и поедет Одиль… куда бы она ни поехала, он найдет ее хоть на дне морском, вытрясет документы или на первом суку повесит за волосы…

К таверне подъехала велосипедистка в мокром плаще с капюшоном. Дост ожидал, что Одиль приедет в автомобиле, поэтому на велосипедистку даже не посмотрел и, неторопливо закурив, раскрыл зонт.

— Хэлло, мой дорогой! Ты почему уходишь, когда я приехала?

Да, это была Одиль.

Он подошел, сбросил с ее лица капюшон, долго смотрел в бесстыжие фиолетовые глаза. Она не смутилась.

— Ты, вероятно, очень соскучился, мой мальчик, но ты плохой охотник и негодный следопыт. Я видела тебя, а ты меня — нет. Я знаю, у кого ты снимал комнату на Кола-де-Риенце в Риме, а ты обнаружил мое пристанище, когда я его уже покинула. В Сан-Ремо я дважды видела тебя в ресторане, один раз в яхт-клубе, трижды на набережной и на пляже, один раз на площади Согласия. Ты же меня — ни разу. Какие деньги ты мне предлагаешь? Видишь ли, я в тяжелом финансовом положении, развожусь с мужем, но… Тихо! — она подняла руку, чтобы остановить уже заготовленную Достом фразу, — соболезнований не принимаю. Причем, поскольку в разрыве виновата я, мне и платить судебные издержки. Но от тебя платы за любовь не приму. Пусть тебя не гнетет эта обязанность. И не ты причина развода, не думай о себе столь высоко.

— Я привез тебе деньги за документы, — наконец сказал Дост.

— Ничего не понимаю… — Одиль нахмурилась. — Какие документы, о чем ты? А… Я помогала тебе искренне только потому, что любила тебя. Ты такой… милашка.

— Слушай, пойдем туда, дождь… — Дост кивнул на дверь таверны. — Я объясню тебе…

Одиль «искренне» возмутилась:

— Нет-нет, ни о чем не может быть и речи! Ты что? Разве я изменяла тебе, когда была с тобой? И теперь я не могу изменить… человеку, с которым рядом.

Дост ее давно уже не ревновал. Он сокрушенно вздохнул:

— У тебя одно на уме. Ладно, это твое частное дело. Я тебя не в номера зову. Пойдем поговорим. Дождь… Ведь ты же вытащила из бювара документ, пока я ходил в аптеку. Там осталась последняя страница. Если бы не она, я бы думал, что этот проклятый меморандум вообще никогда не лежал в бюваре. Понимаешь? Отдай! Я плачу хорошие деньги. Если тебя интересуют доллары, в Генуе можно обменять, я узнавал…

— Глупышка! Зачем мне было помогать тебе? Чтобы потом тебя подвести? Ведь у тебя неприятности теперь из-за этих бумаг? Это сразу видно, — Одиль глядела сочувственно. Дост невольно начинал верить ей. — У меня этих бумаг нет. Зачем они мне?

Она не лгала. Документов Идена у нее не было, и давно. Она передала их полковнику Роатте на второй день после приезда в Рим, когда он появился у нее в туристическом отеле на Кола-де-Риенце. То была инициатива полковника Шантона. Прочитав меморандум, он сказал ей, усмехаясь в усы: «Передай это Роатте, и не продешеви, девочка. Мы посмотрим сквозь пальцы, если ты сможешь еще немного заработать на свои безделушки». Одиль поняла, расчет идет на то, что итальянская разведка не станет утаивать меморандум от Берлина. Итальянцам выгоден англо-германский скандал. Не то еще они договорятся насчет Гибралтара, и Гитлер продиктует дуче британскую и свою волю… «К тому же, если такие бумаги попадут к Гитлеру или к кому-то из его окружения от союзника, от итальянца, вряд ли их расценят как дезинформацию», — добавил Шантон.

Возможность отправить в Германию иденовский меморандум у полковника Роатты была самая прямая — начались переговоры с Канарисом по условиям германо-итальянской интервенции в Испании.

Переговоры Роатта завершил 1 августа, но бумаги Идена все еще лежали в его сейфе, он видел возможность куда более интересного их применения. Этого Одиль уже знать не могла.

— Тогда где же эти бумаги? — озадаченно спросил Дост.

Одиль улыбнулась:

— Не знаю…

— Не может быть…

— Твои подозрения просто глупы… — она уже раздражалась, а Фриц знал, что за раздражением последуют замкнутость и упрямство, а тогда от нее вообще ничего не добьешься.

— Прости, но я в безвыходном положении. Мне неприятно, что я втянул тебя в эту историю и теперь…

— Пройдемся, — вдруг предложила Одиль.

Он вел ее велосипед, она, так и не накинув капюшон, подставляла лицо дождю:

— Это крайне полезно для кожи, — беспечно болтала, — дождевая вода. Необыкновенно смягчает. — И думала, какую версию подбросить Досту, чтобы она показалась правдоподобной и ему самому, и его начальству. Необходимо было снять его со следа раз и навсегда.

— Что же мне делать?

Одиль тяжело вздохнула.

— Пойми, нет у меня этих бумаг! И у тебя их, увы, нет. Так были ли они в бюваре? Но приказ ты выполнил, ты привез бювар, привез последнюю страницу. Ты герой, Фриц. Неужели остолопам в Берлине это не ясно? Ну, смотри, шума из-за пропавших бумаг нет, Иден на месте, газеты молчат. Значит, когда мы брали досье, оно уже ценности не представляло. Ты же сам мне рассказывал, когда ты пришел туда, к кабинету, секретари Идена разбирали шкафы и столы. Вполне возможно, те бумаги, что лежали в бюваре, подлежали уничтожению. Взяли стопку, потом другую, — вдохновенно фантазировала Одиль, — и неважно, в какой последовательности захватывались листки. А ты получил бювар тогда, когда одна стопка была уже изъята, а за следующей еще не пришли. Клерк же, когда раскрыл подложный бювар, только совсем пустой, подумал, что оставшиеся бумаги унес и уничтожил коллега. Вот почему нет шума. И держись за это утверждение. Тебе поверят. Потому что ты все-таки вынес последнюю страничку из Форин офис, ты же не надул своих патронов, — Одиль дружески похлопала его по плечу. — А денежки… Прижми их ближе к сердцу или прокути.

— Я провожу тебя, — Дост благодарно поцеловал руку Одиль, помог ей сесть на велосипед. Она придержала педали:

— Я не советую тебе возвращаться в Лондон. Если не нравится здесь, окажу еще одну протекцию, — тон Одиль был серьезным. — Устрою если не в Париже или Марселе, то в Нанте, в провинции… Скотланд-Ярд ищет, где была сделана копия бювара, — сказала и нажала на педали. — Чао!

«Как ее понимать? — думал Дост. — То уверяет, что никакого шума из-за пропажи досье нет, то советует держаться подальше от Скотланд-Ярда. И все же она не врет, наверное…» Доста убеждали не столько аргументы Одиль, сколько пафос, с которым она излагала свою версию. «Черт возьми, за эту идею нужно держаться, она дает шанс остаться на плаву. Ведь я же ни фальшивки, ни "дезы" не притащил. Виноват только в том, что меня провели», — и Дост успокоился.

В Риме Досту не удалось достать авиабилет до Берлина. Ему посоветовали обратиться в железнодорожную кассу. Железнодорожный билет Дост купил легко и быстро.

На вокзал Термини приехал загодя, и напрасно — берлинский состав, как объяснили по радио, запаздывал в связи… — Дост не понял. Ему было все равно, почему состав не подают, он нервничал, курил в зале ожидания, то и дело выходил на привокзальную площадь, и ему уже казалось, что он знает ее назубок — и какие машины стоят на стоянке, и как выглядит регулировщик-полицейский, и какая цветочница какими цветами торгует, и где продаются журналы только на итальянском, а где на других языках, даже на японском… Потом возвращался на перрон, тупо смотрел на табло с расписанием, несколько раз поднимался в буфет.

Дост пребывал в таком раздражении из-за задержки состава, что не заметил пристального внимания к себе двух карабинеров, а потом и третьего. Этот третий подошел к Досту, поигрывая аксельбантом, когда Дост в очередной раз прохаживался по пустой платформе.

— Ваши документы!

Нансеновский паспорт доверия не вызвал.

— Прошу следовать, — процедил сквозь зубы карабинер.

Дост возмутился. Он попытался что-то объяснить насчет необходимости срочно уехать в Берлин именно сегодня, путал немецкие, английские, французские, итальянские слова и тем усугубил подозрения полиции. В руках одного из карабинеров блеснули наручники, и тогда в Досте вспыхнула та слепящая ярость, которая так импонировала в нем Хорсту Весселю…

Фриц Дост, барон Крюндер, был отведен в участок и жестоко избит за сопротивление властям.

Наутро он требовал прокурора. Ему не отвечали. Он просил «кого-нибудь из контрразведки». Карабинер вместо ответа покрутил пальцем у виска. Международный жест… Трое суток Дост пытался понять, за что он задержан. Если бы всплыли лондонские дела, его передали бы Интерполу, а там — англичанам…

А все было просто. В тот вечер с этого же вокзала только другим экспрессом, литерным, в Берлин уезжал граф Чиано, министр иностранных дел Италии, зять дуче, и ехал он по личному приглашению Гитлера. Дост же слишком намозолил глаза охране своим нервозным передвижением по вокзалу Термини. Дост совсем плохо знал язык и невнимательно слушал вокзальное радио.