Сибирь. Эпопея века \\ Сибирский вызов

Max Leon

Le Defi Siberien

Перевод с французского А. Липовецкого

ВВЕДЕНИЕ

Сибирь, похоже, всегда волновала воображение русского человека. Когда в начале 1959 года я готовился к первому путешествию на Амур и Ангару, меня охватило что-то вроде горячки, которая не покидает меня до сих пор. Это чувство еще больше объяснимо сегодня, когда мы в состоянии оценить богатства и потенциальные возможности этого подлинного "континента" на Азиатском континенте. Но уже в XVIII веке такие гениальные ученые, как Михаил Ломоносов, предвидели сказочное будущее территорий к востоку от Урала.

Первопроходцы проникали в Сибирь, как и в другие новые земли, по воде, морскими или речными путями. Участники одних открыли и описали побережье и острова Ледовитого и Тихого океанов, другие следовали вдоль берегов Амура, Уссури, Оби и Енисея. И сегодня еще большие и малые реки служат основным путем для геологов, а затем и строителей, проникающих в глубь таежных массивов, чтобы строить в них новые поселки. Связь с ними сначала поддерживают с помощью вертолетов и вездеходов, затем прокладывается автомобильная дорога, а иногда и железнодорожная ветка.

Долгое время Сибирь служила в одно и то же время пристанищем и каторгой для беглых крепостных и тех из узников Сахалина, кому удавалось пересечь ледяное море. Сибирь, как и Северная Америка в эпоху Клондайка, познала золотую лихорадку, но даже в те времена людьми скорее руководили чувство патриотизма и стремление совершить большие дела, чем страсть к наживе.

Покорители этих земель — советские люди, которые взрезают пространства Восточной Сибири и Дальнего Востока, прокладывая новую Транссибирскую магистраль, убеждены, что они выполняют миссию мирового масштаба. Естественно, они использовали гипотезы, высказанные еще век назад, при царизме, который не смог или не пожелал проверить их, выбирая наиболее легкие и приносящие немедленную выгоду пути.

Унаследованное от далеких предков чувство коллективизма русского народа, присущее ему свойство болеть за судьбы всего человечества, благородное стремление нести пользу людям в континентальном или мировом масштабе сыграли свою роль в вызове, брошенном Сибири молодой Советской республикой и подхваченном в пятидесятых годах победоносным, но еще обескровленным войной с фашизмом Советским Союзом.

Представители молодежи, устремившиеся на стройки гидроэлектростанций и БАМа, руководствовались самыми разными мотивами: как высокими, так и обычными. В отдельных случаях туда едут и люди, у которых не хватило мужества разрешить семейную проблему, преодолеть трудности в учебе или на работе. Других, возможно, привлекают высокие заработки? Конечно. Но большинство привело сюда пусть даже безотчетное, но стремление "развернуться", показать все свои способности. Они ищут другой уровень приложения сил, что-то вроде поля боя, где все в движении, где человек перестает быть пленником привычек и раз и навсегда установленных правил, что свойственно большим городам, где все давно продумано, организовано, где нет места для непредвиденного. У этих молодых людей зачастую чувствуется ностальгия по временам революции и героических битв, когда, как им кажется, мир четко делился на врагов и друзей, а цель была ясна. Ностальгия по тем временам, когда люди в стремлении создать новую Россию, новый мир, нового человека изменяли все.

Даже те, кто, не выдержав, возвращается на запад страны до окончания срока контракта, сохранят о Сибири, показавшейся им мачехой, волнующие воспоминания, и ее незабываемые образы останутся с ними навсегда. Ведь одна из наиболее сильных и привлекательных сторон этого края — та, что жизнь проходит здесь в постоянной борьбе с природой: новые поселения окружены непроходимыми лес-ними массивами и болотами, зимой на палатки и времянки обрушивается пурга. От холода железо становится хрупким, как стекло, а наземный и воздушный транспорт может неделями не работать. Но пейзажи ни с чем не сравнимы, а летом тайга и тундра наполнены шумной, бьющей через край жизнью.

На протяжении двадцати последних лет, во время которых мне довелось проехать почти по всей Сибири и Дальнему Востоку от Урала до Тихоокеанского побережья и от Амура до островов в Северном Ледовитом океане, я видел, как эти молодые люди — тридцатилетние и едва достигшие совершеннолетия — преодолевали величайшие трудности, осуществляя грандиозные проекты, перекрывали Ангару и Енисей, заставляли бить нефтяные фонтаны на болотах Самотлора, прокладывали рельсы БАМа, строили заводы по выплавке золота и алюминия. Я видел, как рождались города и появлялись новые молодые семьи. Мне даже довелось быть шафером на свадьбе на антарктической станции. Но, главное, я встретился с людьми, проникнутыми подлинным революционным духом. Они борются и за то, чтобы сегодняшний человек не был принесен в жертву будущему, и эта борьба уже приносит плоды. Отныне, прежде чем приступить к строительству плотин гидроэлектростанций, нового Транссиба или нефтяных разработок, возводятся жилые дома, детские сады и больницы. Они борются и за то, чтобы не нанести смертельной раны природе в угоду рентабельности. На Байкале очистные сооружения предохраняют от загрязнения крупнейший в мире естественный резервуар пресной воды. В тундре принимаются меры, чтобы нефтепроводы не помешали миграции стад диких оленей. В лесах устанавливаются разумные нормы вырубок.

Будут ли преодолены все существующие противоречия? Проблем пока много. Как правильно сочетать промышленную концентрацию и необходимость проявления инициативы на местах? Децентрализацию и централизованное управление? Экономическую обоснованность цен и повышение жизненного уровня? Рентабельность предприятий и право на труд? Каждый этап в стремительном развитии общества будет сопровождаться своими проблемами. Но, без сомнения, именно в Сибири будут найдены наиболее оригинальные и смелые решения этих проблем, потому что СССР и весь мир нуждаются в ней, потому что природа, если ее игнорировать, может жестоко отомстить человеку.

Будущее Сибири неразрывно связано с тем, что уже сделано здесь. Прошло всего двадцать лет с моей первой встречи с этим краем, а свершения, достигнутые здесь за это время, могут кого угодно привести в изумление.

Но часто ли мы отдаем себе отчет в этом? Правильно ли представляем грандиозность осуществляемых проектов, их несомненную связь с общим для нас всех будущим?

Будущее подготавливается прошлым, особенно если речь идет о недавнем прошлом великих строек. Ретроспективный взгляд на прошедшее часто помогает шире осмыслить происходящее. Именно поэтому мне захотелось включить в мою книгу несколько репортажей, сделанных мной в разные годы в тех местах Сибири и Дальнего Востока, куда забрасывала меня журналистская судьба. Найдутся, наверное, и те, кому они напомнят о поре их молодости, помогут снова пережить то волнующее время. Эти записи прошлых лет дадут возможность ощутить достигнутый прогресс и те качественные изменения, которые происходят там как в подходе к решению технических задач, так и в сознании людей, претворяющих эти задачи в жизнь.

ГОРОД У "ЧЕРНОЙ РЕКИ"

Апрель 1959 года. Наш самолет подлетает к Хабаровску. Только что купавшийся в лучах заоблачного солнца, он теперь стремительно углубляется в ночь.

В Москве 13 часов 30 минут — день в разгаре. А здесь уже почти темно. Солнце бросает свои последние лучи на сиренево-голубые облака, и вскоре нас окружает море предзакатного огня.

В 14 часов 35 минут по московскому времени под крылом появляется Хабаровск — созвездие огней на берегу черной реки.

В гостинице "Дальний Восток" официантка интересуется, как по-французски "вино", и предлагает бутылку розового, чуть резкого и крепкого вина, которое после первой рюмки устранило чувство удаленности от дома.

Чтобы покрыть 8 тысяч километров, отделяющих Москву от Хабаровска, нам понадобилось 12 часов, из них 9 в воздухе. А три недели спустя на этой линии появился ТУ-114. Оснащенный четырьмя турбовинтовыми двигателями, он брал на борт вдвое больше пассажиров, проделывая путь из Москвы в Хабаровск без посадки за 8 часов 42 минуты.

На следующий день, наскоро проглотив завтрак, я поспешил на свое первое свидание с городом, с Амуром, песню о котором мы так часто пели в Париже во время нацистской оккупации:

"Славный Амур свои воды несет…"

Хабаровск, с населением около трехсот тысяч человек[36], расположен на пяти холмах. Повсюду новые каменные здания оттесняют старые кварталы деревянных домов. В низинах бульдозеры сносят отжившие строения, на месте которых возникнут парки. По проспекту Карла Маркса с его разнообразием архитектурных стилей оживленная толпа движется от площади Ленина до высокого берега реки. Афиши театра возвещают о спектакле "Веселая вдова". Большинство магазинов открыто. Главный универмаг завален тканями, игрушками, рыболовными принадлежностями, готовой одеждой, посудой, фото- и радиотоварами последних моделей. Толпа покупателей здесь не менее живописна, чем в Москве, — русские, украинцы, кавказцы и представители других национальностей. Охотник с суровым лицом глазом знатока присматривается к матово поблескивающим ружьям, колхозница с морщинками вокруг глаз ощупывает меховую подкладку малюсенького ботиночка.

Преодолев притягательную силу прилавков и витрин, бегут к реке молодые девушки. Проспект оканчивается эспланадой, откуда взору открываются серо-голубые волны. Вдали виднеется желтоватый, поросший чахлым кустарником левый берег. На склонах берега раскинулся общественный парк, сейчас почти пустой. Вечером посетителей встретят звучные фанфары — танцы длятся до поздней ночи. Утром в аллеях можно встретить стариков с выцветшими бородками, девочек со скакалкой, рассказывающих друг другу на ушко свои большие секреты, и, несмотря на ранний час, обнимающихся влюбленных.

В этом городе у меня есть друг — Петр Баранов, журналист. Его дед, донской казак, приехал сюда морем из Одессы в конце прошлого века, а отец был среди строителей, основавших в глухой тайге Комсомольск-на-Амуре, где в 1958 году было уже свыше ста тысяч жителей[37]. Сам Петр проехал по всем стройкам, новым городам и рыбацким поселкам края. Первым делом он ведет меня к Амуру, свирепой реке, воды которой ежегодно словно вскипают от бесчисленных косяков идущего на нерест лосося.

Над обрывом беседка — "Ласточкино гнездо" — с балкончиком, испещренным надписями типа "Наташа, я тебя люблю".

В самом низу рыбаки выделывают невероятные па, чтобы сохранить равновесие на шатающихся прибрежных камнях.

Чуть дальше под защитой дамбы из обтесанных камней расположен стадион, только что открывший свои ворота для посетителей. Будущие чемпионы пробуют совсем еще свежее поле. А за воротами стадиона, на улице играют в футбол мальчишки. Их заводила позирует перед моим фотоаппаратом, уточняя с заносчивым видом: "Моя команда называется "Спартак".

Амуру посвящены песни, поэмы и просто поговорки. Говорят, что во время нереста лососи волнами вливаются в реку из океана, и треск их чешуи напоминает отдаленные раскаты грома. Рыбаки, издавна обосновавшиеся на этих берегах, добывали здесь сказочные уловы. Сибиряки и старые дальневосточные охотники называют Амур не иначе как "батюшка". На другом берегу китайцы зовут его Хей-Хунзиан, что означает "черный дракон".

Действительно, Амур — настоящий "дракон". Я пролетал над ним на самолете на протяжении около трех тысяч километров. В обычное время ширина его в начале не превышает километра, а в устье во время паводков он разливается километров на двадцать. То чисто-голубой, то серо-стальной, он кажется безмятежным и величественным. Но амурцам знакома и его страшная ярость, когда бурные разливы смывали целые деревни.

На другом конце города внимание гостя привлекает вокзал, расположенный на площади, в центре которой возвышается памятник Ерофею Хабарову, одному из первых исследователей края, прибывших сюда в XVII веке. На протяжении уже нескольких десятков лет Транссибирская магистраль доставляла сюда десятки тысяч новых поселенцев. Вначале нищих крестьян, бежавших от голода, свирепствовавшего в царской России, и закованных в кандалы каторжников, затем отважных комсомольцев, покорителей нетронутых богатств сибирских просторов, а сегодня — рабочих и инженеров, прибывающих вслед за длинными составами с тракторами и электронной аппаратурой.

Зал ожидания выходит ступенями на перрон, залитый утренним солнцем. Узлы, чемоданы, девочка с чайником на коленях. Знакомлюсь. Это Салинковы, Голубевы, Тихоновы, вместе отбывающие в новые, необжитые районы. Бабушкам не сидится: они суетятся, приходя в ужас от свистка любого локомотива. Большинство этих людей едут в долины Амура, в лесостепи Биробиджана.

Неподалеку от Хабаровска за семь-восемь лет выросли новые районы с мукомольными заводами, фабриками по производству соевого масла, другими предприятиями и жилыми домами для рабочих. Целый новый город, где школы, выкрашенные в белые и розовые тона, окружены парками. Сегодня здесь возводится еще одиннадцать пятиэтажных домов для рабочих одной из фабрик.

У продовольственного магазина остановился грузовик, груженный цветами. Их продают прямо из кузова, опустив предварительно борта. В кинозале местного клуба с утра полным-полно. А вечером молодежь соберется на танцы.

Прежде чем вернуться в центр, делаем крюк, чтобы заехать на "толкучку". Чего здесь только нет: фарфоровые кошки величиной с бульдога, расписные бубны, сапоги со сверкающими голенищами, искусственные цветы, деревянные изделия, похожие на бумеранг, для обработки медвежьих и собольих шкур и куча различных предметов, какие можно найти и у парижской заставы, — печные трубы, позеленевшая бронза, тюлевые занавески.

В центре Хабаровска плотной толпе тесно на тротуаре. Группа молодежи пересекает улицу в неположенном месте, окружив аккордеониста, наигрывающего что-то веселое, приветствуя моряков, которые явно находятся в увольнении. У дверей ресторанов юноши с невероятными прическами придерживают за руку робких девушек в новых платьях. Дух приближающихся праздников уже витает среди еще обнаженных деревьев бульвара.

Грустно это или радостно? 18 лет спустя — в апреле 1977 года — я не узнавал Хабаровска. От провинциализма не осталось и следа. Тот особый стиль, придававший городу своеобразное очарование и, уж во всяком случае, явственный налет экзотики, почти исчез в центре, сохранившись лишь в редких уголках. Бывшие особняки богатых купцов и губернаторов на проспекте Карла Маркса выглядят явно старомодно на фоне огромного современного выставочного павильона.

Когда долгие годы спустя снова видишь дом, где прошло твое детство, свою школу, улицу, то всегда удивляешься, до чего они стали маленькими. В Хабаровске — в городе, принимающем облик столицы, — я, напротив, с удивлением почувствовал маленьким себя. Памятник его основателю остался таким же, но вокзал, в прошлом больше напоминавший караван-сарай, полностью изменился. На другом конце города поднялись первые двадцать этажей гостиничного комплекса, рассчитанного на растущий поток японских туристов. Старые универмаги кажутся карликами перед современным торговым центром, комбинатом бытовых услуг, Домом моделей. Его 28 модельеров и 8 манекенщиц раз в месяц показывают свои коллекции в Хабаровске, а также выезжают в другие города края. 1200 созданных здесь моделей одежды уже освоены местной швейной промышленностью. На помост, без жеманства, но с улыбкой, выходят Светлана, Надя, Лариса, Наташа, Таня, демонстрируя изделия из меха, шелка, льна, выполненные зачастую в народных традициях. Модельеры охотно используют орнаменты и линии традиционных костюмов коряков и нанайцев, удэгейцев и эвенков. В вечерних нарядах преобладают красное и черное — цвета трагедии у амурских народностей. Таинственные символы, украшающие выходные костюмы, позаимствованы у одеяний шаманов.

Мода не привилегия одного лишь Дома моделей. Стремление выглядеть красиво и современно заметно не только у молодежи, но и у людей более зрелого возраста. Особенно изменилась одежда детей — исчезли бесформенные тулупы и бабушкины платки, из которых порой виднелись лишь нос да глаза, а взамен появилось разноцветье тканей, вязаных шапочек и обуви.

Торговый центр и комбинат бытовых услуг также отражают происшедшие перемены. За прилавками современных торговых залов симпатичные продавщицы предлагают самые разнообразные товары заметно поредевшей по сравнению с прошлым толпе покупателей, что свидетельствует как о расширении городской торговой сети, так и о лучшем снабжении пригородов. А в расположенном в центре города комбинате бытовых услуг, сверкающем стеклом и металлом, можно пошить пальто или костюм, сделать прическу, отдать в стирку белье и почистить одежду, отремонтировать телевизор или магнитофон и многое другое, что поможет сберечь время для отдыха и развлечений.

Если говорить о развлечениях, то недостатка в них здесь не ощущается. В городе есть театры, концертные залы, много кинотеатров и домов культуры. В одном из них я случайно встретился с любителями бальных танцев, самозабвенно репетировавшими в фойе замысловатые па. Из расположенной рядом комнаты доносились звуки самодеятельного оркестра, а наверху, в художественной студии, занимались художники-любители. В большинстве таких клубов можно найти себе занятие по душе. Но если вечером вам захочется пойти куда-нибудь, сделать это не всегда легко. У кинотеатров здесь постоянные очереди, и если ресторанов в общем достаточно, то небольших кафе, куда можно было бы приходить танцевать, явно не хватает. Впрочем, справедливости ради, надо сказать, что Хабаровск в этом отношении не исключение.

В Доме культуры у меня была назначена встреча с друзьями — удэгейцами из села Гвасюги, которое я посетил еще в первый мой приезд на Дальний Восток. Оказалось, что перемены коснулись и этой отдаленной удэгейской деревни. Председатель сельсовета Валентина Кялупзюга рассказала мне о новых электростанции, детском комбинате, школе, ученики которой находятся на полном государственном обеспечении. Но в деревне не забывают и о своем исконном промысле. В прошлом году местные охотники сдали государству пушнины на 25 тысяч рублей. Рядом с Валентиной сидят ее землячки — молодые девушки, приехавшие в Хабаровск для продолжения своего образования. Семнадцатилетняя Наташа учится в кооперативном техникуме и после окончания его собирается вернуться в родное село, как и Элла, которая станет врачом. Таня занимается на дирижерском отделении училища искусств и мечтает продолжить свое музыкальное образование в консерватории.

— Дальний Восток — одна из территорий Советского Союза, развивающихся более ускоренными темпами по сравнению с другими районами страны, — сказал мне секретарь Хабаровского крайкома партии Николай Николаев. — За две последние пятилетки объем производства вырос здесь в 2,3 раза. А капиталовложения в сельское хозяйство только за последнюю пятилетку увеличились в два раза. В Хабаровском крае существуют предприятия всех ведущих отраслей промышленности: сталеплавильной, прокатной, металлообрабатывающей, лесной, машиностроительной, легкой, пищевой и других.

Специалистов для народного хозяйства края готовят 33 высших учебных заведения, одно из которых — Хабаровский политехнический институт — мы посетили. Это один из крупнейших в СССР вузов с 11 факультетами, на которых обучается около 14 тысяч студентов. Большая часть выпускников остается работать на предприятиях и стройках Сибири и Дальнего Востока. По словам ректора института Михаила Даниловского, здесь больше возможностей для роста, чем в центральных районах страны. Через два-три года недавние выпускники могут занять ответственные посты. Специалисты с дипломом института строят мосты и другие технические сооружения БАМа, работают химиками-технологами на целлюлозно-бумажных комбинатах, экономистами на самых различных народнохозяйственных объектах. В институте обучают и многим другим специальностям.

Большое внимание здесь уделяют приобщению студентов к самостоятельной научно-исследовательской работе, памятуя о решающей роли науки в быстром развитии региона. Работы некоторых студентов, в частности по исследованию лазерных лучей, отмечены дипломами ВДНХ.

Наука и в самом деле занимает особое место в деле освоения Сибири и Дальнего Востока. Это можно было ощутить и в Институте тектоники, которым руководит академик Юрий Косыгин. Масштабы развернутых в нем работ, используемые методы и высокий уровень исследований оставляют сильное впечатление. Основная задача института — разработка общей модели геологического строения Дальнего Востока. На основе разработанных в институте рекомендаций предпринимаются практические шаги к разгадке тайн подземных кладовых. Налажены контакты с учеными соседних тихоокеанских стран. Ведется совместная обработка снимков, сделанных в различных спектрах как с советских, так и с американских спутников, что позволяет выявить геологические характеристики исследуемой местности. Заключено на десять лет соглашение с Японией о проведении совместных изыскательских работ в Охотском море на шельфе Сахалина.

Наука помогает делать большие шаги вперед и в развитии сельского хозяйства. На Дальнем Востоке, где существуют специфические природные условия (ограниченные тепловые ресурсы, переувлажненность, небольшая мощность плодородного слоя почвы и др.), рекомендации научно-исследовательских институтов необходимы для оптимального ведения земледельческих работ, для разработки пригодной к этим условиям специальной техники, для определения для разных районов своего, наиболее выгодного профиля хозяйства. Ученые видят будущее дальневосточного сельского хозяйства в создании крупных агропромышленных комплексов, на основе которых можно добиться самообеспечения молоком, мясом, яйцами и овощами. Надежды на увеличение кормовой базы связывают здесь с такой культурой, как соя, отличающейся высоким содержанием белка.

В поселке Некрасовка я смог познакомиться с одним из подобных комплексов, который мало чем отличается от промышленного предприятия. Некрасовка специализируется на производстве мяса и яиц. Свинокомплекс дает около 4000 тонн мяса в год, а птицефабрика — около 400 тысяч яиц в день. После окончания строительства еще одной птицефабрики — бройлерной — Некрасовка станет крупным центром по производству сельскохозяйственной продукции. Современное производство во многом определяет здесь и повседневную жизнь. Со своими больницей, Домом культуры, строящимися стадионом, открытым кинотеатром, крытым спортивным комплексом, включающим плавательный бассейн, Некрасовку нельзя назвать деревней в обычном понимании этого слова, а скорее поселком городского типа.

Все увиденное мною в Хабаровском крае на этот раз свидетельствовало о том, что этот край, образно говоря, стал похож на человека с крепко налившимися мускулами, которому по плечу и более великие дела. Одно из них — это, несомненно, строительство Байкало-Амурской магистрали, восточный участок которой мне предстояло увидеть. Но об этом рассказывается в другом моем репортаже.

У ИСТОКОВ БОЛЬШОЙ СИБИРСКОЙ НАУКИ

В октябре 1962 года я приехал в Новосибирск, за месяц до торжественного открытия нового Новосибирского научного центра, которому тогда еще не было присвоено официального названия. Я впервые посетил этот район в 1959 году и в воспоминаниях сохранились главным образом сосновые леса и строительные площадки с помертвевшей, развороченной глубокими траншеями землей. А теперь, два с половиной года спустя, мы смогли познакомиться с настоящим небольшим городом и гигантскими владениями Сибирского отделения Академии наук СССР.

В космические дни августа 1962 года взоры людей были прикованы к звездам, имя которым "Восток-3" и "Восток-4". Поэтому два небольших сообщения — на мой взгляд, огромного значения — прошли почти незамеченными. Они, однако, лучше, чем демонстрация научной мощи, показывают, почему именно в СССР Попович и Николаев побили тогда все космические рекорды, почему именно советские, а не американские ученые, специалисты и рабочие построили, запустили и вернули на Землю самые большие космические корабли.

Первое из них касалось строительства. Газеты сообщали, что город ученых растет, возвышаясь над тайгой новыми жилыми домами, и что рабочие "Академстроя" закончили Институт органической химии и за месяц до срока вручили ключи его директору, академику Николаю Ворожцову. Другие бригады тем временем подготавливали к сдаче в эксплуатацию центральное здание Института математики и здание университета.

Институт математики был восьмым в научном городке. А университет — самым молодым в СССР и, конечно, в мире.

Второе сообщение, отмеченное мной в тот момент, когда подводились итоги великой экспедиции "небесных братьев", также касалось Новосибирска. Там только что завершилась математическая олимпиада. Что же это за олимпиада? За несколько месяцев до этого профессор Алексей Ляпунов, специалист по кибернетике, говорил мне о целях ее организаторов. Олимпиада проходила в несколько туров, чтобы, с одной стороны, охватить как можно больше школьников, а с другой — выявить среди них наиболее способных. В конце учебного года старшеклассники, отличившиеся в серии испытаний, были приглашены на своеобразные каникулы в научный городок. Здесь прогулки и экскурсии, костры на берегу искусственного Обского моря сочетались с посещениями институтов, лекциями, семинарами по математике и физике, конкурсами.

А накануне нового учебного года, в третьем туре Олимпиады, триумфальную победу одержали четырнадцатилетний Борис Козлов и пятнадцатилетний школьник Володя Мазепус. Последний сразу же поступил лаборантом в Институт ядерной физики, не прерывая при этом занятий в школе. Для восьмидесяти юных подающих надежды математиков и физиков были зарезервированы места в специальной школе, созданной под эгидой Новосибирского университета.

Олимпиады решено было проводить регулярно, чтобы предоставить молодым талантам все возможности для развития. Вот так дети колхозников и металлистов, как и дети инженеров и писателей, становятся в Советском Союзе завтрашними математиками и физиками, которым предстоит высчитать траектории путешествий к другим мирам и открыть в самой глубине атома новые источники энергии.

Но почему эти олимпиады проводятся именно в Сибири? Почему именно здесь было решено открыть новое отделение Академии наук? Я не замедлил тогда задать эти вопросы академику Лаврентьеву, инициатору этого дела и в некоторой степени его шефу-опекуну.

Вице-президент АН СССР Михаил Лаврентьев, назначенный председателем ее Сибирского отделения, наблюдал за ростом научного городка на берегу Оби со дня его рождения. Городок — дело его рук, насколько это возможно сказать про одного человека. Он жил сначала в деревянном домике в Золотой долине (окрещенной так за ее осенние цвета), где зимой морозы доходили до —40°, а весной и осенью дороги развозило от грязи. Но бывали и удивительно прекрасные дни. Я гулял с ним по этой долине зимой, наблюдая, как с ледяных горок вместе с мальчишками и девчонками скатывались и молодые ученые, приехавшие сюда со всех уголков Советского Союза. Я проезжал здесь среди таежных сосен по пышущим жаром летним дорогам. Каждый, кто хоть однажды познакомился с природой Сибири, которую по традиции принято считать враждебной человеку, не может забыть ее, стремясь встретиться с ней еще раз.

Итак, я задал свой вопрос академику Лаврентьеву. Мы сидели в его кабинете в Институте гидродинамики, одном из первых в городке. На висящей на стене таблице он только что размашисто размечал цветными мелками схему разработанного им взрывного — в полном смысле слова — метода перемещения возвышенностей, вскрытия нефтяных месторождений, прокладки каналов в пустынях.

Вот его ответ, или, скорее, исповедь, записанная почти дословно:

— Сибирь — огромная территория с огромными энергетическими возможностями. Здесь есть гигантские реки, уголь и запасы нефти и газа. Еще есть цветные металлы, мощные пласты других минералов и, главное, редкие элементы. В Сибири — 80 % всех наших лесов. Разработка ее богатств потребует привлечения множества людей. Следовательно, нужно создать благоприятные условия для увеличения численности населения. Какое место отводится во всем этом науке? Наука из года в год играет все большую роль. "Дистанция" между научным открытием и его применением на практике уменьшается и будет уменьшаться. Страна, стремящаяся идти в авангарде прогресса, должна организовывать свои исследования на самом широком фронте. Научные открытия очень быстро воплощаются в технических проектах. Передовая наука позволяет, кроме того, без задержки внедрять новые технические методы, появляющиеся в других странах мира.

Следовательно, — продолжал академик, — возникла необходимость расширить фронт исследований, подготовить кадры самого высокого уровня. Перед нами встал вопрос: где создавать новые научные центры, вблизи от Москвы или вдали от нее, например в Сибири, несмотря на всю сложность этой задачи? Мы избрали второе и были правы. Мы находимся в самой гуще великих преобразований, как бы на острие наступления на сибирские богатства. Наши ученые могут оказать быструю практическую помощь как строителям, так и работникам новых крупнейших народнохозяйственных объектов. Мы помогаем готовить кадры на местах, как, например, в Братске, Иркутске. Наконец, здесь мы можем, не откладывая в долгий ящик, на практике проверить наши научные выкладки и предложенные рекомендации.

Академик Лаврентьев прошелся по кабинету, растирая пальцами кончик розового мелка, с помощью которого он только что передвигал горы, и продолжил:

— Мы ни в коем случае не хотим отрываться от жизни. Так, наши ученые занимаются не только химией полимеров и синтетических волокон, но также разработкой методов по очистке воздуха от промышленного дыма, сохранения рек и лесов, предотвращения болезней… Армия советских ученых должна умножиться в грядущие десятилетия. Мы надеемся разрешить проблему управляемой термоядерной реакции и вплотную подойти к решению многих других волнующих человечество задач. А поскольку изучение нашей собственной планеты явно отстает от космических исследований и изучения других миров, нам в будущем нужно будет проникнуть глубоко в недра земли. Да, это все мои мечты, но мы хотим, чтобы советская наука шла в авангарде мировой, и я уверен, что сибиряки займут почетное место в этом соревновании.

Помолчав, он добавил:

— Будущее поставит перед нами дополнительные проблемы, которые мы пока не можем себе представить. За двадцать или сорок последующих лет человечество совершит решительный скачок в изучении живой материи. Появится возможность использовать принципы, заложенные в управлении жизнью. Основы для решения этих сложнейших научных проблем мы закладываем уже сейчас. Ведь мы работаем как для современного поколения, так и для наших детей и для детей наших детей.

В течение нескольких дней я "купался" — а может, лучше сказать, "витал" — в этом мире науки, всегда представляющемся нереальным, поскольку это уже мир завтрашнего дня. Под гостеприимным крылышком большого ученого, в душе немного поэта, немного охотника, я переходил от расшифровки математическими методами письменности майя к исследованию движения атомов в односоставных молекулах, а затем бурил земную кору вплоть до магмы.

Для перехода из одного мира в другой достаточно было пересечь улицу, парк или обогнуть рощицу. Как-то раз академик Лаврентьев привел нас на крышу одного из институтов, откуда нам открылся вид на весь научный городок, на жилые дома исследователей и лес направо от них, на раскинувшееся слева огромное замерзшее водохранилище, созданное в результате возведения новосибирской плотины…

Самым невероятным казалось то, что город этот… ничем особым не выделялся среди других. Такие же асфальтированные дороги, четырех- или пятиэтажные дома, магазины, скверы, автобусы и прохожие на улицах. Такой же город, как и любой другой, но более разумно построенный — без времянок и без нагромождения странной и неудобной монументальщины. И еще он красивее других современными линиями своих институтов, каждый из которых в зависимости от предназначения имеет свое собственное архитектурное лицо.

Невероятное для меня заключалось именно в том, что вокруг не было ничего, что соответствовало бы традиционному представлению о дикой Сибири с ее медведями, санями и пургой, превращающей человека в сосульку. Волнующая близость тайги и легендарных рек прекрасно ощущалась и здесь, но пришлось бы идти гораздо дальше на восток и на север, чтобы встретить золотоискателей, северных оленей и охотников на черно-бурую лисицу.

Здесь, на полдороге от Европы к Дальнему Востоку, мы находились во второй столице советской науки.

Решение о создании в этих местах научного городка было принято в 1957 году, и к 1962 году здесь уже работало пятнадцать научных институтов, семь из которых в окончательно отстроенных для них помещениях. Тогда в них насчитывалось 7000 ученых, исследователей, лаборантов и других сотрудников, число которых планировалось довести до 20 000 через двадцать — тридцать лет, а население всего города сохранить на уровне 50 000 человек.

Одним из наиболее старых институтов научного городка считается Институт органической химии. В 1959 году, задолго до завершения строительства его нового здания, первая группа исследователей института уже начала вести здесь научные работы.

Директор института, член-корреспондент Академии наук Николай Ворожцов жил в Москве. Когда ему предложили поехать в Новосибирск, он отправился на свою кафедру, созвал нескольких своих учеников, пригласив их поехать вместе с ним. Опасаясь скоропалительных ответов, он дал им на обдумывание 48 часов, попросив посоветоваться с женами. Два дня спустя все ответы были положительными.

— Почему я приехал сюда? — отвечает он на мой вопрос. — Потому что здесь я имею широкие возможности для проведения тех исследований, которые меня больше всего интересуют. У нас теперь есть просторное здание, опытный цех и даже небольшой экспериментальный завод. Таким образом, мы можем изготавливать продукцию, нужную нам в количестве всего лишь нескольких сот килограммов, чье производство на обычном предприятии было бы нерентабельным. Мы все начали с нуля, но это позволило создать институт в полном соответствии с нашими проектами. Нам не пришлось приспосабливаться к уже существующему научному учреждению. Наоборот, было выслушано мнение каждого ученого о том, какими он представляет себе институт, приборы и оборудование его лабораторий.

— Быть может, сыграла свою роль и ностальгия? — спросил я.

Академик по происхождению сибиряк. Его отец — известный в Томске ученый.

— У нас свежий, чистый воздух и много солнца. В отличие от распространенного в Европе мнения условия жизни в Сибири великолепны.

— Какова в общих чертах деятельность вашего института?

— Как и во всех подобных учреждениях, мы занимаемся синтезом и изучением процессов, протекающих в живой материи. Трудно представить себе пределы возможностей органической химии синтеза. Вплоть до начала нашего века ученые довольствовались использованием природных веществ, обрабатывая их тем или другим способом: например, корни мегрены для приготовления красного красителя или листья индиго — для синего. Потом удалось воспроизвести в лаборатории синтез, до этого проводимый самой природой. Дальше — лучше: теперь изготавливаются волокна более прочные, чем натуральный шелк; более долговечный, чем натуральный, искусственный каучук.

Вот одна из областей наших разработок. Мы сейчас дорабатываем новую группу очень стойких красителей. Наши исследования касаются также механизма химических реакций, создания новых синтетических материалов. Другая глава нашей работы относится к синтезированию физиологической деятельности, к изучению биосинтеза протеинов.

Сам академик Ворожцов ведет исследования мельчайших механизмов, управляющих явлениями, происходящими внутри молекулы.

— Как только институт будет полностью укомплектован, — поведал мне свою мечту Николай Ворожцов, — мы сможем открыть наши филиалы в других местах Сибири.

Академик Лаврентьев говорил нам не только о секретах жизненных явлений, раскрыть которые старается его друг Николай Ворожцов, но также о необходимости прозондировать поглубже недра Земли. И снова нам понадобилось лишь пересечь улицу, чтобы попасть в Институт геологии и геофизики и встретиться с его руководителем — академиком Андреем Трофимуком.

— Интерес, который представляют собой глубинные исследования физической и химической природы земной коры и поддерживающих ее слоев, очень велик, — сказал мне академик Трофимук. — И тем не менее для познания нашей собственной планеты было сделано меньше усилий, чем для подготовки межпланетных путешествий. А если их и не было сделано меньше, они, во всяком случае, были менее успешными. Люди посылают лаборатории — уши и глаза ученых — в космические дороги, измеряемые миллионами километров, но у них под ногами, на глубине чуть больше десяти километров, почти полная тайна. Известно, что под земной корой находится магма, чьи природа и законы, управляющие ее движением, непосредственно связаны с землетрясениями, извержениями вулканов, образованием железорудных бассейнов и многим другим. На глубине десяти тысяч метров температура, похоже, доходит до уровня порядка 400°, а какова она, скажем, на отметке двадцать тысяч метров? Откуда все это тепло? Радиоактивный распад? К этому мнению склоняются все больше. Конвекционные токи? Возможно, но надо еще проверить.

На тысячи подобного рода вопросов, встающих перед учеными, могут ответить лишь зондажи в два или три раза глубже тех, что проводятся сегодня. Первым придется решить вопрос о месте бурения. В СССР в нескольких районах имеются благоприятные условия, прежде всего на южной стороне Сахалинского шельфа, где, как предполагают, менее чем через двадцать тысяч метров бур достигнет магмы. Впадины, расположенные в районе Каспийского моря, в центре Западной Сибири и на Камчатке, также удовлетворяют требуемым условиям.

— На первом этапе наши намерения достаточно скромны, — продолжал Андрей Трофимук. — Мы хотели бы достичь глубины десяти тысяч метров, что позволило бы разработать систему бурения, необходимую для очень больших глубин. Первая скважина должна буриться таким образом, чтобы ее стабильность была максимальной, то есть чтобы не допустить никакой деформации или осыпания. Такую гарантию дает вертикальное бурение в гранитных породах. Остается трудность, связанная с высокой твердостью скальных пород. Но у нас хватает алмазов. Кроме того, наши ученые предусматривают разработку системы бурения без механических насадок.

Как все настоящие ученые, академик Трофимук был осторожен. Он ничего не хотел обещать.

— Мы находимся на стадии подготовительных работ, — подытожил он нашу беседу.

— Возможно ли объединить здесь усилия нескольких стран?

— Да, мы сторонники международного сотрудничества ради общего решения этой проблемы. Мы не хотим самоизолироваться, мы готовы объединить наши усилия с усилиями других ученых.

Надо сразу оговориться, что сибирский научный городок никогда не нёс на себе отпечатка сухого академизма. Здесь во внешнем и внутреннем убранстве присутствуют и футуризм, и поэзия, и страсть — одним словом, ничто человеческое ему не чуждо. Институт математики мог бы оказаться самым холодным из мест, где нам в том, 1962 году назначили встречи. Но вместо сухих педантов я встретил там около вычислительных машин, производящих миллионы операций в минуту, молодых девушек, вчитывающихся в колдовские иероглифы майя, чтобы донести до мира чудесную культуру этого народа. Их метод послужит потом для расшифровки надписей на неизвестных языках — всего, что осталось от исчезнувших тысячелетия назад цивилизаций. Я встретил там академика Ляпунова, который поведал мне о своем убеждении — глаза его горели энтузиазмом, — что с помощью ЭВМ удастся вновь ощутить музыкальность армянских и грузинских текстов первых веков нашей эры, древних славянских, византийских и египетских песен. Я встретил там студентов, пришедших на практические занятия по ознакомлению с вычислительной техникой. Это были дети крестьян и рабочих, молодые люди из сибирских городов и сел, лекции которым читают академики.

В ГОСТЯХ У ПОЛЯРНИКОВ

В тысяче километров за Полярным кругом, в самом сердце Арктики, несколько небольших групп людей круглые сутки обеспечивают работу советских метеорологических станций. Каждые три часа, будь то полярной ночью, когда солнце полностью исчезает с небосклона на долгие два месяца, или в момент ледостава, когда циклоны, мчащиеся со скоростью 200 км в час, спрессовывают паковый лед и когда пурга наметает почти непроходимую снежную стену, эти мужчины и женщины прослушивают Арктику, наблюдают за атмосферными и космическими явлениями, пересылая на Большую землю полученную информацию. Их сообщения позволяют метеоцентрам предсказывать погоду на завтра, помогают вести корабли, составлять долгосрочные прогнозы для сельского хозяйства и, наконец, дают науке новые данные о Земле и ее атмосфере.

Рассеянные на гигантской пустынной территории, где столбик термометра падает ниже — 40° и даже — 50°, полярные станции существуют постоянно на ледяных островах или временно на льдинах, дрейфующих в Ледовитом океане по воле течений и ветров.

В феврале 1965 года на протяжении двух недель, а если быть точным, восемнадцати дней, я жил вместе с полярниками, делил с ними стол, развлечения, наблюдая за их работой. Они приняли меня как друга. И все эти дни я не столько наблюдал за их жизнью, сколько любовался ими.

Мы покинули порт Тикси, заснувший под дымчатым покрывалом, и взлетели надо льдами. Я был немного возбужден, возможно из-за раннего подъема и перевернувшихся вверх дном привычек, что всегда происходит при резкой смене широты. В Тикси, расположенном на 72-й параллели, в шести часовых поясах от Москвы и в восьми от Парижа, местные жители считают себя полярниками и, отрезанные от остальной части страны, зовут ее "континентом".

Все представления о времени, стало быть, перевернулись. Мы встали в 7 часов утра, но для меня, только что прибывшего из Москвы, был всего лишь 1 час ночи. Впервые за долгие месяцы можно было говорить об утре и вечере в обычном смысле слова, поскольку полярная ночь заканчивалась, а возродившееся солнце вставало на горизонте, сопровождаемое разгулом ослепительно ярких красок.

Но в феврале в 7 утра в Тикси еще совсем темно и тени-коротышки в этот час с трудом различаются среди нагромождения льдин и сугробов. Скрип снега под сапогами, подбитыми собачьим мехом, заглушается урчанием и постукиванием моторов гусеничных вездеходов, своего рода танков-амфибий, которые в Арктике заменяют собой "континентальные" "волги" и "москвичи".

Перед тем как выйти из гостиницы летчиков, чтобы позавтракать в столовой на другой стороне улицы, я натянул на себя все мое спецобмундирование, то есть надел на мою вельветовую куртку и габардиновые брюки еще одни меховые штаны, длинные шерстяные носки и кожаные сапоги, подбитые собачьим мехом и снабженные толстой рубчатой подошвой, свитер и канадку на овечьем меху и, наконец, меховую шапку с ушами. В это время на улице —40°. Достаточно пройти пять минут против ветра, как начинаешь ощущать, будто ноздри, скулы и переносицу жжет каленым железом. Чувствуешь себя не в своей тарелке и меньше от холода, чем от этой странной ночи, скрадывающей все привычные ориентиры — тротуары, фонари, ряды домов.

Перед гостиницей длинное одноэтажное строение, рядом с ним — грузовики с шинами втрое шире обычных. Двадцать мастодонтов уже полночи урчат на месте работающими на разных оборотах моторами, в то время как шоферы греются в домике, ожидая сигнала к отправлению. Белый туман от выхлопных газов окутывает машины, сквозь него светится кое-где глазом циклопа фара вездехода. Надо попривыкнуть, прежде чем дышать этим бедным кислородом воздухом, задерживающим любые испарения.

В столовой мы последние — летчики уже на аэродроме. Проглатываем обжигающий чай, оленью печенку с картофельным пюре, свежую булочку, и, поскольку мы в 600 километрах за Полярным кругом, не помешает и рюмочка армянского коньяка.

Багаж собран, и вездеход ждет нас у дверей. В последний момент, чтобы не связывать себя бесполезными в Арктике вещами, оставляю до возвращения в Тикси электробритву и городские туфли. Под урчание мотора нашего "танка" пересекаем аэродром, взбираясь на сугробы и ныряя в колеи, оставленные тракторами. Вездеход останавливается перед зданием аэровокзала. Отцепившись от поручней, за которые пришлось судорожно держаться всю дорогу, выползаю из кабины и, опершись на вездеход, отважно прыгаю в снег. В зале ожидания сидят несколько закутанных по глаза в оленьи парки якутов в унтах из оленьей шкуры. Рядом, выставив колючие подбородки и посасывая папиросы, дремлют русские. С плаката на них призывно и даже кокетливо смотрит бортпроводница, приглашая воспользоваться услугами Аэрофлота.

В окошечках маленьких киосков сотрудницы аэропорта так же приветливы и обязательны, как и в Москве, в 5 тысячах километров отсюда. Но небольшой инцидент все-таки происходит, причиной чему наш отъезд и… три мешка картофеля. Пилот самолета ЛИ-2 пользуется нашим путешествием, чтобы, доставив нас на остров Котельный, продлить маршрут до станции Жохово, находящейся на другом острове — Новой Сибири. Он повезет туда кочегара котельной, который уже четыре месяца временно работает в Тикси, дожидаясь рейса на Жохово. Кочегар взял с собой картошку, которую он любовно охраняет. Брать ли мешки на борт? Полностью ли сошло с обшивки самолета оледенение? Разгорается ожесточенный спор. В роли арбитра выступает командир эскадрильи Михаил Шляховой, который разом успокаивает страсти.

Двухмоторный ЛИ-2, который с равным успехом может быть "обут" в колеса или лыжи, делит с очень легким бипланом АН-2 нелегкую честь обеспечивать воздушную связь в Арктике и Антарктике; На расстоянии до 500 километров от одной станции до другой нет ни одного запасного аэродрома. В случае какой-нибудь поломки единственный выход — искать более или менее пригодный для посадки кусок льдины, садиться, стараясь "наломать" как можно меньше дров, и ждать помощи. Даже в специальной экипировке нельзя выдержать без огня более суток тридцати- или сорокаградусный мороз, и особенно в пургу. Во всяком случае, если поднимется снежная буря, мало надежды, что вас найдут.

Нам повезло — самолет пилотировал сам командир эскадрильи, напоминающий сложением пиренейского быка. Словно не желая разрушать эту легенду, он предстал перед нами этаким угрюмым малым с золотым сердцем. Михаил и его люди, служащие практически единственной живой нитью, связывающей миниатюрные арктические колонии с континентом, остаются единственным шансом для заблудившихся во льдах охотников и попавших во время пурги в беду ученых. Михаил множество раз находил во льдах людей, потерявшихся в непогоду или застрявших в снегу из-за аварии вездехода, и выводил их к убежищу, сигналя бортовыми огнями.

Мы забираемся в ЛИ-2, едва размещаясь среди мешков с картофелем, заботливо устроенных в самом теплом углу, ящиков с аппаратурой и почты, упакованной в небольшие коробки и тюки из серой ткани. В них сокровища — свидетельства привязанности и любви, высланные из украинских деревень или уральских городов и ждавшие этого рейса недели или месяцы.

Взлетаем в ночи, держа курс на Северный полюс к острову Котельный, где парни на базе Темп готовят для нас посадочную полосу. Мы пролетим 500 километров надо льдами без единого ориентира или огонька внизу. Звук мотора не разбудит никого, кроме, быть может, белых медведей.

Я немного нервничаю из-за окружающей меня неизвестности, экзотики, ожидания встречи с чем-то непознанным. Я уже испытал это чувство в Мурманске под полуночным солнцем, которое не дает уснуть, и в Ленинграде во время белых ночей, которые заставляют бродить по набережным Мойки, декламируя Маяковского. На этот раз, однако, к охватившему меня возбуждению примешивается что-то вроде опасения. Что за люди живут в Арктике? Почему они избрали эту противную человеческой природе глухомань? Что движет ими? Что заставляет их уезжать за тысячи километров от своих семей, больших городов, театров и дружеских вечеринок? Как можно обречь себя на добровольное заключение в чем-то вроде ледяной тюрьмы, где нет даже обычной смены дня и ночи, где глаз до горизонта не обнаружит ни единого деревца и где, что греха таить, нет надежды встретиться с любимой под луной?

И уж конечно, я боялся, что окажусь среди угрюмых существ, "медведей", женоненавистников и, почему бы и нет, отягченных трагическим прошлым, заставившим их бежать от цивилизации. Я был убежден, что все обнаруженное мной ранее в Восточной Сибири и на Дальнем Востоке лишь цветочки, потому что даже бесстрашные участники великих строек все-таки ощущали там под ногами вселяющую уверенность земную твердь, даже если на самом деле это была зыбь вечной мерзлоты.

Мучившая меня завеса тайны понемногу приоткрывалась. Это началось на высоте около 2 тысяч метров, когда Михаил Шляховой освободил для меня место рядом с собой в пилотской кабине. Льды внизу были погружены в полярную ночь, но с нашей высоты мы могли наблюдать первый восход солнца. На востоке горизонт пылал. Создавалось впечатление, что я смотрю глазами Гагарина и Титова на космические чудеса, которые они описали нам по возвращении. Мы не слышали даже потрескивания бортовой рации. Охваченные чувством одиночества, ощущая всю свою беспомощность здесь, между небом и льдами, мы не могли оторвать глаз от расстилающейся перед нами широкой выгнутой полосой скатерти, отливающей багровым огнем. Пилот, штурман и механик словно купались в этих кристально чистых лучах, встреченных ими с тем ликованием, когда внутри все смеется. Нужно встретить первую зарю после двухмесячной ночи, чтобы понять чувства этих людей.

Моторы ободряюще гудят. Торосы под крылом похожи на изучаемый под микроскопом бактериальный раствор. Два часа полета, два часа рассказов об охоте на волков с самолета, о миграциях диких северных оленей, о рыбаках, поглощенных трещинами во льдах вместе с их вездеходами.

Огонек на горизонте — это аэродром Темп на юго-западной оконечности острова Котельный, ничем не выделяющийся на фоне Ледовитого океана. Снеговая посадочная полоса достаточно тверда и хорошо очищена. Ура, Арктика!

Потирая носы, устремляемся к столовой, в то время как механики уже заправляют самолет горючим, чтобы подготовить его к новому прыжку — на Жохово. Еще один завтрак: горячий чай, оленина.

Михаил Шляховой торопится. Нельзя терять ни минуты. Погода может испортиться в любой момент и задержать его здесь на недели. Нужно слетать в Жохово, в 500 километрах к востоку, вернуться в Темп, заправиться и сразу же отбыть на базу в Тикси. Сегодня понедельник. Он прилетит за нами в пятницу, если Арктика будет настроена миролюбиво.

Перед деревянным строением аэровокзала на вездеход, пришедший с метеостанции Котельного, грузят наш багаж и почту для метеостанции. Я получаю право на почетное место около шофера Саши, ветерана полюса, с лицом, загрубевшим от морозов и бензиновой гари. Метеостанция, как и аэродром Темп, расположена на берегу острова Котельный, но в тридцати километрах севернее.

Вот уже несколько суток я почти не спал и сейчас время от времени проваливаюсь в дрему, из которой меня выводят неожиданные провалы вездехода в снежные ямы. Машина покрыта брезентом, но, несмотря на отопление, ткань изнутри покрылась изморозью толщиной в палец. Стекло дверцы вездехода очистке не поддается. Но на ветровом стекле мне удается проделать в инее маленькое окошко, которое я протираю каждые три минуты, чтобы поддерживать видимость. Но смотреть не на что. Кругом лишь хаотично нагроможденные сугробы. Полное впечатление, будто скачешь из одного противотанкового рва в другой, с трудом удается различить побережье, ощетинившееся стволами деревьев, выброшенных морем прошлым летом и угрожающе торчащих из ледяного щита, и собственно паковый лед, изрезанный застывшими волнами и покрытый ледяными глыбами, разнесенными на куски под давлением пульсирующего Ледовитого океана.

Измученные, мы прибыли в Котельный для того лишь, чтобы пожать несколько рук, взглянуть на лица встречающих — смотри-ка, женщина с ресницами, покрытыми инеем! — и наконец растянуться на пару часов на белых простынях.

Что сейчас, утро или полдень? Неизвестно, да это и не имеет значения. Здесь еще продолжается полярная ночь. Солнце взойдет над островом лишь через две недели. Но уже круглые сутки здесь что-то вроде рассвета или сумерек, что позволяет ориентироваться и, главное, фотографировать.

Чувство долга — да, именно оно — очень быстро вырывает меня из сна. Вот уже пять дней, как мы покинули Москву. Пора составить первую телеграмму для "Юманите". Надо ли писать по-русски? — Необязательно, — говорит начальник станции Василий Крылов. — Не торопитесь… да чего там, не торопись, — переходит он на "ты". — В Париже сейчас всего 8 часов утра, пойдем пока попьем чаю.

Самой станции я еще почти не видел — восемь или девять деревянных домиков на территории в сто или двести квадратных метров, радио- и радарные антенны, дизельная электростанция, огороженная площадка с установленными на ней различными измерительными инструментами. Мы живем в сборном домике типа зимнего "шале", выкрашенном в кирпичный цвет: три спальни, кабинет, сени, которые служат и умывальной комнатой. Черный ход — своего рода естественный холодильник — ведет к туалетам, единственное украшение которых — стены и потолок, покрытые блестящим инеем, но холод здесь почти такой же, как на улице.

Павел, которого все зовут Паша, приготовил чай, зачерпнув воды из бачка, в котором медленно тают большие куски льда. Неразговорчивый, сдержанный Павел — сама любезность. Он приносит бисквиты, шоколад, зажигает примус, протирает стаканы. Это двадцатичетырехлетний светловолосый парень, похоже пренебрегающий расческой, небольшого роста, но крепко сбитый. Говорит он почти не разжимая губ. Мне шепчут, что Павел собирается жениться и что его невеста ждет в Тикси ближайшего рейса на Котельный. Он очень хочет сам отправить первую телеграмму в "Юманите", которую я записал прописными буквами.

Павел не знает французского и вслух перечитывает текст на английский манер, произнося каждую букву: "Ле темпес эст айдиал мэйнтенант…"

Интересно, что из всего этого получится. Мы пересекаем часть территории, которую я бы назвал площадью, и входим в строение, оборудованное под приемно-передающую радиостанцию. Павел садится за стол оператора и начинает отстукивать морзянку. После проверки узнаем, что на другом конце линии на Большой земле прием хороший: на расстоянии более чем 10 000 километров — от Центральной Арктики до бульвара Пуассоньер в Париже — цепь замкнута. Я сверил потом оба текста, отправленный и полученный, — вкралась лишь одна ошибка, да и то в имени собственном.

За ужином встречаемся в общем зале — "кают-компании", большой комнате, расположенной в доме, где находится кухня, отапливаемая мазутом. Это своего рода клуб поселка, затерянного на краю света. Здесь едят, играют в биллиард, крутят последние фильмы, прибывшие с почтой или сброшенные на парашюте с самолета. Две перегородки заняты полками с библиотечными книгами.

Суп, второе с гарниром, десерт. Все бесплатно, и можно попросить добавки. Покончив с ужином, все помогают повару с уборкой, чтобы подготовить зал к ежедневному киносеансу в 21.45. Сегодня показывают "Сотрудник ЧК" — историю времен гражданской войны.

Мой нос заледенел, щеки горят, кожа на лбу задубела, усы и пробивающаяся борода в сосульках, цепляющихся за кашне. Ура, Арктика!

Запеленатый в пятнадцать килограммов специальной экипировки на собачьем меху, я все же чувствую, как начинает коробиться ткань и настораживающая прохлада охватывает ноги. Сигарета прилипает к губам, и из замерзшей газовой зажигалки нельзя высечь даже небольшого пламени. Ура, Арктика!

Пурга сыплет в лицо пригоршни жгучих иголок, проникая внутрь через толщу овчины. Я поворачиваюсь к ветру спиной и передвигаюсь, как и все остальные, пятками вперед. Только что приехал вездеход, видимый лишь с расстояния не более пяти метров — похуже, чем в полярную ночь. Ура, Арктика!

Отчаянно моргаю, пытаясь стряхнуть иней с век и ресниц, но зато вечером, когда пурга уляжется, я увижу — как это было вчера и как будет все последующие ночи — северное сияние — гигантское полотнище белого или зеленого света, раскинувшееся на все небо и трепетное, как уснувшая грудь, как прерывистое дыхание, как увиденное наяву чудо. Ура, Арктика!

Иногда, если позволяет погода, я останавливаюсь в центре поселка, посередине площадки, окруженной научными приборами фантастических очертаний, и любуюсь изумительным видом. Девять деревянных домиков образуют вокруг меня светящийся круг, прямо над головой в волнах северного сияния блистает Полярная звезда. На 500 километров к югу ни одной живой души, ни единого человека, ни одного самолета в обжигающем воздухе. Лишь Ледовитый океан, это чудовище, кряхтит и вздыхает в такт ленивым приливам и отливам, сжимает в гармошку льды и ощетинивается ломаными углами торосов. А на север, к полюсу — еще сотни километров голого, становящегося все толще и толще льда. И где-то там блуждает невидимый глазу огонек еще одной станции, оборудованной на льдине, медленно дрейфующей по воле ветров, подводных течений и вращения Земли.

Впрочем, не совсем так — в нескольких часах езды на оленьей упряжке от метеостанции есть еще живые души: в зимовье, освещенном керосиновой лампой, якут Костя с сыном Гришей готовятся к завтрашней охоте на голубых песцов, чьи белые тени вертятся вокруг капканов с наживкой из мяса моржа. А где-то на ледяном острове, покрытом тридцатисантиметровой коркой земли и песка и еле пробивающейся на этой почве жесткой травой, бродят обезумевшие стада диких северных оленей, преследуемые по пятам волками, чьи глаза неотступно следят за самым молодым животным с хрупкими, неопасными для хищников рогами.

Все девять домиков станции ярко освещены. В одном из них, прозванном "силовым", круглосуточно выстукивает свое "пум-пум" дизель, подзаряжая аккумуляторные батареи, дающие свет и энергию для лабораторий, электробритв и электрических утюгов. Но правила предусматривают часы, когда пользоваться бытовыми электроприборами запрещено, чтобы не создавать помех для передач воздушных радиозондов. Около "силового" домика механик Саша готовит вездеход к следующему рейсу на аэродром. За несколько часов до отъезда он зажигает паяльную лампу и засовывает ее куда-то под окружающую мотор стальную рубашку. Так он здесь при —40° разогревает свою машину. Затем Саша тщательно проверяет все узлы вездехода. Ведь малейшая поломка во льдах в условиях поднявшейся пурги несет с собой смертельную опасность, даже когда машина блокирована невдалеке от станции. В мастерской "силового" домика Аркадий, напарник Саши, ремонтирует головку блока цилиндров.

В маленьком, кирпичного цвета "шале" спит перед выходом на дежурство аэролог Галя. Соседняя комната служит кабинетом начальнику станции Василию Крылову. Он сейчас ведет крупную дискуссию с Костей — Константином Шибаковым, начальником радиометеорологического центра. Костя прилетел вместе с нами, воспользовавшись этим рейсом, чтобы решить ряд проблем. Речь идет о кадровых вопросах. Необходимо найти замену тем, кто уезжает в отпуск. Так случилось, что многие специалисты весной и летом разъедутся на несколько месяцев на континент — в отпуск — в Ленинград или в Крым, в Москву или на Кавказ.

Костя, белорус с римским профилем, здесь тоже на работе, ну а сейчас, воспользовавшись передышкой, он ищет пластинку в кипе граммофонных записей.

У аэрологов же в этот момент на их площадке разгар работы. Только что запущен радиозонд, который поднимается с головокружительной быстротой. Подвешенный к нему миниатюрный передатчик непрерывно лепечет что-то на языке точек и тире, а установленный в лаборатории автоматический прибор принимает эту речь, тут же преобразуя ее в буквенную информацию. Каждая переданная серия букв соответствует одной из таблиц, по которым определяются данные, посланные через передатчик от миниатюрных регистрирующих устройств, сопровождающих радиозонд в полете. На месте пуска 36° ниже нуля. Давление 1036 миллибар, гидрометрический уровень поднимается до 90 единиц. Десять минут спустя с высоты 1800 метров радиозонд сообщает: 43° ниже нуля, давление 400 миллибар. Еще через двадцать минут зонд достигает высоты 10 000 метров, где температура —60°, а давление около 250 миллибар. В каждом пуске с интервалом 8 часов участвуют три аэролога. Первый следит за работой приемного устройства, которое автоматически считывает полученные данные и фиксирует их на ленте. Если связь ослабевает, человек приходит на помощь машине, записывая в графической форме на приемной ленте те сигналы, которые его чуткое ухо разбирает лучше.

Второй аэролог расшифровывает график по мере того, как рулон с ним выходит из машины, отмечает кривые и тут же подготавливает рапорт для передачи в метеоцентр. Третий, который только что запустил радиозонд, следит за его движением визуально, с помощью теодолита.

В другой лаборатории Павел измеряет радиоактивность. Он только что обжег в электропечи пылегазоуловитель и теперь помещает пепел в специальную капсулу, чтобы сравнить ее с эталоном радиоактивности, вынутым из свинцового футляра.

На станции есть специалисты и в таких таинственных областях науки, как актинометрия, занимающаяся измерением радиации Солнца и Земли, отраженной землей небесной радиации и земной радиации, отраженной облаками. Есть метеорологи, которые каждые три часа измеряют давление, скорость ветра, температуру на поверхности и под поверхностью земли, а также в кабинках, установленных на столбах, контролируют и корректируют работу различных автоматических измерительных приборов, измеряют массу облаков и влажность воздуха. Есть гидрологи, которые зондируют Ледовитый океан, определяют плотность воды, ее температуру, уровень и соленость, типы волн и толщину льда, возраст припая, скорость обледенения и тому подобное.

Кажется невероятным все то, что делается в этом миниатюрном поселке на краю света. Но я бы не сказал всей правды, не упомянув тяжелых обязанностей, которые здесь выполняются поочередно. Это обеспечение станции водой. Для этого необходимо в буквальном смысле отпиливать поодаль от жилья большие куски льда для кухни, котельной центрального отопления — да, да, два дома уже оборудованы радиаторами с горячей водой — и каждого домика, чтобы заполнить бочки с водой для чая и для умывания. Это также заготовка дров для печек: собирать брусья и стволы деревьев, вынесенные рекой Леной в море и выброшенные волнами на берег острова за 500 километров от устья реки. Наконец, уборка отходов и прочее…

Если бы Павлу Бушуеву, когда он подписывал контракт на работу в Арктике, сказали, что он встретит свою подругу жизни на паковом льду, что он сыграет свадьбу на полярной станции, он бы тогда лишь посмеялся. Да и кто бы мог подумать такое? В свое время на такого рода станциях женщинам работать было запрещено. А теперь на одном Котельном — десять представительниц "слабого пола". В 1959 году Павлу было 18 лет, и к тому времени, когда он добился в Ленинграде приема в специальное училище, готовящее полярников, он, как говорят, запоем прочитал полное собрание сочинений Жюля Верна. А уже в 1961 году проходил первую практику на Крайнем Севере. Увлеченный полюсом, он возвращается сюда в 1963 году радиооператором. А несколько месяцев спустя на станции Котельного случился большой аврал. Состояние моря позволяло кораблю причалить в десяти километрах отсюда без большого риска быть зажатым льдами. Поселок ликовал. На этот раз пришла "Индигирка", которая доставила запас продовольствия на полтора года, машины, приборы, книги, фильмы, сборные домики, трубы и так далее, и к тому же и новых коллег. Вместе с ними с "Индигирки" сошла и некая Таня — Татьяна Коренева. "Смотри-ка", — отметил Павел, но этим пока и ограничился. У него масса других дел, кроме как разглядывать маленькую девятнадцатилетнюю девушку-гидролога. Так много дел, что он не подумал даже помочь поднести ее багаж.

Вездеход доставил своих пассажиров и грузы на станцию. Таню разместили в маленьком красном домике, соседнюю комнату в котором занимал Павел. Они вместе ходили в столовую, пили один и тот же компот из сухофруктов. А потом на несколько месяцев наступила полярная ночь. Таня брала гидрологические пробы довольно далеко от станции — за 400 метров, на берегу припая. Охотники обнаружили там следы белого медведя. Не то чтобы Таня была трусихой, но… в общем, Павел не раз сопровождал ее — под звездами и северным сиянием, в ветер и снег, в крутящуюся поземку. Никто не удивился, когда объявили о помолвке. Таня заказывает в Москве подвенечное платье и фату, Павел — обручальные кольца. Но эти "чертовы бюрократы" отвечают, что сначала нужно выслать деньги. Как будто это так легко из Арктики… Назначенная на 7 января свадьба была отложена, и Таня, пользуясь этим, уехала в Тикси по неотложным делам.

Когда в понедельник 1 февраля я приехал на Котельный, Павел ничего не сказал мне, хотя вправе был сердиться на меня — ведь невесте не досталось места в нашем небольшом самолете, и она вынуждена была ожидать в Тикси другого проблематичного рейса. Платье и обручальные кольца уже здесь, но никто не осмеливается распаковывать их в отсутствие Тани. Самое лучшее решение оказывается самым простым. Не помню, кто его высказал первым. Через несколько дней командир эскадрильи Михаил Шляховой должен был забрать нас с Котельного и доставить на континент. Достаточно предупредить его по радио: он привезет на своем воздушном "вездеходе" Таню и, быть может, согласится провести ночь на базе, а вылететь на следующий день. Если так, то я смогу присутствовать на свадьбе.

В лагере развертывается лихорадочная деятельность — все "по секрету" шепчут друг другу новость. Вечером мужчины замешивают тесто, женщины готовят мясной фарш для приготовления пельменей. Затем стаканом вырезают кружки теста и завертывают в них кусочки фарша. Из-под рук одного лишь Павла они вылетают сотнями. Мне, неумехе, ничего не остается, как меланхолично гонять из угла в угол биллиардные шары.

Начальника станции Василия осаждают со всех сторон, заставляя расщедриться на рыбу, мясо, масло, достать из запасов икру и камчатских крабов. Другие с таинственным видом что-то говорят ему о "литрах". Из шкафов достаются и передаются из рук в руки лакированные штиблеты. Студенты-стажеры проходят мимо с электрическим утюгом в руках. Всем объявляется, что самолет прибудет завтра. Но на следующий день погода портится. Мороз не слишком силен, — 30°, но дует сильный, до 12 м в секунду, ветер, а главное, небо затянуто сплошной пеленой. День спустя в Котельном погода относительно хорошая, но в Тикси пурга, полеты отменены. До субботы, а затем и до воскресенья переходим от надежды к разочарованию.

В сущности, все принимают это как должное. Люди свыклись с капризами погоды. Ведь дело происходит в том районе Арктики, где "умирает" большинство циклонов северного полушария. Я, без сомнения, единственный, кто с особым нетерпением ожидает свадьбы, а еще больше — эту загадочную личность: маленькую девушку, которую благодаря Павлу — а мы стали большими друзьями — я уже успел полюбить. Ну и конечно, хочется послушать задушевные праздничные разговоры.

Наконец получено сообщение: самолет будет в понедельник. Хорошая погода почти гарантирована метеорологами. И правда, в понедельник самолет вылетает из Тикси. Пилотирует его Шляховой, невеста на борту.

Над Котельным встает заря. Солнца еще нет, но света достаточно, чтобы сделать несколько фотографий на улице. К несчастью, аппараты мерзнут и через несколько минут отказывают.

Неожиданно на горизонте появляется черная точка. Это ЛИ-2. Пилот, перед тем как зайти на посадку на аэродроме Темп, в часе езды от станции на вездеходе, совершает приветственный круг над лагерем. Наступает ночь. Вскоре на берегу припая появляется слабый огонек — трепещущая звездочка, которая то вспыхивает, то исчезает. Я хотел бы подождать снаружи, но в такой холод невозможно стоять без движения. Поэтому время от времени входим в дом погреться.

Но вот и они. В облаке снежной пудры вездеход останавливается около красного домика. Какая она из себя, невеста? По разговорам она представлялась мне то высокой и сильной, то маленькой и хрупкой, то отважной комсомолкой, то робкой студенткой. Оказалось, что она ни то ни другое или сразу все вместе. Она очаровательна со своей поразительной чистоты улыбкой. Льды ей не страшны, а вот от фотографа старается скрыться.

Обменявшись с Павлом приятельским рукопожатием, Таня исчезает в своей комнате вместе с Галей, которая поможет ей подготовиться. Свадьба намечена на десять вечера, когда лишь очень немногие дежурят в различных лабораториях. Из вездехода извлекают шампанское, куски оленины, почту и омуля, рыбу типа сига, сравнимую с форелью из озера Леман, которую, предварительно заморозив и нарезав тонкими ломтиками, едят сырой с солью и перцем. "Строганина" — так называется это блюдо.

После того как письма с Большой земли вручены адресатам, некоторые из них, даже не сняв меховой шапки, жадно принимаются за чтение с блуждающей на лице таинственной улыбкой. Другие, с безразличным видом засунув конверт в карман, тут же уходят, но на самом деле за тем, чтобы в одиночку насладиться переполненными нежностью фразами.

Подготовка к празднику убыстряется. Все бегают из дома в дом, не думая о шубе. Понемногу каждый освобождается от северной экипировки: валенки уступают место шелковым чулкам, черные костюмы кажутся узкими на могучих плечах мужчин, на фоне затянутых галстуков и белых воротничков выделяются свежие розовые царапины от бритвы.

Неужели я останусь один в собачьих сапогах и вельветовой куртке? Перед отъездом из Тикси я отказался от туфель и галстука, полагая, что в пургу они ни к чему. Милосердные души выручают меня, одолжив белую рубашку и штиблеты. Начальник станции священнодействует в своем кабинете. Здесь "готовят" водку, то есть наливают в большой шестилитровый чайник знаменитый среди полярников 96-градусный спирт, который "настоящие мужчины" пьют почти чистым, разбавляя лишь небольшим количеством воды. По традиции смесь полагается довести до крепости, соответствующей широте, а мы в этот момент находимся на 76-й параллели.

К ночи становится слышно, как поскрипывает и поет под ногами снег. На его фоне видны тени людей, со всех сторон сходящихся к "кают-компании", где протянулся шестиметровый праздничный стол. Среди салатов из овощей и крабов, копченой рыбы, ветчины возвышаются бутылки шампанского. Собрались уже почти все. Мы стоим рядом друг с другом, одетые в выходные костюмы, еще хранящие складки от пребывания в шкафу. Ждем молодых.

Самые нетерпеливые идут покурить в коридор, не осмеливаясь дымить в салоне, потерявшем свой привычный вид. От волнения начинаю — внутренне — "грызть себе ногти", ведь мне придется произнести приветственную речь: "Пусть ваша любовь будет так же необъятна, как вечные льды, так же сильна, как белый медведь…" Нет, это чересчур. "От имени "Юманите" и всех моих товарищей…" А почему тогда не от имени Парижской коммуны, раз уж я здесь? Ладно, там посмотрим. Уж во всяком случае, мой акцент их позабавит.

А вот и молодожены. Нет, это кто-то принес обручальные кольца в бархатном футляре. Разумеется, виновники торжества появляются неожиданно, тогда, когда их меньше всего ожидают. Невеста очень красива в своем белом платье, ее лучистые глаза переполнены нежностью ко всему и ко всем. Впервые вижу Павла таким трогательно нежным. Он волнуется, не зная, как себя вести.

Гром аплодисментов. Ах да! Это я только что закончил свою речь, смешав все: молодость, медведей, коммунизм, весенние ручьи и советско-французское братство по оружию. Ба-бам! Еще до того, как все уселись, вылетают пробки из бутылок шампанского. А потом, как на всех свадьбах во всех поселках мира, начинаются тосты, одни крепкие, как портвейн, другие — как спирт. Не скупятся на комплименты за приготовленный стол, заставляя хозяек краснеть от удовольствия. Первый танец с невестой за гостем с Большой земли. Крики "горько". Дрожат бокалы от раскатистого голоса Гурова, мужчины геркулесового телосложения, прозванного Шаляпиным Северного полюса. Аккомпанируя себе на гитаре, мой друг Слава поет сочиненные им на ходу и полные юмора частушки. Танцуем русскую и твист, а затем якутский круговой танец, похожий на овернский бурре. Когда пустеет самовар с водкой, появляются новые бутылки. Сколько? Да разве упомнишь!

Выходим на порог подышать. Термометр поднялся до — 32°, настоящее дуновение весны. Несмотря на торжество, станция продолжает работать. Те, кому надо идти на дежурство, уходят "по-английски", не прощаясь, затем возвращаются через час или два продолжить праздник.

Наутро, к 10 часам, приходит время готовиться к отъезду. Поступила радиограмма, что самолет ожидает нас в Темпе. Групповое фото, объятия, обещания увидеться снова. "Не забудь медвежью шкуру в вездеходе!" И наконец: "До встречи в Москве или… в Антарктике!"

В Темпе, не мешкая, забираемся в самолет. Шляховой, который к этому моменту налетал уже 11 000 часов, берет курс на Тикси. На полпути туда глазам открывается солнце — фантастическое зарево, оргия огня над вечными льдами.

ВТОРОЙ ТРАНССИБ

БАМ… БАМ… Это сокращение, звучное, как удар гонга, обозначает то, что некоторые уже сегодня по праву называют "величайшей стройкой века". БАМ — это Байкало-Амурская магистраль, железнодорожная линия, которая пройдет примерно на пятьсот километров севернее знаменитого Транссиба.

Казалось бы, что может быть банальнее — уложить в два ряда рельсы, построить вокзалы и депо? И тем не менее это стало излюбленной темой для московских газет, радио и телевидения. Даже школьники знают, как расшифровать эти три прописные буквы, а десятки тысяч юношей и девушек добиваются права поехать добровольцами на эту стройку.

Чем объяснить это рвение? Наверное, тем, что речь идет о Восточной Сибири и советском Дальнем Востоке, о которых ходит по меньшей мере столько же легенд, сколько об американском Дальнем Западе. Алмазы Якутии, золото Ленского бассейна (там до сих пор еще находят самородки весом в несколько килограммов), медные пласты Удокана и многое другое — повсюду, куда смог проникнуть человек.

И все же дело как раз в том, что ему удалось проникнуть не во все уголки. Остались нетронутыми целые районы величиной с Францию. Зачастую приходилось ограничиваться лишь геологической разведкой, поскольку разработка природных богатств была невозможна при отсутствии шоссейных и железных дорог.

Один пример: Казачинский район, расположенный между долиной реки Лены и северной оконечностью озера Байкал. Это территория в 40 тысяч квадратных километров (одна двенадцатая Франции), где до 1974 года насчитывалось всего 4300 жителей. Я пересек ее с запада на восток, то на вездеходе типа "джип" по замерзшим рекам, то на вертолете. На сотни километров здесь простирается знаменитая сибирская тайга, покрывая равнины, плато, холмы и крутые склоны сопок.

Человек появился здесь еще в каменном веке, а первые описания этого края относятся к XVIII столетию. Вначале здесь жили лишь племена эвенков, охотившиеся на соболя, оленя, лося, белку, меняя шкуры на соль, зерно и спирт у какого-нибудь предприимчивого русского купца, пробиравшегося в этот район. Кто-то из этих купцов основал в 1776 году существующий и поныне хуторок. Затем пришли забайкальские казаки, распахали несколько участков долины и осели здесь, ведя вплоть до XX века натуральное хозяйство.

Революция привела сюда в двадцатых годах врача и учителя, внесла в жизнь такие понятия, как сельскохозяйственный кооператив, социальное обеспечение и кино. Но села и небольшие города все же оставались затерянными в тайге, как в океане. Создать здесь развитую инфраструктуру было невероятно сложно. К тому же другие, более неотложные задачи поглощали тогда имеющиеся в резерве силы социализма, и нетронутая тайга до недавнего времени еще царила здесь, дав лишь чуть-чуть приоткрыть завесу над дремлющими в ее земле богатствами.

И так с небольшой разницей — на протяжении трех тысяч километров между Байкалом и Тихим океаном, по обе стороны от 55-й параллели, проходящей через Москву и Копенгаген.

Советская власть обеспечила неслыханный прогресс небольшим провинциальным городкам, появившимся в начале века в условиях развития русского капитализма. Среди тайги и за Полярным кругом выросли города и целые промышленные районы, как, например, Братск и Норильск. Под Новосибирском был основан один из самых авторитетных в мире научно-исследовательских центров. В непроходимых болотах появились нефтяные вышки, новые шахты и гигантские угольные и железорудные карьеры. Все это не только не помешало, но и помогло спасти от исчезновения десятки живших здесь малых народов, получивших возможность полноценного развития.

Именно обладая столь мощным промышленным и научным потенциалом, Советский Союз может позволить себе такое гигантское предприятие, как строительство БАМа.

Чтобы добраться до стройки, понадобилось долгое путешествие: сначала на самолете через пять часовых поясов от Москвы до Братска, затем ночным поездом до реки Лены и, наконец, последний этап — на вертолете.

От Усть-Кута, нулевого километра БАМа, до поселка Магистральный, расположенного на 163-м километре, на вертолете час полета; прилепившись носом к иллюминатору, смотрю на проплывающий внизу лес — ели, березы, сосны, мириады ощетинившихся алебард, призрачные армии на мерцающем снежном поле. Неожиданно появляется след, нарушающий общую гармонию, слишком несуразный, чтобы быть "естественным". Вдоль берега тянется извилистая линия, оставленная бульдозером или снегоочистителем. Затем открывается площадка, несколько бараков. За ними все тот же заиндевевший лес.

Если лететь на ИЛе или ТУ до Хабаровска, а точнее, до Татарского пролива, под крылом самолета вплоть до Тихого океана все время будет расстилаться почти такой же пейзаж. От долины Лены, начальной точки будущей трассы, до долины Амура, где она соединяется с ответвлением Транссибирской магистрали, ровно 3146 километров. Чуть больше, чем от Парижа до Москвы. Но на этом пути предстоит в несколько раз больше пересечь рек, проложить тоннелей, победить болот. И все это в вечной мерзлоте, в условиях сибирского климата, для которого, что ни говори, сорока- и сорокапятиградусные морозы и восьмимесячная зима — обычное дело, и при наличии нескольких сейсмических зон большой интенсивности.

В целом понадобится построить 3200 оригинальных технических сооружений — мостов, тоннелей, отводных каналов и других произведений инженерного искусства, в среднем одно на каждый километр.

В момент когда я пишу эти. строки, на стройках магистрали занято в общей сложности 80 тысяч человек. А в самый разгар строительства, которое должно завершиться в 1983 году, их будет сотни тысяч. Из-за климатических условий, сложного рельефа местности, трудностей в снабжении любые работы обходятся здесь в два и даже в три раза дороже, чем в Европейской части СССР.

Почему СССР решился на столь колоссальное предприятие? Транссибирская магистраль, построенная в основном в конце прошлого века, — это единственный наземный путь, связывающий Европу с Дальним Востоком. Даже модернизированная, электрифицированная и практически повсюду дублированная вторым полотном, она уже не отвечает ни возросшим потребностям межрегионального общения, ни требованиям товарообмена со странами Юго-Восточной Азии, Японией и США. Она становится слишком узкой дверью для стремительно прогрессирующей страны, не знающей экономических спадов и стремящейся расширять торговые связи с возможно большим количеством партнеров.

Однако речь идет не о том, чтобы просто проложить еще одну транссибирскую магистраль рядом с первой и тем самым удвоить объем перевозок на восток из Российской Федерации и других республик Европейской части СССР. БАМ станет гигантской артерией, которая вдохнет жизнь в территории площадью с Западную Европу. Благодаря БАМу здесь появятся металлургические комбинаты, многочисленные шахты и карьеры, нефтеперерабатывающие заводы, обогатительные фабрики и другие предприятия, а также клиники, клубы, университеты и комфортабельные квартиры.

Преувеличение? Судите сами. Ведь не случайно американские, японские, западногерманские, британские и французские банки и фирмы, которых, как известно, в отсутствии деловитости не упрекнешь, приняли участие в поставках оборудования для определенного числа спроектированных предприятий, часть будущей продукции которых поступит в оплату предоставленных кредитов и техники. Группа Петине, например, предусматривает половинное участие в создании нескольких заводов по производству алюминия, что составляет около 12–13 миллиардов франков. Несмотря на свой размах, эти договоры на так называемой компенсационной основе применяются в ограниченном числе крупных советских проектов.

Это лишь видимая часть айсберга, в большинстве же своем кредиты и оборудование обеспечиваются из национальных источников.

БАМ — новые ворота на Дальний Восток и жизненно важная артерия для районов, погруженных в тысячелетнюю спячку, — ждет сказочная судьба. Этот магистральный путь станет главной осью целой системы сообщений: своими ответвлениями он, как кровеносными сосудами, покроет Крайний Север вплоть до Ледовитого океана и разграфит ими южные районы, отделяющие его от действующей Транссибирской магистрали.

Но еще до завершения строительства, по мере открытия отдельных участков трассы, начнется поэтапная разработка леса и расположенных поблизости подземных богатств. Западный участок БАМа пройдет по лесным массивам. Созданные здесь крупнейшие лесопромышленные хозяйства будут доставлять сырье для заводов, производящих целлюлозу, пиломатериалы и химические изделия. Во второй зоне, расположенной за Байкалом, обнаружены месторождения золота, графита, руд цветных металлов, редкоземельных элементов. Еще дальше на восток железнодорожная линия пройдет вблизи одного из самых значительных месторождений меди — Удоканского. От Тынды на 1700-м километре БАМа пройдет в северном направлении отрезок длиной 220 километров до Беркакита[38], находящегося в центре уникального Южно-Якутского угольного бассейна. Запасы коксующихся углей бассейна оцениваются в 40 миллиардов тонн. Наконец, последний участок — от Тынды до Комсомольска-на-Амуре — позволит соорудить здесь целлюлозно-бумажные комбинаты.

Эти некоторые неполные данные о потенциале районов, по которым пройдет БАМ, очень быстро могут быть пересмотрены в сторону увеличения, поскольку от геологов, по мере того как строители продвигаются вперед через тайгу и горы, поступают новые данные.

Освоение близлежащих месторождений само по себе было вполне достаточным экономическим обоснованием для прокладки второй Транссибирской магистрали. Но авторы проекта полагают, что БАМ станет лишь плацдармом для наступления на север, в частности в сторону Якутии, скрывающей в своих недрах крупнейшие в мире запасы угля. Вместе с запасами, находящимися в районах Южной Сибири, Донецка и Воркуты, они составляют половину всех разведанных запасов угля в мире.

По мнению исследователей из Новосибирского научного центра, руководящих работами по геологоразведке, север Якутии также перспективен на нефть и газ.

А надо ли говорить о якутских алмазах? О них и так много написано.

Строительство БАМа, поражающее воображение советской молодежи — за несколько месяцев десятки тысяч юношей и девушек заявили о своем желании поехать на эту стройку, — осуществление давней мечты многих поколений влюбленных в Сибирь людей. Официальное решение о начале строительства было принято в 1974 году. Обнародованное Леонидом Ильичом Брежневым в речи, произнесенной в Алма-Ате, оно предстало в виде окончательного проекта после публикации совместного текста ЦК КПСС и Советского правительства.

Однако первый набросок проекта был сделан еще в прошлом веке. Инженеры, занятые расчетами районов прохождения будущей Транссибирской магистрали, разумеется, рассматривали несколько вариантов. В одном из них, сформулированном в 1888 году в докладе царскому правительству, было предложено проложить железнодорожную линию значительно севернее той, которая была построена в конечном итоге. В качестве основного аргумента выдвигалось соображение о том, что путь к морю сокращался на несколько сот километров, а также то, что районы, где должна была пролегать магистраль, казались многообещающими. Этот вариант, однако, был отклонен из-за трудностей рельефа и климата, а главное, полного отсутствия дорог и недостатка рабочей силы. Был избран вариант трассы, проходящей к югу от Байкала и вдоль долины Амура, единственно приемлемый в то время, учитывая имеющиеся ресурсы и существовавший тогда научно-технический уровень. Южный вариант — наиболее "легкое" решение проблемы — отнюдь не был простым предприятием. На него понадобилось десять лет, многочисленные человеческие жизни, целая армия каторжников. Стройка вызвала всеобщее восхищение, тем более что на Западе не знали, какой ценой это было достигнуто. Французская энциклопедия также включилась в кампанию похвал, не забыв, впрочем, отметить экспансионистский характер политики царского правительства: "Великий пример упорства русских, инструмент по поддержанию их амбиций на Дальнем Востоке и в деле колонизации Сибири…"

Однако северный вариант не был забыт всеми. В 1908 году исследователи вернулись к нему. Они внесли в проект несколько дополнений. Некоторые из их предложений были использованы в решении, принятом в наши дни. Но только при Советской власти, в тридцатых годах, идея строительства этой железнодорожной линии была изучена со всей серьезностью. Тогда же были сделаны и первые шаги в реализации проекта. Однако помешала война. В 1942 году первые проложенные рельсы были сняты и использованы на Сталинградском фронте для строительства рокадной дороги.

Трудно, впрочем, представить, как это гигантское предприятие могло быть успешно доведено до конца без современной науки и техники, без сплава политического энтузиазма и высокой квалификации строителей, без мощнейшего развития энергетики и промышленности. Строительство БАМа — это качественно новый этап освоения Сибири. Во время предыдущих этапов были созданы крупные промышленные комплексы — в Кузбассе, Норильске, Братске и других местах.

Я был свидетелем рождения некоторых из этих гигантов. В мой первый приезд в 1959 году в Братск это была большая деревня с несколькими рядами деревянных строений и огромным котлованом между скал. Сегодня это не только известная всем Братская ГЭС, но и гигантский целлюлозно-бумажный комбинат, и крупнейшие в мире заводы по производству алюминия, и город с более чем двухсоттысячным населением.

В Красноярске я присутствовал при перекрытии Енисея на строительстве одного из самых мощных гидроэнергосооружений мира. В 30 километрах от Новосибирска я видел закладку фундаментов первых институтов Академгородка, ставшего сегодня одним из самых приятных для жизни и приветливых городов СССР, а главное, одним из наиболее авторитетных в мире центров научной мысли.

Естественно, что сибирские промышленные комплексы и научные центры "протянут друг другу руки" и с помощью заводов и научных институтов Урала, Москвы и Ленинграда откроют БАМу "зеленую улицу".

Итак, артиллерия установлена на позициях, штурм начался, а интендантская служба приступила к своим обязанностям…

Военная терминология в ходу в отношении БАМа, потому что речь идет о битве с силами природы, враждебными человеку, потому что эта битва ведется сразу на нескольких фронтах по заранее разработанным стратегическим и тактическим планам. Приехавших с Украины комсомольцев, которых я видел в Магистральном, принято называть "десантниками". Они и в самом деле были заброшены сюда вертолетом — единственное средство, в течение определенного периода позволявшее осуществлять связь с передовыми отрядами.

В большинстве районов для проникновения в тайгу используется тактика, с которой меня познакомили в Звездном, Магистральном и Улькане.

В начале 1974 года Звездный был лишь крестиком на карте в районе разведанной с воздуха большой поляны на склонах холма. Именно здесь должна была пройти железнодорожная линия, здесь на 63-м километре будут построены вокзал, депо, город.

11 января 1974 года отряд из семнадцати человек с четырьмя бульдозерами и тремя "вагончиками" путевых обходчиков устремился в нелегкий путь. Молодой инженер, шедший впереди на лыжах, показывал дорогу водителям машин. Сначала группа передвигалась по покрытой метровым льдом Лене. Зимой, как и летом, река остается лучшим средством для вторжения в тайгу. Вплоть до двадцатых годов — до постройки порта в Усть-Куте — лесорубы собирали еще гигантские плоты и сплавляли их вниз по Лене до порта Тикси на побережье моря Лаптевых. Продав лес, они возвращались на свои делянки. Месяц пути летом до Тикси, четыре месяца обратно зимой.

Как и они, отряд сначала следовал по реке, но вскоре перешел на "закрытую" местность, то есть в лес. Они двигались по снегу метровой толщины, сваливая большие деревья, чтобы освободить проход бульдозерам. Так, метр за метром, порой утопая в сугробах, взбираясь на труднодоступные склоны холмов, пересекая русла зажатых в крутых берегах потоков, потратив на переход месяц, бригада добралась до 63-го километра. Наконец люди вышли на выбранную во время аэроразведки поляну, где их уже ожидали запасы продовольствия, заброшенные сюда вертолетами. Отряд разбил палатки, расширил и оборудовал площадку для приема тяжелого вертолета МИ-8. В то же время другие отряды, оснащенные более мощной техникой, шли по их следам, прокладывая просеку шириной от 80 до 100 метров. За ними двинулись гусеничные вездеходы и тракторы, доставляя вагончики на полозьях, дизельные установки, бочки с горючим.

За несколько недель Звездный превратился в поселок с домами из свежеобструганных досок, один из которых служил столовой, а другие — спальнями. По воздуху подбрасывалось подкрепление. Плотники работали засучив рукава…

Подходила к концу вторая зима Звездного, когда я вступил на путь, открытый первопроходцами. Лед рек, смягченный дыханием близкой весны (хотя утром мороз все еще доходит до —25°), слегка подается под давлением гусениц вездехода. У самого берега в этом смысле опаснее — в некоторых местах есть риск провалиться. Звездный имеет теперь вид поселка, уступами поднимающегося на солнечном склоне холма. Длинные деревянные дома внешне не слишком привлекательны, но они прочны и вкусно пахнут смолой. В большей части домов центральное отопление, обеспечиваемое котельной, работающей на мазуте. Самое красивое здание — школа. Самое оживленное — универсальный магазин. Есть также русские бани, булочная, клуб с концертным залом и, конечно, поликлиника с родильным отделением.

Необходимо было быстро избрать Совет и органы местного управления, хотя бы уже для того, чтобы поженить тридцать шесть образовавшихся здесь за год супружеских пар и зарегистрировать рождение семи первых советских граждан поселка Звездный.

В эту вторую зиму в поселке насчитывается уже 2500 жителей, в том числе 200 детей и подростков. Когда на Звездный опускается вечер, школьники толпой покидают классы и, пренебрегая опоясывающими поселок деревянными лестницами, скатываются кто на чем по обледеневшему склону… прямо до дома.

В сердце тайги вспыхивают электрическим светом сотни окон, возвещая о триумфе людей.

Расположенный в начале линии опорный пункт Усть-Кут обеспечил, таким образом, продвижение вплоть до Байкала отрядов, создавших за несколько месяцев плацдармы в Звездном на 63-м километре, Магистральном на 163-м километре, Улькане на 209-м километре, которые в свою очередь служат базой для небольших отрядов, ведущих рубку леса и подготавливающих строительство мостов и других сооружений.

В Звездном уже установились свои обычаи, как и в других поселках в европейских или сибирских районах страны, в то время как Магистральный, основанный позже, все еще сохраняет облик поселка первопроходцев, что сразу же наводит на сравнение с американским Дальним Западом. Впечатление, конечно, обманчивое, но манеры парней, основавших Магистральный, совпадают с теми, какие рождались в нашем детском воображении при чтении о "лесорубах" и "вольных охотниках" Америки.

Здесь, как и на 63-м километре, первый отряд "десантников" быстро расчистил площадку для приема вертолетов. Перед "десантниками", прибывшими сюда в конце мая, когда снег уже сошел, а комары еще не появились, стояла относительно более легкая задача. 26 лесорубов и плотников за десять дней оборудовали временный лагерь, где потом разместились 205 юношей и девушек, в большинстве своем коренных сибиряков.

Мы провели двое суток с первопроходцами Магистрального, жили в таких же комнатах, как и они, ходили обедать в ту же столовую. Конечно, за десять месяцев всего не устроишь. Нет пока канализации, туалеты на улице (брр…), но во всех домах центральное отопление и электричество. В каждой комнате по четыре-пять добротных железных кроватей. Местные блюда ничем не уступают тем, что подают в заводских и учрежденческих столовых в Москве. И поскольку добровольцы БАМа ходят немного в "любимчиках" у европейской части России, магазин Магистрального — один из самых лучших в стране по снабжению, с его мужскими костюмами и женскими манто, импортированными из Хельсинки и Будапешта.

В наш последний вечер в Магистральном в клубе по случаю праздника давали самодеятельный концерт, гвоздем программы которого было трио балалаечников, игравших с таким же азартом, с каким, по-видимому, в тайге они управляются с топором.

Стройка новой Транссибирской магистрали — это не Дальний Запад, несмотря на некоторое внешнее сходство, ни Фос-сюр-Мер[39], ни Днепрострой. Она так же проникнута романтизмом, как первый, снабжена передовой техникой, как второй, и отличается революционным духом, как последний. Но вместе с тем в ней есть нечто большее. Это совершенно новое явление в советском обществе.

Прежде всего это предприятие, не имеющее себе равных как по размаху, так и по уровню организации. Плод длительного коллективного труда — проект, несмотря на трудности, осуществляется самым эффективным образом на фронте протяженностью три тысячи километров, и каждый отряд строителей выполняет свою собственную тактическую задачу в полном соответствии со стратегическим планом, рассчитанным на 9 лет.

Никогда ранее не уделялось столько внимания ежедневным нуждам строителей, удобствам для жизни каждого, для семьи и детей. Эти нужды и эти удобства в прошлом порой игнорировались или презирались: либо по причине забвения всего не относящегося к главной цели, либо из-за нехватки средств, либо потому, что звание добровольца зачастую выступало синонимом отказа от каких-либо удобств и жизненных удовольствий. Забота, проявляемая к налаживанию повсюду, где это только возможно, нормальной семейной жизни, культурной и общественной деятельности, является, ко всему прочему, еще и наиболее верным средством закрепить население в этих районах Сибири, где до сих пор жило очень мало людей.

БАМ — стройка новая, главным образом потому, что на ней заняты новые люди. Здесь встретились два поколения, чтобы сформировать, как говорят по-русски, коллектив, сплоченный единой целью.

Это, с одной стороны, поколение научных работников и инженеров, уже имеющих опыт строительства великих сибирских плотин и промышленных комплексов в долинах Енисея, Ангары и Амура.

Представляя около 35–40 % всех строителей магистрали, они из тех, кто прошел школу бурно развивающейся экономики и науки, давших человечеству некоторые из его самых прекрасных завоеваний. Эта школа научила их бороться за эффективность, технический прогресс, производительность труда, за развитие социалистической демократии.

Ни в коей мере не ставя целью выделить их в какую-то особую касту или противопоставить "ветеранам" первых строек социализма, надо все же сказать, что это поколение инженеров, руководителей строек, партийных и хозяйственных деятелей имеет более современные взгляды, более развитое чувство инициативы и личной ответственности, что оно легче избавляется от старых бюрократических привычек и бумажной волокиты.

Другое поколение, образующее вместе с первым тот самый единый коллектив, — это молодежь в возрасте от 20 до 25 лет (из них 30 % — девушки). Эти молодые люди не прошли ни через революцию, ни через гражданскую и Отечественную войны, не испытали на себе и всех последствий войны. Но это не значит, что у них отсутствует политическое сознание. Они горячо проявляют солидарность с Вьетнамом, арабским народом Палестины, Кубой и трудящимися всего мира. Но даже "холодная война" для них — это скорее смутное воспоминание детства.

Эти юноши и девушки, которых я видел на БАМе и которые составляют более 60 % всех приехавших сюда работать, выглядят более открытыми, свободными в обращении, находчивыми — одним словом, более молодыми, чем те, с кем я встречался на стройках Братска и Хабаровска в 1959 году. И я не думаю, что это происходит оттого лишь, что им здесь обеспечили более легкую жизнь. Не сами ли они выбрали одну из наиболее трудных профессий и работу в условиях столь сурового климата?

В двух часах езды от Магистрального по льду и снегу расположен новый, совсем еще молодой поселок первопроходцев тайги. Ему присвоили имя протекающей рядом реки Улькан, что по-эвенкски означает "чистая вода". Всего за неделю до нашего визита сюда прибыл "десант" украинцев — 264 человека.

Здесь нет еще деревянных домов, а только десятки вагончиков, доставленных сюда на полозьях и установленных в ряд на подстилке из хвои. Они образуют "главную улицу", тут же названную Крещатиком в честь знаменитого проспекта в Киеве.

На улице праздник, и новые сибиряки образуют круг перед танцорами, отплясывающими гопака, отмечая таким образом Международный женский день, первое воскресенье на стройке и просто радуясь жизни.

Из любопытства захожу в вагончик, чтобы познакомиться с интерьером — две комнатки с тремя походными кроватями по обе стороны расположенного в углублении радиатора центрального отопления. Навстречу мне из-за маленького столика, за которым он записывал что-то в тетрадь, встает Витя, молодой двадцатилетний парень. Тетрадь служит ему дневником, куда он заносит свои размышления, время от времени бросая в окно взгляды на проходящих мимо товарищей, на совсем близкую тайгу. Витя принимает меня как почетного гостя, почти церемониально. А потом сам начинает забрасывать меня вопросами о Франции, о положении в мире, о моей профессии — все ему интересно.

Мне все же удается задать несколько вопросов и ему.

Помню, как однажды, во время дискуссии между западными журналистами, один из них предложил свое объяснение того, что в СССР заставляет городскую молодежь устремляться в подобные приключения, заявив, что в этом есть нечто от феномена "хиппи".

Витя и его друзья не бегут, подобно хиппи, от противоречий общества к дикой природе. Напротив, они проникаются страстью к сегодняшним проблемам общества, в котором живут. Они идут туда, где надо бороться, туда, где надо начинать с нуля, туда, где, как говорит Витя, "интереснее, потому что делаешь что-то большое". Даже если перед тем, как водить машины, нужно сначала поработать с пилой. Они рады очутиться среди дикой природы, но не для того, чтобы затеряться и одичать, а, напротив, чтобы донести цивилизацию до этих мест, сделать великолепие этих лесов, рек, гор и неба доступным всем. Они не предаются унынию оттого, что родились "слишком поздно", а живут больше, чем где-либо, тем ощущением, что можно быть революционером и спустя полвека после штурма Зимнего дворца.

Может быть, они наивные люди, Витя и его друзья? Все, мол, что ново, то красиво? А завтра они пожалеют о большом городе, театрах, комфорте?

Кто-то из них, возможно, и не выдержит до конца. Такое бывало. Таких отпускают, не держа зла, как положено по трудовому законодательству — спустя две недели после официального заявления. Но большинство намереваются по окончании двухгодичного договора возобновить его, чтобы остаться на БАМе до конца.

В районе Магистрального я встретился в тайге с одной из бригад на передовой позиции. Девять парней в вагончике в пятнадцати километрах от базы, немного в стороне от временной дороги. Они срубили нечто вроде бревенчатой избы, служащей им кухней и столовой, окрестив ее для смеха "трактир". Зимними вечерами здесь хорошо поиграть на гитаре, поспорить до потери сознания, в то время как за дверью лес трещит, как под ударами молота, от пятидесятиградусного мороза.

Сейчас в лагере лишь один Алексей Татаринов, двадцатичетырехлетний украинец, который готовит в "трактире" обед для бригады, работающей на делянке. Он чаще других и охотно "хозяйничает", ведь по профессии он повар. Алексей прибыл в Магистральный с первой группой и четыре месяца спустя женился на… поварихе, которая входила в состав второго "десанта".

Как мне кажется, он втайне мечтает возглавить самый большой ресторан в будущем городе и сделать его знаменитым на весь БАМ.

Мы идем к работающим лесорубам, ориентируясь на яростные взвизгивания мотопилы и урчание трелевочных тракторов. Нужно ступать след в след впереди идущего, чтобы не оказаться в совершенно беспомощном состоянии, по пояс в снегу. А вот и "передний край" — просека шириной 80 метров, где Валерий Курцевин руководит бригадой трактористов и лесорубов. За месяц им предстоит пройти на 500 метров в глубь тайги, свалить деревья и оттащить бревна на берег реки.

Валерий — сибиряк, родился в 1951 году в Иркутске, где окончил среднюю школу. Он приехал в Магистральный со вторым отрядом — тем, который расчистил площадку, чтобы проложить "главную улицу" поселка.

Что его привлекло сюда? Я задаю провокационный вопрос: "Высокие заработки?" Он не обижается, конечно, но краснеет, настолько мой вопрос неприличен. (Надо, впрочем, сказать, что на стройках БАМа ставки по меньшей мере вдвое выше обычных, и лесорубы зарабатывают не меньше других.)

Деньги? Нет, интерес быть среди первых, делать "большое дело". Курцевин сохранил связи с Иркутском, поступив на заочное отделение транспортного факультета Политехнического института. Окончив его, он станет инженером железнодорожного транспорта.

Когда закончится раскорчевка и наступит пора укладывать рельсы, Валерий оставит пилу и топор и перейдет машинистом на рельсоукладчик.

Пока мы болтаем, покуривая "Житан", к нам подходит другой лесоруб — Александр Руденко, настоящий сибиряк, каких на каждом шагу не встретишь. Александр, что называется, "коренной" сибиряк — правнук одного из ссыльных прошлого века. Более того, он человек тайги. До прихода сюда первых "бамовцев" он был членом кооператива охотников. За сезон вместе с напарником он в среднем добывал до 80 соболей и 650 белок.

Я возвращаюсь к вопросу о высоких заработках. "Здесь, в лесу, у вас мало тратят, что вы делаете со всеми этими деньгами?" "Но ведь я женат, — говорит Александр. — У нас две дочери, Оксана и Светлана. Недавно, например, мы купили большой дорогой ковер и радиолу. На будущий год собираемся поехать в отпуск в Италию. Моя жена мечтает увидеть Рим, Венецию, Флоренцию…"

А что они делают в субботу и воскресенье? Попутная машина или вездеход забирает тех, кто хочет поехать в поселок встретиться с друзьями, посмотреть фильм (программа меняется ежедневно) или спектакль приезжей труппы. Другие остаются в лагере: читают, занимаются, гуляют по лесу. "В тайге всегда есть на что посмотреть", — говорит Валерий. Кто ему возразит на это? Только не Александр, прирожденный "вольный охотник".

Они не встают в позу и не играют в героев. Но в них чувствуется уверенность людей, нашедших свое место в обществе, та раскованность свободных людей, на которых не давит вездесущая иерархия, не раздражает мелочная бюрократия, та гордость людей дела, которые вставляют произведение своих рук и ума в рамки плана, рассчитанного на несколько поколений.

Этот план, впрочем, не выражается лишь сухими цифрами — миллионами тонн или тысячами километров, процентными соотношениями производства и производительности и т. д., — записанными математическими моделями в электронную память. Он предстает также в более человеческих оттенках, как это видно, например, на генеральном плане застройки будущего города в Магистральном. Он был разработан архитекторами и урбанистами Ростова-на-Дону.

В северной части схемы — река Киренга и почти параллельно ей линия железной дороги со зданием вокзала. В южной — городок железнодорожников, парк, стадион, закрытый бассейн, два комплекса школьных и дошкольных учреждений, местный Совет… на том самом месте, где несколько дней назад я вышел из вертолета. Все дома будут либо кирпичные, либо из готовых панелей, высотой от четырех до восьми этажей, с двумя квартирами на каждой лестничной площадке и, конечно, центральным отоплением. Еще дальше к югу расположится промышленная зона и лесоразработки. Через несколько лет это будет город с населением 40 тысяч человек, выстроенный разумно, не анархично в угоду аппетитам владельцев недвижимости. Этот генеральный план предусматривает также меры по максимальному сохранению окружающей природы. Дома будут отдалены от дымов и шума промышленных объектов, но с тем расчетом, чтобы не слишком растягивать коммуникации.

Сотни городов, поселков, железнодорожных узлов подобного типа появятся на протяжении трех тысяч километров БАМа. Разработать и осуществить проект такого размаха, наверное, возможно и при капиталистическом строе. Но возможно ли сделать это в такие сжатые сроки? (Вспомните хотя бы судьбу тоннеля под Ла-Маншем.) А главное, что стало бы с людьми во время и после такого строительства?

НОВАЯ ВСТРЕЧА С БАМОМ

В апреле 1977 года, спустя 18 лет, я вновь открывал для себя помолодевший и преобразившийся Хабаровск, не забывая и об ожидавшей меня новой встрече с Байкало-Амурской магистралью, на этот раз с ее восточным участком.

Я направлялся в Ургал — строящийся город и будущую узловую станцию на БАМе — в тысяче километрах от Хабаровска и тридцати километрах от населенного пункта под названием Чегдомын, связанного с Хабаровском, помимо железной дороги, также авиалинией. Обычно ИЛ-14, обслуживающий эту линию, тратит на полет полтора часа. "Обычно" — значит зимой при температуре —40°, когда посадочная полоса покрывается льдом, и летом в самую жару. В остальное время года временный аэродром часто скорее похож на болото.

Сибирь не "сжалилась" надо мной и на этот раз — из-за непогоды пришлось отправиться поездом. Я ехал около суток сначала по старой Транссибирской дороге, затем по одноколейному ответвлению на север. Поезд петлял из долины в долину до Чегдомына — железнодорожного тупика, — центра района, равного по площади ¹/₈ Франции, на территории которого всего 30 тысяч жителей.

Если мои спутники едут с кислой миной (какая потеря времени), то я вполне доволен. Наконец-то есть время вздохнуть, оглядеться, перекусить и подуть на дымящийся в стакане чай — самовар находится в конце вагона и пахнет настоящим древесным углем. В поездах Транссибирской дороги в вагоне всегда найдется попутчик, который в подходящий момент достанет бутылку водки, нарезанное ломтиками сало, помидоры с солью и, присев на край нижней полки, расскажет вам о своей жизни, о радостных и грустных событиях.

В общем, ночь пролетела быстро, а наутро мимо окон замелькали реки, наполовину схваченные льдом, облысевшие сопки, чья отливающая черненой медью поверхность кое-где чуть ершилась чахлыми стволами березок. Пейзаж меняется, как кадры в черно-белом кино. В глубине долины пересекаем хвойный лес — ели, сосны, и снова на протяжении пятидесяти километров холодная пустыня без единого следа присутствия человека, кроме рельсов одноколейки да небольших пристанционных строений.

В конце пути, в Чегдомыне, — возврат к цивилизации. Целые составы с лесом и углем стоят под погрузкой или ожидают зеленого света. Интересна история этого районного центра.

Советская власть, сформировавшаяся в огне гражданской войны и двадцатилетие спустя поставленная перед необходимостью противостоять фашистскому нашествию, постаралась сразу же после окончания войны прежде всего развить уже существующий потенциал, а потом перейти к изыскательским работам на новых обширных площадях. Примером тому может служить и судьба Чегдомына.

До 1927 года эту территорию населяли лишь несколько племен эвенков и якутов, живущих скотоводством и рыбной ловлей. Затем здесь были открыты месторождения каменного угля. Начинается освоение района. В 1939 году объявляется о начале строительства города Чегдомына и железнодорожного одноколейного ответвления, которое соединит его с расположенной к югу Транссибирской магистралью и позволит транспортировать продукцию бассейна. Но в тяжелый 1942 год, когда гитлеровцы подошли к Волге, был отдан приказ снять рельсы и отправить их под Сталинград и Саратов для нужд фронта.

Линия была восстановлена лишь после войны. Четыре местные шахты, продукция которых перевозится по этой дороге, дают сейчас около полутора миллионов тонн угля в год.

Через несколько лет тяжелые составы пойдут отсюда через Ургал на БАМ, который станет мощным средством для быстрого развития этого района. Здесь появятся промышленные предприятия по переработке трех-четырех миллионов кубометров древесины, которые ежегодно будет давать тайга, и, наконец, будут открыты новые угольные шахты. Районный центр Чегдомын был избран в качестве опорного пункта или, если хотите, стартовой площадки для строительства города Ургала и нескольких сотен километров полотна БАМа.

С востока, от Комсомольска-на-Амуре, и с запада, от Тынды, другие отряды продвигаются навстречу здешним строителям.

Чтобы добраться до Ургала, нужно ехать из Чегдомына примерно два часа посреди скудной природы по временной насыпной дороге, разбитой весенней непогодой. Повсюду здесь под верхним слоем почвы, сейчас превратившимся в болото, — вечная мерзлота, непроницаемая для корней деревьев. Вокруг видны лишь кустарники да довольствующиеся малым чахлые березки.

А вот наконец и Ургал — несколько законченных комфортабельных домов, временные постройки, фундаменты, строительные площадки, где стоит шум от десятков работающих механизмов и машин, ревут мощные грузовики, ухает при ударе о сваи молот…

Еще в начале зимы 1974 года здесь ничего этого не было. А к 1983 году это будет город с десятью тысячами жителей, со школой на 1200 учащихся (ее фундамент уже заложен), с поликлиникой, которую я уже смог посетить, с теплоэлектроцентралью и сорока четырьмя современными пятиэтажными домами.

У подъездов домов, наблюдая за детьми, что-то шьют и вяжут женщины — самое обычное зрелище, встречающееся почти повсюду. Но мы находимся в семи часовых поясах от Москвы (девять от Парижа) и в тысяче километрах от ближайшего промышленного центра.

Для возведения здесь одного пятиэтажного жилого дома нужно вбить на тридцатиметровую глубину сто бетонных свай. Для больницы их понадобится шестьсот. Классический фундамент не подходит — в условиях вечной мерзлоты он может "поплыть" под тяжестью здания, и оно рухнет. Для строительства промышленного предприятия приходится решать еще более тяжелые проблемы. Помимо сотен свай, необходимо специально подготовить почву, которую на один — три метра в глубину "фаршируют" камнями. Стоимость строительства, естественно, поднимается на 40–50 %.

Пионерами Ургала были триста украинцев-добровольцев, прошедших тщательный отбор, что, впрочем, характерно и для всех других отрядов БАМа (на других участках линии трудятся отряды из Грузии, России, Молдавии и других республик). Сибирь не прощает даже малейших ошибок, а трусость, пьянство и лень могут привести к катастрофическим последствиям для изолированных посреди тайги или степи сообществ людей.

3 месяца они жили в вагончиках, заброшенных сюда вертолетами или доставленных на полозьях, ровно столько времени, сколько понадобилось для расчистки площадки и оборудования жилищ, способных противостоять пятидесятиградусному морозу.

В 1974 году они не располагали еще рассчитанными на такой холод специальными грузовиками, и шоферы посменно работали днем и ночью, не выключая двигателей машин — единственная возможность поддерживать их на ходу.

Думали, выдержат ли? Приехав по договору всего на один год, они остались почти все. А в следующем сентябре увидел свет первый коренной гражданин Ургала. Его родители, Надя и Вячеслав, познакомились по дороге из Донбасса на Дальний Восток. Весной 1977 года на различных стройках Ургала работало уже около 800 человек. Около ста его граждан сосали пока пальцы в яслях, бутузили друг друга в детском саду и ходили в школу. Остальные работали в сфере обслуживания и учреждениях — учителя, повара, медики, продавцы, работники Дома культуры с прекрасным зрительным залом, целиком выложенным полированным деревом.

Героическое время первых строек социализма с 10—14-часовым рабочим днем и скудным пайком осталось в прошлом. Пройдена и та эпоха, главным лозунгом которой был "план прежде всего", когда под предлогом скорейшего выполнения главной задачи существовало пренебрежительное отношение к так называемым второстепенным проблемам: досугу, жилью, различным бытовым удобствам.

Сегодня главная задача — как можно быстрее построить постоянные жилые дома, чтобы строители магистрали могли создать семью, иметь условия для культурного роста и отдыха.

В Ургале квалифицированный рабочий получает в среднем 380 рублей в месяц, а на установке свай заработки достигают пятисот рублей. Ежегодно работающим здесь предоставляется полуторамесячный отпуск, а большинство детей могут провести два летних месяца в пионерских лагерях на берегу Черного моря. Поликлиника уже обеспечена медицинским персоналом, насчитывающим сорок пять человек: терапевтов, врачей-специалистов и обслуживающего персонала. Больница на 150 коек и еще одна поликлиника, рассчитанная на ежедневный прием двухсот человек, будут полностью оборудованы в будущем году.

Однако наибольшее впечатление остается от проявляемого здесь практически во всем духа творчества, инициативы. Это видно уже из облика самого поселка. Общественные здания — школа, Дом культуры, административный корпус, магазин — построены из дерева и, по сути дела, временны, но, несмотря на это, несут на себе в архитектурном отношении ярко выраженный отпечаток индивидуальности. Мы побывали во всех этих зданиях, и я убедился, что их интерьеры столь же оригинальны. Кроме того, все они пронизаны светом, а внутри хранится настолько свежий запах сосны, что, например, в школьном спортзале можно было подумать, что находишься в лесу.

Начальник специализированного строительно-монтажного поезда "Укрстрой" (такое сложное название носит украинский отряд, строящий Ургал) — своего рода директор Ургала — Николай Лукьяненко сказал мне, что проекты этих зданий были подготовлены на общественных началах студентами архитектурного института, доказавшими, что их постройка обойдется не дороже обычных унылых бараков. Молодые строители также не отличались бюрократизмом — они просто взялись за дело, и очень скоро дома были готовы.

Нетрудно подсчитать, сколько времени и средств было сэкономлено по той простой причине, что решение было принято на месте без ненужного в этом случае согласования с вышестоящими организациями.

Николай Лукьяненко, как и другие руководители Ургала, молод — ему немногим больше тридцати. Но его отличает готовность принять на себя ответственность за серьезные решения, основанная на значительном опыте работы с людьми и убежденности в своей правоте.

Я уже писал об этом новом поколении руководителей, воспитанных стройками Сибири. Но на БАМе эти качества проявляются, пожалуй, еще ярче.

После ужина в столовой Ургала, где, кроме всего прочего, нас по сибирской традиции угощали пельменями, а также тепличными помидорами и молодыми побегами дальневосточного папоротника, по вкусу напоминающего грибы, мы прощались с нашими гостеприимными хозяевами.

На обратном пути на горизонте вместо облаков на фоне бескрайнего неба вырисовывались контуры сопок, озаренных фантастическими красками заката. А мимо на большой скорости в сторону Ургала проносились выкрашенные в ярко-желтый цвет мощные грузовики. БАМ продолжал жить, продолжал строиться.

ОСТРОВ НА КРАЮ СОВЕТСКОЙ ЗЕМЛИ

Остров Сахалин — одна из тех восточных окраин царской России, куда революция 1917 года пришла позже всех, но ее годовщины здесь встречают первыми… поскольку солнце на Сахалине встает на 8 часов раньше, чем в Москве. Сегодня его проблемам, в частности в области социального и культурного развития, уделяется особое внимание. Завтра этот остров, несмотря на свой суровый климат, землетрясения и цунами, превратится благодаря своему географическому положению и строящейся Байкало-Амурской магистрали в идеальный пункт торгового обмена между Азией, Европой и Америкой.

Увиденное мной во время поездки по Сахалину наглядно свидетельствует об огромных достижениях Советской власти на всей территории страны, в том числе в ее самых отдаленных уголках.

Я мог бы, как обычно, описать эти достижения и сопутствующие им неизбежные проблемы, поговорить об успехах и о допущенных ошибках, но тогда я бы не сказал того, что меня поразило больше всего, что стало для меня отражением глубокой реальности и за развитием чего я непрерывно наблюдал на протяжении без малого двадцати лет. Я говорю о творческом духе советского народа, о его стремлении к прогрессу.

Большевики были вдохновлены Парижской коммуной, но не копировали слепо все ее методы и решения. Подобно этому, путь к завоеванию власти трудящимися классами в других странах не обязательно будет во всем повторять опыт Октябрьской революции.

Однако несомненно одно: мы учимся на истории всего человечества, и поколения, сменявшие друг друга на Сахалине, внесли свой вклад в эту историю.

— Добро пожаловать на Сахалин! Вы первый француз, высадившийся на наш берег… после графа Лаперуза.

Это было сказано в шутку. В действительности же несколько французских ученых и деловых людей опередили меня, уже побывав на этом острове, в частности в связи с геофизическими исследованиями. Но я был первым после графа представителем французской прессы, если принять во внимание его бортовой журнал.

Жан Франсуа де Гало — граф Лаперуз — отправился в Тихий океан в 1785 году на двух фрегатах: "Буссоль" и "Астролябия". В 1787 году он попал в Татарский пролив, плыл вначале на север вдоль побережья континента, а затем пошел на юг, придерживаясь берегов Сахалина, который принял за полуостров. Им был обнаружен проход между Сахалином и островом Хоккайдо, называемый ныне проливом Лаперуза. Судьбе было угодно, чтобы полвека спустя ошибка Лаперуза, убежденного, будто Сахалин является полуостровом, сыграла злую шутку с французской эскадрой, преследовавшей несколько русских фрегатов у берегов Сахалина. Русские моряки, знавшие о существовании прохода, называемого ныне проливом Невельского, воспользовались им, чтобы оторваться от преследователей.

Спустя почти два столетия — в июле 1977 года — мы, вылетев днем из Москвы, что называется, на одном дыхании перемахнули через Волгу, Урал и Сибирь и оказались в Хабаровске, где уже брезжил восход следующего дня.

На аэродроме, где нам предстояла пересадка на другой самолет, меня встречал хлебом-солью, а точнее, бутербродами с лососиной мой давнишний друг Петр, сын донского казака, а ныне хабаровский журналист, с которым мы знакомы вот уже почти 20 лет.

Последний этап пути мы совершали на ИЛ-18. Перелетев через Татарский пролив, я вдруг увидел, как вдали, насколько хватал глаз, под слепящими лучами солнца простирался Тихий океан.

С добрым уловом

Старый знакомый

Круглый год — свежие овощи. Тепличное хозяйство Южно-Сахалинска

Память о боях. На перевале вблизи Холмска

Старый Хабаровск уходит в прошлое

Сахалинский "Артек"

Уединенный уголок Байкала

Норка на "веранде" своего домика. В одном из зверосовхозов Сахалина

Вот такой улов!

Паром "Сахалин-2" покидает порт Холмск

На Сахалинском шельфе

Так встречают первый рабочий поезд с почетными гостями на всех таежных разъездах вновь построенного участка БАМа

Макс Леон во время поездки по Сибири

Строительство одного из многочисленных мостов на трассе БАМа

БАМ на участке Ургал — Березовый

От самого Хабаровска меня неотступно преследовала вспомнившаяся мелодия песни, которую я полюбил еще в оккупированном фашистами Париже. Песня называлась "По долинам и по взгорьям". В те времена старая торговая лавка, притулившаяся в укромном уголке улицы Сент-Этьен-дю-Мон, служила нам тайным местом, где мы собирались, получали для распространения листовки и воззвания движения Сопротивления. Мы спорили там до изнеможения, пели революционные песни, и среди них песню освободителей Советского Дальнего Востока, громивших белогвардейских атаманов и японских интервентов.

Помню, с каким глубоким чувством наша группа участников Сопротивления пела тогда полные оптимизма слова: "И на Тихом океане свой закончили поход!"

И вот Тихий океан под крылом нашего самолета! На его поверхности, подернутой легкой серебристой рябью, мерно покачиваются кажущиеся сверху крошечными корабли. Самолет пролетает над портом Корсаков, снижается и садится в Южно-Сахалинске.

В административном центре острова царит оживление.

В гостинице шумно — здесь спешно заканчивают весенние обновительные работы: заново установленные лифты еще не работают, с этажа на этаж переносят мебель, на лестницах работают маляры, а холл заставлен громоздкими ящиками с новыми холодильниками. С улицы раздается стук отбойных молотков и тяжелые вздохи компрессоров — там после зимы, изрядно попортившей шоссейное покрытие, кладется новая мостовая.

Расположенный у подножия сопок город — его население составляет около 140 тысяч жителей — носит печать трех разных эпох. Здесь и современные жилые дома, и административные здания, и удобные, но мрачноватые кварталы пятидесятых годов, и оставшиеся с японских времен окраины с саманными, обитыми досками домиками.

Вся южная часть острова, отошедшая к Японии после поражения царской России в войне 1905 года, была возвращена СССР после капитуляции Японии в 1945 году.

Население Южно-Сахалинска по национальному составу почти не отличается от населения сибирских городов. Это русские, украинцы, татары, белорусы, меньше представителей местных народностей, которые сами по себе не так уж многочисленны, да и живут к тому же на побережье.

Здесь больше, чем в Сибири, встречается лиц с азиатскими чертами — это корейцы. Но, в общем, в Москве на улице Горького или в галереях ГУМа смесь часто более удивительна.

Влажная жара воскресного утра заставила людей устремиться из своих домов в парки, на садовые участки и ближайшие возвышенности. Мы поднимаемся по канатной дороге до начала лыжных трасс и до вершины трамплина, зимой заполненных спортсменами и любителями горнолыжного спорта. Едва не задевая ногами верхушек деревьев, пролетаем над разбитыми внизу огородами, где супружеские пары в пляжных костюмах загорают и пропалывают сорную траву, не обращая внимания на раскачивающихся над ними на креслах канатки людей.

На самом верху, окруженные деревьями, стоят корпуса туристской спортивной базы "Горный воздух", за один только зимний сезон принимающей до 40 000 отдыхающих. Каждую неделю триста островитян проводят выходные дни в Хабаровске или Владивостоке в обмен на такое же количество туристов с континента, приезжающих на Сахалин.

После длительного перелета я испытываю легкое головокружение, но дело здесь не в усталости и не в разнице во времени. На первый взгляд все, что я здесь видел, казалось самым обыденным, повседневным. Затем все начало поражать своей необычностью. На Сахалин обрушиваются ураганы, тайфуны, муссоны, его потрясают самые свирепые подземные толчки. Еще в начале этого века его называли "чертов остров". Земля не родит здесь ни злаков, ни фруктов. Все необходимые острову мучные продукты завозятся, а огурцы и помидоры вызревают только в теплицах, хотя Южно-Сахалинск находится на одной параллели с городами Южной Франции.

На острове, вытянувшемся с севера на юг почти на добрую тысячу километров — его площадь равна седьмой части Франции, — до войны жило всего-навсего сто тысяч человек. С того времени население увеличилось в шесть раз, и не столько за счет естественного прироста, сколько за счет приезда сюда жителей с континента. Южно-Сахалинск, всего лишь сто лет назад бывший самой обыкновенной деревней, буквально на глазах растет и меняет свое лицо. Город развивается по генеральному плану, предусматривающему создание современных микрорайонов с населением от десяти до двенадцати тысяч человек в каждом, введение в строй в течение ближайших лет теплоцентрали, которая обеспечит весь город единой системой отопления и горячей водой. Стоимость строительства здесь в три раза выше, чем в Москве, из-за повышенной сейсмичности, транспортных затрат и более высокой оплаты труда.

Сахалин является как бы одной из опор "моста в будущее". Поскольку уже несколько лет остров связан с континентом бесперебойно действующей железнодорожной паромной переправой, можно сказать, что это конечная отметка колоссального предприятия — Байкало-Амурской магистрали, которая свяжет Восточную Европу с Тихим океаном, забирая по дороге природные богатства, разработка которых уже началась в Сибири. Это открытый порт на пути к Америке и Японии, уже сейчас играющий немаловажную роль в советской внешней торговле с капиталистическими странами, — торговле, искусственно тормозимой, однако, дискриминационными мерами американских властей, унаследованными от времен "холодной войны".

На острове есть уголь и нефть. Здесь добывают многие морские продукты, и в частности икру лососевых во время их ежегодной миграции.

В течение сотен лет Сахалин был отрезан от цивилизации. Находившиеся рядом с островом великие империи не придавали ему должного значения. Они ограничивались меновой торговлей с отдельными древнейшими племенами — нивхами, айнами и орочами, которые занимались рыбной ловлей в устьях рек и иногда промышляли соболя.

Когда японская империя решилась на колонизацию острова, она приступила к хищническому истреблению легкодоступных лесов, обрекая на голод местное население. Царь же всея Руси не нашел ничего лучшего, как устроить здесь страшнейшую из каторг. Революционное поколение двадцатых годов пыталось наладить здесь нормальную жизнь, но оно начинало голыми руками, и поэтому судьба острова окончательно определилась лишь после разгрома японского милитаризма и восстановления страны в ее исконных границах.

Что представляют собой люди, живущие на столь отдаленной и обширной территории? Статистика рисует иногда красноречивые образы. Так, она говорит, что Сахалин занимает одно из первых мест в СССР по количеству прочитанных книг и числу цветных телевизоров. Его жители в среднем 36 раз в год посещают кинотеатр.

Мэр Южно-Сахалинска объясняет высокий культурный уровень его жителей, подтвержденный приведенными данными, слиянием в одно целое ряда политических и экономических явлений. Прежде всего, трудные условия жизни и работы на острове определяют и особый характер требований к тем, кто сюда приезжает. В основном это молодые люди — те, кому достает мужества продлить контракт, основать свой семейный очаг вдали от родных мест, то есть люди, одаренные силой характера, встречающиеся не на каждом шагу. Большинство выпускников высших учебных заведений едет сюда, зная о перспективах ускоренного развития здесь самых различных отраслей промышленности.

Да, это молодые, энергичные, высококвалифицированные, любознательные люди. Они относятся к высокооплачиваемой категории работников. Их средняя заработная плата — более трехсот рублей в месяц — заметно превышает среднюю заработную плату рабочих и служащих в целом по стране. Поэтому редко встречаются случаи, когда кто-либо стремится увеличить свои основные доходы за счет дополнительных приработков, так называемой "левой работы". Народ здесь бережет время для чтения, посещения спектаклей (сюда нередко приезжают на гастроли лучшие артистические силы), для туристских путешествий.

Могу добавить, что на Сахалине часто встречаются люди, не боящиеся проявлять инициативу даже тогда, когда это связано с риском; они готовы нести всю полноту ответственности за работу в своей области, они мечтают грудью столкнуться с непокорными силами окружающей среды — дикой и одновременно прекрасной природы. Таких людей можно встретить на Крайнем Севере, где они проникают в секреты вечного льда, в пустынях Средней Азии, где они создают хлопковые плантации, на могучих реках Сибири, где они строят гигантские электростанции, в сибирской тайге, где они прокладывают Байкало-Амурскую железнодорожную магистраль.

Перед отъездом на Сахалин я перечитал Чехова, опубликовавшего в конце прошлого века свои записи о крае царской каторги. Это потрясающей силы документ, раскрывающий каждодневные преступления царизма, проводимые им политические и гражданские репрессии, а также гниение основанного на этих репрессиях общества.

Сегодня надо сделать большое усилие, чтобы поверить, что эта нечеловеческая эпоха длилась здесь вплоть до Октябрьской революции. Однако это усилие необходимо, чтобы понять неслыханную непримиримость последовавших затем схваток, ожесточение, с которым велась гражданская война и война с интервентами, последствия которых ощущались потом долгие годы.

Формально каторга была ликвидирована императорским указом от 1906 года вследствие открытой Чеховым кампании протеста, но еще долго после этого не могли исчезнуть оставленные ею язвы: детская проституция, хронический голод, болезни, полурабское существование местного населения.

Ныне места, о которых писал Чехов, неузнаваемо изменились. Старый мир исчез. Я даже не смог опознать столь красочно описанные им пейзажи, хотя они явно сохранили свою прежнюю суровость, столь характерную для сахалинской природы, но в них не было ничего от чеховской печали, вызванной унижением людей.

После революции отношения между людьми, нациями и этническими группами, между городом и окружающей средой изменились самым радикальным образом. В современном советском обществе есть еще свои недостатки. Пока не удалось, например, до конца изжить кое-какие предрассудки, ликвидировать преступность, алкоголизм и некоторые другие пороки. Но никогда еще общество не было столь демократичным и столь гуманным.

Чтобы исправить несправедливости прошлого, хотя оно и не несет за них ответственности, это общество иногда сознательно идет на предоставление больших прав национальным меньшинствам.

Дети бывших племен нивхов, айнов, орочей имеют полное преимущество при поступлении в техникумы и институты независимо от существующего конкурса. С самого раннего возраста они находятся на полном государственном обеспечении.

Другой пример: ограничения в рыбной ловле и охоте не касаются потомков людей моря и тайги. Объединенные с помощью Советов в кооперативы или артели, они вольны вести свой традиционный образ жизни и труда. Вольны в еще большей мере, поскольку совсем рядом находятся школа-интернат, ясли и бесплатная поликлиника.

И еще. За время двухнедельной поездки с одного конца острова на другой я ни разу не столкнулся ни с малейшими проявлениями дискриминации, ни с выражением расового презрения, которые столь часто поражали меня во время моего кратковременного пребывания в Нью-Йорке.

Порой условия труда на Сахалине все еще весьма нелегкие, встречается немало трудностей. Однако главное — это то, что из жизни советских граждан навсегда исчезли те отношения между людьми, которые характерны для общества, где есть эксплуататоры и эксплуатируемые. Молодому поколению даже трудно себе вообразить, что, скажем, траулерный флот и плавучий завод могут быть частной собственностью какого-нибудь судовладельца, что предприниматели становятся "отцами", то есть полновластными хозяевами города, что доходы от нефтяных промыслов могут идти на обогащение крупных отечественных и иностранных компаний.

А как обстоит дело с отношением к окружающей среде?

На юге острова война довершила то, что в течение десятилетий делал ненасытный капитализм: леса были практически уничтожены. В условиях сурового сахалинского климата, где флора и фауна сами по себе бедны, восстанавливать леса крайне трудно. Поэтому и видишь здесь голые, как ладонь, сопки, по которым привольно гуляют свирепые муссоны и снежные бураны. Сейчас на острове нет ни одного лесного хозяйства, которое вело бы лесоразработки без научно обоснованного плана, без контроля.

Ведущая отрасль хозяйства острова — рыбная ловля (она здесь играет не менее важную роль, чем нефть, уголь и лес) — также строго лимитирована. Ее объемы устанавливаются посезонно, с таким расчетом, чтобы сделать возможным естественное восстановление рыбных запасов и сохранить постоянное равновесие между отдельными видами морской фауны.

Извечно прибрежные воды и реки Сахалина являются местом сезонной миграции рыбы, что само по себе представляет настоящее благо.

Молодь лосося родится зимой в горных речках и, набравшись сил, весной спускается по течению в море. Два или три года спустя в конце лета взрослые особи возвращаются из своих океанских странствий, чтобы миллионами снова подняться — ошибки не бывает никогда — в реку своего детства.

Часто это представляет собой целую эпопею. Вернувшись из соленого моря в пресные воды реки, лосось перестает питаться. Между тем ему надо преодолевать бесчисленные препятствия, идти вверх против быстрого течения, пройти настолько мелкие участки, что приходится вспарывать брюхом дно. Самец — помощник и защитник тех самок, которых он с ожесточением бойцового петуха отбил в бескомпромиссной борьбе. По мере того как он продвигается вверх по течению, его тело в буквальном смысле меняет форму: худеет, становится горбатым, а рот приобретает очертания клюва орла. Добравшись до места нереста, самец и самка роют в песке и гальке ямку, куда мечут икру и молоки. Какое-то время они охраняют свое будущее потомство, а затем, обессиленные, отдаются на волю потока. Почти никто не достигает океана. Многие погибают еще по пути наверх, либо от ран, либо, как считают некоторые, от инфаркта. И цикл начинается вновь.

В конце июля в районе Пятиречья я наблюдал это поразительное зрелище возвращения лосося на нерест в верховьях ручья, на расстоянии тридцати километров от берега моря. Косяк лососевых неподвижно стоял в воде — полагают, что таким образом они поэтапно привыкают к разной солености воды, — перед тем, как подняться выше по течению, а в прибрежной траве уже запутались безжизненные тела первых побежденных.

Столетиями ловля идущей на нерест рыбы, практиковавшаяся аборигенами в устьях рек и в протоках, обеспечивала их примитивное существование в течение всего года. Но в нашем столетии за косяками этой ценной рыбы начали охотиться многочисленные и технически все лучше и лучше оснащенные флотилии. Возникла опасность катастрофического сокращения поголовья лососевых и изменения их миграционных путей. Помимо того что установленные ныне на Сахалине квоты вылова рыбы рассчитаны таким образом, чтобы обеспечить естественное воспроизводство рыбных ресурсов, не менее двадцати государственных предприятий постоянно занимаются разведением ценных пород рыбы. Располагаясь в районах лучших нерестилищ, они занимаются сбором икры и молок, обеспечивают в специальных садках рождение мальков и их развитие в безопасных условиях. Таким путем эти предприятия предоставляют сотням миллионов мальков лосося максимальные шансы на жизнь, а в благодарность за это через какие-нибудь два-три года определенное их количество неизбежно вернется на родную ферму. Наблюдения показали, что от 3 до 5 процентов особей возвращается в места нереста. В природных же условиях их количество не превышает полпроцента.

После посещения одного из предприятий по разведению лососевых я уже с чистой совестью помогал вытягивать рыболовные сети с богатым уловом на пологий восточный берег острова, а затем проделал нелегкий путь на лодке до траулера и далее на траулере до плавучего завода. Здесь выловленный лосось загружается в расположенные на палубе бункера, из которых затем рыбу направляют в разделочное отделение, а затем в отделения консервирования. Большинство операций по разделке рыбы механизировано. Однако икру извлекают и очищают от тончайших пленок при помощи пинцетов, вручную. В конце конвейера розоватая свежайшая икра попадает в специальные тазы — она готова для расфасовки по банкам.

В самый разгар сезона одно такое судно, например "Кронид Коренов", перерабатывает ежедневно сто тонн рыбы, изготавливая две тонны икры и 240 000 банок различных консервов. В это время работа, конечно, сопряжена с большими трудностями, и работающие здесь, так же как горняки на крупных разработках или нефтяники Сибири, получают повышенную зарплату и премиальные — в среднем 500 рублей в месяц, почти как министр.

Важным по своему значению сырьем Сахалина является нефть. К сожалению, ее основные месторождения находятся в самых северных и самых бесплодных районах острова, а также на континентальном плато под толщей моря. В столицу нефтедобытчиков Сахалина — город Оху можно попасть только самолетом, так как два отрезка узкоколейной железной дороги пока еще не соединены. Рейсы осуществляют небольшие самолеты, способные садиться на необорудованных аэродромах. После промежуточной посадки в Ногликах, где буквально накануне произошло землетрясение, причинившее серьезный ущерб, но, к счастью, обошедшееся без жертв, мы вдоль восточного побережья острова пролетали над его северной зоной. Внизу — обширные пустынные берега и хвойные леса с разбросанными среди них бесчисленными солеными озерами. Наконец появились признаки присутствия человека — целая сеть следов, проложенных в песке бульдозерами и сходящихся у буровых вышек. А вот и город Оха с целым рядом кварталов жилых домов.

В этом районе нефть начали добывать лишь в 1928 году. Тогда пробурили много скважин, но добыли… менее 300 тонн нефти. Теперь эти месторождения дают в год несколько миллионов тонн. Результат неплохой, хотя это и немного по сравнению с тем, что дает Тюмень в Западной Сибири. Кроме того, Сахалин еще не сказал своего последнего слова. Специалисты из Охи поговаривают даже о так называемом "втором дыхании". Ведь они совсем недавно обнаружили новые нефтеносные слои, по своим запасам не уступающие старым.

По всему видно, что Сахалину уготовано стремительное экономическое развитие. Для нефтяников будут построены новые города, объем перевозок между островом и континентом удесятерится, число самоходных железнодорожных паромов, связывающих остров с материком, будет удвоено. А для того чтобы прокормить непрерывно растущее население, придется создать целую сеть животноводческих ферм и тепличных хозяйств. За последнее время на Сахалине достигнуты значительные успехи. Теперь предстоят поиски решения многих новых проблем дальнейшего развития этого острова.