Сицилия. Сладкий мед, горькие лимоны

Глава 5 Пульс учащается Виллароса — Катания

Солнце стояло в зените, небо было голубым, а воздух теплым. Дорога, ведущая в Леонфорте… Как бы это сказать? Она, в общем, требовала внимания.

Постепенно мне становилось ясно, что качество сицилийских дорог — самое разнообразное, во всех смыслах этого слова. Мне ни разу не довелось долго ехать по хайвею. На моем пути встречались дороги второстепенного значения и даже проселочные. Да и какой смысл спешить? Чем медленнее едешь, тем больше видишь, и лишь немногие ехали медленнее, чем я на своей «Веспе». Ведь механик после техосмотра моего скутера предупреждал:

— Движущая сила маловата, сэр.

— Прошу прощения. Что?

— Вы не можете быстро ехать.

Но именно это меня и устраивало. Мне нравится медленная езда, нравится никуда не спешить, а впитывать обаяние окружающих пейзажей, и дорога из Сан-Джованелло в Леонфорте была словно предназначена для этого. Ландшафт великолепен. Холмы более заостренные, лоскутное одеяло из оливковых рощ и пшеничных полей точно такое же, какое мне уже доводилось видеть, но сами поля не столь обширные, камернее, что ли.

В какой-то момент возник коридор из зарослей эвкалиптов с тонкими стволами зеленоватого цвета и лохматыми верхушками, которые отбрасывали прохладную тень и наполняли воздух ароматом смолы.

Однако красоты вокруг отступали перед необходимостью выжить на дороге, которая изгибалась и извивалась, словно змея, и сворачивала то влево, то вправо, поднимаясь или устремляясь вниз. В интересах собственной безопасности необходимо было противостоять искушению насладиться деталями деревенского пейзажа. Я внимательно следил за тем, чтобы не делать никаких резких движений, когда дорога преподносила очередной сюрприз. А ведь было еще и дорожное покрытие. Разумеется, если таковое вообще существовало.

Мне пришло в голову, что британские власти поступают неправильно, когда за счет налогоплательщиков устанавливают повсюду разные приспособления, вынуждающие водителей сбрасывать скорость: лежачих полицейских, круговые односторонние транспортные развязки, светофоры и прочие атрибуты современного бюрократического государства. Лучше бы они взяли пример с Сицилии: положиться исключительно на природный рельеф. На средиземноморском острове именно природа считает дороги «своей епархией» и хозяйничает на них, как ей вздумается: она уничтожает их, превращает в нагромождения валунов, земля под которыми выглядит так, будто кто-то выгрыз из нее большие куски, или так сжимает щебеночное покрытие, пропитанное битумом, что оно превращается в волнистую, тряскую поверхность. Для описания этих неприятностей существовал целый особый лексикон дорожных знаков: «Обры», «Опасный участок дорога», «Дорога в аварийном состоянии». «Разрушенная дорога» и самый безнадежный — «Проезда нет».

Путь в Леонфорте представлял собой сочетание всех этих вариантов, причем каждый встречался не раз. Сделав с присущей мне осторожностью очередной поворот, я мог увидеть, что дороги больше не существует: вместо нее был участок земли протяженностью метров сто, покрытый галькой. Или ощущалась внезапная, практически невидимая разница в высоте дорожного покрытия и начиналась тряска. Или появлялись тщательно замаскированные мини-канавы. Затем выбоины. Либо груды камней. Или что-то еще, вызывавшее учащенное сердцебиение и требовавшее повышенного внимания.

В Леонфорте улицы вымощены булыжником и езда по ним вызывает головокружение: даже для острова, города которого устремлены ввысь, они слишком круто взмывают вверх и столь же резко сбегают вниз. В поисках офиса Сальваторе Манны я прыгал по таким горкам, взвинченный до предела, со сжатыми и побелевшими скулами и сухожилиями, натянутыми как ванты яхты, участвующей в гонке на Кубок Америки. То, что я нашел его, было скорее просто удачей, нежели следствием правильных действий.

Синьор Манна сидел за своим столом, окруженный морем бумаг, папок, брошюр, компьютерных дисков и прочих обязательных атрибутах современного менеджмента. Это был серьезного вида лысеющий мужчина с остатками седеющих волос на висках. Он был представителем Министерства сельского хозяйства. Его работа заключалась в том, чтобы поддерживать местных фермеров, и он жал решительно все о том, что растет, где растет, как и почему. Он относился ко всем аспектам прошлого и настоящего сицилийского сельского хозяйства гораздо эмоциональнее, чем принято в среде бюрократов и технократов, и делал свою работу в веселом расположении духа и без лишних формальностей.

— На самом деле сельское хозяйство Сицилии находится в кризисе, — посетовал он. — Отпускные цены очень низкие, а затраты на производство слишком высоки. Многие фермы чересчур малы, чтобы быть экономичными. Дешевле выращивать продукцию в Северной Африке, чем здесь.

Как и Паскуале Торнаторе в Кальтаниссегте, он боялся, что Сицилия теряет связь со своим прошлым, а следовательно, скоро забудет многие продукты, которые создали ее своеобразие, утратив исторические корни.

— Наши дети растут, ничего не зная про нашу кухню, — настаивал синьор Манна. — Они — поколение эпохи гамбургеров.

В этот момент мне подумалось: как бы он оценил британских детей, с жадностью поедающих сухарики и чипсы?

Желая проиллюстрировать свою точку зрения, Сальваторе вытащил мешок сухих конских бобов. Это быт, по его словам, знаменитые большие бобы «Леонфорте», уникальный сорт. Их особенность заключалась прежде всего в размере, они были раза в два крупнее тех конских бобов, которые мне доводилось видеть прежде. В высушенном состоянии они походили на грязноватые, серо-зеленые щиты для гномов.

— Это плод генетических экспериментов, — продолжал Манна. — аналогичных тем, которые проводил Мендель, и местного микроклимата. В каждом стручке этого сорта содержится не более двух гигантских зерен, тогда как в стручке обычных конских бобов — их четыре или пять. Их выращивали здесь на протяжении сотен лет и называли «мясом бедных», потому что в них двадцать семь процентов белка. Вплоть до Второй мировой войны люди ели эти бобы как минимум раз или два раза в месяц. Но современные сельскохозяйственные технологии и отношение бывших фермеров вытеснили их с полей, несмотря на питательную и гастрономическую ценность бобов.

Как объяснял Манна, проблема заключается в том, что люди считают такие продукты пищей бедняков. И хотят показать, что теперь они больше не бедны, едят мясо, чтобы все видели, что оно им по карману.

Никто не хочет, чтобы ему напоминали о прошлом, полном собственной неполноценности, лишений и ограничений. Большие бобы из Леонфорте символизируют ту жизнь, от которой удалось убежать новым, смотрящим в будущее, мобильным сицилийцам, и поэтому их дети растут, ничего не зная о прошлом своей национальной кухни.

— Сейчас такие бобы выращивают всего тридцать-сорок человек. Эта культура находится под угрозой вымирания. Вот настоящая трагедия! Если такое произойдет, мы потеряем не только один из элементов нашего биологического разнообразия и очень вкусную, полезную еду, но и часть собственной истории. Возьмите с собой немного и попробуйте. Они motto saporite (очень вкусные).

Его волнует не только судьба бобов. Есть еще и поздние персики «Лешпгарте», которые закутывают для защиты от холода, чтобы их можно было снимать в сентябре или даже в октябре. В дополнение к мешку с конскими бобами Сальваторе Манна заставил меня взять горшочек джема из этих персиков и маленький мешочек черной чечевицы «Леонпорте», которая, если я правильно понял его, еще большая редкость, чем зубы у курицы. Во всем мире не более одного килограмма чертой чечевицы. Я чувствовал себя так, как должен был почувствовать себя человек, получивший последнее яйцо дронта с наставлением, каким образом его следует высиживать.

— Можно ли побывать на ферме, где выращивают крупные бобы? — поинтересовался я.

Сезон практически закончился, сказал он на это, но ему кажется, что синьор Скавуццо собрал еще не весь урожай. Сальваторе немедля позвонил. Да, не весь. Да, он с удовольствием покажет мне свои делянки бобов. Да, он ждет меня.

Синьор Скавуццо ждет меня до сих пор. Я вышел из офиса синьора Манна с какой-то примитивной картой и с подробными инструкциями. Но по дороге в какой-то момент что-то произошло. То ли я выехал из города по другой дороге, то ли свернул налево, вместо того чтобы повернуть направо, или наоборот, либо же неправильно понял описание большого поместья с похожим на замок домом. Все возможно. Я искал ферму Скавуццо в течение двух часов. Поднимался на холм и спускался с него. Мотался по дороге взад-вперед. Остановился, чтобы расспросить какого-то крестьянина, но, к сожалению, его сицилийский диалект оказался таким непереводимым, что я понял его ничуть не лучше, чем он меня.

На небе начали собираться тучи, и заметно похолодало. Мой запас терпения иссякал. Надежда покинула меня, и я ощутил полную беспомощность. Мне пришлось признать, что как первопроходец, как гастроном-исследователь и как деловой человек я потерпел неудачу, однако по прошествии двух часов терзания рассеялись и я направился в Адрано. Расположенный на юго-западном склоне вулкана Этна, он должен был стать моей последней остановкой перед возвращением в Катанию, откуда мне предстояло вернуться в Англию.

Адрано производил впечатление города, забытого и историей, и современными туристами. Далее с гастрономической точки зрения о нем практически нечего сказать, если не считать оживленного базара, где я купил немного соленых lupini — бланшированной лимской фасоли, которая скорее была очень дорогой, нежели вкусной, и первые увиденные мною фиги, которые по своей сладости и нежному вкусу не шли ни в какое сравнение с тем, что мне доводилось пробовать ранее. Однако этого явно недостаточно, чтобы отказаться от своего мнения об Адрано: его ни в коем разе нельзя назвать центром кулинарного искусства.

Я одиноко бродил по городу в поисках места, где можно было бы потешить свои вкусовые рецепторы. У меня появился страх, что я превращаюсь в одного из тех сластолюбцев, чей аппетит настолько истощен, что для его симуляции необходим неординарный, если не экзотический, новый опыт. Размышляя об этом, я набрел на «блинно-пирожковое» заведение Реитано, стоящее в центре города.

Синьор Реитано — мужчина средних лет, с внимательным взглядом, симпатичными усами и с животиком, заполнившим его форменную белую куртку шеф-повара хорошего покроя с синими пуговицами и с синими шевронами на манжетах.

— Креспелле[36], — объяснил он, — фирменное блюдо Катании.

Он ловко отделил тесто от того большого количества, что заполняло кастрюлю из нержавеющей стали, слегка распластал его в левой руке, положил на него начинку — соленый анчоус — и, свернув в трубочку, похожую на сосиску, бросил в котел с кипящим жиром, где уже жарились несколько креспелле.

— Все очень просто, — сказал он, ловко помешивая их проволочной лопаткой. — Для приготовления теста нужны только мука, вода, соль и дрожжи.

Когда креспелле стали золотисто-коричневыми, он выудил их из чана и протянул мне. Тесто было в меру хрустящим, а начинка сохранила аромат анчоуса, и в ней было ровно столько соли, сколько нужно, чтобы вкус понравился.

— Мы готовим и креспелле (пирожки) с начинкой рикотта. И сладкие креспелле (с рисом и с сахаром), — добавил он.

Этим ассортимент синьора Реитано исчерпывался. Но его он вполне устраивал: поток клиентов ж иссякал, и все уходили, унося с собой полдюжины или дюжину креспелле для всей семьи.

Креспелле были еще одним напоминанием о прошлом и об изобретательности сицилийцев в том, что касается приготовления недорогой и вкусной еды. Я с охотой съел еще креспелле, а потом и еще.

— Сколько с меня? — спросил я, разделавшись с тем, что лежало на моей тарелке.

— Niente (ничего), — замахал он. — Я вас угощаю.

Когда я просматриваю записи, сделанные тридцать три года тому назад, мне не остается ничего другого, как только проклинать себя за собственную непредусмотрительность. Если бы я подробнее описывал то, что мы с Томом видели, чувствовали и ели! Читая свои заметки, оставленные после нашего путешествия, я пытался установить связь между юношей, каким я был тогда, и мужчиной средних лет, каким стад теперь. Забавно, честное слово! С одной стороны, у меня было ощущение, что это мысли, принадлежащие незнакомому мне человеку, а с другой — не мог не удивляться, насколько я отличаюсь оттого неоперившегося птенца, который проехал по острову в 1973 году. Первые впечатления от ситуаций, людей и ландшафта во многом не изменились, а вот осмысление их кардинально различалось.

Тогда я обращал внимание на «города, рискованно расположившиеся на вершинах почти вертикальных холмов», на «маленькие, убогие деревушки у их подножий» и на «великолепие Пелоританских гор». Сейчас все увиденное укутывалось мною в романтический флер: плетельщик корзин, гроздья лесного ореха, овцы «с длинными рогами, похожими на штопоры», красота таких названий, как Таормина, Лингуаглосса, Кастильоне, Милаццо, Рандаццо. Где-то я написал даже об «осколках красот».

Сладкий мед физической красоты Сицилии, ее плодородие и природное изобилие, ее богатейшее прошлое пропитали мои собственные впечатления.

Сейчас я сидел на площади в Адрано и наблюдал за людьми, входившими в заведение Реитано и выходившими из него. Завершался первый этап моей одиссеи, и, объездив центральную часть Сицилии, я понял, что, в отличие от Феокрита, не увидел в ней ничего идиллического. Эта традиция была давным-давно разрушена завоевателями и эксплуататорами. Не соответствует острот и идеализированному имиджу Средиземноморья. Он гораздо более дикий, грубый и, если так можно выразиться, менее личный. Однако нельзя не восхититься его дивными светотенями и завораживающими просторами, очарованием его парадоксов и непредсказуемостью. Насколько я понял, истинную природу Сицилии больше не найти ни в классических руинах Селинунта и пьяцца Армерина, которые завладели моим воображением более трех десятилетий назад, ни в грандиозности барочных церквей и соборов.

Должно быть, прошедшие годы обогатили меня опытом и пониманием, через которые я и отфильтровал свои новые ощущения. Теперь мне казалось, что как минимум отчасти сущность острова заключается в бескрайних просторах пшеничных полей, в озерах вина, в оливковых рощах, в маленьких пыльных деревнях и в обветшавших городах, потому что именно это несет отпечаток недавней истории, изобилия и нищеты — всего того, что сохранилось в памяти живущих на острове людей.

Вплоть до сельскохозяйственных реформ 1940 и 1950 года большинство крестьян были поденными рабочими, которым запрещалось иметь землю в собственности даже в тех редких случаях, когда они могли позволять себе это. Они продавали свой труд за мизерную плату или за еду. Пока не началась механизация, все сельскохозяйственные работы выполнялись вручную. Это был изнуряющий каждодневный труд под палящим солнцем. Большинство нолей располагались вдали от ближайшего города или masseria — скопления фермерских построек, похожих на мини-деревни. Каждому наемному работнику приходилось дважды в день совершать многокилометровые переходы. Социальная изоляция, экономическая нищета, политическое бессилие, угнетение и эксплуатация со стороны церкви и землевладельцев — такой была жизнь многих сицилийцев.

Нищета любого рода подавляет духовные силы человека. Тогда не остается выбора. Не остается ничего, кроме пессимизма, фатализма и смирения перед волей других. Но мне кажется, что эти люди, лишенные надежды и выбора, нашли возможность выразить себя а личных и семейных привязанностях, в преступности и в едва заметном, почти отвлеченном сопротивлении окружающему миру. Я даже начал думать о том, что еда тоже являлась одним из видимых признаков коллективного сопротивления.

Каждый, кто считает, что гармония итальянской кухни определяется ее повышенным вниманием к особенностям тщательно подобранных ингредиентов, состав которых диктуется местными традициями, испытывает нечто вроде шока, впервые сталкиваясь с сицилийской кухней. Она вся основана на контрасте, диссонансе, контрапункте и отсутствии утонченности. Воздействие блюд проистекает из противопоставления: сладкое — кислое, твердое — мягкое, сладкое — соленое, горячее — холодное. Они производят такое же ошеломляющее впечатление, как любое бросающееся в глаза барочное здание. Сицилийские кушанья сокрушают вкусовые окончания: густые, плотные, пикантные, пряные, с «фруктовой нотой», совершенные во всех смыслах этого слова; сезонная еда, от которой увеличиваются животы и становятся узкими брюки; еда, дарованная самой землей. Это вовсе не значит, что блюдам не хватает изысканности. На самом деде она проявляется в способности сицилийской кухни достигать невероятных высот и создавать шедевры, штурмующие вкус с поразительной мощью, основанной на понимании культуры, человеческой личности и истории.

У каждого ингредиента есть свой абрис, связанный с родословной самого блюда, которая, а свою очередь, зависит от того, какие именно ингредиенты используются в данном месте, поскольку и у него имеется своя история. Так что о событиях, разворачивавшихся на Сицилии, вы узнаете, посмотрев на тарелку, которую вам подают. История острова отражена в разных видах, мороженого, в каноли, в хлебе, в пасте; в овощах и фруктах, в кресле оде, панелле, бобах и чечевице, в кунжутном семени и в сортах твердой пшеницы; в способах консервирования, в приготовлении солений, в высушивании на солнце, в масле, в уксусе; в шоколаде, рже, томатах, в баклажанах и разных сортах перца; в специях, гвоздике, корице, мускатном орехе: в фаршированных овощах, в жареной рыбе, в мясе гриль и в истинно французской аристократичности, даже если история смущает и ставят в тупик.

Однако она смущает и ставит в тупик не более, чем многое другое. С той минуты, как я начал свой вояж во Сицилии, меня не покидает чувство, будто я совершаю путешествие в глубь веков. На мой взгляд, Сицилия именно то место, где можно ежедневно открывать для себя страницы становления западной цивилизации. На острове побывали все: финикийцы, греки, римляне, цивилизованные арабы, дисциплинированные нормандцы, склонные к авантюризму немцы, испанцы, снова французы, снова немцы, англичане, американцы… Этот остров — создававшийся на протяжении тысячелетий музей теории и (фактики возведения фортификационных сооружений, планирования городов, образчик церковной архитектуры, кладезь технической мысли и эстетических представлений, религиозных верований и философских течений. История присутствует здесь в колоннах и пилястрах, в арках и балконах, в карнизах и бордюрах, в лепных украшениях — везде.

Но прежде всего, она живет в самих людях, в их доброте и в их скрытности, в их великодушии и в их уклончивости. Если в течение трех тысячелетий вы вынуждены приспосабливаться к постоянной смене декораций, то обязательно научитесь подавлять (…) проявления своих природных инстинктов, чувств и особенностей своей личности. Вы станете наблюдательным, осторожным, осмотрительным и привыкнете считаться с мнением окружающих. Вы также научитесь слушать и разбираться в ментальных, эмоциональных и социальных процессах, происходящих в среде пришлых завоевателей. И вы освоите азы выживания при них. Более того — со временем будете сотрудничать с ними, а затем и манипулировать, добиваться своего лестью и умасливать их, втираться в доверие и получать то, чего вы хотите, не вызывая гнева и недовольства своих хозяев. В результате сицилийцы приобрели проницательный ум и гибкие манеры, рассудительность и здравомыслие. Они трезво судят о том, как и почему люди поступают именно так, как поступают, и у них нет никаких иллюзий.

Это понимание мира и роли обстоятельств проявляет себя в виде фатализма, пессимизма, цинизма или, что случается реже, в качестве утопического мировоззрения. С чем я и столкнулся. Однако более всего меня потрясли невероятная доброта, великодушие, забота и учтивость тех, с кем мне довелось пересечься во время путешествия, и я не был готов к этому. Как бы сицилийцы ни относились к окружающему миру, в общении с незнакомым им человеком, да еще и иностранцем, они неизменно проявляют к нему теплоту и сердечность. Необыкновенная щедрость синьора Реитано стала последом по времени примером этих постоянно обнажаемых качеств.

Конечно, можно вспомнить о досадных обстоятельствах, с которыми сталкивается любой путешественник — некомпетентность, неправильный дорожный знак, крючкотворство и бюрократизм, даже сознательный обман в каком-нибудь ресторане (и такое случалось), — но ни разу мне не довелось пережить унижение, невежливость или чтобы меня вывели из равновесия, не говоря уж о так называемой ярости на дорогах. Если один-единственный день в Британии оказывается наполненным подобной добротой, это считается из ряда вон выходящим событием. Я не знаю, делает ли такое поведение сицилийцев хорошими людьми, но они, бесспорно, люди цивилизованные, чуткие и добрые, и им присуща врожденная щедрость, которая потрясает своей спонтанностью.

Когда я ехал из Адрано в Катанию мимо беспорядочного нагромождения коммерческих зданий и обшарпанных пригородов, у меня нё осталось никаких сомнений в том, что существует и другая Сицилия. Ужасающе беспорядочное развитие, разбитые дороги, как и правительственные распоряжения, наряду с заголовками газетных статей вроде той, что я прочитал в Кальтаниссетте, в которой сообщалось о гибели трех человек в мафиозной разборке, — все свидетельствовало именно об этом. Однако «другая Сицилия» никак не затронула меня, за исключением разбитых дорог. До сих пор мне ни разу не пришлось пережить ни страха, ни беспокойства.

И я подумал, что, возможно, сицилийцы в целом глубже, чем другие люди, понимают, что значит быть Человеком, и им присуще чувство коллективизма, поддерживаемое общей страстью к национальной кухне. Я чувствовал себя подобно Говарду Картеру, сказавшему при открытии гробницы Тутанхамона: «Я вижу удивительные вещи». Теперь и мне уместно было произнести: «Я ел удивительные вещи».

Нанни Куччиара говорил мне, что, общаясь с сицилийцем, ты, не подозревая об этом, сдаешь ряд экзаменов. Если сдашь их, он вручит тебе ключи от своего дома и ты навсегда станешь его другом. У меня было такое чувство, что ключи я получил, но мне еще лишь предстоит изучить этот дом.

Спуск с нагорий Центральной Сицилии на побережье вызвал своего рода шок. Беспорядочное нагромождение промышленных зон сменилось аккуратными, ухоженными, тщательно возделываемыми участками земли и плантациями. Количество апельсиновых, лимонных и мандариновых деревьев с темными, глянцевыми листьями не поддавалось счету. Оливковые рощи перемежались с рощами, в которых наливались персики, нектарины и абрикосы, с прямоугольниками, засеянными луком, латуком, томатами, цуккини, перцем, баклажанами и кактусами, и, конечно, с виноградниками. Все участки вплотную примыкали друг к другу. Здесь было и много людей, сновавших то и дело между рядами посадок. По сравнению с пустынной центральной частью Сицилии эти цветущие места бурлили жизнью.

Земля здесь цвета шоколада с молоком, а там, где ее только что распахали, она походила на мясной фарш. Но самым заметным был черный или угольно-серый цвет стен, разделявших частные владения, и камня из которого построены дома. Все это базальт, вулканическая пемза, застывшая мата, что в течение тысячелетий извергал вулкан Этна. Требуется два или три столетии, чтобы магма превратилась в один из самых лучших строительных материалов, известных архитекторам.

Этна возвышается за всем этим великолепием, словно приглашая его дотянуться до ее кратера, окутанного облаками. Несмотря на буйный рост всевозможной зелени, мне показалось, что в этих местах таится какая-то внутренняя угроза. Они навевали мысли о недолговечности, о том, что все богатство временно и в любой момент может быть уничтожено очередным извержением вулкана.

Въехав во второй по значимости город Сицилии, я испытал знакомые чувства растерянности и тревоги в связи с хаотичным уличным движением. Постепенно, хотя и довольно быстро, они сменились раздражением по поводу неадекватных дорожных знаков и системы одностороннего движения в Катании, недоступной моему пониманию. Затем на смену раздражению пришла злость, а вслед за ней и безрассудная ярость, когда я стал искать улицу Габриеле Д'Аннунцио (Д'Аннунцио всегда казался мне подозрительной личностью: напыщенный человек, напыщенная поэзия), на которой находилось агентство «Весла». Там я собирался оставить свою «Монику» на хранение до моего возвращения на остров в конце лета. Я умудрился заводиться не раз и не два, а бессчетное количество рта. Найдя наконец улицу, понял, что добраться до агентства практически невозможно.

Все же с энной попытки мне удалось припарковаться, и мое настроение сразу же изменилось благодаря деловому приему, оказанному мне Сильвией ла Веккиа, которой предстояло взять на себя заботу о «Монике». Не выразив ни удаления по поведу моего опоздания, ни осуждения моей откровенно неухоженной внешности, она повела меня на кофе и пасту в элегантное кафе за углом. В ответ я поделился с ней рассказами о своих приключениях и энтузиазмом относительно сделанных мною гастрономических открытий. Не скрывая явного удовольствия, я живописал ей великолепный инжир, который еще утром ел в Адрано.

Да, конечно, кивнула она. Это совершенно особый сорт фиги, называемый passaluni Такой инжир растет только на Этне и больше нигде, и плодоносят деревья дважды зала это небрежным тоном, как нечто самой собой разумеющееся. В этом нет ничего нового, это все знают.

По дороге в аэропорт я размышлял о том, что было бы, если бы я зашел в магазин скутеров, допустим, в Бирмингеме или в Бэйсингстоуке и спросил у клерка на ресепшн, какие яблоки он считает лучшими в данном сезоне — «Эллисонз Оранж» или «Ашмидз Кернел».

Синьор Реитано был явно не готов к тому, чтобы дать мне подробный рецепт своих изумительных креспелле. В результате небольших исследований и консультации с моими сицилийскими советниками был составлен другой рецепт, который и предлагается вашему вниманию.

Растворить дрожжи в воде (шесть столовых ложек). Нагреть воду в кастрюле. Когда вода начнет закипать, всыпать в нее всю муку и тщательно перемешать. Охладить. Добавить щепотку соли и дрожжи. Тщательно перемешать. Выложить на сухую поверхность и месить руками, смазанными жиром, до тех пор, пока тесто не станет мягким и шелковистым. Переложить в кастрюлю, накрыть полотенцем и оставить. Объем теста должен увеличиться в два раза.

Чтобы приготовить креспелле, отщипнуть кусочек теста размером с грецкий орех и раскатать его в плоский лист. Положить начинку — анчоус или чайную ложку рикотты — и свернуть трубочкой.

Обжаривать до образования золотисто-коричневой хрустящей корочки.

Вынуть из масла и подсушить на кухонном полотенце.

Этот и три следующих рецепта принадлежат ресторану в Старом вокзале Фикуццы, но в третьей главе для них не нашлось места. Однако мне очень жалко отказываться от них, потому что это рецепты потрясающих блюд, очень похожих на другие, которые мне довелось попробовать во время моего путешествия.

Мелко нарезать мяту, чеснок и сыр. Вымыть баклажаны и снять с них кожуру. В каждом баклажане сделать по два надреза в сантиметр и нафаршировать их смесью мяты, чеснока и сыра, добавив немного соли.

Нагреть большую часть оливкового масла в глубокой сковородке и обжарить баклажаны до равномерного коричневого цвета. Добавить томатный соус, посолить, поперчить и выдержать на маленьком огне в течение десяти минут.

Подавать в горячем или холодном виде с оставшимся количеством оливкового масла и разорванными руками листьями базилика.

Вымыть артишоки и отрезать соцветия. Нарезать артишоки кружочками и положить их в воду, предварительно налив в нее лимонный сок, чтобы артишоки не стали коричневыми. Нарезать петрушку и натереть сыр.

Нагреть на сковороде масло и поджарить чеснок и анчоусы. Положить артишоки. Когда они начнут приобретать коричневатый цвет, добавить сухари, петрушку, сыр и стакан воды. Держать на огне еще пять минут.

Это блюдо можно есть и холодным, и горячим.

Вымыть баклажаны, перец и картофель. Очищенный картофель нарезать крупно. Очистить луковицу и нарезать тонкими кольцами.

Налить масло на сковороду и поджарить лук так, чтобы он стал мягким.

Очистить томат, удалить семечки и добавить к луку. Положить все остальные овощи и нагревать в течение десяти минут.

Обрызгать вином, испарить его и добавить овощной бульон. Посолить, поперчить и держать на огне до тех пор, пока все овощи не размягчатся (примерно двадцать минут).

Подавать с оливковым маслом и разорванными руками листьями базилика.