Сицилия. Сладкий мед, горькие лимоны

Глава 7 Сладкая причина Катания — Сиракуза — Homo Заповедник Вендикари

Забрав «Монику», я отправился в путь, вновь чувствуя радость, которую дарит дорога. «Моника» вела себя с присущим ей достоинством, прокладывая дорогу в потоке машин. Вдруг она метнулась, как норовистая лошадка, и я услышал прямо над левым ухом визг тормозов грузовика, похожего на чудовищную анаконду, и почувствовал, что меня неудержимо влечет к восемнадцати колесам, вращающимся на уровне моей головы, в нескольких дюймах от нее.

С каким удовольствием я вдыхал запах дизельного топлива и бензина, снова прикасаясь к тайне дорожных знаков и чувствуя затруднение там, где их не было! И — вот на тебе! — свернул не туда или пропустил нужный поворот, и теперь не имею понятая, куда еду: и тучи насекомых, облепляющих лоб, щеки и — нет! только не это! — глаза. Все начиналось сызнова.

Да еще карта! Как я сражался с этой чертовой штукой! У нее был собственный характер, причем скверный: она никогда не открывалась так, как нужно, настырно возвращалась в свое исходное состояние, и мне никогда не удавалось сложить ее таким образом, чтобы без труда взглянуть на нужный участок дороги. Никогда. Наконец я понял, как следует пользоваться картой, если едешь на «Веспе»: я просто разорвал ее на мелкие, удобные, послушные кусочки.

Свернув с главной дороги на мои любимые второстепенные и оставив позади бескрайние лимонные и апельсиновые рощи, я с вновь обретенным чувством свободы и легкости совершал повороты и выезжал на прямые участки, переезжал из тени на солнце и обратно, ощущая солнечное тепло и прохладные дуновения ветра, обращая внимание на детали зданий и ландшафта, вдыхая запах дикого фенхеля и созревших грецких орехов. По краю дороги в расщелинах камней росли розовые цикламены, поднимались заросли валерианы, кустов олеандра, каскады бугенвиллеи и белого жасмина. От изобилия весенних цветов почти ничего не осталось, но то, что осталось, было более заметным и ценным.

Я чувствовал себя свободным и независимым. Хозяином своей судьбы. И пожалел о том, что в свое время у нас с Томом не хватило ума и смелости, чтобы отправиться в путешествие на скутерах. Склонность к романтике и подобная смелость никогда не числились в отличительных качествах нашей семьи. И моя нынешняя одиссея лишь свидетельствовала о правоте тех, кто считает, что люди среднего возраста склонны к романтике и прочим глупостям.

Я добрался до Лентини и свернул на еще более неприметную дорогу в Ферлу на высоком плато. Здесь большая часть земли была слишком каменистой и поэтому бесплодной, но там, где плодородный слой оказывался достаточно толстым, она была вспахана и, насколько я мог судить, собран большой урожай камней. В некоторых местах эти сероватые камни неправильной формы лежали огромными грудами. Очевидно, они предназначались для сооружения дренажных канав, которые почти математически p i оделяли участки. Здесь сбор этих даров сильно отличается от техники сооружения дренажных отводов в моем родном Глостершире, где я вырос и где камень добывали и карьерах и потом разрезали на куски нужного размера.

Когда я оказался в долине Анапо неподалеку от Памццоло Акреиде, у меня было такое чувство, словно, находясь в пустыне, я наткнулся на великолепный и плодородный оазис. Долина представляла собой довольно глубокую зеленую чашу, и на ее дне, по берегам реки, росли каштаны, падубы, скальные дубы, грецкие орехи, оливы, персики, нектарины и абрикосы. Склоны тоже украшал буйная растительность, а там, где не росло ничего, виднелся блестящий известняк, который сильно контрастировал с мрачным базальтом, окружавшим Катанию.

Итак, я медленно миновал Флоридию и, прежде чем оказаться в историческом центре Сиракузы, города Архимеда, Феокрита и Элио Витторини, проехал мимо обычного нагромождения дешевых лавок, фабрик и прочих прелестей современного города.

Золото зданий окутывал розоватый свет раннего утра. Двое мужчин ловили сардины, перегнувшись через причальную стенку возле морского порта. Свет, исходивший от воды, играл на каменном причале и на лицах мужчин, когда они наклонялись, внимательно наблюдая за тем, что происходит в воде у их ног. Один из них седой, в темных очках, у другого были темные волосы, собранные № 1 макушке в пучок. Они оба курили. Откуда-то доносилась мелодия Эннио Морриконе из фильма «Хороший, плохой, злой», исполнявшаяся на чем-то вроде свирели. Огромная стая крохотных рыбешек безостановочно сновала взад-вперед в виде тени под самой поверхностью воды.

Внезапно они рассеялись, сверкнув серебристо-белыми животами и боками.

В ту же секунду темноволосый мужчина дернул удочку и быстро вытащил ее из воды. На ее конце сидел большой осьминог, беспомощно болтавший щупальцами. Он был похож на человека, чей завтрак грубо прервался приходом судебных приставов. Темноволосый ловко отцепил осьминога и без лишних церемоний сунул его в пластиковый мешок.

Мария Паола Учелло была советником по вопросам сельского хозяйства при региональном правительстве. Накануне мы обедали с ней в «Don Camillo», в лучшем ресторане Сиракузы, и она с добротой и предупредительностью, которые мне уже стали казаться неотъемлемыми качествами всех сицилийцев, пригласила меня на дегустацию меда в «Поццо-ди-Мацца» — на ферму, расположенную недалеко от города. В отличие от континентальной Италии, на Сицилии мед широко используется в кулинарии. Он применяется в качестве заменителя сахара при изготовлении канноли, нуги и различных бисквитов, а также в некоторых рецептах кисло-сладких блюд.

Дегустация началась весьма неспешно. Для меня и шести судей — с разминки в виде легкого завтрака. Я никак не мог решить, какой джем — традиционный апельсиновый, горьковатый апельсиновый, абрикосовый, вишневый или приготовленный из лайма или из инжира и миндаля — намазать на хлеб, и в результате сдался и попробовал все. Джемы, приготовленные на ферме, были великолепны: в них сохранился вкус исходных фруктов и не чувствовалось той чрезмерной приторности, которая характерна для большинства варений, продаваемых в магазинах. Случайно услышав, как сидевшие за соседним столиком немецкие туристы умоляли, чтобы сегодня их не перекармливали, я посочувствовал им.

Затем нам раздали листы бумаги с таблицей, в которой значились четыре графы: «Внешний вид», «Аромат», «Вкус», «Консистенция». Каждая графа была поделена на подграфы, в которых предстояло делать заметки о достоинствах и недостатках продукта. Судя по всему, то, что предстояло нам сделать, не имело ничего общего с легкомысленным:

Таблицы выглядели подобно экзаменационным листам моей юности — «Вы должны ответить на один вопрос из части А и на два вопроса из части В». В какой-то момент промелькнула ужасная догадка, что если мне придется заполнять все графы на итальянском, справлюсь ли я… Слава Богу, меня избавили от этого унижения..

Оказалось, что Марии Паоле и ее коллегам из Сиракузы, Катании. Палермо, Мессины и из заповедника Неброди предстояло решить, какие сорта меда будут представлять Сицилию на Медовой олимпиаде в Болонье в декабре. Все сорта, о которых шла речь (их было одиннадцать), получены из Неброди, горного района на севере острова, к востоку от Палермо.

Судьи разместились в просторной прохладной комнате на втором этаже помещения, ранее служившего амбаром, и у каждого был свой отдельный стол. На нем лежало яблоко, стояли бутылка с водой, стаканчик с разноцветными пластиковыми ложечками наподобие тех, которыми едят мороженое, стакан и станиолевый поднос, на котором умещались пластиковые горшочки с медом, помеченные буквами и цифрами.

Я не собираюсь вдаваться в технические подробности, и тот, кого совершенно не интересует мед, может спокойно пропустить несколько следующих страниц книги. Мне лишь хочется рассказать о том, что оценка качества меда на Сицилии происходит по строгим правилам. Во-первых, мы использовали пластиковые ложечки, ибо металлические взаимодействуют с медом и изменяют его аромат. Во-вторых, нельзя было просто опустить ложечку в горшочек, зачерпнуть мед и положить его в рот. Как показала мне Мария Паола, чтобы лучше почувствовать вкус меда, следует сначала энергично перемешать его в горшочке и только затем пробовать. После каждой пробы мы должны были освежить рот — водой, если мед был очень легким и собран с разных цветов; водой, долькой яблока и снова водой, если мед более тяжелый и собран с цветов одного вида. Подумать только, а я-то думал, что от меня ждут одного: чтобы я попробовал мед и промычал «ммм» («объедение»).

Среди сортов, которые нам предстояло оценить, были полученные из цветов одного вида, например каштана или испанского артишока, а также сорта, полученные из разных полевых цветов. Именно тут-то и начиналась проблема. Если в данном регионе или в определенный сезон преобладает какой-то один цветок, разумно предположить, что пчелы будут собирать именно его нектар и у меда появится аромат и вкус именно этого цветка — например, каштана или испанского артишока. Но пчелы не поддаются дрессировке, и они, конечно, не разграничивают растения, собирая нектар и с других цветов, подмешивая, среди прочего, ароматы цветов цитрусовых деревьев или эвкалиптов. Добросовестный пчеловод приклеивает на свой мед этикетку «Каштан», а эксперт, понюхав и отведав его, заключает: «Позвольте. По-моему, это millefiori[46]».

О том, можно ли назвать тот или иной мед цветочным или нет, было много дискуссий, причем весьма жарких.

— Questo e castagno. (Это каштан), — уверяла одна дама.

— Non. Questo e un millefiori buono. (Это хороший мед полевых цветов), — возразила Мария Паола.

— Equilibrate (Сбалансированный), — резюмировал мужчина, находившийся в другом конце комнаты.

— Ma non e castagno (Но не каштановый), — настаивала Мария Паола.

— E castagno, ma non e castagno (Каштановый, но не чисто каштановый), — согласилась другая дама.

— Lanalisi organolettica dica (Об этом говорит органолептический анализ), — не отступала первая дама.

Я рад, что ни органолептика, ни анализ ДНК не ценятся так высоко, как человеческое суждение.

— Castagno (Каштан), — изрекла Мария Паола. — Per me non efresco (Я не мену называть его свежим).

— Scusa-nu, Maria Paola (Прошу прощения, Мария Паола), — изрекла очень решительная женщина с жесткими полосами, — ma secondo a me, questo non e castagno, e millefiori (но, по-моему, это не каштановый мед, а millefiori).

Но Мария Паола стояла на своем.

— No, — сказала она. — E castagno, ma non e buono (Это каштановый мед, но плохой).

Оказалось, что мед способен превратить нормальных, вменяемых людей в упертых маньяков с горящими глазами. Один из судей признался в том, что в день свадьбы отправился спасать свой улей, настолько он обожает пчел.

Мне показалось, что мед G2 пахнет лаймом, и очень обрадовался, когда узнал, что он действительно агруми — цитрусовый. Вокруг меня сидели настоящие эксперты. Они могли определить, содержит ли мед следы испанского артишока, эвкалипта или апельсина. Так что, когда мне сообщили, что я правильно определил цитрусовый мед, я слегка возгордился. Но мы пришли к общему мнению, что у него не очень хороший вкус.

Следующий мед, за который я взялся, по-моему, имел запах одуванчика, а третий — собачьего дерьма. Во всяком случае, мне так показалось, но говорить этого я не хотел и решил приписать его к каштановому. Не очень хороший и не очень свежий. Пчеловод клялся и божился, что это дикий майоран. Ну и прекрасно.

Потом наступила очередь великолепного каштанового меда — вкусного, слегка горьковатого, как подгоревшая карамель. Даже мысли не могло быть о собачьем дерьме. Он понравился нам всем.

За ним последовал настоящий millefiori. О да, в нем ощущались и мирт, и цикорий, и испанский артишок, и следы каштана. Очень вкусно. Я начинал ощущать, что перебрал сладкого. Интересно, как чувствуют себя члены жюри, которые занимаются этим в течение всей недели и вынуждены перепробовать сотни сортов меда.

Наконец мы закончили свою работу. Все согласились с тем, что ни один из сортов нельзя признать выдающимся, но некоторые действительно хороши и выразительны. Когда же Мария Паола вручила мне горшочек тимьянового меда из Хиблеа, даже я смог распознать, что это совсем другое дело. У него чувствовался аромат тимьяна, смешанный с запахами других цветов, и, когда жидкий мед скользил по моему языку, они проявлялись по очереди, сменяя друг друга. Не приходится удивляться тому, что и Виргилий, и Феокрит были неравнодушны к нему. «Питайтесь только медом и лучшими сушеными фигами», — призывал Феокрит. Похоже, это слова настоящего гурмана.

Между тем пришло время обеда — честно заработанного. Итак, мы устроились на тенистой террасе. На первое нам подали сочную жареную макрель, украшенную сырыми томатами и каперсами, затем появились кусочки маринованных в уксусе баклажан с кусочками лука, хрустящей морковью и оливковым маслом и салями с фисташками, которые сверкали в ней подобно изумрудам. И кальмар, фаршированный панировочными сухарями, ветчиной и кедровыми орехами, с картошкой, слегка приправленной перцем. На десерт принесли кислый черный и сладкий мускатный виноград и бисквиты со стаканом мальвазии, на тот случай, если кто-то не наелся. Я не смог отказаться от этого.

Один из судей — Нато, Иллюминато Саньедольче — подошел ко мне и спросил, собираюсь ли я побывать в заповеднике Неброди, который находится на севере Сицилии. Я ответил, что, наверное, это стоит сделать.

Сиракуза. Да, это один из величайших и богатейших греческих городов в то время, когда Великая Греция была Великой Грецией. В течение очень длительного периода времени он служил важнейшим портом Средиземноморья, местом, где демонстрировали себя философы, правители и тираны. Мне ближе стиль поведения Дионисия II, сына Дионисия I, первого сиракузского тирана, который предпочитал «бесцельно бродить по рыбным базарам и пререкаться на улицах с простолюдинками».

Теперь же Ортигия, соблазнительно красивая старая часть Сиракузы, в буквальном смысле слова задыхалась от обилия автобусов, которые перевозили туристические группы, похожие на стаи рыб, снующие в коралловом рифе; они не успевали взглянуть на один памятник, как их уже везли к следующей культурной достопримечательности. Поскольку я и сам был туристом, то не мог возражать против их присутствия, хотя сильно сомневался в том, что места хватит и им, и мне. Да и основное внимание ежи уделяли прошлому Сиракузы, ее греческому театру и римскому амфитеатру, замку Фридриха II Гогенштауффена Кастелло Маниаче, собору, построенному на месте знаменитого храма Афины, палаццо Беневентано-дель-Боско и тому подобному — традиционному набору достопримечательностей, предлагаемому всем туристам. Бывали минуты, когда я чувствовал, что пресыщен античностью. Да не всегда ожидал открыть для себя в Сиракузе какие-то потрясающие кулинарные изыски. Поэтому я оседлал «Веспу» и, проинструктированный Марией Паолой, двинулся на юг, слегка удаляясь от моря.

Я нашел ферму Сакколино не без труда, в конце длинной дороги, более пригодной для мотокросса, чем для езды на таком деликатном транспорте, как моя «Моника». Окруженная оливами, абрикосами, нектаринами и миндальными деревьями, она стояла на склоне холма к югу от Ното, над прибрежной равниной, спускающейся к Пачино.

Это было странное место. Если бы здесь находились постояльцы, все, вероятно, предстало бы по-другому. Однако, если не считать хозяина, его жены, детей и мужчины, которого я принял за менеджера, работавшего на самом деле шеф-поваром, я оказался единственным. Фульвио — его фамилию мне так и не удалось узнать — был крупным и неуклюжим, с длинными редеющими волосами и роскошными усами. Он него веяло невероятной меланхолией. Он рассказал, что приехал из континентальной Италии, из Фриули, и что он сотрудничал с разными газетами. Фульвио говорил об Испании, об испанской кухне и газете «Эль-Паис» с явной ностальгией. Он оказался неистощимым источником мнений и информации по вопросам кулинарии. Я употребил слово «информация», но порой его речь больше напоминала поток сознания, чем осмысленную беседу, и мне было чрезвычайно трудно следить за ходом его мыслей.

Если я правильно понял его, он безвылазно сидит на ферме. Действительно, за те два дня, что я прожил там, он ни разу никуда не отлучался и слонялся как нескладное, меланхолическое привидение. Когда он готовил, то облачался в белую куртку, в полосатые брюки и в мягкий колпак, который на его голове смахивал на большой торт.

Фульвио был творческим поваром, а это совсем не то же самое, что хороший повар. Некоторые приготовленные им блюда вполне можно было назвать уникальными.

Несмотря ни на что, в Сакколино присутствовала некая магия. Возможно, это объяснялось сюрреалистичностью самой фермы, странностью ее обитателей, окружавшими ее рощами абрикосовых и миндальных деревьев и фруктовыми садами, в которых росли абрикосы и нектарины, кремово-золотистой землей и крутизной соседних холмов, розоватым вечерним освещением и тишиной, в которой я в первый же вечер расслышал поющие вдали детские голоса, разговор не видимых мне людей и пение птиц.

Было время, когда Сицилия представляла собой одни гигантский сад, в котором все росло в невероятном изобилии. Сакколино со всех сторон обступал миндаль. В январе деревья укутывались в цветы, а сейчас пришла пора снимать увесистые орехи, покрытые желтовато-зеленой кожурой. Здесь находился островной центр производства миндаля, который в разных формах играет центральную роль в сицилийской кухне, точно так же как когда-то в арабской, а еще раньше — в греческой кухне.

Миндаль из близлежащей Аволы, из pizzuta d'Avola («pizzuta» означает на диалекте «остроязыкая» и характеризует заостренную форму скорлупы ореха), знаменит не только своей формой, но и вкусовыми качествами Он сильно отличается от испанского миндаля сорта «Маркова», пользующегося большой популярностью у шеф-поваров и гурманов Британии. Косточка внутри (строго говоря, миндаль не орех, а фрукт) более пухлая, чем у испанского сородича, и, по моему мнению, гораздо более богата бензальдегидом, компонентом, благодаря присутствию которого миндаль имеет такой запоминающийся запах и вкус. Но если вы ищете этот плод для десертов и кондитерских изделий, ничего не может быть лучше миндаля «Romana di Noto», а если вам нужен хороший миндаль на все случаи жизни, к вашим услугам «Fascionello».

Дикий миндаль растет в Средиземноморье с незапамятных времен, а что касается «культурных» сортов, то сведения о них восходят к Бронзовому веку. Известно, что жители Месопотамии использовали миндаль за тысячу лет до нашей эры. Мне кажется, что и на Сицилии он тоже появился очень давно, но только арабы обратили внимание на его свойства и начали использовать его в кулинарии, прежде всего — в сладких блюдах и кондитерских изделиях. В эпоху Ренессанса миндаль завоевал большую популярность в богатых домах, где повара применяли его в молотом виде для приготовления таких блюд, как бьянкоманджаре бланманже (не путать с отвратительным блюдом под тем же названием, которое во времена моей юности входило в школьные завтраки!) вместе с пюре из каплунов. Существует целая субкультура приготовления марципанов, в детали которой я не хочу вдаваться потому, что не люблю их почти так же, как в свое время не любил бланманже.

Я миновал миндальные рощи по дороге в Ното, город, включенный в Список всемирного наследия ЮНЕСКО и пользующийся неизменной любовью британцев — ценителей барочной архитектуры. В Ното действительно фантастически много роскошных зданий из золотисто-красного камня, но, на мой вкус, он слишком похож на тематический парк. Ното излишне совершенен и подчеркнуто аккуратен, и, похоже, он это знает. Мне казалось, что он не стал бы возражать, если бы его немного «взъерошили».

Мое настроение совсем ухудшилось, когда я узнал, что главная цель моего приезда сюда, кафе «Сицилия», не менее знаменитое своими кондитерскими изделиями и мороженым, чем Ното — своей внешней театральностью, закрыто. Безутешный, я бесцельно бродил по улицам, пока наконец не нашел то, рада чего, собственно, и колесил по острову: достойное восхваления мороженое.

Если мир чем-то и обязан арабским чародеям кухни, так это мороженым и шербетом. Я не говорю сейчас ни о «Haagen Dazs», ни о «Вея Jerrys» — очень жирных и столь же сладких сортах, ни тем более о «Magnums», «Walls» и других менее изысканных видах мороженого, изготовленных из масла, сахара и воздуха, которые приводили меня в восторг во времена моей молодости. До сих пор помню шок, пережитый мною, когда я, одиннадцатилетним мальчишкой, на побережье Адриатического моря впервые попробовал итальянское мороженое. Я не ожидал почувствовать ни его уникальную мягкость, ни чистоту вкусовых ощущений, далеких от приторности или навязчивой клейкости. У клубничного мороженого был такой вкус, словно в твоем стаканчике лежала вся клубника мира. Вкус орешков показался мне более «фундучным», чем самого фундука, а вкус шоколада — более «шоколадным», чем рисовало мое воображение.

Потом я узнал, что такое гранита и сорбеты (латинизированный вариант арабского слова «шербет») — ледяная, кристально чистая эссенция апельсина, лимона или кофе, которая вымывает изо рта всю пыль и тепло, накопившиеся в нем за день, и от которой у меня ломит зубы и виски.

Какой бы ни была история мороженого, значимость этого продукта заключается в его повсеместности и демократичности. Оно не знает классовых различий и является самым долговечным и самым распространенным примером арабской культуры. И нет ничего удивительного в том, что сегодня именно на Сицилии, в прошлом сыгравшей роль моста, по которому арабское мороженое проникло в остальные страны, можно отведать самые лучшие образцы этого лакомства. Во всяком случае, так вам говорят. Но собственный бескорыстный опыт свидетельствует об обратном, а уж мороженого я поел на своем веку немало, Бог свидетель.

Я нашел одно относительно приличное мороженое в Марсале, но когда я договорился о встрече с мороженщиком, рассчитывая поговорить с ним о тайнах его ремесла, он в последний момент отказался беседовать со мной. Кальтаниссетта, Катания и Сиракуза — все эти города разочаровали меня. Я перепробовал разные варианты шоколадного, кофейного, клубничного и фисташкового мороженого в надежда вновь пережить восторг, который испытал в отрочестве, но тщетно. И дело вовсе не в том, что они были плохи. Просто недостаточно хороши. Ни с одним из них не удавалось разделаться раньше, чем оно таяло под горячим солнцем, от чего мои руки становились липкими, и это ощущение липких рук потом раздражало меня до конца дня. Ни одно из них не произвело впечатления на мои вкусовые рецепторы. Возможно, права Мария Паола, и причина действительно заключается в том, что сейчас в производстве всех сортов мороженого используется один и тот же наполнитель, выпускаемый промышленностью. Именно поэтому у всех сортов одинаковая фактура. Стандарт неплох, но удручающе однообразен. Итак, что делает мороженое великолепным? И существует ли на свете подобное чудо? Для меня это оставалось тайной.

Так было до тех пор, пока я не наткнулся на кафе «Мандальфьоре», спрятавшееся на одной из боковых улочек Ното и совершенно незаметное снаружи. Одной трубочки с фисташковым мороженым оказалось достаточно, чтобы мое настроение кардинально изменилось. Мороженое источало тонкий аромат орехов, его вкус был нежным и шелковистым, а миндальная крошка буквально взрывалась на зубах. Наверняка pizzuta d'Avola. Я пережил одно из тех божественных мгновений, которые позволяют скрасить даже самые мрачные дни.

По дороге из Ното в Пачино (именно там выращивают томаты, отличающиеся уникальным вкусом. Говорят, что этим они обязаны особенностям засоленной почвы. На Сицилии такие томаты — большая редкость, и, поскольку они очень дороги, их преимущественно вывозят в элитные магазины Милана и Турина) находится сокровище, на мой взгляд, более ценное, чем Ното: природный заповедник Вендикари. Он протянулся вдоль побережья на несколько километров, и там есть одно или два неглубоких озера с заросшими камышом болотистыми беретами, которые привлекают стаи перелетных птиц. Особенно сильное впечатление произвели на меня элегантные розовые фламинго, которые, опустив головы, громко чавкали так, как умеют чавкать только они. Там были и ибисы, и разные мелкие болотные птицы, энергичные комочки коричневого пуха, сновавшие в болотной тине, словно маленькие энергичные чистильщики.

Часть территории заповедника занимала длинная, искривленная бухта, на одной стороне которой стояла заброшенная tonnara — фабрика по переработке тунца, — схожая, благодаря двум рядам высоких колонн из кремово-золотистого камня, которые когда-то поддерживали давно исчезнувшую крышу, с развалинами античного греческого дворца. За ними в небо понималась тонкая, изящная дымовая труба. Рядом с фабрикой втерлась смотрящая в море мрачная и безжизненная крепость.

Большая часть территории заповедника была покрыта ароматным и колючим кустарником, миртом, тимьяном, розмарином, акацией, через которые проходила ухоженная дорога. Она вела в прекрасную бухту: песок цвета едва поджаренных панировочных сухарей окружал чистейшую голубую воду. Когда я появился, там уже расположились несколько семейств и пар, так что от перспективы потешить свою языческую сущность и искупаться голышом, подобно эльфу (ладно, старому Силену, коротышке и толстяку, поклоннику Бахуса), пришлось отказаться. Да и к лучшему, нездоровая белизна моих форм резко контрастировала с поджарыми, загорелыми телами окружающих.

В какой-то момент до меня дошло, что я уже бывал здесь. Вытащив записную книжку, я нашел короткую запись, сделанную в 1973 году. Оказалось, что мы с Томом плавали здесь, потом поблизости ели жареную рыбу и салат. Интересно, где именно? Этого я не помнил. В записи содержалось несколько провоцирующих намеков: «Дует сильный ветер. Море лижет скалы, и постоянно слышен повторяющийся набор слегка изменяющихся звуков; полузатопленная бутылка покачивается на прозрачной, освещенной солнцем воде. Еда и вино расслабляют. Жареный осьминог, какая-то жареная рыба; теплые неторопливые солнечные блики на воде; выкрашенные лодки со вздернутыми носами; жара, бриз; нерешительность нарастает вместе с доброжелательностью и чувством юмора — лучшими последствиями алкоголя. Саки[47] за трапезой после утра в стиле Хемингуэя».

О, Господи. Это было написано парнем, захмелевшим после ланча, с претензией на изысканность, но с полным отсутствием таких важных деталей, как название заведения, где подавали эту божественную еду. Не впервые я проклинал себя за то, что в юности делал заметки так небрежно.

Тридцать три года назад, кроме нас с Томом, здесь никого не было. Теперь же я наблюдал за семьями, которые прерывали свое лежание на солнце только для того, чтобы лениво намазаться кремом для загара или что-нибудь съесть. Мой рай был оккупирован, и я не мог с этим примириться. Потом мне стало стыдно. По сравнению с тем великодушием, с которым меня принимали, мое настроение отдавало подлостью. Бронзовый от загара лысый мужчина в треугольных серо-синих плавках отделился от группы, с которой проводил время, и неторопливо, придерживая живот, направился к воде, потом окунулся и поплыл каким-то странным кролем. Сразу же за ним последовала женщина в блестящем голубом костюме. Она без труда обогнала мужчину и, подобно голубому дельфину, переплыла неширокую бухту.

Я вытащил карманное издание «Одиссеи». Этот пляж показался мне подходящим местом для того, чтобы попытаться прорваться через очередную главу. Чтение Гомера служило интеллектуальным дополнением к моему путешествию. Беда заключалась лишь в том, что стоило мне только открыть книгу, как я тут же засыпал. Так случилось и на этот раз.

Когда я проснулся, на пляже не осталось никого, за исключением двух «твердолобых» семейств. Я решил последний раз искупаться. Над моей головой пролетела стая фламинго. На фоне лазурного неба их крылья казались сначала перламутрово-розовыми, потом белыми с черной оторочкой и, наконец, снова розовыми. Мне почудилось, будто я прикоснулся к своему прошлому.

Первые три рецепта — это блюда, которые нам подавали во время ланча после памятной дегустации меда на ферме «Поццо-ди-Мацца». Каждое из них отличалось чистотой вкуса и аромата, которые невозможно было не оценить даже после того, как мы в течение всей первой половины дня буквально топили свои вкусовые окончания в сладком.

Разрезать рыбу вдоль боков и поджарить ее, сохранив весь вытекший сок.

Вынуть семечки из томатов, но не снимать кожуру. Мелко нарезать.

Промыть каперсы водой, откинуть их на дуршлаг и нарезать. Положить макрель на глубокое блюдо, сверху ровным слоем положить томаты и посыпать каперсами. Залить сверху соком макрели и свежевыжатым лимонным соком.

Одно из многих достоинств этого блюда — фантастический, обвораживающий контраст фактур.

Баклажаны вымыть и вырезать сердцевины. Нарезать их соломкой. Положить в дуршлаг и посолить. Оставить на тридцать-сорок минут, после чего тщательно промыть водой. Дать воде стечь и высушить баклажаны.

Жарить в оливковом масле, до тех пор пока они не станут мягкими. Просушить и сбрызнуть белым уксусом.

Нарезать морковь, сельдерей и чеснок и недолго бланшировать их в кипящей подсоленной воде. Смешать с баклажанами.

Посолить, поперчить и оросить оливковым маслом.

С кем бы я ни разговаривал, никто никогда не слышал про такое блюдо. Но оно существует, и вот его рецепт.

Очистить картофель и нарезать его кубиками. Очистить перец от семян и нарезать его соломкой. Очистить и нарезать ломтиками чеснок. Положить все в глубокую сковороду и тщательно перемешать. Добавить белое вино и полить оливковым маслом.

Тушить на маленьком огне, периодически помешивая, чтобы овощи не пригорели, до тех пор пока картошка и перец не станут мягкими.

Посолить, поперчить и подать к столу.

Это не то миндальное мороженое, которым наслаждался в Ното, но по вкусу оно очень похоже на него.

Недолго вымачивать миндаль в горячей воде, после чего тщательно высушить его.

В кастрюле осторожно нагреть на маленьком огне 150 г миндаля, так чтобы из него выделилось масло, а его цвет не изменился. Измельчить его в ступке. (Можно использовать кухонный комбайн, но осторожно, чтобы миндаль не превратился в жидкость.) Смешать небольшое количество сливок с миндалем.

Взбить желтки с сахарным песком в кастрюле до получения бледной и пенистой массы, медленно влить в нее оставшиеся сливки и добавить смесь миндаля со сливками и ванильную эссенцию. Поставить кастрюлю на водяную баню и нагревать при перемешивании на медленном огне до того, как она начнет густеть (не доводить до кипения!). Снять с огня и охладить.

Нарезать оставшийся миндаль полосками и обжаривать их до тех пор, пока они не станут коричневыми и хрустящими.

Делайте мороженое в соответствии с инструкцией, приложенной к вашей машине для изготовления этого лакомства.

Обжаренным миндалем можно посыпать готовое мороженое перед подачей на стол либо смешать его с массой в процессе перемешивания мороженого.