Сила Зверя

Глава 8. Узник.

Черный Локи натянул поводья. Вороной послушно загарцевал на вершине холма. Позади, на дистанции нескольких конских крупов вымуштровано остановился вооруженный эскорт обережных — так тамплиеры гридней называли.

Локи пожевал тонкую губу. Задумчиво скривился. Меж зубов слюной прямо на лошадиную гриву цикнул. Часы карманные достал, крышечкой щелкнул. Два двадцать пять пополудни. До замка минут сорок, от силы пятьдесят. Значит в начале четвертого будем на месте. Можно не торопиться.

Его миссия подходит к концу. С утра, нежился еще Локи в пуховых перинах, прискакал гонец из замка Шурваловальского. Коня чуть не загнал, пыли вдоволь наглотался, спешил доставить весть срочную, новость важную, долгожданную. По такому делу, обережные только сунув в его руки кружку эля, промочить захрипшее горло, прытко ввели в господские покои. Там, почесывая отбитые седлом ягодицы, да утирая мокрые усы, доложил посланец, что заманили таки в ловушку, одурманили зельем гриба-сонливца, доставили сонных в Шурваловальскую твердыню и лорда Сигмонда и девку евойную.

Молодцы монахи, признал Фартовый-Локимен. Но виду довольного не подал. Напротив, посмотрел на гонца морозно, того и дрожь пробрала. — Чего долго так ехал, козел? В падлу прихватить сменного мерина, сука? — И обережным приказал: — Пятый угол и хором петушить на конюшне, пока не закукарекает. И в дорогу собираться!

Вот уже и лес Шурваловальский. Еще час, ну полтора отсилы и работа отработана. Заказывали Стилла Иг. Мондуэла — получите, распишитесь, бабки на стол. Задание, герр Зиберович, выполнено, можно и домой.

Можно, но не хотелось.

Опять сплюнул Фартовый. Скривил тонкие губы. В сомнении покрутил указательными пальцами.

— Что-то неладно, — подсказывала внутненняя воровская чуйка. — Зиберовичу там, в Брюсселе, в кабинетном всесилии, хорошо командовать: «Взять и доставить». А попробуй-ка, доставь. Через пол царства Нодд прийдется Стилла тарабанить. А там, небось, уже вся округа на уши встала. Куды растуды! Лорд Сигмонд сгинул! Воевода крольчачий, герой всех времен, всех народов! Мать его ити! Гридни Ингрендсоны, волки позорные, по буеракам пометутся, под каждый куст заглянут, каждую нору пообнюхивают. Корефаны витязевы, Сток да Троквелец, копытами землю рыть будут. В Гильдгарде старый хрыч Ингренд, шухер поднимет, а бригада у него не слабая, лбов здоровых пару сотен будет, да городские, да посадские, да быдло деревенское. О-го-го, шалман!

Нет, паленое это дело. Чистая дурь за Черновод-реку соваться. Глупее, чем чистосердечное признание карябать, срок наматывать. У ноддовцев срока не будет — на раз вышка, без права обжалования, по приговору к исполнению через осиновый кол в задницу.

Поморщился Локи, представив такое. Пальцами колечко сложил, через плечо сплюнул продолжил размышлять.

— Не ладно и с этой ретранспортировкой. Чего-то мудрилы дубненские не прощелкали. Не просекли фишки. Лоха дали. Дурацкие слухи об ангеле Приходько тревожили. Аборигены заливать горазды, как будь здоров. Какой с них спрос? Носятся с кроличьими огрызками, словно с чудотворными мощами, готовы дермо лобызать, словно папскую туфлю. Но не все же дурку гонят, дыма без огня не бывает. Опять таки, проверенные информаторы подтверждали — жив Ангел Небесный. Болен, тяжко болен, но выздоравливает. Чтоб ему пусто было!

Легко тронул Фартовый поводья, послал коня неторопливой рысью. Сам кривился, прикидывал палец к носу.

— Еще на его голову их преимущественное величие, магистр тамплиниориум. Ни за какие коврижки Сигмонда не отдаст. Нужен тот ему, прямо позарез нужен. Для много-зело-вельми-экстра-супер-важного дела, для таинств орденских, тху на них! Перебьется старый. Не врубается, что опасен Стилл. Ох, опасен. И на киче под семью замками, в кандалах и колодках, все равно опасен.

— Псих их величие, в натуре псих, отморозок недотраханый. Маничка у него весь мир в истинную веру обратить, заблудших спасти, упоствующих покарать. Архиважный вопрос — с какой стороны тригон малевать. Правой рукой дрочить или левой — вот вопрос вопросов. Один хрен, грех Онанов.

Сплюнул Фартовый.

— Во блин, заботал, словно галицийский талмудист в субботней синагоге. — По себя хмыкнул. — Эдак скоро толковый базар забуду, братва смеятся станет. И дядя Беня прихихикивать.

Еще покривился Локи, вспоминая своего блатного шефа.

— Да, дядя Беня челове-ек. Не боже мой, к нему задом не повернись. Или нож в спину, или некошерный корнеплод в тухес. Ой вэй, наденет на цигундер, как будь мне здоров. Здаст дядя Беня. Как бог свят, здаст. Если еще не сдал.

Вспоминались Локи последние его Земном бытии имевшие место события. Не нравились эти события. Что-то ему Фартовому не фартило, не та шла масть. Конечно выворачивался. И от лягавых отбился, с сукой, стукачиком ментовским расчитался, и человечков Мусы вовремя вычислил, и самого Мусу поблагодарил конкретно. Но с чего это вдруг столько всякой лажи? И почему, когда надо было на дно залягать глухо, как вдруг, ни с того ни с сего, объявился реббе Мойша? Значит подставил Царь!

Что подставил, то дело десятое. Ну, а рассудить толком — на кой ляд Зиберовичу нужен был он, Фартовый? Мало ли у генерала своих головорезов вымуштрованных? Ой, не мало, лосей откормленных, натасканых, к присяге приведенных. Только скомандуй — «есть», «так точно», «рады стараться, ваш высокоблагородь»! Вот и весь их ответ, дугому не обучены, своего понятия ноль. Так нет же, откопал себе Мойша Рувимович киллера. Спрашивается — на кой ляд?

Скривился Фартовый, что приснопомянутый головорез на вошь. От злости себя по колену хлопнул. Раскорячил вилами пальцы, ткнул себе в горло. Вопросец то хлюпкий и разгадку не за семью морями искать. Сложил кукиш, оглядел.

Весь ответ. Вот не хотел генерал Зиберович своих людей подставлять, вот и нашел лоха, фофана, забил баки, развел капитально. И не наградной лист и не крутой кабинет с кожанными креслами ожидают дома Фартового. Ожидают вымуштрованные головорезы, завалят в пять секунд и концы в воду, жмура в бетон и вся недолга. Был киллер, да весь вышел, никто особо горевать не будет, доискиваться что да почем не станет. Могут и технично замочить, а в некрологе, хохмы для, написать: «Скоропостижно скончался в расцвете сил». Но что хреном заедать, что редькой закусывать, по барабану. Расклад хреновый.

И дядя Беня, даже если и захочет, прикрыть не сумеет.

Бросил Фартовый поводья, сплел пальцы обеих рук, нахмурился. Предчувствовал, скоро закатится звезда крестного деда, пахана паханов, Бени-Царя. Закатится глубоко в задницу. Как-то выступит не по делу, где-то наступит Мойше Рувимовичу на хвост. А Зиберович челове-ек. Ему палец в рот не клади. Откусит, по самые помидоры отгрызет, проглотит и еще добавки захочет. И нужды нет к черту в зубы соваться.

— Не-е, — качал Локи головой, неимоверным образом сложив и большой палец и мизинец. — С этой темы надо спрыгивать. Пока не попалился, линять по-тихому, делать ноги, когти рвать, сваливать к ядреней фене!

Порешив так, улыбнулся. Довольный друг о дружку потер указательные пальцы. Коня пришпорил. Рубанул ребром ладони по локтевому сгибу, аж дернулась рука, аж указательный палец колом встал. — Так уже слинял. Во-о меня достанешь, Мойша Рувимович! Теперь без балды подпишусь под дела Магистра, авось выгорит. Псих Их Величие, да себе на уме. Вера — верой, а под шумок, всех завоевать, разделить на приораты, самому, ясный хрен, заделаться главным бугром. И балдеть, словно король на именинах.

Соображал Локи — игра предстоит по-взрослому. А дело стоящее, верняк. И куш впереди намечается немалый. Тогда кому пахан мазу даст, тот и в козырных. Тут так можно подняться…

Сложил пальцы пистолетом. Привычно прицелился. Рука не дрожала. Соображал дальше что при таком раскладе ничего он не проигрывает, даже наоборот. В Великом Приорате потолкавшись, незаметно для себя несколько поменял жизненные приоритеты. Куда там офису с иссиня черными кожаными креслами и темно серым бизнесом до его сегодняшних аппартаментов, его власти и возможностей! Конечно, иной раз вспоминалась милая сердцу Морская Жемчужина. Соленый воздух рыбачей гавани, балдежный духман от шаланд, наполненных серебристой кефалью. Утренняя поклевка сонного бычка, ныряние с пирса и золото разогретого ракушняка. Да, давненько уже не доводилось прошвырнуться между сохнущих сетей и разбитных мариманов. Заниматься, большей частью доводилось делами вовсе иного рода. И такой за ними тянулся хвост, что не об ухе из бычков приходилось думать и заботится не об удилище.

А в приорате Фартовый-Локи в авторитете. Тамплиеры, они конечно, молодцы. Но сами без него еще долго бы сопли жевали, не та подготовка, не та практика и в теории здорово хромают. А он внес свежую струю, колесики завертелись резвее. Тема часового бизнеса проконала на ура. Клево замутил, все по уму. И бабки не хилые заколачиваются и к ноддовцам подход найден. Теперь не надо никаких нелегалов, все законно, честные купцы честным товаром торгуют. Это первый плюс. Второй — пятая колонна. Лагеря подготовки террористов-экстремистов-непримиримых опозиционеров, а проще говоря — разбойников из сопределья. Это он, Локимен, такое предложил, организовал и устроил. Много народу через них прошло, один Бурдинхерд со своей бандой чего стоят.

А опыт и арсенал — целое войско можно завалить. Это третий плюс. Самый главный.

Эх, Стилла бы в компанию. Крутой парень и башковитый. Вдвоем таких дел наворотить можно бы было. Да после сегодняшнего сбазариться с Мондуэлом — гиблый номер. А жаль. Местные, они только на подхвате хороши, так, бегалы за паханом, шестаки. Не хватает кого толкового из братвы. Хоть бы Алмазное Перышко в подельники. Шустрая кошка, мокрушница, беспредельщица, но полезна.

Но, чего нет, того нет. И не о чем попусту мозги сушить. — Авось пробьемся, мы в тельняшках, — вспомнил Фартовый, знакомую с детства, поговорку, популярную среди авторитетов родной Морской Жемчужины.

Кавалер Локи тряхнул поводьями, протянул коня плетью, врезал железом шпор под брюхо. Хорош межеваться, скорее в Шурваловал!

А витязя сраного кролика — кончать. Как можно скорее.

Генерал Зиберович был нездоров.

Приводилось ему и прежде болеть. Не считая насморка, иногда отправлялся Мойша Рувимович на полноценный больничный. В основном это происходило в тех случаях, когда проводились конференции или заседания парламентской АСДэковской комиссии, где генералу, по долгу службы и чину, надлежало присутствовать в президиуме.

Но где делать ему было абсолютно нечего. Жопозаседаний на дух он не переваривал.

Нет, сейчас, он таки, да, был болен. На днях, даже, чуть было не поругался со своей супругой, что являлось в семейной жизни четы Зиберовичей событием экстраординарным. Мало того, он даже обозвал ее «старой дурой», а это не лезло уже ни в какие ворота.

А все дело заключалось в следующем. Приехав проведать своего ненаглядного Мойшеньку, любящая жена привезла маленький презент. Однако этот презент был выбран, а вернее, куплен на дешевой распродаже, не самым лучшим образом. Им оказался треух кроличьего меха. Одевая на голову закрывшего глаза — ведь сюрприз, Зиберовича, г-жа генеральша и предполагать не могла такой бурной и устрашающей реакции. Зиберович побледнел, покраснел, опять побледнел и, наконец, покрылся пятнами. Его затрясло, дыхание сперло, сердце зазбоило, давление зашкалило. Желудок свели жестокие судороги. Пришлось вызывать реанимационную бригаду.

Осматривающие влиятельного пациента врачи, после многих анализов, исследований и консилиумов поставили диагноз — кроликофагофобная или фогофабная — тут мнения эскулапов разошлись, психо-соматическая аллергия. Медикаментозное лечение, равно как и физиотерапия, не улучшило состояния больного.

Лекаря были в замешательстве. Помимо всего прочего, сложность лечения заключалась еще и в том, что оградить пациента от аллергена никак не получалось. Его реакция оказалась крайне нетипичной. Болезненные симптомы проявлялись в ответ на любой раздражитель, так или иначе, связанный с Oryctolagys cuniculus, визуальный, вербальный, органо-лептический и всякий прочий. Мало того, стоило только внести в помещение, где в этот момент находился Зиберович, игрушечного братца-кролика, как у того, в смысле у Зиберовича, тотчас повышалось артериальное давление. Примечательно, что заводной заяц с барабаном не вызывал никакого эффекта. Пациент без всякого вреда потреблял зайчатину, любым способом приготовленную, безболезненно надевал заячью шапку и т. д. Словом, к этому родственному грызуну генерал оставался индифферентным. А вот, покажи ему тыльную обложку справочника «Промышленное кролиководство», и очередной приступ гарантирован. Болезнь прогрессировала. Дошло до того, что Зиберович оказался не в состоянии брать в руки том энциклопедии, начинающийся на букву "К".

Потерявшая веру в силу медицинской науки, мадам Зиберович советовала обратиться к экстрасенсу, собирала объявления и газетные вырезки, благо сверхчувствительных целителей в последние годы развелось, что грязи в свинарнике. Подруги жены таинственное заболевание объясняли порчей, рекомендовали сходить к знахарю. — Есть-де такой, он все лечит.

Сам Зиберович в эти бабские глупости не верил. Не верил и врачам. А на знаменитого психоаналитика, с занудным апломбом талдычившего о мутных глубинах Эдипового комплекса, посмотрел так, что светила подсознательного неосознанно обмочился. И долго еще потом излечивал неблагоприобретенный анурез, да так и не вылечил.

Решив заняться самолечением, генерал от секьюрити рассудил, что клин клином вышибается. Затем и посетил то производственное помещение, где завершается технологический цикл промышленного кролиководства. Наблюдая за трансформацией пушистых животных в малоценный мех и постное мясо, почувствовал известное облегчение. С тех пор, сталкиваясь с аллергеном, Зиберович вспоминал увиденное и приступ проходил.

На всякий случай, в превентивном, так сказать, порядке, перед сном генерал почитывал наставления типа «Заготовка кроличьего меха» и «Инструкция по забою мясо-пушных животных». Сакраментальная фраза: «Кроликов скороспелых пород забивают на мясо и шкурку в 65-70 суточном возрасте, при живой массе 1,8— 2 кг , а позднеспелых в 90-110 суточном, при живой массе 2.8— 4 кг .», звучала ласковее маминой колыбельной.

Влияние этих брошюр на организм, превосходило действие люминала. Спалось отменно.

Но мудрый Зиберович великолепно отдавал себе отчет, что лечит симптомы, а не саму причину. А причина заключалась в подлом Мондуэле. Поэтому иногда генерал откладывал врачующую литературу на тумбочку и предавался мечтаниям. В этих мечтаниях виделся ему низкий каменный потолок со свисающими оттуда цепями, крючьями, джугами. Представлялись дыбы, колеса и решетка гридирона. Зримо вставали перед глазами злые языки пламени над угольями жаровни. Маячили щипцы, клещи, воловьи бичи, многохвостые плети и пучки моченых розог. И апофеоз мысленного полотна — огромный, жаркосветящийся меч в огне камина.

Над угольями жаровни плясали злые языки пламени, разогревали клещи, щипцы и другие специальные инструменты, без которых немыслимо правильное ведение дознания. В камине калился огромных размеров меч. Два дюжих гологрудых мужика в кожаных передниках старательно ворошили уголья. Отблески света плясали на потных волосатых телах, массивных челюстях, гипертрофированных надбровных дугах, отражались от пустых глаз. Чадящие факелы кое-как освещали низкий потолок со свисающими цепями, крючьями, джугами. Смутно различались стены с развешенными на них пыточными орудиями и целым набором плетей — обычных, трех-, семи— и девятихвостых, со стальными крючками, с свинцов шариками на концах, и без них. По всему помещению были расставлены дыбы, колеса, гридирон, кня кьен, бродеркин, данкинг стул и стул-гаррота, деревянный конь и еще более устрашающего вида механизмы.

В глубине комнаты, под перевернутым тригоном, за грубым столом со свечами, сидел красномордый, безбородый, как того требовал его сан, тамплиер. Руководил дознанием. Перед ним на лавке были разложены сигмондовы доспехи и оружие. Рядом сидел второй храмовник. Тыкал пером в чернильницу и разбрызгивая кляксы записывал за своим начальником:

— «Отвечай, сука, как вы с самозванцем, величающим себя витязем Небесного Кролика колдовскими непотребствами занимались».

Посреди комнаты за вделанный в потолок блок, вытянулось обнаженное тело Гильды. Стоящий рядом палач, оглядел кнут, оглядел сенешалевну, размахнулся и старательно опустил на девичью спину. Кожаный ремень обвил кольцом тонкое тело. Гильда вскрикнула, дернулась, обвисла на веревках.

В отличие от своих грузных помощников, заплечных дел мастер был высок, худ, даже болезненно сутул, с глубоко посажеными глазами и высоким лбом, продолжающимся длинными залысинами. Непонятно откуда, но с отвислым брюшком.

Был он специалистом, что называется от бога. Правда, ничего другого он и не умел делать, и способен не был. С детства, рос ребенком болезненным, хилым, не подавал надежд вырасти в славного воина. Потому пристроен был в тамплиерский монастырь в науку. Школярствовать долго не получилось, в ученичестве проявил полную неспособность не то что к счету и письму, не мог даже отличать одну буквицу от другой. За такие неуспехи был переведен в услужение, но и в том занятии не преуспел отнюдь. Поперебывал на многих местах, и на конюшне, и в мастерских и, даже на кухне, везде, получив довольно колотушек за проявленную бестолковость, был гнан куда подальше. Неизвестно что бы с него получилось, да пинком, потерявшего терпение, управляющего скатился в подвал, в ведомство пыточных мастеров. Вот здесь-то, в застенках, и обрел он истинное свое предназначение.

Начав с самой что ни на есть черной работы — мытья полов от кровавых пятен, скобления деревянных инструментов и чистки металлических, быстро и глубоко освоил азы дела, разумно разложил принадлежности — по важности и частоте употребления. Все находилось под руками, в отменном состоянии. Мастера оценили рвение работника и скоро взяли в подручные. Работа спорилась в мальчишеских, еще слабосильных, но с каждым днем все более умелых руках. Уголья, им разожженные, ровно горели. Разогретые клещи всегда оказывались не холодны, не чересчур раскалены, а горячи как надобно. Розги отменно вымочены, гвозди заточены в самый раз.

Подросшего паренька сначала взяли подмастерьем, а скоро и назначили мастером заплечных дел, самым юным за всю историю подземной темницы. В работе был аккуратен и прилежен. Никто не замечал за ним суетливости ненужной, вредной для дела злобы. Все он выполнял размеренно, спокойно. Результаты его трудов всегда были выше похвал. Начальство ненарадывалось с такого старательного и умелого работника, относилось уважительно. Бывало не гнушалось и совета спросить: — Достаточно ли одного кнута будет, или каленое железо потребуется? Отвечал мастер степенно, не торопясь, сначала подумав как следует: — Кнута хватит, но разве с сквассацией, и довольно будет, боле не выдюжит. — Ошибался редко.

А вот войдя в возраст, обошел своих учителей, считался старшим над всеми палачами и вызывать его стали для дел самых важных, самых ответственных. Справлялся наилучшим образом. Если на медленном огне — огонек еле-еле трепыхался над поленьями, а если на большом — костер был просто великолепен.

Освоив всю сложную науку, все приемы и методы, старший мастер сам изобрел несколько новых способов и механизмов. Пришла пора и опытом поделиться. Для этой цели приходил к нему, сам то он грамоту так и не освоил, по несколько раз в неделю монах, сегодня за столом протокол ведущий. Со слов мастера делал записи, готовили вдвоем трактат «Искусство вопрошать». Предмет многосложен, познания глубоки и обширны, писалось трудно. Последние недели соавторы сочиняли раздел «фустигацио и кастигацио». Это только на первый взгляд человека незнакомого с вопросом, не сведущего, может показаться, что избиение и есть избиение, а чем его производить дубинками или плетьми роли не играет. Искушенному же мастеру различия представляются огромными. А добавить сюда бичевание, битие кнутом, хлестание прутьями, стегание ремнем, порку розгами, какой простор мысли! Какая богатая гамма открывающихся возможностей! Сколько оттенков, обертонов, сколько волнительных полутонов!

Вот сейчас он и был занят возле Гильды, работал свою нелегкую работу, думал: — Эка стервозная попалась, ну погодь, погодь. Нам не к спеху.

В застенок неслышной тенью скользнула черная мужская фигура. Дрожь охватила Гильду. Конечно, не красивы были люди в этой зале, не добры. Но по крайности знакомого облика, известных намерений. Обычные местные палачи.

Зашедший казался инородным злом, неведомым, страшным. Не только Гильда, вздрогнули и сидящие за столом монахи, подтянулись. Подручные рьяней взялись за работу, на черного старались не смотреть.

Развязной походкой подошел тот к пленнице. Остановился осклабясь, пристально осмотрел ее наготу, багровые рубцы от кнута. Хохотнул. Щелкнул языком, ткнул пальцем в грудь. Кривя тонкие губы, сосок крутанул заворачивая. Гильда сжала зубы. Любопытствуя, черный смотрел на побелевшее лицо пленницы. Умеренно довольный произведенным эффектом, длинно цыкнул слюной.

— Чо, прошмандовка, забледела так? Очко играет?

Ухватил жестоко, до кровоподтеков за ноги, раздвигая забросил себе на бедра. По-прежнему похабно щерясь, поелозил задом, имитируя. Леди Гильда плюнула в наглую харю. Черный, без размаха, до гула в голове, до черноты в глазах, хлестко ударил по лицу.

— Чо, шалава, не врубилась? А попала! Ой, попала! Ой, влетела! По полной программе ответишь! Раком будешь на коленях ползать. Умолять, чтоб дал отсосать. А я не дам, хе-хе.

Довольные развлечением подсобники заржали. Один, не удержавшись, встрял:

— А по што, ет дело, ет можно. Да надысть споначалу ей зубы повышибать. А то, чего доброго, еще откусит енто-самое. Злобная сучка.

— Тебя, болван, не спрашивают. Давай работай! — Навел порядок среди своих подручных работников мастер.

— А ты, — черный обратился к палачу, — не переусердствуй. Чтоб до вечера не издохла.

— Не извольте беспокоиться. — Льстиво лыбился краснорожий. — Мастера у нас знатные. Все бу зделано в достаточности, как изволите.

— То-то. — Пригрозил пальцем Локи. — Чтоб могла подмахивать. Говорят, — подмигнул сенешалевне, — здорово это у нее выходит. Моим пацанам по кайфу покатит.

— Ах, ты быдло! — Гильда перебарывала панический ужас от соседства черного негодяя. — Вот придет Сигмонд, он тебе обтрясет пыль с ушей. — И тебе. — Обращаясь к краснорожему, — и тебе, — поворачиваясь к палачу.

— Ври, ври. — Отозвался краснорожий. — Будет и Сигмонд здесь. И с него поспрашаем о мерзостях колдовских ваших.

Черный подошел к столу. Уже деловым тоном спросил:

— А что, Сигмонда еще не привели?

— Сейчас доставят.

— Аккуратнее с ним. Очень опасен.

— Только не тут. Да я распоряжусь, целый отряд за ним вышлю.

— Пусть будут внимательны. Ловкий, бестия. Я скоро буду, только с дороги переоденусь. — А про себя подумал: — на кой мне хрен переодеваться. А, вот, кое что из снаряжения захватить необходимо. Стилла надо мочить технично, чтоб их преимущественное величие хай не поднял. Есть у меня специзделие, один укольчик и кранты. Врачи определить не могут, а местным и подавно не просечь. Помер витязь на дыбе, слабаком оказался. Знать его судьба такая.

— Бдите. — И, опять грязно подмигнув Гильде, вышел из комнаты.

— Будьте покойны, мастер Локи, здесь ему не Грауденхольдский замок. — Вослед уходящему сказал красномордый и обтер рукавом пот со лба. Кивнул палачу.

Допрос продолжался.

Тяжело отпускал наркотический сон. Перед глазами в цветных кругах плыли фантастические видения. Саднило в запястьях, все тело ломило. Сигмонд опять провалился в забытье.

Больно и муторно. Окровавленная полевая трава у стен Перстня. Кинжал в руках самоубийцы. Лорд Хейгар, граница тамплиерская. Сверкающая гладь реки, Сигмонд с Гильдой, смеясь, скачут на конях. Харчевня. Жирномордый трактирщик, гнусаво лебезит, выставляет миски. В глазах расплывается черное пятно. — Гриб-сонливец, — пытается подняться Гильда, но падает лицом на столешницу. Темнота, темнота, темнота.

Следующее пробуждение было окончательным. Боль в руках чувствовалась весьма основательно. Воняло подземной сырой гнилостью и еще какой-то дрянью. Чья-то добрая рука оставила зажженный факел, и в его смрадном свету разглядел Сигмонд своды каменной темницы, гнилую солому на осклизлом полу, и в углу источник зловония — истлевший костяк, прикованный ржавой цепью к противоположной стене.

Видать оставила факел не добрая душа, а злокозненное намерение показать узнику его дальнейшую судьбу, вызвать отчаянье безнадежной предопределенностью грядущего. Стала ясна и причина боли — Сигмонда приковали, вернее почти распяли на стене крепкими стальными обручами.

— Ох, милые сердцу моему, нравы феодальные. Святая простота, наивное доверие к железу, камням и подвалам. — Благодушно думал Сигмонд. — Куда сравнить эти наивные ухищрения с лицемерной стерильностью, циничной антисептичностью камер Син-Синга. С их бестеневым круглосуточным освещением, с обычными и инфракрасными телекамерами, с микрофонами, датчиками движения и лазерной сигнализацией. С бессонной охраной, перекличками, проверками и ночными шмонами. А в этом замечательном, наилучшем из миров мире, даже двери цельные, без окошка и кормушки. Значит охрана должна заходить в камеру. Какая роскошь!

Сигмонд с трудом, голова еще была тяжелая и сосредоточить взгляд было непросто, посмотрел на свои оковы. — Нет, право, народ здесь прелестный в своем простодушии. — Умилялся беглый каторжник Стилл Иг. Мондуэл. Склепанные наскоро тамплиерские наручники, оказались слишком широки. Они не шли ни в какое сравнение с самозатягивающимися браслетами из легированных сплавов.

— А как он одет? Боже небесный! Они даже не удосужились его обыскать. Доспехи сняли, мечи отобрали, из-за пояса саи вытащили, вытащили и захалявные ножи, а в карманах и кармашках оставили целый арсенал. Во дают! Нет, это вам не Син-Синг, с рентгеном, ультрозвуковым и врачебным досмотром, это значительно лучше.

Туман в голове постепенно рассеивался, благодушное настроение улетучивалось. Хватит миловаться, пора браться за дело. Не висеть же так до второго пришествия. Стражи. — Вы мне тут, друзья, представление со скелетом и цепями устроили. Шоу захотелось? Я вам покажу что такое настоящее шоу. Бездари!

Вначале надо было освободиться от оков. Занятие вообще-то пустячное, если бы не то неудобное положение, в котором оставили его стражники. Немножко было трудновато, но разработанные суставы понемногу складывали нужным образом кисть и, расцарапывая кожу, но вытащил таки Сигмонд левую руку из железного браслета. Теперь, с ее помощью, вынуть правую оказалось плевым делом. Чтобы освободить ноги, пришлось принять совершенно невероятную позу, но в конце концов кандалы остались на стене, а Сигмонд, отдуваясь, сидел на полу и придумывал, как бы получше выбраться из темницы. Можно попытаться прорезать дверь и отодвинуть засов, инструменты у него сохранились. Но, предчувствовал, что на это не хватит времени — предполагал скорый приход тюремщиков.

Дверь камеры открывалась вовнутрь, это логически предопределяло позицию. Но стоило еще подготовить дополнительный сюрприз. Шоу, так шоу.

Из ветхих тряпок, костей и соломы Сигмонд соорудил чучело, поместил его в свои цепи. Критически рассмотрел творение, там подправил, тут подровнял, остался доволен. Присел на корточках под стеной, ожидая стражу.

Действительно, вскоре послышался топот шагов, скрежет отодвигаемого засова. Сигмонд выдернул из гнезда факел, затушил и укрылся за раскрывающейся дверью.

В темень камеры гурьбой ввалились вооруженные тамплиеры. Подошли к чучелу, поднесли к нему свет, взялись уже за то, что должно было быть за пленником…

Крик суеверного ужаса прокатился под каменными сводами, выплеснулся в тесноту коридора — плесневелая мертвая головы ухмылялась безгубым ртом.

— Оборотень! Оборотень!

Пора. Сигмонд с размаху ударил по лицу крайнего тамплиера еще горячим факелом, пинком ноги отбросил в угол второго и оказался за дверью. Быстрым движением захлопнул ее, кинул в пазы засов. Рядом оказалась пара охранников, остававшихся снаружи каземата. Не раздумывая свернул чирьистую шею ближайшему, поворотился ко второму. Тот, с перекошенным страхом ртом, пластался по стене, дергал из ножен меч и вытащить не мог. Сигмонд легко, относительно своих возможностей, ударил правой в челюсть. Охранник обмяк, сполз на пол. Витязь достал его клинок, почесал острием под дергающимся кадыком.

— Куда вести должен был?

— В застенок. — Прохрипел стражник.

— Ну так и веди.

Идти пришлось недолго. По коридору, направо, подняться на десяток ступеней, потом снова направо, немного вперед, и вот монах толкнул ногой низкую дверь.

Сигмонд не мог не оценить степени самоотверженности тамплиера. Тот привел его прямиком в тюремную кордегардию. А скорее всего охранник был слишком туп и самонадеян.

Тычком меча Сигмонд перебил своему провожатому шейный позвонок и, пока остальные стражи, вытаращив глаза, соображали что почем, кинулся в атаку. Схватка оказалась кровавой, но очень короткой. Конечно, трофейный меч не шел ни в какое сравнение с личным оружием, но вполне был пригоден для дела. Рубанул по шее одного, рассекая стеганый колет, махнул через живот другого и заскользил в своем смертоносном танце, неуловимом, душегубном.

Бесполезно, размахивая мечами, брызжа слюной и проклятиями, метались воины по комнате. Их булаты находили только воздух, зато тела встречали Сигмондово оружие. Витязь поймал одного острием клинка, кинул другого под удар сотоварища, и пока тюремщик обалдело оглядывал деяние рук своих, зарубил и его. Схватил за кисть еще одного, развернул спиной и протащил зазубренным лезвием по шее.

Последний оставшийся в живых стражник, отбросил оружие, умоляюще грохнулся на колени. Сигмонд не торопясь, поигрывая мечем, стряхивая с лезвия капли крови, подошел, подошел. Посмотрел нехорошо, пустым своим взглядом. Дохнуло холодом Валгаллы. Охранник подвывал.

— А ну, пошли в застенок. Где он тут у вас?

Застенок оказался поблизости. Когда открылась дверь, палач очередной раз опустил кнут на Гильдино тело. Кровавая пелена застелила Сигмондовы глаза. Но эта пелена не мешала действовать.

Мгновенным движением он вогнал меч под лопатку стражника, так и оставив его там, в спине, тигриным прыжком обрушил удар ноги по красной морде следователя. Захрустело. Приземлился на стол, развернулся, и носком сапога ударил в висок, еще не успевшего ничего понять, писаря. Подсобник палача схватил раскаленные клещи, но Сигмонд уже прыгнул, крутнулся волчком по полу, костоломно подсекая ноги неуклюжего противника. Пока тот падал, ударил по наклоненной шее. Опять захрустело.

Сейчас Сигмонд бил не так, как в приярмарочной таверне, и уж, тем более, не так, как на выступлениях в балагане. Гильда это отчетливо понимала. Со своей извечной отрешенностью витязь наносил удары на поражение, расчетливые, губительные. Второй подсобник выхватил захалявный нож, кинулся было на витязя, но тот, с обманчивой неторопливостью, перехватил волосатую лапу, заломил выворачивая, всадил широкое лезвие под сердце хозяина.

Старший заплечных дел мастер позеленел. Взмахнул кнутом, но коротким броском ноги, боком стопы, Сигмонд выбил ему колено. Тот, падая, завопил, но уже держала его за волосы стальная рука, уже волокла туда, к огню камина, к багровому свечению меча, уже швырнула на пол. Уставился палач мутными от страха и боли зенками в пустой витязя взгляд. Ужасное увиделось, взвыл дико, тоскливо. А Сигмонд схватил деревянную рукоять, воткнул в рыхлое пузо. Оружие было не боевое — пыточное. Раскаленное тупое лезвие тяжело входило в живую плоть. Схватился палач, не замечая, что сжигает ладони, за светящееся лезвие, пытался вынуть из желудка сводящую с ума муку. Сигмонд, наваливаясь всем телом, неуклонно давил вниз. Шипело. Тошнотно потянуло горелым.

Хоть и напоследок, но довелось старшему заплечных дел мастеру Шурваловальской крепости свести близкое знакомство со столь любимым им пыточным инструментом. Аминь.

— А я тебе, холопский выплодыш, говорила. — С душевной мягкостью в голосе, подвела итог Гильда. Но времени радоваться много не было.

Пока отвязанная от дыбы Гильда, приохивая, натягивала на саднящее тело платье, Сигмонд уже одевал перевязь, размещал ножи и саи. И как раз вовремя успел одеть. В застенок, в сопровождении двух обережных, зашел черный мастер Локи. Не как туповатая солдатня тамплиерская, мгновенно увидел он все, все понял и оценил. Ничего не изменилось в лице, только злобные огоньки зажглись в глубине его черных глаз. Только рука молниеносно рванулась к поясу. Полыхнуло огнем, непривычный, яростный грохот обрушился на Гильду. Раз, другой, третий.

— Ложись! — Крикнул Сигмонд, ласточкой метнувшись в длинном полете спасительного прыжка. Пролетел по воздуху, барсом приземлился на камни пола, покатился под защиту деревянной застеночной утвари. Следом его движению, сыпались искры, щербился гранит, разлетались осколки камня. Грохотало. Воняло чем-то непривычным и опасным.

Перекатываясь от одного укрытия к другому, метал Сигмонд в черного боевые звездочки сюрикен, неприцельно, на звук, на авось. Главное — отвлечь от Гильды, не подпустить к себе Локки, не позволить расстрелять в упор. Привычно отсчитывал у противника заряды. Только закончилась обойма, не давая времени перезарядить, кинулся вперед. Поддел за горло одного гридня, отбил удар другого, оказался прямо перед Локи. Тот, с мечем наголо, поджидал соперника, уже пригнулся, изготовился к бою. Фехтовал умело, зло и расчетливо, да явно уступал ученику шаолиньских монахов. Отступал с боем, оборонялся из всех сил. Не долго бы ему продержаться, да ворвались еще новые обережные, бросились защищать своего повелителя. Пока Сигмонд в сверкании клинков, крови и смертных хрипах время тратил, хитрый Локи, бросая на верную погибель своих защитников, кинулся прочь из застенка и затерялся в переплетении незнакомой, освободившимся пленникам, путаницы коридоров.

Надо было Сигмонду с Гильдой уходить. Уходить незамедлительно, пока не добрался киллер до своего арсенала, пока не вернулся вооруженный.

Бежали лорд с сенешалевной по переходам подземной темницы, выбежали во двор. Там встретили солдат храмовников, но в числе малом, растерянных и к бою неготовых. Ураганом прошлись через них волшебные клинки витязя.

Вот и конюшня. А возле нее, прямо как по заказу, пара коней свеже оседланных. Кинула Гильда горящий факел в сухую солому, и на коней. Теперь скорее к воротам, пока стража ничего не поняла, пока закрыть тяжелы створки не успела.

Кинулись было наперерез беглецам привратники с копьями, да не судилось им сегодня торжествовать победу. Не придется вечерком у камина горячей похлебки из миски почерпать, пивка поприхлебывать. Замелькали мечи Сигмондовы, и в их блеске, разом порвали Норны нити Судеб копейщиков. Отправились их души, вослед многим сегодня ушедшим, в сумраки миров потусветных.

Резво взметают кони дорожную пыль, развевает вольный ветер их гривы. А позади гудит тревогой крепостной колокол, да клубы дыма поднимаются из-за храмовничьих стен.

— Спешим, Гильда, скорее в лес, за деревья! — Прокричал Сигмонд, коня погоняя.

— Так далече уже, не достанут.

— Достанут. И доспехи наши не помогут! Гильда и себе коня погоняла, не понимая, впрочем, чем так обеспокоен ее непобедимый витязь. Через плечо оглянулась на темную махину тамплиерской крепости. Глаза резанул яркий световой блик. И тут Сигмонд сделал то, чего никогда раньше не делал. Резко и жестко ударил Гильду по голове, ткнул лицом в потную лошадиную гриву.

— За что? — Подумала было сенешалевна, да верхом прожужжало, ударилось о ближнюю скалу. Брызнуло искрами каменных обломков.

Страшно стало.

А рядом опять зажужжало, осыпало корой, щепками, и большая дубовая ветвь тяжело рухнула под копыта. Но еще рывок — и скакуны вынесли своих седоков в лес, схоронили за трехобхватными стволами.

— Скотина! — Сигмонд убавил ход жеребца. — Ну, скотина!

— Что это было, а, Сигмонд?

— Оружие такое. Не должно его быть в этом мире!

— Это у Черного-то?

— Да у него, скотины, у Локи.

— А он, этот Локи, земляк твой, небось?

— Вроде как земляк. Скотина. Знать, по мою душу приехал. Ну да посмотрим еще, у кого душа крепче в теле сидит. Надо молодцу пыль с ушей попостряхивать. — И плохое выражение проступило на лице Сигмонда. Мрачная, холодная уверенность. Знакомая Гильде пустая отрешенность.

И раскрылись ей в пустоте витязевого взора, все просторы земли Нодд, леса дремучие, реки быстротечные, горы высокие, да степи неоглядные. Раскрылась синие морские дали и края чужеземные. И в том уяснилось ей, что маломестна земля для двоих — витязя Сигмонда и черного Локи. И одному из них уже готовятся Корны оборвать нить судьбы.