Силиконовые горы

ГЛАВА 11

У Ксении в ноге лопнула спица. Она заметила это утром, проснувшись на рассвете от некоего нового, доселе неизведанного сорта боли. Уголки спицы поникли, шрамы пульсировали жалящим огнем, кость ныла, словно моля о пощаде.

Когда она поняла, что случилось, похолодела, почувствовала себя героиней третьесортного фильма ужасов, в котором весь сюжет строится на тошнотворном физиологическом месиве. Ксения не рискнула надеть привычные спортивные штаны, отправилась в больницу прямо в домашнем халате.

Таксист с любопытством посматривал на нее в зеркало заднего вида. Бледная, непричесанная девушка с отрешенным лицом и жуткими аппаратами на ногах.

– Автокатастрофа? – наконец сочувственно спросил он.

У Ксении не было настроения поддерживать диалог, но таксист был явно не из породы напрашивающихся на внимание хамов – обычный добрый человек, которому в голову ударил коктейль из любопытства и сочувствия.

– Нет. Просто катастрофа, – ответила она.

– Все пройдет, – вздохнул сердобольный таксист, – в конце концов, не мы выбираем судьбу…

Ей вдруг стало неприятно, что ее жалеет этот мужчина – пожилой, с неаккуратной, словно молью проеденной проплешиной на затылке, в потертой кожаной куртке рыночного образца и неисправимо сутулой спиной.

– Вообще-то я сама такую судьбу выбрала, – с вызовом улыбнулась Ксюша, – понимаете, я собираюсь ноги удлинить. На меня надели эти аппараты, и через полгода я стану на семь сантиметров выше. Это для меня актуально, потому что я модель.

Она старалась выдерживать насмешливо-отрешенный тон – таким девушки рассказывают друг другу о новых разновидностях антицеллюлитного массажа. Но Ксения и сама не могла не заметить, насколько дикой звучит ее история, изложенная в жанре сухих фактических выжимок.

А таксист и вовсе чуть руль из рук не выпустил. Его лицо вытянулось, он обернулся, чтобы посмотреть на нее повнимательнее, и едва не протаранил грузовик.

– Следите лучше за дорогой, – миролюбиво посоветовала она, – потому что во мне ничего особенного нет.

Остаток дороги он молчал – правда, в зеркало заднего вида заглядывал куда чаще, чем того требовала дорожная ситуация. Уже у ворот клиники, помогая ей выбраться, вздохнул:

– Что же это творится, куда мы катимся? И ладно бы карлица была, а то ведь красивая девка, высокая! На такие муки себя обрекла, и еще неизвестно, что выйдет. Моя вот внучка тоже ненормальная, не жрет ничего. Тоже хочет стать моделью, дурочка.

– Мне это неинтересно, – перебила Ксения, расплачиваясь.

Настроение испортилось окончательно, хотя что еще можно было ожидать от пожилого таксиста – восхищения?

Когда она поднималась по лестнице, в ноге лопнула еще одна спица.

– А это нормально, – с улыбкой объяснил врач, – так бывает, и довольно часто. Ну, ничего, потерпите, сейчас мы ее заменим.

Ксения уселась на кушетку, вытянув ноги, и приготовилась ждать анестезиолога. Но врач вдруг ухватился за один конец спицы и… сильным рывком выдернул ее из ноги. Без обезболивающего укола, без предупреждения, по живому!

Ксения и сама не поняла, что испугало ее больше – острая вспышка боли или отвратительный скрежет металла, вынимаемого из кости. Из глаз брызнули слезы, врач молча протянул ей салфетку.

У нее никак не получалось перекрыть внутреннюю плотину – салфетка давно промокла, а обильные слезы все текли и текли по бледным щекам. В конце концов пришлось вызвать медсестру, и ей сделали успокоительный укол.

А потом врач угостил ее ванильным чаем с конфетами. Ксения меланхолично жевала ранее запретный для нее шоколад. Одну конфетку за другой – сначала в ход пошли те, что со сливочной начинкой, потом соевые. Кажется, она любила такие в детстве. Врач сидел напротив, над полной дымящейся чашкой и с любопытством за ней наблюдал.

– Ксения, вы ведь, кажется, модель.

– Ну да, – с набитым ртом подтвердила она, – а что, не похожа? Можете не отвечать, вопрос риторический. Сама знаю, что выгляжу отвратно.

– Это не так, – мягко возразил он, – просто мне кажется… Вам требуется помощь психолога.

– Никогда не доверяла мозгоправам.

– У вас депрессия. Это неправильно. Вы знаете, что ваше внутренне состояние напрямую влияет на процесс заживления?

– Все нормально с моим состоянием, – она почувствовала, как к глазам снова подступают слезы, – это из-за спиц… Я не знала, что такое бывает.

– Штатная ситуация, в следующий раз не пугайтесь так, просто сразу приезжайте. А насчет психолога… позвольте рекомендовать вам одного моего знакомого, он…

– Не стоит, – перебила Ксения, – со мной все в порядке. Мне просто нужно время, чтобы привыкнуть.

В тот вечер ничего не подозревающая Наталья отправилась в небольшой спортклуб, который открыла одна из ее соседок. Клубом пользовались только жители их поселка – членские карточки были у всех, но, как правило, лень одерживала победу в схватке с желанием обзавестись фигуркой спортивного типа, и залы пустовали. Спортклуб был единственным местом, где Наталья осмеливалась появиться в «натуральном» виде – настолько невелик был шанс встретить кого-нибудь знакомого.

С влажными после душа волосами, небрежно прихваченными на макушке, с блестящим от крема лицом, в растянутых спортивных бриджах и неглаженой футболке, она грациозно оседлала велотренажер, как вдруг…

Его силуэт сразу показался ей знакомым. Мужчина стоял к ней спиной – он пытался одержать победу над штангой весом семьдесят килограмм. Вокруг него суетилась Наташина знакомая, восемнадцатилетняя Валечка из двенадцатого коттеджа, профессиональная бездельница, со вкусом проматывающая деньги банкира-отца. Валентину было не узнать. Ее веснушчатое миловидное лицо было покрыто слоем персикового тонального крема, что никак не соответствовало обстановке – пыльноватые маты, штанги, ненавязчивый запах пота, которым, казалось, были пропитаны сами стены. Голубые глаза аккуратно подведены, губы блестят, а само лицо будто светится изнутри, словно вместо мозга в Валентининой черепной коробке расположился многоваттный софит.

Но самым главным было другое – эгоистичная, избалованная Валечка вела себя так, словно была наложницей штангиста. Она подавала ему то полотенце, то бутылку с минеральной водой, задорно хлопала в ладоши, если штангу удавалось-таки оторвать от земли. Смотрелось это жалкова-то – Наталья всегда недолюбливала женщин, прогибающихся под авторитетом своих любовников.

«Это что-то новенькое, – подумала она, – обычно она сюда своих мужиков не таскает». Наташа знала, что родители Валентины предпочитали поддерживать вокруг себя ауру патриархальности. И пусть они давно закрыли глаза на похождения взрослой дочери, но все же едва ли позволили бы демонстрировать всем соседям сменяющих друг друга кавалеров.

Наталья удивленно ей кивнула, та улыбнулась в ответ. Но не подошла – что тоже было странно, потому что между ними давно установились непринужденные, приятельские отношения. Не далее как позавчера Валечка прибежала к Наталье на поклон – одолжить брючный костюмчик Cavalli.

«Вот значит как. Когда ей нужно воспользоваться моей гардеробной, то она становится самой любезностью, а представить своего мужчину почему-то не хочет. Неужели воспринимает меня как соперницу?» – последняя мысль Наталью развеселила.

Она решительно поднялась с тренажера и направилась в сторону счастливой парочки. Взгляд Валентины всполошенным голубем заметался по залу.

– Привет, Валя! Совсем загордилась, друзей не узнаешь?

– Я… Привет, Наташ, у меня новые линзы, я тебя сразу не узнала, – с наигранной беззаботностью прощебетала она.

– Да что ты придуриваешься? – изумилась Наталья. – Ты же со мной поздоровалась. Ладно, а кавалера-то представишь?

Но в ее просьбе не было необходимости, потому что в тот самый момент штангист решил позволить себе передышку – шумно выдохнув, он уронил железо на пол и обернулся к ним, тыльной стороной ладони смахивая со лба пот.

Наталья чуть не подавилась собственным дыханием, потому что перед ней стоял… Дамир. Ее Дамир! Правда несколько по-новому постриженный, отпустивший бакенбарды и тонкие усики в стиле Джона Гальяно, одетый в спортивный костюм из дизайнерской линии Adidas и золотые кеды Prada.

Они не виделись всего четыре дня – инициатором разлуки был именно Дамир, которому, как он сам сказал, надо было навестить каких-то родственников. К его возвращению Наталья запланировала превратить себя саму в изысканный фруктово-медовый деликатес – ее beauty-программа была расписана буквально по минутам. Так что же, получается, он никуда не уезжал?!

– Ты?! – выдохнула она.

– Привет, – Дамир потупился и покосился в сторону Валентины, словно видел в ее присутствии спасательный круг.

Наталья инстинктивно взбила волосы. Она не сразу разобралась, в чем тут дело, а если и разобралась, то никак не могла в это поверить – с ее врожденным эгоцентризмом, с ее сказочным превращением из гулящей девушки в без пяти минут счастливую невесту, с ее гонором, надеждами, планами, мечтами…

Она смотрела на многозначительно переглядывающихся Дамира и Валечку и отчаянно пыталась придумать оправдание, логичное объяснение. Может быть, сейчас недоразумение выяснится, и они втроем посмеются над черной змейкой ревности, скользко прокравшейся в ее сердце и мгновенно свившей там ледяное колючее гнездо.

У Валечки, как у большинства рыжеволосых, была тонкая бледная кожа, мгновенно заливающаяся густым румянцем. Так они и стояли напротив нее – красная, как спелая свекла, Валентина и переминающийся с ноги на ногу Дамир.

– Что ж… Не ожидала, – Наталья, как самая взрослая, решила взять инициативу в свои руки, даром что руки эти предательски дрожали, словно она была не претендующей на гламур барышней, а запойной алкоголичкой с Киевского вокзала. – Значит, ты уже вернулся?

– Ната… – он прокашлялся, – давай выйдем, я все объясню.

Она пожала плечами. Валечка предприняла неловкую попытку увязаться за ними, но Дамир остановил ее одним взглядом.

В коридоре было пусто и холодно – кондиционер работал на полную катушку.

– Простудишься, – Наталья смотрела, как на его загорелом торсе танцуют тонкие струйки пота.

– Ерунда. Ната, я собирался сказать… Я никуда не уезжал.

– То есть?

– Мне надо было… побыть одному.

– Но почему ты мне сразу не сказал? – удивилась она. – Разве я когда-то претендовала на твою свободу?

Сказала – и сама задумалась: а ведь да, претендовала. В последнее время только и твердила о том, какая она счастливая, что его встретила, как им хорошо вместе. Даже школьницы знают, что ни в коем случае нельзя говорить такое мужчинам. Ласковые слова – катализатор, запускающий сложную химическую реакцию прогрессирующего мужского козлизма.

– Ната, ты прости, но… Я больше не могу с тобой встречаться.

– И когда ты это решил? – сузила глаза она. – Несколько дней назад?

– Давно, – нахмурился Дамир, – я думал, как тебе сказать…

– Значит, ты и Валентина… – запоздало осенило ее.

– Да, – уныло кивнул Дамир, – уже две недели.

Ее разум подсказывал: развернись и уйди, не спорь, ничего не выясняй, не унижайся. Ее сердце кричало: да как он посмел?! Да как она посмела?!

Наталья не сдвинулась с места.

– Пойми, мы с тобой не подходим друг другу, – зачастил он, – это с самого начало было… приключение. А Валентина, она… молодая.

Молодая? И он говорит это девушке, не успевшей разменять четвертый десяток, девушке, которая тратит на увлажняющий крем триста долларов в неделю?!

Наташа вышла из себя.

– Что?! А я кто по-твоему, старая карга?

– Ната, ты красивая, – выдавил он, – но…

– И кто купил тебе эти кеды, она? – Наташа кивнула на золотые Prada. – И абонемент сюда?

– Это подарок, – оскорбился он. – Ната, мне пора. Валя ждет.

– Ну и катись, – крикнула она его удаляющейся спине.

Сквозь приоткрытую дверь спортивного зала Наташе было видно, как растерянная Валечка бросилась к понурому Дамиру. Заглядывала ему в лицо, снизу вверх, как преданная собачонка. Наверняка спрашивала про нее, Наталью. Наверняка они вместе еще будут над нею смеяться.

И правильно, она этого заслужила. Сама бы посмеялась, если бы не было так пусто внутри. Черт, и как же она умудрилась так «попасть»?! Она, в эротической копилке которой больше впечатлений, чем в «1001 ночи». Самое обидное – ему всего пятнадцать лет! И что он такое говорил о ее возрасте? Да она выглядит в сто раз лучше Валентины! Да, пускай Валечкина красота – природная, а Наташина – отточенная многолетними усилиями. Так ведь выстраданное в тысячу раз ценнее даром доставшегося, разве не так?

«Ей всего восемнадцать, – пульсировало у нее в голове, – ей всего восемнадцать…»

«А что, если я неадекватно к себе самой отношусь? Что если окружающие видят то, чего не замечаю я сама?» – с ужасом подумала Наталья, кончиками пальцев прикоснувшись к своему лицу – осторожно, словно то была старинная глиняная маска, готовая в любую минуту рассыпаться и превратиться в бессмысленную горстку песка.

Вернувшись домой, Наталья бросилась к родительскому бару и, подумав, выудила из вереницы бутылок поллитровую Jack Daniels.

Взглянуть на себя со стороны – что может быть проще и сложнее одновременно? Смотреть на свое зеркальное отражение без предварительных психологических установок. Хоть на минутку отречься и от любви к своему лицу, и от застарелых комплексов. Быть объективной.

Наталья сидела перед увеличительным зеркалом – такое было в ванной комнате ее матери. Каждый вечер Наташина мама тратила десять минут на скрупулезное изучение своей физиономии и лихорадочный поиск возможных возрастных изменений. Если ее въедливый взгляд находил хоть одну едва заметную морщинку, хоть один признак начинающегося одрябления, она тут же звонила на мобильный своего косметолога, а потом и пластического хирурга и записывалась на консультацию.

Сама Наталья считала, что ей еще рано думать о возрасте – ее мания пластической хирургии имела причины строго эстетического характера. Изменить форму носа – да. Купить себе новую аппетитную грудь – почему бы и нет? Как говорится, гуляй пока молод. Но вот думать о морщинах, подтяжках, золотых нитях… – ей почему-то казалось, что при должном уходе она сможет не волноваться об этом еще как минимум десять лет. И вот теперь…

– А ведь я постарела, – с удивлением констатировала она, – никогда не обращала внимания. Еще лет пять назад у меня был открытый взгляд. И эта морщинка между бровями – неужели я так часто хмурюсь? Ну, морщинку можно и с помощью ботокса разгладить, а вот глаза… Похоже, настало время задуматься о блефаропластике.

Перед ее глазами как наяву встал образ добродушно улыбающейся Валечки из двенадцатого коттеджа. Восемнадцатилетнее свежее личико, ровное, гладкое, как у мультипликационной Белоснежки. Ни единой веснушки, ни морщинки, ни вмятинки – концентрированная юность, спелая, пряная, бьющая под дых.

«Ничего, мы еще посмотрим, кто кого, – мрачно сдвинув брови (черт! Надо избавляться от этой идиотской привычки, а то и ботокс не поможет), подумала Наташа, – у меня еще не все потеряно. Вот сделаю блефаропластику, и тогда…»

Что случится «тогда», Наташа пока не могла себе представить. Она снова почувствует себя хозяйкой жизни? К ней вернется Дамир? Едва ли – стоит только вспомнить его бегающий взгляд. Он смотрел на нее, не как на женщину, а как на помеху, неожиданно материализовавшуюся на пути. Что тогда? Что изменится?

Неважно, неважно.

От собственных сомнений, особенно связанных с осмысленным улучшением внешности, Наташа всегда отмахивалась легко. В конце концов, одной операцией больше, одной меньше. Она просто не может пережить такое в гордом осознании горя. Ей надо что-то сделать, что-то исправить.

Не-мед-лен-но.

Пока Наталья вместо привычного самолюбования была мучима острым приступом самобичевания, я решила исполнить дружеский долг и выступить в роли Ксюшиного внештатного психолога, по совместительству жилетки для излияния слез.

Мы не виделись от силы месяца полтора, и я была шокирована, увидев вместо привычной холеной фотомодели новую Ксюшу, располневшую, апатичную, пахнущую немытыми волосами и табачным дымом, зябко кутающуюся в несвежий махровый халат. Мне показалось, что она стала немного выше – но разве несколько сантиметров стоят того, чтобы расплачиваться за них оптимизмом, красотой лица и жизненным тонусом?

Я постаралась не подать виду, что шокирована.

– Можешь не разуваться, – улыбнулась Ксения, приложившись сухими губами к моему виску, – у меня не убрано.

«Не убрано» – это она, пожалуй, чересчур интеллигентно выразилась. Ее квартира была похожа на притон бомжей-наркоманов – на давно не мытом паркете чернели какие-то липкие пятна, везде были разбросаны горы мятой одежды, к журнальному столику прилипли кофейные чашки – десяток, не меньше. В квартире пахло пылью и пепельницей.

– Ты куришь? – удивилась я. Ксюша всегда осуждающе посматривала на мой портсигар и часто говорила о том, что она была бы рада принятию закона, запрещающего курение в общественных местах.

– Надо же когда-то начинать, – ухмыльнулась она, – Алис, не волнуйся, я просто балуюсь.

Я покосилась на поллитровую банку, притулившуюся на подоконнике, – в желтоватой воде плавал целый флот несвежих окурков.

– Ничего себе балуешься, – присвистнула я, – слушай, а ты когда в последний раз отсюда выходила?

Она нахмурилась, припоминая:

– Кажется, в среду. Ездила в клинику, у меня спица в ноге лопнула.

Я поморщилась:

– Как ты это терпишь?

– Об этом мы не будем говорить, – жестко перебила Ксения, – из-за этого я перестала общаться с нашей Наташкой. Придет и давай ныть – ох бедненькая, ох, как же тебе плохо… Чай будешь?

Обстановка явно не располагала к стимуляции аппетита.

– Буду, – вздохнула я, – но не здесь. Собирайся.

– Куда? – удивилась Ксюха.

– На кудыкину гору. Мы едем в ресторан.

– Смеешься? Какой мне сейчас ресторан? На меня налезают только старые спортивные штаны. Все говорю себе: надо сходить в магазин за нормальными брюками. И все никак. Ну не могу я купить брюки пятьдесят второго размера, это унижает мое человеческое достоинство.

– А это не унижает? – я кивнула в сторону банки с окурками. – Ладно, спорить я с тобой не буду. Если налезают только спортивные штаны, значит, едем туда, куда пускают в старых штанах. Ты одевайся, а я вызову такси и позвоню Наташкиной домработнице. Она приедет и все тут разгребет.

– Вот еще, – фыркнула Ксения, но, наткнувшись на мой взгляд, спорить отчего-то не стала и послушно поплелась в ванную.

Появилась она через двадцать минут немного посвежевшая. Профессиональные модели, в отличие от простых смертных женщин, часами воюющих с жидкой подводкой для глаз, умеют собираться быстро. Ксения распустила по плечам волосы, единственный роскошный штрих ее нового образа. Холеные светло-рыжие пряди, свободно рассыпанные по плечам, казались чужеродным элементом – ну разве может эта волшебная шевелюра принадлежать бледной невыспавшейся женщине с лишними килограммами на бедрах и костылями под мышками?

Под окнами просигналило такси.

Ксения не без труда втиснула отекшие ступни в лаковые ботиночки на плоской подошве. Процесс обувания занимал у нее не меньше десяти минут – завязывая шнурки, она кряхтела, как радикулитная старушка. «Скоро буду пробовать каблуки, – со вздохом сказала она, – я ношу каблуки с шестнадцати лет. Представляешь, какими длинными будут мои ноги, после того как все это закончится? Да еще и на каблуках?!»

Почему-то я не могла разделить ее оптимистичного веселья. Смотреть на нее было больно – словно на моих глазах развенчивалась теория самой красоты.

На костылях она передвигалась так бодро, словно была киборгом, так и родившимся с ними под мышками. Может быть, сказывалась многолетняя модельная муштра – наверное, на пятнадцатисантиметровых шпильках ходить еще труднее.

Не мудрствуя лукаво, мы решили пойти в китайский ресторанчик на Проспекте Мира, в котором часто бывали в прежние времена, – когда я упивалась обладанием нового носа, Наташка мечтательно вздыхала на предмет липосакции, а Ксюша смотрела на нас как на идиоток и собирала чемоданы в Америку.

Заказав боярышник в кляре, мы некоторое время неловко молчали – мне было трудно видеть перед собою эту новую Ксению, а ей, в свою очередь, необходимо было привыкнуть, что она больше не является объектом всеобщего восхищенного внимания.

Первое появление в общественном месте после операции. Реакция других людей – любопытство с легкой примесью жалости.

– Ты не жалеешь? – спросила вдруг она.

– Я? Это у тебя спросить надо.

– Тебе идут новые губы.

Я промокнула салфеткой рот. Если честно, я перестала обращать внимания на собственные губы еще в то утро, когда рассталась с Павлом.

– А, ты об этом. Или о Пашке? Мне все равно. Все, что случилось – к лучшему.

– Ты не заметила странную вещь? Когда мы в первый раз пришли в клинику, было какое-то ожидание праздника. Мы искренне верили, что изменится вся наша жизнь, так и получилось. А сейчас… как будто кто-то посмеялся над нашими планами.

– Одна Наташка, как всегда, довольна, – усмехнулась я, – не знаю, Ксюш… Я не жалею.

– Я тоже. Просто в какой-то день перестала верить в чудо. Продолжаю чисто машинально. Ну или потому, что деваться уже некуда.

– Машинально, – задумчиво протянула я, – с тех пор как я поняла, что тоже могу стать Барби, которых всегда ненавидела. Посмотреть, как и чем они живут. Примерить на себя чужую кожу. Мне кажется, с тех пор я тоже жила машинально, но…

Вдруг я заметила, что Ксения меня не слушает, пристально смотрит куда-то в сторону. Я проследила за ее взглядом и сначала не поняла ничего – Ксюша смотрела на парочку, скромно притулившуюся за угловым столиком и поедающую один десерт на двоих. Мужчина лет сорока с благородной проседью на висках в темном вельветовом костюме и молоденькая красотка с худенькими, как у богомола, конечностями, судя по всему модель. Таких парочек в Москве сотни – подиумные нимфы, как правило, выбирают в спутники именно таких респектабельных седовласых мужчин, на лбу которых словно написано: «Власть, секс, деньги».

– Почему ты так на них уставилась? – я прикоснулась к ее руке, возвращая Ксению к реальности. Рука была холодная как у покойницы.

– Да потому что это Даррен, – одними губами прошептала она, – Даррен… Я ведь его с тех пор даже не видела. Думала, он в Америке…

– Ну и ну! – присвистнула я. – А он ничего, симпатичный. Прости, это было неуместно.

– И ее я знаю, – Ксения была похожа на восставшую из гроба панночку, – ее зовут… да какая разница. Она в моем агентстве, на показах пересекались. Неужели… неужели они вместе?

– Может быть, просто деловой разговор? – малодушно предположила я.

У меня не было никаких сомнений в том, что степень близости Дарена и незнакомой красотки давно зашкалила за отметку «постель». Китайский десерт был лишь отвлекающим маневром – на самом деле они пожирали глазами друг друга.

– Вот она какая, моя замена, – усмехнулась Ксюша, – интересно, а с ней он собирается подписывать контракт? – и сама же себе ответила: – Конечно, собирается. Такой дальновидный тип, как Даррен, вряд ли связался бы с ней из обычного человеколюбия.

– А может, ну их? – взмолилась я, хотя в глубине души как никто понимала ее горечь, – Ксюш, попросим счет?

– Я должна к нему подойти, – решительно сжала губы она.

– Ты уверена, что тебе станет легче? – я по себе знала, что лучше уж не теребить болезненное прошлое.

В моей сумочке запиликал мобильный. Я сначала хотела не брать трубку, но на входящие звонки в моем телефоне установлена песня группы Ленинград «Мамба», и мне вовсе не хотелось омрачать матерными воплями безмятежную тишину ресторана.

Это была Наташка – и почему люди, которые не звонят по сто лет, имеют обыкновение проявляться в самые неподходящие моменты?

– Привет, – голос веселый, но какой-то усталый.

«Клинический перетрах» – мысленно поставила я диагноз.

– Наташ, как ты? Мы вот тут с Ксенией…

– Забросили меня совсем, – укоризненно сказала она. – Вы где?

Я назвала адрес.

– Ничего себе забросили. Сама не звонишь неделями, ссылаешься на дела. Ксюха вот вообще на тебя в обиде.

– Знаю, – вздохнула Наташка. – Слушай, Алис, а ведь я опять ложусь в клинику. В понедельник.

– Спятила? На этот раз зачем? Это превращается в манию.

– Может быть. Но так будет лучше, поверь. Я решила сделать блеферопластику. Подтянуть кожу на веках.

Я вдруг почувствовала себя усталой, как дрессированная белка, утомленная монотонным бегом по бессмысленному колесу. Черт, ну что у меня за жизнь? Почему я выбрала в подруги этих двух ненормальных? Одна сидит напротив с жуткими аппаратами на искалеченных ногах. Сама испортила себе жизнь, дура. Другая собирается подтягивать веки в двадцать семь лет. А что будет дальше – круговой лифтинг лица в тридцать? А в сорок Ната превратится в двойника Майкла Джексона и напишет книгу мемуаров «Как меня перекроили»?

– Наташ, можно я тебе перезвоню?

– Но я хотела посоветоваться, – возмутилась она, – у тебя что, нет на меня пяти минут? Мне трудно.

Ну да, знаю я это «трудно». Проблемы таких особ, как наша Наташа, прозрачны и бесхитростны, как комнатный аквариум. В магазине кончился любимый крем, по пьяни переспала с мужиком и не спросила его имени, решила перейти с оральных контрацептивов на внутриматочную спираль, надумала сделать блефаропластику и в очередной раз накачать губы какой-то инородной субстанцией…

А напротив меня сидела Ксения, мучимая сложной гаммой переживаний. Хроническая усталость, неудовлетворенность собой плюс жгучая, как молотый перец, ревность, плюс сомнение в собственном будущем. Ее мужчина сидел в нескольких метрах в обществе блистательной блондинки, он был настолько увлечен своей спутницей, что в сторону Ксюши даже не смотрел. А если бы и посмотрел, то вряд ли узнал бы ее, постаревшую, бледную, полную.

У Ксении было такое лицо, словно она мысленно перебирала способы самоубийства – хладнокровно и неторопливо, как платья на рождественской распродаже.

– Все, Наташ, я вешаю трубку. Созвонимся потом, – я нажала на «отбой» и, перегнувшись через стол, взяла Ксению за руку. – Пойдем отсюда, подруга. Ничего нового ты здесь не высмотришь. В конце концов, Даррен – твое прошлое. А тебя ждет совсем другая жизнь, надо только немного потерпеть.

И пусть я вовсе не была уверена в искренности своего оптимизма, Ксения благодарно улыбнулась и кивнула.

– Это правда. Я должна попробовать забыть. Я его даже никогда не любила. Попросим счет?

Расплатившись, мы поймали такси и отправились ко мне, по дороге зарулив в винный магазин за бутылочкой сухого красного. Примирительное спокойствие классического девичника – конфеты, вино, Бред Питт в телевизоре. О Наташке мы и думать забыли. Чего потом долго простить себе не могли, потому что…

Потому что в понедельничный полдень мой сон убежденной городской лентяйки, бездумно проматывающей накопленное, прервал телефонный звонок. Лаконично выругавшись, я нашарила под подушкой мобильный.

Незнакомый женский голос вежливо со мною поздоровался, назвав по имени. Спросонья я никак не могла взять в толк, с кем говорю.

– Алиса, это Ирма Геннадьевна, мы, кажется, пару раз встречались.

– Кто? – хрипло допытывалась я.

– Ирма Геннадьевна. Мама Наташи, – терпеливо повторила она.

– А… Да-да, я слушаю, – растерялась я.

Наташину мать мне доводилось видеть мельком – то была утрированная копия самой Наташи, живущая от визита к косметологу до распродажи в любимом бутике и не обремененная иными проблемами, кроме как куда надеть купленное в Париже платье haute couture.

– Тут такое дело, – замялась она, – Наташа, она… В общем, похороны в среду.

– Что? – я села на кровати и потерла кулаками глаза, плечом прижимая трубку к уху. – Какие еще похороны?

– Наташа… – она вздохнула, как спортсмен перед прыжком с десятиметровой вышки. И сейчас я ее прекрасно понимаю – не так-то просто соотнести имя единственной дочери с коротким и простым словом «умерла», – Наташа, она… Погибла.

– Что?! – возопила я. Сон как рукой сняло. Что она несет?! Это розыгрыш? С чего бы Наташке, молодой здоровой девице, кровь с молоком, внезапно погибать?

– Никто не знает, как это получилось, – с дежурной сухостью объяснила Ирма Геннадьевна, – конечно, мы будем разбираться, подадим в суд. Что-то там с наркозом, не выдержало сердце. Она ведь блефаропластику делала, вы в курсе?

– Ну, ничего себе… – я никак не могла осознать услышанное, не то чтобы подобрать нужные слова.

Наташкина мать тактично пришла мне на помощь:

– Соболезновать не надо, меня уже от этого тошнит. Просто решила вам сообщить. Вы ведь ее единственными подругами были, может быть, захотите прийти на похороны.

– Придем, конечно, – растерянно пообещала я.

Смерть – единственная реалия, не укладывающаяся в голове, сводящая всю вереницу повседневных проблем к одному черному знаменателю, проводящая жирную черту между «до» и «после». Я не видела Наташку около месяца, но все это время она как бы была со мной – она была телефонным голосом, весело всплывающим из ниоткуда, она была улыбающимся фотопортретом в моем мобильном, она была частью воспоминаний и планов в конце концов. Было невозможно осознать, что ее больше нет. И так глупо получилось – мы ведь разговаривали в ресторане, и она хотела что-то сказать, а я не стала слушать из-за Ксении и Даррена, проигнорировала ее, отмахнулась, уверенная в том, что Наташка со своими идиотскими проблемами будет рядом всегда.

Заплакать у меня так и не получилось – мне все казалось, что о таких бездумных авантюристках, как Наташка, грустят без оплакивания.