Шараф Рашидов
Глава первая
Глава вторая
Глава третья
Глава четвертая
ПИСЬМО
Глава пятая
Глава шестая
Глава седьмая
Глава восьмая
Глава девятая
Глава десятая
Глава одиннадцатая
Глава двенадцатая
Глава тринадцатая
Глава четырнадцатая
Глава пятнадцатая
Глава шестнадцатая
Глава семнадцатая
Глава восемнадцатая
Глава девятнадцатая ПРЯМАЯ ДУША
Глава двадцатая
Глава двадцать первая СТАТЬЯ
Глава двадцать вторая
Глава двадцать третья
Глава двадцать четвертая
Глава двадцать пятая
Глава двадцать шестая
Глава двадцать седьмая
Глава двадцать восьмая НА ОХОТЕ
Глава двадцать девятая
Глава тридцатая
Тлава тридцать первая
Глава тридцать вторая ДОЛГОЖДАННЫЙ ДЕНЬ
Глава тридцать третья
ЭПИЛОГ
Шараф Рашидов
Сильнее бури
Известный узбекский писатель Шараф Рашидов принадлежит к числу тех советских художников слова, которые творческую работу совмещают с большой общественной и государственной деятельностью.
Родился Шараф Рашидов в 1917 г. в Джизаке, в семье бедняка-дехканина. В 1937 г. он поступил в Узбекский государственный университет, в предвоенные годы работал в редакции самаркандской областной газеты «Ленин юли» («Ленинский путь»). С первых дней Великой Отечественной войны Шараф Рашидов - на фронте. В 1942 г., после тяжелого ранения, возвращается в Узбекистан. С 1947 г. он - редактор газеты «Кзыл Узбекистан», с 1949 г.- председатель Союза советских писателей Узбекистана, с 1950 г. - Председатель Президиума Верховного Совета Узбекской ССР, заместитель Председателя Президиума Верховного Совета СССР. В 1959 г. он избирается первым секретарем ЦК КП Узбекистана.
Как многие советские писатели, Шараф Рашидов активно участвует в международном движении за мир, за укрепление дружбы, взаимопонимания, культурного сотрудничества между народами. Он возглавлял делегацию Советского Союза на Каирской конференции солидарности стран Азии и Африки, в составе других советских делегаций побывал во многих государствах мира, был одним из организаторов Ташкентской конференции писателей азиатского и африканского континентов.
Как писателю, Шарафу Рашидову свойственны тяга к современной теме, глубокое понимание главного, ведущего в окружающей его действительности. Его произведения - это страстный отклик на события большого политического значения, события, пережитые самим писателем.
Первые свои стихи, статьи, очерки Шараф Рашидов посвятил жизни родного края, труженикам-хлопкоробам, славной узбекской молодежи. Во время войны он был солдатом и поэтом. Его фронтовые стихи, составившие потом сборник «Мой гнев», полны ненависти к фашистским захватчикам, восхищения перед подвигами советских людей.
После войны широко развернулась борьба за обильные урожаи хлопка в Узбекистане, за обводнение пустынных земель. Участники этой борьбы, простые люди Советского Узбекистана, стали героями первого крупного произведения Шарафа Рашидова, повести «Победители», вышедшей в свет в 1951 г.
В своих публицистических статьях писатель делится впечатлениями о заграничных поездках, рассказывает, как осуществляются культурные связи между народами, призывает к упрочению этих связей.
Прямой результат пребывания писателя в Индии - поэтичная «Кашмирская песня», в основу которой легла кашмирская народная легенда. Интерес Шарафа Рашидова к культуре Востока нашел выражение и в волнующей лирической киноповести «Книга двух сердец», созданной в содружестве с писателем В. Витковичем по мотивам произведения классика восточной поэзии Бедиля «Комде и Модан».
Все эти годы Шараф Рашидов выступает и как литературный критик.
С 1953 по 1958 г. писатель работает над романом «Сильнее бури», который посвящает XX съезду КПСС.
Это - книга о покорителях целины, двинувшихся в решительное наступление на пустыню. Роман является как бы продолжением «Победителей», в нем те же герои, действие происходит все в том же колхозном кишлаке, Алтынсае. Но колхоз изображен на новом этапе развития, когда еще большее значение приобрела народная инициатива, еще большую мощь - творческая энергия масс, когда жестокий крах терпят руководители, оторвавшиеся от народа, не считающиеся с его интересами.
Примечательная особенность романа «Сильнее бури» - органическое соединение поэзии и публицистики. Со многих страниц произведения слышится взволнованный голос самого автора, дающего недвусмысленную оценку людям, событиям, явлениям. Авторская страстная мысль вторгается порой даже в размышления героев, естественно с ними сливаясь, наполняя их большим политическим содержанием.
Широта охвата явлений действительности, политическая масштабность, страстный партийный публицистический пафос, правдивость в колоритной обрисовке национальных характеров, сатирическая острота -все это выдвигает роман в ряд значительных произведений советской прозы.
Хамид Гулям
Глава первая
УРЮК В ЦВЕТУ
Муратали проснулся, как всегда, на рассвете. Он спал во дворе, на высокой супе*, и первое, что он видел по утрам, были длинные, раскидистые ветви урюкового дерева. Сквозь листву проглядывало темно-голубое небо с последними тускнеющими звездами. Дерево было очень велико, летом его пышная крона покрывала тенью весь двор.
Некоторое время Муратали лежал, любуясь цветущим урюком. Цветы сливались в бело-розовое облако, скрывавшее робкую зелень листьев, только что вылупившихся из почек. Это дерево посадил еще отец Муратали, самый бедный из всех дехкан Катартала. Лишь в конце жизни довелось ему узнать, что такое счастье: он вступил в колхоз и почувствовал себя равным среди равных.
Глядя на склонившиеся над ним ветви урюка, Муратали вспоминал слова, сказанные отцом перед смертью: «Моему урюку - сто лет цвести, сто лет обильно плодоносить. И ты, сын мой, живи сто лет, и пусть твой труд тоже одарит людей щедрыми плодами…»
Каждый день начинался для Муратали одинаково: мягкая рассветная мгла, ветви урюка… Он привык к этому, и если бы, проснувшись, не увидел над собой этих ветвей, жизнь показалась бы ему неуютной, оскудевшей.
Но пора было вставать: день, по обыкновению, предстоял хлопотный. Муратали натянул штаны, сапоги, погремел пестиком рукомойника, пристроенного под урюком. Не надевая халата, старик отправился за водой.
Дом Муратали притулился на склоне одной из гор, у подножья которых, словно в чаше, лежал кишлак. Далеко внизу меж склонами протекала река. Начало свое она брала высоко в горах, по пути прихватывала студеную воду горных ключей, отпивала из озерка, рожденного множеством маленьких родников. По озерным берегам густо разросся тал, прозрачно-бирюзовое озерко казалось зеркалом, оправленным в сплошную зеленую раму; потому и само озерко, и речка, и кишлак назывались «Катартал» [1].
Речка была маловодна, а летом и вовсе пересыхала. Старики, собираясь по вечерам потолковать о том о сем, подышать свежим и чистым, как родниковая влага, воздухом, с сожалением говорили: «Если бы и воды, как воздуха, было у нас вдоволь, мы превратили бы наш Катартал в цветущий сад!» Они завидовали алтынсайцам, разбившим у себя сады, цветники, огороды; им хотелось, чтобы и их кишлак утопал в зелени. Но для этого нужна вода, а воды не хватало. Лишь в немногих дворах одиноко высились плодовые деревья: они и скрашивали пейзаж, и в то же время оттеняли его суровое однообразие. Самым большим, самым красивым было урюковое дерево Муратали, но сколько труда и времени уходило у старика на то, чтобы растить его и холить. Если бы Муратали каждое утро и каждый вечер не спускался к реке, не носил из нее кувшинами чистую, прохладную воду и не поливал это дерево, оно давно высохло бы. Особенно трудно старику приходилось летом, в жаркие, добела раскаленные дни, когда солнце высасывало из озерка и реки всю воду. Рано утром Муратали отправлялся в горы за водой. Он переходил от одного родника к другому, бережно, стараясь не потерять ни капли, нацеживал в кувшины драгоценную влагу и всю ее дарил своему урюку. Старик порой сам томился от жажды, но не было дня, чтобы он не напоил дерево, посаженное еще отцом. Оно было первой строкой в той трудовой песне, что рождалась утром и обрывалась лишь поздно вечером.
В то утро, держа в одной руке глиняный кувшин, а в другой - медный, Муратали осторожно спустился по узкой, извилистой каменной тропинке к горной реке и наполнил кувшины водой. Подниматься обратно было труднее. Рассвет еще лишь брезжил, старик смутно различал на крутой тропе серые, влажные от росы камни. Он шел медленно: с каждым шагом нести кувшины становилось тяжелей. Белая рубаха на старике взмокла от пота. Уже у самого дома Муратали поскользнулся и упал. Глиняный кувшин раскололся, а медный, выскользнув из ладони, со злорадным дребезжанием покатился вниз по камням тропы. Муратали, не без труда поднимаясь, вдруг охнул от жгучей боли: он содрал кожу на локтях, на коленях. Вытерев рукавом лицо, обтерев о штаны мокрые руки, ворча и вздыхая, он поплелся вниз искать кувшин. К счастью, кувшин, застряв в прибрежной гальке, не докатался до реки. Муратали снова наполнил его водой, снова пошел на гору, но уже не по змеистой тропинке, а напрямик, по крутому склону. У него ныло все тело, кувшин оттягивал руку, но досада придавала ему силу, и Муратали упрямо карабкался вверх, хватаясь свободной рукой за редкие кусты, за каменные выступы. Вот наконец и дом! Муратали толкнул ногой калитку и вошел во двор. Налив неполный чайник, он поставил его на огонь, а остальную воду отнес заветному дереву.
Злость его не проходила. Он открыл дверь в комнату дочери; Михри спала сладким сном. Старики сердятся, когда их дочери слишком долго нежатся в постелях, а Муратали в то утро надо было сорвать на ком-нибудь свою досаду. Он понимал, что дочери следовало хорошенько выспаться: она задержалась вчера на комсомольском собрании, вернулась за полночь, - но дурное настроение взяло верх над отцовским сочувствием.
- Эй, вставай! - крикнул Муратали. - Разоспалась! Меньше надо разгуливать по ночам.
Отец по утрам часто бывал не в духе, но Михри не обижалась-каждый день он вставал ни свет ни заря, хлопотал по двору, а потом до позднего вечера работал в поле. Намается за день, а отдыхом так и не насладится: стариковский сон короток. Так можно ли обижаться на него за сердитое ворчанье, которым он иногда облегчал душу?
- Вставай, вставай!-торопил Муратали.- Небось опять разгуливала со своим Керимом! Тебя уже не раз с ним видели. Смотри, дочь, осрамишь ты меня на весь кишлак!
Когда отец ушел, Михри ке спеша оделась, заплела длинные косы, бегущие по спине двумя тугими черными струями, умылась, взяла веник и, не слушая отцовских попреков, принялась подметать двор.
Видя прилежание дочери, Муратали успокоился и с тайным довольством оглядел свои скромные владения. Небольшой двор окружен ду- валом из горных камней разных оттенков и размеров. К дувалу прижался огородик: скоро он зазеленеет всходами лука, помидоров, пряного, пахучего райхона, душистого джанбыла, а также хны и усьмы [2], - услады молодых девушек. Взгляд Муратали задержался на урюковом дереве…
Могучее дерезо - гордость хозяина - покровительственно распростерло свои ветви над цветниками, над супой, покрытой огромным выцветшим ковром, над низеньким, ветхим домом, слепленным из глиняных катышей. И двор и дом постороннему человеку показались бы неказистыми, но для Муратали они дороже всего на свете; и где бы он ни был, - он, как о чем-то родном и желанном, вспоминал о доме, о сандале [3], на котором можно погреть старческие кости, о своем урюковом дереве, самом красивом в кишлаке. И воспоминания эти согревали сердце Муратали.
Покончив с уборкой, отец и дочь позавтракали на супе. Хлопковые поля находились за несколько километров от Катартала. Дорога туда была ровной, удобной, но, чтобы вовремя попасть на свой участок,\Муратали приходилось выходить из дому ранним утром. Правда, он уже привык к большим расстояниям: пшеничные поля, где он работал до освоения новых земель, находились далеко за горой, и добираться до них было еще трудней, чем до нынешнего участка.
Утро разгоралось. Небо над горами окрасилось в нежно-алый цвет. В ущельях и лощинах еще лежал розоватый, чуть подсвеченный лучами восходящего солнца туман, но уже открылись взору вершины дальних гор, и на них сверкали снега, словно золотые узоры на бухарской тюбетейке.
Поднявшись на супу, чтобы убрать посуду, Муратали, словно зачарованный, так и застыл, глядя вдаль, в ту сторону, где раскинулись колхозные земли. Отсюда, с глиняной супы, хорошо видна была дорога, тянувшаяся от Катартала в Алтынсай. Сколько раз проходил он по этой дороге- на работу, с работы… Привычка сделала этот путь незаметным для Муратали; он шагал легко и споро, размышляя о предстоящем дне, о планах и делах бригады. Дорога осторожно пробирается между горами. Вот она миновала Ширин- Булак. Вот наконец вырвалась на простор, пересекла серую ленту шоссе и привольно устремилась к алтынсайским хлопковым полям. Полей этих Муратали отсюда не видит, они расположены чуть правее, за выступом горы. Перед глазами у пего - только степь, вызелененная первой травой, усеянная пестрыми цветами. Чем дальше, тем суше земля; она опалена дыханием Кзыл- Кума, насквозь продута неутомимыми знойными ветрами. Почва здесь твердая, комковатая, покрыта лишь жалкими пыльными вихрами полыни. Это целина. А за ней - красные барханы пустыни, которая уходит куда-то далеко-далеко, за туманный горизонт, и потому кажется бесконечной. Целина… Земля, веками ждущая хозяина. Муратали вдруг вспоминаются слова секретаря райкома партии Джурабаева, с которыми он в прошлом году обратился к колхозному собранию: «Вы сняли богатый урожай с недавно освоенного алтынсайского массива. Попробуйте теперь поднять целину - и она одарит вас еще щедрее. Целинные земли хранят клад, который всех нас - навечно! - сделает зажиточными».
Все это - и хлопковые поля, и целинная степь - тоже владения Муратали. Он еще раз окинул их хозяйским оком, подумал о том, сколько труда придется положить, пока откопают они бесценный клад, и вдруг спохватился, что опаздывает на работу. Михри, поджидая отца, уже стояла за калиткой. Муратали отнес в дом посуду, вскинул на плечо кетмень.и заспешил было к дочери, но не успел сделать и нескольких шагов, как калитка отворилась, и во двор вошел давний приятель Муратали - Гафур. Муратали остановился, ошеломленно уставившись на нежданного гостя. Он давно не видел Гафура и с трудом узнал его…
Одежда гостя являла собой диковинное зрелище. На ногах расхлябанные калоши, густо оплетенные веревками, так что издали они походили на русские лапти. В старые шерстяные носки были заправлены добела выцветшие, заляпанные грязью солдатские брюки. Ватник казался поновей и покрепче брюк. А весь этот маскарад венчала совсем новая, видно только что купленная тюбетейка.
Гафур подождал, пока хозяин вдоволь насмотрится, надивится, оскалил в улыбке желтые зубы и шагнул навстречу старому другу. Друзья обнялись и только после этого поздоровались за руку.
- Ай, хорошо, что вернулся! - радостно воскликнул Муратали. - Давно на воле?
- В.кишлак пришел только вчера, - ответил Гафур и нахмурился. - Думал, хоть дома, в родном кишлаке, отдохну душой и телом. Думал, племянница пожалеет меня, протянет руку помощи. Да не тут-то было! Шел к родным, а встретили, как чужого…
- Подожди, дорогой! Ты же отсидел сколько полагается. Что было, то прошло. Неужели Айкиз до сих пор не забыла о прошлом?
- Какое там! Сама же оклеветала меня, упекла в тюрьму, а теперь и знать не желает. Каменное сердце у нее, каменное!,
Муратали слушал, недоверчиво покачивая головой, а Гафур, приняв это за выражение сочувствия, распалившись, в мрачных красках расписал свою встречу с Айкиз.
Айкиз, и правда, приняла своего родича неласково. Она занималась у себя в сельсовете, когда к ней нежданно-негаданно заявился Гафур. Он был пьян, еле держался на ногах. Уставившись на Айкиз налитыми злобой глазами, Гафур насмешливо прохрипел;
- Ну, здравствуй, племянница! Что же ты не навещала своего несчастного дядюшку, не носила ему передач? А?
Айкиз, не протягивая руки, кивнула на стул;
- Садитесь, пожалуйста, и объясните, что вам от меня надо.
Гафур пошатнулся, оперся руками о стол и, приблизив лицо к лицу Айкиз, дыша в нее горьким перегаром, зашептал с ненавистью;
- Чего мне надо, племянница? Ты разлучила меня с друзьями, с домом, сделала несчастным, опозорила мою голову, а теперь спрашиваешь, чего мне надо? Обида кипит у меня в душе!
Взгляд его помутнел, губы дрожали… Айкиз, стараясь сдержать себя, примирительно предложила:
- Сядьте, успокойтесь. Чтобы излить свою обиду, не было надобности являться сюда пьяным.
Гафур хотел было сесть, но при последних словах Айкиз подскочил, словно на стуле лежали горячие угли.
- А ну, покажи свою власть, племянница! Позови милиционера, вели снова отправить меня в каталажку! Скажи им: твой дядя - преступник, он на радостях выпил лишнее!
Айкиз, не обращая внимания на разбушевавшегося Гафура, писала что-то в своем блокноте, а Гафур, совсем потеряв самообладание, стукнул кулаком по столу и крикнул:
- Эй, племянница, слушай меня! Разве я убрал твой ячмень незрелым? Чем-нибудь провинился перед тобой? Нет, племянница, это ты у меня в долгу! Это ты бросила в родного дядю камень клеветы! Но помни: я не робкого десятка!
Айкиз усмехнулась. Она-то думала, что Гафур после всего, что с ним случилось, образумится.
Ведь он сам признался на суде, что воровал колхозный хлеб. Признался, да, видно, не раскаялся и все это время копил в своем сердце темную, мстительную злобу, которая хлестала сейчас через край, словно мутный ручей после ливня. Подняв голову от блокнота, Айкиз по-премснему спокойно спросила:
- Что же все-таки вам от меня надо?
Спокойствие племянницы обезоружило Гафура.
Он приутих и попросил, чтобы Айкиз подыскала ему какую-нибудь работу, полегче да поспокойнее, ну, хотя бы на мельнице, подальше от людских глаз. Айкиз смогла пообещать ему только одно: после того как его примут в колхоз, ему разрешат наравне со всеми работать в поле. Га- фур настаивал на своем, но Айкиз не отступалась:
- Выбирайте одно из двух: или кетмень, или ступайте на все четыре стороны. Никто вас здесь не держит.
Слово за слово, Гафур опять раскричался, осыпая племянницу упреками. Тогда Айкиз сказала, что она и знать не хочет своего дядю, а Гафур заявил, что у него нет больше племянницы. На том и расстались. Гафур бросился разыскивать председателя колхоза, Кадырова, но тот задержался на ферме. Перебирая в уме, кто бы мог ему посочувствовать, Гафур вспомнил о Муратали и, поднявшись с утра пораньше, отправился в Ка- тартал.
Рассказывая старому другу о встрече с Айкиз, Гафур смочил свое повествование обильной слезой, круто посолил его вымыслом, поперчил проклятиями, и Муратали, как вежливый хозяин, отведал это сдобренное острыми приправами угощение, но не высказал особенного одобрения, утешил гостя по-своему - положил ему на плечо сильную, натруженную руку и ободряюще произнес:
- Не унывай, друг, здоровому человеку - любая работа впрок! На что тебе мельница? Иди лучше ко мне в бригаду. Поставлю тебя звеньевым. Наша бригада славится на весь колхоз, товарищ Джурабаев хвалил нас на районном слете.
Гафур, вздохнув, кисло проговорил:
- Спасибо, дорогой. Как ты скажешь, так я и сделаю. А уж бог тебя отблагодарит…
Михри стояла, прислонившись к калитке, читала вчерашнюю газету и то и дело с нетерпеньем поглядывала на отца и Гафура. Поймав один из таких взглядов, Муратали заторопился, взял Гафура за локоть и виновато сказал:
- Ты уж извини меня, дорогой, некогда мне, на работу опаздываю. Хочешь, пойдем с нами.
Приятели, беседуя, вышли за калитку и зашагали вслед за Михри. Солнце уже припекало; от молодой травы, простившейся с утренней росой, тянуло теплым, нежным ароматом. А далекая степь, чтобы напомнить о себе, выслала навстречу путникам знойный, пылкий ветерок. Гафур, щурясь от пыли, ударившей ему в глаза, усмехнулся:
- Говорят, вы скоро в пустыню жить переедете?
Муратали помрачнел.
- И до тебя дошел такой слух? Это верно, колхозникам из горных кишлаков предлагают переселиться поближе к новым землям. Мы в этом году целину хотим поднять, - объяснил он и, кивнув на Михри, с горечью произнес: - Вон дочь моя уже записалась в переселенцы… А об отце не подумала!
Михри, слышавшая это, подошла к отцу и, чуть смущаясь, с упреком сказала:
- Отец! Я же советовалась с вами…
- Советовалась! Сначала записалась, а потом пришла за советом. Стыдно, дочка! Совсем от рук отбилась…
Михри покраснела, опустила голову и упрямо возразила:
- У нас все комсомольцы подали заявления.
- Вот, вот! - вспылил Муратали. - Куда все, туда и ты. Отца не слушаешь! Старым людям не веришь! Ай, дочка, а если все начнут с крыш бросаться, - ты тоже бросишься?
- Я и о вас думала, отец, - не сдавалась Михри. - Ведь до новых земель далеко.
- Ничего! Ноги у меня крепкие, не жалуюсь.
- Но ведь Айкиз…
- Помолчи, дочка. За то, что Айкиз подумала о целине, спасибо ей. Хорошее дело затеяла. Земля нам нужна, земли у нас мало. Но родной кишлак я не покину! Здесь могила моего отца! Здесь дом, который он строил в поте лица своего! Это земля моих предков, и никуда я отсюда не уйду. Слышала? Не уйду. И ты не уйдешь! Хоть всю бумагу испиши на заявления, - все равно мы останемся в Катартале. Пусть переселяются Айкиз, Алимджан, Керим - со всей своей родней, близкой и дальней!
Путники подходили к шоссе. Гора отступила вправо, открылись недавно распаханные, отливавшие коричневым блеском хлопковые поля и кишлак, весь в легкой кисее весенней зелени. Муратали замолк. Эти поля были политы его пбтом; в этом селении жили люди, вместе с которыми он растил хлопок, добывал воду, добывал и растил счастье - себе, Михри, всей своей советской родне. Он любил эту землю и молчанием выражал свое уважение к ней…
Путникам пришлось остановиться: у Гафура развязались веревки на калоше. Он, покряхтывая, принялся поправлять их, а выпрямившись, повернулся к Михри и сказал вкрадчиво, назидательно:
- Ты, девушка, не перечь отцу. Грех противиться воле старших! Вы, молодые, все торопитесь, мчитесь сломя голову куда глаза глядят! Ты не спеши, обдумай все хорошенько, прислушайся к мудрым речам отца. Куда ты тянешь его? В голую степь? Да там только сорокам приволье. -
Гафур сердито засопел и хмуро добавил: - Ва-,шей Айкиз лишь бы перед начальством выхваляться. Но дехкане - они не дураки, их в пустыню силком не затащишь. Я сказал - ты увидишь.
- А заявления? Вы же не знаете, сколько уже подано заявлений!
Гафур махнул рукой:
- Заявление что? Пустая бумажка! Народ еще одумается. Кому охота бросать свой очаг7 И мой тебе совет, девушка: возьми свое заявление обратно. Не огорчай отца.
- Да я… Да как же я останусь в стороне от такого дела? - задыхаясь от волнения, сказала Михри.
Но Муратали гневно прикрикнул:
- Молчи, бесстыдница!
Михри, побледнев, плотно сжала губы и так дошла до хлопковых полей, не вымолвив ни слова.
Глава вторая
БОРЬБА ПРОДОЛЖАЕТСЯ
Слова Джурабаева о кладе, который таит в себе целинная степь, запомнились не только старому Муратали. Над ними задумалась и Айкиз. Два года назад алтынсайцы привели к своим полям воду, утолили жажду иссохшей земли, и земля отдарила их богатым урожаем. Но рядом с напоенными влагой полями лежали другие; там гулял только колючий ветер да горькой сиротой чахла под солнцем сизая полынь. Айкиз верила: эту не тронутую плугом землю тоже можно покрыть ковром хлопчатника. При малых затратах колхозники смогут получить большие доходы. Взвесив все возможности, имевшиеся у колхозов ее сельсовета, Айкиз пришла к выводу, что поднимать целину нужно уже этой весной. Как раз в это время по зову партии по всей стране началось наступление на целинные земли.
В конце зимы Айкиз стала подолгу пропадать в степи. Она изъездила ее вдоль и поперек. Каждый раз, останавливаясь у полезащитной лесной полосы, зеленевшей на рубеже степи и пустыни, с неприязнью смотрела она на гладкие, подернутые крупной рябью барханы; на рыжих медлительных орлов, старожилов пустыни; на пятна соли, белой коростой выступавшей на теле Кзыл- Кума.
Когда-нибудь пустыня будет побеждена, но начинать надо было с целинной степи. Наизусть заучив каждую морщинку в степи, Айкиз повела туда отца и инженера Смирнова. Поддержка старого Умурзак-ата, у которого был большой жизненный опыт, и знающего русского инженера укрепила намерение Айкиз; Она посоветовалась с Джурабаевым, и тот поручил ей, агроному, инженеру Смирнову и Погодину, механизатору, незадолго перед тем назначенному директором МТС, разработать и представить на бюро райкома конкретный план освоения целины и переселения колхозников из горных кишлаков на новые земли. В помощь этим энтузиастам, по просьбе Джурабаева, была выделена группа ин- женеров-проектировщиков.
Для Айкиз наступили горячие дни.
Мало того что Айкиз помогала Смирнову, Погодину и приезжим инженерам, делясь с ними своими замыслами, она еще спешила поговорить с каждым колхозником и, как кропотливая пчела - мед, собирала их наказы и пожелания…
Когда план был составлен, Айкиз, Погодин и Смирнов подготовили докладную записку. Ее обсудили сначала на бюро колхозной парторганизации, потом - на правлении колхоза.
Бюро и правление одобрили план. Лишь Кадыров сидел молча, мрачно нахохлившись, исподлобья, с затаенной неприязнью поглядывая на Айкиз, увлеченно говорившую о выгодах, которые сулит колхозу освоение целины. Кадыров не выступил ни за, ни против, ограничившись брошенной с места насмешливой репликой:
- Мышь и без того еле пролезает в нору, так еще решила прицепить к хвосту решето!
Айкиз удивилась этим словам. Она хотела понять, что творится в душе у Кадырова, - и не могла…
В позапрошлом году, когда колхоз осваивал Алтынсайский массив, Кадыров тоже не скупился на насмешки, на мрачные пророчества; он не верил, что колхозники найдут воду, вырастят хлопок на растрескавшейся от зноя земле. Однако пророчества его не сбылись: алтынсайцы добились своего, а Кадыров за то, что вставлял им палки в колеса, получил нагоняй. И если бы не вмешался председатель райисполкома Султанов, горячо вступившийся за Кадырова, тому пришлось бы расстаться с председательским постом. В тот раз все обошлось благополучно, Кадыров снова обрел спокойствие и уверенность в себе. Колхоз рос, набирал силу; а ведь это он, Кадыров, был хозяином колхоза; и когда заходила речь о колхозных достижениях, Кадыров самодовольно заявлял: «Мы прорыли канал!.. Мы нашли воду!..»
Кадыров пожинал урожай, взращенный другими, но срвесть его была спокойна; нельзя же отделять себя от колхоза! В конце концов он сам уверился, будто все, что сделали когда-то колхозники, они сделали при его энергичном, непосредственном участии, и окончательно успокоился. Теперь он крепко сидел в седле, крепче, чем прежде, и считались с ним больше; из председателя маломощного колхоза он вырос, согреваемый лучами чужой славы, в руководителя крупного хлопкового хозяйства. Перемены в его положении сказались даже на его внешности: в ремне, перетягивавшем черную шерстяную гимнастерку, пришлось проколоть новую дырочку; лицо округлилось; подбородок утроился; глаза превратились в узкие щелочки, и на них все, Напористей наползали упругие подушки багровы, щек. Изменилась и манера Кадырова говорить с Людьми, выступать на собраниях: он произносил слова с такой ленивой, высокомерной важностью, будто давал их в долг. Впрочем, много он в долг не давал, он считал, что его скупые реплики весят больше, чем иные длинные речи.
Кадыров преуспевал.
А люди говорили о нем по-разному. Людские толки - что степь: тут и колючка тебе попадется, и горькая полынь, и яркий, радующий глаз цветок, и мягкая трава, раболепно стелющаяся под ветром… Так и в Алтынсае. Одни поговаривали, что председатель зазнался, забыл о своих недавних промахах, но Кадыров возражал на это: «Да, я ошибался, верно, ошибался! Но я признал свои ошибки. С тех пор выпало много снега, и он замел все следы».
Нашлись и подхалимы, восхвалявшие опыт и бескорыстие председателя. С ними Кадыров не спорил, только улыбался благосклонно…
Айкиз не по душе было самодовольство Кадырова. Но в то же время она и радовалась: ведь то, что Кадыров кичился успехами колхоза, означало признание им правоты Айкиз. Он сам, своими глазами, увидел, как мечты, по его словам «несбыточные», стали ' реальными свершениями, убедился, что народ, если захочет, способен горы своротить; он примирился со своим недавним поражением, - а это, право же, хорошо! И пусть он, как павлин, распускает хвост веером, пусть украшает себя золотистыми перьями чужой славы. Ей, Айкиз, слава не нужна. С нее довольно того, что мечта ее стала явью, и теперь даже такие, как Кадыров, уверились в силе народа.
Так думала Айкиз, и поэтому реплика, брошенная Кадыровым на правлении колхоза, озадачила ее. Она полагала, что если с Кадыровым еще предстоит схватиться, то совсем по иному поводу.
…Однажды, - еще прошлой осенью, когда к концу подходила уборка хлопка, - Айкиз на своем резвом Байчибаре возвращалась из района. Путь ее лежал мимо хлопковых полей. Листья хлопчатника уже повяли, на кустах темнели лишь нерас- крывшиеся коробочки хлопка - курак. По полю двигалась неуклюжая, но расторопная куракоубо- рочная машина; на участках, очищенных от гуза- паи [4], сосредоточенно гудели тракторы; тут и там мелькали цветастые платья колхозниц, собиравших опавший хлопок. Мужчин в пиле почти не было. С ними Айкиз встретилась, когда подъехала к шоссе, на котором сушился хлопок. Шоссе под хлопком, как белая лента, тянулось далеко-далеко, на километры, и машины осторожно пробирались рядом с шоссе, ухабистой дорогой. Шоферы с уважением поглядывали на плотные слои «белого, золота», словно одеялом, покрывшие серый асфальт. Здесь, на шоссе, хлопотало несколько колхозников; они ворошили хлопок деревянными лопатами, то.так, то этак раскладывая его под прощально-ласковыми солнечными лучами. «Тяжелая работа1»-усмехнулась Айкиз и пустила коня вскачь.
При въезде в кишлак стояла длинная, как сарай, колхозная чайхана. К выбеленной стене были прислонены велосипеды; их тонкие спицы пронзительно посверкивали на солнце. Деревянная, застланная красным ковром супа, примостившаяся на берегу арыка, пустовала, а из чайханы сочился уютный парок и доносился гул голосов. Айкиз насторожилась… До обеденного перерыва было еще далек«). Она остановила коня у входа в чайхану, спрыгнула на землю и, подойдя ближе, прислушалась. Чаепитие, видно, было в самом разгаре. Слышался смех, веселые, крепкие шутки. И в общем беспорядочном шуме выделялся густой, полный достоинства, бас Кадырова:
- Бабы правят нами1 Бабы начали голос поднимать! Девчонка, у которой молоко на губах не обсохло, учит умудренных жизнью дехкан! Тьфу!.. Но дехканин - не Байчибар, чтобы его понукать!
Раздался одобрительный смешок.
- Ничего, - продолжал Кадыров, - опирайтесь на меня! Пока я с вами, ничего не бойтесь. Как захотите - так и будет.
Айкиз прикусила губу, глаза у нее потемнели. Она шагнула в чайхану и, окинув бездельников, сидевших на коврах, хмурым взглядом, насмешливо приветствовала их:
- Бог в помощь…
Шум стих. Кто-то поперхнулся горячим чаем, надрывно закашлялся. Мужчины стали торопливо подниматься со своих мест; они выскальзывали из чайханы, стараясь не глядеть на Айкиз. Но Кадыров даже бровью не повел. Он сидел на ковре, медленно потягивая чай, и поглядывал на Айкиз надменно и (или это ей только показалось?) враждебно.
Затем между ними произошел крупный разговор. Кадыров кричал, что он никому не позволит вмешиваться в свои дела, что в колхозе пока еще он хозяин и волен поступать так, как ему заблагорассудится. Ведь план-то колхоз выполняет? Выполняет. А как в колхозе расставлены силы, это его дело, а не ее. Но, погорячившись, Кадыров вдруг сник и начал оправдываться: уборка почти закончена, в поле делать нечего, вот он и пригласил лучших хлопкоробов посидеть за чаем, потолковать о колхозных делах. Айкиз приметила в чайхане отнюдь не лучших хлопкоробов, однако спорить с Кадыровым не стала: он ведь и так уже пошел на попятную.
Но Айкиз не забыла об этом разговоре. Она хорошо понимала, почему Кадыров потворствует мужчинам. Он стремился окружить себя верными сторонниками, заручиться надежной поддержкой. Председатель и прежде пренебрежительно относился к участию женщин в делах нолхоза… Ха!.. Женщины!.. На что они способны? Следить за домом да готовить шурпу? Уж от них- то, во всяком случае, судьба председателя не зависит. Мужчины - дело другое. На них колхоз держится. В их власти помочь председателю или свалить его. И Кадыров потакал мужчинам-кол- хозникам, подбирал для них работу полегче и повыгодней, охотно прощал им всякие грешки. Не всех удалось подцепить на эту удочку. Настоящие хлопкоробы досадливо отмахивались от заманчивых предложений председателя: их руки привыкли к кетменю. Но были среди алтынсайцев и такие, которым по нраву пришлась «политика» Кадырова, они рады были свалить «черную» работу на женщин. Льнули к Кадырову и отпетые лодыри, и сладкоголосые подхалимы. Так в погоне за поддержкой, за авторитетом Кадыров приблизил н себе людей темных, лукавых, ленивых.
Айкиз вот эту-то ржавчину и хотела вытравить из кадыровской души. А за судьбу освоения целины Айкиз не беспокоилась: Кадыров непременно ухватится за этот план, сулящий новую славу самолюбивому председателю.
И когда на правлении Айкиз почувствовала скрытое сопротивление Кадырова, она удивилась.
Открыто Кадыров не выступал, но Айкиз предположила, что он решил дать бой на бюро райкома.
Глава третья
СВЕТЛЫЙ РОДНИК
Жарко… Полуденное солнце, забыв, что сейчас еще весна, а не лето, палит вовсю. Айкиз вернулась из района, проскакав на Байчибаре несколько километров. Лицо ее раскраснелось. Спешившись, Айкиз привязала коня, а сама поспешила во двор, к арыку, освежиться после долгой, знойной дороги. Во дворе было прохладней… Легкий горный ветерок шевелил молодую листву тополей и тала, колыхал цветы, разнося по всему двору густой, дурманящий запах. Близ арыка, среди цветов, в тени тополя, стояла широкая деревянная кровать. Освежившись студеной водой из арыка, Айкиз присела на кровать и задумалась… Хорошо, когда устанешь и разомлеешь от жары, сидеть вот так, не двигаясь, наслаждаясь покоем и прохладой, смотреть на воду, по которой крохотными белыми челнами плывут лепестки яблонь, и не спеша думать, вспоминать…
Глядя в арык, она думала о муже своем, Алим- джане, а горный ветерок и журчащая арычная струя словно подпевали ее мыслям, прозрачным и чистым, как вода в арыке, на дне которого ясно виднелись разноцветные камешки.
Алимджан был сейчас далеко. Два года назад он, по примеру жены, поступил на заочное отделение института и недавней уехал на весеннюю сессию. Он часто писал Ай1киз, и каждая строчка его писем дышала заботой и любовью; но письма не могли заменить самого Алимджана. Айкиз припомнились долгие вечерние беседы здесь, дома, частые встречи с мужем на собраниях, в правлении, в поле. Он делил с Айкиз ее радость, спешил ей на помощь, когда было горько и трудно. Вместе, рука об руку, боролись они за обновленный Алтынсай, и любовь, наполнившая их жизнь новым счастьем, придавала им сил, веры и Отваги; ведь любовь подобна светлому роднику, бьющему из глубин земли: он превращает пустыню в сад, наливает соками цветы и деревья, он творит весну.
Как хотелось Айкиз, чтобы муж был сегодня рядом! Ей так не хватало сейчас Алимджана, его поддержки и совета!
Вот позавчера она пришла домой усталая, огорченная стычкой с дядей. Айкиз не сдалась ни на мольбы, ни на угрозы рассерженного проси* теля; она чувствовала себя правой; но от этой встречи остался какой-то неприятный осадок. Может быть, потому, что ей не с кем было поговорить об этом, не у кого спросить, права ли она. Как полегчало бы у нее на душе, если бы дома ее встретил доброй улыбкой Алимджан, выслушал бы взволнованный рассказ и, мягко обняв ее плечи, сказал: «Ты и не могла поступить иначе…»
Айкиз вздохнула. Вода в арыке лепетала и лепетала о чем-то своем, листья тополей доверчиво перешептывались друг с другом и с ветром. У всех были свои тайны… Айкиз тоже думала сейчас о самом сокровенном, мысли ее текли в лад прозрачной струе арыка и, казалось, спешили вместе с ней далеко-далеко, - к любимому, к Алимджану.
От сладких, грустных мыслей пробудил ее скрип калитки.
- Эй, есть кто дома? Письма нужны кому- нибудь?..
Айкиз легко спрыгнула с кровати и побежала навстречу юному почтальону, тощему, как голая ветка тутовника. Одной рукой он катил велосипед, призывно треща звонком, в другой - держал письмо. Айкиз выхватила у него конверт, пробежала глазами обратный адрес и только после этого спохватилась и поздоровалась с юношей. Тот усмехнулся снисходительно: он еще не вышел из школьного возраста и потому ставил себя выше людских страстей. Повернув велосипед, он величественно удалился.
Айкиз, прижимая к груди письмо, поспешила в дом. В разлуке даже скромная вееючка от любимого - большой праздник. Глаза Айкиз сияли, щеки разгорелись, как угли на ветру. Взбежав на террасу, она подсела к небольшому столу и, с трудом уняв волнение, разорвала конверт.
Алимджан, казалось, догадался обо всем, что волновало любимую, яи спешил согреть ее сердце своей любовью, свййй заботой. Пытливые расспросы - о делах, (Здоровье Айкиз и Умурзак- ата - сменялись в письме Алимджана восторженным рассказом о лекциях, о профессорах, о това- рищах-студентах. Алимджан благодарил Айкиз за то, что она поддержала его в решении учиться: писал, что ему сейчас и трудно и радостно: жаловался, что тоскует без Айкиз. При расставании они договорились рассказывать друг другу в письмах о всех своих делах, и в конце письма Алимджан просил Айкиз сообщить ему, как можно подробней, о новом в жизни Алтынсая, о судьбе ее «целинного» плана, об обсуждении этого плана на бюро райкома.
В конверте оказалась и фотография Алимджана. Айкиз долго рассматривала ее. Алимджан за эти месяцы нисколько не изменился, даже, кажется, помолодел. Видно, занятия не отбили у него ни сна, ни аппетита. Лукаво щурясь, Айкиз покачала головой и погрозила карточке пальцем: «Ай, ай, дорогой муженек, уж не лодырничаешь ли ты в городе, уж не проводишь ли дни в легкомысленных забавах?» Но тут же и рассмеялась: настолько невероятным показалось ей это предположение.
Нет, Алимджан не изменит ни ей, ни своей цели!.. И надо поскорей ответить ему, обрадовать вестью о том, что план освоения целинной степи принят. Айкиз села за ответное письмо Алим- джану. Некоторое время она сидела, подперев еще не остывшую щеку твердым маленьким кулачком, припоминала со всеми подробностями, как прошло заседание бюро: ведь в письме к мужу ничего нельзя упустить! Но вот перо быстро и уверенно забегало по бумаге.
Глава четвертая
ПИСЬМО
ПИСЬМО
«Бюро собралось в кабинете Джурабаева. Кабинет недавно побелили, убрали из него все лишнее, он стал просторней, светлее. На стенах портреты. В углу, на этажерке с книгами, огромный куст хлопчатника. Посредине кабинета, впритык друг к другу, стоят два стола: вместе они напоминают молоток с длинной ручкой. Один из сто- лое, - тот, что подлиннее, - покрыт новеньким ярко-алым сукном, это придает кабинету какую-то праздничную торжественность.
Праздничность обстановки была под стать нашему настроению. А с улицы, к тому же, веяло весной… В окна стучали ветки яблонь; из того окна, что выходит на улицу, видна была залитая солнцем площадь с выстроившимися в ряд «легковушками».
В кабинете, кроме членов бюро, собрались председатели алтынсайских колхозов, директор и агроном МТС, инженеры-проектировщики, работники водхоза.
О плане освоения целины докладывал Смирнов. После первых же его слов в руках у собравшихся зашелестели блокноты; выступление Смирнова всех заинтересовало.
Ты знаешь его манеру выступать: он говорит так, будто спорит с кем-то. Так и теперь: протерев белоснежным платком очки, инженер принял воинственный вид и ринулся в наступление.
- Товарищи! Почему мы пришли к вам с этим планом именно сегодня? Почему не думали о целине раньше, несколько лет назад? Да в том- то и дело, что думали, но думы наши, как зимнее солнце: светили, а не грели. Район наш, - и вы это прекрасно знаете, - страдал от безводья. И только недавно мы с боем отвоевали у горных рен воду для наших полей. Но если раньше земля пропадала без воды, то теперь вода пропадает без земли! В жизни всегда так: одно цепляется за другое; мечты - свершаются, а свершения - рождают новую мечту. И нет остановок на нашем пути в будущее.
Взгляд Смирнова стал вдруг колюч, словно среди собравшихся обнаружился противник нашего плана.
- Но, может быть, нам следует отложить это дело? Не торопиться с освоением целины? Ведь этот год не последний; в запасе у нас, как сказал поэт, вечность. Что ж, можно, конечно, и подождать, время терпит. К тому же, из всех человеческих занятий ожидание - самое бесхлопотное. Но сколько мы будем ждать? И почему мы должны ждать? Если в запасе у нас вечность, решение того или иного вопроса можно вечно откладывать. Нет, товарищи, то, что можно решить сейчас, надо решать сейчас. Возможности у нас есть. Мы все обдумали, взвесили, подсчитали и пришли к выводу: да, надо поднимать целину нынешней весной. И уже следующей осенью наши колхозы соберут хлопка больше, чем в прошлом году, и страна наша станет богаче. Имеем ли мы право лишать ее этого богатства?
Поспорив с безмолвствовавшей аудиторией, Смирнов приступил к делу и подробно изложил наш план, разделив его на три «подплана»: сначала надо поднять еще на несколько метров плотину Алтынсайского водохранилища и соорудить круговую дамбу, протяженностью в два километра. Вторым, главным мероприятием будет освоение целинной степи, прилегающей к тем землям, которые мы засевали хлопком в прошлом и позапрошлом годах. А это выдвигает перед нами третью задачу: создать в целинной степи новые поселки и переселить туда колхозников из горных кишлаков: «Ведь там безземелье, не жизнь у них - маята!»
Указка Смирнова, слоЬно челнок, сновала по висевшей на стене, карте. Слушали инженера внимательно. Пристально следили за его указкой.
Джурабаев задумчиво поглаживал свою рано поседевшую голову. Было тихо-тихо. Только яблони шелестели за окном, напоминая нам о весне, горячей поре пахоты и сева. А я еще услышала далекий, волнующий душу гул тракторов… Или мне это показалось?
После того как Смирнов рассказал об объме предстоящих работ, о ресурсах, о предполагаемых затратах, Джурабаев, поднявшись, спросил, есть ли желающие выступить, имеются ли вопросы к докладчику.
И тут над столом выросла грузная туша нашего Кадырова.
Прости меня, Алимджан, за эту «тушу». Если бы я писала тебе до бюро, я не употребила бы этого слова. Ты знаешь, я не люблю Кадырова, но в последнее время у меня не было причин враждовать с ним. Когда-то он сопротивлялся нашим планам, а потом стал гордиться тем, что онн проведены в жизнь. Мы - начали, он продолжил наше дело. Колхоз теперь получает хорошие урожаи, и мне казалось: когда мы вступим в битву за еще большие урожаи, Кадыров поддержит нас. Ведь он понял, какие выгоды колхозу, да и ему, сулит освоение новых земель.
Но Кадыров… Впрочем, послушай лучше самого Кадырова. Я же добавлю только, что меня насторожил уже один его вид: лицо и шея у него побагровели, на лбу выступил пот, глаза помутнели от угрюмой злобы: казалось, на него взвалили тяжеленный жернов, и он зол на тех, кто заставил его тащить эту ношу. Так он выглядел… Но важности, однако, не утерял и начал свою речь в нравоучительном покровительственном тоне.
- Заносимся, дорогие товарищи, заносимся!.. Или вы забыли о позапрошлом годе? У некоторых, верно, память короткая. Девичья память. - Это был камешек в мой огород, и Кадыров даже хохотнул, но как-то неуверенно: видно, сомневался, поддержат ли его другие. - Но мы-то помним, каким крепким орешком оказался для нас Алтынсайский массив! Едва разгрызли… Что и говорить, дело мы сделали хорошее. И потрудились на славу. Мы все силы отдали борьбе за хлопок! Мы всю душу вложили в эту борьбу!.. Но если мы каждый день будем резать по барашку, так никакого стада не хватит! Если каждый год совершать подвиги, - можно и выдохнуться. Посудите-ка сами: не успели мы отдохнуть, набраться сил, насладиться плодами своего труда, и уж надо снова закатывать рукава! Может, Умурзако- вой и приятно витать в облаках. Она вам пообещает и звезды с неба достать! Ей опять захотелось пролезть в «новаторы»! Но мы - практики, а не мечтатели. - Оратор вытер платком толстую, багровую шею и, отдышавшись, продолжал: - Я, конечно, не против освоения целины, товарищи. Но целина - это вам не Алтынсайский массив: ее с наскока не одолеешь! Если даже земля там и плодородная, - а многие (В, этом сильно сомневаются, - то все равно, оцирда мы возьмем средства, людей, машины?.. Я уж не говорю о переселении колхозников. Плохо вы знаете людей, товарищ Умурзакова! Не так-то просто сдвинуть дехканина с насиженного места. Да к тому же, нак я понял, для них надо строить новый поселок? А может, мы сегодня уж и коммунизм построим, чтоб не затягивать дело? Как, товарищ Умурзакова?.. Вам мало задач, которые стоят перед нами сегодня, вы хотите призанять их у завтрашнего дня?.. Но завтрашний день торопить не надо, он сам к нам придет! И я так скажу, дорогие: протягивай ножки по одежке. Дай бог текущий план выполнить. А с целиной придется обождать. Жи- вем-то, и правда, не последний день.
В общем, Кадыров затянул старую песню. Он все время 'обращался почему-то только ко мне, да еще на «вы»: но не его наскоки обозлили меня. Мне обидно, что я ошиблась в своих предположениях. Я-то думала, что Кадыров теперь с нами, а он снова встал на дыбы. И я не могу понять, почему… Да, дорогой Алимджан, не понимаю я Кадырова…»
Глава пятая
НА РАЗНЫХ ПОЗИЦИЯХ
Когда слово попросила Айкиз, Кадыров побагровел еще больше: казалось, с его тугих щек, с наголо обритого, гладкого, как бильярдный шар, затылка вот-вот потечет рдяная краска. Он взглянул на председателя райисполкома Султанова, который что-то писал в своем блокноте: потом перевел взгляд на Джурабаева. Секретарь райкома постучал кончикОм самописки по мраморному пресс-папье, призывая к порядку (хотя в кабинете и так было тихо), и поощрительно кивнул Айкиз. Кадыров, словно ожидая удара, по-бычьи нагнул над столом голову…
Айкиз поднялась, перекинула за спину тяжелую черную косу и тихо, спокойно сказала:
- Признаюсь, товарищи, выступление Кадырова меня озадачило. Уж кому-кому, а ему-то, кажется, известно, каких успехов можно достичь, торопя завтрашний день, стараясь приблизить будущее… Если бы мы год назад не действовали смело и решительно, если бы примерялись к старой одежке и ждали, пока яблоки сами упадут нам в рот, то в колхозе «Кзыл Юлдуз» [5] не было бы сейчас хлопка, у колхозников трудодень не прибавил бы в весе, а товарищ Кадыров надолго остался бы председателем колхоза-середнячка. Кадыров заявил тут, что он не мечтатель, а практик. А мы - и практики и мечтатели! И мы сумеем поднять целину, товарищи! Ведь больно смотреть на эти пустынные, заброшенные и пока бесполезные земли! о i
Кадыров поднял на, Айкиз тяжелый, угрюмый взгляд.
- Дешевой славы захотелось, товарищ Умур- закова? На словах-то не только нашу степь - все пустыни разом можно поднять! Да это ведь не плов: бери с блюда и ешь!
- А нетрудного труда не бывает, товарищ Кадыров. Однако, хотя нашим планом не предусмотрены протоптанные дорожки да легкие успехи, он совершенно реален! Вы видели целинную степь, товарищи? Почва там мягкая, жирная: за долгие годы она накопила много питательных веществ. Уважаемый раис [6], правда, не верит этому, но мы сдавали почву на анализ и, получив результаты, даже огорчились: этакое добро столько времени пропадало даром! Степь там ровная, как ковер, ее не надо ни обессоливать, ни планировать, она легко поддается машинной обработке. А это очень важно! Нельзя забывать, товарищи, что силы у нас за последнее время удесятерились: ведь техники становится в сельском хозяйстве все больше. Потому-то партия именно вот теперь и призвала народ к великому подвигу, к освоению целины на Алтае и в Казахстане. Мы в недалеком будущем тоже сможем механизировать все основные работы. Строительство ирригационных сооружений уже сегодня ведется машинами. МТС нам во многом подсобит. Ей ведь по существу и придется заниматься вспашкой целины.
- Вот-вот! - словно уличая в чем-то Айкиз, крикнул Кадыров. - Эмтээсовцам-то это выгодно: знай, накручивай гектары! Погодин хоть всю страну перепашет, жалко ему, что ли!
- В данном случае, - спокойно возразила Айкиз, - интересы МТС совпадают с интересами наших колхозов. К тому же, все знают Погодина как директора, мыслящего широко, по-хозяйски, и всей душой болеющего за общее дело. В общем, машины у нас будут. А рабочие руки… Да ведь это уж от вас зависит, товарищ Кадыров. Я думаю, вы ошибаетесь, когда говорите, что колхоз выдохся. Силы у нас неистощимы, исчерпать их нельзя, их можно только не видеть. Да, да, мы подчас ходим по золоту и не видим его. И жалуемся: мы слабые, мы бедные. А стоит пошире раскрыть глаза, и ты - хозяин несметных богатств! Смелей, товарищ Кадыров, используйте технику, и в колхозе повысится производительность труда. Гоните лодырей из чайханы в поле, - вот народу на поле и прибавится. Решительней выдвигайте женщин, - вот вам и еще пополнение для колхозной армии. А сколько высвободится рабочих рук, когда мы переселим на целину горные кишлаки и у дехкан наших не за тридевять земель, а тут же, под боком, будет плодородная земля! Ведь сейчас многие колхозники копаются на мелких горных участках, почти без пользы расходуя силы. Людей в колхозах много, а хлопка мало, и себестоимость его еще очень высока! Сколько, товарищ Кадыров, гектаров хлопка приходится на каждого трудоспособного члена вашего колхоза?
- Формально - четверть гектара.
- А фактически больше?
- А нам больше не надо, у всех и так работы по горло!
- Значит, хромает у вас организация труда- Вон в Голодной степи на каждого приходится по два, по три гектара, и никто еще не выбился из сил! Зато трудодни у колхозников побогаче наших и неделимый фонд у них неуклонно растет.
- Длинный разговор - лишняя тяжесть для ишака, - упрямо сказал Кадыров. - У них свой план, у меня свой. И не с неба он свалился, мы его у себя на правлении обсудили, продумали… Трудодень у нас тоже не бедный. Колхоз хорошие премии получает.
- За то, что сдает хлопка меньше, чем может? Да велика ли от этого польза - и нам и государству? А трудодень… Он хоть и не тощает, да ведь и не тучнеет! Нет, товарищи, нам необходимо поднимать целину. Это общее наше желание!
- На одном желании далеко не уедешь, - опять не удержался Кадыров.
- Я уже говорила, что освоение целины - дело практически вполне возможное. Но и желание нельзя сбрасывать со счетов] Залог реальности любого плана как раз в желании народа, в его энтузиазме, в дружной воле к победе!
Во время выступления Айкиз Кадырова бросало то в жар, то в холод. Он не спорил с ней, а лишь перебивал ее, и отрывистые реплики выдавали и его раздражение, и его неуверенность. Исподтишка он наблюдал за собравшимися: как-то они ко всему относятся? Впрочем, по-настоящему его интересовало только мнение Султанова и Джурабаева.
Султанов вел себя непонятно: он перестал писать, свободно откинулся на спинку стула и посматривал на всех с чувством превосходства и с какой-то даже сострадательной благожелательностью: мол, пожалуйста, говорите сколько душе угодно, только все это - впустую. Он был спокоен и благодушен, но Кадыров не мог угадать, что таится за этим спокойствием. Остановив повеселевший взгляд на Кадырове, - тот сидел туча тучей, и это, видно, рассмешило Султанова, - председатель райисполкома обнажил в ослепительной улыбке свои белоснежные, влажно поблескивающие зубы; но Кадыров опять не понял, что значила эта улыбка. Джурабаев тоже выглядел спокойным, но это было спокойствие серьезное, сосредоточенное. Кадырову показалось странным, что Джурабаев ни разу не остановил его, хотя, судя по другим заседаниям, он терпеть не мог д когда перебивали выступавшего, и стоило только кому-нибудь подать с места несдержанную реплику, как самописка секретаря райкома начинала отстукивать на графине, пресс-папье или чернильнице сердитую дробь. Добрым ли предзнаменованием была сегодняшняя покладистость Джура- баева? Во всяком случае, надо было ею воспользоваться; и когда Айкиз затронула вопрос о переселении, Кадыров даже встал с места, чтобы возразить ей. Джурабаев кивнул: говори, слушаем… Однако Кадыров от этого только растерялся и, снова опустившись на стул, угрюмо пробурчал;
- Это нто же, по-вашему, будет переселяться, товарищ Умурзакова? Такие, нак Муратали? Что- то не верится…
- Вот-вот! - подхватила Айкиз. - Вы говорите все это потому, что не верите в народ. Вы не видите в людях желания жить лучше, красивей. Мы построим для новоселов новый кишлак. Из глинобитных, старых лачуг, в которых гуляют сквозняки, люди перейдут в крепкие, добротные дома! Переселение поможет развитию не только местной экономики, оно поднимет и культуру. Смирнов прав: в нашей жизни все связано друг с другом; уцепишься за ветку, а клонится все дерево! Мы зовем дехкан к лучшей жизни, - а кто же откажется от хорошего? Недаром у нас накопился целый ворох заявлений от колхозников, желающих переселиться. И мы уверенно смотрим в будущее. А вам, товарищ Кадыров, не мешало бы вспомнить о прошлом. Вы и год назад во всем сомневались. Оглянитесь назад: может, Кадыров тех дней расскажет вам о своих ошибках, поделится с вами своим горьким опытом. Поговорите- ка с ним по душам!..
Кадыров расстегнул воротник гимнастерки. Ну вот, так он и знал! Ему уже колют глаза прошлыми ошибками! Сейчас скажут, что они его ничему не научили, что он не сделал выводов из уроков прошлого… А, будь прокляты все эти беспокойные выдумщики! Не сидится им на месте! Ведь как все хорошо шло… Ну да, полтора года назад он допустил ошибку, но потом покаялся, и теперь ему казалось, что все неприятности позади. Колхоз вышел на одно из первых мест в районе, председатель окружен почетом, - в общем, жить бы да радоваться. Как говорится, от добра добра не ищут. Да и приведут ли к добру рискованные затеи? Один раз получилось, а в другой раз может и сорваться. Колхозники сейчас не бедствуют. Родине колхоз тоже приносит пользу. Так нет же! Этой Айкиз все мало! Выскочка!
Но бюро слушает ее с одобрительным вниманием. Скрипят карандаши… Перед Джурабаевым не видно обычной горки записок: неужели никто не собирается выступать? Им все ясно, умникам! А может, поддержать Умурзакову? Поднимут они целину, и тогда на всю область, на всю республику прогремит слава о Кадырове! Да, если они эту целину поднимут.., А если нет? Хлопот-то и сейчас поверх головы, затылок почесать некогда! А тут новые заботы, новая бтветственность. Не выгорит дело, - спросят с него, с Кадырова: «А ну, товарищ Кадыров, выкладывай-ка ключи от своего стола!» Нет, рисковать нельзя. Пусть Айкиз рискует; она и не думает о том, что может оступиться. Что ж, это Кадырову на руку… Хм… А вдруг они добьются своего? Повезло же им в позапрошлом году… Спасибо Султанову, это он выручил тогда Кадырова. Но теперь-то с ним не станут церемониться, пулей вылетит с председательского кресла, если им повезет! И откуда они берутся, эти новаторы? Вон их сколько развелось, как сорняков на заброшенном поле. Все только и мечтают о том, чтобы выдвинуться. Потому-то и носятся со своими планами. Как это сказал о них когда-то Султанов? «Гигантомания!..» Они знают, что Кадыров не пойдет на сомнительные авантюры, вот и решили обскакать его. Но Кадыров ни с кем не хочет делить власть. Он привык к тому, что колхозники при встрече с ним почтительно прижимают руки к сердцу: «Салям, достойнейший председатель!» Он привык в кругу друзей солидно рассуждать о своем колхозном хозяйстве. Он привык к своему кабинету, к обжитому месту за столом президиума, к своим полям, по которым ходит медленно и уверенно, как полновластный хозяин, советуя, указывая, подгоняя… И он зубами вцепится, а не упустит председательского поста. Мы еще поборемся, товарищ Умурзакова! Еще посмотрим, чья возьмет! Там, «наверху», о затее ретивых «застрельщиков» и ведать не ведают. И неизвестно, как-то ее примут. К тому же, Кадыров не один, за спиной у него такая гора, как председатель райисполкома. Что ж это Султанов-то молчит?.. Ведь если бюро утвердит этот план, ему тоже придется несладко. Надо помешать им, иначе все пропало! В одиночку Кадырову с ними не справиться… Он вон сцепился с Айкиз, и ему же надавали по щекам. Кадыров даже потянулся рукой к щеке: ух, как горит! Он чувствовал, что почва уходит у него из-под ног, и весь его вид говорил о растерянности: ведь как ни скрывай болезнь, а жар ее выдаст!
В это время Кадырову пододвинули адресованную ему записку. Кадыров посмотрел на Султанова; тот незаметно кивнул ему и покровительственно улыбнулся. Оглянувшись по сторонам, Кадыров развернул записку и облегченно вздохнул. В записке было всего несколько слов, выведенных уверенным, размашистым почерком: «Как думаешь, - карьеристы они или недальновидные прожектеры?» Эти несколько слов подействовали на Кадырова так, словно на рану его капнули целительный бальзам.
Председатель райисполкома был не только спасителем Кадырова, но и его другом. Правда, это была неравная дружба: с одной стороны - снисходительное похлопывание по плечу, с другой - посильные старания угодить; но зато держалась она на са»|ом прочном фундаменте - на общности интересов. Султанову нужен был Кадыров, Кадырову - Султанов, и оба служили друг другу надежной опорой. Султанов, выручив незадачливого председателя колхоза, нашел преданного сторонника «в народных массах». Кадыров, благодарный Султанову, видел в нем верного покровителя из «начальства». Он искренне восхищался ораторским талантом Султанова, умением в самых трудных обстоятельствах сохранять добродушие и достоинство, его усмешливым, полным уважения к себе тоном. В разговоре с людьми Кадыров невольно употреблял излюбленные жесты, словечки Султанова, а в последнее время все чаще и чаще ссылался на его имя: «Товарищ Султанов сказал то-то», «Товарищ Султанов дал такое-то указание».
Он понимал Султанова с полуслова и сейчас, получив его записку, расправил плечи, поудобней уселся на стуле, поднял голову. Айкиз говорила что-то о средствах на строительство поселка, о помощи государства новоселам, о задачах строительных бригад. Но Кадыров уже не слушал ее. Хозяин района не она, а Султанов, и решающее слово будет за ним. Он знает, что делать; у него - авторитет, опыт, он поставит эту выскочку на место!
Кадыров спрятал записку в нагрудный карман. От нее словно исходила начальственная теплота, она согревала ему сердце… Он мало что понял из речи председателя райисполкома, выступившего вслед за Айкиз; он прислушивался с упоением лишь к бархатному рокотанию его баритона, к насмешливой или гневной интонации восклицаний, обращенных к предыдущим ораторам, и думал блаженно: «Есть все-таки руководители, на которых можно положиться, которые способны дать по рукам, - как это он написал? - ну да, недальновидным прожектерам!»
А Султанов между тем, картинно взмахивая рукой, улыбаясь то добродушно, то иронически, с удовольствием отчеканивал звучные фразы. Он любил произносить речи.
- Красно, красно говорила товарищ Умурзакова! Но очень уж благополучно у нее все получается. Сплошная идиллия: пришли, увидели, победили! А мы, коммунисты, привыкли смотреть правде в глаза. Розовые очки нам не к лицу! Конечно, как говорится в народе, правда глаза колет. Но я все-таки предпочитаю правду, а не легкомысленные прожекты!.. Как председатель райисполкома, я хорошо знаю положение вещей. Умурзакова нарисовала тут умилительную картину: ворох заявлений о переселении; новый поселок; колхозники, перегоняя друг друга, спешат с гор в пустынную степь! А на деле-то все не так! Мало кому захочется жить в пустыне.
Учтите силу привычки, товарищи! Мы не можем сбросить со счетов такой укоренившийся в душах дехкан «предрассудок», - Султанов усмехнулся, - как привязанность к родному клочку земли. Дехканин - не перелетная птица: нынче здесь, завтра там! Он корнями ушел в землю, которую обживали еще его деды! Ему дорог родной дом, как бы плох он ни был. Плохонькое - да свое! И ведь взамен-то ему предлагают не лучшее! Новые, благоустроенные поселки - это, конечно, красиво. Но где мы собираемся их строить? В голой, открытой всем ветрам степи… - Он потянулся было расстегнуть воротник своего кителя, но тут же отдернул руку. Хотя Султанов никогда не был на фронте, но еще с войны начал носить одежду строго военного покроя и любил щегольнуть «военной» подтянутостью и аккуратностью: на людях, даже в сильную жару, китель его всегда был наглухо застегнут. Откинув со лба короткую прядку иссидя-черных волос, он, все больше увлекаясь, продолжал: - Почему никто не сказал, что целина граничит с Кзыл-Кумом? А Кзыл-Кум - это суховеи, которые жарким своим телом навалятся на беззащитный хлопок! Это - песчаные смерчи, способные все разметать на сво^м пути! Я знавал, товарищи, работников одного треста, которые запланировали артезианский колодец в таком месте, где и людей-то не было. Вода выходила из земли, чтобы тут же снова уйти в землю. Не рискуем ли и мы уподобиться таким работникам? Хлопок-то мы посеем, а убирать его будут суховеи да песчаные бури! Переливание из пустого в порожнее - вот как это называется, товарищи! Народ облек меня высокой властью, и пусть простят меня авторы столь заманчивого, но рискованного плана, если я, защищая интересы народа, задел их самолюбие, если мои слова поранили их, как острие кинжала. Они затеяли вредное и опасное дело, и мой долг - сказать об этом! Их подход к делу - не творческий, а догматический. Раз, мол, партия призвала осваивать целину - значит, надо осваивать ее повсеместно, вне зависимости от конкретных условий! Но в постановлении пленума ЦК говорится лишь об Алтае и Казахстане. Об Алтынсае там ничего не сказано!
Султанов говорил долго, но его не прерывали: хоть председателя райисполкома считали краснобаем, но речи его, цветастые, как ковер, а порой и острые, словно перец, обычно выслушивались с интересом. Джурабаев в раздумье тер ладонью подбородок… Участники заседания переглядывались с лукавыми усмешками: «Круто забирает председатель!» И Кадыров уже торжествовал победу, но дальнейший ход заседания разочаровал его. Члены бюро, председатели других колхозов, которым тоже предстояло осваивать целинные и залежные земли, в своих выступлениях горячо поддержали этот план. Кадыров недоумевал… Он не понял, что коммунисты района внутренне уже были готовы к такой поддержке. Они решительно встали на сторону Айкиз и Смирнова не только потому, что тем удалось убедить их, но и потому, что сами всей душой желали того же. Возражая Султанову, выступавшие указывали, что в плане учтены и суховеи, и песчаные бури, и напоминали, что красноречивый председатель райисполкома не часто выезжает в степь, и о смерчах, которые не на каждый-то день приходятся, знает лишь понаслышке. Впрочем, выступавших было немного. Все устали, спорить больше не хотелось. Джурабаев, оглядев собравшихся, скомкал лист бумаги, на котором набросал конспект выступления, и ограничился коротким заключительным словом:
- Это хорошо, товарищи, что мы сегодня крепко поспорили! Теперь, я думаю, всем ясно: мы и должны и можем поднять целину. Кадыров ссылается здесь на текущий план: мол, хватит с нас и сегодняшних забот. Есть план - вот и выполняй его. Но планы мы составляем для блага людей, товарищи! И если от того, что мы возьмем на себя’ дополнительные обязательства, людям станет лучше, - надо брать эти обязательства! Хлопок, зажиточность, расцвет культуры - разне ради этого не стоит напрячь силы? Конечно, нам и сейчас живется, в общем, неплохо. Это верно. Но мы хотим завтра жить еще лучше. А послезавтра - еще и еще лучше! И на этом пути к лучшему отдыхать нам некогда: народ не простит нам, если мы два года подряд простоим на одной и той же ступеньке, украдем у дехканина лишний, рубль, новый дом, новый клуб… Я считаю, что товарищи, выдвинувшие план освоения Целины, проявили ценную инициативу, и предлагаю распространить этот план на другие сельсоветы нашего района. Товарищ Султанов пугал нас трудностями. Спасибо, что он еще раз напомнил нам них. Я допускаю, что Умурзакова, в пылу энтузиазма, несколько злоупотребила розовыми красками. Трудности будут, и надо мобилизовать народ на их преодоление; надо звать народ не только к счастью, но и к борьбе. Трудности будут, но нам ли, коммунистам, пасовать перед стихией и стариковской приверженностью к обжитым мазанкам в горах? На фронте ведь никому и в голову не пришло бы закричать: «Впереди - враг, бежим!» Предлагаю, товарищи, приступить к голосованию…
Все это было для Кадырова неожиданно, но теперь уже не смутило его. Он впился вопрошающим взглядом в Султанова. Тот после выступления Джурабаева с веселой покорностью развел руками: «Что ж, приходится смириться». Но при голосовании - воздержался. А когда бюро закончилось и оба вышли на улицу, Султанов хлопнул друга по плечу и ободряюще произнес:
- Не вешай носа, раис! Как говорится, - цыплят по осени считают. - Он с наслаждением вдохнул свежий, пропитанный весной воздух и неожиданно предложил: - А пока пойдем ко мне плов кушать. Пойдем, пойдем! Жизнь коротка, не будем терять драгоценное время.
Айкиз вышла из райкома последней. На улице уже хозяйничал вечер. Над поселком простерлось темно-голубое, необозримое, как степь, небо, запорошенное яркими искорками звезд. Айкиз медленно спустилась по каменным ступенькам на тротуар, и едва она ступила в дрожащий, радужный круг от фонаря, как ее шумной стайкой окружили девушки, подруги из Алтынсая. Со всех сторон на Айкиз посыпались вопросы и восклицания:
- Ой, Айкиз, а мы тебя ждем, ждем…
- Понимаешь, мы кончили работу, уговорили шофера и - сюда1
- Весь колхоз гудит как улей; только и разговоров, что о целине.
- Айкиз, Айкиз, ну как там с планом?
- Айкиз, а как мы назовем новый поселок?
- Слушай, Айкиз! Давай разобьем вокруг поселка большу-у-щий сад. А то погулять будет негде; ведь голая степь кругом!
Айкиз с головой захлестнул этот водоворот. Невольно поддаваясь общему возбуждению, она выкрикнула задорно и звонко:
- План принят, девушки! Теперь - за работу!
- А как Кадыров, Айкиз?
Айкиз со смехом махнула рукой:
- А ну его!..
- Айкиз, поедем с нами! - снова затормошили ее девушки. - Байчибара мы в машину посадим. Пускай покатается!
- Нет, девушки, у меня на утро остались кое- какие дела. Заночую здесь.
К Айкиз подошла давняя ее подруга Михри. Она тихонько взяла Айкиз за локоть и, словно ища у нее утешения, прижалась плечом к ее плечу. Айкиз с удивлением взглянула на ее опечаленное лицо:
- А ты что такая грустная? Эй, Михри, выше голову! Скоро ты станешь хозяйкой в большом новом доме. Ждать уже недолго, Михри]
Михри с невеселой улыбкой покачала головой:
- Отец не.хочет переселяться, Айкиз.
И Айкиз показалось вдруг, что мохнатая звездочка, повисшая в конце улицы, над горизонтом, насмешливо подмигнула ей.
Глава шестая
КУЙ ЖЕЛЕЗО, ПОКА ГОРЯЧО
Дописав письмо, Айкиз развела под котлом огонь, чтобы приготовить к приходу отца суп- шурпу 1, и вернулась к столу. Но не успела она вложить письмо в конверт, как во дворе показались Умурзак-ата, директор МТС Погодин и Смирнов, назначенный на бюро райкома начальником строительства.
1 Шурпа - мясной суп с овощами.
Принимай гостей, Айкиз! - еще от калитки прогудел Погодин.
Айкиз быстро спрятала оба письма, и свое и Алимджана, в карман белой жакетки-безрукавки и, поджидая пришедших, встала со стула. Первым на айван не спеша поднялся Умурзак-ата, потом - легко, как юноша, сухощавый Смирнов, а за ним, гулко бухая сапогами, - Погодин. Поздоровавшись с ними, Айкиз пригласила всех во двор, к водоему, возле которого высилась застеленная ковром просторная деревянная супа.
- Вот, не утерпели. Пришли посоветоваться, - сказал Погодин. - Если варишь шурпу, советуясь с другими, она никогда не прокиснет. Так, кажется, у вас говорят?
- Ты, Иван Борисыч, все наши пословицы знаешь! - улыбнулась Айкиз.
- Ну, все не все, а немножко знаю…
Смирнов с невинным видом, ни к кому не обращаясь и устремив взгляд в пространство, медленно произнес:
- Есть в Алтынсае одна девушка… Красивая, бойкая, веселая! И к тому же - болыыа-ая любительница пословиц. Не помню только, как ее зовут…
- Уж не Лолой ли? - с лукавой усмешкой подсказала Айкиз.
- Верно, верно! Лолой! И пословицы-то я от нее слышал точь-в-точь такие, как от Ивана Бори- сыча!
Погодин густо покраснел, буркнул что-то себе под нос и свирепо посмотрел на Смирнова. Тот весело рассмеялся:
- Да ты не смущайся, директор! Мы люди свои. Где она сейчас, в городе?
- В городе. Учится, - смягчаясь, сказал Погодин, и губы его тронула добрая, мечтательная улыбка. - Скоро вернется в Халим-бобо искусным садоводом!
- А пишет?
- Пишет… Но редко.
- Понимаю, - серьезно кивнул Смирнов, - всего раз в день! И, значит, остается спросить только об одном: когда же приходить на свадьбу?
Айкиз взрлянула на Погодина с ласковым удивлением. Она привыкла к другому Погодину, к шумному, крутому, горячему. Ей странно было видеть его притихшим, застенчивым. А Погодину и приятно и тягостно было говорить о Лоле… Перед ним вдруг возникло ее лицо: румяные, словно розы, щеки; брови - два черных полумесяца; длинные-длинные ресницы; большие смеющиеся глаза, которые, казалось, спрашивали: «Что же ты не говоришь мне о своей любви, не зовешь в свой дом?» Да, он до сих пор так толком и не поговорил с Лолой. Что мог он ответить Смирнову? Совсем смутившись, Погодин поспешил перевести разговор на другое:
- Кстати, Айкиз, ты написала Алимджану о вчерашнем бюро?
- Написала, написала, - заулыбалась Айкиз, незаметно коснувшись рукой кармана, где лежало письмо.- И телеграмму отправила.
- То-то! Я уж сам хотел ему телеграфировать, да подумал: не стоит забегать вперед, твоей подписи Алимджан обрадуется больше, чем моей.
Пока они разговаривали, перебрасывались шутками, Умурзак-ата успел раскопать яму возле водоема, где еще с прошлой осени были зарыты овощи, выбрал несколько крупных редек, нарвал на огороде молодого лука - нежно-зеленого, тонкого, как хвоя, принес из дома соленые огурцы, помидоры и одну из дынь, которые хранились у него в плетушках из расплющенных камышовых стеблей, подвешенных к потолку. Когда он вернулся к супе, там уже говорили о предстоящем массовом выходе в степь.
- Вот что, Айкиз, - сказал Смирнов, и темная горошинка-родинка проворно задвигалась на его подбородке. - Как молвится в пословице, которые так любит наш дорогой директор: куй железо, пока горячо! Не пора ли нам приниматься за дело?
- Твоя правда, сынок, - поддержал его Умурзак-ата, нарезая редьку в большую фаянсовую миску - косу. - Со всем, кроме смерти, следует торопиться. Отложишь дело - оно остынет, как шурпа на холоде, покроется плесенью. Помедлишь - и работа, рассчитанная на десять дней, затянется на сто, а с той, что рассчитана на сто, - не управишься и за целый год. Твоя правда, сынок: коль в райкоме одобрили ваш план, надо спешить.
Айкиз, чтобы тоже не терять времени даром, разогрела самовар, заварила в пузатом чайнике кок-чай, расстелила на супе скатерть, поставила вазочки с конфетами, поджаренным горохом и изюмом, узорчатые зеленые пиалы, разломала на небольшие ломти пшеничную лепешку и, сходив за шурпой, разлила ее по тарелкам.
- Так как же, Айниз, - накладывая себе редьку, спросил Смирнов, - может, начнем раньше, чем думали?
- А вы говорили об этом с Джурабаевым? Ведь у нас есть график, утвержденный райкомом…
- Сегодня Джурабаев заезжал ко мне на водохранилище. Разузнавал, готовы ли мы к наступлению на степь. А потом положил мне на плечо- руку и спросил: «Ну как, начальник, не пугает тебя объем предстоящих работ?» Я ответил коротко, по-солдатски: «Пусть целина страшится нашей решимости!» И тогда Джурабаев посоветовал собраться всем троим и подумать над тем, не сможем ли мы уже на днях приступить к подготовительным работам. Давайте же не откладывать, товарищи! - закончил Смирнов с таким сердитым пылом, будто кто возражал ему.
Айкиз отодвинула тарелку с недоеденной шурпой и тихо сказала:
- Вы знаете, меня уговаривать не нужно.
Чем скорей, тем лучше. Вон и отец говорит, что надо торопиться. Колхозники, я думаю, тоже нас поддержат. Вот только Кадыров…
- От Кадырова пока ничего не’требуется. Мы толкуем сейчас лишь о подготовке к массовому выходу, а основная ее тяжесть ляжет на нас. Я уточню проект нового водохранилища. Иван Бо- рисыч выведет на передовую свою технику. А вы, Айкиз, займетесь поселками. Договорились? Как ты на это смотришь, Иван Борисыч?
- Я что же… Я всегда - за! - пробасил Погодин. - Раньше начнем - лучше приготовимся. А подготовиться надо хорошенько. Поднять целину - не волос из теста вынуть.
Все рассмеялись, а Погодин махнул рукой:
- Да ну вас! С вами и говорить нельзя.
Смирнов отправил в рот желтоватую, вкусом похожую на мед, дольку дыни и даже зажмурился от удовольствия.
- Ох и вкусна!
- Скоро свежие будут, - сказал Умурзак- ата и показал на огород. - Вон их сколько.
Айкиз посмотрела на гряды с дынями, нежившимися под лучами полуденного солнца, и предложила:
- Надо,бы посадить дыни и на новых землях. Пусть колхознику, работающему на целине, будет чем освежиться в жаркий день.
- Опоздала, Айкиз! - торжествующе хохотнул Погодин. - Я уже присмотрел место под бахчу.
Беседа продолжалась долго. Солнце с неохотой начало свой ниспадающий путь к горизонту. Зной отяжелел, обрел давящую плотность, словно с неба лились не солнечные невесомые лучи, а расплавленный металл. Но здесь, на супе, жара чувствовалась меньше, от затененного водоема, над которым густым шатром нависли ветви тала, тянуло прохладой, да и сама супа стояла в тени - со всех сторон ее окружали пышнокронные деревья, и движение дня сказывалось лишь в том, что тень одного дерева сменялась тенью другого.
Друзья допивали уже третий чайник. Погодин в десятый раз доставал платок, чтобы вытереть со лба испарину, когда Смирнов наконец поднялся и, поблагодарив хозяев, сказал:
- Ну, кажется, все ясно. Вам, Айкиз, надо бы завтра собрать председателей колхозов, договориться с ними обо всем, доложить, как мы предполагаем организовать работы, связанные с массовым выходом. И - за дело.
Глава седьмая
ПЕРЕД НАСТУПЛЕНИЕМ
Бывают праздники, наполненные заботами, хлопотами, творческим вдохновением.
Алтынсайцы, как большого праздника, ждали дня, когда они выйдут поднимать целину. В домах - точили кетмени, лопаты, шили рабочую одежду, чинили обувь. Комсомольцы писали лозунги, хлопотали над специальным выпуском стенгазеты.
Больше всех доставалось, конечно, Смирнову, Айкиз и Погодину. Они все должны были предугадать, взвесить, обдумать, правильно распределить ресурсы и силы; предусмотреть все мелочи, чтобы никакая неожиданность не застигла врасплох.
Смирнов основательно потрудился над проектом реконструкции водохранилища. Его непрестанно грызло беспокойство: точны ли расчеты, все ли предусмотрено? Днем Смирнов пропадал на участках, где предстояло возвести круговую дамбу и соорудить водораспределители. Осматривал трассу будущего канала, по которому с легким, радующим слух звоном устремится к целинным землям живительная вода. Совещался с прорабами, знаниями и опытом товарищей по работе проверяя свой опыт и знания. А вечерами в одной из комнат дома, где помещалась контора управления, вновь и вновь склонялся над чертежами.
В один из таких вечеров Смирнов, вконец одуревший от табачного дыма, густой пеленой стлавшегося по комнате, решил пройти на плотину. Высокий, худощавый, в расстегнутой косоворотке, он стоял у перил, засунув руни в карманы просторных брюк, и свежий ветерок с гор, вобравший в себя прохладу вечера, ледников и рек, ерошнл его белесые, без солинки седины, волосы, овевал холодком открытую шею. Ночь была светлая, лунная; диск луны отражался в темной ряби водохранилища. Казалось, кто-то уронил в воду слиток серебра, и он переливчато светится на дне… Легкие волны поплескивали о берег, обшивая его кружевцем пены. Оглядев водный простор, Смирнов восхищенно прошептал:
- Море!.. Настоящее море!
Он перевел взгляд на правый, нижний берег, по которому протянется круговая дамба. Скоро берег станет неузнаваемым: там вырастут жилища строителей - взрывников, бетонщиков, плотников, арматурщиков; тонкий крин птиц, мечущихся над водой, заглушат задорные песни комсомольцев, а песням будет вторить грозное, сосредоточенное скрейсетание экскаваторов, бульдозеров, скреперов.
Налюбовавшись водохранилищем, Иван Никитич перешел на другой край плотины. Далеко внизу клокотала, гремела, словно грозила кому-то, вырвавшаяся на волю река. Сквозь этот шум со стороны хлопковых полей пробивалось ровное, спокойное гуденье. Смирнов пригляделся и различил далекие-далекие движущиеся огоньки; это, засветив фары, неутомимыми светлячками ползали по земле погодинские тракторы. «И в темноте работают! - с доброй улыбкой подумал Смирнов. - Спешат отсеяться. Ну-ну, Иван Борисович! Жми на все педали! Скоро массовый выход». Взбодренный, радостный, Смирнов, вздохнув полной грудью, зашагал в контору.
А Погодин действительно жал на все педали. мотоцикл его как бешеный носился от МТС - на целину, от целины - н МТС, МТС торопилась закончить весенний сев, чтобы перебросить на целину больше техники. Трактористы ремонтировали машины, запасались горючим, переоборудовали передвижные мастерские. На целине, окруженный массивами непаханых земель, принадлежавших нескольким колхозам, сооружался полевой стаи длз тракторных бригад. Вид участка, отведенного под полевой стан, менялся изо дня в день, словно беспокойный, взыскательный художник стирал одни штрихи и краски и тут же наносил другие, располагая их строже и гармоничней.
Стан сооружался силами самой МТС. Когда эмтээсовцы впервые пришли сюда, они увидели сухую, серую, покрытую пыльной травой землю. Траву спалили, землю разровняли. Среди степи расстелилась тусклым озерком широкая площадка. Прошел еще день, площадку заполнили штабеля досок, шифера, балок. Штабеля быстро уменьшались, зато рос не по дням, а по часам сборный домик с просторной верандой, где должны были разместиться штаб тракторной армии, медпункт, красный уголок. По краям площадки легли темные прерывистые линии: сюда уже начали подвозить цистерны, бочки с горючим.
Большую часть дня Погодин проводил здесь, на стане. Его рокочущий бас слышался то в одном, то в другом конце площадки, - то это было ровное, добродушное рокотание, то оно переходило в раскаты грома. Еще работая в МТС бригадным механиком, Погодин перед выездом тракторов в поле привык проверять наждую мелочь. Он даже переиначил на свой лад русскую поговорку: «Семь раз проверь, -тогда и выезжай!» Эта привычка во всем убеждаться самому, все прощупывать своими руками сохранилась у него до сих пор. Бригадир строительной бригады МТС, возглавлявший работы на стане, был человеком медлительным, неповоротливым. Погодин не раз говорил про него: «Выгоню я этого увальня. Или перевоспитаю к чертовой матери. Попрыгает он у меня». Каждый день директор требовал от него подробный отчет: что сделано, что предстоит делать через час, через сутки. Потом тяжеловатой походкой обходил постройки, склады, что-то ворча себе под нос; расспрашивал трактористов, довольны ли они тем, как идет работа, какие у них есть предложения.
Накануне массового выхода у Погодина произошла крупная стычка с бригадиром. Он приехал на стан в полдень; одни из строителей обедали в столовой под шиферным навесом, другие - завалились вздремнуть на траве, рядом с площадкой. Они лежали, надвинув на лица кепки и тюбетейки, а солнце плескало в них сухим жаром…
Погодин насупился, велел позвать бригадира, а когда тот подошел, хмуро спросил:
- Почему не начали строить навес, под которым люди могли бы отдохнуть? Я вчера дал вам указание.
- Иван Борисыч… Да ведь сперва об этом навесе и речи не было!
- Сперва! Сперва! Сперва я и сам не додумал. А ты все время на этом пекле, мог бы, кажется, догадаться: людям тут жить и работать, значит 'Надо сделать так, чтобы они отдохнуть могли. Поработал, - пойди в тень, полежи, вздремни. А мы? Первым делом - отгрохали дом для начальства. Начальства еще нет, а канцелярия уже готова! Садись составляй сводки!.. А строители жарятся под солнцем!.. И трактористов, судя по твоим 'темпам, ожидает то же самое. Сегодня же устрой навес и поставь нары.
Он еще раз оглядел площадку и ткнул пальцем в дальний ее угол:
- А там сколоти ларек. Потребуем, чтоб сюда направили кого-нибудь из кооператива.
- Да ведь вы…
- Знаю, не говорил еще о ларьке. Да у те- бя-то есть голова на плечах?
Бригадир вытер со лба пот и попытался улыбнуться:
- Если уж вы со своей головой только сейчас спохватились…
- А ты не заискивай! И не ищи грязь под ногтями! Я не аллах, чтоб за всех думать. Я еще недавно простым трактористом был. Ну, почему вы думаете, что начальство должно за все болеть, а вам положено только слушать да исполнять? Заруби себе: мудрая голова - это десять голов! Если бы каждый из строителей заметил хотя бы по одному упущению, да доложил мне об этом, а я, подбавив свои соображения, поделился бы ими со всем народом, - мы бы давно уже отстроились!
Бригадир стоял, тоскливо переминаясь с ноги на ногу, и Погодин махнул рукой:
- Чтоб завтра все было, как я сказал. Поглядел бы ты на Умурзакову, - как она заботится о людях!
Попрощавшись с бригадиром, он направился в столовую.
Погодин не случайно упомянул об Айкиз. За последнее время ему часто приходилось встречаться с ней, и директор исподволь приглядывался к ее работе.
Айкиз в эти дни тоже не знала покоя. Дел хватало и в сельсовете, а кроме того, ей приходилось наблюдать за проектированием новых поселков, за подготовкой строительных площадок.
Джурабаев после бюро предупредил ее: «Вопрос с переселением - сложный, щекотливый. Действуйте осмотрительно». Айкиз казалось: для того чтобы дехкане переселились в новые дома, нужно одно - сделать так, чтобы им захотелось переселиться, чтобы на вновь построенные поселки с завистью смотрели дехкане из лучших, самых благоустроенных кишлаков.
Начало строительных работ приурочивалось ко дню массового выхода. Накануне этога ы дня Айкиз поехала на участок, где должны были строить дома для дехкан из колхоза «Кэыл Юлдуз».
Байчибар весело трусил по краю шоссе, чуть кося глазами, когда мимо проезжали грузовики, потом свернул на дорогу в степь. Собственно, дороги еще не было, просто - бежали вдаль две неглубокие колеи и земля между ними была чуть ровней и утоптанней, чем вокруг. Айкиз еще от шоссе увидела палатку, раскинутую в степи проектировщиками, а неподалеку - фигурки людей, двигавшиеся по площадке с деловитой, продуманной целеустремленностью. Здесь не было беспорядочной суетни. Каждый шаг строителей диктовался, видимо, какой-то необходимостью, но со стороны, издали, трудно было уразуметь смысл этих передвижений, - это напоминало. Айкиз немое кино.
Айкиз придержала коня. Ей захотелось, призвав на помощь воображение, представить, как будет выглядеть будущий поселок, - аккуратный, беленький, опушенный кудрявой зеленью садов, по вечерам - залитый электрическим светом. Но воображение не повиновалось ей: вместо веселых садов и. чистеньних домиков Айкиз увидела жалкие хибарки, в которых еще ютились жители горных кишлаков, бедные дворики с одинокими деревьями, растрескавшиеся крыши из глины, испещренной прожилками соломы, земляные полы, застеленные сеном и пыльными коврами…
У Айкиз сжалось сердце. «Как медленно мы строим! - подумала она с тоской. - Мало заботимся о людях!» Она в сердцах хлестнула Байчи- бара,. и тот стрелой понесся к белевшей вдали палатке.
Айкиз намеревалась поговорить с проектировщиками, приглашенными из сельхозпроекта, поторопить их. На участке ее ждала неожиданная встреча. Она застала здесь не только проектировщиков, но и Муратали, и бригадира колхозных строителей Уста Хазраткула.
Муратали бригадирствовал на землях недавно освоенного Алтынсайского массива. В этот день он с колхозниками своей бригады копал арык и расчищал тянувшийся вдоль поля небольшой канал, занесенный песком. Отсюда видна была целинная степь. В минуты передышки старик, опершись ладонями о рукоятку кетменя, мечтательно смотрел в степную даль… В будущем году его бригада начнет растить хлопок на новых участках: хлопка станет больше, у Муратали прибавится и зерна и денег. Он уже прикидывал в уме, что бы такое приобрести на эти деньги. Пожалуй, пора купить для дочери кое-какую мебель… Ей вон и платья некуда вешать,.а ведь она невеста: вещей ей требуется все больше и больше. Жаль только, тесновато у них в доме;.. Надо бы сладить новый, попросторней, побольше. Да где там! И денег не хватит, и развернуться негде, двор у него тоже с овчинку…
Степь уже пробуждалась от долгого сна., там хлопотали люди. Вдалеке, рядом с легким домиком, вытянулись аккуратные столбы. На столбы легли голубоватые шиферные крыши. Муратали знал: это строятся трактористы. А что за палатка белеет чуть левее, чуть поближе к Муратали? Старик давно приметил: люди, живущие в ней, промеряют землю, перетаскивают с места на место диковинные приборы на трех ногах, длинных, как у журавлей. А сегодня возле палатки появился Уста Хазраткул, схожий с высоким кряжистым дубом. Муратали был беспокойным стариком. Снедаемый тревожным любопытством, в полдень, едва бригада закончила расчистку канала, он зашагал к таинственной палатке.
Уста Хазраткулу сегодня тоже нечего было делать у проектировщиков. Но это так только казалось, что нечего… Бригада его готовилась приступить к строительству нового поселка. Кому же как не бригадиру следовало проверить, все ли сделано проектировщиками. К тому же, Уста Хазраткулу хотелось на месте подумать, как лучше обделать одно дело…
Так вот и встретились три алтынсайца, пришедшие разными дорогами к одной и той же палатке.
Спрыгнув с Байчибара, Айкиз направилась к Муратали. Старик стоял поодаль от палатки, мрачный, нахохленный. Но Айкиз так обрадовалась.его появлению на строительной площадке, что не заметила ни его насупленных бровей, ни плотно сжатых тонких губ.
- Добрый день, Муратали-амаки! [7] - весело поздоровалась Айкиз. - Пришли проверить, хорошее ли место выбрали мы вам для жилья?
Старик посмотрел на нее сердито, молча повернулся и медленной походкой пошел через степь к своему участку. Айкиз проводила его чуть растерянным, огорченным взглядом, а обернувшись, увидела рядом с собой Уста Хазраткула. Он глядел на нее сверху вниз, и его густые, длинные, опущенные книзу усы насмешливо шевелились.
- Дурит старик! - сказал он, отвечая на безмолвный вопрос Айкиз. - Я-то тоже поначалу думал, что он пришел посмотреть, где ему жить придется. Подошел к нему по-хорошему… А он на меня - волком! И что эти старики так цепляются за свои лачуги? Будто их канатами прикрутили… Я вот жду не дождусь, как бы перебраться из Ката ртала в новый поселок!..
Айкиз задумчиво покачала головой.
- Не так-то все просто, Уста-амаки. Порой люди с каким-нибудь ненужным тряпьем и то не могут расстаться! - Неожиданно на ее губах мелькнула улыбка: - Ну, а вы зачем здесь? Тоже сейчас убежите?
- Нет, мне надо еще побродить да подумать. Мне ведь тут тоже жить… Скажи-ка, председатель, ведь надо бы поскорее построить эти дома?
- Поскорее-то хорошо было бы, Уста-амаки!
- А как ты считаешь, цемент да кирпич с неба свалятся? Или придется за них немножко повоевать?
- Это уж как положено] - рассмеялась Айкиз.
- То-то и оно. Я вчера Султанова повстречал: он вместе с заведующим нашей фермой Рузы- палваном ехал охотиться на джейранов… У него уж давно лежат заявки на стройматериалы: обещал поспособствовать, да что-то все тянет… Вылез он из машины поразмяться, я - к нему: «Есть, мол, за вами один должок». - «Как же, говорит, помню, помню! Зайдите, говорит, завтра утром, мы все обсудим».
Уста Хазраткул снял свою выбеленную солнцем соломенную шляпу и, отдуваясь, обтер широченным платком шею и лоб.
- Сегодня я побывал в районе. А у Султанова - совещание. Как к нему ни придешь, всегда у него совещание! Я подождал, подождал, а потом подумал: что я буду всем в ножки кланяться или с ножом к горлу приставать? Не лучше ли поставить здесь, в степи, печь для обжига? Глина - неподалеку, под рукой. Понаделаем кирпичей, добудем в горах побольше камня, и - добро пожаловать в новый кишлак, герои-дехкане! Справляйте новоселье, сейте хлопок! Как, председатель?..
Глаза у Айкиз повеселели. Щурясь от солнца, она огляделась вокруг, словно поселок уже выстроен и оставалось только любоваться им, и одобрительно воскликнула:
- Хорошо, Уста-амаки! Отлично, бригадир! И, пожалуйста, разрешаю вам приставать с ножом к горлу: говорите, что я могу для вас сделать?
Бригадир покрутил пышный ус и, вздохнув, нерешительно сказал:
- Люди нужны, товарищ Умурзакова. Надо укреплять бригаду. Кадыров-то малость пощипал нас: лучших работников перевел в полеводческие бригады.
- Это еще зачем?
- Да ведь так оно надежней: две пары рук лучше, чем одна. Еще б ему не выполнять план по хлопку! А мне люди ну вот как нужны!..
- Ладно. Мы потребуем у Кадырова, чтобы он дал вам людей.
Уста Хазраткул махнул рукой.
- Э, я уже говорил с ним!
- Ничего. Поговорим еще. Хлопок хлопком, а обижать строителей - не дело. Они тоже на хлопок работают, и мы заставим председателя взглянуть подальше собственного носа. Где сейчас Кадыров?
Уста Хазраткул, приложив широкую ладонь гс полям шляпы, посмотрел в сторону хлопковых полей и со скрытой усмешкой сказал:
- Вон он командует!
- А ну, пошли к нему!
Близ недавно освоенных' участков степь закруглялась невысоким холмом. С этого холма Кадыров и наблюдал за работой колхозников. Он стоял в позе полководца, погруженного в глубокое раздумье: левой рукой уперся в бок, большой палец правой заложил» за ремень, перетягивающий гимнастерку; лоб его был в жирных складках, нижняя 1 губа оттопыривалась с едва заметной брезгливостью. Услышав шаги, Кадыров, не поворачивая головы, чуть скосил глаза, принял еще более сосредоточенный, важный вид, и, лишь когда подошедшие окликнули его, обернулся, и, недовольно поморщившись, словно досадуя на то, что его оторвали от серьезного дела, насмешливо протянул:
- A -а, товарищ Умурзакова! Дорогой бригадир! С чем пожаловали?
- В бригаде Уста Хазраткула не хватает людей, товарищ Кадыров. Надо ему помочь.
Кадыров, кинув на бригадира мрачный взгляд, пренебрежительно обронил:
- Нажаловался! - а потом, снова повернувшись к Айкиз,. вздохнул с показным смирением. - Вот ведь как, товарищ Умурзакова: нет, чтоб потолковать со своим председателем, кончить все миром да ладом, - все к вам бегут! Скоро со мной совсем перестанут считаться. А как это называется? Подрыв авторитета!..
- Вот вы и попробуйте поднять его, свой авторитет,- сказала Айкиз. - Помогите строителям. Не сегодня-завтра мы примемся за строительство поселка.
- Так ведь план-то еще не утвержден, дорогой председатель сельсовета!
- Но вы же были на бюро райкома и 'слышали…
- Есть организации и повыше райкома! - оборвал ее Кадыров. - Будь вы поопытней, вы бы обождали, а не лезли на рожон.
- Время дорого. И то, что мы можем сделать сейчас и сами, без чьей-либо помощи, - мы сделаем, сделаем во "что бы то ни стало! У нас есть для этого внутрирайонные ресурсы и средства. - Айкиз передохнула и уже тише добавила: - Да неужели вы хоть сколько-нибудь сомневаетесь, что в области и республике поддержат нас?
Кадыров пожал плечами.
- Я чужим мыслям не хозяин. Может, и поддержат… Поживем - увидим. Вы думаете, что правда на вашей стороне. А там, наверху, могут рассудить'и иначе…
- У народа и партии - одна правда, Кадыров.
- Вы - еще не народ, товарищ Умурзакова…
- Голос народа вы тоже слышали! Колхозное собрание постановило: поднять целину'и построить поселок.
- Вот и выполняйте это постановление! Ищите скрытые резервы, подбирайте золото, которое валяется у вас под ногами! Я вам не помеха.
- Вы дадите людей в бригаду Уста Хазраткула или нет? - тихо, со.сдержанной угрозой» спросила Айкиз.
Кадырову начала надоедать эта перепалка. Сейчас, зная, что ему обеспечена поддержка Султанова, он чувствовал спокойствие и уверенность. Нет, он не станет ломогать Умурзаковой: пусть, если ей так хочется, сломает себе шею; его дело - сторона. Она роет яму ему, Кадырову? Что ж, сама в нее и свалится. И тогда, слава богу, жизнь опять войдет в свою колею, и ему нечего будет опасаться.
Смерив Айкиз тяжелым взглядом, покосившись на бригадира, неодобрительно хмурившего косматые брови («И этого окрутила, проныра!»), Кадыров решительно и сухо отрезал:
- Нет у меня людей. И на колхозном собрании об этом разговора не было. Скоро всех придется кинуть на хлопок. На носу - полив, культивация. Самая горячая пора. И можете сколько душе угодно твердить о неиспользованных резервах, - их не растянешь, как резину! Резина - и та рвется…
- А вы распределите силы по справедливости. Чтобы не было тан: один работает за двоих, а остальные - вполовину. Почему вы забрали людей у Уста Хазраткула?
- Это уж мое дело, как распоряжаться колхозниками. Партия нам говорит: сейте хлопок…
- Но партия не говорит: довольствуйтесь малым!
- Громкие слова, товарищ. Умурзакова! Если мы в этом году провалимся с хлорком, ни меня, ни вас не погладят по головке. Новые земли еще когда-то дадут урожай, нам надо отчитываться сейчас, сегодня, этой же осенью! Мешать вам я не хочу. Поступайте нак знаете. Но меня оставьте в покое.
И Кадыров, небрежно кивнув Айкиз и Уста Хазраткулу, спустился с холма и с солидной неторопливостью зашагал к работающим неподалеку колхозникам.
Уста Хазраткул почесал в затылке и сказал, осуждающе и удивленно:
- Какая муха его укусила? Вот ведь человек: то все тихо-спокойно, то вдруг брыкнет тебя, как норовистый конь!
Айкиз задумалась и, словно вспоминая что-то, медленно произнесла:
- Знала я людей, которые в мирные дни держались молодцами, а когда началась война, сдали. - Она взглянула на видневшийся вдали частый гребешок молодых карагачей, дубов, акаций и все так же задумчиво продолжала: - Видите,
Уста-амаки, лесную полосу? Деревья - одно, к одному, стройные, крепкие. Кажется, все хоровди. Но есть среди них и хилые; похожи они на своих братьев только в безветрие. Подует ветер - и сломает их или вырвет с корнем! И все поймут: неглубокие у них были корни. Так и с людьми, Уста-амаки: иные хороши до первого сильного ветра.
Глава восьмая
В СЕЛЬСОВЕТ ПРИШЛА ДЕВУШКА…
Айкиз попрощалась с Уста Хазраткулом, пообещала, что сама похлопочет о стройматериалах. Вскочив на Байчибара, она заторопилась в Алтын- сай: во второй половине дня у нее был прием посетителей. Никогда, ни при каких обстоятельствах, она не отменяла и не переносила часы приема, - это было ее твердым правилом. Если даже стоял изнурительный зной или бесновался колючий ветер, разгоняя всех по домам, - Айкиз неизменно шла в сельсовет, чтобы ни одному человеку, которому могли вдруг понадобиться ее совет и поддержка, не пришлось томиться перед запертой дверью или возвращаться ни с чем.
Сегодня посетителей было мало. Проходя через комнату секретаря в свой кабинет, Айкиз приветливо поздоровалась со всеми, отметив взглядом высокую незнакомую девушку в яркой, нарядной тюбетейке, из-под которой длинной черной бахромой свисало множество старательно заплетенных косичек. Кабинет Айкиз был до краев залит солнечным светом. Она задернула занавески, поправила перед маленьким зеркальцем растрепавшиеся болосы и села за свой стол.
Первой появилась в кабинете девушка в яркой тюбетейке. Она и сама была яркой, нарядной. Ее одежда - белая шелковая жакетка и атласное, цветастое, с зеленым отливом Платье - струила мягкий, праздничный блеск. Брови были густо насурмлены. Глаза под длинными, изогнутыми ресницами казались глубокими, как горные озера.
Девушка с бойким любопытством огляделась и неодобрительно поморщилась: кабинет Айкиз был обставлен простенько и скромно. Единственным его украшением служила распластанная на боковой стене, между окнами, большая карта сельсоветских земель, которую по просьбе Айкиз вычертил и раскрасил цветными карандашами инженер Смирнов. Айкиз приглашающим жестом показала на стул, стоявший возле стола. Стуча каблучками щегольских туфель, посетительница прошла от дверей к столу и, аккуратно расправив платье, села. Только теперь Айкиз смогла рассмотреть ее лицо. Нежная, смуглая ножа… Пухлые губы… А в глазах вовсе не было глубины, это тень от ресниц делала их темными и глубокими; вблизи же видно было, как пересыпались на их
Дйе Золотые песчинки лукавства и смеха. Девушка была красива, и это была не холодная, а живая Й^ЙЬота’, но ей не хватало одухотворенности, и А’Йкиз почему-то представила посетительницу с дутаром в руках, в шумном кругу поклонников, и улыбнулась: очень шли к этой девушке и дутар и веселая песня.
А девушка поставила на стол локоть, оперлась щекой о тонкую согнутую кисть и с кокетливой доверительностью сказала:
- Вас Айкиз зовут, товарищ Умурзакова?.. А меня - Назакатхон. Назакатхон Алиева.
- Постойте-ка, - прервала ее Айкиз, - вы - дочь Аликула Алиева?
Девушка кивнула.
- Я немного знаю вашего отца, - сказала Айкиз. - Вы ведь у нас недавно?
- Я родилась здесь, в Алтынсае, - вздохнула Назакатхон и неожиданно спросила: - Можно, я расскажу вам о себе?
- Говорите, я слушаю… -.
- Так вот… - Назакатхон положила руки на колени и подняла глаза, словно собираясь отвечать заученный урок. - Мы уехали отсюда, когда я была совсем маленькой. Где только мы не побывали! Но дольше всего жили в Голодной степи. Там как раз осваивали новые земли. Отец работал бригадиром. Вы не думайте, я тоже работала! Выла табельщицей, потом - секретарем… Отец говорит: теперь все девушки должны работать, а то, говорит, и замуж за нужного человека не выйдешь… - Посетительница запнулась, улыбнулась растерянно и уже с меньшей уверенностью продолжала: - Ну, жили мы, работали, - я ведь не какая-нибудь бездельница, - а сердце тосковало по родным местам. Однажды отец пришел домой огорченный, озабоченный и сказал: «Как думаешь, доченька, не вернуться ли нам в родные края? Там среди родни и друзей нам полегче будет, поспокойней…» А я ответила: «Как снажете, отец, так и будет». И вот мы здесь, в Алтынсае. Отец уже вступил в колхоз, работает. Надо и мне куда-нибудь пристраиваться. Вы ведь поможете мне? Да? Отец сказал: «Айкиз - тоже женщина, она тебя поймет, позаботится о тебе».
Посетительница держалась скромно, даже с какой-то подчеркнутой скромностью, говорила задумчиво, перемежая свой рассказ грустными вздохами. Айкиз казалось: все это притворство, она принуждает себя быть сдержанной и серьезной, а в жизни она совсем не такая. Праздничный, веселый наряд, кокетливые жесты, беззаботно-лукавый взгляд, который она старательно прятала за черными лучами ресниц, и алые губы, жадные до радостей жизни, - все это не вязалось с ее серьезной, доверительной, раздумчивой речью. Подумав, Айкиз сказала:
- Хорошо, я помогу вам. Вы говорили, что участвовали когда-то в освоении новых земель?
Девушка подняла на Айкиз испуганный взгляд и^ словно ожидая подвоха, нерешительно произ- йесйа:
- Да… Мы… мы осваивали…
- Вот и чудесно. Мы как раз тоже надумали поднимать целину. В этом году вам придется поработать на уже освоенных землях, а в будущем в мы направим вас в одну из «целинных» бригад. Думаю, это будет полезно и для вас и для нас. В ваши годы…
Но тут случилось неожиданное: Назакатхон заплакала, и на этот раз трудно было усомниться в ее искренности. Не отнимая от глаз батистового платочка, она бормотала сквозь слезы:
- Я же училась в школе… Все говорят, что я хорошо пишу и умею вести протоколы… А вы меня - в поле… Потому, что я здесь чужая… Я ведь знаю, в колхозном правлении сейчас нет секретаря… Только я слышала - Михри опять на него метит!
У Айкиз была привычка: когда ей надо было поразмыслить над чьей-нибудь просьбой, она принималась ходить по комнате, вонзив руки в карманы жакетки, задумчиво опустив голову… Посетителю начинало казаться, что она его не слушает, но Айкиз вдруг круто останавливалась, возвращалась к столу и спокойно, подробно рассказывала собеседнику, чем и как думает ему помочь. Так и сейчас: она поднялась из-за стола, прошла к окну, постояла с минуту, легонько барабаня пальцами по подоконнику, а потом с укором сказала:
- Относительно Михри вы ошибаетесь, она просится работать на новых землях. Вот и вам последовать бы ее примеру! - Подумав, она спросила: - У вас есть дети?
Назакатхон в ответ только всхлипнула. Айкиз не поняла, что должен означать этот горький вздох. Как же поступить с этой девушкой, не привыкшей, видно, к настоящему труду, многого не понимавшей, слабой и беспомощной? И глаза у бедняжки на монром месте… Может быть, жизнь ее омрачена неурядицами или в семье что-нибудь неладно? Айкиз стало жаль, девушку… Правда, Назакатхон мало напоминала страдалицу, в ней угадывался нрав веселый и беззаботный; но ведь внешность обманчива. К тому же, и веселым людям порой живется невесело. Откажешь девушке в ее просьбе - и к прежнему горю прибавится новое… Да и не было у Айкиз веских причин для отказа. Судя по всему, в поле от Назакатхон мало будет пользы… А у Кадырова действительно освободилось место в конторе. Почему же не рекомендовать Назакатхон на это место? Айкиз что-то написала в своем блокноте и, вырвав листок, протянула его Назакатхон:
- Вот записка к Кадырову. Он оформит вас на работу. Смотрите не подведите меня! И утрите слезы, они вам не к лицу!..
Назакатхон осторожно смахнула со щеки последнюю слезинку. Спрятала в карман записку,с веселым облегчением поблагодарила Айкиз и быстро, чуть ли не бегом, вышла из комнаты.
Глава девятая
В СТЕПИ
День массового выхода, который Айкиз ждала с каким-то радостным нетерпением, оказался лишь началом новых забот, новых светлых надежд.
Но теперь Айкиз было легче. Дня через три после того, как над степью разостлался бессонный гул тракторов, из города вернулся Алимджан. Поздним вечером они пошли бродить по кишлаку, который Алимджан не видел уже несколько месяцев. Было темно, в небе серебряной изогнутой проволочкой повис молодой месяц; звезды задумчиво переглядывались друг с другом; далекой кисейной тучкой светился Млечный Путь - «соломенная дорога»… Алимджан и Айкиз, под умиротворяющее журчание арыков, прошли по притихшим улицам кишлака, посидели в саду, ноторый сейчас, ночью, выглядел нелюдимым и сумрачным. Потом Айкиз потянула мужа в степь.
- Ты давно не был в степи, милый… Помнишь, какая она ночью? Она живет, разговаривает…
Они шли молча, знали, что успеют еще наго- пориться, а теперь им хотелось просто побыть вдвоем. Айкиз прижалась горячей щекой к плечу Алимджана и чувствовала себя самой счастливой на свете.
- Как долго мы не виделись, Алимджан, - тихо, с запоздалой тоской, сказала она.
- Мне кажется, несколько лет!.. - так же тихо ответил Алимджан.
- Да, долгие-долгие годы!..
- Целую вечность! Целую вечность, Айкиз!..
Под ноги им легла угомонившаяся пыль дороги, бегущей рядом с шоссе. Возле уха Айкиз мягко прошуршало крыло летучей мыши. Айкиз еще крепче прильнула к Алимджану и шепнула чуть лукаво;
- Что бы я делала без тебя, Алимджан?..
Алимджан. улыбнулся.
- Мне говорили, что ты тут без меня горами ворочала!
- Без тебя? Нет, ты все время был со мной… Без тебя я не выдержала бы.
Выйдя в степь, они остановились и долго стояли, вглядываясь в ночь, слушая ночь.
Степь жила. Они были здесь одни, совсем одни; но это было не то одиночество, которого ищут люди, бегущие от людей. Они были одни, но в живом, обитаемом мире, богатом трудом и дружбой тружеников.
Айкиз любила ночную степь. Ночью жизнь степи была даже ощутимей, чем днем.
Днем степь не казалась такой необозримой. Мглистое знойное марево затуманивало дальнее очертания, степь была залита золотой лавой солнечного света. Песни и шепот, шумы и шорохи - все сливалось в ровный, сплошной гул.
Ночью же этот шумный, яркий, однообразнопестрый поток словно разбивался на отдельные ручейки. И тому, кто хотел послушать ночь, которая многим кажется пустынной и безмолвной, она удивительно красноречиво рассказывала о примечательных и скромных делах людей, обживающих степь.
Айкиз и Алимджан стояли, обнявшись, и жадно внимали рассказу ночи…
Вся степь, от горизонта до горизонта, была усыпана огоньками. Среди этих огоньков - то яркие, то еле заметные, то переливающиеся, то бледные, белые и красноватые… Одни из них двигались, другие чуть колыхались, третьи мерцали в темноте драгоценными камушками…
Далеко, на краю земли, видно скромное созвездие белых точек. Айкиз знала: там бурили артезианскую скважину. Чуть в стороне мигают огни метеорологической станции, которую днем отсюда не разглядишь. А вон пробивается тусклый свет из палатки почвоведов. Трепетным пламенем горят костры на полевых станах. Ближе к горам тоже светятся алые мохнатые звездочки, только поменьше, - это костры у шалашей, поставлей- ных чабанами, а чабаны обычно уходят со стадами далеко.
Что-то завораживающее было и в четких светлых кружочках, перемещавшихся по степи в самых различных направлениях; казалось, это звезды кружатся в медленном хороводе. Айкиз, однако, отрадно было сознавать, что это вовсе не звезды, а фары тракторов, поднимающих целину… Сколько же таких огней в степи!
Тракторы, как и днем, ворчали сосредоточенно, увлеченно, но теперь, ночью, каждый звук слышался сам по себе, самые тихие голоса разносились далеко-далеко… Где-то захлебнулась разудалой песней гармонь. Чей-то протяжный, зовущий крик прорезал ночную тишь. И снова все смолкло; только, не затихая, плыл над степью гул тракторов, который, казалось, стал частью тишины… Но вот издалека долетел нежный, серебристый звон кобуза, где-то запел най, и в неторопливые эти звуки вплелись раздумчивые человеческие голоса: кто-то, оставшись наедине с ночью, делился с ней своей тоской по возлюбленной, по семье, рассказывал о своих помыслах, мечтах, тревогах…
- Слышишь, Алимджан? Чабаны еще не спят…
- Мне иногда кажется, они и не знают, что такое сон. А тебе не хочется спать?
- Нет…
Алимджан показал в сторону, где светились огоньки стана трактористов и слышался стук движка:
- Может, сходим к Погодину? Или к Смирнову - на морской берег?
- Нет, нет… Сегодня я никуда не хочу. А тебе не терпится повидаться с друзьями?
- Мне никого не надо, кроме тебя… Тебе не холодно?
- Нет, милый…
Алимджан все-таки снял пиджак и накинул его ка плечи жены.
- Так-то будет лучше. И пора все-таки домой, завтра рано вставать. Я хочу пораньше пойти в свою бригаду…
- Хорошо здесь, Алимджан, - тихо сказала Айкиз и как-то просительно взглянула на мужа.
В это время от кишлака донесся заливистый, с легкой дремотной хрипотцой, крик петуха. Откуда-то с противоположной стороны готовно отозвался другой петух. И заметалась над степью разноголосая петушиная перекличка.
- Слышишь, Айкиз?
- Да, пора!..
И они медленно возвратились к кишлаку.
На сон им оставалось часа два - не больше, но Айкиз было не до сна. Она лежала, положив руки под голову, и как тогда, в саду, думала о себе, о муже, о своей любви к нему… Щеку ее грело ровное дыхание Алимджана. Айкиз была счастлива, но где-то глубоко-глубоко в сердце ворошилась тревожная, неясная досада… Айкиз сама не понимала, что ее беспокоит: ведь этот день принес ей радость, только радость. И, однако, радость эта была почему-то неполной…
Утром, когда занавески пронизало восходящее солнце, Айкиз тихо, стараясь не разбудить мужа, оделась и прошла во двор. Отец был уже на ногах, он рвал на огороде лук. Оглянувшись на дочь, Умурзак-ата добродушно спросил:
- Как, дочка, небось рада?..
Айкиз улыбнулась смущенно.
- Теперь и вам веселей будет, отец…
- Да, хорошо, что он вернулся. А ты рановато поднялась. Мало спала!
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги