Сильнее только страсть

Глава 8

В последних числах сентября Джиллиана впервые увидела долину Гленкирк, и она произвела на нее незабываемое впечатление. Солнце уже начало заходить, и, на западную часть долины падала тень от огромной скалы, у подножия которой темнела водная гладь озера. Однако на склонах Бен-Ландока, где стоял замок Карлейля, деревья еще купались в солнечном свете, и было заметно, как их листва начинает приобретать яркие краски осени.

Четверо всадников – Карлейль, его воин из долины Обервен, брат Уолдеф и Джиллиана, которую так и не удалось уговорить не садиться в седло, остановились перед спуском в долину и задержали на ней взгляд.

Быстро темнело, но селение Гленкирк и отстоящий от него небольшой замок тоже освещались последними лучами солнца. Джон Карлейль протянул руку в сторону полосы света и сказал:

– Вот наш дом.

Еще около часа ушло на то, чтобы спуститься к селению и проехать через него, отвечая на приветствия всех встречных, а потом – довольно извилистый и крутой подъем на скалу к замку.

В полной темноте три всадника подъехали к воротам замка, четвертый, воин Карлейля, покинул их еще в селении, отправившись к себе в Обервен.

На Джиллиане были простое шерстяное платье и плащ поверх него. Мужские рейтузы и кольчугу она не могла еще надевать из-за раны на бедре. Все ее вещи вместе с остальным имуществом везли вслед на отставшей по дороге повозке.

В доме открылась дверь, показалась полоска света. Во двор выбежала женщина и поспешила к прибывшим.

Карлейль соскочил с коня, сделал несколько шагов ей навстречу. Она кинулась ему на шею.

– Джонни! Наконец-то вернулся!

Джиллиана пыталась спешиться, хотя ей было нелегко: мешала рана, она с трудом сдерживала гримасу боли. Высвободившись из объятий сестры, Карлейль поспешил на помощь жене и успел подхватить ее в последний момент, что Джиллиана приняла чуть ли не с оскорбленным видом. Сестра Карлейля смотрела на них с широкой улыбкой, которая искрилась такой доброжелательностью, что Джиллиана, несмотря на боль, не могла не улыбнуться в ответ.

– Я – Агнес, сестра Джона, – произнесла женщина, приблизившись к Джиллиане. – И теперь ваша сестра тоже. – И прежде чем Карлейль официально представил их друг другу, добавила с некоторым стеснением: – Можете мне не поверить, но я так рада, так рада вашему приезду.

Она робко протянула руки, и Джиллиана ответила ей на объятие и щекой коснулась ее розовой щечки, почти не нагибаясь, потому что сестра Карлейля тоже была высокого роста.

– Меня зовут Джиллиана, – сообщила она своей золовке, после чего та взяла ее за руку и повела в дом со словами:

– Идемте скорее. Я покажу вам ваше новое жилище. Скорее Джиллиана идти не смогла, и Агнес умерила шаг, не проявляя ни замешательства, ни излишнего любопытства.

Карлейль проследил за их уходом, затем повернулся к встретившим его слугам, отдал распоряжение, куда поместить брата Уолдефа, а также велел позаботиться о лошадях. Только после этого он вошел в дом, с которым уже начала знакомиться Джиллиана.

Ей сразу понравились размеры замка, размещение комнат, хотя она увидела только малую их часть. Коридор, по которому они шли от входа, разделял нижний этаж надвое: в одной части находились гостиная, крошечная часовня, кладовая, буфетная, вторая часть представляла собой зал. Кухня была в отдельном помещении на заднем дворе, за ней – дровяной сарай, конюшня и еще одна кладовая. На верхний этаж вела неширокая Лестница, и там, объяснила Агнес, располагались комнаты Джона, ее собственная, а также три гостевые и кабинет, а в задней части дома – помещения для прислуги.

– ...Постойте, – произнесла Джиллиана, когда они поднялись наверх и стояли в одной из комнат. – Кажется, вы сказали, Джон давно не пользуется своими покоями?

– Да, со дня смерти первой жены. Он... – Агнес прервала себя на полуслове, увидев выражение крайнего удивления на лице Джиллианы. – Разве он не говорил вам, что был женат?

Джиллиана ничего не знала о его женитьбе, но ведь она никогда и не спрашивала у него ни о чем, не интересовалась его прежней жизнью. Почему? В чем причина? Все та же гордыня, или неловко было проявлять интерес, любопытство, даже если они у нее появлялись?

– Нет, – ответила она, – он не говорил ничего.

Простодушная, но отнюдь не глупая, Агнес сразу поняла, что в отношениях ее любимого брата и его новой жены далеко не все в порядке. От нее не укрылась напряженность в голосе и во взгляде Джиллианы, когда та говорила о своем муже. И почему она ничего о нем не знает? Так же нельзя. Чья тут вина?

Джиллиана подошла к одному из окон и молча смотрела в непроглядную тьму. Она почувствовала перемену в Агнес, внезапную настороженность, столь не идущую к ее открытости.

Повернувшись от окна, она сказала:

– Я никогда не имела настоящей подруги. Друга... Были слуги, напарники, соперники в состязаниях... Я не знаю, как себя вести с вами, потому что у меня нет умения близко общаться с новыми людьми.

Агнес склонила голову набок, внимательно посмотрела на жену брата.

– Любой человек бывает когда-то новым для другого. Вы боитесь, что вам здесь будет плохо?

– Мне все равно некуда идти, – ответила Джиллиана, понимая, что она говорит не то.

Агнес продолжала изучать ее лицо, но понять ничего не могла – ни по его выражению, ни по тону, каким Джиллиана произнесла последние слова, и решила сообщить ей то, чего Джиллиана еще не знала.

– Ее звали Марта Данбар, – сказала Агнес. – Джон любил ее. Она была очень маленькая, хрупкая, мне едва до плеча. И умерла при родах. Ребёнок тоже умер. Он оказался слишком велик для нее.

– Здесь, в этой комнате? – спросила Джиллиана.

– Да. Женщины из рода Карлейлей рожали здесь.

Джиллиана опустилась на кровать, пуховая перина которой отличалась от соломенного тюфяка необыкновенной мягкостью. Она не привыкла к таким постелям.

Молча она взглянула на свои руки, сложенные на коленях, потом сказала без всякого выражения:

– Я убила двух человек на пути сюда. На нас напали. Произошла битва. Я рождена быть воином. Не женой, не хозяйкой поместья. Мне не нужно было, чтобы мужчина клал меня на постель.

Она говорила ровным, бесцветным голосом, каким говорят об урожае, о погоде. И тут же пожалела, что сказала о двух убитых ею: Агнес, наверное, в ужасе.

И Агнес действительно ужаснулась, слушая, что говорит такое юное и красивое создание, но она с рождения отличалась простым и добрым характером и всегда искренне сочувствовала всем несчастным людям, в особенности бедным, злым, больным. Она свыше получила умение распознавать их нужды и потребности и, если не помогала делом, то хотя бы сочувствовала. Она поняла, что молодая красивая женщина – одна из тех, кому сострадание необходимо, и как можно скорее.

Решив так, Агнес без малейших колебаний села рядом с Джиллианой на постель и взяла ее за руку.

– Вы очень скоро поймете, что вам требуется, – сказала она негромко и после паузы доверительно, словно выдает большой секрет, добавила: – Мой брат очень хороший человек.

– А я не очень.

В тоне Джиллианы звучали нотки иронии. Но возможно, Агнес просто почудилось. Во всяком случае, она не стала спорить с ее утверждением, а сказала совершенно обыденно, по-деловому:

– Я могу вам помочь управлять домом. Научить кое-чему.

– Дом меня мало интересует, – ответила Джиллиана. Агнес открыла рот, чтобы возразить, и туг в комнату вошел брат. Она улыбнулась ему, Джиллиана мельком взглянула на Джона и потупилась.

– Я обновила комнату перед вашим приездом, – сказала Агнес брату.

– Сейчас Джейми принесет сюда некоторые вещи, – проговорил тот. – Ты хорошо потрудилась. Впрочем, другого я от тебя и не ждал.

– Это доставило мне огромное удовольствие, – ответила она.

Их искренний, но полушутливый обмен любезностями сразу понравился Джиллиане.

Топот ног и кряхтенье сопутствовали появлению Джейми с тяжеленным сундуком на спине.

Поставив его на пол и отдышавшись, он заулыбался Джиллиане, да так заразительно, что она не могла не ответить тем же.

– Не сумели найти для себя во всей Шотландии получше долину, чем Гленкирк? – сказал он. – Что ж, приветствую вас, миледи, и одобряю выбор.

«Здесь не такие люди, каких я знала в последнее время, – подумалось Джиллиане. – Совсем не такие, как при дворе или при церкви. Непритворные, простые, смешливые. И потому, наверное, счастливые».

– Корзины я пока оставил в коридоре, – сказал Джейми. – Завтра решите, что с ними делать.

– В селении есть кузнец? – спросила у него Джиллиана.

– Конечно. А что нужно?

– В моей кольчуге сломано несколько звеньев, – объяснила она удивленно моргавшему молодому человеку. – От удара мечом. – Ее рука бессознательно потянулась к бедру. – Нужно починить.

Джейми кивнул и вопросительно посмотрел на Агнес, которая в свою очередь взглянула на брата.

– Можете идти оба, – сказал тот. – Благодарю вас. Поговорим завтра.

Перед уходом Агнес сжала руку Джиллианы.

– Надеюсь, мы будем большими друзьями, но не стану „обижаться и пойму, если дорога окажется долгой.

Она вышла вслед за Джейми.

Карлейль запер за ними дверь, посмотрел на Джиллиану. В пламени свечей его глаза отливали серебром.

– Что хотела сказать Агнес своими словами о долгой дороге спросил он.

– Только то, что я должна научиться дружить, – честно призналась Джиллиана. – Для того чтобы научиться, нужно время.

На какое-то мгновение он ощутил, что ненавидит ее отца. Ненавидит за то, что тот лишил свою дочь нормальных чувств: потребности в любви, в настоящей дружбе – когда с человеком можно не только скрещивать оружие или скакать наперегонки на лошадях, но и поделиться чувствами, обратиться за советом, за участием... Однако что теперь поделать? Уилли Уоллес давно гниет в земле, а плод его страсти и его воспитания – вот он, здесь, в замке Гленкирк. И плод, правда, уже далеко не запретный для него, Карлейля, но необычный, мудреный и, быть может, даже ядовитый...

– Ты голодна? – спросил он.

– Нет, но очень устала. Хочу лечь. Мне можно лечь?

Не отвечая, он молча смотрел на нее, и она вдруг поняла, что в нем проснулось желание и что у нее, несмотря на усталость и незажившую рану, нет намерения ему отказать.

Она поднялась, развязала ленты на платье, оно упало к ее ногам. Потом сбросила башмаки, сняла через голову сорочку и, обнаженная, подошла к постели. Только на бедре у нее белела повязка, прикрывая рану. В том, как она разделась, как подошла к ложу, не было ни грана лукавства, преднамеренности – все открыто, естественно, как и другие ее поступки или слова.

Он не мог отвести от нее глаз, в нем зрело решение, о котором, он был уверен, ему очень скоро придется вновь сожалеть, потому что она опять не захочет принять его.

Он смотрел на ее зрелое женское тело в полном расцвете, которое совсем недавно подвергалось испытанию раскаленным железом и которое в одежде и кольчуге ничем не отличалось от любого воина, и желание все больше охватывало его. Мелькнула мысль, что, быть может, сегодня, после многих дней воздержания, здесь, в ее новом жилище, он сумеет пробить брешь в стене отчуждения... Вдруг получится...

Он поспешно скинул с себя одежду, не стал тушить свечи и направился к постели.

Джиллиана, как и раньше, откровенно и без стеснения смотрела на его возбужденный орган и, не закрываясь одеялом, подвинулась, давая место на постели.

– Если между нами произойдет новая битва, – произнесла она спокойно, – не стану вырываться, как последний раз. Мне очень не понравилось, что тогда случилось, я бы не хотела повторения.

Нет, он не оставил мысли одержать победу, доказать, что она не права, однако тоже не имел ни малейшего желания, чтобы повторилась та дурацкая сцена, тем более здесь, в первый день совместного пребывания в его доме, в этой комнате, в этой постели.

– Я тоже, – сказал он, стараясь говорить хладнокровно, – не стану требовать больше, чем ты можешь дать. Во всяком случае, сейчас.

Она благодарно раскрыла губы для поцелуев и доверчиво сжала его руку, когда он повернулся на бок, перед тем как лечь на нее.

Он не проявлял чрезмерной настойчивости в ласках и даже, когда она ощутила его внутри себя, ее не оставляло чувство, что он все равно не с ней. В пламени свечей она увидела его лицо, после того как он дошел до пика, – в нем не было ничего угрожающего, ни следа недовольства. Казалось, она должна была бы испытывать чувство удовлетворения, защищенности, но такого не случилось, что несколько огорчило ее: где же ощущение собственной победы?

Что касается Карлейля, он тоже чувствовал неудовлетворенность, поскольку ему мало одного только физического наслаждения. Ему не понравилось, потому что задевало самолюбие и, возможно, какие-то еще чувства, которые нелегко определить, однако он смирился.

Так или иначе он повернулся на бок и попытался поскорее уснуть.

Последней его мыслью, перед тем как сомкнуть глаза, было, что все-таки нужно найти возможность, если им предстоит совместная жизнь, сломить невидимую преграду между ним и Джиллианой и, коли понадобится, то даже силой, черт возьми, безжалостно.

Осень входила в свои права. Джиллиана окончательно оправилась от ранения и часто разъезжала на своем любимом Галааде по лесам, долинам, по заросшим тростником берегам озер, Агнес продолжала заниматься хозяйством в замке и отклоняла настойчивые призывы Джейми назначить наконец день свадьбы, что обижало его, но он старался не подавать виду.

Он обижался бы и на Джиллиану, из-за которой, в сущности, не мог воссоединиться с обожаемой невестой, если бы его новая хозяйка так не старалась хоть в чем-то помогать ему: чистила вместе с ним зарастающие травой садовые дорожки, высвобождала из вересковых зарослей забредших туда овец, загоняла гусей в отведенные для них места... И все она делала добровольно, без единого намека с его стороны – разве он посмел бы? Престо, едучи мимо и видя его за работой, каждый раз молча слезала с коня и трудилась наравне с ним. Разве можно всерьез обижаться на такую хозяйку? Да и улыбка у нее, ничего не скажешь, приятная. Разговаривать не слишком любит, но улыбнется – и, ей-богу, на душе легче, и не так обидно, что Агнес все тянет и тянет...

Джиллиана стала больше времени проводить и с Агнес, особенно когда та оказывала помощь больным из деревни или арендаторам. Не напрасно ведь от сестры Марии и брата Уолдефа Джиллиана многое узнала о лечении травами и теперь может применить свои знания на деле.

От последней раны у нее остался очередной шрам. Однако его ни разу не поцеловал Карлейль. Их отношения не налаживались.

Во время прогулок Джиллиана обнаружила лужайку недалеко от замка, где воины Карлейля занимались военными упражнениями. По прошествии некоторого времени она стала сама принимать в них участие, сначала вызвавшее смятение в их рядах, но когда все узнали, как она отличилась в том самом сражении на подходе к Канроссу, отношение к ней переменилось: ее признали своей.

К концу октября она уже трижды в неделю упражнялась вместе с воинами, совершенно ненамеренно бросая вызов Карлейлю, который, к ее удивлению, ничего не сказал ей.

Зато воины Карлейля говорили много, и все больше на гэльском языке, который она знала значительно хуже английского, но все же терпимо – настолько, что могла расспрашивать некоторых старых воинов, сражавшихся еще вместе с ее отцом, про то, знают ли они, как он попал в плен и кто мог его выдать врагам. Ничего определенного из их ответов она так и не узнала, но терпеливо продолжала расспросы. В конце концов, ведь именно для этого она стремилась вернуться в Шотландию и дала такое скорое согласие на брак с Джоном Карлейлем.

Они продолжали делить ложе, но начиная со второй ночи после приезда он опять не прикасался к ней, и опять его ..равнодушие мучило ее и приводило в ярость – не потому, что было так необходимо, а потому, что, как ей казалось, нарушало естественный порядок вещей и вносило еще больший диссонанс в их отношения. Она стала временами срываться, вести себя вызывающе не только наедине с ним, но и при людях. И многие замечали ее недостойное поведение.

К концу ноября любой человек, принадлежащий к клану Карлейля, знал, что их лэрд – человек несчастливый.

Впрочем, жил он и вел себя так же, как до своей поездки в Англию вместе с Брюсом: встречался с воинами, упражнялся с ними, беседовал, но только в отсутствие Джиллианы. Если она появлялась, он немедленно уходил. Однако вел себя с ней неизменно вежливо, даже когда она позволяла себе выкинуть что-либо неподобающее, словно нарочито побуждая его к ссоре.

В декабре к ним в Гленкирк приехали Брюс, Морэ и Черный Дуглас и пробыли около недели. Главной темой их бесед стало намерение Брюса начать вскоре военные действия по освобождению от англичан Линденросса и Эшинтона, которые, по его мнению, стали наиболее уязвимы для атак его плохо снаряженной, но полной боевого духа армии, и поэтому новое наступление следовало начинать именно там.

От внимания лордов не укрылись отношения хозяина замка с молодой супругой, которые их, мягко говоря, удивили, а Роберт Брюс не скрывал своего крайнего огорчения, что, впрочем, не помешало ему первые два дня быть с Джиллианой отменно любезным. Однако по прошествии этого времени он откровенно признался своему другу, что готов придушить ее. Черный Дуглас высказал более человеколюбивое предложение: колотить ее что есть мочи и непрерывно.

Честно говоря, такой вариант неоднократно приходил в голову и Джону, но он уже хорошо знал, что боль не принадлежит к тем средствам, которыми можно воздействовать на Джиллиану. Тем паче, если она посчитает их применение несправедливым. И, что главное, уж никак не поможет достичь того результата, который ему желателен.

Брюс, всегда принимавший близко к сердцу то, что происходило в семье Джона Карлейля, решил побеседовать с братом Уолдефом, которого как-то застал недалеко от кладовой, где тот занимался важным делом – перебирал ягоды смородины.

Не теряя даром времени, Брюс возопил:

– Что, черт возьми, происходит сейчас между Джоном и Джиллианой? Можете вы мне сказать, брат?

На что монах смиренно отвечал:

– Присядьте, милорд. Вы заметили, как я, слава Господу, похудел? Три месяца питаюсь почти одними ягодами и овощами... – И, увидев, что верховный властитель Шотландии немного остыл, добавил: – Вы задавали тот же вопрос Карлейлю?

– Задам, но только когда сам буду знать ответ, – хмуро сказал Брюс, опускаясь на скамью напротив Уолдефа. – Так оно вернее.

Брат Уолдеф пересыпал очищенные ягоды в деревянное ведерко, отряхнул руки.

– По моей догадке, – произнес он, – у них не все в порядке в постели.

Брюс пробормотал проклятие.

– Она отказывает ему?

– Нет, милорд. Он отказывает ей. Брюс присвистнул.

– Ну и дела! Почему?

Он вспомнил, как в каком-то разговоре с Карлейлем, когда тот пожаловался, что Джиллиана не хочет отдаваться ему до конца, со смехом посоветовал другу как следует напоить ее или даже связать. Но, судя по тому, что сейчас услышал от монаха, дело обстоит куда серьезнее. Хотя из нешуточных положений порой можно найти достаточно забавный выход. Почему нет? Только теперь нужно посоветовать самому Карлейлю напиться до чертиков.

Принятие такого мудрого решения, видимо, отразилось у него на лице, потому что Уолдеф спросил:

– Вы, кажется, знаете, как ему помочь?

– Вполне возможно, – ответил Брюс, но больше ничего говорить не захотел, и монах, не став настаивать, снова занялся смородиной.

Уолдеф, разумеется, пытался неоднократно сам поговорить и с Карлейлем, и с Джиллианой об их взаимоотношениях, но оба, как сговорившись, уходили от разговора.

– Все довольно странно, – посчитал он нужным добавить. – Людям в замке и в деревне нравится Джиллиана: мягкая, добросердечная, оживленная. Однако в присутствии Джона она совсем другой человек. Как быть?

– Постараюсь сделать, что в моих силах, брат, – сказал Брюс. – Но, боюсь, тут нашла коса на камень...

Первой ему попалась на глаза Джиллиана. Она вошла в дом с холода, раскрасневшаяся, с блестевшими веселыми глазами, и, улыбнувшись, спросила:

– Как поживаете, милорд?

– Хорошо, миледи, – ответил он ей в тон и, подождав, пока она скинет теплый плащ с капюшоном, предложил руку и препроводил в пустующий зал, где, не теряя понапрасну времени, поинтересовался с места в карьер:

– Итак, ваше замужество оказалось неудачным?

Веселость исчезла из ее глаз, она принялась яростно отрицать его утверждение, но он бросил на нее взгляд, говоривший без слов, что ему многое известно, и Джиллиана замолчала так же внезапно, как начала говорить.

После долгой паузы она тихо произнесла:

– Он не хочет меня, милорд.

Роберт издал звук, означавший крайнее удивление.

– Перестаньте, леди. Вы нужны ему, как свежий воздух. Даже больше, чем воздух.

Опять наступило молчание. Еще более долгое. Он прервал его нетерпеливым возгласом:

– Итак?..

– Я не такая, какой он хочет меня видеть, – проговорила она наконец.

– Так станьте такой! – тоном приказа сказал Брюс. – Помимо всего, моя дорогая леди, он мой лучший друг и доблестный воин, который необходим Шотландии. И я не потерплю, чтобы он чувствовал себя несчастным в собственном доме.

Джиллиана смотрела на него как на человека не вполне нормального и собиралась уже резко ответить, но вовремя вспомнила, что он как-никак король, первое лицо в стране, и подавила появившееся желание.

– Я постараюсь, милорд, – сказала она наконец, понимая, что лжет, потому что не знает, как можно исправить непоправимое.

Он тоже не знал, но сказал себе, что не успокоится до тех пор, пока не попытается что-то сделать. Но что?..

– Вы ходите на мессу, леди? – спросил он.

– Да, – откликнулась она, не понимая, к чему вопрос. – В деревенскую церковь.

– Тогда советую чаще молиться о даровании вам обоим большего счастья в браке, – сказал он таким тоном, словно отдавал приказание о начале атаки. Затем круто повернулся и направился к двери, но Джиллиана остановила его словами:

– Смею я спросить у вас, милорд?.. Он кивнул.

– Можете вы рассказать мне немного о сэре Уильяме Уоллесе, милорд?

Она была уверена, что он понятия не имеет о ее родстве с таким человеком, и надеялась получить какие-то новые сведения о своем отце. О его страшной смерти.

К ее удивлению, лицо Брюса приняло холодное и недоброжелательное выражение, когда он ответил:

– Я не намерен сейчас говорить с вами о нем.

И ушел, оставив ее стоять в недоумении посреди зала.

Брюс нашел Карлейля в конюшне: тот очищал конские копыта от льда. В конюшне царил холод, от дыхания шли струйки пара.

– Черт возьми, Джон, – раздраженно сказал Брюс вместо приветствия. – Перестань заниматься такой ерундой и переспи наконец со своей супругой!

Не выпуская из руки копыто, тот сухо ответил:

– Это ничего не изменит. Хотел бы, чтобы помогло, но... Он безнадежно махнул свободной рукой.

– А какой есть способ?

Брюс крикнул так громко, что лошадь тревожно дернула головой.

С любым другим Карлейль не стал бы продолжать разговор, но с Брюсом, старым испытанным товарищем, он привык делиться всем.

Он сказал со вздохом:

– Внутри ее находится что-то такое... Колючка, шип... игла. Не могу сказать. Ты знаешь, как умеет она превозмогать боль? Пересиливать ее. Так же она пересиливает страсть. Пренебрегает ею. А я не могу, не хочу терпеть этого и пытаюсь сломать стену. Клянусь, что не оставлю своих попыток.

– Но как ты намерен перебороть ее, Джон? Давая ей свободу поступать, как она хочет, что ли? Не обращая внимания на оскорбительное поведение? Ты ничего не добьешься. Нужно действовать решительно. Не хочешь напоить ее, так по крайней мере поколоти!

– Ее ничто не сломит, Роберт. А если сломит, то не исправит.

– Что ж, тогда ты расторгнешь брак, Джон!

– Никогда.

– Почему?

– Я люблю ее, Роберт.

– Значит, попытайся пересилить ее.

Они вернулись к тому, с чего начали. Круг замкнулся. Карлейль попробовал улыбнуться, хотя у него плохо получилось.

– Я и пробую. Однако никак не подберу ключа. Полагаю, он все же не на дне моря. Но и не у меня в кулаке.

– А она тем временем делает, что хочет. Отвергает тебя... Брюс, видимо, решил пойти по второму кругу. Джон повернулся к нему и произнес очень тихо, словно боясь, что услышит лошадь:

– Напротив, друг. Она делает попытки затащить меня в постель и очень злится, что я не отвечаю на призывы. Быть может, злость разрушит стену, которой она окружила себя. Быть может, гнев превратит ее из воина в женщину... Но возможно, и нет...

В преддверии Рождества даже всегда улыбчивый и доброжелательный Джейми Джилли как-то сказал, обращаясь к Агнес:

– Сейчас, когда все чувствуют такое умиротворение в душах, неужели леди Джиллиана не могла бы получше вести себя с милордом? Ему бы надо приструнить ее все-таки...

Однако Агнес испытывала симпатию к новой родственнице, чувствуя, что у той не просто капризы, а нечто серьезное, но что именно, ей не дано понять, ибо Джиллиана всякий раз уходила от разговора. О том же, чтобы расспрашивать брата, и речи быть не могло.

Престарелый Уолдеф при всем милосердии, свойственном его характеру и обязательном по церковному чину, признался самому себе, что, хотя никакого прока от нее заведомо не будет, но все же хорошенькая порка не помешала бы его любимой питомице: тогда, быть может, и любезный хозяин замка был бы веселее в рождественские праздники.

Не следует думать, что Джиллиана не понимала того, как она ведет себя по отношению к Карлейлю. Но изменить что-то было свыше ее сил, и толкало ее на подобное поведение чувство оскорбленного достоинства. От его холодной безжалостной учтивости, которая, как она считала, шла от недоброго безразличия, она просто сходила с ума и не раз вовремя останавливала себя, чтобы не броситься на него с кулаками. Не допустить подобного шага ей помогала воспитанная отцом и развитая многочисленными упражнениями железная воля истинного воина, призывающая к сдержанности.

Кроме того, у нее оставалась еще одна, главная забота: узнать как можно больше и точнее про обстоятельства пленения или выдачи врагу своего отца. Но по большей части ей либо вовсе ничего не отвечали, как Роберт Брюс, либо в ответах не содержалось ничего важного, проливающего свет на то, что же произошло в действительности. Впрочем, так или иначе, почти из всех услышанных слов она каждый раз узнавала какую-то толику правды, которая давала возможность прийти в конце концов к некоему, пускай не вполне определенному, выводу.

Заключался он в следующем: только про одного из шотландских лордов, если не считать открыто перешедшего на сторону англичан Комина Рыжего, было известно, что тот вел переговоры с врагами как раз незадолго перед выдачей отца в руки англичан, и имя его – лорд Роберт Брюс.

Именно он в молодости провел немало времени в Англии, принят ко двору Плантагенетов, якшался с английскими баронами в Лондоне, Виндзоре, Вудстоке и Вестминстере. Именно он недрогнувшей рукой устранил своего соправителя – убил его, чтобы стать полновластным хозяином Шотландии. И он же с готовностью согласился отдать англичанам в качестве заложниц свою жену и дочь, хотя хорошо знал, что собирается вести новую войну против короля Эдуарда, а значит, их судьба может стать ужасной... Или он вынашивает какой-то очередной непонятный ход в дьявольской политической игре?..

В минуты спокойного расположения духа – после хорошей верховой прогулки или утомительных, но таких приятных военных упражнений Джиллиана отбрасывала мысль о причастности Брюса к выдаче ее отца. Но тогда кто же? У нее не было больше в уме ни одного человека, на кого могло бы пасть подозрение, и вообще зачастую все путалось в голове, и она теряла нити, ведущие к разгадке. Но порой ей начинало казаться, что она превращается в некое подобие ангела мщения, которому положено забыть обо всех неприятностях и горестях, сопутствующих ему на пути выполнения его миссии, и действовать. Решительно и безжалостно...

В конце марта, когда весна вступила в свои права и зацвел вереск, Карлейль надумал дать еще один шанс своей строптивой супруге, и та, казалось, решила им воспользоваться.