Симбиот

Глава седьмая

По пути в прихожую напялил на себя домашний халат. У него были большие и удобные карманы, в которые удачно поместились граната и пистолет. Уже возле двери меня снова передернуло от страха, но после секундного колебания, я все же приоткрыл ее.

Вопреки моим страхам, перед входом стояли вовсе не НКВДэшники. Да и не стояли, а стоял. Всего лишь какой-то одинокий командир, со знаками различия капитана ВВС. Я даже немного огорчился, уж на войну собрался, а тут просто какой-то порученец или вообще хмырь залетный. Но уже спустя пару секунд я понял, что погорячился в своей оценке. Этот парень был кем угодно, но только не летчиком. Я вдруг как-то сразу понял, что передо мной волкодавище самого высокого уровня, и, для того чтобы разобрать меня на запчасти, помощь ему совсем не понадобится. Да и оружие не потребуется. Выждав пару секунд, капитан проговорил:

— Дмитрий Григорьевич, вас ждет товарищ Сталин. Машина уже подъехала… — немного помолчав, добавил: — Мы будем ждать перед подъездом. Поторопитесь.

— Ммм… Я сейчас не совсем в форме. Боюсь в таком виде ехать…

— Он знает, — прервал мои словеса ряженый капитан: — Не волнуйтесь.

— Ну что ж, я буду минут через десять.

Капитан, не спрашивая разрешения, развернулся и начал спускаться вниз. Однако через пару шагов он остановился, обернулся ко мне и проговорил:

— Дмитрий Григорьевич, а гранату вы лучше мне отдайте. Не нужна она вам. Да и взрыватель там испортили, — и пристально уставился мне в глаза.

— Хм. Молодцы. А патроны вы мне в кипятке не сварили? — проговорил я, протягивая капитану гранату, и одновременно пытаясь сделать вид, что мне смешно. Получалось, прямо скажем, хреново.

— Такого приказа не было.

— И на том спасибо.

Захлопнув дверь, и тупо уставившись на свой пистолет, я еще раз подумал над тем, что может все-таки лучше будет самому застрелиться. Но на этот раз воинственный запал куда-то испарился. Наверное, хватит уже истерить как малолетка. Поздно боржом пить, надо идти до конца. А там авось кривая вывезет. В конце концов, очень интересно узнать, что сейчас от меня хочет Сталин? Было бы у меня полцарства, я б его отвалил, не раздумывая, чтобы его мысли прочесть!

Симбиот, конечно же, не мог знать, что предшествовало подобному решению Вождя. Не знал он и то, какое именно событие стало решающим. Он не знал, что совещание, с которого он был изгнан с позором, закончилось практически сразу после его ухода. Иосиф Виссарионович, совершенно неожиданно для себя, вдруг осознал, что говорить-то по большому счету уже нечего. Доказательства собраны, виновные найдены… Или найден? Не этот ли вопрос задал себе Он? Не в нем ли причина? Может ли один человек нести ответственность за все неудачи, уже постигшие страну, или за те, которые могут постигнуть ее в будущем?

Или Вождь снова и снова вспоминал выражения лиц тех, кто остался в кабинете после ухода засланца? Как помрачнел Тимошенко, тот самый человек, который, как и в реальности симбиота, стал инициатором создания уникального по своему содержанию документа, в сути своей повторявшему выводы только лишь наклевывающиеся у экспертов комиссии, собранной Павловым. Если бы не его действия, быть может, немцы Москву и взяли. Кто знает? Или он вспомнил опустившего глаза Смушкевича? Того, кто не побоялся говорить о нашей слабости? Или он вспомнил глаза других? Тех, на чьих каменных лицах за маской безразличия проскользнул огонек злорадства? Или он вспомнил поток успокоительных речей, вновь пролившийся на него после ухода симбиота?

Так кто же все-таки виноват? В глубине души Вождь знал ответ. Он не раз и не два в другой ситуации указывал на него окружающим. На пути к результату может быть множество проблем, причиной которых стали ошибки подчиненных, но ответ за результат несет всегда один человек — руководитель.

Как же так? В чем причина? Неужели Он сделал что-то неправильно? Еще и еще раз он вспоминал прошедшие годы. Вспоминал, как изменялось поведение окружающих. Как в их словах все отчетливее и отчетливее проскальзывали нотки соглашательства и раболепства. Как набирали силу и число хвалебные речи, способные уверить в своей истине даже самых стойких. Как один за другим замолкали те, кто не боялся говорить правду. Нет. Он все еще мог добраться до истины. Сам. Если хотел этого. А если нет, то ему говорили то, что он хотел услышать. И вот результат…

Так в чем же причина? Быть может в том, что Он поставил знак равенства между собой и идеей партии? Уверил всех, и, в конце концов, поверил Сам, что только лишь он может воплотить ее в реальность? Он, великий пролетарский философ, Вождь, способный повести за собой всю планету по пути в светлое будущее. Когда-то, очень давно, он дал себе зарок, что не остановится ни перед чем на пути к достижению собственной цели. И, в отличие от политиков из современности симбиота, эта цель не была власть ради власти, этой целью была власть ради Идеи! Быть может именно в этот момент Вождь, наконец, решил для себя самого, что виноват Он сам. Нет, виноват вовсе не потому что был глупцом, властолюбцем или палачом, а потому что он был Главным!

Быть может, так оно и было, а может, и нет. Но, так или иначе, машина, с сидевшим внутри пришельцем из будущего, уже подъезжала к даче Вождя.

Перед тем как войти в дом Павлов обернулся и заметил, как к подъезду подкатывает еще одна машина. Сам не зная почему, он остановился и решил дождаться того, кого она привезет. И когда из салона появился Смушкевич, симбиот облегченно вздохнул. А потом и улыбнулся. Командующий ВВС выглядел еще хуже, чем он сам. Командарм был одет в измятую повседневную форму, явно видевшую не один десяток стирок. На его груди не было ни одного ордена или медали, а помятое лицо однозначно говорило о том, что сегодня вечером к бутылке приложился не только Павлов. При рукопожатии их взгляды, наконец, встретились, и ночную тишину нарушил громкий хохот генералов.

— А я думал, один такой красавец буду, — отсмеявшись, проговорил Смушкевич: — А тут такое…

Продолжить путь они смогли только пару минут спустя. А в кабинете Сталина их ждал еще один человек. За столом сидел новый нарком обороны Тимошенко в… полувоенном френче серого окраса. Но Семен Константинович, по крайней мере, был трезв, либо очень хорошо маскировался. Маршал весьма приветливо поздоровался с вновь прибывшими, чем окончательно разрядил обстановку. В свою очередь Иосиф Виссарионович, мерно расхаживающий возле окна, лично подошел к каждому и поздоровался за руку! Наконец ритуалы были соблюдены, все расселись и приготовились слушать Вождя.

Иосиф Виссарионович сделал довольно длительную паузу, прежде чем начать этот разговор. Было заметно, что произносимые слова даются ему с большим трудом. Либо он делал вид, что это так. Но что-то неуловимо изменилось в его поведении и даже во внешности, хотя я, как не силился, но так и не понял что именно.

Глуховатым, но весьма уверенным голосом, начисто лишенным акцента, он произнес:

— Боюсь, Семен Константинович, что ваши первоначальные оценки состояния нашей армии были более оптимистичны, чем есть на самом деле. Да и ваши, Дмитрий Григорьевич, тоже. Собранные материалы дают весьма печальную картину действительности. Неготовность армии к возможному крупному военному конфликту теперь очевидна в полной мере. Удивительно, — Сталин на секунду прервался: — Что нам удалось свести войну с финнами хотя бы к такому результату. Учитывая положение, складывающееся сегодня в Европе, ситуация из угрожающей превращается в катастрофическую. Но времени на то, чтобы посыпать голову пеплом, у нас нет. Нужно действовать уже сейчас. Время слишком дорого. Я пригласил именно вас троих, поскольку ваши предположения оказались наиболее близки к действительности. На подведение итогов деятельности Комиссии потребуется еще довольно значительное время, я бы хотел услышать от вас то, что, по вашему мнению, необходимо предпринять уже сейчас. Товарищ Тимошенко, думаю, начнем с вас.

Маршал на секунду призадумался и проговорил:

— Товарищ Сталин. Автобронетанковое управление предложило хорошую мысль по поводу подготовки стратегии развития по родам войск на длительный период времени. Думаю, необходимо отдать распоряжение немедленно, в срок не позднее двух недель, подготовить аналогичные документы и по другим направлениям. Насколько я знаю, Управление ВВС уже готовит аналогичный документ? — Тимошенко перевел взгляд на Смушкевича, и тот утвердительно кивнул: — Затем, на основе подготовленных документов, разработать стратегию развития в целом на уровне Наркомата обороны. В итоговом документе уже необходимо учесть все замечания и новшества, предложенные экспертами Комиссии. Но, на мой взгляд, документ подготовленный сотрудниками АБТУ лишен своего главного элемента. Так сказать объединяющего и направляющего стержня. В кратчайшие сроки нам необходимо определиться с тем, кто именно будет нашими противниками, и какие действия мы будем предпринимать. Наступать или обороняться. Или обороняться, а потом наступать. Нужны четкие планы военных действий. Без этого большинство усилий опять пойдут прахом.

— Разумно. Что вы предлагаете?

— Срочно созвать расширенное заседание Главного военного совета, на которое пригласить наиболее хорошо зарекомендовавших себя командиров. Человек десять, не меньше.

— Сколько времени вам потребуется?

— Неделя.

— Нет. Слишком долго. Три дня. Список участников должен быть подготовлен не позднее 10.00 завтрашнего дня.

— Есть!

Вождь немного призадумался и спустя несколько секунд сосредоточил свое внимание на Симбиоте:

— Дмитрий Григорьевич, — тут до попаданца наконец дошло, что Сталин называет его по имени отчеству: — Ведь это вы явились инициатором всего, что сейчас происходит. Мне кажется… что большинство выводов были известны вам заранее. Не желаете ли, наконец, поделиться с нами?

От неожиданности, я чуть не подавился собственным языком. Не, ну каков гусь, а? Какое чутье! Ну, держись черт усатый, сейчас я на тебя вывалю свои думы.

— Товарищ Сталин. Предложив провести столь широкое обсуждение проблем в армии, я, прежде всего, преследовал цель понять, в чем именно причина такого количества недоработок и ошибок. Почему произошло именно так? Собранные материалы уже позволяют сделать некоторые выводы. Но они весьма спорны, я просто не готов…

— Говорите, — прервал меня Вождь: — Сейчас не время для сомнений. Говорите, и мы подумаем.

— Хорошо. Я считаю, что главной причиной неудовлетворительного состояния нашей армии является неверная система отбора и подготовки командных кадров. — почти шепотом проговорил я. Поверьте, очень сложно высказывать людям, от которых зависит столь многое, выводы в которых сам до конца не уверен.

— Объясните более подробно. Я хочу понять логику, которой вы руководствуетесь.

— Дело в том, что наша система отбора и подготовки командных кадров не позволяет своевременно выявлять лидеров. То есть людей, которые способны в экстремальной ситуации повести за собой остальных. Курсанты наших училищ, могут великолепно сдать все итоговые испытания, прекрасно знать материальную часть, идеально выполнять строевые приемы. Но, это не гарантирует того, что они смогут командовать. Лишь немногие из них, прежде чем поступить в военное училище, отслужили некоторое время в армии. Остальные же попадают туда фактически с улицы. Да, у них идеальная анкета, да, они уже умеют стрелять и ходить строем, да, у них уже есть начальное образование. Но все это не гарантирует того, что они смогут повести за собой бойцов. Не удивительно, что среди курсантов оказывается множество людей совершенно случайных, либо же просто карьеристов. — я осмотрел присутствующих, но с возражениями пока никто не спешил.

— Я убежден в том, что прежде чем стать командиром, любой претендент на это звание должен пройти многоступенчатую систему отбора. Первое и главное — никто не может стать командиром, не отслужив года на срочной службе рядовым бойцом. Уже через полгода службы, либо за особые заслуги, человек, хорошо зарекомендовавший себя и получивший положительные отзывы своих командиров, может получить звание сержанта и получить отделение. Отслужил еще, проявил себя, направили на курсы комвзвода. Отучился, получил, допустим, старшего сержанта, отбыл положенный срок замкомвзвода, получил взвод. Прошло полгода, есть желание и положительные отзывы, направлен в училище. Отучился, получил лейтенанта, вернулся в роту замкомроты. Ну и так далее.

— Получается, что в роте должно быть всего два младших командира? Ротный и стажер? — этот вопрос был задан маршалом Тимошенко.

— Да. Я уверен в том, что для командования взводом знания лейтенанта избыточны. Ну, зачем взводному, жизнь которого на поле боя измеряется несколькими днями, знать тактику высших соединений? И, одновременно с этим, его знания недостаточны, поскольку он на собственном опыте не испытал все прелести солдатской жизни. Согласитесь, что, как бы ни была сложна жизнь курсанта, отношение к нему всегда как к будущему командиру. Поймите, что любой боец, увидев лейтенантские кубики в петлицах, должен быть АБСОЛЮТНО уверен в том, что человек носящий их, безусловно обладает опытом и знаниями достойными командира. А сейчас этого нет. Один неподготовленный командир способен дискредитировать всех остальных. И возможен такой исход, что в бою приказ командира будет поставлен под сомнение или вообще не выполнен. Бойцы чувствуют неуверенность и недостаток опыта…

— Да, мысли, конечно, спорные. Но рациональное зерно в них есть, — прервал Сталин, задумчиво набивая трубку: — Что вы по этому поводу думаете, Семен Константинович?

Тимошенко, видимо, ждал этого вопроса, поскольку ответил без промедления:

— Это только наметки. Но мысли действительно требуют пристального изучения. Но сколько времени потребуется на их воплощение в жизнь? Десятилетие?

— Думаю, что гораздо больше, — ответил я: — Должны полностью смениться поколения. Но начинать нужно уже сейчас. Более подробно разработкой предложений АБТУ по этому вопросу занимается Куликов. Уверен, что у него уже многое готово.

— Хорошо. Пусть завтра же доложит мне лично, а второй экземпляр направит товарищу Тимошенко.

— Есть.

— Продолжайте, я так понимаю это еще не все? — задал риторический вопрос Вождь.

— Больше всего я опасаюсь того, что пройдет несколько лет и нынешняя ситуация повторится вновь. Необходимо разработать и внедрить на практике работающую систему изучения боевого опыта. Я бы предложил сделать подобные комиссии регулярными. Ну, допустим, раз в два года. Но, мне кажется, что их организацию и проведение нужно вывести из-под контроля НКО.

— Хм, — Сталин усмехнулся себе в усы: — Это уж точно.

— Товарищ Сталин, я прошу обратить особое внимание, на дальнейшую судьбу экспертов комиссии. Их нужно оградить от возможного преследования со стороны тех, чьи интересы пострадали…

— Не волнуйтесь. Уж это я гарантирую, — Иосиф Виссарионович улыбнулся. Я бы сказал, что улыбочка у него получилась весьма плотоядная.

— Далее. Предлагаю, при каждом военном округе создать сеть Боевых учебных центров. Сокращенно БУЦ. В их состав должны входить представители всех родов войск. Их задачами должны стать: сбор, оценка и систематизация полученного опыта. Разработка новых тактических приемов и рекомендаций по изменениям в уставы и наставления. Организация курсов повышения квалификации командного состава. В военное время они должны осуществлять ввод в строй нового пополнения. Более предметно, я говорить пока не готов. Предложение требует более детальной проработки.

— Возражений по существу нет? — Сталин осмотрел нашу мутную троицу: — Раз нет, тогда вы все вместе этим вопросом и займетесь. Дней за десять, думаю, успеете?

Наверное, вы думаете, что ему можно ответить, что мы не справимся? Поэтому наш ответ даже приводить не буду. Потешив свое самолюбие, Вождь кивнул мне и я продолжил:

— В целом же полученные материалы говорят о том, что ситуация не столь плоха, как кажется, — на меня удивленно уставилась все сидельцы: — Некоторые рода войск обладают весьма хорошим уровнем подготовки и оснащения. Это, прежде всего кавалерия, пехота, артиллерия и саперы. Нам бы не мешало многому поучиться у наших кавалеристов. Индивидуальная выучка бойцов у них очень и очень хороша. Но есть и очень серьезные ошибки… — я внутренне содрогнулся от возможных последствий того, что скажу дальше:

— Главная из них — это провальная работа Политуправления РККА, — произнес и замолчал, осматривая окружающих. Было видно, как лица Тимошенко и Смушкевича побелели от страха. А вот Вождь был внешне спокоен, хотя по глазам было видно, что эта тема ему неприятна.

— Воспитание наших бойцов и командиров ведется в духе пролетарской солидарности. Мы убедили их в том, что по ту сторону фронта точно такие же рабочие и крестьяне, как и они. Мы уверили их в том, что они просто не будут с нами воевать. В армии культивируются шапкозакидательские настроения и пренебрежительное отношение к возможностям противника. А вот усиленная подготовка и желание знать сильные и слабые стороны возможных противников поощряется далеко не всегда. Нет, преданность идеалам коммунизма и Родине сомнению не подлежит. Но что будет, когда с другой стороны бруствера окажется вовсе не брат рабочий, а коварный враг, вооруженный до зубов, прекрасно обученный и имеющий боевой опыт, который пришел сюда убивать, а не договариваться? Это очень хорошо показала Финская. Получится полное моральное разложение войск и недоверие к командирам. Вот что получится. Мы должны внушить им: чтобы враг вновь стал простым рабочим, ему нужно так треснуть по зубам, чтобы ни одного целого не осталось.

Молчание в кабинете было гробовым. Чуть слышно тлел табак в трубке Вождя.

— Думаю, что сейчас не время и не место обсуждать этот вопрос. Но мы еще вернемся к нему. Продолжайте.

— На мой взгляд, серьезное техническое отставание существует только в трех областях. Это радиотехника, приборы управления и наведения, средства ПВО. Необходимо сконцентрировать все имеющиеся ресурсы на его преодолении.

— Подробнее. Поясните, в чем именно оно заключается.

— Современная война очень динамична. Ситуация в ней меняется очень быстро. Сейчас во Франции немцы доказывают это в очередной раз. Традиционные способы связи уже не способны в полной мере удовлетворять потребности современной армии. Наркомат обороны придает развитию связи весьма существенное внимание, но, видимо, недостаточное. Количество, качество, а самое главное умение пользоваться радиосвязью остается в нашей армии на совершенно недостаточном уровне. Стоимость радиопередатчика несопоставима со стоимостью танка или артиллерийского орудия, но этот прибор, при правильном использовании, способен в разы увеличить эффективность подразделения. Наличие радиостанции в составе подразделения позволяет своевременно и в полном объеме использовать все средства усиления. От вызова и корректировки артиллерии, до поддержки авиацией прямо на поле боя. С другой стороны, отсутствие надежных и удобных способов шифрования данных и отработанной дисциплины в эфире, может привести к катастрофическим последствиям. Опыт армий Самсонова и Ренненкампфа нам повторять совсем не обязательно. Оснащение всей современной военной техники радиостанциями не должно подвергаться сомнению. Мы должны обеспечить радиосвязью и пехотные подразделения, хотя бы до уровня батальона. Задачей минимум должно стать обеспечение хотя бы всех полков как минимум двумя радиостанциями — основной и резервной. Но это еще не все. Необходимо наладить выпуск или увеличить средств пеленгации и подавления радиосвязи.

— Подавления? — удивленно спросил Тимошенко.

— А почему нет? Что мешает забить помехами все действующие частоты? Вопрос возможно это или нет на повестке дня не стоит. Это возможно. Весь вопрос как это сделать. Вот пусть ученые и думают.

Я остановился и немного перевел дух.

— Насколько я понимаю, эффект радиолокации известен уже давно. Тогда почему он не используется в авиации? Ведь всего несколько таких приборов способны обеспечить круглосуточное наблюдение за воздушным пространством целого военного округа. Своевременное обнаружение противника в разы увеличит эффективность средств ПВО. Теперь застать аэродром спящим будет очень сложно, если вообще возможно. А если поместить прибор на борт тяжелого самолета, да подняться километров на 10? Ведь это дает авиации неоценимое преимущество. Командование может оперативно маневрировать своими силами, вовремя наращивая или наоборот уменьшая силу собственных ударов. Яков Владимирович, не поясните?

— Работы над подобными приборами ведутся еще с октября 1933 года. В апреле 1939 года принято постановление Комитета Обороны о разработке двух образцов станций радиообнаружения самолетов. Работы ведутся НИИ радиопромышленности при участии сотрудников ЛФТИ. В настоящее время изготовлено два экземпляра станций. Уже начался завершающий этап государственных испытаний. Но работы идут очень медленно и трудно.

— В чем причина? — вмешался Иосиф Виссарионович.

Смушкевич лишь руками развел.

— Но, я правильно понял, что принципиально вы с товарищем Павловым согласны?

— Товарищ Сталин. Оснащение ВВС и ПВО подобными средствами, в сочетании с радиофикацией, способно увеличить эффективность наших подразделений в несколько раз. Но где их взять? Вот вопрос.

— Посмотрим, что можно сделать. — Вождь сделал очередную заметку в своем блокноте.

Немного помолчав, я продолжил:

— Развитие бомбардировочной и штурмовой авиации, оставило наши наземные части практически беззащитными от атак с воздуха. Появление у наших противников скоростных, высокоманевренных и надежно бронированных самолетов поля боя практически обесценило наши средства ПВО. Пулеметы винтовочного калибра уже не способны оказывать эффективное противодействие. Увеличение скорости самолетов диктует необходимость повышения мощности боеприпасов средств ПВО, поскольку противник может быстро выйти из сектора обстрела. Получается, что всего несколько попаданий обязаны выводить из строя атакующий самолет. Добиться такого от наших счетверенных «максимов», вещь совершенно невозможная. А 76 миллиметровые орудия просто не предназначены для борьбы с таким типом целей. Они способны только заградительный огонь поставить, а против низколетящих самолетов он не эффективен. Таким образом, ситуация диктует необходимость поставок в армию в массовых количествах прежде всего скорострельных зенитных орудий калибром от 20 до 40 миллиметров. А вот как раз их-то у нас и нет, а качество тех, что есть, совсем никуда не годится. Надо признать, что этот момент мы откровенно проспали. Другого слова тут и не придумаешь.

Народ безмолвствовал. Сталин держался уверенно и спокойно, но для меня было очевидно, что он очень сильно переживал. Подумав, и дав немного времени другим, я заговорил вновь:

— Что касается приборов наведения и управления… Проблема весьма острая. Наши танки, в сравнении с немецкими, практически слепы. Не видно из них ничего. Наша артиллерия ничуть не хуже чем у капиталистов. Те же танковые пушки, по нашим данным, серьезно превосходят все зарубежные. Но откровенно плохие прицелы вынудят наших танкистов, которые в теории могут расстреливать противников издали, сближаться до опасных расстояний. Я так понимаю, что ситуация с бомбовыми прицелами ничуть не лучше?

Смушкевич кивнул. Но тут мои словеса прервал Вождь.

— Дмитрий Григорьевич. С ваших слов получается, что бронетанковая техника у нас не хуже немецкой?

— Да, это так. Даже лучше. Во всяком случае, новые образцы.

— Тогда чем обоснованно мнение АБТУ относительно остановки серийного производства Т-34? Ну, с тяжелым танком, вроде все ясно, а вот с машиной Кошкина, нет. Поясните.

— Товарищ Сталин. В данном вопросе мнение Автобронетанкового управления и самих конструкторов полностью совпадает. Машина КБ-24 к серийному производству не готова. Лучше всего это видно на примере сравнительных испытаний немецкого Т-3 с нашей машиной. Как вы знаете, в нашем распоряжении есть две немецких машины, в последнее время мы максимально ускорили проведение этих испытаний. Они еще далеки от завершения, но первые результаты уже есть. И они не в пользу нашей. Первое, выяснилось, что по своим характеристикам немецкая 30-миллиметровая броня примерно соответствует нашей толщиной в 40 миллиметров. Кроме того, даже в случае отсутствия пробития брони, от внутренней поверхности броневых плит откалываются куски металла, иногда величиной с ладонь, которых достаточно для поражения экипажа. У немцев такая проблема тоже есть, но осколки гораздо мельче. Второе, наш танк, обладая гораздо более мощной пушкой, вынужден будет сближаться с противником на расстояние, на котором сам подвергается существенной опасности, из-за отвратительного качества прицелов. В сравнении с Т-3 наш танк практически слеп. Наблюдение за обстановкой осуществляется двумя членами экипажа — командиром в левой полусфере и заряжающим, в правой полусфере. При этом командир машины вынужден совмещать несколько функций — собственно командир машины, наводчик, иногда радист. Получается, что адекватно оценить обстановку и командовать подразделением он уже просто не в силах. Из-за чрезвычайно неудачного расположения боеукладки, а также нахождения топливных баков прямо внутри боевого отделения, выживаемость экипажа, в случае пробития брони, крайне мала. А восстановительный ремонт танка, в свою очередь, усложняется до предела. — я перевел дух и продолжил:

— Подвеска, доставшаяся в наследство от БТ, полностью сводит на нет первоначальное преимущество в проходимости. Спустя некоторое время, под весом танка, она начинает проседать и танк, фактически, ползает на брюхе. При этом возможность ее регулировки крайне затруднена. Конструкция корпуса не позволяет существенно увеличить бронирование, таким образом, машина изначально получилась предельной. Ко всему, надежность всех узлов и агрегатов не выдерживает никакой критики, особенно это относится к моторной группе и трансмиссии. Все это накладывается на полную неготовность промышленности к производству столь сложного изделия. По нашим оценкам в этому году возможно выпустить не более сотни машин, а их качество будет просто ужасающим. Да и войска абсолютно не готовы к его эксплуатации. Получается, что машина, относящаяся к новому поколению, по многим показателям уступает немецкой, модернизационный потенциал которой далеко не исчерпан. Но, при всех ее недостатках, наработки по ней, и идеи в ней использованные, в частности наклонное расположение брони, дизельный двигатель, широкие гусеницы, мощное для своего класса вооружение, позволяют в кратчайшие, для бронетехники, сроки разработать принципиально новую машину с великолепными характеристиками.

— То есть вы предлагаете остановить танковые заводы? Вы понимаете, что вы говорите? — раздражение Сталина, наконец, выплеснулось наружу. Или он это сделал специально?

— Наоборот, у меня есть предположение, что рабочих танковых заводов придется перевести на казарменное положение. За этот год нам необходимо создать значительный резерв запасных частей к бронетехнике. Броневая сталь пойдет на усиление бронирования модернизируемой техники. А сборочные мощности как раз и будут заниматься этой модернизацией и капитальным ремонтом. Параллельно с этим необходимо вести подготовку к серийному производству новой машины. Это вещь небывалая — готовить производство танка параллельно с его разработкой. Так что я уверен, работы хватит всем по полной программе.

Иосиф Виссарионович довольно долго молчал, а затем, с нескрываемой горечью в голосе, произнес:

— Вот вы мне одно скажите, товарищ Павлов. Где ви раньше были со своими мыслями? — он опять сбился на акцент.

И чего ответить? Я промолчал.

— А легкие танки? Почему вы от них отказываетесь?

— Развитие противотанковой артиллерии говорит о том, что подобные машины, уже в ближайшее время, станут достоянием истории. В частности немцы обладают мощнейшей противотанковой артиллерией, к тому же, почти поголовно моторизованной. Каждая немецкая пехотная дивизия имеет по штату более 70 противотанковых пушек калибром 37-мм, обладающих высочайшей скорострельностью. Это диктует требования к современному легкому танку. Броня, хотя бы в лобовой проекции и башне, должна обеспечивать устойчивость танка на дистанции в 500 метров к малокалиберной ПТО. Это плита не менее 35 миллиметров. Далее. Орудие танка должно обеспечивать надежное подавление средств противотанковой обороны противника, что неизбежно влечет увеличение калибра орудия. Минимум 76 миллиметров. Экипаж танка, с учетом разделения обязанностей, должен быть не менее 4 человек. Все это доводит массу предполагаемого танка не менее чем до 18 тонн. Возросший вес машины уже не позволяет использовать для ее производства автомобильные узлы и агрегаты. Потребуется двигатель мощностью не менее 200 лошадиных сил, либо спарка стандартных ГАЗовских двигателей. Можно точно сказать, что машина получится чрезвычайно сложной в производстве, так как конструкторы будут вынуждены идти на разнообразные ухищрения в попытке снизить вес конструкции. И, очевидно, что конструкция танка изначально будет предельной, то есть лишенной потенциала модернизации. Таким образом, теряются главные преимущества легкого танка — его дешевизна и технологичность. Заводы, способные производить машину, отвечающую подобным требованиям, способны производить и средние танки, которые по характеристикам несравнимо лучше. — я опять перевел дыхание, язык уже заплетается.

— Однако, технологически возможно создать на базе имеющихся легких танков, прежде всего Т-40, универсальное шасси. На его базе можно создать легкое самоходное орудие, способное выполнять функции полковых и дивизионных пушек, самоходный миномет и зенитную самоходку. Потребность в подобных машинах чрезвычайно велика. Но их производство напрямую вступает в конфликт с производством собственно автотранспорта. Причина, прежде всего, в отсутствии производства необходимого количества двигателей. Если мы будем производить их, то машин у нас не будет. На взгляд АБТУ, потребность войск в автотранспорте существенно превышает потребность в подобных самоходных установках. Вот и получается — либо машины, либо танки.

Я замолчал, еще раз перебирая в уме аргументы, а потом добавил:

— Ситуация же с производством двигателей для средних танков, еще хуже. По нашим оценкам, с учетом массового производства новых машин, в год необходимо производить не менее 22–23 тысяч дизельных двигателей. Реально мы можем производить не более 5–6 тысяч. При этом придется полностью остановить производство тягачей «Ворошиловец» и «Коминтерн». А потребность в подобных машинах огромна. Докладные записки, по этому вопросу, я уже направил Семену Константиновичу.

Тимошенко, посмотрев мне в глаза, как-то грустно, очень и очень грустно, кивнул в ответ. И, совершенно неожиданно, задал вопрос:

— Дмитрий Григорьевич, вы все же объясните мне неразумному, почему вы думаете, что немцы на нас нападут. Причем именно в 41 году. Ну нет ведь у них сил для этого! Нет! Ни сил, ни средств. Это же безумие! Даже с учетом всех наших ошибок.

— Безумие. Самое настоящее безумие. Вы меня правильно поймите. Я не подвергаю сомнению то, что мы победим, весь вопрос в том, какую цену мы заплатим за победу. Попробуйте поставить себя на место Гитлера и поймете, что он загнал себя в такие условия, что просто вынужден на нас напасть. И чем скорее, тем лучше. Что он получит после разгрома Франции? Да ничего! Еще кучу голодных ртов, мизер ресурсов и бесконечную войну с Англией. Я абсолютно уверен в том, что англичане ни при каких условиях не пойдут на перемирие с ним. Даже после победы над французами. Они убедились в том, что с ним бесполезно договариваться, все равно предаст. К тому же, немцы не способны обеспечить высадку на британских островах. Для этого просто нет сил. Флота вообще почти нет, а сил исключительно ВВС для этого не хватит. Англичане вправе рассчитывать на всеобъемлющую помощь США. Сначала чисто экономическую, а потом и военную. А с такой подпиткой, они способны вести войну десятилетиями. А Гитлер ждать не может. Еще немного и начнется коллапс всей немецкой экономики. Деньги, потраченные на войну, нужно как-то отрабатывать. А как? Океаны-то намертво перекрыты! Куда девать свои товары? Получается, что разгромив французов, немцы лишь устранили одно из препятствий на пути к достижению собственных целей. А среди целей, прежде всего, свободный доступ к ресурсам и рынкам сбыта. Но и это не главное. Огромную роль играет тот факт, что немцы считают именно Россию причиной собственных злоключений. Если бы не мы, то они расколотили бы Антанту еще в августе 14 года. Да еще их идеология расового превосходства. Вы поймите, они сюда убивать придут! Под корень вырезать. Никакие переговоры, во всяком случае, пока жив Гитлер, просто невозможны.

Я уже перешел на повышенные тона. Текст кончался, а оппонент еще не поверил до конца.

— И вот пока немцы заняты бриттами, над их головой, как дамоклов меч, висит совершенно непредсказуемый фактор. Огромная страна, с очень многочисленной армией, готовая вот-вот вступить в войну, в попытке предотвратить исход, при котором возможно остаться один на один в клетке с голодным тигром. И самое удивительное, что разгромив эту третью силу, Гитлер получит все, что ему нужно. И ресурсы, и рынки сбыта, и территорию для колонизации. Дальнейшее сопротивление Англии просто бессмысленно. Даже вместе с США, они не способны нанести немцам существенного ущерба. Так что перемирие с ними обеспечено. После разгрома Франции, у немцев будет лишь небольшое окно, максимум в 2 года, в течение которых североамериканцы перестроят свою промышленность на военные рельсы и создадут полноценную армию, после чего победа Германии будет за гранью фантастики. Так что, у него нет выбора, он придет. Да это авантюра, но Гитлер уже доказал, что он как раз авантюрист. И Аншлюс, и Мюнхенский сговор, и война с Польшей, были чистейшим безумием. Он рисковал, не имея ни одного козыря в рукаве. И победил. Вот и сейчас, либо он идет на огромный риск и имеет шанс на победу, либо он, безусловно, проигрывает. Лично я уверен, что он рискнет. Мало того, мы еще и подталкиваем его к этому. Немцы просто не представляют наших сил, иначе они сюда никогда бы не полезли. Чего тут греха-то таить, настолько засекретились, что армия перестала выполнять свою главную роль — своей мощью в корне пресекать саму вероятность войны.

Ах ты, мать твою. Только сейчас я заметил, что Сталин поднялся со своего места и подошел к окну. В свете настольной лампы, было видно его отражение в оконном стекле. Он улыбался! Ах ты, мать твою! Как же ты меня развел, черт усатый! Все выложил. Теперь только тупой не увидит, что перед ним точно не командарм Павлов! Ну, и что же ты намерен делать, старый хрыч?

Время шло, но ничего не происходило. Я сидел как на иголках, ежеминутно представляя, как вот-вот в кабинет войдет отделение НКВДэшников и прямо тут меня и повяжут. Но их все не было и не было. Между тем, сам Сталин никакой агрессии не проявлял, ничто в его поведении не указывало на то, что я проявил себя. Шел спокойный, деловой, максимально предметный и содержательный диалог руководителей высшего ранга, которые готовились на следующее утро повернуть громадную страну на сто восемьдесят градусов. А вот я, после вспышки активности в самом начале разговора, как-то вывалился из общей канвы. Мне было страшно, очень и очень страшно. Какие уж тут мысли о всеобщем благе, когда твоя драгоценная пятая точка сидит прямиком на бочке с порохом, а рядом стоит мужик и раздумывает — поднести спичку или нет?!

Импровизированный совет закончился лишь ранним утром. В окне уже забрезжили первые лучики рассвета, а в саду вовсю пели птицы. Список озвученных вопросов и розданных поручений был просто фантастическим. Единственное что я не мог понять, так это то, как и когда все это делать?! Третья рука у меня еще не отросла, двоиться я не научился, а в сутках по-прежнему оставалось двадцать четыре часа. Судя по мрачноватым лицам собеседников, их волновали примерно такие же мысли. Под конец встречи Тимошенко все-таки выразил мнение, что на созыв Главного военного совета потребуется никак не меньше двух недель, мотивируя это необходимостью тщательным образом проработать все предложения. После минутного колебания, Вождь был вынужден признать правоту маршала — такие серьезные вопросы с кондачка не решаются.

Прощаясь, Иосиф Виссарионович совершил, на мой взгляд, совсем уж невероятный поступок. Он проводил нас до машин и дождался, пока мы разъедемся. Никогда ранее ни я, ни генерал не слышали ни о чем подобном. Не менее удивленными необычайным поведением Сталина выглядели и Смушкевич с Тимошенко. Их неуклюжие попытки скрыть свои чувства могли бы вызвать улыбку, если бы я не находился в столь неоднозначной ситуации. Случайно или нет, но моя машина подъехала последней, когда остальные уже скрылись из вида. В голове не переставая, крутилась мыслишка, что сейчас Вождь произнесет что-то похожее на сакраментальное: «А вас… хм… Павлов, я попрошу остаться». Но нет, все обошлось малой кровью, если так можно выразиться. Пожимая мне руку, он выразил скромнейшую надежду на то, что мнение товарища Павлова, относительно планов военных действий, будет заслушано высоким собранием в первую очередь. На чем и раскланялись…

Захлопнувшаяся дверь, наконец, оставила меня наедине со своими мыслями. Необходимо признаться самому себе, что я перестал вообще что-либо понимать. Мне не понятны ни логика, ни мотивы, которые движут этим человеком. Его шаги непредсказуемы и неординарны. Для меня же все эти непонятки могут закончиться плачевно, ляпну что-нибудь не то и не там, и все, поминайте, как звали. Мне крайне необходимо вникнуть в логику, которой он руководствуется. Причем как можно быстрее.

Безусловно ясно только одно — я ему нужен. Очень сильно нужен. Настолько сильно, что он готов довериться человеку, личность которого вызывает серьезные подозрения. Сталин четко понял, что я не Павлов, но пока еще не определился с тем, кто же я такой на самом деле. Прокрутив в голове недавний разговор, я покрылся испариной, соображая, сколько же раз я себя выдал. Много. Но самое печальное было то, что Вождь рассчитывал именно на такой эффект. Он просчитал меня как младенца. Тимошенко и Смушкевич, несомненно, были задействованы им «втемную». Их, видимо, предупредили, чтобы они отвечали на все заданные мной вопросы. Ну, а чем еще объяснить такое количество государственных тайн, в которые неожиданно был посвящен начальник АБТУ, не имеющий к ним ни малейшего отношения?

Время, проведенное здесь, и память генерала дали мне ответы на очень многие вопросы. Пожалуй, главным стало понимание причин чисток в партии и армии. Нет, доподлинно Павлов не знал, был заговор или нет. Он знал другое, как велико неудовольствие и сопротивление высшего и среднего руководства. Неприятие вызвала как личность самого Сталина, так и политика, которую он проводил. Генерал и сам не испытывал к Вождю особенно крепкой любви, но четко уяснил одну достаточно простую мысль — даже если кто-то сможет его сместить, удержаться у власти у него не получится. В России политиков, обладающих необходимым набором качеств, да к тому же еще и имеющих нужный авторитет в партии и среди народа, просто не было. А чем это грозит? Правильно, товарищи. Второй Гражданской войной. Точнее последней гражданской войной в России, ибо на фоне разворачивающихся в Европе событий, это было откровенным государственным самоубийством.

А может в этом и причина? Что, собственно говоря, получил Сталин в результате чисток? Устранил инакомыслие? Упрочил собственное положение? Или еще чего? Да, вообще говоря, всего понемножку. Но вот за свои методы он поплатился по полной программе. Как вы думаете, стали ли партийные и государственные функционеры больше любить своего обожаемого Вождя, или, может, они работать лучше начали? Да не тут-то было. Неудовольствие переросло в ненависть и скрытое противодействие, а работать… А работать они перестали вообще! Своим необычайно податливым и отзывчивым органом чувств, вольготно размещенном в мягком кожаном кресле, вожди менее крупного масштаба поняли простейшую мысль — здесь инициатива наказуема! И вот расселись они, значит, и внемлют: «А что скажет товарищ Сталин по их вопросу?». А товарищ Сталин может сказать через год, или через два, даже через три, а может и вообще ничего не сказать. Не может же он правда все знать и везде успевать. В конечном итоге, на языке боксеров сегодняшняя ситуация в государстве называлась просто — клинч. Никто не мог сдвинуть процесс ни вперед, ни назад, и все вместе дружно стояли на месте. В моей реальности всех расшевелила война, тут, уж извините, не до разборок стало.

А вот здесь Сталин хочет раскачать лодку при помощи меня. Он собрался воспользоваться моей энергией, чтобы растормошить это болото и вывести систему из губительного равновесия. Не мог он не чувствовать, что дело пахнет скипидаром, а я ему еще бензинчику в костер сомнений подлил. Такой уникальный шанс выпадает не часто, и он его не упустит. А товарищ Павлов, великолепно подходит на должность дежурной, извиняюсь, задницы, в случае если что-то пойдет не так.

Размышления пришлось ненадолго прервать. Я, наконец-то, подъехал к дому. Черт знает что, 60 километров в час — это уже лихачество. Хотя, для большинства местных дорог, это скорость сродни самоубийству. Блин, тут все так неторопливо, меня это аж до исступления доводит. Простейшую бумагу тут могут делать неделями. И никакие вопли начальства и репрессии не помогают — так тут заведено. Но, надо признать, что уж если делают, то делают основательно. Не будем о грустном…

Куликов поднял трубку почти мгновенно. Такое впечатление, что он держал ее в руках. Услышав, сквозь треск и шуршание мой голос, он не удержался, и облегченно выдохнул. На том конце провода умер, так и не родившись, страшный по своей сути вопрос: «Живой?». Петр Николаевич был рад. Искренне рад. Как же мало людей, которым я здесь действительно дорог. Но ощущение того, что за столь малый срок, они уже появились, с лихвой оправдывало все мои усилия. Выслушав довольно сбивчивые объяснения, Петр подтвердил, что подготовленных материалов для обстоятельного доклада вполне хватит, чем несказанно меня обрадовал. Хоть одна хорошая новость. Перед тем, как повесить трубку, комиссар не удержался и произнес:

— С возвращением, Дмитрий Григорьевич.

Честно говоря, раньше за собой особенной любви к пышным и вычурным нарядам я не замечал. Но сегодня мне захотелось выглядеть подобающе. Приняв ледяной душ и вылакав ведро кофе, я нацепил на себя новенькие китель и бриджи, только что пошитые, с учетом моих новых форм. Надел новые хромовые сапоги, начищенные до зеркального блеска. Еще раз протер не свои ордена, и заглянул в зеркало. Внушало! Из зазеркалья на меня пялился молодой генерал, тянувший по самым пессимистичным оценкам года на тридцать три, затянутый в новенькую, сидевшую как влитая, форму, с цельным иконостасом на груди. Орел! Ни тебе пивного брюха, ни обвисшей за… хм… Ну, короче сами поняли. Вот так вот — жив, здоров, бодр и весел, на зависть злопыхателям, чтоб им пусто было!

Погрузившись на заднее сиденье собственной машины, поймав при этом одобрительный взгляд водителя, я вновь погрузился в тяжкие думы. Зачем я нужен Сталину вроде худо-бедно прояснилось, а вот нужен ли он мне? По пути ли нам? Тут есть над чем подумать.

На первый вопрос ответить очень просто — без Сталина я пустое место. Все мои расчеты строятся на том, что он сможет протолкнуть, убедить, заставить нужных людей сделать, так как требуется. Если его не будет, меня сожрут в течение нескольких часов, а все мои начинания пойдут прахом. А вот вопрос по пути ли нам, точнее до какого момента нам по пути, требовал уже более вдумчивого подхода. Разделял ли я идеологию? Да, несомненно. Многие ее постулаты были мне понятны и близки, хотя по местным меркам между мной и Иосифом Виссарионовичем существовали неразрешимые идеологические разногласия. Для меня стало настоящим откровением, что существует огромная разница между марксизмом и марксизмом-ленинизмом, а тут на эту тему шли настоящие политические баталии, с немалым количеством реальных жертв.

Но это не было главным. Чтобы разъяснить всю глубину моих сомнений, приведу следующую аналогию. В начале девяностых я был еще совсем зеленым пацаном, но, как и у всех детей, у меня была хорошая память. И я запоминал. Я помнил первую чеченскую войну, новогодний штурм Грозного. Кровавый и бездарный, как и все в тот период. Но я помнил не груды горелой техники и не зверства чеченских отморозков. Я помнил действия одного человека, к моему величайшему сожалению, гражданина России. Его фамилия накрепко засела у меня в голове, как синоним слова «предатель». Да, господин Ковалев, это я про тебя. Я в мелочах помню ту пресс-конференцию, на которой ты с изуверской улыбочкой сообщал сборищу таких же как ты, что: «С РАДОСТЬЮ сообщаю вам, что новогодний штурм Грозного провалился!». И я помню, как зал наполнился криками одобрения, ему аплодировали стоя!

ТВАРИ, БУДЬТЕ ВЫ ПРОКЛЯТЫ!

Вы спросите, что может быть общего между этими и большевиками? Ну что же, давайте подумаем. Оставим в стороне идеологию, и посмотрим на революции со стороны современника. А выглядело это вот так. Россия не первый год ведет тяжелейшую, кровавую войну. В это время группа людей инициирует в тылу пропагандистскую войну, целью которой является свержение существующего строя. Последствиями этих действий становится последовательный развал военной промышленности, транспорта и связи, государственного аппарата, разложение тыла действующей армии, и, наконец, самой воюющей армии. При этом лидер этой группы, скажем дипломатично, без особых затруднений перемещается по территории страны, являющейся основным нашим противником. После прихода к власти эта группа становится инициатором заключения позорного мирного договора с уже фактически разгромленной Германской Империей, которая капитулирует перед Антантой всего через несколько месяцев. Подытожим. В результате действий вышеозначенной группы был полностью обесценен труд и кровь миллионов людей, огромные жертвы понесенные нашим народом в Первой мировой войне оказались совершенно бессмысленны. Из-за развала промышленности и тыла войска понесли чудовищные потери, было сорвано несколько крупных наступательных операций, способных внести решающие изменения в ход всей войны. Страна была втянута в тяжелейшую Гражданскую войну, жертвами и беженцами от которой стали миллионы людей. Промышленность, сельское хозяйство, транспортная инфраструктура оказались отброшены на десятилетия назад, и строительство новой экономики пришлось начинать почти с нуля. На долгие годы Россия оказалась в политической и экономической изоляции.

Ну и как все это называется на русском языке? Не знаете? Лично я и моя семья не были обижены советской властью, не пострадали от чисток и репрессий, в лагерях не прозябали. Никаких обид на большевиков у меня нет, но… Складывать в уме два и два меня жизнь научила.

Но и это еще не все. Я не мог понять еще очень и очень многого. Астрономических потерь в Великой Отечественной войне, как людских, так и материальных. Пирр наверняка в гробу перевернулся от зависти к тем, кто уверенно выхватил у него из рук знамя победы любой ценой. Я не мог понять, зачем нужно было, чуть ли не под корень вырезать казачество, бороться с врагами конечно надо, но не полным же уничтожением вообще всех окружающих! Каким образом получилось так, что страна, обладающая огромными площадями плодородных земель, к концу семидесятых годов оказалась не в состоянии прокормить саму себя? Как такое вообще возможно? И еще много всяких как, почему и зачем.

Мне очень хотелось верить в то, что Сталин не причастен ко всему этому. Что это происки врагов и стенания «диссидентов». Хотелось верить в мудрого, всезнающего и справедливого Вождя. Хотелось. Но не моглось. Как ни крути, Иосиф Виссарионович, но главный тут вы, и ответ за все держать именно вам. И если вы не поменяете свои методы, я вас грохну. Пока не знаю как, но точно грохну. Или вы меня.

На этой мажорной ноте я и завершил свои душевные терзания. Машина уже подъезжала к зданию Управления.

На КПП меня ждал адъютант Куликова, который сообщил, что Петр уже у себя и ждет моего вызова. Попросив его подойти минут через десять, я направился в свой кабинет. Поднимаясь по лестнице, обратил внимание, как адъютант говорит с комиссаром по телефону. Все-таки мне невероятно повезло с заместителем, уникальный мужик. Если бы не он, я не сделал бы и половины задуманного. Мы понимали друг друга с полуслова, хотя ругались при этом постоянно, да так, что подчиненные в ужасе разбегались, боясь попасть под горячую руку. Удивительно, но в моей исконной памяти, хранившей множество имен военных и политических деятель этого времени, фамилия комиссара не отложилась. Что с ним стало? Сгинул в лагерях? Погиб на фронте? Всю жизнь прозябал на заштатных должностях, задвинутый в самый дальний угол происками завистников? Не знаю, но его таланты явно не были использованы должным образом, как и таланты многих других людей. В какой-то момент, они оказались лишними на этом корабле, и их попросту выбросили за борт, как бесполезный балласт. Ну что же, товарищ Куликов, у тебя есть шанс доказать хотя бы мне, что в прошлый раз кто-то очень серьезно ошибся.

Работа по подготовке доклада Сталину заняла всю первую половину дня, и то благодаря тому, что она была практически завершена ранее. Мы еще и еще раз проговорили все основополагающие моменты, сравнили подходы, уточнили цифры, составили десятки графиков и диаграмм. Подчиненные сбились с ног, таская в мой кабинет все новые и новые пуды макулатуры. Две машинистки стерли пальцы, записывая и переписывая наши мыслеизлияния. Но к часу дня двухмесячный труд половины сотрудников АБТУ приобрел, наконец, более-менее законченный вид. Охрипший и раскрасневшийся комиссар пошел заучивать речь, а я засобирался на встречу с Тимошенко. На повестке дня в полный рост стал вопрос о формировании танковых армий.

Уже на выходе из здания меня догнал мой новый адъютант. Капитан Ильин Дмитрий Михайлович. Вечно куда-то спешащий брюнет, более чем среднего роста и скромнейших габаритов. На его коротких кучерявых волосах едва держалась лихо заломленная фуражка, довольно контрастно смотревшаяся на фоне спокойной манеры ношения остальной формы. Педантичность и настойчивость выдавали в нем чистокровного еврея, хотя капитан и старался это не афишировать. Отличный парень, если не считать того, что о его принадлежности к чекистам не говорило разве что отсутствие клейма на лбу. Но мне собственно без разницы, лишь бы дело делал.

— Дмитрий Григорьевич. Звонили из Харькова. Просили передать, что Кошкин уже вылетел в Москву. Скоро будет у нас.

— Ух, я и забыл совсем. Давай распорядись, чтоб приняли, как положено. Машину, жилье… С аэродрома сюда его вези, времени нет совсем. Я вернусь часам к четырем, может позже чуть-чуть.

— Сделаем, — козырнул и как сквозь землю провалился. Блин, так бы все свою работу выполняли, и мы бы сейчас не тряслись от страха, поджидая немцев.

А между тем, Кошкин надежды оправдывал на все двести процентов. На фоне основной массы гражданских начальников, он смотрелся белой вороной. Или светлым пятном на иссиня-черном квадрате Малевича. В отличие от большинства, он действительно был РУКОВОДИТЕЛЕМ, а не проводником мнения вышестоящих инстанций. Он действительно решал вопросы ему порученные, как говорится от и до. Да, не всегда лучшим образом, да, частенько вкривь и вкось, но он крутился, искал решения и находил их, а не стонал и плакал, указывая на отсутствие рабочих, оборудования и прочих благ. Если бы правительство действительно всерьез воспринимало жалобы производственников, то наша промышленность до сих пор в эпических масштабах производила бы каменные топоры, весьма и весьма посредственного качества. Почему посредственного? Ну, как же, массовое производство, батеньки, брак неизбежен! Если он еще и живой останется, то для России это будет воистину царским подарком. Пожалуй, из тех с кем мне довелось побеседовать, сходные чувства вызывал разве что Астров. А остальные… Грустно это братцы, ох как грустно…

Разговор с Наркомом обороны получился весьма содержательным, но малопродуктивным. Большинство вопросов он просто не мог решить. Не хватало рычагов влияния. Вот вам и издержки излишней централизации власти. Без направляющей воли и четких указаний Вождя, сдвинуть что-либо с места тут просто невозможно. Единственное что мы могли, так это досконально проработать все решения, которые ему необходимо будет принять. На то и убили вторую половину столь длинного дня.

Выходя из кабинета Тимошенко, я мысленно уже вел диалог с Кошкиным. Обдумывал, раскладывал по полочкам, искал доказательства. Но мою работу нагло и беспардонно прервали. Сквозь вихрь раздумий до меня достучался настойчивый окрик. Прямо передо мной, с дежурно-приветливой улыбкой на лице, маячила фигура человека с маршальскими звездочками в петлицах. Ворошилов! Мля, именно тебя-то мне и не хватало для полного счастья! Черт тебя принес на мою голову.

По вопросу этой фигуры наши с Павловым мнения были схожи как никогда — Первый маршал Советского Союза был человек огромного самомнения и малых талантов. Его единственным достоинством была солидарность с политикой партии. Сколь бы тернист и извилист не был путь РСДРП(б), товарищ Ворошилов всегда был впереди и всегда все одобрял. В зависимости от мнения лидеров, будь то Ленин, Троцкий, Бухарин, Зиновьев, Сталин, Берия, Хрущев, Климент Ефремович мог с пылом и жаром растолковывать народу одни прописные истины, а наутро, с не меньшим усердием, доказывал абсолютно противоположные. Надо признать, что пользуясь своей крестьянской внешностью и разговаривая с народом на его языке, с грубоватыми шуточками и легким матерком, у него это получалось великолепно. Рабочему люду весьма импонировало, что выходец из деревенской бедноты добрался до таких высот власти. Более того, на фоне остальной руководящей верхушки, которая при всем желании похвастаться «пролетарским» происхождением не могла, он выглядел настоящим символом новой эпохи, иконой. Но на этом список его дарований завершался.

А вот с точки зрения начальства, товарищ Ворошилов обладал набором гораздо более нужных качеств. Среди советского генералитета ходили бородатые анекдоты по поводу непотопляемости Климента Ефремовича. Какие бы ошибки он не совершал, какую бы глупость не сделал, ничто не могло пошатнуть его служебного положения. И только лишь «победа» над Финляндией переполнила чашу терпения Сталина, и он сместил его с поста Наркома обороны. И только. На всех остальных постах маршал остался. Этим своим решением, Иосиф Виссарионович в очередной раз опроверг свой знаменитый тезис, про то, что незаменимых людей у нас нет. Оказывается есть!

Что же это за качества такие? Все очень просто — Ворошилов всегда знал свое место. Получив маршальские звезды, Климент Ефремович прекрасно понимал, что прыгнул выше своей головы, раза так в три, а может и в четыре. И всегда помнил, кому он обязан таким карьерным ростом. При любом другом политическом раскладе рассчитывать на что-то большее он не мог, да и сохранение прежнего положения было бы под вопросом. Сталина же подобная ситуация более чем устраивала. Ему был необходим еще один голос в ЦК, на который он мог рассчитывать в любой ситуации. Да и беспрекословный исполнитель был для Вождя совсем не лишним. Уж что-что, а волю Иосифа Виссарионовича Ворошилов исполнял с точностью. До каждой запятой и закорючки на полях. Вот как написано, так и делал, не разбираясь правильно это или нет. Короче говоря, очень нужный товарищ, незаменимый!

Контраст, между раздутым до заоблачных высот пропагандистской машиной образом Первого советского маршала, героем Гражданской войны, кавалером множества орденов и медалей и реальным человеком, был велик. Особенно для высшего комсостава. Мирок генералитета довольно узок, здесь все друг друга знают, все так или иначе встречались и пересекались по службе. Так что здесь относились с известной долей юмора ко всем этим «особенностям». Пока… Пока товарищ маршал не обращал свой взор на юмориста. Несмотря на прочность своего положения, мелкими интригами, направленными против подчиненных способных в случае чего заменить такого незаменимого человека, Климент Ефремович никогда не брезговал. И нередко они своей цели достигали. Вот и сейчас затевалось что-то подобное.

Расположившись в коридоре таким образом, что даже имей я желание пробежать мимо него, у меня бы это не получилось, Ворошилов изложил предложение, от которого я не смог отказаться. Просил уважить седины и распить со старым боевым скакуном (!) рюмку чаю. Поговорить «за жисть». И я согласился. Уж и сам не знаю, чего тут было больше — желания выпить на халяву или серьезно поговорить.

Новый кабинет маршала мне понравился. Просторный, светлый, обставлен без особой помпы уютной и функциональной мебелью. Канонический «образок» Вождя всех пролетариев и лучшего друга физкультурников, намертво приколоченный к стене прямо над креслом хозяина, дополнял картину «офиса» типичного советского начальника. У меня точно такой же, даже побогаче будет. Про себя подумал, что надо это несоответствие устранить, аскетизм нынче в моде, а то на партсобрании обвинят в мещанстве или еще в чем.

Ворошилов начал издалека. Вспоминал бурную юность, потом Гражданскую. Не забыл про Царицынскую эпопею. Ну, а как без этого-то? Правда, вспоминал он почему-то книжную версию, а не реальную. Как они там, значит, вместе с товарищем Сталиным шашками беляков рубали. Лично! И так у него ловко и гладко этот рассказ получался, что он сам почти поверил, да и я вместе с ним. Напомнив столько иносказательным образом, о том, кто на самом деле с Вождем из одного котелка щи хлебал, маршал перешел к сути вопроса. Но для начала он меня все же удивил:

— А я смотрю, Дмитрий Григорьевич, ты все молодеешь. Что, аль бабу молодую завел или пьешь настойку, какую? Не поделишься секретом? Где живой водицы-то нашел?

Строго говоря, Ворошилов стариком еще не был. Но, с таким образом жизни, а местное руководство жило в состоянии постоянного стресса и ожидании неминуемой расправы, к своим годам он выглядел не лучшим образом. Кроме того, вместе с большой властью приходит и понимание того, что в могилу ты ее не унесешь. Как гласит народная мудрость — аппетит приходит во время еды. Пожить ох как хочется, и чтоб молодым, да здоровым!

И меня словно черт дернул. Решил я над ним малость пошутить:

— А вы, Климент Ефремович, Булгакова не читали? Собачье сердце? — без особой надежды спросил я.

— Читал, — в очередной раз удивил меня маршал, оказывается он еще и читать умеет! Это сколько ж талантов-то пропадает!

— Но так ведь это же выдумка, шутка!

— Ну, в каждой шутке есть доля шутки…

— Погоди. Это что же, ты щас с яйцами макаки ходишь??? — удивление собеседника было всеобъемлющим.

— Почему сразу с яйцами? И почему макаки? Это вчерашний день. Мне сразу мозги пересадили, гиббона кажется… Точно не помню. Одна беда — бриться замучился, волосы прут дуром! Да и вонючий стал, ни один одеколон не спасает!

Немая сцена. Мне стоило гигантских усилий сохранить невозмутимость. Вы бы видели его обалдение! Ох, мать… Рыдаю! Мысленно.

Молчание затянулось минуты на три. Так и не определившись, верить мне или нет, Ворошилов решил свернуть щекотливую тему. И перешел к главному. Его лицо стало хмурым и неприветливым. В глазах запылал кровожадный огонек.

— Ладно… Ты мне вот что скажи, Дмитрий Григорьевич. Что ты задумал, а? Чего воду мутишь? Под кого копаешь? Неспокойно тебе? Или может, крови тебе мало было? Не успокоился? Ты что, не понимаешь, чем все это грозит?

На слове кровь, у меня голове будто рубильник какой-то переключился. Я буквально физически почувствовал, как он щелкнул. Ярость переполняла меня. Била фонтаном. На несколько секунд, я просто потерял дар речи. Чудовищным усилием воли мне удалось подавить непреодолимое желание убить этого человека немедленно, прямо здесь, в его кабинете. Задушить. Порвать на клочки голыми руками! Затоптать ногами. Как угодно, но уничтожить его! Но я выдержал. Точнее почти выдержал, сдержать слова я не смог.

— А ты что же, Климент, правда не понимаешь? Или прикидываешься? Задумал, говоришь? Воду мучу? Ты что же, ослеп? Не видишь, что творится вокруг? Война на носу, большая война, а у нас в армии жопа полная! Ты не видишь, этого? Снарядов нет, командиров не хватает, бойцы не обучены, техника на ладан дышит, промышленность черте что выпускает! А ты не видишь? Копаю, говоришь? КРОВИ МАЛО? НА МНЕ КРОВИ НЕТ! Я в гробу видел все твои должности и звания! Понял! В гробу! На хуй они мне не нужны!…

— А ты вроде как и ни причем? Все вокруг дураки, а ты один на коне и весь в белом??? Вместе все делали! Ни слова против не сказал! Чуть не в зад лобзал, а щас вроде как и побоку??? На других все свалить хочешь?

— За свои дела я сам отвечу, по полной программе. Ты за меня не переживай. Без палок не останусь. Благо хоть ума хватило одуматься. Надеюсь, еще не поздно… А ты все власть делишь? Немцы придут — делить нечего будет! Голым задом на пулеметы пойдем. Нет, не ты, а солдаты! Ведь не просто со спущенными штанами стоим, так и подмылись еще, чтоб не побрезговали нами! Ведь до Москвы дойдут! А вы все грызетесь, как скорпионы в банке!

— Да ты… Да ты пораженец! Трус! Предатель! Свол…

— А ты меня не пугай! Я свое еще в тридцать восьмом отбоялся. Не страшно мне! Об одном прошу, не можешь помочь, так хоть не мешай! Не крутись под ногами! А будешь мешать, я защищаться не буду! Я буду наступать! В морду бить буду! Руки свяжете, ногами запинаю. За ноги держать будете, зубами грызть буду! Понял?

Я почувствовал, что если прямо сейчас не выйду отсюда, кровь на моих руках все же появится.

— Счастливо оставаться! — я быстрым шагом вышел в прихожую, напоследок так грохнув дверью, что с потолка посыпалась штукатурка.

Бывший в коридоре народ буквально испарился с моих глаз. Все в ужасе попрыгали в кабинеты, кто в свой, а кто и в первый попавшийся.

От бешенства у меня в глазах начало двоиться и троиться. В голове стучали чугунные молоты, впечатление было такое, что я находился на колокольне, и на самом большом колоколе вместо язычка использовали мою бедную башку. На плечи наваливалась свинцовая тяжесть. Она все сильнее и сильнее придавливала меня к полу. Уже понимая, что происходит что-то странное, я обеими руками попытался ухватиться за стену. Но тщетно, руки скользили по гладкой поверхности. Вдруг грудь сковало сильнейшим спазмом. Я не мог дышать. Ни вдохнуть, ни выдохнуть. В ужасе пытаясь зацепиться хоть за что-нибудь, я начал заваливаться на пол. Плашмя. Последним кадром был паркет в сантиметре от моего носа. Все, занавес.

Иосиф Виссарионович оторвался от прочтения стенограммы разговора Павлова с Ворошиловым и посмотрел на сидевшего напротив Берию.

— Ну и как он?

— Спит. Врачи говорят, что все, что можно сделать, они уже сделали. Остается только ждать.

Вождь немного помолчал и произнес:

— Лаврентий, если с его головы упадет хоть волос, можешь смело покупать себе мыло и веревку. Ты меня понял?

Лаврентий понял.

Сталин в течение нескольких секунд продолжал что-то шептать себе под нос по-грузински, а потом тихо пробормотал:

— Солдаты, говоришь… Мозги пересадили?