Симпатия

1

В тот день, когда его жена уехала из страны, Улисес Кан решил завести собаку.

Если посмотреть на дело с безжалостной точки зрения — а эта роскошь становится доступна, только если браку пришел конец, — в таком решении был смысл. Перед свадьбой Улисес предупредил невесту, что не хочет детей. Паулина ответила, что на собак у нее аллергия.

Мартин, его тесть, в первой же беседе, состоявшейся почти сразу же после медового месяца, поведал, что у Паулины нет аллергии ни на собак, ни на пыль, ни на что-либо еще.

— Разве только на радость, как у ее матёри, царствие ей небесное.

После этих слов тесть оглушительно расхохотался. Улисес попробовал тоже рассмеяться, но тут старика прихватил такой приступ кашля, что Улисесу показалось, будто тот сейчас скончается.

— Жить можно и без собак. Но не нужно, — сказал Мартин, прокашлявшись.

Тогда-то Улисес и понял, что его брак обречен. А теперь, ища в интернете приют, где можно взять собаку, понял, что Мартин был прав. Прав с самого начала.

Тесть отличался «пропащей красотой» — этим словосочетанием Улисес описывал его в воображаемых разговорах с друзьями. Когда последний друг переехал с семьей в Буэнос-Айрес, Улисес вышел из их общей вотсап-группы.

«Так уезжаем мы — те, кто остается», — подумал он.

Своей красотой тесть напоминал Алена Делона. У Улисеса складывалось впечатление, что Мартин не только знает об этом сходстве, но и тайно его подчеркивает. Его бросили в детстве, он ненавидел своих детей и женщин, вспоминал годы в армии как безупречную идиллию, устроил у себя во дворе кладбище собак и, старея, все крепче и крепче подсаживался на одиночество. Многие важные и малоизвестные подробности жизни Алена Делона отражались в жизни Мартина.

Улисес подметил связь, когда они с Мартином смотрели по телевизору документальный фильм, посвященный пятидесятилетию выхода «Леопарда» Лукино Висконти. У Делона брали интервью прямо в Палермо, возле палаццо Ганджи, где снималась знаменитая сцена бала.

— Никогда прежде столько красоты не собиралось вместе: Ален Делон, Клаудия Кардинале и Берт Ланкастер, — сказал Мартин, загибая пальцы, словно перечислял состав «Наполи» восемьдесят седьмого года.

Улисесу пришло в голову, что в жизни тестя, в каком-то из пышных залов его прошлого, случилась, вероятно, своя Клаудия Кардинале.

Он так прямо и спросил. Мартин фыркнул:

— Идиотские вопросы задаешь, Улисес. Ну конечно, у меня есть своя Клаудия Кардинале. И у тебя тоже есть, я точно знаю. Но даже мужчина, у которого никогда не было своей Клаудии Кардинале, всегда может полюбоваться на Клаудию Кардинале. — С этими словами он указал на экран: — Понимаешь?

Улисес кивнул, но, кажется, не понял.

Он не знал, почему тесть перестал общаться со своими детьми. Паулина тоже не знала и утверждала, что смогла это пережить, хотя в глубине души ее явно снедала обида. Улисес настоял на знакомстве: как можно не знать собственного тестя? Паулина увиливала как могла, но в один прекрасный день все-таки привезла его к дому на границе парка Лос-Чоррос, в конце круто идущей вверх тупиковой улицы. Улисес всего раз был в этом парке на северо-востоке Каракаса, одном из самых старых в городе и знаменитом водопадами и прудами. Семейство Хан устроило там пикник, чтобы отпраздновать долгожданную беременность. «У тебя будет братик», — сказали они Улисесу с вымученными улыбками. Улисес хорошо помнил, в каком молчании, нарушаемом только звуком падающей воды, прошла та детская прогулка.

— Откуда она берется? — спросил он, показывая на водопад.

— Вода? — уточнил сеньор Хан.

— Да.

— С горы Авила. Вон оттуда, сверху.

Улисес окинул взглядом огромную зеленую массу, на которую направлял палец сеньор Хан. Горная цепь защищала город, повернувшись к нему спиной, словно спящий великан.

— А мы сейчас разве не на Авиле?

— Нет, Улисес. Это парк Лос-Чоррос. Авила за ним. Если пойдешь вверх по водопаду, дойдешь до горы.

В тот первый раз Паулина остановила машину перед кирпичным фасадом с большой черной дверью и предупредила:

— Не вздумай поднимать эту тему.

— Какую?

— Почему мы не разговариваем и все такое. Он на тебя наорет и выгонит. Хотя он в любом случае наорет и выгонит.

Потом она уехала и оставила его одного перед дверью. Улисес почувствовал себя Крисом О’Доннеллом на пороге домика Аль-Пачино в «Запахе женщины». В отличие от героя фильма, Мартина держала взаперти не слепота, а эмфизема легких.

— Четвертая стадия. Я в жопе, — сказал он Ули-сесу вместо приветствия.

Мартин посвящал жизнь старым фильмам и чтению. Впрочем, у него было еще две пенсионерских страсти: уход за садом и выгуливание собак. Каждый день он вместе с сеньором Сеговией, своим шофером и правой рукой, водил на прогулку Майкла, Сонни и Фредо — двух немецких овчарок и беспородного пса с улицы, представлявших собой, по словам хозяина, то еще зрелище. Собак на машине везли до парка чуть ниже проспекта Бояка, что на высоте тысячи метров над уровнем моря, и там выпускали. Мартин иногда тоже выходил, а иногда наблюдал из внелорожиим, как они бегают, прыгают, лают, рычат, покусывают друг друга, словно смотрел с качки на каком то безумном ипподроме. И возвращался в неизменно прекрасном настроении, как будто выиграл или проиграл пари с самим собой.

В тот первый вечер они проговорили шесть часов. Когда Паулина заехала за Улисесом, уже поздно ночью, она не могла прийти в себя от удивления. Хотела знать, как дела у отца, о чем они беседовали, как все прошло.

Улисес попытался связно пересказать беседу, но понял, что воспоминания у него неясные. Точно он знал только одно: он великолепно провел время.

— Кстати, твой отец — настоящий красавец. Я теперь понимаю, от кого у тебя такие глаза.

Она смягчилась, и на миг Улисес увидел, как маленькая Паулина будто выплыла на поверхность из глубин собственного лица, но тут же канула снова.

— Я думаю, это потому, что я тоже сирота, — сказал он, как бы извиняясь.

— Вы и про это говорили?

— Нет.

— А что, сиротки друг друга издалека видят, что ли?

Поразмыслив, Улисес кивнул:

— Да. Думаю, да.

Остаток пути прошел в молчании. Уже на пороге квартиры Паулина сказала:

— Прости меня.

— Да я с удовольствием. Он меня и на следующей неделе ждет в гости.

— Окей.

— Но если тебе неприятно, я не пойду.

— С чего мне должно быть неприятно? Иди. Вот так Улисес Кан подружился со своим тестем, красавцем-мужчиной, похожим на Алена Делона.

2

Накануне того злополучного дня Улисесу приснилась Клаудия Кардинале — в знаменитом кадре из «Леопарда», где персонаж Алена Делона видит ее впервые. Во сне Клаудия Кардинале одновременно была Надин, а дело происходило не в палаццо Гянджи в Палермо, а в культурном центре, где Улисес вел встречи киноклуба. Центр представлял собой книжную лавку с аудиториями на втором этаже. Клаудия — она же Надин — держала в руке мобильный телефон.

— Что ты тут делаешь? — спрашивал во сне Улисес.

— Ты же мне звонил, — отвечала она и показывала телефон.

Он удивленно рассматривал аппаратик в руке у женщины, одетой в платье эпохи Гарибальди, и ничего не понимал. На экране было сообщение от него, состоявшее из единственного слова: «Приезжай». После этого они занялись любовью.

Улисес проснулся в слезах и с мощной эрекцией. Было почти девять утра. Паулина давно уехала в офис. Он вытер слезы и принял холодный душ.

Пока пил первую чашку кофе, зашел в «Твиттер» и посмотрел новости. Ночью на проспекте Франсиско де Миранды военизированная группировка убила студента. Еще только первые числа апреля; к своему исходу месяц лопнет, как зрелый гранат, утопая в собственной крови. Улисес долго рассматривал фотографию рыдающей навзрыд матери убитого, но мог думать только о своих слезах после пробуждения. Сон прервался, как раз когда они занялись любовью. Может, он поэтому плакал? Но в таком случае он еще во сне должен был понять, что все это ему снится. Или он плакал из-за странного сочетания телефона и платья? Так или иначе, в Зазеркалье, так сказать, было тело Надин. А по эту сторону зеркала — его собственное тело, разметавшееся среди простыней на слишком большой кровати, и слезы.

Он взялся читать эссе Борхеса «Цветок Колри-джа» и потерял все утро, порхая по страницам старого зеленого тома полного собрания сочинений, словно шмель у горных отрогов. Ближе к полудню открыл блокнот и записал заглавие: «Член Колри-джа». И собирался заполнить несколько страниц первым, что придет в голову, когда получил сообщение от Паулины: «Я уезжаю из страны. Я так больше не могу».

Улисес долго смотрел на экран телефона. Экран гас, и Улисес трогал его пальцем, чтобы убедиться, что сообщение никуда не делось.

Ему хотелось написать Надин: «Приезжай», но он этого не сделал.

А Паулине написал: «Ок».

На что она мгновенно ответила: «Я хочу уехать одна. Понимаешь, о чем я?»

Улисес тоже не стал раздумывать над ответом: «Понимаю, Паулина. Пусть так и будет. Вечером поговорим».

Он должен найти Надин. Теперь уж точно. А если не найдет? Или она не ответит?

На этот раз Паулина долго молчала, но потом написала: «Спасибо».

Поскольку брак не продлился положенных пяти лет (недавно отметили четвертую годовщину), развестись немедленно они не могли. Лучше всего, сказала Паулина вечером, подписать соглашение о раздельном проживании и сделать доверенность на адвоката, чтобы официально развел их через год.

— Квартира записана на меня, поэтому продавать ее буду я. Расходы на адвоката тоже беру на себя, он друг семьи. Тебе достанется десять процентов; надеюсь, ты не против. Оставайся, пока не найдется покупатель. Даже можешь показывать квартиру. Машину забирай себе, — сказала Паулина.

Улисес согласился. Взамен Паулина попросила только замолвить словечко перед отцом, чтобы позволил навестить его перед отъездом.

После этого разговора Улисес приехал к Мартину и без обиняков рассказал про развод и отъезд Паулины.

— Она уезжает через два месяца. Максимум через три. И просила меня передать, чтобы вы ее приняли перед этим.

— Нет, — отрезал старик и увеличил громкость телевизора.

Улисес немного подождал и снова закинул удочку.

— Паулине очень плохо, — соврал он.

— Слушай, Улисес, — сказал Мартин, выключая телевизор, — я тебе сейчас объясню, чтобы стало понятно: квартира, где вы живете, не Паулинина, а моя. Хочешь там остаться после ее отъезда?

У Улисеса пересохло в горле.

— Хочешь или нет?

— Да, — сказал он наконец.

— Отлично. По мне, живи сколько влезет. Но если еще раз станешь мне нудить про Паулину, завтра же окажешься на улице. Понял?

— Понял.

Улисес подумал, что ему пора. Но Мартин как ни в чем не бывало спросил:

— Читал Элизабет фон Арним?

— Кого?

— Элизабет фон Арним.

— Нет.

— Я тоже. Но мне о ней рассказывали, и я запомнил. Она была австралийка, знаменитая писательница в свое время. Под конец написала мемуары и назвала «Все собаки в моей жизни». И там вроде бы только про это. История каждой из ее собак. Про мужей, про детей, про любовников — ни слова. Только про собак. Охренеть, да?

— Да, — ответил Улисес.

— Пойдем сад посмотрим, — сказал Мартин и поднялся с кресла.

Улисес мечтал побывать в саду с тех пор, как узнал, что у тестя там кладбище собак. До этого момента он видел только переднюю дома, широкую лестницу на второй этаж и комнату, где Мартин принимал его. Правда, однажды заблудился, выйдя из туалета у лестничной площадки, и попал в библиотеку, просторный зал с высокими потолками, где все стены скрывались за стеллажами, полными книг. А под самым потолком, там, где стеллажи кончались, висела самая большая коллекция портретов Симона Боливара, Освободителя, что Улисесу доводилось видеть.

Сад оказался огромным, он шел до самого подножия горы, на которой располагался парк Лос-Чоррос. Сад и парк разделялись тонкой металлической сеткой, издалека похожей на паутину.

— Не боитесь? — спросил Улисес, указывая вглубь сада.

— Чего?

— Что кто-нибудь залезет. Или от ливней сель с горы сойдет.

Мартин улыбнулся:

— Когда Каракас затопит — а его обязательно затопит, — только эта гора с окрестностями и останется. К тому же в парке есть пост нацгвардии, круглосуточно патрулируют. Я сам добился, чтобы его там устроили, когда дом только купил.

Сад состоял из двух частей. В одной привольно бегали Майкл, Сонни и Фредо, и туда вела калитка во внутренней решетчатой изгороди высотой не больше метра, которую собаки почему-то не перепрыгивали. Вторая, гораздо меньше, пряталась за вереницей причудливо подстриженных кустов. Там, тоже за калиткой, покоились собаки, почившие в последние годы.

Могил было четыре. Каждая выглядела как утоптанный участочек, укрытый камнем и увенчанный деревянной табличкой с кличкой и датой смерти.

— Инь-Инь, Чиру, Орео и Чоби, — сказал Мартин. Вид у нею был спокойный.

— Когда вы решили сделать кладбище?

Мартин вздохнул:

— Когда понял, что, несмотря на все доказательства обратного, Бог, возможно, существует. Однажды я взглянул на своих собак, а за ними вроде бы разглядел Бога, тогда и понял. Поздно, к сожалению.

— А ваша жена что сказала?

— Жена?

— Паулинина мама. Что она сказала про собачье кладбище?

— Тебе какая разница, что там думала или не думала ее мать? Это никакого отношения к делу не имеет.

— Простите. Не знаю, зачем спросил.

— Хотя, может, и имеет, если вдуматься. Правы были церковники в Средние века. Женщины — противоположность собакам. Они доказательство того, что дьявол тоже существует.

— Вы и в самом деле так думаете, Мартин?

— Конечно, я так думаю. Взять хотя бы Паулину.

— А что с Паулиной?

— Ты что, ничего не понял, Улисито?

— Насчет чего?

— Она спит и видит, как заполучить наследство. Боится, что я помру и ничего ей не оставлю. Мечтает продать квартиру и вышвырнуть тебя на улицу, как собаку, без гроша в кармане.

3

Паулина уехала в последнюю неделю июня, а в начале сентября Улисес снова увидел ее на похоронах генерала Мартина Айялы.

Бдение проходило на Восточном кладбище. Улисес вступил под своды часовни, опасаясь увидеть окоченелое тело тестя. Но внутри царило такое напряжение, что про свой страх он тут же позабыл. Немногочисленные родственники сидели двумя группками по сторонам урны. Это были сплошь военные в парадной форме. Странным образом группки не общались между собой. Ни единого слова или жеста не направлялось слева направо или наоборот. Друг на друга они глядели, словно противники на разных берегах реки, и в любой момент были готовы скомандовать своему отряду пехоты реку форсировать.

Он подошел к гробу и остановился. За спиной раздалось шушуканье.

— Это вроде зять, — произнес кто-то шепотом так, что все услышали.

Улисес стоял, склонив голову, смотрел на каменное лицо Мартина и изображал скорбную сосредоточенность, потому что сосредоточиться по настоящему в этой диковатой обстановке не мог. Через две минуты встрепенулся, отошел на пару шагов и стал читать надписи на венках: «Генералу Мартину Айяле Айяле, доблестному защитнику Родины, от Каракасской военной академии»; «Генералу Мартину Айяле Айяле, столпу венесуэльской армии, от Боливарианской военно-воздушной академии штата Ара-гуа»; «В память о нашем мудром товарище от Боливарианского общества Каракаса»; «Навсегда в наших сердцах. От работников отеля „Гумбольдт"». «Отель „Гумбольдт"?» — удивился про себя Улисес.

Кто-то потрогал его за плечо. Оказалось, сеньор Сеговия.

— Молодая хозяйка приехала, — сказал он, кивая в сторону дверей.

Улисес не понял.

— Сеньора Паулина, — пояснил Сеговия.

— Ах да, конечно, — сообразил Улисес и направился в главный зал.

Вид у Паулины был опустошенный. Как будто землетрясение смяло все ее движения и вот-вот сбросит в пучину. Он попытался проявить задушевность, как во времена, когда они жили вместе, почти братскую, немного печальную задушевность пары, которая еще не совсем разошлась. Но она его остановила:

— Не надо лицемерия.

— О чем ты, Паули? — спросил Улисес, бледнея. Он подумал о Надин. Сеньор Сеговия не мог проболтаться. Может, Кармен, горничная?

— Я оспорю наследство. Не надейся добиться своего. — Она развернулась и пошла в часовню.

Мартин оставил Улисесу квартиру.

Накануне позвонил адвокат тестя: сообщил, что тот скончался, и попросил срочно приехать а офис. Адвокат был молодой, примерно ровесник Улисеса. Он вручил ему копию касавшейся его части завещания.

— Вы серьезно? — спросил Улисес.

— Да, но там есть условие. Генерал Айяла возложил на вас руководство одним проектом — если согласитесь и все выполните за время, указанное в завещании, станете владельцем квартиры, сеньор Кан.

Мартин распорядился передать свой особняк, известный как «Аргонавты», фонду, спасающему собак с улицы. Задача Улисеса состояла в том, чтобы вместе с супружеской парой, хозяевами фонда, переобустроить дом под новые нужды и запустить работу приюта.

— В течение ста двадцати дней с момента смерти. То есть за четыре месяца. Если считать с сегодняшнего дня, фонд должен открыться в новом помещении самое позднее третьего января следующего года, — сказал адвокат.

— Но… почему я? — только и вымолвил Улисес.

Адвокат пожал плечами:

— Сеньор Мартин оставил средства на финансовое обеспечение фонда в течение нескольких лет. Ими буду заниматься я.

Улисес переварил сказанное и спросил:

— А Паулине и ее брату Мартин ничего не завещал?

— Зачем вам это знать?

— Просто так. Хотя, сами понимаете, я могу нажить проблем с ними из-за всего этого.

— Понимаю. Не переживайте. Дети сеньора Мартина остались вполне обеспечены.

— Хорошо, если так. Но им все равно это не понравится. Знаете, Паулина терпеть не может собак.

Адвокат усмехнулся:

— Эта квартира, если вы дождетесь повышения цен, будет стоить целое состояние, пусть и небольшое. Но жемчужина короны — особняк. Если у вас начнутся какие-либо юридические проблемы с наследством, пожалуйста, обращайтесь ко мне.

— Окей.

— Отлично. В этой папке документы по фонду. Вся необходимая информация и контакты супругов Галиндес, которые его содержат. Я рекомендую связаться с ними как можно скорее.

— Свяжусь, — сказал Улиеес.

4

Фонд «Симпатия к собакам» был создан за три года до смерти сеньора Мартина Айялы и через несколько месяцев после смерти Ампарито, маленькой дочки Хесуса и Мариелы. Сначала он действовал как сеть поддержки в соцсетях. Хесус работал кинологом, Мариела — ветеринаром. Через соцсети они распространяли информацию о брошенных и уличных собаках, нуждавшихся в хозяевах. Чаще всего сами и спасали бродячих псов, а потом развозили по приютам и клиникам, с которыми сотрудничали. Там собак подлечивали и искали им новый дом. Фонд существовал, точнее, выживал на пожертвования подписчиков — деньгами или кормом.

Когда наступил кризис и начался голод, дела пошли гораздо хуже. Все, кто мог, уезжали из страны. Самые удачливые улетали; многие при этом не оборачивались. Когда билеты были уже куплены, апостили получены, родительская квартира продана за четверть стоимости, когда уже уволились с работы и по последнему разу обошли врачей, когда забрали детей из школы, даже в середине учебного года, потому что времени терять нельзя, когда все было готово, люди в последний раз садились в машину и ехали в парк подальше от дома. Там они притормаживали, выпускали собак с заднего сиденья, а когда счастливые собаки выпрыгивали наружу, юркали обратно за руль, срывались с места и удирали.

За последний год Хесус и Мариела подобрали невообразимое количество собак. Все знакомые клиники и приюты были переполнены. Тогда они начали привозить подобранных в свой собственный дом в районе Эль-Параисо. Собаки попадались всех пород, возрастов и размеров. Откормленные, оголодавшие, щенки, старики, больные раком, больные чесоткой. Грустная разрозненная стая, превращавшая город в военный госпиталь.

Пресса постепенно стала обращать внимание на происходящее. Сначала появился репортаж про пятьдесят лошадей на ипподроме Санта-Рита на западе страны, умерших от истощения. Репортаж был с фотографиями: вылезшие из орбит глаза, безразличные к тучам мух, ребра и прочие кости под ошметками шкуры. Потом стала известна история Росенды, слонихи из зоопарка Карикуао: ее шкура болталась на исхудалом, едва способном двигаться теле, словно битый молью театральный занавес. А позже задумались и о собаках. Бродячих, которых многие умалишенные начали убивать и поедать прямо на улицах. И домашних — таких хозяева бросали в парках или привязывали, не оставив еды и воды, к решетке какой-нибудь фабрики, парковки или автосервиса, воспользовавшись мертвенным безлюдьем выходных дней.

В апреле начались студенческие протесты, и все стало еще ужаснее. Между армией и манифестантами шли стычки, и под перекрестным огнем пожертвования фонду практически прекратились. Несколько собак умерло от голода или отсутствия нужных лекарств. К июню военные убили уже не меньше ста молодых людей, арестовали около тысячи и сумели полностью подавить протест. Теперь они приходили за «конспираторами» прямо домой, по доносам бдительных соседей, состоявших в районных революционных советах.

Огромный спальный квартал Лос-Вердес в районе Эль-Параисо неделю подвергался атакам: военные распыляли с шоссе слезоточивый газ. Говорили, это потому, что там жило несколько студентов, связанных с недавними беспорядками. И действительно, к концу третьего дня увезли больше двадцати человек — их поймали во время операции, продлившейся много часов и показанной впоследствии по всем каналам.

Однако самый большой резонанс вызвало убийство Тора, беспородного, но домашнего пса. Когда военные ворвались в квартиру хозяев, он залаял, и один солдат выстрелил в него дробью. Хесус и Мариела жили в квартале Одила, около стадиона Бри-хидо Ириарте, недалеко от Лос-Вердес. Кто-то дал хозяевам Тора адрес, и те разбудили их в час ночи звонками и криками.

Дробь выбила Тору глаз и вынесла часть мозгового вещества. Хесус думал, что собаку еще можно спасти, ведь Тор, хоть и выл от боли, но смотрел оставшимся глазом довольно бодро. И все же Мариела, удалив остатки дроби, сказала, что раны слишком серьезные. Хозяева к тому времени уехали в военную комендатуру, куда увезли их сына. Мариела позвонила хозяйке, объяснила ситуацию и попросила разрешения усыпить собаку.

К пяти утра все было кончено. Они положили труп Тора в пакет, чтобы отвезти в клинику на кремацию.

И тогда Мариела разрыдалась и сказала мужу:

— Я больше не могу. Пожалуйста, давай уедем из этого адища.

И они бы уехали и бросили на произвол судьбы немногочисленных собак, которых еще могли спасти в хаосе катастрофы, если бы через несколько дней не раздался странный звонок: генерал авиации в отставке Мартин Айяла Айяла приглашал их к себе.

5

Дни, когда Хесусу и Мариеле позвонили от генерала, вообще были богаты на события. Волна возмущения, поднявшаяся после убийства Тора, не помешала военным методично распылять над кварталом Лос-Вердес слезоточивый газ: четыре часа утром, четыре вечером, два ночью. Ждали новых облав, но этого не случилось. Обочина шоссе была завалена сотнями газовых патронов, а никто так и не знал, почему осада продолжается.

И в одно прекрасное утро батальон по подавлению беспорядков просто исчез с дороги, а газовые атаки прекратились.

Примерно так же получилось с Надин. Паулина уехала, прошло две недели, а Улисес все оттягивал момент, прежде чем позвонить и выяснить, где Надин. Дни он проводил, рассматривая фотографии собак из приютов, но выбрать не мог. В результате Надин позвонила сама, будто и не пропадала на целые годы.

— Привет, — сказала она.

И Улисесу хватило этого короткого, с придыханием произнесенного слова. Он узнал ее.

— Где ты? — спросил он.

— В Каракасе.

Такой абстрактный ответ в прежние времена, до всеобщего исхода, прозвучал бы абсурдно. А сейчас — как будто его на ухо шепнули.

— А ты? — спросила Надин.

— Дома. Адрес помнишь?

— Да.

— Тогда приезжай.

«Приезжай», — повторил Улисес и повесил трубку. Четыре года ушло у него, чтобы выговорить слово, которое он тогда проглотил, и оно увязло, словно живая еще птичка в земляных глубинах его груди.

Улисес открыл дверь, впустил Надин, и они набросились друг на друга, как оголодавшие. Надин кончила очень быстро. Ее оргазм был похож не на упавший в воду камень, от которого расходятся круги, а, скорее, на удар топором, короткий, резкий, одним махом рассекающий древесину. Почти лишенный наслаждения. Улисес ускорился, вошел как можно глубже и застыл, пока не вытекло все до капли. Кровь превратилась в горячий снег.

Теперь они лежали рядом, смотрели в потолок и дожидались, пока выровняется дыхание. Надин не спросила про Паулину, не взглянула на часы и, казалось, не обратила внимания на то, как стремительно все прекратилось. Улисес не думал о том, нужно или не нужно было кончать в нее. Давным-давно их тела превратились в пещеры, ожидающие ночного зверя.

Потом они заговорили. О разном. Обменивались фразами, будто случайно перепутанными предметами одежды. Прикрывали кожу неясными словами, подчеркивающими то, что оба и так знали: теперь они вместе. Улисес сказал, что Паулина уехала из страны. Надин сказала, что принимает противозачаточные. Нет, мужчины у нее нет, зато есть поликистоз яичников.

Она недавно вернулась из Буэнос-Айреса. Там окончила магистратуру по современному танцу и пыталась устроиться на работу. Но не получилось, и она решила вернуться в Венесуэлу.

— Но здесь полный кошмар, Надин, — сказал Улисес.

— Зато здесь ты.

И тогда Улисес всмотрелся в нее внимательнее. Увидел преждевременные морщины. Седую прядь в районе пробора. А тело, не считая шрама на животе, было гладким и бархатистым. Может, так всегда у танцовщиц. Голова и тело как будто от двух разных людей, и отношения между ними — как у Дориана Грея с его портретом, только наоборот. Балерины, думал Улисес, обычно не красятся, и на их лицах видны все безжалостные следы времени, а вечно молодые тела скрывают какой-то тайный договор.

Он рассказал Надин, что по-прежнему ведет киноклуб, но участников находить все труднее и труднее.

— Все уезжают.

— А на что ты живешь?

Секунду он размышлял, не соврать ли ей про сбережения в долларах, продажу машины или что-то в этом роде.

— По правде говоря, сейчас меня содержит мой тесть. Точнее, бывший тесть.

И в общих чертах описал свои отношения с Мартином.

— Я бы хотела с ним познакомиться, — сказала Надин.

— Не получится.

— Почему? Ты же сам говорил, Паулину он ненавидит.

— Он всех женщин ненавидит.

— Наверняка жена у него была сущая ведьма.

— Не знаю. Я обожаю старика, но видно, что он человек конченый.

— Он дает нам кров и пищу. Я должна заручиться его симпатией.

— Нам?

— Я шучу, дурачок, — сказала Надин, внезапно пустив в ход аргентинский акцент.

Улисес навис над ней, поцеловал и медленно отправился в путь по ее телу, словно по лесу, где царили разом все времена года, ведомый только кончиком собственного носа. Уловил на маленьких грудях запах палых листьев. Аромат рисового молока на внутренней стороне бедер. Осторожно развел руки — под ними пахло шкафом со свежевыстиранным бельем. Узловатые, истерзанные танцем ступни сверкали, как мраморные.

«Я брежу», — подумал Улисес.

В каждом поцелуе и в каждом испарении кожи Надин словно проступало безумие: оно покусывало Улисеса и не давало спать.

6

— Клаудия вернулась, — объявил Улисес.

— Кто? — рассеянно спросил Мартин, не отрывая взгляда от телевизора.

На прошлой неделе Улисес пропустил обязательный визит к Мартину и решил рассказать ему правду.

— Моя Клаудия Кардинале. Она вернулась.

Мартин взглянул на Улисеса впервые с его прихода, на несколько секунд перевел глаза на экран, произнес:

— Ни хрена себе! Ну, поздравляю, Улисито! — и выдал залп оглушительного хохота, из тех, что иногда кончались приступом удушья.

— Вы не против, Мартин?

— Чего это я должен быть против?

— Из-за Паулины, я имею в виду.

— Не дури, Улисес. Я тебя умоляю. Как ее зовут?

— Надин.

— Красивое имя. Француженка?

— У нее мама француженка.

— Когда приведешь познакомиться?

Надин не удивилась приглашению Мартина. «А что, если это какая-то уловка старика?» — думал Улисес. Но нет, быть такого не может. Про Надин никто не знает. Хотя один раз она приходила к нему еще до романа, когда он сдуру решил пригласить на вечеринку приятелей по культурному центру. Паулина позвала своих, из офиса, — их было больше, и они оказались громче. Две эти группы, словно похмельные футбольные команды, почти не пересекались. Каждая заняла свою половину поля и стала пасовать между собой. Вечером, когда гости ушли и они стали убирать со стола, Паулина ни слова не сказала про Надин. Да и ни про кого из друзей Улисеса. Только проронила:

— Отлично провели время, да?

— А то! — ответил Улисес.

Потом они пошли в спальню, погасили свет и уснули.

Но Мартин, продолжал размышлять Улисес, — человек могущественный. Паулина рассказывала — правда, без подробностей, — что он был связан с самим Чавесом со времен учебы в Военной академии. Отношения были двойственные, поскольку Мартин числился среди главных участников подавления попытки государственного переворота, устроенной Чавесом 4 февраля 1992 года. В девяносто девятом он вышел в отставку. В последующие годы Боливарианская революция завладела всеми сферами жизни в стране. После мятежа против Чавеса 11 апреля 2002 года и возвращения последнего к власти два дня спустя начались чистки в вооруженных силах, государственной нефтяной компании PDVSA и Верховном суде. Некоторых отставных офицеров они тоже задели. Но только не Мартина — ни тогда, ни после.

Откуда Улисесу знать, не организовал ли будущий тесть слежку за ним за несколько недель до свадьбы с Паулиной? Но даже если так, что мог увидеть предполагаемый шпион? До последнего времени их отношения с Надин ограничивались кофе в культурном центре в дни занятий киноклуба. И почти всегда вокруг было полно других преподавателей, ведущих мастер-классов и клиентов книжного магазина. Да, они обменивались сообщениями, в которых можно было уловить особый интерес, но ничего компрометирующего. Суть отношений крылась во взглядах. И лишних мгновениях объятий при встрече и прощании.

За неделю до свадьбы Улисес задержался после занятий. Генри, администратор, попросил его закрыть культурный центр, потому что самому ему нужно было на какой-то важный ужин. Улисес ждал, пока в соседней аудитории закончится пятничный семинар по поэзии. Кроме аудиторий, на втором этаже находился офис Генри. Там была полка с бухгалтерскими книгами и письменный стол с тяжелым монитором, на который поступали изображения с развешанных по всему центру камер.

Заскучав, Улисес перешел из своей аудитории в офис. Сел на стул и стал смотреть в монитор. В левом нижнем углу, в квадратике, передававшем картинку с кассы книжного, он увидел Надин. Она сидела на своем месте и читала, совершенно одна — магазин уже закрылся. Улисес удивился, что она еще не ушла. Он сфотографировал экран и послал фотографию Надин вотсапом: «Гт watching you».

Надин перестала читать и проверила телефон. Изобразила подобие улыбки и оглянулась в поисках камеры. Потом состроила гримасу и ответила:

«Ха-ха-ха. You pervert!»

«Yes, I am!! Почему ты до сих пор здесь?»

«Так, просто читаю. Лень идти на улицу. А ты?»

«Я жду, пока семинар по поэзии закончится. Сама знаешь, там ведущего не заткнуть».

«Ха-ха-ха. Да, знаю».

«Генри просил сегодня закрыть».

«Понятно».

«Да… Ну ладно, читай дальше».

«Что, ничего получше не мог придумать? — сказал себе Улисес. — Спроси хотя бы, не хочет ли она выпить пива. Но это неблагоразумно, вдруг кто-то увидит. Тогда скажи, пусть приходит в офис Генри, когда поэтический семинар закончится. Скажи, отсюда видно все, что снимают камеры, но в самом офисе ни одной камеры нет. Скажи: „Поднимайся уже сюда". Скажи: „Иди ко мне, Надин". Скажи что угодно, кроме „Читай дальше"».

Улисес встал, вернулся в аудиторию и стал дальше читать (или, по крайней мере, попытался) книгу про сериалы и Шекспира. Там говорилось, что сериалы — это новый Шекспир. Сначала такое предположение его возмутило, но разве сам он — не живое воплощение принца Гамлета? Позвать иль не позвать? Есть ли между ними что-то, или это просто недоразумение, порожденное призраком любви? Разве Дэвид Фостер Уоллес не утверждал, что всякая любовная история есть история с призраками? Интересно, он имел в виду только воспоминания о прошлом или это также применимо к тому, что еще не произошло?

Дверь отворилась, участники поэтического семинара потянулись к выходу. Улисес встал. Какое-то время они проговорили с ведущим. Попрощались. Ведущий спустился на первый этаж и вышел через магазин на улицу. Улисес стоял и слушал, как тишина вновь воцаряется поверх шума поздних машин. Потом медленно направился в офис, снова сел и стал смотреть в монитор. Надин была на месте. Она уже не читала. Просто смотрела в телефон.

«Иди ко мне» — вот и все, что следовало написать. Ни слова больше. Если она поднимется, будет ему счастье. Если уйдет или даже если ответит каким-нибудь вопросом или отшутится, значит, все потеряно. Но как все может быть потеряно для человека, который вот-вот женится?

Шли минуты, Надин все что-то изучала в телефоне, а Улисес, словно загипнотизированный, глядел на экран. Надин встала с высокого стула за кассой, посмотрела прямо в камеру и ушла в туалет.

«Уходит, — подумал Улисес. — Сейчас или никогда».

Надин вышла и снова села на стул. Замерла, не притрагиваясь к телефону. Просто подперла голову рукой и смотрела на проспект, словно ждала. Потом поднялась, взяла сумку, погасила свет в магазине и ушла.

Улисес еще полчаса просидел перед монитором. В полумраке камеры едва передавали призрачный интерьер магазина: заполненные книгами полки и очертания прочей мебели.

Дома он обнаружил, что Паулины нет. В недели перед свадьбой они почти не виделись. Паулина была страшно занята работой и приготовлениями, в которые она, к счастью, запретила Улисесу вмешиваться. Все взяла на себя, но в награду за эти усилия каждый вечер напивалась с подружками. Улисес задался вопросом, не пора ли начать ревновать. Окинул взглядом элегантную квартиру, огромную, особенно учитывая, что живущая в ней пара решила не заводить ни детей, ни собак. Так вот как оно бывает? Такова цена? Такой и должна быть его жизнь? С каких пор? И что получила Паулина, выбрав его?

Он не знал, потому что они никогда об этом не говорили. А некоторые браки как раз и свершаются, чтобы не говорить на определенные темы.

Он лег спать, думая о Надин, совсем не похожей на его будущую жену. Почему он не решился? Откуда эта абсолютная уверенность в нелюбви вместо любви? «Надо было ей написать», — сказал он себе в тысячный раз. И уснул, ворча, попрекая себя и не дожидаясь прихода Паулины.

В понедельник на работе он обнаружил за кассой сбитого с толку Генри. Надин позвонила утром и сказала, что увольняется.

7

Все подозрения в сговоре у него за спиной рассеялись, как только он представил Мартина и Надин друг другу. Они молниеносно подружились. Казалось, они знакомы давным-давно, хотя на самом деле радость, которую они излучали, происходила из изумления, отмечающего начало всякой настоящей дружбы. Когда хочется спросить другого, почти с упреком: как так получилось, что я раньше тебя не знал?

Когда Улисес извинился и отошел в уборную, на него не обратили внимания. На лестничную площадку долетал смех из комнаты. Улисес сделал несколько шагов в противоположную сторону и попал в библиотеку. Пробежался по книгам. Энциклопедии, процессуальные кодексы, собрания сочинений классиков, публиковавшиеся испанскими издательствами времен франкизма. И множество покрытых толстым слоем пыли томов, переплетенных в некогда синюю кожу.

Он стал рассматривать портреты Боливара, и один привлек его внимание. Картина висела высоко, всего в паре сантиметров от потолка, так что пришлось влезть на стул. Боливар сидел верхом, свесившись на правый бок, и гладил кого-то, кого Улисес поначалу принял за пони, но потом разглядел, что это огромный пес, черный, но с белой спиной. Рядом стоял мальчик в пончо, фоном служили андские плоскогорья. Улисес прочел подпись и убедился, что на картине — Невадо, знаменитый пес Симона Боливара.

И тут на уровне своего взгляда он увидел книгу. Толстый белый корешок выделялся среди сплошь темно-синих томов. Улисес вытащил книгу, прочел название. Спустился со стула, сел и снова прочел: Elizabeth von Arnim’s Collected Works. Поискал в оглавлении и нашел то, о чем говорил Мартин: All the Dogs of my Life. Это хоть понятно. Может, Надин прочтет. Он вернулся в уборную, спрятал книгу на полочке под раковиной. И направился в комнату. Надин и Мартин обернулись на него и тут же снова заговорили.

Мартин что-то громко рассказывал и все время смеялся. Надин отвечала мало, но остроумно и к месту. Улыбка не сходила с ее лица. Улисес молча наблюдал за ними. Наступила тишина, Мартин вдруг покраснел. Щеки, уши и шея вспыхнули так, что недолго было испугаться.

При виде этого Улисес тоже начал краснеть.

— Что это с вами? — встревоженно спросила Надин.

Мартин снял напряжение очередным взрывом самоубийственного смеха. Переведя дыхание, он промокнул глаза платком, улыбнулся и сказал:

— Ладно, хватит ерундой заниматься. Пошли в сад.

Из глубины зарослей выбежали Майкл, Сонни и Фредо. Надин не только не испугалась, но и сама открыла внутреннюю калитку и бросилась им навстречу. Собаки, как и Мартин, встретили ее так, будто давно дожидались.

Собаки никогда не сомневаются в своей любви. Почему он не позвал Надин в офис Генри тем вечером в книжном магазине? Или сам не спустился к ней, если знал, что она ждет? Почему не спустился, не кинулся к ее ногам, не стал вылизывать их, вилять задом и просить, чтобы она его полюбила? Зачем они потеряли столько времени?

Мартин взял Надин за руку и церемонно, словно владелец замка, начал показывать ей сад. Улисес помнил, что сад очень большой, но только теперь увидел, насколько здесь спокойно и красиво. Дорожки выложены камнем, газон безупречно чистый. Цветочный оазис клумбы походил на яркий остров в зеленом море. Четыре года прошло, прежде чем Мартин привел Улисеса сюда. Почти ничто по сравнению с восемью годами ожидания в сиротском приюте, пока не появились Ханы, его приемная семья.

«Что ж, уже прогресс», — язвительно подумал Улисес.

Он дошел до забора. Хилая решетка, отделявшая сад от парка Лос-Чоррос, расшаталась. Улисес услышал гул водопадов и закрыл глаза. Представил, как он, голый, купается в ледяной воде, несущейся с гор.

Раздались шаги по траве.

— Красиво вода звучит, да? — сказал Мартин.

— Да, — ответил Улисес и посмотрел на вершину.

— Я из-за этого звука дом и купил. Ну и еще из-за библиотеки. А жену соблазнила возможность устроить сад. Раньше тут было как будто футбольное поле заброшенное, а посмотри, во что она его превратила. Я только поддерживаю в порядке.

— Сколько вы здесь живете?

— С девяносто девятого, как в отставку вышел. Купил у дочери генерала Пинсона, моего учителя. В семидесятые он собирал лучших учеников в этой самой библиотеке, где ты уже побывал, и рассказывал нам по тамошним дурацким картинкам историю Боливара. Я имею в виду, настоящую историю.

Откуда Мартин узнал, что Улисес заходил в библиотеку? Может, сеньор Сеговия сказал. Интересно, видел ли он, как Улисес взял книгу и спрятал? Но когда? Нужно будет спросить у Надин.

— Повезло тебе, засранцу. Очаровательную девушку себе нашел, — произнес Мартин.

— Да, — согласился Улисес.

Надин смотрела на них. Окружившие ее собаки по команде сорвались с места и помчались в их сторону.

… — Покажем ей кладбище? — спросил Улисес.

Мартин, кажется, удивился.

— Нет, Улисито. Это только для тебя.

Улисес почувствовал, что у него наворачиваются слезы, и сказал подошедшей Надин:

— Нам пора.

— Идите, идите. — Мартин наклонился подобрать выпачканный в земле теннисный мяч. Он швырнул мяч вглубь сада, и собаки бросились догонять. Мартин ушел за ними, вскинув руку вместо прощания.

В передней Улисес остановился.

— Что случилось?

— Еще раз в туалет зайду на секунду. Подожди.

8

Надин не знала, кто такой сеньор Сеговия. Пока Улисес был в уборной, а она разговаривала с Мартином, к ним заходила только сеньора Кармен.

— Сколько меня не было? — поинтересовался Улисес.

— Не знаю. Где-то час.

— Так долго? И о чем вы говорили все это время?

— В основном о семье.

— Он очень интересный человек. А как хорошо сохранился! Необыкновенно красивый мужчина.

— Красавец, — подтвердила Надин.

— Можем на следующей неделе к нему заехать.

— Нет. Лучше ты один.

— Почему? Он в тебя практически влюбился.

— Он прелесть. Но кое-что мне не нравится.

— Что-то случилось?

— Мне кое-что не нравится в этой семье.

— Какой семье? Он же был один.

— Расскажи мне о них.

— Особо нечего рассказывать. Есть Паулина. Мать умерла несколько лет назад. Я ее не застал. И есть сын, Пауль, он живет в Амстердаме.

— Пауль и Паулина?

— Они близнецы.

— И что он за человек?

— Я с ним не знаком.

— Его тоже на свадьбе не было?

— Нет. Со стороны Паулины была только тетка, сестра матери, она уже умерла. Вообще народу было негусто, но получилось мило. Зато свадебное путешествие закатили ого-го-го. Стамбул, Лондон, Порту.

— Это ненормально, Улисес.

Улисес помедлил.

— Я не знаю, что нормально. У меня никогда не было семьи.

— Но ты же говорил, тебя усыновили.

— Да, но эта семья так и не стала моей.

Новорожденного Улисеса подбросили к дверям церкви Святого Антония Марии Кларета на проспекте Ромуло Гальегоса. До восьми лет, пока не нашлась семья, пожелавшая его взять, он воспитывался в церковном приюте. Его приемные родители годами пытались родить ребенка, но безуспешно. Улисесу было столько же лет, сколько их браку, — это показалось им знаком свыше. Как будто Бог помог им наверстать упущенное время.

— Только вот через несколько месяцев после моего появления сеньора забеременела. Иронично, правда? Потом они вроде как не знали, что со мной делать.

— Странно.

— Что странно?

— Я подумала, странно, наверное, носить фамилию, которая ничего для тебя не значит.

— Их настоящая фамилия Хан, через «х». Они родом из Сьюдад-Гуаяна, не из Каракаса. Несколько лет назад уехали из страны. Сеньор Хан происходит из тринидадских кули.

— Это что значит?

— Он потомок индусов из Тринидада и Тобаго.

Я немного изменил фамилию.

— Зачем?

— Так лучше звучит.

— Невелика разница.

— Ну, мне так больше нравится. Улисес Кан — немного похоже на Джеймс Каан, тебе не кажется?

— Ах вот, значит, откуда ноги растут. Никогда не понимала этот твой киноклуб.

— Джеймс Каан — великий актер. Лучшее и худшее в его карьере — роль Сонни Корлеоне.

— «Поэт, заключенный в теле гангстера». Что-то в этом роде, да?

— Точно. Роль в «Мизери» — это его расплата, искупление за Сонни.

— Меня очень тронуло, как ты им восхищаешься. Я только потому и осталась в твоем клубе.

— Мне жаль, что он оказался таким ужасным.

— Нужно видеть во всем хорошее. Генри предложил мне работу в книжном. И вот, спустя пять лет, — взгляни на нас.

— Четыре с половиной.

— Да все равно. Долго же ты не мог додуматься, что нравишься мне.

В киноклуб в свое время ходили и Паулина, и Надин.

— Ну, сама знаешь. Я медлительный, зато неуверенный в себе.

— Дурачок ты. Хочешь, посмотрим какой-нибудь фильм?

— Ты мне так и не сказала, что тебя смущает в семье Мартина.

Надин рассеянно пробегала руками по собственному телу. Вверх, вниз, между грудями, к основанию бедер. Сам того не замечая, Улисес начал делать то же самое. Так они и говорили, поглаживая себя, умащались своим потом, словно месили глину.

— Она напоминает мою, — сказала Надин, встала и ушла в ванную.

Улисес вспомнил первый разговор с Мартином. Джеймс Каан был одним из любимых актеров тестя. Улисес поспешил рассказать, что познакомился с Паулиной как раз на курсе киноклуба по Джеймсу Каану.

— Еще и года не прошло. Я понимаю, вам — да, в общем, и всем — этот брак, должно быть, кажется безумием, сумбуром, но что я могу сказать? Такое случается. Любовь с первого взгляда.

Мартин слушал так, будто Улисес говорил по-китайски.

— Как тебе персонаж Джеймса Каана в «Догвил-ле»? По мне, будто Сонни Корлеоне перевоплотился в отца Николь Кидман и поубивал всех этих подонков. Охренительный фильм.

Этот ответ окончательно убедил Улисеса, что его тесть не ненависть испытывает к своей дочери — и сыну (Паулина говорила, что с Паулем он тоже не общается), — а нечто гораздо хуже. Ненависть была просто острой фазой куда более глубокого чувства: чувства почти полной отчужденности по отношению к собственным детям.

Надин вышла из ванной, и Улисес предложил:

— Хочешь посмотреть «Крестного отца»?

— Всегда готова.

— Только чур всю трилогию целиком, до самого рассвета.

— Почему?

— Я тут думал про то, что сказал Фрэнсис Форд Коппола. «Крестный отец» — это не только про гангстеров и мафию. Это еще и история семьи.

9

Хесус считал, что принимать приглашение якобы генерала не следует, а следует обратиться в органы правопорядка.

— В связи с чем? — уточнила Мариела.

— Ну, не знаю. С преследованием. С вмешательством в частную жизнь. Придумаем.

— Мы даже не знаем, из-за Тора это или нет. И потом в какие именно органы?

Хесус уверенно сказал:

— Да конечно, это из-за Тора.

Новость об убийстве Тора вызвала волну протеста и возмущение организаций по защите прав животных. Некоторые иностранные знаменитости, например писатели Артуро Перес-Реверте и Фернандо Вальехо, резко осудили убийц пса в соцсетях. Проправительственные журналисты быстренько опровергли новость, но хозяйка Тора заявила, что если люди не верят ей, то могут спросить во «всем известном фонде „Симпатия к собакам"», где занимались ее раненым питомцем.

На следующий день после этих заявлений к Хесусу и Мариеле пришли двое из СЕБИНа, службы госбезопасности. Без всякого ордера они произвели обыск, чтобы «получить сведения о случившемся». Мариела помалкивала, а Хесус ответил на вопросы. Даже назвал адрес клиники, куда отвезли труп Тора.

Офицеры все записали и велели оставаться в Каракасе — Хесус и Мариела еще могут понадобиться.

— Простите, для чего мы еще можем понадобиться? — спросил Хесус.

— Для расследования, — сказал тот, что был потолще. С самого начала он один и беседовал с хозяевами квартиры. Второй и рта не раскрыл. — Нам предстоит выяснить, кто на самом деле убил пса.

— Я же вам сказал: пес поступил к нам с выбитым глазом и кучей дроби в голове. Мы не смогли его спасти.

— Это уже нам решать. Молитесь, чтобы его не успели кремировать. Может, вскрытие потребуется.

— Вскрытие? — переспросила Мариела с нервным смешком.

— Разумеется. Мы должны рассмотреть все гипотезы. Например, врачебную ошибку, — ответил толстяк и подмигнул.

Когда они убрались, у Мариелы случился приступ паники.

— Нас посадят, Хесус. Скажут, что это мы его убили.

— Успокойся. Не посадят.

— Откуда ты знаешь? И кому ты звонишь?

— В клинику.

Дежурный ветеринар подтвердил, что Тора кремировали. Хесуса забила дрожь.

Наутро у противоположного тротуара обнаружился патруль СЕБИНа. Хесус вышел, дошагал до аптеки на углу и оттуда минут пятнадцать следил за машиной. Вернулся домой, смотря прямо перед собой, и рассказал Мариеле.

— Ерунда какая-то. Ничего не понимаю.

Вскоре в дверь позвонили.

— Это они, — сказал Хесус, выглянув в окно. Вместе с женой они вышли к калитке.

— Добрый день, — поздоровался Хесус.

— Добрый день, — ответил один из офицеров, — и простите за беспокойство: кофейком не угостите? Хесус и Мариела переглянулись в полном шоке.

— Да, конечно, — выговорил Хесус.

— Может, зайдете? — пролепетала Мариела.

— Лучше не надо, сеньора. А то еще соседи подумают, что мы без ордера вламываемся. А это ведь незаконно.

— Ах да, действительно, — сказала Мариела. — Пойду сварю кофе. — И ушла в дом.

Вернулась она с тремя чашками — для двух офицеров и мужа, завязавших тем временем беседу.

— Хороший кофе, — заметил себиновец, — не та дрянь, которую нынче на рынках продают за дикие деньги. Где берете?

— У местных производителей. Они из Трухильо. Хотите, найду вам их карточку?

Офицеры не ответили. Они смаковали последние глотки.

— Спасибо.

Поставили чашки на поднос (Мариела так и стояла с ним) и сели обратно в машину.

— О чем вы говорили? — спросила Мариела уже в кухне.

— О ситуации.

— Серьезно, Хесус? А если тебя прощупывали? А если тебя записывали?

— Дорогая, они такие же задолбанные, как мы. Впервые за много месяцев нормального кофе выпили.

На этом они немного успокоились. Остаток дня провели дома, занимаясь собаками, которые жили у них на заднем дворе, превращенном во временный приют.

Посреди ночи послышался стук в дверь, потом лай и вой. Собаки во дворе переполошились. Хесус выглянул со второго этажа: оказалось, что лают, воют и хохочут те же самые себиновцы. Вроде пьяные. В соседних домах начали зажигаться окна.

С видимым усилием полицейские перевалились через забор и, шатаясь, пошли к своей машине.

Больше в ту ночь Хесус с Мариелой не спали. В семь утра посмотрели — машины уже не было. Старенький сосед в халате и тапочках, с глубокими мешками под глазами, поздоровался и состроил кислую мину.

— Вот говнюки, — сказал он.

Хесус и Мариела вглядывались в улицу.

— И все из-за собаки, сеньор Сатурнино. Не могу я этого понять, — сказала наконец Мариела.

— Да какой там собаки, — ответил сосед. — Просто они так развлекаются. Имеют власть — вот и делают что хотят. Пойду попытаюсь поспать. Бог в помощь.

В течение следующей недели себиновская машина, всякий раз с новыми полицейскими, то появлялась, то пропадала. По ночам Хесус с Мариелой не спали, ждали ареста или пьяного вторжения с разгромом. Когда позвонили от генерала Айялы, Мариела была на грани нервного срыва.

Хесус твердо решил, что ездить никуда не надо.

— Если он хочет помочь фонду, может перевести нам на счет. Или купить десять мешков корма. А ездить к нему домой нам незачем.

— Незачем-то незачем, только у меня такое чувство, что, если не поедем, будет хуже.

Их пугало, что дом генерала находится так далеко. А когда они все же туда добрались, напугал непроницаемый кирпичный фасад, автоматические ворота, камеры и провода под напряжением. Не дом, а какой-то бункер.

Смиренные, как телята у порога бойни, они нажали на звонок.

Навстречу вышел старик в халате и тапочках, как их сосед. Только, в отличие от сеньора Сатурнино, этот был сама элегантность, даже в домашней одежде. Он так смотрел зелено-синими глазами, что хотелось в ответ опустить глаза. Но ощущение оставалось приятное, как будто щуришься, глядя на рябь пруда.

— Я генерал Мартин Айяла Айяла. Большое спасибо, что пришли. Прошу за мной, по этой каменной дорожке. Хочу показать вам сад. И познакомить с собаками. Им про вас я уже рассказал.

10

Хесус с Мариелой так и не узнали, имел ли генерал к этому отношение, но после первого визита, когда они пожаловались, в какой ад превратилась их жизнь, полиция от них отстала.

В течение лета они еще три или четыре раза побывали у генерала. Садились за столик в саду, пили кофе, апельсиновый сок и угощались восхитительным печеньем. Когда Улисес Кан получил распоряжение от адвоката и вызвал их на первое рабочее совещание в «Аргонавты», им наконец-то представился случай осмотреть сам дом. Как они и подозревали, он был громадным. Проблема заключалась не в пространстве, а в его распределении. Казалось, у дома вообще не было первоначального проекта, архитектура образовалась сама по себе, порывами.

Адвокат вручил Хесусу и Мариеле папку с документами, касающимися фонда. В основном инструкциями и практическими советами. А также планом дома (у Улисеса тоже был экземпляр) с предложениями по оптимизации пространства. Генерал понимал, что первоначальный проект может немного измениться вследствие «неизбежных непредвиденных обстоятельств» (писал он в письме, которое тоже лежало в папке), но все же надеялся, что изменений удастся избежать. В этом и состояли обязанности Улисеса — следить, чтобы все делалось правильно. А Хесус и Мариела должны были управлять фондом и взять на себя всего одну дополнительную задачу: заботиться о Майкле, Сонни и Фредо как о родных собаках. Это означало, что собак из дома в Эль-Параисо нужно было временно пристроить, а самим переехать в «Аргонавты».

— Генерал тебя очень любил. Говорил, ты ему как сын, которого у него никогда не было, — сказал Хесус.

— Так прямо и говорил? Ну, в общем, справедливо. Он мне тоже был как отец, которого у меня никогда не было. Хотя на самом деле — тесть. У него сын и дочь. Паулина, моя бывшая жена, грозится оспорить завещание. Они хотят получить дом.

Хесус вытаращил глаза:

— Что значит — оспорить?

— Да ничего особо не значит. Они задумали представить дело так, будто у Мартина было старческое слабоумие и потому завещание не имеет силы.

— Но это же неправда, — возмутилась Мариела.

— Конечно, неправда. Я рассказываю, просто чтобы вы были в курсе ситуации. Очень важно, чтобы между нами с самого начала не осталось недомолвок. Понятно?

Оба кивнули.

Откуда у него взялся этот командный тон? Видимо, ощущение катастрофы, разлитое в воздухе, придавало энергии. А может, это письмо Мартина так на него повлияло.

Дорогой Улисито!

Апокалипсис близится. К сожалению, я его уже не застану. Это тебе предстоит выстроить ковчег, посадить туда жену и зверей, а потом сорок дней ждать. Apres le deluge[2] ищи голубку с оливковой веточкой. А как только веточка окажется у вас в руках — бегите. Тут нет никакой тайны. Ковчег — это дом. Стратегическая точка, куда нужно будет его поместить, — вершина той горы, на которую ты обратил внимание в первый день. Как затащить дом размера «Аргонавтов» на вершину горы? Яи сам задаюсь таким вопросом, когда мне улитка в голову втемяшится. И тогда я кричу: «Месопотамия! Тигр! Евфрат!» — и все во мне разочаровываются. Но сам я вдвойне разочарован. Поверь мне. Только сирота способен понять слово «безумец». Береги себя, парень.

Любящий тебя

Мартин

Надин осталась играть с собаками. Пока Улисес, Хесус и Мариела бродили по лабиринту слишком больших и безобразных комнат, до них долетал ее смех и собачий лай.

Спустились в подвальное помещение, где обнаружили три стиральные машины, две сушилки, два корыта и несколько столов для глажки. Сквозь окна проникал дневной свет, все вместе походило на прачечную в военной части. За белой решеткой второй двери виднелся сад. Улисес нашел связку ключей, висевшую на гвозде. Перепробовал множество, пока один не подошел к решетке. Они от крыли дверь и оказались в укромном уголке сада.

— Собачье кладбище, — сказала Мариела.

— Вы тут утке бывали? — спросил Улисес.

— Нет. Но генерал упоминал его в письме.

Они молча обошли могилы четырех собак. Потом отперли низкую калитку в кустах и попали в основную часть сада. Надин при виде их удивилась, а собаки бросились навстречу.

«Надин, Мартин, один», — подумал Улисес.

Хесус с Мариелой занялись собаками, а Надин с Улисесом сели за тот столик, за которым прежде обсуждалось создание фонда.

— Мне нужно прочесть письмо, которое генерал оставил им. Не знаю, как бы так попросить, чтобы не вызвать подозрений, — сказал Улисес.

— А если просто прямо сказать? И свое письмо им покажи.

— Не могу. Если это письмо каким-то путем попадет в лапы Паулины, все пропало. У нее тогда будет доказательство, что отец был невменяемый, когда составлял завещание.

— Но ты-то знаешь, что это не так.

— Я-то знаю. Но этого мало. Старик знал, с какой стороны зайдут его детки, и хотел меня предупредить.

— Ждал от них чего-то подобного, значит.

— От Паулины — точно. Адвокат сказал, она уже роет землю, чтобы аннулировать завещание. Про брата ничего не говорил.

— Говорила я, не нравится мне эта семья.

— У тебя тоже такие братья и сестры?

— Одна сестра — святая. Один брат — идиот. А старшие, брюнеты, — психопаты.

— А родители?

— Эти вообще были больные, измывались над нами. Но убивать их было лишним.

— Их убили?

— Да.

— Кто? Брюнеты?

— Да.

— Братья Менендесы?[3]

— Бинго! Ты заслужил королевский минет, когда домой приедем.

Надин отказывалась говорить о своей семье.

Улисес пытался выяснить хоть что-то, но она кормила его выдумками. Пересказывала подробности разных громких преступлений, но за этими фантазиями проглядывали осколки чудовищной истины.

Подошли Хесус с Мариелой. Они заперли внутреннюю калитку и сели за столик. Сеньор Сеговия принес кофе, апельсиновый сок и всегдашнее печенье.

— Откуда это? — спросила Мариела.

— Распоряжение сверху, — ответил Сеговия и указал на небо.

— Не сомневаюсь. Звонок от генерала был настоящим чудом, — заметил Хесус.

— Мы уже совсем собрались уезжать, — сказала Мариела.

— А куда? — спросила Надин.

— В Лиму. Я перуанка. Мы сюда переехали, когда мне было пять лет. Родители уже вернулись в Перу.

— Говорят, в восьмидесятые инфляция в Перу была почище, чем здесь у нас сейчас. Не врут? — спросил Улисес.

— Нет. Человек заходил в ресторан, а к тому моменту, как просил счет, цены уже успевали вырасти.

— Когда я узнал про этого несчастного песеля, которому прострелили голову, сразу вспомнил «Сендеро луминосо»[4], — сказал Улисес.

— Почему? — удивилась Надин.

— Про них говорили, будто они, чтобы объявить о своем прибытии в какое-нибудь село, вешали собак на столбах.

— Какой ужас! Это правда?

— Да, — подтвердила Мариела.

— Надеюсь, мы до такого не доживем, — сказал Улисес.

— Не знаю, — покачала головой Мариела. — Они были террористами. И тогда шла война. И сендеристы, и военные творили всякую дичь. Неизвестно, кто хуже. А здесь вроде тоже чувствуется война, но ее не видно. И здесь люди сами губят своих собак. Выбрасывают на улицу — это страшнее, чем вешать на столбах. Выбрасывают в знак того, что уезжают из этого ада.

11

Генерал Айяла оставил четкие указания, какие помещения отвести под клинику, под склад корма, под архив, администрацию и бухгалтерию, где хранить чистящие средства, а где медицинские материалы, какую комнату он оставляет Хесусу с Мариелой под спальню и прочие подробности. Места в «Аргонавтах» с лихвой хватало для всего. Но вот относительно сада генерал не обмолвился ни словом. Где ставить вольеры для собак — в доме или в саду? Если в саду, нужно строить навесы. По всему участку или нет? Если по всему, то куда девать Сонни, Фредо и Майкла?

— Что-то тут не клеится. Как Мартин мог забыть именно про сад? Может, он и вправду под конец немного тронулся умом. В последний месяц я его почти не видел. Спрошу, пожалуй, у Сеговии.

Надин отложила толстую белую книгу и устало посмотрела на Улисеса:

— Ну-ка сними с меня трусы.

Улисес знал, что сейчас начнется. Надин станет просить, точнее, приказывать, чтобы он ее обнюхивал и вылизывал. Он делал, что велели, и вскоре увлекался. Сначала запах, потом вкус, потом божественная смазка, забрызгивавшая ему все лицо. Надин дрожала, рычала, иногда вскрикивала. Под конец Улисес превращался в бездыханное тело, о которое Надин терлась и терлась, не переставая, пока не изнемогала и не засыпала на три-четыре часа. Улисес выныривал из этого неистовства, не в силах сомкнуть глаз, и весь вечер качался в гамаке перед огромным балконом, пока на коже сохли оставленные Надин студенистые сгустки. Ночью — этой или следующей — Надин проникала рукой ему под одежду, будила, седлала его или вынуждала оседлать ее. И все это — с каким-то вороватым отчаянием, уже не похожим ни на голод, ни на страсть, ни на любовь. Но как это поймешь? Разве такая абсолютная беззащитность не может оказаться любовью? Разве кто-то когда-то доставлял ему такое наслаждение? А она разве не бывала так удовлетворена, что плакала от радости? От радости ли? Он вспомнил собственные слезы из сна про Клаудию Кардинале. Откуда они взялись? Может, проблема в нем. Может, в конечном счете проблема по-прежнему в нем самом. Как он может кого-то любить или быть любимым, если не в силах разобраться в собственном плаче?

На этот раз Надин проспала всего час и проснулась полная той редкой энергии, которую можно истратить только за книгой в тысячу страниц. Она пролистала толстый белый том, но смотрела не на печатный текст, а на рукописные пометки, рисуночки на полях и линии, подчеркивающие какой-нибудь абзац. Уголки некоторых страниц были загнуты, но, видимо, не для запоминания, а просто ради удовольствия сделать из них «собачьи уши».

— Посмотри, какая красота. — Надин пришла с сочинениями Элизабет фон Арним на балкон к Улисесу.

— Да, ничего, — ответил Улисес, который всегда после этих пещерных марафонов трения посматривал на Надин с некоторой боязнью.

— Ты не понимаешь. По-английски, когда кто-то загибает уголки страниц, это называется dog ears. Вот Альтаграсия и загибала «собачьи уши». Еще и рисовала на них. Закачаешься, скажи?

Откуда этот акцент? Хотя, в конце концов, она четыре года прожила в Буэнос-Айресе. И все-таки раздражает. Не акцент сам по себе, а тембр голоса.

— Откуда тебе знать, что это Альтаграсия?

— Ну не Мартин же тут цветочки рисовал. Почерк напоминает мне мамин. К тому же Мартин рассказывал, что сеньора Альтаграсия была переводчицей.

— Что она переводила?

— Всякие протоколы, документы там. С английского. — Надин поцеловала его и ушла обратно в комнату читать.

Улисес представил, как Мартин рассказывает Надин про Альтаграсию. Сильный, но уже подрагивающий голос, бог знает какие истории и почти невыносимый свет великолепных глаз, заставляющих собеседника смотреть искоса. И слушать тоже искоса.

«Вот еще одна часть наследства генерала Айялы, — подумал Улисес. — Каждому — отдельная тайна».

Он вздремнул в гамаке у балкона. Потом принял душ, прошел в спальню и начал одеваться. Надин сидела в его футболке и читала.

— Как тебе книга?

Надин положила ее на грудь.

— Потрясающе. Я читаю первый роман, «Элизабет и ее немецкий сад».

— Прикольно. Расскажешь.

— А ты куда?

— Мне нужно поговорить с Сеговией.

— Не поздно?

— Поздновато, но пора уже решить что-то с садом. — Тогда эта книга тебе поможет.

Улисес зашнуровал ботинки, пошел в ванную, взял щетку, выдавил пасту. Встал в дверях со щеткой в зубах.

— Это ее первая книга, самая успешная и самая скандальная. Написана от имени Элизабет, без фамилии. История женщины, которая хотела только одного: чтобы ей дали спокойно находиться в саду.

Улисес сплюнул в раковину и спросил:

— И все?

— Там есть всякие странности. Ну то есть странности для того времени. Мужа она в книге зовет Разгневанный. А дочерей — по месяцам, когда они родились: Мартовская детка, Апрельская детка, Июньская детка.

— Не то чтобы образцовая мать, — заметил Улисес, выходя из ванной.

— Точнее, не идиотка. Книгу она написала, чтобы расплатиться с долгами мужа. За год продали двадцать тиражей.

— А что там еще интересного?

— Я только начала, но, мне кажется, будет какая-то тайна. Связанная с садом.

— Получается, это мистический роман?

— Я даже не уверена, что это роман. Скорее, дневник. Дневник женщины, которая, если бы могла, осталась с одной дочерью, любой из трех, и собакой вдали от всех, в саду.

— Звучит скучновато.

— Да. Она во всех подробностях описывает свою повседневную жизнь. Какие цветочки сажает, как глупо спорит с садовником, какие семена хорошо всходят, а какие плохо. Как ее тяготит светская жизнь. Я чуть не бросила, но потом поняла: этого-то Элизабет и надо — чтобы ты заскучал, закрыл книгу и она осталась одна в своем саду.

Улисес подумал о тесте. О его странных отношениях с женой, Альтаграсией. О саде. И о Надин. «Я знаю, у тебя тоже есть своя Клаудия Кардинале», — сказал Мартин. Надин, Мартин, один — Улисес словно распределил эти слова по вершинам треугольника.

Надин отложила книгу. Сняла трусы и начала себя поглаживать.

— Иди ко мне, — сказала она.

12

Улисес попросил Сеговию пройтись с ним по саду и рассказать, что он думает про расстановку вольеров.

— Представляете, Мартин никаких указаний не оставил, — пожаловался он.

— Это сад сеньоры Альтаграсии. Она тут и газон посеяла, и цветы посадила, — только и ответил Сеговия.

В эту минуту Улисес впервые по-настоящему увидел его. До сих пор солидный и сдержанный старик был всего лишь учтивой тенью.

— Простите, Сеговия, сколько вам лет?

Сеговия скрипуче рассмеялся.

«Так, наверное, деревья смеются», — подумал Улисес.

— Восемьдесят девять, сеньор Улисес, — ответил Сеговия и одернул рукав рубашки, чтобы прикрыть браслет, походивший на четки.

— Невероятно. Вы же старше Мартина!

— Да. Но я младший из двух братьев. Франсиско, моему старшему, больше ста.

— Вы шутите, Сеговия. Это невозможно. Почему же вы до сих пор работаете?

— Я, если перестану работать, помру сразу же. И брат мой так же.

— Это которому сто лет? А он где работает?

— Пако охраняет отель «Гумбольдт».

Улисес поднял голову. Окинул взглядом гору Авила в поисках силуэта отеля, стоявшего, словно готовая к старту ракета, на голой вершине.

— И давно он там работает?

— Как отель построили при Пересе Хименесе, так и работает.

— Не может такого быть, Сеговия. Вы, должно быть, заключили сделку с дьяволом.

— Или против дьявола.

— Значит, это ваш брат прислал венок на похороны Мартина.

— Да, сеньор. Они познакомились во времена собачьих питомников, там же, на горе.

— В отеле?

— Недалеко. Ближе к Галипану.

— Я не знал, что там собак разводят.

— Уже не разводят. Это у президента Чавеса идея случилась. Хотел разводить там собак породы мукучиес. Таких, как Невадо, знаете? Пес Освободителя. Но дело не пошло. — Сеньор Сеговия почесал голову.

— Почему? — спросил Улисес.

Сеньор Сеговия испустил смешок, на этот раз печальный и лукавый, и зашагал в сторону своей комнаты.

Улисес не понял, приглашают его или нет, но поплелся следом.

Комната находилась в западном крыле, в самой середине длинного коридора — будто блокпост на шоссе. Коридор шел от парадного входа до прачечной, то есть до самого сада.

Маленькая комната была забита коробками, чемоданами и научно-популярными журналами. Из мебели имелась кровать, кресло-качалка и огромный шкаф. Рядом с кроватью, на тумбочке, лампа освещала радиоприемник, который Сеговия никогда не выключал. Из радиоприемника нескончаемым потоком лились болеро.

Сеговия указал Улисесу на кресло-качалку, а сам лег.

Братья Франсиско и Факундо Сеговия родились в Ла-Корунье в начале XX века. Франсиско — в 1913-м или в 1915-м — либо за год до Первой мировой, либо через год после ее начала, Факундо точно не помнил. Зато с уверенностью мог сказать, что в Венесуэлу брат перебрался в 1956-м: у него сохранилась открытка, которую тот прислал из «благодатного края» с приглашением тоже отправиться за океан. Едва сойдя с корабля, Пако устроился на стройку отеля «Гумбольдт», архитектурного шедевра, призванного, по мысли диктатора Маркоса Переса Хименеса, увенчать его проект «Новый национальный идеал». Главная цель этого «Нового идеала» состояла в том, чтобы «Венесуэла заняла почетное место в ряду других стран, а ее жители ежедневно трудились, чтобы Родина была процветающей, достойной и сильной». Власти объявили, что строительство займет рекордно короткие двести дней. Этот план даже перевыполнили: работы завершили в сто девяносто девять дней. Самый роскошный и экзотический отель Венесуэлы на вершине горной цепи Авила, охватывающей север Каракаса, открылся в декабре 1956 года, и Пако работал в нем с первого дня.

— Он чего только не делал: и сантехником был, и электриком, и садовником, и охранником. Все перепробовал, — сказал Сеговия и попросил Улисеса передать ему толстую папку с потрепанными уголками.

Улисес передал. Старик долго перекладывал бумаги в поисках нужной.

— Ага, вот интервью, которое у него журнал «Воскресенье» брал. Пако у нас знаменитость, — сказал он, посмеиваясь.

Отель предназначался исключительно каракасскому высшему военному командованию и олигархам. До вершины добирались в основном по канатной дороге, а поскольку каракасская канатная дорога часто и надолго выходила из строя, отель временами оказывался в полной изоляции. Годы великолепия сменялись годами запущенности и упадка. Это породило множество историй о призраках и прочих ужасах. В статье Пако пересказывал парочку — Улисесу они напомнили о «Сиянии» Кубрика.

В восьмидесятые, во время одного из самых долгих простоев канатки, когда немногочисленные туристы поднимались в отель на внедорожниках, способных карабкаться по крутым склонам, Пако подарили двух собак породы мукучиес, мальчика и девочку. Подарок был от генерала в отставке Хосе Эмилио Пинсона, в благодарность за какую-то услугу. Пако так никому и не признался, за какую именно. Даже собственному брату.

— Я обо всем этом узнал гораздо позже. В «Ар-гонавты»-то я попал уже после смерти сеньоры Альтаграсии. До этого работал охранником в Музее искусств, но меня отправили на пенсию, а Пако попросил за меня сеньора Мартина.

Генерал Пинсон в те времена, рассказывал Сеговия, как раз продал усадьбу возле Рубио, в штате Тачира. Герилья похитила его двоюродного брата, управляющего, и генералу пришлось выложить целое состояние в качестве выкупа. В усадьбе как раз и жили эти две собаки, им тогда было лет пять-шесть. Генерал хотел подобрать для них место с таким же холодным климатом, как в Андах.

— На жаре этой породе плохо, и она вырождается, — пояснил Сеговия.

А в Каракасе холодно бывает только на вершине Авилы, между отелем «Гумбольдт» и селением Га-липан.

— Вам, наверное, интересно, почему генерал Пинсон не оставил собак в усадьбе или не отдал какому-нибудь тамошнему соседу? — сказал Сеговия, с хитрецой посматривая на Улисеса.

Улисесу, в общем, было не так уж интересно, но Сеговии явно хотелось рассказать историю до конца. «В конце концов, — подумал Улисес, — разве книга — это не дерево, желающее взять слово?»

— В этом вся соль, сеньор Улисес. Когда генерал отдал их моему брату, то посоветовал всегда оставлять себе всех кобелей в помете, потому что эти мукучиес — прямые потомки Невадо, пса, принадлежавшего Освободителю. — Дальше речь Сеговии перешла в бормотание. Он то вздымал руки, то снова медленным жестом укладывал на грудь. Улисес тщетно пытался следить за нелепой историей потомка Невадо, любимца Симона Боливара. «Старик, видно, тоже не в ясном уме», — думал он.

Сеговия что-то говорил про ошейник, пятно крови, генерала Пинсона и Чавеса. Новый мощный вихрь слов — и вдруг тишина. Пять секунд молчания упали как занавес, после чего раздался медвежий храп.

Улисес встал, стараясь не шуметь, и вышел из комнаты.

13

В кухне Хесус и Мариела сидели за ноутбуком.

— Что нового? — спросил Улисес.

— Смотрим цены на корм.

— Окей.

— Придется заказывать из-за границы. Единственному остававшемуся продавцу больше нельзя доверять.

Им только что сообщили, что три из девяти собак, содержавшихся в их доме в Эль-Параисо, внезапно умерли.

— Отравились. Нам позвонили из приюта, куда мы их отправили, когда переехали сюда. Говорят, что, возможно, и кормом. Паленый оказался. Или просроченный.

Вместе с собаками они отдали в приют последние мешки корма. Покупали их у нового поставщика, потому что всегдашний уехал из страны.

Вошла сеньора Кармен.

— Сеньор Улисес, там вас спрашивают. Какой-то солдат пришел.

— Солдат?

— Или сержантик. Ему вообще-то доктор Апонте нужен.

Улисес выглянул в переднюю, где действительно обнаружился солдатик. На нагрудном кармане формы цвета хаки было черными нитками выткано имя «М. Родригес».

— Чем могу помочь? — сказал Улисес.

— А доктор Апонте здесь? — спросил солдат. По лбу у него текли капли пота. Парень то и дело оглядывался на джип с номерами Боливарианской национальной гвардии.

— Кто вам сказал, что его можно здесь найти?

— Он сам. Велел сюда приехать.

Улисес смерил его взглядом. Совсем молодой парнишка. Лет восемнадцать-девятнадцать, не больше.

— Проходите. Подождете в доме. Сейчас мы ему позвоним.

Солдат быстро и с облегчением кивнул, но тут же снова принял обеспокоенный вид и не посмел сдвинуться с места.

— Что?

Он еще несколько секунд поколебался, но в конце концов сказал, указывая на машину:

— А собаку выгружать? Я только собаку привез. Мне вообще-то нужно возвращаться поскорее.

— Какую собаку?

Солдат утер тыльной стороной ладони потный лоб.

— Это разве не ветеринарная клиника? Доктор Апонте разве не предупреждал, что я приеду?

— Нет, он ничего не говорил. Погоди минутку, я ему позвоню.

Улисес вернулся в кухню и набрал номер Апонте, адвоката.

Хесус, Мариела и сеньора Кармен молча слушали разговор. Как только Улисес закончил звонок, Мариела быстро спросила:

— Нам привезли собаку? Где она? — И, не дожидаясь ответа, пошла к выходу. Остальные последовали за ней.

— Где собака? — спросила она у солдата.

Тот махнул в сторону машины.

Все кружком выстроились у задней дверцы, на которой была укреплена запаска. Солдатик открыл дверцу.

— Господи боже! — выдохнула Мариела.

Хесус подскочил к ней. Сеньора Кармен ухватилась за ограду, чтобы не упасть. Улисес спокойно стоял чуть поодаль. Мариела и Хесус взялись за концы серого одеяла, на котором лежал умирающий пес. Проходя мимо, Хесус не грубо, но решительно отодвинул Улисеса в сторону. Было совершенно ясно, что в руках этих двоих фонд будет работать отлично. Неясно другое: что он, Улисес, тут делает? Пока собаку заносили в дом, он с болью и некоторым стыдом осознал, сколько световых лет отделяли его оттого края безоблачной ясности, где жили такие люди, как Хесус с Мариелой.

— Крайняя степень истощения, — сказал Хесус, стоя на коленях над одеялом и осматривая костлявую морду.

— Эти ожоги от сигарет, — в ярости заметила Мариела.

— Это не я. Клянусь вам, это не я. У меня, наоборот, неприятности будут из-за того, что я его увез. Поэтому и доктору позвонил.

— Откуда ты его знаешь?

Парень сбивчиво пояснил:

— Да не знаю я его. В смысле, сына. Я того доктора Апонте знаю, который отец. По форту Тьюна[5]. Это он лучше расскажет. Мне надо назад, пока командование не заметило.

Он смотрел с мольбой, как будто вся его жизнь зависела от одобрения Улисеса. Улисес кивнул, и солдатик тут же исчез.

— Что сказал Апонте? — спросил Хесус.

— Чтобы мы взяли пса. Он вечером подъедет и все объяснит.

— Собаку нужно везти в ветклинику, — сказала Мариела.

— Нет, нельзя. Он настаивал, чтобы в клинику не возили. Уж не знаю почему.

Хесус с Мариелой переглянулись.

— Тогда к нам. У нас хоть какие-то условия, — предложила Мариела.

— И на ночь придется там остаться, — сказал Хесус, глядя на часы.

— Я вам поесть с собой соберу, — вставила сеньора Кармен.

Улисес отвез их в Эль-Параисо, стараясь не замечать в зеркале заднего вида пса на руках у Ма-риелы. Хесус молча ехал на переднем сиденье. У дома они быстро попрощались, и Улисес вернулся в «Аргонавты». По саду бродил сеньор Сеговия и время от времени посматривал на небо, где с наступлением вечера ветер начинал раздирать тучи.

— Я со вчерашнего подумал и решил, что лучше ставить вольеры в доме, — сказал он подошедшему Улисесу.

— Вы так считаете, Сеговия?

— Да, в саду не надо ничего менять.

14

Сеньора Кармен рано ушла к себе. К тому времени, как Апонте сообщил, что он внизу, Сеговия уже тоже давно удалился в свою пещеру, заваленную научно-популярными журналами, к светильнику с крохотной лампочкой, горящей масляным светом, и древнему приемнику, из которого нескончаемым потоком лились болеро.

Было четверть десятого.

Апонте не стал звонить в дверь, поэтому собаки не всполошились. На короткой мощеной дорожке от парадного входа к решетке Улисес почувствовал, что темнота вокруг защищает его. Вверху — черное небо с лоскутами туч, внизу — сад, словно море в штиль. Несколько мгновений, пока открывал дверь и вел Апонте в кухню, Улисес ощущал себя хозяином чего-то.

«Дом и собака — напополам с Надин. Вот и все, чего я хочу», — подумал он. Проверил телефон — от нее ни одного сообщения. Он тоже ей не писал. Не успел за весь долгий день.

В кухне, безупречно прибранной сеньорой Кармен, Улисес вдруг понял, что не может ничего предложить адвокату.

— Хотите воды? Я, кстати, так и не знаю вашего имени.

— Эдгардо. Эдгардо меня зовут. А виски не найдется?

Адвокат Апонте был крупным мужчиной. Высоким и полным — но здоровой полнотой. Выглядел он изможденным.

— Не знаю. Может, и есть, посмотрю. — Улисес пошел в кладовую.

Когда он вернулся в кухню, Апонте там не было. Послышались тяжелые шаги в гостиной, скрипнула дверца буфета, снова уверенные шаги по паркету. Появился Апонте с бутылкой «Олд Парра», казавшейся малюсенькой в его ручищах.

— Стаканы возьми. И пошли в гостиную, — сказал он.

Улисес послушался. Они уселись в большие кресла, Апонте налил на два пальца в каждый стакан, чокнулись.

По мере того как виски ударял в голову, мимолетная эйфория, владевшая Улисесом всего несколько секунд назад, улетучивалась.

— Много работы? — спросил он у адвоката.

— До хрена. Как обычно. Так что вы с собакой сделали?

— Хесус с Мариелой отвезли ее к себе в Эль-Параисо.

— Окей. В клинику не ездили?

— Нет. Отсюда прямиком туда.

— Отлично. — Апонте вроде успокоился и зевнул, как носорог.

— А что случилось вообще?

Апонте прихлебнул виски и долго фокусировал взгляд на Улисесе.

— А солдат не сказал?

— Нет. Сказал только, что знает твоего отца. Что-то про форт Тьюна. Вид у него был испуганный.

— Неудивительно.

Отец Эдгардо Апонте тоже был адвокатом. Вообще-то, когда говорили про доктора Апонте, чаще всего имели в виду его, а не сына. Он работал в Военной академии. А примерно месяц назад взялся защищать генерала, обвиненного в заговоре.

— А он вправду участвовал в заговоре? — спросил Улисес.

— Отец говорит — нет, но, скорее всего, участвовал.

— Откуда ты знаешь?

— Да там только ленивый не плетет заговоров. И всех их ловят. Так уж у них заведено. В общем, случилась утечка информации, все узнали, что генерал Икс, назовем его так, в чем-то замешан. Потом случилась утечка утечки, генерал Икс взял семью и уехал «в отпуск». Как только он смылся, по госканалу объявили, что он готовил переворот. Теперь ему не вернуться. Проблема в том, что он не смог увезти собак. Оставил на домработницу — он же вроде как не насовсем собирался. И знаешь, что эти сволочи сделали? Арестовали и домработницу, и собак. Несчастной сеньоре за семьдесят, она сердечница, ну ее пришлось отпустить. А собак так и оставили.

— А сколько их?

— Было две. Одна погибла. Вторую вам привезли.

— Первую убили?

— Да. Сперва их морили голодом. Потом начали пытать. Записывали на видео и отправляли генералу. Он обожает собак.

— Какой ужас. А вторую как спасли?

— Мой отец приехал в форт Тьюна, туда, где держали собак, потому что генерал уже весь извелся из-за того, что творили с его любимцами. Никто с ним там даже разговаривать не стал. Он прождал два часа, а когда уже шел к парковке, нарисовался этот пацан. Он сказал отцу, что одного пса убили, и вызвался помочь вызволить второго. Отец позвонил мне, а я велел везти его сюда.

Апонте попытался подлить Улисесу виски.

— Нет, спасибо. А теперь что будет?

Апонте плеснул себе.

— Будем надеяться, солдатика не вычислили. А с вами — не знаю. Когда пса подлечат, нужно будет вывезти его из Каракаса.

— Безумие какое-то.

— Да, мы в руках безумцев, — сказал Апонте, залпом осушил стакан и встал. — Ладно, пойду.

Улисес тоже поднялся.

— Не провожай меня. Спасибо за виски. На днях еще обсудим все это.

Улисес сел обратно. Оглядел пустую гостиную, и на миг у него появилось чувство, будто это его дом. Но нет: его дом там, где Надин. Он встал, погасил свет и вышел. Пока открывались автоматические ворота, послал Надин сообщение: «Я с ног валюсь. Еду домой. Люблю тебя».

Проехал через темный спящий город, почти не встречая машин по пути. В квартире тоже было темно. Он включил свет в прихожей. Прошел на кухню, налил стакан воды. Осторожно приоткрыл дверь спальни, чтобы не разбудить Надин. Едва переступив порог, почувствовал абсолютную тишину, разлитую в холоде. Щелкнул выключателем. Холод шел от двуспальной кровати, которая в этот час выглядела еще более огромной, неприбранной и пустой, чем обычно.

15

Надин не вернулась той ночью и потом тоже. Улисес был совершенно подавлен. Отсутствие Надин ощущалось как невидимый нож, воткнутый в грудь. Он отложил окончательное решение по саду до ее возвращения — робко на него надеясь.

Хесус с Мариелой в течение недели занимались только собакой генерала Икс. Они хотели, чтобы состояние стабилизировалось, прежде чем передать пса другу-ветеринару, который вывезет его в Маракай. Заодно прибрались дома, навели порядок и показались на глаза соседям. Престарелый сеньор Сатурнино рассказал, что вокруг дома болтался мужик из районного совета.

— Я ему сказал, вы ненадолго уехали, скоро вернетесь. Зазеваетесь — займут ваш дом, и потом их, бандитов, не выкуришь.

Улисес успокоил их. Он сам всем займется на этой неделе. Мартин оставил ему телефон Северо, надежного прораба, и тот сейчас делал новую проводку. С Северо легко работалось. Нужно было только возить его по строительным магазинам за материалами и проговаривать установленный Мартином план. А точнее, просто слушать, как Северо поясняет, что собирается делать. Он был не то чтобы болтливый — скорее, много думал вслух. Из тех людей, которым нужен собеседник, чтобы разобраться в собственных мыслях.

В свободное время, которого было много, Улисес бродил по дому, блуждал в кривом лабиринте пустых комнат. Или сидел в саду, играл с собаками, смотрел на гору и, словно лосось, мысленно поднимался вверх по убаюкивающему шуму воды. Когда сидеть в саду надоедало, он искал общества Сеговии, но тот вечно был занят. А иногда, Улисес мог поклясться, и вовсе пропадал.

Время от времени он оказывался в библиотеке, лежал в удобном кресле с регулирующейся спинкой и обозревал галерею портретов Боливара. Пробегал глазами пыльный иссиня-черный ряд одинаково переплетенных томов. В каком из них прячется ключ от тайного коридора? Какой, если потянуть за него, откроет вращающуюся дверь? Он вставал, водил рукой, будто металлоискателем по песку, застывал перед какой-то книгой. Касался ее и слышал механический звук. Сначала ему казалось, это скрипнула вращающаяся дверь, но потом он каменел, вдруг осознав, что книга — это курок гигантского револьвера и он только что взвел его. Вот только где спусковой крючок? Где?

Иногда он просыпался сам. Иногда откуда-то появлялся Сеговия и мягко тряс его за плечо. Улисес засыпал ненадолго, минут на пятнадцать-двадцать, но каждый раз видел один и тот же кошмар. Это были странные дни, и завершались они не менее странным новым делом: он писал в блокноте, пока не засыпал. Начинал с экстравагантного заглавия типа «Невидимый нож»., «Книга-курок» или «Звуковой лосось», и это позволяло ему часами ткать и ткать слова, будто саван.

По крайней мере, так было, когда пропадала Надин.

Единственное более-менее интересное событие случилось в середине недели. Сеговия разбудил его, прикорнувшего в библиотеке, и сказал, что к ним пришли.

— Кто?

— Полиция.

Улисес мгновенно проснулся и пошел к дверям. У входа стояли двое. Старшему было на вид лет пятьдесят. Одет в черный пиджак, белую рубашку, джинсы и мокасины без носков. Руки в карманах, вид рассеянный. А вот второй, помоложе, выглядел как настоящий полицейский.

— Мигель Ардилес, судебный психиатр, — сказал старший и протянул Улисесу руку. — А это Рейес, офицер районного отдела полиции Чакао.

Улисес уловил запах перегара.

— У нас судебный ордер на краткий осмотр дома. Сеньора Паулина Айяла подала заявление на проведение психологической аутопсии своего отца, генерала Айялы, в рамках оспаривания завещания. Полагаю, вы в курсе.

Улисес впустил их. Но офицер Рейес просто отдал ему ордер и попрощался.

Пока они ходили по дому, Улисес спросил у Ар-дилеса:

— Что такое психологическая аутопсия?

Объяснение сути психологической аутопсии составляло самую утомительную часть работы Мигеля Ардилеса.

— Чтобы оспорить завещание, ваша жена должна доказать, что ее отец был невменяем, когда его составлял.

— Бывшая жена.

— Что, простите?

Перегар усилился.

— Паулина — моя бывшая Жена. Мы разводимся, как вы можете догадаться.

— Конечно. Можно я вам кое-что скажу? Только не обижайтесь.

— Что?

— Я не знаю, как вы ее терпели.

Улисес улыбнулся и спросил:

— Не хотите виски? И вы мне обстоятельно расскажете, о чем идет речь. А то я не очень понимаю.

— С удовольствием. Можем перейти на «ты», если вы не против.

— Совсем не против.

Он отвел Ардилеса в библиотеку. Тот глазел на портреты Боливара, будто попал в сон.

Улисес подвинул ему кресло с откидной спинкой, а сам взял деревянный стул.

— Сеговия, можно вас попросить налить нам виски?

— Уже несу. Сеньор предпочитает с водой или с содовой?

— С водой, пожалуйста, — отозвался психиатр.

После первого глотка Ардилес перешел прямо к делу:

— Улисес, я буду говорить откровенно. Моя задача — написать отчет, в котором будет сказано, что сеньор Мартин Айяла не дружил с головой, а потому завещание не имеет силы.

— А какие будешь приводить доказательства?

— Показания родственников и данные осмотра, который я сейчас осуществляю. Всем известно, что у сеньора Айялы после смерти жены, сеньоры Альтаграсии, случилось психическое расстройство. Я его тогда лечил. Или ты не знал?

— Вообще-то не знал, — признался Улисес.

— Ну вот теперь знаешь. Его подержали в лечебнице, а затем отпустили домой. Тогда-то он и послал всех родичей к черту. И начал подбирать бездомных псин и хоронить в саду. Потом я уже перестал следить. Кстати, ты мне покажи кладбище, я сфотографирую. Всегда хотел на него посмотреть.

— Да без проблем.

— Это еще не все. В своем отчете я должен не только «эксгумировать» умственное состояние генерала Айялы в последние дни, но и дать понять, что это состояние поставило его в уязвимое положение, благоприятное для таких выскочек, как ты, желающих заграбастать деньги и собственность старика. Ничего личного, Улисес. В этой заднице каждый должен соображать, как ему выжить. Понимаешь?

— Прекрасно понимаю, Мигель. Не понимаю только, почему ты мне-то это все рассказываешь.

— Потому что ты мне понравился, — ответил Ардилес, приподняв стакан. — К тому же этот отчет — часть фарса. Дело выиграет тот, у кого связей наверху больше. Ты или твоя жена.

— Бывшая жена.

— Да, точно. Бывшая жена. Выпьем за это. Может, еще по одной, а потом ты мне покажешь собачье кладбище?

— Сейчас пойдем. А что именно тогда случилось с Мартином, можно узнать?

Мигель Ардилес поболтал жидкость в стакане и ответил:

— Старикан винил себя в смерти жены. Всем говорил, что это он ее убил.

16

Отделавшись наконец от психиатра, Улисес Кан вернулся в библиотеку и снова улегся в кресло. Пока клевал носом, вдруг обратил внимание на столик у стены. Столик был деревянный, полукруглый и держался на единственной ножке, похожей на бильярдный кий: сверху вниз она сужалась и почти вонзалась в старый паркетный пол с обшарпанными дощечками. От этого столика Улисес и взял стул, когда со своим странным осмотром явился подвыпивший эксперт.

Улисеса всякий раз охватывала тревога, когда во время ежедневного обхода дома он обнаруживал какой-нибудь шкафчик, бар или старую рекламную листовку, которых прежде не видел. Что-то — неважно, что именно, — день за днем было у него под носом и оставалось незамеченным. Например, этот дурацкий столик. И Улисес явно опять уснул, потому что услышал шаги, щелчок открывающегося замка и увидел, как полукруглый столик поднимается. Не взмывает вертикально, левитируя, а прижимается столешницей к стенке. Ножка оторвалась от пола и поползла вверх, словно дуло орудия, управляемого на расстоянии. А потом небольшой участок паркета открылся, как люк подводной лодки, и оттуда возник сеньор Сеговия.

Паркет приходился ему по пояс, как будто он стоял посреди болота. Из отверстия он достал небольшую коробку, положил на пол и преодолел последние ступеньки скрытой лестницы, ведущей из библиотеки в тайник. Закрыл люк, вернул столик в обычное положение и посмотрел на Улисеса, улыбаясь своей древесной улыбкой.

«Сейчас он меня разбудит», — подумал Улисес. Но сеньор Сеговия только показал на коробку и заговорил:

— Думаю, лучше вам забрать это к себе домой, сеньор Улисес. Как бы снова не пожаловали такие гости, как сегодня.

Улисес попросил объяснений: что это за коробка, давно ли он следит за ним из тайника под библиотекой, почему опасается новых гостей. Однако Сеговия махнул рукой, как бы говоря «потом, потом».

— Пока что заберите ее домой, — повторил он. — Надеюсь, вы уже сменили замки?

— Нет.

— Тогда смените завтра же, сделайте такую милость. Я вам дам телефон одних знакомых сеньора Мартина. Они занимаются установкой замков. Скажете, что вы зять генерала Айялы. Только, ради всего святого, заберите коробку.

Улисес согласился и поехал с коробкой домой. Надин по-прежнему не объявлялась. Он позвонил ей, но, как и в предыдущие дни, она не подняла трубку. Он вдруг испугался, что в коробке может быть голова. Сеньоры Альтаграсии, к примеру.

Но внутри ничего интересного не оказалось. Древняя нечитаемая фотокопия рукописи под названием «Пес Невадо. Историческая легенда» (1923) за авторством Тулио Фебреса Кордеро, упакованная в прозрачный конверт, спрятанный, в свою очередь, в картонную папку с потрепанными завязками. Любовные письма к Альтаграсии. Письма от бывших однополчан. Внимание Улисеса привлекли два послания от некоего адвоката Родригеса, которому Мартин поручил найти его биологических родителей, но поиски, судя по всему, не дали никакого результата. Во втором прозрачном конверте лежали свадебные фотографии Мартина и Альтаграсии и детские снимки Пауля с Паулиной. Улисес поднес к глазам тот, на котором Мартин держал младенцев на руках, а на обороте было написано: «Мои два бутузика, каждому по три месяца, вместе шесть». Но большую часть коробки занимал исполинский печатный текст, переплетенный в три тома: «Элизабет фон Арним. Собрание сочинений. Том I. Том II. Том III. Перевод Альтаграсии Баутисты».

Это понравится Надин, подумал Улисес. И принялся медленно листать один том, как будто Надин должна была вернуться тем же вечером. Он знал, что она не вернется, но не мог не цепляться хоть за какую-то форму ожидания. В конце концов, это и определяет брошенного и отданного в систему усыновления сироту: ожидание. Неустанное ожидание того, кто никогда не придет.

На следующее утро Улисес позвонил по телефону, который дал ему сеньор Сеговия. Пришлось выбрать два дорогущих замка «Мультилок», потому что других в продаже не имелось.

— У вас двадцать минут, чтобы заплатить онлайн, — сказала женщина по телефону, — после этого наличие замков не гарантируем, а возврат средств занимает пять рабочих дней.

— Окей, — сказал Улисес и скрестил пальцы, чтобы интернет не гикнулся в самый нужный момент.

Повезло, оплата прошла. Он снова позвонил и назвал номер транзакции.

— Принято, сеньор Кан.

— Отлично. Во сколько можете прислать мастера? Помните, я говорил, что мне нужно сегодня.

— Сейчас узнаю. Пожалуйста, не вешайте трубку.

Улисес услышал приглушенный шум и голос женщины, говорившей с кем-то по другому телефону: «Франклин», «Валье-Арриба», «два „Мультилока“».

Мастер сможет подъехать с двенадцати до пяти примерно. Установка не включена в стоимость. Заказываем?

— Да, будьте добры.

Улисес позвонил в «Аргонавты»:

— Сеговия, я тут решаю вопрос с замками. До вас вряд ли сегодня доеду.

— Хорошо, сеньор Улисес.

— Поруководите там за меня Северо, ладно?

— Конечно, сеньор Улисес.

Улисес отключился. Его немного разочаровал кроткий, совсем не заговорщицкий тон Сеговии. Разве у них нет общей тайны?

Он лежал в гамаке у балкона и смотрел на коробку, стоявшую на столе посреди гостиной, словно крошечный катафал к в ожидании процессии. С другой стороны, какая же это тайна? В коробке не нашлось ничего компрометирующего. Обычные вещи, след человека, прекратившего существовать. Планеты, вращающиеся по своим орбитам на бдении по мертвому солнцу.

Он повернул голову к окнам и в который раз поразился красоте ослепительного неба. Идеальный климат Каракаса — единственное, что оставалось неизменным в гуще хаоса. Климат и хребет Авила, который отсюда, с его балкона в Валье-Арриба, виден во всем великолепии.

Он взял телефон, набрал номер Надин. Ему нужно было услышать гудки, превращавшиеся у него в воображении в колокольный звон какой-то постапокалиптической церкви в заброшенном селении.

— Алло! — ответил женский голос.

— Алло, это Надин? Мне нужна Надин.

— Она в душе.

Он подметил легкий иностранный акцент.

— Простите, а с кем я говорю?

— Это ее мама.

— А, понятно. Очень рад, сеньора. Меня зовут Улисес. Не могли бы вы попросить ее мне перезвонить?

В трубке несколько секунд помолчали.

— Вообще-то лучше ей не знать, что я с вами говорила, сеньор Улисес.

— А вы знаете, кто я?

— Более или менее.

— Надин вам про меня рассказывала?

— Не могу больше разговаривать. Я вам завтра позвоню на этот номер, хорошо? — сказала она и повесила трубку.

День в ожидании мастера тянулся бесконечно. Наконец пришел мужчина лет шестидесяти, обливающийся потом.

— Много работы? — спросил Улисес.

— Какое там. Просто я к вам пешком.

— Из Санта-Фе?

— Ага. А туда из Чакаито. Месяц назад машина сломалась. Запчастей нет. А с транспортом совсем швах. Автобусов почти не осталось, ходят переполненные. Да у меня и наличных нет. Сейчас народ ездит на грузовиках этих, «скотовозках», но я туда не лезу, еще в своем уме.

Мастер, к счастью, был не прочь поболтать. Это отвлекало Улисеса от мыслей о разговоре с матерью Надин.

Врезать нужно было два больших замка — во входную дверь и в решетку перед ней, — но заняла работа меньше часа. Правда, потом пришлось больше часа ждать, чтобы Улисес смог перевести мастеру деньги, потому что сайт банка упал.

— Вот позорище, — сказал Улисес.

— Я не то что вам не доверяю, не подумайте. Просто хочу точно узнать, когда деньги капнут. Банк-то у нас с вами один, значит, переведут мгновенно. Я себе ботинки присмотрел недалеко от дома. Потому что эти — сами посмотрите. За месяц новые сносил.

Подошвы ботинок у мастера отваливались, носки совсем обтрепались.

— Рано или поздно все это кончится. Или остановится и рухнет. Так продолжаться не может, — сказал Улисес.

— Не знаю. Мне иногда кажется, хуже может становиться до бесконечности. Я, по крайней мере, никакого выхода не вижу.

Улисес вспомнил, что говорила Мариела. Невозможно сбежать с чистыми руками. В этом аду lаsciate ogni speranza[6] написано не на входе, а на выходе.

«Чтобы уехать, убей сначала свою собаку», — мысленно перевел Улисес, охваченный внезапным отчаянием.

— Давайте еще раз попробуем, Франклин, — со вздохом сказал он, садясь за компьютер. — А потом я вас подброшу до Чакаито, хотите?

— Большое спасибо.

Деньги наконец получилось перевести. Мастер собрал инструмент, и они двинулись в путь. Самым заметным и поразительным изменением в Каракасе после кризиса и всеобщего исхода стало почти полное отсутствие дорожного движения и пробок. Они за считаные минуты добрались до Чакаито. И по дороге повстречали три «скотовозки» — грузовика с решетчатыми кузовами, в которые набивался народ. Некоторые пассажиры улыбались. Другие напоминали больных животных.

Улисес сбросил скорость.

— Где вы живете, Франклин?

— На проспекте Пантеон. Напротив Национальной библиотеки.

— Я вас прямо до дома подкину тогда.

— Не беспокойтесь, сеньор Улисес. Серьезно, я отсюда пешком дойду.

Улисес не стал слушать и газанул.

Вскоре они остановились перед маленьким домом в тупичке, параллельном началу проспекта Пантеон, у Национальной библиотеки.

— Еще раз огромное спасибо. Вы меня просто спасли. Вроде мелочь, а жить дальше помогает. Хотя бы еще один день.

Мастер открыл дверцу, поставил ногу на тротуар, застыл, убрал ногу обратно и захлопнул дверцу.

— Чуть самое важное не забыл, — сказал он и вытащил из кармана пиджака связку ключей. — Сейчас оставил бы вас куковать на лестничной площадке перед новыми замками. — Он рассмеялся, протянул связку Улисесу и ушел.

Возвращался Улисес через проспект Вояка, вдоль отрогов Авилы. Проехал через район Альта-миры до площади Франции и вывернул на Восточное шоссе. Ему предстояло пережить ночь, полную вопросов без ответов, и дождаться звонка матери Надин на следующий день.

У квартиры он довольно долго не мог подобрать нужные ключи. Странно было вставлять новый ключ в новый замок, но знать, что по ту сторону двери — прежние комнаты. Сеговия мог больше не волноваться: Паулина или те, кого она подошлет, сюда не попадут. Улисесу даже казались нелепыми такие предосторожности: жизнь с Паулиной осталась далеко в прошлом, и никакой поступок бывшей жены не способен больше на него повлиять.

Можно ли сказать то же самое про Надин?

Попав наконец внутрь, он сразу схватился за блокнот и начал писать Надин длинное письмо. Точнее, пояснять самому себе, но обращаясь к ней, бессмысленность собственной жизни. Писал до трех ночи, пока не изнемог. Прежде чем лечь, снова позвонил. Он не надеялся, что она ответит, но ему нужно было услышать гудки. Гудки как форма отвержения были последним, что связывало его с Надин, и, не утешившись ими, как бы жалко это ни звучало, Улисес не мог уснуть.

Он несколько секунд не убирал большой палец с имени на экране, а потом в приступе ярости вскочил и швырнул телефон об пол.

17

На следующий день Улисес проснулся с каким-то нравственным похмельем. Надо написать Апонте, что ему нужен новый телефон. Возможно, айфон. Он всегда хотел айфон. Тут он вспомнил, что должна позвонить мать Надин, и кинулся в гостиную. Поднял разбросанные по полу части и как сумел собрал свой мобильный. Экран треснул, один угол корпуса разбился от удара, но в остальном все вроде работало. Улисес немного успокоился и приготовил себе завтрак.

Ближе к полудню раздался звонок. Первым делом сеньора Кандо предупредила, что Надин едет к Улисесу.

— Это она вам сказала?

— Нет, но ночью ей было нехорошо, а утром я ее уже не застала.

— А откуда вы знаете, что она едет сюда?

— Знаю, Улисес. Матери не ошибаются.

Поняла, значит, подумал Улисес. У него самого не было ни отца, ни матери, и сыном он никогда не был. В подобных случаях, когда от него ускользало инстинктивное понимание каких-то вещей, он чувствовал себя репликантом, которого внезапно подвергают тесту Войта-Кампфа.

— Что не так с Надин? — спросил он.

— Во-первых, ее зовут не Надин. Ее зовут Мария Элена. И я вообще-то ее бабушка. Я ее растила, потому что мать живет во Франции.

— Она француженка? — спросил Улисес, будто ухватился за соломинку.

— Кто?

— Мать Надин.

— Нет, венесуэлка. Единственная иностранка в семье — я, но я родилась в Черногории, так давно, что и не упомнишь. Можно узнать, чего еще вам наговорила Мария Элена?

Улисес рассказал. Сеньора Кандо слушала и опровергала каждое его слово. А он, словно старый боксер, который уже не чувствует ударов, принимал все, что произносил этот гортанный голос. Оказалось, что Надин, или Мария Элена, не имела никакого отношения к танцу и последние годы жила не в Буэнос-Айресе, а с мужем и дочкой на острове Маргарита, откуда они и переехали в Каракас.

— Она йогу преподает. Прожила три месяца в Индии, в ашраме. Собственно, этим и ограничилась. Но после возвращения сразу начались проблемы.

— У Надин есть дочь?

Он вспомнил шрам на животе. Шрам говорил яснее любой книги и любого фильма, но Улисес не смог его понять.

— Да.

— Сколько ей лет?

— Три. Совсем скоро уже четыре.

— А где она?

— Здесь, со мной.

— А Надин почему ею не занимается?

— Мне сперва придется вам рассказать, почему мать Надин не занималась своей дочерью. Это долгая история.

— А отец?

— Вот об этом я и хотела с вами поговорить. Но сначала мне нужно было узнать, с кем встречается Мария Элена. Вы вроде бы приличный юноша. Это успокаивает. Муж у Марии Элены сложный. Ну и она тоже делу не помогает, по правде говоря. Хотя в глубине души человек неплохой.

Улисес не понял, относилась последняя фраза к Надин или к мужу.

— Они до сих пор женаты?

— Да. И в таких случаях я стараюсь предупредить заинтересованного. Если получается, конечно.

— Вы хотите сказать, что такое с ней не в первый раз?

— Не в первый. Мне правда очень жаль, Улисес. Иногда я даже спать не могу, все думаю об этом. Мария Элена плохо кончит. Это мне понятно. Но я хотя бы пытаюсь сделать так, чтобы трагедия не затронула других.

Через пару часов приехала Надин, как будто вернулась из заслуженного отпуска. Первым делом она расспросила про коробку. Улисес рассказал, что сеньор Сеговия сдал ее ему на хранение.

— На неделе приходил странный тип. Заявился пьяный. Его Паулина наняла, делать психологическую аутопсию Мартина.

— Что такое психологическая аутопсия?

Улисес постарался передать суть дела словами Мигеля Ардилеса, а сам в это время думал, какое лицо станет у Надин, когда он назовет ее настоящим именем, Мария Элена. Но продолжал говорить. Упоминал о подробностях, которых раньше не замечал. Поведал про сон и кошмары в кресле с регулирующейся спинкой, про тайник, в котором прятался Сеговия, про коробку и про переводы Элизабет фон Арним, сделанные сеньорой Альта-грасией. Даже впервые рассказал про тетрадку, но не про длинное письмо. Всего за неделю, судя по словам Улисеса, произошло столько всего интересного, столько всего необычайного и непонятного, что Надин явно начала жалеть о своем отсутствии.

Она сходила на кухню и принесла бутылку вина. Налила два бокала, протянула один Улисесу, а сама улеглась на диван. Казалось, она полностью сосредоточена на бокале, словно история лилась из этого маленького колодца с кровью, а слова Улисеса Она смаковала ушами, как изысканное вино. И ее слушание было так прекрасно, она так пытливо воображала все действия Улисеса, что тот впервые в жизни взглянул на себя со стороны и увидел, как он красив. Красив настолько, что его вдруг посетило абсурдное желание стать Надин, чтобы идеальный мужчина, которым он был в тот миг, овладел ею, довел до изнеможения и оставил спать в постели, откуда ей не следовало сбегать так надолго и откуда она больше никогда никуда не денется, потому что постель эта источает запах ее мужчины. Запах, который непременно нужно сохранить, ведь, если он рассеется, она утратит саму себя.

Допив бутылку, они пошли в спальню. Долго целовались. Улисес пробежал пальцем по шраму на животе. Потом начал ее ласкать, а когда вошел, стал повторять ее имя: Надин, Надин, Надин.

Он быстро кончил и рухнул на простыню, как конь, у которого в последнем забеге разорвалось сердце.

Надин взяла его голову, пристроила у себя на груди. И шепотом повторяла, пока он не уснул:

— Я здесь. Я здесь. Я здесь.

18

Разбудил его звонок от Мариелы. Испуганным голосом она сообщила, что напротив дома припарковалась подозрительная машина.

— Давно? — спросил Улисес. И понял, что в комнате он один.

— Сеговия проверил камеры, говорит, появилась в пять утра.

— Еду, — сказал Улисес.

Похлопал по другой стороне кровати. Он был голый. Улисес не любил просыпаться в чем мать родила. Накинул халат, выглянул в гостиную. Коробка стояла открытой. Надин спала в гамаке. У ее ног лежало собрание сочинений Элизабет фон Ар-ним и три кирпича с переводами сеньоры Альта-грасии.

Он вернулся в спальню и оделся. Потом подошел к гамаку.

«Она похожа на покойницу, — подумал он. — На самую прекрасную покойницу на свете». Наклонился и поцеловал ее в лоб. Надин глубоко вдохнула, будто вынырнула с глубины, и открыла глаза.

— Я поехал в «Аргонавты» по делам.

— Окей, — сказала Надин, потянулась и перевернулась на другой бок.

Вставляя ключ в замок, Улисес услышал из гостиной сонное:

— Не трогайте сад.

Автомобиль, черная «Тойота-Королла», въехал в тупик незадолго до пяти утра. Внезапно пробуравил черноту картинки в камере и остановился точно напротив дома. Сеговия заметил его, когда пошел проверить почтовый ящик. Вытащил два конверта, вернулся домой и немедленно заперся в маленькой комнатке между кухней и кладовкой, куда поступала информация с камер. Просмотрев ночные записи, спросил у Хесуса с Мариелой, не знакома ли им эта «тойота». В восемь утра она все еще была на месте. Тогда они позвонили Улисесу. Через пару минут после звонка водитель завелся и уехал.

— Когда вы вернулись? — спросил Улисес у Хесуса с Мариелой.

— Вчера вечером. Отдали пса на попечение одного нашего друга, ветеринара. Они вчера же выехали из Каракаса.

Они были уверены, что это полиция снова хочет запугать их из-за Тора. Сеговия придерживался иного мнения: это происки молодой хозяйки Паулины.

— Что нам делать? — спросил Хесус.

— Съезжу-ка я поговорю с охранником, — сказал Улисес.

Он подвел машину к будке на въезде в микрорайон. Худой как палка охранник не припоминал никакого похожего автомобиля прошлой ночью.

Улисес повторил: на камерах видно, как черная «тойота» в пять утра въезжает в тупик.

— Вы должны помнить.

Охранник с видимым усилием поднялся на ноги и, ухватившись за раму, встал в дверях.

— Вы что, пьяный? — спросил Улисес.

Охранник, который в дедушки ему годился, покачал головой и, чуть не плача, заговорил:

— Я голодный, сеньор. Три дня ничего во рту не держал, кроме горстки риса по утрам. Ночью несколько машин приезжало и уезжало. Я всех пропускал, врать не стану. Сил не было встать посмотреть, кто такие. Простите. Надеюсь, ничего страшного не случилось.

У Улисеса кольнуло в животе. Он приехал не позавтракав, даже кофе не выпил, и голод давал о себе знать.

— Это вы меня простите. Сейчас привезу вам что-нибудь поесть.

В «Аргонавтах» он попросил сеньору Кармен приготовить две арепы с маслом и сыром. Взял из корзины с фруктами авокадо и банан. Перелил в пластиковую бутылку гуаявовый сок из холодильника и все сложил в пакет. Снова доехал до будки.

— Дай вам бог здоровья, — сказал охранник. Схватил пакет, сел, привалившись спиной к стене, и начал есть.

Улисес вернулся домой.

— Так что нам делать? — снова спросил Хесус.

Улисес подумал.

— По возможности будем откладывать еду для охранника. Я не знаю, как он еще на ногах держится.

— Теперь это обычное дело — люди на улицах в обморок падают, — заметила сеньора Кармен.

— Я имею в виду, что нам делать с машиной? — уточнил Хесус.

— Пока что будем только наблюдать. И оставаться в рабочем режиме, — сказал Улисес.

Пришел Северо с помощником. Проводку уже сделали, розетки распределили, теперь нужно было покрасить дом. Они хотели все подготовить к прибытию оборудования. Согласно инструкциям генерала Айялы, большая часть первого этажа предназначалась под рентген-кабинет, операционную и смотровые.

Мариела и Хесус, со своей стороны, составили список расходных материалов. И договорились с несколькими ветеринарными клиниками о продаже бывшей в употреблении медицинской техники. Оставалось только закупить новые запчасти и все отремонтировать.

— Но все это придется доставать из-за границы, — сказала Мариела.

— Как и корм, — заметил Хесус.

— Ваша правда. Сегодня же все решим, — пообещал Улисес.

И немедленно позвонил адвокату.

Апонте пригласил его пообедать на следующий день в бистро «Либертадор» — заведении, открытом в центре несколько лет назад. Ленточку тогда перерезал сам мэр Каракаса. Пол был выложен чернобелой плиткой, под шахматную доску, в стиле пятидесятых. Апонте сидел за столиком и говорил по телефону. При виде Улисеса он помахал ему, как официанту.

— Никогда тут не был? Тут чависты тусуются. Правительственных много. Чего бы тебе хотелось на обед? — Апонте говорил с ним, как будто они всю жизнь дружили или приятельствовали.

— Зачем нам встречаться именно здесь?

— У меня дела были поблизости, в отеле «Вальдорф». Да и кормят тут вкусно. Заказывай что хочешь.

Улисес посмотрел меню.

— А ты что порекомендуешь?

— Мясо. Из Аргентины привозят.

— Тогда закажи за меня.

Апонте заказал два антрекота с салатом из авокадо и сердцевинок пальмы и два виски — «чтобы отпраздновать».

— А что празднуем?

— Я выиграл очень важное дело. Наконец-то все завертелось. Расскажи мне еще раз про запчасти, я не очень понял.

Слушая Улисеса, Апонте умял целый поднос хлеба с оливковым паштетом.

— Не вижу смысла покупать запчасти в Штатах, — сказал он. — Просто возьмем новое оборудование вместо бэушного. По корму то же самое. Составь мне как можно быстрее список всего необходимого. Сегодня тридцать первое октября. У нас осталось чуть больше двух месяцев. Полпути пройдено.

— А если по какой-то причине у нас не получится, что тогда?

— Твоя квартира достанется детям генерала Айялы.

— Адом?

— Дом перейдет Боливарианскому обществу. Слышал про такое? У них там будет новая штаб-квартира.

— А ты в таком случае что теряешь?

Апонте улыбнулся, взял хлопковую салфетку, лежавшую у него на коленях, и вытер рот.

— Я теряю кругленькую сумму, которая будет выплачиваться в течение пяти лет и избавит меня от кое-какой головной боли. — Апонте пребывал в хорошем настроении.

— Что тебе мешает просто решить вопрос в нашу пользу?

— Завещанием распоряжаюсь не я, а мой отец. Он главный душеприказчик генерала Айялы. И скорее меня продаст, чем подведет генерала. Они были как братья. Поэтому я так забочусь, чтобы сроки, установленные в завещании, были соблюдены.

— Паулина тебе что-нибудь говорила? Намекала?

— Ты имеешь в виду, пыталась ли она меня купить? Само собой. С первого дня. Я сказал ей то же, что тебе: в этом деле я связан по рукам и ногам.

Официант принес мясо. Они долго молчали, смакуя антрекоты.

— Сколько лет твоему отцу? — спросил Улисес.

— Восемьдесят один. А что?

— Извини, что спрашиваю. А если с ним что-нибудь случится, кто тогда станет распоряжаться завещанием?

— Оно перейдет в распоряжение детей генерала. Но старик здоров как бык. Холестерин у него как у мальчишки, и с головой тоже все в порядке.

— Я не к тому. Нехорошо, конечно, с моей стороны так думать о бывшей жене, но от Паулины, мне кажется, можно ожидать чего угодно. — И Улисес рассказал Апонте про черную машину с затемненными стеклами, дежурившую ночью у дома, и про судебного психиатра.

Апонте выслушал, не отрываясь от сочного куска мяса.

— Мы не можем с точностью утверждать, что эта машина имеет отношение к Паулине. Если еще что-то узнаешь, сразу же сообщай. А пока что нужно ускорить работы. Кстати, я видел твое письмо. Телефон заказал. Через пару недель придет. Я тебе его пришлю на дом.

— Айфон?

— Да, серебристый, последний, как ты просил.

— Спасибо.

Апонте заказал еще два виски.

— У нас все получится. Точно получится. — И поднял стакан.

19

Вернувшись в «Аргонавты», Надин при помощи сеньора Сеговии перетащила к клумбам столик, за которым угощались кофе, апельсиновым соком и вкуснейшим печеньем, и засела там за собранием сочинений Элизабет фон Арним, а также тремя рукописями переводов сеньоры Альтаграсии. Вооружилась ручкой и маркером и начала делать заметки. Читала она, откинувшись на спинку стула и положив ноги на стол. Сонни, Майкл и Фредо все утро пролежали рядом.

— Похожа на графиню, — сказала Мариела. Хесус долгим взглядом окинул жену, потом посмотрел на Надин и кивнул:

— Да, настоящая графиня.

Улисес не мешал ей. После обеда с Апонте он с головой ушел в работу, чтобы успеть запустить фонд. Изредка останавливался понаблюдать, как она читает: в одной руке книга, другая рассеянно гладит загривок счастливца, первым успевшего подобраться ближе. Иногда Надин поднимала глаза на Улисеса, таскавшего оборудование, столы и коробки, вскидывала руку и продолжала читать.

Вечерами, в квартире, было так же. Как будто они так много говорили про Элизабет фон Арним и ее две главные страсти — сады и собак, — что ее призрак стал осенять собой пространство и ход событий. Где-то в другом измерении у Улисеса с Надин родилось пятеро детей и все они выросли и уехали, так что теперь можно было жить естественно, не терзаясь гнетущим чувством долга.

Улисес взволнованно рассказывал про самые простые вещи: про покупку медицинской техники, про то, как Северо ремонтировал протечки, про форму для персонала — Мариела сообщила, что может с кем-то договориться.

— Только она считает, что фонду нужен логотип. И я с ней согласен. Ты, случайно, не знаешь какого-нибудь дизайнера?

И Надин отвечала «да» или «нет» и тут же переводила разговор на Элизабет фон Арним, которую на самом деле звали Мэри Аннетт Бошан, а ее младшей кузиной была Кэтлин Бошан, которая, последовав примеру старшей, тоже стала писательницей, взяла псевдоним и обрела известность как Кэтрин Мэнсфилд.

Первым делом Надин прочла «Элизабет и ее немецкий сад» и «Все собаки в моей жизни». То есть первую книгу фон Арним, опубликованную в 1898 году, и причудливые мемуары, появившиеся в 1936-м, через пять лет после смерти автора. И теперь хотела прочесть в хронологическом порядке остальные двадцать романов, уместившиеся между «Немецким садом» и «Собаками». Она только что закончила The Solitary Summer, выпущенный сразу же после необычайно успешного (за год разошлось больше двадцати тиражей) «Немецкого сада», который представил миру новую таинственную писательницу, скрывавшуюся под слишком уж безыскусным псевдонимом Элизабет.

В «Лете одиночества» — так перевела заглавие сеньора Альтаграсия — вновь появлялась Элизабет из первого романа и знаменитый сад, который она так стремилась уберечь от назойливых гостей, невыносимо нудных светских раутов и даже собственной семьи, мужа и детей, доставлявших ей истинные мучения. Это пренебрежительное, высказанное с предельной честностью отношение к семье вызвало скандал и принесло немало проблем Мэри Аннетт. Что объясняло посвящение из второго романа: «Разгневанному. С некоторыми извинениями и большой любовью». Под «Разгневанным» она имела в виду графа Хеннинга фон Арнима, которого умело и тонко высмеяла в первом романе. До сих пор Надин заглядывала в перевод, только чтобы разобраться в каком-нибудь запутанном английском пассаже. Как в словарь, специально созданный для лучшего понимания исполинского собрания сочинений Элизабет фон Арним в одном томе.

Альтаграсия сопровождала текст множеством комментариев внизу страницы. Некоторые касались деталей перевода. Большинство — биографии Элизабет фон Арним. Были и заметки, содержавшие историческую информацию про Померанию или замок (названный в книге домом) с садом, где писательница обрела рай на земле и где, например, Э. М. Форстер, близкий друг Элизабет, вычитывал рукопись своего первого романа «Куда боятся ступить ангелы».

«Лето одиночества» заканчивалось довольно волнующей сценой. Финал романа совпадал с концом лета, что соответствовало требованиям сюжета: женщина решает провести лето в доме с садом, в полном уединении, не принимая никаких гостей, а муж настроен скептически, он утверждает, что она заскучает и одиночества не выдержит. Но вот лето завершилось, и Элизабет, несмотря на препятствия, выполнила обещание, о чем и сообщает мужу, Разгневанному.

«Если я правильно помню, — сказал он, помолчав, — главная причина твоего стремления уединиться состояла в том, чтобы дать душе возможность взрасти. Можно спросить, взросла ли твоя душа?»

«Ни капельки».

Граф фон Арним обезоружен столь честным ответом и подходит поближе к жене, сидящей у камина. Как всегда, когда он смягчается в наплыве нежности, парирует с улыбкой, утверждая, что честность — весьма редкая черта в женщинах. И это дает начало очередному из многочисленных эпизодов, в которых взбешенная Элизабет возражает мачистским аргументам мужа.

«„Тебе следовало бы считать себя счастливцем и радоваться тому, что рядом с тобой есть женщина".

„А разве я не радуюсь?" — сказал он и обнял меня за талию, ластясь, а когда ко мне кто-то ластится, я немедленно утрачиваю всякий интерес.

Вот так мы с Разгневанным погрузились в полумрак и тишину: моя голова покоилась у него на плече, его рука обвивала мою талию, и что могло быть уместнее, похвальнее и живописнее?»

— Это последнее предложение романа, — сказала Надин.

— Напомнило мне финальную сцену из «Синего бархата»: счастливая пара и птица, кормящая птенчиков, — сказал Улисес.

— Теперь послушай, что пишет Альтаграсия в заметке к этому эпизоду: «Неизменно ироничная Элизабет, здесь ты опускаешься до пошлой мысли, что все мужчины одинаковы. Так же твой муж думает про женщин. Все мужчины движимы гневом, но гнев бывает разный. Есть гнев послушный, как у графа фон Арнима. А есть гнев гневный, так сказать. Дорогая моя, неизменно self-centered[7] Элизабет, с последним тебе не довелось сталкиваться. На твое счастье». Странно, правда?

— Я думал, Альтаграсия любила фон Арним.

— Конечно, любила. Вся эта тема с садом — попытка походить на Элизабет. Сначала я подумала, это она пишет про обстоятельства смерти фон Арним. Та, когда разразилась Вторая мировая война, жила на юге Франции и переехала в США. Умерла в сорок первом, от старости, будучи уверенной, как и Стефан Цвейг, что Гитлер завоюет всю планету.

— Ну, похоже на то.

— Не знаю. Мне и другое пришло в голову: Альтаграсия говорит не столько об Элизабет, сколько о себе самой.

— В смысле, она имеет в виду Мартина?

— Да. Мартин был ее Разгневанным.