Симпатия

20

— Милый, — позвала Мариела шепотом.

Хесус не пошевелился.

— Милый, слышишь? — На этот раз Мариела по трясла его за плечо.

— Что случилось? Что случилось? — Хесус при поднялся.

— Слышишь?

— Что?

— Собаки лаяли.

— Собаки вообще лают. Который час?

Мариела посмотрела в телефоне. Свет экрана озарил ее лицо.

— Без десяти четыре.

— Ложись давай. Еще пару часиков сна урвем.

Мариела встала с постели и надела халат.

— Ты куда? Не вздумай выходить.

— Я только выгляну.

Хесус снова улегся и с силой зажмурился.

— Милый, — теперь Мариела уже не шептала, — в саду кто-то есть.

Они выглянули в окно коридора рядом с их комнатой на втором этаже. В глубине сада, примерно возле решетки, отделяющей его от парка Лос-Чоррос, во мраке металась фигура. Вдруг темноту прорезала ярко-розовая вспышка.

— Я не вижу собак, — сказала Мариела.

— Я спущусь. Жди здесь.

— Я с тобой.

Лестница вела в кухню, смежную с прачечной, откуда видна была только часть сада, потому что собачье кладбище закрывало обзор и единственный свет шел от уличного фонаря.

Послышался звук, как будто ноги терлись друг о друга, и темнота снова вспыхнула ярко-розовым.

Это была Надин.

— Что она делает? — прошептала Мариела, привстав на цыпочки.

— Вроде танцует, — ответил Хесус, описав рукой вращательное движение.

Теперь они различали силуэты собак: те послушно сидели и, сверкая глазами в такт танцу, смотрели, как пляшет Надин.

Снова послышался звук соприкосновения ног, похожий на биение крыльев, и на этот раз Хесус с Мариелой увидели, как Надин приземляется после короткого прыжка. Одна нога прямая, немного отведена в сторону, на второй, слегка согнутой, — вес. Руки расправлены в стороны, как у балерины, завершающей па.

В этот миг Надин, не меняя позы, гибко и четко, словно голубка, повернула голову чуть ли не на сто восемьдесят градусов и вперила взгляд в подсматривающих.

Мариела подскочила и бросилась к лестнице. Хесус помахал Надин и тоже вернулся в спальню. Мариела спряталась под одеяло.

— Который час?

Мариела посмотрела в телефон:

— Тридцать пять минут пятого.

— Я в душ. Вспотел весь.

— Можно я с тобой посижу в ванной?

— Конечно.

Хесус вышел из душа, и на его место ступила Мариела.

— Подожди, я быстренько помоюсь.

Хесус вытерся, опустил крышку унитаза и сел. Потом они оделись и сидели на кровати, пока не рассвело.

Спускаясь в кухню, Мариела спросила:

— Что будем делать?

— Думаю, надо поговорить с Улисесом.

В кухне сеньора Кармен только сварила первый утренний кофе.

— А где Сеговия? Разоспался? — спросил Хесус.

Сеньора Кармен не ответила. Отпив глоток, показала дымящейся чашкой в сторону окна. В саду разворачивалось странное представление. Надин в ярко-розовом закрытом трико и тонкой черной футболке будто бы делала растяжку перед собаками.

— Чего это она? — заговорила наконец сеньора Кармен.

Все трое подошли к окну.

— Йога, — сказала Мариела. — Такие упражнения на растяжку. Это первая поза. Приветствие солнцу.

Сеньора Кармен налила кофе Хесусу и Мариеле, и все снова предались наблюдениям. Фредо, Майкл и Сонни сидели напротив Надин и внимательно следили за всеми ее движениями.

Допили кофе. Сеньора Кармен взглянула на донышко чашки и сказала:

— Посмотрю, что там с Сеговией.

Еще не затихло шарканье ее усталых ног, когда залаяли собаки.

Мариела с Хесусом переглянулись.

— Ты иди, — сказала Мариела.

Надин сидела на траве и смотрела в никуда.

Трико немного испачкалось в размягченной росой земле. Узнав Хесуса, Надин только и сказала:

— Я ничего не делала.

И тогда послышался крик сеньоры Кармен. Хесус кинулся в комнату Сеговии. Отстранил сеньору Кармен и увидел его: старик лежал на полу, как будто уснул: Но храпа слышно не было. Приемник валялся рядом с телом, немой и смятый, словно лесная хижина, на которую упало дерево.

21

Народу на похоронах сеньора Сеговии было мало. Мариела, Хесус, сеньора Кармен и Улисес — от «Аргонавтов». От семьи — только брат покойного Франсиско, который привел с собой человека с каракасской канатной дороги.

Надин не пошла.

Улисес взял на себя обязанность позвонить сеньору Франсиско и сообщить новость. В ответ раздалась целая обойма фраз, прерываемых тяжелым дыханием.

— Франсиско Сеговия, да, сеньор. Факундито? Ах ты ж черт. Братик мой Факундито, вот тебе и на. Ну, спасибо, что позвонили. Нет, бдение устраивать не нужно. Да, у нас есть участочек на Восточном кладбище.

Похороны удалось назначить на следующий вечер. Отпевания не было, но Улисес счел нужным сказать несколько слов. Он сделал упор на том, как долго и преданно Факундо Сеговия трудился у генерала Айялы.

— А в последние месяцы — и в большой семье фонда «Симпатия к собакам».

Едва произнеся это, Улисес понял, что «большая семья» по отношению к кучке людей звучит нелепо. Но Мариела, казалось, была тронута и не переставая плакала. Улисес обращался в первую очередь к Франсиско. Старик слушал понурившись. Может, думал, что быть долгожителем недальновидно: кто придет на похороны, когда его самого не станет?

Улисес умолк, и работники кладбища спустили урну и запечатали могилу землей и свежим бетоном.

Пако Сеговия предельно сосредоточенно следил за их действиями до самого конца. Улисес подошел попрощаться.

— Вы сейчас куда? — неожиданно спросил старик.

— Домой. А что? Вас куда-нибудь подвезти?

— Нет, я с Хуансито. — Он кивнул на сопровождавшего его мужчину. — Давайте и вы с нами.

— Куда?

— Так на канатку же.

Глаза старика походили на лесные орехи, лежащие на дне заводи.

Улисес отошел к своим, перекинулся парой слов, отдал ключи от машины Хесусу и вернулся к сеньору Франсиско.

От Восточного кладбища до станции Мариперес они доехали в молчании. Улисес прикинул, что сейчас часов семь. Если разговор затянется, неизвестно, как он вернется домой.

Машину оставили на парковке и медленно побрели к станции. Кассы уже закрылись, но сама канатная система работала до одиннадцати, пояснил водитель Хуан, который до сих пор рта не раскрывал.

— Добрый вечер, Пако, — поздоровался охранник и пропустил их к платформе, куда спускались и откуда через считаные минуты взмывали кабинки. В этот час они подъезжали переполненные, совершали, замедляясь, поворот в форме буквы U, замирали и с новой силой устремлялись к горам пустые.

Когда подошла их очередь, Хуан попросил Улисеса взять Пако под руку, а сам забрал у старика палку и поддерживал его под другой локоть.

— В третью, — сказал он.

Проехали две пустые кабины, а когда третья была на подходе, Пако произнес:

— Вот наша.

Хуан вошел первым. Пако слегка подпрыгнул и оторвался от Улисеса, которому пришлось поторопиться.

— Третья, — сказал Пако с улыбкой, усевшись.

После долгого подъема они столкнулись на северной станции с огромной очередью на спуск: многие любят провести день наверху, поедая чуррос и клубнику со сливками, катаясь на коньках и наслаждаясь пронизывающим холодом, какого нигде больше в Каракасе не сыщешь. Двинулись против людского течения: молодые сотрудники канатной дороги расчищали им путь, неизменно повторяя пароль — как и все работники отеля «Гумбольдт» чуть позже:

— Добрый вечер, Пако.

— Как поживаете, Пако?

У начала мощеной дорожки к отелю Хуан сказал:

— Подождите здесь.

Вскоре он появился за рулем гольф-кара. Пако сел на переднее сиденье, Улисес на заднее. Дорога заняла несколько минут. Фары плясали в такт перепадам дороги. Редкие семьи и парочки брели к станции. Хуан остановил машинку на площадке перед отелем.

— Хуан, пойдем со мной, а потом займись сеньором, пока я чуток отдохну, — велел Пако, даже не взглянув на Улисеса.

— Конечно, — ответил Хуан и повернулся к Улисесу: — Подождете? Я скоро.

— Окей, — сказал Улисес, не вполне понимая, что происходит.

Хуан и Пако удалились в сторону входа и спустились по боковой лестнице. Потеряв их из виду, Улисес понял, что остался один. Он окинул взглядом громаду отеля. В первый раз, когда он увидел его в детстве, во время одной из немногих прогулок с семейством Хан, отель напомнил ему ракету, готовую к старту.

В эту минуту он покрылся гусиной кожей, осознав внезапно, что ночь — бесконечный собор. А отель «Гумбольдт» — в лучшем случае щепка, отвалившаяся от какой-то далекой исполинской молитвенной скамеечки, которую ему, Улисесу, не суждено увидать. Или выгоревшая палочка благовония, выпавшая из другого, высшего измерения, для которого то измерение, где жил Улисес и все остальные, не более чем пепельница. И в этой необъятной шири, в тот самый миг, когда ему в голову пришло, что он едва ли не соринка в чудном цикле творения, Улисес вдруг почувствовал на себе пристальный взгляд божественного и благого зрачка. На себе. На червяке. На паразите, прозябающем в куче навоза.

Ощущение длилось несколько секунд.

Шум трех гольф-каров, до отказа набитых орущими пьяными подростками, нарушил очарование. Странный эффект сочетания пейзажа и времени суток, мимолетный, как мыльный пузырь, в котором подчас отражаются потусторонние цвета и формы, растаял в воздухе.

22

В ночь после похорон сеньора Сеговии Мариеле приснился кошмар. Как будто они спали у себя в комнате в «Аргонавтах» и их разбудило землетрясение. Они выбежали на улицу. Все было покрыто пеплом. Из вершины Авилы вырывалось пламя.

— Пожар, — сказал Хесус.

Но Мариела чувствовала толчки.

— Нет, это вулкан.

И, словно по ее команде, лава потекла по склону огромной горы, сжирая все на своем пути. Она сожгла проспект Бояка, похожий теперь на гигантский скелет ископаемой змеи, и подбиралась к фасаду «Аргонавтов». Нужно было бежать, но страшное зрелище сковало их волю. Позади лавовой реки не осталось горы — теперь там было море. Так бы они и сгорели заживо, если бы вдруг не появился сеньор Сеговия и не спугнул морок, подсказав, что для спасения им нужно всего лишь сесть на корабль, пришвартованный у горы в парке, сразу же за решеткой сада.

— Дом — это корабль, — добавил он. Мариела проснулась в ужасе. Хесус гладил ее поволосам, пока она пыталась пересказать увиденное.

— Как думаешь, что это значит?

— Да ничего. Ничего это не значит, — ответил Хесус, прижимая ее к груди.

Похожие сны начали сниться ей после смерти Ампарито, которой не исполнилось и трех лет. Тогда-то Мариела с Хесусом и занялись спасением собак с улицы — это было единственное, что хоть как-то унимало тревогу.

Внешне спокойный, Хесус и сам задавался вопросом: что это могло значить? Почему именно такой сон сразу же после смерти Сеговии? Что Бог собрался забрать у них теперь? Если даже собаки не могут спастись, эта земля воистину проклята. Вероятно, им придется покинуть «Аргонавты», уехать из страны, увезти свое сострадание куда-нибудь еще.

Тишину прервал короткий лай. Мариела и Хесус быстро вышли в коридор. Вгляделись во тьму сада.

И узнали ярко-розовый блеск.

Мариела взяла Хесуса за руку, и они спустились на первый этаж. На Хесусе были старые шорты, в которых он всегда спал, и футболка. На Мариеле — тоненький халатик, едва прикрывавший попу. От ночного холода они старались держаться поближе друг к другу и идти быстрее. Устроились в том же углу прачечной, что и в прошлый раз, и стали наблюдать, теперь не пытаясь остаться незамеченными. Хесус стоял за спиной у Мариелы, обнимая ее за талию, а она прислонилась к его груди.

Надин металась по саду. Мариела с Хесусом ничего не понимали в балете и танцах вообще, но торжественность ее движений, а также выбранное ею время и публика одновременно пугали и трогали их. Вдруг Надин рухнула на землю и больше не поднималась. Но шелест ног все равно был слышен.

Мариела высвободилась из объятий Хесуса, нашла ключ и открыла решетку в сад. Они перешли собачье кладбище, остановились на другом конце и там, укрытые живой изгородью, отделявшей кладбище от остального сада, четко увидели то, что из прачечной выглядело просто смутным мельтешением.

Надин была голая. Белоснежная кожа придавала красиво сложенному телу какое-то неоновое свечение. После очередного па Надин упала на спину и начала стремительно поднимать и опускать таз. Подошел Сонни. Надин двигалась, стонала и вскрикивала все неистовее. Сонни сдержанно обнюхал этот ночной плод и удалился.

В темноте Мариела протянула руку и нашла член Хесуса, тычущийся в ткань шортов. Начала массировать. Хесус снял шорты, стянул трусы с Мариелы. Раздвинул ягодицы и вошел. Мариела схватила руку сотрясающегося сзади Хесуса и ею зажала себе рот.

Надин тем временем поднялась и снова пустилась в пляс.

Кончив, они подобрали одежду и на цыпочках вернулись в дом. Надин уже не танцевала, а сидела за столиком. Левой рукой она будто держала невидимую ручку и делала пометки в невидимом блокноте.

23

Хуан вернулся с двумя фонарями. Вручил один Улисесу и сказал:

— Пойдемте, будете у меня вторым экскурсоводом. Просто молчите и смотрите, чтобы никто из этих ребяток не отстал от группы. Потом я вас отведу к Пако, и вы вдоволь наговоритесь. Идет?

Особого выбора у Улисеса не было.

— Куда мы идем? — только и спросил он.

— В отель.

Хуан зажег фонарь и направился к группе:

— Добрый вечер, ребята! Готовы?

— Да!!! — хором ответили ребята.

Всем им было не больше двадцати. Улисес насчитал несколько парочек. Больше всего шумели те, кто пары не имел.

Они вошли в отель, спустились по лестнице, прошагали по непонятного назначения залам и оказались в своего рода ангаре рядом с бассейном. Единственный свет, не считая их собственных фонарей, проникал сквозь занавески с улицы. Фонарь Хуана указывал дорогу, а фонарь Улисеса робко заметал мрак, который оставляла за собой эта пугливая колонна, продвигавшаяся вглубь отеля, словно вглубь джунглей.

— Осторожнее, пожалуйста. Не вздумайте упасть и переломать ноги — я же без работы останусь.

Группа нервно захихикала и сомкнулась вокруг гида. Хуан немного рассказал про архитектуру, а потом перешел к легенде о двух маленьких братьях, утонувших здесь в 1965 году.

— Иногда по ночам в пустом бассейне слышен плеск. Говорят, это души детей.

Новые смешки и полные ужаса возгласы не заставили себя ждать. Девочки потеснее прижались к бойфрендам.

— А теперь пройдем в зал иностранных делегаций, — сказал Хуан. — Прошу за мной.

Экскурсия представляла собой местную версию похода в заколдованный дом. Только более продуманную и жуткую: всего-то и нужно, что темнота, меланхолическая красота застрявшей во времени архитектуры и отчасти выдуманные, отчасти реальные истории из жизни отеля.

В каждой точке Хуан следовал одной и той же формуле рассказа: вперемешку выдавал историческую информацию и сведения об архитектуре, перечислял знаменитых постояльцев, не известных никому из слушателей, и заканчивал каким-нибудь трагическим эпизодом, связанным с привидениями.

Пару раз для пущего правдоподобия и подстегивания воображения он добавлял:

— А если не верите мне, спросите дона Пако. Он тут охранником больше шестидесяти лет работает.

После зала приема делегаций они отправились в танцевальный зал, на кухню и даже заглянули в прачечную и котельную. Они тихо-мирно шли по ничем не примечательному коридору с синими стенами, когда из боковой двери неожиданно возник легендарный охранник дон Пако.

Группа так загомонила от страха, что тот обернулся.

— Добрый вечер, дон Пако. Мы уже закругляемся, — сказал Хуан.

Пако раздраженно махнул рукой и убрел, опираясь на палку, вдаль по синему коридору.

— Так с виду и не скажешь, но дону Пако сто пять лет. Он поступил на работу в отель в тысяча девятьсот пятьдесят шестом году и с тех пор здесь и живет. Даже когда отель был закрыт, он все равно оставался. Можете себе представить, сколько всего он повидал.

Внезапное появление Пако придало россказням Хуана весомость абсолютной истины. Настало время для последней, самой интересной части экскурсии.

Они вернулись в главное лобби и пошли вверх по широкой винтовой лестнице.

— Куда мы идем? — поинтересовалась одна девочка.

Хуан остановился, направил свет фонаря себе в лицо, словно весельчак в фильме ужасов за минуту до того, как его прикончат бензопилой, и сказал со зловещей ухмылкой:

— На двенадцатый этаж. В номер генерала.

Подъем возобновился, и Улисес услышал, как один парень тихонько спрашивает у другого:

— Какого генерала?

Другой, более прошаренный, ответил:

— Генерала Переса Хименеса, дебила кусок.

— А кто это? — не унимался первый.

Прошаренный сам призадумался.

— Диктатор. Тот, который все это построил. — Голос Улисеса напугал задние ряды.

Экскурсанты успели забыть о его присутствии. Хуан метнул в него луч фонаря и стал подниматься дальше. Остаток пути шли в тишине. Пару раз они делали привалы и наблюдали сквозь неоткрываю-щиеся окна темнеющий пейзаж.

Наконец Хуан объявил, что они на месте.

— Мы на двенадцатом этаже. В этих апартаментах останавливался генерал Маркос Перес Хименес. Проходите, — и он распахнул дверь.

Ребята вступили в комнату с опаской, такими мелкими шажками, что группа стала компактной, словно религиозная процессия. В номере царил полный мрак. Хуан направил на группу фонарь.

— Позволите пройти? — промолвил он. От этой учтивости экскурсия становилась еще более пугающей.

Все посторонились, наступая друг другу на ноги. Хуан проскользнул к стене напротив кровати. Пощупал обои при свете фонаря. Нашел шнурок жалюзи и рванул. Ночь, менее темная, чем мрак внутри, хлынула в комнату.

Ребята подошли к панорамному окну.

— Вон там селение Галипан. А те два огонька далеко-далеко, что похожи на низкие звезды, — это на самом деле корабль в море. Раньше канатная дорога доходила до Макуто, но больше не работает. По изначальному плану доходила. У нас прекрасная страна. По крайней мере, на планах всегда была прекрасной.

«Минутка поэзии», — подумал Улисес. Хуан, вне всякого сомнения, был блестящим рассказчиком.

— Как можно догадаться, — продолжал тот, — в отеле устраивались грандиозные празднества. Во время одного из них погибла женщина. Говорят, она была любовницей генерала. И ничего лучшего не придумала, чем завести еще одного любовника и переспать с ним прямо в номере генерала, где он их и застукал. Точно неизвестно, совершила она самоубийство или ее выбросили из окна. Того самого, что сейчас перед вами.

Хуан постучал в окно, как в дверь, и указал фонарем на металлические скобы по бокам:

— Видите? Оно запечатано. Чтобы его открыть, нужно сначала сломать скобы. И все же иногда его находят открытым. Конечно же, винят в этом призрак женщины, блуждающий по двенадцатому этажу. Поэтому почти никто не осмеливается сюда заходить. Если не верите мне, можете спросить уже знакомого вам дона Пако. Он эту историю знает не понаслышке. Он сам видел, как упала та женщина. Собственными глазами. А на следующий день видел, как с другой стороны горы сбросили тело, завернутое в простыню.

Никто не пошевелился и не издал ни звука.

Хуан посмотрел на часы и объявил:

— Пора возвращаться.

24

Улисес вошел в квартиру. Постоял у двери и почувствовал особую атмосферу, которая возникает, когда врываешься в какое-то пространство и знаешь, что ты там один. Смолистую тишину, обычную для домов, где нет ни детей, ни домашних животных.

Он запер дверь изнутри. Подошел к коробке — она так и стояла на столе в гостиной — и положил туда сумку, которую принес с собой.

Хуан появился в комнате дона Пако в половине седьмого утра, разбудил Улисеса и предложил подвезти. Улисес спросонья немного растерялся. Накануне он уснул в кресле с откидной спинкой рядом с кроватью дона Пако. Точно таком же, заметил он, кресле, как в библиотеке «Аргонавтов».

На кровати было пусто.

— А где дон Пако?

В Галипане. Он выпивает кофе в полшестого и едет посмотреть на тамошний цветочный рынок.

Они погрузились в допотопный джип. По дороге почти не разговаривали. Хуан сосредоточился за извилистом спуске, а Улисес — на том, чтобы от тряски не удариться головой о стекло. Уже на проспекте Бояка Хуан рассказал, что ночные экскурсии — дело неофициальное.

— Зато хорошо оплачиваемое. Это все детишки военных или правительственных шишек. В мои обязанности, в принципе, не входит, но вертеться-то надо, правильно?

— Конечно, — согласился Улисес.

— Где вы живете?

— Меня не нужно подвозить до самого дома. Я могу взять такси, — сказал Улисес, прекрасно зная, что наличности на такси у него не хватит.

— Я вас отвезу. Это распоряжение дона Пако, — настоял Хуан.

В коробке недоставало только переводов сеньоры Альтаграсии, которые забрала Надин. Улисес еще раз заглянул в холщовую сумку. Маленькая деревянная шкатулка, переданная доном Пако, никуда не делась. Все остальное тоже было на месте. Улисес свернул сумку.

Зашел в спальню. Надин не ночевала. Когда Хесус позвонил сообщить о смерти сеньора Сеговии, Надин с самого утра обнаружилась в «Аргонавтах». Судя по лицу и одежде, она где-то гуляла всю ночь, а в «Аргонавты» явилась прямиком к завтраку. А теперь он сам напрочь забыл предупредить, что останется на ночь в отеле «Гумбольдт» у брата Сеговии. «Сумасшедшая история. Завтра расскажу», — написал бы он ей, будь она его женой. А так — кто она ему? Она ведь тоже не написала и не спросила, где его носит. В таком опасном городе, как Каракас, не спрашивать по нескольку раз в день, где близкий тебе человек и все ли с ним в порядке, — это признак нелюбви или равнодушия.

Ему стало жаль, что у него даже брата нет. Вот Пако и Факундо были друг у друга. А так — никаких связей до самого наступления лицемерной зрелости. Никаких позорных воспоминаний, роднящих с кем бы то ни было. Никакого зеркала, в котором неугасимо горит первоначальный огонек, с которым мы являемся в мир, а потом видим его, только когда другой человек достает его для нас, словно монету со дна пруда.

Он принял душ и надел пижаму. Пошарил в аптечке, нашел убойное снотворное, которое Паулина пила перед перелетами, проглотил и лег спать.

Проснулся на следующее утро, чуть позже шести, от голода, вгрызающегося в желудок. Есть дома было нечего. Он вспомнил об арепах сеньоры Кармен, и у него потекли слюнки.

Позвонил в «Аргонавты». Ответил Хесус:

— Я уже сам собирался тебя разыскивать.

— Доброе утро, Хесус. Я заночевал в квартире. Ты не мог бы за мной приехать?

— Конечно. Давай адрес.

Напоследок Улисес спросил:

— А Надин там?

Хесус понизил голос:

— Да. С ночи.

— В каком смысле — с ночи?

— И позавчера ночью тоже. За всей этой суетой после смерти сеньора Сеговии я тебе забыл сказать. Ранним утром, когда это случилось, она уже была здесь. Ты не знал?

— Нет. Не знал.

Хесус сказал — уже громким голосом:

— Отлично. Выезжаю.

По пути в «Аргонавты» Хесус поведал Улисесу, что Надин перед рассветом проникает в сад и танцует.

— Прямо как балерина.

— И все? Просто танцует и все?

Хесус покрепче сжал руль и сказал:

— Ну, еще вот я видел, что она как бы пишет. Понимаешь, как будто на дворе день. Сидит читает и пишет.

— А она не спала в этот момент?

— Глаза были открыты, но взгляд странный. Страшновато, по правде говоря. Даже не могу сказать, спала она или бодрствовала. А что, она этим страдает?

— Лунатизмом?

— Ага.

— Не знаю, — сказал Улисес. И, помолчав, добавил: — Насколько я знаю, нет.

В кухне уже ждала сеньора Кармен с двумя аре-пами и чашкой кофе.

Улисес позавтракал не спеша, смакуя каждый кусочек. Отнес тарелку в раковину, выглянул в окно, увидел Надин и спросил:

— Что это она делает?

Сеньора Кармен отложила полотенце, которым вытирала тарелки, и подошла.

— Доктор Мариела сказала — зарядку.

Улисес допил кофе и спустился в сад. Собаки, виляя хвостами, подбежали поздороваться. Они так радовались, что грех было не остановиться и не погладить всех троих. Фредо повалился на спину, и Улисес почесал ему живот. Майкл и Сонни тут же последовали примеру Фредо и потребовали того же. Улисес довольно долго возился с ними, стараясь, чтобы никто не оставался в обиде и не ждал своей порции ласки слишком долго. Сколько времени прошло с тех пор, как он в последний раз вот так общался с собаками? А ведь сам всегда хотел завести пса.

Надин полулежала на траве, запрокинув голову, и одним глазом посматривала на Улисеса. Ярость и печаль, переполнявшие его после разговора с Хесусом, вдруг улетучились. Майкл, Сонни и Фредо прилипли к нему и, как медицинские банки, высосали из тела всю хворь.

«Они как Христос, — подумал Улисес, шагая к Надин. — Берут на себя боль людей, только без распятия и страданий. Когда они виляют хвостами или крутятся на месте как сумасшедшие, то распространяют вокруг себя электромагнитную волну радости. Собаки — они как Христос, только сумасшедшие. Как Христос, который сошел с ума от радости».

Он встал над головой у Надин. Их перевернутые лица смотрелись друг в друга — инь и ян.

— Что ты делаешь? — спросил Улисес.

— Спину растягиваю, — сказала Надин.

— Я кое-что надумал на днях. Интересно, как ты к этому отнесешься, — протянул Улисес, хотя на самом деле мысль эта посетила его только что. — Что скажешь, если мы переедем в «Аргонавты»? Хотя бы на время, пока ремонт идет.

Надин закрыла глаза, скрестила руки на груди и улыбнулась:

— Я смотрю с восторгом.

Улисес никогда не видел ее такой красивой.

25

Пако сел в кресло-качалку рядом с изголовьем кровати, а Улисесу указал на другое, с регулирующейся спинкой.

— Эта фотография пятьдесят шестого года. Я приехал в мае, а брат в декабре, — Пако протянул Улисесу пожелтевший снимок: двое мужчин и женщина.

Он зайцем доплыл до Нью-Йорка и пересел на корабль до Ла-Гуайры — тогда многие его соотечественники отправлялись в этот порт в поисках лучшей жизни. Пако спрятался в остовах строительных кранов, занимавших большую часть трюма. Во время плавания он услышал, что краны везут на большую стройку в столице, Каракасе. В Ла-Гуайре он не стал сходить на берег. Забился между кабиной и противовесами и так и путешествовал, пока не оказался в районе нынешней станции Мариперес, у подножия Авилы. Там вылез и немедленно отправился разыскивать прораба. Прораб тоже был галисийцем, правда из Понтеведры. Пако попросился на любую работу: ему выдали тележку и поставили грузчиком.

— Тот кран стал моей каравеллой, а Марипе-рес — портом. С тех пор я отсюда ни на шаг.

Номер Пако в синем коридоре рядом с котельной состоял из двух комнат, объединенных в одну. Стены и тут были выкрашены в синий, но чуть более светлого оттенка. На противоположной от входа стене было три круглых окна, в которых по утрам виднелось зеленое пятно горы и бело-голубое пятно упиравшегося в небо Каракаса, что придавало номеру сходство с каютой. Как будто здесь, на нижнем этаже отеля «Гумбольдт», Пако нашел способ остаться зайцем на всю жизнь.

Оказавшись в естественной обстановке, он, словно рыбка, которую из пакета с водой выплеснули в аквариум, вновь обрел моложавость и подвижность. Здесь он быстрее передвигался, меньше горбился, а речь текла с невероятной ясностью, которую никто не мог бы заподозрить в древнем старике, пару часов назад сидевшем с потерянным видом на похоронах брата.

А дело, оказывается, было вот в чем: с 1956 года он никуда отсюда не уходил. Больше шестидесяти лет перемещался исключительно между отелем «Гумбольдт» и зданием Галисийского землячества на проспекте Мариперес. И выплывал из своего аквариума, только когда нужно было делать новый паспорт или подтверждать метрику.

— Да вот еще теперь на похороны Факундито выехал.

— А как же, если вы болеете?

— Я не болею. Но хватит обо мне. Дайте-ка я найду пакет, который для вас приготовил, — сказал Пако, вставая.

— Какой пакет? — не понял Улисес.

Пако шарил по книжным полкам, забитым журналами. Нашел папки с черными корешками, похожие на фотоальбомы, вытащил две или три и бросил на пол. Внутри оказались газетные вырезки — несколько штук разлетелись по полу при падении.

— Хотите, помогу? — спросил Улисес.

— Нет, я уже почти нашел.

И Пако засунул руку куда-то вглубь полки, как будто в стене за ней открывался тайник. Извлек деревянную шкатулку, уселся в кресло и протянул ее Улисесу:

— Вот, держите.

На крышке прямоугольной коробочки было написано «Коиба».

— Сигары? Это мне в наследство от Сеговии? Но я не курю, — удивился Улисес.

Старик рассмеялся:

— Да вы откройте.

В шкатулке лежал полиэтиленовый пакет. Улисес вытащил из него полоску неподатливой кожи, застывшую в форме прямоугольника, сантиметров десять на четыре. На одном конце болталась сломанная пряжка из тяжелого ржавого металла. Второй конец явно перерезали ножом — было заметно направление среза.

— Ну как вам? — поинтересовался Пако.

— Я не понимаю. Это ремень?

— Даю подсказку: не ремень, а ошейник.

— А, теперь понял.

— Да, — сказал Пако и начал сильнее раскачиваться в кресле, — но не обычный ошейник. Это ошейник Невадо.

Улисесу пришлось довольно долго соображать, о ком речь, но потом его осенило:

— Пса Боливара?

— Ага. — Пако все так же сильно раскачивался и улыбался.

Улисес уставился на широкую улыбку — так могло бы улыбаться дерево сейба, — то приближавшуюся, то отдалявшуюся в такт движениям кресла. Кресла, словно сделанного из костей самого дона Пако. Взглянул на круглые окна. «Мы в открытом море, — пришло ему в голову. — Это единственный способ водрузить корабль-дом на вершину горы».

Кресло раскачивалось и скрипело.

«Он меня гипнотизирует, — подумал Улисес. — Нужно что-то сказать. Скажи что-нибудь, веди себя естественно, и тогда сможешь вернуться».

— Так, значит, это не легенда? — выдавил он наконец.

Кресло остановилось.

— Конечно, не легенда. С другой стороны, смотря что мой брат вам поведал. Факундито был тот еще жук. Любил всякие тайны. На пустом месте их выдумывал. Фактов тоже не придерживался, как бы одним боком истории рассказывал.

— Охотно верю, но он мне мало что рассказал.

Пако улыбнулся:

— Такой уж он, Факундито. Кто его знает? Может, старался вас защитить.

— Защитить? От чего?

— Не знаю. В последний раз, когда мы с ним говорили, он сказал, дела в доме идут не очень.

— Так и сказал?

— Да.

— А что именно «не очень» — не пояснил?

— Нет. Но говорю же, он был жучара. Может, наплел небылиц.

— А зачем тогда он попросил вас передать мне ошейник?

— Попросить он не успел. Но я его знаю. Он вас очень уважал — это мне точно известно.

— Ну не думаете же вы, Пако, что это и вправду ошейник Невадо.

— Это вправду ошейник Невадо. Там даже пятно крови сохранилось.

Улисес покрутил ошейник и на изнанке, у среза, обнаружил темное пятно.

— Это может быть от чего угодно.

— Могло бы, но нет. Это кровь. Правда, неизвестно чья. То, что у вас в руках, — возможно, единственный образец крови Симона Боливара, Освободителя. — Пако снова начал яростно раскачиваться. Потом зевнул и закрыл глаза.

— В каком смысле — крови Освободителя, дон Пако?

Не открывая глаз, Пако проговорил:

— Долгая история. Я отдохну чуток.

Он мерно двигался, легонько толкая качалку ногами в шлепанцах, едва достававшими до пола. Огромными, как заметил Улисес, ногами с кривыми пальцами и длинными ногтями, будто сделанными из слоновой кости.

26

К концу недели, которая началась со смерти Сеговии, Улисес и Надин переехали в «Аргонавты». Купили матрас, комплект постельного белья, комплект полотенец и заняли комнату, в которую нужно было подниматься по отдельной лестнице с третьего этажа. В потолке был люк, ведущий прямиком на крышу.

— Наша мансарда, — сказал Улисес.

Там им никто не мешал, и не приходилось каждое утро тащиться через весь город. У сеньоры Кармен всегда был приготовлен обед и сварен кофе. У Улисеса стало больше свободного времени для помощи Хесусу и Мариеле. Ну а Надин устроила в саду собственное царство.

В пленительных книгах Элизабет фон Арним и прилежных переводах сеньоры Альтаграсии она отыскивала детали, постепенно выведшие ее на путь настоящего открытия: из пометок к тексту, которые представляли собой диалог с Элизабет, пересыпанный грамматическими и лексическими уточнениями, из слишком вольного перевода некоторых пассажей, из всех этих мелочей, рисующих нам неуловимую тень переводчика, Надин потихоньку вычленяла своего рода мемуары сеньоры Альтаграсии.

Улисес тем временем старался ускорить работы, чтобы успеть запустить фонд. Это представлялось вполне возможным, учитывая уже имевшийся прогресс. В двух больших помещениях на первом этаже установили временные вольеры. Вся основная мебель для клиники тоже была на месте. Заказали и одобрили логотип «Симпатии к собакам». Наняли журналистку для освещения нового фонда в прессе и социальных сетях. Создатель логотипа рекомендовал веб-дизайнера, чтобы к нужной дате у фонда был достойный сайт. Мариела проводила несметное количество собеседований с ветеринарами. А тот факт, что Улисес с Надин переехали в «Аргонавты», явно положительно сказывался на эффективности команды, хотя времени прошло совсем немного. Единственным нерешенным вопросом, волновавшим больше всего Хесуса, оставалась покупка медицинского оборудования, лекарств и корма.

— Без этого мы не можем начать. А осталось шесть недель. Даже уже пять, — сказал Хесус.

— Позвоню Апонте, — ответил Улисес.

Как он мог забыть? Это все дом виноват. Бродя по дому, Улисес отвлекался. Стоило ему подумать, что теперь-то уж он точно знает все уголки, как невесть откуда появлялась новая комната, коридор или чердак. Иногда целый флигель возникал не справа, как ему помнилось, а слева. Как будто по ночам — а иногда и днем — дом сам перестраивался, следуя никому не ведомой логике.

Улисес, к примеру, так и не нашел тайник, из которого в свое время появился Сеговия. Он прощупал пол библиотеки и потолок комнаты безопасности — так Сеговия называл закуток между кухней и кладовкой, в котором были установлены мониторы камер, находившийся точно под библиотекой, — но Все без толку. Архитектура исключала всякую возможность существования темного прохода между двумя помещениями, куда Сеговия или любой другой человек мог бы тайно проникнуть. Коробка, внутри которой хранилась шкатулка из-под сигар, внутри которой, в свою очередь, хранился ошейник, возможно принадлежавший Невадо и испачканный божественной кровью самого Боливара, так и стояла на столе в гостиной в квартире Улисеса. И все же он не мог найти тайник. И не понимал, почему Сеговия решил оставить ему — чуть ли не в наследство — коробку и шкатулку.

Однако жизнь в «Аргонавтах» оказалась такой приятной, что тайна братьев Сеговия отошла на второй план за нелепостью. Как, допустим, Факун-до заключил, основываясь на одном лишь визите нанятого Паулиной пьяного психиатра, что над домом нависла угроза? Может, он просто предчувствовал собственную смерть, думал Улисес.

Он пошел на кухню и сделал себе чашку чая. Было три часа дня. Сеньора Кармен отдыхала у себя. Дожидаясь, пока чай остынет, Улисес смотрел в окно. Надин сидела в саду и вчитывалась в свою единственную нескончаемую книгу. Улисес отпил пару глотков и набрал номер Апонте. С телефоном прошел в комнату безопасности.

Апонте не ответил. Улисес стоял точно под тем местом, где этажом выше, в библиотеке, стояло кресло с регулирующейся спинкой. По идее тайник Сеговии должен был находиться в соседней комнатке, но там была даже не комнатка, а шкаф-кладовка для продуктов.

Зазвонил телефон.

— Привет, Апонте. Как дела?

— Лучше всех, как обычно. Собирался тебе звонить. Что расскажешь?

— Я хотел узнать про оборудование.

— Позавчера прибыло в Ла-Гуайру. Мне только что сообщили. Но есть проблема с таможней. Нужно принять решение. Осталось-то всего четыре недели.

— Пять, Апонте. Чуть больше пяти.

— Ладно, пять. Есть и другое дело: Паулина снова мне звонила.

— Чего она хочет?

— Лучше я тебе за обедом расскажу.

Договорились на завтра. Повесив трубку, Улисес посмотрел на потолок. Тут и раньше была эта трещина? Он услышал, как лают заигравшиеся собаки, а Надин дает им команду замолчать. И вспомнил, что так и не задал Надин вопрос, который собирался задать, когда на него ласково набросились Майкл, Сонни и Фредо: как она попала в «Аргонавты» посреди ночи?

Он принялся нажимать на кнопки, но добился только того, что все камеры разом погасли. Постучался к сеньоре Кармен.

— Простите, что беспокою. Вы не знаете, есть где-нибудь инструкции к камерам безопасности?

— Сейчас покажу.

Комната сеньоры Кармен находилась на первом этаже, в восточном крыле, довольно заброшенном, — жизнь дома, как и при генерале, разворачивалась в центре, вокруг кухни, и дальше к западу. Хотя по возрасту сеньоре Кармен следовало бы перебраться поближе к людям, она предпочла остаться в своей комнате.

Вдвоем они дошли по коридору до очередного уголка, которого Улисес раньше не замечал, и очередной неведомой двери.

Кармен достала из переднего кармана связку ключей и отперла дверь.

— Это мастерская сеньоры Альтаграсии. Если она не выходила в сад, то целый день тут читала, писала и рисовала.

Комнатка была маленькая. Из мебели — только стеллажи вдоль одной стены. Дальнюю стену полностью закрывали уродливые офисные жалюзи. Под самым потолком крепился старый кондиционер. Улисес вошел, потянул за веревочку, жалюзи собрались: за ними оказался внутренний дворик размером с большой балкон.

— Раньше тут все было в цветах. Даже красивее, чем в другом саду.

«В другом саду», — мысленно повторил Улисес. Все большое и видное — всегда другое по отношению к первоначальной версии, маленькой, скрытой, истинной.

Сеньора Кармен взяла с полки папку и сказала:

— Идите-ка сюда.

Улисес встал у нее за плечом.

— Генерал Пинсон ничего не выбрасывал. И генерал Айяла тоже. Здесь все нужные вам бумаги. Счета, квитанции, копии документов — всё. Инструкции и гарантии к каждому приборчику в доме тоже. Видите, так и написано: «Инструкции и гарантии к бытовой технике и т. п.»? И к камерам, надо думать, тоже есть.

— Отлично.

Судя по инструкции, записи с камер сохранялись две недели, а потом автоматически стирались.

Улисес вернулся в кухню и снова выглянул в сад. Надин по-прежнему читала, кажется даже не поменяв позы. Он прошел в комнату безопасности и, сверяясь с инструкцией, нашел записи той ночи, когда умер Сеговия. Начал смотреть с полуночи. В доме не наблюдалось ни единого движения. На улице тоже — дом стоял в тупике на окраине квартала, откуда большинство жителей давно разъехалось. Время от времени Улисес останавливал запись, когда в поле камеры попадал какой-нибудь бродячий кот. Потом промотал вперед до момента, когда в конце улицы показались фары. Часы показывали три тридцать семь ночи. Машина подъехала к дому, припарковалась напротив. Правая передняя дверца открылась, вышла Надин и направилась к центральному входу в «Аргонавты». Водитель наклонился вбок, вытянул руку и захлопнул дверцу изнутри. Машина развернулась и уехала.

В ночь похорон Сеговии сцена в точности повторилась, только на двенадцать минут позже. В три сорок девять Надин вышла из той же машины — черной «Тойоты-Коралла».

27

Пока дон Пако, всхрапывая, дремал, Улисес решил осмотреть книжные полки. С одной стороны стояли научно-популярные, научно-фантастические и эзотерические журналы. С другой — черные папки с газетными вырезками, расставленные по темам, желтые этикетки, подписанные некогда черным маркером, едва держались на корешках. Улисес вытащил папку, обозначенную как «Авила / Вулкан». Там лежало множество статей и репортажей о старой легенде столицы: якобы в глубинах Авилы скрывается вулкан, который однажды превратит Каракас в новые Помпеи.

Улисесу в глаза бросилась новость с передовицы «Универсаль» от 7 августа 1977 года о поломке канатной дороги на станции Мариперес. Один из главных тросов застрял в лебедке и начал рваться. На несколько часов переполненные кабины зависли над зеленой бездной. Многих пассажиров пришлось эвакуировать через ветку Макуто, с другой стороны хребта, у моря. После этого канатку закрыли на неопределенный срок, а у отеля «Гумбольдт» начался один из самых долгих периодов простоя.

На следующей странице оказался репортаж «Насиональ», опубликованный в понедельник, 22 августа 1977 года, под названием «День, когда Авила должна была расколоться надвое… но не раскололась». Автор, которого звали Л. Медина, с волнением писал, как на все выходные город опустел, поскольку прошел слух, что Авила разойдется пополам, а в трещину хлынет Карибское море, что приведет к разрушительному наводнению. Слух распространил некий мужчина, утверждавший, что встретил на улице пророка в темных очках, который и предупредил его о грядущем катаклизме.

Две вырезки лежали рядом, из чего можно было заключить, что дон Пако усматривал связь между закрытием канатной дороги и поверьем, будто вулкан в недрах Авилы однажды начнет извергаться. На нижних полях новости от 22 августа он нацарапал что-то типа библиографической ссылки с номерами страниц. Улисес присмотрелся к полкам и обнаружил этикетки с буквенно-цифровыми кодами. Таким импровизированным способом Пако каталогизировал свою коллекцию. Улисес нашел журнал по ссылке в статье. Это оказался номер — тоже августовский, только 1969 года — двуязычного немецко-венесуэльского издания Venessuela. На обложке преобладали черный и красный цвета, а две буквы s сплетались в форме свастики.

Неужели дон Пако нацист? И этим объясняется его тяга к уединению. Вообще-то не очень логично, ведь он уехал из франкистской Испании как раз из-за своих республиканских взглядов. По крайней мере, он сам так говорил.

Улисес нашел в журнале нужные страницы. Статья называлась «Ein U-Boot in Guaire-Fluss» — «Подводная лодка в реке Гуайре» — и рассказывала про плавание немецкой подлодки «Гнаде» к берегам Венесуэлы во время Второй мировой войны. По-видимому, миссия состояла в зондировании вод близ некогда существовавшей здесь немецкой колонии — единственной во всей Америке — с целью ее возвращения Германии. В статье подробно упоминалось, что на период с 1528 по 1545 год король Испании Карл I отдал аугсбургским банкирам Ведь-зерам управление над Кляйн-Венедиг, или Маленькой Венецией (под этим названием Венесуэла была известна со времен Америго Веспуччи), в счет долга: Вельзеры финансировали кампанию, в результате которой он стал Карлом V, императором Священной Римской империи.

Так или иначе, подводная лодка пропала без вести. Поговаривали, что ее случайно подбила торпедой другая немецкая субмарина — U-502,16 февраля 1942 года потопившая в рамках операции, организованной Кригсмарине, танкер «Монагас» у полуострова Парагуана. Подтверждения этому не было. Автор статьи (аноним), придерживался другой версии, которая, несмотря на фантастичность, явно очень ему нравилась — нравилась настолько, что это даже слегка пугало. Якобы «Гнаде» слишком близко подошла к побережью Макуто, там ее подхватило мощнейшим подводным течением и утащило на дно реки Гуайре. Как «Гнаде» удалось проплыть под горой? Через один из подводных потоков, скрытых в глубинах Авилы, если соответствующим образом истолковать некоторые записи иезуита Афарансия Кирхера из его знаменитого труда «Подземный мир». Исполинскую стремнину, которая «подобно Сцилле и Харибде, покушавшимся на Улисса со товарищи, всосала подводную лодку и извергла в самом сердце города — реке Гуайре». Что было с «Гнаде» потом? Больше она не появлялась, хотя находились свидетели, утверждавшие, что в 1945 году во время ночных прогулок по берегам Гуайре видели, как на поверхность всплывает огромный кит.

«Со страниц этого печатного органа, призванного бороться с позорным порядком, ныне господствующим в мире, — завершалась статья, — мы можем утверждать, что это была „Гнаде", железный кит и символ неминуемого возрождения германской нации, ее подъема со дна не в омертвелой Европе, предавшей свои корни, а в Венесуэле, первом немецком бастионе Нового Света».

Остальные полки четко показывали, что дон Пако, будучи германофилом, вовсе не являлся поклонником Гитлера. С экземплярами журнала Venessuela соседствовали публикации, включавшие фрагменты «Путешествия в равноденственные области…» Александра фон Гумбольдта и дневника Анны Франк. Из последнего Пако подчеркнул ручкой запись от 29 сентября 1942 года: «С прячущимися происходит много любопытного». Не только подчеркнул, но и выписал на прямоугольный клочок бумаги и приклеил к странице, на которой нашел цитату.

Так, значит, он чувствует общность с евреями? Или только с Анной Франк, поскольку, как и она, является «прячущимся»?

Продолжая обшаривать библиотеку, Улисес обнаружил папку с надписью «Отели». Вытащил и уселся в кресло с регулирующейся спинкой. Это было собрание статей о самых знаменитых отелях Каракаса. «Гумбольдт» фигурировал в конце первого раздела, и на его карточке только и значилось под звездочкой: «Сведения об отеле „Гумбольдт" содержатся в особом томе АВ/ГУМБ/19/секц. АВИЛА».

Коллекция Пако представляла собой не просто библиотеку, а самодельный «Гугл», который он создавал десятилетиями, превращая маленький мирок своих любимых понятий в неисчерпаемую вселенную с рукописными ссылками на полях, ведущими из места в место, от вещи к вещи, но всегда в пределах Каракаса. Паутина взаимосвязанных новостей, репортажей и статей воспроизводила сам город и саму жизнь Пако.

Улисес вернул папку на место и занялся другими. Одна была не подписана, и в ней оказались не статьи, а рукопись научно-фантастического романа авторства Франсиско Сеговии «Год милосердия». Подзаголовок гласил: «Апокалиптическая научная фантастика, которая, не исключено, поможет отвести порчу, чтобы описанные здесь события не случились в ближайшем будущем».

Улисес услышал, что качалка от едва заметного колебания в «режиме зимовки», производимого, казалось, сердцебиением спящего Пако, перешла к более явному поскрипыванию. Он убрал папку и снова сел в кресло. У Пако вырвался кашель, похожий на звук выхлопной трубы старого автомобиля, он проснулся и тут же заговорил: сначала слов было не различить, но по мере возвращения к бодрствованию речь становилась понятнее. Словно какая-то высшая сила настраивала старый радиоприемник. Пако продолжил начатую тему с того самого места, на котором уснул, будто и не спал вовсе, а просто моргнул. Но прежде чем рассказать, откуда на ошейнике Невадо взялось пятно крови, он счел нужным пояснить, как познакомился с генералом Айялой.

— Потому что, если я зайду с конца, вы ничегошеньки не поймете.

28

Апонте позвал Улисеса в «Ла-Параду», ресторан в районе Лос-Палос-Грандес, рядом с Гастрономическим кварталом.

— Сюда чависты не ходят, ходят боличикос. Разница в породистости. Боличикос — это внуки тех, кто наворовал при Пересе Хименесе. А кто наворовал при Пересе Хименесе — внуки тех, кто наворовал при Гомесе.

— А при Демократическом действии что, не воровали?

— Воровали, само собой, но чависты и боличикос — это другой уровень. Отцы-основатели распила. Они как Боливар, Паэс и Урданета, только от коррупции. Распилили столько, сколько мало кому удавалось — не только в этой стране, а во всем мире и за всю историю. Поэтому они лучше от Венесуэлы камня на камне не оставят, но добычу из пасти не выпустят.

Улисес кивнул и вынул из кармана телефон. Как бы мимоходом положил на стол.

— Порекомендовать тебе что-то из меню?

— Выбери за меня. Пить ничего не буду, только воду. Дел выше крыши — отсюда я сразу обратно в «Аргонавты», много всего нужно порешать сегодня. Очень хочу закончить в срок. И, думаю, получится. Единственная проблема, как я говорил, — оборудование. Без оборудования и без корма для собак мы в жопе.

— Я тебя понял, но сначала давай закажем, — сказал Апонте и подозвал официанта. — Возьмем лосося. Он тут всегда свежий, и обед не тяжелый получится.

Апонте болтал о разной ерунде, пока не принесли тарелки. И только с набитым ртом заговорил оделе:

— Как ты помнишь, Паулина снова мне звонила. Хочет, чтобы я помог ей вернуть дом и квартиру.

— В каком смысле «вернуть»? Когда это они были ее?

— Я тебе просто пересказываю ее слова.

— Ладно. И что ты ей ответил?

— Что душеприказчик не я.

— А она разве не знала?

— Знала, но я повторил. Тогда она стала настаивать. Сделала мне, понимаешь ли, предложение, от которого очень трудно отказаться. — Апонте замолчал и уткнулся в тарелку.

— Что за предложение?

— Я получу квартиру, если помогу ей получить дом. — На сей раз Апонте взглянул на него в упор. Улисес машинально повернулся к входу в ресторан и взялся за телефон.

— Она не в Каракасе. Не переживай. Ты что, думаешь, мы тебе засаду устроили?

— Ну как же мне не переживать? Душеприказчик по-прежнему твой отец. Он разве передумал?

— Нет, конечно. Но в последнее время у меня такое впечатление, что он плох здоровьем. Жаль будет, если старик вдруг скончается, а мы все окажемся подвешены в воздухе.

— В прошлый раз ты говорил, он здоров как бык.

— Так и есть, но жизнь полна неожиданностей. Особенно в восемьдесят один. Сегодня ты отлично себя чувствуешь, а завтра одной ногой в могиле. Мы с Паулиной это обговорили, и знаешь, что она сделала? Выписала на меня доверенность: если мой старикан сыграет в ящик, дела по завещанию генерала Айялы перейдут ко мне.

— Так, значит, на аннулировании они больше не настаивают?

— Вроде бы нет.

— Что ж. Я вижу, ты все для себя решил. А меня зачем позвал?

— Затем, что тебе важно это знать. Я никогда от тебя ничего не скрывал. Не люблю сюрпризов. Кроме того, я хотел тебе сказать, что не собираюсь принимать предложение Паулины. Поскольку уверен, что ты предложишь мне кое-что получше.

— Ты что несешь вообще?

— Улисес, меня не интересует квартира. Я хочу дом. С таким участком можно ого-го как развернуться. Представь себе — отель в «Аргонавтах»!

Улисес подумал про папки дона Пако и «Гумбольдт».

— Отель в пустыне. Ну почему бы и нет?

— В пустыне? Отель у парка Лос-Чоррос. У склона Авилы! Только вообрази. И тебе оттуда что-нибудь обломится.

— Не понимаю.

— Если вдруг — не дай бог, конечно, — случится, что мой старик помрет и я стану душеприказчиком, я могу получить дом, а ты квартиру.

— Квартира и так моя.

— Не твоя, а почти твоя. Но ты рискуешь остаться с носом. Поэтому, чтоб ты убедился, как близко я принимаю твою ситуацию, предлагаю тебе, помимо квартиры, небольшую комиссию, как только дом окажется у меня в собственности. Тебе всего-то и надо подписать бумагу, по которой дом переходит во владение управляемого мной фонда. В новых уставных документах «Симпатии к собакам» ты будешь числиться в совете директоров. А они вступят в силу прямо в день открытия, когда станет ясно, что все сделано согласно договоренности.

— А что, если твой старик крепче, чем ты думаешь, и я успею запустить фонд вовремя сам?

— Чтобы запустить его вовремя, нужно растаможить оборудование, лекарства и корм. Один мой звонок, и все это тебе доставят на следующей неделе. Проблема в том, что мой контакт в Ла-Гуайре может и уплыть. Вот так внезапно.

— В жизни полно неожиданностей.

— Совершенно верно, Улисито. Вижу, ты начинаешь меня понимать.

— Не называй меня Улисито.

Апонте поднял руки, как бы сдаваясь, и захохотал.

— Я понимаю, тебе неприятно. Фонд — дело красивое, благое, но знаешь, сколько собак выкидывают на улицу каждый день? Сотни. Только в Каракасе. А представь — по всей стране? Тысячи и тысячи, наверное. Ну, спасете вы парочку — и что? К тому же, если ты в конце концов останешься без квартиры, какой смысл был все это проворачивать?

— Что проворачивать?

— Мартин тебя насквозь видел, Улисито. Это уж потом, когда совсем головой поехал, он решил взять тебя с улицы, просто чтобы позлить своих детей. Ты был последний бездомный пес, которого он привел домой. Но все равно он знал, что ты женился на Паулине ради квартиры.

Улисес смертельно побледнел.

— Так что скажешь? — настойчиво спросил Апонте.

— Сколько у меня времени?

— Если за две недели до открытия ты со мной не свяжешься, я буду вынужден обратиться к Паулине. Усек?

— Усек.

— Отлично. А теперь будь добр, скажи свой пароль от телефона: я сотру, что ты там назаписы-вал. — Быстрым движением Апонте схватил телефон Улисеса и показал ему экран блокировки, по которому было видно, что диктофон работает.

Улисес промямлил пароль. Апонте остановил запись и стер файл. Продолжая копаться в телефоне, он заметил:

— Уже представили новый айфон. Камера там офигенная и диктофон тоже. Записывать может даже из кармана. Это на будущее. — Апонте протянул Улисесу телефон. Вытер рот салфеткой и сделал жест, означавший, что Улисес может идти.

На парковке Улисеса все еще колотило. Он сел в машину и завел ее. Вынул телефон, швырнул на пассажирское сиденье. Не в силах успокоиться, пошлепал по внутреннему карману пиджака и достал старенький андроид с битым экраном и корпусом. Разблокировал, открыл диктофон и нажал Stop. Назвал файл «Апонте» и сохранил. Увеличил громкость до максимума, нажал Play. Пусть и не на новеньком айфоне, разговор с доктором Эдгардо Апонте записался лучше некуда.

29

Каракасская канатная дорога и отель «Гумбольдт» много раз переходили из рук в руки. После открытия в 1956-м отель непрерывно работал до 1961 года. В течение следующих десятилетий периоды простоя сменялись периодами работы, в зависимости от того, переживала страна времена надежды или отчаяния. «Гумбольдт» стал «Титаником» венесуэльцев. Только корабль это был необычный: он сидел на вершине горы, как на мели, и никак не мог ни утонуть окончательно, ни уплыть раз и навсегда.

В марте 1998 года, когда Чавес начал набирать голоса в предвыборных опросах, государство решило канатку и отель приватизировать. Консорциум, выкупивший их, вскоре приступил к масштабному ремонту. Обновили систему тросов, всю электрику, кабины и станции, а смотровым площадкам придумали свежий дизайн. Получившийся туристический комплекс назвали «Волшебная Авила», и он проработал до экспроприации в 2007 году.

Пако Сеговия пережил все административные перестановки. Труднее всего пришлось в 1977-м, когда была образована Венесуэльская туристическая корпорация. Ему разрешили остаться в отеле, но без зарплаты. Несколько месяцев, пока не одоб рили испанскую пенсию, Пако жил на сбережения. Пенсия с лихвой покрывала все его расходы, состоявшие из пары обедов в месяц в Галисийском землячестве и подписки на журналы.

Второй тяжелый момент случился тридцать лет спустя, во время экспроприации «Волшебной Авилы». Чиновник из Министерства туризма сообщил Пако, что ему не будут платить зарплату (о чем Пако, впрочем, и не просил), и потребовал освободить комнату, где тот прожил столько лет.

Расстроенный Пако набрал номер генерала Пинсона. Он знал, что генерала уже нет в живых, просто в тот момент ничего лучше в голову не пришло.

Звонок Пако застал генерала Айялу в минуту, когда он меланхолично бродил по пустому дому и рассуждал, а не лучше ли будет застрелить жену и самому пустить себе пулю в лоб. Последняя ссора привела к тому, что Альтаграсия заперлась в мастерской и не выходила вот уже три недели. Кармен носила ей еду, но однажды Альтаграсия целый день отказывалась открывать, подозревая, что Мартин может подстерегать у двери, желая увидеть жену, — подозрения были обоснованные: он действительно стоял там. В результате он так разволновался, что проорал через закрытую дверь, мол, он прекращает попытки общения. Тогда Альтаграсия впустила сеньору Кармен и наконец поела, но дни шли, а она все сидела в мастерской. Мартин сходил с ума от одиночества и печали.

Поэтому его застал врасплох хриплый, надломленный голос на том конце провода, утверждавший, что звонит хранитель «Гумбольдта».

— Хранитель «Гумбольдта»? Это как?

— Да, понимаете, сеньор, я работаю охранником в отеле «Гумбольдт». Том, который стоит на Авиле, знаете?

— Отлично. Чем могу помочь?

— Понимаете, сеньор, правительство только что конфисковало отель, и меня хотят выгнать. А ведь я охраняю его с самого открытия.

— Вы там со времен Переса Хименеса?

— Да, сеньор.

Ситуация начинала забавлять генерала.

— Мне очень жаль, сеньор, что так поступают именно с вами. Как вас зовут?

— Франсиско Сеговия, к вашим услугам. Можете называть меня Пако.

— Да, мне искренне жаль, сеньор Пако, что с вами так случилось, но я не понимаю, при чем здесь я. Всего хорошего!

— Подождите минутку, сеньор. Я знаю, что генерал Пинсон умер, но ума не приложу, к кому еще обратиться.

Услышав имя генерала Пинсона, Мартин передумал класть трубку. Наконец он уразумел, что происходит. И на следующее утро отправился к канатной дороге.

На станции Мариперес ждал служащий. Он сопроводил Мартина во время подъема и дальше, до самого порога комнаты Пако Сеговии.

Мартин и Пако вместе пообедали, и на прощание генерал пообещал скоро вернуться с новостями.

Через два дня Пако Сеговии позвонил давешний чиновник из Министерства туризма и объявил, что комнату в «Гумбольдте» освобождать не нужно.

— Кроме того, по распоряжению главнокомандующего Уго Чавеса вам назначается пенсия от венесуэльского правительства в знак признательности за многолетний труд.

В выходные на той же неделе сеньора Кармен разбудила Мартина во время сиесты. «У ворот стоит мужчина с собакой», — обеспокоенно сообщила она.

— С собакой? Пускай проваливает.

— Я так и сказала, но он говорит, это вам в подарок. Здоровенный такой пес.

Мартин привел себя в порядок и вышел к воротам, заинтригованный. Там стоял тот самый служащий, который сопровождал его на канатной дороге. На поводке он держал пса, и тот действительно оказался огромным. Пес был полностью черный, кроме белой полосы вдоль хребта, напоминавшей снег на вершинах горной цепи.

— Генерал, я привез вам Невадито. Это от дона Пако, в благодарность за оказанную услугу. — Служащий протянул ему поводок.

Мартин взял, бормоча, что это, должно быть, какая-то ошибка.

— В этой папке все документы Невадито, прививки и прочее. Доброго дня, генерал. — Он сел в джип, с которого еще не успели снять логотип «Волшебной Авилы», и уехал, не дожидаясь ответа.

Мартин вернулся в дом. Пес первым делом напустил большую лужу в гостиной.

Сеньора Кармен вышла из кухни и при виде поднявшего лапу Невадито вскрикнула:

— Что вы с ним будете делать, генерал?

Мартин молча наблюдал, как озеро мочи вкрадчиво подбирается по паркету к двери в кухню.

— Сейчас увидишь, Кармен, что я с ним сделаю. Пошли со мной.

Мартин положил ладонь на гигантскую собачью голову и мягко потянул за поводок. Втроем они направились в восточное крыло и остановились перед дверью мастерской. Мартин сделал сеньоре Кармен знак постучать.

— Что там еще? — послышался голос Альтаграсии, как всегда недовольной, что ей мешают.

Потом приближающиеся шаги. Альтаграсия открыла и, увидев пса, испустила вопль.

— Что это такое? — спросила она, сверкая глазами, и в этом вопросе ярость мешалась с беззащитностью.

Севший было пес, услышав ее голос, встал и завилял хвостом.

Мартин протянул жене поводок и сказал:

— Его зовут Невадито.

30

Надин пришла к убеждению, что сеньора Альтаграсия намеренно оставила свой след в переводах. Эти зазоры, эти кажущиеся ошибки толкования и поэтические вольности напоминали хлебные крошки, указывающие путь к тайной истории ее жизни.

В очередной раз сравнивая собак и мужей (сравнения всегда были не в пользу последних), Элизабет писала: «Я нуждалась в товарище. Муж так и уезжал на дальние фермы сразу же после завтрака, а я, как только со взвешиванием колбас и пересчитывали-ем простыней бывало покончено — к тому времени я уже смирилась со своими обязанностями, — начинала тяготиться бесконечно долгими днями. Я нуждалась в чем-то, что требовало бы физических упражнений и служило предлогом для прогулок в лес. В силу молодости — мне стоило огромных усилий оставить молодость позади — я не могла, как мне, может быть, хотелось, взять в попутчики приятного мужчину во цвете лет, поскольку frau Director, frau Inspektor и frau Vieharzt начали бы косо смотреть и распускать сплетни. Требовалось нечто вне подозрений».

— «Фрау» значит «сеньор»? — спросил Улисес.

— «Сеньора». Она имеет в виду директрису сельской школы, инспекторшу и ветеринаршу. Но не перебивай. Слушай. «А кто вызывает подозрений меньше, чем собака? Ведь, если вдуматься, собаки пользуются весьма завидными привилегиями и попущениями. Мы с Инграбаном могли хоть все дни напролет проводить вместе, а ночью он спал на коврике возле моей кровати, и никто и слова не говорил. Это был немецкий дог, огромный очаровательный зверь изабеллинового окраса. Я купила его у заводчика из соседней деревни. В помете Ин-грабана у всех щенков клички начинались на, И“».

— Как красиво, — сказал Улисес.

— Да, очень мило. А теперь посмотри, какую заметку сделала Альтаграсия под переводом этого фрагмента: «Даже этой радости мы с несчастным Н. были лишены». Странно, правда? Как будто про любовника пишет.

— Хочешь сказать, у нее были отношения с собакой?

— Не надо понимать так буквально.

Улисес чуть не рассказал Надин, что у Альтагра-сии был пес и что «Н.» могло означать Невадито, но вспомнил про черную «короллу» и промолчал.

Зацепившись за это примечание, Надин начала расследование, правда, не распространялась о нем. Попросила купить на «Амазоне» биографию Элизабет фон Арним. Книгу эту опубликовали в 1986 году, тираж давно разошелся, а редкие экземпляры, которые еще можно было достать, продавались по двести долларов. Надин так настаивала, что Улисес заказал книгу Апонте — якобы она совершенно необходима для контента на сайте фонда. «Нужна срочно. Надеюсь, на этот раз проблем на таможне не будет», — написал он в конце. Через два часа Апонте ответил: «Ха-ха-ха. Не волнуйся. Только что купил. Придет на следующей неделе. На связи».

Надин, узнав о покупке, развеселилась и поцеловала Улисеса. Он повалил ее на матрас в их мансарде.

— Нет, не хочу. — Она высвободилась из объятий.

— Акуни?

— Тоже не хочу. Мне нужно разгадать эту загадку.

— Скажи хоть какую.

— Пока еще рано.

Через несколько дней Улисесу приснилось, будто Надин запускает себе во влагалище золотую монету. Он начинает вылизывать ее, и влагалище превращается в пещеру. Внутри Улисес натыкается на ряд камней. Самый крупный — могильная плита с надписью «Н». И тут темноту рассеивает взгляд синих кошачьих глаз. Улисес идет вслед за котом и приходит к лестнице. Включает фонарик телефона. На последних ступеньках стоит коробка. Он направляет свет на потолок и видит, что лестница заканчивается дверцей. Поднимается, подхватив коробку, и открывает дверцу. Теперь он в библиотеке. Тайник Сеговии наконец найден. На кресле с откидной спинкой лежит черный кот с синими глазами.

Когда пришла биография Элизабет фон Арним, Надин с удвоенной силой взялась за расследование. Теперь она даже не спускалась в сад, все время сидела в мансарде, откуда ее выманивал только настойчивый лай Майкла, Сонни и Фредо по вечерам.

В третьем томе рукописей Альтаграсии Надин нашла заголовок, которого раньше не замечала: «Убийство Разгневанного». Проверила оглавление переводов — там такого не было. Вернулась к третьему тому, посмотрела, в каком порядке расположены тексты: «Убийство Разгневанного» шло после романа «Салли, введение» и перед «Искуплением». Сначала Надин подумала, что Альтаграсия просто забыла внести его в оглавление. Она взяла белый том полного собрания сочинений фон Арним, проверила — ничего похожего. Проверила снова, тщательнее, роман за романом. Альтаграсия следовала тому же хронологическому порядку, что и оригинальное собрание, — по годам первых изданий. Никакого романа «Убийство Разгневанного» в английской книге не было. Испанский текст состоял из почти ста страниц, и они единственные во всех трех толстых рукописях не были пронумерованы.

Надин приступила к тексту, который представлялся ей секретным мостиком от произведений Элизабет к переводам Альтаграсии. Эпиграфом романа (а это был именно роман — жанр указывался в скобках в качестве подзаголовка) служила цитата из фон Арним — еще один аргумент в пользу версии авторства Альтаграсии. Фразу, звучавшую как манифест, она взяла из мемуаров: «Вдовы — единственный существующий пример полноценных женщин. Идеальное состояние».

— Роман отличный. Как будто читаешь фон Арним, только вместо Померании Каракас. А вместо ее немецкого сада — наш сад.

— Альтаграсия — это Элизабет, а Мартин — Разгневанный, — предположил Улисес.

— Да.

— Понятно. Видимо, теперь настал мой черед быть Разгневанным.

Надин вдруг заплакала.

— Что с тобой?

— Ничего, — сказала она, успокоившись, — со мной ничего.

В эту минуту залаяли собаки, и Надин вышла из мансарды. Небо Каракаса, как всегда по вечерам, окрасилось в милосердно-пурпурный.

«Мария Элена», — подумал Улисес.

Как бы решиться произнести эти два слова?

31

Когда он проснулся, Надин уже не было. Белый том собрания сочинений, три тома рукописей Альтаграсии и блокноты с заметками лежали на полу с ее стороны кровати. Улисес спустился в кухню, взял из рук сеньоры Кармен чашку кофе и после первого глотка выглянул в окно.

— Вы Надин не видели?

Сеньора Кармен, Хесус и Мариела молча покачали головами, не отрываясь от дымящихся чашек.

Он мог бы проверить камеры безопасности и точно узнать, в каком часу и как Надин ушла.

Пешком либо уехала на черной «королле» или на какой-то другой машине. Но не стал. Ему не нужна была конкретная картинка. Улисес вспомнил про свой блокнот, оставленный в квартире. Как долго он уже работает без отдыха? Время в «Аргонавтах» походило на череду нелепых комнат.

— Съезжу в квартиру, проверю, все ли там в порядке. Если что, звоните.

Все разом очнулись от кофейного дурмана. — Не переживай, — сказала Мариела. — Езжай, отдохни, — сказал Хесус.

«— Я нам обед отложу в судочке, сеньор Улисес, — пообещала сеньора Кармен.

«Может, это и есть дом, — подумал он. — Когда хочется откуда то уйти только татем, чтобы поскорее вернуться».

В блокноте он записал такую сцену:

Надин окончательно исчезла. Это стало понятно по кофейной гуще. Сеньора Кармен первой обратила внимание.

— Это профиль нашей Нади, — сказала она, вглядываясь в дно чашки. Сеньора Кармен так и не привыкла называть ее Надин.

Улисес допил кофе и на дне своей чашки тоже увидел профиль Надин. Они сравнили гущу и окаменели, убедившись, что два силуэта полностью совпадают.

— О господи! — воскликнула Мариела. — И у меня тоже!

И показала чашку. Только Хесус еще не допил кофе. Пришлось ему поторопиться.

Четвертый профиль — или четвертая версия профиля — оказался на месте.

Это могло означать только одно: смерть. Но все промолчали. Даже Кармен, горничная, умевшая гадать на кофейной гуще.

Вечером Надин не вернулась, и никто в «Аргонавтах» не мог уснуть. В четыре часа ночи Улисес встал. Взял в кухне стул, пошел в комнату безопасности и стал ждать. В четыре сорок появилась черная «коралла» с затемненными стеклами и припарковалась у противоположного тротуара. Сердце у Улисеса бешено забилось. Сейчас точно выйдет Надин, не закроет за собой дверцу, проскользнет к воротам и дальше в дом.

Но минуты шли, а Надин все не выходила. На лестнице послышался шум.

— Кто там ходит? — крикнул Улисес.

— Это я. Где ты? — спросил Хесус, хотя на самом деле хотел спросить: «Что ты там делаешь?», поскольку уже заметил Улисеса в комнате безопасности. За ним шла Мариела. Втроем они уставились в экран.

— Та же черная машина, что в прошлый раз, — произнесла Мариела.

По коридору зашаркали шлепанцы: появилась сеньора Кармен с огромными мешками под глазами и молча присоединилась к наблюдению.

Текли минуты, но никакого движения на улице не было.

— Сварю кофе, — сказала сеньора Кармен. Такой у нее был ответ на любые обстоятельства. Не знаешь, что делать, — вари кофе.

— Я пойду разузнаю, что там, — решил Улисес.

Его начали отговаривать, но тщетно. Хесус отправился было за ним, но Мариела упросила его остаться.

Сеньора Кармен продолжала наблюдать за происходящим через экран камеры. Сеньор Улисес открыл ворота, посмотрел по сторонам, перешел улицу и постучал в окошко водителя. Потом засунул руки в карманы спортивных штанов. Улисес с водителем обменялись парой слов. Улисес сделал жест в сторону дома. Водитель погасил свет, поднял стекло и выбрался из машины. Вместе они вошли в дом.

Сеньора Кармен вернулась в кухню и поставила греть воду.

— Этот сеньор — муле Надин, — объявил Улисес.

Все, превозмогая неловкость, представились. Сеньор назвал имя, которого потом, когда они старались совместно воскресить в памяти эту сцену, никто не мог вспомнить.

— Давайте пройдем в библиотеку, — сказал Улисес. — Кармен, принесите нам, пожалуйста, кофейку.

Улисес и муж Надин, или Марии Элены — так он ее называл, — проговорили до семи утра. Сказали друг другу много важного. В какой-то момент гость не выдержал и разрыдался. На прощание они обнялись. Улисесуон показался славным, но надломленным изнутри. К Надин, или Марии Элене, он был привязан необъяснимым образом. Иногда человек решает, что смысл его жизни — в страдании из-за другого. Вот так просто. И только его смерть или смерть этого другого способна разорвать их связь.

Мария Элена, или Надин, страдала многими нарушениями и расстройствами, и лунатизм был лишь малой частью. Расстройства заставляли ее подчас забывать, что у нее есть муж и дочь. Муж винил мать Надин, на самом деле приходившуюся ей бабушкой. Настоящее чудовище, по его словам. А также Шри Шри Рави Шанкара.

— Кого? — переспросил Улисес.

— Шри Шри Рави Шанкара, — повторил муж. — Это индийский гуру. Мария Элена познакомилась с ним в одном ашраме.

По словам мужа, Шри Шри Рави Шанкар промыл Марии Элене, или Надин, мозги и переспал с ней.

— С тех пор она изменилась навсегда, — сетовал он. — Яуже не различаю, когда она спит, а когда бодрствует. Я уверен, что он контролирует ее на расстоянии.

«Да он сумасшедший, — подумал Улисес. — Нельзя верить ни одному его слову. Хотя насчет Надин он прав. В точности описывает присущую ей неопределенность».

Проводив гостя, Улисес без сил опустился в свое кресло с регулируемой спинкой. Сеньора Кармен, Хесус и Мариела заглянули в дверь библиотеки.

— Сейчас все расскажу, — пообещал он.

Сеньора Кармен подошла к стулу, где сидел муж Надин. Взяла оставленную на сиденье чашку.

— Что там? — поинтересовался Улисес.

Сеньора Кармен изучала чашку взглядом энтомолога.

— Ничего. Он не выпил кофе.

Улисес посмотрел на дно своей чашки. Пятно выглядело странно. Напоминало то ли вулкан, то ли собачью голову.

32

Он писал в блокноте несколько часов кряду, а ближе к вечеру вышел пройтись по торговому центру «Санта-Фе». Съел два куска пиццы, прогулялся вдоль пустых магазинов — витрины либо зияли пустотой, либо один и тот же продукт повторялся в них до оскомины — и вернулся домой.

Перечитал написанное. Вообще-то, этот короткий текст можно считать его первым рассказом. Нужно еще проработать начало. Как-то обозначить контекст. Первая сцена в кухне удалась, считал Улисес. Как и ночной разговор с мужчиной, который любит женщину, которая его не любит, да еще и сумасшедшую. Но больше всего ему нравился финал. Эта нетронутая, непознаваемая чашка кофе, разрушающая всю магическую силу в рассказе. И другая чашка, персонажа по имени Улисес: собачий или вулканический силуэт напоминает, что мир — это постапокалиптическая антенна, которая все еще издает сигналы, хоть никто их и не ловит. Или что человек — это постапокалиптическое животное, все еще надеющееся поймать сигналы, которых никто и ничто уже не издает.

«„Сигналы”, — подумал Улисес. — Хорошее название».

Оставить чашку нетронутой или разом проглотить все. Принять мир таким как есть или испить до дна. И в том и в другом можно усмотреть доказательство существования Бога — но также и Его несуществования. В таком случае рассказ идеально балансирует на грани. Он не безнадежная констатация бессмысленности мира, но и не откровение тайной гармонии, примиряющей противоположности. Между этими полюсами прошла вся его жизнь, полная фильмов и книг, которые по очереди ложились на одну из двух чаш весов. Утопая в пучинах безволия, Улисес пачками смотрел докумен-талки про холокост, сталинские чистки или оставшиеся безнаказанными жуткие преступления на американском Среднем Западе. Испытывая приступ оптимизма, пересматривал любимые фильмы: «Форреста Гампа», «Крестного отца» или «Льва» — и укреплялся в убеждении, что каждое действие и каждая мысль в мире имеют свой вес и кто-то ведет счет всех расплат и вознаграждений.

Иногда он забывал о предосторожности, начинал перечитывать Кафку и впадал в депрессию. Кафка разрешал дилемму самым безжалостным образом. Бог, вне всякого сомнения, есть. Проблема — в характере Бога. По романам, дневникам и письмам Кафки это было видно со всей ясностью. Пребывая в хорошем настроении, Бог превращает тебя в букашку и запирает в склянке под видом комнаты, а потом забывает про тебя навсегда. Пребывая же в настроении дурном, Он объявляет тебя виновным, несколько дней пытает ожиданием и кормит надеждой, а после убивает. Как собаку.

Он вспомнил кофейную гущу из рассказа.

«Кафка, Кан, К., вулкан, — подумал Улисес. — Надин, Мартин, один».

Он рухнул в гамак и уснул беспокойным сном. Через полчаса проснулся, перешел в спальню, разделся и лег нормально. Перед сном послал сообщение Хесусу: «Сегодня переночую здесь. Увидимся завтра».

Он так устал, что не дождался ответа.

Проспал до восьми утра. Прочел сообщение от Хесуса: «ОК. Спокойной ночи». Если бы Надин вернулась, Хесус бы ему написал.

И тогда раздался звонок. На экране высветилось: «Сеньора Кандо».

«Она умерла», — подумал он.

— Добрый день, Улисес. Это сеньора Кандо. Извините, что я так рано.

— Что случилось?

— Это насчет Марии Элены.

«Она умерла», — снова подумал он.

— Слушаю.

Голос на другом конце ненадолго умолк.

— Я знала, что это плохо кончится, — произнесла наконец сеньора Кандо, — но не представляла, что так. Я боялась, он убьет меня. Или даже вас. Но не дочку. А он убил. Убил Марию Элену. И дочку. А потом застрелился.