Синдром счастливой куклы - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Тори Ру (ч. 2)

— И ты скрывал? — Юра матерится от изумления и теребит булавку в мочке. — Надо позвать ребят, отметить ДР и повторить карантинную тусу в миниатюре. Брось, Элька домоет. Пошли за бухлом!

— Чувак, не надо, — отнекивается герой дня. — Я его никогда не отмечал.

— Почему? — Я отбираю у него губку и оттесняю от раковины.

На миг его тепло согревает кожу, пол уезжает из-под ног, и я, моргнув, принимаюсь остервенело натирать совершенно чистую чашку.

— Я вас, наверное, шокирую, но… потому что «…во время дня рождения Ирода дочь Иродиады плясала перед собранием и угодила Ироду…», вследствие чего Иоанн Креститель лишился головы. Короче, забейте. У меня жестко религиозная семья.

Покачнувшись, Юра мешком ухает на диван и запускает длинные пальцы в каре.

— Э, нет. Завтра бухаем… — тянет он и озадаченно пялится на меня.

Шрамы, порезы, тик, история про сломанную куклу и боль, гниющую у нее внутри… С Яриком совершенно точно что-то случилось в прошлом, но он предпочитает молчать.

Однажды я струсила и позорно слилась.

Не поняла. Не почувствовала. Не протянула руку…

Мне нужно поговорить с ним наедине, но чертова самоизоляция не оставляет шансов побыть вдвоем и пару минут.

— Юр, сходи сам, Филину нельзя на улицу! — решительно заявляю я и офигеваю от собственной наглости. — У него нет местной регистрации. Если вас остановят, будет много проблем.

— А один я бухло не допру! — протестует Юра и несется в прихожую за курткой. — Не ссы, мы не привлечем внимания!

— Все нормально. — Ярик натягивает серую толстовку, набрасывает на башку капюшон и закрывает маской лицо. — Пошли, чувак!

Он легко и изящно нейтрализовал мамашу Юры, в очередной раз избавил нас от грозивших неприятностей и поразил в самое сердце странным признанием — немудрено, что Юра снова подпадает под его очарование и глупо улыбается.

Фонтанируя идеями о новом треке на библейскую тему, он уводит Ярика с собой, а я остаюсь в оглушающей тишине.

Мелкий дождь стучит по стеклу, из подъезда выходят ребята, быстрым шагом пересекают двор и скрываются за углом.

Тереблю кожаный ремешок на запястье, и мысли никак не обретут стройность.

Беда всегда происходит внезапно и выводит из строя на месяц, на год, на целую жизнь. Однако куда хуже бессильное гадкое осознание, что ты предчувствовал ее и не смог предотвратить — не захотел бороться, испугался и отступился…

Меня окружают старые, отслужившие свое предметы, но сейчас их поверхности сияют, вечно скомканная салфетка аккуратно расправлена и висит на ручке духовки, годами протекающий кран плотно закрыт. Все это сделано руками человека из ниоткуда, мрачного, наглухо закрытого парня с фиолетовыми патлами, постоянно спасающего меня из передряг. Единственного, кто желает мне добра и старается сделать мою жизнь лучше.

Настоящего ангела…

У полированной ножки дивана чернеет одинокий рюкзак Ярика, я поспешно опускаюсь на корточки и хватаю его за потертую лямку.

Рыться в чужих вещах подло, но я все равно расстегиваю молнии и вытряхиваю содержимое на облупившийся паркет.

Три футболки, еще одни джинсы, белье, полотенце, шампунь и зубная щетка — все в идеальном порядке и чистоте.

Зарядка для телефона, полупустой флакон того самого умопомрачительного парфюма, серебряный православный крестик, черно-белая фотография молодой женщины и ворох билетов.

Больше в рюкзаке ничего нет.

Мне тут же становится мучительно неловко, стыд вынуждает как можно скорее прекратить грязное занятие и замести следы — возвращаю вещи в рюкзак, дрожащими пальцами застегиваю молнии и покидаю место преступления. Тайны Ярика так и остались скрытыми за семью печатями, а вот я теперь еще и выгляжу жалкой.

Немыслимо… Рыться в вещах парня, потому что хочу его, но не знаю, как подступиться. Парня, которого Юра сегодня во всеуслышание назвал своим другом.

А такой чести удостаиваются лишь единицы.

Отодвигаю ночную штору и тюль, пристально созерцаю пустой двор из окна гостиной и бодаю разгоряченным лбом пыльное стекло. Накрапывает дождь, муть серых туч размывает проблески голубой акварели, ветер усиливается, и я вновь тревожусь, что Ярик слишком легко, не по погоде одет.

Смеюсь над собой, но на глаза наворачиваются слезы. Я в тупике, хотя еще совсем недавно перспективы на долгие годы были ясны — Юра и наш уговор, наполненная событиями жизнь, работа и учеба, группа и канал, фесты и концерты…

На столе разражается жужжанием телефон, я вскрикиваю от неожиданности и тут же морщусь от досады. Мама. Только ее мне не хватало.

— Эля, ну как ты там? Привет! — Ее вкрадчивый голос прерывается тихими всхлипами. — Мы тут с папой соскучились, как ненормальные. Я каждый день молюсь, чтобы это как можно скорее закончилось… У меня даже седые волосы появились, представляешь? Папа распродал холодильное оборудование, а торговые площади сдал в аренду. Продешевил, конечно, но сейчас быть бы живу… Мы там перевели тебе небольшую сумму. Сдается мне, ты в беде, просто предпочитаешь не жаловаться…

Я перебиваю ее стенания заученными заверениями, что у меня все хорошо, что по предметам не намечается «хвостов», что деньги есть, а Юра — просто душка и мне с ним несказанно повезло. Передаю привет отцу и прощаюсь. Мама тараторит что-то еще, но я без сожалений нажимаю на сброс.

Родителей давно нет в моей жизни, а мнение их не имеет веса.

Тот же Юра сделал для меня столько, сколько им с их политикой невмешательства и не снилось.

Они до сих пор не знают, как близок был край. И вытащили меня не они.

Потом я специально проводила эксперименты — фото новых татуировок, пирсинга и причесок невообразимых форм и цветов первым делом отправляла маме. Реакция всегда была нулевой.

Когда я сообщила родителям, что собираюсь выйти замуж, они целых две минуты уговаривали меня не делать глупостей, пугали, что я раскаюсь в содеянном, но вскоре, как обычно, махнули рукой.

Еще лет в шестнадцать я поняла, что за их невмешательством стоит дикий страх и беспомощность.

Так чего же теперь они хотят от меня?

Смартфон в ладони снова оживает, и я по инерции прочитываю сообщение. Мобильный банк. Пополнение счета на сто пятьдесят тысяч рублей…

Чертыхаюсь и прикрываю глаза. Эти деньги я тратить не стану и при случае обязательно верну. Как и все, чем они от меня откупались.

Я кружу по комнате и не нахожу себе места — ворохи ярких картинок из детства, потревоженные маминым голосом, мелькают в памяти.

Когда-то эта семья была счастлива и беззаветно любила меня.

И я реву навзрыд, потому что после песни Ярика знаю истинную причину своих отмазок и нежелания возвращаться в родной город.

Я боюсь прошлого. Боюсь увидеть некогда знакомых людей и взглянуть в их полные осуждения и презрения глаза. Боюсь встретить призрака себя самой на пустой крыше… И предпочту до конца дней своих оставаться «счастливой куклой».

Так себе план, но хотя бы он не должен пойти наперекосяк.

Щелкает замок, гремя бутылками и шурша пакетами, из гипермаркета благополучно возвращаются ребята. Они обсуждают творчество Эдгара Аллана По, и я в очередной раз поражаюсь, насколько Юра вовлечен в беседу и готов идти на жертвы ради нового друга. Он почти не читает книг, но Ярик, вероятно, вновь совершил невозможное и пробудил у Юры интерес даже к литературе.

— Серьезно, чувак. Почитай его. Его произведения были у меня первыми после… — Ярик на миг замолкает и продолжает уже тише: — В них я нашел себя и понял, что не один такой повернутый. Они заново открыли мне мир.

***

Насыщенный невероятными событиями день подходит к концу.

Юра, успевший наведаться в душ раньше всех, уже валяется под одеялом — забористо матерится и обменивается голосовухами с ребятами, организуя завтрашнюю попойку.

За хлипкой дверью ванной слышится успокаивающее шипение воды, а я сижу на кухонном подоконнике, верчу в пальцах по обыкновению доставшуюся мне короткую спичку и дожидаюсь своей очереди — Филин собирался галантно пропустить меня вперед, но Юра взвился и настоял, что все мы равны, и играть в благородство не стоит.

Тесное пространство освещает тусклая лампочка, тени предметов, с наступлением вечера приобретшие причудливые формы, оживают — боковым зрением улавливаю их перемещения и зябко ежусь.

За окном беснуется ветер — сотрясает рамы, ломает тонкие ветви и рвет провода, мутное небо с желтым, наполненным дождем брюхом тяжко нависает над пустым миром.

Шум воды за стенкой стихает, подхватив верх от пижамы, я спускаюсь на пол и спешу поскорее покинуть свой пост — кухня теперь служит Ярику жильем, и мне неудобно стеснять его, вторгаясь в личное пространство.

Но дверь ванной открывается в тот самый момент, когда я прохожу мимо, и Ярик, взъерошивая мокрые волосы полотенцем, не глядя шагает прямо на меня. Отскакиваю и больно ударяюсь спиной — на узком участке прихожей невозможно разминуться. Ярик быстро убирает полотенце, сминает его и бесконечно долгое мгновение рассматривает мое лицо.

Тут же отвожу взгляд, но делаю себе только хуже — на нем лишь низко сидящие джинсы, а от разгоряченного тела исходит пар.

В отличие от меня он чистенький — ни одного партака, только множество мелких шрамов под левой ключицей. Последствия селфхарма. Отметины греха на коже ангела.

Я глубоко вдыхаю теплый умопомрачительный запах и едва держусь на ногах.

Жаль, что я не пьяна и не могу позволить себе дотронуться до него… Жаль, что мы не одни, и я не могу повиснуть на его шее и впиться губами в губы. Он в нескольких сантиметрах, но так далеко, что мне никогда до него не дотянуться…

Ярик резко отшатывается, краснеет и отступает в сторону:

— Прости, пожалуйста. Проходи.

Залетаю в ванную, задвигаю шпингалет и умираю от собственной слабости и глупости. Невозможно. Невозможно так втрескаться, когда вместо души зияет выжженная пустота.

Брызгаю на щеки ледяной водой, подставляю под ледяные струи дурную башку, встаю под ледяной душ и, стиснув челюсти, из последних сил терплю.

Ярик — мальчик-святоша — стал моим проклятием и самым большим искушением. И я как никогда близка к тому, чтобы все поломать и остаться ни с чем.

Зуб на зуб не попадает, когда я наконец выбираюсь из импровизированной камеры пыток, пулей пролетаю в комнату, ныряю под одеяло и прижимаюсь к теплому жесткому боку Юры. Он откладывает телефон и запускает руку мне под футболку. Приподнимается на локте, усмехается, легонько дует в мое ухо и проводит губами по шее. Когда-то давно другую меня это успокаивало и обездвиживало, но сейчас, с каждым привычным прикосновением, я чувствую себя все грязнее, никчемнее и холоднее. Желудок сжимается и наливается болью, тошнота напирает на горло, и я выворачиваюсь из цепкого захвата.

— Ты чего? — удивляется Юра. — Что не так?

— Я очень устала. Пожалуйста, давай спать.

Тяжко вздохнув, Юра отворачивается и затихает.

Прислушиваюсь к его умиротворяющему сопению, считаю скользящие по стенам отсветы фар редких авто и вдруг с ужасом осознаю, что больше не смогу с ним трахаться.

Уже не получится терпеть и складывать в уме пятизначные числа, уже не выйдет расслабиться и получать удовольствие. И даже представлять на его месте Ярика, как в прошлый раз, уже не прокатит.

Катастрофа в моей жизни случилась, как только я заговорила с Яриком на флэте и заглянула в бездну его глаз, и последствия, как лавина, несутся на меня с угрожающей скоростью и скоро придавят.

С самого утра Юра носится по квартире с телефоном и сигаретой в длинных пальцах и терроризирует службы доставки: ему нужна пицца, роллы, бургеры, любимые пончики, картошка фри и кальян. Он загадочно подмигивает мне и цепляется странно пристальным взглядом, но тут же переключает внимание на Ярика, сидящего на противоположном конце дивана:

— Чувак, сорян, что банкет за твой счет — это ведь ты вел последний стрим и поднял столько бабок. Но я тебе отплачу. Мой сюрприз останется сюрпризом! — манерничает он, отправляя Филину воздушный поцелуй а-ля Мэрилин Монро и дебильно скалится.

Тот тушуется и показывает Юре средний палец.

Несмотря на пропасть, которая вот-вот разверзнется под ногами, я улавливаю витающий в атмосфере дух праздника — дурацкий азарт и тупую уверенность, что сегодня произойдет нечто особенное. Подобный настрой я ощущала перед карантинной вечеринкой и приездом Ярика, и предчувствия оба раза не подвели.

Поочередно дозвонившись до Ками, Никодима и Дейзи, Юра матюгами заставляет их покинуть кровати и дает час на сборы.

Рисую ровные стрелки над бесцветными глазами и держу зеркальце так, чтобы в отражении был виден Ярик. Я безнаказанно разглядываю его, и солнечное сплетение обжигает кипятком. Вчера, во время столкновения в прихожей, от него исходили не только испуг и неловкость, но и… желание. Мне не почудилось — он не лицемер и не смог бы сыграть настолько убедительно. Стоит подтолкнуть его, и мы оба покатимся вниз. И переломаем себе кости.

***

Звонок в прихожей охрип от бесконечных трелей — сначала его терзали курьеры, доставлявшие заказы, потом один за другим подтянулись ребята.

Ками, с утра уже изрядно подбухнувший, тут же принялся хвалиться украденными из подпольного магазина одежды кроссовками и добавил, что стырил их для Филина, но не угадал с размером и решил оставить себе. Никодим вручил имениннику черный воздушный шарик с депрессивным пожеланием и, чуть потупившись, попросил меня на досуге перекрасить его патлы в зеленый. Дейзи притащился последним — с букетом цветов, конфетами и шампанским.

Поляну, за неимением нормального стола, как обычно решили накрывать прямо на полу.

Расстелив в центре комнаты газеты, мы расставляем на них хавчик, бутылки и стаканы и, в предвкушении веселухи, шутим не хуже Петросяна.

Специального приглашения не требуется — гости быстро рассаживаются на грязный ковер, и начинается шумная пьянка.

В ухе Юры торчит ржавая булавка — в середине первого курса именно я проколола ему мочку медицинской иглой прямо в кабинке общественного туалета, и посетители были шокированы звуками, которые Юра при этом издавал. В ту же зиму Дейзи, спасая с дерева кошку, сломал ногу, и мы всей кучей неделю дежурили под окнами его палаты и орали песни. Громче всех пел Никодим, и разъяренный охранник, едва завидев его протокольную рожу, гонялся за ним по заваленной снегом прибольничной территории. А Ками под шумок завел романтическое знакомство с навещавшей кого-то одинокой женщиной, правда, насилу спасся от ее домогательств… Таких историй у нас миллионы — мы попадали в самые стремные переделки, чудом выбирались из них, а потом, покатываясь со смеху, гуляли до утра по городу, и все улицы были нашими.

Причастность к дружной компании и особое отношение ее лидера греет душу — эта ролевая модель застряла на подкорке. Мне комфортно быть одной из них, я знаю, сколько глотков нужно каждому, чтобы опьянеть, знаю, кого и как переклинивает.

Здесь присутствует только один неизученный персонаж, и я тайком наблюдаю за ним, хотя иногда забываюсь и пялюсь слишком пристально.

Батарея пустых бутылок вдоль стены увеличивается, в разговорах рождается множество бредовых идей, но бредовыми они отчего-то не кажутся и даже перерастают в блестящие планы.

И вот мы уже выступаем в «Сбитом летчике», нет, бери выше — в крутом питерском клубе… Да нет, бери еще выше — на стотысячном фесте! У нас золотая кнопка канала-миллионника, полные чемоданы кэша и толпа беснующихся фанаток под окнами.

От этой жизни не приходится ждать ничего, кроме дерьма, но у мальчишек с городских окраин все еще остались детские мечты и наивная вера в их исполнение, и я тоже с азартом включаюсь в дискуссию.

Здесь и сейчас, в кругу самых дорогих мне людей, я чувствую себя цельной. Я снова живу, несмотря на боль, и благодарна Юре за эту возможность.

— Так, камрады! — наконец провозглашает он и двигает ближе очередной ящик с пивом. — А теперь долгожданный сюрприз нашему Ярославу. Как мы все знаем, на досуге он пишет песни. Свою часть уговора он выполнил: влился в коллектив и вот-вот выведет «Саморезов» на новый уровень. И на стримы лучше сажать не тебя, Дейзи, а его… Так вот. Сейчас Оул продемонстрирует нам несколько своих нетленок, и мы проголосуем за лучшую. А завтра запишем ее и закинем на наш канал.

Уязвленный Дейзи не слишком правдоподобно выражает восторг, но Ярик делает вид, что принял его за искренний.

Кажется, он успел накачаться — мне еще не доводилось видеть его настолько дезориентированным и растерянным, но счастливым.

Юра протягивает ему руку, помогает подняться, препровождает к стулу и вручает убитую акустическую гитару. Разворачивает камеру и микрофон и кликает мышкой.

— У меня только одна песня. Остальные — полное дерьмо… — поясняет Ярик, проводит пальцем по струнам, морщится и сосредоточенно подкручивает колки.

Берет пару легких аккордов, обращает лицо к пасмурному майскому вечеру за окном и закрывает глаза.

Манера петь с закрытыми глазами завораживает. И снова позволяет мне безнаказанно пялиться на длинные ресницы, резкие скулы и шею, по которой хочется провести языком и оставить цепочку засосов.

Присасываюсь к бутылке с намерением напиться в хлам — только так это и лечится.

Скоро я привыкну к нему, точно так же, как привыкла к нереальной внешности Юры.

Вообще-то Ками — тоже весьма симпатичный мальчик. Как и Никодим. Как и увалень Дейзи. Однако их милые фейсы отнюдь не привлекают меня.

Но Филин глубоко вдыхает и раскрывает рот, и все мои установки летят к чертям.

Первый куплет он шепчет — предельно отстраненно и холодно. Он рассказывает о беспомощной кукле, запертой в темном чулане, о том, как ей ломают конечности, бьют, унижают, лишают воли, и она не способна дать отпор, потому что слишком слаба.

Внезапно его хриплый голос взлетает до пронзительной чистоты, и присутствующие вздрагивают. Кукла давно сбежала из своей тюрьмы, запутала следы и избавилась от преследователей, но призраки, страхи и глюки по ночам вырываются из прошлого и не дают заснуть. Перекрывают кислород и сводят с ума.

И вновь отстраненный шепот. Констатация факта. Ненависть и презрение.

Кукла просто тащится от своего уродства, упивается болью. Она не хочет ничего менять. И, сколько бы ни бежала вперед, она никогда не выберется из пыльного жуткого чулана.

Он рассказывает о себе.

Он ненавидит себя…

Филин открывает глаза, и его губа резко дергается. Но в следующий миг он смущенно улыбается, отставляет гитару, встает и, покачиваясь, возвращается на свое место.

Юра провожает его горящим взглядом, щелкает мышкой, закрывает ноутбук и трясет головой:

— *ля, Оул, как же ты хорош…

Оправившиеся от шока ребята улюлюкают, свистят и хвалят Филина, тот прижимает к груди ладонь, кланяется, признается им в любви и благодарит за внимание.

А у меня ноет душа. Ломит тело. Сводит дыхание.

Когда-то меня сломали… Я никому об этом не рассказала, но Ярику непостижимым образом известно, какой ад я переживаю изо дня в день.

Сердце плачет, бьется в клетке ребер, пытается вырваться на свободу, но что оно понимает…

Ощущаю на себе изучающий взгляд Юры и стираю со щеки черную слезу. Макияж потек. Юра презрительно хмыкает и смачно затягивается кальяном.

— Согласен, Оул. Ты — талантище. Если бы я был бабой — точно отдался! — выпаливает Ками, Филин давится пивом, и Юра, выдохнув белый дым, поясняет:

— Ками у нас неравнодушен ко всему, что движется. Потому что ему никто не дает.

Дружный хохот сотрясает оклеенные пожелтевшими обоями стены, вечеринка продолжается.

Я изрядно пьяна, умираю от скуки и мечтаю выключить мысли. Больное воображение среагировало на слова Ками весьма странно и живо нарисовало картинку, как Ярику отдаюсь я…

— А ты как себя идентифицируешь, Оул? — пристает к нему Юра, и тот отставляет бутылку.

— Ну… — Он судорожно облизывает губу и обжигает меня быстрым взглядом. — В будущем я хотел бы найти девушку и… создать с ней семью.

Его слова занозой вонзаются в мозг — представлять Ярика женатым на какой-нибудь скромной дурочке в юбке в пол тяжело, и я снова глушу пиво.

Мои партаки выглядят ужасно на фоне его чистой кожи. У меня дешевое кольцо на безымянном пальце. Гейм давно овер. Жизнь — дерьмо.

— Окей. Никодим и Дейзи тоже утверждают, что они гетеро. А я вообще асексуал! — Юра знает наверняка, что Ярик слышал мои стоны и вопли, наслаждается его замешательством, но не унимается. — А ты, Эль?

Не могу просечь намерений Юры и отшучиваюсь:

— В старших классах меня считали фригидной. Ну… Может, так оно и есть. Учитывая, что после окончания школы я тусуюсь только с вами и никого из вас не хочу…

Моя шутка заходит, ребята вновь разражаются хохотом.

— Да уж, что правда, то правда… — добавляет Юра и криво ухмыляется, и до меня вмиг доходит, что с ним сегодня не так. Обида. Он мстит за отказ и ведет себя как гребаный мудак…

Быстро осматриваюсь и вспыхиваю, потому что Ярик тоже уловил эту реплику.

— Так. А давайте проверим! — Юра входит в раж, выхватывает из моих рук опустевшую бутылку и кладет на бок. — Старая добрая «Бутылочка». Будем изучать Элькины предпочтения. Может, среди нас все же найдется прекрасный принц, который разбудит ее поцелуем, а? Короче, Элька, крути!

Я отказываюсь, и он раскручивает ее вместо меня.

— Прекрати, Юр. Давай поговорим позже… — протестую вяло, вращение бутылки замедляется, и зеленое горлышко, словно в насмешку, указывает на Ярика.

Ребята не выкупают прикола и бурно радуются, Юра прищуривается, заправляет за уши роскошное каре и скалится так широко, что от улыбки перекашивает бледное лицо:

— Почему? «Он же офигенен…» Его ты тоже не хочешь? Тогда просто скажи, тебя никто не станет заставлять!

— Давайте, чуваки. Давайте! — подначивают нас ребята.

Молча смотрю на внешне спокойного Филина. Злость сменяется растерянностью, отчаянием и холодным ужасом. Может, Юра и бросал меня в беде, но никогда не издевался, тем более настолько изощренно.

— Хватит ломаться! Камон, или жахни его в десна, или скажи, что не хочешь его… — В Юру словно вселяется бес, и я стискиваю зубы.

Больше меня никто никогда не сломает. Пусть я к чертям запалюсь, но слов этих ни за что не повторю.

— Чувак, завязывай, — тихо, но четко произносит Ярик. — Ты нажрался. Она не хочет. Я не хочу. Я сам решу, с кем и когда мне сосаться.

Юра пристально разглядывает его, моргает и внезапно расслабляет плечи. В расфокусированных зеленых глазах плещется безмятежность.

— Ок, согласен. Перебор! — Он по-дружески треплет волосы на моей макушке и хихикает, а я задыхаюсь от унижения и горя. Стряхиваю с себя его руку и огрызаюсь:

— Долбанутый ушлепок!

— Ну да, я такой… — Юра поигрывает бровями и обворожительно улыбается. — Полный ушлепок…

Гогоча, матерясь и роняя стаканы, ребята тяжело поднимаются с мест и сваливают на перекур, в последний момент за ними подрывается и сомневающийся Дейзи. В тесной душной комнате остается только некурящий Ярик. И я.

Наедине с ним парализует от стыда, я мечтаю испариться, провалиться, перестать существовать и не двигаюсь с места.

Он смотрит в пол и тяжело дышит, рот несколько раз подергивается от тика.

Этот мальчик снова позаботился о моей душе, спас от позора и прикрыл. Отвел подозрения Юры, с новой силой точившие его.

Он не способен на предательство и грязь. И никогда не будет принадлежать мне.

Я разглядываю свои худые, обтянутые джинсами ноги и чувствую себя одинокой, потерянной, никем не понятой маленькой девочкой. Никому не нужным изгоем, угловатым подростком — той, кем я всегда и была…

Теплая ладонь осторожно, но настойчиво ложится на мое колено и сжимает.

Мгновенно осознаю происходящее, вскидываю голову и тону в непроницаемой обжигающей черноте огромных глаз.

Я теряю дар речи и замираю, пытаюсь вдохнуть и унять взбесившийся пульс, но Ярик быстро убирает руку, подхватывает за горлышко пивную бутылку и, глядя в потолок, отправляет ее содержимое в рот.

Пьянка завершилась вполне мирно, ровно в час ночи подвыпившие друзья на такси разъехались по домам, а я до рассвета маялась от гадкого, похожего на похмелье чувства — Юра всегда был со мной заодно и ничего не требовал взамен, но вчера превратился в конченого ублюдка типа Зорина и его дружков, издевавшихся надо мной в школе.

После его тупой выходки он едва не умер для меня как друг — замерзла и откололась часть души, и мне безумно жаль… И снова пронзительно-яркое дежавю взрывается в груди фейерверком тоски, надежды и боли — Ярик был рядом и все уладил, совсем как другой парень много лет назад.

Двигаюсь к самому краю дивана, комкаю одеяло, отгораживаюсь им от Юры и отпускаю грязные мысли на волю.

Итак, мое помешательство взаимно — обычно сдержанный аскетичный Филин со всей страстью схватил меня за коленку. Это означает, что он не смог совладать с чувствами. Это, черт возьми, означает, что его ко мне тоже тянет!..

За стеной разгорается скандал, к воплям родителей присоединяется пронзительный плач младенца.

Однажды Юра спросил меня, хочу ли я детей. Внутренне содрогнувшись, я отшутилась: «Конечно хочу, Юрок. Четверых мальчиков. Чтобы из них выросли такие же идиоты, как вы…»

На самом деле даже мысль о том, что я могу привести в этот уродливый мир беспомощное существо и обречь его на такие же мучения, вызывает отторжение.

Одиноким — одиноко. Очень сложно, когда никто не стоит за спиной надежной стеной. А верить в лучшее с таким прошлым, как у меня, просто невозможно…

Соседский скандал сменяется звуками старых фильмов, военных песен и маршем «Прощание славянки», я окончательно просыпаюсь и перебираюсь на обшарпанный подоконник.

Мы снова сидим взаперти, а снаружи благоухает весна — кусты у подъезда вспенились гроздьями белой сирени, из сочной травы к яркому солнцу потянулись аномально огромные одуванчики, в бездонном небе самого приятного оттенка лазури проложили воздушные трассы полчища стрижей.

На окнах домов появились наклейки с изображением гвоздик, девяток и салютов, а в нашей комнате полный разгром: на рваных газетах высятся стопки пустых контейнеров, пивные бутылки и смятые пластиковые тарелки.

Распахиваю ветхие рамы, и свежий пьянящий воздух, закружив в вальсе пыльные тюлевые занавески, врывается в прокуренную квартиру.

Юра чертыхается и прячет голову под подушкой, а я на цыпочках крадусь в ванную. Я неважно соображаю после попойки и до ужаса боюсь разбудить Ярика.

***

Горячая вода разгоняет вязкую кровь и наконец заставляет закоротивший мозг работать.

…Я ведь предвидела, что Ярик слетит с катушек, больше того — страстно желала. Теперь с этим нужно как-то жить. Хотя не факт, что он помнит о произошедшем. А если и помнит — едва ли захочет повторить.

Вздыхаю, влезаю в футболку с символикой «Саморезов» и шорты, взлохмачиваю мокрые волосы и смело выхожу навстречу неизвестности.

На кухне идеальная чистота, одеяло и простыня сложены у подлокотника, на столе закипает электрочайник. Ярика на месте нет.

— Доброе утро. — Он появляется в проеме, складывает в раковину стаканы, аккуратно споласкивает их, перевернутыми расставляет на полотенце и, искоса взглянув на меня, ретируется в комнату. Спустя пару секунд он возвращается с мусорным мешком, набитым пустыми бутылками, смятыми коробками и упаковками, завязывает его и сгружает в угол.

— Доброе… — Ломит в висках, руки дрожат, присутствие Ярика, усиленное похмельем и воспоминаниями о его вчерашней выходке, отправляют в легкий нокдаун.

Прогоняю дурацкое оцепенение и спешу ему на помощь — собираю с пола газеты, вытряхиваю пепельницы, разворачиваю новый мешок и передаю Ярику.

Он молчит. Я тоже.

Мы оба перешли грань и больше не знаем, как вести себя друг с другом. И как посмотреть Юре в глаза.

Тот просыпается ближе к обеду — избавляется от одеяла, садится и долго растирает ладонями щеки. Матерится, пыхтит, заглядывает в пустую чашку на тумбочке и, завидев меня за ноутом с учебником и ручкой, умоляюще поднимает брови.

Пусть хоть обноется, но воды я ему не принесу!..

Сражаю его тяжелым взглядом, и он вмиг припоминает, какую накануне сотворил дичь — хлопает себя по лбу, поднимается с дивана и ковыляет ко мне:

— *ля… Прости меня. Ну прости. Ну прости… — В ход идут умилительные рожицы и приторные улыбочки, но проверенный прием больше не действует — меня лишь сильнее тошнит. Я разочарована, раздражена и еле сдерживаюсь, чтобы не съездить по его смазливой роже.

— Что за скотское поведение? — рычу, демонстративно вытаскиваю из уха булавку и швыряю на стол. — Ты забыл наш уговор? Что-то изменилось? Или ты хочешь что-то изменить?!

— Абсолютно нет… — Юра не выдерживает напора, отводит глаза и бледнеет. — Прости, Элин. Я сейчас извинюсь и перед Яриком. Ужрался в хлам… Я верю тебе.

Сердце екает. Переворачиваю страницу учебника, но ни строчки в нем не вижу. У Юры действительно нет повода психовать. Так какого же черта…

— О, вы и следы попойки устранили… — Он оглядывается на появившегося в дверях Ярика и нервно поправляет волосы. — Сорян, я перепил и повел себя как мудила. Мне казалось, что всем весело… Прости, чувак.

Филин сосредоточенно разглядывает его, будто видит насквозь, и от этого взгляда даже мне становится не по себе.

Юра примирительно скалится и оттесняет его на кухню. С бульканьем приканчивает стакан воды и грохает им по шкафчику, открывает холодильник, шуршит бумажным пакетом из-под своих любимых пончиков, чавкает и с набитым ртом принимается обговаривать подробности сегодняшней записи трека.

Ярик не имеет никаких особых пожеланий: «По ходу разберемся, чувак», зато Юра настаивает на электронных семплах и автотюне в припеве, и я прихожу в тихую ярость. Голосу Филина не нужна обработка, таким хламом завалена вся сеть.

Во мне просыпается подозрение, граничащее с уверенностью: Юра специально хочет запороть песню.

И дело не во мне — он тупо завидует Ярику. Потому что тот лучше его. Во всем…

Откладываю учебник, захлопываю ежедневник, снимаю с носа очки и дышу на стекла.

В последние дни я ловила себя на мысли, что не знаю Юру, но сейчас с обескураживающей ясностью осознаю: все, что он для меня делал, было небескорыстно. Даже тогда, в момент нашего знакомства, он подошел, чтобы облагодетельствовать потерянного несчастного подростка, избавить от презрения одногруппниц и увидеть в моих глазах восхищение и благодарность.

Он собрал вокруг себя только тех, кто смотрит на него как на бога. Вот и Ярик откликнулся на его призыв только потому, что считал его гуру и верил в искренность его речей.

Юра отличный манипулятор, а теперь в его лапы попала новая бесценная игрушка, и он будет увлеченно играться до тех пор, пока ему не наскучит.

— Повремени с записью… — Единственное, что мне удается донести до Ярика, когда мы случайно сталкиваемся в прихожей.

— Уже отказался, — быстро шепчет он и опускает глаза. Булавки в его мочке нет.

Я привыкла воспринимать Ярика белым мотыльком, прилетевшим на черные угли, и постоянно волнуюсь за него. Но его граничащая с даром проницательность и возведенное в абсолют спокойствие восхищает и даже пугает — он несомненно с другой планеты. Он сверхчеловек, и в заботе не нуждается. В его голове прямо сейчас идет настоящая война — презрение к Юре, разочарование, усталость, злость. Сколько всего он бы хотел ему высказать… Но никак не проявляет этого.

Он не проявляет и своего отношения ко мне, и я тону в пучине отчаяния, одиночества и привычного депрессняка.

Мало ли что могло случиться по пьянке. Нет никаких оснований полагать, что Ярик не проделывал то же самое с каждой легкодоступной дамой в своем окружении. С его внешкой такой вариант событий куда больше похож на правду, а вот я… едва ли подпадаю под общепринятые стандарты красоты.

Мне тошно от своей никчемности и глупости, от несбывшихся надежд и страданий.

Погружаюсь в нудную политологию и больше не вслушиваюсь в разговоры ребят.

***

Телефон Юры разражается выносящей мозги трелью, с грохотом врезаясь в углы, тот подлетает к столу, и на опухшем похмельном лице проступает досада.

— Алло? — хрипит Юра в трубку, из динамика вырывается пронзительный, преодолевающий любые препятствия визг, от которого по спине пробегают табуны мерзких мурашек.

— Сыночка, с праздником!

— Да, мам. И тебя… — Он робко присаживается на краешек дивана, сокрушенно запускает пальцы в каре и, морщась, глядит на окно. На улице во всю мощь светит солнце, начался дачный сезон, кажется, пришло время платить по счетам.

— Сыночка, умные люди говорят, что весной один день весь год кормит. Ты не забыл о своем обещании? — воркует матушка, и из груди Юры вырывается стон раненого зверя:

— Твою ж… Картошка, что ли? Так карантин…

— А ты новостями не интересуешься, «картошка»? Губернатор ввел послабления, весь май на дачные участки открыт свободный проезд. Собирайся. Через сорок минут припаркуюсь во дворе.

Юра подпрыгивает как ошпаренный — сорок минут его матушки означают двадцать минут здорового человека.

— Да, и чтоб ведьмы твоей тут духу не было. Я хочу в спокойной обстановке побыть на природе, развеяться, подлечить нервы, а не ее страшной рожей любоваться. И проповедника этого из дома взашей гони… Тоже мне: «друг»…

— Понял, мам. Все, отбой. — Юра мечется по квартире, бросает в рюкзак пожитки, выворачивает внутренности шкафов и не трудится сложить вещи обратно.

Подперев подбородок ладонью, со злорадством наблюдаю за его телодвижениями и постукиваю ручкой по столу. Во мне вибрирует нездоровый азарт и предвкушение — жду не дождусь, когда он найдет гребаные старые штаны в клетку, соберет манатки и свалит.

И тут же за шиворот пробирается дикий, парализующий ужас — два дня наедине с Яриком я рискую не пережить…

Ожесточенно грызу колпачок и подумываю увязаться за Юрой — даже перспектива общения с его матушкой пугает куда меньше, но он застегивает молнии на рюкзаке и орет из прихожей:

— Так, чувак. Треком мы еще займемся. На тебе сегодняшний стрим! Там, на листочке, примерный сценарий. Но ты же умный мальчик, май дарлин, сам справишься. Пару песен в акустике и больше секса в голосе. Оставляю на тебя Эльку. Не шалите. Ладно, бывай!

Юра смерчем врывается в комнату, нависает над столом, теплыми губами целует меня в губы и задорно подмигивает:

— Послезавтра вернусь! — Но вчерашняя озлобленность так и сидит в его взгляде.

Он дает мне полную свободу действий и уверен, что я на нее не решусь. Потому что не решалась никогда. Потому что преданна, как собака.

Хлопает дверь, в квартире повисает тишина.

Я мучительно вслушиваюсь в нее, но различаю только шипение чайника, щелчок кнопки, звон посуды, звук льющейся воды и приближающиеся шаги.

Вжимаю голову в плечи и делаю вид, что политология для меня важнее воздуха, но буквы теряются за роем черных мушек, и сознание размывается.

На стол перед моим носом опускается чашка с зеленым чаем, Ярик садится на диван, и я кожей ощущаю его долгий взгляд.

Преодолеваю неловкость и пялюсь на него — сначала осторожно и растерянно, а потом — смело и не скрывая интереса. Он тоже пристально рассматривает меня.

— Не переживай. — Его губа дергается. — Я знаю, кем бывают люди, и мне от этого не больно. Даже если придется уйти — это все равно было… незабываемо.

От одной только мысли о таком исходе снова становится дурно.

— Ты не уйдешь, Ярик. Он ни за что не посмеет! Куда он без тебя?..

«И куда без тебя я…»

Словно считав мои переживания, Ярик несколько раз сжимает и разжимает кулаки и вдруг выдает:

— Я должен извиниться за вчерашнее. — Его лицо искажает навязчивый тик, и он трясет головой. — Нажрался, снесло крышу… Это огромное свинство по отношению к Юрцу. Это сексизм по отношению к тебе. Впредь буду держать при себе свои грабли. Но… Блин. Есть проблема. Я не хочу извиняться.

Ожидания и надежды снова срываются с цепи, и я пищу:

— Почему?

Он надолго задумывается, напрягает плечи и, чуть заикаясь, отвечает:

— Мне к-кажется, что ты держишься за воздух и вот-вот улетишь. Давай я просто буду рядом и помогу, если помощь потребуется?.. Словом или делом, не знаю… В этом ведь нет ничего предосудительного. Что скажешь?

Я ахаю и прикрываю ладонью рот. Его слова обжигают веки, тупым лезвием царапают сердце, оживляют память о давно забытых днях, выворачивают наизнанку мой мешок с болезненным прошлым, становится так легко…

В нашей реальности нет места чудесам, но одно из них, приняв облик прекрасного парня, в лучах яркого солнца сидит напротив и ждет моего решения.

«Возьми мою жизнь и придай ей смысл. Ты можешь… Ты можешь!» — голова кружится, я с трудом отвожу взгляд, глотаю чай и шмыгаю носом:

— Черт, Ярик… Окей. Думаю, что ничего предосудительного в этом действительно нет… — выдавливаю благодарную улыбку, а слезы текут и текут.

***

Покончив с чаем, приношу на кухню краски, оставшиеся футболки и утюг — мы опять рисуем и разговариваем обо всем на свете.

С Юрой я возвела апатию в культ: никаких эмоций и стремлений — ничего, кроме пустоты. Мне нравилось так жить, но теперь рядом появился другой парень — цельный, светлый, чистый. Немногословный, но надежный. С ним хочется дышать, и я забываю, кем должна быть и казаться. Он словно наперед простил всех, и с ним я тоже… вот-вот прощу себя.

Ему под силу свести к нулю мою боль…

Могу ли я воздействовать на него так же — большой вопрос.

Но Ярик перестает дергаться, когда говорит со мной. Часто улыбается и искренне смеется. Он очень красивый, когда смеется.

Мы тянемся к одной и той же баночке с краской и соприкасаемся пальцами. В голове гудит, в груди порхают пьяные бабочки, ноги дрожат. Ярик не отводит глаза, в них сияет янтарное дно.

Ладонь горит. Сегодня я во что бы то ни стало снова дотронусь до его волнистых мягких волос и тоже постараюсь его услышать.

***

Приближается тихая сиреневая ночь и время стрима — помогаю Ярику вписать в висящий на стене список имена новых донатеров, произношу шуточный заговор на прибыль и, чтобы не мешать и не растекаться по комнате лужицей, от греха сваливаю на кухню.

Взобравшись на подоконник, вывожу на салфетках бессмысленные орнаменты, фигуры героев манги и лица несуществующих людей и прислушиваюсь к приятному до мурашек голосу.

«Оул, есть ли у тебя психическое расстройство?» — донимает его экзальтированная Света, и Ярик внезапно признается:

— Да, думаю есть. Хотя кое-кто утверждал, что это бесы. Как бы там ни было, временами я ощущал присутствие абсолютного зла в своей комнате. Боялся и не мог спать, но сейчас это происходит крайне редко. Иногда я все равно просвечиваю фонариком углы в минуты сильных переживаний, но диагноз может поставить только врач.

Я вздрагиваю, в замешательстве вглядываюсь в темный проем, и салфетки белыми самолетиками разлетаются по паркету. О чем он говорит?

Я ведь тоже была свидетелем его ночных посиделок с фонариком — тогда Ярик был разбит и расстроен, но говорить о прошлом не стал.

«…Меня преследует реальный человек. Он маньяк… Я собираюсь уехать из города. Есть ли шанс спастись?» — зачитывает Ярик новый вопрос и коротко отвечает:

— Есть. Если ты не хочешь, чтобы тебя нашли, тебя никто никогда не найдет.

В его фразе нет позерства — он не врет, не корчит из себя гуру и не притворяется знатоком. Эти слова — его личный опыт…

«Деревенщина», «религиозная семья», «тяжелая жизнь»… Шрамы, страшные стихи и всепоглощающая грусть в глазах.

Мы ни черта не знаем о нем, а давно должны были узнать!

Непослушными пальцами вытаскиваю смартфон из кармана шорт, вбиваю в строку поиска имя и фамилию: «Филин Ярослав», туда же ввожу его дату рождения и нажимаю на «enter».

Поисковик выдает несколько фотографий в ярких оранжевых рамочках с надписями: «Внимание, розыск!», «Пропал ребенок!»

На них изображен Ярик, но на себя нынешнего он не похож — темные волосы, короткая стрижка, рубашка, застегнутая под горло, нездоровая худоба и затравленный взгляд.

Три года назад он вышел из дома в станице Солнечная именно таким и для всех исчез…

Глаза этого тощего подростка видели много дерьма, но в его резких чертах нет и намека на сломленность — только злость и решительность дикого зверя.

Ясно одно — он жил с болью, и поэтому теперь чертов гуру в ней.

Порезы под ключицей не видны посторонним, их не наносят позеры.

И попытка уйти в мир иной не взбредет в голову абсолютно счастливому человеку.

Меня валуном придавливает осознание: если бы тогда, три года назад, я анализировала происходящее и слышала, а не только слушала, мой парень остался бы жить…

Собираю салфетки и без сожаления выбрасываю в мусорный мешок. Замерев посреди кухни, подчищаю историю браузера, прячу телефон в карман и сдуваю со лба сбившуюся прядь.

Ума не приложу, как начать разговор, чтобы не разрушить хрупкое и теплое доверие, возникшее между нами, но просто обязана сделать это… Превозмогая легкий шок, крадусь к комнате и приваливаюсь плечом к хлипкому косяку.

— Спасибо вам за отличный вечер и вашу щедрость! Средства пойдут на развитие группы, надеюсь, в скором времени увидеть вас вживую на концертах… Не забывайте подписываться на наш канал, ставить лайки и оставлять комментарии! — Ярик снимает наушники, закрывает ноутбук, выдыхает и несколько секунд остается неподвижным. Наконец он замечает меня и улыбается:

— Сегодня двадцать три. Они потрясающие.

Я поднимаю большой палец, потому что не могу вымолвить ни слова. Дело не в зрителях или в их праздничном настроении, а в том, что Ярик излучает свет — есть люди, от которых невозможно отвести взгляд, и он как раз один из таких уникумов. Несмотря на ужасы прошлого, которые, я уверена, никому из нас и не снились, он настолько талантлив во всем, что перехватывает дыхание.

Кто он для меня после нашего разговора? Друг? Или больше?..

Намного больше…

Ведь и на выжженной земле спустя время прорастают новые всходы.

Я не выдам его тайн. А он не выдаст меня. Даже если я сотворю то, чего сама от себя не ожидаю.

— Мне нужна твоя помощь… — выпаливаю первое, что приходит в голову, и вдруг понимаю: меня больше не тянет на дно давняя страшная потеря. Со мной случилось что-то, очень похожее на чудо, оно выше обстоятельств, клятв, законов и морали. Ради него мне придется забить на принципы и пройти через осуждение окружающих, но это не сделает меня хуже. — Я хочу научиться кататься на скейте.

Веки зудят от проступивших слез, но, к счастью, их не видно за стеклами очков.

— Без проблем. Сейчас? — Ярик подрывается из-за стола, и я киваю:

— Да. Прямо сейчас.

Роюсь в шкафу и нахожу в залежах шмотья черные толстовки из прошлогодней коллекции мерча.

— Дарю! — Я торжественно вручаю одну из них Ярику, и он тут же натягивает ее поверх «матерной» футболки.

— Мечты сбываются. Вот это да…

Встаю на цыпочки, достаю с полки с хламом старый скейт Юры и передаю Ярику — тот оценивающе рассматривает его и терпеливо ждет, пока я заменю очки на линзы, соберу патлы в пучок и предстану перед ним в джинсах и точно такой же толстовке.

— Ты круто выглядишь! — брякает Ярик и вгоняет меня в краску — комплимент в его исполнении получается настолько роскошным, что я кажусь себе леди в тиаре и гребаном вечернем платье.

— Ты тоже… — закашливаюсь и пускаюсь в объяснения: — То есть… Мы выглядим одинаково. Значит — и ты тоже…

Мы одновременно набрасываем капюшоны, скрываем лица за черными масками, накрепко завязываем шнурки и выходим в ночь.

На улицах пусто, переполненные дома возвышаются над нами гигантскими глыбами — они знают, что мы нарушаем режим и все мыслимые и немыслимые правила, и с недоумением пялятся в спины желтыми глазами окон.

Под подошвами хрустит стекло, тишина оглушает, обволакивает сознание и погружает в атмосферу жуткой сказки.

Даже Юра, закидавший голосовухами мой телефон, узнав о сумме донатов, угомонился и пошел греться в баньку.

В спальном районе, за три года ставшем моей второй родиной, есть только одно место отдыха — широкий бульвар с разбитыми фонарями, сломанными лавочками и разрушенными ступенями. Юра и ребята часто и больно падали на них, но бульвар все равно носит статус культового — бетонные заборы, отгородившие его от заброшенного долгостроя, украшены разноцветными тегами, признаниями в любви и работами уличных художников.

Сейчас бульвар, словно главный виновник пандемии, обвешан табличками с предупреждениям и опоясан красно-белыми лентами. Кое-где они порваны, и прохладный ветер с реки треплет полосатый целлофан, создавая ощущение присутствия людей.

Согнувшись в три погибели, мы пролезаем под лентами и заговорщицки переглядываемся.

— Тут стремно, — констатирует Ярик, быстро оглянувшись, стягивает маску с лица и ставит скейт у носков моих кедов. — Итак, начнем с самого важного. Вспомни, как ты съезжаешь по льду: нога, которая при этом впереди, и есть ведущая. Поставь ее на доску и оттолкнись.

Я следую совету, скейт, скрипнув колесами, трогается и едет.

— Не против? — Ярик осторожно опускает ладони на мои плечи и аккуратно придерживает — подчеркнуто вежливо, не сокращая безопасного расстояния. Даже если бы тут присутствовал Юра, он бы не смог подточить носа. — Вот так. Отлично. Теперь переставь ноги поперек.

— Сначала продемонстрируй мне свои навыки! — Я слезаю на твердую землю и покатываюсь со смеху: — Я доверила тебе свое здоровье и жизнь. Вдруг у тебя недостаточно квалификации?

Ярик не выкупает прикола и принимает эти слова за чистую монету:

— У меня неудобная обувь. Но я попробую. — Он встает на доску, разгоняется и, оттолкнувшись, подлетает в воздух. Убитый скейт, словно заколдованный, делает полный оборот вокруг своей оси и приземляется точно под его ногами.

Пораженно охаю и хлопаю в ладоши — этот трюк называется «Трешка», я знаю, каких усилий и временных затрат стоит его выполнение. Ярик и тут достиг нереальной крутизны.

— Ну как, достаточно квалификации? — Он возвращается, темные глаза блестят от удовольствия. — Ты тоже так сможешь, но важно начать с основ.

— Помню. «Возделывай каждый день такое пространство земли, какое занимаешь лежа…».

— Именно! — Он щелкает пальцами, помогает мне взобраться на скейт и отстает на шаг, а потом и на несколько.

Снова чудо, но у меня получается — разгоняю доску до непривычной для меня скорости, правильно устанавливаю на ней ноги и качусь вперед — майская ночь бархатной надушенной перчаткой гладит лоб и щеки, маска болтается на подбородке, волосы, выбившиеся из-под капюшона, развеваются на ветру.

Реальность наполняется новыми впечатлениями и красками, но на их фоне никогда не померкнут старые — будут все так же ярко сиять в памяти рядом с воспоминаниями и о других счастливых днях, таких как сегодняшний…

Ярик прав на все сто: в мире есть множество интересных вещей и время их постигнуть. Я дала обещание жить, и я буду жить — выпалывать сорняки, насколько хватит длины рук, ставить цели и двигаться к ним, и ощущения, что я предаю или не заслуживаю, больше нет.

Ярик неустанно сопровождает меня и ловит каждый раз, когда я заваливаюсь на бок — даже в моменты, когда встреча с жестким асфальтом кажется неизбежной. Быстро убирает руки и отступает назад, но для легкого головокружения достаточно и этого.

— Вообще-то у меня были попытки его освоить. Но все закончилось отбитым задом, — хохочу я, и Ярик сокрушенно вздыхает:

— Знала бы ты, сколько пережил мой зад на пути к первому 360-кикфлипу!..

Не решаюсь спросить, когда и где он успел научиться сложным трюкам, если не жил дома, но лишь молча любуюсь его красивым лицом, слушаю искренний смех, и колени слабеют от восторга.

Упрямо устанавливаю борд перед собой, отталкиваюсь, набираю скорость и лечу вперед, балансируя на трещинах и кочках. Я ничего не боюсь — мы всего лишь часть ночи, она прикроет нас и поможет раствориться в ней… Но вдруг с ужасом вспоминаю о корнях деревьев, бороздами вспоровших поверхность асфальта у перевернутых скамеек — осенью Никодим повредил там локоть, свалившись на трюке.

Не успеваю среагировать — колеса с хрустом натыкаются на препятствие и нечеловеческая сила сносит меня с доски.

Я вот-вот поприветствую лбом асфальт и зажмуриваюсь, но траектория падения резко меняется — раздается глухой звук, я приземляюсь на что-то мягкое и вижу над собой бездонное темно-синее небо с точками холодных звезд.

Ярик подо мной шипит и морщится — он подставился под удар, проехался спиной по корням и нехило ушибся. Скатываюсь с него, чертыхаюсь и протягиваю руку, но он справляется сам — встает, взлохмачивает кудри и отряхивает джинсы.

Сдуваю с ладоней мелкие стекляшки и заглядываю ему в лицо:

— Как ты? Очень больно?..

Я в беспомощности заправляю за уши растрепанные патлы и ненавижу себя за патологическую неуклюжесть, но он улыбается:

— Да фигня. Не впервой.

Прихрамывая и подтрунивая друг над другом, мы отходим от злосчастного места — щиколотка наливается болью, но вскоре я забываю о ней.

За черными свечками пирамидальных тополей величественно раскинулось пустое шоссе северо-восточного путепровода, а за ним — плотный строй гаражей-ракушек, болото и металлические скелеты вышек ЛЭП.

— Юра часто советуется с тобой относительно треков. Ты ведь играешь на чем-то? — Ярик поудобнее перехватывает скейт и вглядывается в холодные огни у горизонта. — Почему не практикуешь?

— Да, я училась в музыкалке по классу флейты. Но сейчас у меня нет инструмента. Да и Юра не в восторге от его звучания…

— Напрасно. У «Саморезов» есть пара вещей, в которые можно было бы добавить фолк. Его можно было бы добавить и в мой трек… Давай договоримся: я найду для тебя флейту, и мы сделаем это. Что скажешь?

У гаражей благоухают дикорастущие черемухи, их густой насыщенный аромат висит в воздухе, и у меня перехватывает горло, а на глаза наворачиваются слезы.

— Скажу: да… — Голос срывается, но я стараюсь придать ему беззаботность.

То, что переполняет меня — томление и жгучий интерес к парню. Все неконтролируемые фантазии и спутанные мысли вдруг оформились в нерушимую уверенность — я хочу быть с ним. Телом, душой и сердцем. Хочу быть с ним всегда и только так у меня получится пересмотреть жизненные приоритеты и выбраться из ямы.

Он строит долгоиграющие планы, не боится трудностей и не собирается меня оставлять. И я не знаю, кем мы будем — друзьями или любовниками, но я уже намертво влюблена и никого не смогу полюбить сильнее.

— Давай прогуляемся? — Я ловлю его теплую руку, переплетаю наши пальцы и, задохнувшись от восторга и трепета, тяну за собой к проезжей части.

Едва ли нам еще хоть раз представится шанс пройтись по обычно оживленному шоссе, Ярик сжимает мою ладонь, ускоряет шаг и с азартом ввязывается в авантюру.

Мы медленно идем вдоль белой разделительной полосы, пунктиром уходящей за поворот, обсуждаем варианты звучания его песни, и разряды тока покалывают ладони. Но с тротуара раздаются окрики и треск раций, Ярик до глаз натягивает капюшон и командует:

— Менты. Валим!

Резко разворачиваюсь, устремляюсь за ним и взвизгиваю: иголка боли пронзает щиколотку, едва я на нее опираюсь.

Мгновенно оценив ситуацию, Ярик бросает скейт на дорогу, хватает меня на руки и, перемахнув через ограждение, бежит в темные дворы — учащенное горячее дыхание обжигает мое ухо, в груди под толстовкой грохочет его сердце, напряженные мышцы надежно удерживают меня от падения и возможных проблем.

Близость Ярика провоцирует приступ паники — душа уходит в пятки, голова кружится, в висках пульсирует кровь, и я глубоко и часто дышу, чтобы не закричать.

В густых зарослях сирени у старых общаг Ярик наконец ставит меня на ноги и крепко прижимает к себе. Преследователи с фонариками благополучно проносятся мимо, и за его плечом вновь воцаряется покой и идиллическая картинка майской ночи: изумрудная листва в голубом свете фонарей, поросшая зеленым мхом кирпичная стена, блестящая фольга и ошметки ваты на трубе теплотрассы.

Шея с пульсирующей жилкой, теплая щека и приоткрытые губы рядом с моими — Ярик напряженно прислушивается, не подозревая, на что я решаюсь прямо сейчас.

Слегка приподнимаюсь на цыпочки и касаюсь губами его губ — вкладываю в это проявление чувств всю свою нежность, признательность и заботу. А еще — страхи, боль, одиночество и зависимость.

Я не смогла спасти человека, которого любила больше жизни, теперь же я люблю его…

Он замирает, ослабляет хватку и прикрывает ладонью дернувшийся рот. Прячет руки в карманы, отходит на шаг и смотрит вниз — на блестящую от стекол землю.

— Это просто благодарность… За то, что выручил. За то, что рядом… — Язык заплетается, но я не собираюсь отступать. — Ярик, я тут узнала кое-что… Я не выдам тебя — хочу просто услышать. Обещай, что все о себе расскажешь?

Он поправляет капюшон и прислоняется спиной к кирпичной кладке.

— Хорошо…

— Ты же в розыске? — Я подхожу вплотную и заглядываю ему в глаза, не давая возможности отвернуться, и он, горько усмехнувшись, признается:

— Никакого криминала. В шестнадцать я свалил из дома. Я просто не хотел больше жить. Так.

— Как так, Ярик? — Меня мутит от испуга, вызванного его словами, но он меняет тему:

— Нога очень болит? Идти сможешь? Надо бы показаться врачу…

— Фигня, оступилась… — Я ковыляю к трубе и взбираюсь на нее, Ярик проделывает то же самое и садится рядом. — Не увиливай от ответа!

Он внимательно рассматривает свежую ссадину на костяшках пальцев и глубоко вдыхает:

— В общем, я уже говорил — у меня религиозная семья. Даже не так. Мы жили в общине, по сути, тоталитарной секте, куда отчим втянул мою маму. Он перевез нас в станицу, где у него имелся дом, и с шести лет воспитывал меня «как предписано библией».

Проблема лишь в том, что в общине было свое прочтение Священного писания, очень далекое от канонического. А отчим был конченым ублюдком, садистом и психопатом, помешанным на оружии, — отвечал в общине за устрашение и дисциплину. Он тоже находил в библии только то, что оправдывало его больные увлечения, и в упор не замечал всего, что им противоречило.

«Дети, повинуйтесь своим родителям… ибо сего требует справедливость…» — он дрессировал меня на полное подчинение. — «…Кто жалеет розги своей, тот ненавидит сына, а кто любит, тот с детства наказывает его», «Ибо Бог заповедал: почитай отца и мать», и: «злословящий отца или мать смертью да умрет». Продолжать?

Он бил, издевался, подавлял любое сопротивление. Но я ненавидел его и все делал наперекор, даже если каждый раз после этого приходилось до утра стоять коленями на горохе, жрать прямо с пола или получать медной пряжкой по спине.

Я учился в общине — из столицы то и дело приезжали обработанные «братьями» и «сестрами» художники, музыканты, писатели и даже преподаватели вузов и оставались на «служение». В основном занимался тем, что штудировал библию — наизусть заучивал отрывки, необходимым навыком также считалось ее «правильное» толкование. Азы рисования и музыкальную грамоту я тоже освоил в школе при Церкви, но все умения должны были направляться только на восхваление их бога и старейшины, и на вовлечение в ряды новых адептов.

В теплое время года мы, как проклятые, работали в поле и вырученные за урожай деньги несли в общину. Туда же уходила моя пенсия по потере кормильца и другие бабки, которые от государства получала мать. Утаить что-то считалось страшным грехом, и отчим был начеку.

Издевательства папаши — это отдельная песня… Он практиковал телесные наказания — вымоченные в солевом растворе или уксусе розги и увесистый солдатский ремень.

Без его ведома не могла пролететь и муха, запрещено было даже «громко думать».

Естественно, у меня не было ни нормальных шмоток, ни телефона, ни компа, ни книг.

Отчим любил повторять, что все мирское — зло. Что я, никчемный бесполый урод, не заслуживаю даже имени. Что никогда ничего не добьюсь, если отступлю от их веры и вырвусь. Что принесу ближним лишь несчастья… Что мир поимеет меня, и я, поджав хвост, вернусь обратно, потому что больше некуда будет идти.

В детстве я велся на все, что он говорил — воля была полностью парализована. Я боялся, дико боялся, что он придет и за любую надуманную провинность наорет и швырнет меня в стену. Накрывали беспричинные ночные страхи, я начал дергаться. Даже когда отчим сваливал на выездные проповеди, я чувствовал в комнате его присутствие, не мог спать, трясся и обливался холодным потом.

Ехала крыша. Это был полный…

По двору медленно проползает такси, свет фар на миг выключает зрение, и я сбрасываю оцепенение — беру Ярика за руку и крепко сжимаю. Я не могу подобрать название творящемуся в душе сумбуру из ужаса, омерзения, беспомощности, страха, ненависти, злости… и сострадания. Он водит теплым пальцем по моей коже и спокойно продолжает:

— Как-то раз в общину нагрянули вооруженные автоматами «космонавты» в брониках и журналисты с камерами. Старейшину и нескольких самых активных «братьев», в том числе и отчима, арестовали, остальных разогнали по местам постоянной регистрации. Мою семью поставили на учет как неблагополучную, мать оштрафовали, а меня отправили в обычную общеобразовательную школу, в восьмой класс. Я дорвался до знаний — наверное, тебе это покажется диким, но, когда ты большую часть жизни лишен всего, случаются странности…

В станице была хорошая школа, выигравшая несколько грантов, — с обширной библиотекой, новыми компами, скоростным интернетом и крутыми музыкальными инструментами. Дома я врал про кружки и дополнительные занятия и не вылезал из сети целыми днями — просматривал видеоуроки игры на гитаре и рисования в разных техниках, много читал и прокачивал все свои скиллы, как одержимый. Столько времени было упущено из-за тупой приверженности матери быть ведомой…

Я быстро подружился с ребятами, тогда же впервые встал на скейт. Меня полюбили в школе, звали по имени, и все, за что бы я ни взялся, у меня получалось.

По мере взросления злость становилась сильнее. Я понимал, насколько уродливую модель мира навязывала община и мечтал наверстать все, что упустил.

Однажды в рекомендациях всплыл ролик Юры — один из первых видосов с хреновым звуком, снятый на вебку. Чувак переживал депрессию, испытывал те же страхи, что и я, а еще — писал крутые треки, и его творчество зашло мне точно так же, как книги По. Он на моих глазах боролся, стремился вылезти, срывался и падал, познавал себя… Я равнялся на него. Он меня вдохновил. Потом, уже на свободе, я разучил все его песни…

Жизнь налаживалась, но в один прекрасный день отчима отпустили — деньги, связи решают все. Первым делом он обыскал мою комнату, нашел далеко не религиозные рисунки и наброски текстов, порвал их в клочья, очень сильно избил меня и тупо посадил под замок.

Ежедневно часами втирал мне, что я — пустое место и ничтожество, тыкал в морду заряженным дробовиком, пугал страшным судом, и глюки вернулись. Накрыла бессонница и безотчетные страхи, я прекратил говорить, а рожа задергалась, будто в меня вселился дьявол.

Сознание было спутанным, единственное, что ощущалось явно — присутствие абсолютного зла за спиной.

Иногда я совсем переставал чувствовать себя — в моем теле никого не было… И шикарный выход нашелся. Когда под рукой оказывался нож или лезвие, я пускал его в ход и оживал…

Я оправдывал свое бессилие тем, что мне всего шестнадцать и вне семьи я не проживу, но за три месяца взаперти понял одно: время, отведенное мне при рождении, уходит, его никто не возместит и не вернет.

С такими мыслями я накинул на шею ремень… Но крюк в потолке не выдержал и вылетел вместе с люстрой.

«…Если у кого будет сын буйный и непокорный, неповинующийся голосу отца своего и голосу матери своей, и они наказывали его, но он не слушает их, — то отец его и мать его пусть возьмут его и приведут его к старейшинам города своего… и скажут старейшинам города своего: «сей сын наш буен и непокорен, не слушает слов наших…», тогда все жители города его пусть побьют его камнями до смерти, и так истреби зло из среды себя…»

Мать причитала дурным голосом, когда отчим собрался «изгнать из меня бесов». Думаю, он бы попросту убил меня и обставил все как несчастный случай — его боялась вся станица, а безнаказанность развязала руки, но накануне я побросал в рюкзак пожитки и свалил через окно.

Повисает тишина, ее нарушают только мерные трели сверчка и знакомый мотив из советского фильма о поющей эскадрилье, который так любит папа.

— За три с лишним года я ни разу не пожалел, что сделал это. Я живу вольно — люди по своей сути добры и красивы, нужно только понять и подобрать к каждому ключ… в наших реалиях есть огромная потребность быть услышанным и раскрыть душу. Не корысти ради, но я помогал им, а они помогали мне — вписывали, кормили, делились знаниями и мастерством, давали подработку. Я знаю многих ребят во многих городах — жил в сквотах и на репетиционных точках, играл в группах, участвовал в уличных соревнованиях по скейтбордингу, и никто не выдал меня, хотя история с моим исчезновением, благодаря СМИ, была на слуху.

Когда Юра написал на странице, что «Саморезам» нужен музыкант, я знатно офигел — такой шанс представляется нечасто. Приехал сюда и… завис на карантине. Пару недель не было возможности пообщаться с ним лично. И пусть я ошибся в нем, но когда-то, сам того не ведая, он помог мне многое переосмыслить, а судьбе надо возвращать долги. Осталась главная мечта — записать свой трек и доказать себе, что ублюдок с дробовиком ошибался… Но даже если не получится — я все равно счастлив. Здесь хорошие люди. Здесь есть ты…

— Можно тебя обнять? — выдавливаю я сквозь слезы и стираю их рукавом. Ярик кивает.

Подаюсь к нему, обхватываю шею, зарываюсь носом в обалденно пахнущий ворот толстовки, глажу спину. Он чуть слышно шипит, но смыкает руки на моей талии и кладет подбородок мне на плечо.

Мы сидим молча и слушаем прерывистое дыхание друг друга — долго-долго, и мне кажется, что мы превратились в единый организм с одной на двоих горькой кровью.

— Что с твоей семьей? — шепчу я, и его шепот щекочет ухо:

— Этой зимой отчим умер — пьяным в хлам влетел в отбойник на своем джипе.

— А мама?

— Мама… знает, что я жив.

— «Синдром счастливой куклы». Песня о тебе…

— Да. Надо мной издевались. Меня ломали. Но временами я становился частью этого, и мне даже нравилось: посиделки на лесной поляне, убранство церкви по праздникам, голоса, сливавшиеся в унисон во время молитвы, вкус запеченной дичи, убитой отчимом. До сих пор я просыпаюсь ночами в холодном поту и никак не выберусь из эмоциональной ямы. Иногда режусь… Остаюсь этой куклой и боюсь высоко поднять голову.

— Если все позади, почему не вернешься? — спрашиваю у него и у себя самой, и знаю наперед, какой ответ прозвучит.

— Это будет моим самым смелым и самым дебильным поступком. Или жестом отчаяния. Там, дома, я попаду в эпицентр своих кошмаров и либо окончательно сойду с ума, либо перерожусь и стану гребаным сверхчеловеком, которому неведом страх.

***

Весь путь до дома я захлебываюсь от слез и уже не пытаюсь бороться с ними. Завтра я проснусь опустошенной и опухшей с желанием взять всю боль Ярика на себя и осознанием своей бесполезности — я услышала его, но что я могу?

Медленно поднимаюсь по бетонным ступеням, поворачиваю в замке ключ и зажигаю в тесной прихожей свет.

Ярик прикрывает дверь, разувается и проходит вперед, его толстовка в пыли и местами порвана, через прорехи виднеется грязная футболка.

Избавляюсь от обуви, нагоняю его и осторожно трогаю за плечо:

— Сними, это нужно постирать.

— Я сам. — Ярик на ходу стягивает их через голову, комкает и направляется в ванную. Его спина представляет собой сплошной красно-фиолетовый синяк…

— Ох… — Я отшатываюсь, налетаю на стену и судорожно соображаю, как ему помочь: — Сейчас поищу обезболивающее!..

— Мне нормально, — заверяет он и широко улыбается, хотя губа дергается от тика. — Если я чувствую боль, значит, все еще живу.

По потолку ползут черные тени, надушенный ветер задувает в приоткрытую форточку, луна идет на убыль, но все еще пялится с неба огромным немигающим глазом, мешая уснуть. Считаю гулкие удары сердца, не двигаюсь и дышу через раз, чтобы ненароком не спровоцировать скрип или шорох.

После крепких объятий на трубах я ощущаю себя оторванной от чего-то целого, родного и нужного и, сколько ни прижимаю к себе подушку, покоя не нахожу.

Ярик тоже не спит — пару секунд назад голубой луч его фонарика лизнул пол в дверном проеме и ускользнул в прихожую.

В голове гудит…

Рассказ о страшном прошлом шокировал меня, выбил из колеи, но вместе с тем и встряхнул, высвободил наружу давно забытые эмоции, и я умираю от желания облегчить его страдания.

Было бы классно избавить его от всего, что тревожит, сделать обычным парнем с обычными повседневными заботами, но тогда он перестанет быть собой…

Он красивый, как небо, спокойный, как море, надежный, как стены. Он окружил меня любовью всего мира, ни разу не заговорив о ней. И я признаю поражение: на самом деле здесь и сейчас я умираю от другого желания — преступного, опьяняющего, жгучего.

Душу сковывает ужас, а уставшее тело — легкая судорога, я потягиваюсь до разноцветных звездочек в глазах, надавливаю кулаком на живот, но легче не становится.

Я хочу его, как ненормальная. Хочу, чтобы ему было хорошо. Хочу, чтобы хорошо было мне.

Приказываю себе держать глаза закрытыми, но мысли о его умопомрачительном парфюме и безбрежном океане пережитой им боли выталкивают за грань помешательства.

Я люблю его. И его боль…

Стаскиваю впившееся в безымянный палец кольцо и осторожно кладу на тумбочку — оно год служило обществу доказательством моей нормальности, но для меня не означало ничего.

Теперь мне плевать на мнение окружающих, и я вот-вот решусь на самый странный и смелый поступок в жизни — отброшу одеяло, сомнения и стыд и пойду к нему.

Нельзя. Черт, да нельзя же!..

Ярик не станет переходить черту, зато я продемонстрирую свою распущенность и подведу Юру — несмотря на вчерашнюю выходку, он все еще является для меня родным человеком. Он верит, что я не способна предать, и сейчас спокойно смотрит сны.

Но бархатное послевкусие от мимолетного прикосновения к губам Ярика превращает кровь в кипяток, жар разливается по венам, опускается ниже, выматывает и изводит.

Я пробую помочь себе рукой, но наваждение не проходит.

Ему плохо. А мне плохо без него.

У меня уже есть его душа, осталось пойти и взять израненное тело… Мой позор останется только между нами. При любом его решении.

Нашариваю под Юриной подушкой несколько соединенных между собой пакетиков с резинками и сжимаю в ладони. Поднимаюсь и на заплетающихся ногах иду на кухню.

Вариантов дать заднюю масса.

Я направляюсь туда, только чтобы выпить воды, пожелать Ярику спокойной ночи и малодушно сбежать…

Слишком яркий лунный свет заливает помещение, отражается от поверхностей предметов и искажает восприятие — ночь похожа на ранние сумерки, только в светотенях больше контраста и серебристых и черных оттенков.

Ярик стоит у окна и вглядывается в глубину кухни, но, заслышав шаги, вздрагивает и гасит фонарик. Я все равно вижу его лицо — усталое, напряженное и прекрасное настолько, что покалывает кончики пальцев. Луна давит на виски, стены плывут и качаются.

Я не пьяна и ничего не употребляла, но здравый смысл окончательно катится к чертям — как в тумане подхожу к нему, стягиваю с себя футболку и бросаю у ног. Ярик мгновенно отворачивается и замирает, но я хватаю его руки, прижимаю к своей груди и удерживаю.

От прикосновения теплых ладоней сносит крышу, горло сковывает спазм, во рту пересыхает. Он не сопротивляется, но не расслабляет пальцы — только прерывисто дышит, и верхнюю губу пронзает тик.

— Посмотри на меня, — хриплю и не узнаю собственный тембр. В меня вселился бес. Я действительно ведьма и не ведаю, что творю, но отступать некуда, остается только умолять: — Ярик, посмотри на меня. Я с тобой, хотя мне тоже страшно…

Он поднимает лицо и вглядывается в глаза — пристально и долго. Ощущаю трепет в солнечном сплетении и уже ничего не боюсь:

— Ты хочешь, чтобы мне было хорошо. Но хорошо без тебя мне не будет. Возрази, что это неправильно, осуди, пошли подальше — мое отношение к тебе не изменится.

— Даже не собирался, Эля. Но… у тебя будут проблемы. Думаешь, оно того стоит? — Его хриплый голос срывается. — Я стою?

— Ты нравишься мне. Нет, не так. Черт. Я умом тронулась и не представляю без тебя жизни. Докажи, что это были не просто слова, и я никогда не оставлю тебя! — Я сдавливаю его пальцы, а они сдавливают мою грудь. — Никто ничего не узнает. Просто забей на других, на правила и на все свои установки.

Меня заводит его чистая кожа, глаза, полные боли и обреченности. Я тону в них и в ужасе жду отказа, но уже знаю — он не посмеет отказать. Да он и не думает отказывать — ощущаю бедром его стояк, отчетливо слышу тяжелое частое дыхание и грохот сердца.

Он легко избавляется от моего цепкого захвата, осторожно перемещает горячие руки на талию и тихо шепчет:

— У меня никогда этого не было.

Его простое признание отзывается в душе ликованием, эйфория наполняет ее, словно воздушный шарик гелием, и возносит к небесам. Мое счастье выше неба… Улыбаюсь и присасываюсь к его губам — до крови, по-настоящему. Я давно забыла, что такое любить, и никого никогда не любила так…

Мы перемещаемся на диван и избавляемся от остатков одежды. Увлекаю его на себя, зубами разрываю пакетик и помогаю надеть резинку.

— Что мне делать? Скажи… — Он опирается на локти и, замерев, ждет ответа.

— Все, что хочешь. Не сдерживайся.

Ярик исполняет мою просьбу, и мы слетаем с катушек.

Он гладит и целует мои шрамы, и они перестают ныть. Я облизываю его порезы, оставляю засосы, забываюсь и царапаю спину, но он терпит боль. Умоляю не останавливаться, хочу быть еще ближе, стать одним целым. Хочу, чтобы эта одержимость не заканчивалась, но она нарастает, накатывает волнами, ее невозможно вытерпеть. По телу проходит разряд тока, и меня настигает оглушающая тишина.

«Что мы сделали?..»

Ярик тяжело дышит и накрывает ладонью глаза.

Прогоняю зудящие отрезвляющие мысли и провожу языком по его шее, шрамам под ключицей, спускаюсь ниже… Он снова откликается на прикосновения, и все начинается заново — я выстегиваюсь на его груди только на рассвете.

После пробуждения болит каждая клеточка тела, набитые ватой руки и ноги не слушаются, и мысли о договоре с Юрой набрасываются с новой силой — жужжат, как осиный рой, и жалят.

Завернувшись в одеяло, молча курю в открытую форточку и глушу кофе — мое состояние схоже с сильнейшим похмельем, и сердце еле бьется — мы с Яриком сорвались с обрыва и пока еще парим в потоках утреннего воздуха, но он не задержит неизбежную встречу с землей.

Ярик возвращается из душа, ободряюще улыбается, благодарит за кофе, а мне хочется умереть — в янтарном дне его безмятежных глаз застыла растерянность. И раскаяние. И тревога.

Но они темнеют до черноты, когда он отставляет чашку, оказывается рядом и убирает одеяло с моих плеч — теперь инициатива переходит к нему. Диван, кухонный стол, подоконник, снова диван. Ярик пробует себя в новом деле, и каждый раз преуспевает в нем — сначала доводит до пика меня, и только потом кончает сам. Мы прерываемся на кофе и душ, и снова ныряем под одеяло.

Юра мог бы помешать нам и привести в чувство, но под неусыпным контролем матушки не решается мне даже позвонить.

Я глажу темную от синяков и ссадин спину Ярика и не испытываю угрызений совести и сожалений.

— У тебя было много парней до меня? — В солнечных лучах кружатся золотые пылинки, глаза чайного цвета сканируют мое тело, словно хотят навсегда сохранить в памяти каждый завиток татуировки и каждый шрам.

Это не отбраковка, не праздное любопытство и не признак шовинизма — не в его случае. Он просто хочет знать обо мне все.

На миг задумываюсь… Тот, кого больше нет, упырь Зорин и Юра — последние приключились со мной назло и вопреки.

— Трое, — признаюсь честно. — Но ты лучший. Ты вообще самое лучшее, что я смогла найти в этом тупом мире.

***

К вечеру вторых суток назревает необходимость нормально поесть — из продуктов, найденных на полках и в холодильнике, мы готовим ужин. С трудом передвигаем конечности, морщимся и, заговорщицки переглядываясь, ржем. У ключицы Ярика сияют засосы, точно такие же украшают мою шею.

Эту ночь мы встречаем лежа в обнимку на разложенном кухонном диване — в трусах и футболках, разговаривая ни о чем и стараясь ни о чем не думать. Завтра волшебный сон развеется, как сладкий дым косяка. Готов ли Ярик что-то изменить? Готова ли я?

— Что теперь? — Уткнувшись в его плечо, цепенею от дурных предчувствий, но стараюсь сохранить присутствие духа. — Тайком продолжим? Или хочешь все забыть и остаться друзьями?

— Давай признаемся. — Ярик гладит мои волосы, а я запускаю пальцы в его. — Я пытался держаться, ты пыталась… Не вышло. Мы сделали то, что должны были сделать.

Новое утро выдалось невыносимо ярким — солнечные лучи гладят кафель и блестят на тусклой позолоте старой посуды, свежий ветер забрасывает в открытые форточки белые лепестки отцветающих черемух и запах скошенной травы.

И не надо ничем ускоряться, чтобы поймать эйфорию, пробуждающую любовь к жизни — она и так шипит в крови пузырьками шампанского и туманит мозг.

Ярик складывает диван, относит к контейнерам мусор, наполняет ведро водой и, вооружившись тряпкой, ползает на четвереньках по кухне, а я не перестаю офигевать от происходящего — он потрясающий, уникальный, лучший, несмотря на то что приобрел навыки выживания в аду.

Я не фанат уборки, но тоже присоединяюсь к ней — расставляю по местам предметы, протираю пыль и, едва наши пути в квартире пересекаются, набрасываюсь на Ярика, душу в объятиях, кусаю губы, взъерошиваю пепельные кудри — фиолетовый оттенок с них окончательно смылся, но так парень стал еще загадочнее и симпатичнее.

Бурная деятельность отвлекает меня от тяжелых навязчивых мыслей — уже через час или два мне придется взглянуть в зеленые глаза Юры и, не дрогнув, сказать ему правду.

В «нормальной», «полноценной» с обывательской точки зрения семье, произошедшее считалось бы изменой. Я изменила мужу с его другом. Боже, боже мой…

Хорошо, что мы живем в другой реальности и между нами нет любви, однако если бы Юра нарушил договор и запал на кого-нибудь первым, сделал бы мне чертовски больно. Я бы всерьез считала, что он вытолкнул меня из зоны комфорта, оставил один на один с траблами, бросил, как ненужного щенка под забором. Мой мир бы рухнул.

Но в конечном итоге я бы оправилась от удара и приняла его выбор — с легким сердцем и холодной головой.

Я даже несколько раз заговаривала об этом во время ночных кухонных посиделок под кофе и сигареты, но Юра только загадочно улыбался и прижимал палец к губам.

Снимать жилье в складчину с ребятами намного дешевле, чем платить за ЖКУ и ремонт в этом древнем доме. Студию можно оборудовать там же, если найти хозяина посговорчивее. Ну а секс Юре готовы предложить десятки девчонок — стоит лишь мило улыбнуться и щелкнуть пальцами, и его обслужат в лучшем виде.

Все это время именно я отчаянно нуждалась в нем, а он не лишится ничего, если отпустит…

Наш полушутливый договор пора расторгнуть — Юра должен понять меня, и он поймет. И не предъявит претензий Ярику — не его вина, что я по-настоящему влюбилась.

Солнце сияет, как сумасшедшее, нагревает пол и поверхности предметов, слепит глаза.

В квартире идеальный порядок — даже неприкосновенный стол у ноута девственно-чист и пуст — учебники и тетрадки разложены по шкафам, а сигаретные пачки и прочий мусор отправлен на помойку.

Скоро сессия и досрочное завершение курса — остался последний учебный день, я дышу на очки, водружаю их на переносицу и подрубаюсь к «Зуму». Ярик, расположившись на вычищенном ковре у дивана, создает на дешевой майке очередной шедевр — смешивает черную и белую краску, прорисовывает острый край стального лезвия и первые буквы цитаты из песни.

Я бы согласилась на вечную самоизоляцию в его обществе, но в прихожей щелкает замок, и я повыше натягиваю ворот водолазки. Переглянувшись, мы одновременно вскакиваем и, столкнувшись плечами, встаем у стола.

— О, боги, я дома! — Взъерошенный Юра бросает на пол рюкзак, сердечно пожимает руку Ярику, шагает ко мне и раскрывает объятия: — Элька! Жесткие обнимашки!

Я со всей искренностью сдавливаю его острые ребра и вдыхаю родной запах ромашкового геля для душа. Это мой неунывающий Юра — красавчик, редкостный нарцисс и вечный двигатель нашей компании. Сегодня я обнимаю его как парня в последний раз.

— А что я вам сейчас расскажу!.. — Он отстраняется, заправляет за уши каре и, закинув ногу на ногу, плюхается на диван. — Вы просто охренеете!

Кажется, Юра хапнул слишком много свежего воздуха на приусадебном участке — он воодушевлен и до предела взвинчен, и я с досадой понимаю, что для серьезных разговоров время выдалось не самое лучшее.

— Что случилось? Не томи! — Поправляю очки и прищуриваюсь, силясь понять, какие вести он привез, но одухотворенное лицо Юры излучает чистый восторг.

— Благодаря вот этому чуваку. — Он указывает на Ярика. — Наши треки вылетели в тренды! Как, вы не знаете? Вы чем тут вообще занимались? Вчера вечером мне позвонили ребята из московского лейбла. Они ждут от нас запись лайва в новом составе — с Оулом на вокале. Я всю ночь раздавал ЦУ ребятам, вас оставил на «сладенькое», но маман взбеленилась и отняла телефон… — Юра встает и, будто под спидами, начинает нарезать круги по комнате. — Итак, мы едем к Ками на дачу. Прямо сегодня, пока послабления режима не отменили! Полдня на то, чтобы сыграться, а вечером вжарим сэт из семи композиций. Никодим уже подсуетился и запустил сарафанное радио — будет порядка сорока человек, не считая нас. Чувак, ты звезда… Дай обниму тебя, дарлин! — Он притягивает офигевшего Ярика к себе и похлопывает по расцарапанной спине. Тот морщится.

— А как вы это все провернете? — Я первой прихожу в себя. — В доме только стены и пол…

— Вот именно! Чуваки там из сил выбиваются — Дейзи сделал уже семь рейсов на «Ласточке»: перевез аппаратуру и собрал ударную установку, друзья Светки — техники и крутые звукачи — с шести утра возятся с проводами и пультом. Даже освещение из флэта приперли! Я хотел приехать раньше, но мать включила дуру. Кстати, вы мерч доделали? — Юра удовлетворенно кивает, заметив распластанную на ковре майку с изображением окровавленного лезвия. — Гуд. Эля, берешь с собой всю партию — втюхаем! — Он снова тормозит возле Ярика, меряет его странным взглядом, но я прогоняю приступ паранойи — на самом деле Юра едва сдерживается, чтобы его не расцеловать. — Бро, ты красавчик. Как ты умудряешься поднимать столько денег на стримах? А я отвечу! Просто все мечтают тебе отдаться… Берегись, не ровен час кто-нибудь, да отымеет, да, Эль?..

Шумно сглатываю и кошусь на Ярика, но тот ничем не выдает волнения или иных переживаний.

— И еще, Оул. Надо бы повторить кровавое шоу со струнами, — объявляет Юра, но Ярик качает головой:

— Не получится, чувак.

— Это еще почему?

— Не то настроение.

Юра закатывает глаза.

— Ярик, камон. Не ломайся. Сегодня решается наша судьба. Ты не можешь нас подвести. Так что вперед и с песней! — Он открывает створки полированного древнего шкафа, вытягивает самое нижнее полотенце из стопки и убегает в душ.

Повисает благословенная тишина.

У меня дрожат руки.

Поведение Юры здорово смахивает на гипоманию при биполярке, но от таких новостей — долгожданных, радостных и, казалось бы, вообще невозможных при наших раскладах — у любого напрочь снесет крышу.

— Не сегодня… — шепчу на ухо подошедшему ко мне Ярику, и от надежного спокойного тепла слабеет тело. Меня поводит. Смотрю в красивые, наполненные болью и тоской глаза и вдруг ощущаю в сердце укол тревоги.

Хочется вцепиться в его плечи и никогда не отпускать — свести к нулю вероятности бед и разлук, не терять из вида, помнить смысл…

Но Ярик отступает на шаг и вздыхает:

— Окей. Значит, подождем.

Складываю в рюкзак футболки, браслеты и кулоны, надеваю тонкий свободный свитер и обматываю вокруг шеи платок с принтом в виде самореза. «К» — конспирация. Если Юра вдруг разует глаза и увидит засосы, донести до него свои доводы мирно я точно уже не смогу.

Вставляю контактные линзы и мгновенно прозреваю, густо подвожу веки черным и пялюсь в зеркало. Мандраж отпускает. Все будет хорошо…

Ярик старательно утюжит «матерную» футболку — собственноручно изготовленную им реплику на известный в узких кругах бренд, натягивает джинсы с булавками и завязывает на поясе рукава серой толстовки.

— Как я выгляжу? — Он прячет руки в карманы и, подавив тик, бросает на свое отражение хмурый взгляд. Если не брать во внимание все, что я знаю о нем, выглядит он неприступно и даже пугающе. Но на самом деле адски волнуется — на кону будущее ребят, а слова отчима о его никчемности застряли на подкорке и постоянно давят. Мне хватило пары месяцев буллинга и одного разговора «по душам», чтобы сломаться. Не представляю, как после стольких лет травли и унижений сумел не сломаться он…

— Как бог! — ободряюще улыбаюсь в надежде вернуть ему присутствие духа. — А я?

— Ты прекрасна… — Ярик трогательно краснеет, мои щеки тоже вспыхивают.

Нас тянет друг к другу с чудовищной силой, но придется терпеть и не рассекречиваться еще несколько долгих часов.

***

Из хрипящих колонок орeт музыка — кавер группы «Fall Out Boy» на некогда мою самую любимую песню «Love Will Tear Us Apart», Дейзи разгоняет «Ласточку» до ста пятидесяти, вылетает на встречку и, обгоняя тихоходные фуры, жалуется на тяжелую судьбу: хорошо тем, у кого басуха или гитара — им не пришлось с утра ползать и скакать вокруг ударных сначала на флэте, а потом в коттедже.

Никодим жестко нервничает и периодически огрызается на Ками, который, не затыкаясь, от самого гаража талдычит, что дело обязательно выгорит, ребятам с лейбла понравится сет, и нас ждет вселенская слава.

Вручаю Никодиму початую бутылку — он уже выхлебал свое пиво, но гармонию с миром так и не обрел. Тот кивает в знак благодарности и отворачивается к окну.

До судороги напрягаю ноющие мышцы — стараюсь не льнуть к Юре, хоть и сижу на нем, изо всех сил втягиваю живот, чтобы его грабли не лапали меня и не касались даже случайно.

Зато со всей страстью упираюсь коленом в бедро Ярика, разглядываю длинные ресницы, точеный профиль и все еще чуть припухшие губы, исследовавшие каждый сантиметр моей кожи и шептавшие на ухо самые красивые слова на свете. Я едва дышу и уплываю с ума, а он задумчиво смотрит на дорогу.

— Я скучал… — Юру, усосавшего банку темного эля, пробивает на лирику. — Я все высказал матери, мы два дня были на ножах. Обещала подумать над своим поведением… Вот увидишь, она осознает, что была не права! Понимаю, тебе никогда не везло с людьми, но я все улажу. Веришь? — Он трется носом о мою щеку и лезет целоваться, но Ярик прикусывает несколько раз дернувшуюся губу и резко поворачивается к нам:

— Чувак, а с ментами или местными проблем не будет?

— Не ссы, если что, скажем, что отдыхаем после сельхозработ. Музычка, пивко… — Юра хмыкает и тут же забывает о своих романтических поползновениях, а я мысленно благодарю Ярика за помощь. — Местных там нет. Да и какой дурак сунется в эту дыру…

Он снова углубляется в оргвопросы — проговаривает порядок песен в выступлении, в сотый раз заставляет Ками проверить зарядку на камере и наличие запасных аккумуляторов в рюкзаке, а я незаметно глажу бритый затылок Ярика, наматываю на палец мягкие волнистые волосы, провожу костяшками по теплой шее и едва сдерживаюсь, чтобы не прошептать ему, что люблю… Он не палится — сосредоточенно смотрит вперед и потягивает пиво, но я вижу: ему приятно. Сейчас он по-настоящему расслаблен и готов замурлыкать, как кот.

Он порвет публику, сделает все по высшему классу, за ним будут гоняться лейблы… Сегодня он отплатит Юре за вдохновение и мотивацию, исполнит мечту ребят о сцене и избавится от призраков прошлого, раз и навсегда доказав, что может все.

А потом, взявшись за руки, мы свалим в закат и будем жить долго и счастливо…

Наконец из зарослей вишни выплывают знакомые серые стены и металлический забор, «Ласточка» тормозит на заставленной машинами обочине, мы вытряхиваемся наружу и выпрямляем затекшие конечности. Дейзи глушит мотор, открывает багажник и заботливо вручает каждому по рюкзаку.

Ворота распахнуты настежь, по участку расслабленно прогуливаются странные личности — знакомые и не очень. Дымится мангал, гремит музыка, пиво льется рекой.

Света сердечно приветствует Юру, и ее загадочное лицо озаряет обкуренная улыбка. Впрочем, ничего нового. У меня никогда не было к ней антипатии.

Однако она оборачивается к Ярику, плотоядно скалится и пожирает его глазами, и я вдруг припоминаю, что до нашего знакомства он две недели жил у нее на флэте.

— Пр-ривет, мой ангел. Твой совет сработал. Уныние отпустило… И почему я не поговорила с тобой раньше? — Ее грудь томно вздымается в глубоком декольте, и меня переполняет решимость сломать этой озабоченной нос.

Ребята уходят в коттедж, я глубоко вдыхаю и бреду следом. Здороваюсь с теми, кого не видела, и приступаю к своим обычным обязанностям — расстилаю на строительном столе неиспользованную для розжига газету, достаю мерч и аккуратно раскладываю.

Вокруг мгновенно образуется небольшая толпа, футболки и украшения разлетаются за двадцать минут.

Юра ругается с техниками и двигает мониторы в глубину сцены — на сегодня ею стала площадка недостроенной лестницы, Ярик меняет струну на гитаре, Дейзи отрабатывает вступление, создавая неимоверный грохот и шум.

Ребята увлечены прогоном, но иногда Ярик отвлекается от великих дел, находит меня взглядом и пристально смотрит. Мы — лучшие друзья и сообщники, мы на одной волне, но об этом не знает больше ни одна живая душа…

Подпадаю под гипноз, таю, все вокруг перестает существовать, но чьи-то широкие плечи заслоняют обзор. Мгновенно узнаю длинную потертую бордовую рубашку в клетку и фокусируюсь на раскрасневшемся лице Юры — в зеленых глазах застыла смертельная усталость, ко взмокшему лбу прилипли черные пряди — это я красила их в цвет воронова крыла.

Вздрагиваю, но осаждаю себя — Юра никогда не устает, не унывает, не расстраивается и не сдается.

В следующую секунду он наклоняется над моим ухом и, перекрикивая грохот, орет:

— Скажи мне, что это не сон!

Я прищуриваюсь и глотаю скользкий ком. Ну конечно же, он имеет в виду, что мерч разлетелся очень быстро, а народу собралось очень много, и песни его звучат очень круто…

— Оставим пару штук, хорошо? Замутим розыгрыш. — Прячу оставшиеся браслеты в рюкзак и трусливо сбегаю. Сбрасываю его в углу среди других пожитков и выхожу на улицу.

Во дворе многолюдно — все доски заняты, гости сидят даже на прогретой солнцем плитке — несмотря на разгар дня, кое-кто уже изрядно пьян. Чуть дальше, в гигантских бетонных кольцах несостоявшегося водовода, несколько парней катаются на скейтах.

Задираю рукава безразмерного свитера и спускаюсь к пруду — теплый ветер, не знающий преград, носится по бескрайним просторам, гладит спину, приятно холодит старые шрамы и треплет мои волосы.

Пейзажи вокруг преобразились — кусты верб покрылись серебристо-зеленой листвой, а бархатные луга — огромными желтыми одуванчиками, их пыльца, словно напыление золота, мгновенно липнет к черным джинсам.

Останавливаюсь у берега, стягиваю с запястья потрепанный кожаный ремешок и собираю голубые патлы в хвост на затылке. Этот ремешок часто выручает меня в простых бытовых ситуациях. Он — единственное материальное подтверждение, что человек, которого я когда-то любила, действительно существовал…

Над головой, в пронзительно-синем небе, парят кипенно-белые облака, подернутое рябью зеркало воды переливается слепящими бликами.

Привычного мешка, набитого неподъемной виной, растерянностью и страхом, за плечами нет — его нет уже несколько суток, с тех пор как Ярик предложил свою помощь, дружбу, любовь, себя… Умудрившись вместить все это в короткую невинную фразу.

На сердце просто и радостно, как в давно забытом детстве.

Позади раздается шорох кустов, резко оборачиваюсь и вижу Ярика — безмятежная улыбка, глаза невероятного оттенка янтаря, ямочки на щеках и веснушки на переносице невыносимо милы.

Он вынимает из-за спины венок из одуванчиков и надевает мне на голову.

В памяти взвиваются яркие болезненные ассоциации — застывший в вечности взгляд цвета моря и точно такой же венок — последний подарок для моей первой любви…

— Я не очень люблю их, — признаюсь тихо, и Ярик кивает:

— Конечно, они не шикарные. Но, блин, посмотри, как они тянутся к солнцу! Они мало живут — быстро старятся, распадаются на части и умирают, так и не долетев до него. Но каждой весной возрождаются снова и становятся маленькими солнцами. И… как же они тебе идут…

Горячие слезы подкатывают к горлу, но я улыбаюсь. Счастье, благодарность и дикая боль сплетаются в тугой клубок — мы расцепились всего пару часов назад, но я уже боюсь его потерять и дрожу от одиночества и холода.

Ярик подходит вплотную, стискивает меня в объятиях и целует в макушку:

— Как ты?

— У меня все болит… — шепчу с придыханием и наблюдаю за его реакцией. Мне нравится его смущать, но не тут-то было — на прекрасном лице нет и намека на стыд.

— Хочешь подую? — усмехается он, и я подвисаю. Ему чертовски идет порок. Я испортила почти святого мальчика и ничуть не сожалею о содеянном, как бы меня это ни характеризовало.

— Скажи, когда ты успел так низко пасть? — бормочу сконфуженно, а потом мы целуемся по-настоящему — страстно и бешено, так, что не хватает воздуха и закладывает уши.

— Оул! Ты нужен нам, май дарлин! — как дурной вопит Юра возле коттеджа, и Ярик наконец дает мне вдохнуть. Оглядывает с ног до головы, опускается на корточки и быстро превращает в бантик развязавшийся шнурок на моем кеде.

…Мальчик, готовый ради меня на все…

Две реальности — прошлое и настоящее — смешиваются. Они всегда были неразделимы. Это знак. Это судьба. Это привет и благословение с того света.

— Оул! Еп, ну где тебя носит? — сорванный голос Юры раздается в опасной близости, Ярик вскакивает и, подмигнув мне, скрывается в кустах.

Прижимаю к груди кулак и реву, как ненормальная. Шатаясь, бреду по берегу, сажусь на теплую землю невысокого обрыва, любуюсь аккуратным бантиком, и слезы застилают глаза.

Снимаю венок и пускаю его по воде — словно маленькое солнце, он качается среди отражений облаков и, влекомый течением родников, отплывает все дальше и дальше…

Только что Ярик простыми словами донес до меня важнейшую истину. Все это время я летала по воздуху, как парашютик, отделившийся от некогда целого живого цветка, от меня не зависели ни скорость, ни направление… Теперь под ногами есть твердь. Можно пустить в нее корни и начать свой путь к солнцу с начала.

***

Прогон завершен, к гигантским трубам подтянулся народ — колеса скейтов царапают бетон, химический запах свежих граффити смешивается с дымом мангала, сигарет и сладким паром вейпов, над поляной разносится «White Wine» Lil Peep’а, хохот и разговоры.

Солнце уже не в зените — тени удлинились, над крышами звенят ласточки, но вечер обещает быть ясным и теплым.

Ярик катается взад и вперед по импровизированной рампе, выполняет замысловатые прыжки, и скейт слушается его, как живое существо. Юра, Ками, Дейзи и Никодим сидят снаружи, прислонившись спинами к трубе, их лица напряжены, но сияют от предвкушения.

Пробираюсь сквозь густую траву, рассматриваю каждого из ребят, и в груди теснятся робкие надежды и страхи. Сколько бед они преодолели вместе, сколько раз были на грани, но собирались с силами и продолжали стремиться вперед. Они заслуживают, чтобы их мечты сбылись, и уже в полушаге от этого.

Завидев меня, Юра манерно поправляет каре, ловко поднимается на ноги и, покачиваясь под музыку, медленно приближается. Вручает нагретую теплом ладони бутылку, напускает на себя крайне увлеченный и серьезный вид, ловит неспешный ритм, наклоняет голову и поднимает вверх кулаки. Он дурачится — широко улыбается и кайфует, поддевает меня бедром и вовлекает в танец.

Отпиваю пиво и присоединяюсь к «сельской дискотеке» — мы стукаемся задницами, извиваемся, как садовые шланги, искренне веселимся и ржем, даем друг другу «пять» и раскланиваемся, когда трек заканчивается.

В этот волшебный вечер исполняются любые желания, и я загадываю самое заветное из них. Я не хочу никого терять. Хочу, чтобы все недоразумения между нами разрешились наилучшим образом и мы с Юрой остались вместе. Как самые большие, лучшие друзья.

Оставляю пустую бутылку у контейнера с прошлогодним мусором, заимствую чей-то скучающий в траве скейт и вспоминаю уроки Ярика — отталкиваюсь «правильной» ногой и проезжаю пару метров, но гравитация и алкоголь оказываются коварнее. Приземляюсь на копчик, несколько досадных секунд пережидаю дикую боль и созерцаю исписанный матами бетонный свод, ржавую арматуру и плесень в его проломах, и прекрасное лицо Ярика в розовом свете заката. Он молча обхватывает мое запястье, помогает встать и, щелкнув носком ботинка по доске, отъезжает.

Юра громогласно приглашает всех в дом, желает приятного вечера, приветливо улыбается и строит глазки девчонкам, но, закончив речь, отходит в сторонку и закашливается. Я сочувствую и восхищаюсь им — после мероприятий он несколько дней не может нормально разговаривать, но смиренно считает сорванные связки издержками производства. Никому из присутствующих на концертах и в голову не приходит, каких усилий стоит Юре их организация.

Снаружи коттедж по-прежнему наглухо закрыт металлическими ставнями, но изнутри преобразился до неузнаваемости — серые стены озаряются разноцветными сполохами, оставленный строителями стол превратился в барную стойку, Юра мечется по танцполу, донимая звукачей, выставляя на нужные точки мальчиков с камерами и мило улыбаясь вырастающим на его пути девочкам.

Ребята поднимаются на площадку, Дейзи без предупреждения лупит по бочке и задает ритм, следом вступает бас Ками и соло Никодима. Ярик вешает на плечо гитару, подходит к микрофону, выкрикивает приветствие и вжаривает свою партию.

Гости разражаются ором и визгом — его исполнение хитов «Саморезов» качает, выворачивает наизнанку, бьет по мозгам.

Коттедж трясется и ходит ходуном. Новая мощная энергия разливается по телам, вибрирует, вступает в резонанс с музыкой, взрывается на припеве и подбрасывает фанатов в воздух.

На сей раз ребята прорвутся в высшую лигу.

Потому что Ярик с гитарой в руках душераздирающе, запредельно офигенен.

Связь с ним вызывает гордость и восторг — я трахала его сутки напролет. Только я в этом гребаном мире удостоилась такой чести. И пусть это пока остается тайной, я ощущаю себя самой крутой на танцполе — залетаю в слэм, расслабляю мышцы, отпускаю мысли и скачу в разгоряченной толпе. Мне снова восемнадцать, на сцене мой парень, впереди только любовь и ничего, кроме любви…

Из глаз летят искры — кто-то припечатывает меня локтем по затылку, но я не держу зла. Платок развязывается, падает под ноги и гибнет под чьими-то тяжеленными ботинками, по спине бежит пот, по венам — адреналин.

Встревоженный Юра, распихивая плечами пьяных, хватает меня за запястье и тащит к двери.

— Ты что-то сегодня слишком бешеная! Тебя там затопчут, окстись… — Он перекрикивает музыку, щурится, осторожно отодвигает растрепавшиеся волосы с моей шеи и бледнеет. — Это что? Ты загуляла, что ли? Когда? Что за мудила это сделал, Эль?

Его глаза краснеют, он непроизвольно моргает. Я никогда раньше не видела замешательства Юры, и уж тем более слез…

Открываю рот, чтобы начать свои логичные продуманные объяснения, но не могу вымолвить ни слова. Просто смотрю на его красивое лицо с бордовыми пятнами на щеках и сгораю от боли, ненависти к себе, испуга и вины.

До конца сэта еще три песни, но одна из гитар замолкает, музыка плывет и распадается на разрозненные звуки, в зале повисает звенящая тишина. Под нарастающий гул возмущенных голосов Ярик снимает с плеча ремень, кладет свою гитару под ноги, спрыгивает с площадки и ломится через толпу.

— Чувак, это я… — Он оттесняет меня плечом, встает перед Юрой и тяжело дышит. — Отмудохай меня, я не буду закрываться. Я не раскаиваюсь. И не раскаюсь. А Элю прости.

Юра смахивает со лба сбившиеся волосы, переводит на Ярика чуть расфокусированный взгляд, но тот не выдает никаких эмоций.

— Камо-о-он, Оул… — Тонкие губы Юры растягиваются в улыбочке. — Да я давно понял, что вы оба не прочь утешить друг друга… Однако думал, что у вас хватит совести не предавать. И теперь крайне… крайне, вашу мать, озадачен.

Последнюю фразу он выдыхает, глядя мне в глаза, и я давлюсь слезами.

Он все понимал с самого начала, но не хотел верить — злился, смирялся, срывался и, наконец, убедился. В его душе умирает огромная важная часть, отведенная для меня, и ему больно. Моему другу Юре чертовски больно, и виновата я…

— Юрец, а что с концертом? Мы вообще-то деньги вам заплатили… — На нас враждебно пялятся со всех сторон, но ребята на сцене проявляют находчивость:

— Народ! По техническим причинам у нас антракт! Десять минут! — объявляет в микрофон Никодим, а Ками показывает «козу». — Просим не расходиться. Вас ждет всеми любимая, зубодробительная, мощная, невыразимо крутая новая версия «Веревки».

— Давай выйдем, — предлагает Ярик. — Слишком много свидетелей.

Юра возводит очи к потолку, но разворачивается, налегает плечом на дверь и вываливается наружу. За ним в темноте скрывается Ярик.

Уверена, драки не будет — Ярик крепче физически, да и Юра не привык решать дела кулаками, но, как ошпаренная, выскакиваю следом и замираю на ступеньке.

Дачный поселок наглухо укутала майская ночь, окрестности освещает лишь убывающая луна да одинокий фонарь, прикрепленный к просмоленной опоре. На многие километры вокруг никого — только с десяток машин, хаотично припаркованных вдоль грунтовой дороги, поблескивают разноцветными капотами, напоминая, что на земле все еще есть жизнь, и мы в ее эпицентре.

Едва слух отходит от лязга и грохота музыки, звенящая тишина оживает и распадается на шум ветра, трели сверчков, кваканье лягушек и тихие голоса.

Юра и Ярик стоят у забора — мордобоя не намечается, но я прислушиваюсь к их разговору, и по телу пробегает дрожь.

— Как там написано в твоей библии, гребаный проповедник? «Не желай жены ближнего своего». А что же исполнил ты? — Юра обрушивает на оппонента мощь своего красноречия, Ярик угрюмо смотрит в упор, но сохраняет спокойствие.

— Она мне нужна. Все уже случилось. Чего ты от меня теперь хочешь, чувак?

— Хочу узнать, когда ты умудрился, скотина…

— Да в первый же день, — перебивает Ярик. — Как говорит «моя» библия: «Всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем…»

— *ля, я не об этом! — Юра подается вперед и нервно трет затылок. — Когда она в первый раз тебе дала? Когда вы вдвоем ушли с флэта, ведь так?

Замираю и матерюсь себе под нос. Я утаила от Юры ту чудесную прогулку, но нас сдали с потрохами, и все это время с его колокольни ситуация выглядела намного грязнее и гаже — отсюда мудацкие выходки и, как казалось, беспричинная злость…

— Чувак, ты плохо о ней думаешь… Ты постоянно повторяешь, что не любишь ее и у вас просто договор. Не обессудь, но… на этом отношения не строятся. — Ярик отходит на шаг и расправляет плечи. — И штамп в паспорте не дает тебе права унижать девочку и устраивать разборки. Если тебе настолько на нее наплевать, тогда… уйди в сторону. От договора можно в любое время отказаться. А от любви и уважения — нет.

Подбегаю к Ярику, хватаю за руку и накрепко переплетаю наши пальцы.

— Юр, послушай! — У меня стучат зубы, реальность двоится, но в груди клокочет азарт и жажда справедливости. — Никто тебя не обманывал. И никто не планировал предавать. Нужны грязные подробности? Ладно. Впервые мы переспали позапрошлой ночью… Я собиралась рассказать, но не было гребаной возможности! А до этого мы две недели отважно боролись с собой — бились башкой о стены, задыхались и делали вид, что справляемся. Не вышло. Да, есть дружба и взаимовыручка. А есть нечто большее… Нельзя было забывать об этом. Нельзя было лишать себя надежды…

В памяти мгновенно вспыхивают моменты недавнего прошлого: неунывающий смеющийся Юра, не позволявший депре утянуть меня в штопор, его шутки, приколы, эпичные фейлы, многочасовые разговоры ни о чем, блестящая идея пожениться, «кофе в постель» по утрам…

Кажется, ему все же есть что терять, и его мир только что… рухнул…

— Прости!.. — вырывается у меня, и я вдруг сдуваюсь. Он видит наши сцепленные руки, а я — его слезы. А еще — отчаяние, разочарование и чистую, разъедающую ненависть.

— Эль, ты хотела объясниться, — мягко вклинивается Ярик. — Но не извиняться.

— Филин, сука, дай перетереть с женой! — рявкает Юра. Вздрагиваю, прихожу в себя и окончательно осознаю, что идиллии не будет — впереди долгая затяжная война. Юра не станет слушать доводы разума и развяжет ее прямо сейчас. Потому что ему больно.

Позади с грохотом распахивается дверь, во двор выходят ребята и офигевшими глазами рассматривают Юру, Ярика, наши переплетенные пальцы и мой потекший макияж.

— Оул, ты что творишь? — Дейзи озадаченно чешет репу. — Если через десять минут не вернемся, нас там на ремни порвут… Юрок, поясни, что за срочный разговор назрел, а мы не в курсе?..

— Да я тут случайно узнал, камрады, что наш Ярослав ПРЕмудрый не смог удержать болт в штанах и залез на Эльку, — объявляет Юра во всеуслышание, Ярик напрягается, а я, превозмогая внезапно разгоревшуюся дикую боль в висках, выкрикиваю:

— Заткнись. Пожалуйста, просто заткнись!

Совсем недавно Юра уже пытался прилюдно смешать меня с дерьмом — от обиды и бессилия, но не вышло… Теперь же он в полной мере упивается произведенным фурором и моим замешательством.

Для компании я всегда была «своим чуваком» и, как выяснилось чуть позже, недосягаемым идеалом девушки. И Ками, и Дейзи, и Никодим, каждый в свое время, по пьяной лавочке тайком признавались мне в большой и светлой любви, обещали ждать сколько потребуется, правда, протрезвев, быстренько обращали излияния в шутку.

Сейчас они, будто ушибленные мешком, в шоке переминаются с ноги на ногу и подбирают отвисшие челюсти. И нашу с Яриком сторону точно не примут.

— Еще слово про нее, и я тебе табло разобью, — тихо предупреждает Ярик. От него исходит волна ярости, но он отлично владеет собой. Зато Юра, как рыба, хватает воздух ртом, и его прорывает:

— Элина, солнце, а ты уверена, что хорошо знаешь этого героя? — Он достает из кармана пачку сигарет, щелкает зажигалкой и изящно закуривает. — Не хотел никому говорить, но… Я пробил: он в федеральном розыске. Жил в какой-то секте, которую разогнал ОМОН, подался в бега и три года бомжует по впискам. Ты понятия не имеешь, что у него в башке… Может, его там растлевали? Не зря же он балуется селфхармом и вечно дергается…

Ярик каменеет от напряжения.

— Закрой рот… — умоляю я, но Юру несет, и надежды на прекращение его словесной диареи нет и не предвидится.

— Думаешь, ты незаменимый, да, Филин? — переключается на него Юра, ожесточенно стряхивая пепел. — Приперся сюда и всех осчастливил, да? Втерся в доверие. Запудрил мозги. Плюнул в душу друзьям. Трахнул чужую жену… И запорол самое важное выступление группы. Ты же все сломал, ушлепок. Ты все сломал…

Губу Ярика пронзает навязчивый тик, но он не пытается его прикрыть, а я в отчаянии лишь сильнее, до побелевших костяшек, стискиваю его пальцы. Юра повторяет слова отчима, много лет ломавшие его психику… Он не мог нарыть в сети подробности о детстве Ярика, но обладает звериным чутьем, помнит инцидент в студии и знает, куда бить. И бьет по больному.

— Ярик, не надо. Не слушай… — Я встаю перед ним, отвлекаю и умоляю взглянуть на меня, но он изображает короткую ободряющую улыбку и отпускает мою руку.

Он отпускает…

Ледяной страх пробирается под ребра и выступает испариной на лбу. Ноги слабеют. Слова застревают в горле — не хватает воздуха, чтобы их произнести…

— Что, герой-любовник… — воодушевленно шипит Юра, глаза блестят, как у обдолбанного. — Видел все ее шрамы? Ну видел же, камон… А знаешь, откуда они?

— Нет.

Я сжимаю опустевшую ладонь в кулак и кляну себя за то, что не рассказала Ярику о прошлом, хотя имела миллион возможностей сделать это. И все, что я могу сейчас — безуспешно просить Юру прекратить…

Но он не обращает внимания.

— Три года назад Эля нарвалась на такого же исполосованного лезвием мудака, как ты. По итогу он выпилился, а она едва не загнулась от депрессии. У нее все тело было искромсано в мясо. Если ты там, я не знаю, влюбился… или черт тебя разберет… То она — нет. Она не может любить. Ей нельзя. Ей нельзя! Я каждый божий день вытягивал ее на поверхность. Отвлекал. Развлекал. Не оставлял ни на минуту. Спроси себя, чувак: ты к такому готов? Или, может, хватит с нее душевно нездоровых полудурков?

Ярик накрывает лицо ладонью и прислоняется спиной к стене.

— Как ты и хотел: я прощу ее и пальцем не трону, мы забудем тебя… — Юра в три затяжки приканчивает сигарету, отщелкивает окурок и подходит вплотную к Ярику. — Тебя нет и никогда не было. Мы даже имя твое не вспомним. Просто исчезни из нашей жизни. Свали, ушлепок…

— Нет… — шепчу я. Голова адски болит. — Не надо, Ярик… не ведись… Только ты можешь мне помочь. Только ты и можешь…

Ярик не слышит — резко срывается с места и, отшвырнув с пути Юру и случайно подвернувшегося Ками, скрывается в коттедже. Побросав недокуренные сигареты, ребята бегут за ним, через пару секунд изнутри раздаются вопли, свист и первые риффы «Веревки».

— Не надо ломать себе жизнь… — Юра прет на меня, прижимает к стене и заботливо стирает с моей щеки слезу. — Пусть Оул валит обратно в свою секту. У нас все будет как раньше.

— Ошибаешься. Как раньше не будет… — Я всхлипываю, его близость привычно успокаивает, но чертовски сильно смахивает на абьюз.

«Кукла просто тащится и не желает ничего менять…»

Вздрагиваю от омерзения к себе и наконец решаюсь:

— Я хочу развестись с тобой к хренам. Наши матери правы: мы — недоразвитые придурки. — Я заглядываю в его покрасневшие глаза. — Мы не пара и не семья, и уже не будем друзьями…

— Ты выставляешь меня виноватым?.. — Он нервно моргает. — А ничего, что налево сходил не я?

— Никто не виноват. Я вообще не должна была соглашаться на такие отношения. Но была слишком слабой. А ты воспользовался…

Из коттеджа вываливаются разгоряченные люди — выкрикивают цитаты из песен, вопят, благодарят Юру за шоу и рассаживаются по машинам.

Концерт окончен.

Отталкиваю его и спешу в дом — мне нужно выцепить Ярика и как можно скорее вправить ему мозги. Поведать реальную историю своего прошлого и настоящего. Убедиться, что он не поверил Юре и поклясться в вечной любви.

Оставленные инструменты грустно взирают со сцены, в углах блестят пустые бутылки и скомканные пластиковые стаканчики, в затхлом воздухе висит запах плесени, духов, перегара и пота.

Несколько пьяных парней, с трудом застегнув олимпийки, выходят на улицу.

Я остаюсь одна… И предчувствия бьют кулаком под дых.

На негнущихся ногах спешу к нашим пожиткам, но потертого рюкзака Ярика среди них не нахожу…

— Где Оул? — Я налетаю на знакомых и незнакомых ребят во дворе, но они только растерянно пожимают плечами. От ужаса темнеет в глазах.

— В монастырь ушел. Замаливать грехи. Аминь! — Юра вырастает передо мной, ржет и манерно поправляет каре. — Ну, или испугался ответственности и бросил тебя. Слабак…

— Да он в сто раз сильнее и круче тебя! — рычу я, но Юра похабно ухмыляется:

— Хорошо трахает? Так и мной ты была ох как довольна…

Размахиваюсь и со всей дури бью его по щеке — на ней мгновенно проступает бордовый отпечаток. Юра прищуривается, будто решая, дать ли сдачи, но, тряхнув волосами, примирительно протягивает мне рюкзак:

— Поехали домой. Завтра попустит.

— Я никуда с тобой не поеду! — Вешаю лямку на плечо и хватаю его за грудки: — Верни его. Найди его, урод! Ребята, не тормозите. Если он уйдет, группа закончится… — Я оглядываюсь в поисках поддержки, но Ками, Дейзи и Никодим стоят, виновато потупившись, и не двигаются с места.

— Ты еще ко мне прибежишь… — Юра рывком освобождается от моего захвата, с достоинством поправляет воротник, разворачивается и уходит.

— Да пошел ты! Гори в аду! — ору его спине, а из-под ног уезжает земля. Все, что казалось надежным, простым и искренним, закончилось навсегда. Я мечусь по участку и саду, заглядываю в оставшиеся машины, пробираюсь к пруду, брожу по склонам. Срываю связки, выкрикивая самое красивое имя на свете, но ответа не слышу…

Фары последнего авто гаснут за поворотом, со всех направлений подступает тишина, пустота, одиночество и ледяной страх…

— Ярик, пожалуйста, скажи, что это шутка… — Я сижу, прислонившись к бетонным трубам, серые мотыльки беснуются под фонарем, их тени, похожие на огромных летучих мышей, трепещут на плитке покинутого всеми коттеджа. — Ты обещал, что всегда будешь рядом… Ты же обещал!

Вдали раздается звук мотора, заросли вишни, грунтовку, траву и мои грязные коленки озаряет голубоватый свет.

Красная малолитражка прет прямо по полю и тормозит у переполненного контейнера. Сумасшедшая Светка приветливо машет из-за руля, открывает пассажирскую дверцу и, перегнувшись через сиденье, затаскивает меня в теплый салон, пропитанный приторным запахом вейпов и ванили.

— Юр-рочка позвонил и слезно попросил тебя забрать… — Она прибавляет громкость в колонках, давит на газ, вылетает на шоссе и демонстрирует мне обкуренную улыбку: — Концерт был обалденным… Как хороший секс! Ангел разодр-рал руку в кровь, завел всех и довел до экстаза. А потом попрощался, спустился со сцены, взял рюкзак и исчез… И вот что, Элина. Ты его не найдешь. Он же говорил на последнем стриме: «Если ты не хочешь, чтобы тебя нашли, тебя не найдут…»