Синдром счастливой куклы

25

Мне лень слушать эту поехавшую деваху, по просьбе Юры примчавшуюся на помощь, хотя помощь не требовалась…

Черт, да кого я обманываю: она требовалась.

Если бы не Юра и Света, меня бы, вероятно, с утра выловили мертвой из пруда.

Но от заботы Юры тошнит. Тошнит от усталости и боли. Тошнит от страха за Ярика. И за себя.

У родного подъезда покидаю машину, долго роюсь в кармане рюкзака и вглядываюсь в темные окна своей квартиры — в это время суток в них всегда горел свет, а теперь в безжизненном черном зеркале стекол отражаются звезды, деревья, луна и крыша соседнего дома.

Поднимаюсь по заплеванным ступеням подъезда, поворачиваю в замке ключ, закрываю за собой дверь и погружаюсь в уныние и тишину.

— Конец… — От криков все еще раскалывается голова, саднит горло, ноги гудят от слэма и бесполезной беготни по дачному поселку. — Как такое вообще могло случиться?!

Они оба среагировали слишком остро. Произошла катастрофа, но усталость пока не дает в полной мере осознать весь ужас — мысли и эмоции проваливаются в нее, словно в вату, и гаснут.

Разуваюсь, бросаю на пол рюкзак и, шаря ладонями по стенам, включаю во всех помещениях тусклые желтые лампочки.

В комнате что-то не так, и я мгновенно нахожу отличия: ноут развернут экраном к дивану, микрофона и камеры нет. Дверцы шкафов раскрыты, полки, когда-то ломившиеся от суперэксклюзивных вещей Юры из окрестных секонд-хэндов, пусты.

Я бреду в студию, чтобы убедиться — аппаратура исчезла. Остался лишь стол, два кресла и стул в углу.

Юра ушел…

Никогда раньше здесь не бывало такой тишины.

На меня нападает иррациональная, выползшая из детских ночных кошмаров боязнь одиночества и темноты — некстати припоминается родственник, отдавший богу душу в этих стенах, странные стуки и шорохи, из-за которых Юре временами приходилось провожать меня в ванную или туалет и честно сторожить у двери.

Пулей лечу на кухню, с ногами влезаю на диван, хватаю подушку и изо всех сил обнимаю… Она пахнет Яриком.

Его пепельными кудрями… Его шеей и ключицами. Его теплом… Сутки назад мы лежали здесь кожа к коже, и сердца бились громко и часто.

Именно Юра создал условия, чтобы я в конечном итоге выздоровела настолько, что смогла полюбить. Именно Ярик сделал меня счастливой и заставил жить на всю катушку. И обоих я лишилась.

Я в полной мере осознаю это только сейчас, и меня накрывает истерика — без слез, без воздуха, без сил, без смысла.

Прижимаю к себе подушку Ярика, кутаюсь в его одеяло, представляю его рядом, и это позволяет до рассвета не сойти с ума.

***

«Утро вечера мудренее» — любимая поговорка Юры.

Но пасмурное холодное утро не приносит разнообразия — вокруг все та же пустота и тишина — ни смеха, ни голосов, ни музыки, ни запаха кофе. Ни планов. Ни улыбки Ярика. Ни надежды на будущее…

На ветвях кленов и тополей, как полоумные, каркают вороны, по оцинкованным отливам барабанит дождь, в форточки задувают ледяные сквозняки и шуршат в углах, создавая иллюзию жизни.

Наверное, Ярик сейчас идет вдоль трассы, подняв вверх большой палец, а мимо проносятся грузовики.

Он промок до нитки, но люди по сути своей добры и красивы, и один из дальнобоев обязательно остановится и предложит ему временное убежище в кабине и компанию на пару сотен километров вперед.

И я спокойна.

Жаль только, что с каждой минутой моя самая сильная, самая чистая, самая пронзительная и невозможная любовь все дальше и дальше от меня… И больше нет возможности сказать, что мое сердце давно сделало выбор.

Выбираюсь из-под одеяла, наполняю стакан мутной водой и присасываюсь к стеклянному краю, закрываюсь в ванной и долго пялюсь на отражение. Черные круги, опухшие веки, всклокоченные патлы.

Сердце бьется через раз, глубокие вдохи провоцируют чудовищную боль в груди, и я дышу ртом.

Юра нашел болевую точку Ярика. Ярик благородно исчез из нашей жизни. Но я все еще надеюсь, что дурной, нелепый, бессмысленный сон развеется, они одумаются, вернутся ко мне и спокойно поговорят.

Худо-бедно привожу себя в порядок, перемещаюсь в комнату, раскладываю на столе тетради и методички и подрубаюсь к телеконференции — сегодня первый экзамен, табличка на экране оповещает о скором начале.

В ожидании препода забиваю логин и пароль Юры, захожу на канал «Саморезов» и не верю своим глазам — он подчистую снес все видео с участием Ярика, удалил все фото и треки. Вычеркнул его из памяти, как и обещал.

Страница пополнилась новым коротким роликом — в нем бледный измотанный Юра, привычным изящным жестом поправив каре, объявляет, что Оул «по семейным обстоятельствам» покинул группу, а «Саморезы» берут творческий отпуск на неопределенный срок.

Я матерюсь и откидываюсь на спинку скрипучего стула.

Вот и все…

Годы бессонных ночей, бесконечных репетиций, надежд и планов ребят, годы борьбы Ярика с прошлым пошли прахом из-за того, что я захотела присвоить душу и тело израненного сломленного парня, которого Юра однажды назвал своим другом.

У Ярика не было поддержки в лице близкого человека, он со всем справлялся сам, до тех пор пока не поддался соблазну. Мы действительно все развалили. Но виновата в случившемся только я. Мои трусость и предательство, алчность, слабость, желание быть ведомой, непомерный эгоизм…

Чертова кукла.

«…Она страдает, ненавидит себя и ранит. Но не делает ничего, чтобы измениться. Потому что тащится от собственного гнилого нутра…»

***

Дни мелькают бесконечной чередой однообразных черно-белых фоток.

Кофе, сигареты, кофе, сигареты, кофе… Я надеюсь на сердечный приступ и скорую смерть, но вместо нее приходят вязкие изматывающие сны без сновидений. А по утрам я снова открываю глаза и вижу над собой размытый близорукостью серый потолок.

Я сотни раз набирала Ярику, но его телефон так и не ожил. Ежеминутно просматривала новостные паблики, но никаких жертв ДТП, утопленников или неопознанных трупов в окрестностях обнаружено не было.

Дурочка Света был права: Ярик просто ушел.

Потому что корит себя. Потому что виноват перед Юрой. Потому что считает себя виноватым передо мной… Он считает себя недостойным — да и откуда нормальной самооценке взяться у человека, выросшего в аду.

И слова Юры, сказанные в горячке, все громче и громче стучат в висках.

Мне нельзя никого любить. Мне нельзя!

Я не умею.

Успешно сдаю досрочную сессию, но облегчение не приходит — наоборот, одним отвлекающим фактором становится меньше, а я еще на шаг приближаюсь к пропасти. Край уже не только виден. Он прямо у моих ног.

Я не вовлечена в движуху. Не в курсе дел ребят. Понятия не имею, чем живет Юра. И самой большой, незаживающей раной на сердце кровоточат воспоминания о Ярике. Я до сих пор не знаю, где он, и начинаю забывать его родные, до нехватки воздуха прекрасные черты.

С каждым днем по капле из меня уходит радость, мешок за плечами тяжелеет и давит, а сердце ледяной железной хваткой сковывает невыносимая тоска.

Сутками зависаю на сайте для извращенцев и забиваю пустую голову шок-контентом — с интересом исследователя наблюдаю, как другие ноют, сходят с ума, спиваются, торчат и выпиливаются. Может, в скором будущем и меня ждет такая же участь. А, может, случится чудо, кто-то красивый и чистый за шкирку вытащит меня из дерьма, а я снова не смогу его удержать…

Невозможно. Лимит чудес давно исчерпан.

Утешает одно: контакт с ником Owl давно не выходит в сеть.

Если Ярик посещал этот сайт только в моменты адского депрессняка, значит, сейчас он не на «десятке». И даже не на «восьмерке». Он добрался до города мечты, нашел преданных друзей и цели, к которым стремится. Он жив, здоров и весел, и его глаза в лучах яркого июньского солнышка отливают янтарем. У него не болит душа, и на коже нет новых шрамов. Он не прислушался к едким словам Юры и простил его… Я очень надеюсь, что он простил и меня.

Шатаюсь по сумрачным комнатам, курю, как паровоз, и часто беспричинно плачу. Иногда, прямо в домашних шортах и шлепанцах, выбираюсь в гипермаркет, чтобы пополнить запасы кофе, бич-пакетов и сигарет. На меня пялятся, но мне наплевать.

Обо мне беспокоится только мама, но я не верю в ее искренность — свожу разговоры на нет и вообще отключаю телефон.

***

В квартире бардак — переполненный мусором мешок, слой пыли на полках, гора грязной посуды в раковине. Мелкий затяжной дождь за окном, сырость и серость, труп птицы в луже у лавочки и мертвые глыбы огромных домов дополняют идиллическую картинку моей шизы.

Я сижу на подоконнике и наслаждаюсь депрессией — до тошноты, до удушья, до оцепенения.

В дверь кто-то настойчиво звонит, но я даже не двигаюсь — ко мне не приходят гости, у меня нет друзей и близких, а соседи с жалобами на громкое музло и запах курева пусть катятся на три буквы.

Но звонок не унимается, хрипит, давит на мозги, и я сдаюсь — отщелкиваю в форточку бычок, кутаюсь в худи, слезаю с подоконника и шаркаю в прихожую.

— Элина, открывай! — Пронзительный, до изжоги знакомый голос проникает через стены и провоцирует приступ мигрени, к нему присоединяются удары кулака. — Открывай сейчас же, или я скандал закачу, ненормальная!

Покорно распахиваю дверь, матушка Юры отодвигает меня мощной рукой и, не разуваясь, по завывающему от испуга паркету проходит на кухню. Раскрывает зонт, по-хозяйски устраивает его на диване Ярика, осматривается и брезгливо морщится.

— Боже… Я даже присаживаться не буду, чтобы ничего не подхватить.

— Чем обязана? — Поправляю очки, закусываю губу, растягиваю рукава… Я не могу на нее смотреть — от одного взгляда становится стыдно, мутно и тошно.

— Пришла просить тебя об одолжении. Воистину пути господни неисповедимы… — пыхтит она, промокнув вспотевший лоб накрахмаленным платком. — Ты должна пообещать мне, что поговоришь с Юрой.

— О чем мне с ним говорить? Мы расстались, — усмехаюсь, вытаскиваю из мятой пачки новую сигарету и зажимаю в зубах, но матушка толстыми наманикюренными пальцами выбивает ее из моего рта.

— Прояви хоть немного уважения! Если не знаешь, что это, хотя бы сделай вид!

Изрядно офигев, я пялюсь на нее с намерением послать подальше, но замечаю на одутловатом лице презрение, граничащее с омерзением, и снова опускаю голову.

— Вот что, Элина. Детка. — Она тяжело дышит. — Юра месяц не выходит из дома — поругался с друзьями, завалил сессию, вознамерился забрать документы из университета и уйти в армию. Знаешь, чего мне стоило вырастить его достойным человеком и устроить в нормальный вуз? Вразуми его, от тебя требуется только это.

— А если я не хочу? — Сковыриваю остатки черного лака с ногтя и с досадой рассматриваю укатившуюся в угол сигу. — Да и не станет он меня слушать…

— Мразь! — Матушка дергается, как от оплеухи. — Юра не рассказывает, что между вами стряслось, но меня не обманешь: я знаю, что ты натворила, шлюха. Этот отброс ошивался тут не просто так. Ты же никогда не любила моего Юру — вцепилась, как клещ, и выпила всю кровь. Он за три года абсолютно ненормальным стал. Он о родной матери никогда так не заботился! Срывался и бежал среди ночи по твоему первому зову. Сдувал пылинки. Ушел из дома. Женился! Не видел никого, кроме тебя. На все мои советы огрызался: не лезь, отстань, я ее люблю. И чем все закончилось? Ты обрекаешь всех вокруг на страдания, но тебе все равно… Знаешь, дорогая, тебе аукнется. Господь накажет тебя.

Она смачно плюет на пол, забирает зонт и, что есть мочи грохнув дверью, уходит, а я проезжаю спиной по твердому кафелю и съеживаюсь в углу.

Я всегда знала, что глупый договор — не то, что держит Юру рядом. Я видела в его глазах нежность. И свет, и тепло, и надежду. Но они выгорели, сменились неверием, злостью и усталостью, как только Ярик переступил этот порог.

Интуиция — единственное, что Юра взял от матери. И она чертовски права.

С одного взгляда на меня можно просечь, что пользы я не принесу, никогда и ни за что не возьму на себя ответственность, с легкостью предам и пройду по головам, потому что не живу, а существую в ожидании смерти.

Я — черная дыра, жадно поглощающая все позитивное и светлое, и не отдающая взамен ничего.

«Отказаться от договора можно в любое время, а от любви — нет…»

Вот и Юра не сумел.

В тот вечер Ярик все понял, осознал глубину нашего падения и отступил. Он чувствовал то же, что и я сейчас.

А я больше не чувствую души…

Этот вид запредельной, доселе неизведанной боли намного сильнее «десятки». Агония, похожая на смерть.

Гребаное днище. Полный пи*дец.

Я поднимаюсь и иду в ванную. Сбрасываю толстовку. Прищуриваюсь и прожигаю взглядом анорексичное подлое изворотливое существо в шрамах и партаках в глубине зеркала. Раскрываю упаковку старых лезвий, ощущаю пальцами прохладу и опасность тонкой стали и дрожу от предвкушения. Это зависимость, ее не вытравишь просто так.

Прикусив губу, я прицеливаюсь и резкими отрывистыми движениями полосую себя под левой ключицей. Сдавленно ною, шиплю и всхлипываю, на голубой коже проявляются капли густой черной крови.

Отлично. Значит, она во мне все еще есть. Где-то глубже, под ребрами, есть и сердце, но без Ярика оно не бьется. Есть и совесть, но без него она спит.

Темнеет в глазах, к горлу подкатывает дурнота, на лбу проступает пот, и я в ужасе отбрасываю лезвие в раковину. Под ним растекается алая лужица.

Покачиваясь, выхожу из ванной и, натыкаясь плечами на углы, пускаюсь на поиски антисептика и бинта.

26

«…Нет ничего хуже невозможности что-то изменить…»

— Привет, Эльф! — Я узнаю голос из полузабытого прошлого, вздрагиваю и верчу головой.

На десятки километров вокруг, до самого горизонта, раскинулось идеально ровное изумрудное поле недавно взошедших озимых, а над ним — бледно-лиловый небосклон с размытым розовым пятном на том месте, где минуту назад висело бордовое солнце.

Нет звуков. Нет ветра. Нет боли.

Впереди я вижу знакомую темную фигуру, в груди взрывается радость, и тут же оседает на сердце осколками стекла.

Это Баг. Но он не отбрасывает тени и не оглядывается.

— Баг! — ору, не жалея связок, но не слышу себя. Срываюсь с места и странно быстро, без усилий, оказываюсь рядом, но Баг продолжает сканировать бирюзовыми глазами безмятежную даль и не смотрит в мою сторону.

Он все тот же — узкие черные джинсы разрезаны на коленях, парка расстегнута, под ее полами угадывается футболка с графиками радиоволн. На губах застыла улыбка, во взгляде — миллионы неизведанных миров. Именно таким он навечно остался в моей памяти…

— Прости. Не было возможности сказать тебе это. Я не хотела бросать тебя — испугалась тупых угроз, сломалась… Прости. Ты слышишь? Прости! — ною я, захлебываясь слезами и задыхаясь от отчаяния и облегчения. В реальности я бы давно упала без сил, но там, где мы сейчас, не действуют законы физики.

— Ты бы не вытащила меня. — Баг обращает лицо к прозрачному безоблачному небу и замирает. Подаюсь к нему, но он отступает на шаг и предостерегающе вскидывает руку: ближе нельзя…

— Ни один человек… там… не вытащил бы меня, Эльф. — Он пресекает очередную попытку приблизиться и наконец поворачивается ко мне — спокойный и красивый, как ангел. — Я застрял в последствиях своих и чужих ошибок и принял решение. Единственное, о чем жалею — что заставил страдать тех, кто меня любил. Сделал им больно и уже не смогу извиниться. А сейчас… — Он усмехается. — Сейчас только бесконечные поля покоя. Прости меня, Эльф. Спасай того, кого можешь спасти. И спасибо тебе за все.

Темный силуэт искажается помехами, подрагивает и исчезает, яркий свет бьет по глазам, и я обнаруживаю себя на кухонном диване — июньское утро разрывает сон в клочья, по щекам катятся потоки горячих слез.

— Вот это да… — Приподнимаюсь на подушке и опираюсь спиной о подлокотник. Дрожу, матерюсь и судорожно вытираю щеки ладонями.

Никогда раньше Баг не снился мне, однако мое больное воображение во всем находило знаки свыше. Сны — тоже его порождение. Но от тонкого, едва уловимого ощущения реальности увиденного — нестерпимо грустного и светлого — до сих пор трепещет душа.

Я разбита, ловлю мутняк и головокружение, но упрямо иррационально верю, что это был именно он — моя первая любовь и моя самая страшная потеря.

Электронный градусник пищит в кулаке, но, даже не проверяя, можно с уверенностью сказать, что на табло больше тридцати восьми — кости ломит, зубы стучат, лицо пылает, порезы под ключицей горят и пульсируют. Отходняк от селфхарма ужасен: помимо температуры он порождает жуткий замес из омерзения и жалости к себе.

Но депрессия прошла, будто ее и не было. Потому что в больном мозгу накрепко застряла мысль, что Баг ни в чем не винит меня…

Поднимаюсь с постели, закидываюсь жаропонижающим, обрабатываю раны антисептиком и, борясь со слабостью, перед зеркалом подстригаю серые патлы — получается каре, но оно не идет ни в какое сравнение с шикарным густым каре Юры.

Ох уж этот объем… Недосягаемое совершенство. Однажды, восседая в строгом костюме в ненаполненной ванне, Юра рассказывал подписчикам, как правильно ухаживать за волосами — демонстрировал мои шампуни и бальзамы, делился опытом их применения, а я, сидя по-турецки на перевернутом пластиковом тазу, снимала «эксклюзивный» контент на смартфон.

Потом мы вызвонили ребят и пошли «в ночное» — в близлежащий загаженный лес, где разбили палатки, установили мангал и до утра орали песни под гитару.

Мой друг Юра — сногсшибательно прекрасный парень. Он заслуживает счастья…

Три года назад, после переезда в чужой огромный город, я старательно делала вид, что держусь — улыбалась через силу, ела безвкусные мамины завтраки-обеды-ужины, ходила с ней по музеям и торговым центрам, смиренно выслушивала полные оптимизма планы на будущее и всерьез верила, что смогу выкарабкаться, хотя душа болела, будто ее отбили тяжеленными сапогами. Когда меня зачислили в вуз, я наотрез отказалась до конца лета возвращаться обратно, а мама и не настаивала — помахала мне ручкой из окна вагона, отвалила в закат, и я осталась одна.

Тогда воспоминания, вина, страхи, ненависть к себе и чудовищная ледяная тоска навалились с новой силой. И я впервые поняла, что сдержать данное Багу обещание жить и идти вперед будет очень и очень сложно.

У почившего родственника обнаружился обширный запас стальных лезвий для доисторической бритвы… И в один из тухлейших вечеров я пустила их в ход.

Предплечья, бедра, ребра, запястье на левой руке — отметины их острых ржавых языков остались везде.

Но каждый раз перед сном я созванивалась с мамой и как ни в чем не бывало врала, что все в норме. Я загибалась, лезла на стены от ужаса, но не жаловалась: пропал наш любимый кот Марс, мама была раздавлена, и я не хотела усугублять…

Первого сентября, натянув на худое истерзанное тело парадные цивильные шмотки, я отправилась в универ.

А дальше в моей судьбе возник Юра.

Благодаря его неуемной энергии и обширным связям на моих шрамах расцвели татуировки, а мои дни наполнились хоть каким-то смыслом. Три года мы действительно смотрели в одну сторону и творили всякую веселую дичь — сообща, спонтанно, оголтело…

Его мать права по всем статьям: для него это были отношения привязанности, любви и доверия. У него есть право ненавидеть меня.

Ярик тоже пострадал — купился на мой потерянный взгляд, вздохи и потоки флюидов и накосячил перед другом — нагло и жестко. Он уходил с тяжелым сердцем и огромной виной, сломанным, выведенным из строя. Должно быть, он презирает меня и клянет.

Эта версия событий удобна и идеально вписывается в привычную канву, но Баг из несбыточного светлого сна вывернул мой мешок, вытряхнул из него мусор и вернул наполненным только полезным опытом.

Плыть по течению и упиваться чувством вины можно долго — пока не закончится отведенное на земле время. Но когда оно закончится, не останется ничего, кроме сожалений.

Я должна выбраться из жуткого пыльного чулана и исправить все, что сломала. Извиниться перед тем, кому причинила боль. И спасти от одиночества того, кого люблю.

Судорожно стираю слезы и улыбаюсь своему бледному отражению. Взгляд падает на лезвие с коричневой коркой запекшейся крови и изорванную пачку с его нетронутыми собратьями. Смахиваю их на газету и вместе с остриженными волосами без сожалений смываю в унитаз.

Квартира, без Ярика погрязшая в запустении, как никогда нуждается в уборке, и я самозабвенно засучиваю рукава худи. Морщась и шипя, разгребаю хлам, уничтожаю паутины, распахиваю окна и впускаю в помещения летнее тепло.

Раны тянут и жгут, но таблы уже начинают действовать — склоняюсь над диваном, стаскиваю давно не стиранное покрывало, и по паркету разлетается ворох белых салфеток. Напрягаю бесполезное зрение, ахаю и прикрываю ладонью рот. Рисунки Ярика…

Опускаюсь на колени, поднимаю и долго рассматриваю каждый из них — шариковой ручкой на тонкой бумаге изображены многоглазые улыбающиеся чудовища, половины уплывающих в небытие китов, истерзанные куклы и мое лицо с разных ракурсов. Потрясающая прорисовка деталей: сжатые губы, настороженные глаза — на мятых клочках он изобразил не меня, а мою душу. И свою печаль. Тревогу. Неуверенность. Нежность. Любовь.

…Мальчик, готовый ради меня на все…

Ярик никогда не стал бы проклинать и ненавидеть. Им двигали благие намерения — он понимал, что рядом с Юрой я могу вполне сносно существовать. Но и предположить не мог, что запредельно хорошо мне было лишь с ним…

Покончив с хаосом вокруг себя, забираю со стола ноутбук, устраиваюсь на подоконнике и ищу хоть какую-то инфу о Ярике или неосторожно оставленные им следы. Я бы сорвалась с места в ту же секунду, как только узнала, в каком направлении двигаться, но поисковик не выдает никаких сведений о группах с новым, невероятно харизматичным фронтменом по прозвищу Оул и иных мало-мальски подходящих зацепок.

Пока я зависала в своей депре, подпитывала ее и боготворила, жизнь постепенно вошла в нормальное русло — заработали магазины, парикмахерские, летние кафе, театры и спортивные объекты. Регионы открыли границы. Ярик с его феноменальным обаянием при таких раскладах может быть где угодно…

Сворачиваю окно браузера и задумчиво пялюсь на экран с сотнями ярлыков на фоне альпийских пейзажей — Юра оставил на рабочке полный кавардак: множество никак не структурированных папок с разной хренью — обрезками видео, неудачными дублями, не увидевшими свет песнями, текстами и бренчанием на гитаре. Наобум щелкаю на иконку майского видеофайла и замираю — на меня напряженно смотрит Ярик, в темных, затуманенных алкоголем глазах тлеет надежда.

— Я обязательно найду тебя… — шепчу одними губами и едва справляюсь с накатившей тоской. Он подстраивает убитую гитару Юры, глубоко вдыхает, раскрывает рот, и мои последние сомнения катятся к чертям.

Это очень крутая песня. Она в сто раз мощнее «Веревки».

Это верный способ стать культовыми, повести за собой миллионы и исполнить мечту Ярика и ребят. Это гребаный второй шанс, который судьба не предоставляет таким, как я.

У меня дрожат руки.

Я знаю логин и пароль канала «Саморезов» — Юра так их и не изменил.

Он несколько недель не появлялся в сети, не ответил ни на один вопрос под видео о творческом отпуске и семейных проблемах Ярика, и я пользуюсь моментом — заливаю на канал видео с «Синдромом счастливой куклы».

Спустя несколько секунд прилетает первый «колокольчик», за ним — еще и еще один, а следом — десятки откликов.

«Это же Оул, какой он сасный!», «Юра, что с ним?», «Юра, решение о роспуске группы было тупым. Вернись», «Ками, я отдамся тебе, только не уходите», «Никодим, ты мне сотку должен, мудила!», «Дейзи, хочу тебя на стриме…», «Оул — просто пушка. Юра, когда новый подпольный концерт?»

Снимаю с носа очки и тщательно протираю краем футболки. Расправляю плечи, глубоко вдыхаю, и ароматы июньских улиц, влетевшие вместе с ветром в комнаты, наполняют легкие.

Помедлив, достаю из кармана пижамных шорт телефон и набираю знакомый номер.

27

— Да, алло… — Юра отвечает только после сорок третьего дозвона — аккумулятор почти разрядился, а ладони взмокли от волнения и отчаяния.

Все заранее заготовленные фразы мгновенно вылетают из головы, я заикаюсь и мямлю:

— Юр, привет… Помнишь, ты сказал, что я к тебе еще прибегу? Вот… как говорится, решила воспользоваться предложением. Давай встретимся? — Я несу гребаную чушь, и голос дрожит, но Юра ссылается на кучу несуществующих дел и категорически отказывается.

Засовываю поглубже разочарование, растерянность и страх и принимаюсь уговаривать — я знаю Юру как облупленного, знаю, на что надавить и чем заинтересовать, и все же вынуждаю его сдаться.

— Ладно. В десять подойду к подъезду. — Он нажимает на сброс, а у меня темнеет в глазах от облегчения. Если мне удалось его уломать, значит, он не возненавидел, не закрылся окончательно, и возможность разгрести последствия ошибок все еще не упущена.

И тут же до костей пробирает тревога — прогулки с шикарным стильным Юрой по ночному спальному району небезопасны для его здоровья и жизни. Мы сто раз нарывались на агрессивных офников даже днем, возвращаясь из универа, сможет ли он без происшествий добраться до Экскаваторной, а потом — домой?..

Бодаю лбом прохладное стекло и вздыхаю. Теперь у меня нет права за него волноваться. Даже если он сходу огорошит меня новостью о другой девушке, о тату на лице, о переезде в Уганду — я сама хотела, чтобы это больше не касалось меня.

Заглядываю на сайт, удовлетворенно наблюдаю за растущим количеством просмотров, лайков и комментов под новым видео и преисполняюсь дурацкой уверенностью, что все получится как нельзя лучше.

Закат заполняет комнату розовым усыпляющим газом — он вступает в реакцию с коварными побочками от таблеток и лихорадочной слабостью, но я стряхиваю дрему, надеваю толстовку, надежно скрывающую партаки, влезаю в джинсы и покрепче завязываю шнурки на кедах. Каждая вылазка во дворы моего района — как рейд в тыл врага. Только с Яриком не было страшно…

Сбегаю по лестнице вниз, нажимаю на кнопку домофона и вываливаюсь в прохладные летние сумерки. Сырой ветер пронизывает тонкую ткань толстовки, пролезает за шиворот, тревожит порезы, и они протестующе ноют.

Я едва держусь на ногах, покачиваюсь и, напрягая зрение, вглядываюсь в стремительно сгустившуюся темень — как по волшебству, в кронах тополей оживает подслеповатый фонарь, и площадка у подъезда озаряется тусклым желтоватым светом.

Юра сидит на спинке скамейки, уткнувшись в телефон, и никак не реагирует на мое появление. Теплого приема ожидать не приходится.

Я пытаюсь разрядить обстановку — подхожу ближе и дурашливо демонстрирую каре:

— Видишь? Твоя фанатка, — весело скалюсь, но Юра, скользнув по мне незаинтересованным взглядом, стягивает с башки капюшон, и я теряю дар речи. Густых длинных волос больше нет — только сбритые виски, пробор и короткая челка.

— Чтоб меня… Юра… Ну зачем?.. — Я взбираюсь на скамейку и без сил опускаюсь рядом с ним.

— Камон, хватит уже. Колись, что нужно? — начинает он без обиняков — резко и весьма обидно, но ведь и он больше ничего не должен мне.

— Верни его в группу. — Я умоляюще заглядываю в бледное красивое лицо — с новой прической Юра кажется совсем чужим. Отвожу глаза, вызываю из глубин памяти привычный образ улыбчивого патлатого парня и говорю с ним. — Я разместила на канале видео с его песней, и там началась вакханалия… Посмотри, если еще не видел. Ярик следит за новостями. Он наверняка в курсе всего, что происходит…

— Да пошла ты!.. — огрызается Юра, шарит в кармане худи и достает сигарету. Вспыхивает оранжевый огонек, в темно-синее небо отлетают завихрения сизого дыма.

— Справедливо… — я уязвленно затыкаюсь, но, помолчав, продолжаю его донимать: — Что с лейблом? Все еще хотят сотрудничать?

— Я не хочу. — Глубоко затянувшись, Юра стряхивает пепел на асфальт и выдыхает. — Не хочу зависеть от этого мудака.

Щурясь, рассматриваю густую черноту за кругом света и мучительно подбираю слова.

— Вы все друг от друга зависите. Ты — от ребят, а ребята — от тебя. Ты не можешь бросить все и на год выпасть из общественной жизни. Их судьба тебе небезразлична, иначе бы ты не рвал свой зад все три года, что я тебя знаю. Ты очень много значишь для них. Ты очень много значишь для Ярика…

Юра в две затяжки приканчивает сигарету, отщелкивает окурок в кусты, накрывает лицо ладонями и трет глаза. Выпрямляется, сдувает челку со лба и до хруста костяшек стискивает деревянную спинку.

— Лейбл дал время до августа. Из-за «короны» у них тоже все идет наперекосяк…

— Отлично! — воодушевляюсь я. — Мы успеем.

Повисает тишина — холодная, тягучая, странная. Раньше между нами ее не случалось.

Где-то лают собаки, ветер шуршит бумажками у урны, сосед материт жену — его козлиный тенорок вылетает из открытой форточки и эхом разносится по двору.

Юра заговаривает первым:

— Мать сказала, что приходила к тебе… Полагаю, вела себя по-свински. Я узнал только час назад. Прости…

— Нет, все в норме! — подхватываю я и тут же осекаюсь. — Не извиняйся. Это должен делать не ты.

У меня стучат зубы — вернулся утренний озноб, но теперь он иной природы. Нервы шалят, чувства рвутся наружу — я пришла все исправить, а не трепаться ни о чем…

— Знаешь, Юр, почему я не прошу прощения за содеянное? — Он поворачивается ко мне, и я улыбаюсь, хотя губы дрожат. — Потому что я его не заслуживаю. Я была слепа, как крот, и в упор не замечала, как на самом деле ты ко мне относишься. Насчет Ярика… Ты раскусил меня даже раньше, чем я сама. Да, я запала на него в первый же вечер, и только поэтому пригласила к нам. А потом… я… влюбилась в него. Я даже не знала, что такое бывает. Оказывается, я умею любить. Мне можно…

— Почему? Почему не я? — тихо спрашивает Юра, и я кожей ощущаю его боль — она похожа на свежий порез тупого лезвия и вызывает дурноту.

— Я не могу объяснить. Это не поддается объяснению… В нем столько тепла, столько преданности… Меня накрыло, Юр. Это я его трахнула — инициатива исходила от меня. Он бы никогда не решился на этот шаг — мучился и вечно стоял в стороне, но тогда я не смогла бы жить.

Юра издает вздох, похожий одновременно на шипение и стон, тянется за новой сигаретой и долго вертит ее в пальцах.

— Почему я, Юр? Вокруг столько красивых нормальных девчонок. Почему именно я? — Хочется схватить его за плечи и хорошенько встряхнуть, но он щелкает зажигалкой и невесело усмехается:

— Ты дура, или прикалываешься? Я не видел ни одной девчонки ярче, умнее, красивее и круче, чем ты. Я охренел, когда впервые с тобой пообщался — это было двадцать из десяти. И этот мудила Ярик… не оправдывай его. Он на все сто процентов знал, что делает и на что идет.

— Как бы там ни было… ты остаешься для меня самым близким человеком. Я никогда не прощу себя, и уже ничего не изменю… — Приподнимаю очки и стираю рукавом набежавшие слезы. — Не бросай нас. Не забирай доки из универа. Свяжись с москвичами, а я найду Ярика. Не знаю как, но я найду его. И вот еще что…

Не рассчитав, слишком резко тянусь к карману и всхлипываю от боли. Достаю тонкое золотое колечко и возвращаю Юре.

— Спасибо тебе за все.

Он без слов забирает его, сжимает в кулаке, прожигает меня все понимающим взглядом и прищуривается:

— Ты опять начала?! *ля, как же этот мудак всем нам удружил!..

— Уже нет. Железно. Я справлюсь! — перебиваю я, и Юра нервно подносит сигарету к губам.

— Как ты справишься? Тебе нельзя оставаться одной. Ты хочешь быть с ним, но даже не знаешь, в какую преисподнюю он провалился. Где гарантия, что тебя опять не накроет?

— Расслабься. Это теперь не твоя забота. Я… к маме поеду.

— Окей… — устало соглашается Юра и больше не смотрит на меня. — Как вернешься, позвони. Сходим в ЗАГС. Разведемся…

Быстро киваю, но не могу выдавить ни звука. Глаза разъедает кислота, горло сковывают рыдания, мне нечем дышать. Целая жизнь длиной в три года подходит к концу. А впереди неизвестность. Воздух…

Слезаю со скамейки и, сутулясь, иду к дверям. Но за спиной раздаются шаги, Юра догоняет меня, преграждает путь и бережно обнимает.

«Жесткие обнимашки» — родной запах ромашкового геля для душа, острые ребра, булавка в мочке, упрямая улыбка через разочарование и боль…

— Я обязана тебе жизнью, чувак! — со всей искренностью шепчу я, задыхаясь от слез, и Юра, помедлив несколько секунд, разводит руки и прячет их в карманах толстовки.

— Рад, что был причастен к этому.

Прикрываю ладонью рот, влетаю в подъезд и на свой этаж, но, оказавшись в темноте тесной прихожей, поддаюсь бешеной, выворачивающей наизнанку истерике — вою, бьюсь затылком о стену, сползаю по ней и дрожу.

***

Просыпаюсь с больной головой, опухшей физиономией и небольшой температурой, но первым делом забираю с тумбочки ноутбук, раскрываю его и проверяю канал «Саморезов».

Вместо вчерашнего пятизначного числа в графе «подписчики» сияет сто тысяч, видоса о творческом отпуске группы нет, зато под «Синдромом счастливой куклы» висит набранное Юрой объявление: «Оул, хватит медитировать, пора мутить историю. Мы очень тебя ждем. Возвращайся, чувак».

28

В последние дни я сосуществую с собой вполне мирно — читаю любимые книги Ярика, пробую рисовать в его стиле, продолжаю изготавливать мерч в надежде на лучшее и даже снова выкрасила патлы в голубой.

Но иногда тишина и гул холодильника застревают в ушах, невыносимая тоска скручивает нутро, тело слабеет, и я с интересом поглядываю на окно. Второй этаж. Слишком низко…

Я боюсь себя, боюсь своих мыслей, но обещала двоим дорогим мне людям, что не наврежу себе, а данное слово нужно держать.

Глушу остывший кофе, курю и в миллионный раз просматриваю единственное видео, оставшееся от Ярика, и стремительно уплываю на волнах его голоса.

Эти нежные губы сводили меня с ума. Эти огромные темные глаза видели во мне ангела. Эти красивые руки прикрывали меня от опасности.

Я люблю его. Я хочу его. Я так скучаю…

— Господи, Ярик, где же ты… — ною я, от отчаяния сжимая кулаки, и безнадега все сильнее подтачивает душу.

Прошло трое суток с момента размещения ролика на канале, в комментариях беснуются фанаты, но сам он так и не вышел на связь.

Я сомневаюсь, что выбрала действенный способ его разыскать, и больше не уверена, что мне хватит сил самостоятельно выбраться из ямы — меня страшит приближение ночи и ее кошмары, пугают летние грозы, темнота и странные шорохи в пустых комнатах.

Словно чувствуя неладное, Юра каждый день достает меня сообщениями, и я отправляю ему короткие голосовухи, что уже сижу на чемоданах и вот-вот стартану к родителям.

Ума не приложу, какого черта я заикнулась про возвращение домой — как говаривал Ярик, этот поступок будет самым смелым и самым дебильным в моей жизни.

Но после красочного сна и слов, сказанных Багом, я даже хочу сделать это — хочу нарисоваться перед мамой и папой и взглянуть им в глаза. Несмотря на их пофигизм, они вряд ли счастливы оттого, что им приходится называть дочерью существо, в которое я превратилась. С этим давно пора что-то сделать, так чего же я медлю?

Я знаю, как поживают мои самые ненавистные одноклассники — Паша Зорин поступил в местный вуз, постит в сеть фотки со своими ублюдочными развлечениями, катается на мотоцикле, слушает тупой рэп и таскает по клубам силиконовых шкур. Звезда класса Алька Мамедова смылась в столицу, а ее заклятая подружка Надя сразу после школы вышла замуж и успешно разродилась двойней. Я не лезу только на страницу Алькиной сестры. Это сложно. Это ни к чему…

Открываю поисковик и ищу инфу о поездах до соседней области, но из-за пандемии их количество почти сошло на нет — ближайший пройдет через нашу узловую станцию только в среду, зато через два часа от вокзала отходит комфортабельный автобус до самого Центра.

Заказываю билет, вызывающе крашусь, вставляю пирсинг в уши и септум — наблюдать за реакцией родаков на мой стиль будет поистине бесценно. Бросаю в рюкзак необходимые шмотки, влезаю в футболку «Саморезов» и шорты, занавешиваю окна, перекрываю воду и вбиваю свои координаты в приложение службы такси.

***

В раскаленном нутре междугороднего автобуса нечем дышать — не работают кондиционеры, солнце нещадно палит и поджаривает кожу, в открытые форточки влетает не менее раскаленный воздух с запахом гудрона и пыли и застревает в глотке.

Стаскиваю с лица промокшую защитную маску, раскладываю спинку мягкого сиденья, безучастно пялюсь на экран телевизора позади водителя, но ни черта не вижу. Мне предстоит семичасовая тряска через поля, леса и ухабы, но ранним вечером я буду там, где прошло мое не слишком веселое детство. На сердце тяжело.

Обливаюсь потом, глушу минералку без газа, но она тут же влагой проступает на татуированной коже и черной футболке с нарисованным лезвием. Затыкаю уши наушниками, врубаю первый альбом «Саморезов» с Федором на вокале, смотрю на мелькающие за окном луга, погосты и деревни и офигеваю от осознания — сколько же населенных пунктов на карте нашей страны!..

Ярик может чилить в одной из таких деревень — уйти от мира, в котором не пригодился, зализывать раны, искать себя в чем-то новом, не предполагая, что остается кому-то нужным и важным, как воздух. Если так — я рискую больше никогда не увидеть его… Становится по-настоящему страшно. Но я прогоняю это идиотское предположение и прибавляю звук.

Зад окончательно деревенеет, автобус на всех парах приближается к городу, и я вдруг начинаю ужасно нервничать — нервничать так, что сводит желудок.

Я не справлюсь. Забьюсь в угол, закачу истерику и до смерти напугаю родителей…

Остервенело тереблю потертый кожаный ремешок, накрученный на запястье, глубоко дышу и стараюсь мыслить позитивно.

Теперь у меня есть по-настоящему близкие люди, есть мечта, есть что терять.

Я не настолько слаба, и опасения Юры не имеют под собой почвы.

Из-за деревьев выплывает огромное здание с синими зеркальными окнами и шпилями на крыше — от прежнего одноэтажного вокзала с бронзовыми скульптурами рабочих и колхозниц и сквера вокруг него не осталось и следа. Оранжевое пыльное солнце смещается к горизонту, но жара не спадает — над асфальтом колышется марево, голуби чистят перья у фонтана, изнуренные люди в конце рабочего дня спешат по домам.

Потягиваюсь и, звеня пирсой, выхожу из провонявшего выхлопами салона на заплеванную платформу. На меня пялятся, но взгляды посторонних не выбивают из равновесия — все под контролем, я предстану перед родителями в самом худшем виде, и сюрприз удастся на все сто.

На негнущихся ногах ковыляю во дворы и озираюсь по сторонам — тут ни хрена не изменилось за три года, но в то же время изменилось абсолютно все.

Мы исчезаем из этой реальности, и она мгновенно забывает о нас — жизнь продолжается, наше отсутствие никого не заботит. Даже если я встану посреди лысой привокзальной площади и заору, что когда-то здесь взрослел, любил, страдал и умер отличный парень Женя по прозвищу Баг, это не затронет ничье сердце…

Сажусь на разбитую лавочку у чужого подъезда и терпеливо дожидаюсь такси — до моего квартала пять остановок, можно прогуляться пешком, но я не горю желанием задерживаться в локациях моей дикой пьяной юности.

Как бы я ни бодрилась, раны свежи, они при мне. И Юра далеко. А Ярик — еще дальше…

Белое авто с черной латинской «Ю» на дверце тормозит у бордюра, из открытых окон доносится адский тяжеляк, но так даже веселее — надеюсь только, что моя внешка не сильно возмутит водителя, и он не задушит меня в ближайшем леске.

Скрываю рожу под черной тканью и вопреки здравому смыслу и правилам безопасности занимаю переднее пассажирское сиденье. Водитель — здоровенный парень в бейсболке и медицинской маске — вежливо желает мне хорошего вечера.

Укладываю рюкзак на колени, заправляю за уши каре и смотрю только вперед — на разметку асфальта, номера машин и обувь прохожих. Если подниму глаза — увижу свою ненавистную гимназию, Политех, где учился Баг, и ту самую высотку, с которой он отправился в первый и последний в жизни полет.

— Ну, привет… — борзеет водила, сбавляя ор Кори Тейлора, и поворачивается ко мне. Напрягаюсь, с подозрением кошусь на него, и узнавание бьет кулаком по макушке.

— Лось?.. Боже мой… Лось! — Я взвиваюсь от внезапной радости, но тут же прихожу в себя, опускаю голову и обескураженно ковыряю заусенец. Лось — самый сдержанный в проявлении эмоций чувак из банды Бага, единственный, кто нашел в себе силы пообщаться со мной после того, как тот… погиб.

— Я сразу тебя узнал… — бубнит он. — Сколько лет, сколько зим. Как ты, где ты? Я вот, видишь, в свободное от учебы время тружусь на благо общества.

— Ты крут… — Стягиваю надоевшую тряпку с лица и улыбаюсь. — Как поживают ребята?

Лось краснеет, заглядывает в зеркало заднего вида и перестраивается в крайний правый ряд.

— Холодов свалил в Москву, давненько уже. А девчонки тут… Все так же пересекаемся иногда, правда, уже без романтики. Да и карантин попортил все планы.

— А как… — Я осекаюсь. Вопрос давно изводит и гложет, но задавать его странно и стремно.

— Манька? — догоняет Лось. — Она тоже свалила. Почти сразу после… Веселая, блин, вдова. А пацаном бабка занимается. Назвали Ярославом.

Меня вдавливает в кресло, а зрение затуманивается от полчища серых мушек. Даже здесь гребаная матрица дала сбой, и ощущение чуда почти осязаемо…

— Понятно… — киваю, как китайский болванчик, и лезу в рюкзак за водой. — Хорошо, что у всех все хорошо.

— Слушай, ты можешь уделить мне примерно десять минут? — оживляется Лось, избавляясь от маски, и прячет ее в бардачке у моих коленок. — Я снимусь с рейса. У меня к тебе давнее дело, Эльф…

…Эльф — только здесь я отзывалась на это имя…

Лось уже тогда был взрослее нас и многое понимал, но и сейчас в его присутствии мне все так же мучительно неловко.

Он осуждает меня. Они все осуждают. Только у Лося хватает такта не ткнуть меня мордой в грязь.

— Не вопрос… Что за дело? — отвечаю после щедрого глотка минералки и усиленно изображаю непосредственность.

— Тут недалеко… — Он сворачивает к старым пятиэтажкам за Политехом, тормозит на стоянке в тени ясеней, глушит мотор и, пред тем как хлопнуть дверцей, поясняет:

— Подожди пять сек, ладно? Я должен тебе кое-что отдать.

Мы никогда не были друзьями — не успели ими стать, — и я теряюсь в догадках. Что же настолько важное заставило вечно отстраненного угрюмого парня со всех ног бежать к подъезду спустя три года с нашей последней встречи?

Он очень скоро возвращается, ныряет на водительское место, переводит дыхание и откидывается затылком на подголовник.

— Блин, у меня ведь были заготовлены какие-то слова на этот случай, и все вылетело из головы… Я часто бывал на крыше, Эльф. Потом, после… Приводил в порядок мысли, думал, перебирал варианты. Осознавал, что ни один из них уже не пригодится, но продолжал придумывать для него выходы. Мы все справлялись как могли. Я знаю, чего тебе все это стоило. И ребята… знают. Никто из них ни разу не сказал о тебе плохо. В общем, в один из вечеров я нашел там кое-что. Вот… — Он протягивает мне потрепанную тетрадку с оборванными уголками, и я с ужасом, омерзением и странной радостью узнаю в ней свой старый дневник…

***

Лифт с выжженными кнопками, привычно охнув, возносит меня на девятый этаж, ключ легко входит в замочную скважину, знакомая дверь поддается, я вваливаюсь в полумрак и тишину прихожей. Тут же накрывает дежавю: не было потерянных лет, я ушла утром, несколько часов назад, а теперь вернулась из ненавистной школы…

Проглатываю подкатившие к горлу слезы и с досадой отмечаю, что сюрприза не получится — было бы глупо ожидать, что мама и папа окажутся субботним вечером дома.

Избавляюсь от обуви и рюкзака и блуждаю по замершим во времени комнатам — здесь все точно такое же, как в день моего отъезда: сувениры, фото в рамочках, цветочные горшки не сдвинулись даже на миллиметр, в воздухе витает запах мятного чая и лавандовых духов.

Я все глубже вязну в иллюзорном мире.

Сейчас я войду в свою нору, открою старый ноутбук, прочитаю долгожданное сообщение от Бага и устремлюсь навстречу приключениям.

А Юра, Ярик и ребята… все они просто приснились мне…

Только зеркало в пустой родительской спальне разрушает морок — в нем отражается взрослая девушка с забитыми тату рукавами, а не потерянный несчастный подросток, живший тут когда-то давно.

Закрываюсь в душе, обильно поливаю заживающую кожу мамиными гелями и ароматными маслами, ору матерные песни и произвожу неимоверный шум. Сушу волосы чистым махровым полотенцем, натягиваю старую футболку с мультяшным кроликом и, оставляя на полу мокрые следы, тащусь на кухню.

Эти стены позволяют ненадолго превратиться в ребенка, поощряют дурацкое поведение, и я без всякого почтения лезу в холодильник.

Обнаруживаю настоящие домашние котлеты, отправляю их в микроволновку, захлебываюсь слюной и рассматриваю милый сердцу полузабытый пейзаж в окне — ржавые скелеты опор ЛЭП, черные тела градирен, трубы заводов и бетонные стены, огораживающие промзону.

Я не отсюда, я просто гость. Все уже не так остро…

Допиваю чай, загружаю посуду в посудомойку, прихватив рюкзак, ухожу в свою комнату и взбираюсь на кровать — она тоже рада меня видеть и стонет от удовольствия.

Все дела сделаны, оттягивать неизбежное больше не имеет смысла.

Расстегиваю молнию, нахожу среди шмоток заново обретенный дневник и осторожно, будто он может ужалить, кладу на пушистый плед.

Эта тетрадь должна была стать простой ученической тетрадкой одиннадцатиклассницы Литвиновой Элины, но жизнь несправедлива. Бумаге пришлось все стерпеть и навсегда сохранить исповедь девочки-изгоя несуществующему лучшему другу…

По телу проходит крупная дрожь — теперь я понимаю, чего так боялась. То самое испытание, о котором говорил Ярик, ждет меня прямо сейчас.

Если я его выдержу, перерожусь и стану гребаным сверхчеловеком… Если нет — сойду с ума, и меня ничто не спасет.

Я дотрагиваюсь до мятой обложки, переворачиваю тонкую пожелтевшую страницу, и короткие хлесткие строчки превращаются в картинки прошлого — яркого, счастливого, невыносимо болезненного…

29

Над далекой промзоной сгущаются тучи, мгновенно темнеет, взбесившийся ветер завывает в ливневках, поднимает клубы пыли, переворачивает урны, гнет деревья к земле. Сверкает ослепительная голубая молния, и гром обвалом камней обрушивается на крышу.

Я сижу на кровати, вцепившись в плед, руки и ноги наливаются слабостью, в висках пульсирует навязчивая мигрень. Тетрадка, лежащая на полу, раскрыта на последней странице, но я больше не решаюсь заглядывать в ее нутро.

Мне больно… Мне больно за девочку по прозвищу Эльф и мальчика, любимого ею всем сердцем.

Я тоже ищу для них варианты счастливого исхода, но ни один уже никогда не поможет им.

Жестокое, равнодушное, зашоренное окружение превратило девочку в сломанную куклу и вынудило отказаться от любви. Оно же задолго до этого сломало ее парня, и тот принял решение улететь отсюда в небо.

Красиво. Больно. До одури больно.

И лишь один досадный вопрос молоточком стучит в голове.

«Когда ты на самом деле отказалась от него, Эльф?.. Когда и почему?..»

Нахожу в боковом кармане рюкзака сигареты — привет из относительно стабильного вчерашнего дня, — щелкаю зажигалкой, глубоко затягиваюсь и стряхиваю пепел в цветочный горшок.

Это страшный косяк, здесь вообще нельзя курить — родители до сих пор не в курсе, что Юра научил меня плохому. Какая же я нехорошая, вот черт…

Шторм выламывает рамы, в вентиляционные каналы осыпаются камешки и песок, трещит натяжной потолок, с неба тяжелой шторой падает ливень и мгновенно отсекает видимость.

Я одна. Я у себя дома. И все снова остро.

Когда-то Баг бывал тут — валялся на этой кровати, орал на меня, убеждал жить и ставил мне капельницу. Сидел в подъезде и ждал, что я выйду и заберу свои жестокие слова назад. Когда-то именно здесь я узнала, что его больше нет.

Зубы стучат, холодный палец нервно теребит тонкую сигарету.

Мне нужно лезвие. Или нож. Или булавка… Хоть что-нибудь, что облегчит душевную боль.

Хорошо, что я не могу сдвинуть задницу с места.

Тушу сигарету о влажный грунт цветущей орхидеи, прислоняюсь спиной к стене и внимательно рассматриваю комнату — учебники за 11 класс, игрушки, сувениры и детские корявые рисунки. Мама оставила память о своем долбанутом ребенке нетронутой. Хз зачем. От этого только больнее. Это «десятка».

Еще пять минут свободного падения в пропасть, и я нахрен сойду с ума.

Вылавливаю под пледом пухлую подушку, удобно устраиваюсь на ней, достаю телефон и лезу на борду для извращенцев — чем еще заняться, когда из-под ног выбита табуретка. Но от выдуманных сычами рассказов, срача в комментах и токсичного юмора местных гуру натурально становится дурно — мне нужно не это… А кто-то красивый, как небо, спокойный, как море, надежный, как стены… тот, кто может словом или взглядом отключить уродливую реальность, прикрыть, успокоить, вывести к солнцу… слишком долго не появлялся в сети.

Открываю наш диалог, перечитываю послания друг другу и пишу в пустоту, что тону. Что умираю и могу не пережить эту ночь.

«Я сейчас на «десятке». Мне тебя не хватает. Появись. Просто появись, ладно?»

— Ярик, прошу, дай о себе знать… — шепчу я, искренне веря, что этот еле слышный шепот способен преодолеть стихию, расстояние и время и достигнуть его души. — Где ты?.. Я скучаю.

…Венок из одуванчиков, шнурки, завязанные на бантик, теплые губы, солнечные блики, ветер в облаках и янтарное дно в смеющихся чайных глазах…

Возможно, здравый смысл и впрямь на стороне Юры — с ним мне был обеспечен комфорт. Если бы я не сбила с пути Ярика, он бы оставался рядом самым сильным искушением и недосягаемой мечтой. И все было бы хорошо, но… неправильно.

Быть живым человеком с незаживающими ранами сложнее, чем ведомой «счастливой куклой», но я предпочту раскаяния, ошибки, страхи и боль бескрайним полям покоя.

— Я найду тебя!..

Чудовищный грохот закладывает уши, лампочка на секунду гаснет, вопят сигналки машин, в стекла барабанит град.

Зажмуриваюсь и с трудом справляюсь с паникой. Бетонная коробка выстоит.

Ярик не подозревает, что отмороженная Lonely Alien и я — одно и то же лицо. И когда он все же выйдет в сеть, не станет игнорировать ее мольбы и избегать.

«Здесь темно. Гроза, ураган, конец света…» — набираю я, часто моргая и шмыгая носом. — «Здесь полный абзац. Иногда мы слишком слабы, чтобы справиться в одиночку. Скажи, что ты справляешься. Скажи, что не на краю, и над тобой светит солнце…»

***

Мне снится вид с крыши — серый, урчащий, вылезающий из слякоти и грязи город: трубы промзон, вышки ЛЭП, домишки спальных районов и моя девятиэтажка — отсюда похожая на фишку домино.

Рядом со мной, вглядываясь в дали, стоит Ярик — тяжелые ботинки, драные джинсы с булавками, толстовка с капюшоном и волнистая челка на глазах.

Он нереальный. Потому что посреди этой мерзости он улыбается. Потому что его светлая улыбка не вяжется с почти мертвым утром. Потому что он вообще появился в моей жизни.

Но сон разрушает чье-то явное досадное присутствие — шаги, возня и тяжкие вздохи. Разлепляю опухшие веки, и солнце бьет по дребезжащим мозгам. Я лежу в кровати в комнате своего детства, а на краю матраса сидит заплаканная мама.

Приподнимаюсь на локтях и окончательно просыпаюсь — она наверняка видела окурки на столе. Видела тату на костяшках и кольцо в носу. Но это было частью тупого плана обратить на себя ее рассеянное внимание, так что пофиг.

Сама не понимаю, на что я рассчитывала, приехав сюда, но этой сцене определенно позавидовал бы сам Станиславский — мама разглядывает меня, как ранее неизвестную науке форму жизни, бросается на шею и обнимает, а я непроизвольно напрягаюсь.

— Господи, как я скучала… Мы собирались в ближайшие дни тебя навестить! — ревет она навзрыд. — Молодец, что приехала!..

Это что-то новенькое.

Ей не были свойственны такие проявления — максимум, на что я могла рассчитывать до отъезда в другой город, — мимолетный поцелуй в макушку, ободряющее похлопывание по плечу и задорная, призванная вселить оптимизм улыбка.

— Когда вы вернулись? — Выворачиваюсь из ее захвата и отодвигаюсь к изголовью. — Где папа?

— Мы не знали, что нас ждет такой сюрприз… — Она изображает радость, но руки трясутся, а в бесцветных глазах стоят слезы. — Не смогли пропустить поездку за город с тетей Леной и ее мужем… Ох, Эля, я все еще очень боюсь, что ограничения восстановят, или кто-то подхватит заразу и… Вот и стараюсь не сидеть дома. Но погода испортилась. Папа подбросил меня и поехал к арендатору — ночью в пригороде снесло ветром вывеску…

— Сколько времени? — Озираюсь в поисках телефона и наконец понимаю причину ее странного поведения: злосчастная тетрадка лежит не там, где была оставлена. Никогда раньше мать не рылась в моих вещах, даже если я специально подкладывала их ей под нос, но бес все же попутал.

— Ну и как? Почерпнула много новой интересной инфы обо мне? — спрашиваю я, и мама растерянно моргает.

— Прости. — Яркий луч освещает ее побледневшее лицо, у корней волос отчетливо проступает седина. Сердце колет иголка сожаления. Мы не настолько чужие, а я не настолько отбитая, чтобы затевать скандал из-за того, что она узнала обо мне правду…

— Эля… — Мама опускает голову, ее подбородок дрожит. — Мы с папой часто говорим о тебе — вспоминаем, размышляем, спорим. Самовыражение — это неплохо. Успехи в учебе — отлично. Друзья-оригиналы, стремление к самостоятельности, ранний, но вроде бы счастливый брак с милым парнем — тоже хорошо. Но мне не давала покоя мысль, что в один из моментов что-то пошло не так. Когда? Что именно?.. — Она теребит край пушистого пледа, совсем как я в минуты волнения, и заходится в рыданиях. — Ты была идеальным ребенком — спокойным, рассудительным, серьезным, мудрым не по годам, талантливым. Схватывала все на лету и в наставлениях не нуждалась. Мы гордились тобой, доверяли тебе, поощряли как могли. Я решилась оставить тебя в чужом городе только потому, что там больше перспектив… Если бы я знала, в каком ты состоянии и как все на самом деле обстоит…

— Поздновато для излияний, не думаешь? — усмехаюсь я. — Вы просто не ожидали, что из миленьких круглолицых детей вырастают долбанутые подростки, и боялись подойти поближе. Мало ли, может, они кусаются…

— Почему же ты ничего не рассказывала, почему?! Я бы их на ремни порвала, вместе с директором и этой сволочью в норковой шубе… И парня этого мы бы спасли… — Она осекается, кусает губу и шумно вздыхает. — Да уж. Если бы, да кабы…

— Уже ничего не поменяешь. Представь, что прочитала душераздирающую книжку, успокойся и забудь.

— Самое ужасное, Эля… что в этой "книжке" моя дочка-подросток обращалась ко мне.

Мама вытирает ладонью щеки, покачиваясь, выходит и осторожно прикрывает дверь, а я реву как дурная — черт разбери почему.

Я ведь всегда знала, что они меня любят, и не давят из деликатности. А она всегда знала, что не является матерью года. Я страстно желала открыться, поделиться с ними бедами и горестями, попросить помощи, но не хотела доставлять проблемы и портить их счастливую жизнь. И удержалась от страшного шага только потому, что тоже любила их…

Жаль, что все осталось в далеком прошлом.

Нахожу в рюкзаке пачку сигарет и зажигалку, поправляю футболку и смело выдвигаюсь на кухню — на запах еды.

Но демарш заканчивается тем, что мама, улыбнувшись, стреляет у меня сигарету, настежь распахивает окно, затягивается, кашляет и смущенно оправдывается, что завязала два года назад.

Облокотившись на подоконник, мы вместе курим, осматриваем последствия бури и отравляем воздух в квартире ядовитым дымом.

— Папа убьет нас, если запалит… Как там мой любимый зять Юра? — невзначай бросает мама, и я, растаяв от проявленного ею доверия, вдруг сознаюсь:

— У меня появился другой мальчик. Все сложно. Но он очень хороший…

— Поклянись, что он хотя бы похож на мальчика! — смеется она, и я возмущенно перебиваю:

— Ну ма-а-ам…

В прихожей щелкает замок, мама в ужасе избавляется от окурка, машет руками, распыляет мощную струю освежителя и заговорщицки подмигивает.

Папа орет:

— Ребенок!!! — С порога бежит обниматься, и я окончательно дурею от счастья.

После перекрестного допроса, завтрака и чаепития с домашним пирогом мы принимаемся лепить эти гребаные сибирские пельмени, обсуждать родню, вспоминать счастливые моменты, делиться планами, и я прячу периодически увлажняющиеся глаза.

Ночью сплю как убитая — без снов и тревог, а утром, сладко потянувшись, нашариваю под подушкой телефон, касаюсь босыми ступнями паласа и, прищурившись, смотрю на время.

Но тут же вскрикиваю и задыхаюсь — в углу экрана мелькает самолетик входящего сообщения от пользователя Owl.

«Вокруг меня солнечно. Очень тихо и солнечно… Но я на «десятке». Я тоже на краю».

Сердце ухает в желудок, в голове гудит, в висках пульсирует кровь.

Солнце… солнечно… Станица Солнечная!

Ярик разуверился во всем и вернулся в логово своих демонов. Он вернулся домой!!!

30

Я стараюсь не поддаваться панике — хлопаю себя по щекам, поднимаюсь и, справившись с гулом в голове, вглядываюсь в городские дали — полуразрушенный бетон промзоны утопает в сочной зелени, белые облака похожи на сахарную вату, черные птицы бесстрашно ныряют в бездну и взмывают ввысь. Разморенная июньской жарой природа окончательно оправилась от урагана и града.

Занимаю крутящийся стул у стола, нахожу в поисковике объявления о розыске Ярика, внимательно рассматриваю его бледное лицо с острыми скулами, и сердце стучит, как сумасшедшее.

Нас разделяют полторы тысячи километров и сутки пути, мне нужно столько всего ему сказать, но прямых поездов до места назначения не существует, и даже путешествие с пересадками представляется огромной проблемой — график движения не восстановлен, я не ориентируюсь в пространстве и никуда, кроме соседней области, не выбиралась без сопровождения родителей или Юры.

Я держусь из последних сил, хотя тревога накрывает ледяными волнами — я ведь прекрасно понимаю, зачем Ярик сделал это. Он вернулся домой, потому что прекратил бороться и решил наказать себя за грехи, причиной которых стала я. Отказался от всего, что было важно и дорого, не переродился в гребаного сверхчеловека, а сдался и в одиночестве сходит с ума. Я могу попросту не успеть… и тогда моя жизнь тоже закончится.

Невидящими глазами пялюсь в экран смартфона и, задержав дыхание, по памяти набираю номер Юры.

Мой друг не обязан мне помогать — я предала и снова причиню ему боль, но он как никто умеет справляться с ней и обращать в неуемную энергию.

— Алло? — после трех гудков хрипит Юра, явно страдающий от похмелья, впрочем, теперь это не должно меня волновать.

— Я нашла его! — объявляю в трубку, и Юра, зевнув, наконец отдупляется.

— Кого?.. Филина? И куда же занесло нашего героя? В монастырь? Или в дурку?

Пропитанные ядом сарказма слова скрывают обиду, и я не ведусь — вкратце обрисовываю ситуацию, но удостаиваюсь лишь долгого скептического молчания.

— Мы должны его вытащить. Он не в порядке и может себе навредить! Помоги мне… Расскажи обо всем ребятам, — тараторю я, вгрызаясь в дужку очков, но Юра отрезает:

— Эль, ты в своем уме? У Дейзи вряд ли найдется время и бабло на такую широкомасштабную спасательную операцию…

— Хрен с вами. Я сама доберусь! — взвизгиваю я, отключаюсь и водружаю очки на переносицу. Ненавижу его. Ненавижу собственную беспомощность. Больной нарциссизмом ублюдок не мог так быстро повзрослеть и продолжает мстить мне и Ярику за сделанный выбор. Что ж, так даже лучше — отныне меня не гнетет рабская благодарность и стыд за принятые решения.

Бросаю пожитки в рюкзак, застегиваю молнии и, прихватив футболку и шорты, закрываюсь в душе. Горячие струи миллионами игл вонзаются в тонкую кожу, а размякший от потрясений мозг судорожно ищет выход.

Я вполне могу кантоваться на вокзалах, находить общий язык с попутчиками и избегать серьезных проблем. Дней через пять я доберусь и взгляну Ярику в глаза. Только бы он захотел со мной разговаривать…

Натягиваю на мокрое тело шмотки, собираю каре в крысиный хвостик на макушке и бреду на кухню. На столе меня ждет накрытый салфеткой завтрак и записка — мама отлучилась в магазин, а вечером в плане значится семейный просмотр старых видеозаписей и пицца под безалкогольное пиво.

Нахлынувшие сожаления выступают слезами на ресницах — я ехала сюда доказать себе, что одна во всем мире, но оказалось, что у меня есть семья.

И я бы вечно сидела в уютном гнезде, лепила микроскопические пельмени и слушала байки про юность родителей, восторженно подмечая, насколько мы похожи и мечтая пообщаться с ними двадцатилетними… Но у меня давно уже свой собственный путь.

Хорошо, что между нами не осталось недомолвок — мама наверняка посвятила в курс дела и папу. И я предпочту потихоньку свалить — это лучше, чем увидеть, насколько сильно он расстроен.

А еще я в очередной раз воспользуюсь их помощью и потрачу деньги. Потому что они ни при каких обстоятельствах не примут их обратно.

Переворачиваю записку, снимаю с дверцы холодильника карандаш на магните и пишу, что вынуждена срочно уехать, но очень жду родителей в гости. Рассыпаюсь в благодарностях, заверяю, что все в порядке, и даже рисую сердечко для мамы.

Еще раз обхожу залитую утренним светом квартиру, запоминаю цвета и запахи, эмоции и ощущения и расправляю плечи.

Здесь больше не страшно. Я вынесла свой опыт и навсегда сохранила в сердце и в памяти, отныне он не привязан к месту, времени и людям.

Возвращаюсь в комнату, забираю с подоконника мятую старую тетрадку и, задержавшись на самых счастливых моментах, медленно перелистываю пожелтевшие страницы. Без боязни. Без боли. С огромной любовью и благодарностью.

Выдвигаю ящик стола и оставляю дневник среди рисунков, записок, стишков и прочих милых мелочей.

Отныне я — другой человек. Гребаный сверхчеловек, который может все.

Завязываю шнурки — не на бантик, на два узла, — вешаю на плечо рюкзак, не оглядываясь, вываливаюсь на площадку, щелкаю замком и ожесточенно давлю на кнопку вызова лифта.

Створки разъезжаются и смыкаются за спиной, кабина ухает вниз, после сырости и полумрака подъезда по зрению бьет золотое солнце…

До редкого вечернего поезда уйма времени, в отличие от него, электрички регулярно курсируют до пригорода и обратно, и я должна навестить еще кое-кого.

Пройти по дну. Оказаться в самом центре собственного ада и выбраться. Несмотря на то что от ужаса слабеют колени и сводит живот.

В кармане оживает телефон, я пугаюсь до судороги и забористо матерюсь. Это Юра.

— Мы уже из области выехали. Будем часа через три. Где тебя подобрать? — орет он так, что закладывает ухо, на фоне слышится бешеный рев «Ласточки» и блеяние передающего привет Ками.

— Восточный выезд из города. Дальнее кладбище… — Я задыхаюсь от облегчения. — Ребята с тобой? Ты лучший! Я все возмещу, у меня есть деньги…

— Да пошла ты!.. — огрызается Юра. — Надеюсь, ты там не умирать собралась?

***

Стаскиваю с подбородка пыльную маску, и легкие наполняет чистейший воздух, пропитанный ароматом трав и цветов. Крепко вцепившись в лямки рюкзака, тихо и торжественно ступаю по улицам огромного безмолвного города с тысячью лиц и дат.

Старые тенистые кварталы вскоре заканчиваются, их сменяет поросшее молодыми деревцами поле. Возле нужного указателя я сворачиваю с аллеи и, прищурившись, замираю.

Тонкий полированный крест оттеснил к ограде массивный черный камень с именем, датами и портретом какого-то не похожего на Бага чувака в галстуке и строгом пиджаке, но знакомая, слегка поблекшая фотография виднеется за букетом искусственных лилий и гвоздик, и, вскрикнув, я ускоряюсь до бега.

— Ну, привет, Ковалев Евгений Александрович… Уж лучше бы ты оставался Багом! Я присяду? — Роняю задницу на теплые плиты и вглядываюсь в напряженные глаза цвета моря. Время не лечит. Линяют краски…

— Ты что-то на себя не похож. Совсем сопливый. Подумать только, ты уже младше меня на три года…

Мы долго молчим и смотрим друг на друга.

— Сегодня без букета. Прости, — спохватываюсь я, стирая со щеки каплю пота. — Но цветы не должны ассоциироваться со скорбью. Тем более первые, желтые… Они как никто стремятся жить.

Шуршат траурные ленточки, скрипят ржавеющие петли, но тишина не угнетает. Он слышит меня… И знает обо мне все.

Наматываю на палец гибкую травинку и улыбаюсь:

— Недавно я встретила Лося. Представляешь, ребята не держат на меня зла. Как и ты. А я-то, долбанутая, все никак не могла простить себя… Но недавно кое-кто прочистил мне мозги и поставил с головы на ноги. Он поставил меня на ноги… — Губы кривятся, наворачиваются горячие слезы, но улыбка становится еще шире, а грудную клетку распирает радость… — И я хочу сказать тебе спасибо! Спасибо, Баг! За то, что заставил дать слово. Спасибо, что ты был в моей жизни. И есть.

Глазами цвета моря на меня безмятежно глядит юность — волнующая, волшебная, чистая. Короткая и вечная.

Одна на всех. И у каждого своя…

— Я расскажу нашу историю своим детям, когда у них съедет крыша в шестнадцать… Ведь они наверняка будут такими же мятущимися придурками, какими были мы. Я еще не раз приду сюда, а ты… Покойся с миром. Не скучай там, в своих полях. Я очень люблю тебя, Баг…

Провожу ладонью по нагретому солнцем стеклу, встаю, отряхиваю шорты и, глубоко вдохнув, возвращаюсь к жизни.

За коваными воротами — границей города мертвых — сверкает зеркалами «Ласточка» Дейзи и припаркованная рядом с ней красная малолитражка Светы, но даже присутствие этой помешанной не вызывает досады. Бескрайнее небо, теплый ветер, зеленое лето, самые лучшие люди и полный приключений мир ждут меня впереди.

Я со всех ног бегу к ребятам, бросаюсь на их шеи, целую в щеки и визжу от радости, а они в медвежьих объятиях сжимают меня.

31

От рева мотора закладывает уши, в колонках хрипит Кобейн, маньяческая улыбочка Дейзи, сияющая в зеркале над лобовым стеклом, не предвещает ничего хорошего. Он зарубается со Светой на трассе — переключает скорость, давит на газ, и красная малолитражка остается далеко позади.

Ребята вопят, улюлюкают, показывают ей средние пальцы и стукаются кулаками.

Я тяжко вздыхаю и поправляю крысиный хвостик. В случае удачного исхода поездки с этими людьми мне придется еще долго идти по жизни…

Мы в пути восемнадцать часов, и даже короткий сон в палатках в лесу у дороги не спас положение — как только я поутру влезла на заднее сиденье и устроилась между Юрой и Никодимом, мышцы завыли в голос, а задница окончательно умерла.

Полночи Света плясала вокруг костра шаманские танцы, ребята дискутировали на тему: «как эффективнее откосить от армии», а Юра молча курил, сидя рядом на стволе поваленного дерева и ворошил веткой угли. Он пугающе изменился — модельная стрижка, аристократическая бледность, долгие задумчивые взгляды в никуда, отсутствие подлой улыбочки. Мой друг переживает собственную драму, но держится очень достойно. Видит бог, я никогда не хотела быть ее причиной…

— Юр, не держи зла на Ярика… — промямлила я. — Ты ведь можешь быть для кого-то центром мира, а не отсиживаться во френдзоне. Рано или поздно ты бы понял это, и нашим отношениям пришел конец.

— Как же классно, что ты меня опередила! — Он усмехнулся и по привычке провел ладонью по коротким волосам. — Камон, не грузись. Я осознал, как сильно ты нужна мне, только когда появился этот мудила Оул. В конечном итоге я проиграл в честном бою — твой святоша оказался намного проворней. Ладно. Пусть живет. Я заработаю на нем много денег, а ты кусай локти, женщина.

Закончив спич, Юра манерно закурил, послал мне воздушный поцелуй а-ля Мэрилин Монро, и в воздухе тут же повис вопрос, кто из нас двоих в большей степени женщина. Меня пробило на смех, он тоже заржал, как ненормальный, к веселью подключились поддатые ребята. Ничего не закончилось. Мы всегда будем рядом. Между нами больше не осталось недомолвок и обид.

Зеваю и роняю голову на острое плечо Юры, но тут же прихожу в себя, выпрямляюсь и смотрю в окно.

Снаружи меняются пейзажи — леса редеют и превращаются в степи, дорога, простроченная белым швом разделительной полосы, петляет, сужается и уползает за горизонт, туда, где на зеленую землю падают синие небеса.

Я много лет жила в скорлупе, в собственном, полном боли мире, и понятия не имела, насколько велик мир реальный.

Наша страна огромна, масштабы пугают. Но в каждом населенном пункте встречаются отголоски родных мест — архитектура старых зданий, грязные подворотни, серые панельки и купола храмов, и даже через сутки пути эти просторы все равно остаются моей родиной…

Наконец навигатор уводит нас влево, из-за поворота выплывает постамент с гигантским ржавым снопом колосьев, надписью «Добро пожаловать» и «бородатым» годом основания станицы.

Дейзи глушит мотор, отпускает руль и вытирает руки о джинсы, Ками увлеченно вертит башкой, Никодим удовлетворенно потягивается и хрустит суставами. Юра натягивает мотивирующую улыбку, достает телефон и, углубившись в «Википедию», проводит краткий экскурс в историю населенного пункта.

Я ожидала увидеть маленькую глухую деревню, но станица оказалась совершенно иной — сетевые магазины, православная церковь, школа, детский сад, несколько пятиэтажек и частный сектор — разноцветные крыши, заборчики и яркие пятна клумб на пригорке и в низине у широкой реки.

Оставляем авто на стоянке у Вечного огня и танка «Т-34» и, ковыляя на затекших ногах, вваливаемся в кафешку неподалеку — женщины за прилавком удивленно рассматривают делегацию разномастных придурков в авангарде со мной, напяливают на лица медицинские маски и озираются в поисках охранника.

Я выступаю спонсором завтраков, обедов и ужинов, а также досуга и бензина, и мысленно благодарю маму и папу за щедрость — подносы ломятся от тарелок и стаканов — и, чтобы уместить все изобилие купленного нами хавчика, приходится сдвинуть два столика.

От недосыпа и паники подташнивает, еда не лезет в глотку, но я весело смеюсь вместе с ребятами. Мы обязательно его найдем…

— Разделимся! — предлагает Юра, дожевав салат из свежей капусты. — Мы не знаем, где он живет — придется спрашивать у местных. Так у нас будет больше шансов найти его до заката солнца. Хз, как у них тут с криминогенной обстановкой по ночам…

Он высыпает на ладонь шесть зубочисток, ломает и зажимает в пальцах. Мне везет как утопленнику — обломок такой же длины выпадает сумасшедшей Свете…

На улице я всячески сигнализирую Юре, что надо пересмотреть результаты жеребьевки, но он возвещает, что так распорядился его величество случай и, набросив на башку капюшон, отваливает с Никодимом в старые дворы.

Дейзи и Ками, помахав нам ручкой, уходят в противоположном направлении, а Света, балансируя на пятнадцатисантиметровых шпильках, канает в сторону частного сектора, и я бросаюсь вдогонку.

Над разбитым, поросшим травой тротуаром нависают высокие заборы, за ними раздается зловещий звон цепей и громоподобный лай собак. Тут стремно, и нет ни души, но за любым из этих заборов может прятаться мрачный дом Ярика, и я, обливаясь потом, спешу вперед.

Полуденное солнце немилосердно палит, горячий ветер обжигает кожу, мучает адская жажда, и я проклинаю пиво, выпитое ночью у костра.

Мы преследуем редких прохожих, показываем видео с Яриком, самые четкие скрины и фото с листовок, но никто не знает этого парня, а имя его никому ни о чем не говорит.

День катится к закату, тени удлиняются, я впадаю в отчаяние…

А что, если я ошиблась? Его здесь нет или есть другая одноименная станица? Опустившись на траву, я курю одну за одной и ожесточенно тру виски.

Но что-то не вяжется.

Страх в глазах.

Местные прекрасно понимают, о ком идет речь, но настолько боятся уже полгода мертвого отчима Ярика и его обширных связей, что дружно молчат…

— Что же делать? — потеряв всякую надежду, спрашиваю я у пустоты, и Света толкает меня в спину.

— Искать, дор-рогая, искать!

Кустарники в конце улицы расступаются, за ними блестит зеркало тихой полноводной реки, на берегу отдыхает компания девочек — примерно наших ровесниц. Переглянувшись, мы тащимся к ним, достаем телефоны, но оба чуда техники как по команде выдают красный индикатор заряда батареи и подыхают.

От безнадеги поводит, но я сбрасываю с плеча рюкзак и нахожу в нем косметический карандаш и мятую салфетку. Дрожащими пальцами расправляю ее и быстро набрасываю портрет Ярика — его черты навсегда запечатлены памятью, его легко рисовать…

— Мы разыскиваем этого парня… Знаете, где он живет?

— Это Ярослав, мальчик из общины, — кивают девушки в купальниках, и я готова каждую из них расцеловать. — Он был нашим одноклассником. А потом пропал… Его до сих пор не нашли. Все думают, что его убил отчим. А что, разве это не так?

Неужели Ярика здесь действительно нет?.. Меня накрывает волной ужаса.

Но упрямое сердце подсказывает, что мы на верном пути — он и при нормальных раскладах не показывался на улицах, и едва ли выйдет в люди теперь, когда разочаровался в том, во что верил.

Девушки подробно объясняют, как пройти к его дому, и даже рисуют схему все тем же карандашом на обороте салфетки.

Кожа зудит от солнечных ожогов, от дурного волнения и усталости кружится голова…

— Пошли, кр-расавица! — Света мощной дланью хватает меня за локоть и щелкает пузырем малиновй жвачки. — Это близко.

— Почему ты вечно помогаешь мне?

— Потому что ты наконец бр-росила Юру! — обкуренно скалится она. — Спасибо. Совсем скоро он станет моим.

«…И заполучит флэт с крутой аппаратурой…» — продолжаю про себя, и вдруг понимаю, что Юра рассмотрит ее предложение. И наверняка примет — эти психи созданы друг для друга.

Ко мне возвращается присутствие духа, губы растягиваются в глупой улыбке, но в зарослях яблонь показывается трехметровый глухой забор с развешанными по периметру камерами, и я превращаюсь в развалину.

Острым ведьминским ногтем Света нажимает на кнопку звонка, но во дворе стоит зловещая тишина… Света снова и снова терзает звонок, шепчет что-то под нос и психует, и железная створка вдруг с гулом и грохотом раскрывается.

Матерюсь от испуга и едва не падаю — в проеме появляется высокий парень в коричневой, наглухо застегнутой рубашке с длинными рукавами и шапочке с отворотом. Это может быть кто угодно, только не Ярик… Но это именно он.

Его тепло было рядом со мной. Оно было во мне. Оно согревало, сияло всеми цветами радуги и возвращало к жизни.

Но теперь его темные глаза сверлят мои и не выдают никаких эмоций.

— Зачем ты пришла? Как узнала?.. — устало вздыхает Ярик, но я не могу вымолвить ни слова. Нашу встречу я представляла не так, и ощущение катастрофы придавливает к земле.

— Не важно! — Света выдвигается вперед, душевно обнимает его, он шипит и меняется в лице. — Мы не вовремя? Мама будет пр-ротив?

— Она тут не живет. — Ярик обхватывает ее запястья, настойчиво разводит в стороны и отступает на шаг.

— Гуд! — лыбится Света. — Метнусь к р-ребятам, р-расскажу новости. Мы переночуем в гостинице. Но там больше нет свободных мест. Впишешь Элину у себя, ангел?

Ярик напряженно смотрит на меня, губа дергается. Он медлит, и сердце сводит от чудовищной боли. Если бы он хотел, чтобы его нашли, он бы сам вышел на связь…

Но мне слишком многое пришлось переосмыслить и преодолеть на пути сюда, и я не сдвинусь с места, пока не поговорю с ним.

— Одинокий инопланетянин… — шепчу я тихо, и Ярик бледнеет. — Это я. Чудо случилось задолго до того, как ты впервые заговорил со мной в реале… Только представь, сколько еще важных вещей мне нужно тебе рассказать!

— Проходи. — Он отмирает, пропускает меня внутрь и захлопывает ворота. По спине ползет холодок, но я смело шагаю следом за ним по идеально чистой подъездной дорожке и длинному крытому коридору во дворе.

Просторный двухэтажный дом наполнен розовеющим солнечным светом, но страшная гнетущая атмосфера беспомощности, ужаса, тотального контроля, подчинения и непреходящего горя вынуждает меня разреветься, совсем как в детстве при виде жуткой пугающей игрушки.

Подавляю всхлипы, стираю горячие слезы, нагоняю Ярика на скрипучей лестнице наверх и ловлю его ладонь — этого прикосновения я ждала больше месяца, скучала и умирала от тоски, но он не отвечает на жест.

— Подожди пять минут, ладно? — Он проводит меня в небольшую комнату, настойчиво высвобождает руку и тут же смывается, но откуда-то снизу доносится привычное шипение воды, звон посуды и щелчок зажигалки.

Я в эпицентре его личного ада — кровать, белые занавески, абажур под потолком. И потрясающие замыслом и проработкой изображения на покрытых золотистым лаком дощатых стенах — половины уплывающих в никуда китов, перекошенные криком рты, огромные жуткие глаза, следящие за тобой в любой точке пространства, полупрозрачные люди и куклы с переломанными конечностями.

— Ух ты… — Я опускаясь на диван, и Ярик, нарисовавшийся в проеме с подносом, буднично поясняет:

— Да, мои художества. А вот тут я неудачно попытался вздернуться — родители заменили люстру на ту, что не бьется. Вот в эту дверь ублюдок ежевечерне заявлялся с назиданиями. Об этот шкаф он прикладывал меня башкой, а в этот угол насыпал горох или соль…

Ярик расставляет на столике чашки с травяным чаем и садится рядом, и сейчас я вижу очевидное сходство со сбежавшим мальчиком с фото. Мучительно соображаю, как вывести его из оцепенения, подбодрить, вернуть к жизни, но мозг окончательно заклинило — он концентрируется на визуальных образах и ничего умного не выдает.

Из-за подлокотника торчит какая-то черная длинная трубка — прищуриваюсь, и бесполезные глаза наконец фокусируются и распознают четкую картинку. Это…

— Дробовик, — спокойно поясняет Ярик. — Остался от отчима. Когда сплю, кладу его рядом.

— Надеюсь, сегодня ты положишь рядом меня… — потрясающе остроумно шучу я. — Я тоже боюсь спать одна.

Ярик молчит — он не слишком воодушевлен такой перспективой, — и я спешно меняю тему.

— Где твоя мама?

— Община потихоньку собирается заново — зомби с парализованной волей тянет туда, с этим бесполезно бороться. Мама даже не обрадовалась моему возвращению. Хотя, было бы чему радоваться… — Он тяжело откидывается на спинку дивана и поправляет шапочку. — Я поставил ультиматум — либо она выбрасывает всю религиозную литературу и остается со мной, либо… Она предпочла второе и свалила.

Повисает тишина.

Разморенный летним зноем вечер размывает краски, где-то жужжит сонная муха, глаза слипаются. Я достигла цели, добралась и нашла Ярика, и все, чего хочу теперь — свернуться калачиком и надолго заснуть на его теплом плече. А проснувшись, увидеть его прежним… Но вязкая тягучая нега сменяется приступом паники.

Скоро ночь. Здесь стремно настолько, что стучат зубы, каково же находиться в этом пропитанном страхами помещении в кромешной темноте?

— Вернись обратно… — Я провожу пальцами по его крепко сжатому кулаку. — Ребята тоже приехали за тобой. Я больше не с Юрой, но он давно не держит зла. Твоя «Счастливая кукла» взлетела, ты поднял такую волну любви и обожания… Ты можешь все, абсолютно все, Ярик!

— Да ни хрена я не могу! — перебивает он, заходится серией навязчивых тиков и трясет головой. — Даже если все резко забыли, как я накосячил, я не вернусь. Я ничего не могу тебе дать, я не в состоянии. Ты каждый раз будешь с надеждой заглядывать в мою душу, но не найдешь там ничего, кроме горечи, боли и беспомощности. Я не удержу тебя, вместе мы не выберемся. Не трать время! Уходи.

Меня охватывает отчаяние — его глаза абсолютно пусты, будто в сердце попал осколок заколдованного зеркала, и он разом потерял ко всему интерес.

Настоящий мальчик-ночь. Девочка-тень слишком слаба, чтобы спасти и протянуть руку…

Подаюсь к нему, расстегиваю ворот, высвобождаю из петель все пуговицы, стаскиваю мрачную рубашку и бросаю на пол — она ему не к лицу. Ярик не сопротивляется, но я наперед знаю, что увижу под ней искромсанную до мяса кожу. На груди, на плечах, на запястьях — везде…

— Я не хотел, чтобы ты видела, какой я на самом деле… — шепчет Ярик. — Я сумасшедший, понимаешь ты, или нет? Можно сбежать из чулана, но только не когда он внутри тебя… Каждую ночь ко мне приходит абсолютное зло, я боюсь до одури, боюсь настолько сильно, что перестаю быть человеком. И я знаю, почему это случается. Бесы над теми имеют полную власть, которые ходят в похотях своих и угодное им творят… Это наказание.

— За что, если ты не сделал ничего плохого?!! Твоя детская травма, причиненная моральным уродом, обострилась тут, но я вытащу тебя. Это всего лишь дом. Стены, окно, не более. Я никогда не оставлю тебя и не предам. — Осторожно глажу его горячие шрамы, пристально рассматриваю бледное лицо, и в черных глазах на миг проступает безмятежное янтарное дно… — Ты вернулся сюда не для того, чтобы поддаться. Ты здесь для того, чтобы стать гребаным сверхчеловеком и заткнуть голос ублюдка в своей голове. Ярик, давай. Сделай это. Все страхи только в твоей голове…

Он вздрагивает и отшатывается.

— Это можно сделать разве что вот так! — Он хватает дробовик, передергивает затвор и упирает дуло в подбородок. — Так нормально?

Меня одолевает желание вскочить и сбежать из этого ада, уехать, забыть все и никогда не вспоминать, вернуться к Юре и до конца дней своих зализывать раны в его надежном тепле, но однажды я уже бросила человека, который во мне нуждался.

— Я не уйду, — тихо и четко говорю я и не отвожу взгляд, хотя боль в глазах Ярика невыносима. — Моих шрамов без тебя станет больше… Я завишу от тебя. Я не проживу без тебя…

Он моргает, хватает ртом воздух, отбрасывает дробовик, пинает его в дальний угол комнаты и закрывает ладонями лицо.

— Ярик. — Я стягиваю дурацкую шапочку с его головы, запускаю пальцы в пепельные кудри, прижимаюсь к нему всем телом и дрожу. — Я слабая, но ради тебя могу сотворить невозможное. Ты тоже много раз вопреки всему спасал меня. Значит, мы с тобой уже гребаные сверхлюди. Только вместе мы и справимся. Я люблю тебя. Любым… Но ты даже сейчас идеальный.

32

События снова повторяются с пугающей точностью: огромный богатый дом, опустошенный, изломанный, но всем сердцем любимый мальчик, черное дуло и выбор…

Три года назад, глядя в глаза Багу, приставившему карабин к подбородку, я испугалась его демонов и перестала бороться. Именно тогда я добровольно отказалась от него, и все последующие угрозы его окружения попали на благодатную почву…

Но совсем иной — верный — выбор я сделала сейчас.

Я слышу учащенное дыхание Ярика, хватаюсь за израненные запястья, с усилием отвожу их от его лица и жду ответа.

Кусаю губы, молю всех богов, даже тех, в кого верили пропащие души обитателей этого дома, и жду…

— Думаешь, оно того стоит? Я того стою? — Он прожигает меня взглядом, моргает и прикрывает ладонью дернувшийся рот. Протягивает руки и гладит меня по щекам, и я вдруг понимаю, что он стирает с них слезы.

Они больше никогда не прольются, потому что он принял решение остаться со мной.

***

Побросав в рюкзак вещи, Ярик вешает его на плечо, под горло застегивает толстовку и в последний раз оглядывает тесную душную комнату. Будто вспомнив о чем-то, быстро отодвигает льняную занавеску, забирает с подоконника продолговатый черный футляр с металлическими уголками и вручает мне.

Я перенимаю его, машинально раскрываю и ахаю — на синем бархате поблескивает клапанами серебристая флейта… Я давно мечтала приобрести ее и вспомнить все, чему училась в детстве, но хорошие инструменты, один из которых я вижу перед собой, стоят очень недешево…

— Где ты это взял?

— Стырил из общины, — усмехается Ярик и проводит языком по верхней губе. — Тебе нужнее. Ты должна мне трек… Пошли отсюда.

Он смачно плюет под ноги, хлопает дверью и берет меня за руку — не таясь и не боясь осуждения. Мы выходим в благоухающую летнюю ночь и, продираясь сквозь буйные заросли трав и кустов, спешим к стоянке, где нас уже ожидают ребята.

Огромные южные звезды сияют над головой, земля вращается быстрее и уплывает из-под ног и, если бы не наши переплетенные пальцы, я бы точно вспахала носом здешнюю плодородную почву. Ошалело пялюсь на Ярика — в свете фонарей он похож на бога. Он красивый, как небо, спокойный, как море, надежный, как стены…

Будь я героиней книги, хэппи-энд наступил бы именно в этот момент.

***

Но жизнь не безоблачна — в ней есть падения и взлеты.

Боль, преодоление, борьба с обстоятельствами и с собой.

Год пролетел, как короткий миг — развод с Юрой, скандал с его маман, регулярные визиты к психотерапевту, растерянные переглядки мамы и папы, когда они нагрянули в гости и впервые увидели Ярика — к тому времени он выкрасил волосы в красный, а на тыльной стороне ладони набил тату с изображением куклы в луже крови. Но его правильные рассуждения ввергли родителей в транс, восторг и пучину обожания. Теперь его имя не сходит с их уст.

Мы стараемся слушать и слышать друг друга. Беречь, помогать, понимать.

У нас есть возможность жить только любимым делом — стримы, выступления в клубах, туры по городам, линейка кастомной уличной одежды, новые треки и постоянный бег вперед.

Благодаря совместным усилиям и неуемной энергии Юры сбылась еще одна мечта ребят — сегодня они в качестве хэдлайнеров закрывали небольшой фестиваль.

Месяц, предшествующий выступлению, Юра носился как угорелый, спорил с организаторами, торговался и орал, но перед самым выходом группы к зрителям сел на траву и признался, что его роскошное каре под черной краской, вероятно, поседело… Метаморфозы случились и с ребятами — Ками дал зарок не пить, Никодим научился весьма мило улыбаться, Дейзи заметно постройнел…

Нас приняли на ура, публика взорвалась на атомы, пришлось повторить «Куклу» на бис.

Я тоже была на сцене и отыграла свои партии идеально, хотя колени до сих пор дрожат. И я бы забыла все и вся, если бы не спокойный собранный Ярик у микрофона, почти видимые крылья за его спиной и голос, парящий над восторженной толпой и алым закатом…

А теперь, держась за руки, мы одновременно подходим к краю, отвешиваем поклон и выпрямляемся, и я, затаив дыхание, любуюсь правильным профилем Ярика на фоне розовых облаков.

Этот парень вернул мне все, что я умудрилась растерять за недолгую жизнь — друзей, веру в себя, увлечения, мечты и планы на будущее.

Он показал мне любовь и чудеса в мелочах.

Он научил меня не бояться.

…Каждый из нас хоть раз оставался посреди выжженной пустоты. Но спустя время на ней прорастали всходы чего-то нового, другого, лучшего…

Тот, кто вопреки всему заставил мертвое поле цвести, стал для меня настоящей судьбой. Главным человеком в моей жизни.

Здесь так спокойно, я сжимаю его теплые пальцы и смотрю в бескрайнее небо, под котором мы будем жить вечно.

Конец

02.2021 — 03.2021