Синева осенних вечеров

Земли немая нищета…

Леса́ молчат навстречу бою.

У пулеметного щита

Трубач с холодною трубою.

Во тьме вмерзал губами в медь,

Бежал вперед под ярым градом,

Чтоб первым смерть преодолеть

Иль умереть с бойцами рядом.

Возьми слова, переиначь,

Но дело остается делом, —

Ты звал на подвиги трубач,

Я сам не трус и верю смелым.

Я верю слову и свинцу,

Что пробивают путь во мраке.

Я верю нашему певцу

В бою. На линии атаки.

Карельский фронт, январь 1940

Ржавеет каска на могиле.

Бежит дорожка к блиндажу.

…Мы под одним накатом жили,

Мы из одной жестянки пили…

Что я жене его скажу?..

Алакуса, 1939

На фанерной дощечке каракули

Ни вьюга, ни дождь не смыли:

«Все красноармейцы плакали,

Когда ее хоронили…»

Финляндия, 1939

Мы в разведку уходили.

Ты сказал мне побратим:

— Дело сделаем мы, или

Богу душу отдадим.

Я тебе тогда ответил:

— Это славно и по мне —

Походить на белом свете

Не в обозе, а в огне.

Пули ныли, будто улей,

Мчалась снежная река,

И ползли мы через пули,

Неприцельные пока.

И в начальном этом деле,

Миновав передний край,

Так мы оба пропотели,

Что хоть каски выжимай.

Наши пули рвались роем,

Били мы из ППШа,

Что ж, на то разведка боем —

На кон ставится душа.

Я врага не буду хаять,

Он стрелял по нас ладом,

И пылала ночь лихая,

Ночь, закованная льдом.

Уползали мы в ометы,

Усмехались: «Догони…»,

Засекали пулеметы,

Орудийные огни.

Артиллерией отпеты

На передней полосе,

Санитарные пакеты

Израсходовали все.

Ты тащил меня из боя,

Горевал: «Хотя б глоток…»

Ликовал: «А мы с тобою

Дело сделали, браток.

В медсанбате, как у бати,

И покуришь, и попьешь,

И поплачешь на кровати,

Коль от боли невтерпеж».

Оклемался я и кое-как

Вижу: печь… в палатке дым…

И мигает мне на койке

В красной марле побратим.

…Громыхает канонада,

И на рать уходит рать.

Смерть вокруг. Кому-то надо

За Россию умирать.

1978

Сложил бы строчку и сберег,

Знал цену каждому словечку,

Когда б привал на малый срок,

Когда б коптилку или свечку.

Но ничего в дороге нет.

Визжат, давясь песком, снаряды.

Слепой холодный свет ракет

Колеблется от канонады.

Толпой за нами смерть по следу

И слово — пуле и штыку, —

Но только так берут победу,

И добывают так строку.

Северо-Западный фронт, июнь 1941

Мы шли назад, бледны от гнева.

Штыки в крови. Нагрет металл.

И пепел хлеба, пепел хлеба

В глазах угрюмых оседал.

Мы шли назад. А к нам из тыла

Спешили в черный этот час

Урала яростная сила,

Твоя уверенность, Кузбасс.

Гремят гранаты, бесноваты,

И душу тяжелит вина —

Мы пятимся… Но даль расплаты

Полуослепшим нам — видна…

Псков, 8 июля 1941

Стоим в окопах у Ловати.

Почти в траншеи бьет волна.

В ознобе взрывов на закате

Река угрюма и мутна.

Ей долго быть чертою синей

На картах Ставки и штабных,

Пока врагов не опрокинем,

Пока не вдавим в землю их.

Солдату высшая награда,

Чтоб ты струилась, широка, —

И не рубеж, и не преграда,

А просто — синяя река,

В которой мирно мокнут сети,

Куда, уздечкою звеня,

Приходит мальчик на рассвете

Поить колхозного коня.

Ловать, август 1941

Мы жили с ним в блиндажике-землянке,

На сене спали у костра вдвоем,

Ползли сквозь ночь по выжженной полянке,

Издерганной винтовочным огнем.

Бежали, задыхаясь, на рассвете

За танками ревущими, в огне.

Глотая слезы, видели, как дети

Без плача умирают на войне.

…Благословен тот лес на перевале,

Сырой блиндаж с коптилкой у виска,

Где он слагал стихи, которых ждали

Идущие под пулями войска.

Валдай, 1941

В бескровном пламени рассвета

Поля пусты, земля в золе,

В огне боев сгорело лето

На этой северной земле.

Дома истерзаны войною,

И смерть обыденно близка,

И голый тополь над стеною,

Как жало ржавого штыка.

За черным остовом завода

Тропа опальная пуста,

И пенят масляную воду

Быки разбитого моста.

Здесь враг прошел. Пожаром веет.

И в горле — ярости комок.

Кто ненавидеть не умеет,

Тот никогда любить не мог.

Северо-Западный фронт, 1941

Блестит на травке первый иней,

Трещит легонько ломкий лед.

На горизонте небо сине,

Уходят летчики в полет.

Иной и шутит, и беспечен,

Как будто гладкий выпал путь,

А он уж пулею примечен,

Ему и дня не протянуть.

Мне говорят: «Зачем лукавить?

Пусть каждый будет сам собой, —

Судьба солдата не легка ведь,

Так не заигрывай с судьбой…»

И все ж — да славится бравада,

Хоть не проста она вдвойне:

Ведь жить-то надо, драться надо,

И на войне — как на войне!

Старая Русса, 1941

Не то… не то… Я знаю сам…

Опять на травах сплю ежовых,

И ковыляет по лесам

Дорога в язвах и ожогах.

Не то сказал… Не так ушел…

А гром и злобен, и огромен,

А над войною воздух желт,

И тучи черные багровы.

И в пулеметных лентах Русь,

Врагам не отдана на травлю.

…Прости меня. Даст бог, вернусь —

Все доскажу и все поправлю.

1941

Шинель бойца от снега задубела.

И костерок уже погас сырой.

В окопе все покрыто белой

Шершавою обветренной корой.

Солдат не замечает вьюжной пыли,

Утрат сейчас не помнит и потерь:

Бойцы сегодня письма получили,

И он с детьми беседует теперь.

1941

Мы на дне окопчика уснули.

Над войной покой наш вознесен.

Падают пылающие пули

Прямо в мой багровый полусон.

Падают, не задевают тела…

Стихла ночь… Ни звука, ни огня…

Иль душа от тела отлетела.

На болоте бросила меня?

…Кое-как растягиваю веки,

Снег стираю тлеющий с лица.

Рядом спят вповалку человеки,

Будто жен обнявши ружьеца.

Милые! Какая мне удача —

Вы живые, и окоп живой!

Мины лишь бормочут и судачат,

Перекатываясь над головой.

Часовые маются до света.

Над окопчиком в потеках льда

Бледная качается ракета —

Полночи военная звезда.

И в своем убежище убогом,

Поворчав на холод и на тьму,

Снова я протискиваюсь боком

К ближнему братану моему.

И, в шинель укутываясь туже,

Засыпая, ухмыляюсь зло:

«А врагу в России хуже… хуже…

Всю Россию снегом замело…»

Под Старой Руссой, декабрь 1941

Горизонт горел, как факел…

Кольт и шашка — на двоих.

Мы с тобой неслись в атаке

На конях нестроевых.

Мы кричали что-то вяло

С прытью явно тыловой.

И металось из металла

Крошево над головой.

Седла новые скрипели.

Кони ржали и не шли

В этой огненной купели,

В этом хаосе земли.

Пули ныли тонко-тонко…

Мокла с поводом ладонь…

И тоскливей жеребенка

Подо мной заплакал конь.

И дышал он, точно птица.

Угодившая в беду.

Стал качаться и валиться,

Умирая на ходу.

Молодые… Жить охота…

Ты мне крикнул на скаку:

— Не добраться пешим ходом,

Прыгай, что ли, за луку!..

Шел конек с двойною ношей.

Пули пели, как лоза.

Были мы с тобой моложе —

Кости, кожа да глаза.

И тащил нас в муке слезной,

Не щадя мосластых ног,

Безотказный конь обозный,

Уцелевший твой конек.

Френчей рябь… Рычанье пушек…

Шашек всплески… Дым в аду…

И покойники фон Буша

У Ловати на виду.

Танк торчал горой негрозной.

Через рваное жерло

Кровью мертвою, венозной

Пламя черное текло.

И тряслась в дыму пожара,

Пробиваясь напролом,

Сухопарых парней пара

На седле и за седлом.

Генерал увидел это,

Усмехнулся неспроста:

— На Пегасе — два поэта,

Не по штату теснота!

Те заботы — не заботы…

Подозвал кивком бойца:

— Дать писателю пехоты

Заводного жеребца!..

Я изрек посильным басом,

Оттерев дружка плечом:

— Тут Пегасы и Парнасы

Совершенно ни при чем!

Тут совсем иные сферы,

И о том, как видно, речь:

Бережешь себя сверх меры, —

Душу можешь не сберечь…

Мы палили самокрутки,

Грозно морщили мы лбы.

Генерал сказал: — Увы!

Знаешь, друг, солдат без шутки —

Это каша без крупы.

Слушать мне смешно немного

Поучения юнца.

Забирай-ка, парень, с богом

Заводного жеребца!

А не то… —

И сунул бардам

Под нос пуд костей и жил.

…За немецким арьергардом

Эскадрон в ночи спешил.

И на тех тропинках подлых,

Полных выбоин и тьмы,

С непривычки маясь в седлах —

Горе мыкали и мы.

…А земля в жару дрожала…

А металл живое рвал…

И сказал ты вдруг: — Пожалуй,

Прав казачий генерал.

На Дону ли, на Шелони,

В яром зареве огня,

Боевые наши кони

Есть Пегасова родня.

Ибо честные поэты —

Поголовно все — бойцы.

Мы не люди без победы,

Не жильцы и не певцы.

Впрочем, это — прописное,

Будто небо и земля…

И бежали наши кони,

Понимая шенкеля.

И заря вставала ало

Вместе с синью полевой.

И металось из металла

Крошево над головой.

Северо-Западный фронт, 1942

Осатаневшая от пота,

От смерти, грязи, полусна,

В окопах маялась пехота.

И пела людям про кого-то

В эфире женщина одна.

Она молила, и просила,

И выручала в черный час,

О милых пела и красивых,

А нам мерещилось — о нас.

А нам казалось, огрубелым:

Голубоглазые подряд,

Благоухая белым телом,

Над нами ангелы парят.

Они касаются устами

Войною вытянутых жил

И осеняют нас крестами

Далеких отческих могил.

Покачиваясь, как на льдинах,

В хорал сплетая голоса,

Несут на крыльях лебединых

Дымящиеся термоса.

Сверкая снежными плащами

У белых облак на краю,

Солдат махоркой угощают,

Ненормированной в раю.

…От динамита и тротила

Тряслась вселенная до дна.

…О чем-то песню выводила

В эфире женщина одна.

А нам казалось: на восходе

Несется голос в синь весны.

И снились матушке-пехоте

Ее немыслимые сны.

Северо-Западный фронт, 1942

Ночь непроницаема, как уголь,

Снег вокруг — подобие золы.

Мертвецов затягивают туго

Крови замороженной узлы.

Поспокойней на исходе суток,

Можно подремать на рубеже.

И кричит по рации кому-то

Молодой солдатик в блиндаже:

— Я — «Онега»!

Я — «Онега», «Лена»!

Отвечайте, если вы жива!..

И соскальзывают по антеннам

В полковые рации слова.

Вновь несется над передним краем

Голос сумасшедший в окоем:

— Я тебя люблю, не забываю!

— Я тебя люблю, не забываю!

— Я тебя люблю, не забываю!

— Что же ты безмолвствуешь?.. Прием!

Северо-Западный фронт, 1942

Висит в лесу почтовый ящик.

Он с нами вместе всю войну.

Его несли из сел горящих

И вот — прибили на сосну.

В минуты редких передышек,

Когда тревожный берег тих,

Бойцы поспешно письма пишут

И в ящик складывают их.

Как боль сыновняя о маме

Листки пойдут к родным лугам,

И мать дрожащими губами

Их прочитает по слогам.

…Спешит медлительная почта…

Боец, бывает, мертв уже,

А голос милого сыночка

Неутомимо и бессрочно

Звучит у матери в душе.

Ловать, 1942

Свистит война железом в лицо.

Ни стать, ни сесть, ни упасть нельзя.

Все туже, туже огня кольцо.

И давят враги нас, в крови скользя.

Но мы и сами — вперед!.. вперед!..

Гаубиц жерла нам в лоб гудят.

Глаза заливает соленый пот,

И жестче жести губы солдат.

И пятится, пятится, пятится враг.

И видит сквозь тысячи верст боец,

Как грузно рушится в грязь рейхстаг,

Как глыбы гранита грызет свинец,

Как ржут жеребцы Бранденбургских ворот,

И ветры мочалят белый лоскут,

И нашим врагам раздирают рот

Крики и вопли:

«Гитлер — капут!».

Не мы заварили весь этот ад,

Мы вышибаем лишь клином клин.

И жестче жести губы солдат,

Губы, в которых «Даешь Берлин!».

Сталинград, ноябрь, 1942

Бои гремят еще в Европе,

И смерть еще свое берет,

Но минет время, в свой черед

Планета вспомнит об окопе,

Откуда мы пошли вперед.

Волга, 1942

В станице пушки… пыль… обозы…

Грустит на цепке пес незлой.

И мирно пахнет от повозок

Травой привядшей и смолой.

Бойцы у кухонь с котелками, —

Солдатским щам пришел черед.

А кто-то точит нож о камень,

А кто-то дремлет наперед.

Поет цыганка, будто стонет,

Звенит монисто из монет.

Играет юность на гармони

Все о любви, которой нет.

Завороженные трехрядкой,

Солдаты песенку хрипят.

И смотрят девушки украдкой

На славных стриженых ребят.

Река рыбачьи лодки вертит,

Вдали саперы ищут брод.

…Как будто ни войны, ни смерти, —

К страде готовится народ.

Дон, 1943

Тишина полевая

И полыни пыльца.

Пыль полей истлевает

На морщинах лица.

И в душе у солдата

Эта тишь, как ожог.

Будто где-то когда-то

Я все это прошел.

Было, было все это

Наяву иль в бреду:

Я в зеленое лето,

Точно в реку, бреду.

Вскрикнут сонные гуси,

Просвистит ветерок.

Снова тихо над Русью

У полевок-дорог.

Ни войны и ни боли —

Только вёдро и синь,

Только гуси на поле

Окликают гусынь.

Никого там не травят,

Никому там не лечь.

И шумит разнотравье,

Точно бабкина речь,

Точно реченьки лепет

Там, в глуши, вдалеке.

…Самолеты — над степью!

Самолеты — в пике!

1943

Мальчишка шел, задохшийся от пыли,

Из черных сел, где вороны кружат.

Его станицу пушками разбили,

Отец и мама мертвые лежат.

Трещали крыши от жары в колхозе,

Бродил в лощинках, запинаясь, дым.

Ревели танки, сокрушая озимь.

И мальчик шел. И пепел плыл над ним.

Застывших туч печальное молчанье.

В его глазах отчаянье и страх.

…А в этот день шутили англичане

В кругу своих детей, на островах.

А в этот день, закованные в панцирь.

На якоря поставив корабли,

Крутили патефон американцы

От плачущего мальчика вдали.

Он ковылял устало по проселку

И вдруг увидел нас в пыли, в дыму.

Мы в этот день форсировали Волгу.

Мы шли к нему. К мальчишке своему.

Волга — Дон, 1942

Орудие черно от сажи,

Почти лежит оно в снегу.

Но покореженное даже

Еще стреляет по врагу.

Его расчет стоит на месте,

Еще в лотках снаряды есть.

А дым разрывов — в перекрестье,

А танков на́ поле не счесть.

Свою уральцы ставят мету —

Сгорает прусское литье,

Нет, вашим танкам хода нету,

Умерьте рвение свое!

Покрыты по́том руки, лица,

Ревут разрывы, душит дым.

Ты не достанешься, станица,

Заклятым недругам твоим!

Гвардейской доблести и чести

Не тронут траки и броня,

И танк, попавший в перекрестье,

Уже не выйдет из огня.

Упал один боец расчета,

Упал второй — и он не бог.

И обтекает нас пехота

Под волчьи вопли «Хенде хох!».

Уже сержант навылет ранен.

Ему кричат живые: «Ляг!».

Но он стоит и умирает…

Твое предсмертное старанье

Навек запомню я, земляк…

Да будет ваше имя свято,

Как вечный памятник трудам

От крови красного солдата,

Не уступившего врагам!

1978

Вошли в станицу наши танки.

Течет, качаясь, черный чад.

У тела молодой крестьянки

Мальчишки малые молчат.

Дымя, потрескивает уголь,

И в пепле мать от кос до пят.

Глазами, полными испуга,

Сироты под ноги глядят.

Садится дым над пепелищем

В золу обугленных стропил.

…Мы в бой идем. И мы отыщем

Того, кто детство их убил.

Дон, 1943

В солдатском зеркальце случайно

Увидишь свой висок седой,

И станет на душе печально,

Что ты уже не молодой.

Но, завершив атаку дружно,

Где столько крови утекло,

Поймешь, что хмуриться не нужно,

Что лжет бездушное стекло.

В полях, снарядами избитых,

И в жар сражаясь, и в пургу,

Не дал ты Родину в обиду,

На разграбление врагу.

И ты спешил со всеми рядом,

Не уступая никому,

И седина твоя — награда

Тебе, и делу твоему.

Пусть время лица наши сушит,

И не близка победы высь,

Не в стужу зеркала, а в душу

Взгляни, солдат, и улыбнись.

1943

На поле боя падают солдаты.

Звезда из жести. Рябь имен и дат.

И синие холодные Карпаты

Заносят снегом кладбища солдат.

Во имя нашей Родины и чести,

Четвертый год, как братья и родня

Бойцы победу добывают вместе,

Не все дойдут до радостного дня.

…Те, что погибли, доверяли свято

Победе нашей, что должна прийти.

На поле боя падают солдаты…

Не забывайте павших на пути!

Чехословакия, 1944

В окоп снаряд упал громами,

Чтоб там служивого накрыть.

И в тот же миг старушке-маме

Смерть принялась могилу рыть.

Потом корчагу слез влачила

Молчком по выжженной траве,

Чтоб их хватило до кончины

Того, убитого, вдове.

И ни детей, ни внуков ныне

И впредь — на тысячу веков —

От тех, горбатых, как унынье,

Неисчислимых бугорков.

Ах, нету горя глубже ямы,

И нету памяти больней —

Когда теряют наши мамы

Своих неживших сыновей.

1944

Когда-нибудь, когда пройдет война

И наш народ отпразднует победу,

И вновь посеет пахарь семена, —

Я на могилу к матери приеду.

Там шелестят березки в тишине,

Там чуть дрожит железная ограда.

Враг не топтал твоей могилы. Мне

И это, мама, ратная награда.

…Горит металл. На поле тлеет пень.

— Ты жив, сосед? — кричу я наудачу.

Еще придет благословенный день —

Я на могиле матери поплачу.

Польша, 1944

Все впереди. И слава, и награда.

И мир. И тишь. И, может быть, музей.

Все впереди. А здесь бомбежка рядом

И смертный скрежет танковых осей.

И до предела выжатая фраза,

Окопный настороженный народ.

И коммунисты — молча, без приказа

Из ряда выходящие вперед.

Сигнал — в атаку! Ветер хлещет в лица

На штык наткнуться тут немудрено.

И атакуют первыми партийцы,

Иного на войне им не дано.

Мы — ленинцы, мы все — однополчане

На этих тропах, где горит броня,

Мы столько раз друг друга выручали,

И столько нас не вышло из огня!

Еще немного. Мы додавим гада.

Живи в тиши. Поля боев засей.

Еще чуток… А здесь бомбежка рядом,

И смертный скрежет танковых осей.

Зееловские высоты под Берлином, апрель, 1945

На берегу морском, в тумане,

Не на земле своих отцов,

Пилотки сняв, однополчане

Похоронили трех бойцов.

Чтоб им не тосковать в могиле.

Вдали от милых мест родных,

На холм машину водрузили,

В которой смерть застигла их.

Волна метаться не устала,

И лбами бури бьют в гранит,

Но танк уральского закала,

Как часовой, их сон хранит.

…Мы помним берег дальний, синий,

Гуденье гневного огня.

Спокойно спите на чужбине:

Над вами — Родины броня!

Берег Балтийского моря, 1945

Еще в ходу штабные карты,

Еще в упор стреляет враг,

Еще трещит, дымя, Тиргартен,

И огрызается рейхстаг.

Еще багровыми хвостами

Метут «катюши» вдоль реки,

И зависают над мостами,

Бомбя в упор, штурмовики.

Еще врага мы сталью кроем,

Но видим ясно в этот час —

Урал весеннею порою,

Где матери заждались нас.

Не взрывы видим, а могучий

Отсвет литейного двора,

И те заводы, где на случай

Куют оружье мастера.

Берлин, 1945

Течет молчанье в темень ям,

Луна чадит над черным дымом

Поют волжане под баян

О чем-то милом и знакомом.

Сидят солдаты у воды,

С чужою ночью песней споря.

Они пришли в Берлин, седы

От пыли, пороха и горя.

Летит с дубового древка

Крыло простреленного флага.

Чужая корчится река

За грубой глыбою рейхстага.

Душа уж дома, не в боях.

В ознобе города громада.

…Как будто, зубы сжав, баян

Хрипит о камнях Сталинграда.

Берлин, 1945

По уставу, без устава,

Без вины и по вине

В три кнута судьба хлестала

Нас, бывало, на войне.

Гнев, обиды, непогода,

Мины, бомбы, боль и злость —

За четыре горьких года

Много всякого стряслось:

Похоронки и блокада,

Волги долгие деньки,

И японского микадо

Пограничные полки,

Сны пустые о постели,

Свист осколков у виска,

Подмосковного безделья

Госпитальная тоска,

Метки разные на коже

От плеча и до плеча.

…Ну и что же? Ну и что же?

А зато победа чья?!

1945

Видно, так судьба связала нас,

Что вовек не смогут позабыться

В черноте ночей Новочеркасск,

Черная Цимлянская станица.

Может статься, свидимся с тобой

На вокзале южном или в чайной,

Сдавлены домами и толпой,

Встречей оглушенные случайной.

Погляжу в лазурные глаза —

Вспять начнут раскручиваться годы:

На Одессу рушится гроза.

Море погребает пароходы.

«Мессера» шатаются ордой,

У врага веселая охота:

Остывают люди под водой —

Молодая мертвая пехота.

Вспомню время, рвавшееся в стих,

И, благословляя эту встречу,

На костре волос твоих густых

Пепел остывающий замечу.

И, прощаясь, может, навсегда,

Буду благодарен среди гула,

Что былые вызвала года,

На минуту молодость вернула.

1946

Все старше победные даты.

Вдали затерялся твой след.

Давно отшагали солдаты

Боями тревог и побед.

Давно в непроглядном тумане

Простились мы в день ледяной,

И зимы сплошных расставаний

Осыпали нас сединой.

Но все ж я навек благодарен

России в тревожном году,

Что был мне как сыну подарен

Свой номер в солдатском ряду,

Что пуля, лопата, палатка

В походе хранили меня,

Что жил я со всеми несладко,

Что вышел живой из огня,

Что в пору жестокого шквала,

Уже без надежды в душе,

Ты, плача, меня бинтовала

Во ржи, на ничейной меже,

Что память, не стертая далью,

Сияет огнями из тьмы,

Что битые злобой и сталью —

Грубее не сделались мы.

Растаяли пушек раскаты.

Вдали затерялся твой след…

Давно отшагали солдаты

Боями тревог и побед.

1948

На закате провожала,

Обнимала у ворот,

Ох, на много дней вперед!

Ни беспамятства, ни жалоб,

Будто горе сжало рот.

Отпустила — захрипела

От слепой тоски и слез,

Точно разом овдовела

В чистом поле, у берез.

А война огнями выла,

Злые ладила пиры,

Чуб солдату опалила

И согнула до поры.

Отошли в былое годы,

Много крови утекло.

И пришел он из похода,

И стучится он в стекло.

Он жену целует, путник,

Все в груди оборвалось:

Отгорела юность врозь.

…Что другим досталось в будни —

Нам лишь в праздники далось.

1946

Былое зарубцуется на коже.

Шагает время грузною стопой.

Мне по ночам мерещится все то же

Река Ловать — и рукопашный бой.

И губы побелевшие упрямо

Кусает унтер, пистолет креня,

И дуло парабеллума, как яма,

В которую зароет он меня.

Но враг внезапно валится на спину,

Его глаза в холодной пустоте.

Лежит он, руки вялые раскинув,

И в дыме дуло моего «ТТ».

Во сне, бывает, я страшусь иного:

В том поединке честного огня

Вдруг не успею выстрелить я снова,

И унтер первый выстрелит в меня.

1955

Горит звезда над миром старым,

Как светлячок в ином стогу.

И ходят пары… ходят пары

На затененном берегу.

А море пенится у борта,

А из трубы — огонь угля,

Как рассеченная аорта

На черном теле корабля.

Я между бочек затесался,

Летит не в уши — в душу мне

«Ура!» свирепого десанта

В свинцовом свисте и огне.

И память вновь былое тащит…

Не зря легли они, не зря,

В бушлатах, в робах немудрящих

На белых льдинах декабря.

Братки… Погодки… Еле-еле

Держу себя, чтоб не навзрыд…

Последний кубрик Коктебеля

Для вас мотыгами отрыт.

В железных скалах у причала

Навек вас принял мезозой,

И четверть века отзвучала

Над вами бризом и грозой.

…Пылают зори, как пожары,

И я забыть их не могу.

И молчаливо ходят пары

На затененном берегу.

Крым, 1967

Бегут, летят недели,

И все короче век.

Уже я помню еле

Войны карельской снег.

И юного солдата

В буденовке, зимой.

Он жил, он пел когда-то,

Он был товарищ мой.

Он о свинец обжегся,

Стал мертвый взгляд чужим.

На ледяной Вуоксе

Лежал он недвижим.

Гремела канонада,

В бою мои друзья,

И мне в атаку надо,

И мне стоять нельзя.

В поту и пепле лица.

Свистела сталь, губя.

Прости:

не мог проститься,

Не пожалел тебя.

А снег в крови заката,

А ты лежал немой,

Белее маскхалата

Студеною зимой.

…Он пел, он жил когда-то,

Он был товарищ мой.

1969

Стала память с годами плоше,

Но летят по ночам ко мне

На кровавых обломках лошадь,

Танки в скрежете и огне.

И запекшимися устами

Я твержу на ветру «Ура!»…

И кренятся ко мне крестами

Озверевшие «мессера».

Ах, пугаете нас охотно,

Но смеемся мы вам в глаза,

И хрипит пулемет пехотный

На турели из колеса.

Нет, сраженья — не пасторали, —

Сеча на́смерть, — и это так!

Вы запомнили нас, канальи,

Непечатную речь атак!

Вы запомнили небо в гуле,

Битых «юнкерсов» вороха.

Мы умели — штыком и пулей,

Словом лозунга и стиха!

Век намного мудрей и старше,

Но врывается в сны гроза,

Снятся снова ночные марши,

Сёл заплаканные глаза.

Молодые мы будто снова,

Лезем к дьяволу на рога,

И Кузьмы Горбунова слово —

Как рогатина для врага.

Подставляя в пути плечо вам,

Через дым, через поле ржи

Рвется лирика Щипачева

На Демянские рубежи.

И, как правда, проста, толкова

(Еще волосы не белы),

Муза звонкая Михалкова

В кровь сражается у Полы.

…Стала память с годами плоше,

Но летят по ночам ко мне

На кровавых обломках лошадь,

Танки в скрежете и огне.

1971

Нам память изменяет часто,

Она, как сеть в реке годов:

Невзгоды, мелочное счастье

Уходят вскользь из неводов.

И мимо — фразы и курьезы,

И шут, что прежде был могуч,

И преданы забвенью грозы,

Над нами бившие из туч.

Иные радости пустые

Давно уж скукой холодят,

Но греют земли, где мы стыли

Годами в звании солдат,

В измятых траками траншеях,

Где мы любили без потерь

Девчонок наших тонкошеих,

Дай бог здоровья им теперь.

И мы живем, забыть не в силе

Ни гроз, ни дружбы, ни вины,

Ни милых девушек России,

Ни первых выстрелов войны.

1952—1972

От мешков вещевых горбаты,

От винтовок и станкачей, —

Молчаливо брели солдаты

В черный чад фронтовых ночей.

Безглагольные, точно камень,

Шли… Дорога в крови мужчин.

Я волок вас, скрипя зубами,

По ничейной земле тащил,

Чтоб потом, в свой черед и муку

Плыть на ваших руках, в бреду,

По горячему, словно уголь,

Обагренному кровью льду.

Мы бывали хмельны без водки —

Нараспашку рванье рубах!

И любовь моя — одногодки —

Умирали в моих руках.

Умирали: «Ах, мама милая.

Через слезы ты мне видна…»

И была вам порой могила

В час несчастный — на всех одна.

Я вас помню в кровавых росах,

Где разрыв, а потом — ни зги,

Ваши грязные, как колеса,

Задубевшие сапоги,

Ваши выжженные шинели,

Тенорок, что в бою убит,

Ваши губы, что занемели

И для жалоб, и для обид.

Сколько прошлое не тряси я —

Все одно и то же, как стон:

«Лишь была бы жива Россия

Под зарею своих знамен!»

Я запомнил навек и свято

Ржавый дым и ожог жнивья,

Дорогие мои ребята,

Мои мальчики, кровь моя.

Грубоватые и земные,

Вышло — голову вам сложить,

Вышло — вас пережил я ныне,

Дай бог, память не пережить.

Ни забвенья тебе, ни тленья —

И надежда, и боль веков —

Легендарное поколенье

Непришедших фронтовиков.

Вас запомнят века другие,

Всей безмерной земли края,

Братаны мои дорогие,

Мои мальчики, кровь моя…

1973

Весной — не стары, бородаты,

В кровавых повязках, в пыли,

Убитые наши солдаты

Встают из военной земли.

Гремят барабаны и трубы,

Поверка вступает в права,

И шепчут суровые губы

В ночи уставные слова.

Старшины командуют: «Бриться!»,

Почистить велят сапоги.

Темны утомленные лица.

Железны линейных шаги.

На рваных полях, опаленных

Огнем орудийной страды,

Мильоны… мильоны… мильоны

Безгласно равняют ряды.

Штандарты трепещут на фланге.

Весь мир побледнел и затих.

В молчании черные танки

Стоят на исходных своих.

Ни звука, ни звона, ни шага.

Звенящая тишь на Руси.

Застыл Черняховский у флага

И замер Ватутин вблизи.

Весеннею полночью ясной

Кровавая рдеет заря.

И нету погибших напрасно,

И бе́з вести сгинувших зря.

И снова, как прежде, нетленно,

В аду лагерей и печей,

Упорство железное пленных,

Плевавших в своих палачей,

Себе обещавших: «Осилим…

Все выдержим — пули и яд…»

Там Карбышев рядом с Джалилем,

И Зоя, не дрогнув, стоят.

В тиши под луною печальной

Лишь реченьки плачут навзрыд.

Но смолкли они. И начальник

Короткую речь говорит.

— Мы отдали все, что имели —

И душу, и тело свое.

И пусть не дошли мы до цели,

Отчизна дошла до нее.

Мы нашею кровью немалой

Сумели победе помочь.

Но ждать уже мамам, пожалуй,

Нас больше, солдаты, невмочь.

Приказ передайте по фронту:

В победную полночь весны

Упрячьте свою похоронку,

Идите в отцовские сны.

Полкам и солдатам сраженным

Вино разрешаю я пить.

Явитесь к невестам и женам,

Что ждут еще нас, может быть.

Я вас увольняю до света,

Своих навестите сирот.

…Оркестры гремят, и планета

Стоит у крылец и ворот.

Шагают беззвучно колонны,

Оставив последний редут.

…Мильоны… мильоны… мильоны

В Девятое мая идут.

1974

Меня щадили пули на войне,

Осколки, те кровавили, бывало.

Они порой шевелятся во мне

Жарою проржавевшего металла.

Уходят годы потихоньку вдаль,

Все отдаленней памятная дата.

И разъедает крупповскую сталь

Горбатая артерия солдата.

…Былое в помощь изредка зови,

Мы научились многому тогда ведь:

Чужие пушки на заводах плавить,

Чужую сталь пережигать в крови.

1974

Помню серые колонны

На истерзанном шоссе.

Я вас помню, Аполлоны,

В полной силе и красе,

В маскхалатах полосатых,

В кирзе, выходившей срок,

Почерневших от надсады

В грязном поле без дорог.

Помню в слякотных окопах,

В сгустках крови и огня,

В час, когда гудела копоть,

Грузно рушилась броня.

Помню ваш порыв единый

И терпенье на посту,

Помню ранние седины,

Ваших шрамов красоту.

В чистом поле, у ракиты,

Там, где ворон крик простер

Я вас помню, Афродиты,

Сострадание сестер.

Помню девочек служивых,

Наших нянек и врачей,

Рук натруженные жилы,

Чары сказочных очей.

Помню свист над городами,

Смерть на холоде дрянном

От прямого попаданья

В красном дыме кровяном.

В далях долгого похода

Жгли вас стужа и жара,

Вашу жизнь четыре года

Убивали снайпера.

Вас душили пыль и порох

В той немыслимой дали,

И остался в ваших порах

Прах металла и земли.

Не с того ли у России,

В беспредельности путей,

Нет ни чище, ни красивей,

Ни сердечнее детей!

1975

Выпил нынче он водки немножко —

В государстве теперь торжество.

И поет. Обнимает гармошка,

Будто женщина, плечи его.

А вот в жизни и не было женщин,

Ибо в свой девятнадцатый год

Был почти он со смертью обвенчан

На снегу Старорусских болот.

Не корите: «Приврал инвалидик,

Захмелел старина от вина…»

Оговор на него не валите, —

Он и рюмку не допил до дна.

День Победы и Памяти нынче,

Опаленный огнями знамен.

И гвардеец и счастлив, и взвинчен

Отголоском военных времен.

Вновь бомбежкой былою отмеченный,

Он в кровавую валится тьму,

И хирурги, не спавшие вечность,

Режут рваные ноги ему.

…Пой, служивый, по правде голимой,

И не слушайся тех, кто хулит,

Ибо мертвые сраму не имут,

Ибо до смерти прав инвалид.

Век промчался по людям лавиной,

Нет хмельной на солдате вины,

Собратан мой, товарищ любимый,

Фронтовик незабытой войны!

1980

Надо бы однажды, не краснея,

Отдохнуть за шесть десятков лет,

Но планета вертится, и с нею

Мы несемся, оставляя след.

Не болтун и не ленивый малый,

Сам себе, случается, я лгу:

Вот закончу дело и, пожалуй,

Просто поваляюсь на лугу.

Отдохну от книжек и бомбежек,

С удочкой приду на бережок,

Или наточу гвардейский ножик,

Вырежу дубовый посошок.

И пойду, покуда носят ноги,

И кипенье есть душевных сил, —

Дорогие отчие дороги

Я не все еще исколесил.

И любви желается немножко,

И чтоб домик на Миассе — свой.

…Но кружи́т, куражится бомбежка

Тридцать пятый год над головой.

1980