Синие шинели

ЭТИХ ДНЕЙ НЕ СМОЛКНЕТ СЛАВА (Из воспоминаний Ф. И. Калюты, члена КПСС с 1920 г.)

…Над степями Северного Казахстана полыхало пламя гражданской войны. В селах и аулах свирепствовали белогвардейские банды Колчака. Опираясь на зажиточное казачество и кулаков, местных баев и алаш-ордынцев, они устраивали в селениях повальные порки и расстрелы, вешали тысячи людей, не желавших подчиняться старым порядкам и служить в белой армии.

Учиняя кровавые расправы, колчаковцы хотели запугать население, склонить его на свою сторону, всеми силами отстоять старую власть. Но злодеяния белогвардейцев вызвали в народе лишь озлобление и гнев. Трудовой люд поднимался на борьбу за свободу и независимость. В деревнях создавались партизанские отряды.

Ф. И. Калюта среди первых комсомольцев республики. Слева направо: М. В. Оринич, член КПСС с 1920 года, К. А. Гадиев, член КПСС с 1924 года, А. И. Ворожеева, член КПСС с 1921 года, М. Ж. Жунусов, член КПСС с 1926 года и С. Темирбекова.

Руководители партизанского движения тайно созывали на собрания бедноту, фронтовиков, а также и молодежь, укрывавшуюся от мобилизации в колчаковскую армию. Помню одно такое собрание.

Стояла суровая сибирская зима. Деревня Каскатау потонула в сугробах снега.

— Вечером в хату Бельтюкова… — передавали по домам надежные люди.

Когда стемнело, в доме плотника Бельтюкова собрались партизаны нашего отряда. Их было 17. Хозяин хаты открыл собрание и предоставил слово мне.

— Товарищи, партизанские отряды действуют, — сказал я. — Земля горит под белобандитами. Но у нас мало оружия, мало людей. Надо, чтобы ни один человек из села не шел к Колчаку, а помогал нам. Надо, чтобы у каждого было оружие. Будем подрывать Колчаку тыл, соединимся с Красной Армией, а там — победа!

Единодушно решили собрать и передать партизанам оружие, патроны, лошадей, сбрую. В отряд записалось еще 29 человек. Жители деревни искренне сочувствовали нам. Люди эти не признавали колчаковской власти, отказывались платить налоги. Вскоре село Каскатау полностью стало партизанским.

Наш отряд, расположившись в окрестных сопках и лесах, внезапно нападал на колчаковские банды, тревожил обозы и мелкие части, двигавшиеся к Атбасару. Хорошо помню, как разгромили карательный отряд в Веденевке, забрали в плен трех офицеров и захватили богатые трофеи.

Партизанское движение разрасталось. Вскоре мы услышали о знаменитом восстании крестьян в селе Марьиновке, о действиях партизанских отрядов в Акмолинском, Кокчетавском и Петропавловском уездах.

Белогвардейцы усилили террор: в крови были потоплены восставшие крестьяне Марьиновки.

От зверской руки карателей погиб в те дни пламенный революционер Адильбек Майкотов. До революции он работал в Атбасаре медицинским фельдшером. Его знала и любила вся казахская и русская беднота. Майкотов являлся первым организатором Советской власти в уезде. Белобандиты давно охотились за ним. Но Адильбеку удавалось скрываться и вести энергичную революционную работу среди крестьянства. Однако уберечься он не смог. По доносу предателей его схватили в Атбасаре и вскоре казнили.

Но как бы ни зверствовали колчаковцы и их ставленники, они не в силах были потушить огонь народного гнева. Крестьянские восстания усиливались, нарастали. Партизаны подрывали тыл белогвардейцев, приближая желанный час победы.

И вот наступила осень 1919 года. В села и аулы вступили части полка имени Степана Разина 5-й Красной Армии. В уезде начала устанавливаться Советская власть. Военный комиссар полка Николай Денисович Веденеев (впоследствии генерал Советской Армии) и политрук Точин остались в Атбасаре, чтобы помочь создать ревкомы и местные органы управления. Началась кропотливая и сложная работа.

Веденеев происходил из рабочих Джетыгаринских золотых приисков. Это был прекрасный организатор, энергичный и решительный человек. Возглавив Атбасарский ревком, он провел большую и тщательную работу по объединению разрозненных партийных сил и организации уездного и волостных Советов.

В этот период и были созданы в Атбасаре уездная Чрезвычайная комиссия и уездная милиция. Председателем ЧК ревком назначил меня, а начальником милиции — Ивана Плескача. И вот мы, вчерашние партизаны, приступили к созданию учреждений, которые должны стоять на страже завоеваний революции.

— Какие будут инструкции, с чего начинать? — спросили мы у председателя ревкома.

— Инструкции подскажет вам ваша революционная совесть, — ответил Веденеев. — А дела?.. Вот получайте дела, — и, улыбнувшись, он вручил нам по карандашу и блокноту. — Остальное организуйте сами. Партийная ячейка и народ помогут вам.

Найти помещения для своих учреждений было несложно. Милицию разместили в здании бывшего станичного правления, а для ЧК заняли один из домов буржуя Попова.

Гораздо труднее оказалось подобрать кадры. Самоотверженных, закаленных в боях и преданных Советской власти людей было много. Но почти все они были неграмотны. Да и сами мы, руководители, не имели достаточного образования. А надо было уметь вести следствие, принимать решения в соответствии с революционными законами, надо было, в конце концов, знать, как составлять различные протоколы. Никаких инструкций, уставов и наставлений по этим вопросам в ту пору не было.

Между тем время не ждало. Жизнь требовала каких-то решений. Посоветовавшись, мы с Плескачом решили объехать уезд, поискать надежных людей. Он направился в южные и западные волости, я — на север и восток. Встречаемся как-то с ним в одном селении, он с улыбкой и говорит:

— А знаешь, я раздобыл-таки одного специалиста по юридическим вопросам. Будем у него учиться и… приглядывать за ним.

Оказывается, в Кийме сидел под арестом урядник Семиразумов. Он не симпатизировал контрреволюции, был безвреден и положительно настроен по отношению к Советской власти. Вот у него поначалу мы и брали уроки составления протоколов, ведения следствия, оформления различных документов. Потом стали получать из центра газеты, различную литературу, директивы. Работать стало легче.

На службу в милицию люди шли охотно, хотя мы ничего не могли предложить им взамен за их нелегкую и опасную в то время работу: ни формы, ни жилища, ни пищи, ни даже зарплаты. Оружием и лошадьми снабжали только конную милицию. Остальные должны были обеспечивать себя кто как мог. Несмотря на это, служба в милиции считалась большой честью — в людях горел боевой дух.

На работу в органы охраны общественного порядка пришли бывшие фронтовики и красные партизаны Семен Клименко, Григорий Грищенко, Василий Редовский, Новак, Хомяков, Исайкин, Ашихмин и многие другие. Изъявивших желание работать принимали осторожно, бдительно, только по рекомендации аульных и сельских обществ, которые гарантировали, что будущий милиционер «является сыном трудового народа и общество доверяет ему защиту Советской власти».

Создали мы волостные отделения, распределили участковых милиционеров. Если бы спросить тогда любого работника милиции о его задачах, он, не задумываясь, ответил бы: «Охрана завоеваний Октября». Каждый из них делом доказал, что это так и было.

Многие работники милиции отличались высокими моральными качествами, душевной красотой. Милиционер на своем участке был и представителем Советской власти, и проводником идей Коммунистической партии.

Милиция тесно была связана с населением. Чуть что случится — появится ли в деревне подозрительный человек, прибудет ли неизвестный к односельчанину, заметит ли кто непорядок какой — обо всем немедленно ставили в известность милицию.

В горячую пору сельскохозяйственных работ милиционеры помогали крестьянам пахать, сеять, косить сено, убирать хлеб. Работники милиции были инициаторами общественной помощи одиноким и сиротам. Засевались зерном специальные делянки для детских домов, которые в ту пору начали организовываться при активном участии органов ЧК и милиции.

Жизнь постепенно налаживалась. Не редкостью стали концерты художественной самодеятельности. Организаторами их были опять же работники милиции. Никто не жаловался на отсутствие помещений. Спектакли и концерты ставили в приспособленных для этого сараях, складских помещениях, а то и просто на открытых площадях. В Атбасаре под клуб отвели магазин бывшего купца Харламова. Организовали в нем русскую и украинскую группы, большой хор. К самодеятельности привлекали учителей, девушек, ребят. Ставили украинские пьесы «Наймичка», «Бесталанна», а также пьесы А. Островского и А. Чехова.

Находились у нас и свои сочинители. Правда, художественный уровень произведений оставлял желать много лучшего, но содержание приводило в восторг как исполнителей, так и зрителей. Помню, мы, группа бывших партизан, написали пьесу «Колчаковщина». В постановке наших кружковцев она прошла с большим успехом.

Хорошие постановки и концерты привлекали много людей, вызывали горячие симпатии, самодеятельный театр стал своего рода агитпунктом. Сюда шла не только молодежь, но и пожилые станичники. В этих самодеятельных выступлениях люди видели проявление народных дарований, ростки новой культуры.

Контрреволюция не успокаивалась. Недобитые колчаковцы, белоказачество и эсеры организовывали вооруженные банды, устраивали мятежи. Большую роль в их разгроме сыграли отряды милиции.

Весной 1920 года на юге уезда появилась вооруженная банда Кийке, организованная баями и алаш-ордынцами. Основная цель ее была — сорвать продовольственные мероприятия Советской власти. Бандиты нападали на продотряды, убивали советских работников, терроризовали крестьян.

Рабочие Карсакпайского завода и крестьяне сообщили о местонахождении банды, ее численности, вооружении. Для уничтожения банды был послан отряд атбасарской милиции под командованием Мазутова. Отряд успешно справился со своей задачей.

В подавлении контрреволюции, разгроме различных белогвардейских банд отряды милиции являли пример мужества и беззаветной преданности молодой Советской республике. Население, измученное колчаковщиной и жаждущее скорейшей победы над врагом, оказывало милиции всемерную помощь и поддержку.

…В штабе отряда, стоявшего в то время в селе Петровке, шло заседание командиров. Дверь неожиданно распахнулась, и в комнату вошел бородатый, весь в снегу, старик. Сняв шапку и тулуп, он громко спросил:

— Где тут Плескач?

— Здесь, — обернулся Иван Иванович и, узнав деда Ивана из села Борисовки, с радостью спросил, переходя на украинский язык:

— Чого, дидусь, прыихав?

— Да ось гостынцы вам привезлы.

— Яки гостинцы?

— А подывися, — с хитрецой ответил дед и потом добавил: — Продовольствие, одежду, а заодно и 60 хлопцев прыихалы к вам для пополнения.

Через полчаса на площади собрался митинг. Дед Иван взволнованно рассказывал о том, как в селах женщины пекли хлеб, из старых полушубков шили для бойцов шапки и рукавицы, а мужчины чинили валенки и рубили табак. По дороге к обозу присоединялись все новые подводы с гостинцами для красных воинов.

Против беспримерного мужества и героизма наших бойцов, которых единодушно поддерживало население, не могли устоять никакие вражеские силы. Во второй половине 1921 года все белогвардейские банды были разбиты, очаги контрреволюции подавлены.

В Атбасарском уезде наступила мирная трудовая жизнь.

г. Атбасар.

ОГНЕВЫЕ ГОДЫ (Из воспоминаний генерала внутренней службы III ранга К. И. Григорьева)

К. И. Григорьев.

Пара сытых крестьянских лошадей бойко бежала по проселочной накатанной дороге.

Был октябрь — сухая осень с холодными ночами, с ощутимыми морозами по утрам.

Лошадьми правил молодой крестьянин. Разговаривал со мной он неохотно. Назвав себя Алексеем, коротко и односложно отвечал на вопросы, понукал лошадей, настороженно поглядывал по сторонам.

Вокруг расстилалась равнина, не тронутая плугом. Клочки обработанной земли я видел только возле двух деревень, стоявших на нашем стокилометровом пути.

Шел 1926-й год. Нэп был в «расцвете». В захолустном уездном Акмолинске бойко торговали частники. В деревне, прикидываясь смирными, обрастали и набирали силу кулаки. Маловеры хныкали и шептались, что нэп укоренился, если не навсегда, то надолго. Советский аппарат в отдельных волостях уезда был еще слаб, нередко на руководящие посты в волисполкомы пробирались кулаки и гнули свою линию.

В пути мне невольно вспомнился разговор с секретарем укома партии Сухининым.

Нас (меня и еще одного комсомольца) вызвали в уездный комитет комсомола и дали направление на работу в уголовный розыск. Конечно, о деятельности этого учреждения мы не имели еще никакого представления.

— Пойдете бандитов ловить, — сказал секретарь укома комсомола Семенов.

А затем мы были приглашены в уком партии. Беседа была обстоятельной.

— Работа опасная, — говорил Сухинин, — но благородная. Книжки потом писать будут о вас. Преданность ваша нам известна. Сохраняйте чистоту комсомольского имени. Не зазнавайтесь, власть вам дается большая. Помните слова Дзержинского: «Тюрьмы нам нужны для капиталистов, контрреволюционеров, саботажников и бандитов, но не для трудящихся». Вы должны работать ради счастья и благополучия советского человека. У вас нет опыта, его у нас вообще пока мало. А услугами царских специалистов — жандармов, полицейских, сыщиков мы не пользуемся. Царские кадры чужды и враждебны нам. Опыт будете приобретать сами, — закончил секретарь укома и, пожав нам руки, отпустил.

Памятен и тот момент, когда нас ввели в кабинет, в котором предстояло работать. Это была большая комната, в которой стояли четыре стола. За двумя из них сидели угрюмые на вид люди в полувоенной форме, с наганами на боках. Прямо от двери на глухой стене был намалеван масляными красками черт, влево — Адам и Ева под яблоней… Только через два месяца нам удалось уговорить старых сотрудников и привести в порядок нашу служебную комнату; вместо «страшных и назидательных» картин мы повесили портрет Ильича.

В уезде было беспокойно. То и дело в деревнях, разбросанных по степи, обнаруживали убитых. Уничтожались иногда даже целые семьи. Преступники бесследно исчезали. Действовала какая-то хорошо замаскированная банда, не оставлявшая ни следов, ни свидетелей. Бандиты, как правило, брали только деньги и ценности.

Вот поэтому в октябре всем сотрудникам уголовного розыска дали задание — разъехаться по уезду и нащупать следы неизвестной банды. Только нащупать, но не предпринимать активных действий. Это было первое ответственное поручение, выпавшее на мою долю.

Вечерело, когда мы вброд переехали небольшую речку и поднялись на бугор.

Впереди открылась панорама невысокого горного кряжа, вершины сопок еще были освещены лучами заходящего солнца, а в долину уже опускался сумрак.

У подножия горы, километрах в трех от нас, раскинулось большое село Константиновка, там предстоял нам отдых и смена лошадей.

Мой возница остановил лошадей, осмотрел сбрую и, обращаясь ко мне, сказал: «Вот здесь в прошлом году убили моего отца, — и кнутовищем показал влево от дороги. — Вон у того куста стоял стог сена. В него бандиты запрятали труп отца и телегу и подожгли. Был ветер, стог вспыхнул, и крестьяне прибежали его тушить, чтобы спасти другие скирды. Вот тут и нашли остатки трупа и железные части телеги. Приезжала милиция, осмотрела, протокол составила… Дня три пили самогон у богатых мужиков, с тем и уехали», — хмуро закончил Алексей и стал садиться на облучок.

Узнав, что я работник уголовного розыска, он рассказал мне, что в 1924 году в Константиновке останавливался большой и богатый табор цыган. После их отъезда оказался обворованным магазин единого потребительского общества (членами которого были в основном местные кулаки). Кулаки подняли почти всю деревню, вооружились кто чем мог — вилами, топорами, ружьями, — сели на коней, догнали цыган и всех мужчин, женщин и детей поубивали, а имущество — лошадей, ковры, телеги, сбрую, золото — поделили между собой.

— А слух по деревне ползет, что лавку-то ограбили сами же кулаки… Только вы один-то не беритесь за это дело, — предупредил меня Алексей. — Кулачье у нас такое: убьют — и концы в воду.

Заниматься этим делом, действительно, не входило в мой расчет, и я сказал Алексею, что не буду. А случай с табором действительно имел место, но виновные были преданы суду только в 1928 году.

Так за разговорами мы незаметно и въехали в село Константиновку, и Алексей пригласил меня ночевать к себе.

Семья его состояла из четырех человек — сестра пятнадцати лет, семилетний брат и мать. Вдова убитого угостила нас сытным деревенским ужином.

Утром Алексей неожиданно вызвался везти меня дальше, правда, на одной лошади. Я охотно согласился, меня это устраивало — ехать уже со знакомым парнем, с которым установились хорошие отношения.

Позавтракав, мы выехали из Константиновки и направились к хутору Дермень, где мне предстояло встретиться еще с одним работником уголовного розыска и уже вместе с ним продолжать путь.

Хутор был последним населенным пунктом Акмолинского уезда, дальше шел Павлодарский уезд. Располагался он в широкой пади, по которой протекала быстрая неглубокая речка. Хуторяне часто вели доходившие до драк споры со своими соседями-павлодарцами из-за сенокосных угодий. Как только я появился в сельском Совете, с этим вопросом и обратились ко мне крестьяне. Ответив, что у меня нет полномочий устанавливать границы и разрешать подобные споры, я стал наводить справки: нет ли кого в хуторе из уезда. Оказалось, никто не появлялся. Оставалось ждать. К вечеру дежурный сельсовета отвел меня с Алексеем на квартиру к местному жителю.

Когда мы зашли в дом, семья сидела за ужином. Хозяин дома — плотный мужчина среднего роста, с густой черной бородой, лет сорока пяти; жена выглядела лет на пятнадцать моложе, очень подвижная, красивая женщина. Детей не было.

Встретили нас неприветливо, особенно хозяин. Тем не менее к столу пригласили, и хозяйка нарезала нам хлеба и сала, налила чаю.

Узнав, что я из уездного центра, хозяйка стала интересоваться, какие есть в городе магазины, много ли товаров, какие цены. Хозяин спрашивал, нет ли с кем войны — с Англией или Францией. Ни радио, ни телефона в те годы не было, и я не удивлялся таким расспросам. Неторопливо отвечал, что знал. Алексей сидел молча.

Перед сном мы с ним вышли и направились к речке напоить лошадь, а заодно и размяться. Как только оказались у речки, я спросил Алексея, понравились ли ему наши хозяева.

— Совсем не нравятся, — мрачно ответил он. — Знаете, товарищ сотрудник, среди хозяйской одежды на стене висит зипун моего отца…

Это известие ошеломило меня.

— Что же будем делать? — спросил я растерянно.

— Не знаю, — сказал Алексей. — А только завтра я зипун заберу и отвезу показать матери.

— Ни в коем случае не делай этого, — запротестовал я, лихорадочно соображая, что же предпринять. — Подождем, должен еще приехать сотрудник, посоветуемся и решим. А сейчас молчи, не выдавай себя. И пойдем скорее, а то обратят внимание, что нас долго нет, еще что-нибудь заподозрят.

Мы быстро возвратились, хозяйка указала нам место в горнице, где на полу была постлана постель, и, позевывая и крестясь, ушла на кухню.

Укладываясь спать, я думал: что же делать, какое принять решение? А вдруг Алексей ошибается, а если даже не ошибается, вдруг хозяин этот зипун купил у кого-либо? Решение не приходило.

Ночь тянулась тревожно и долго. Оба мы прислушивались к каждому шороху, рука моя то и дело тянулась под подушку и ощупывала рукоять нагана. Но все было спокойно, наш хозяин мирно похрапывал на кухне.

Усталость все-таки взяла свое, и под утро мы уснули.

Проснулись от яркого света. Солнечные лучи били в окна. Хозяйка погромыхивала ухватами. Все выглядело так мирно, будто и не было кошмарных вчерашних подозрений.

Утро взбодрило меня, и я решил действовать. Тихо, чтобы не услышала хозяйка, посоветовал Алексею отъехать от хутора версты три-четыре, сломать колесо у ходка и дожидаться. Я же буду просить хозяина, чтобы он довез до Константиновки.

— Как только поравняемся с тобой, будем брать хозяина…

Кивнув мне в знак согласия, Алексей встал и засобирался к отъезду.

Позавтракав с хозяйкой (хозяин поехал рано в поле за соломой), я ушел в сельский Совет и занялся своими делами. В беседе с секретарем сельсовета узнал, что наш хозяин Пашков — бывший казачий урядник, служил у Анненкова, правда, сейчас ни в чем предосудительном не замечен. Это сообщение меня еще больше насторожило и заставило серьезно продумать все детали операции.

Во второй половине дня погода изменилась, небо заволокло тучами, и они пошли так низко, что стали цепляться за вершины сопок. Мой товарищ так и не приехал. Я спросил у секретаря, чья очередь отбывать трудгужповинность, то есть везти (в те годы должностные лица использовали частный транспорт, имея на руках открытые листы, выдаваемые административными отделами исполкомов; плата взималась пять копеек с версты). Секретарь сказал, что увезти может мой хозяин — лошади у него хорошие и его давно уже никуда не посылали.

Все складывалось, как надо.

К Пашковым я пришел вместе с секретарем сельсовета. Спросив хозяина, сможет ли он увезти меня, и получив утвердительный ответ, секретарь ушел.

Пашков стал собираться. Сердце мое билось учащенно, и я боялся чем-либо выдать себя — впереди предстояла серьезная операция, по существу, она уже началась.

Погода ухудшилась. Заморосил мелкий дождик.

В ходок был запряжен резвый гнедой мерин. Простившись с хозяйкой, я вышел первым и стал поудобнее усаживаться в ходок, гадая: а что наденет хозяин? Может, зипун…

Хозяин вышел одетым в полушубок и сверху в грубый брезентовый плащ. К моему удивлению, в руках он держал охотничью берданку (в квартире я оружия не видел и даже не предполагал, что оно может быть в этом доме).

Обстановка, как говорят, осложнилась, настроение у меня испортилось.

Лошадка бойко тронула с места и резво побежала по еще не намокшей дороге. Чтобы не выдать своего волнения, я стал разговаривать с хозяином о хуторских делах, о скандалах с соседями по уезду. Пашков охотно поддерживал разговор. Настроение у него было неплохим. В Константиновке его ожидали какие-то свои дела, и поездка эта была ему кстати. Я особенно не допытывался. Но Пашков счел нужным объяснить:

— С маслоделом договориться надо. Сбить постного масла к филипповкам (пост перед рождеством).

Стоявшего возле самой повозки Алексея первым заметил Пашков. «Что это, однако, ваш возчик стоит?» — спросил он, показывая вперед кнутовищем. Алексей стоял на условленном месте. Лошадь была впряжена и мирно жевала брошенное в коробок сено. Колесо валялось на земле. Мы остановились.

Я вышел из тележки и пошел к Алексею, Пашков остался сидеть.

Громко спросив, в чем дело, я вполголоса сказал Алексею: «Осторожно, у Пашкова ружье, подходи к лошади, хватай за уздцы, рассупонивай лошадь и отвязывай вожжи, а я буду обезоруживать».

Подойдя к тележке, я выхватил наган и скомандовал: «Ни с места, руки вверх!» В то же время Алексей бросился к лошади. Отбросив в сторону ружье, я велел Алексею взять вожжи и связать задержанного. Затем стали запрягать лошадей в тележку Алексея, сняв колесо с ходка Пашкова. Делали все быстро, молча. Арестованный тоже молчал. Меня удивило, что он мне не задал ни одного вопроса, не закричал.

Дождь усилился и подул холодный ветер, когда мы свернули на дорогу в волостной центр Николаевку.

Алексей лошадей не жалел, от них шел пар. Дорога раскисла, но возчик все гнал и гнал. Часов в десять вечера мы были в Николаевке.

Волостная милиция размещалась в обычном деревянном домике, состоявшем из кухни и комнаты. Дежурил сельский исполнитель с винтовкой.

Назвав себя, я послал исполнителя за старшим милиционером. Пока мы счищали с себя грязь, прибежал в полном вооружении — с шашкой, винтовкой и револьвером — старший милиционер Болкунов.

Освободив от вожжей Пашкова, я усадил его на табуретку, а Болкунова с Алексеем послал в хутор Дермень сделать у Пашковых тщательный обыск, забрать зипун и, если найдется, оружие.

К этому времени дождь перешел в снег, на улице завыло, засвистело. Но Болкунову приказания не требовалось повторять дважды, никакая погода его не пугала, он оказался закаленным милиционером, уже знакомым и с опасностью, и с разного рода лишениями.

Под завывание ветра, при свете керосиновой семилинейной лампы я приступил к допросу Пашкова.

Передо мной, двадцатилетним парнем, сидел угрюмого вида пожилой человек, немало на своем веку повидавший. Мог ли я вести допрос? Допрашивал я впервые, и не мог тогда понять, что заставило заговорить Пашкова. Внезапность, быстрота действий, напористость, наша уверенность в правоте действий? Не знаю. Может быть, все, вместе взятое. Как бы там ни было, но Пашков заговорил.

Как он убил отца Алексея?

— Осенью в прошлом году на базаре в Акмолинске, — начал Пашков, — я со своим родным старшим братом заметил денежного мужичка, продавшего пару быков и воз хлеба. Отрекомендовались мы плотниками, с собой у нас были топоры. Вечером встретились с этим мужичком на постоялом дворе, выпили бутылку «горькой», разговорились и наняли его за 5 рублей довезти нас до Константиновки.

По дороге бросили жребий, кому бить. Выпало мне. Когда осталось до Константиновки верст пять, я ударил его обухом топора по голове. Он сразу упал. Забрали мы деньги, а убитого и телегу сожгли в стогу сена… И черт попутал меня взять зипун! Показалось холодно…

Страшный рассказ свой Пашков продолжал не торопясь, временами долго тер виски, вспоминал об очередных своих убийствах, выпивал кружку воды и опять продолжал свою жуткую повесть. Чтобы запутать следы, убийства они совершали в разных концах уезда — все меньше свидетелей. Никого, даже детей, в живых не оставляли, ничего, кроме денег, не брали.

— Не жалко было убивать? — не вытерпев, вмешался в допрос сельский исполнитель.

— Нет, не жалко, — ответил Пашков. — Но бил топором чаще мой брат, он сильнее меня. Оружием никогда не пользовались, хотя у меня и у брата есть револьверы.

— Так он же у тебя «святой брат», у староверов вроде как бы поп? — заметил я.

— Ну что ж, потом отмаливал перед богом грехи, — ответил Пашков и криво ухмыльнулся.

— Один раз, — сказал он, — я пожалел убитую. Молодая, хорошенькая была, подрядилась с нами, чтобы увезли ее за 20 рублей до Кокчетава. Думали, денег у нее много, шубка хорошая, шляпка, ботиночки лаковые, а когда убили — в сумке оказалось 30 копеек серебром. Учительница, оказалось, ехала к своему мужу.

«Звери, — подумал я, — и ведь какое «содружество»: один — белобандит-урядник, другой — «святой».

Записывая эти жуткие показания, я не заметил, как рассвело. Буран прекратился, земля была покрыта ровным слоем снега. Вскоре приехали Болкунов с Алексеем и привезли зипун, деньги и оружие.

Болкунову отдыхать не пришлось. Заменив лошадей, он поскакал в уездный уголовный розыск с донесением, а оттуда — в Кургальджино для ареста «святого брата» — старшего Пашкова.

Так закончился мой первый трудный экзамен. Было еще немало и удач, и ошибок, но с этого случая работа в угрозыске стала моей профессией.

В жизни Акмолинска в эту весну внешне не было заметно никаких перемен. Все так же по субботам и воскресеньям звонили колокола церквей, призывая православных к молитвам, все так же в строго положенные часы на двух минаретах мусульманских мечетей кричали муллы, призывая правоверных к намазу; все так же бойко вели торговлю местные нэпманы Ривкины, Сарымсаковы, Джумагуловы, Стариковы, сменившие дореволюционного миллионера Кубрина.

По вечерам местные обыватели, спекулянты, дельцы веселились в частном ресторанчике «Ишим». Там же они заключали торговые сделки, обсуждали «деловые предложения».

Со всех концов уезда спекулянтам и нэпманам везли хлеб, мясо, кожу, шерсть, а увозили керосин, спички, мыло. За свой товар драли нэпманы втридорога. Государственная торговля была еще слаба и не могла полностью обеспечить потребности населения.

Ушедшие глубоко в подполье недобитые белоказачьи офицеры и иные «бывшие» нашептывали о перерождении Советской власти. Временами будоражили тихую провинциальную жизнь кулацкие и уголовные банды. И казалось — этому не будет конца. Но так только казалось: нэп доживал свои последние дни.

В один из апрельских вечеров 1927 года я вместе с другими товарищами — Гузевым, Горбуновым, Муксиновым — был приглашен к председателю уездного исполкома.

В просторном кабинете уже сидели начальник уездной милиции Акжаров, секретарь укома партии Сухинин и начальник уездного отдела ОГПУ Кузьмин. Ему и было первому предоставлено слово. Подойдя к висевшей на стене карте Акмолинского уезда, он обвел всех собравшихся взглядом, как бы проверяя, все ли на месте, и начал говорить о сложившейся обстановке.

— На границе Акмолинского и Павлодарского уездов, — начал он, — обосновалась банда Усербая. По нашим данным, банда обрастает всякими уголовниками, в частности, в нее влилась шайка Иманова, ворующая скот. У банды есть свои базы, пособники и укрыватели. Ее поддерживают баи. Известно, что бандиты установили связь с басмачами, орудующими в песках Кара-Кумов, и получают оттуда подкрепление… За последнее время бандиты совершили ряд налетов на окрестные села и аулы, разграбили местные кооперативы, нарушили связь, угнали много скота. Налетчики проявляют жестокость, зверски расправляются с активом, насилуют женщин… Недавно они разграбили Карагандинскую волостную милицию. Захватили оружие, боеприпасы, лошадей. Как видите, дело зашло далеко. Перед нами стоит задача — ликвидировать банду. Есть приказ ОГПУ.

Кузьмин зачитал телеграмму из центра, предлагавшую срочно обезвредить банду.

— Знаем, задача нелегкая, — продолжал Кузьмин. — В один день ее не решишь. Район действия бандитов редко заселен, на юг к Балхашу — всего три-четыре кочующих аула. Нет воды, нет дорог, нет связи. У нас не имеется никаких войсковых единиц. В ваше распоряжение товарищ Акжаров выделит десять конных милиционеров. У коменданта ОГПУ получите два ручных пулемета, винтовки. При надобности отряд пополните людьми на месте.

— Указания волостным комитетам партии уже даны, — вставил Сухинин.

— Будьте осторожны, ведите разведку, выявляйте пособников, укрывателей. И если необходимо, изолируйте их, но «не стригите все, что растет». Во всем вам помогут честные люди, опирайтесь на них. Уисполком дает вам право объявлять отдельные районы на чрезвычайном положении, мандаты получите сейчас.

— Вот и все, — заключил Кузьмин. — Утром надо выезжать.

Рано утром, когда город еще спал, наш небольшой отряд тронулся в путь. Впереди ехал Муксинов. Я невольно залюбовался им. Среднего роста, с черной густой шевелюрой, густыми бровями, черными, как уголь, глазами, он ловко сидел в седле, плавно покачиваясь.

За ним по два в ряд ехали конные милиционеры. За конниками шла тележка, запряженная двумя лошадьми. В ней сидели сотрудник ОУР Горбунов и милиционер Перов Вася, бывший чапаевец. В тележке были сложены пулеметы, патроны, лишние винтовки (на случай пополнения отряда) и небольшой запас продовольствия и фуража.

Мы с Сутюшевым ехали сзади. Наш начальник отряда Гузев задержался в городе: ждал сына.

В первом волостном центре, селе Николаевне, наш отряд пополнился. В него пришли начальник местной волостной милиции с двумя конными милиционерами.

А в это время в юго-восточной части уезда бандиты, упоенные легкими победами над безоружными крестьянами и удачным налетом на местную милицию, справляли свой праздник. Их штаб разместился в нескольких юртах около небольшого степного озера. Среди юрт выделялась одна — большая, белая. В ней и пировали главари банды. Неподалеку на лугу паслись лошади, овцы. К юрте то и дело подъезжали вооруженные всадники — с донесениями.

Поводом к пирушке послужил еще и приезд знатного гостя. Бандиты изрядно «хватили» водки и, развалившись на пышных подушках, с жадностью поедали беспармак, запивали его ароматным кумысом, изредка косясь на гостя и прислушиваясь к его редким словам.

Главарь банды — Усербай рассеянно слушал своих приближенных и с нетерпением ждал, что скажет гость. Но гость не торопился. Видно, дальняя дорога утомила его, и теперь он с удовольствием ел мясо.

Наконец, насытившись, гость обратился к собравшимся:

— Вам надо больше собирать джигитов, обиженных Советами. Надо беспощадно бить коммунистов и всех, кто за них. Бояться не надо. В городах Таджикистана уже не один год воюет непобедимый Ибрагимбек, собравший большое войско. В Кара-Кумах и Кызыл-Кумах ждут верные отряды, скоро они выйдут в просторные степи Казахстана. Надо захватывать села, аулы, громить милицию, военкоматы и вооружаться. Тогда больше правоверных пойдет под зеленые знамена.

— У вас неплохое начало. Пусть везде вашему батыру сопутствует счастье, — и гость приложил правую руку к сердцу, наклонил голову в сторону Усербая. — Наш курбаши шлет ему свой привет и вот этот подарок.

С этими словами гость передал Усербаю новую винтовку с английской маркой и кривую с серебряной насечкой на ножнах азиатскую саблю.

Заблестели глаза Усербая. Лесть и выпитое вино кружили ему голову. Он уже видел, как его отряд занимает богатые села — Долинку, Михайловку, Тихоновку, Белоярку, Константиновку, Вишневку, — а там уже недалеко и Акмолинск. Он не даст пощады никому: ни женщинам, ни детям. Уничтожит большевиков, шкуру с них, с живых, будет сдирать. Усербай мечтательно заскрипел зубами. Он хотел что-то сказать в ответ на речь почетного гостя, но послышался стук копыт: на взмыленном коне подскакал связной. Свалившись с коня, он на четвереньках сполз в юрту и стал докладывать Усербаю о том, что из Акмолинска выехал отряд уездной милиции.

Около небольшого селения Ситень наш отряд встретился со своими разведчиками Зарифовым и Сарсыбековым. Переодетые в штатское и снабженные документами уездной кооперации, они, не вызывая подозрений, ездили по селам и аулам, нащупывали бандитов, собирая о них нужные нам сведения. Разведчики доложили, что банда находится в урочище Джаман-Нияз, недалеко от Караганды, и готовится совершить налет на село Долинку. Бандиты уже знают о продвижении нашего отряда и держатся настороже.

Договорившись о следующей встрече, разведчики ушли выполнять новое задание. Двинулись и мы. Передвигались только ночью — иначе можно было спугнуть бандитов.

На третьи сутки отряд вошел в широкую долину, по обеим сторонам которой тянулись невысокие горные цепи. Путь преградила небольшая, но быстрая речка. В крутые берега хлестала пена, в воздухе стояли мелкие, как пыль, брызги.

Кони никак не хотели заходить в воду. Они упирались, храпели, становились на дыбы. Первым окунулся Сутюшев. Сильная лошадь, борясь с течением, вынесла его на противоположный берег. Постепенно переправился весь отряд.

После ледяной ванны лошади нервно просили повод, а у всадников не попадал зуб на зуб. В довершение ко всему к ночи подул холодный ветер, заморосил дождь. Двигались почти вслепую, дороги не было, кромешная тьма не давала возможности ориентироваться. Через три часа такой езды кони, скользя по намокшей почве, с трудом несли отяжелевших всадников.

Необходим был привал. Но где его сделать? Тут же в степи? Переутомившиеся бойцы повалились бы, уснули прямо на мокрой земле, и тогда простуды не миновать. Все-таки начали искать подходящее место и вскоре оказались у подножия крутой горы, где было тише и не так сыро.

Постепенно дождь прекратился, на востоке посветлело. Приказав отряду не двигаться, я вместе с двумя бойцами поехал вперед. Мы обогнули гору и увидели неподалеку аул; из труб мирно курился дымок, а по улицам сновали всадники. Прижавшись к скале, я стал наблюдать, послав одного из бойцов за отрядом.

Отряд появился быстро, его заметили в ауле. Тишину разорвал выстрел, эхом раскатившийся в горах, за ним последовала редкая беспорядочная стрельба. Отстреливаясь, бандиты стали убегать из аула, часть нашего отряда бросилась им наперерез. Тогда бандиты рванулись в другую сторону, но там их уже поджидала наша засада, она открыла огонь из пулеметов. Кольт бил ровно и метко. Несколько лошадей упали и забились. Видя безвыходность положения, бандиты сдались.

Оказалось, что это только часть банды во главе с Имановым. Самого Усербая и других главарей в ауле не было. Чтобы запутать следы, Усербай разбил банду на три самостоятельные группы, строго наказал в открытый бой с милицией не вступать, а стараться заманить милиционеров в засады.

Дальше двигаться наш отряд не мог. Нужно было дать отдых людям и заменить несколько лошадей. И мы направились в ближайшее село Долинку, где нас с радостью встретили местные жители. Крестьяне быстро разобрали своих лошадей, ранее захваченных бандитами. Женщины со слезами на глазах стали рассказывать, как разбойничала банда Усербая: магазин разграбили, скот угнали, многих женщин изнасиловали. Главарь банды заявил, что теперь в районе он хозяин, Советов нет, и слушать надо только его.

Председатель сельсовета подал мне завернутое в газету письмо и сказал:

— Усербай велел передать.

Я стал читать. Написано было на ломаном русском языке. Усербай писал:

Заканчивал он свое послание тем, что предлагал убраться из степи по-хорошему, иначе грозился отправить всех «в царство Иблиса». Прочитав письмо, я передал его Сутюшеву (он собирал весь следственный материал) и посоветовал приобщить к уголовному делу.

После короткого отдыха мы направились в центр промышленной волости — село Большую Михайловку. Надо было разобраться с задержанными. После допроса бандитов Сутюшев предложил всех освободить до суда, за исключением главаря Иманова. В этом был смысл. Посовещавшись, мы согласились. Иманова допрашивали все вместе. Я старался выяснить, что толкнуло на такие тяжкие преступления Усербая: ненависть к Советской власти, месть или мелочное самолюбие.

Подумав, Иманов дал оригинальный ответ:

— Усербай смелый джигит, но безвольный человек. Он как пустой мешок: что в него всыплют, такую форму он и принимает. Ну а баи и муллы постарались сделать ему нужную начинку.

— Чем же объяснить такую жестокость с его стороны? — спросил я.

— Человек, ставший шайтаном, — сказал Иманов, — будет куда хуже шайтана.

— А ты зачем присоединился к этой банде?

— Лихие набеги, свобода, риск, я джигит…

Он замолчал, не договорив. Видимо, понял, что мы не очень-то верим его легковесным объяснениям, и спросил:

— Что вы сделаете со мной и с моими людьми?

— «Твоих» людей мы отпустим по домам, а тебе придется ждать суда.

— Как отпустите?! Усербай говорил, что всех нас ждет страшная расправа…

Иманов вдруг выругался.

— Проклятый Усербай! Если я попался, то и тебе не уйти!

У Иманова развязался язык.

Хорошо понимая, что бандиты не могут существовать без поддержки со стороны, мы начали узнавать, кто снабжает Усербая оружием и боеприпасами, кто у него покупает награбленное, кто дает ему приют. Иманов назвал нам десятка три фамилий, и мы, посоветовавшись с местными руководителями, решили наиболее активных сообщников Усербая арестовать.

Вскоре в Михайловку приехал Гузев — наш начальник отряда, которого обстоятельства заставили на время остаться в Акмолинске. Ознакомившись с обстановкой, Гузев занялся глубокой разведкой. Каждый день он отправлял во все концы разведчиков. Сутюшев занимался следствием, опрашивал потерпевших и изолировал наиболее активных соучастников Усербая. В то же время мы приводили в порядок отряд. Пополнили его людьми, заменили лошадей, заготовили фураж, отремонтировали седла, насушили сухарей, запаслись солью, чаем, сахаром — словом, подготовились к длительным переходам.

По данным нашей разведки, банда Усербая ушла на юго-восток от Спасского завода. Главарь спешно принимал меры к пополнению своей банды, рассылая гонцов по аулам.

Но по аулам уже распространился слух о том, что мы освободили захваченных с Имановым бандитов и арестовали ярых соучастников Усербая. Люди вздохнули свободнее. Банда не только не пополнилась, но и стала таять. Бандиты попритихли, уже не осмеливались нападать на аулы, заметали следы, старались скрыть свое местонахождение.

Оставив Михайловку, наш отряд расположился в одном из аулов за Спасским заводом.

Тихим июньским вечером я отправился вместе с проводником Рахимбековым в разведку. Ехали мы холмистой степью. Часа через два горизонт стала затягивать большая туча. Ночь наступила душная, кони часто фыркали, нарушая тишину. На западе все чаще вспыхивали молнии. Вскоре у небольшой степной речки мы увидели аул. Едва успели подъехать к нему, как разразилась гроза. Заскочили в первую же юрту. Спросили, чей это аул. «Сатпаева», — ответили нам. Это был известный в этих краях богач.

Хозяин юрты, среднего достатка казах, предложил нам ночлег. На вопрос, были ли бандиты в ауле, хозяин ответил отрицательно.

Отдохнули мы без происшествий. Утром хозяин, кланяясь, сообщил, что к завтраку я приглашен самим Сатпаевым.

Юрта Сатпаева стояла несколько в стороне на чистой лужайке. Войдя в юрту и сказав обычное приветствие на казахском языке, я по приглашению хозяина сел на указанное место. Юрта была богато убрана. Висела красивая люстра с большой керосиновой лампой, пол устлан коврами и тигровыми шкурами.

Узнав о цели моего приезда, Сатпаев послал жену посмотреть, нет ли кого вблизи юрты, и, убедившись, что нас не подслушивают, доверительно сообщил, что Усербай с частью своих головорезов был у него в ауле только вчера, силой захватил косяк лошадей, стадо баранов, сказал, что это нужно для его войска, и ускакал.

— Рыщет он неподалеку от аула, а ваш проводник, с которым вы приехали, — продолжал Сатпаев, — ближайший сообщник Усербая, он ваш отряд давно водит за нос.

Что и говорить, меня ошеломило это известие, но еще больше я был поражен тем, что сообщение исходит из уст бая. Видимо, богатею не понравилось, что Усербай «пощипал» его. Поблагодарив за гостеприимство, я стал собираться.

— Дай вам аллах удачи, смелый джигит, но в пути будь осторожен. В ауле вас охраняет закон, а в степи все может быть. Будь осторожен.

И мы с проводником Рахимбековым отправились дальше.

Я вскочил на коня, ударил его, помчался. Проводник не отставал.

Аул скоро скрылся из виду. Попридержав лошадь, я перевел ее на шаг, а затем спешился. Сделав вид, что мне плохо, попросил проводника слезть и придержать коней. Ничего не подозревая, он выполнил мою просьбу. Остальное произошло без осложнений. Я обезоружил предателя, связал ему руки, посадил на коня и прикрутил к седлу. Теперь поехал медленнее.

Вдруг вдалеке показались три всадника. За плечами у них были ружья. Бандиты! Я соскочил с коня, стал укладывать его — стоящий конь слишком уж большая мишень даже для плохого стрелка.

— А ты стой на месте, — крикнул я Рахимбекову.

Положив карабин на седло, как на упор, я открыл огонь по всадникам. Один из них свалился. Я вставил другую обойму, но бандиты, подобрав убитого, повернули назад. Через час бешеной скачки мы были у места стоянки отряда. Я доложил Гузеву о случившемся, и отряд направился по горячим следам бандитов.

День и ночь мы шли переменным аллюром, давая короткие передышки лошадям. К утру следующего дня обнаружили бандитов. Издали банда была похожа на большой кочующий аул.

Впереди двигалась группа вооруженных всадников, за ними тянулся табун лошадей, сбоку пастухи гнали небольшое стадо баранов, вышагивали верблюды, навьюченные разобранными юртами, коврами и всяким награбленным добром.

Заметив нас, бандиты, не слезая с коней, открыли беспорядочную стрельбу, не причинившую нам особого вреда. Правда, была убита одна лошадь и одного из бойцов легко ранило в руку.

Спе́шившись, мы установили пулемет и дали несколько коротких очередей. Три-четыре лошади упали. Но наша попытка отрезать бандитам путь не удалась. Лошади совсем устали, и мы не могли настичь бандитов, они скоро скрылись за сопками, оставив убитых, раненых и все свое хозяйство. Мы было попытались оседлать захваченных у бандитов лошадей, но те оказались необъезженными.

Теперь Усербай остался с небольшой кучкой своих ближайших помощников. Пленные показали, что они шли в глубь степи, где предполагали пробыть до весны следующего года, имея все необходимое для сытой и праздной жизни. Становилось очевидным, что, лишившись добра, Усербай предпримет какие-то меры. Поэтому, сменив лошадей, мы еще несколько дней преследовали банду, пока окончательно не потеряли ее след.

Надо было вновь вести разведку, и мы вернулись на Спасский завод. Гузев поехал в уезд для доклада.

Приближалась осень. Слушая по утрам крики гусиных караванов, мы с Мукановым вздыхали. Вот бы на озере с ружьишком позоревать! Но назревали важные события…

Из уезда прискакал гонец с пакетом. Это был новый сотрудник уголовного розыска Верзилов. Фамилия соответствовала его росту. Сидя на небольшой монгольской лошадке, он едва не касался ногами земли. Из уезда предписывалось встретиться с отрядами павлодарской милиции (день и место были указаны) и договориться о совместных действиях по окончательной ликвидации банды Усербая.

Вскоре наши разведчики в степи перехватили связного Усербая. При обыске у связного нашли несколько писем, адресованных разным лицам. Боясь предстоящей холодной и голодной зимы, Усербай от тактики открытых нападений перешел к шантажу. В своих письмах он предлагал доставить ему столько-то лошадей, баранов, муки, соли, теплой одежды, боеприпасов. В противном случае грозился сообщить в милицию, что адресат является его активным соучастником. Два состоятельных степняка уже клюнули на эту удочку.

Усербай, по словам захваченного бандита, до самого снега будет менять свою стоянку.

Встретившись с отрядом павлодарской милиции, мы договорились, как нам лучше действовать. Сутюшев с Верзиловым, используя перехваченные письма Усербая, поехали предупреждать этих адресатов об ответственности. Никто из них не был арестован, но оружие и боеприпасы мы изъяли.

Полученные данные заставили нас передвинуться на северо-восток, ближе к наиболее вероятной стоянке бандитов.

Стало холодать, наступил октябрь. В Константиновке мы запаслись овсом, и теперь, делая короткие переходы, подкармливали своих лошадей, накапливая силы. В Белоярке сделали короткий отдых. Дальше шла безлюдная степь.

Отъехав километров восемьдесят, мы решили для того, чтобы ускорить поиски банды, разбить отряд из 20 человек на две группы. Одну группу повел Сутюшев. Я с другой половиной отряда повернул на юг вдоль границы с Павлодарским уездом. Верзилов остался с задержанными бандитами в Николаевке.

Поздно вечером мы остановились в маленьком ауле. Хозяин зимовки Нургазиев принял нас радушно и начал готовить ужин, заколол барана. За ужином он сообщил нам, что часть бандитов скрывается в одном заброшенном ауле, который расположен километрах в сорока отсюда. Главаря Усербая хозяин зимовки не видел, но и то, что он сообщил, было очень важно.

Когда мы уже ложились спать, раздался стук в окно. В избушку ввалился милиционер Перов.

— Беда, ребята! — крикнул он и рассказал, что отряд нарвался на засаду бандитов, все бойцы и Сутюшев схвачены, он чудом спасся.

Быстро одевшись, мы разобрали оружие и заседлали отдохнувших лошадей. Нургазиев предложил свои услуги. Он знал наикратчайший путь до того аула, где были схвачены наши товарищи.

Ночь была безлунная, холодная, в небе ярко мерцали звезды. Земля застыла, и топот подкованных коней был слышен далеко.

Переехав вброд небольшую речку, наш проводник остановил отряд и предложил предусмотрительно захваченным войлоком обмотать коням копыта.

— Все равно собаки услышат и залают, — сказал я.

— Нет, — возразил проводник.

— Здесь собаки натасканные на зверя, а на людей не лают.

Часа через три мы подъехали к аулу. Окружив зимовку, мы стремительно ворвались в нее, захватили пленных, но увидели печальную картину. Сутюшев и другие бойцы отряда были жестоко избиты, связаны и брошены на пол, отобранное у них оружие было свалено в другой избушке. Все они ждали решения Усербая, к которому бандитами был послан гонец.

Второпях мы не обратили внимания на то, что около избушки ходил непривязанный двухлеток жеребенок. Когда стали осматривать двор, один из бандитов вскочил на жеребенка и ускакал.

Часа два потребовалось на то, чтобы наши люди пришли в себя; хуже всех чувствовал себя Сутюшев, ему от бандитов досталось больше всех.

Мы связали пленных бандитов и посадили их на лошадей.

Светало, когда мы выехали из этого злосчастного аула. Двигались медленно, без остановок, день был солнечным, но морозным.

К вечеру на горизонте появилось белое облачко, оно стало расти, и вот сначала посыпал редкий мелкий снежок, а через час разыгралась метель.

Ветер обжигал лицо, он то налетал сзади, то дул сбоку со страшной силой, то бросал в лицо снежную пыль. Видимость исчезла, небо и земля — все в сплошной снежной пелене. Наш проводник уверенно вел отряд по каким-то ему одному известным приметам.

Сквозь вой ветра он крикнул мне:

— Скоро аул, дымом пахнет, а там ждет ужин. У нас в народе говорят: человеку в степи друг баран, а враг — буран.

Я и сейчас с благодарностью вспоминаю этого человека, оказавшего нам такую большую помощь. Не будь его, неизвестно, остались бы живы захваченные в плен наши товарищи.

На следующий день в Николаевке нас уже ожидал Верзилов. Бандиты показали, что Усербай только с одним своим соучастником Джамшитом находятся в урочище Джаманкуль, где их и можно взять, соблюдая осторожность.

1927 год. Группа сотрудников Акмолинской милиции. Слева сидит К. И. Григорьев, справа — Верзилов, поймавший главаря банды Усербая.

Посовещавшись, мы эту операцию поручили Верзилову с милиционером Зерифовым. Первый был здесь новичок, второй хорошо знал местность.

В штатском, без винтовок, только с наганами, с документами работников конторы «Заготживсырье» медленно тронулись они в путь, закупая в окрестных селах и аулах шерсть и кожи. А отряд остался в Николаевке.

Как и предполагали, Усербай не обратил внимания на «заготовителей» и был спокойно взят у себя в избушке…

Сейчас я с гордостью и уважением вспоминаю о моих сверстниках, самоотверженно несших нелегкую милицейскую службу в те трудные годы.

Теперь может показаться, что все произошло быстро и несложно. Но операция была утомительной и нелегкой: восемь месяцев на лошадях лишь с небольшими привалами; и в жару, и в дождь, и в мороз мы добивались своей цели. И в этом нам помогали десятки простых и честных людей, горячо любивших родную Советскую власть.

Ночью прошла гроза. Утро наступило ясное, свежее. Яркая майская зелень благоухала. Снежные вершины Заилийского Алатау четко выделялись на фоне синего неба. Словом природа настраивала на праздничный лад.

У нас же, работников республиканского уголовного розыска, настроение было отвратительное: дежурный вносил в суточную сводку чрезвычайное происшествие — на окраине города убита семья из трех человек.

Преступники спрятали трупы в подпол, наглухо закрыли ставни и наружную дверь.

Осматривая жилище погибших, мы обнаружили 50 золотых монет царской чеканки. Имущество убитых, вероятно, вывезли преступники. Около дома ясно был виден след телеги.

Соседи рассказали, что погибшая семья жила замкнуто. Муж, старый инженер, работал на одной из строек города. Жена — учительница. Дома управлялась старушка, близкая родственница. Хозяйка иногда навещала Торгсин[14], в обмен на золото брала там муку, крупу, сахар. Жили в достатке, хотя в то время, в 1931 году, была карточная система на продукты.

— Уже третий такой случай, и не можем на след напасть, — заметил старший оперуполномоченный Федоров.

К нам в кабинет вошел начальник уголовного розыска Русаков. Поздоровавшись, он сказал, что меня и Федорова вызывает к себе Дед.

Дедом мы называли начальника управления милиции республики Бокшу. Он предложил мне подробно доложить о результатах осмотра места происшествия. Выслушав, долго молчал, постукивая карандашом по столу, затем встал, подошел к карте города.

— Безусловно, мы имеем дело с серьезной организованной бандой, у которой в нашем городе, есть свой «наводчик», где-то есть и «ямщики». Обратите внимание, это третье убийство и все на окраинах города, — Бокша показал на карту. — Начните искать «наводчика», поиски организуйте с помощью населения. Пошлите своих работников к соседям — в Ташкент, Фрунзе, Новосибирск — в маленьких городах бандиты сбывать награбленное не будут, — заключил начальник управления и отпустил нас.

Долго и внимательно изучали мы все материалы по трем последним убийствам, много спорили, еще раз консультировались с судмедэкспертом, звонили во Фрунзе. Оказалось, что и там не раскрыто аналогичное убийство, совершенное в ноябре 1930 года. Все мы пришли к выводу, что и здесь и там действует одна и та же банда с опытным «наводчиком».

Однажды, когда мы вели оживленный разговор о деталях нашего плана, в кабинет вошел Масанчи. Его приход для нас не был неожиданностью. В уголовный розыск он любил заходить. Мы уважали его, как одного из видных руководителей партизан Семиречья, любили за веселый нрав, умение вовремя подбодрить шуткой.

— О чем спорите? — спросил Масанчи, поздоровавшись с каждым за руку. Я рассказал ему о нашей беде.

— Чего же унывать-то, — заметил он. — Придерживайтесь совета Козьмы Пруткова: «Отыщи всему начало и ты многое поймешь». — Масанчи заразительно рассмеялся, но потом посерьезнел. — Не первая это у вас трудность и, к сожалению, не последняя. Много у нас еще недобитой сволочи, на вашу долю выпали трудные дела, но ведь было и труднее. Вспомните мятеж в Верном, вспомните банды Ибрагимбека. Нелегко было, ох, нелегко! Ваше дело незаметное, будничное, но нужное — надо советских людей оберегать от всякой нечисти.

Через три дня нашему сотруднику Ивану Прусенко, работавшему на Клеверном участке (тогдашняя окраина города), жители показали одного человека, бесцельно слонявшегося по улицам. Проходив за ним до ночи, Иван установил, что это некий Ералашкин с Горной улицы, молотобоец, работает в кузнице на Ташкентской аллее.

— Будь он проклят, этот Ералашкин, — рассказывал нам Иван. — Целый день мотался за ним, как неприкаянный. Люди говорят: «непутевый парень», а почему, не объясняют, мнутся. Был я и у хозяина кузницы. Интересный состоялся разговор.

— А Ералашкин тебя не заметил?

— Нет, я прятался в зелени, гимнастерку снимал. Завтра опять пойду смотреть за ним.

Иван Прусенко, среднего роста, крепкий тридцатилетний мужчина, служил в армии Буденного пулеметчиком, награжден орденом Красного Знамени за бои с белополяками. В угрозыске стал работать с 1923 года после демобилизации. Отличался смелостью, находчивостью, смекалкой.

— А может быть, не будем на него, на этого молотобойца, больше время тратить, а потихоньку проверим его? — предложил я. — Тем более, что наш кавалерист уже насторожил и кузнеца, и соседей.

— Я тоже за это, — поддержал меня Федоров.

— Сейчас около двух. Возьми эту операцию на себя, Александр Иванович, — сказал я Федорову. — Завтра с тобой поедет Прусенко, а сейчас пойдемте-ка отдыхать.

В шесть часов утра в конце Горной улицы, в тени густо разросшихся деревьев, стояла тележка с лошадью. Иван Прусенко наблюдал за домом Ералашкина. Как только молотобоец вышел из дому, Иван подал знак. Федоров, сидевший в тележке, тронул лошадь.

— Садись, парень, довезем до города, — весело крикнул Федоров и приостановил повозку. Ералашкин хмуро покосился, но сел.

Не доезжая до Головного арыка, Иван Прусенко выхватил револьвер, наставил его на Ералашкина и приказал: «Молчи!» Молотобоец дико повел глазами, но сопротивляться не стал. Ему быстро накинули на голову мешок и положили на дно тележки.

Допрос вели мы с Федоровым. Прусенко сидел и слушал не вмешиваясь.

— Ну что, правду будем говорить?

— А мне и врать нечего, — усмехнувшись, ответил Ералашкин, — не знаю, за что вы меня забрали…

Часа через полтора Прусенко вошел в кабинет и, положив на стол протокол допроса кузнеца, доложил, что сам кузнец находится здесь.

— Вот слушай, что о тебе говорит хозяин кузницы. — Я зачитал ему протокол допроса. — Может быть, кузнеца позвать?

— Не надо, — тихо сказал Ералашкин.

— А теперь посмотри, знакомо тебе это? — и я показал фотографию — общий вид дома, где было совершено преступление, а затем фотоснимки комнат.

Ералашкин выпил подряд три стакана воды и закурил.

— Познакомился я с ними в Талгаре, — начал он свой невеселый рассказ. — Мать посылала купить муки. Там у нас есть знакомый казачок Конкин, у него я и остановился. Единоличник. Вот у Конкина они и были. Крепко выпили. Утром похмелились; дали мне муки, крупы, масла и сказали, что еще дадут, если я помогу им подыскать дом… Я всегда ломал двери — вышибал или срывал с крючка, а все остальное они делали сами… Где живут, не знаю. Оружие у всех есть, сам видел, меня припугивали.

— Сколько их?

— Трое. Завтра в двенадцать часов ночи я должен с ними встретиться.

— Где? — спросил я.

— В Верхних садах, у Шипунова.

— А кто он такой, Шипунов-то?

— Тоже казак из Талгарской станицы. Такая шкура!

Арестованного увели.

— Как думаешь, не врет?

— Думаю, не врет. Если не захватим бандитов у Шипунова, будем брать Конкина и следствием разматывать, — сказал Федоров.

Ералашкин без колебаний согласился пойти на явку с бандитами. В одиннадцать часов вечера от здания республиканского уголовного розыска отъехали дрожки, запряженные парой резвых лошадей. Лошадьми правил Прусенко. В дрожках сидели Федоров, еще один сотрудник Малышенко с собакой Дианкой и Ералашкин.

За Головным арыком дорога пошла мягкая, пыльная, и наши дрожки катились почти без шума. Ночь была звездная, но безлунная, предметы угадывались с большим трудом. Мы поднялись на первый пологий холм, и город оказался где-то ниже нас, тускло мерцая из-за густой зелени отдельными огоньками, а впереди, прямо перед нами, возвышаясь, темнели горы.

За холмом, подъехав к домикам, мы остановились, привязали у тополя лошадей и тихо тронулись по заросшей чуть заметной дорожке. Пройдя немного, Ералашкин показал нам дом Шипунова. Это была пятистенная изба. Двор окопан неглубоким рвом и огорожен со всех сторон забором. В глубине двора сад.

В доме горел свет. Несмотря на поздний час, хозяин не спал, видно, у него были гости.

Я и Федоров залегли в канаву перед воротами, Малышенко с Дианкой расположились неподалеку, а Прусенко — в саду. Прежде чем отпустить Ералашкина, условились, что он при первой возможности выйдет на улицу и, если банда в сборе, кашлянет столько раз, сколько бандитов; если нет, кашлянет один раз.

Ждали мы долго. Уже забрезжил рассвет, пополз туман. Наши гимнастерки стали влажными от павшей росы, а Ералашкин все не показывался.

Ночь уходила. Над землей вдруг побежал ранний ветерок и погнал туман.

Наконец заскрипела дверь, и пятеро мужчин стали спускаться с невысокого крылечка. «Посыльный» не кашлял, но нам и без этого все было хорошо видно. Федоров вынул из кармана гранату, положил ее впереди себя и, щелкнув курком нагана, громко крикнул:

— Ложись, сволочи! Сдавайтесь, вы окружены! — и почти одновременно все мы выстрелили из наганов вверх.

Один из бандитов бросился назад в дом, и свет в нем моментально погас; другой кинулся в глубь сада, а трое тут же легли. Через несколько секунд из сада раздался выстрел и затем — взрыв гранаты.

— Собаку! — крикнул я Малышенко.

Через несколько минут все было кончено. Бандиты стояли с поднятыми руками, в стороне валялось два револьвера. Прусенко и Малышенко вели из сада раненого. Малышенко держал в руке его револьвер.

В доме Шипунова слышался плач.

— Хозяин, выбрасывай оружие и выходи! — крикнул я.

Из избы со свистом вылетел обрез, и женщина, бранясь, вытолкнула на улицу Шипунова.

Акмолинск — Алма-Ата.

ВАС РАССТРЕЛЯЮТ НА ЗАКАТЕ… (Из воспоминаний Г. М. Анциферова, подполковника милиции в отставке)

Г. М. Анциферов.

Волостную милицию в селе Алексеевке Акмолинского уезда организовали в начале 1920 года. Я пришел на работу туда месяца через три в первых числах мая.

Пустые комнаты… Только у делопроизводителя есть мебель — грубо сколоченный неструганый стол да колченогая табуретка.

В кабинете начальника толкутся милиционеры. Одеты кто во что горазд — в солдатские гимнастерки, в кожаные куртки. Некоторые щеголяют в наскоро перекроенных офицерских френчах, бекешах: формы тогда у нас не было. Все курят махорку.

Начальник милиции — вижу его как сейчас — посланец питерских рабочих Евгений Алексеевич Долгих, повидавший окопы империалистической бойни, понюхавший пороху в жарких схватках гражданской войны, дает задания, принимает рапорты. Рядом с ним подтянутый, строгий инспектор милиции — уфимский металлист Мансуров…

Служба наша была нелегкой. Приходилось не только охранять общественный порядок в селах, вести борьбу со спекуляцией, воровством, но и помогать частям Красной Армии в борьбе с организованными, хорошо вооруженными бандами. «Милиция — сестра и боевой резерв славной Рабоче-Крестьянской Красной Армии», — такой лозунг был у нас в то время.

Очень сложной стала обстановка в уезде осенью 1920 года. Зашевелилось по селам кулачество, объявились мелкие бандитские группы, которыми часто руководили недобитые офицеры — колчаковцы, дутовцы, каппелевцы.

Особенно напряженно было в больших богатых селах нашей волости — Сосновке и Никольском. Там кулаки в открытую выражали недовольство Советской властью, подстрекали крестьян к мятежу, к расправе над коммунистами. Поддерживали подстрекателей и богатеи из других сел поменьше, но тоже зажиточных. Были и в них мужички, которые жили очень крепко и которым новые порядки пришлись не по нутру.

У многих имелось оружие — наследство минувших войн. Винтовки и обрезы, пистолеты и револьверы различных систем, гранаты, шашки хранились в сундуках, на чердаках, в укромных местах, на огородах. Вскоре из уездного управления милиции пришло указание изъять все имеющееся у местного населения оружие, включая и охотничьи ружья. Прибавилось работы сразу — весь личный состав Алексеевской милиции занимался этим нелегким делом весь ноябрь и декабрь 1920 года и даже половину января

1921 года. Собранное оружие свозили в Алексеевку, складывали в помещении школы. Скопилось его там много…

А в январе 1921 года слухи о готовящемся мятеже уже стали реальностью. Обстановка накалилась. Мы уже знали, что в селе Никольском расположился «штаб» мятежа, что кулаки начинают сколачивать бандитские отряды. Но скоро ли начнут они действовать, кто руководит мятежом — этого мы не знали. Нужно было пробраться в стан мятежников, произвести разведку.

Никольское — мое родное село. Там жили мои близкие — четырнадцатилетняя сестренка и женщина, которая в детстве заменила мне мать. Начальник милиции тов. Долгих решил, что мне легче всего будет пробраться в село для разведки. Я с волнением и радостью согласился: это было мое первое настоящее боевое задание.

Дали мне хорошего верхового коня и наган. Больше никакого оружия брать нельзя было. Одел я дубленый белый полушубок и отправился в путь ранним утром 25 января — памятный это для меня день, день боевого крещения.

К обеду добрался до небольшой деревеньки Серьговки. До Никольского оставалось около семи верст. Еду улицей. Вижу: возле сельсовета рядком несколько подвод, человек с винтовкой. Чего бы это?

Не остановился я, не стал расспрашивать, чтобы не возбуждать подозрений. Проехал рысью. Решил для отвода глаз заехать к кому-нибудь из кулаков. Подумают, раз к богатому завернул, значит, не выведывать приехал. По пути попался дом Рогозы — кулака из первых в Серьговке. К нему-то я и пожаловал во двор. Спрыгнул с коня, держу его под уздцы.

— Куда путь держишь, малец? — крикнул он мне с крыльца. — Заходи в избу!

— Благодарствую, дядя, некогда. Еду в Никольское, домой. А к вам заехал попить.

Рогоза усмехнулся недобро. Крикнул, чтоб вынесли воды, и сказал:

— Ну что ж, ехай, ехай… В самый раз попадешь…

Я прикинулся простачком. Придурковато посмотрел на хозяина.

— Приметил подводы возле сельсовета? Мобилизация у нас идет. В Никольском новая власть теперь, чисто советская, без коммунистов. Соберем людей и двинем на Алексеевку, бить краснопузиков. Хе-хе…

Старик оказался из говорливых. Пока я пил, он мне выболтал, что новые «советы» возглавляют в Никольском Степан Ефремов и Иван Окатов. Знал я их. Первый — местный торгаш, купец, второй — кулак. Из самых злых мироедов. Военную власть взял на себя Козодуб — бывший прапорщик царской армии.

Выболтал он мне это самодовольно, и понял я, что в Никольском мне делать нечего. Вывел лошадь со двора, вскочил в седло.

— Куда? — рявкнул Рогоза. — Погоди-ка…

— В Никольское, — крикнул я, а сам пустился во весь дух в обратный путь — в Алексеевку.

Возле Серьговского сельсовета уже не было подвод — убрались в Никольское. Видно, кое-кто знал, что я в милиции служу, вот и решили, что сейчас приехал не один, а показываю путь красным отрядам. Испугались.

От Серьговки гнал тридцать километров — половину пути до Алексеевки — и остановился на хуторе у знакомого еще кое-что узнать. И правда, узнал. Знакомый посоветовал не задерживаться — кругом казачьи разъезды и вообще неспокойно.

Только сел я в седло, слышу конский топот. Недалеко совсем.

— Гони, — крикнул мне хозяин, — казаки!

Выскочил я на дорогу, пришпорил коня, а сзади защелкали выстрелы, запели пули над головой. Знать, спохватился Рогоза, послал погоню.

Спасли меня сосновый бор да добрый конь. Как пошла дорога лесом, перестали стрелять преследователи, отстали.

Прискакал я в Алексеевку. Мороз, а конь весь в мыле. Доложил начальнику: так, мол и так. Нужно действовать.

Начальник сразу же послал в Акмолинск, в уезд, конного курьера, и мы принялись готовиться к нападению бандитов-мятежников.

В то время в Алексеевке стоял продотряд — 19 штыков, — которым командовал питерский рабочий Жимоловский. Вместе с продотрядцамй нас было немногим больше тридцати человек.

Сперва решили обеспечить себе тыл. Арестовали кулаков в ближайших селах, в том числе задержали кулака Козодуба — брата того прапорщика, что командовал бандитами. Приготовились к обороне. Всех нас, милиционеров, перевели на казарменное положение, организовали общее питание.

В этот же день в Алексеевку прибыл военный комиссар Акмолинского уезда Пасиковский с отрядом в 30 человек. Отряд он направил на подавление кулацкого мятежа в село Сосновку, хотя ему и советовали не делать этого, а встретить общими силами кулацкие банды у Алексеевки: ведь были точные данные о том, что мятежники пойдут на Алексеевку. Им нужно было оружие, и мечтали они захватить его именно в алексеевской школе. Это данные были раздобыты мной и другими разведчиками. Рассказывали об этом и Никольские крестьяне, не желавшие идти заодно с мятежниками.

Не послушался Пасиковский, дал команду отряду идти в Сосновку. Сам же остался в Алексеевке. Дорого обошлась нам эта неосмотрительность.

Через два дня показалась со стороны Никольского первая казачья сотня мятежников. Ворвались в село, рассчитывая на легкий успех. Знали, что основной наш отряд ушел на Сосновку, а она-то дальше Никольского.

Сразу устремились к школе — манило оружие. Но на площади мы встретили их дружным огнем… Стали валиться с коней бандиты. Увидали — дело плохо, повернули назад. Но мы понимали, что ушли они не совсем, скоро вернутся, и были бдительны. Напряженно прошла ночь. Потом день и еще ночь. Из Сосновки тем временем вернулся отряд, посланный туда Пасиковским. Вернулось, собственно, несколько бойцов… Остальные, в том числе и начальник отряда, сложили свои головы под Сосновкой. Так обошлось нам легкомыслие одного человека.

Увидел это Пасиковский, весь увешанный гранатами вскочил в кошевку, запряженную парой крепких лошадей, и был таков. Только мы его и видели.

Теперь нас в Алексеевке было около сорока человек… Вооружены мы были двумя пулеметами. Один, помнится, высокий, на треногах — американский «сетен». Был еще ручной пулемет «шоша».

А сила на нас шла немалая: кулацким заправилам угрозами, принуждением и обманом удалось собрать в свои отряды около трех тысяч человек. Правда, нам помогал снег. Много его было в тот год. Стоило чуть свернуть с дороги, и лошади проваливались по брюхо, увязали в сугробах люди. Завалено снегом было и село Алексеевка. Горы снега лежали чуть не до крыш. Мятежным отрядам нельзя было наступать широким фронтом, а мы могли держать оборону.

Однако слишком велика была сила, осаждавшая Алексеевку. В первые часы боя погиб инспектор милиции — уфимский рабочий Мансуров… Один за другим, сраженные вражескими пулями, падали бойцы.

Целый день продолжалась жестокая перестрелка, а к вечеру у нас кончились патроны. Ворвались бандиты в село, кинулись в рукопашную. Тут же, в бою был пронзен штыком командир продотряда питерский рабочий Жимоловский… Меня ударили прикладом по голове. Потерял сознание…

Ночью нас, оставшихся в живых и захваченных в плен, отправили в Никольское, в главный штаб банды. Меня, избитого и почти раздетого, вместе с несколькими товарищами бросили в холодный сарай. На другой день состоялся «суд». Приговор был коротким: расстрелять. Оставалось нам жить до вечера.

Так и сказали нам бандиты:

— Глядите в последний раз на белый свет. Когда солнышко зайдет, кокнем.

А вечером в село Никольское с севера, со стороны Петропавловска, ворвалась Красная конница. Наши отряды спешили и с юга, из Акмолинска.

Главари мятежников Степан Ефремов, Иван Окатов и прапорщик Козодуб бежали. Многих бандитов в тот день побили… Нас, пленных милиционеров, освободили. Несколько дней отхаживали меня мачеха и сестренка. Лечили раны, ушибы. С перевязанной головой, с незажившими кровоподтеками вернулся я в Алексеевку, в свою милицию. А через неделю опять на коне. Все лето 1921 года мы продолжали борьбу, ликвидируя остатки кулацкой банды.

с. Алексеевка Целиноградской области.

И. Пепеляев ОПАЛЕННЫЕ ПОРОХОМ

Они выехали вчетвером. Четверо коммунистов, четверо боевых испытанных товарищей. Начальник милиции города Чимкента Никон Сурдушкин и его помощники Усманов, Троянов и Маматказин. Задача была не из легких: ликвидировать в Бостандыкском районе басмаческую банду Канаева. По сведениям, поступившим в милицию, Канаев скрывался в горах, где-то в районе Чаткольского перевала.

Было это беспокойным летом 1929 года.

Маленький отряд Сурдушкина выехал сразу, как только было выяснено приблизительное местонахождение банды. Медлить было нельзя. Только внезапность могла решить успех схватки в горах. Они ехали молча. Потому что давно знали друг друга и каждый был уверен в товарищах, как в самом себе.

Никон Сурдушкин с ранних лет связал свою жизнь с большевистской партией. Еще четырнадцатилетним пареньком, в 1916 году он был связным в подпольной организации политических ссыльных Чимкента. В доме его отца — Макара Никитовича — часто устраивались тайные собрания большевиков. Смышленый мальчуган слушал и запоминал разговоры революционеров. Здесь он и получил азы марксистской политграмоты.

Н. М. Сурдушкин — начальник Чимкентского городского отдела милиции. 1929 год.

В 1918 году Никон Сурдушкин вступает в партизанский отряд и с оружием в руках защищает молодую Советскую республику. После гражданской войны работает в рабоче-крестьянской милиции.

Ближайший соратник Сурдушкина — Ерназар Усманов — тоже с оружием в руках защищал Советскую власть. Октябрьские события 1917 года застали юного Ерназара в одном из аулов. Он тянул батрацкую лямку у бая Таира. В декабре 1917 года Ерназар приезжает в Чимкент. Ему удается сколотить группу единомышленников из таких же молодых батраков, как и он. Юноши путешествуют из аула в аул, рассказывая землякам о революционных событиях в России.

Баи и духовенство создали в это время в Чимкенте контрреволюционную организацию «Шуран-Ислам». Они запугивали и терроризировали население. В подвале одной из мечетей подвергались пыткам советские активисты. Людям, отмеченным агентами «Шуран-Ислама», тайно подсовывались повестки с требованием явиться на допрос. После этого люди бесследно исчезали. Такую повестку получил и Ерназар. Над ним нависла угроза попасть в руки террористов. Юноша скрылся. Вернулся он в родной город в составе красногвардейского партизанского отряда под командованием З. М. Романенко. Ерназар помог найти и арестовать членов организации «Шуран-Ислам». Потом Усманов участвовал в боевых операциях против крупного басмаческого отряда Ибрагимбека, боролся с кулаками в селе Дмитровке, с бандой Осипова в Ташкенте. В 1922 году Ерназар пришел в Чимкентскую милицию.

Забрезжили огни горного аула. Сурдушкин приказал спешиться. Посоветовались. Решили послать Маматказина на разведку. Он хорошо знал местность, так как бывал здесь раньше. Ему удалось узнать многое. Басмачи мелкими группами, по четыре-пять человек, рассредоточились в трех аулах. Они гуляли по случаю какого-то религиозного праздника. Сам главарь банды Яйшибек Канаев пьянствовал в одном из аулов у местного муллы.

Они проехали еще немного и остановились у подножия горы. Никон предложил продумать план действий. Решили дождаться темноты и атаковать ближайший аул, а пока дать отдохнуть лошадям.

— Нужно создать как можно больше шума. Пусть подумают, что нас много, — сказал Сурдушкин. — Будем действовать гранатами: кроме басмачей, как доложила разведка, там никого нет.

Как только опустилась ночь, четверо всадников подъехали к первому аулу. В крайней хате горел свет. Из-за дувала доносились пьяные песни басмачей.

— Гранаты, — скомандовал Никон.

В окна и двор полетели гранаты. Раздалось несколько взрывов. Свет погас. И все стихло.

Усманов вошел во двор, быстро вернулся.

— Ни один не ушел, — сказал Ерназар.

— По коням! — крикнул Сурдушкин, и отважная четверка поскакала ко второму аулу.

Во дворе дома муллы видны были в лунном свете силуэты людей, кто-то зло бранился, лаяли собаки. По-видимому, бандиты услышали взрывы гранат и готовились оказать сопротивление.

На скаку милиционеры бросили гранаты во двор. За дувалом взметнулось пламя. Загорелся стог сена. Четверо всадников открыли стрельбу по ошалевшим бандитам.

— Сдавайся! — крикнул Сурдушкин, воспользовавшись секундным затишьем. — Вы окружены!

Спустя несколько минут из-за дувала показалась длинная жердь с белой тряпкой. Бандитам было невдомек, что их окружили лишь четверо храбрецов.

В тот же миг сзади послышался конский топот. Усманов обернулся и увидел мчавшегося во весь опор всадника.

— Уходит курбаши! — крикнул Усманов, разглядев под лохматым треухом черную повязку главаря.

Бандит вскинул винтовку и выстрелил в Усманова. Но промахнулся. Канаев резко повернул коня и исчез в темноте. Все это произошло неожиданно, и ни одна из пуль, посланных вдогонку курбаши, не достигла цели.

Воспользовавшись появлением главаря, окруженные за дувалом бандиты попытались оказать сопротивление. Но полетевшие во двор последние гранаты закончили дело.

Третий аул встретил всадников темнотой и молчанием. Вышедший из крайней мазанки казах рассказал, что четверо басмачей ускакали в сторону горного ущелья. Преследовать бандитов ночью в горах было бесполезно, и милиционеры решили остановиться и немного отдохнуть.

Выехали чуть забрезжил рассвет. В глубоком ущелье еще клубился туман. Копыта коней милиционеры предусмотрительно обмотали кошмой, и теперь лошади неслышно несли всадников по каменистой горной дороге.

Едущий впереди Ерназар Усманов натянул поводья:

— Смотрите! Костер.

Присмотрелись. Действительно, сквозь молочную пелену мигал огонек. Милиционеры спешились и, привязав коней к боярышнику, тихо двинулись к огненной точке. Расчет был прост: окружить людей у костра и, если это бандиты во главе с Канаевым, заставить сдаться без боя.

Подойдя совсем близко к костру, Сурдушкин подал знак остановиться. Долго вглядывались в силуэты. Наконец Усманов тихо сказал:

— Вон тот, справа, Канаев.

Прячась за скалы, милиционеры замкнули кольцо.

Басмачи, прижавшись друг к другу, сидели возле угасающего костра. Неожиданно над их головой прогремел выстрел. Бандиты всполошились, схватились за оружие. Властная команда Сурдушкина и Усманова заставила их побросать винтовки.

Но тут случилось непредвиденное. Тот, что с черной повязкой, метнулся в сторону, пытаясь уйти. Следом за ним рванулся Ерназар. По ущелью прокатились выстрелы. Через некоторое время Усманов, прихрамывая, вернулся и доложил, что раненный в плечо главарь Яйшибек Канаев связан и лежит у скалы шагах в семидесяти. В схватке с ним Ерназар был легко ранен в ногу.

Так закончилась боевая операция на Чаткольском перевале. Банда Яйшибека была ликвидирована. Но это не означало, что в Сыр-Дарьинской области наступили мирные дни. Предстояли новые дела, новые трудные походы.

Глубокой осенью в Бостандыке вспыхнул басмаческий мятеж. Бандиты убивали партийных и советских работников, комсомольцев, учителей, сжигали аулы, угоняли скот. В срочном порядке был сформирован конный отряд милиции. Командование принял на себя Никон Сурдушкин.

Недалеко от Бостандыка отряд Сурдушкина, насчитывающий чуть более тридцати человек, встретился с крупной и хорошо вооруженной бандой.

Попытка атаковать залегших бандитов окончилась неудачей. Милиционеры были встречены сильным пулеметным и ружейным огнем. Пришлось отступить за песчаные барханы, вынося из-под огня раненых товарищей. Отряд окопался, организовал оборону. Но бандиты не спешили с атакой. Приближался вечер. Со стороны села тянуло дымком, слышно было мычание коров и лай собак. Мирная картина села насторожила Сурдушкина и его товарищей. По всему было видно, что бандиты что-то затевают. Но что? Решено было послать в село разведгруппу. С наступлением ночи трое милиционеров во главе с Александром Трояновым отправились на задание.

Обогнув село, разведчики подошли к крайней хате. Троянов тихонько забарабанил в затянутое бычьим пузырем окно. Скрипнула дверь, и на пороге выросла сгорбленная фигура.

— Не бойся нас, старик! — шепотом сказал Троянов. — Не злая воля принесла нас к тебе. Нам нужна твоя помощь.

Узнав, что перед ним работники милиции, старик стал жаловаться на бесчинства и зверства басмачей, назвал их приблизительную численность. Однако, что они намерены предпринять — не знал.

— Надо добраться до штаба бандитов, — решил Троянов.

Он попросил у старика халаты и папахи. Разведчики переоделись и вышли на улицу. Было за полночь. Они шли к площади, держась в тени домов. Вот и площадь.

Справа темнела мечеть, а налево светилось здание конторы «Заготзерно». Через незанавешенные окна было видно, что дом полон басмачей. То и дело хлопали двери, впуская и выпуская связных.

Разведчики, прижавшись к плетню, стали наблюдать. Прискакала новая группа всадников. По тому, как почтительно расступились перед входящими в дом, Троянов догадался, что в числе всадников главарь банды.

— Оставайтесь здесь, — сказал Троянов товарищам. — А я попробую подобраться поближе. Если что случится — отходите.

Александр осторожно перелез через плетень и от дерева к дереву стал пробираться к дому. Вот уже слышны голоса совещающихся басмачей. Вдруг рядом мелькнула черная тень, и перед разведчиком вырос детина в лохматом треухе.

— Стой! — прохрипел басмач.

Троянов нанес бандиту молниеносный удар. Падая, басмач успел выстрелить. Пуля обожгла Троянову щеку и ухо. Привлеченные выстрелом, из дома высыпали басмачи. Чтобы отвлечь их внимание от оставшихся в засаде товарищей, Троянов бросился в противоположную сторону. Но скоро почувствовал, что попал в кольцо. Со всех сторон налетели басмачи. Удар прикладом по голове… Александр потерял сознание.

Очнулся в темноте. Страшно болела голова, огнем жгло щеку и простреленное ухо. Первая мысль была о товарищах. «Где они? Может быть, так же, как и он, попали в руки бандитов?»

Превозмогая боль, стал наощупь знакомиться с помещением. Окон не было. Значит, подвал. Троянов нащупал кучу какого-то тряпья и лег на нее. Опять им овладело забытье…

Разбудил лязг железного засова. В глаза больно ударил свет факелов.

— Выходи, красный шайтан!

Под конвоем издевавшихся басмачей Троянова провели через площадь в штаб. В большой комнате, полной бандитов, за столом сидел маленький человек в лохматой папахе.

— Так. Попался, большевик. Говори, где твои люди? — сказал тот, что за столом.

Радостно забилось сердце. Значит, друзья-разведчики вне опасности. Троянов не удержался, чуть заметно улыбнулся. Но басмач заметил улыбку.

— Да ты еще смеешься, — крикнул главарь. — Научим тебя плакать…

Двое бандитов подскочили к Александру, выкрутили руки. Еще трое сорвали с него одежду, сбили с ног. Били камчами, шомполами, прикладами. Били долго.

Сквозь кровавый туман доносились резкие голоса:

— Где твои друзья, шайтан? Что собирался делать? Сколько сабель в отряде?

Троянов молчал. Тяжелые и страшные удары сапогом в спину. Изо рта Троянова хлынула кровь.

— Сдыхает, собака, — сказал маленький. — Убрать…

Но Троянов уже не слышал этих слов.

Истерзанного разведчика бросили в низкую сырую землянку, рядом со штабом.

Очнулся он только ночью через сутки. Сквозь щели землянки лил дождь. Троянов подполз к натекшей лужице, напился и снова потерял сознание.

Никто не видел, как темная фигура, крадучись, подобралась к землянке, где лежал Троянов. Караульный в это время ушел погреться. Через несколько минут человек с тяжелой ношей на спине показался на пороге, скользнул между деревьями сада и исчез в густой завесе падающего дождя.

Александр пришел в себя. Темное бородатое лицо склонилось над ним. «Сволочь! Не скажу ни слова…» Но бородатое лицо, улыбаясь, склонилось еще ниже.

— Товарищ… Это я. Не узнаешь? — Лицо старого таджика, снабдившего Троянова и его товарищей одеждой, осветилось слабым огоньком коптилки. Троянов облегченно закрыл глаза…

Днем и ночью таджик не отходил от раненого. Присыпал раны кизячным пеплом, отпаивал травяными настоями.

Могучий организм Троянова победил. Уже мог он, кривясь от боли, подползать к порогу, прищуривая отвыкшие от света глаза, смотреть в степь. Дело шло на поправку.

Однажды старик вбежал в хату взволнованный.

— Саша! Конец бандитам. Вокруг аула много-много красных бойцов…

14 ноября 1929 года в район Бостандыка на помощь милицейскому отряду Сурдушкина прибыли курсанты Ташкентской школы красных командиров имени В. И. Ленина.

Заметались окруженные со всех сторон басмачи. Зло и жестоко расправлялись они с жителями аула, пытавшимися наладить связь с бойцами милиции и курсантами.

— В этот же день к вечеру басмаческая группа была разбита, — рассказывает Ерназар Усманов. — Сашу Троянова мы нашли во дворе. С первыми же нашими выстрелами он взял охотничье ружье у старика и выполз во двор, чтобы помочь нам. Но сил хватило лишь на полдороги. Так и застали мы его лежащим во дворе возле колодца с охотничьим ружьем в руках. Он отлежался в госпитале, выздоровел. Его мужество и храбрость стали легендой. Немало опасных преступников помог он задержать. Погиб Александр Троянов в схватке с вооруженным уголовником. Ему не успело исполниться и двадцати семи лет.

Начало коллективизации. Кулаки яростно сопротивлялись новым порядкам. В только что организованных колхозах не хватало семян, под угрозой срыва был сев весной тридцатого года. Кулачье не хотело расставаться с зерном, запрятанным в погребах и ямах. Перестали поступать сводки о поставке хлеба и семян из Сузака. А ведь на этот район в Чимкенте возлагали большие надежды.

В те тревожные дни в маленькой конторке «Коопхлеб» собрались на экстренное совещание активисты. Лица присутствующих хмуры и сосредоточены.

— Почему они молчат! — Александр Григоренко — председатель правления «Коопхлеба» — от досады даже ударил по столу. — Четвертый день ни слуху, ни духу…

— Связь с Сузаком оборвалась, — сказал входя Василий Ливенцов — заместитель Александра Георгиевича. — Я только что был на почте.

— Придется ехать.

Григоренко поднял на заместителя покрасневшие от бессонницы глаза.

— И ехать придется тебе, Вася. Надо узнать, в чем дело, и на месте принять все меры, чтобы выполнить план по поставкам.

Ливенцов по-военному подтянулся и поправил ремень старенькой гимнастерки.

— Есть, Александр Георгиевич. Когда выезжать?

— Завтра утром.

Однако к утру намеченный план пришлось изменить. Забывшегося в тяжелой дремоте Ливенцова разбудила жена.

— Вставай, — тревожно шепнула она. — Александр Георгиевич пришел.

Было еще темно. Григоренко взволнованно ходил по комнате.

— Еду с тобой, Василий.

На вопросительный взгляд Ливенцова отшутился: «Вдвоем веселее…» И шепотом, так, чтобы не слышала возившаяся у печки жена, торопливо бросил:

— Собирайся быстрее. По дороге расскажу.

Ливенцов взял приготовленную котомку, поцеловал жену: «Я скоро. Не беспокойся», — и они вышли на улицу.

— Ну вот, Вася… Придется повоевать. В Сузаке вспыхнул басмаческий мятеж. Сейчас мы идем на вокзал. Там формируется отряд из работников милиции и активистов города.

В вокзальном зале ожидания было уже много народу, Знакомые лица боевых товарищей — все участники сражений на фронтах гражданской войны — Сурдушкин, Усманов, Исаев, Клоков, Трегубов, Аузен, Нестеренко….

— Гвардия! — подумал Григоренко, с удовольствием и гордостью наблюдая, как спокойно и деловито разбирают товарищи сложенные на скамьях винтовки, привычными руками проверяя затворы, крепления ремней и штыков.

На одну из скамеек поднялся Исаев — работник Сыр-Дарьинского окрфинотдела.

— Становись! — раздалась команда. Бойцы выстроились. — Слушать меня! Я назначен командиром отряда. Мой заместитель — товарищ Сурдушкин.

Исаев кратко рассказал о боевом задании. Предстояло проехать по железной дороге до ближайшей к Сузаку станции, форсированным маршем подойти к Сузаку и подавить мятеж.

— Друзья! — предупредил товарищей Сурдушкин. — Сейчас выступаем. Не вам рассказывать, как следует вести себя в боевой ситуации. Но прошу иметь в виду, что к отряду басмачей примкнуло немало людей, обманутых и запуганных бандитами. Одна из наших главных задач — попытаться разъяснить людям их ошибки и склонить их к отказу от вооруженного сопротивления. Оружие применяйте только в крайнем случае, когда иного выхода нет.

К назначенной станции прибыли лишь к концу следующего дня. Было решено за ночь пройти к аулу Чулак-Курган, преодолев, таким образом, половину расстояния. Сформировали разведывательную группу под командованием Григоренко. Добровольно вызвались идти в разведку Ерназар Усманов и Василий Ливенцов.

Разведчики оседлали коней, выделенных для них местным конесовхозом. Сурдушкин подошел к склонившемуся над картой Григоренко.

— Ну, Александр Георгиевич, в добрый путь. Рейд ваш будет опасным. Береги людей и себя.

— Буду беречь и людей, и себя, — улыбнулся Григоренко. — А что касается опасности, то ведь все мы понюхали пороху еще в гражданскую.

Исаев и Сурдушкин крепко пожали руки отъезжающим. Через несколько минут всадники скрылись за окружавшей станцию ивовой рощей.

— Вроде и нет особых причин, — сказал Исаев, — а чувство такое, будто не увидим мы больше этих ребят…

Часа через полтора отряд Исаева в походном порядке выступил в направлении Чулак-Кургана. Путь был тяжелым. Чтобы не демаскировать себя, двигаться приходилось ложбинами и впадинами, полными вешней воды и нерастаявшего снега. Намокшие сапоги бойцов тяжело хлюпали по раскисшей глинистой почве. Особенно трудно было тем, кто нес станковые пулеметы и ящики с патронами и гранатами. Пулеметы решено было не разбирать из-за возможности внезапного нападения басмачей. Несли пулеметы на носилках, меняясь каждые полчаса. Видно было, что люди устали. Всех тревожила неизвестность.

Исаев и Сурдушкин молча шли впереди отряда, время от времени советуясь со следовавшим за ними проводником. После утомительного шестичасового перехода решили сделать привал.

— А вот и место для привала, — Сурдушкин указал на темневшую впереди старую заброшенную кошару, обнесенную ветхим глинобитным дувалом.

— Что-то не нравится мне это место, — сказал Исаев, оглядывая возвышавшиеся вокруг крутые песчаные барханы. — Как на ладони.

— На барханы выставим дозорных.

Сурдушкин не договорил. Грянули выстрелы. Стоявший рядом Исаев схватился за плечо и опустился на землю. Слева, со стороны барханов раздалось еще несколько залпов. Бросившиеся за укрытия бойцы открыли ответный огонь. Но вскоре все стихло.

— Эй, милиция! — Послышалось из-за барханов. — Убирайтесь отсюда. Всех перебьем. Нас много.

Потом голоса умолкли. Посланные на барханы бойцы доложили, что обнаружили там следы лошадей, стреляные гильзы и оброненную кем-то старую офицерскую фуражку.

— Видимо, бандитский разъезд, — сказал Исаев и, морщась от боли, стал стягивать с себя шинель. Пуля попала в мякоть плеча и застряла под кожей.

— Никон Макарович, размещай людей для отдыха. Но так, чтобы была обеспечена круговая оборона на всю ночь. Двигаться дальше в темноте нет смысла. Двинемся дальше утром.

— Что же с нашими разведчиками? — в мрачном раздумье произнес Сурдушкин. — Как могло случиться, что бандиты подкрались к нам, минуя встречу с группой Григоренко?

Ночь прошла спокойно. Едва начало светать, отряд выступил в путь. К полудню впереди показался аул Чулак-Курган. Остановившись на одном из холмов, Исаев разглядывал в бинокль сжатое со всех сторон песчаными барханами селение.

— Черт знает!.. Впечатление такое, будто в ауле никого нет. Почему разведка ничего не сообщила? Где они все?

Действительно, аул казался вымершим. Не лаяли собаки, не курчавились дымки над крышами, на улицах — ни единой души. Развернувшись в цепь, бойцы осторожно подходили к крайним глинобитным мазанкам. Село оказалось покинутым. В молчании отряд собрался на маленькой площади. Мертвая тишина нависла над аулом. Жалобно скрипели под ветром распахнутые настежь двери.

Внезапно тихий стон раздался из дома, возле которого остановились Исаев и Сурдушкин. Товарищи бросились к входу. То, что они увидели, заставило отшатнуться даже этих, видавших виды бойцов. Посредине комнаты, привязанный за руки к потолочной балке, висел человек. Обнаженная спина залита кровью. Белое, как мел, лицо безжизненно склонилось на грудь, испещренную кровавыми звездами.

Привести в чувство уложенного на скамью человека долго не удавалось. Наконец, после многих хлопот, предпринятых отрядным фельдшером, глаза человека раскрылись. Он оказался Байгали Омаровым — местным активистом, одним из тех, кто первый без сомнений и колебаний вступил в колхоз. Нерадостную весть поведал Байгали бойцам.

Недавно в одну из февральских ночей в аул ворвалась банда вооруженных басмачей. Они разграбили сельский магазин, перепились. Однако запасов водки оказалось мало. Пошли по домам искать самогон. Там, где его не было, учиняли погром, избивали хозяев, издевались над женщинами. Зверски расправлялись с теми, кто пытался оказать сопротивление. Крики и выстрелы днем и ночью раздавались во дворах и на улицах. Бандиты бесчинствовали несколько дней. Гонцы, посланные в Сузак с сообщением о налете, обратно не вернулись. По ночам жители собирали свои пожитки и уходили в соседние аулы. Вскоре в ауле осталось всего лишь несколько человек. Они решили хоть что-то сделать, чтобы спасти родное село от окончательного разгрома и сожжения. Среди них был и Байгали Омаров.

За сутки до прихода отряда Исаева товарищи собрались в доме Омарова для того, чтобы составить план действий. Внезапно с улицы послышались крики, конский топот и выстрелы. Бросившиеся к окнам друзья увидели, как по дороге, отстреливаясь от наседавших басмачей, проскакал отряд всадников. Вот один из них, одетый в милицейскую форму, упал в жидкую дорожную грязь. Другой, схватившись за голову, стал медленно сползать на землю.

— Это наши! Надо помочь…

Байгали выскочил на улицу и, не обращая внимания на перестрелку, подбежал к лежавшему на дороге милиционеру. Это был Ерназар Усманов, раненный в грудь. Взвалив тяжелую ношу на плечи, Байгали бегом кинулся к дому. В нескольких шагах от калитки он споткнулся о камень и упал. Подбежавшие товарищи подхватили Усманова, потом сходили за упавшим с лошади бойцом.

— Спрячьте бойцов, — крикнул Омаров друзьям. — Я как-нибудь доберусь.

Байгали попытался встать. Острая режущая боль пронзила ногу.

«Вывих, наверное», — подумал юноша и, цепляясь за плетень, медленно волоча ногу, пошел, пытаясь уйти с улицы. Но это ему не удалось. Ватага басмачей с криками и руганью схватила Омарова.

— А-а-а… красная шкура!

Бандиты поволокли Байгали к дому, где разместился главарь банды.

— Куда отнесли милиционеров?

Байгали, стиснув зубы, молчал. Страшный удар в лицо повалил его на пол. Палачи долго истязали юношу. Уже потерявшего сознание, его подвесили к потолку, вырезали ножами ленты на спине, звезды на груди. Басмачи уже собирались прикончить свою жертву, как вдруг в дом вбежал запыхавшийся от бега бандит:

— Милиция!.. Большой отряд… с пулеметами.

Это был приближающийся к Чудак-Кургану отряд Исаева. Басмачей как ветром сдуло. Так и остался висеть привязанный к потолку полуживой Байгали Омаров.

— Что стало с Ерназаром Усмановым и другим раненым бойцом? — спросил Исаев.

— Раненых милиционеров, скорее всего, наши спрятали в колхозном зернохранилище на краю села… Ищите там. А разведчики ваши ускакали в сторону Сузака. Дело плохо. Ведь в Сузаке главные силы бандитов. Да к тому же и отсюда в погоню за ними бросилось десятка полтора басмачей…

Раненых бойцов действительно нашли на чердаке длинного сарая, приспособленного под хранение зерна. Вторым разведчиком оказался Василий Ливенцов.

— Подъехав к Чулак-Кургану и установив, что в нем есть басмачи, — рассказал Василий Кириллович, — мы решили провести разведку боем. Не хотелось терять времени на долгое наблюдение, чтобы определить численность банды. Однако басмачей оказалось слишком много. Они окружили нас кольцом вокруг склада, где мы заняли оборону. Долго отстреливались. Стали кончаться патроны. Тогда решили прорваться. Остальное вам известно.

— Почему решили прорываться в сторону Сузака? — спросил Сурдушкин.

— А что толку было бы в том, если бы мы вернулись к вам, ничего не разведав?!

— И все-таки надо было вернуться. Потеряем товарищей. Восемь человек в самой гуще многочисленной банды басмачей, — сказал Исаев.

В район Сузака отряд прибыл ранним утром. Приближение его не осталось незамеченным бандитами. Еще во время движения бойцы наблюдали то тут, то там одиночные фигуры и небольшие группы верховых басмачей.

Село, окруженное сплошной линией высоких тополей, раскинулось по берегам маленькой речушки. Исаев остановил отряд на привал у ручья, извилистой лентой пробирающегося между глинистыми буграми.

Уставшие бойцы легли на землю, держа оружие наготове.

— Слева по направлению к нам движется большая толпа, — крикнул один из наблюдателей.

По лощине из-за высокого холма появилась толпа. Женщины, дети, старики. Они медленно двигались в направлении отряда.

— В чем дело? — Сурдушкин и Исаев приникли к биноклям.

— Вот сволочи! Бандиты думают напасть на нас под прикрытием женщин и детей, — сказал Исаев.

Действительно, в бинокль было видно, как упирались идущие впереди люди, подталкиваемые стволами и прикладами ружей. Вот послышался выстрел, упал под ноги идущим один из седобородых стариков. Крики, стон и проклятия донеслись до слуха бойцов.

Двойная цепь врагов и их пленников медленно приближалась, заняв собой всю ширину ложбины. Дойдя до ручья, делавшего крутой поворот метрах в трехстах от отряда, цепь остановилась. Сзади над головами поднялась белая тряпка. Вперед вышел басмач в длинном чапане, перепоясанном пестрым кушаком, с винтовочным обрезом в руках.

— Эй, коммуния! — донеслось до бойцов. — Пропустите нас в сторону Туркестана… Мы уйдем на Афган. Иначе всех перестреляем. И вас, и этих.

Он ткнул рукой в стоявшую рядом с ним молодую казашку. В следующий момент случилось неожиданное. Молодой боец, лежавший за пулеметом, не выдержал, нажал на гашетку и выпустил длинную очередь поверх толпы. Поднялась паника. Мирные жители, напуганные выстрелами, кинулись бежать и смяли притаившихся за ними бандитов. Свирепые окрики, удары прикладами и даже выстрелы в упор не смогли остановить устремившуюся в сторону аула толпу.

— Самохов! — закричал Сурдушкин. — Еще одну очередь! Подлиннее!

Новая пулеметная очередь заставила залечь оставшихся басмачей.

Завязалась перестрелка. Откуда-то со стороны вдруг застрочил оказавшийся у бандитов ручной пулемет. Перед самым бруствером, окружавшим командный пункт Исаева и Сурдушкина, разорвались две самодельные басмаческие гранаты.

— Вооружены они неплохо, — сказал Исаев, протирая засыпанные песком глаза.

— Да и численный перевес налицо, — заметил Сурдушкин, наблюдая, как справа и слева со стороны окружающих бугров стали появляться дымки ружейных выстрелов.

— Пытаются окружить. Нам нужно ударить по левому флангу. В центре не пройдем. Пулемет, — сказал Исаев.

Однако первая вылазка, предпринятая отрядом, окончилась неудачно. Сильно мешал переместившийся на фланг ручной пулемет бандитов. Двое бойцов и пулеметчик Самохов были ранены.

Несколько удачней оказалась вторая попытка. Двум бойцам удалось подобраться и забросать гранатами ручной пулемет. Цепь бандитов, расположенная по фронту, была отброшена назад, а отряд занял позицию, исключающую возможность незаметного окружения. Но в целом стало ясно, что имеющимися силами нельзя не только ликвидировать банду, но и воспрепятствовать ее продвижению в сторону афганской границы. У басмачей были лошади и верблюды, отобранные в Сузаке и близлежащих хозяйствах.

— И тем не менее, — заключил Исаев, — необходимо принять все меры к тому, чтобы бандиты не ушли.

— Как мы выдержали страшное напряжение того памятного дня, — рассказывает Никон Макарович, — уму непостижимо! Беспрестанными вылазками, отчаянным огнем, внезапными атаками мы буквально парализовали бандитскую группу, не давая ей возможности оторваться от нас и начать отход к станции Туркестан.

К вечеру бойцы валились с ног от усталости. Да и боеприпасы кончались. Положение было критическим. И если бы не подоспевшая помощь, — Никон Макарович улыбнулся из-под нависших лохматых бровей, — не сидели бы мы с вами сейчас на этой скамеечке.

В сумерки в район Сузака прибыл большой отряд курсантов Ташкентской школы красных командиров. Басмачи были окружены. Лишь двум-трем головорезам удалось бежать, да несколько человек были убиты в схватках. Остальные бандиты сложили оружие.

— Потом был народный суд, — дополняет рассказ своего друга Ерназар Усманов. — Каждый басмач получил по заслугам. А преступлений они совершили немало. В Сузаке бандиты прежде всего зверски расправились с работниками райсовета и милиции, с сельскими активистами. Молодую женщину-фельдшера они веревками привязали к хвосту лошади и долго гоняли по степи, а затем убили. Они убивали каждого, кто пытался оказать хоть малейшее сопротивление. Грабежи, насилия и убийства совершались в те дни постоянно.

Конечно, сейчас все это представляется невероятным. Для того, чтобы правильно оценить происшедшее в Сузаке, нужно учесть условия того времени.

В Казахстане в то время околачивалось много разного отребья: недобитое белогвардейское офицерье, кулаки, озверевшие от лютой ненависти к изгнавшим их Советам, попы и монахи, мигом сообразившие, что одурманивать народ больше им не придется, и потому сменившие крест и рясу на бандитский обрез, матерые уголовники, доставшиеся нам в наследство от царского режима. Были и свои, казахстанские, отщепенцы — раскулаченные баи, муллы, скототорговцы из числа тех, которым новая власть крепко наступила на горло.

Весь этот сброд и составлял обычно ядро бандитской басмаческой группы. Путем обмана и запугиваний они привлекали на свою сторону неустойчивую часть сельской бедноты и середняков. Сыграли свою роль, конечно, и перегибы в коллективизации. Таким путем образовывалась значительная по своим размерам банда. Была она разношерстной, объединяла и ярых врагов Советской власти, и несправедливо обиженных.

Бороться с такой группой было чрезвычайно трудно. Местом своей «деятельности» бандиты избирали, как правило, глухие отдаленные районы, добраться до которых при тогдашнем состоянии дорог и транспорта можно было не скоро. Да и связь с отдаленными районами была отвратительной. Сообщения и сводки из них шли в областной центр неделями. Вот так и получилось, что в Сузакском районе в течение семи дней беспрепятственно хозяйничали басмачи.

— А что стало с Григоренко и его разведчиками?

— Они попали в руки бандитов, — говорит Сурдушкин, и лицо его становится напряженным. — Мы нашли их только на следующий день после завершения операции. Восемь обезображенных пытками трупов…

Четверых похоронили на станции Туркестан, четверо лежат под воздвигнутым в Чимкенте обелиском…

Обелиск погибшим работникам милиции стоит в городском парке. На сером постаменте всегда живые цветы. Сюда, к обелиску, часто приходят юные чимкентцы, чтобы встретиться с живыми участниками боевых походов. Затаив дыхание, слушают они ветеранов милиции, участников боев с басмачами — Никона Макаровича Сурдушкина, Ерназара Усманова и других. Им есть что рассказать ребятам о тех суровых днях.

И. ПЕПЕЛЯЕВ, подполковник внутренней службы.

г. Чимкент.

П. Самойлов, И. Антипов ВСТРЕЧА В НОЧИ

Есть на самом севере Казахстана село Ольгинка. Природа в тех местах веселая, через каждые полверсты колки серебристых берез; но жизнь там до революции была совсем невеселой. Ольгинка — село переселенческое, сюда, за Урал, нужда загнала мужиков из Центральной России, с Украины, но и здесь от нищеты избавились единицы — те, кто похитрее да поприжимистее, а остальные беднели все больше, совсем теряли хозяйство, шли в батраки. С детства батрачил у кулаков Кузьмичевых и Андрейка Перистый.

Хозяева были не из самых плохих, работать мальчишке приходилось, конечно, от зари до зари, но хоть не издевались. А с хозяйским сыном Витькой у Андрея завязывалось даже что-то похожее на дружбу. Завязывалось, да так завязаться и не успело — далеко разошлись их пути.

Когда началась война, Андрей Перистый был призван под ружье защищать царя и отечество. Три года с лишком провоевал он в составе Сибирской дивизии, дважды попадал в немецкий плен, дважды бежал из плена.

А. Р. Перистый.

В 1917 году 41-й Сибирский полк, в котором служил рядовой Перистый, перешел на сторону революции. В суровые годы гражданской воины солдаты бывшего 41-го храбро сражались с врагами Советской власти, бились с Колчаком.

Летом 1919 года Андрей Перистый вместе с несколькими своими товарищами был отозван с фронта и направлен в распоряжение ВЧК в уездный город Кокчетав. Ему поручили возглавить отделение бойцов-чекистов.

Время было беспокойное. На востоке не добит был еще «верховный правитель России», в степи бродили остатки белогвардейских и алаш-ордынских банд, кулачье продолжало надеяться на поражение Советской власти. Молодой чекист участвовал во многих схватках с белобандитами, не раз проявляя мужество и находчивость.

…Андрей Перистый готовился к отъезду домой, на побывку. За успешно проведенную операцию по ликвидации белоказачьего бунта в станице Лобаново он получил несколько дней отпуска. Земляки помогали ему собираться в дорогу, писали письма, просили кланяться родным и знакомым.

В самую последнюю минуту перед отъездом зашел к нему Василий Иванович Смоленский, комендант уездной ЧК.

— Собирайся, Андрей, в штаб, сам Широков вызывает…

Через минуту они уже шагали по широкой улице, и Смоленский рассказывал молодому чекисту невеселые новости. На деревню Колесниковку налетела на днях банда белогвардейцев и целиком, с детьми и женщинами, вырезала пять крестьянских семей, отцы которых сражаются в Красной Армии. Расследовать это страшное дело был послан комсомолец Григорий Еременко с товарищами. Но и они не вернулись. Пошли слухи, что Еременко погиб от рук бандитов.

Федор Петрович Широков, начальник уездной ЧК, не спал уже несколько суток. Он поздоровался с пришедшим, потер красные глаза и негромко сказал:

— Ну, Перистый, ты уже, конечно, в курсе дела. Сам понимаешь — с отпуском придется повременить. Поедешь на место со своим отделением и расследуешь обстоятельства гибели Еременко. Попробуй разузнать о численности банды, но не зарывайся, — внезапно повысил он голос, — а то знаю я тебя, всегда в самое пекло лезешь…

Чекистам было известно, что бандой, орудовавшей в Кокчетавском уезде, верховодит бывший начальник полиции Филатов — злобный, коварный и неглупый враг. Он отлично знал местность, чуть не в каждом селе среди кулаков у него была тайная агентура, поэтому удары его были внезапными и сильными.

В Колесниковку Андрей Перистый выехал со своими, подчиненными Вдовиным, Егоровым, Левиным и замечательным наездником Муратовым. Все они до прихода в отряд ВЧК успели пройти суровую фронтовую школу, были смелыми и находчивыми бойцами.

До Колесниковки семьдесят верст. Добрались без всяких происшествий. В деревню приехали уже затемно. Въехали осторожно, спешились и постучали в крайнюю избу — она была невидной, явно бедняцкой. Дверь отворила сгорбленная старуха. Она долго недоверчиво разглядывала молодого коренастого парня в военной форме. Наконец сказала:

— Мы Кругловы. А тебе кого надобно?

— Да тебя, бабуся, и надо, — ответил Перистый. — Узнать нам надо кое о чем…

Старуха пожевала губами.

— А вы из каких будете?

Перистый долго объяснял ей, что все они из уезда, от Советов. Старая крестьянка слушала молча, наконец по ее глазам чекист понял: поверила. И сразу изменилась, засуетилась, пригласила в избу:

— Милости просим! Будьте как дома!

Вскоре на столе появился до блеска начищенный старый самовар с медалями на боках.

У хозяйки двое сыновей служили в Красной Армии. В день налета к ней в дом ворвались бандиты в папахах, угрожали спалить хату: «Все большевистские гнезда выжжем!» Да не успели что-то, спешно стали собираться из села.

А через день пришли другие, может, и из той же банды, кто знает, в грязных, рваных рубахах, перепоясанные парусиновыми ремнями, обвешанные оружием, горластые, пьяные.

В одной из телег, на которых они приехали, лицом вниз лежал молодой парень, раздетый и окровавленный. Кто он был, в селе так до сих пор и не знают. Говорят бабы, что был это парнишка из красных, прислали его сюда, чтобы выследить Филатова…

Как раз в сумерки дело было. Парня сбросили с телеги, долго допрашивали, били плетьми, а потом положили вдоль бревна, привязали и взяли поперечную пилу…

Молча, опустив головы, сидели милиционеры, слушая страшную повесть о гибели своего товарища. Они знали, что каждого из них в любую минуту подстерегает смерть, что враг, сдыхая, готов на любые зверства. Но не страх, а беспощадную ненависть к контре вызвал этот рассказ в сердцах революционных, бойцов.

Рано утром Андрей Перистый и его бойцы пошли на могилу безвестного милиционера. Нужно было точно установить, кто был зверски казнен бандитами, хотя чекисты не сомневались, что погиб именно Григорий Еременко.

Узнав о прибытии милиции, на кладбище собрался народ. Перистый приказал своим подчиненным вскрыть могилу…

Спустя час все стало ясно: от рук белогвардейской нечисти погиб комсомолец Еременко. Всю ночь бойцы не сомкнули глаз, украшая могилу своего товарища. На скромном памятнике они сделали надпись:

На рассвете Андрей Перистый отправил Хамита Муратова в Кокчетав с донесением, а сам с остальными бойцами направился в сторону Тарангула, куда, по словам жителей Колесниковки, скрылись бандиты.

Ехали лесами и балками, дышащими пьянящим запахом земляники. Вскоре чекисты увидели юрту. Неподалеку от нее серебрилось озеро, слышалось блеяние овец. Картина была самой мирной. Но бойцы ни на минуту не могли забыть, что в этих прекрасных, как сказка, краях рыщут бандиты, что жизнь мирных людей отравлена здесь горем и слезами.

К ногам коней бросились лохматые сторожевые собаки и залились неистовым лаем. Из юрты вышел еще не старый казах и, приставив ладонь козырьком ко лбу, стал смотреть на приближающихся всадников. На его смуглом лице появилось настороженное выражение, хотя приближения незнакомцев он ждал молча и с достоинством.

Поравнявшись с ним, Перистый сказал обычные слова приветствия. Пастух ответил сдержанно и продолжал разглядывать незнакомых людей. И только когда бойцам удалось убедить казаха, что они красные, милиционеры, лицо его сразу подобрело, и он гостеприимно пригласил приехавших в юрту. Но гостеприимством хозяина не было времени пользоваться — до вечера нужно было добраться до Тарангула, разузнать о бандитах и ночью вернуться в Кокчетав.

Пастух рассказал, что верстах в пяти от его стоянки в лесу живут двое каких-то людей. («Плохие люди, совсем плохие люди», — покачал головой казах). Вот уже который раз они приходят к нему в юрту и, угрожая оружием, требуют баранов. Пастух не смеет отказать. Получив добычу, бандиты исчезают.

— Скоро совсем разорят, — жаловался пастух, — и уехать не дают. Догоним, говорят, убьем…

Милиционеры вскочили на коней и помчались туда, где, по рассказам чабана, прятались грабители.

Подъезжая к лесу, чекисты услышали слабое ржание коней. Перистый подал знак спешиться. Всадники повиновались его команде. Они привязали коней к соснам, повесили им на шеи торбы с овсом, а сами с винтовками, скрываясь меж кустов, двинулись дальше.

Шли медленно, стараясь не обнаружить себя. Вечерело. С каждой минутой становилось все труднее просматривать лес. Наконец на небольшой поляне Андрей Перистый заметил вспыхнувший на мгновение огонек. Его увидел и шедший рядом Вдовин.

— Никак, люди, товарищ командир? — тихо сказал он.

— Вижу, — тихо отозвался Перистый, продолжая пробираться вперед.

Несмотря на сгущающиеся сумерки, милиционеры хорошо разглядели фигуру неизвестного. Он сидел на пеньке, оборванный, не мытый, видно, месяц, и курил, задумавшись о чем-то…

Андрей подал условный знак своим подчиненным — залечь и наблюдать. Он решил дождаться второго бандита.

И тот скоро показался — такой же обтрепанный и грязный, как первый. Движения его были неровными, судорожными. Между бандитами завязался какой-то разговор, скоро перешедший в спор. Казалось, второй в чем-то убеждает первого, но тот не соглашается и даже хочет заставить замолчать своего приятеля. Слов не было слышно, но жесты бандитов достаточно выразительно передавали характер их беседы.

Перистого мало интересовала дискуссия, возникшая между бандитами. Он подал товарищам знак, те бесшумно поднялись, и грабители с растерянными лицами подняли руки, увидев направленные на них винтовки…

Их изумление было естественным. Но так же изумлен был и Перистый — перед ним с поднятыми вверх руками стоял сын его бывших хозяев Кузьмичевых — Виктор… Да, это был он. Конечно, годы изменили его, но не узнать Виктора даже в этом худом, сутулом, давно не бритом человеке Перистый не мог. Впрочем, Андрей тут же справился с собой и произнес «Вот и встретились» таким тоном, будто он пришел сюда именно за тем, чтобы повидаться со старым знакомым.

Пленных повели к юрте пастуха. Полдороги шли молча. Потом Виктор повернулся к Перистому и коротко спросил:

— Чекист?

— Чекист, — так же коротко ответил Андрей. И, прошагав еще немного, добавил. — Все же не думал я, что встречу тебя здесь. Хоть и был твой батька богатеем, да не ждал я тебя бандитом встретить. Видно, правда, что яблочко от яблони не далеко падает.

— Судьба, — пожал плечами Кузьмичев.

— Человек сам себе судьбу выбирает.

— Какой теперь у меня выбор? Как у вас там говорится — в штаб к Духонину…

В голосе пленного не было ни бравады, ни, пожалуй, страха. Андрей чувствовал в нем только отчаяние заблудившегося человека…

— Нет, Виктор, выбор есть и у тебя, — твердо сказал Перистый, — я не знаю, какие ты преступления совершил против Советской власти. Но мы узнаем, и тебе за них, конечно, ответ держать. Ты можешь облегчить свою судьбу, если правдиво расскажешь о банде, если поможешь нам ликвидировать ее.

Виктор бросил на Перистого быстрый взгляд, словно пытаясь узнать, можно ли верить его словам, но ничего не сказал.

Допрос снимали в юрте. Кузьмичев не запирался. Он рассказал о численности банды Филатова, ее вооружении, указал на местонахождение. В лесу он жил вместе с другим бандитом. Отсюда они вдвоем ходили на промысел, волками кидались на добычу, таскали баранов.

И снова Перистый не чувствовал в ответах Кузьмичева страха. Говорил он с искренним, кажется, раскаянием. Андрею даже стало жаль приятеля детских лет. Но он тут же мысленно оборвал себя: «Проиграл, потому и раскаивается, а как бы он пел, если б я у него оказался в руках…»

В Кокчетав выехали во второй половине ночи. Торопились, чтобы быстрее доложить товарищу Широкову о выполнении задания. Но на полпути возле глубокой балки загремели выстрелы. Засада! Вокруг чекистов смыкалось кольцо. Перистый приказал товарищам пробираться через лесок, а сам залег за пеньком, плотно прижав к плечу приклад. Стрелял не торопясь, держал бандитов на почтительном расстоянии. Но вдруг сзади что-то резко зашуршало. Не успел повернуться, как тяжелый удар по голове лишил его сознания.

…На поднятых оглоблях телеги покачивался фонарь, тускло освещая сидевших вокруг людей. На ступице высокого колеса сидел еще молодой сухощавый мужчина и помахивал плеткой. Он, казалось, так был занят этим делом, что позабыл о своем пленнике.

Андрей Перистый со связанными руками стоял перед ним. Руки затекли, голова тупо болела.

— Ну-с, господин Перистый, — наконец заговорил Филатов, продолжая играть плеткой, — сколько же большевики за мою голову положили? Молчите?.. Ну что ж, ваше счастье, что позабавиться с вами некогда — спешим-с. Так что смерть у вас будет легкая. Только быть вам на том свете непременно минут этак через десять. Никифор!

В тот же миг у повозки появился тощий вертлявый человек и замер перед Филатовым. Главарь плеткой указал на Перистого. Но неожиданно из темноты выплыла фигура Виктора Кузьмичева.

— Дозвольте мне, господин Филатов, — сказал он, вытягивая руки по швам. — Он же в плен меня брал.

Филатов усмехнулся:

— Что ж, давай, Кузьмичев, по знакомству…

Смертник и конвоир ушли в темноту. «Вот и раскаялся бандит, — горько подумал Перистый. Ненадолго у тебя раскаяния хватило… Чего же мы так далеко идем?» И словно в ответ на эту мысль раздался хриплый голос Кузьмичева, приказывающий остановиться и стать лицом к дереву. Последние секунды. Андрей слышал, как щелкнул затвор. Ну, все. И в ушах — выстрел, другой.

Почему же я не падаю? Ранен? Но нет боли. Не мог же Кузьмичев промахнуться с такого расстояния… Перистый повернул голову. Виктор подходил к нему.

— Ну чего стоишь?! — шепотом спросил Кузьмичев и ткнул в спину прикладом.

— Издеваешься, гад?! — прохрипел Перистый. — Стреляй же, если вызвался!..

— Тебе говорят — беги! — почти крикнул Кузьмичев. — Авось, живы будем — свидимся…

Жизнь медленно возвращалась к Андрею. Он взглянул в глаза Виктора. Нет, не издевается, не обманывает.

— Развяжи руки, — попросил Перистый.

Кузьмичев молча освободил ремни и, ни слова не сказав больше, ушел во тьму…

На рассвете банда Филатова была частью уничтожена, а частью взята в плен подоспевшим отрядом чекистов. Кузьмичева в числе убитых и пленных не оказалось. Как выяснилось потом, за несколько часов до боя он тайком оторвался от ехавшей банды и исчез в лесу…

Сорок лет прослужил в органах охраны общественного порядка Андрей Романович Перистый. Участвовал в десятках важных и опасных дел. Был награжден орденом Красной Звезды, медалями, Почетными грамотами. Много изъездил дорог, много узнал людей. Но ни разу больше не довелось ему встретить человека по имени Виктор Кузьмичев. Ни разу не пришлось и услышать о нем. Перистый не знает, как сложилась дальше судьба Кузьмичева. Но ему хочется верить, что человек, в чьем сердце пробудилась совесть, сумел вернуться на правильный путь.

П. САМОЙЛОВ, майор милиции в отставке,

И. АНТИПОВ, сотрудник МООП.

Кокчетав — Уральск.