Синтия

Глава четвёртая

В пятницу я проверил наши досье, прочитал всё, что мог, о семействе Брендонов и пролистал три книги о Синдикате, а затем позвонил доктору Фреду Бронстайну, психоаналитику с Восточной Семьдесят пятой улицы.

— Сейчас не могу с вами говорить, Харви, — буркнул он в трубку. — У меня пациент.

Я перезвонил ему через полчаса.

— Харви, — раздражённо пробурчал он, — вы же знаете, что в рабочее время я отвечаю только на звонки по делу.

— А откуда вам известно, что это не звонок по делу?

— Послушайте, Харви, у меня нет времени переливать из пустого в порожнее.

— Я позвонил не затем, чтобы почесать язык. Я в тяжёлом положении. Я хочу вас видеть.

— Это обойдётся вам в тридцать долларов.

— Не может быть! — ахнул я.

— Очень даже может быть, — подтвердил он. — Тридцать долларов.

— Раньше было же двадцать…

— Но тогда и пакет молока стоил двенадцать центов, Харви.

— Меня тогда и на свете не было.

— Короче, тридцать долларов, Харви, и точка. Не хотите, дело хозяйское.

Я принял условия, а он стал ворчать, что из-за меня у него пропадает субботнее утро.

— Если бы вы знали, с каким трудом я выкраиваю время, чтобы в субботу утром поиграть в сквош, — жаловался Бронстайн.

На следующий день я убедился, что это так: он был в теннисных туфлях, а на стуле лежали ракетки.

— Субботнее утро — это целых пять сеансов психоанализа, Харви, — сообщил мне Бронстайн, — а пять сеансов это сто пятьдесят долларов, но деньги — это ещё не всё в нашей жизни.

— Неужели?

— Не всё, Харви. Вы уж мне поверьте. Для вас деньги — это символ. Кто-то называет жмотом, но это не совсем верный диагноз. Если говорить о вашем отношении к деньгам, что само по себе…

— Кто у нас анализируемый?

— Вы, Харви.

— Тогда, может, говорить буду я? Дело не в деньгах. Дело в том, что меня не любят. Взять к примеру лейтенанта Ротшильда, он меня терроризирует.

— Прилягте, Харви.

— Спасибо, — сказал я и вытянулся на кушетке. — У него язва, и стоит ему посмотреть на меня, я начинаю ощущать, что он винит за свою язву меня…

— Всё тот же лейтенант Ротшильд?

— Всё тот же. Господи, вы думаете, их двое?

— Я думаю, что нет смысла обсуждать сейчас лейтенанта Ротшильда, Харви. Мы уже этим раньше занимались. Нам надо разобраться в вас.

— Я и говорю о себе. О том, какое впечатление я произвожу на людей типа Ротшильда.

— Харви, сколько раз вам повторять! Ротшильда мы уже обсуждали.

— Ладно, ладно, но Ротшильд…

— Харви, я пойду играть в сквош, — сказал Бронстайн, схватив ракетку. — Продолжать нет смысла. Я пытаюсь продуктивно использовать сеанс, а вы начинаете объясняться в ненависти к лейтенанту Ротшильду. Я пошёл играть…

— На мои-то денежки?

— Я с вас не возьму ни цента. Это подарок. А теперь всё!

До Доннеловского филиала Нью-Йоркской публичной библиотеки я дошёл пешком, забрал Люсиль Демпси, и мы отправились на ланч в Дубовый зал Сент-Реджиса. Люсиль была задумчива, а когда взглянула на меня, то тревожно осведомилась, всё ли со мной в порядке.

— Ну конечно, а что?

— А то, что этот ланч обойдётся тебе в пятнадцать долларов.

— Знаю, — мрачно отозвался я. — Очень даже знаю. А ты не стесняйся. Ешь. Наслаждайся.

— Как же я могу наслаждаться, когда каждый съеденный здесь кусочек для тебя как раскалённый свинец?

— А! Какая теперь разница. Ты лучше скажи, где может быть эта самая Синтия Брендон? Она разгуливала на днях в Центральном парке с новым королём мафии.

Люсиль посмотрела на меня по-матерински встревоженно, и я рассказал ей всё до конца. Потом она заказала ланч. Пока мы ели, она обдумывала услышанное. Как большинство умных женщин, она стала изыскивать наивные способы заставить меня почувствовать себя интеллектуально выше неё.

— Харви, где училась Синтия? — спросила она меня.

— «Энн Бромли», маленький колледж в штате Коннектикут, возле Данбери. Четыреста пятьдесят студенток — только девушки, все богачки.

— Она получила диплом?

— Ни в коем случае. Она ушла. Её не осмеливались отчислить из уважения к папиным денежкам, а она не хотела учиться.

— Почему они хотели её отчислить?

— Потому что она хотела положить конец расовой сегрегации в колледже. Ещё в первый год пребывания там она притащила пять негритянок, заплатила за их обучение и потребовала, чтобы их зачислили в колледж. Там всех чуть удар не хватил. Она угрожала всё рассказать газетчикам, но они призвали её старика, и ему удалось её утихомирить.

— О! Ты знаешь, Харви, мне начинает нравиться эта твоя Синтия. Небось, были толки да пересуды насчёт её увлечения марихуаной?

— Откуда тебе это известно?

— Такая, как она, не могла не попробовать наркотиков. У тебя есть её фотографии?

Я вынул фотографии и показал Люсиль.

— У меня есть кое-какие смутные догадки, — сказала она, наконец. — А потом завтра мы берём велосипеды и едем кататься в Центральном парке. Ты катаешься на велосипеде?

— Ещё как! Но кого мы там увидим — Синтию под ручку с Валенто Корсика?

— Может, мы будем просто вдвоём. В конце концов, завтра воскресенье. Разве ты не имеешь права взять выходной?

Вместо того, чтобы как следует выспаться, подобно всякому цивилизованному человеку, я начал утро с завтрака в зоопарке с Люсиль. Она не из тех, кого можно назвать крошкой — в мисс Демпси пять футов семь дюймов роста и сто тридцать фунтов веса, а потому она съела порцию овсянки, два яйца, четыре куска бекона, два тоста, запив это двумя чашками кофе. А перед этим выпила стакан апельсинового сока. Я наблюдал за всем этим буйством с чувством ужаса и зависти. Мой завтрак состоял из чашки чёрного кофе.

— Тебе сразу же стало бы легче на душе, — сказала Люсиль, — если бы ты плотно позавтракал. Завтрак — главная еда дня.

— Об этом неустанно твердила мне мама.

— И она была абсолютно права.

— Неужели тебе никто не говорил, что худший способ завладеть мужчиной — это сообщать ему, что его мать была права.

— Я совершенно не убеждена, что стараюсь завладеть тобой, Харви. То, что я испытываю к тебе определённые нежные чувства, вовсе не означает, что я всерьёз намереваюсь выйти за тебя замуж. У тебя есть с собой фотографии Синтии?

— А что?

— Дай мне одну.

— Сейчас?

— Ну да! Ты вечно задаёшь банальные вопросы.

Я протянул ей фотографию Синтии. Люсиль положила её в сумочку и быстро завершила бесконечный завтрак. Мы отправились к лодочной станции, где дают на прокат и велосипеды. Погода в этот день резко улучшилась — утро выдалось холодным, но солнечным, а поскольку, благодаря указу мэра, машинам в парке появляться запрещено, воздух был чистый и прозрачный как хрусталь. На Люсиль была шерстяная юбка и белый свитер с высоким воротом. Для тех, кто не знал её характера, она казалась очаровательной. Фигура у неё была умопомрачительная, хотя она плотно ела три раза в день. Она не делалась менее красивой от того, что на ней были туфли без каблуков и шла она спортивной походкой. Я решил, что именно её совершенство меня ввергает в депрессию.

— Зачем тебе фотография? — спросил я. — Неужели ты думаешь, что она ещё разгуливает по парку с графом Гамбионом де Фонти, он же Валенто Корсика.

— Потерпи и всё скоро узнаешь.

— А зачем велосипеды?

— Для забавы, Харви. Разве это не забавно? В нашей жизни не так уж много по-настоящему забавного. Есть и ещё одна причина. На велосипедах мы приедем прямо на Тусовку.

— А это что такое?

— Потерпи, узнаешь.

За лодочной станцией мы стали в очередь. Молодые, старые и люди средних лет жаждали поскорее получить на прокат велосипеды. В такой обстановке трудно было сохранить депрессию. Я понял, что сам факт нахождения в парке в воскресный день резко поднимает настроение. Нам выдали очаровательные английские велосипеды с ручными тормозами, и уже через несколько минут мы крутили педалями по Ист-драйв, направляясь на север.

— Раз уж мы здесь оказались, — сказала Люсиль, — то мы можем заехать на Овечий луг с запада.

— И что тогда? — полюбопытствовал я.

— Тогда мы окажемся на Тусовке.

— Что такое Тусовка?

— Это то, что делают люди, когда сердца их наполнены радостью, а не ненавистью. Харви, ты слишком стар и циничен, а потому я ничего не стану тебе растолковывать. Скоро сам увидишь.

К тому времени мы уже въехали на холм за музеем, и снова двинулись на север. За всю мою взрослую жизнь мне не случалось раскатывать на велосипеде по Центральному парку так, чтобы вокруг не было ни одной машины. Я поблагодарил нашего мэра и бросился догонять Люсиль. Она была в лучшей форме, — во-первых, потому что её не тревожили тягостные раздумья, и во-вторых, из-за всех этих овощей, которыми она питалась. К тому моменту, как мы оказались в районе 110-й улицы, я был вынужден попросить её умерить пыл.

— Как же мы углядим Синтию, если выдаём полсотни миль в час?

— Харви!

— Давай взберёмся на этот холм пешком, — чтобы не утратить навыков ходьбы. Ведь потом всю неделю мне придётся ходить пешком.

Но когда мы миновали северо-западную часть парка и, сделав поворот, оказались на Вест-драйве и двинулись в обратном направлении, у меня открылось второе дыхание, и я почувствовал, что мне дышится намного лучше, чем когда-либо до этого. Мы спустились по пологому холму к 72-й улице, потом ещё проехали немного вверх по другому холму по направлению к Овечьему лугу, а затем спешились и двинулись на своих двоих. К Овечьему лугу с разных сторон стекались люди: в основном молодёжь, мальчики и девочки держались за руки, улыбались, и вид у них был вполне раскованный.

Кое-кто из молодых людей носил бороды, кое-кто из девиц был облачён в нечто вроде кимоно. В них было что-то от битников, и у каждого — в петлице, в руке, в волосах — был цветок. У некоторых цветы были нарисованы на щеке. Они двигались к площадке, где уже собралась добрая тысяча таких, как они.

— Это и есть Тусовка? — спросил я Люсиль.

— Угадал, — отвечала она.

Кое у кого на площадке были музыкальные инструменты, в основном барабаны, и ребята выбивали дробь. Получалось нечто похожее на «Бананан». У некоторых из собравшихся были плакатики. На одном было написано: «Любить — да, ненавидеть — нет!», на другом: «Любовь — это всё».

— Как это называется? — спросил я одного паренька.

— Тусовка.

— Он говорит, что это Тусовка, — сообщил я Люсиль.

— А я что тебе говорила?

— А что такое Тусовка?

— Слишком стар, папаша.

— Кто?

— Ты, папаша.

— Слишком стар, чтобы понять, — пояснила его юная спутница.

— Что я тебе говорила, — сказала Люсиль.

— Это значит любовь, папаша, — пришёл на помощь ещё один юнец.

— Не надо усложнять. Это надо почувствовать, папаша. Ты попал в правильное место.

Место к тому времени сделалось чересчур людным. Вокруг расположились два-три десятка полицейских, но работы у них не было. Никто ничего не делал, если не считать маленькой группки музыкантов-барабанщиков на бугре, отбивавших дробь.

— Я ищу одного друга, — говорила Люсиль.

— В этом месте полным-полно друзей, — уверил её высокий рыжеволосый и бородатый парень в джинсах, похожий на викинга. — Полным-полно друзей, сестра. Ты это почувствуешь.

— Почему они зовут меня папашей, а тебя сестрой? — обиженно спросил я.

— Ты просто стар, папаша, — сообщила мне девушка.

У неё были две соломенные косички, лицо ангела и розовый сарафан. Ко лбу был приклеен серебряный кружок.

— Дело не в годах, — добавила она. — Дело в душе.

— Я ищу Синтию Брендон, — сказала Люсиль.

— Синтия… как там её?

— Брендон.

— Постараюсь запомнить, — улыбнулся викинг.

С велосипедами мы прошли через толпу. Это была самая добродушная толпа, которую мне только случалось видеть. Велосипедисты, вроде нас, мужчины и женщины постарше пешочком, молодёжь всех видов, матери с колясочками — всё это людское многообразие создавало толпу. Добродушие и хорошее настроение просто удивляли, никто не сердился, не толкался, хотя к этому времени на поляне ухе собралось тысячи три, а то и все четыре. Люсиль внедрилась в толпу разукрашенных цветами хиппи и настойчиво-терпеливо задавала свои вопросики.

— Нигде не видели Синтию?

— Извини, дорогая… не случилось…

— Ба-на-нан, — распевал барабанный хор. — Ба-на-нан.

Респектабельные отдыхающие с Пятой авеню не могли пробиться ближе к месту действия и смотрели со сдержанным неодобрением издалека, задавая полицейским вопросы, почему такое допускается, но те лишь отмахивались от них, заявляя:

— Пока всё тихо-мирно, пусть разгуливают, в чём хотят.

— Не видели Синтию? — в сотый раз осведомилась Люсиль.

— Ты теперь будешь задавать этот вопрос всё утро? — не без раздражения спросил я. — Чего ты хочешь услышать?

— Я хочу найти кого-нибудь, кто её знает.

— Зачем?

— Потому-то они и зовут тебя папашей, — усмехнулась Люсиль. — Дело даже не в том, как ты выглядишь. Внешне ты не похож на взрослого, но…

— То есть, как это так?

— Да ладно, Харви, ты прекрасно понимаешь, в чём дело. Ты очень даже хорош собой… Ты немного похож на того актёра — как там его зовут… Джордж Гиззард?

— Гиззард. Джордж Гиззард.

— Вот, вот. Гиззард. И ты очень даже на него похож.

Разве можно сердиться на девушку, которая улавливает в тебе сходство с красавцем-актёром, хотя правда заключается в том, что если кто действительно похож на актёра, так это другой актёр.

— Но в душе ты старик, Харви. — Она ухватила за куртку молодого человека баскетбольного роста, в ушах у которого было по искусственной маргаритке. — Ты не видел Синтию?

— Синтию? Господи, луг большой…

— Но всё-таки, видел или не видел? — не унималась Люсиль.

— Боже, она же не привязана к дереву. Мы живём в свободной стране…

— Так где она? — гнула своё Люсиль.

— Долли! — крикнул парень светло-коричневой негритянке с венком из розовых гвоздик. Где Синтия?

Девушка с гвоздиками томно махнула рукой и сказала:

— Красота — это естественность, красота это жизнь…

— А как насчёт Синтии? — напомнил я.

— А разве её здесь нет?

— Слушай, папаша, — сказал баскетболист, указывая на парочку, которая покачивалась в такт барабанам. — Это Дэн Купер. Он со своей подругой пишет пьесу — острую, как нож хирурга, безжалостно рассекающую гнойники общества. Синтия обещала дать денег на постановку, когда они её допишут. Так что спроси у них про неё — должны знать.

— Спасибо, друг, — сказала Люсиль. — Я помолюсь, чтобы ты бросал без промаха. Чтобы в следующей игре ты сделал пятьдесят точных бросков.

— Спасибо, родная, — улыбнулся баскетболист в ответ.

— Ну как? — осведомилась она у меня, пока мы шли к драматургу.

— Просто потрясающе! Ну разве могу я жениться на такой умной женщине. Меня же прогонят, как только я рот открою.

— Ну, раз ты такой глупенький…

— Увы.

Мы пошли к драматургу. У него была жёлтая борода, а на обеих щеках его спутницы было написано «любовь». Им было лет по девятнадцать. Когда Люсиль задала вопрос насчёт Синтии, они в упор уставились на неё, потом пристально поглядели на меня. Затем молодой человек спросил:

— А что делает папаша? Кто он такой?

— В каком смысле, кто я такой? — не утерпел я.

— Легавый?

— Если он и легавый, то это новая модель, — сказала девушка. — Он просто куколка. Иди сюда, куколка, — обратилась она ко мне. Это были первые приветливые слова с тех пор, как я ступил ногой на этот чёртов луг. Она вынула помаду и нарисовала у меня на лбу цветок с пятью лепестками. Это привлекло зевак, но толпа вокруг нас быстро рассеялась. Тогда она написала помадой на одной моей щеке «любовь».

— Харви, ты просто прелесть, — сказала Люсиль.

— Он не легавый, — заключил драматург.

— Откуда вы знаете? — спросил я его.

— Он работает в отделе расследований страховой компании, — пояснила Люсиль. — Харви, покажи им своё удостоверение.

Я выполнил её распоряжение.

— Что случилось с Синтией?

— В понедельник она ушла из своего дома, — начал я, — сегодня воскресенье, но от неё никаких известий.

— И вы её за это осуждаете?

— И не думаю. Но вдруг она угодила в беду? Кто тогда будет платить за вашу постановку?

— Почему вы считаете, что с ней стряслась беда? — спросила девица.

— Послушай, папаша, — начал парень, но его подруга решительно перебила его и сказала:

— Он абсолютно прав. Кто будет платить за твою постановку? Но вы, кажется, из страховой компании? Какое отношение это имеет к Синтии?

— Она застрахована.

— Хладнокровный подход, — заметила девушка.

— Почему? — удивилась Люсиль. По крайней мере, мы хоть пытаемся разыскать её и помочь, если ей нужна помощь.

— Она права, — заметил Дэн.

— У вас есть какие-нибудь предположения, где она может быть? — спросил я ребят.

— Никаких. Мы целую неделю пытались её разыскать. Но всё без толку. Мы решили, что если уж где её и можно встретить, то в воскресенье на этом вот лугу.

— А её здесь нет, — сказала девушка. — Мы тут с утра.

— Спрашивали всех подряд.

— Искали её.

— Чёрт побери! — воскликнул молодой человек. — Она исчезла!

— Сбежала, — сказала девушка. — Вам не случалось видеть её папочку и мамочку? Так вот она от них сбежала.

— Что её интересовало? — спросил я ребят.

— Бердслей, Чарли Браун, «Виллидж бойс».

— Гражданские права, — сказала девушка.

— Герман Гессе, — вспомнил драматург.

— Английские народные песни.

— Вы и правда думаете, с ней что-то случилось? — осведомился молодой человек.

— Она ещё увлекалась компьютерной службой знакомств, — сказала его подруга.