Синто

В любом обществе и любой стране мира к богам обращаются за помощью в тех случаях, когда силы человеческие явно недостаточны для решения возникшей проблемы или же существует необходимость в божественной поддержке. Чем больше проблем человек может решить самостоятельно, собственными силами, тем меньше он ощущает необходимость обращаться за помощью к богу, и наоборот. Поэтому неудивительно, что в современном мире в технологически развитых странах, защищенных от многих природных непредсказуемостей скорлупой науки и техники, влияние религии распространяется исключительно на духовную сферу, оставляя отношения с природой, материальным миром во власти машин и механизмов. Но так было не всегда и не везде. Человек, пытаясь, но не имея возможности защититься от неумолимых сил природы, стремился воздействовать на те спиритуальные силы, которые, по его мнению, контролировали буйство стихии. Если нет возможности построить дом, способный устоять под ударами тайфуна, то единственный выход — просить бога ветра смилостивиться и не насылать бурю. Если нет умения вылечить зубную боль, то единственная возможность — обратиться к помощи божественного «врачевателя». И даже если ситуация не критична, любое действие в мире, который воспринимался сплошь заселенным сверхъестественными сущностями, было действием хотя бы отчасти религиозным, требующим соответствующего обряда или ритуальной последовательности, направленных прежде всего на предотвращение возможного гнева потревоженных божеств. Нет ничего более далекого от такого мироощущения, нежели базаровское «Природа — мастерская, а человек в ней работник».

В таком архаичном мировоззрении, которое в японском варианте можно назвать синтоистским, материальное полностью не отделяется от духовного, сакральное — от мирского, человеческое — от божественного. Между ними нет четких границ, а лишь бесконечная переходная шкала оттенков. Естественно, если даже простая рубка деревьев есть в определенной мере акт духовный, ибо вводит человека во взаимодействие с духами этих деревьев, то что уж говорить о таком наисложнейшем занятии, как управление государством. Именно поэтому почти всегда во главе архаичных обществ стоит государь-первосвященник, правитель-жрец, помазанник божий или сын бога, для которого управление страной и почитание богов есть не просто две разные сферы, а единое неразделимое служение.

• Человек и ками: три главные основы их взаимоотношений

Япония не была в этом смысле исключением. Ее верховный правитель, именовавшийся исконно сумэра-но микото[42] что можно условно перевести как "небесный повелитель", одновременно был и во многом остается ее верховным жрецом, а ублажение богов и управление страной передается одним словом — мацуру, о конкретном содержании которого мы поговорим чуть позже. Именно этим мироощущением объясняется тот факт, что учрежденное в самом начале VIII в. Министерство божественных дел (Дзингикан) имело более высокий статус, чем тогдашний Совет министров (Дайдзёкан).

Это единство сакрального и мирского в управлении государством, знаменитый принцип «единства почитания богов и политики» (сайсэй итти) не является, однако, исключительной чертой японской культуры. Позволю себе напомнить, что отсутствие четкого разделения на духовное и светское являлось отличительной чертой Московского государства еще в XVII в., накануне петровских преобразований. Как и наместники японских провинций, одной из главнейших обязанностей которых было воздавать почести местным ками, чтобы избежать бедствий, воеводы в русских провинциях организовывали крестные ходы, чтобы снискать милость Божью во времена недорода, а московские власти посылали иконы и мощи для выполнения ими общественно полезной службы.

Японское своеобразие проявилось разве только в том, что если петровская модернизация России, предпринятая в начале XVIII в., решительно разорвала зависимость светской власти от церковной, то японская модернизация конца XIX в. сопровождалась, наоборот, возрождением теократического государства (с определенными модификациями, конечно), а сам упомянутый выше принцип «единства почитания богов и политики» в 1936 г.(!) японский кабинет министров провозгласил политическим кредо.

Да и поныне, в конце XX в., соблюдение определенных ритуальных действий для замирения богов является важнейшим предназначением японского императора. Ведь ками существа отнюдь не благостные. Известный языковед Ооно Сусуму, возводя слово ками к древнему каму, указывает три главных значения, в которых оно употреблялось: 1) гром, гроза; 2) страшный дикий зверь наподобие тигра или волка; 3) горы. Единое чувство опасности, страха, ощущение мощи, переживаемое древним японцем по отношению к ками, слились в понятие сверхъестественной силы, повелевающей и непреклонной. Если надлежащим образом эту силу не ублажить (мацуру), то она будет демонстрировать свое недовольство, наказывая (татару) виновника.

С течением времени ками, в представлениях людей, стали несколько добрее, «смягчились». Например, тот же Ооно Сусуму сравнил употребление слова ками в сборнике стихов-песен «Манъёсю» (VIII в.) и романе «Гэндзи моногатари» (X–XI вв.). Если в первом произведении ками предстают главным образом как некая страшная сила, властители земли, духи-привидения, то во втором примеров восприятия божеств как исключительно грозной, карающей силы уже мало. В «Гэндзи моногатари» ками прежде всего «помогают», «спасают», тогда как в «Манъёсю» примеров обращения к ками с какой-то просьбой почти нет. Ученый видит в этих переменах влияние буддизма, восприятие Будды как учителя и заступника, вызвавшее изменение и в представлениях об исконных японских божествах.

Тем не менее ками по-прежнему сохраняет свою буйную ипостась (арамитама), которая, если ками должным образом не ублажен, вырывается наружу. Японские хроники полны упоминаний о том, что первой реакцией на случившееся несчастье является желание узнать, что за ками его вызвал и чем он недоволен. Так было, в частности, и в правление государя Судзин (90 до н. э. — 30н. э.), который, как мы помним, впервые вынес место почитания Аматэрасу за пределы дворца. Непосредственным поводом к этому были страшный мор, а потом крестьянский бунт. Государь воспринял эти события как выражение гнева богов, и именно потому, «устрашившись их мощи», повелел перенести место их почитания подальше. Однако главное было выяснить, кто же все-таки гневается и насылает напасти (татару). Для этого государь, как записано в «Нихонги», созвал «мириад богов», чтобы узнать, кто из них недоволен. В результате один из них, вселившись в тело принцессы или, дословно, «навесившись» (какару), стал вещать:

Затем идет описание, как ками, явившись государю во сне, потребовал, чтобы ритуалы совершил его родной сын. И только после того, как все было исполнено, «мор прекратился, страна стала успокаиваться, пять злаков — плодоносить, люди ста родов — богатеть».

Порою же ками сами, без усилий со стороны людей, могут овладевать телом человека для выражения своей воли. В состоянии камигакари ("одержимости ками"), люди начинают вещать от имени богов, передавая их требования. Причем требования эти бывают порою весьма меркантильны, доказывая, что ничто человеческое ками тоже не чуждо. Вот еще один пример из «Нихонги». Государь Тюай (192–200) вел войну с племенем кумасо, но успехов все не было. И в этот момент ками овладевает телом императрицы, которая начинает вещать от его имени:

Однако государь не внял словам бога, ибо не мог поверить, что за морем где-то есть земля. Он решил, что это какой-то бог, которому не было выказано должного почтения, стремится таким образом наказать не соблюдающего своих обязанностей владыку. Государь был не прав. Страна эта была, а бог просто хотел получить и указанное поле, и государеву ладью, и, наверное, часть сокровищ из далекой страны, — уж больно подробно он их расписывал. За свое неправильное истолкование воли ками Тюай поплатился жизнью — «внезапно занемог и на следующий день скончался».

Так что вопрос об истинных намерениях того или иного ками стоял, как мы видим, достаточно остро. Речь шла о жизни и смерти. Нужен был хороший знаток, который бы помог разобраться, какой ками — хороший или плохой — входит в контакт и каковы его настоящие побуждения. К услугам именно такого специалиста и прибегает государыня Дзингу, ставшая после смерти мужа правительницей страны. Ей надо было точно выяснить, что хотел ками, говоривший ее устами с почившим мужем.

Как и в предыдущем случае, сама государыня брала на себя роль медиума (каннуси, досл.: "содержащая/ий в себе ками"). Но теперь уже требовались специальные приготовления, чтобы побудить божество снизойти в ее тело. Первым необходимым условием было, конечно, ритуальное очищение. Для этого императрица входит в специальное помещение, называемое «палатами воздержания» (иваи-но мия, или сайгу), для проведения обряда воздержания и поста, о котором мы говорили во 2-й главе. Однако этого для завлечения божества было мало — нужна была музыка, обладавшая, по убеждению древних, магической силой. Роль игрока на японской цитре (кото) была отведена одному из придворных. Третьим участником обряда стал представитель древнего жреческого рода Накатоми, обладавший богатыми знаниями и опытом общения с ками. Ему отводилась важнейшая роль «судьи» (санива), который должен был установить подлинность вселившегося в государыню-медиума божества и выяснить его истинные требования. Четвертым, дополнительным условием успеха были соответствующие подарки богу. В данном случае это были ткани, и по сей день считающиеся обязательным элементом подношений — ведь богам надо не только есть, но и во что-то одеваться.

Поскольку теперь уже не сам бог по своей воле хотел завладеть телом медиума, а побуждали его к этому смертные, прошло семь дней и ночей, прежде чем результат был достигнут. Оказалось, что требования выдвигались некой богиней. Чтобы убедиться в том, что это действительно ками, а не злой дух, стремящийся сбить с пути истинного государыню, жрец Накатоми задавал этому божеству специальные вопросы, ответы на которые знать мог только ками. В частности, Накатоми просил называть истинные имена других божеств, сверяя правильность ответов с тайным списком, передававшимся в этом священническом роду. Только удостоверившись в полном соответствии, священнослужитель дал «добро» на проведение соответствующих ритуалов, после чего и началась подготовка к походу на Силла.

Это описание древнего ритуала «спускания ками» важно не только для понимания отношений древних японцев со своими богами, но и для уяснения роли, которая традиционно отводилась служителям ками.

• Синтоистские священнослужители

В наши дни всех синтоистских священников именуют словом каннуси. В крупных святилищах каннуси бывает множество, и работа «обладателем ками» для них является основным источником дохода. Самые большие из святилищ вообще напоминают этакие корпорации, озабоченные извлечением дохода от своей деятельности и управлением принадлежащим им имуществом. Под стать этому образу и служители ками, которых даже наметанный глаз не выделит из толпы спешащих поутру на работу служащих. Униформа одна и та же — костюм, белая рубашка, галстук. Имея статус священнослужителя и соответствующий священнический ранг в зависимости от способностей, выслуги лет и занимаемой должности, они выполняют функции весьма прозаические — кто завхоз, кто начальник отдела кадров и т. п. И если в этот день им вообще нет надобности появляться в самом святилище, то все рабочее время они так и проходят в своей «мирской» одежде.

Каннуси же в храмах средней руки вообще вынуждены часто сочетать свою священническую деятельность с работой на стороне, а в храмах помельче может просто не быть своего священника. Только во время особых празднеств сюда приезжает кто-нибудь совершить полагающиеся церемонии. Некоторые каннуси, впрочем, как и настоятели буддийских храмов, сочетают свою работу с интеллектуальной деятельностью, являясь профессорами университетов. Среди них есть и математики, и врачи, и философы. И только во время отправления своих непосредственных священнических обязанностей они переоблачаются в соответствующий наряд.

Всего насчитывается шесть видов облачений синтоистских священнослужителей, но различия между ними не очень значительны — все они повторяют костюмы средневековых придворных, состоявшие из трех главных элементов — внутреннего нательного халата, надеваемых поверх широких штанов и длиннополой накидки с широкими рукавами. В зависимости от вида облачения все эти элементы порою называются по-разному, но принцип и тип остается все тем же. Довершает официальный облик священнослужителя черная шапочка на голове и такие же черные лакированные деревянные башмаки, размером и внушительностью напоминающие башмаки голландских крестьян. В руке он держит своеобразный жезл — расширяющуюся к концу небольшую дощечку, служившую в старые времена символом власти и государственной службы ее обладателя.

Ныне каннуси сплошь мужчины, и точно так же, как храмовые девы мико, о которых мы говорили во время экскурсии по Исэ, в большинстве своем абсолютно утратили всякую связь с древним шаманством. Лишь в некоторых святилищах во время особых празднеств они по-прежнему исполняют свою исконную роль медиумов, «обладающих ками». Но все это уже напоминает больше некую заученную процедуру, нежели спонтанность древних прорицателей.

Во всем мире с появлением регулярного государства шаманы уступают место священнослужителям. Уж больно опасаются сильные мира с его шаманской непредсказуемости — а вдруг напророчит что-нибудь совсем не ко двору! Отсюда неизбежная формализация — замена личной харизмы сначала на авторитет предания, а потом и вообще на силу власти, церковной ли, светской ли. Япония отнюдь не была в этом отношении исключением. Наоборот, если, следуя примеру Китая, даже богов пытались рассортировать по чинам, то что же говорить об их служителях! Однако, как и в первом случае, затея не удалась отчасти из-за особенностей японской ментальности, отчасти из-за утраты государем-первосвященником власти уже в XII в. Поэтому и синто существовало не как единое учение, а в виде отдельных традиций жреческих родов, представлявших собой нечто среднее между кланом и профессиональной корпорацией, причем в древности за ними были закреплены строго определенные функции.

• Основные жреческие кланы

Главных древних родов было четыре — Накатоми, Имбэ, Сарумэ и Урабэ. Каждый из них, за исключением Урабэ, вел свою родословную от божеств, принимавших непосредственное участие в событиях, описанных в мифе об извлечении богини Аматэрасу из грота. Накатоми своим предком считали божество Амэ-но коянэ, Имбэ — Амэ-но футодама, а Сарумэ — Амэ-но удзумэ. Эти же три бога сопровождали Ниниги-но микото в его схождении на землю, и как внук Аматэрасу стал родоначальником земной династии японских государей, так и эти три бога положили начало вышеупомянутым жреческим родам. Согласно традиционному толкованию, род Урабэ появился позже, отколовшись от Накатоми, но последние исследования предполагают и обратное.

Как бы там ни было, в классическом японском государстве с царской системой власти, существовавшем в IX–XI вв., Накатоми считались самыми главными из всех родов, занимая высшие должности в Управе по делам земных и небесных богов (Дзингикан). Их светская ветвь — знаменитейший род Фудзивара в такой же степени доминировал в политической жизни, занимая высшие посты в Государственном совете (Дайдзёкан) и выдавая своих дочерей за императоров.

Формально они считались специалистами по всем обрядам очищения, передав свои изначальные гадательные функции роду Урабэ. За ними по влиятельности шел род Имбэ, специализировавшийся на обрядах воздержания (ими) и отвечавший за ритуальную сторону при строительстве помещений для императора. Род Сарумэ ведал ритуальными танцами.

Значимость этих родов резко уменьшилась с распадом классического японского государства (IX–XII вв.), но в той или иной степени их потомки продолжали играть важную роль в религиозной жизни страны. Особенно это касается рода Урабэ, чья ветвь Ёсида контролировала большую часть синтоистских святилищ во времена правления сёгунов.

С восстановлением императорской власти в XIX в. синто было поставлено на службу государству. Все каннуси были объявлены государственными чиновниками, а расходы по их содержанию и финансированию святилищ полностью брало на себя правительство. В связи с этим для синтоистских святилищ была отменена передача должностей по наследству — теперь каннуси назначали сверху соответствующие органы. Такая ситуация продолжалась вплоть до 1945 г., когда все синтоистские святилища были объявлены самостоятельными религиозными юридическими лицами, вольными жить как им вздумается. Получив свободу, но лишившись материальной поддержки со стороны государства, многие священнослужители были вынуждены заниматься делами, весьма далекими от их главного предназначения, — зарабатывать себе на хлеб насущный вместо того, чтобы всецело ублажать (мацуру) божеств.

• Содержание понятия мацуру

Что же конкретно входит в понятие мацуру? Отчасти на это проливает свет этимология самого слова. Основой глагола мацуру является широко используемый и в современном языке глагол мацу. Мацу означает "ожидать" и, так же как английский глагол wait, имеет еще одно значение — "прислуживать, подносить" (именно от этого глагола происходит в английском языке слово «официант» — waiter). Почти такое же значение имеет и глагол мацуру, в котором вторая смысловая составляющая еще более усилена. Но существенная разница между ними заключается в том, что слово мацуру используется исключительно по отношению к ками. Другими словами можно сказать, что мацуру означает ждать, когда невидимый ками снизойдет в приготовленное для него «божественное тело», а потом прислуживать божественному гостю и ублажать его.

Необходимо учитывать, что, хотя ками традиционно воспринимается в роли силы могущественной и непреклонной, он тем не менее вполне человечен в своих желаниях и чувствах. Поэтому для того, чтобы добиться расположения божества, прибегают к способам вполне земным по своей природе.

В принципе виды почитания ками вполне универсальны и мало чем отличаются от, скажем, способов ублажения сильных мира сего, да и не только их, — чтобы завоевать расположение или, наоборот, выказать его, надо объект своих чувств кормить, хвалить и развлекать.

Во все времена и у всех народов угощение — одно из главных проявлений гостеприимства и благорасположения. Пришедшего кормят «чем бог послал», а совместная трапеза с питием — один из главных способов налаживания хороших отношений и установления взаимопонимания. Если же гостем сам ками, то тут, как говорится, сам бог велел расщедриться и выставить все лучшее в знак благодарности за оказываемые милости. Ритуальное подношение еды является главнейшей и неотъемлемой частью почитания (мацуру) ками. В той или иной форме оно присуще многим общинным религиям.

В некоторых случаях сохраняется форма кровавых жертвоприношений, как, например, в отдельных направлениях индуизма. Из всех божеств особо кровожадна Кали, «ужасная» ипостась супруги Шивы. Она любит кровь, и за многовековыми иссохшими потоками уж не различить черт лица изваяния. Кровь — богам, мясо — людям. Так делится эта священная трапеза. Древние же греки сжигали подношения на алтарном огне, ибо олимпийцы питались возносимым к их высотам ароматным дымом. А вот почти все синтоистские боги, за редкими исключениями, к которым относятся прежде всего ками-покровители охотников[45], никакой крови и мяса не приемлют. В давние времена в Японии кровавые ритуалы, насколько мы можем судить по отрывочным сведениям, были не такой уж редкостью[46], однако впоследствии их заменили на бескровные жертвоприношения, как, например, подношение лошадей, которых не убивали, а содержали при святилище. Что послужило причиной такой перемены и однозначной ассоциации в синто любой крови и смерти с загрязнением (кэгарэ), сказать трудно. Скорее всего, это результат последовательного развития изначально существовавших в религиозных воззрениях японцев представлений, закреплению которых помогло распространение буддийского учения с его запретом на убийство всего живого.

Поэтому основу трапезы ками (синсэн) составляют вегетарианские блюда, и прежде всего рис, эта главная еда японцев, столь же важная для них, как и хлеб для славян. К тому же рис белого цвета, а белый цвет, как мы помним, символ чистоты, столь чтимой богами. Любят ками и все, что приготовляется из риса, в том числе и рисовую очищенную бражку сакэ, нередко именуемую у нас неверно рисовой водкой (ее крепость не превышает 14–16 градусов). Бутылки, а то и бочки с поднесенным «священным сакэ» — мики (ныне и виски, и пиво местного производства не редкость), выставленные впечатляющей стеной, входят в привычный антураж почитаемых святилищ. Так что, в отличие от буддийских храмов, при входе в которые часто устанавливались и теперь кое-где сохраняющиеся табличка или камень, запрещающие вносить на территорию «пряности, мясо и сакэ», в синтоистских святилищах ничего подобного нет. Более того, после совершения обряда поклонения божеству здесь поднесут в конце и чарочку освященного ками напитка, чтобы благодать снизошла и на вас. Причащаются вином и в православных церквах, но только если отношение к алкоголю в России, по крайней мере, двойственное, то в Японии выпивка обычно никаких отрицательных эмоций не вызывает. Ибо даже напившийся до состояния изумления японец (явление отнюдь не редкое, особенно в пятничный вечер) не становится угрозой для окружающих, а мирно засыпает там, где придется, если уж до дома добраться не удалось.

Конечно, ежедневное сакэ доступно не многим ками, как, впрочем, и людям, находящимся под их патронажем. Это угощение праздничное, когда количество подносимых блюд может доходить до 75. А так рис, вода, соль да еще иногда веточка священного дерева сакаки — вот обычное будничное меню.

Если вас интересует прозаический вопрос, куда же все поднесенное ками потом девается, ответ на него прост — съедается и выпивается на совместной трапезе.

Именно в этом заключается главная особенность едоприношения в синто — поднесенная японским божествам еда съедается потом людьми. Считается, что, будучи поднесенной ками, еда «заряжается» божественными добродетелями(миицу), которые таким непосредственным образом передаются людям. Во время больших храмовых праздников еда, поднесенная ками в самом начале, торжественно поедается в конце полноправными участниками торжеств. Это пиршество, становящееся по мере убывания «божественного сакэ» все более шумным, является тем не менее одним из главных элементов религиозной церемонии. В пирующих божественная добродетель входит не только через желудок. Считается, что и ками, в честь которого устроено это празднество, сам незримо присутствует здесь же. Мистическое единение ками и его подопечных — вот часто забываемый истинный смысл пиршества, о чем свидетельствует, на мой взгляд, и название этого важнейшего составляющего элемента празднества — наораи. Ведь оно состоит из двух элементов — уже известного нам «выпрямления-исправления» (наору) и аи, что значит "встреча, единение". «Единение с ками и членами общины для выпрямления», то есть для исправления случившихся отступлений от нормы — «кривостей» — вот как может быть истолковано значение слова наораи, хотя общепринятым является толкование, указывающее на более прозаическую функцию этого мероприятия. Ведь наораи — это еще и разговение после требуемого для непосредственных участников священных церемоний воздержания и поста (ими). Наораи в таком истолковании — это когда люди собираются (ау) для того, чтобы «вернуться к прежнему» (наору), то есть к обыденной жизни, прерванной священным временем празднества с его особыми требованиями и условностями. Но в наши дни, со вздохом комментируют блюстители старины, и этот более прозаичный смысл праздничного вкушения еды забывается и утрачивается. Наораи уже часто не воспринимается как важнейший элемент религиозного обряда, а превращается в обыкновенную пирушку после главного события, скажем, как банкет после научной конференции, хотя некоторыми участниками академического сообщества именно эта часть мероприятий и почитается (иногда не без основания) важнейшей.

Однако вопрос о том, что действительно является главной составляющей религиозной церемонии и какой смысл она имеет для участвующих в ней, не столь однозначен, как могло бы показаться на первый взгляд. Это касается не только синто, но и других конфессий, в том числе и христианства. Как заметил один из современных американских религиоведов У. Руф, миряне, участвующие в религиозном празднике, склонны подчеркивать социальные функции ритуала (повод пообщаться, снять напряженность в общине и т. д.), тогда как священнослужители акцентируют именно религиозно-обрядовую сторону, правда не слишком настаивая на ней, чтобы не распугать прихожан, которые вообще могут не знать «истинной» подоплеки происходящего.

Особенно это характерно для синто, где, как и в любой другой общинной религии в отсутствие четко сформулированного учения (кредо), религиозные обряды (культ) часто сами по себе являются главным, а порою и единственным носителем информации о священном. Символическая природа обряда нуждается в интерпретации, однако эта интерпретация далеко не всегда нужна для принимающих в нем участие. Им хорошо и без объяснений. Участвующие в обряде получают представление о священном не в виде четко сформулированных догм, а как бы пропитываясь духом почитания ками, проникаясь благоговением от сопричастности к чему-то необычному, не понимая, но переживая его.

Попытки систематического объяснения синто стали делаться гораздо позднее, с проникновением в Японию чужеземных веяний. Сначала это был буддизм, и первые теоретики синто использовали понятия и термины буддизма для толкования родной веры. Потом то же самое произошло с конфуцианством и неоконфуцианством, чей язык особенно часто звучал в синтоистских трактатах XVIII–XIX вв. С приходом в конце XIX в. западных идей арсенал теоретиков синто обогатился и всеми достижениями европейского философствования. Но и поныне, как и прежде, участие в ритуале, в мацуру, является основной формой передачи синтоистского мировоззрения, оставляя «ученые» книги самим ученым, иностранцам и тем, у кого, как пишет в учебнике для священников синто профессор Уэда, «нет внутреннего ощущения» этой веры.

Однако поскольку мы по воле случая относимся по крайней мере к одной из вышеперечисленных трех категорий, то вынуждены прибегать к систематическому изложению и «понимать», неизбежно лишая себя прелести «чувств». Поэтому к такому вдохновенному событию, как служение ками (мацуру), мы вынуждены прилагать весь холод рацио, лишь изредка позволяя себе всплески эмоций.

Важнейшим элементом ублажения ками, как, впрочем, и любого смертного, являются подарки. Но если еда является основой жизнедеятельности, без которой и дня без мучений не прожить, то подарки — дело особое. Как и людям, их дарят ками только в особых случаях, по праздникам. Однако это очень важный элемент почитания ками. «Уложения годов Энги» чуть ли не наполовину состоят из тщательного описания того, что, как и по каким случаям дарить тому или иному ками. Эти перечни настолько подробны, что напоминают бухгалтерские книги. А ведь в те времена и быть иначе не могло. Точно так же, как и чиновники, получающие вознаграждение в точном соответствии со своим рангом и званием, ками, как мы помним, имели свои знаки отличия, присваиваемые государем.

Ситуация эта покажется довольно странной, если мы не учтем того, что и сам император был особой божественной, прямым потомком богини Аматэрасу, а потому и своего рода начальником для многих ками более низкого ранга. Если своим божественным предкам и главным ками император подносил дары с благоговением, то дарения божествам рангом пониже имели оттенок вознаграждения за исправную службу. И тут ошибиться было нельзя — точно так же, как каждый чиновник получал свою плату в соответствии с занимаемой должностью и рангом (невозможно представить, чтобы низший получил больше или лучше высшего, за исключением особых случаев, конечно), каждый ками вознаграждался строго согласно своему официальному статусу и важности повода. Одним из важнейших видов подношений были ткани. Ведь ками надо не только кушать, но и одеваться, подобно обыкновенному чиновнику. И как государев слуга мог носить одежду лишь определенного качества и цвета, определяемых его рангом, так и ками получали строго установленные виды тканей. Все это в полной мере касалось и других подношений, включая «жилье», которое строили для бога: сановному — побольше, ками низкого звания — поменьше, при этом размеры и качество материала строго оговаривались. Эти бесконечные перечисления делают чтение «Уложений годов Энги» столь же занимательным, как изучение табели о рангах, но, к счастью, редкими вкраплениями сохранились менее «бюрократизированные» описания того, что подносилось ками. Вот одно из них:

Приведенный выше текст взят из молитвословия (норито), с которым обращаются к богам во время первого из череды синтоистских календарных празднеств — Праздника испрашивания урожая. Происхождение самого слова норито обычно объясняют, возводя его к глаголу нору, которым обозначалась речь, произносимая высшим по положению при обращении к низшим. В самой синтоистской традиции утверждают, что первые норито были словами самих ками, обращенными к людям. Однако ни одного такого «изначального» норито не сохранилось. Дошедшие до нас 24 древнейших норито[47] с которыми мы теперь имеем возможность полностью ознакомиться, являются текстами, произносимыми либо государем, либо, по его поручению, уполномоченными священнослужителями. Исходя из того, что все они так или иначе являются обращением к богам либо обращением священнослужителей к государю (их выделяют в отдельный жанр «добротословий» — ёгото), представить себе ситуацию, в которой даже потомок Аматэрасу мог говорить со своими божественными предками как высший с низшими, невозможно. Но если предположить, что перед нами не непосредственные тексты обращения к богам, которые, возможно, хранились в секрете (в норито часто употребляется выражение «слова небесного заклятия», но что это за «слова» — остается загадкой), а лишь своего рода информация для подданных, что государь, дескать, о них печется и исправно служит богам, то смысл самого слова норито, как обозначающего обращения действительно высшего (государя или священнослужителя) к низшим (своим подданным или мирянам), становится ясен.

Думаю, вы согласитесь, что приведенное выше норито вряд ли можно назвать текстом молитвы. Но поскольку в норито все же встречаются непосредственные обращения к богам, то для перевода этого термина и было придумано японоведами это необычное слово — «молитвословие». Что касается процитированного выше норито, это скорее речь устроителя церемонии, которая, как и все другие детали ритуала, должна была быть строго регламентирована. Это в полной мере соответствует бюрократическому духу «Уложений годов Энги», в составе которых до нас норито и дошли. Очень часто сам тон норито не просительный, а информативный, как, например, в норито ритуала Великого очищения, который мы приводили в 3-й главе. К этому можно добавить, что в некоторых норито порою подробно и долго пересказываются деяния богов, причем часто отнюдь не героические. Записанные в «Кодзики» и «Нихонги», они вряд ли оставались неизвестными самим ками. Часто в норито объясняется и происхождение ритуала, что тоже было излишней для ками информацией, а для нас служит подтверждением высказанного предположения. В любом случае вопрос далек от окончательного разрешения, каковым могло бы быть открытие «настоящих» текстов прямых обращений к ками, если они вообще существовали или были зафиксированы письменно.

Судя же по имеющимся норито, мы можем предположить, что характер таких «прямых» обращений к ками был смешанным, имел элементы и заклинания, и молитвы, и восхваления, играя роль своего рода словесного подношения. Учитывая завесу тайны, окружающую до сих пор все церемониалы, в которых непосредственное участие принимает сам император, можно предположить, что «истинные» тексты продолжают передаваться так же скрытно, как передавались знания и умения в большинстве традиций, не только религиозных. Мы как раз будем говорить в следующей главе об этой чуть ли не всеобщей эзотеричности передачи знаний в традиционной Японии. Многие из «тайных» текстов были обнародованы и стали доступны изучению лишь в конце XIX — начале XX в. Но говорить, что на этом процесс завершился и впереди нас не ждут никакие открытия, было бы преждевременно, хотя и предположение об их существовании может вполне оказаться ошибочным. Настоящая тайна и есть такая тайна, о самом существовании которой не должно быть ничего известно.

В любом случае широкой публике ничего не остается делать, кроме как использовать в качестве обращений к богам древние норито из «Уложений годов Энги» или относительно новые молитвословия, созданные на основе старых. Причем девять из них рекомендуются популярной синтоистской литературой и для частного использования. Содержание этих норито, написанных на чуть ли не самом из архаичных вариантов японского языка, остается для большинства японцев непонятным еще в большей степени, чем для многих из нас древнеславянский язык православных служб. Но, как заметил один японский профессор религиоведения, чем непонятнее, тем благодатнее. Главное, чтобы ками понравилось.

Что касается четвертого аспекта ублажения ками — развлечений, то тут богам предоставляется достаточно широкий выбор. Здесь и ритуальные пляски, и борьба сумо, и театральные представления. Естественно, что подобные развлечения проводятся исключительно по большим праздникам. Поэтому и рассказ о них мы отнесем к следующему разделу нашего повествования.

• Мацури: ежедневное почитание, храмовое служение и массовое празднество

Итак, теперь мы познакомились с четырьмя составляющими непосредственного почитания и ублажения ками. При этом полнота их соблюдения будет зависеть от масштабов и значимости ритуала, в котором это непосредственное почитание ками составляет основу и является главной целью его проведения.

Под масштабом я понимаю прежде всего количество участников ритуала и их состав. Например, участвует в нем одна семья или целая община, проводится ли ритуал, скажем, главой семейства, или же для этой цели приглашают религиозного специалиста. Значимость же во многом определяется субъективным отношением людей к проводимому ритуалу, особенно в условиях, когда эти ритуалы не имеют официального, государственного статуса, то есть, попросту говоря, когда людей не принуждают к участию в нем. Например, в большинстве общин с несравненно большим размахом отмечают местные ритуалы, связанные с локальными особенностями и традициями, нежели такие общеяпонские ритуалы, как, например, уже упоминавшийся праздник первых плодов Ниинамэсай, который формально считается куда как более важным.

По значимости и масштабу все синтоистские ритуалы можно разделить на три главных вида:

• ежедневное почитание ками в традиционной семье, когда ритуальные действия проводятся самим главой семейства без помощи религиозного специалиста, а круг непосредственных участников ограничен членами семьи;

• храмовое служение, проводимое по особым случаям священнослужителями с непосредственным участием «лучших людей» общины и ее почетных гостей;

• массовое празднество, основу которого составляет все то же храмовое служение, но значение которого для общины настолько велико и круг участников настолько широк, что оно как бы выплескивается за пределы не могущего уместить всех желающих храмового пространства.

Именно последний тип ритуала и именуется чаще всего словом мацури[48], хотя в широком смысле оно применимо ко всем трем. Особенности подобного словоупотребления объясняются как раз тем, что этот третий тип ритуала куда как более значим и интересен для общины, а значит, и участие в нем чуть ли не поголовное.

Ведь такие «большие» мацури имеют еще и иное значение, социально-символическое, несводимое к ритуальным действам по ублажению ками. Более того, о составляющем сердцевину мацури храмовом служении большинство принимающих участие в празднестве вообще может ничего не знать — ни его сути, ни времени проведения. Участие в храмовом служении — это дело лиц, отвечающих за благосостояние общины в целом, и религиозных специалистов. Не будет же, например, каждый член большой компании требовать своего присутствия на заседании совета директоров, принимая тем не менее участие в мероприятиях, вытекающих из принятых наверху решений. То же самое относится и к «большому» мацури, которое состоит из основного храмового ритуала и сопровождающих этот ритуал массовых действ. При этом незнание основного ритуала празднества отнюдь не является какой-то опять-таки японской особенностью. Большинству христиан тоже лучше известна внешняя, обрядовая сторона праздника, нежели смысл производимых священнослужителем действий во время церковной службы, не говоря уже о догматической стороне ритуала. Это, однако, никак не сказывается на том значении и важности, который имеет праздник в глазах мирян.

Именно поэтому, когда не являющийся религиозным специалистом японец говорит с вами о мацури, то в 99 % случаев он подразумевает под этим именно внешнюю, «карнавальную» сторону религиозной обрядовости. Это «народное» истолкование и привело к тому, что в современном японском языке словом мацури называют любое шумное празднество, даже не имеющее никакого отношения не только к синто, но и вообще к религии[49].

Например, в токийском районе Канда, где находится одно из чтимых синтоистских святилищ, сосредоточено огромное количество букинистов. И помимо собственно религиозного «Канда мацури», считающегося одним из крупнейших в Японии, здесь ежегодно проводятся грандиозные распродажи подержанных книг, называемые так же, только с уточнением — «Канда мацури старых книг». Объединяет эти два события одно — сутолока и всеобщее оживление, на которых сходство и заканчивается. Ведь в основе любого религиозного празднества-мацури лежит храмовое служение-мацури. Можно сказать, что мацури-празднество — это экзальтированный религиозный ритуал, выплеснувшийся из уединенности святилища на улицу. Это как бы продолжение храмового служения, воспроизводящее все его основные этапы в театрализованной, часто гротескной и гиперболизированной форме. Перед нами своего рода театр теней, волшебный фонарь, многократно увеличивающий находящиеся в нем фигурки и почти без искажений повторяющий их действа. Разница лишь в том, что в этом случае тень оказывается куда более яркой и многоцветной, нежели отбрасывающий ее исходный предмет.

Структура всех видов ритуалов (имеется ли в виду храмовое служение или его как бы уменьшенная и упрощенная копия — повседневное почитание ками в семье), как и последовательность их исполнения, всегда остается единой (см. табл. 2).

Таблица 2

Как видно из приведенной выше таблицы, где черными кружками отмечены обязательные для того или иного типа ритуала действия, наиболее полной формой почитания ками является массовое празднество мацури, причем не только по количеству видов действия, но и по богатству их содержания.

В целом структура синтоистского ритуала очень напоминает прием гостей, перед приходом которых надо в доме прибрать, потом встретить их надлежащим образом, накормить, напоить, развлечь, а затем и проводить восвояси. Только гость здесь необычный, требующий, как и всякий VIP, особого внимания. Уподобление ками гостю не является просто досужим сравнением. Занимающиеся изучением религиозных ритуалов антропологи отмечают принципиальное сходство светской церемонии, где каждому воздается по социальному положению его, с религиозным обрядом, где ками является такой же социальной фигурой, как и все остальные, только с неоспоримо более высоким статусом. И в той же мере, в какой структура церемониальной встречи почетного гостя воспроизводится в религиозном ритуале, структура ритуала, в свою очередь, воспроизводится в структуре «большого» мацури. Детали могут отличаться, но в целом порядок одинаков.

Начнем же мы с описания ритуала ежедневного почитания.

По утрам перед завтраком, умывшись и прополоскав рот, каждый блюдущий традицию глава семейства укладывает «божественную еду» (синсэн) на специальные высокие подносы (такацуки). Затем меняет воду для «божественного дерева» сакаки в вазах, которые являются непременным атрибутом домашнего синтоистского алтаря камидана. Зажигает масляные светильники и только после этого ставит приготовленную еду на алтарь. Затем все семья выполняет уже известный нам личный ритуал выражения почтения («два поклона — два хлопка — один поклон»), которому в христианстве, скажем, соответствует осенение себя крестом, а в исламе — проведение ладонями по лицу. После этого поднесенная ками еда используется для приготовления совместной трапезы всех членов семьи.

Это самый простой вид почитания ками, в котором соблюдаются только два элемента из всех видов действий — омовение и подношение еды, да и то в самом упрощенном виде, а служение ками вообще заменяется на упрощенный личный ритуал.

Расскажем теперь о формальном храмовом ритуале, который, в сравнении с буддийскими и христианскими церемониями, не отличается разнообразием, достаточно прост и много времени не занимает. Все его основные элементы повторяются с достаточной регулярностью, хотя детали, иногда и порядок, могут разниться. Если событие, по поводу которого проводится ритуал, не относится к разряду особо торжественных, некоторые элементы могут вообще пропускаться.

Храмовое служение предваряет обязательное омовение (мисоги), причем степень полноты его зависит как от важности самого ритуала, так и от роли, исполняемой во время его. Если обычный участник ограничивается, как правило, ванной и свежим бельем дома, а перед входом непосредственно на территорию святилища совершает символическое омовение рук и рта, то священнослужитель обязательно в течение некоторого времени будет соблюдать воздержание (ими).

Сам же ритуал также начинается с церемонии очищения (хараэ). Обряду иногда предшествует возглашение «очищающих слов» (хараэкотоба). Затем священнослужитель берет, непременно обеими руками, особый жезл (хараэгуси) со множеством прикрепленных к нему полосок белой бумаги и проводит им слева направо и обратно над склоненными головами присутствующих, обязательно потрясая им для производства необходимого в магических целях шелеста. Иногда жезл заменяется украшенной такими же полосками веткой «божественного дерева» сакаки, которая в этом качестве называется о-нуса. Возвратив жезл на место, священнослужитель приступает к следующему этапу — «спусканию» ками.

Участники ритуала рассаживаются на рисовых циновках (татами), устилающих пол святилища, лицом к алтарю, где сокрыто «тело божества» (синтай).

Объявив о начале ритуала, священнослужитель (каннуси), стараясь двигаться прямо и поворачивать только под прямым углом (помните о важном для синто понятии «прямости», о котором мы говорили в 3-й главе?), направляется к алтарю, усаживается пред ним и нараспев произносит короткую формулу, приглашающую ками снизойти к людям. При этом в важных случаях звучит ритуальная музыка, исполняемая на японской флейте и цитре, также служащая магическим средством привлечения ками. Затем приступают к самому служению ками, которое начинается с подношения еды.

Священнослужитель ставит на алтарь приготовленные подносы с едой. Набор и разнообразие предлагаемых блюд зависит от значительности события и важности просимого.

Затем, держа на вытянутых руках свиток с произносимым текстом, священник читает установленную древнюю формулу. Как правило, норито начинается с перечисления заслуг и добродетелей ками, и когда божество, падкое, видимо, на лесть, приходит в благостное расположение духа, тогда к нему обращаются уже с просьбой.

Завершив чтение норито, священник предлагает участникам ритуала сделать подношение в виде небольших веточек «священного дерева» сакаки, украшенных сложенными зигзагом полосками белой бумаги (сидэ). Эти веточки, называемые в ритуале тамагуси, что можно условно перевести как "ветвь с тама" или "нанизанные тама"[50] воспринимаются как подношение ками и в то же время служат конкретным предметом, через который ками узнает о содержании просьбы. Если в норито обычно содержится просьба помочь «вообще», то веточке тамагуси как бы нашептывается конкретное желание. Так что тамагуси — это своего рода магический конверт для передачи ками просьбы. Кстати, традиционно плата за отправление синтоистской требы называется «платой за тамагуси», то есть за оказание символических «почтовых» услуг.

После того как все участники передали божеству свои тамагуси, священнослужитель снимает с алтаря поднесенную ранее ками пищу, которая уже пропиталась «божественными достоинствами» и будет использована для завершающей трапезы (наораи).

В случае совершения треб, то есть служения ками по поводу каких-либо частных событий, будь то рождение ребенка или начало нового бизнеса, наораи чаще всего проводится в упрощенной форме — каждому участнику церемонии подносится чарочка «божественного сакэ» (мики), на чем все и заканчивается.

Если далее каких-либо служб и прочих дел к ками не предвидится, то ритуал должен завершиться церемонией «поднятия ками» (сёсин), во время которого также звучит протяжная музыка. Особенно строго обряды «спускания»-встречи ками и его «поднятия»-проводов соблюдаются в тех случаях, когда служение ками проводится не в постоянном святилище, а на выезде, например, на месте будущей строительной площадки. Во многих же случаях при проведении служб и треб в святилище «спускание» и «поднятие» пропускаются, так как уже в давние времена по мере появления все большего числа постоянных сооружений стало распространяться убеждение, что божества постоянно пребывают в своем символическом «теле», сокрытом внутри «главного павильона». И сколько бы ревнители чистоты учения ни пытались исправить это заблуждение, оно весьма распространено в наши дни.

Такими храмовыми служениями отмечаются наиболее важные ритуалы, проводимые ежегодно в определенное время. Они являются общими для всех синтоистских святилищ Японии и, как правило, следуют циклу основных земледельческих работ, смене времен года или движению небесных светил, что характерно для праздничного календаря всех общинных религий. Эти ритуалы, также называемые мацури или более официально, на китайский манер, — сайси, были установлены и унифицированы в уже неоднократно упоминавшихся нами «Уложениях годов Энги», и с тех пор их содержание и время проведения практически не изменились. С восстановлением императорской власти в конце XIX в. важнейшие из них были объявлены государственными праздниками, но после 1945 г. вместе с запретом на государственную поддержку синто эти ритуалы тоже лишились своего официального праздничного статуса.

Большинство из них проходит без всякой помпы, народных гуляний и обильных возлияний, с которыми у многих прежде всего ассоциируется слово мацури. В этих строгих и торжественных ритуалах, сопровождаемых речитативом древних норито, принимают участие только профессиональные служители культа, да еще наиболее почитаемые по возрасту или по заслугам своим члены общины. Тем, кто хочет познакомиться с ними в подробностях, я рекомендую обратиться к очень обстоятельной книге «Норито. Сэммё» Л. М. Ермаковой.

Другим типом таких храмовых служений являются требы, проводимые по просьбе частных лиц в связи с рождением ребенка, свадьбой или достижением критического возраста (якудоси), когда, как считают, резко возрастает опасность возникновения всяческих неприятностей и недомоганий. Для женщин таковым считается возраст 29 и 33 года, а для мужчин — 25 и 42. Неформальных поводов тоже может быть множество.

Кроме общенационального цикла ритуалов практически у всех святилищ есть свои особые даты, связанные либо с самим почитаемым ками, либо с каким-то важным событием в прошлом. Если прославляемый ками был при жизни реальным историческим лицом, то широко отмечаемым событием будет его день рождения. Менее приятным, но не менее значимым поводом для празднества могут служить неурожай или эпидемия, случившиеся давным-давно и побежденные с помощью ками. С тех пор на протяжении веков эти события регулярно отмечаются, являясь для жителей местной общины куда более важными, нежели общенациональный цикл. Например, празднество Вакамия, проводимое в знаменитом святилище Касуга, которое находится в древней Нара, берет свое начало от ритуала, проведенного для избавления от страшного голода, разразившегося в 1136 г. и преодоленного экстраординарными ритуальными способами вызывания дождя и восстановления плодородия земли. С тех пор это событие регулярно отмечается празднеством. А празднество святилища Фудзи Хатиман в городе Тагава, проводимое ежегодно 16 и 17 мая, посвящено победе над чумой, разразившейся там в XVI в.

Однако такая точная датировка да и вообще память о событии, по причине которого проводятся такие местные мацури, сравнимые с христианскими храмовыми праздниками, является скорее исключением, нежели правилом. Происхождение многих мацури неясно и по сей день и вряд ли когда будет установлено из-за отсутствия всяческих документов и достоверных свидетельств.

Тем не менее это не является помехой для широкого празднования таких прошлых, пусть и неведомых, но наверняка заслуживающих внимания событий. В отличие от мацури — храмового служения с ограниченным числом участников, в мацури — празднестве принимают участие все члены общины, находящейся под покровительством ками, и именно эти торжества сопровождаются всем набором традиционных процессий и увеселений, которые и ассоциируются с «настоящим» мацури.

В принципе это очень напоминает ситуацию с хорошо знакомыми нам христианскими праздниками, среди которых одни сопровождаются еще и народными гуляньями и забавами, а в другие проходит только особо торжественная служба.

Как повседневное, так и праздничное служение и почитание ками начинается с очищения (хараэ). Как мы уже говорили, чем важнее предстоящий ритуал, тем большая степень чистоты требуется для принимающих участие в нем. Поэтому даже рядовым участникам «большого» мацури уже не обойтись упрощенным обрядом омовения (мисоги) или очищения (хараэ). Например, участники проходящего в феврале празднества священных факелов Ото-мацури должны с утра совершить омовение в море, а потом целый день есть только пищу белого цвета и носить белую одежду, что является своеобразным упрощенным вариантом ритуала воздержания (ими).

Особенно тщательно все эти процедуры очищения соблюдаются там, где сохранились наиболее древние формы мацури, когда ками «спускают» в человека, который на время праздника становится «телом божества». В наибольшем количестве такие архаичные мацури сохранились на Окинаве. Например, во время мацури Ундзами и Идайхо ками снисходят на выбранную в качестве медиумов группу женщин, которые в течение нескольких недель живут отдельно от других в специальной хижине, находящейся за пределами поселения. Это один из примеров самого долгого очищающего уединения. В других местностях это уединение (комори) длится всего одну ночь, но распространяется на всех членов общины.

Когда предварительное очищение завершено, переходят непосредственно к «спусканию божества» (ками ороси), которое достигается обещанием ками даров, молитвословиями, а также сопровождается музыкой и танцами. Последние используются чаще всего в том случае, когда сам исполнитель будет выступать в роли медиума, предоставив ками свое тело для его явления в этом мире. Буйные шаманские пляски, наподобие той, что описана в «Кодзики» в мифе об извлечении Аматэрасу из пещеры, со временем превратились в Японии в стилизованное искусство театра но и в танцы мау. Слово мау, происходящее от глагола мау, что значит "кружится", обозначает ныне плавное кружение в танце. Говорят, что лепестки сакуры танцуют (мау), опадая на землю. Но в древности словом мау обозначалось бешеное верчение волчком, от которого кружится голова и человек теряет представление о том, на каком он свете. Именно так вводят себя в транс, например, сибирские шаманы и турецкие «танцующие» дервиши, впрочем как и многие другие, менее известные специалисты по установлению контактов со сверхъестественным в разных уголках земного шара.

Цивилизуясь, народы утрачивали свои древние общинные религии. Но в Японии, как я уже говорил, ничего не пропадает, только форма шлифуется на протяжении столетий. Вот и превратились шаманские пляски в условность церемониальных «кружений» и неспешность действа театра но, восприятие которого по причине неторопливости движений актеров и развития сюжета бывает крайне затруднительно.

Если попадете в Японию и вам захочется посмотреть на это экзотическое действо, не ходите в театр. Вырванное из того окружения, где оно зародилось, представление «но» может оценить только большой знаток. В конце лета, осенью и весной в некоторых крупных храмах, в том числе и буддийских, вечером при свете костров даются эти древние мистерии в их изначальном виде. На небольшую сцену-помост падает мерцающий свет. Ее ограждает рисовая веревка (симэнава) с подвешенными к ней зигзагообразными полосками бумаги, та самая, что служит символической границей священного пространства. Пространство сцены действительно священно, в прямом, а не переносном смысле слова — сейчас сюда снизойдет бог или дух и, овладев телом актера, поведает свою историю. Вот где Станиславский и психологический, вернее, мистический реализм! К XIV в. относятся упоминания о том, как вызванные священнослужителем духи героев средневекового эпоса «Сказание о доме Тайра» вселялись в актеров, рассказывая их голосами о своих судьбах.

Актер театра «но» всегда в маске. Надевая маску, он совершает не только символический акт перевоплощения в персонажа, которого ему предстоит изобразить на сцене. Он сам становится этим персонажем, ибо дух героя живет в самой маске, переходя на время представления в тело актера. Поэтому маска столь чтима в «но» и передается по наследству из поколения в поколение как величайшее сокровище.

Конечно, со временем все приобретало более светский характер. Мистерии но, как и греческие дроменоны, перестали быть исключительной принадлежностью религиозных празднеств, превратившись в театр. Но японцы сохраняют все, и если эллинских мистерий, из которых родилась европейская драма, уж не увидеть, то в особые дни шаманское действо но выходит из замкнутого пространства помещений и свершается там, где ему изначально и надлежит быть — под небом и пред богом.

В целом же танец и театрализованные представления со временем превратились из средств «спускания» ками в средство его развлечения и потому относятся ныне ко второй части мацури.

Но вот ками пробужден. Ками снизошел в предоставленное ему «божественное тело», которым в наши дни в большинстве случаев все-таки служит некий предмет, а не человек. Здесь и начинается самая буйная часть мацури, соответствующая активной ипостаси ками (аратама), в которую ками переходит из своего привычного благостного состояния (нигитама)[51]. Ками готов к движению, он готов видеть и слышать. Он посещает общину, обозревая владенья свои и очищая подвластную ему землю и всех проживающих на ней. Путешествует ками на специальных носилках (микоси), на которых водружено яркое и причудливо украшенное сооружение наподобие миниатюрного храма. Здесь нет столь характерной для японской эстетики тонкой игры полутонов. Наоборот, краски ярки, позолота слепит глаза, свешиваются и звенят всевозможные бубенчики. Все подчеркивает необычность происходящего, и это понятно — ведь сам ками спустился к своим подопечным.

Иногда сооружения, предоставляемые для передвижения ками, настолько огромны, что нести их на плечах уже нет никакой возможности. Тогда им приделывают колеса и называют даси ("повозка-гора"). Их тащит (хику) впряженная в толстенные канаты одетая в специальные короткие куртки толпа молодежи. Если храмовое служение целиком под контролем старейшин, то действо «большого» празднества мацури вне святилища находится во власти молодежи.

О величине этих сооружений можно судить хотя бы по тому, что часто на даси устраивается сцена, на которой под аккомпанемент традиционной флейты и барабана специально разнаряженными детьми исполняются ритуальные танцы. Выбор детей для их исполнения объясняется не только ограниченными размерами сооружения, но и тем, что именно дети часто использовались и используются в качестве медиумов, принимающих в свое тело ками и вещающих от его имени. Мы часто повторяем сакраментальную фразу — «Устами младенца глаголет истина». В синто же «истину» заменили бы на «ками».

Если под покровительством ками находится несколько общин, что бывает отнюдь не редко, особенно если ками знаменит и почитаем, божество нисходит в микоси или даси, принадлежащую каждой из этих общин. Ведь тама божества, как мы помним, может бесконечно делиться, по выражению Е. А. Торчинова, «голографически», то есть сохраняя в любой своей части исходную полноту и целостность. Завершив обход или объезд своей территории, эти празднично разряженные паланкины, обычно хранящиеся на территории святилища в специальных помещениях, выстраиваются и проходят парадом по главной улице поселения, привлекая многочисленные толпы приветствующих ками.

Этот «парад богов» — одна из самых зрелищных частей мацури, запечатленная на множестве снимков, ставших неотъемлемым атрибутом любого фотоальбома о Японии, наряду с горой Фудзи, гейшами, огромными ярко-красными тории синтоистского святилища Ицукусима, стоящими в море, и каменными садами дзэнских монастырей. Порою шествие происходит в определенном, установленном вековой традицией порядке, но часто устраиваются настоящие гонки — кто быстрее донесет или дотащит свое «жилище бога» до установленного места назначения и обратно до святилища или до специально отведенного временного места ночлега ками — табисё (таби "путешествие", сё — "место").

Куда девается присущая японцам сдержанность. Лица впряженных разгорячены движением и изрядным количеством потребленного сакэ. Энергия выведенного из благостного (ниги) и перешедшего в активное, буйное (ара) состояние ками передается и несущей его толпе, и азартно подбадривающим активных участников действа зрителям. Тут надо держать ухо востро — разогнавшаяся многотонная громада даси не остановится по мановению волшебной палочки.

Вообще мацури — это нарушение обычного размеренного течения жизни. Люди на время освобождаются от своих повседневных обязанностей, забывают о своем социальном статусе и сковывающих условностях. Мацури — это клапан, через который выходит пар всех накопившихся стрессов и недовольств. Каждый волен «отпустить вожжи» и предаться безудержному веселью без риска на следующее утро оказаться в перекрестье осуждающих взглядов.

Мацури — это ритуальное сотворение мира заново, которое в первой своей фазе требует возврата к изначальному состоянию хаоса и последующего восстановления привычного упорядоченного хода жизни, но уже обновленного, заряженного исходящей из ками энергией. Апофеоз достигается к ночи. Тут уж можно насмотреться на всякое. Чтобы не прослыть злопыхателем, позволю себе процитировать достаточно большой отрывок из статьи о мацури известного японского исследователя синто и главного священника святилища в Титибу Сонода Минору, рассказывающего о своих детских впечатлениях:

Комментарии, как говорится, излишни. Единственное, что хотелось бы подчеркнуть, это что подобное поведение характерно не только для японского, но и для всех других традиционных празднеств. Все становится шиворот-навыворот. Запрещенное становится разрешенным, постыдное — приемлемым и т. п. Объяснений такому поведению выдвинуто множество различными теоретиками, начиная от француза Дюркгейма и кончая русским Бахтиным. Только их перечисление потребует изрядного количества страниц, поэтому интересующиеся могут удовлетворить свое любопытство, обратившись к первоисточникам.

Не является это и особенностью «загадочного Востока». Все эти античные сатурналии, вакханалии, сохранившиеся в наши дни маскарад, Марди Грас и прочие развлечения западного мира, включая и славянскую ночь на Ивана Купала, отнюдь не дань темным временам, а отражение неких фундаментальных потребностей человеческого общества даже в его «цивилизованном» состоянии. Конечно, современное общество старается ввести это буйство в рамки закона, и до определенной степени это удается, но дух молодечества и лихачества, столь характерный для праздничных игрищ, продолжает жить.

Я уже упоминал о Факельном мацури, которое проходит в феврале в городе Сингу. Это одно из тех празднеств, какие в Японии относят к особому разряду — «мацури, во время которых парочка смертей — дело само собой разумеющееся». Особенность его заключается в особом методе «спускания» ками, в котором принимает участие значительная часть мужского населения, еще не утратившая азарта и желания показать себя. Празднество начинается с утреннего омовения в холодном море наиболее стойких и приверженных традиции. Температура, конечно, не минусовая, но без теплой куртки ветер пронизывает до костей. Вернувшись домой, смельчаки присоединяются к тем, кто решил первую фазу пропустить, но зато не теряет время на втором этапе. Переодевшись во все белое, участники предстоящего вечером события готовят себя к нему, потребляя еду исключительно белого цвета, к которой, несомненно, относится и рисовая бражка, известная повсеместно как сакэ. К вечеру подготовившаяся таким образом толпа, размахивая сложенными из деревянных дощечек факелами, высыпает на улицы, заблаговременно очищенные от машин. Полиция тоже наготове, причем в полном боевом облачении — шлемы, щиты, дубинки. Такое впечатление, что все готовятся по крайней мере к восстанию. При этом каждой из противоборствующих сторон известно о намерениях другой. Направляясь за благословением в храм Хаятама-тайся, одно из трех главных святилищ Кумано, находящееся в этом городе, участники мацури, обмениваясь громкими приветствиями, норовят при встрече себе подобных посильнее стукнуться приготовленными факелами.

После этого поток облаченных в белые куртки и штаны мужчин с обернутой несколько раз вокруг тела священной веревкой симэнава направляется к возвышающейся на краю городка горе, на вершине которой находится огромная скала(ивакура). Здесь-то и будет происходить главное таинство— «спускание ками» в тела этих разгоряченных мужчин, которые и принесут священный огонь в город. Хода туда простым зрителям в этот особый час нет, пропуском является само белое облачение участников. Одна за другой исчезают, как привидения, белые фигуры на темной лестнице, ведущей наверх. Некоторые из них уже нуждаются в помощи сотоварищей. Эта лестница и будет служить главной ареной предстоящего состязания — кто первым сбежит по ней в город.

Если бы это была обычная лестница, то приведенная «смертоносная» характеристика описываемого мацури могла бы показаться преувеличением, но дело в том, что ступени лестницы выложены прямо на склоне горы необработанными камнями. Крутизна такая, что при подъеме следующие ступеньки оказываются прямо перед твоим носом. Для того чтобы помочь себе руками, даже нагибаться не приходится. Нетренированному человеку уж точно раза два придется остановиться в пути, чтобы перевести дыхание и унять бешено колотящееся сердце. А при спуске стоит только оступиться, и все — почти отвесное падение с ударом через каждые 50 сантиметров об острые выступы камней.

Вот все желающие поднялись наверх, толпа внизу замерла в напряженном ожидании. Нестройный шум, доносящийся сверху, периодически то затихает, то вновь усиливается. Вдруг на вершине темной горы вспыхивает свет, он становится все ярче, расходится в стороны и превращается в зарево, освещающее вершину. «А-а-а…» — выдыхает толпа внизу, как бы вторя доносящемуся сверху и все нарастающему гулу.

Полиция приободряется и смыкает щиты, образуя живой коридор. Медики перестали пить чай в своей палатке и с сумками наперевес стоят наготове. Фотографы навели объективы. Полное ощущение приближающейся атаки неведомого воинства.

Вот и первый носитель священного огня. Он действительно мчится по отвесным ступенькам, держа высоко над головой пылающий факел. Первому честь и хвала. Его встречают аплодисментами и приветственными возгласами. Говорят, это местная достопримечательность, своего рода чемпион — человек, который всегда первым приносит в город священный огонь. За ним с достаточным отставанием следует головная группа, тоже довольно резво преодолевающая свой путь. Потом уже подтягиваются и остальные. Последними появляются, буквально сползая на самой мягкой части своего тела, переоценившие важность подготовительного этапа празднества и растерявшие силы в борьбе со священным напитком.

Если смотреть на гору издалека, то действительно, растянувшаяся цепочка факелов напоминает извивы спускающегося с горы огненного дракона, которому традиционно уподобляют явившееся людям божество. «Слава богу, в этом году обошлось, — замечает стоящий рядом знаток местных обычаев, — только царапины со ссадинами, а бывало — действительно шею себе ломают».

Стиснутая узкой улицей, ведущей к подножию горы, толпа факелоносцев выплескивается на главный променад. У многих изначальная белизна одежды уже только угадывается. По идее, священный огонь, зажженный на вершине горы, предназначается для домашних очагов, ждущих, как и люди, своего ежегодного обновления и пополнения божественной энергией. Но толпа не расходится, да и куда спешить. Живой огонь в домашнем очаге уже редкость, все перешли на электричество и газ. Но сегодня «праздник непослушания», и вот прямо на проезжей части, под самым светофором, группа молодежи устраивает из своих факелов костер. Сидят на корточках, пьют пиво. Полицейские молча наблюдают и не вмешиваются, лишь направляя машины в объезд. Постепенно толпа рассасывается. Народ разбивается на группы и продолжает воздавать дань местному «богу сакэделия» дома и в многочисленных кабачках. К полуночи все затихает — назавтра обычный рабочий день, и лишь старейшины вместе со священнослужителями проведут торжественный храмовый ритуал.

Еще один мацури из того же разряда смертельных проводится раз в шесть лет в святилище Сува, что в префектуре Нагано. Здесь ками является с гор в виде огромных древесных стволов, которые потом будут с помпой водружены вертикально на территории святилища. Ведь вы помните, что именно столп служил «божественным телом» ками в древности, до появления храмовых сооружений. Как происходит этот сложный технологический процесс, мог наблюдать каждый во время открытия Олимпийских игр 1998 г. в Нагано. Но не сама, несомненно интересная, процедура установления «божественных столпов» является апофеозом мацури. Смертельный номер в другом. На пути тянущих на канатах стволы встает изрядной крутизны спуск — высота около 100 метров, наклон 40 градусов. Тут бы сбросить эти бревна вниз — да и дело с концом. Однако это действо будет непочтительно по отношению к ками, да и повода показать свою удаль лишишься. Поэтому все 16 бревен — по восемь для Верхнего и Нижнего храма — спускают весьма своеобразно.

Зрелище это настолько захватывающе, что в 1998 г. его собралось наблюдать 200 тысяч человек. Бревно подтягивают к самому обрыву. Его оседлывают удостоившиеся этой чести мужчины, человек пятнадцать, и под тонкоголосый девичий хор, чья заунывная мелодия напоминает плач, бревно сдвигается все дальше и дальше. Вот передняя часть его зависла над обрывом. Смельчаки усаживаются покрепче, но никакой сбруи или выступов, за которые можно было бы ухватиться, нет. Бревно свешивается все больше и больше, и вот эта 18-метровая громада обхватом под 2 метра летит со страшной скоростью вниз. Один за другим слетают с бревна и тут же рядом катятся кубарем отважные седоки. Остается диву даваться, как кто-то вообще жив остается. Ведь до конца усиживают на бревне лишь единицы. В азарте свалившиеся с бревна пытаются на ходу вновь оседлать его. Все время ловишь себя на мысли: а если это бревно сейчас ударится о какую-то кочку, его развернет, и эта махина уже не будет скользить, а просто боком покатится вниз, сметая людей, находящихся на склоне?! Судя по местным хроникам, бывало и такое. Но бог милостив, все заканчивается благополучно, и ствол препровождается на особую площадку, где он будет отлеживаться еще месяц в ожидании того светлого дня, когда его водрузят вертикально на подворье святилища и он превратится в «августейший столп».

После того как действо по «спусканию ками» завершено и привнесенная в мир выведенным из «спокойного» состояния божеством неукрощенная энергия сломала обычные ограничения и привела все в состояние хаоса, наступает черед обуздания стихии и восстановления обновленного божественным промыслом порядка. Встает солнце, и «порядок дня» сменяет «хаос ночи».

Обычно знаком начала второго этапа празднества служит церемониальная процессия, возглавляемая лидерами общины. Процессия чинно направляется с дарами к месту, куда спустилось божество. Тут уж никаких вольностей не допускается: все выстроены по обычному социальному ранжиру традиционного общества — старейшины главенствуют, молодежь исполняет роль ведомых. Процессия достигает места назначения. Подносы с красиво сервированной праздничной едой для ками передаются из рук в руки от младшего к старшему, от низшего в социальной и прочей иерархии к высшему, который и удостаивается чести непосредственно установить их пред «божественным телом». Обычный порядок, перевернутый с ног на голову ночью, обновлен выплеснутой в мир энергией ками и восстановлен.

За подношениями следует храмовое служение, порядок которого нами был уже описан. После его завершения божество будут ублажать различными забавами и состязаниями, но все они уже упорядочены и подчинены определенным правилам. Можно выделить три типа таких развлечений:

• музыка и танцы;

• театрализованные представления;

• спортивные состязания.

В первую группу входят и строго ритуализованные и тщательно оберегаемые традиции придворной музыки гагаку ("изящная музыка") и танцев бугаку ("танцевальные развлечения"), разные элементы которой были заимствованы в древности из китайских, корейских и индийских исполнительных искусств, и простонародные пляски типа «барабанного танца» (тайкоодори). Сюда же относятся и подвергшиеся «окультуриванию» бывшие шаманские пляски кагура ("развлечения богов") или пришедший из Китая «львиный танец» (сисимаи).

Ко второй группе относятся представления традиционных японских театров но и кабуки, перемежаемые юмористическими интермедиями кёгэн ("безумные слова"), а также всевозможные фольклорные разновидности этих рафинированных искусств.

Позволю себе не останавливаться подробно на упомянутых видах развлечений, поскольку существует достаточное количество изданной трудами отечественных востоковедов литературы по этой теме.

А вот третий тип «божественных удовольствий», особенно их связь с синто, у нас гораздо менее известен. Это различного рода спортивные состязания, которые не только служили увеселением, но еще и использовались для гадания.

Один из наиболее почитаемых традиционных японских видов спорта — борьба сумо (от слова сумау — "бороться, сопротивляться") тоже имеет непосредственное отношение к синто. К слову сказать, сумо в Японии гораздо популярнее прославленных на весь мир дзюдо и каратэ. Если национальные турниры сумо, проходящие шесть раз в году в разных городах Японии, транслируются по первому общенациональному каналу Эн-Эйч-Кей в прямом эфире, занимая по многу часов лучшего эфирного времени, а потом еще повторяются в сжатом виде без длительных церемониальных пауз между схватками почти по всем телевизионным каналам, то другие виды традиционных единоборств типа каратэ, дзюдо, айкидо или кэндо на телевидении практически отсутствуют.

Причина, конечно, в зрелищности этого поединка двух толстяков, под слоем жира которых перекатываются стальные мышцы. Правила просты — надо вытолкнуть соперника за пределы круга, обозначенного опять-таки рисовой веревкой симэнава, о мистическом значении которой мы уже не раз говорили, либо свалить его на пол. Обычно схватка весьма скоротечна и динамична. Просто поражаешься, с какой быстротой и ловкостью могут двигаться эти гиганты, вес некоторых из которых под 200 килограммов. Но в сумо нет весовых категорий, и изрядная масса отнюдь не гарантирует успех. Ловкость часто побеждает грубый напор. Нет в сумо и долгого лежания на ковре в попытке все-таки вывернуть у соперника локтевой сустав или обменяться ударами, после которых никто не падает, но зачисляются какие-то очки. Здесь все просто и понятно — тот, кто повергнут или вытолкнут из круга, является проигравшим. Результат зрим и не заставляет себя долго ждать.

Первым исторически достоверным упоминанием о сумо считается запись в «Нихонги», относящаяся к 642 г. Тогда в правление императрицы Когёку при дворе для увеселения корейских посланников были устроены соревнования борцов. Традиция проведения подобных состязаний для императора продолжается и поныне. Каждый год в течение трех дней (26–28 июля) император наблюдает за специально устраиваемыми поединками сильнейших богатырей страны.

Однако сумо отнюдь не только развлечение. Сумо, как и многие другие состязания, проводимые во время мацури (например, скачки или лодочные гонки), использовалось и используется для гадания о будущем урожае, судьба которого определялась по итогам поединка. Ныне такое «божественное сумо», проводимое на территории святилища в специально отведенном месте, больше напоминает ритуал, нежели настоящее состязание. Исход схватки зачастую предрешен заранее, и порою она проходит в весьма комичной форме. Например, в святилище Оямадзуми, что в провинции Эхимэ, на помост выходит только один борец. Его соперником является сам невидимый ками, борьбу с которым силач весьма искусно и забавно имитирует лишь с тем, чтобы в итоге «проиграть» божественному противнику со счетом 2:1. Весьма забавен и специфичен обычай святилища Икико в провинции Тотиги, где на помост выходят два борца сумо с младенцами (!) в руках и начинают их раскачивать. Победителем считается тот, у кого младенец закричит первым.

Вообще считается, что борцы сумо обладают не только физической, но и духовной силой, способной отгонять или усмирять злых духов. Например, в период Эдо (1613–1867) в случае, если кто-нибудь заболевал, одним из лучших рецептов считалось приглашение борца сумо, чтобы он просто потренировался во дворе дома больного. Знаменитый силач той поры Райдэн (Молния) Тамээмон почитался вообще как спаситель всей столицы, ибо сумел остановить эпидемию кори. Мистическая сущность сохраняется отчасти и в современном спортивном сумо, в котором, в отличие от прочих силовых единоборств, строго соблюдается ритуальная сторона действа.

Сам глинобитный помост (дохё:[ба], досл.: "место, где вделана в землю веревка"), на котором происходят схватки, является подобием Вселенной. Помост квадратный и считается символом Земли. На нем выложен круг из толстенной, намертво закрепленной в глине соломенной веревки симэнава, ограничивающий площадку, где дозволена борьба. Этот круг символизирует небо, и когда в него вступает человек, то мы получаем готовую модель мира.

Перед выходом на помост борец обязательно полощет рот водой, а затем набирает полную пригоршню соли и щедро посыпает ею площадку, очищая и ее от скверны и злых духов. Уже после выхода на помост перед самым началом поединка проводится весьма впечатляющая в исполнении таких великанов церемония сико (утверждают, что это слово происходит от выражения сикоаси, где сико значит "страшный", а аси — "ноги"). Борцы, поднимая высоко в сторону ногу (растяжка как у балерины, невероятная для подобной комплекции!), с силой опускают ее на землю, устрашая своей мощью всякую злокозненную нечисть.

Высший титул, который может получить борец сумо — ёкодзуна, — переводится достаточно странно: "поперечная веревка". Но для нас теперь ясна загадка этого, казалось бы, непонятного наименования. Речь идет все о той же рисовой веревке симэнава, служащей для окружения особых мест, связанных с ками. Именно такой веревкой, с которой свисают сложенные зигзагом полоски белой бумаги (сидэ), и подпоясывается сильнейший из сильных. Тем самым признается, что такая мощь может быть дарована только ками, следовательно, и этот гигант не простой смертный. Даже сам церемониальный акт первого «вхождения на помост» (дохёири) совершается в синтоистском святилище, в наши дни это святилище Мэйдзи дзингу в Токио.

Еще одним видом традиционных состязаний является стрельба из лука на скаку (ябусамэ). Эта церемония, так сказать, двойного назначения: считается, что применяемые в ней гудящие стрелы уже самим своим звуком распугивают нечисть, да и на самом служащем целью щите порою пишут иероглиф они ("черт") для большей наглядности — поражая цель, символически поражают и зло. Поэтому на Новый год в храмах в качестве амулетов продают деревянные стрелы, так и называемые — «уничтожающие злых духов» (хамая). Да и вообще оружие считается действенным средством в борьбе с врагами человеческого рода. Если к вам по ночам повадится привидение, достаточно положить под матрац самурайский меч, чтобы его посещения прекратились. В музее одного из городков близ Фудзи, посвященном истории родного края, вам продемонстрируют ружье, из коего бравый самурай собственноручно застрелил черта, а в одном из буддийских храмов префектуры Ооита хранится даже целая мумия черта.

Но стрельба из лука по праздникам, как и сумо, имеет еще один и очень важный смысл — гадание, где будущее определяется по углу, под которым стрела вошла в цель. Тут уж, в отличие от ритуального сумо, результат абсолютно непредсказуем, и потому приходится уповать только на волю ками.

К такого же типа гадательным соревнованиям относятся и перетягивание каната, и петушиные бои, а на островах Сикоку и Кюсю нередки популярные здесь бои быков. Добавив к этому гонки на лодках и скачки, мы получим почти полный перечень увеселительных гаданий спортивного толка.

Как бы ни была приятна развлекательная часть мацури, всему приходит конец, и если прощальная трапеза наораи завершена, наступает время расставания с божественным гостем. Эта часть мацури, соответствующая церемонии «поднятия ками» — сёсин, или камиагари, не всегда сопровождается каким-то особым ритуалом, и порою все сводится к возвращению «божественного тела» на его место в святилище. Иногда при этом проводится обряд «успокоения августейшего духа» (митамасидзумэ), когда с помощью ритуальных действ ками из своего активного состояния (ара) вновь переводится в спокойное (ниги). Но порою возвращение ками восвояси сопровождается целым драматическим действом, как это происходит, например, на южном островке Арагасуку, входящем в префектуру Окинава. Изображающий ками все не хочет уходить, а местные жители в голос рыдают, не желая расставаться с божественным гостем.

• Цикличность мацури и традиционное восприятие времени

Но вот празднество завершено, все возвратилось на круги своя. Причем последнее выражение в случае синто и других древних общинных религий отнюдь не образная фигура речи, оно точно отражает специфическое для них восприятие времени. В отличие от обычного для нас иудео-христианского понимания времени как необратимой стрелы, мчащейся из прошлого в будущее и имеющей свое начало и конец, время общинных религий циклично, оно ходит по кругу, повторяясь вновь и вновь. Как в круге, здесь нет абсолютного начала и нет конца. Символ такого времени — змея, кусающая свой хвост. И если даже в мифах говорится о сотворении мира, то это отнюдь не безусловная точка отсчета. А уж об абсолютном конце речи вообще не идет. Никакого Страшного Суда, никакого вечного Царствия Небесного. Конец — это только начало нового. Бытие — это переплетение колец больших и малых циклов.

В Японии самым приметным циклом, не утратившим свое значение и в наши дни, стало правление императора. Восшествие на престол нового государя означает начало и новой эры, которая получает свое собственное наименование — отсчет лет начинается заново. Но даже год, когда началась новая эра, называется не «первым», а «исходным».

Нынешний, 2003 г. соответствует по японскому летосчислению 15 г. эры Хэйсэй (Мирное установление), начавшейся с вступлением на престол нынешнего императора Акихито 8 января 1989 г.

Подобное летосчисление активно используется во всех японских официальных документах, и все живущие здесь иностранцы вынуждены учить, в каком году эры Тайсё (Великий порядок, 1912–1926) или Сёва (Сияющая гармония, 1926–1988) они родились. Ныне официально принята система, когда название эры меняется только со сменой императора, тогда как в старину поводом для перемены могло служить благое предзнаменование или, наоборот, природный или социальный катаклизм, а также годы с определенным сочетанием циклических знаков. Например, в правление императоров Годайго (1318–1339) и Гоханадзоно (1429–1464) название эры менялось по восемь раз! И каждый раз отсчет времени опять начинался заново. Старое время как бы приходило в негодность и требовало обновления. Все будто бы начиналось с самого начала. Проводимые обряды очищения смывали скверну со всей страны, которая словно рождалась вновь. И так будет продолжаться вечно, пока тот маленький камушек из японского гимна не станет скалой, покрытой мхом.

Точно такая же идея лежит в основе синтоистских празднеств, регулярно повторяющихся из года в год, хотя в некоторых случаях цикл может быть длиннее — семь, десять, двадцать, пятьдесят, а то и целых семьдесят три года! Ведь мацури — это обновление жизни с помощью энергии ками. При этом, как и в случае с императорскими эрами, какое-нибудь экстраординарное событие могло потребовать заблаговременного проведения особого ритуала, который и служил началом нового цикла. Да и само по себе празднество мацури есть цикл в миниатюре: повседневность → подготовка к мацури → мацури (экстраординарное время) → подготовка к возврату к повседневности → повседневность. Круг замыкается, и обновленное энергией ками бытие время вновь начинает свой круговой ход.