Синто

Тема этой последней главы — причудливый мир потусторонних сил, занимающих нижние строчки спиритуальной табели о рангах японских сверхъестественных сущностей. В большинстве книг о синто эта интереснейшая сфера вообще не рассматривается. Очевидно, их авторы, говоря о синто, имеют в виду прежде всего так называемое «храмовое синто», или «государственное синто», искусственно очищенное от всех «предрассудков» и «суеверий», к которым относится вера в чудищ, оборотней и привидений. Все это оказывается вроде как отнесенным к сфере некой безымянной «народной религии», «народных верований». Однако в моем понимании именно эту «народную религию» и следует, собственно говоря, называть синто, если иметь в виду под этим словом исконную японскую религию во всех ее многообразных проявлениях, а не только выстроенные позднее на ее основе систематизированные религиозные и идеологические конструкции. Японская религиозность может выражаться в разных формах, принимать различный облик, который меняется от эпохи к эпохе, но в главном правила игры остаются в основном неизменными на протяжении тысячелетий.

Если согласиться с предложенным мною пониманием синто, то из рассмотрения никак нельзя исключить всех относительно низших по сравнению с ками спиритуальных сущностей — чудищ, привидений и оборотней, тем более что во многих случаях четкой границы между ними и божествами ками просто не существует. Игнорирование их было бы равнозначным исключению из рассказа об индуизме — демонов ашура, из христианства — сатаны и чертей, из ислама — джиннов, а из рассказов об античных верованиях — наяд и сатиров. Все эти причудливые создания находятся на следующей за богами ступеньке в иерархии религиозных верований, и во многих случаях, особенно в религиях политеистических, граница между этими двумя классами сверхъестественных существ оказывается размыта. Вот и описание японских чертей о́ни (ударение на первом слоге) в уже неоднократно упоминавшемся в этой книге энциклопедическом словаре синто помещено в разделе о «народных» ками! Но прежде чем мы поговорим об этом подробнее, хотелось бы кратко познакомить вас с новой волной в изучении синто первой половины XX в. Как раз ее представителям мы во многом обязаны систематизацией наших знаний о потусторонних силах.

• Этнографическое изучение синто: Янагита Кунио (1875–1962) и Орикути Синобу (1887–1953)

В целом можно выделить три главных метода, использовавшихся с начала XIX в. искателями истинного облика древности, этого неуловимого «духа Ямато», неотъемлемой частью которого, если не сутью, является синто. Первым был филологический метод отцов-основателей «национальной науки» Камо-но Мабути и Мотоори Норинага, которые в своих исследованиях опирались на сравнительный анализ древних текстов. От них через Ямадзаки Ансай протянулась ниточка к «мистическим синтоистам», пытавшимся через тайные практики непосредственного контакта с ками восстановить утраченный древний смысл и истинный облик синто. И наконец, в начале XX в. Янагита Кунио и Орикути Синобу каждый по-своему приходят к убеждению, что ключ к разгадке древности и пониманию смысла давно забытого следует искать не только в письменных памятниках, но и через исследование живой традиции, в сохранившихся до наших дней верованиях, ритуалах и обрядах, в которых они пытались под многочисленными поздними иноземными наслоениями отыскать чисто японское, беспримесное.

Именно этим двум ученым, кропотливо собиравшим этнографический материал по самым отдаленным и труднодоступным местам Японии, мы во многом обязаны своими знаниями о многих уже утраченных верованиях и традициях, помогающих разобраться во многих сложных проблемах, связанных с историей синто.

У нас нет сейчас возможности и, главное, необходимости рассматривать все выдвинутые этими учеными теории, касающиеся синто. Некоторые из них уже были использованы мною при толковании отдельных аспектов, например, когда мы говорили о церемонии вхождения на трон японских императоров. В настоящей же главе из всего богатого наследия этих ученых позволю себе воспользоваться лишь концепцией Орикути Синобу, изложенной им в эссе 1929 г. «Разговор о духах» («Рэйкон-ноханаси»), помогающей нам понять специфику взаимоотношений «божеств» и «демонов» в синто.

Орикути Синобу полагает, что слово тама ("душа, дух") изначально использовалось для обозначения всех сверхъестественных сущностей. Потом появилось слово ками, которым стали называть только некоторых из них. Тама, как полагает Орикути Синобу, наиболее древнее, и в то же время абстрактное, а точнее сказать, расплывчатое понятие. Оно применялось для обозначения как благих сверхъестественных сущностей, так и приносящих беду. Постепенно первые из них стали все чаще и чаще именоваться ками, тогда как для обозначения «дурных» тама стали использовать слово моно, которое прежде тоже было нейтральным. Это слово входит, например, в состав имени жреческого рода Мононобэ ("клан специалистов по моно"), главное божество горы Мива зовется Оомононуси (Хозяин большого моно). Но уже примерно с периода Хэйан это слово обретает стойкий негативный оттенок. Так, духи, которые считались причиной разных болячек, стали устойчиво именоваться мононокэ ("измененные моно"). В современном же японском языке вместо моно чаще всего используется слово о-бакэ, которое происходит от глагола бакэру ("превращаться", "принимать чуждый облик") с добавлением уважительной частички о, или ё:кай ("колдовские чудища"), которые, строго говоря, являются лишь одной из разновидностей о-бакэ.

Тем не менее четкий критерий, по которому можно было бы отличить благих ками от дурных моно, ё:кай или о-бакэ, сформулировать весьма затруднительно. Пытаясь установить границу между ними, современный японский исследователь Абэ Кадзуэ, автор книги «Введение в демонологию» («Ё:кайгаку ню:мон»), считает, что критерием разделения на ками и ё:кай служит то, почитаются ли они людьми, то есть проводятся ли в их честь религиозные церемонии или нет. Однако и этот критерий — ками почитают, а ё:кай изгоняют — не является абсолютным, так как одна и та же сверхъестественная сущность в своей благой ипостаси может называться ками, а в случае сотворения всяких пакостей в зависимости от эпохи и конкретного случая — моно, о-бакэ, ё:кай и т. д. В древности это различение было еще более нечетким, к примеру, один из древних словарей японского языка устанавливает, что иероглиф, которым обычно записывается понятие ками, может читаться еще и как о́ни (ударение на первом слоге), что в современном японском языке соответствует нашему «черт».

С рассказа о японских чертях мы и начнем наше знакомство с представителями нечистой силы Страны восходящего солнца. Среди них можно выделить три главные группы, одинаковые для большинства культур и времен, а именно: чудища — ё:кай; оборотни — хэнгэ; привидения — ю:рэй.

• Чудища

В этой категории несомненная пальма первенства принадлежит японским чертям, именуемым о́ни, которые, единственные из низших сверхъестественных сущностей, удостоились включения в синтоистскую энциклопедию в разделе ками, что еще раз свидетельствует о неоднозначном к ним отношении. Именно сегодня, 3 февраля, в день, когда я пишу этот раздел книги, в святилищах Японии празднуется Сэцубун ("Разделение сезонов") — праздник весеннего равноденствия. Повсюду разносится главный лозунг этого празднества (мацури): «Они ва сото, фуку ва ути», что в переводе означает «Черти — вон, счастье — в дом». Считается, что самое действенное средство против чертей — соевые бобы. Разбрасывание бобов (это кульминация празднества) и должно обратить нечисть вспять. В больших святилищах трусливое бегство наглядно демонстрируется ряжеными, изображающими этих самих о́ни. Внешний вид их ныне весьма колоритен и однозначно идентифицируется даже представителями иных традиций как несомненно чертовский. Копыт, пятачка и хвоста у японских о́ни, правда, нет, но зато рога и клыки весьма приметны. Вот как описывает стандартный толковый словарь современного японского языка о́ни: «Вида человекоподобного, рот до ушей, клыки острые, на голове — бычьи рога, на бедрах — повязка из тигриной шкуры, обладают магической силой, нраву буйного». Однако надо учитывать, что сия ставшая типичной наружность нечистой силы есть продукт иноземного влияния. Ведь точно так же, как и ками, японские о́ни изначально не имели видимого облика (происхождение слова о́ни, по одной из версий, возводят к иероглифу «скрываться», имеющему чтение он). Самое раннее сохранившееся описание о́ни в Японии мы находим в «Идзумо-фудоки», где есть упоминание о том, что некий крестьянин был съеден одноглазым чудищем. Более ничего о внешнем облике этих первоначальных о́ни нам неизвестно.

Свой ставший классическим облик, описание которого мы и нашли в словаре, японские о́ни приобретают через некоторое время под влиянием китайской буддийской иконографии, в которой живописанию демонов, мучающих грешников в аду, уделялось значительное внимание. При этом надо отметить, что в самом Китае буддийские черти подверглись значительным внешним метаморфозам под влиянием местных традиций. Я уже писал ранее, что, согласно китайской геомантии фэншуй, каждая сторона света имеет свое символическое значение и что северо-восток назывался «вратами демонов». Это направление обозначалось и с помощью двух зодиакальных знаков — тигра и быка. Именно поэтому, по одной из версий, на голове китайских чертей появляются бычьи рога, а на теле — тигриная шкура, дополняемая порою изрядной когтистостью ног. В таком виде предстают о́ни и в Японии.

Однако в Японии зловредность этих пришельцев из потустороннего мира не столь однозначна. О́ни, конечно, опасны и не брезгуют человечиной, о чем рассказывается в многочисленных историях, однако, соседствуя с ками, о́ни иногда приносят и пользу. В качестве самого простого примера можно привести все то же празднество разделения сезонов Сэцубун, с которого мы и начали свой рассказ. Ведь изгоняемые о́ни выполняют и роль козлов отпущения, уносящих вместе с собой все прегрешения, накопившиеся в общине за целый год, тем самым производя полезную очистительную работу. Разбрасывание соевых бобов во время этого празднества является как магическим средством изгнания о́ни, так и символическим ритуалом выбрасывания и передачи чертям своих грехов, которые они должны унести с собой.

Лучшему пониманию сущности о́ни в представлениях японцев поможет нам и вольное использование этого слова по отношению к определенной категории людей в старину. Судя по тому, что чертями-о́ни называли странствующих актеров и музыкантов, разбойников, иностранцев (в эту категорию попадали и европейцы, ведь типичная для них округлость глаз в понимании японцев есть признак ярости — у него от гнева глаза округлились), а также бродячих служителей культа, можно сделать вывод, что о́ни — это потенциально опасный пришелец извне (в плане как географическом, так и метафизическом), с которым надо держать ухо востро и который располагает знаниями и умениями, превосходящими способности аборигенов. Даже если он не опасен и может быть использован во благо, лучше все-таки поскорее избавиться от него, ибо поступки этого странного создания непредсказуемы. Для этих целей якобы и был создан популярнейший ныне сорт сакэ под названием «Онигороси», что в переводе звучит весьма завлекательно для любителей погорячиться — «Чертобой», хотя градусов в нем и на маленького отечественного бесенка однозначно не хватит.

История со вторым по значимости японским чудищем по имени тэнгу неясна и запутанна. Все становится более-менее ясно лишь с периода Хэйан, когда эти тэнгу постепенно начинают обретать свой ставший классическим в Японии облик и характер. Как и многие другие обитатели японского потустороннего мира, тэнгу ведет свое происхождение из Китая, дословный перевод этого слова — "небесная собака". Известнейший китаевед Б. Л. Рифтин в «Мифологическом словаре» (М., 1990) описывает это существо так:

Именно в этой последней ипостаси тэнгу впервые упоминается в письменных памятниках Японии. В хронике «Нихонги» описано необычное событие, случившиеся в 9-й год правления императора Дзёмэй (637):

Однако тэнгу было дано не так уж долго существовать в Японии в образе лисособаки. На первый план выходит ее крылатость и способность летать по небу, и вот уже в «Собрании стародавних повестей» («Кондзяку моногатари»), появившемся в Японии в XII в., тэнгу предстает нам в образе птицы, точнее сокола, обитающего в кроне старых деревьев и способного всяческими чарами смущать род людской.

Но на этом удивительные превращения тэнгу в Японии не закончились. В том же «Собрании стародавних повестей» мы находим многочисленные упоминания о том, что сверхъестественную силу тэнгу пытались использовать в своекорыстных целях буддийские монахи, особенно приверженцы различного толка эзотерических, тайных учений. Один даже сумел вылечить императора от тяжкого недуга, но, будучи разоблачен как почитатель тэнгу, был впоследствии с позором изгнан. Считалось, что если даже подобные «еретические» методы, эта своего рода буддийская «черная магия», и помогают сначала, то потом обязательно выявятся отрицательные последствия, которые намного усугубят проблемы прибегающих к этой сомнительной практике. Можно и нужно было с помощью магических средств обращаться к сверхъестественным способностям будд и бодхисаттв, но вот использование в таких целях могущественных, но темных сил было запрещено (потом, правда, ситуация изменилась и отношение к тэнгу стало куда как более положительным). Даже самих монахов-чародеев, свернувших на этот, как говорили сами буддисты, «чуждый путь», стали порою

именовать тэнгу. Точнее, считалось, что они суть тэнгу, принявшие благодаря своим сверхъестественным способностям человеческий облик. Особый трепет вызывали последователи практики сюгэндо: (сю — "совершенствование", гэн — "сверхъестественные способности", до: — "путь"), которых именовали «спящими в горах» (ямабуси), ибо последователи этого течения, соединившего воедино исконные синтоистские верования с магическими ритуалами даосизма и буддизма, для достижения просветления и обретения сопутствующих ему сверхъестественных способностей уходили на недели, а то и месяцы в горы, где и занимались аскезой и тайными практиками. Их-то прежде всего и стали отождествлять с тэнгу, тем более что умение летать считалось неотъемлемым свойством каждого настоящего ямабуси.

Именно эти представления и оказали решающее влияние на формирование типичного облика японского тэнгу. Примерно с XII в. он уже предстает перед нами в облике ямабуси с характерной для их облачения крохотной шапочкой, которая крепится с помощью шнурков уже почти на самом бритом лбу аскета, с крыльями за спиной, посохом или мечом в руке и весьма примечательным лицом. У так называемого «большого тэнгу» (дайтэнгу) оно красного цвета, но главное — это огромный длинный нос. Отличительная же черта второго главного типа — «птичьего тэнгу» (карасу тэнгу) — это клюв вместо носа. Дополняют его портрет круглые (птичьи?) блестящие глаза.

Однако точно так же, как и черт (уни), тэнгу отнюдь не является персонажем однозначно отрицательным. Более того, в письменных памятниках, появлявшихся после XII в., тэнгу отводится все более и более позитивная роль. Например, многочисленны легенды о том, как лучшие мастера боевых искусств Японии получали свое исключительное знание и умение непосредственно от тэнгу, что и позволяло им с легкостью побеждать простых смертных. Постепенно тэнгу начинает восприниматься и как зримое воплощение дотоле невидимых ками гор. В такой ипостаси его порою почитали даже за врага буддийских верований, который, противясь распространению чужеземной веры, сбивал монахов с истинного пути, а то и просто похищал их. Однако и эта враждебность постепенно сходит на нет, и тэнгу ныне считается местным покровителем и защитником всех святилищ без разбору, особенно тех, что находятся в горах. В качестве типичного примера сложившихся ныне представлений о роли тэнгу можно привести защитный амулет известнейшего монастыря школы тайного, эзотерического буддизма Сингон на горе Коя, на котором изображен тэнгу. Этот талисман интересен и тем, что на одном рисунке запечатлен и исконный облик тэнгу — в виде лисособаки, и новый, обретенный в Японии, — в виде крылатого ямабуси. Маски тэнгу, а то и полнофигурные скульптурные изображения его можно обнаружить при входе во многие горные святилища Японии и в наши дни. Свирепостью вида своего они должны отваживать всякую нечисть. Однако сказать, что тэнгу окончательно превратились в этаких верных и примерных стражей ками и будд, нельзя. Как и в давние времена, японские мамаши продолжают пугать неслухов: «Вот придет тэнгу и утащит тебя в лес!»

Настал черед рассказать о третьем главном типе японских чудищ. Если наши отечественные черти, обитающие в тихом омуте, по своему внешнему виду почти неотличимы от своих наземных собратьев, то в Японии будут утверждать, что омут — самое что ни на есть лучшее место для желающих повстречаться с каппа ("речное дитя"). Внешний вид этих созданий, по рассказам очевидцев, весьма специфичен. Они представляют собой нечто среднее между типичными обитателями японских водоемов — лягушкой и черепахой. Рассказ одного из свидетелей, ставшего, правда, пациентом психиатрической больницы, был «записан» гениальным Акутагава Рюносукэ. Позволю себе позаимствовать описание каппа из повести этого знаменитейшего японского писателя под названием «В стране водяных», которая была переведена А. Стругацким:

К этому портрету можно добавить лишь, что шерсть на голове у каппа расположена этаким венчиком вокруг упомянутого блюдца, которое должно быть всегда влажным, иначе каппа умрет. Вместо носа у него утиный клюв, а кожа как у лягушки. Иногда все это дополняется еще и панцирем черепахи на спине, но примета эта не столь обязательная.

Главное занятие каппа — это, конечно, затягивание людей и коней под воду, а также вытягивание внутренностей через соответствующее отверстие у любителей плавать нагишом. Любит попугать каппа и представительниц прекрасного пола в туалете, прикасаясь своими скользкими руками к обнаженной по необходимости известной части тела. Самые отважные из дам, в особенности самурайского происхождения, которым по статусу полагалось иметь под рукой нож (если самурай, не желая попадать в плен живым или совершив тяжкий проступок, взрезал себе живот, то его боевая подруга изящным стилетом вскрывала себе сонную артерию), иногда умудрялись отсечь проказливому каппа руку. Явившийся в таком случае с повинной каппа, прося вернуть назад конечность, которой он лишился, в качестве компенсации предлагал рецепт снадобья для заживления ран или избавления от колик. Таково легендарное происхождение многих традиционных японских лекарственных снадобий. Отловленный же каппа вообще становился исполняющей все желания золотой рыбкой, ну совсем как черт из другой сказки Пушкина — «О попе и его работнике Балде». Именно отлов капп с этой целью при помощи самой привлекательной для них части тела и изображен на юмористической гравюре, принадлежащей резцу самого Хокусая.

Вообще надо отметить, что с течением времени японцы постепенно утрачивают страх по отношению к каппа, как, впрочем, и к другим чудищам. Прежнее зримое воплощение грозного ками вод становится весьма похожим на гоголевских чертей из «Вечеров на хуторе близ Диканьки». В период Эдо (XVII–XIX вв.) каппа становятся любимыми героями юмористических рассказов (ракуго). Если добавить к этому приверженность каппа к национальной борьбе сумо (существует множество историй о том, как каппа с большой охотой принимали участие в состязаниях), то становится понятной их широкая популярность.

В наши дни каппа тоже не забыты. Теперь они находятся в рядах борцов за охрану окружающей среды. Комитет активистов Кавасаки, одного из самых неблагополучных в экологическом отношении городов-спутников Токио, издает документ под названием «Жалоба каппа», в котором рассказывается об ужасном состоянии рек в этой индустриальной пустыне, а в газете «Дейли йомиури» рассказывается о вновь возникшей легенде — к старейшинам одной из деревень явились каппа, которые сообщили о своем уходе из-за того, что вода в речке стала совершенно отвратительной (в ее верховьях находится карьер, на котором ныне занято чуть ли не все взрослое население этой ранее тихой деревушки). Расстроенные жители деревни пообещали приложить все усилия к исправлению ситуации. На это каппа ответили, что вернутся через 100 лет и посмотрят, как тогда будут обстоять дела.

• Оборотни

Хвостатость — главный признак оборотней в Японии. Когда японские художники изображали оборотня в человеческом облике и специально хотели указать, что перед нами не настоящий homo sapiens, ему пририсовывали хвост. Объяснялось это тем, что главными оборотнями в Японии считается троица хвостатых братьев наших меньших — лисица, барсук и кошка. Рассказов о том, как, наоборот, люди принимали облик животных, тоже немало, но главными узкими «специалистами» по «оборотности» были все-таки вышеперечисленные представители животного мира.

Пальма первенства среди оборотней, несомненно, принадлежит лисе, хитрости которой воздает дань фольклор чуть ли не всех народов. Но в странах китайского культурного ареала ко всем свойствам этого создания добавляется еще одно — способность принимать облик человека или завладевать его телом. Китайские лисы это проделывали, надевая на голову человеческий череп и падая ниц перед Полярной звездой. В Японии процесс преображения представлялся менее драматично — для достижения желаемого лисе надо было лишь покрыть свою голову водорослями в лунную ночь. Проделывали они это с намерениями весьма различными.

В период Эдо тогдашний известнейший автор комиксов-эхон Такай Рандзан (1762–1838) в сочинении «Предание о колдовской лисе в Китае, Индии и Японии в картинках» нарисовал страшную картину мирового заговора «золотошерстной и девятихвостой» белоголовой лисы.

— В указанном сочинении описывается, как еще три тысячи лет назад эта самая лиса, стремясь ввергнуть мир в хаос, высосала кровь из любимой наложницы китайского императора и завладела ее телом. Буквально околдовав затем владыку, она заставила его сотворить неслыханное — убить императрицу, изгнать наследников престола, казнить протестовавших вельмож, предаться разврату и садистским развлечениям. Лишь спустя некоторое время армия под началом одного из князей сумела силой овладеть столицей. Сам император погиб в огне вспыхнувшего при штурме пожара, наложница, ставшая к тому времени уже императрицей, была схвачена, но назначенные казнить ее люди попадали под власть ее чар и никак не могли отсечь преступную голову. Тут начальник восставших вспомнил об имеющемся у него волшебном зеркале, в котором отражается вся нечисть, и обнаружил тогда истинный «лисий» облик самозванки, пытавшейся ускользнуть в этот момент на черном облаке. Храбрый воин вытащил свой волшебный меч и разрубил пакостную на три части. Но этого оказалось недостаточно, так как спустя 700 лет лиса-злодейка объявляется в Индии и опять в качестве царской супруги. Здесь ее тоже ждало разоблачение — будучи поколоченной палкой из волшебного дерева, она являет свой настоящий облик и скрывается в северном направлении. Соответственно, ее последующие козни обнаруживаются опять-таки в Китае.

Будучи в очередной раз изгнанной, эта лиса появляется уже спустя тысячу лет в Японии, прибыв туда на корабле из Китая вместе с посланцами японского императора Сёму в образе писаной красавицы, которая, правда, едва ступив на берег, принимает свой изначальный облик и незамедлительно скрывается в лесной чаще. Злонамеренность ее выявилась в государственном масштабе лишь через 300 лет после этого события. Лиса, в очередной раз прикинувшись красоткой, сумела завладеть сердцем государя Тоба (годы правления 1107–1123). Но в Японии зловредность этой «вечной» лисы явно идет на убыль. Более того, она оказывается способной даже на какие-то добрые дела— когда во дворце шел банкет по случаю рождения наследника престола, порыв ветра загасил все светильники, и тут из тела императорской наложницы стало исходить сияние, осветившее все вокруг, и трапеза была благополучно продолжена. Однако вскоре император заболел, и известнейший маг и прорицатель Абэ-но Ясурака определил, что причина этого в наложнице, которая не человек, а колдовское животное. Лиса вновь ударяется в бега. Когда ее попытались схватить в следующий раз уже через 17 лет опять-таки в Японии в местности Насу, она при попытке затравить ее собаками превратилась в камень. Отныне всякая тварь, имевшая несчастье очутиться поблизости этого камня, падала замертво, сражаемая зловредным духом. В течение нескольких десятков лет государи посылали к этому «убивающему живое камню» известнейших своей добродетелью и духовной силой монахов, дабы справиться с напастью и наставить лису на путь истины, обратив ее в буддийскую веру, но все они погибали один за другим, вдохнув, как писали, «отравленных паров». Лишь по прошествии более 200 лет, а именно в 1365 г. знаменитейшему дзэнскому монаху Гэнно: (1326–1396) удалось силой своих молитв усмирить оборотня — камень раскололся надвое, оттуда поднялось белое облачко и рассеялось в западной стороне. Поскольку именно на западе, по буддийским поверьям, находится райская Чистая Земля, куда после смерти попадают души уверовавших в слово Будды, то пришли к выводу, что дух лисы принял буддийскую веру и наконец нашел свое окончательное успокоение.

Добавлю только, что этот «убивающий живое камень» и поныне может увидеть любой желающий. Находится он в небольшой долине близ курортного местечка Насу в горах к северу от Токио. Место это достаточно своеобразно — вся долина сплошь укрыта камнями, среди которых нет и клочка зелени. Лишь изредка раздается шипение выходящих наружу ядовитых вулканических газов.

Однако лисы отнюдь не всегда злонамеренны. Как утверждает выдающийся исследователь японского фольклора Янагита Кунио, подобные представления о зловредности лис — иностранного происхождения или связаны со всякими более поздними тайными обрядами эзотерических учений, в которых лисам отводились не самые привлекательные роли. На самом деле, утверждает исследователь, искони для японцев лиса была зримым воплощением бога полей, и именно поэтому она почитается в качестве посланца (цукаи) божества плодородия Инари, о котором мы говорили во 2-й главе. Даже если лиса и завладевает телом человека, она не всегда действует ему во вред.

В подтверждение стоит привести потрясающую «реальную историю», обнаруженную японским писателем Фудзимаки Кадзуясу в эссе некоего Миягава Масаясу, которое увидело свет в 1858 г. В него под названием «Сказание о лисе» («Кицунэ моногатари») включена история, услышанная автором от своего приятеля. В комментариях это «Сказание» вряд ли нуждается, потому я и хочу завершить свой рассказ о лисах его несколько вольным переводом:

После лис второе почетное место среди оборотней занимает барсук (тануки). Но это второе место вполне может поспорить по значимости с первым. Недаром у японцев есть поговорка: «Лиса — оборотень в семи обликах, а барсук — в восьми». Но, несмотря на эту способность оборачиваться не только людьми, а и вещами, имидж барсука лишен по большей части всякой негативной окраски. Он этакий мужичок-сибарит, лежебока, выстукивающий от нечего делать на своем выдающемся пузе замысловатые ритмы. Как большинство худшей половины человечества, барсук большой любитель сакэ. Считается, что если в сакэдельне нет своего барсука, то хорошей бражки никак не получится. Поэтому его фигурка, а порою и фигурища — непременное украшение многих японских питейных заведений. На них барсук изображается этаким расплывшимся в улыбке толстяком-добряком с вываленным вперед изрядным брюшком, из-под которого виднеются другие неотъемлемые признаки мужского достоинства. Их-то, как гласит народная молва, он может раздуть до невероятного размера, поражая публику и утверждая тем самым свой образ настоящего мачо. Говорят, что если кусочек золота завернуть в шкуру барсука и поколотить его, то с ним произойдут те же самые удивительные превращения. Так что барсук почитается еще и как ками, который обеспечивает успех в торговле, ибо способствует потрясающему увеличению капитала.

Особенно много историй о барсуке-оборотне сохранилось на острове Сикоку. Причина этого проста и загадочна одновременно. Дело в том, что на этом острове нет главных конкурентов барсука в деле «оборачиваемости» — лисиц. Этот удивительный факт[69] народная молва объясняет изгнанием, которым было наказано все лисье племя на острове, когда там совершенствовался в познании истины великий подвижник Кукай[70], основатель школы эзотерического буддизма Сингон. Заодно, кстати, он избавил местных жителей и от комаров.

Однако барсук вовсе не боится открытого соперничества с лисой. Более того, по части изворотливости он может даже дать фору всемирно известной своей хитростью сопернице. Рассказывают, что однажды лиса вызвала атамана барсуков по имени Синъэмон на соревнование, заявив, что сама-то она может принять семь разных обликов. В ответ ей было заявлено, что все это ерунда, ибо Синъэмон запросто ее переплюнет и оборотится целой многолюдной процессией, сопровождающей, по обычаю, выезд вельможи. Сказав это, барсук исчез, а лиса осталась с некоторым недоверием ждать результата. И тут действительно появляется обещанная барсуком процессия. С криками «Вот это да!» и «Ты могуч!» лисица мчится к повозке, где восседает вельможа, чтобы выразить свое восхищение сопернику. Но тут, к ее ужасу, якобы призрачные слуги и охранники начинают ее колотить вполне по-настоящему. Оказалось, хитрый Синъэмон знал о том, что в это время здесь пройдет настоящая процессия, и, воспользовавшись случаем, не преминул надуть конкурента.

Тем не менее иногда и сам хитромудрый барсук оказывается в роли потерпевшей стороны. Увидел барсук однажды, как крестьяне, сев кружком, ели печеный батат. И так ему захотелось этой вкусноты, что спасу нет. Истекая слюной, барсук лежал в засаде и с величайшим нетерпением ждал, когда кто-нибудь из крестьян отойдет в сторону, чтобы принять его облик и самому отведать хоть кусочек. Ждать ему пришлось долго, но терпение барсучье было вознаграждено: отлучился наконец один по малой нужде. Барсук тут же подсел вместо этого крестьянина в круг и уже было ухватил вожделенный батат, как крестьяне закричали: «Ах ты, проклятый барсук!» — поколотили его и выгнали. Отлеживаясь в кустах, неудачник размышлял над тем, как же им удалось распознать в нем оборотня. И тут до него дошло, что от жадности впопыхах он вообще забыл оборотиться тем отошедшим крестьянином и влез в компанию как есть, в своем истинном барсучьем виде.

Если в хитрости барсук конкурирует с лисой, то по популярности среди торговцев и трактирщиков его соперница — кошка. Изображения кошки с поднятой лапой — частая примета многих заведений, да и просто частных жилищ. Если поднята правая лапа, то это «приглашающая счастье» кошка, а если левая — то, значит, владелец ее человек сугубо прагматичный и заинтересованный исключительно в финансовом успехе. В последнее время, правда, для уподобившихся Буриданову ослу при выборе приоритетов в этой жизни появились кошки с обеими поднятыми лапами, но это, конечно, уж против всяких традиций.

Однако есть и кошки-оборотни, и они отнюдь не столь благодушны, как их собратья по бизнесу барсуки. У особо вредных к старости вырастают два хвоста (помните, хвост — признак оборотня, и чем больше хвостов — тем, очевидно, сильнее он в своих темных делах, поэтому и лиса-злодейка была девятихвостой). Они-то и получают наименование нэкомата, в отличие от обычных кошек, называемых просто нэко.

Особенностью кошек-оборотней является то, что они, как и лисы, чаще всего принимают женский облик. К несчастью для преступных мужей и прочих обидчиков, чаще всего кошачий облик принимает погибшая из-за них дама, которая использует всю силу кошачьей магии для отмщения злокозненным. В японском традиционном театре кабуки существует даже целый жанр пьес, посвященный подобным сюжетам и называемый «кошачий переполох» (нэко со:до: моно). Часто кошки действуют целыми стаями, сплетая настоящую шпионскую сеть. Они собирают информацию и докладывают ее своему главному кошачьему боссу на ночных сборищах, проводимых обычно в пустующих домах.

Расправа кошек-оборотней с неугодными бывает страшной — они просто пожирают людей. Средневековые тексты полны подобными историями. Одну из таких историй мы находим в «Записках от скуки» (XIV в.), блестяще переведенных на русский язык академиком В. Н. Гореглядом. Правда, автор этого своеобразного философического дневника монах-отшельник Кэнко настроен весьма скептически и приводит по этому случаю историю, скорее высмеивающую, нежели подтверждающую подобные, как он считал, «рассказы низкородных людей»:

Мы рассказали выше о трех самых «популярных» животных-оборотнях. Однако число их гораздо больше — по японским поверьям, почти все звери и птицы в той или иной степени обладают способностью принимать различные облики, в том числе и человеческий. Лиса, барсук и кот — лишь первые среди равных. Маленькие часовенки-хокора, посвященные духам животных-оборотней, для которых опять-таки нет другого имени, кроме как ками, отнюдь не редкость, особенно в глухой глубинке, там, где наступающий рационализм западного толка еще не до конца разрушил атмосферу «мистического соучастия» и не провел четких кордонов между «живым» и «неживым». Ведь согласно традиционным представлениям японцев, как мы уже неоднократно говорили, все имеет свою «душу» (тама), даже, казалось бы, вещи весьма прозаично-бытовые. В одном старинном свитке записано: «Как пройдет сто лет, утварь преображается и, обрев дух-сэйрэй, смущает сердце человека. Такие вещи именуют цукумогами ("приносящие напасти ками" — А. Н.)». Среди наиболее известных — «подсматривающая ширма», «поющий котел», «остов зонтика» и т. д. Как они представлялись японцам, можно увидеть на гравюре большого специалиста по изображению всего потустороннего известного мастера японской гравюры второй половины XIX в. Цукиока Ёситоси (1839–1892). Когда вы вдоволь налюбуетесь этим паноптикумом, мы перейдем к завершающей части главы — к разговору о привидениях.

• Привидения (ю:рэй)

В августе, в самое жаркое время года, вся Япония трясется от ужаса и цепенеет от страха. По вечерам страна напоминает один большой пионерский лагерь, где так любили на сон грядущий понарассказывать всяких страшилок. Только здесь в этом принимают участие все — от мала до велика. Деятели кино обязательно готовят к этому времени премьеру очередного фильма «из жизни привидений», прилавки книжных магазинов заполняются страшными историями для детей и взрослых, по телевизору сплошным потоком идут передачи про всякую нечисть, газеты пестрят сообщениями о новых случаях вторжения обитателей потустороннего мира в устоявшийся быт, храмы выставляют напоказ живописующие всяческие адские ужасы картинки и т. д. И все это на полном серьезе, без шуток. Но почему именно август? Во-первых, считается, что в это время, как мы уже говорили раньше, открываются ворота ада (действительно, жара стоит адская, как в печке!), и в этот месяц не только почтенные души предков посещают своих наследников в праздник О-Бон, но и вся нечисть наружу вылезает. А во-вторых, нет лучше способа бороться с жарой, чем наслушаться и навидаться такого, от чего у вас мороз по коже идет. Пусть последнее объяснение и покажется кому-тои злишне прагматичным, но в докондиционерную эпоху пережить пекло японского лета можно было, наверное, только таким образом. Однако если в старые времена все три вида японской нечистой силы принимали равное участие в запугивании населения, то ныне, когда страх перед оборотнями и чудищами подупал, привидения по-прежнему выполняют свою миссию безупречно.

Как и везде на свете, японские привидения — это в основном души усопших, которые по тем или иным причинам не могут обрести покоя в загробном своем бытии. Как правило, это:

1) погибшие насильственной смертью;

2) те, над кем не был совершен соответствующий погребальный обряд или не проводятся положенные поминальные службы с необходимыми подношениями;

3) не завершившие нечто весьма важное в этой жизни (чаще всего, но не всегда, это месть обидчикам, как часто бывает в первых двух случаях);

4) особняком стоят души, на время оставляющие свою плотскую оболочку еще при жизни тела;

5) вероотступники, которых не приемлет ни земля, ни небо (эти представления распространены в «строгих» конфессиях, каковых в Японии незначительное меньшинство, и потому привидений этого типа почти нет).

Отличить привидения от чудищ и оборотней весьма легко по одной весьма важной детали — у привидений нет ног. Если хвостатость — признак оборотней, то безногость — признак привидений (правда, у современных привидений типа «школьной медсестры», появляющейся ночью в спортивном зале, или «пассажирки такси», которая, сев в машину и дав указание, куда ехать, внезапно исчезает, ноги уже появились). Этнографы, возводящие веру в привидения к представлениям о душах предков, посещающих два раза в год мир сей, объясняют этот факт тем, что души умерших уже отрешились от этого мира и в процессе поминальных служб обрели необходимую для слияния с ками чистоту, которую им и надо сохранить, избегая соприкосновения с «загрязненной» землей. Так это или нет — вопрос открытый, но сам «факт» отсутствия ног у «классических» привидений от этого не меняется, а потому просто примем к сведению такое объяснение и поговорим о некоторых наиболее популярных японских привидениях.

К первому типу привидений можно отнести уже известные нам по второй главе «мстительные духи» (онрё:), представления о которых сложились в VIII–X вв. Среди них известные нам Сугавара-но Митидзанэ, которого стали почитать как ками грома и покровителя наук под именем Тэндзин, и мятежный генерал Тайро-но Масакадо, «летающая голова». Третьим в этом списке можно поставить несправедливо отправленного в изгнание принца Савара (VIII в.), который в знак протеста объявил голодовку, отчего и умер. Естественно, что последовавшие затем несчастья объяснились местью невинного принца. Для успокоения его души сначала попробовали привести в порядок его могилу. Не помогло. Потом перенесли столицу из Нагаока в Киото. Несчастья продолжались. Спустя некоторое время ему присвоили посмертно звание императора Судо: и перезахоронили останки со всеми соответствующими почестями в царском кургане. Будто стало немного получше. Окончательно же дух принца, ставшего посмертно императором, успокоился, лишь когда его в числе шести таких же членов императорской фамилии с несчастной судьбой почтили в 863 г. особой церемонией, а потом возвели для их совместного почитания в столице святилище Ками-горё: дзиндзя, а для самого Савара-Судо: еще и персональный храм.

Этих онрё: в целом можно считать прототипами классических привидений, представления о которых сложились в XVII–XVIII вв. Среди них подавляющее большинство составляют дамы, погибшие по злонамеренности своих мужей. Самая известная из них — это, пожалуй, госпожа О-Ива. Ее история, известная под названием «Страшный рассказ о происшествии в районе Ёцуя», послужила основой для многочисленных литературных и драматических произведений. Среди них наибольшей популярностью пользуется пьеса театра кабуки, в которой изначальный сюжет, правда, подвергся значительной переработке. Я же буду придерживаться в пересказе исходной версии.

Однако и в последующем буйный нрав О-Иване раз приводил к трагедиям, и чтобы успокоить мятущуюся душу, на месте усадьбы Тамия, заслужившей к тому времени столь дурную славу, что желающих поселиться там не находилось, было возведено святилище с одноименным названием. Вошло в обычай, что все актеры, исполняющие роль О-Ива, или артисты, как у нас говорят, «разговорного жанра», имеющие в своем репертуаре историю об О-Ива, регулярно посещают его. Уже в наши дни широко известны по крайней мере два случая, когда отступившие от этой традиции поплатились жизнью.

Со вторым типом привидений лучше всего знакомиться по книге синтоистского священнослужителя Миядзаки Даймон под названием «Беседы с привидением» («Ю:кон мондо») (1930), в которой рассказывается следующая история:

Этот тип привидений весьма распространен и в современной Японии. Такие не нашедшие покоя духи особенно любят являться в дорожных туннелях, прорытых, как потом всякий раз оказывается, прямо под их могилами.

Для третьего типа привидений у меня есть пример относительно свежий. Об этом случае писала газета «Майнити синбун» в 1960 г. Правда, само событие произошло на 20 с лишним лет раньше в городишке Сиода, что в префектуре Сага. Группа из 5 девушек усердно репетировала традиционный танец к какому-то летнему празднеству мацури. В самый канун их выступления одна из них тяжело заболела и все повторяла, что хотела бы умереть танцуя. Но этому желанию не суждено было сбыться, и девушка скончалась просто на больничной койке.

Наступил день празднества, и когда подошла их очередь, четыре девушки поднялись на сцену и начали исполнять свой номер. Вдруг та, что оказалась на обычном для усопшей месте (а она всегда танцевала второй слева), почувствовала какое-то препятствие. Только когда она отступила в сторону, как бы освободив место для невидимого партнера, все пошло гладко. Сфотографировавший этих четырех девушек доктор, проявив фото, с удивлением обнаружил, что на втором слева месте едва виднеется еще одно лицо. Когда он показал фотографию девушкам, те были в шоке — это было лицо их умершей подруги.

История, иллюстрирующая представления о четвертом виде привидений, которые есть духи, покидающие на время еще живое тело, вновь напомнит нам гоголевский сюжет, на этот раз историю о панночке и Хоме Бруте. Как и в предыдущей истории, главное действующее лицо врач. Как-то раз, возвращаясь со службы, доктор увидел перед собой некое зеленоватое облачко размером сантиметров в 30, сновавшее перед самым его носом. Вооруженный, как всякий истинный джентльмен двадцатых годов, тросточкой, Накамура попробовал с ее помощью сбить навязчивый объект, отчего тот ретировался и скрылся в воротах одного из домов. Почти сразу после возвращения домой врач получил срочный вызов. Отправившись по указанному адресу, он обнаружил, что это тот самый дом, куда скрылся зеленоватый объект. Когда врач вошел в комнату больной, та, увидев его лицо, коротко вскрикнула и спряталась под одеялом, наотрез отказавшись подвергнуться осмотру. Пришлось посылать за другим доктором. Ему больная призналась: «Тот человек повел себя со мной жестоко. Когда я гуляла, он ни с того ни с сего схватил свою трость и ударил меня по плечу. Я едва успела убежать!» На плече больной вновь призванный врач и в самом деле увидел огромный синяк.

В заключение весьма коротко подведем итоги вышеизложенного. Надеюсь, читатель сам убедился на приведенных примерах, сколь зыбка граница между «настоящими» ками и всей так называемой «нечистью». Но это опять-таки не является особенностью синто, а есть черта, характерная для всех общинных религий, в которых четкой границы между священным и обыденным, человеческим и природным, живым и неживым попросту нет и быть не может по определению. Известный исследователь верований японцев Миякэ Хитоси в своей книге «Народная религия Японии» (Нихон-но миндзоку сю:кё:) пишет, что японец ищет покровительства у божеств земли, плодородия, обожествленных предков, божеств определенной местности, а также божеств животных, которые прислуживают вышепоименованным ками, и чтобы получить такое покровительство, «почитает» (мацуру) их. Те из них, что лишены этого почитания, приносят людям напасти и воспринимаются как чудища («природные» или «животные» ками) либо привидения («человеческие» ками). Узнав с помощью гадания или спиритического сеанса «спускания» духа причины напастей, человек либо изгоняет вызвавших их духов с помощью магических средств, либо, напротив, начинает почитать их, превращая прежние злые силы в благоприятствующих покровителей-ками. Из этого мы можем сделать вывод, что граница между ками и чудищами, а также прочими инфернальными сущностями не только зыбка, но и подвижна: не только чудища, оборотни и привидения могут «превратиться» в ками, но и наоборот — обойденный вниманием ками может стать чудищем или привидением.

О зыбкости границы между ками и нечистью свидетельствует существование специального слова, которое, по мнению японского исследователя Накамура Тэйри, как раз и обозначает сверхъестественные сущности в их переходном состоянии между «благом» и «злом». Это слово онигами, что можно перевести как «чертобог». Пожалуй, в этом понятии как ни в каком другом сконцентрировалась вся суть представления о сверхъестественном в синто как не имеющем однозначно положительной или отрицательной природы, но в любом случае требующем должного внимания и почтения со стороны человека. Эти-то правила и ритуалы обращения со сверхъестественным, священным как раз и есть синто per se.