Синяя луна

Глава 2 УГОЛЦЗИН-ТОЛОГОЙ Осень 1216 г. Юго-Западная Монголия

Выл ветер, бросая в лица всадников холодную песчаную пыль, вокруг, насколько хватало глаз, тянулась пустыня – жёлто-коричневые пески, барханы, голо и пусто, лишь кое-где виднелись редкие заросли саксаула и тамариска да безводные русла высохших рек. Шёл пятый день пути, которому пока что не было видно ни конца, ни края.

– Господин! – перекрикивая ветер, обернулся к Баурджину проводник – седой и морщинистый старик, несмотря на свой возраст ещё вполне жилистый и сильный. – Скоро будет хребет, а сразу за ним – урочище, там и заночуем. Прикажи ускорить ход, князь, хорошо бы успеть в урочище к вечеру!

Молча кивнув, нойон махнул рукой и хлестнул коня плетью. Следом за ним ускорились и остальные караванщики. Если б не запряжённые в тяжёлые повозки медлительные волы, можно было бы двигаться куда быстрее, правда, тогда пришлось бы бросить повозки, а так можно было бы поступить лишь в крайнем случае – песчаной бури или внезапного вражеского нападения. Да, конечно, в повозках не имелось ничего особенно ценного для каравана – лишь богатая одежда, золотая и серебряная посуда, парчовые и шёлковые ткани, украшения и прочая дребедень, вполне даже необходимая – ну, не являться же господину наместнику нищим! Население Ицзин-Ай – в основном торговое: купцы, караванщики, обслуга проходящего через город Великого шёлкового пути. Вот пусть и видят: Повелитель Чингисхан – человек не бедный, а его представитель Бао Чжи вовсе не нуждается во взятках. И, кроме того…

– Понимаешь, нойон, ты должен произвести впечатление временщика, причём, такого временщика, которому и этот город, и его жители, и богатства – нужны, как пятая нога собаке, – инструктировал перед самым отъездом Елюй Чуцай, киданьский мудрец, ещё не так давно служивший цзиньцам, но попавший в плен и, волею Чингисхана, ставший одним из мудрейших вельмож нарождавшейся Монгольской империи. Высокий и представительный, с узкой седой бородой и звучным голосом, кидань сильно напоминал князю некоего Елюя Люге – правителя «стального» киданьского царства Ляо, возрождённого к жизни не без помощи самого Баурджина.

– То есть ты в Ицзин-Ай как бы на время, быть может – на очень короткое, но, может – кто знает? – Елюй Чуцай покачал головой. – Ведь нет ничего более постоянного, чем временное. Это прекрасно знают шэныли из Ицзин-Ай.

– Вот как? Там есть и шэныли?

– Есть, есть – как же без мудрецов и чиновников? Они не должны видеть в тебе нечто незыблемое, постоянное… должны действовать свободно, даже, может быть, на первых порах, не особенно с тобой считаясь.

– Как это – «не считаясь»? – нехорошо прищурился князь. – Я наместник, или собачий хвост?

– Вот-вот! – мудрец улыбнулся. – Так ты и должен рассуждать, как рассуждал бы на твоём месте любой вельможа. Да, городские чиновники должны испытывать перед тобой трепет… который вовсе не помешал б им втихаря обтяпывать свои делишки – мздоимствовать, покровительствовать разбойникам, воровать из казны… Ну, что тебе об этом рассказывать, ты ведь не так давно вернулся из Ляояна, сам должен всё хорошо понимать.

– Да понимаю, – махнул рукой Баурджин.

Елюй Чуцай погладил бороду и потянулся к кувшину:

– Ты не сиди, как истукан, князь! Давай-ка выпьем немного.

– Выпьем? – нойон удивлённо вскинул брови. – Вот уж не ожидал даже услышать такого слова от ближайшего советника Великого хана!

– Я сказал – «выпьем», а не «напьёмся», – внезапно расхохотался мудрец. – В этом большая разница. Вино – прекрасно, если сближает.

– И если знать меру, так?

– Нет, не так, князь, – кидань прищурился. – Не надо себя ограничивать в мелочах, нужно понимать лишь одно: вино – для людей, а не люди для вина.

– Ну, – не удержался от улыбки нойон. – Так про любую вещь можно сказать, и почти про любой дело.

– Да, – Елюй Чуцай важно кивнул. – И в этом – мудрость. Пей, пей, Баурджин-нойон, не думаю, чтоб это прекрасное вино смогло сказаться на умственных способностях такого человека, как ты!

Баурджин усмехнулся:

– Ты поставил три кружки, мудрец! Для кого третья?

– Сейчас придёт Шиги-Кутуку, он у Повелителя. Знаешь, мы хотим видеть Каракорум великим и прекрасным городом… – кидань на миг помрачнел. – Пока же это лишь сборище глинобитных хижин. Ничего, дайте срок!

– А этот дворец, в котором мы сейчас сидим, вовсе не так уж плох, – вскользь заметил нойон. – Цзиньцы строили?

– Проект архитектора Ба Иня, – кивнув, пояснил мудрец.

– Постой-ка! Не тот ли это Ба Инь, из Ляояна, приятель поэта Юань Чэ?

– Да, архитектор Ба Инь как раз оттуда. Недавно уехал. Хороший, приятный в общении человек… и неплохой знаток своего дела.

– Но… – Баурджин задумался. – Ба Инь, насколько я знаю, скульптор. Ну да, скульптор – такую улитку мне изваял в Ляояне, я так и корчму назвал – «Бронзовая улитка»…

– Он и скульптор и архитектор, – подтвердив, Елюй Чуцай прислушался. – Ага… Похоже, кто-то идёт. Наверняка – Шиги-Кутуку. А ну-ка…

Он едва успел наполнить кружку, как в комнату без стука вошёл Шиги-Кутуку – то ли татарин, то ли меркит, моложавый, подтянутый, скромный – один из умнейших советников Чингисхана и верховный судья.

Вошёл, улыбнулся:

– Рад видеть тебя, Баурджин-нойон. Сонин юу байна у? Какие новости?

– Новости у вас во дворце, – с ответной улыбкой князь потеребил свою щегольскую бородку. – Как город – будет цвести?

– Обязательно! – Шиги-Кутуку присел к столику и взял в руки кружку с вином. – За это и выпьем. Умм… Прекрасное вино… Однако, не стоит расслабляться, поговорим о деле. Мудрейший Елюй Чуцай, верно, уже успел рассказать тебе о задании, князь? Я лишь кое-что дополню. – Советник хана посмотрел Баурджину прямо в глаза. – Дело очень сложное, очень. Понимаешь, Ицзин-Ай – по сути, ключ от Великого шёлкового пути, точнее, один из ключей. И этот ключ должен быть монгольским! Шёлковый путь – это не только благоденствие, и торговая выгода. Больше того, это возможность обмена учёными идеями, новостями, это нить, связывающая весь наш мир с мирами Последнего Моря. Мы должны владеть этой нитью, и ты, князь, должен сделать для этого всё.

– Ицзин-Ай, кажется, тангутский город, – как бы между прочим напомнил Баурджин. – И как отнесётся к моему появлению князь тангутов Цзунь Сян?

– Цзунь Сян ненадёжен, – негромко произнёс Шиги-Кутуку. – Сегодня он дружит с нами, завтра – с сунцами. В зависимости от того, кто сильней. Сейчас сила у нас, но… это пока лишь военная сила, а государство сильно вовсе не войском. Точнее – не только войском. Хозяйство – ремесло, торговля, людская жизнь – вот что главное! Великий Чингисхан хорошо понимает это… Для того и строиться Каракорум, хотя многие, как ты, верно, знаешь, против. Увы, увы… – советник скорбно покачал головой. – Монголы не знают, что делать с городами – они их грабят, разрушают и жгут, как поступили с Юч-жоу и со многими цзиньскими городами, впрочем – и не только с цзиньскими. Не разрушать, а сохранять их было нужно! Сохранять под нашей рукой. Увы, многие наши военачальники, не говоря уже о простых воинах – сальджиутах, меркитах, монголах – не понимают ценности городов, для них это просто скопление высоких домов, которые нужно разграбить. Даже у старших сыновей Повелителя – Джучи и Чагатая – нет понимания.

– А Угедей? – вскинул глаза Баурджин.

– Угедей? – мудрецы переглянулись.

– Да, Угедей, – усмехнулся князь. – Смею вас заверить – это умнейший и способнейший к пониманию человек, и вовсе не такой уж пьяница, как про него говорят.

– Да, – согласно кивнул Елюй Чуцай. – Повелитель иногда поручает ему самые щекотливые дела. Может быть, порекомендовать Угедея в качестве официального наследника? Тем более, это не противоречит традиции – Угедей ведь третий сын.

– Хочу кое-что тебе посоветовать, Баурджин-нойон, – негромко произнёс Шиги-Кутуку, – На первое время не бери с собой семью, иначе будешь зависим. Одно дело, когда угрожают тебе самому, угрозы же домочадцам – совсем другое.

Князь лишь пожал плечами – ну, это само собой, понятно.

Они проговорили ещё долго, о конкретных делах в Ицзин-Ай и о городах вообще, выпили кувшинчик вина и простились, вполне довольные друг другом. Баурджин уже вскочил в седло, собираясь податься в родные кочевья – отдать распоряжения да проститься с семьёй, когда один из нукеров Чингисхана, осадив рядом коня, почтительно наклонил голову:

– Повелитель желает видеть тебя, Баурджин-нойон.

Ну, вот, наконец-то. А то уже можно было подумать, что верховный хан не снизойдёт нынче до разговора, полностью доверив беседу своим мудрецам. Ан, нет – снизошёл. Не доверял до конца никому – вот как.

Повелитель принял нойона в гэре, покрытом золотистой парчой. Он сидел на кошме – желтолицый, с рыжеватой бородкой, слегка тронутой сединой, одетый в длинный – голубой с белым – халат, подпоясанный жёлтым поясом. В гэре было жарко и соболья шапка верховного хана лежала на кошме рядом.

– О, могущественный из ханов… – поклонясь, начал было Баурджин, но Чингисхан махнул ему рукой. – Садись, чего уж… Выпить не предлагаю – сам знаешь, борюсь, как могу, с этим злом, увы, пока результаты не радуют. Мои советники объяснили тебе суть твоего нового задания?

– Да, повелитель.

– И я вот тоже хочу сказать пару слов… – Чингисхан задумчиво покачал головою. – Город… Я посылаю тебя в город… Ты – наш, кочевник, но вместе с тем знаешь и понимаешь городскую жизнь, что недоступно многим. Именно поэтому я выбрал тебя, Баурджин. Наместник великого хана – по-моему, неплохой титул, а?

– Да, неплохой, – согласился нойон. – Только весьма небезопасный.

Чингисхан усмехнулся:

– Если б не знал тебя почти двадцать лет, подумал бы, что ты трусишь.

– О, великий хан, я…

– Молчи, молчи, я полностью уверен в твоей храбрости… как и в уме. Сделай так, чтоб этот город, Ицзин-Ай, чтоб вся страна тангутов стала преданнейшей и спокойной. Сделай! Иначе мне придётся превратить её в пустыню, – в тигриных глазах хана сверкнула молния.

– Не придётся! – приложив руку к сердцу, тут же ответствовал Баурджин. – Я сделаю для этого всё, можешь мне верить.

– Хочу верить! – благостно кивнул Чингисхан. – Закончим с тангутами и цзинцами, настанет время каракитаев – Баласагун, Кашгар, Турфан… Я не собираюсь разрушать эти города, если у тебя получится с Ицзин-Ай. Ну, а если не получится… – повелитель вздохнул. – Я обрушу на непокорных непобедимые тумены Джэбэ и Мухули. И тогда земля напитается кровью!

И тогда земля напитается кровью, – мысленно повторил Баурджин, направляя коня к высохшему руслу реки. Нагнувшись, присмотрелся… Выпрямился. Позвал проводника:

– Эй, Айджон, тут сухие деревья.

– Да, господин. Их принесла река.

– Так, может, есть смысл захватить их с собой?

Старик улыбнулся:

– Не стоит, мой господин. Перевал уже близко – а там мы найдём топливо для костров. Прошу поторопить всех – скоро стемнеет, а ночевать в пустыне – не такое уж приятное дело.

Князь посмотрел на проводника с невесёлой усмешкой:

– Поторопить? Как ты поторопишь волов? Погонщик и так уже истрепали все плети. Кстати, там, за перевалом, есть дорога?

– Есть, господин, – тут же кивнул Айджон. – Не сказать, что дорога, но широкая тропа, вполне удобная для повозок. Идёт мимо урочища в пустыню.

– А что там, за пустыней?

– Великий шёлковый путь, господин.

– Поня-а-атно…

Определившись по солнцу, Баурджин прикинул стороны света, дабы потом, на привале, изобразить на чертеже всё – составить миникарту, кроки окружающей местности, чтобы потом, в дальнейшем, построить дорогу из Каракорума в Ицзин-Ай. Настоящую хорошую дорогу, вымощенную камнями и кирпичными плитами, широкую – чтоб свободно могла разъехаться пара повозок – с ямскими станциями и конюшнями заводных лошадей. Именно такие дороги и могут связать воедино империю, ибо огромные расстояния – суть преграда для власти. Нужна связь, нужна возможность быстрого подхода войск – иначе как управлять? Никак…

Немного задержавшись, князь посмотрел, как последняя повозка медленно переваливается колёсами по пересохшему руслу. Потом перевёл взгляд вперёд, где у туманной дымке сливающихся с землёю небес угрюмо маячил хребет, чем-то напоминавший Баурджину трёх поставленных рядом матрёшек – одну другой меньше. Ну, да, он ведь так и называется – Гурбун-сой-хан – «Три прекрасных». А за ним – отсюда не видно – урочище Уголдзин-Тологой. Там овраги, перелески, вода… А значит – и люди. Не то, что здесь, в пустыне – противно скрипящий на зубах коричневатый, солончаки, да мелкая серая пыль. Слава Христу, хоть не жарко сейчас, ещё бы – осень.

Они достигли хребта к вечеру, когда синие сумерки уже вползали в пустыню медленно и неотвратимо. Солнце ещё не село, но уже висело низко-низко, касаясь оранжевым краем песков.

Проскакав вперёд, князь обернулся и ободряюще крикнул:

– Вперёд! Там, за перевалом, урочище. Там мы найдём огонь, воду и пищу. Не вяленое на солнце мясо и солёный сыр, а дичь! Подстрелим косуль, куропаток, зайцев, устроим себе пир и лишь через день, отдохнув, двинемся дальше!

– Слава наместнику! – услыхав про отдых, радостно завопили все караванщики, от вечно хмурого начальника охраны Керачу-джэвэ до самого последнего мальчишки-погонщика.

– Слава великому князю!

Баурджин с усмешкою приосанился – эко, как величают – «великий князь», не хухры-мухры!

Вот и перевал, и резкий – прямо в лицо – ветер, такой сильный порыв, что едва не свалил коней! И камни. Огромные чёрные камни в окружении красно-фиолетовых скал. В скалах гудел ветер, и багровое закатное солнце сверкало меж ними, словно бы зажатое в чьих-то огромных ладонях.

Взобравшись на перевал, Баурджин оглянулся назад и поспешно пустил корня вниз – настолько невыносим стал поднявшийся ветер. Как бы не было ночью песчаной бури… Впрочем, если и будет – то позади, либо – далеко впереди, за урочищем.

Внизу, в долине, быстро темнело и чёрная тень хребта, протянувшаяся почти до самых оврагов, быстро поглощалась тьмой наступающей ночи.

– Теперь успеем? – пустив коня приёмистой рысью, нойон нагнал проводника.

– Успеем, господин, – довольный, обернулся тот…

И вдруг застыл… Дёрнулся. И медленно повалился с коня.

Стрела! В спине старого проводника Айджона торчала длинная чёрная стрела.

Впрочем, Баурджин её не разглядывал – не до того было. Быстро – оп! – пригнулся к гриве, бросая коня вскачь, к чёрным камня. Лишь чувствовал, как просвистели над головой стрелы. Укрывшись за камнями, позвал:

– Керачу!

– Сам вижу, – пустив коня в галоп, начальник стражи вмиг оказался рядом с нойоном. – Моя вина…

– Будешь наказан, – жёстко отозвался Баурджин. – Кто эти злыдни? Пришлые разбойники или какое-нибудь местное племя?

– Не знаю, князь. Старик-проводник утверждал, что здесь вполне безопасно.

Нойон скривился:

– Ага, безопасно… Как бы не так! Ты должен был выслать людей вперёд.

– Я и послал…

– И где ж твои люди? Так…

Баурджин быстро оценивал обстановку. Стрелы пускали откуда-то из перелеска… а он велик, этот перелесок, есть где укрыться. Спрятаться, устроить засаду… Да и темновато – не очень-то по лесам погоняешься, чёрт знает, за кем. Значит, остаётся что? Правильно – выманить врага на оперативный простор, спровоцировав его на активные действия. Чтоб не только стрелы пускал, но и сам, супостат, показался. А тут его и…

– Вели всем воинам укрыться за скалами, – решительно приказал князь. – Так, чтоб до поры до времени их не было видно со стороны леса. Оставь только нескольких, самых смелых – с десяток – пусть сопровождают повозки. Пусть они сначала немного спустятся вниз, потом остановятся, развернуться… Не надо спешить.

– Понял тебя, князь, – с готовностью кивнув, Керачу-джэвэ поворотил коня и помчался обратно к скалам. Вслед ему просвистели стрелы.

Баурджин всмотрелся вперёд – несчастный старик пронзённый неведомо чьей, стрелою, лежал в пожухлой траве, а пегая лошадь его бегала вокруг и беспокойно ржала. Там, в урочище – темно, а здесь, на перевале… перевал освещён солнцем. Что и говорить – удачное местечко для засады, впрочем, не столько местечко, сколько – время. Жаль старика. Он так торопился успеть преодолеть перевал до наступления ночи. Успел…

Князь оглянулся, увидев, как, освещённые широкой дорожкой оранжевого солнца, неспешно катят вниз, с перевала, повозки. Вот к ним подлетел всадник… Повозки остановились… принялись медленно разворачиваться. Слышно было, как ругаются погонщики…

Прекрасный момент для нападения. На месте разбойников Баурджин больше бы и не ждал – чего ждать-то? Убедились, что воинов почти нет, так теперь и налететь с лихим посвистом!

Ага!

Нойон прислушался и улыбнулся: ну, вот он, посвисит!

– Хумма-а-а! Хумма-а-а-а!

Со свистом, с верещаньем и кличем, вылетели из лесу чёрные всадники верхом на вороных конях, пуская на ходу стрелы.

– Хум-ма-а! Хумм-а-а!

Вращая над головами саблями, бросились к беззащитным возам… Вот всего сотня шагов осталась… полсотни… двадцать…

Пора!

– Хэ-гей! Хур-ра! Хур-ра!

Выхватив из ножен тяжёлую саблю, Баурджин бросил коня во всю прыть, чувствуя, как со всех сторон несутся из засады воины Керачу-джэвэ.

– Хур-ра! Хур-ра!

Услыхав клич, разбойники принялись озираться, видать, поняли, что их заманили в ловушку, выставив для приманки возы. Поняли – да поздно!

Столкнувшись с лиходеями одним из первых, Баурджин скрестил саблю сразу с двумя. Послышался звон, скрежет, дикие вопли…

Оп! Удар! Звон! Искры… И перекошенное злобой лицо. И пахнет от вражин какой-то падалью. Ну и запах… Удар!

Один из соперников – тот, что слева – оказался совсем никудышным бойцом, и, быстро потеряв выбитую ловким ударом нойона саблю, поспешно пустился в бегство. Трус! Зато другой… другой стоял насмерть! Рычал, как дикий зверь, бился, словно этот бой был его в жизни последним!

Удар! Удар! Удар!

И искры… и скрежет… и злоба в глазах, и перекошенные уста, изрыгающие проклятия. Чего ж ты так злишься-то, парень? Ведь не на вас напали!

Удар! Удар! Удар!

Отбив… Отбив… Отводка…

А не пора ли и самому перейти в атаку?! Да, пожалуй, пора!

Удар! Не простой, с оттяжкой, и не в панцирь – крепкий полированный панцирь из толстой шкуры быка, такой не пробьёшь даже саблей… Нет, не в панцирь… А во вражий клинок! Бамм!!! И – по инерции – влево… И – резко – вниз… Прямо в руку! Пусть пока левая – зато какой удар! До кости! Потекла, потекла кровушка… теперь главное, не давать вражине покоя.

Удар! Срежет! И злобная ругань. А вот тебе ещё! На! На! На!

Вражина слабел прямо на глазах, а Баурджин не замыкался только на нём одном, вовсе нет, следил и за всем ходом схватки время от времени бросая вокруг быстрые цепкие взгляды. Похоже, победа была за своими. Да не похоже, а так и есть!

– Хур-ра! Хур-ра!

Баммп!

Ох ты! Вражина из последних сил нанёс удар – как он думал, смертельный. Однако, вовремя среагировав на выпад, Баурджин отклонился в седле и, пустив саблю вдоль вражеского клинка, поразил разбойника в шею!

Лиходей захрипел, выпустив из руки оружие, и тяжело привалился к гриве. И чёрная кровь потекла по шее коня широкой пульсирующей лентой… Готов. А что же с остальными?

А остальные разбойники, преследуемые превосходящими силами караванщиков, со всех ног улепётывали к лесу. Впрочем, нет, исправляя допущенную ошибку, Керачу-джэвэ сделал всё, чтобы их туда не пустить – выслал два десятка воинов, и те перерезали лиходеям путь. Да и не так их было много, лиходеев, всего-то оставалось, наверное, меньше десяти человек, остальные либо сдались в плен, либо уже покинули сей бренный мир.

Не убирая сабли в ножны. Баурджин пустил коня вскачь, быстро нагоняя воинов.

– Хур-ра! Хур-ра! – кричали те на скаку, и сердце нойона радовалось, слыша победный клич.

А гнусные лиходеи, в страхе оглядываясь, неслись к урочищу, нещадно погоняя коней. Успеют? Вряд ли…

Хотя нет… Вот один, самый шустрый, вырвался-таки… Уйдёт! Ах, уйдёт! Рванув из за спины лук, Баурджин наложил стрелу, прицелился, насколько это вообще возможно было сделать в быстро наступавшей тьме.

С воем дёрнулась тетива… Мимо! Чёрт побери! Однако… Однако и вражины впереди не было! Он свернул, свернул, заворотил на скаку коня… Почему? Зачем? Ведь путь в урочище был свободен! Хотя, конечно, если б лиходей не повернул столь резко, так непременно получил бы между лопаток стрелу. Впрочем, он и так, кажется, её не избёг. Нет, на этот раз выстрелил не нойон, а Керачу-джэвэ. Удачно.

Баурджин с усмешкой убрал в ножны саблю.

– Господин! – подскочив, доложил один из молодых воинов. – Там, в лесу, разбойничье логово. Мы взяли пленных.

– Пленных? – вскинул голову князь. – А ну, давай их сюда, взглянем.

Пленников оказалось четверо – все довольно молодые люди, одетые разве что не в рубища – такое впечатление, что разбойничья жизнь не была для них вольготной и не приносила особых доходов.

Не говоря ни слова, Баурджин окинул лиходеев презрительным взглядом и, повернувшись к своим, подозвал начальника караванной стражи:

– Вижу, вы уже успели разложить костры.

– Готовимся к ночлегу, господин наместник. Я уже распорядился выставить усиленные посты.

Князь спрятал усмешку – раньше нужно было шевелиться, глядишь, не потёрли бы проводника.

– А что с этими? – Керачу-джэвэ кивнул на пленных, освещаемых горящими факелами стражи и жёлтой тощей луной.

– С этими? – Баурджин ненадолго задумался. – А нет ли в лесу, поблизости, какого-нибудь развесистого дерева, дуба или граба?

– Есть! – улыбнулся начальник стражи. – Даже несколько, как раз на той полянке, что мы выбрали для ночлега.

– Ну, раз есть, – нойон мрачно качнул головой. – Так повесьте на них четыре петли.

– Господин, вы хотите…

– Делайте пока, что вам говорят, – холодно оборвал князь. – И приведите туда пленных.

– Слушаюсь!

Начальник стражи поспешно ретировался, и громкий голос его загремел на поляне. Баурджин спешился и, передав коня подбежавшим слугам, неспешно побрёл по краю горного кряжа, за которым – вот, почти сразу же – начинался лес. Тонкая полоска луны уныло повисла в небе, окружённая маленькими цветочками звёзд. Рядом, в лесу, гулко куковала кукушка, а где-то далеко за перевалом слышался волчий вой. Ветер стих с наступлением ночи, и Баурджин, неспешно шагая к поляне, наслаждался внезапно наступившим спокойствием. В лесу пахло сосновой смолой, хвоею и можжевельником, а ещё – почему-то – сеном. Да, верно, им выложили днище повозок…

– Пища готова, мой господин! – завидев нойона, подскочил один из слуг – юркий расторопный малый из какого-то захудалого кераитского рода. Оставить его при себе? Парень, кажется, довольно смышлён. Ладно, посмотрим.

Баурджин уселся у костра на тут же подставленный походный стул и недовольно поморщился:

– Что там ещё за вопли?

– Пленные кричат, господин наместник, – почтительно доложил какой-то молодой воин. – Видать, не очень-то хотят, чтоб их повесили.

Нойон усмехнулся – ну ещё бы, хотели. Встав, махнул рукой слугам, чтоб не шибко суетились, и направился к дубу, освещённому дрожащим пламенем факелов.

– Господин, господин! – увидав его, запричитали разбойники. – Пощади нас, пощади!

Молодые парни, совсем ещё дети… Нет, вот один – пожилой, точнее, средних лет. Кряжистый, сильный, матёрый с кудлатой, словно пакля, бородой. Ишь как глазищами зыркает – такой не запросит пощады, скорей, примет смерть.

Баурджин замедлил шаг, усмехнулся.

– А, лиходеи! Что верещите? – эти слова он произнёс по-тангутски, благо выучил сей язык ещё лет шесть назад, когда появился в Ляояне под видом беженца из Си-Ся. Си-Ся – или Си-Ся-го – «Западное государство Ся» – так именовалось царство тангутов, когда-то могущественное, а ныне существующее лишь волею Чингисхана.

– Молим о прощении, великий хан!

– Простить что ли вас за вашу наглость? – прищурился князь. – Ну, тогда расскажите что-нибудь о своей шайке, позабавьте меня.

– Молчать, молчать, щенки, – буркнул матёрый. – Помните о ваших матерях.

– Повесьте его, – быстро приказал нойон, и люди Керачу-джэвэ тут же вздёрнули лиходея на крепком суку, где уже, дожидаючись, болтались четыре петли, одна из которых – крайняя – уже оказалась занятой. Баурджин неоднократно сталкивался с разного рода разбойным людом и хорошо изучил его типажи – с таким вот, как это кряжистый, церемониться никак не следовало и уж тем более играть в какое-то там благородство. А вот с этими, с разбойным, трясущимся от страха, молодняком – можно и поиграть. Именно, что поиграть.

– Красиво висит! – Баурджин заценил болтавшегося на верёвке висельника опытным взглядом эстета, а затем задумчиво посмотрел на пленных. – Но – слишком уж одиноко.

– Вот этого, – он показал пальцем на одного из парней, толстенького и пухлощёкого, – нужно будет повесить ближе к стволу, а этих двоих недомерков – посередине. Получится очень красиво и вполне в русле традиции: сила и слабость, мускулистость и худоба, чёрное и белое, Инь и Ян.

Баурджин замолчал, устремив взгляд в небо, словно бы желал спросить что-то у звёзд.

– Так, значит, вешать и этих? – озабоченно переспросил далёкий от эстетства Керачу-джэвэ.

– Этих? – князь взглянул на молодых лиходеев так, словно бы увидел их в первый раз. – А, разбойнички. Совсем про вас забыл. Вы, кажется, обещали что-то рассказать? Нет-нет, только не все разом, по очереди. Начнём… ну, хотя б, с тебя! – палец нойона указал на одного из «недомерков», на вид лет пятнадцати, вряд ли больше – смуглого, худого с густой всклокоченной шевелюрой непонятно какого цвета. – Ты кто?

– Меня зовут Кижи-Чинай, господин… И я даже знаю, что такое Инь и Ян!

– Ох ты. Христородица! – язвительно сплюнул князь. – Ну, надо же, какие образованные лиходеи пошли… Эй, Керачу-джэвэ! Вели-ка принести мне стул, вина и немного какой-нибудь дичи. Ну, давай, начинай, парень!

– Осмелюсь сказать, господин, – юный разбойник поклонился, насколько позволяли стягивающие руки и ноги путы. – Я буду говорить за всех нас троих.

– Да что ты? Это уж как я решу!

– Потому что, господин, они ведь деревенские и не могут двух слов связать.

– Зато лиходейничать могут! – Баурджин, наконец, уселся на принесённый стул и, хлебнув из кубка вина, блаженно зажмурился. – Ну, прямо в сказку попал! Ты, продолжай, продолжай парень. Только вот что – пока я ничего путного от тебя не услышал. Все какие-то прелюдии, да слова за других. За себя говори, понял?!

– Да… – разбойник облизал потрескавшиеся от ветра губы. – Я – Кижи-Чинай, господин, и всегда жил в городе, но вот, вынужден был уйти, и связался с этими, – он кивнул на остальных. – Мы долго странствовали, а потом… потом оказались в шайке.

– Невинные овечки! – Баурджин с аппетитом впился в жареную на вертеле куропатку. – Уммм! Ну, говори, говори.

– Нас заставили, клянусь Буддой, заставили.

– Что? – князь чуть не подавился. – Да ты у нас буддист, оказывается? Надо же! А как же с непротивлением злу насилием? Джавахарлал Неру что говорил, а?

– Н-не знаю, господин, – малолетний разбойник смотрел на нойона с откровенным страхом. Даже задрожал.

– Но-но, – прикрикнул на него князь. – Ты мне ещё тут описайся или в штаны наложи! Наберут же в разбойники молокососов. И давно вы в шайке? Ну, давай, давай, родной, пой песни, словно немецкий шпик в СМЕРШе, что я тебя тут расспрашиваю?

– А… а песен я мало знаю, господин…

– О, господи… Да будешь ты, наконец, рассказывать?!

Если верить парням, так они и в самом деле попали в шайку случайно, что, конечно, ничуть не умаляло их вины. Причём, случайность эта касалось лишь двух – деревенских, а что же касаемо самого рассказчика, Кижи-Чиная, то этот паренёк, судя по всему, был тот ещё фрукт – то ли базарный плут, то ли карманник, то ли ещё какой городской мошенник, едва не попавшийся в руки правосудию – почему и бежал. О шайке он, правда, рассказывал довольно толково и в подробностях – только вот информация эта оказалась пустой и ненужной, ну, кому сейчас интересовал и погибший главарь и все планы его разгромленной шайки? Зачем Баурджин это всё слушал? Не только от нечего делать, отнюдь. Имелись у него на этот счёт свои – пока ещё довольно смутные – планы.

– Теперь вот что, – доев куропатку, нойон бросил кости наземь, поймав голодные взгляды пленников. – Об урочище мне расскажи, как его… забыл…

– Уголцзин-Тологой, – тихо отозвался Кижи-Чинай и посмотрел на князя с ещё большим страхом. – Очень нехорошее, злое место. Заколдованное! Кто туда попадёт – погибнет!

– Хо! – подставляя слуге опустевший бокал, покачал головой Баурджин. – И много уже погибло?

– Много… – юный разбойник вздохнул. – Даже те из наших, кто случайно забредал в большой овраг, так больше и не возвращались.

– Угу, – князь хохотнул и сделал длинный тягучий глоток. – А что же они туда побрели, в урочище, коли оно заколдованное? Только не говори, что научного интереса ради.

– Интерес у них был… – округлив глаза, еле слышно прошептал юноша. – Там, на дне оврага, говорят, спрятано большое богатство.

– Прямо так на дне и лежит?

– Нет, господин, не на дне – в старом дацане!

– Ха! – Баурджин встрепенулся. – Вот утром и покажешь нам этот дацан.

– Не могу, господин! – Кижи-Чинай задрожал. – Не могу!

– Почему это ты не можешь?

– Потому что этот дацан… Он – то есть, то его нет.

– Что?! – Баурджин выронил из рук бокал с недопитым вином. – Что ты сказал, парень?!

Кижи-Чинай пытался что-то объяснить, сам не понимая – что. Нойон не слушал… Мысли, воспоминания нахлынули вдруг на Баурджина с такой неожиданной силой, какой он давно уже не ощущал.

Мерцающий дацан в урочище Оргон-Чуулсу… Он находился вне времени – к такому выводу пришёл нойон – и лишь иногда выпадал в ту или иную эпоху – и тогда возможен был переход. Ещё лет пятнадцать назад, спасаясь от натиска врагов, Баурджину-Дубову удалось оказаться в 1939 году, в то самое лето, когда он – второй номер пулемётного расчёта 149-го стрелкового полка – лихо дрался с самураями на Халкин-Голе. Он тогда искал Джэгэль-Эхэ, будущую свою супругу. Нашёл, и заодно спас от смерти себя самого – молодого. Вынес, доставил в госпиталь… И вместе с Джэгэль-Эхэ поспешил обратно в урочище. А в следующий раз прихоть судьбы вкупе с собственной волей забросили князя в расположение особого отдела кавполка – нужно было выручить своих, того же Гамильдэ-Ичена тогда совсем ещё юного. Еле ушли тогда, ну, да ничего, Господь миловал. И вот, с той поры минуло уже лет пятнадцать по здешнему счёту – и больше никаких временных сдвигов! Нет, с урочищем Оргон-Чуулсу ничего не случилось, оно по-прежнему находилось на своём месте, недалеко от реки Халкин-Гол, почти совсем рядом с Баурджиновым кочевьем. Только вот… Только вот старый дацан там больше не появлялся, и вообще ничего не происходило. Закрылась дверца! – как с некоторым оттенком грусти пояснил сам себе Дубов. Ну и чёрт с ней! В конце концов, там, в СССР, любимая жена его, Татьяна, умерла в конце шестидесятых, дети выросли и разъехались – и что прикажете делать? Доживать век пожилым бобылём хоть бы и в звании генерала? Нет, уж коли судьба подарила Дубову такой шанс – прожить жизнь снова, только в другом времени и месте – нужно было этот шанс использовать! Да так, чтоб, как написано в знаменитом романе – не было мучительно стыдно…

И Баурджину не было стыдно за свою жизнь. По крайней мере – пока.

– Вот что, парень, – подумав, решительно заявил князь. – Завтра с восходом проведёшь меня в урочище.

– Нет!!! – воскликнул юный разбойник, от ужаса округлив глаза. – Лучше повесьте меня во-он на том суку!

Баурджин усмехнулся:

– А что ты так боишься?

– Там живут злые демоны! – дрожа, испуганно промолвил Кижи-Чинай.

– Надо же – демоны! Ты сам-то их видел?

– Сам – нет, но об этом все знают.

– Все – это кто?

– Ну-у… – парень замялся. – Многие из нашей шайки… Атаман – так вообще там чуть не погиб! И ещё двое наших… Они как-то решили, что атаман прячет там сокровища, решили посмотреть, и… Никто их больше не видел!

– Так, значит, отыскали-таки сокровища да деру! – решительно заявил нойон. – В общем, завтра пойдём. И твоего согласия я не спрашиваю – поверь, оно мне ненужно.

– Но я… – Кижи-Чинай всё же пытался протестовать, но Баурджин умело пресёк все попытки:

– Ты знаешь, сколько времени можно сдирать с живого человека кожу? И как это больно?

Кижи-Чинай ничего не ответил, лишь поник головой. Понял, наконец, что спорить с этим важным господином – себе дороже. Уж лучше урочище – чем мучительная гибель.

– Ну вот. Рад, что мы договорились! – князь с улыбкой потрепал юношу по плечу. – В конец концов, получается, что ты у нас вроде как, гость. А в гостях – воля не своя!

Утро выдалось холодным, промозглым, с серым придавленным к земле небом и еле видим солнцем, медленно поднимавшимся в облаках рассыпавшимся яичным желтком. Над урочищем клубился густой туман, настолько густой, что, если вытянуть руку, не видно было и пальцев.

– Может, не пойдём? – с надеждой обернулся Кижи-Чинай. – Что мы там сейчас увидим?

– Пойдём, – хохотнул князь. – Что-нибудь да увидим, а если и не разглядим – так пощупаем!

Пленник понурил голову – не очень-то ему хотелось сейчас щупать демонов. Да и не только ему – воины Керачу-джэвэ, судя по их виду, тоже не горели особым желанием спускаться в овраг, клубящийся жёлто-серым туманом.

– Вот… – кивая на густой кустарник, остановился Кижи-Чинай. – Тут оно и начинается, урочище Уголцзин-Тологой.

– Ну, идём!

Нойон решительно шагнул в кусты первым, развёл ветки руками… Внизу, в овраге, истошно завыл волк!

– Ой!

Пленник и стражники резко отпрянули, словно и в самом деле услыхали рёв демона! Хорошо ещё, не побежали назад. Попробовали бы побежать!

– Спускаемся! – обернувшись, махнул рукой Баурджин.

И пошёл у устью оврага по узкой еле заметной тропке. Ага… Тропинка всё-таки была, пусть уже и заросшая, давно нехоженная. Но была, была всё-таки. А значит, в урочище кто-то наведывался! Интересно, кто? Демоны?

Баурджину-то было легко – воспитанный в духе исторического материализма и диалектики, он, естественно, ни в каких демонов не верил вообще, и вот в этих – что якобы жили в урочище – в частности. Брехня! Бабушкины сказки или, как выразился бы Владимир Ильич Ленин – «поповская антинаучная чушь»!

Туман становился всё гуще, и в его плотном кисельном мареве слышались какие-то непонятные звуки. Вот что-то стукнуло. Вот – зазвенело. А вот кто-то гулко захохотал, казалось, прямо над самым ухом!

Несчастный Кижи-Чинай аж присел от страха.

– Может, не пойдём дальше? – нагнав князя, негромко произнёс Керачу-джэвэ. Видать, этот старый вояка уже пожалел, что вызвался лично сопровождать князя. – Что тут смотреть-то? Туман один, как бы не заплутать.

– А ты не каркай. Керачу-гуай, – с усмешкой обернулся нойон. – Не заплутаем. И вообще – не думаю, чтоб здесь кто-то был. Вот – «что-то» – это другое дело!

– Но ведь… Кто-то смеялся! Вот опять!!!

– Выпь, – прислушавшись, Баурджин засмеялся. – Кому тут ещё быть-то? Видать, там, дальше – болотце.

Кижи-Чинай вдруг резко рванулся в сторону, и исчез бы в тумане, если б не железная рука начальника стражи, ухватившая пленника за связывающую руки верёвку:

– Куда?!

– А что ты его держишь, Керачу-гуай? – пожал плечами князь. – Пусть бежит…

Прямо в лапы демонам! Они его там ждут не дождутся. Беги, беги, Кижи-Чинай, что ж ты встал?

Разбойник неожиданно бухнулся на колени и разрыдался:

– Господи-и-ин, господи-и-и-н, – заканючил он. – Пожалуйста, не гоните меня! Не отдавайте демонам!

– Куда ж ты тогда бежал, дурень? А ну, вставай, хватит реветь!

Наклонившись, Баурджин отвесил пленнику пару звонких пощёчин:

– Ну, успокоился?

– Угу…

– Тогда идём. Как учит товарищ Сталин – нет таких крепостей, которых не смогли бы взять большевики!

Князь прошёл вперёд, немного подумал и, обернувшись, добавил:

– Правда, не уверен, может, это и Иосиф Виссарионович сказал, может, другой кто. Но установка верная! Так что, вперёд, товарищи, с песней!

– Я… я песни не умею петь… – жалобно проскрипел Кижи-Чинай.

– А никто тебя и не просит. Пошутил я, давай, шагай! Тоже мне, Робертино Лоретти.

Туман постепенно редел, и порывы поднявшегося ветра уносили его клочьями, заодно с низкими облаками. Вот уже и показался кусочек голубого неба, вот ещё один, вот блеснуло солнышко…

– Ну? Где ж твой дацан? – внимательно осматриваясь вокруг, спросил Баурджин. – Не видать что-то никакого дацана. Слушай, а ты не наврал часом?

– Нет! Нет! Клянусь Буддой, нет! – запричитал пленник. – Был дацан, был… Я сам его видел, правда, сверху, в солнечный день.

По всему чувствовалось, что парень не врёт – слишком уж испуганный и жалкий был у него вид, совсем не вяжущийся с враньём, да и зачем ему было врать-то? Убежать? Ну, рванулся было вначале, сдуру, зато потом никаких попыток не делал.

Они прошли весь овраг вдоль и поперёк – и ничего интересного не обнаружили. Ладно дацан, чёрт с ним, но… Но Баурджин всё же надеялся… не то, чтобы на что-то конкретное, но… Скажем, отыскать вот здесь, на тропинке или где-нибудь рядом, хотя бы близ неширокого ручья, ммм… гильзу! Обычную гильзу от винтовочного патрона. Ну, или пистолетную.

А ничего подобного не было. Ни гильз, ни осколков, лишь ветер выл в камышах у видневшегося невдалеке болотца. Вот снова кто-то захохотал… Выпь! Теперь уж ясно было – выпь.

– У, зараза! – наклонившись, один из стражников швырнул в болотину камень. Выпь умолкла.

Разочарованный Баурджин уже собирался отдать приказ повернуть обратно, как вдруг…

– Дацан! – громко закричал Кижи-Чинай. – Вон там, слева!

Нойон повернул голову… Действительно, за ручьём, в ивовых зарослях что-то такое маячило, что-то каменное, большое… И как раньше-то его никто не заметил?

Князь рванулся вперёд, перепрыгнув неширокий ручей, взбежал по склону оврага…

Камни… Никакой не дацан! Просто груда камней, обычных серых валунов, поросших фиолетовым мхом.

– Ну? – так и не решившись перебраться за ручей, закричали воины. – Что там, господин?

Храбрецы, мать их…

– А ничего, – сплюнув, отмахнулся нойон. – Сами взгляните – одни каменюки… Дацан! Дацан! – ох, как хотелось Баурджину отвесить хорошую затрещину пленнику! Еле сдержался.

А любопытные стражи уже перепрыгнули ручей. Вот ещё – ждать их! Баурджин махнул рукой:

– Эй! Нечего там шерудить. Уходим.

– Господин! – один из любопытных в три прыжка догнал князя, протягивая на ладони… средних размеров жемчужину!

– Я нашёл это там в камнях…

– В камнях? – Баурджин удивлённо остановился. – А ну-ка, посмотрим.

Воины перевернули все камни, и, кроме жемчужины, отыскали ещё и пояс с красивыми серебряными бляшками, и саадак из красной кожи, правда, без лука и стрел, какую-то помятую медную чашу и нефритовую статуэтку Будды.

– Всё! – браво доложил Керачу-джэвэ. – Больше ничего нет.

Баурджин пристально посмотрел на пленника:

– Ну? Ничего здесь не узнаешь?

– Узнаю… – нехотя отозвался тот. – Эту статуэтку я видел как-то у нашего главаря, Каим-шери. И саадак, кажется, тоже…

– А что Каим-шери рассказывал про урочище?

– О, много чего рассказывал! И про демонов, и про огненных драконов, вообще – всякие ужасы.

– Понятно.

Ну конечно же – все небылицы и ужасы распространял главарь банды, устроив в овраге схрон. Что б боялись не только спускаться в овраг, но даже к нему и подходить! Неплохо придумано, правда, не оригинально.

– Всё, закончили, – скомандовал Баурджин. – Уходим.

Небольшой отряд быстро поднялся к устью оврага. Нойон остановился, пропустив всех вперёд, бросил взгляд на урочище… Красиво! Что и говорить, красиво. Огромный овраг, с поросшими густыми кустами склонами, каменистые берега ручья, болотце с пушистыми камышами, утки. Настрелять, что ли, к обеду? Послать воинов – всё равно отдыхать здесь до завтрашнего утра.

Чу!

Показалось вдруг – там, внизу, за камнями, что-то блеснуло! Словно бы огромный кусок золота… Баурджин прищурил глаза. Нет! Это солнце отражалось в ручье.

– Кое-что нашёл, господин! – начальник стражи почтительно протянул князю… длинный светлый волос. – Видать, здесь проходили лошади.

Баурджин машинально подёргал находку и насторожился:

– А волос-то вовсе не лошадиный, человеческий!

Женский… Сердце вещало – женский. Светлый, блестящий… золотой.

Нойон снова обернулся. И снова показалось, будто что-то блеснуло… нет, не ручей… Что это – золотой гэр? И не его ли хозяйка – златовласая красавица Кералан-дара оставила этот волос? Кералан-Дара… Юрта из золотой парчи… Как давно это было! Лет двадцать назад, на севере, в далёких найманских горах… А было ли?

В ручье плавилось солнце. Баурджин ещё постоял немного, полюбовался пейзажем и, вздохнув, неспешно побрёл к своим. В большом котле над костром уже булькало аппетитное варево.

А ночью пленники убежали! Все трое… Правда, стражник вовремя поднял тревогу, и Керачу-джэвэ стрелой взметнулся в седло.

– Я притащу их за волосы, можешь не сомневаться, князь!

Баурджин задумчиво усмехнулся:

– Ты хочешь их поймать? Зачем?

Начальник стражи чуть из седла не выпал.

– Так что, не ловить?

– Нет, – нойон покачал головой. – Не надо. Пусть себе бегут – зачем нам лишня обуза? К тому же… Этот мальчик, Кижи-Чинай, думаю, вскоре объявится в Изцин-Ай. Пусть.