Сиреневые ивы

Владимир Возовиков, Владимир Крохмалюк

Сиреневые ивы

Книга о ратной доблести, о верности воинскому долгу, о риске и смелости, рождающих подвиг в дни войны и в дни мира. Среди героев книги - "сестра Маресьева" механик-водитель танка Лагунова, перенесшая тяжелое ранение, но не ушедшая из армии; комсорг дивизиона Борисов, вставший вместе со своими товарищами против лавины "тигров"; офицер связи 5-го гвардейского механизированного Зимовниковского корпуса лейтенант Овчарен ко, ведущий свой "репортаж" из самого пекла боев с фашистами.

В сложных условиях учений, полетов и походов, в критических ситуациях, возникающих при выполнении боевых заданий, раскрывают характеры наследники славы фронтовиков - современные защитники Родины: летчики Козловский и Трофимов, пограничники заставы имени Героя Советского Союза Олешева и многие-многие другие, о чьих судьбах поведала книга.

Для массового читателя. Владимир Возовиков, Владимир Крохмалюк. В захваченном танке

Командир батальона прервал доклад младшего лейтенанта Агеева на полуслове, протягивая руку, озабоченно заговорил:

- Слушай внимательно, Николай...

Не столько даже по озабоченному тону командира, сколько по этому доверительному "Николай" Агеев догадался, что дело его экипажу предстоит не совсем обычное.

Командир между тем достал карту и, переходя на Официальный тон, резко и хмуро заговорил:

- На переднем крае неблагополучно. Судя по имеющимся данным, на стыке наших частей прорвались танки и мотопехота противника, они углубляются в наше расположение, может быть, обеспечивая ввод в бой крупных сил фашистов. Точное местонахождение прорвавшейся группы не установлено, поскольку здесь нет сплошного фронта наших войск. Искать их следует в этом районе. - Комбат обвел на карте неровный овал. Задача вашего экипажа... - он остро посмотрел в глаза молодого офицера - ...состоит в следующем: выйти на берег реки, вот сюда, - указал точку на карте, - и занять позицию напротив моста, в лозняке. Себя не обнаруживать. При появлении противника задержать его огнем на подходе к мосту, при необходимости - мост разбить. - Снова глянул в глаза Агеева, успокаивающе сказал: - Мост деревянный, хватит одного осколочно-фугасного снаряда. Связь со мной держать по радио. Ну... а главное - как обстановка покажет. - Улыбнулся. - Ты, Коля, умеешь действовать по обстановке, знаю. Только связь со мной старайся держать, пока возможно. - Наклонился к Агееву, совсем тихо сказал: Нам приказано занять оборону вот здесь, - скользнул пальцем по опушке леса. - Если придется отходить, имей в виду...

- Ясно, товарищ капитан. - Агеев приложил руку к шлемофону, готовясь идти, но комбат снова сухо приказал:

- Повторите.

Выслушав, кивнул, протянул руку - теперь уже на прощание:

- Будьте осмотрительны. Ни пуха, Николай Иванович...

Через несколько минут, нарушив настороженную тишину ревом мотора, тридцатьчетверка пропала за деревьями.

При подходе к реке еще издали разглядели взорванный мост. Кто его разрушил? Свои или чужие? Как бы там ни было, устраивать засаду вблизи моста теперь не имело смысла. Противоположный берег открыт, он выглядел пустынным. Агеев доложил обстановку по радио комбату, тот ответил!

- Попробуйте переправиться через реку. Если удастся, двигайтесь в направлении шоссе. Действуйте осторожнее, обо всем замеченном докладывайте немедленно.

Брод искали недолго - вода сама указала мелководный речной перекат недалеко от моста. На всякий случай Агеев первым перешел реку вброд, держа наготове автомат и гранаты. Товарищи в любой миг готовы были прикрыть его огнем из танка. Песчаное дно не сулило ловушек, глубина - по пояс. Когда вслед за командиром переправился танк с экипажем, снова вошли в связь, доложили о найденном броде,

- Действуйте, - повторил комбат. - А за брод спасибо.

Прорезав рубчатой колеей нетронутый зеленый луг, танк снова вышел на полевую дорогу, на полной скорости устремился через открытое пространство к ближайшей возвышенности. У гребня ее остановились так, чтобы она полностью скрывала танк, и лишь командир мог видеть из верхнего люка башни, что творится впереди. Опытный водитель старшина Румянцев дело свое знал превосходно, ему не приходилось поминутно подсказывать.

Вдали, среди рощиц, Агеев разглядел небольшую деревню, она казалась вымершей. Приближались к ней осторожно, в бинокль все отчетливее различались полуразрушенные пустые дома. У околицы Румянцев резко затормозил и дал задний ход - словно экипаж заметил опасность и спешит отойти. В таких случаях засада - если она существует - обычно поддается на уловку и обнаруживает себя огнем. Деревня молчала. И все же обошли ее стороной, стараясь прикрыть борт танка со стороны деревни где бугром, где плетнем, где кустом или деревьями. И только у противоположной окраины, убедившись, что немцев в разбитом селении нет, Агеев доложил об этом командиру.

- Следуйте в направлении шоссейной дороги, - повторил тот свое прежнее распоряжение.

Двигались стремительными бросками от укрытия к укрытию, тщательно рассматривали каждое подозрительное пятнышко впереди. Пересеченная местность, густой кустарник и перелески затрудняли танкистам обзор, но они же помогали скрытному движению танка. Через несколько километров столкнулись с немецким бронетранспортером. Танкисты первыми заметили противника, замедлили ход, изготовились к бою. То ли кустарник помешал врагам рассмотреть танк, то ли они приняли его за свою машину, только бронетранспортер уверенно подошел почти вплотную.

В перископ Агеев видел, как вдруг помертвело лицо фашистского водителя, Как лихорадочно заработали его руки - он дал полный ход назад, пытаясь развернуть тяжелую машину.

- Бить из пулеметов! - скомандовал Агеев. - Румянцев, вперед на полном!

Танк на большой скорости ударил в борт полуразвернутой вражеской машины, опрокинул ее, вздыбился, подминая под гусеницы. Скрежет стали, короткие крики - и все было кончено. Даже пулеметы не пришлось пускать в дело.

- Осмотреть, собрать документы - быстро!..

По документам убитых установили номер вражеской части, донесли о случившемся по радио.

К шоссе выскочили внезапно. В первую минуту оно показалось пустынным. Агеев приказал остановиться у обочины; открыв люк, высунулся, чтобы получше осмотреться. По броне с визгом стеганули пули, Агеев упал на сиденье, крикнул:

- Заводи, задний ход!..

Но было поздно. Может быть, радист уничтоженного бронетранспортера (по всей вероятности, высланного в дозор) успел сообщить о встрече с советским танком и враг специально устроил засаду возле шоссе? Несколько снарядов почти одновременно ударили в броню. Оглохший от грохота, Агеев командовал во весь голос:

- Батарея, слева осколочным...

Наводчик не подавал признаков жизни. Агеев наклонился к нему и понял, что тот убит. Сам схватился за электрический привод башни, но мотор лишь надсадно выл - башню заклинило, и развернуть орудие в сторону вражеской батареи не удавалось. Новые и новые снаряды, посланные с близкого расстояния, молотили по броне. Заработавший было мотор заглох. Румянцев давил на стартер, но все попытки завести машину не удавались, Из-за моторной перегородки пополз едкий дым, потом пробилось пламя. Если огонь доберется до топливных баков, машина мгновенно превратится в пылающий факел.

- Танк покинуть всем! - приказал Агеев. - Выбираться через десантный люк.

В дымном мраке, задыхаясь, расхватали гранаты и автоматные диски, один за другим выбрались из танка. Фашисты продолжали стрельбу по советской машине и не заметили, как танкисты ускользнули в близкий кустарник. На минуту задержались, прощаясь с погибшим товарищем и своим стальным домом-крепостью, в котором столько дней жили и сражались бок о бок и который стал теперь огненной могилой для одного из них. Боль и досада переполняли Агеева. В случившемся он винил одного себя - неосторожно вышел к шоссе, проглядел врага. Уходя, успел донести по радио о засаде и о том, что танк подбит. Но получил ли комбат его весть. Ответа Агеев не услышал...

На их глазах танк взорвался...

Уходили в ближний лес, растянувшись цепочкой, с изготовленным к бою оружием. Враги не преследовали - вероятно, они решили, что советский экипаж погиб при взрыве танка.

Вечерело. Низкое солнце окрашивало тучи зловещим багровым светом, тревожно шелестели плакучие березы, даже голоса лесных птиц отдавали болезненной тревогой. Тени, сгущаясь и разрастаясь, постепенно переходили в сумерки, и вот уже кусты, коряги, пни, внезапно выступая из темноты, то и дело заставляли настороженных танкистов замирать. Где-то далеко вспыхивали осветительные ракеты, в ночном небе надрывно выл самолет.

Когда в глубине леса Агеев остановил танкистов, Румянцев осторожно спросил:

- Что дальше, товарищ младший лейтенант?

- Надо пробиваться к своим. Пойдем через лес, заодно по возможности будем вести разведку. Думаю, к утру придем в расположение батальона, если он, конечно, не переместится.

Долго шли в лесной темени. Небо очистилось, в прогалах крон блестели звезды, по ним и ориентировался Агеев, мысленно представляя карту местности. По его расчетам, этот лес уже должен был кончаться, когда старшина, вышедший на лесную дорогу, негромко окликнул его. Агеев приблизился и различил колею.

- "Тигры", - негромко сказал старшина и, ощупав отпечатки траков, добавил: - Похоже, недавно прошли.

- Интересно, куда они направились? - спросил заряжающий.

- А ты их спроси об этом, - усмехнулся старшина. - Товарищ младший лейтенант, наверное, не худо бы пройти по следу?

- Не худо, - согласился Агеев, - Вряд ли мы их догоним, но за лесом направление можно будет определить. Скоро рассвет, линия нашей обороны уже недалеко.

Шли через заросли, стараясь не терять дорогу из вида. Идти по самой дороге было опасно, танкисты скоро в этом убедились: по следам танков прошло несколько автомашин. Направление движения гитлеровцев все больше убеждало Агеева, что колонны направляются в тот самый район, куда приказано выдвинуться батальону и куда Агеев вел свой экипаж. Когда враг начнет наступление? Вряд ли ночью. Скорее всего, с рассветом. Успеть бы предупредить своих о появлении тяжелых фашистских танков на этом участке, а торопиться опасно: можно напороться на засаду или немецких часовых, охраняющих расположение своих войск. Знать бы, где оно, это расположение...

Медленно светало. Танкисты пошли быстрее, усилив внимание. Ощущение близости врага снимало усталость от ночного перехода, исцарапанные в ночном лесу лицо и руки не чувствовали 'боли, вот только глаза резало от долгого напряжения.

Лес внезапно кончился, впереди лишь негустые заросли кустарника. Агеев, шедший первым, замер. Прямо перед ним, среди кустов акации, мелкорослых берез и осинок, вытянувшись длинной колонной, стояли темные угловатые танки. В сумерках он различал даже белые кресты на броне, и профессиональный глазомер как бы сам собой, помимо воли, подсказал ему, что до танков не более пятидесяти метров. Он рукой подал знак товарищам: "Ложись!"

Механик-водитель и заряжающий осторожно подползли. Несколько минут лежали молча, привыкая к соседству врагов, оценивая обстановку и свое положение. В такой близости они до сих пор видели только разбитые и сожженные немецкие машины. До слуха доносилась отрывистая чужая речь, побрякивали котелки - вражеские танкисты, вероятно, собирались к раннему завтраку или уже завтракают. Значит, готовятся к маршу. А может быть, к наступлению? Агеев видел одного из врагов; растянувшись на корме ближней машины, он тихо пиликал на губной гармошке вальс.

- Блаженствуют, гады, - прошептал Румянцев. - Эх, будь с нами тридцатьчетверочка, накормили бы их и повеселили за милую душу.

В лесном утреннем воздухе запах горячего варева разносится далеко, и, несмотря на близость смертельной опасности, Агеев почувствовал голод, проглотил слюну. Со вчерашнего полдня танкисты не держали ни крошки во рту. Покидая горящую машину, они даже не вспомнили про сухари и консервы, захватили только оружие.

Внезапная мысль осенила Агеева, тут же отогнал ее - настолько нереальной, почти безумной показалась она в первое мгновение. Но в следующее снова вернулся к этой мысли и оценивал пришедшую идею холодно, трезво.

Враги заняты завтраком, ведут себя довольно беспечно, и захватить танк, пожалуй, удастся. Но что дальше? Удастся ли завести двигатель, стронуть машину с места? И как поведут себя фашисты? Растеряются, или, не тратя и секунды, возьмут смельчаков в оборот? Нет, не стоит. Надо поживей убираться и спешить к своим, благо сплошного фронта впереди нет...

Но ведь какой-то процент успеха все же есть! Агеев не раз забирался в трофейные немецкие танки, знаком с их устройством. Знакомы с ним и механик-водитель, и заряжающий. Может, все-таки попытаться?.. "Что значит "попытаться"!? Второй-то попытки уже не будет. Сами залезем в ловушку..."

Но если выйдет - какой тарарам можно устроить врагу! Пожалуй, они втроем сорвут его атаку. Если не сорвут, то, во всяком случае, оттянут ее, привлекут внимание своих. А это сейчас - неоценимая для них услуга.

Кто не рискует, тот не побеждает...

- Слушайте, парни: мы действительно можем и развеселить фашистов, и накормить, и обогреть...

Агеев коротко изложил товарищам план захвата ближней к ним машины,

- Огонь обеспечить я берусь, - сказал он. - Но все же главная фигура в этом деле - механик-водитель. Справишься, старшина?

- Попробую, - ответил Румянцев. - Только надо бы захватить машину тихо. Потребуется время осмотреться в ней, чтобы потом не дать промашки. Тут, как говорится, работать надо без помарок.

- Тогда начинаем...

Завтрак был в разгаре. Большинство, оставив машины, собралось в голове колонны, где стояла кухня и раздавали пищу. Этим и воспользовались смельчаки - через несколько минут они уже находились у замыкающего "тигра".

Готовились бесшумно убрать вражеских танкистов, дежуривших в машине, но, к удивлению Агеева, первым вскочившего на броню и заглянувшего в открытый люк, в танке никого не было. Бдительность у немцев оказалась не на высоте. Впрочем, кто мог ждать нападения на целую колонну танков, стоявших среди своих войск. В боевом отделении Агеев зажег спичку, при свете ее нашел тумблер внутреннего освещения, включил свет. Старшина Румянцев возился в отделении управления, пробовал рычаги и педали. Осваивался на своем месте и заряжающий.

Снаружи послышалась какая-то команда, голоса немецких танкистов поутихли - похоже, экипажи начали расходиться по машинам.

- Готовы? - спросил Агеев.

- Я готов, - отозвался Румянцев. - Но если кончится топливо в баке, как переключиться на другой, я не знаю.

- Ничего, - успокоил Агеев, - Тут до своих недалеко.

- И я готов. - Заряжающий держал в руках бронебойный снаряд, собираясь послать его в открытый казенник пушки. - Пулемет тоже в порядке, имей в виду, командир.

- Может, подождем, пока они в машину залезут - пару языков прихватим, - предложил Румянцев. - Мы же разведчики.

- Берем первого, - распорядился Агеев. - Потом сразу - люки наглухо, и - вперед!.. Заряжай пушку...

Брать, однако, пришлось двоих, потому что командир и водитель "тигра" одновременно полезли на свои места. Обошлось без шума советские танкисты пустили в ход рукоятки пистолетов, и обмякшие тела врагов мешками свалились на днище танка.

- Заводи!.. Вперед!..

Агеев уже держал на прицеле стоящую напротив вражескую машину и в тот миг, когда взревел двигатель, нажал спуск. Что произошло с "тигром", по которому он выстрелил в упор, Агеев не видел - вспышка и дым от выстрела ослепили его, а Румянцев уже двинул захваченную машину вперед - только утренние сумерки вдруг распались от бешеного, мятущегося света. Агеев догадался, что пораженный танк вспыхнул мгновенно. Вероятно, снаряд разбил топливные баки.

Румянцев вел танк вдоль колонны, Агеев торопливо ловил в прицел другие машины, бил в упор, и, хотя снова не видел результатов собственной работы, злое торжество охватывало его душу. Знал: ни один снаряд на таком расстоянии не пропадает зря. "Это вам за нашу тридцатьчетверку, это вам за Петю Круглова, оставшегося в ней", повторял он.

Вначале фашисты опешили. Видимо, после первого выстрела они подумали, что один из их экипажей по неосторожности всадил снаряд в соседа, но когда "тигр" двинулся через кусты, расстреливая колонну, многие решили, что на них внезапной атакой обрушились советские танки. Началась паника, некоторые экипажи, бросив машины, во весь дух мчались к лесу, надеясь там найти спасение. Лишь немногие поспешили нырнуть в люки, стали разворачивать пушки, пытаясь встретить атакующих огнем. Враги пришли в себя, когда танк стал удаляться. Разглядев его, немцы начали соображать, что произошло.

Сверкнули выстрелы, над уходящим "тигром" прошумели первые болванки. Вскоре огонь стал ураганным. Враги торопились, а лихорадочная пальба обыкновенно не приносит большой пользы, к тому же кусты и деревья мешали прицельной стрельбе, и лишь один снаряд срикошетил о броню башни. Оглянувшись, Агеев увидел над местом, где стояла вражеская колонна, огромный столб огня. Неподалеку занимался другой. Агеев знал, что отнюдь не каждый подбитый танк загорается, но в том, что два "тигра" уничтожены, не сомневался.

Станут ли враги преследовать? Скорее всего, станут. Если за этим березняком и осинником начнется открытое поле, преследование опасно. Растерянность врагов теперь сменилась злостью, а пушки у "тигров" мощные, чего не скажешь о кормовой броне. Если даже издалека влепят сзади - конец. Обидно будет после того, как вырвались из самого звериного логова... Как там наши? Услышали пальбу во вражеском расположении, насторожила она их?..

Агеев пробрался к механику-водителю, в самое ухо закричал:

- Жми, Алексей, жми вовсю!.. Держи прямо на восход...

Румянцев и без того выжимал из "тигра" все возможное. Однако тяжелая машина была неразворотливой и неуклюжей, на ней трудно маневрировать среди рытвин и деревьев. Танкисты уже набили себе шишки, хотя тяжелый танк не так-то просто встряхнуть на ухабах. Командир и заряжающий прощали Румянцеву все ушибы - он ухитрился ни разу не остановиться, не посадить машину в воронку или овраг, хотя вел "тигр" впервые в жизни. Только вспоминали родную тридцатьчетверочку - уж на той-то ушли бы от врага без лишних осложнении.

За редколесьем открылось просторное поле, скорость машины возросла. Румянцев поминутно оглядывался, То ли погоня отстала, то ли враги вообще отказались преследовать их. Еще бы с полкилометра пройти полевой дорогой, и тогда уж наверняка не достанут.

В зареве рассвета впереди вставал сизый лес, где должен был занимать позиции их танковый батальон. Конечно, могли отклониться ночью, и теперь перед ними не тот лес, но все равно каждый пройденный метр приближал к своим. Ну а если там передовые подразделения врага?.. Что ж, снова бой, не привыкать. Враги, конечно, узнают свой "тигр", подпустят спокойно, и надо этим воспользоваться - устроить им хорошую баньку. Тогда и прорваться будет проще. Главное, конечно, раздавить орудия, если они там есть...

Полевая дорога повернула, двигались пашней. На рыхлой земле скорость снова упала, но за тыл Агеев теперь был спокоен.

До леса оставалось уже менее километра, когда над башней танка провыл снаряд и позади вскинулся черный столб земли. Второй снаряд ударил впереди, и в груди Агеева похолодело: "В вилку взяли, следующий снаряд будет наш..."

Заряжающий, что-то крича, распахнул люк и выскочил на верхнюю броню. "Куда он, сумасшедший?.." И вдруг Агеева осенило: "Это же наши бьют, наши!.."

В следующий миг Агеев был снаружи. Заряжающий, стоя на броне, размахивал сорванной с себя нательной рубахой. Артиллеристы заметили сигнал, огонь прекратили. Чтобы окончательно успокоить их, Агеев нырнул в башню, поднял ствол танковой пушки и уж потом снова присоединился к заряжающему.

В лесу танкистов окружили изумленные бойцы, начались расспросы, но Агеев, не отвечая, попросил доставить его вместе с пленными к старшему начальнику. К его радости, этим старшим начальником на участке обороны оказался их комбат. С радостью и удивлением встретил он разведчиков. Выслушав Агеева, попросил указать на карте расположение колонны фашистских танков, доложил по радио обстановку в штаб части, потом обратился к разведчикам:

- Молодцы. Весь экипаж приказано представить к наградам. Засмеялся: - А мы тут гадали, что за шум у немцев. Из штаба спрашивают, кто послал рейдовую группу к фашистам в 'тыл, мы руками разводим, а оказывается, действительно наша работа. Теперь отдыхайте, вы ведь все равно пока "безлошадные". Пленных сами доставите в штаб.

- Товарищ капитан, - заговорил Агеев. - Мы не "безлошадные" "тигр" вполне исправен. Мы его уже обкатали, снарядов достаточно. Только вот кресты закрасим да подзаправимся - и готовы в бой. А отдыхать будем по очереди в танке, пока в обороне стоим. Разрешите?

- Ну что с вами делать, - улыбнулся комбат. - Занимайте свое место. А в обороне мы вряд ли застоимся.

Через полчаса, позавтракав и дозаправив трофейную машину топливом, экипаж младшего лейтенанта Агеева занял указанную ему позицию на лесной опушке. Теперь в нем снова находилось четыре танкиста, так что экипаж был вполне боеспособен. Владимир Возовиков, Владимир Крохмалюк. Солдат верит в бессмертие

- Я всегда с волнением прикасаюсь к фронтовым запискам,

рассказывал наш собеседник генерал-майор Рязанский.

Перебираешь пожелтевшие странички, и перед взором проходят

давние события во всем их грозном величии. Сквозь дымку

времени смотрят полузабытые лица боевых товарищей. Живых и

павших. Каждый листок - память о чьей-то судьбе.

Убеленный сединой, прошедший через горнила суровых

испытаний, генерал показал несколько ученических тетрадей.

Исписанные торопливым, неровным почерком страницы говорили,

что автор записок работал не в тиши уютной квартиры, а в

суровых условиях боевой обстановки.

- Эти тетради, - продолжал генерал, - были отданы мне

почти сорок лет тому назад. Вспоминается первое мая сорок

пятого года. Разгар Берлинской операции. Весеннее солнце

утопает в дыму жесточайшего сражения, разгоревшегося между

пятым гвардейским механизированным Зимовниковским корпусом и

пятидесятитысячной группировкой гитлеровцев. Фашисты бешено

атакуют, стремясь прорвать фронт корпуса и уйти на запад.

Бой идет в долине реки Ниплиц, между населенным пунктом

Цаухвитц и городом Беелитц, что в тридцати пяти километрах к

югу от Берлина.

Корпус дерется на два фронта, так как ему одновременно

приходится отражать удары частей двенадцатой армии

гитлеровцев под командованием генерала Венка, вызванных на

помощь окруженному гарнизону фашистской столицы.

В критический час в район боевых действий корпуса прибыл

командующий четвертой гвардейской танковой армией гвардии

генерал-полковник Лелюшенко. Прибыл не один. С ним полк

"катюш", самоходно-артиллерийская бригада и бригада

армейских саперов. По просьбе командарма в воздух для

поддержки зимовниковцев был поднят гвардейский штурмовой

авиационный корпус-гвардии генерал-лейтенанта авиации

Рязанова. Небо и земля стонали от непрерывного рева моторов,

грохота артиллерии, треска очередей, заглушаемого гулкими

разрывами фаустпатронов. Воздух поминутно полосовали.

огненные трассы "катюш".

Среди такой вот кутерьмы мне запомнилась, как в окоп на

командном пункте командира корпуса вошел офицер связи

гвардии капитан Брагер. Видя, что командарм слушает доклад

командира корпуса - гвардии генерал-майора танковых войск

Ермакова, капитан подошел к начальнику штаба и доложил о

передаче боевого распоряжения командиру двенадцатой

гвардейской механизированной бригады Герою Советского Союза

гвардии полковнику Борисенко. Капитан нанес на карту

положение бригады и лишь потом скупо сообщил: посланный на

рассвете на командный пункт бригады офицер связи лейтенант

Овчаренко пакет с боевым распоряжением вручил вовремя,

несмотря на тяжелое ранение, полученное в схватке с

разведчиками противника...

Лейтенанта Овчаренко я увидел несколько позже, когда его

отправляли в госпиталь. Он узнал меня и попросил достать из

полевой сумки тетради и фотографию. "Прочтите, - сказал он,

улыбнувшись через силу. - Может, быть, пригодится..." Унесли

его в бессознательном состоянии.

И вот теперь, через много лет, первые же строчки

лейтенантских записок, сделанных под разрывами бомб, вызвали

в памяти смуглое лицо юноши-офицера, темные глаза южанина, в

которых одновременно светились и мальчишечье любопытство, и

энергия настоящей мужской воли. Тогда ему не было и

двадцати, но в штабе корпуса его считали зрелым, боевым

офицером, ему доверяли ответственные задания.

Нас, фронтовиков, нередко спрашивают, каким образом

мальчишки-школьники в считанные дни становились на фронте

опытными бойцами? Каким образом?.. Быть может, об этом

немножко расскажет один из них - Геннадий Овчаренко...

Александр Павлович Рязанский - сам автор книги "В огне

танковых сражений", повествующей о боевом пути 5-го

гвардейского механизированного Зимовниковского корпуса. Он

помог нам уточнить в записках наименования воинских частей и

соединений, районы боев, фамилии старших офицеров и

генералов. По соображениям военной тайны, лейтенант

Овчаренко либо зашифровывал их, либо просто опускал. При

подготовке к печати его записок мы также использовали

комментарии генерала Рязанского. Они в основном касаются

общей обстановки, складывавшейся в разное время на участке

боевых действий корпуса, в котором Александр Павлович был

тогда начальником штаба. По понятным причинам лейтенант не

мог знать всего, даже будучи уже офицером связи. Нам

кажется, что эти отступления помогут читателю лучше понять

события, о которых повествует автор записок.

"Я тоже стрелял..."

...Родился я в городе Георгиевске Ставропольского края. К началу войны жил на станции Прохладный, здесь окончил восьмой класс, стал комсомольцем. Уже тогда решил: буду военным. Ведь не было года, когда бы страна жила спокойно, враги грозили нам отовсюду.

В нашей школе, как, впрочем, и во всякой другой, каждый старшеклассник состоял в Обществе содействия обороне, авиационному и химическому строительству - Осоавиахиме. Я к тому же в последний год был избран председателем осоавиахимовского кружка - значит, обязан пример подавать в изучении военного дела. Мы знакомились с устройством моторов и стрелкового оружия - от винтовки до пулемета, учились стрелять, метать гранаты, изучали основы противовоздушной и противохимической защиты, усиленно занимались спортом, участвовали в военных играх, военизированных походах и эстафетах. Еще школьники, мы уже понимали важность подготовки к защите Родины. К тому же в мире становилось все тревожнее.

На востоке японские самураи немного поутихли, после того как их отколотили на Халхин-Голе, зато на западе война придвинулась к самой нашей границе: фашистская Германия захватила Польшу, а затем разгромила Францию. По существу, вся Западная Европа находилась в руках Гитлера. Куда теперь фашисты направят свой удар?

Каждый наш комсомолец и член Осоавиахима считал долгом и делом личной чести сдать зачет по основам военно-технических знаний и нормативы "Готов к ПВХО", завоевать значки ГТО и "Ворошиловский стрелок". Конечно, в нашем городке не было таких возможностей, как в крупных центрах, где при советах Осоавиахима действовали аэроклубы, готовились парашютисты, связисты, водители машин и другие специалисты для армии и флота. Однако и наш кружок давал немало. Я, например, уже мог обращаться с пулеметом, довольно метко стрелял из винтовки, далеко и точно бросал гранаты. Если бы знал тогда, как скоро все это мне пригодится, вероятно, занимался бы еще старательнее.

Война пришла внезапно и грозно - как туча в солнечный день. Чувствуя себя достаточно подготовленным и крепким, я в первый же день воины послал заявление в ростовскую спецшколу ВВС, однако то ли не было приема, то ли возраст мой подвел - ответа я не получил. Наступил сентябрь, и пришлось продолжать учебу в девятом классе. В свободное время вместе с другими комсомольцами школы работал в вагоноремонтном депо. Конечно, бесплатно. Зимой мы, старшеклассники, строили линию укреплений в степи, помогали военруку школы проводить занятия, записались в истребительный батальон и в батальон по борьбе с диверсантами. Словом, жили по-военному, но все же это не фронт!..

Летом сорок второго фашисты устремились на Кавказ. С десятком друзей я отправился к командиру батальона курсантов Полтавского танко-технического училища, которые при поддержке бронепоезда обороняли станцию. Попросили зачислить нас в батальон. Командир отказал: "Молоды".

Позиции курсантов атаковали тридцать танков и пехота на бронетранспортерах. 25 августа гитлеровцы ворвались в город. Почти весь батальон был отрезан фашистами от моста через реку Малку, и к ночи подступы к мосту защищал единственный взвод курсантов под командованием техника-лейтенанта Бобрикова. Тогда-то мы снова пробрались к курсантам, и нашу просьбу удовлетворили. Мне вручили самозарядную винтовку Горюнова, два десятка патронов, две гранаты, и назначили меня третьим номером к пулемету с обязанностью иметь снаряженными три диска. Вот когда я оценил все то, что дал мне осоавиахимовский кружок!

Таким сильным я не чувствовал себя никогда прежде. Мальчишкой столько раз мечтал о буденовке с огромной красной звездой, о горячем скакуне, о клинке, зажатом в руке. Пусть все вышло иначе - я не жалел. Глянул бы на меня мой любимый Павка Корчагин - сразу понял бы, что я тоже не боюсь ни врагов, ни смерти, готов пойти на все за нашу советскую Родину.

Во взводе было восемнадцать курсантов. Мы держали оборону в центре железнодорожного поселка. В подворотнях больших домов занимали позиции истребители танков с противотанковыми ружьями и стрелки. Наш пулемет посередине улицы, за брошенным колесным трактором. На станции беспокойно курсировал бронепоезд, ведя почти непрерывную дуэль с вражеской батареей. Гитлеровцев мы ждали со стороны Прохладного, однако в сумерках из здания кооператива, находившегося позади наших огневых точек, вдруг ударил автомат. Стреляли по трактору с расстояния меньше ста метров. Сверкали трассирующие пули, с резким визгом разлетались осколки. Однако били фашисты неточно. Это спасло нас и оставило время уяснить азы солдатской тактики: никогда не устраивать огневых позиций вблизи хорошо видимых ориентиров.

После небольшого замешательства загремели наши ответные выстрелы. Паники, на которую фашисты, видно, рассчитывали, не возникло. Чья-то пуля нашла цель, и совсем близко мы услышали душераздирающий вопль. Я никогда раньше не слышал такого крика, и в первый миг волосы зашевелились на моей голове. Вероятно, не выдержали нервы у гитлеровцев, они куда-то исчезли, бросив на произвол судьбы своего стонущего собрата.

По приказу командира взвода мы заняли круговую оборону в ближнем квартале, провели несколько вылазок, чтобы очистить от фашистов свой тыл. А на рассвете взвод получил приказ отойти за реку Малку. Потом еще два дня батальон держал оборону на восточном берегу Малки под минометным обстрелом. Здесь мы получили приказ выбить фашистов из железнодорожного поселка и со станции Прохладный.

Помню, как тщательно запасался боеприпасами. Пулемет - машина прожорливая. И все же кроме подсумков ухитрился подвесить на ремень своих штатских брюк две противотанковые и четыре ручные гранаты... Почти к самому поселку подъехали на машинах, спешились и пошли по улицам отдельными группами, прикрывая друг друга. Немцы засели на вокзале и в больших домах. Пришлось их выковыривать. Курсанты в основном чуть постарше меня, а сражались умело. Подползут поближе, метнут гранаты в окна и сами туда же бросаются - прямо в дым и пламя. Мы пулеметным огнем прикрывали их броски, стреляя из окон соседних домов. Этажи выбирали повыше - обзор лучше и стрелять удобнее. Помню, четыре фашиста, спасаясь от преследования, выскочили на крышу четырехэтажного дома. Почти одновременно там появилось несколько курсантов. Расстреляли врагов в упор.

Я тоже стрелял из своей винтовки по двум бегущим гитлеровцам. После второго выстрела один точно споткнулся, засеменил, выронил оружие, упал и пополз за угол дома. "Молодец! Открыл счет! - слышу слова командира расчета. - Только стреляй спокойнее - будет полный порядок".

Кажется, у меня тогда впервые руки задрожали. И радостно, и досадно. Уполз гад! Однако все же уполз, а не ушел! Успокоился, ухватил винтовку покрепче - ничего: мушка даже не колыхнется. Ну, теперь не промажу!

Город нам очистить не удалось. Залегли под огнем и окопались на окраине. Трое суток мы вели охоту за стрелками врага, слышали, как гитлеровцы пьяными голосами горланили "Хорста Весселя", играли на губных гармошках. Мы торжествовали, если удачные попадания снарядов нашего бронепоезда вызывали вопли гитлеровцев, и негодовали, когда очередная серия разрывов ложилась вдали от цели. В ночь на 30 августа батальон получил приказ отойти за реку Черек.

...Около школы, в которой учился, я простился с мамой. Она работала здесь учительницей. Помню, как обняла меня в последний раз и сказала: "Прощай, мой мальчик! Путь твой тяжел и опасен, но другого нет. Когда тебе будет особенно трудно, вспоминай меня, и моя любовь поможет тебе. Иди, мой милый! Ты видишь - я не плачу. Я тобой горжусь и благословляю тебя. Иди..."

Я молча прижимался к матери и казался сам себе маленьким-маленьким. Слов у меня не было. Оторвался от нее с громадным трудом и побежал догонять батальон, не оглядываясь. Боялся увидеть слезы на глазах матери, боялся сам разреветься...

За Черек немцев мы не пропустили...

"Красивое звание"

Нас сменила на позициях стрелковая часть. Все танко-техническое училище было выведено в тыл и отправлено в Среднюю Азию для продолжения учебы. Таких добровольцев, как я, в батальоне было семеро. Четверо погибли, а уцелевших - меня, Виталия Мытова и Владимира Пантелеева - зачислили курсантами в училище. В день принятия присяги мне исполнилось семнадцать лет. Училище было преобразовано в танковое командное.

Дни учебы пролетели быстро. Досрочно выпустили двести офицеров-танкистов. Среди них и я. Экзамены сдал отлично. "Младший лейтенант Геннадий Овчаренко!" - по-моему, звучит неплохо, и вообще "младший лейтенант" - красивое звание.

Через несколько дней наша группа выпускников была в челябинском 7-м запасном танковом полку. Специально зашел в штаб, попросил зачислить в маршевую роту. Обещали, хотя и поинтересовались возрастом. И вот заводской двор. Плотные ряды тридцатьчетверок. На танках новшество командирская башня. Разрешают выбирать любую машину. Глаза разбегаются. Проходящий рабочий советует: "Бери, лейтенант, вот эту. Сам собирал - ручаюсь за нее". Поблагодарил и взял.

Обкатка маршем на восемьдесят километров, пристрелка, устранение мелких неисправностей. Едкий дым от десятков ревущих в цеху моторов. Чумазые мальчишки, догадавшиеся, что мы из маршевой роты, откуда-то тащат разные лампочки и предохранители "про запас". Заправка. Укладка боекомплекта. Не забуду, как лихо и мастерски вел заводской парнишка нашу машину по железнодорожным платформам при погрузке. Такого я не видел ни до, ни после... Уже перед самым отъездом случилась неприятность. Бегали на базар за табаком и угодили в комендатуру. Насилу выбрались к сроку.

Но вот все позади. Последний гудок... Едем!..

Меня назначили командиром экипажа на танке ротного. Механик-водитель - сержант Девятых. Тридцать три года, бывший шофер. Тридцатьчетверку водит неважно. Плохо получаются повороты и переключение передач, особенно на подъемах и спусках. Радист - сержант Семеряков. Двадцать семь лет, рацию знает и уверен в себе. Заряжающий - младший сержант Хабибулин, двадцать пять лет, тоже бывший шофер. Все старше меня, но ребята дисциплинированные. Знают, что я был в боях, верят мне. Когда нужно, советуюсь с ними - житейского опыта у них побольше...

Полтава. Быстро сгружаемся, колонной выходим на окраину города. Белой краской на башне ставят номер и знак части. Запоминаем наименование: 55-й гвардейский танковый полк 12-й гвардейской механизированной бригады 5-го гвардейского механизированного Зимовниковского корпуса 5-й гвардейской танковой армии. Той самой армии, что в знаменитом танковом сражении под Прохоровкой разгромила железную армаду врага.

Где-то постреливают зенитки, но самолетов не видно. С прибытием в гвардейскую танковую часть нас поздравляет замполит полка гвардии майор Загорайко. От него узнаем, что полк за боевые заслуги в Сталинградской битве получил наименование гвардейского. Танкисты полка доблестно сражались под Прохоровкой и в Белгородско-Харьковской операции. Теперь идем изгонять гитлеровцев с Правобережной Украины. Майор Загорайко призвал нас умножить в боях славу гвардейской танковой части. Отвечаем ему дружным "ура".

На другой день - марш из Полтавы в Новые Санжары, где расквартирован полк. Мой танк головной. На командирском месте майор Загорайко, место башенного стрелка занял командир роты. Я и Хабибулин - на броне. При выходе из Полтавы предстояло пересечь вброд Ворсклу. Майор кричит водителю: "Ну-ка, Коля, прибавь газу!" Коля перестарался и со всего маху влетел в реку. Поднятая волна по башню залила танк. Захлебываясь, Коля вывел машину на противоположный берег, но... вышла из строя рация, а с нею - танковое переговорное устройство (ТПУ), перестали работать привод поворота башни, вентилятор, освещение и подсвет прицела. Приборы показывали катастрофический разряд аккумуляторов.

Майор Загорайко и командир роты пересели в другой танк. Стараясь быть сдержанным, я объяснил механику-водителю его грубую ошибку: при входе в воду нужны плавная скорость и ровный газ. В бою такое лихачество могло привести к гибели экипажа... Двигаясь в хвосте колонны, мы на каждой остановке устраняли возникшие неисправности, однако всего исправить так и не удалось.

ТПУ вышло из строя, подавать команды водителю приходилось условными толчками ноги. На одном из спусков Коля вновь отличился: не справился с рычагами, и машина сползла в глубокий овраг, легла на бок. Прибежал ротный, провел воспитательную работу, пригрозил наказанием. Но все кончилось благополучно: танк из оврага вывели.

Спасибо тому рабочему: все-таки золотую он нам вручил машину.

Вечером в расположении полка, укрыв машины в лесочке, мы построились на опушке. С развернутым Знаменем к нам вышли ветераны. Короткий митинг закончился выступлением командира полка гвардии подполковника Журавлева. У меня в глазах рубило от блеска гвардейских значков, орденов и медалей на гимнастерках у ветеранов. И радостно, и боязно было приобщаться к этой славе. Я считал себя обстрелянным бойцом, а тут сразу понял, как мне еще далеко до этих солдат-гвардейцев. Как и тогда, перед мамой, снова я чувствовал себя мальчишкой.

После митинга формировали роты. Командиром нашей назначили гвардии лейтенанта Титского. Командиры взводов остались те же, что были в маршевой роте: лейтенант Буров, лейтенант Переверзев, лейтенант Филимонов-второй (был еще Филимонов-первый - ветеран полка).

Меня неожиданно вызвали в штаб, приказали отправляться в тыл снова подвел мой возраст. Бегу к командиру. Настойчиво прошу оставить, упирая на то, что я уже побывал под пулями. Подполковник Журавлев и майор Загорайко внимательно выслушали меня, переглянулись. "Убедил", сказал наконец командир... В роту я летел как на крыльях.

Всю ночь устраняли неисправности. Под утро валились с ног, зато машина в полном порядке!

"Мне хотелось, чтобы он лежал в цветах"

Утро 17 октября. Полк идет к Днепру. Сверху на наш танк положены ящики со снарядами и две бочки горючего. Во главе колонны - танки командира, замполита, начальника штаба, крытая радийная машина с высокой антенной, затем наша рота. Грязь на дорогах непролазная, а водитель у нас, хотя и старательный, да неумелый. Как на грех, встречный транспорт - потоком. Откуда шоферам знать о достоинствах нашего Коли? Как ни береглись, а все же двум грузовикам помяли кузова. Долго мне потом икалось...

В полдень - дозаправка. Подходит машина, сбрасывает бочки с топливом. Газойль грязный, быстро забивает двойной шелк фильтра и почти не идет в баки. Подбегает кто-то из начальства, приказывает заправлять без шелка. Да, это не в училище. Там бы за такую заправку голову сняли. А что поделаешь?..

Вдали открывается возвышенность - это уже правый берег Днепра. Войск становится все больше. Над местом переправы - неплотная дымовая завеса, мелькают самолеты, вспыхивают клубочки разрывов зенитных снарядов. У переправы скопление танков, самоходок, грузовиков, повозок. Однако мы идем к мосту почти без задержки. Приказано всем, кроме водителей, сойти с машин, командирам танков с помощью зрительных сигналов управлять действиями механиков-водителей на переправе.

Вывожу танк на мост. Он узкий - гусеницы едва умещаются на проезжей части. Каким-то странным, настораживающим холодом веет от свинцовой воды Днепра, от больших железных понтонов, на которых видны фигуры понтонеров, привычно работающих среди фонтанов воды, огня, осколков и пуль, когда фашистскому стервятнику удается прорваться к мосту. Гоню от себя сомнения в успехе переправы, сосредоточиваюсь на выполнении задачи. Видимо, с водителем происходит то же - танк уверенно следует за мной, безошибочно отзываясь на каждый жест. Я и не заметил, как очутились на правом берегу, около села Мишурин Рог. И лишь оказавшись в танке, оглянулся, ощутив прилив радостной силы. Видимо, это и от удачной переправы, и оттого, что мы уже за Днепром, наступаем, гоним врага с родной земли. Кажется, я тогда под гул мотора запел песню, которая так часто звенела над нашим курсантским строем:

Украина золотая! Наше счастье молодое

Мы стальными штыками оградим...

Южная ночь наступает почти мгновенно. В сплошной темноте идем за кормовыми огнями переднего танка. Объезжая неисправную машину, садимся днищем на камни. Гусеницы скребут землю, а танк ни с места. Спасибо, соседняя машина сволакивает нас со злополучных камней. Водитель доложил, что заедает главный фрикцион. На остановке вызываю механика-регулировщика. Он тут же устранил неисправность и для проверки сам сел за рычаги. Машина словно преобразилась. Вот бы нам в экипаж такого аса!..

На танки сажают десант - по отделению автоматчиков. Нам, командирам машин, в таких случаях тоже приходится ехать на броне. Инструктирую автоматчиков, как лучше устроиться, чтобы не свалиться на ухабах, как укрыться от дождя и ветра. Автоматчики посмеиваются: "От езды на танке всегда жарко!" Пожалуй, они правы. Я и сам в этом убедился. А каково им бывает под огнем, в атаке!..

В полночь остановились в большом селе Попельнастое. Впереди по всему фронту - зарницы пушечных выстрелов, слышен грохот разрывов. Где-то справа Александрия, слева - Кривой Рог. Когда же нас введут в бой?..

Команда: "Танки в укрытие, окопаться!" Титский указывает места. Механика-водителя укладываем спать в машине - работа у него тяжелая, надо беречь силы, - а сами беремся за лопаты. Автоматчики помогают нам, и дело спорится.

Рассвет сопровождается воздушной тревогой. Несколько фашистских самолетов сбрасывают бомбы наугад. Не зря мы окапывались! Потерь нет. Когда все успокоилось, подошел мальчик из ближнего дома и показал пальцем на сарай: "Пан офицер (это мне-то!), а у нас в сарае нимец!" Вместе с радистом сняли с сеновала насмерть перепуганного фельдфебеля со знаком "За зиму 41/42 года".

Командир взвода разведки гвардии лейтенант Киселев задал ему несколько вопросов на немецком языке. Молчит. Но стоило кому-то многозначительно погладить автомат, как гитлеровец начал торопливо отвечать, и лейтенант Киселев увел его в штаб полка.

Принесли груду индивидуальных пакетов. Зачем так много? Фельдшер молча глянул на меня и ушел... Ночью - марш. Опять сижу на крыле, рядом с водителем. В темноте иногда возникают вереницы синих, желтых огней: сколько же танков движется к фронту вместе с нами? Радостно ощущать себя частицей этой огромной силы, которая вот-вот навалится на врага. Скорее бы!

Утром за большим селом Желтое принимаю сигнал командира роты: "В линию". Кажется, слышу, как застучало сердце. Танки, бешено взревев моторами, сходят с дороги и, меся раскисший чернозем, развертываются в боевой порядок. Однако это еще не атака. За высотой командир приказывает остановиться. Орудия расчехлены. Маскируем танк ветками кустарника. Вперед уходит в разведку взвод.

На дороге - разбитые повозки, трупы лошадей. Опять легкая бомбежка, осколки как горох стучат по броне. Из машины-радиостанции выносят радиста...

Командир роты привел к нам нового механика-водителя - старшего сержанта Безуглова с орденами Отечественной войны II степени и Красной Звезды на груди. Откровенно говоря, у меня гора с плеч свалилась. Что там скрывать - я до сих пор все же побаивался. Не боя и не смерти - о ней как-то не думалось; боялся, что наш танк отстанет в атаке. А это хуже всего: ведь могут подумать - струсили. Теперь же я ничего не боюсь. Хороший водитель в бою - половина успеха, если не больше. А разве плохому дадут два боевых ордена? Вон как уверенно осмотрел машину, похлопал по броне, улыбается: "Необстрелянная, матушка. Ничего, мы ее сейчас обкатаем... по фашистским косточкам".

Слушаем приказ: "Захватить село Рублевка, обороняемое арьергардом 384-й пехотной дивизии немцев, и быть готовыми к форсированию реки Ингулец западнее села Зеленое".

Кажется, я так и не заметил, когда начался бой. По-моему, в танке воевать не страшно. Мотор ревет, как всегда, тряска нам привычна. Пуль и осколков не слышишь, разрывы еле доносятся. Все как на учении...

Мгновенная, слепящая вспышка - и прямо перед танком ударил черный фонтан. Машина, качнувшись в сторону, проносится сквозь дым и комья падающей грязи. На окраине села - частые огненные сполохи. Внезапно понимаю: стреляют немцы. В нас стреляют. Торопливо даю целеуказания наводчику Хабибулину, и танковая пушка тотчас отзывается коротким ударом. Еще выстрел... еще... У плетня, где сверкнул огонь фашистского орудия, в пламени разрыва мелькнули обломки. "Молодец, Хабибулин! Так их!.."

Влетаем в село, несемся по улице мимо разбитых орудий, брошенных повозок, убитых и раненых немцев. У околицы - короткая остановка. Слышим доклад командира роты по радио о взятии села. В ответ распоряжение: "Немедленно идти на Зеленое".

В это время гитлеровцы, видимо, предполагали, что наступательный порыв советских танкистов иссякает, и пытались остановить наше продвижение. По западному берегу Ингульца спешно закреплялись подразделения 384-й пехотной дивизии немцев.

Нельзя было терять ни одного часа. Подразделения 55-го гвардейского танкового полка спешно стягивались в район Зеленого, чтобы мощным ударом взломать вражескую оборону и развить наступление в направлении сел Ново-Петровка, Шаровка. Это было тем более важно, что ожидался подход сильных вражеских резервов, для которых оборона своих войск по берегу реки могла послужить лучшим исходным рубежом для нанесения контрудара.

...В Зеленом, когда шли на рекогносцировку, мне очень хотелось поделиться с офицерами впечатлениями об атаке. Но все они молчаливы и сосредоточенны. Только Титский взглянул в глаза, улыбнулся и подмигнул. Значит, доволен. Действуй мы неправильно - обязательно выговорил бы. Задачу он нам объяснил в деталях.

Атака - в 7,00. Исходные позиции - в лощине, в полукилометре от берега. Занять к 6.40. Реку форсируем во время короткого огневого налета нашей артиллерии на позиции противника. Указал броды. С выходом на правый берег боевой порядок - линия. Направление - на деревню Спасово. Сигнал атаки по радио - "Волна".

Ротный хорошо сделал, что вместе с командирами взводов взял на рекогносцировку командиров головных танков и механиков-водителей. Мы с Безугловым проползли почти до уреза воды. Ширина реки метров сорок, глубина брода более полуметра. Я рассказал водителю о случае на Ворскле, он спокойно улыбнулся: "Не бойся, командир, все коврики в танке будут сухие". Я знаю: это не пустая похвальба. Видел его в бою. Классно работает...

На исходные позиции вышли вовремя. Забрезжил серый, мутный рассвет. Гитлеровцы бросали осветительные ракеты, но в поднявшемся от реки тумане это, скорее, мешало видеть. Так что мы сосредоточились для атаки незамеченными...

Внезапно дрогнули земля и воздух, над головой железно зашелестели снаряды, и стена разрывов взметнулась на правом берегу Ингульца. Почти одновременно - сигнал "Заводи!". Лощину заволокло дымом из выхлопных труб танков. Ловлю в наушниках слово "Волна".

В зеркале раки мечутся отражения разрывов. Танк ровно и сильно режет воду скошенной грудью. На противоположном берегу Безуглов прибавляет газ - стремительно идем на разрывы своих снарядов. Стена бушующего огня и стали совсем рядом. Однако такое чувство, что свои не могут поразить. Огневой вал внезапно отпрянул, вспышки разрывов из сумерек выхватывают мечущиеся фигуры. Бьем по ним из пулеметов - и вперед, вперед!..

Светает. Рассеивается туман. Видно Спасово. С окраин села зло хлещут пулеметы и противотанковые орудия. Их нащупывает наша артиллерия. Мы присоединяемся к ней, но огонь врага не ослабевает. С поразительной отчетливостью запоминаю каждую огневую точку, почти безошибочно угадываю время вражеского выстрела. Ни с чем не сравнимо это длящееся лишь мгновение жуткое ожидание удара, за которым следует вспышка торжества: "Промазал, гад!" Немцы явно нервничают. Однако и нам не просто "доставать" закопанные в землю вражеские орудия.

Командир приказывает роте по радио: "Обойти и атаковать Спасово с юга". На полном ходу ведя огонь, врываемся в село и выходим на его западную окраину. Что значит маневр! Рядом становится танк соседней роты. В люке по пояс - командир. Совсем молодой, в черной блестящей куртке, на голове шлем с ларингофонами. Он доволен: захватил радиостанцию. Два фашиста подняли руки, а радистка-немка застрелилась. Жаль, не знаю немецкого языка, а то спросил бы у гитлеровцев, какие новости.

- Новости у немецких связистов действительно были,

сказал генерал Рязанский. - Важные новости и, прямо скажем,

неприятные для полка, бригады и всего нашего корпуса.

Фашисты только что приняли радиограмму о подходе крупных

танковых сил, брошенных на помощь их пехотной дивизии,

доживавшей последние часы. Но докладывать об этой

радиограмме немецким радистам пришлось не своим, а нашим

офицерам. Разница, конечно, существенная. Части корпуса,

продолжая наступление, готовились отразить контрудар.

...Туман совсем рассеялся. Сквозь облака часто просвечивает солнце. Полковая разведка ушла в направлении Ново-Петровки, мы движемся следом в предбоевом порядке. Титский, указывая на группу точек на горизонте, кричит по радио: "Мессеры!" Захлопнуты люки. "Мессеры" снизились и ударили по танкам из малокалиберных пушек. На нашем пути вспыхнула серия оранжевых султанов - сигнальные дымшашки.

Титский кричит: "Жди "юнкерсов".

Они застигли нас близ Ново-Петровки. Десятка два самолетов, поблескивая плоскостями, построились в круг и начали бомбометание с пикирования. Безуглов ведет машину галсами - это намного уменьшает вероятность прямого попадания авиабомбы в танк. Командир роты повторяет прежний маневр: обходим село с юга и наносим удар по его западной окраине. Обстановка необычная. Нас атакуют с воздуха, мы атакуем врага на земле. От разрывов авиабомб танк резко вздрагивает всем своим железным телом, продолжая стремительно идти вперед. Огонь ведем непрерывно. Село все ближе и ближе. Сотня метров до крайних домов... полсотни... Страшенный толчок - и танк занесло в сторону. Повернув башню, стреляем по убегающим фашистам. Безуглов выскочил наружу, докладывает: "Разбиты ленивец и ведущее колесо..."

"Юнкерсы" ушли. Рота заняла Ново-Петровку. Узнаем что сильно повреждена машина лейтенанта Бурова и сам он тяжело ранен. Будто впервые, осматриваем свои танк. На броне множество вмятин от крупных и мелких осколков авиабомб. Следов от артиллерийских снарядов нет. Пока нет... Если заменить ленивец и ведущее колесо, танк будет в порядке. Титский сказал: "Сейчас подойдет танк второго взвода и отбуксирует тебя в сад. Узнаешь, где машина Бурова, и, если она действительно здорово разбита, снимешь с нее ленивец и ведущее колесо. Может, летучка подойдет - поможет. Я буду во втором взводе..."

Осматриваемся. Снова появились "мессеры". Ходят вдоль улиц и бьют зажигательными по соломенным крышам. Вспыхнуло несколько домов. На пригорке перед селом вижу машину Бурова. Около нее - табунок лошадей. Его расстреливают два "мессера". Лошади, вместо того чтобы разбежаться в разные стороны, сбиваются плотнее. Глупые - жалко их. Рядом, в поле у дороги, горит скирда. Из нее "мессеры" выгнали два танка, и сейчас они маневрируют по полю.

Наконец подошел танк и отбуксировал нашу машину в сельский сад. Нам передали приказание Титского: после ремонта догонять роту в направлении Шаровки. Предупредили: в Ново-Петровку могут нагрянуть немцы, а потому "ушей не вешать, держать их на макушке".

Машину Бурова притащили сюда же. Образовался сборный пункт аварийных машин (СПАМ), где я оказался старшим. Для начала посадил в башни дежурных наблюдателей. Лобовые пулеметы и автоматы - под рукой. К восстановлению танка приступили уже в сумерках. Несмотря на поздний час, появились местные жители. Почти каждый принес молоко. После ужина как мертвые засыпаем под охраной дежурных.

На рассвете перехватили летучку. В ней - техник и два слесаря. Быстро закипела работа. Однако скоро дело застопорилось. Нас буквально взяли в плен жители села. Каждый чем-нибудь угощает: разглядывают машину, ордена и гвардейский значок Бурова, расспрашивают, рассказывают о себе, плачут и смеются. Не прогонишь ведь людей, и потолковать с ними надо бы, а у нас работа стоит. И вдруг кого-то осенило: "Ребята, дадим слово Москве!"

Мигом включили рацию, открыли затвор пушки, вложили в казенник наушники, опустили ствол. У дульного среза, как у репродуктора, стояла толпа людей и, затаив дыхание, слушала последние известия и музыку из Москвы. Теперь мы работаем спокойно...

К концу дня машина на ходу. Уезжая, ремонтники сказали, что нам следует подождать машины с боеприпасами и горючим, идущие в полк. Они появятся с наступлением темноты.

Ждать пришлось недолго. Во главе небольшой, но весьма огнеопасной колонны мы двинулись по следам полка. Всю ночь шли проселками, перетаскивая тяжело груженные машины через овраги и речушки. На рассвете увидели металлическую вышку ветряка в совхозе "Шаровка". Близ совхоза повстречали довольно странную колонну людей. Остановились. Нестройные ряды, изнуренные лица, потрепанная одежда. Спрашиваю: "Кто такие?" Из переднего ряда ответили: "Ваши танкисты освободили из плена... Идем в Зеленое". Проходят мимо, смотрят на нас, улыбаются виновато и горько. Это заметили и мои парни. "Видать, им неловко в глаза-то смотреть", - сказал Хабибулин. "Почему?" - спрашиваю. "Да как же, товарищ младший лейтенант! Присягу принимали, оружие в руках держали и вдруг нате - плен!" В душе я согласился с Хабибулиным. Никогда, ни при каких обстоятельствах не поднял бы перед врагом руки. Лучше смерть! Вспомнилась мать, ее "благословляю". Не могу себе представить, чтобы она когда-нибудь услышала, что ее сын сдался в плен или струсил. Война есть война. Все может случиться. Все, кроме этого.

Перед тем как тронуться, крикнул вслед колонне: "Рассредоточьтесь. Дистанции возьмите метров двести, иначе вас "мессеры" расстреляют!"

Совхоз наполовину разбит, наполовину сожжен. Под высокими пирамидальными тополями ремонтируют подбитые танки. Подбежал техник-лейтенант: "Давай скорее с боеприпасами и одним бензовозом к железной дороге, в Шаровку, полк там!"

Направляю танк по проселку к домикам около железнодорожного полотна. Напоминаю башенному стрелку, чтобы внимательно следил за воздухом, а сам напряженно смотрю вперед. За башней танка стоит офицер, назначенный в полк. Пушка и пулемет заряжены. Башенный стрелок показывает рукой вверх и закрывает свой люк, куда успел нырнуть и наш пассажир. Навстречу, резко снижаясь, идет "рама". "Полный газ, атакует "рама"! - кричу по ТПУ Безуглову. Мгновенно переходим на высшую скорость, галсируя, ныряем под "раму". Бомбы ложатся сзади. В воздухе кувыркается задний мост бензовоза...

Подлетаем к домикам у железной дороги. Испуганно смотрит на нас местный житель. "Где Шаровка?" - "Девять километров на север по железной дороге!" - "Когда здесь были немцы?" - "Минут пятнадцать назад с той стороны насыпи подходили три немецких танка!"

Вперед, в Шаровку! Только тронулись - рядом с танком рвется легкая бомба, другая... Над нами, на высоте не более пятидесяти метров, шестерка "мессеров". Несемся по полю на бешеной скорости. Смотрю на очередной атакующий самолет. Вот он открывает огонь, прячу голову. "Мессер" стреляет и проносится над танком, чуть не задевая его брюхом. Поднимаю голову и жду атаки следующего. Впереди - лесозащитная полоса. Но что это мелькает вдоль борта слева? Палец! Палец вылез из гусеницы! "Все - к машине! Механик, запасной палец, выколотку, кувалду!" На ходу соскакиваю и, когда перебитый палец оказывается под ленивцем, останавливаю машину. Несколько ударов кувалдой - и палец заменен. Снова несемся к лесополосе. Сокрушив пяток деревьев, останавливаемся. "Мессеры" бросили нас, видимо, потеряли. На минуту заглушив двигатель, услышали сильный бой в стороне Шаровки. Недалеко от лесополосы сгоревший немецкий танк T-IV. Еще дымится, в борту видны пробоины. Наши поработали.

Через несколько минут мы были в Шаровке. НП командира полка я нашел на окраине села, у переезда через железную дорогу. Доложил о прибытии гвардии подполковнику Журавлеву. "Скорее в роту! - распорядился тот. Через полчаса она уйдет в боевую разведку".

Лейтенант Титский, явно довольный моим возвращением, приказал двигать в свой взвод, которым теперь вместо выбывшего по ранению лейтенанта Бурова командовал лейтенант Филимонов-второй. Он встретил добродушной улыбкой, тряхнул мою руку и, нажимая на "о", сказал: "От-то хорошо. Люблю, когда взвод укомплектован по штату. Воевать веселей". Небольшого роста, круглолицый, с большими серыми глазами, неторопливый в движениях, новый командир взвода мне очень нравился. Весь его внешний вид - от улыбки в глазах до сияния ордена Красного Знамени на груди - выдавал уверенного в себе, по-деловому храброго, опытного офицера. С таким можно смело идти в бой.

Филимонов вызвал командиров экипажей и механиков-водителей, отдал боевой приказ. Нам предстояло провести разведку боем в направлении села Митрофановка, установить группировку и принадлежность подразделений врага на этом направлении...

Шли в колонне быстро, но осторожно. Местность сильно пересеченная. Это нам на руку. Вскоре от дозора поступило донесение: впереди развертывается в предбоевой порядок рота пехоты на бронетранспортерах с артиллерией. Гвардии лейтенант Титский решает немедленно атаковать. С некоторых пор у меня появилась привычка спрашивать себя: почему командир решает так или этак? Вот и сейчас, подумав, в душе одобряю Титского. Во встречном бою надо бить первым. Иначе тебя побьют.

Рота разделилась. Наш взвод охватывает противника справа, второй и третий - слева. Филимонов, таясь в лощине, заросшей кустарником, повел танки на рубеж атаки. Налетевшие "мессеры" не обнаружили нашего движения, но на пути второго и третьего взводов сбросили дымовые шашки. Фашистская батарея противотанковых орудий из-за скатов высоты открыла огонь. Титский бросил роту в атаку, чтобы взять батарею в клещи. Мы выскочили из лощины в полукилометре от вражеских орудий, которые били по танкам второго и третьего взводов. Один танк горел. Перед фронтом и на флангах батареи суетилась пехота. Мы ударили залпом, сразу накрыв огневую позицию фашистов. Два орудия стали разворачиваться в нашу сторону, но было поздно. На позицию ворвался танк Филимонова, и почти в это самое время Безуглов протаранил одно из орудий. Помню резкий удар, орудийный ствол, задравшийся в небо оглоблей, как бы отдаленный яростный вскрик, мелькнувшие фигуры бегущих немцев... Пулемет захлебывался длинным, злым клекотом. Слева на позицию влетели танки третьего взвода. Батарея уже не существовала. Разбиты были ее тягачи и два бронетранспортера пехоты. Один бронетранспортер захватили исправным вместе с раненым водителем. Тут только заметили, что вблизи позиции батареи стоял еще один наш танк. Это была машина командира роты с тяжелыми повреждениями от попадания бронебойного снаряда.

Лейтенанта Титского вытащили из машины в бессознательном состоянии. Филимонов принял командование ротой. Тем временем наблюдатели доложили о появлении перед фронтом роты двух групп танков противника. Филимонов доложил обстановку командиру полка, и тот приказал с боем отходить к железной дороге. Справа и слева от нас уже слышалась сильная стрельба. Вскоре и мы увидели фашистские танки, шедшие в боевом порядке. Над нами зашумел целый рой бронебойных снарядов, но огонь гитлеровских танкистов нам вреда не причинял. Враги атаковали в лоб. Впереди шли четыре "тигра". Филимонов скомандовал: "Огонь!" - и мы дали залп. Я отчетливо видел вспышки от ударов снарядов по танкам, но приличное расстояние и мощная лобовая броня спасли "тигры". Однако приблизиться они не посмели и ушли в укрытие. Затащив пленных гитлеровцев в бронетранспортер, взяв его и танк Титского на буксир, рота, огрызаясь огнем, отошла к железной дороге и заняла позицию, указанную командиром полка. Мы быстро расчистили сектор обстрела, поставили танк за насыпью железной дороги так, чтобы над ней возвышался лишь ствол пушки. Копали укрытие для танка.

Подошел Филимонов. Осмотрел позицию, усмехнувшись, спросил: "Ты не забыл, что окопы нужны для того, чтобы лучше бить врага, а не прятаться от него? - Помолчав немного, сказал: - Командир похвалил за бой и в особенности за пленных..."

На допросе мы установили, что захваченные ротой пленные были из мотострелкового полка танковой дивизии "Адольф Гитлер". Старые знакомые. С этой дивизией бригада дралась под Прохоровкой. Была там такая высота - 252,2 - около самой железной дороги, которую оборонял 55-й полк. Восемь атак отбили танкисты, но высоту не отдали. Десятка три фашистских танков сгорело перед позициями полка, которым тогда командовал храбрый танкист подполковник Гольдберг. Погиб он под Белгородом, и полк жестоко отомстил врагу за смерть командира.

Теперь гитлеровцы, по словам пленных, получили приказ любой ценой сбросить русских в Днепр. На помощь им пришли свежие силы из Западной Европы. Части и соединения корпуса приготовились к ожесточенным боям.

Титский умер. Его тело отправляли в тыл для захоронения. Я побежал проститься. Он лежал у дороги на брезенте, одетый в танкистскую куртку. Руки сложены на груди, шлем снят. Густые пряди черных волос шевелил ветер. Лицо его точно мраморное. На переносице и на лбу залегли морщинки, и казалось, он все еще озабочен исходом той, последней атаки. В бою от жизни до смерти один миг, и порой смерть, как скульптор, запечатлевает на лице человека мгновение напряженной и страстной жизни.

Я снял шлем и молча постоял около Титского. Странно, мне хотелось, чтобы он лежал в цветах. Оглянувшись на посадку около железной дороги, я увидел среди побуревшей травы запоздалый осенний цветок, похожий на красную гвоздику, сорвал и положил его на грудь Титскому. Прощай, командир!..

Перед нами, по опушке лесозащитной полосы, заняли позицию мотострелки переброшенной сюда 11-й гвардейской механизированной бригады. Слева, в полукилометре, стал почти на открытую позицию артиллерийский дивизион нашей бригады. Об этом дивизионе рассказывали, что он славно сражался на Курской дуге, под Белгородом и Харьковом. Командует этим дивизионом гвардии капитан Деревянко. Небольшого роста, хорошо сложенный, стремительный в движениях, он почему-то представляется мне похожим на партизана Отечественной войны 1812 года Дениса Давыдова, хотя я не помню его портрета.

...Трое суток шли очень тяжелые бои с противником, силы которого в танках, пехоте и авиации во много раз превышали наши. Порою мы насчитывали перед фронтом своей роты десятки фашистских танков. Несколько раз они врывались в боевые порядки нашей мотопехоты, но сломить ее сопротивления не могли, и она отсекала, прижимала к земле и уничтожала гитлеровскую пехоту, нередко сама переходя в контратаки. Офицеры-политработники, парторги, комсорги рот и батальонов с автоматами и противотанковыми гранатами сражались в передовых цепях.

Часто атаковала вражеская авиация, но в отличие от предыдущих дней в воздухе появилось много наших самолетов - истребителей и бомбардировщиков. То и дело вспыхивали групповые воздушные бои,

Гитлеровские танки шли в атаку только после ударов авиации. Тактика немцев поразительно монотонна. Впереди - группы "тигров", за ними танки T-IV. Попадая под сильный огонь, "тигры" уходили в укрытия и вызывали авиацию для новых ударов. Иногда пытались атаковать в другом направлении.

29 октября более двадцати немецких танков попытались обойти наш левый фланг, но напоролись на артиллеристов Деревянко. Сильнейший бой продолжался около часа. Двенадцать горящих факелов у противника и шесть разбитых орудий в артдивизионе. В разгар этого поединка по флангу гитлеровцев ударили танкисты 54-го гвардейского танкового полка, и враги откатились за железную дорогу. От воздушных налетов полыхали пожары в Шаровке, Митрофановке и Аджамке. Над полем боя висели тучи дыма.

30 октября поступил приказ отойти за Ингулец. Авиация противника буквально висела над нами. Близ Дубовки наши зенитчики сбили за день около десятка самолетов. Мы ловили спускавшихся с парашютами гитлеровских летчиков. Один "мессер" упал недалеко, причем было видно, что летчик в кабине. Подошли на танке поближе. Самолет горел. Я решил вытащить летчика из кабины или хотя бы снять с него сумку с картами и документами. Но едва сделал несколько шагов, как весь самолет внезапно охватило пламя.

К исходу дня мы отошли за Ингулец и заняли оборону по окраине села Недай-Вода. Установили контакт с соседями. Оказалось, что справа от нас - пехотинцы из армии генерала Шумилова, а левее - подразделения корпуса генерала Руссиянова.

Враг между тем наседал. Примерно три десятка гитлеровских танков T-IV пытались форсировать Ингулец у села Недай-Вода. Два из них тотчас загорелись от наших выстрелов, но остальные открыли сильный ответный огонь, продолжая движение к реке. Было время, когда казалось, что враги вот-вот ворвутся в село Недай-Вода. Однако за нашей спиной раздался залп дивизиона РС, и гитлеровские танки поглотила стена разрывов. Когда завеса из дыма и пыли рассеялась, вражеские машины были уже далеко. Они отошли, не выдержав. У реки горели еще два танка.

В пылу боя я не заметил, что осколок впился мне в щеку. Лишь после отхода гитлеровских танков Безуглов сказал мне о ране, финским ножом извлек осколок, наложил повязку. Но, видно, во время этой операции в рану попала инфекция, и скоро мое лицо распухло так, что почти закрылись глаза. На следующий день полк был отведен в район села Зеленого для передышки и пополнения. Подполковник Журавлев приказал мне отправиться в полковой медпункт, где я пробыл двое суток. В эти дни мне исполнилось 18 лет.

3 ноября в небольшой рощице у Зеленого были собраны все офицеры бригады. Многие в бинтах, с повязками. Здесь я впервые увидел командира бригады - гвардии полковника Борисенко. Звание Героя Советского Союза ему присвоили еще в 1939 году за доблесть в боях на Халхин-Голе, где он командовал танковым батальоном. За бои под Прохоровкой Борисенко был награжден орденом Суворова II степени. Высокого роста, худощавый, улыбчивый, комбриг подкупал простотой в обращении с подчиненными.

Выступление гвардии полковника Борисенко было посвящено разбору боевых действий частей бригады в последних числах октября. Оказывается, гитлеровское командование сосредоточило большие силы против 5-й гвардейской и нашей танковой армий, наступавших на кировоградском и криворожском направлениях. Контрударом фашисты рассчитывали сбросить наши войска в Днепр и восстановить свое положение на всем правом берегу Днепра. Однако план врага был сорван. Немцам удалось продвинуться лишь до Ингульца, и то ценой огромных потерь.

Комбриг особо отметил боевые дела нашего полка и артиллеристов капитана Деревянко. В заключение гвардии полковник приказал через два дня быть в полной готовности к новым боям.

Эта беседа открыла мне очень многое. Я не только услышал обстоятельный разбор наших тактических действий, но и словно приподнялся, увидел много дальше того, что до сих пор мне открывалось из танка. Я понял, что впервые участвовал в одном из крупных сражений Великой Отечественной,

"Швейк постарался бы оказаться подальше..."

"Товарищ гвардии младший лейтенант! Вас вызывает командир полка!" доложил мне башенный стрелок с танка подполковника Журавлева. "Зачем?" - "Не могу знать!" Солдат запыхался - видно, бежал. Значит, дело срочное.

Наскоро вытерев ветошью замасленные руки (я как раз проверял танковую пушку), надел шинель, подтянул потуже ремень и побежал к командиру. Он стоял недалеко от своего танка, отдавая распоряжения начальнику штаба. Выждав, когда подполковник закончит разговор, доложил о прибытии. Он протянул мне руку, внимательно посмотрел в лицо. Вид у меня, наверное, был настороженный, и в глазах командира мелькнула улыбка. Но заговорил он серьезно: "Вот что, дорогой товарищ. Пойдешь в штаб полка, получишь предписание и сегодня же явишься в распоряжение начальника штаба бригады. Рекомендуем тебя на должность офицера связи. Звонил комбриг и приказал, чтобы я выделил хорошего, сообразительного офицера. Остановились на тебе".

У меня екнуло сердце, я готов был умолять командира изменить выбор, но он сделал категоричный жест, как бы напомнив, что приказы не обсуждаются. Затем взглянул на мою шинель, покрытую пятнами солярки и солидола, и приказал: "Сходите к заместителю по тылу и передайте, чтобы вам выдали обмундирование поновее". Это официальное "вам" не оставляло никакой надежды. Проглотив горький комок, я ответил: "Слушаюсь!" и повернулся кругом...

Когда доложил о своем новом назначении Филимонову, тот улыбнулся, дружески похлопал по плечу: "От-то хорошо. На виду у начальства короче путь в генералы! А если без шуток - дело ответственное. Поддержи марку танкиста, да нас не забывай".

Мы обнялись. Не без грусти попрощался с Безугловым, Семеряковым и Хабибулиным, взял вещевой мешок с парой белья, пайкой хлеба, пачкой галет да банкой тушенки и пошел к зампотылу. Впервые узнал, как тяжело расставаться с людьми, с которыми в одном танке ходил в бой.

Выдали мне шинель-маломерку - полы выше колен - и шапку-ушанку, которую без усилий можно было натянуть на ведущее колесо тридцатьчетверки. В штабе получил предписание. Помощник начальника штаба шепнул на ухо: "Торопись, есть работа".

Штаб бригады находился в двух километрах, и через полчаса я был в его расположении. У шлагбаума - часовой и регулировщик. Направили к машине начальника штаба. В невысокой роще рассредоточенно стояли в окопах замаскированные "виллисы", несколько броневиков БА-12, "студебеккеры" с утепленными будками (по-солдатски - "коломбины"), пикапы с тентами и другие машины. Около будок - пары автоматчиков. Часовой прочитал мое предписание и сказал: "Начальника штаба нет. Здесь его заместитель майор Кривопиша".

Представился. Приземистый, широкий в плечах, майор Кривопиша протянул руку, как давно знакомому. "Сейчас готовимся к маршу. Времени у меня нет. Отыщите старшего лейтенанта Фесака, пусть ознакомит вас с обязанностями офицера связи бригады. На марше будете со мной. Задачи вам будут ставить командир, начальник штаба бригады и я. Все".

Старший лейтенант Фесак объяснил мои обязанности, сообщил звания и фамилии должностных лиц в бригаде и корпусе, с которыми имеет дело офицер связи. Предупредил, чтобы я все это держал в голове, ничего не записывал.

С наступлением темноты бригада свернулась в колонну и подошла к исходному пункту. Выдали горячий ужин, чай и сухой паек. Приказано в каждой машине иметь дежурных наблюдателей за сигналами командиров. Свет запрещен. Только внутри крытых командирских и штабных машин при чтении карт и документов можно пользоваться карманными фонариками. С началом марша майор Кривопиша сообщил, что бригада готовится войти в прорыв в направлении Константиновка, Чигирин. Рубеж ввода на линии железной дороги Кременчуг - Александрия. Утомленный событиями этого дня, я уснул, сидя в машине, и открыл глаза только утром, разбуженный резким торможением.

На западе грохотала канонада. Группами в сопровождении истребителей пролетали наши бомбардировщики. Горизонт застилали клубы дыма. Выскочив наружу, около машины командира бригады я увидел начальника штаба, начальника политотдела и майора Кривопишу. Все они были чем-то озабочены. Я интуитивно почувствовал огромную ответственность этих людей за судьбу боя. Кажется, уже в тот миг я подумал, что гораздо легче драться с "тиграми" и атаковать фашистские батареи, зная поставленную тебе задачу, чем управлять массой людей и техники в неразберихе сражения, заставляя эту массу быть гибкой, целеустремленной и непобедимой.

Отдав распоряжения своему заместителю полковнику Михайленко и начальнику штаба майору Бочинскому, комбриг повернулся к нам и скомандовал: "Оперативная группа, за мной!" Легко и умело вспрыгнул на танк, нырнул в командирскую башню, не закрыв люка. Место башенного стрелка занял майор Кривопиша. Мне он приказал двигаться следом на машине начальника инженерной службы капитана Фальтиса. Танк командира, ритмично позвякивая гусеницами, двинулся вперед, за ним - вся оперативная группа. Через полчаса мы были у железной дороги. Машины рассредоточенно, "елочкой", поставили в укрытия. Полковник Борисенко, майор Кривопиша и начальник связи быстро пошли к небольшой высоте. На ней в траншее видны люди с биноклями и планшетами. Стоят стереотрубы. Кривопиша подал знак следовать за ним.

Незнакомый полковник (позже я узнал, что это был командир стрелковой дивизии) поздоровался с Борисенко, озабоченно сказал: "Подоспели вовремя. Мои приближаются к рубежу ввода, - он указал рукой небольшие высотки на горизонте. - Потом пятнадцатиминутный артналет, и... будем догонять вас. По крайней мере, постараемся", - Он улыбнулся.

В траншее появился офицер-связист. "Вы Борисенко? - спросил он полковника. - Вас вызывает Грохотов". Я знал, что это псевдоним начальника штаба корпуса. Борисенко быстро подошел к аппарату. "Так точно! Готово!.. Понял!.. Есть!.." Положив трубку, взглянул на Кривопишу: "Лично передадите Михайленко команду "Вперед". Все рации на прием и передачу. Журавлеву железную дорогу пересечь, - глянул на часы, - в десять тридцать".

Я тоже посмотрел на часы. Значит, через сорок пять минут. Успеют ли?..

Кривопиша и начальник связи побежали к танку командира. Я - следом, потому что отставать от майора не имел права. Вскоре Кривопиша приказал мне доложить комбригу: "Приказ принят. Бригада выступила". Докладывая, я сильно волновался. Это было, по сути, первое мое "задание" в новой должности. Борисенко, выслушав, молча кивнул и повел биноклем куда-то в тыл. Я догадался, что оттуда выйдут танки бригады.

В воздухе появились дополнительные патрули истребителей, некоторые из них кувыркались, как дельфины в море. Не оборачиваясь, комбриг приказал: "Передай Фальтису - пусть предупредит регулировщиков у железной дороги - бригада на подходе. Чтобы никаких пробок и заторов". Я понял, что это ко мне, и быстро выполнил приказание. Появились танки. Они шли в линии ротных колонн, оставляя в воздухе вихрящиеся клубы выхлопных газов. Когда стал слышен гул танковых моторов, Борисенко кивнул комдиву. Через несколько секунд загрохотали залпы беглого огня артиллерийских батарей. Сквозь них иногда прорывались глухие хлопки минометов, грозно взвывали реактивные снаряды. Тяжело груженные бомбардировщики журавлиными клиньями прошли на запад под охраной истребителей, и вскоре на высотках, которые указывал комдив, встала сплошная стена сине-черного дыма, прорезаемого брызжущими огнями разрывов. Я впервые видел панораму боя со стороны и был зачарован ею. Хотелось быть тем, чья воля согласовывала действия всех этих самолетов, танков, артиллерии и пехоты. Но когда машины нашего полка с десантом на броне стали грузно переваливаться через насыпь железной дороги, сердце мое защемило. Мне представилось строгое лицо подполковника Журавлева, я увидел Филимонова, прильнувшего к командирскому перископу, Безуглова, лихо работающего рычагами и педалями, Хабибулина, достающего врага из своей пушки на предельной дистанции. Мне даже показалось, что один танк, шедший особенно красиво, - бывший мой танк. Я бы, наверное, заплакал от досады, что нахожусь сейчас не в этом танке, если бы не был офицером связи.

"По местам!.." Эта команда полковника Борисенко вернула мне душевное равновесие. Через железную дорогу уже прошли артиллеристы капитана Деревянко, за ними следовали машины мотострелкового, батальона майора Новикова, потом - мы.

Поле изрыто воронками. На нем кое-где сохранились немецкие указатели. У проходов через минные поля дежурят саперы. Лежат убитые. Гитлеровцы и наши вперемешку. В лощине - медпункт. Некоторые раненые идут сами, но чаще их несут санитары. Белые халаты врачей и сестер, надетые поверх шинелей, действуют успокаивающе. Для медиков как будто не существует опасности - бегают во весь рост, занятые своим делом. Понуро смотрит на наше движение группа пленных гитлеровцев.

В полукилометре от рубежа ввода в прорыв танковый полк принял боевой порядок. Слышим по радио донесение начальника разведки бригады. Это последние сведения о противнике для командиров частей. В небе серия ракет, и артиллерия уже бьет по глубине вражеской обороны. Танки и мотопехота бригады совместно с частями стрелковой дивизии идут в атаку. Наконец долгожданное и волнующее: "Прорвали!.." С небольшой высоты видим, как наша мотопехота десантируется на танки и бригада, набирая скорость, рвется вперед. "Ну вот мы и в оперативной глубине, говорит капитан Фальтис. - Начинается самое горячее: маневренные бои. Кого-то гитлеровцы сунут против нас?.."

- Я помню это наступление, длившееся непрерывно более

суток, - сказал, комментируя записки лейтенанта, генерал

Рязанский. - Было много пленных из разных дивизий - видимо,

от нашего удара у гитлеровцев все перепуталось. Но к вечеру

следующего дня темпы замедлились. Пехота отстала и повернула

на Знаменку. На подступах к Чигирину перед нами лежало село

Иванковцы, в котором, по-видимому, находились значительные

силы врага. Точного представления мы о них не имели

разведка подкачала, - и танки бригады в нерешительности

остановились, встретив упорное сопротивление. Доложили

обстановку командиру корпуса. Он приказал: "Взять!" Мы и

сами понимали: обходить село опасно: фашисты могут отрезать

тылы корпуса.

На вторые сутки наступления остановились в маленьком хуторе. Я впервые присутствовал на важном совещании штаба бригады. Речь - об Иванковцах. Атака на это село с ходу не удалась. Полковник Борисенко отчитывал начальника разведки за неточные и запоздалые данные о противнике. Затем слушали предложение начальника штаба взять Иванковцы штурмом, попросив подкреплений. Комбриг при последних словах недовольно насупился. "А вы что предлагаете, майор Кривопиша?"

Тот будто ждал вопроса, ответил твердо: "Предлагаю взять Иванковцы "сабантуем". - Кто-то хихикнул, но Борисенко лишь повел бровью, и насмешник смолк. - Вы знаете, - продолжал Кривопиша, - фрицы не любят воевать ночью. Многие уроки им впрок не пошли. Разрешите преподать еще один?" - "Что вам для этого требуется?" - "Разведрота, мотострелковая рота капитана Головина, капитан Фальтис с десятком саперов, станковый пулеметчик сержант Летута".

"Григорий Яковлевич! - обратился к комбригу начальник политотдела подполковник Дмитриев. - Может быть, партизаны пригодятся? В соседней хате их представители ждут вашего приема!" - "Конечно, пригодятся: в таких делах для них самое раздолье".

Перед уходом майор Кривопиша кивнул в мою сторону и сказал: "Разрешите, товарищ гвардии полковник, взять с собой этого терского казака и проверить, получится из него офицер связи или нет. Кстати, ему полезно будет узнать, что в штабе бригады занимаются не только писанием бумаг, телефонными разговорами да пуском сигнальных ракет". Борисенко улыбнулся: "Ну что же, возьмите, только в самое пекло одного не пускайте. Пусть действует вместе с капитаном Фальтисом: тот зря голову в огонь не сунет и другим не даст". Я понял, что мне предстоит серьезное испытание, и стал готовиться.

...Полночь. Отряд майора Кривопиши занял исходное положение, обойдя село и разделившись на три группы. В первой - разведрота капитана Морозова с партизанами, во второй - рота капитана Головина, с ней майор Кривопиша и несколько партизан; в третьей - саперы Фальтиса с двумя партизанами и пулеметным расчетом Летуты. Я рядом с Фальтисом. Пронизывающий ветер бьет прямо в лицо, жжет мокрым снегом. Фальтис говорит, что это хорошо. Может быть.

Вперед поползли разведчики, чтобы бесшумно снять дозор противника на высоком берегу реки. Все замерли в ожидании: удастся ли? Наконец негромкая команда "Вперед". Значит, удалось. Спускаемся к реке. Она разделяет Иванковцы на две части. Берегом и по воде идем цепями к мосту - исходному пункту для атаки. Саперы сняли несколько досок настила с моста, чтобы воспрепятствовать движению автомашин. Потом заняли тут же позицию. По соседству устроился Летута со своим пулеметом. Партизаны скрытно повели разведчиков и стрелков к домам, где, по их сведениям, большими группами расположились гитлеровцы.

Малейшего звука в селе ждем с таким напряжением, что меня временами колотит дрожь. Впрочем, может, это от ветра? И вдруг почти одновременно прогремело несколько взрывов ручных гранат, затрещали автоматы, в трепетном свете взлетевших ракет по улицам заметались какие-то фигуры. "Сабантуй" начался.

Саперы одну за другой бросали осветительные ракеты на противоположный берег, держа на виду мост. Вот из темноты на него влетела машина с гитлеровскими солдатами. Резанул пулемет, и машина, потеряв управление, с треском ломает перила и летит в воду. Другая машина затормозила перед мостом так, что ее развернуло бортом к нам. Летута дал длинную очередь. Видимо, пуля попала в бензобак, он взорвался, и горящий бензин облил фашистов, сидевших в кузове. С дикими воплями они выпрыгивали из машины и, как живые факелы, метались по берегу. Один бросился в реку, другой катался по земле, пытаясь сбить пламя, третий, обезумев, огненным комом несся в темноте куда глаза глядят. Летута бил и бил короткими, злыми очередями, но пулемет его не в силах был заглушить нечеловеческие крики гитлеровцев... На западной окраине села вспыхнули пожары (потом я узнал, что партизаны подожгли дома и дворы полицаев). И почти одновременно с южной околицы отозвались гулкие выстрелы танков. Главные силы бригады атаковали Иванковцы.

Внезапно мы услышали топот бегущих людей. Фальтис не разрешил бросить ракету, но в отсветах пожаров мы различили большую группу гитлеровцев. Они бежали прямо на нас. "Гранаты..." - вполголоса скомандовал Фальтис. Торопливо нащупываю лимонку, выдергиваю чеку. "Огонь!.." - швыряю гранату в сумерки, в гущу черных теней, в топот и тяжелое дыхание многих людей. Еще миг - и слепая, черная, враждебная волна захлестнет нашу реденькую цепь. Но тут же вспыхивает десяток слепящих огней, туго бьет в уши грохот разрывов, как бы разметав гущу чужих теней. Крики, стоны, оборвавшаяся команда на чужом языке. Передние гитлеровцы успели убежать от осколков, они совсем рядом. "Коли!" - командует Фальтис. У саперов винтовки, им в таких переделках сподручнее действовать штыком, но у меня автомат. Длинной очередью встречаю подбегающие фигуры, они исчезают, но тотчас сбоку, рядом, возникает еще одна. Догадываюсь, что не успею повернуть ствол, и наотмашь бью прикладом, целя в голову. Тупой удар, вскрик, гитлеровец, споткнувшись, катится в темноту... Больше автомат мне не пригодился. В селе еще стреляли, а у нас было тихо...

Да, в Иванковцах перестрелка шла тогда почти до утра. Но это, по существу, был бой по очистке уже захваченного населенного пункта. Победа бригаде досталась легко, а трофеи были изрядные. Бригада захватила штабные документы 282-й пехотной дивизии, действующий узел связи, сотни три пленных, много оружия и машин. Передовой отряд бригады занял рощу севернее Иванковцев, открыв путь наступления на Чигирин.

...Отдых мой был недолог. Да и трудно назвать отдыхом сон, в котором мерещились блескучие разрывы гранат, горящие фигуры людей, стоны, хрип, крики. Когда оперативный дежурный коснулся моего плеча, я мгновенно вскочил, протер глаза и с изумлением увидел, что майор Кривопиша был на своем обычном месте в штабном автобусе. Судя по его виду, никакой "сабантуйной" ночи и не было. В автобусе пахло плавленым сургучом. "Очнулся? - спросил майор. - Расписывайся! Серия "К" - лично командиру корпуса. Боевое донесение комбрига. О прибытии в штаб корпуса доложишь по телефону. Оттуда привезешь документы, какие дадут в оперативном отделе. Перед выездом позвонишь. Давай карту: вот маршрут, - прочертил красным карандашом. - Рощи объезжай: в них могут быть бродячие фрицы. Бигельдинов с пикапом и два автоматчика ждут около автобуса. Все ли понял?" - "Так точно!" - "Повтори!" Я повторил. "Правильно! - И, посмотрев на часы, кивнул: - Действуй".

Осмотрев пакет, я вышел из автобуса и сразу увидел пикап. Ко мне четко подошел шофер и доложил: "Товарищ младший лейтенант! Ифрийтор Баязит Бигильдинов прибыл в ваше распоряжение". Ефрейтор был невысок, ловок в движениях. По его акценту и чертам лица я понял, что он по национальности татарин. Синий комбинезон, видневшийся из-под аккуратной шинели, делал его похожим на кавказскую девушку в шароварах. Рядом с машиной стояли два автоматчика. Один из них, высокий блондин, лет тридцати с пышными пшеничными усами, чисто выбрит и подтянут. На нем все тщательно подогнано - от шапки-ушанки до кирзовых сапог. Над срезом воротника гимнастерки - ослепительно белая полоска. Позже я узнал, что подворотнички он менял ежедневно, в любой обстановке. Фамилию его я, кажется, так и не узнал, потому что в штабе его все, вплоть до командира, звали Иваном Семеновичем. А причина тому - особое уважение этого парня к народному артисту Козловскому, о котором он мог говорить без конца. У него был приятный лирический тенор, и он постоянно участвовал в бригадной и даже корпусной самодеятельности. "Иван Семеныч" был культурен в обращении. От "сабантуйных" дел не отказывался, но и не напрашивался на них. Под бомбежками и обстрелами вел себя достойно.

Другой автоматчик - командир отделения младший сержант Васин, бывший тихоокеанский моряк (мотопехота бригады была укомплектована из морской пехоты Тихоокеанского флота). Рослый брюнет с волевым подбородком, бледноватый после тяжелого ранения под Богодуховом, где бригада отражала контрудар эсэсовских танковых дивизий. Он и теперь еще прихрамывал. Васин - неизменный участник смелых операций, не раз ходил с разведчиками в тыл гитлеровцев. Имеет боевые награды. Уважает майора Кривопишу не менее, чем флотского офицера, был с ним рядом прошлой ночью. Бригаду называет "морской". В вещевом мешке носит пару тельняшек и бескозырку. При выписке из госпиталя добился, чтобы его отправили в прежнюю часть. С моряками считает возможным сравнивать только танкистов (впереди всех идут в атаку) да "рази што" артиллеристов Деревянко. Опасности, страха и другой "психологии" не признает и презирает тех, кто об этом заводит разговор. Мечтает вернуться в мотострелковый батальон, где можно, надев бескозырку, ходить в штыковую атаку на эсэсовцев, в которой ни раненых, ни пленных не бывает...

Машина у Бигельдинова содержится в порядке. Чистая. На скатах цепи. В кузове - маты, доски разных размеров для повышения проходимости, мешочки с песком для тушения пожара, от буксовки и гололеда. Приторочены две лопаты, топор, лом. Есть запасная канистра с бензином. По бокам кузова откидные сиденья. На полу добротный трофейный брезент. Я представился "экипажу", объяснил задачу. Известие о том, что пакет надо вручить лично командиру корпуса, кажется, произвело впечатление.

Штаб корпуса находится в небольшом селе, всего в нескольких километрах от Иванковцев. По хорошей дороге - езды самая малость. Пересекая Иванковцы, мы всюду видели следы ночного боя. "Уй, что наделал гвардии майор Миша! - воскликнул Бигельдинов. Так солдаты штабных подразделений звали между собой майора Кривопишу, имя и отчество которого Михаил Дмитриевич. - Теперь фрицы на сто километров кругом ночью спать не будут".

Не доезжая совсем немного до штаба корпуса, мы уперлись в овраг с крутым спуском и подъемом, по дну которого тек широкий ручей с илистым дном. Около взвода саперов трудились над мостом, раздавленным танками, объезды годились лишь для гусеничных машин. С помощью саперов, настеливших доски, Бигельдинов лихо проскочил ручей, но на подъеме машина начала буксовать. Пришлось помогать силами "экипажа". Когда наконец выбрались из оврага, я невольно подумал: как же являться перед начальством? Сапоги, шинели и даже лица заляпаны глиной. Но это было лишь начало... В село мы въехали не скоро.

Село насчитывало десятка полтора домов, расположенных среди невысокого леса. На опушке в окопах стояли танки и автомашины. Перед ними - окопы для ручных пулеметчиков и стрелков. На удобной позиции стояла батарея малой зенитной артиллерии с задранными в небо стволами. Вблизи домов змейками вились щели для укрытия во время авиабомбежки. Взгляд невольно задержался на глубоких окопах, где стояли мощные радиостанции с высокими антеннами. Завывая, тарахтели движки во время работы на передачу, из полуоткрытых дверей слышались монотонные голоса радистов. Глаз отмечал аккуратные аппарели, тщательную маскировку, и мне подумалось почему-то, что жалко, наверное, покидать такое устроенное гнездо.

"Здорово охраняются", - заметил "Иван Семеныч", кивай в сторону танков, когда проверявший документы сержант пошел открывать шлагбаум.

У большой хаты - два автоматчика. Вызвали адъютанта. Тот, выслушав, пригласил за собой. В лицо брызнул яркий свет (видимо, от походной электростанции). В просторной комнате за большим столом сидели три генерала, перед каждым лежала карта. Они о чем-то громко разговаривали. "Кто из них командир корпуса?" - пронеслось в голове. Спрашивать неудобно. Попытался определить сам. Один из них, сидевший прямо передо мной, с выразительными чертами лица и чуть косым разрезом глаз, выделялся своей осанкой. Я принял его за командира, сделал шаг вперед и, приложив руку к шапке, начал было докладывать, но он кивнул на сидящего боком ко мне худощавого генерала. Тот задумчиво рассматривал карту, медленно потирая щеку. После моих слов "товарищ генерал" он поднял голову, повернулся ко мне и спокойно выслушал. Запомнились серые усталые глаза, гладко причесанные волосы. Ордена Ленина и Красного Знамени, медаль "XX лет РККА" и орден Суворова II степени в соседстве с гвардейским знаком подсказали мне, что это генерал-майор танковых войск Скворцов - наш командир корпуса.

Пока я докладывал комкору о цели прибытия и передавал пакет, генерал, к которому я обратился вначале (это был заместитель командира корпуса генерал-майор танковых войск Ермаков), рассмеялся приглушенным баском и, нагнувшись к соседу, негромко произнес: "И где Борисенко такого откопал? Ну чистый Швейк". Генерал Скворцов после этих слов взглянул на меня и, сдерживая улыбку, углубился в боевое донесение. Потом весело хлопнул ладонью по колену, восклицая: "Молодец! Молодец Кривопиша!.. Вы, Иван Прохорович, - к Ермакову, - знаете пулеметчика Летуту?" - "Никак нет". - "Жаль! - Обращаясь ко мне: - Вы тоже были с Кривопишей?" - "Так точно!" - "Ну, знаете ли, Иван Прохорович, Швейк постарался бы оказаться подальше от такого "сабантуя". - Затем подошел ко мне, протянул руку: - Спасибо за добрую весть. Идите к адъютанту, там подождете. Вам будет поручено ответственное задание: вывести противотанкистов на позиции двенадцатой гвардейской мехбригады. Подробности сообщит генерал Шабаров. До свидания". Я четко (так мне, по крайней мере, казалось) повернулся кругом и вышел. С разрешения адъютанта дозвонился до оперативного дежурного своей бригады и доложил о вручении пакета. Потом поинтересовался, нельзя ли накормить членов моего экипажа. "Сейчас дам команду", - обещал адъютант.

Минут через пятнадцать вышел начальник штаба корпуса генерал Шабаров, придирчиво осмотрел меня и приказал отправиться в оперативный отдел.

Знакомство мое с офицерами оперативного отдела прошло быстро и просто. Видимо, это потому, что надо мной взял своеобразное шефство капитан Ивашкин. В прошлом он был офицером связи нашей бригады и сохранил к ней самое доброе отношение. Пожимая руку капитану Брагеру. старшим лейтенантам Усачеву и Костриковой, я чувствовал, что с этой минуты становлюсь для них своим человеком. Запомнились ордена и медали у Брагера и Костриковой.

Представили меня и заместителям начальника оперативного отдела майорам Москвину, Гостеву и Лупикову, которые горячо обсуждали какой-то вопрос. Ивашкин шепнул: "Опытные оперативные работники". Впрочем, это было видно и по наградам, и по нашивкам за ранения.

Пока я ждал и получал документы, в отдел пришел генерал-майор танковых войск Шабаров в сопровождении невысокого, круглолицего майора. Все встали, но генерал тотчас жестом приказал сесть. "Начальник разведки корпуса майор Богомаз, - заговорил он, - кратко проинформирует вас о противнике и его намерениях".

- Здесь надо бы несколько прояснить ту обстановку,

которую, видимо, докладывал майор Богомаз, - снова

прокомментировал генерал-майор Рязанский. - К тому времени

корпус вышел на тылы сто шестой, сто восьмой и триста

двадцатой пехотных дивизий одиннадцатого армейского корпуса

гитлеровцев, оборонявших правый берег Днепра на фронте

Новогеоргиевск, Чигирин. Во избежание их разгрома противник

на рубеже Крюков, Глинск начал свертывать оборону и спешно

отводить войска на запад, организовав сильное тыловое

охранение. К Новогеоргиевску подошли части пятьдесят третьей

армии. Быстрое овладение Чигирином, задуманное вначале,

могло привести к отсечению и уничтожению лишь части сил

одиннадцатого армейского корпуса...

Когда Богомаз закончил доклад и ответил на вопросы, генерал спросил: "Кто желает сделать вывод по обстановке?" После короткой паузы встала Кострикова: "Разрешите мне?" Я с интересом смотрел на эту синеглазую блондинку в сбитой на затылок ушанке. На правой щеке ее глубокий шрам. Позже я узнал, что в бою под Прохоровкой, где она была военфельдшером 54-го гвардейского танкового полка, осколком мины ее тяжело ранило в лицо. Она лишь недавно вернулась в корпус из московского госпиталя. Говоря, она по-мужски отсекала рукой каждую фразу.

"Иван Васильевич! - Это генералу-то. - Из доклада майора Богомаза я поняла, что наш корпус, да и сосед из пятьдесят третьей армии уцепили одиннадцатый корпус фашистов за хвост. - Послышался смех. - Честь для нашего гвардейского корпуса, откровенно говоря, небольшая и незавидная. - Смех умолк. - По-моему, фашистов следует уцепить, извините, за морду, а это можно сделать, если мы быстро обойдем их и будет наступать далеко западнее Чигирина".

Генерал Шабаров, сдерживая улыбку, ответил: "Евгения Сергеевна, мне кажется, что вам в образной форме удалось выразить смысл очевидного вывода. Подумайте-ка над этим все". Затем он подозвал корпусного инженера подполковника Кимаковского и меня. Кимаковский получил задание лично проверить готовность моста в овраге и пропустить через него противотанковый дивизион и батарею Су-85. Мне приказал через час явиться в распоряжение капитана Неверова - командира дивизиона (указал точку на карте) и вывести колонну на западную окраину Иванковцев.

От ОД (оперативного дежурного) позвонил майору Кривопише, сообщил о времени выезда из штаба корпуса. Капитан Ивашкин организовал для меня ужин, за которым рассказал об офицерах оперативного отдела, просил без стеснений обращаться за помощью. Меня охватывало теплое чувство к нему и его товарищам. Среди неуюта войны, на новом для тебя пути нет ничего дороже, чем братское отношение людей, о существовании которых еще вчера не подозревал. Исчезло ощущение неопределенности моих обязанностей, я уже чувствовал себя живой нитью, связывающей два важных оперативных звена, олицетворенных в близких мне людях. Теперь я знал: не посмею, не смогу быть плохим офицером связи.

В пункт встречи с командиром противотанкового дивизиона и самоходной батареи я прибыл до срока. Назначил наблюдателей и сам внимательно слушал тишину ночи. Уловив шум моторов, приказал Бигельдинову включить стоп-сигнал. Вскоре подошла головная машина, из щели ее замаскированной фары едва пробивался темно-синий свет. Офицер в шинели и плащ-накидке, назвавшийся капитаном Неверовым, спросил, знаю ли я маршрут. Утвердительный ответ удовлетворил его. Марш прошел довольно быстро, так как саперы успели уже не только соорудить мост, но и "подлатать" дорогу. На западной окраине Иванковцев колонну встретил начальник артиллерии бригады гвардии майор Шаповалов, он и повел дивизион и самоходную батарею на огневые позиции,

Вошли в высокий, густой лес. Разбитая дорога с глубокими колеями. Незастывшая густая грязь. Темень. Сильный ветер со снегом. Через час движения майор Шаповалов остановил колонну и приказал рассредоточить орудия на просеке в полной боевой готовности. Затем я вместе с другими офицерами выехал на командный пункт бригады, располагавшийся на опушке леса.

На КП, несмотря на поздний час, шла напряженная работа. В большой палатке, вокруг макета местности, собрались офицеры штаба бригады, командиры танковых, мотострелковых и минометного батальонов. Ждали прибытия командира 24-й гвардейской танковой бригады. Полковник Борисенко нетерпеливо поглядывал на часы - время очень дорого. "Что-то запаздывает Вениамин Павлович!" - "Еще пять минут", - ответил майор Бочинский, однако Борисенко не успокаивался. Наконец послышался рокот мотора, лязг гусениц, а через минуту в палатку вошли трое танкистов в кожаных куртках и шлемах. Первый - это был командир танковой бригады, любимец корпуса гвардии полковник Рязанцев, - подошел к Борисенко и, чуть улыбнувшись, певуче заговорил: "Заждались, Григорий Яковлевич? Я был уверен, что вы используете эту ночку для атаки. Чувствую - не ошибся. Мы тоже готовы. Осталось только согласовать..."

Майор Кривопиша пригласил двух других танкистов садиться, и один из них - командир танка комбрига гвардии лейтенант Хазипов устроился рядом со мной. Мы тотчас познакомились, и он стал рассказывать мне о последних боях под Медеревом. Глаза его разгорелись, когда он рассказывал, как танковая рота под командованием старшего лейтенанта Иксара, ведя разведку, обнаружила в движении одиннадцать "тигров". Иксар пристроился им в хвост и, когда "тигры", одолевая подъем, стали хорошими мишенями, скомандовал: "Огонь". Буквально за полминуты два "тигра" были сожжены и два разбиты. Рота не потеряла ни одной машины, Назип (так звали моего нового знакомца) смеялся и потирал руки, вспоминая этот бой...

- Пока лейтенанты знакомились и беседовали о боях, был

принят план совместного наступления, - пояснил Рязанский.

Сводился он к тому, чтобы силами мотострелковых батальонов

при поддержке танков и артиллерии овладеть опорным пунктом

гитлеровцев - селом Вершацы, что в десяти километрах южнее

Чигирина. Если гитлеровцы контратакуют танками, стремясь

отсечь войска, захватившие село, - встретить их огнем

артдивизиона гвардии капитана Деревянко и батареи

противотанкового дивизиона Неверова. Связав фашистов таким

образом, нанести сильный фланговый удар танками двадцать

четвертой бригады, разгромить отступающего противника и на

его плечах, ворваться в Чигирин с юго-востока. В то же время

танковый полк (тот самый, где начинал фронтовую службу

Овчаренко) вместе с мотострелками, самоходной батареей

СУ-восемьдесят пять и двумя батареями противотанкового

дивизиона должен обойти Чигирин с запада. Это было особенно

важно потому, что город с юга прикрывался сильными

оборонительными позициями фашистов и атака могла

захлебнуться.

Прощаясь, начальник политотдела 24-й бригады гвардии капитан Сербиченко и Хазипов пригласили Кривопишу и меня побывать у них в гостях. Мы согласились, и я с сожалением подумал, что едва ли у нас выпадет для этого время. С сожалением потому, что мне очень понравился Назип.

Часа за полтора до рассвета вся наша оперативная группа во главе с комбригом вышла на НП, спрятанный в самой кромке леса. Разбушевался ветер, он пронизывал меня до костей. Телефонисты поеживались над аппаратами в своих плащ-палатках. Пока вся радиосвязь - на прием. Гитлеровцы реже стали бросать осветительные ракеты, полагая, видимо, что опасное для нападения время ночи миновало. Майора Кривопишу то и дело вызывали к телефону - части бригады докладывали о готовности к атаке.

По телефонным проводам и радио улетела долгожданная команда, прошло томительных двадцать минут, но ничего не изменилось в расстилавшемся перед нами черном пространстве. "Режим" фашистских ракетчиков и дежурных пулеметчиков все тот же. Нервничает полковник Михайленко. Наконец он обращается к комбригу: "Разрешите запросить комбатов, в чем дело". - "Не надо! Молчат - значит все идет нормально". Внезапно поведение немцев резко изменилось. В районе села Вершацы вспыхнули десятки осветительных ракет. Но бросали их гитлеровцы не в сторону фронта, а на фланги и даже в тыл своего расположения. Фейерверк быстро разросся, и вскоре над всем пространством от села Вершацы до Чигирина заполыхал трепетный, мертвенно-бледный свет. До нас донеслись удары орудий, пулеметная стрельба, разрывы мин. В Вершацах вспыхнули пожары. Командиры батальонов доложили, что им удалось внезапно окружить село и теперь они очищают его от гитлеровцев.

Наступило хмурое декабрьское утро. Последние фашисты, оборонявшие село, сдались в плен. Батальоны перестраивались для наступления на Чигирин. Вот прошли на запад танки нашего полка.

Предупреждение комбрига сбылось: на наш первый успех гитлеровцы ответили сильным огневым налетом и контратакой тридцати танков с пехотой. Вступили в бой артиллеристы капитана Деревянко. Они хорошо изучили повадки гитлеровских танкистов, знали, где у них в боевых порядках находятся командирские машины, и сосредоточенным огнем взводов, а иногда и батарей выбивали их в первую очередь. Немецкие солдаты - нечего греха таить - дерутся хорошо, но до тех пор, пока слышат своих офицеров. Стоит их голосам умолкнуть, как гитлеровцы теряют самообладание. Бить их тогда легче.

После первых залпов дивизиона у гитлеровцев загорелись три танка. Когда гитлеровцы приблизились к позиции артиллеристов, по ним был дан залп дивизиона "катюш". Танки скрылись в смерче огня, дыма и грязи. Пехота противника побежала назад, танкисты тоже остановились, неловко развертываясь фронтом на восток, откуда их атаковали гвардейцы нашей 24-й танковой бригады. Таким образом, гитлеровцы подставили борта своих машин артиллеристам, и на поле поминутно вспыхивали новые факелы. Поняв наконец, в какую западню они попали, гитлеровцы спешно отошли, потеряв более половины машин.

Борисенко быстро повернулся к начальнику артиллерии майору Шаповалову: "Передайте Морозу, - командиру дивизиона РС, - огонь по мосту через реку Тясмин". Огненные трассы "катюш" пронеслись в сторону Чигирина, там, постепенно разрастаясь, поднялись, разносимые ветром, багровые клубы огня и черного дыма.

Мимо НП провели в Иванковцы колонну пленных, взятых в селе Вершацы. Человек двести. Жалкое зрелище. В шинелях мышиного цвета с подоткнутыми за пояс полами, некоторые поверх шинелей натянули камуфлированные плащ-палатки. Все в ботинках. По колено налипла мокрая грязь. Летние фуражки-кепи с опущенными наушниками. Синие от холода лица. Некоторые дыханием согревают обнаженные руки. Взгляды трусливо-злобные. Смрадный запах от немытого тела, белья, обмундирования...

Кривопиша докладывает комбригу: "Танковый полк с батальонами Новикова и Петрикеева, преодолевая возрастающее сопротивление противника, ведет бой в семи километрах юго-западнее Чигирина. Двадцать четвертая танковая бригада, преследуя отходящего противника. контратакована шестьюдесятью танками гитлеровцев и сейчас ведет бой с ними юго-восточнее Чигирина. Видимо, товарищ гвардии полковник, и Чигирин надо брать ночью. По ночам нам больше везет". - "Все до поры до времени, - хмурится Борисенко. - Однако срок выполнения задачи истекает. Надо что-то придумать... Если "хозяин" согласится перекантовать Рязанцева на наш левый фланг, Чигирин к завтрашнему утру будет наш!" - "Я тоже так думаю", - ответил Кривопиша. "А вы что скажете?" - обратился Борисенко к начальнику политотдела бригады гвардии подполковнику Дмитриеву. "Видите ли, Григорий Яковлевич, Чигирин, конечно, орешек крепкий. Но раскусить его можно, если избежать фронтальных атак. Слабое место Чигирина - западная окраина, туда и бить надо. Лучше ночью - Михаил Дмитриевич прав. Меньше потерь, да и гитлеровцы ночью неуверенней себя чувствуют. Офицеры политотдела в любую минуту пойдут в батальоны готовить людей на штурм этой крепости. Тут же почти родина Богдана Хмельницкого, орденом которого награждены многие офицеры бригады. Взять город - дело нашей чести!"

Разговор командира и начальника политотдела бригады был прерван довольно шумным появлением на НП генерала Ермакова, майора Москвина и других офицеров штаба корпуса. Выслушав доклад Борисенко, Ермаков протянул ему какую-то бумагу, дал прочесть и сказал: "Свой боевой участок сегодня с наступлением темноты сдадите стрелковой дивизии. Заместитель командира дивизии со мной - познакомьтесь. К двадцати одному часу бригада должна быть готова к маршу. Вот карта-приказ". Ермаков, Борисенко и Москвин, склонясь над картой, заговорили вполголоса...

- Новый, приказ, который получила бригада, был вызван

самим ходом наступления, - говорил Рязанский. - Передовые

части нашего соединения и соседней, пятьдесят второй, армии

глубоко вклинились в оборину противника, в результате в ней

образовался выступ, обращенный в нашу сторону. В центре

основания этого выступа оказалось историческое местечко

Каменка, связанное с деятельностью декабристов. Если бы

сходящимися ударами с севера и юга в направлении Каменки

удалось окружить гитлеровцев, мог бы образоваться изрядный

котел. Все зависело от быстроты действий, и бригада должна

была совершить марш от села Вершацы на север в направлении

Ефимовка, Заломье, Красноселье, Омельгород, лес Нерубайка,

откуда нанести удар на Каменку. Навстречу нам в направлении

Смела, Каменка готовились наступать соединения пятьдесят

второй армии...

Услышал я лишь последние фразы Ермакова: "Обратите внимание на свой правый фланг, он открытый. За вами идет Рязанцев, остальные - левее. Донесение о выходе в район пришлете в лес Нерубайка с офицером связи. Вы бы одели его по-человечески! Все понятно?.. Будьте здоровы. Я к Рязанцеву. Адъютант, машину!"

В моей памяти сразу всплыло совещание в оперативном отделе корпуса, доклад майора Богомаза и заключительные слова генерала Шабарова: "Вам удалось в образной форме выразить напрашивающийся вывод". (Уцепить противника за "морду".) Видимо, за этим и пойдем.

Проводив Ермакова, Борисенко появился перед нами озабоченный и нетерпеливый: "Товарищ Кривопиша! Здесь будет полковник Михайленко. Остальные - в штаб. Готовьте документы на сдачу боевого участка и расчеты на марш. Да, вот что! Оденьте офицера связи как полагается. Я не люблю замечаний начальников даже по мелочам. Вы посмотрите на генерала Ермакова: он всегда в горячих местах, вечно в движении, а приедет на ка-пэ, сбросит плащ - на нем все блестит, точно на бал собрался. Старый кавалерист. У них строевая подготовка и внешний вид здорово были поставлены. Ермаков за это получил не одну награду от наркома".

"Я тебя еще не туда поведу"

Бригада выступила глубокой ночью. Предстояло пройти около шестидесяти километров по самым плохим дорогам. Бригадные и корпусные саперы, выделенные в отряд обеспечения движения, выступили вслед за разведкой. В авангарде бригады шел мотострелковый батальон гвардии старшего лейтенанта Ильиных, усиленный ротой танков и батареей. С ним находились замкомбрига гвардии полковник Михайленко, майор Кривопиша, капитан Фальтис, инструктор политотдела корпуса капитан Суворов. Я по обычаю - с Кривопишей. При начальнике штаба бригады, в главных силах, остался старший лейтенант Фесак. Во время боев на чигиринском направлении он "температурил" и только перед маршем выписался из медсанроты.

В пути полковник Михайленко и майор Кривопиша обсуждали, как с ходу овладеть населенным пунктом Болтышка, чтобы затем проникнуть в Каменский лес. Оттуда до Каменки - три-четыре километра: условия для наступления бригады станут идеальными. "Может, опять какой-нибудь "сабантуй" придумаешь?" - спросил Михайленко. "Что ж, Роман Алексеевич, здесь они, возможно, непуганые, и "сабантуй" наверняка удался бы. Однако на Болтышку ночь тратить нельзя. Ночь нужна, чтобы овладеть Каменским лесом. Об этом и комбриг твердил. Весь вопрос в том, что за противник обороняется на рубеже Ивангород, Болтышка, ответил Кривопиша. - Боем бы прощупать, да нельзя. Командира разведроты комбриг предупредил, чтобы работал бесшумно и не дал фашистам догадаться о выходе бригады на каменское направление".

Офицеры умолкли на несколько минут. Потом капитан Суворов негромко сказал: "А ведь это та самая Каменка, товарищ гвардии полковник, где начиналась история русского революционного движения. Здесь, по сути, был центр тайного Южного общества декабристов. В Каменке у Давыдова бывали Пестель, Орлов, Волконский, Муравьев-Апостол. Здесь Пушкин стихи свои читал! Да и Болтышка, о которой вы говорили, - тоже небезызвестна. В ней жил герой Отечественной войны двенадцатого года генерал Раевский. С его семьей Александр Сергеевич был по-особому дружен. В Болтышке он не раз бывал гостем Раевских. - Помолчав, капитан добавил: - На войне чаще всего не до истории. А все же надо нам напомнить бойцам, какие святые места освобождаем". "Надо! отозвался Михайленко. - Вот вы мне напомнили, и я уже иначе к этой Каменке отношусь".