Задолго до рассвета бригада вошла в лес Нерубайка. Авангард в боевом порядке расположился на северной и западной опушках леса. Здесь уже несколько дней находилась пехота 53-й армии. Командир авангарда старший лейтенант Ильиных обосновался рядом с КНП стрелкового батальона. Комбат охотно объяснил обстановку, сообщил, что днем хорошо видны Ивангород и Болтышка, а в пространстве между ними синеет Каменский лес. На рассвете полковник Михайленко приказал мне отыскать комбрига и сообщить ему о местонахождении авангарда. Для поездки дал свой газик.
Задачу я выполнил довольно быстро. У машины комбрига стоял на страже "Иван Семеныч". Улыбнувшись мне как старому знакомому, он предупреждающе стукнул в дверь и сказал, чтобы я входил. Борисенко брился. "Ты, голубчик, извини, - заговорил он, - что я в таком затрапезном виде принимаю тебя. Ей-ей, времени так мало, что приходится службу и быт совмещать. Поэтому докладывай, не смущайся". Выслушав, он задал несколько вопросов, потом сказал, что через полчаса поедет с командирами частей к Ильиных на рекогносцировку и мне предстоит быть проводником. "А пока есть время, получи теплое обмундирование. Да попроси Ивана Семеныча помочь тебе. Насчет этого он дока..."
"Иван Семеныч" действительно знал толк в вещевой службе. Я моментально получил добротную ватную куртку и шаровары, сменил шинель и шапку. "Прошу прощения, товарищ гвардии лейтенант, - сказал, прощаясь со мной, "Иван Семеныч", - у вас теперь вид настоящего фронтового офицера. Так и проситесь на фотографию..."
Через полчаса на лесной опушке командиры частей и офицеры штаба слушали доклад командира стрелкового батальона о противнике. По сведениям, гитлеровцы оборонялись отдельными опорными пунктами, устраиваясь потеплее, - в селах, деревнях, лесах. Особо комбриг заинтересовался известием о том, что между Ивангородом и Болтышкой есть не занятый войсками промежуток, где второй день население по приказу фашистов роет окопы...
"Что известно о речушке западнее Болтышки?" - спросил Борисенко. "Местные говорят - на телегах переезжают". - "Фальтис, какие средства необходимы, чтобы не застрять в пойме?" - "Колейные мосты метров по десять длиной, фашины, бревна. Танкисты могут взять на буксир артиллерийские и минометные тягачи". Борисенко долго водил биноклем, изучая видимое пространство, потом глубоко задумался, словно забыв обо всех.
"Товарищ гвардии полковник, командир корпуса!.." Поблизости, свернув, с дороги, остановилась вместительная, под брезентовым тентом машина повышенной проходимости. Из нее вышли генералы Скворцов, Овчинников, подполковник Кимаковский, майоры Богомаз, Лупиков и капитан Ивашкин. Комбриг встрепенулся, быстро пошел навстречу Скворцову с рапортом. "Григорий Яковлевич, - заговорил Скворцов, - мы приехали послушать ваше решение и, если нужно, помочь. Вы готовы доложить?" - "Так точно, готов".
Я понял, что в минуты глубокой задумчивости в голове комбрига рождался план действий, который, быть может, определит нашу ближайшую жизнь.
Действительно, замысел Борисенко тогда был одобрен. Против нашего корпуса оборонялась на широком фронте 376-я пехотная дивизия, переброшенная из Западной Европы. Противник прилагал большие усилия, чтобы удержать Кировоград, Смелу, Каменку. От этого зависела его оперативная устойчивость в борьбе за Кировоград. Мы предполагали возможность сильных контратак на левом фланге корпуса против 12-й гвардейской мехбригады со стороны Новомиргорода, что в сорока километрах к юго-западу от Каменки. Однако рассчитывали, что вражеские резервы, находящиеся там, будут скованы действиями наших войск, наступающих нам навстречу а направлении Смела, Каменка.
Решение комбрига понравилось генералу Скворцову. Оно было дерзким и хорошо рассчитанным: прорваться ночью в Каменский лес через промежуток между опорными пунктами противника. Только внезапное овладение Каменским лесом позволяло быстро захватить Каменку. Борисенко предполагал пустить впереди сильную боевую разведку, за ней передовой отряд с задачей захватить промежуток в обороне врага и пропустить через него главные силы бригады в походном порядке. Чтобы противник не беспокоил бригаду с тыла, комбриг просил командира корпуса очистить от гитлеровцев Болтышку силами других частей, и только после того, как будет занят Каменский лес.
...Десять часов вечера. Иду в наступление на Каменский лес с разведротой. Мне приказано с выходом к лесу встретить командира передового отряда и доложить ему сведения о противнике, добытые разведкой. С нами капитан Фальтис и еще пять саперов. Каждый несет по охапке легких указок. Всем разведчикам сообщен азимут движения. Крепко подморозило, и это очень кстати: идти легко. Правда, стук сапог далеко разносится, но разведчики умеют ходить неслышно.
Гитлеровцы через каждые десять минут бросают осветительные ракеты, и нам часто приходится падать, замирая, пока в небе на парашютиках качаются трепетные огни. Один сигнальный пост оказался прямо на нашем пути и мог принести большие неприятности. Его следовало ликвидировать, не привлекая внимания соседних постов. Командир роты послал вперед пятерку разведчиков-кубанцев во главе со старшим сержантом Бурулой. Эти потомки казаков-пластунов специализировались на самой тонкой работе войны. Бесшумно снять часовых, уничтожить патрули, захватить "языка" было для них делом привычным. И все же я замечал, как волнуется командир роты капитан Морозов. Можно пройти огни и воды, сто раз смотреть в лицо смерти, но все равно нельзя быть спокойным, когда речь идет о выполнении боевой задачи, о жизни и смерти людей. По небу бежали облака, временами порошил снег, однако луна выглядывала то и дело, усложняя и без того трудную задачу разведчиков.
Мы подошли уже так близко, что дальше двигаться опасно. Лежим, ждем... В воздух взвилась очередная серия ракет, в том числе и с "нашего" поста. Значит, пока не удалось... И вдруг из темноты заговорщически мигнул огонек карманного фонаря: "точка-тире"... "точка-тире"...
"Бегом, марш!" - негромко скомандовал Морозов. Саперы на бегу ставили указки. В одном из недостроенных окопов с головами, закутанными в шали, с кляпами во рту лежали два связанных гитлеровца. Горела стеариновая плошка на дне окопа. Около нее - ракетницы и целый ящик сигнальных патронов. Капитан Морозов наклонился к одному из фашистов и, пригрозив ему, чтоб не поднимал "аларм", вынул у него изо рта кляп, задал несколько вопросов на немецком языке. Однако фашист только повторял: "Я пленный, Гитлер капут".
Оставив двух разведчиков в окопе охранять пленных и пускать ракеты, Морозов повел роту к лесу. Через полчаса спустились в долину ручья. Он был покрыт льдом, который трещал и прогибался под ногами. Пробили прорубь: глубина полметра. "Пройдут?" - озабоченно спросил Морозов. "Ручей не преграда, а вот пойма... Торф", - ответил Фальтис. Обернулся ко мне: "Как ты, танкист, полагаешь?" - "Если не пускать машины по одной колее - пройдут. Даже колесные. Иначе застрянут". - "Пожалуй", согласился Фальтис.
Саперы остались у ручья готовить броды. Лес встретил нас настороженным шумом. Высокий, густой, труднопроходимый для автотранспорта, он казался пустынным. Гитлеровцы не любили больших лесов и обтекали их - боялись партизан. Почти вся бригада вошла в лес незамеченной. Только в последний миг гитлеровцы обнаружили неладное, стали усиленно освещать подступы к лесу, повели беспорядочный огонь с дальних дистанций из пулеметов и минометов, не причинивший нам существенного ущерба. Бригада оказалась в глубине вражеской обороны. Выполнив поручение, я по приказу майора Кривопиши остался в передовом отряде. Теперь его задача состояла в том, чтобы овладеть западной опушкой леса, откуда до Каменки рукой подать.
Лес прошли беспрепятственно. Первая линия вражеских окопов тянулась между селами Онишевка и Юрчиха, которые превращены в опорные пункты. Онишевку должен был штурмовать мотострелковый батальон гвардии старшего лейтенанта Ильиных, усиленный танковой ротой. Подразделения батальона сильно поредели в предыдущих боях, и теперь их усилили минометчиками, которые должны были идти в атаку в качестве стрелков. Я слышал, как один из штабных офицеров заметил: "Возьмем Онишевку, считай, Каменка в наших руках". Не случайно в батальон направился полковник Михайленко, прихватив меня в качестве офицера связи.
Я внимательно слушал решение комбата, боевые задачи подразделениям, и мне казалось, что успех атаки будет в основном зависеть от роты гвардии лейтенанта Чараева, которая наступала на левом фланге, в обход Онишевки с запада. В этой мысли я утвердился, когда полковник Михайленко решил побывать в роте. Она расположилась цепью за небольшой высоткой, менее чем в полукилометре от окопов противника. По нам стреляли. Приходилось часто перебегать, падать, ползти. Перед тем как вскочить, полковник Михайленко всякий раз снимал папаху, чтобы не привлечь внимания фашистских снайперов. Можно было позавидовать его ловкости, быстроте и спокойному отношению к немецким пулям. Я уже не раз замечал эту особенную черту бывалых воинов - отсутствие всякого ухарства, очень серьезное и вместе с тем спокойное отношение к опасности. Наконец мы очутились около лейтенанта Чараева. Он указал огневые точки гитлеровцев, объяснил порядок атаки, Михайленко слушал, спрашивал, давал советы.
"Товарищ лейтенант! Товарищ лейтенант!.." Я не сразу сообразил, что это ко мне. Тем более, я ведь только младший лейтенант. Обернувшись на зов, увидел Васина. Он улыбнулся и призывно помахал рукой. До него десятка полтора шагов, и я быстро одолел их. Лежа, крепко пожали друг другу руки. На войне бывает достаточно свидеться раз, чтобы при следующей встрече разговаривать, как со старым другом, Васин рассказал, что добился перевода в строй и сегодня за нехваткой офицеров поведет в атаку взвод. "Правда, народу маловато, "братков" (матросов) всего пятеро. Хорошо еще, минометчиков подбросили на помощь. Вот со мной рядом лежит Витя Галочкин - из них. Хороший, видать, паренек..."
Наш разговор прервался внезапно. По окопам гитлеровцев разом ударили артиллерия, танки и минометы бригады. Донеслась команда лейтенанта Чараева: "Приготовиться к ат-таке!", тут же повторенная всеми взводными и отделенными командирами. Васин осмотрел цепь взвода, проверил гранаты, примкнул штык. "До свидания, товарищ лейтенант! Свидимся в Каменке али еще где. А сейчас пойдем рвать фашистов на штыках! До свидания, друг!"
Батальон, поддержанный несколькими танками, дружно поднялся и беглым шагом пошел в атаку, стреляя на ходу. До окопов противника оставалось метров шестьдесят, когда гвардии лейтенант Чараев скомандовал: "Гранаты!" - и после того как их град обрушился на траншею гитлеровцев, с криком "ура" ринулся вперед, увлекая роту. Из окопов противника с криком "хох, хох" выскочили человек тридцать во главе с офицером. Однако многие тут же попрыгали назад, другие нерешительно двинулись нам навстречу. Гитлеровский офицер, видимо, угадавший в Чараеве советского командира, метнул в него ручную гранату. Казалось, гибель командира роты неизбежна, но случилось невероятное. Внезапно появившийся рядом с лейтенантом сержант Галочкин в стремительном броске перехватил гранату фашиста своей грудью. Его напрягшаяся в беге фигура исчезла в блескучем разрыве, и лейтенант Чараев, невредимый, с перекошенным яростью лицом, продолжал командовать ротой. В мгновение ока перед гитлеровским офицером выросла фигура Васина. Фашист рванул пистолет из расстегнутой кобуры, но штык русской винтовки уже наискось вошел ему в грудь, показав острие из спины. Васин отпрянул, выдернул штык и сильным ударом приклада сбросил гитлеровца в окоп.
Штыковой бой длился не более минуты. На плечах бежавших врагов рота ворвалась в Онишевку и через полчаса полностью очистила ее от гитлеровцев. После того как совершил подвиг сержант Галочкин, казалось, не было на свете силы, способной остановить гвардейцев. Когда утих бой, лейтенант Чараев приказал разыскать тело Галочкина и принести его в село. На виду у всей роты Чараев подошел к сержанту, опустился на колено и поцеловал его лицо. "Пока жив хоть один человек в роду Чараевых, ты будешь жить, - сказал он. - Пока существует наша рота, ты останешься в ее строю".
И в этот день я не мог роптать на судьбу за то, что она сулила мне "спокойную" штабную работу. То и дело носился под пулями от мотострелков к танкистам, от танкистов к артиллеристам, передавая различные распоряжения, просьбы, сведения и помогая таким образом организовать взаимодействие.
Используя успех батальона Ильиных, к полудню главные силы бригады под прикрытием артиллерии ворвались в Каменку. Шаг за шагом, дом за домом очищали ее от гитлеровцев, и к вечеру южная половина Каменки была захвачена. В темноте мотострелкам удалось в нескольких местах форсировать реку Тясмин, делившую Каменку на две части, и это решило исход боя. На другой день в Каменке не осталось ни одного фашиста. Когда танкисты и мотострелки выходили к станции, там творилось невероятное. На путях стояли бронепоезд и восемь неразгруженных эшелонов. Два из них при появлении танков пытались уйти в сторону Смела. Пришлось открыть огонь, и тогда... лопнуло небо, раскололась земля, на километры разбросало обломки досок, вагонные колеса, рваные куски железа. У меня до сих пор болезненно звенит в ушах, когда вспоминаю эти взрывы. Эшелоны-то оказались с боеприпасами. Танкисты разбили паровоз бронепоезда, и прислуга его разбежалась. В Каменке мы разгромили и частично пленили штаб тыла 11-го армейского корпуса. Только на станции сдалось в плен свыше двухсот гитлеровцев.
"Теперь - на ка-пэ, - сказал полковник Михайленко. - Пора и честь знать".
Вскоре мы оказались на опушке Каменского леса. Майор Кривопиша, похоже, обрадовался моему появлению. "Как раз вовремя. Погулял - и будет. Расскажешь все потом. Службу исправлять надо". Через минуту он вручил мне донесение для доставки в штаб корпуса, расположенный в лесу Нерубайка. "Обедать - в движении. К утру вернуться. Шофер Бигельдинов. Все". Но оказалось, еще не все. В тоне майора я сразу уловил недоговоренность и беспокойство. Достигли такого успеха, а он мрачен. Меня охватывало тревожное предчувствие. Здесь, в штабе, знали что-то такое, о чем не было известно в Каменке, где победа выглядела полной и прочной. Уже перед самым отъездом Кривопиша поманил меня к себе и прошептал на ухо: "Скажи генералу Шабарову, что со стороны Смела к Каменке никто не подошел. На вызовы по радио не отвечают. Партизаны говорят, что Смела в руках гитлеровцев. Кроме генерала Шабарова, об этом никому..."
Там, где проходят войска, среди целины быстро возникают колонные пути. Выбрав один из них, мы уже в темноте прикатили в лес Нерубайка. Быстро отыскали штаб корпуса. Оперативным дежурным оказался гвардии капитан Ивашкин. Он тотчас дал ход доставленным мною документам и, пока ждали распоряжений, рассказал о местных новостях. В то время когда наша бригада вела бой за Каменку, разведывательный батальон и комендантская рота корпуса при поддержке самоходчиков удачным маневром овладели Болтышкой. Боем руководил генерал Ермаков. Разведчики скоро ушли из села выполнять новую задачу, самоходчики тоже. В Болтышке осталась только комендантская рота. Ждали подхода стрелкового батальона. Вдруг испуганный крик: "Немцы!" Люди растерялись, увидев колонну машин. Неизвестно, чем бы все кончилось, если бы не генерал Ермаков. "К бою!" - скомандовал он и, схватив автомат шофера, ударил очередью по кабине головной машины. Вильнув, она остановилась, преградив дорогу остальным. "Захватить машины!" - послышался властный голос генерала, и солдаты, уже опомнившиеся, в пять минут завершили дело. Захвачено было пятнадцать крытых машин и полсотни ошалевших гитлеровцев. Оказалось, это была рота связи, направленная через Болтышку в Ивангород. Гитлеровцы, как видно, еще не представляли, что произошло в районе Каменки.
Ждать вызова пришлось недолго. У генерала Шабарова находились гвардии полковник Былич и майор Москвин. Когда я докладывал подробности овладения Каменкой, полковник Былич заинтересовался имуществом, захваченным в эшелонах и на станции. Я довольно подробно рассказал о запасах продовольствия, спирта, бензина. Удовлетворенный, полковник похвалил: "Молодец. Офицер штаба должен все примечать". Мне стало неловко от похвалы: поинтересоваться трофеями меня заставило не сознание необходимости, не специальный расчет, а самое обыкновенное любопытство к богатству, которое нам досталось. Однако это надо учесть: "все примечать".
Едва я сказал генералу, что хочу кое-что доложить ему лично, полковник Былич и майор Москвин молча встали и вышли.
Я передал слова Кривопиши. Генерал выслушал совершенно спокойно и, ни о чем больше не спросив, сосредоточился над картой. Потом взглянул на меня и приказал: "Будьте готовы через несколько минут к обратному пути. Доставите распоряжение командиру бригады". Я приложил руку к шапке. "Да, вот что, - остановил меня генерал. Он встал, прошелся, еще раз внимательно посмотрел мне в лицо и попросил мою карту. Подчеркнув на ней названия нескольких населенных пунктов, сказал: - Передайте комбригу, с этих направлений следует ждать ударов противника". Возвращаясь в штаб бригады, я все время видел перед собой карту с отмеченными пунктами. Все они были на фланге и в тылу бригады.
В течение двух суток мы удерживали Каменку, отражая контратаки. Гитлеровцы бросали в бой все новые резервы и обошли Каменку с трех сторон. В ночь на 17 декабря мы отступили в Каменский лес, уничтожив трофеи, которые не смогли использовать и вывезти в тыл. Положение особенно обострилось, когда гитлеровцы овладели Болтышкой и разведка их появилась в тылу бригады. Сообщение со штабом корпуса оборвалось. Старший лейтенант Фесак, посланный майором Кривопишей с оперативной сводкой в штаб корпуса, вернулся, доложив, что по нему стреляли. "На то и война, чтобы стрелять, - раздраженно заметил майор. - Вам не о стрельбе надо докладывать, а о выполнении задачи". Фесак вдруг заговорил тонким, злым голосом: "Вы не имеете права посылать офицера связи в лапы к врагу. Я не о себе думаю - со мной документы". Майор Кривопиша презрительно глянул на Фесака, взял пакет и протянул мне: "Надеюсь, вы понимаете, что вас посылают не в лапы к врагу, а в штаб корпуса?" - "Так точно!" - "Вы ведь терский казак и, конечно, умеете ездить на лошади?" - "Умею". - "Идите в трофейное отделение и передайте, чтобы вам выделили верховую лошадь. Выезжайте немедленно".
Я выбрал коня светло-серой масти, рассчитывая, что на фоне снега он будет не так заметен. По пути в нашем расположении видел группу партизан. На их лицах озабоченность. Миновал деревушку. Около нее, на пригорке, - наша последняя застава: взвод стрелков и три самоходки СУ-152. Стволы их обращены на запад, а мой путь - на юг. На заставе проверили документы, как-то странно посмотрели на меня и пожелали успеха. Оставшись один, я отломил ветку и, похлестывая лошадь, помчался по дороге. Не проехал и полукилометра, как сзади грохнули тяжелые орудия самоходок. "В кого же стреляют?" Не сдержав любопытства, выскочил на опушку леса и сразу увидел атакующие немецкие танки. Два шли прямо на меня, видимо, обходя позицию самоходчиков. Предупредить бы ребят, но я не могу задерживаться. Да ведь не дураки же там - должны следить за флангами. Поворотив коня, отчаянно нахлестываю его по бокам, но он, испугавшись выстрелов, заартачился. Мне стало страшно. Заметят - одна очередь из пулемета, и конец. Я в те минуты старался не думать о собственной жизни, но документы!.. Соскакиваю с лошади, опрометью бросаюсь в лес. И вдруг приходит на память: "Дрожишь, скелет? Ну так знай, что я тебя еще не туда поведу". Замедляю шаг, громко смеюсь этой фразе французского маршала Тюренна, которую любил приводить наш училищный преподаватель военного искусства полковник Айновский - подвижный седенький старичок. Говорят, эту фразу часто повторял Суворов.
Тут только замечаю, что кто-то бежит следом, громко фыркая. Ба, да это же мой конь! Смеясь, говорю ему: "Выходит, тебе нужна была не хворостина, а личный пример хозяина". Вскакиваю верхом и несусь к штабу, не обращая внимания на хлещущие по лицу ветви...
В штабе корпуса меня немедленно повели к майору Москвину, подробно расспросили обо всем увиденном, потом вызвал Шабаров. Выслушав и расспросив, он пригласил к себе начальника разведки майора Богомаза, а мне приказал пока отдыхать...
- В записках лейтенанта нет сведений о его возвращении в
бригаду, - говорил Александр Павлович Рязанский. - Видимо,
оно прошло без приключений. Но он оказался последним связным
- кольцо вокруг двенадцатой гвардейской скоро окончательно
замкнулось. Корпус получил приказ отойти на рубеж
Михайловка, Елизаветградка, но прежде следовало вывести
бригаду из окружения.
План выхода мы разрабатывали в штабе корпуса. Для
деблокирующего удара у нас не оставалось свободных сил. В
танковой бригаде, например, насчитывалось лишь полтора
десятка машин. Поэтому расчет был на хитрость и внезапность
действий, если она вообще возможна в подобных условиях.
Выбрали направление, наиболее трудное для движения, где
гитлеровцы меньше всего ждали появления бригады. Это - в
нескольких километрах севернее того места, где бригада
входила в Каменский лес. Гитлеровцы теперь усиленно
караулили его. По "старому" пути намечалась ложная атака.
Корпус помогал бригаде встречными ударами на обоих
направлениях. Причем демонстративный удар должен быть
наиболее шумным и начинаться в том случае, если выход
бригады к опушке обнаружит противник,
...Ночь с 17 на 18 декабря. Состояние у всех напряженное. Мной владеет одна мысль: скорее в бой, на прорыв. Комбриг уверенно, с подчеркнутой точностью отдает распоряжения. Начальник политотдела подполковник Дмитриев доложил ему о расстановке офицеров на самых ответственных участках. Сам комбриг будет в авангарде, Дмитриев - в штабе с главными силами, Михайленко - в арьергарде, Кривопиша - на "сабантуйном" направлении - там, где обозначалась ложная атака. Комбриг приказал выстроить разведроту. Он объяснил разведчикам, что от того, насколько бесшумно они снимут боевое охранение противника, будет зависеть судьба бригады. В заключение спросил, есть ли добровольцы. Вся рота, словно по команде, шагнула вперед. Борисенко обнял ротного командира и сказал: "С вашими героями можно и не такие дела вершить! Ждите сигнала к выступлению". Затем он проинструктировал командиров батальонов, артдивизиона и отдельных рот. Тыл бригады, машины и повозки с ранеными были поставлены в середине колонны главных сил.
Глубокой ночью подошли к опушке. Падал снежок, холодно искрясь в отсветах немецких ракет. Мы знали: враг ждет нашей попытки прорваться, и оттого было особенно тревожно. Поступило донесение разведчиков: можно двигаться вперед. Не прошли и двух десятков шагов, как впереди загремела стрельба. В небе повисло сразу несколько осветительных ракет. Однако в следующую минуту вражеские ракетчики стали уделять нам минимум внимания. И не случайно. Справа Кривопиша устроил настоящий "сабантуй". Там рявкнули танковые пушки, затараторили автоматы и пулеметы, завыли мины. Со стороны леса Нерубайка ухнули орудия самоходок, их тяжелые снаряды понеслись на Болтышку. Не мудрено, что гитлеровцы не поняли, где у нас ложная атака, а где настоящая.
В темноте слышу голос комбрига: "Петрикеев, вперед!.." Батальон прорыва молча бросился в ночную атаку. В ход пошли гранаты, приклады, штыки. Минометчики и артиллеристы неистовым огнем расчищали дорогу мотострелкам и танкистам. Кольцо вражеской обороны здесь оказалось непрочным, и его быстро прорвали. На флангах сразу встали сильные заслоны, и в образовавшийся коридор устремились части бригады. А справа все сильнее разгорался бой отвлекающей группы с противником.
Гитлеровцы поняли свою ошибку лишь тогда, когда группа Кривопиши внезапно и быстро отошла по просеке на путь основного прорыва. Фашисты яростно бросились преследовать ее и попытались штурмовать коридор. Однако им надо было совершить сложный маневр силами вдоль фронта обороны по труднопроходимой местности. А наш сильный, хорошо организованный и подвижный арьергард вместе с группой Кривопиши легко отбил атаки и так же легко оторвался затем от наседавших гитлеровцев, которые в ночном бою на незнакомой местности вели себя явно нерешительно.
Утром, когда бригада заняла новый район обороны, на командный пункт приехали командир корпуса, начальники штаба и политотдела. Они благодарили Борисенко, Дмитриева, Бочинского, Кривопишу за умелое руководство прорывом. И когда старшие офицеры обнимались, похлопывали друг друга по спине, я снова думал о том, что три дня жизни на войне это так много... Потом командование корпуса в сопровождении комбрига и подполковника Дмитриева направилось в боевые порядки батальонов и рот. Генерал Скворцов, оказывается, хорошо знал многих младших офицеров и солдат бригады. Он сердечно благодарил их за стойкость и мастерские действия, вместе с ними смеялся над гитлеровцами, которых гвардейцы оставили с носом.
Когда пришли в роту лейтенанта Чараева, генерал Скворцов и начальник политотдела корпуса полковник Шибаев подробно расспросили очевидцев о подвиге сержанта Галочкина при наступлении на Каменку. Лейтенант Чараев доложил генералу, что Галочкин шел в атаку рядом со старшим сержантом Васиным, и того вызвали к командиру корпуса. Васин, волнуясь, сбивчиво рассказал, как Галочкин в опасную минуту бросился к командиру, пошел рядом с ним и, увидев летящую гранату, остановил ее собственной грудью. "Товарищ гвардии генерал! - горячо сказал Васин. Сержант Галочкин - настоящий геройский браток". Генерал печально и строго ответил: "Да, он герой, и мы сделаем все для того, чтобы имя его знал весь народ".
[Сержанту Галочкину Виктору Ивановичу посмертно присвоено
звание Героя Советского Союза. А.А. Чараев живет в настоящее
время в городе Мары Туркменской ССР.]
Пожав руку Васину, комкор и сопровождающие двинулись дальше, а я на несколько минут остался со старшим сержантом. "Вот и свиделись, товарищ лейтенант, вот и свиделись, - повторял он радостно, встряхивая мою руку. - Значит, поживем еще и повоюем. Только скажите там начальству - вы к нему поближе: не любит, мол, сержант Васин сидеть в обороне. Надоела она ему в сорок первом, ох как надоела! В наступление бы опять поскорей! Так скажите об этом начальству обязательно, товарищ лейтенант..."
Была в словах этого парня лютая ненависть к войне и страстная жажда увидеть ее конец. Мне все время казалось, что у Васина, как и у многих других, есть свои, особые счеты с войной.
Обходя оборону, генерал встретился с пулеметчиком Летутой. Скворцов поблагодарил младшего сержанта за отличные действия в бою за Иванковцы, осмотрел позицию, прикинул дистанцию до ориентиров и, кажется, поразил Летуту меткостью своих замечаний. Как бы поясняя, откуда у него детальное знание пулеметного дела, сказал: "Вы знаете, в гражданскую войну я начинал службу станковым пулеметчиком. На курсах нас обучал пулеметному делу бывший унтер-офицер, Георгиевский кавалер Иван Панфилович Лузгин. На выпускном экзамене задал он мне вопрос: для чего служит спусковая тяга? Товарищ Летута, слушайте, правильно ли я тогда ответил. Спусковая тяга в пулемете системы "максим" служит для вывода шептала нижнего спуска из-под боевого взвода лодыжки". Подойдя к пулемету, он поднял крышку, вынул затвор и показал все в действии. "Товарищ гвардии генерал! За этот ответ - пять", - отчеканил Летута. Скворцов улыбнулся: "Тогда я был юнцом, не старше, Григорий Яковлевич, вашего офицера связи. Сколько вам лет?" - спросил он меня. "Восемнадцать!" - "Да, почти столько же. Мне было тогда семнадцать".
Побывали в танковом полку. Он стоял в двух-трех километрах от переднего края обороны, готовый контратаковать противника, если тот вклинится в нашу оборону. Комкора встретили подполковник Журавлев, майоры Загорайко и Мананников, Журавлев доложил о состоянии полка: в строю - девять танков, в текущем и среднем ремонте - шесть, требуют капитального ремонта - восемь, безвозвратные потери - девять танков. Майор Загорайко рассказывал о самоотверженности танкистов в бою, о росте числа заявлений с просьбой принять в партию и комсомол.
Я все время искал глазами Филимонова, а сердце сжималось: жив ли? Однажды мне показалось, что около замаскированного танка мелькнула его фигура. Как раз подполковник Журавлев пригласил всех на обед, и я попросил у Борисенко разрешения сходить в "свою" роту. "Хорошо, что любишь и не забываешь танкистов, - ответил комбриг. - Полчаса хватит?" Я кивнул и, получив разрешение, побежал к танкам. Сколько радости было в нашей встрече! "От-то хорошо! - вскричал Филимонов, увидев меня, и с раскрытыми объятиями пошел навстречу. - Безуглов тебя уже заметил среди начальства, хотел сбегать - на обед позвать, да я сказал, что ты сам придешь. Вон, гляди, они и котелок для тебя успели приготовить".
Я сердечно поздоровался с Безугловым, Хабибулиным и Семеряковым, устроился рядом с ними за импровизированным столом. Филимонов встряхнул фляжку, испытующе глядя на меня: "Может, налить?" Я отказался. "От-то правильно. Ты знаешь - мы держим на всякий случай, а сами не пьем. Пока бои - сухой закон. Может, нам через пять минут придется идти в атаку, а какой ты вояка с пьяной головой? Первым снарядом сожгут..." Заговорили о прошедших боях. В девяти атаках побывал за это время взвод. Немало гитлеровцев побили, два танка и три бронетранспортера сожгли, по бронепоезду и эшелонам в Каменке стреляли, минометов и пулеметов раздавили десятка три. "Ну и самим попадало, - улыбается Филимонов. - В бою меняли ленивец и опорные катки. Гусеницы не раз летели. Девять атак в нашей жизни - большой срок. Некоторые экипажи без машин остались. Теперь вместо автоматчиков в атаку ходят. Ничего, потом танки сильнее беречь будут!.. А как ты?" Коротко рассказал о том, что выпало за эти дни на мою долю. "Ну вот, а ты боялся - в штабе воевать не придется, - заметил Филимонов, - На войне, брат, всюду воюют". Пожимая на прощание руку, пригласил: "Заглядывай почаще".
Девять дней бригада держала оборону. Восстановили машины, пополнились боеприпасами, горючим и продовольствием. Удалось немножко отдохнуть и даже искупаться - кому в бане, кому в подвижной душевой. Для меня это был первый отдых после окончания училища.
- В ночь на третье января, - пояснил генерал Рязанский,
корпус сосредоточился юго-западнее железнодорожной станции
Знаменка. В то время шли напряженные бои на ближних
подступах к Кировограду. Гитлеровское командование именем
фюрера требовало от своих войск удержания города, как одного
из важных стратегических объектов. Ведь отсюда, из района
Кировоград, Знаменка, проводился сильнейший контрудар, чтобы
сбросить в Днепр советские войска, ворвавшиеся на
Правобережную Украину...
3 января 1944 года часа за два до сумерек полковник Борисенко, взяв с собой майора Кривопишу и меня, направился на командный пункт 233-й стрелковой дивизии, занимавшей оборону на участке, куда мы выдвинулись после ночного марша. На КП уже находились многие офицеры нашего корпуса. Когда полковник Борисенко здоровался с ними, Кривопиша негромко называл мне их фамилии: командир 10-й гвардейской бригады гвардии полковник Буслаев, командир 11-й бригады полковник Бриков, только что прибывший в корпус... Вскоре приехал Скворцов с генералами и офицерами управления корпуса. Когда собравшиеся двинулись по ходу сообщения на высоту, где в траншеях виднелись стереотрубы, я понял: предстоит серьезное наступление, и сейчас командиры бригад, видимо, получат боевой приказ...
- Овчаренко не ошибся, - подтвердил Рязанский. - Корпус
получил задачу вместе со стрелковой дивизией прорвать
оборону противника и, развивая удар на Новомиргород, Малая
Виска, отрезать противнику пути отхода из Кировограда.
Двенадцатая мехбригада должна была наступать в центре
боевого порядка корпуса.
Весь день 4 января я носился между штабами бригады и корпуса: возил донесения, сводки, приказы, боевые распоряжения и другие документы. Очень хотелось побывать в танковом полку, однако выкроить время так и не удалось. Только через начальника связи полка лейтенанта Паршина передал Филимонову привет. Отчего это перед новыми боями так хочется увидеть товарищей? Может, потому, что в глубине души все время таится вопрос, от которого никак не отделаешься: "Увидимся ли еще?.."
Забрезжило хмурое, туманное утро 5 января, и тотчас загрохотала мощная канонада. Мы знали: за десять минут до атаки наша авиация должна нанести бомбо-штурмовой удар по первой позиции и резервам противника. С тревогой поглядывали на небо, затянутое плотным туманом. Опытные командиры ворчали: "Не полетят! Да оно, пожалуй, и лучше, если не полетят, а то, чего доброго... Пускай в глубине хорошенько поддержат".
Полковник Борисенко во время артподготовки нетерпеливо поглядывал на часы, часто хватался за телефон и, стараясь перекричать канонаду, давал последние указания командирам мотострелковых батальонов: "Пока не рассеялся туман, мотопехоте ни на шаг не отставать от машин! Берегите "коробки", их мало!"
В тумане бой вести труднее, чем ночью. Видимости почти никакой, к тому же оптика запотевает. Мне понятна тревога комбрига. Он верил в свою мотопехоту, считал, что в такой обстановке ей принадлежит решающая роль, и, конечно, был прав,
Успех наступления определился сразу. Туман давил на психику гитлеровцев, не позволял им вести по наступающим прицельный огонь. Мотострелки и танки внезапно, как призраки, появлялись из тумана и одну за другой брали траншеи.
К исходу второго дня наступления мы вклинились в глубину обороны противника на двадцать пять километров, прорвав ее на широком фронте. Всюду были видны следы поспешного отхода врага, брошенное имущество, машины, артиллерийские орудия, минометы, личное оружие, за потерю которого фрицев расстреливали. Фашисты нередко бросали своих раненых, сдавались в плен целыми подразделениями. Нам было ясно: достигнут крупный успех, вражеская оборона трещит по всем швам. Помню, когда наша бригада первый раз наносила удар на Каменку, было такое чувство, что мы совершаем отчаянную дерзость. Фланги открыты, кругом враг, а мы все-таки рвемся вперед. И радостно, и жутковато от собственной решимости. Похожее, наверное, испытываешь, идя по узкому мостику над бездной. Пусть ты храбрейший на свете, а все же в груди холодный комочек. Ни справа, ни слева нет опоры - попробуй оступись!
Теперь не то. Наша бригада казалась лишь частицей могучего потока наступающих войск, мы каждый час ощущали надежный локоть соседей. Я, офицер связи, быть может, лучше многих знал это. Казалось, за спиной вырастали крылья, душа ликовала, и я теперь хорошо понимал бывалых солдат, которые говорили, что большое наступление-это праздник, когда и умирать легко. Падая лицом на запад, ты сообщаешь движение тем, кто дойдет до победы, и остаешься жить в наступательной силе войска. В этом бессмертие солдата, и он верит в него.
- Восьмого января корпус перерезал пути Кировоград
Новомиргород и Кировоград - Малая Виска, выполнив
поставленную задачу, - сказал об этих событиях генерал
Рязанский. - В тот же день соединения пятой гвардейской
танковой и седьмой гвардейской армий штурмом взяли
Кировоград, завершив одну из важных операций Второго
Украинского фронта.
Наступление продолжалось и в последующие дни. Однако
сопротивление гитлеровцев начало возрастать - войска подошли
к переднему краю сильной полосы обороны, проходившей по
рубежу Смела, Новомиргород, Малая Виска, Новоукраинка. Сюда
подошли и свежие силы противника. Прорыв этой полосы обороны
требовал времени для перегруппировки войск, и потому
наступление было приостановлено по распоряжению Верховного
Главнокомандования. Наш корпус остановился на рубеже, с
которого в феврале пятая гвардейская танковая армия наносила
удар в знаменитой Корсунь-Шевченковской операции, которую
историки называли "вторым Сталинградом" или "Каннами на
Днепре".
Нам в этих событиях участвовать уже не пришлось.
Семнадцатого января корпус был выведен на пополнение и
доукомплектование и передан в резерв Ставки Верховного
Главнокомандования. Мы тогда еще не знали, что пробудем в
резерве до декабря и вновь вступим в бой уже на территории
Польши, чтобы идти вперед до самого Берлина.
В резерве жили по-фронтовому напряженно. Корпус получил
новые танки - тридцатьчетверки взамен устаревших
семидесяток, которых в наших частях оставалось еще немало.
Артиллерию на механической тяге заменила более маневренная,
защищенная броней: самоходно-артиллерийские установки
СУ-семьдесят шесть. Вместо винтовок и карабинов мотострелки
получили автоматы, прибавилось у нас и пулеметов - от
тяжелых до ручных. Выросший и численно, и качественно,
корпус теперь вполне оправдывал название мощного
механизированного соединения, которому предстояло
участвовать в завершающих сражениях Великой Отечественной.
С рассвета и до позднего вечера в частях шла боевая
подготовка на основе Полевого устава, вобравшего опыт войны.
Тщательно изучался и анализировался наш собственный опыт,
приобретенный в тяжелых боях от берегов Волги до берегов
Днепра. Занятия по тактической, огневой, инженерной и
специальной подготовке велись комплексно, чтобы бойцы и
командиры в полной мере ощутили напряжение боя. На
двухсторонних тактических учениях, в полях и лесах, усеянных
разбитой вражеской техникой, которая нам как бы
"подыгрывала" и по которой мы изучали способы борьбы с нею,
офицеры и солдаты действовали в условиях, максимально
приближенных к боевым. Учились искусству быстрого и
скрытного маневра, нанесению внезапных ударов, ведению
разведки и поддержанию высшей бдительности во всех видах
боевых действий. Каждый обстрелянный командир и боец имел
подшефных из числа прибывших к ним новичков.
Занимаясь делами чисто военными, командование корпуса
старалось всячески помочь местному населению. Враг,
отступая, в бессильной злобе стремился превратить советскую
землю в "зону пустыни", разграбляя или уничтожая
материальные ценности. И надо было видеть, с какой
готовностью бойцы и командиры помогали исстрадавшимся под
фашистской оккупацией людям налаживать жизнь! Строили
жилища, пахали, сеяли, косили, убирали хлеба. Благодаря
помощи воинов в районах дислокации корпуса летом сорок
четвертого года был выращен и без потерь собран богатый
урожай.
- Вероятно, - продолжал Александр Павлович Рязанский, - в
дни нахождения в резерве лейтенант Овчаренко и сделал
основные записи в своих тетрадях. С возобновлением боевых
действий у офицера связи оставалось слишком мало времени для
дел, прямо не связанных с его служебными обязанностями. К
тому же Овчаренко, как мы видели, не упускал случая побывать
непосредственно в боях. В ходе больших наступательных
операций "сабантуйные" дела случаются особенно часто,
и майор Кривопиша, конечно, не обходил вниманием молодого
офицера, достойно показавшего себя именно в таких делах, к
тому же и обстрелянного танкиста.
Генерал Рязанский, без сомнения, прав. Только этим можно
объяснить то обстоятельство, что после событий на
Правобережной Украине записи лейтенанта носят отрывочный
характер. Он как бы схватывает лишь отдельные эпизоды,
которые, видимо, особенно потрясли его душу и которые он
хотел запомнить получше.
"Моими глазами смотрели они..."
Стояла золотая украинская осень, и на опушке леса, тронутого багряным огнем увядания, построилась наша бригада. Такие дни, как этот, запоминаются воинам на всю жизнь - нам вручали гвардейское Знамя. Мой боевой путь в бригаде еще недолог, и прибыл я служить в соединение, уже получившее наименование гвардейского, но у меня перехватило дыхание, когда перед строем танкистов, мотострелков, артиллеристов появился командир корпуса гвардии генерал-майор танковых войск Скворцов с алым полотнищем, на котором золотым шелком вышит портрет Ленина. Командир нашей бригады гвардии полковник Борисенко пошел навстречу Знамени, чтобы принять эту святыню - символ воинской чести, доблести и славы соединения. С этой минуты гвардейское Знамя, пока оно существует, будет с нами повсюду - в боях и походах, в самом жестоком огне сражений, бессмертное, недоступное для врага, пока жив хотя бы один из нас.
Мы - гвардейцы. Гордо звучит это слово, но сейчас, перед ликом вождя, смотрящего с нашего боевого гвардейского Знамени, с особенной силой понимаешь, насколько ответственно нести на своих плечах, беречь и множить гвардейскую славу. Наш корпус вступил в бои, когда слава советской гвардии уже прогремела под Ельней, в великой битве под Москвой и на берегах Волги - в железной стойкости Сталинграда. Уже тогда наши гвардейские части и соединения стали гордостью страны, а для врага - грозой и бедствием. Нужен был подвиг, ратный подвиг тысяч людей, чтобы подняться до высоты этой славы и заслужить гвардейское наименование. Наш корпус совершил такой подвиг в самых первых боях, участвуя в разгроме войск Манштейна и Гота, брошенных фашистским командованием на Сталинград, чтобы спасти окруженную группировку войск Паулюса. Гитлеровцы не пожалели даже новейших танков, проходивших боевые испытания, чтобы прорваться к Сталинграду, - в наступлении участвовал батальон "тигров". В первом же бою у реки Аксай-Курмоярский части корпуса уничтожили четыре "тигра", не считая другой вражеской техники. Котельниково, Цимлянская, Зимовники - первые памятные вехи боевого пути нашего механизированного корпуса, пути к его гвардейской славе.
Неприступной считал враг свою оборону в районе крупного железнодорожного узла Зимовники: здесь стояли самые надежные его части - полки эсэсовской дивизии "Викинг". Двое суток потребовалось корпусу, чтобы наголову разгромить черную гитлеровскую нечисть и освободить Зимовники. Бригады и полки корпуса не только проявили истинное мужество и воинскую храбрость, но также искусство сложного маневра в ходе ожесточенного сражения, во всю силу использовали свою подвижность. Утром 7 сентября сорок третьего года воины корпуса начали штурм вражеской обороны на всем ее фронте, а уже 9 января по телефону в штаб корпуса передали приказ народного комиссара обороны. Нашему соединению за проявленные отвагу и мастерство, за освобождение от врага родных сел и городов присваивалось звание гвардейского. Сейчас, когда вручается гвардейское Знамя нашей бригаде, когда впервые над их строем в морозном пороховом воздухе прозвучали слова: "Товарищи гвардейцы!..", я представляю, с какой силой забились сердца однополчан.
В сердце моем одновременно с гордостью вскипает боль, думаю о том, что этого обращения не услышали многие из тех, кто добывал нашему соединению гвардейское имя. Среди них - первый в корпусе Герой Советского Союза разведчик лейтенант А.В. Рябцов. Один против тридцати фашистов - он выиграл тот бой, уничтожив более половины врагов и заставив бежать остальных. Но сам он не вышел из боя, а с подоспевшими товарищами завязал схватку против целого подразделения врага, лично уничтожил несколько гитлеровских офицеров. И этот бой, последний в своей жизни, он выиграл, хотя бойцы завершали его уже без командира... И как не вспомнить сегодня отважного танкиста лейтенанта А.Л. Белова? Это он со своим экипажем в наступлении на Зимовники жег эсэсовские танки, давил орудия и пулеметы, настиг и превратил в хлам целую колонну отступающих вражеских машин, а когда его танк подожгли, сражался бок о бок с пехотинцами, увлекая их на врага личным примером, и погиб в рукопашной схватке. Рядом с ним дрался другой герой командир отделения истребителей танков из нашей бригады младший сержант А.И. Александров. Во время вражеской контратаки он из противотанкового ружья уничтожил два стальных фашистских чудовища и ценой жизни своей остановил продвижение врага!..
Подвиг корпуса складывался из сотен таких вот подвигов отдельных людей, для которых превыше жизни была верность присяге и Боевому Знамени, которые до последнего вздоха жили одним желанием, одной пламенной страстью - бить врага, нещадно гнать его с родной земли. Я никогда не видел лейтенанта Бибкова и сержанта Шахторина даже на портрете, но представляю их словно бы наяву. Прикрывая маневр своего подразделения, они приняли на себя ожесточенный удар врага. Экипаж расстрелял боеприпасы до последнего патрона, кончилось у него и горючее. Фашисты окружили танк, кричали советским воинам, чтобы они сдавались в плен, обещали жизнь.
- Это мы предлагаем вам сдаться! - раздался из танка ответ командира машины. - Мы окружили вас в Сталинграде, подождите - скоро окружим и в Берлине!
Враги подожгли машину, и тогда из дыма и пламени зазвучала песня. Два отважных воина, два коммуниста пели "Интернационал". Взятые в плен фашисты рассказывали об этом с дрожью в голосе, их скудный разум не мог постигнуть силы духа и мужества советских бойцов,
Лица многих, очень многих людей, о которых только слышал, видятся мне в минуту торжественного вручения гвардейского Знамени. Кажется, я готов раздать жизнь свою по минуте, чтоб только они, не дожившие до нынешнего праздника, встали из братских могил и разделили с нами общее торжество, - ведь оно принадлежит им по праву. И те бойцы моего родного 55-го гвардейского танкового полка, что под Прохоровкой, у совхоза "Комсомолец", остановили "тигры", "пантеры" и "фердинанды" эсэсовской дивизии "Адольф Гитлер". И взвод противотанковых ружей из нашей бригады во главе со старшим лейтенантом К.Т. Поздеевым, который погиб там же, под Прохоровкой, приняв на себя удар двадцати трех вражеских танков и мотопехоты. Четырнадцать их было, наших славных ребят, вооруженных четырьмя бронебойками, автоматами и гранатами. Но они не зря именовались гвардейцами. Одиннадцать сожженных танков, десятки убитых автоматчиков - такой ценой заплатил враг за гибель гвардейцев. И встали бы здесь лейтенанты Н.П. Новак и С.М. Чикамадзе, чьи экипажи за день до боя у Прохоровки, когда совершался перелом в великой битве на Огненной дуге, уничтожили двенадцать фашистских танков. В тот день рота Новака обратила в металлолом двадцать восемь вражеских боевых машин.
Все, все до единого пусть встали бы здесь герои нашего корпуса и нашей бригады - герои Сталинграда, Огненной дуги и Днепра, а среди них мой первый фронтовой командир гвардии лейтенант Титский, которого тогда, в час похорон у днепровского берега, мне так хотелось осыпать цветами...
Невозможно.
Но почему невозможно?! Я вижу их живые лица, я словно бы смотрю сейчас их глазами - или моими глазами смотрят они? И вместе со мной переживают этот миг, когда командир бригады принимает из рук командира корпуса гвардейское Знамя.
Делом живы люди на земле. Но разве умрет их дело в памяти живых, в памяти спасенной ими Родины, в памяти народа! Вот она, их бессмертная жизнь, вот оно, их бессмертное дело - в этом алом Знамени с образом великого вождя революции. Оно становится совестью, честью и славой для тысяч бойцов, объединенных в монолитную силу под Знаменем 5-го гвардейского Зимовниковского механизированного корпуса, под знаменами его гвардейских частей. Павшие однополчане с нами теперь, они пойдут с нами под этим Знаменем и дальше - до самой Победы. И после Победы они останутся в своем великом народе его совестью, вечной славой и гордостью. От их незримого присутствия мы тысячекратно сильнее.
Скоро, очень скоро сбудутся слова нашего бесстрашного однополчанина, брошенные в лицо фашистам из огня: мы окружим кровавого врага в его собственном логове. Окружим и добьем!..
Гвардейское Знамя бригады - в руках полковника Борисенко. Мы опустились на колено. Тысячи голосов и тысячи сердец повторяют слова торжественной клятвы:
- Мы, гвардейцы-зимовниковцы, принимая гвардейское Знамя, клянемся нашей партии, правительству и нашему народу, что будем сражаться под этим боевым Знаменем до последней капли крови так же мужественно и отважно, как под Сталинградом и Зимовниками, Ростовом и Батайском, в сражениях под Прохоровкой и на Украине. Под этим гвардейским Знаменем будем громить врага до полной победы!
Потом гвардейское Знамя бригады плыло перед строем полков, батальонов и рот, несмолкающее "ура" катилось по рядам бойцов, а я снова и снова повторял про себя: "Клянусь... клянусь... клянусь..." как бы от имени тех, павших однополчан, кто смотрел сегодня моими глазами.
"Такое оружие не выпадает из рук"
Мы снова в боях, на польской земле. Снова мартовские бездорожья, по которым доставляю срочные пакеты из штаба бригады в штаб корпуса, в штабы полков и батальонов. Снова острый, сосущий холодок смертной тревоги под сердцем, когда попадаем под бомбы и пушки "мессеров", "фоккеров", "юнкерсов", под разрывы артиллерийских снарядов. Но я все чаще замечаю - это тревога не за собственную жизнь, это тревога за секретный пакет, который мне доверен. В нем - судьбы многих людей, моих боевых товарищей, от его своевременной доставки часто зависит успех боя... Похоже, я становлюсь осмотрительнее, расчетливее - и это, конечно, не просто опыт, отметающий бездумную браваду, смешную и вредную на войне, это чувство ответственности за боевые документы. В нашем деле поговорка "Хоть умри, а доставь" не подходит. Мертвый ничего не доставит. Конечно, без риска на войне много не сделаешь, но риск всегда должен быть оправдан и рассчитан. Когда меня берут на "сабантуйные" дела - там я хозяин своей жизни. Но когда везу пакет, хозяин моей жизни - приказ, который я обязан доставить по назначению и в срок...
Бои юго-западнее Кракова идут ожесточенные. Пленные говорят, что Гитлер приказал удержать Силезию и Моравско-Остравский район любой ценой. Слишком это важный для Германии промышленный район. Фашисты буквально зубами цепляются за землю, к ним подходят новые силы. Снова нам приходится иметь дело с эсэсовскими головорезами. Врагу помогают не только долговременные оборонительные сооружения, но и жесточайшая распутица; даже танки могут двигаться лишь по дорогам. И все же наши войска наступают.
С часу на час ждем, когда введут в сражение нашу бригаду. Гвардейцы рвутся в бой, каждым руководит желание поскорее очистить от фашистских палачей эту многострадальную землю. На зверства гитлеровцев мы насмотрелись на своей земле, но и здесь, в Польше, их кровавый след встречаешь повсюду. Несколько дней мы стояли в районе города Дембица, что в ста километрах к востоку от Кракова. Недалеко от Дембицы находился концлагерь, в котором были уничтожены тысячи и тысячи людей. Посреди лагеря на холме построен вместительный железобетонный цилиндр. В него эсэсовцы загоняли по сотне и больше человек, двери герметически запирались, и тогда фашистский палач бросал сверху банку с ядовитым газом. Через несколько минут люди в мучениях умирали. Трупы отравленных обкладывали бревнами, обливали горючим и сжигали.
При отступлении фашисты пытались уничтожить следы своих зверских злодеяний, но не успели - помешало стремительное продвижение наших войск.
Мы стояли над грудами пепла и обгорелых человеческих костей, и кулаки сами сжимались в камни. Сколько их, подобных концлагерей, создано гитлеровцами? Так вот он, фашизм в действии. Вот он, "новый порядок", которым Гитлер и его клика сулили облагодетельствовать человечество. Вот что готовили они народам в случае своей победы. Вот от какой участи мы сегодня освобождаем Европу!
Стоявший рядом со мной майор Кривопиша глухо спросил: "Неужели найдутся когда-нибудь люди, которые постараются забыть это?.. И забыть, чьими трудами, жертвами, кровью они от этого избавлены..." Я промолчал. Я не верил, что такое может забыться. И я видел счастливые лица освобожденных поляков, чувствовал их радость, их распахнутую душевность, с которой встречали они освободителей. Правда, говорят, попадаются и такие, которые стреляют из-за угла в спину наших солдат и офицеров. Кто бы они ни были, совершенно ясно, что это пособники фашистов, предатели своего народа, такие же враги его, как гитлеровцы, а может быть, и хуже...
Тогда, после посещения концлагеря, на летучем митинге гвардейцы приняли резолюцию, которую я переписываю из солдатской газеты:
"Мы видели руины и пепел наших городов, сел, мы видели разрушенную Полтаву, Харьков...
...Мы теперь своими глазами видели камеры-душегубки, горы пепла и костей замученных людей. Нет меры ненависти в наших сердцах. Клянемся памятью замученных и безвременно погибших от рук фашистов наших братьев и сестер, что тверда будет наша рука, что с честью и достоинством гвардейцев будем бить врага до его полного уничтожения. Нас будет вести вперед страстная любовь к Отчизне, жгучая ненависть к врагу, яростная месть".
Мы идем вперед. Яростная месть к палачам народов не убавилась в наших сердцах, но это правая месть, она не ослепляет бойцов и командиров. Где только не бывает и чего только не насмотрится офицер связи! Но всегда меня изумляло и покоряло сдержанное, я бы даже сказал, корректное отношение наших бойцов к пленным немцам. Даже после кровавых боев. Конечно, те, кто совершил преступления, виновен в уничтожении мирных жителей, в зверствах и расправах над беззащитными людьми, не избегнут суда. Но это будет открытый, справедливый суд по всем законам, и теперь уже ясно, что главные фашистские палачи от него не скроются.
Вот что еще я замечаю как штабной офицер: бои идут ожесточенные, а польские города и села в основном целы. Конечно, кроме тех, что гитлеровцы разрушили сами. Неужели наше командование специально избегает боев в населенных пунктах? Ведь это создает, наверное, множество осложнений для наступающих войск. Но, похоже, что так. Была ли в истории такая армия, которая на войне, да на чужой территории, считалась бы с разрушениями городов и сел при достижении поставленных целей?! Прежде не было таких армий, а теперь, выходит, есть...
- Да, лейтенант оказался наблюдательным, - заметил
генерал Рязанский по поводу этой догадки в записках. - Здесь
он, видимо, ведет речь об участии корпуса в
Моравско-Остравской, а также в Силезской операциях.
Приступая к освобождению Силезского промышленного района,
советское командование руководствовалось стремлением не
только очистить его от врага, но и сохранить для Польши
неразрушенным. Выполняя эту задачу, наши войска глубокими
обходами и охватами создавали угрозу окружения вражеским
войскам в городах и поселках и таким образом изгоняли их из
населенных районов. После множества котлов гитлеровцы
панически боялись всяких мешков, которые в маневренной войне
быстро становятся котлами. Само окружение и уничтожение
врага осуществлялось, кик правило, вне населенных пунктов
в открытом поле. Конечно, это создавало для нас определенные
трудности, но мы не считались с ними, ибо знали, какое
значение для польского народа имеет сохранение важного
индустриального района. Тактика, наша вполне себя оправдала.
С ее применением были освобождены многие крупные центры, в
их числе древняя столица Польши, Краков, в котором почти не
оказалось разрушений.
Сегодня вместе с пакетом из штаба корпуса я привез свежие листовки. Они рассказывают о подвиге человека, которого, кажется, я знал всю жизнь, хотя фамилию его услышал только сегодня. О таких вот людях, внешне обыкновенных, но в час испытания раскрывающих свою богатырскую силу, надо писать книги. И я уверен: они еще будут написаны...
Листовка эта - о парторге мотострелковой роты соседней 11-й гвардейской механизированной бригады младшем лейтенанте Петре Васильевиче Песцове.
...Под городком Струмень батальон майора Акимова вел ожесточенный бой за сильный опорный пункт врага. Третьи сутки бойцы не могли ни обогреться, ни обсушиться. Враг не жалел снарядов и мин, а наша артиллерия отстала из-за распутицы, и соотношение сил стало неравным. К фашистам, видимо, подошло подкрепление, они начали ожесточенные контратаки. В наспех отрытых, залитых холодной жижей окопах наши бойцы, несмотря на предельную усталость, стояли крепко. Всякий раз там, где возникала особенно опасная ситуация, появлялся младший лейтенант Песцов. Спокойствие парторга, его уверенные действия, слово одобрения, совет, а то и брошенная мимоходом шутка неотразимо действовали на бойцов. Я по себе знаю, что с такими людьми в самых тяжелых и опасных переделках ничего не страшно...
Едва отбили седьмую контратаку, как фашисты уже начали восьмую при поддержке двух "фердинандов" - тяжелых противотанковых штурмовых орудий, защищенных толстенной броней, вооруженных дальнобойной пушкой и пулеметами. Положение сложилось очень опасное. По счастью, нашим артиллеристам огнем с дальней дистанции скоро удалось зажечь один "фердинанд", но вторая вражеская самоходка казалась неуязвимой. Ее огонь сильно досаждал батальону и ободрял атакующих фашистов. Они упорно наседали.
Вот тогда парторг принял свое решение, единственное в сложившейся ситуации. Вооружившись противотанковыми гранатами, он пополз вперед, навстречу врагам. Фашисты заметили его, когда он приподнялся, чтобы вернее нанести смертельный удар по "фердинанду". Вражеская пуля сразила парторга в тот момент, когда он бросил гранату. Парторг упал смертельно раненный, но и крестатая самоходка от мощного взрыва превратилась в мертвую коробку. Гибель младшего лейтенанта Песцова стала его победой и победой всего батальона. Бойцы, видевшие подвиг коммуниста, поднялись в едином порыве в атаку, опрокинули фашистов и, ворвавшись в городок, захватили железнодорожную станцию. Успех батальона дал возможность главным силам бригады развивать наступление на запад. Такую вот силу таит подвиг бесстрашного человека, пример коммуниста.
И ты, парторг Песцов, останешься с нами. Эта листовка - наше и твое оружие, направленное на врага, а такое оружие не выпадает из человеческих рук,
"Я не прощаюсь с тобой, Назип"
Гвардии лейтенант Назип Хазипов представлен командованием корпуса к присвоению звания Героя Советского Союза. Тот самый Назип, который был командиром машины на танке комбрига 24-й гвардейской танковой полковника Рязанцева и с которым мы впервые познакомились перед боем под Чигирином на КП нашей бригады. Потом мы встречались еще несколько раз, пока он не был назначен командиром танкового взвода, и парень этот нравился мне все больше. К званию Героя Назип Хазипов представлен посмертно...
Считаю своим долгом записать о нем все, что узнал.
Это нужно мне самому. Не знаю, почему, но мне это нужно! Может быть, потому, что в том расстрелянном танке, где нашли его, мог оказаться я. Ведь мы прибыли в корпус почти одновременно, и оба начинали командирами боевых машин...
Назип был родом из Башкирии. Высокий, с волевым лицом и смелым взглядом, он сразу располагал к себе - это я запомнил по первой встрече. Располагал не только внешностью, но и тем, как умел замечать достоинства товарищей, как искренне радовался их боевым успехам. О себе Назип почти никогда не говорил, зато я до сих пор помню его оживленное лицо и блестящие глаза, когда он увлеченно рассказывал о боевом успехе танкистов старшего лейтенанта Иксара, разбивших в одном бою четыре "тигра" и не потерявших ни одной своей машины. И потом всякий раз, когда мы встречались, он непременно заводил разговор о достоинствах танкистов своего экипажа, откровенно гордился и другими сослуживцами. Слушая его, думалось, что служить Назипу посчастливилось в лучшем на свете взводе, лучшей роте и части. А между тем, поскольку сам танкист, я замечал, что члены экипажа, мало сказать, уважают своего командира, но, пожалуй, и побаиваются. Значит, спрашивать умел, как у нас говорят, на всю катушку. Не случайно, конечно, комсомольцы роты очень скоро избрали Хазипова своим вожаком.
Он отличился в первом же бою у станции Знаменка - первым своим выстрелом на войне сжег "фердинанд". Во втором бою его экипаж записал на свой счет вторую боевую машину врага. Весь экипаж тогда был награжден, Назип получил орден Красного Знамени. Что и говорить, награда почетная даже для бывалого фронтовика, а ведь Назип только начинал фронтовую службу. Комбриг недаром назначил его командиром своего танка, потом доверил ему взвод. И взводом он командовал не хуже более опытных офицеров. Впрочем, я уже заметил, что на войне опыт зависит не столько от продолжительности службы, сколько от характера боев, через которые ты прошел. Бывает, и одного достаточно, чтобы стать настоящим фронтовиком, без всяких оговорок...
Шел бой за немецкую деревню Бладен. Впереди атакующих мотострелков танки взвода Хазипова ворвались на окраину селения. Две фашистские пушки, открывшие огонь по советским танкистам, были уничтожены двумя выстрелами командирского танка. Из засады ударил закопанный в землю вражеский танк, но наводчик его промахнулся, и этот промах оказался роковым. Ответным выстрелом лейтенант Хазипов превратил машину врага в пылающий факел. Гитлеровцы пришли в замешательство, и этим немедленно воспользовались наши бойцы: в Бладен ворвались другие танки батальона, за ними - мотострелки.
Пока автоматчики очищали село, первый танковый батальон бригады устремился вперед, к высоте, прикрывающей другой населенный пункт. Высота оказалась сильно укрепленной, но танкистов это не остановило, Взвод лейтенанта Хазипова обошел высоту с фланга, и снова на ней от меткого выстрела лейтенанта вспыхнул чадящий факел - запылала вражеская самоходка. Танк командира взвода ворвался на позиции гитлеровцев и начал утюжить траншеи, давить пулеметные гнезда, расстреливать из пулеметов разбегающихся врагов. Целая рота фашистов со средствами усиления была разгромлена в несколько минут. Однако взвод оторвался от батальона и теперь состоял лишь из одного танка. Второй застыл поблизости с пробитой броней.
Экипажу Хазипова предстояло в одиночку удерживать высоту до подхода своих танков и мотострелков, а враг не заставил себя ждать. Два "тигра" одновременно появились впереди - видимо, они спешили на помощь своей обороняющейся роте, но опоздали. Хазипов тотчас взял ближнего на прицел, и бронебойный снаряд поставил смертную точку еще на одном крестоносном гаде - "тигр" окутался дымом и ткнулся в землю стволом своей пушки. Но почти одновременно тридцатьчетверка содрогнулась от оглушительного удара. На сей раз второй "тигр" опередил Назипа...
Лейтенант был ранен, но быстро пришел в себя, окликнул товарищей. Отозвался лишь старшина Коловертных. Его тоже зацепило осколком, однако он еще мог действовать. Танк наполнялся едким дымом, и Хазипов со старшиной начали вытаскивать из машины тяжело раненных товарищей. Отнеся обоих в ближайшее укрытие, лейтенант и старшина бросились ко второй машине, из которой доносились стоны. Вытащив раненых танкистов и оказав им первую помощь, они, к радости своей, убедились, что эта тридцатьчетверка вполне боеспособна. Едва ли враг легко расстанется с господствующей высотой. А если второй "тигр" где-то затаился - он не иначе как поджидает подкрепление.
Старшина Коловертных сел за рычаги, лейтенант Хазипов - к прицелу. Теперь отступить с высоты они не могли ни при каких обстоятельствах, ведь под их защитой находились беспомощные товарищи.
И бой вскоре загремел с новой силой. Теперь атаку вражеской пехоты на высоту поддерживали штурмовые орудия. Одно из них скоро удалось подбить лейтенанту, но, пока экипаж вел бой с самоходками, фашистскому фаустнику удалось подобраться к нашей тридцатьчетверке на верный выстрел. Танк был подбит, механик-водитель снова ранен, Хазипов приказал ему покинуть машину. В танке старшина не годился даже заряжающим, а с автоматом он мог еще управляться и таким образом оберегать от новых фаустников и беспомощных друзей, и лейтенанта в машине.
Хазипов продолжал бой в одиночку. Враг отчетливо видел неподвижную тридцатьчетверку, видел, как при ударах пушечных болванок летят искры от ее брони, но советский танк казался заговоренным. Почти на каждый выстрел противника он отвечал выстрелом, заставляя штурмовые орудия врага держаться на почтительной дистанции, и успевал послать осколочный гостинец вражеской пехоте. Потом пушка тридцатьчетверки смолкла. Враги осмелели, приблизились к неподвижной машине, но их смел на землю пулеметный ливень. Несколько раз поднимались они в атаку, и снова пулеметный огонь прижимал их к земле. Видимо, фашистские самоходчики поняли, что в советском танке кончились снаряды, и вслед за своей пехотой приблизились к высоте.
В бой уже вступили подошедшие наши танки, когда от нового прямого попадания в подбитую машину пулемет отважного лейтенанта замолк.
Суровое зрелище предстало глазам наших воинов на высоте. Иссеченный сталью, в нескольких местах пробитый танк как бы указывал в сторону врага пустым стволом своей пушки. Вокруг лежали трупы шестидесяти гитлеровцев, а перед высотой догорала третья фашистская самоходка.
Я видел этот последний танк Назипа, он останется в памяти моей до конца дней. Вот таким я поставил бы его на мраморный пьедестал как самый убедительный памятник солдатскому мужеству.
Я не прощаюсь с тобой, Назип, - ты тоже идешь с нами, теперь уже прямо на Берлин.
[За этот подвиг лейтенанту Назипу Хазипову посмертно
присвоено звание Героя Советского Союза. Он навечно зачислен
в списки Н-ской части.]
"Это настоящая гвардия!"
Все ближе Берлин. Сады уже в белой кипени, на наших лицах - дыхание весны и близкой победы, а бои все ожесточеннее. Во всяком случае - у нас, на восточном фронте. Говорят, на западе союзники идут чуть ли не торжественным маршем. Битые нами фашистские генералы, уже понимая, что война проиграна, и, может быть, боясь снова попасть на восточный фронт, сдают без боя целые города и районы, полки и дивизии без выстрела складывают оружие, а нам приходится каждый новый рубеж брать ожесточенным штурмом, за иную деревню или городок развертываются целые сражения. Расколотые нашими танковыми клиньями, вражеские соединения стремятся во что бы то ни стало прорваться на запад, всюду в нашем тылу появились "блуждающие котлы". Даже в штабе корпуса спим в обнимку с оружием, бригады нередко дерутся на два фронта - атакуя врага перед собой и одновременно отбиваясь с тыла от таких вот "блуждающих котлов". Тыловики, штабисты, бойцы подразделений охраны сражаются, как на переднем крае, причем нередко доходит до рукопашных. Дороги опасны. На связь с бригадами ездим, держа пальцы на спусковом крючке автоматов: окруженные гитлеровцы прорываются на запад не только большими массами, но и группками. Пленные говорят: Гитлер приказал обороняться на восточном фронте до последнего солдата. Если б только солдата! В подразделения фольксштурма эсэсовцы загоняют шестидесятилетних стариков и четырнадцатилетних мальчишек. Похоже, гитлеровской клике хочется вместе с собой утащить в могилу всю Германию. Зверье!..
Одурманенные фашистской пропагандой, иные люди верят, что русские беспощадно расправляются с мирным населением, на дорогах много беженцев. Возвращаются в свои города и деревни с опущенными глазами. На лицах - испуг, подобострастие, недоверие и удивление. Еще бы! Гитлеровская пропаганда каждый день трубила им в уши, что русские на последнем издыхании, что у них остались считанные танки, пушки и самолеты - стоит их, мол, добить последним усилием - и снова двинемся на Москву. А тут такая силища танков, артиллерии, автомашин прет по дорогам, какая им и не снилась. Опять же фашистская пропаганда дни и ночи орала, что русские вырежут всех от мала до велика, сравняют Германию с землей, - а русские никого из мирных жителей и пальцем не трогают, в занятых городах и деревнях - порядок и спокойствие, с первых часов налаживается мирная жизнь.
Видимо, правда о нашем солдате стала опережать советские войска. Чем дальше продвигаемся, тем реже встречаются брошенные дома и хутора, тем быстрее выкидываются белые флаги из окон при появлении наших передовых подразделений. Вражеские солдаты, за спиной которых не стоят эсэсовские команды, как правило, сдаются легко, особенно пожилые фольксштурмисты. Но встречаются и озлобленные упорные группы. Наши бойцы уже знают - тут либо прорываются на запад отъявленные головорезы-фанатики, либо фашистские чины, запятнавшие себя кровавыми преступлениями против своего народа и народов стран, бывших под оккупацией. Спуску таким командам мы не даем...
Снова и снова изумляет меня великодушие и гуманность наших солдат и командиров. Вчера видел своими глазами, как зенитчики кормили оголодавших ребятишек какой-то непутевой беженки. Подозвали и мать, побранили: куда, мол, с тремя малолетками побежала, дуреха? Однако и ей сунули хлеб. Стоит, утирает слезы... Как знать, может быть, муж у нее фашистский негодяй, оттого и побежала? Но дети за преступления отцов не отвечают. Они за них расплачиваются. Сейчас вся Германия расплачивается за дела Гитлера и его банды...
В городских боях танкистам нелегко. Особенно досаждают фаустники. Иногда гитлеровцы с приближением наших войск заранее раскладывают фаустпатроны в укромных местах на путях вероятного движения советских танков - на чердаках, у подвальных окон, в пустых квартирах. Солдаты и фольксштурмисты, обученные владению этим оружием, хорошо знают такие места, во время боя им не надо таскать фаустпатроны с собой, они пробираются в нужную точку, находят оружие и стреляют. Улицы здесь тесные, кривые, попасть в танк с двадцати метров не составляет большого труда. Поэтому в городских боях впереди действуют автоматчики, уничтожая истребителей танков, а танкисты поддерживают их своим огнем. Нередко автоматчики едут прямо на танковой броне, высматривая, не появится ли где-нибудь фаустник. Однако уберечься не всегда удается, и танкисты на фаустников злы,
Но вот по дороге в штаб бригады встречаю знакомого сержанта. Ведет двух подростков, на обоих болтаются шинели фольксштурма, что тебе на огородных пугалах. "Что за вояки? - спрашиваю. - Где таких раскопал?" А он мне: "В подвале наши ребята их застукали. Пытались из фаустпатрона по стоящему танку садануть. И ведь могли сжечь машину, стервецы, если бы не автоматчики". Гляжу на обоих зареванных "солдат фюрера", и злоба меня разбирает. Нет, не на этих мальчишек, одураченных взрослыми мерзавцами. Вот еще за что придется ответить всей гитлеровской своре за этих детей, за их искалеченные души, изувеченные тела, оборванные жизни. Не всем везет так, как этим двоим. В бою снаряд и пуля не разбирают, кто на пути. Спрашиваю: "Куда их теперь?" Смеется: "Да куда ж еще? Домой. Они признались, что из местных. Командир и приказал: отвести по адресу, сдать под расписку родителям или соседям. Да велеть, чтоб своей рукой выпороли за дурость".
Берлин в стальном кольце наших войск, враг окружен в собственном логове, его дни или даже часы сочтены! Ночами над Берлином - зарево пожаров, гул гигантской битвы слышен за десятки километров. Канун Первомая, с часу на час ждем вести о падении столицы фашистского рейха, но и на участке нашего корпуса, южнее Берлина, разгорелось жесточайшее сражение. С северо-востока рвутся на запад осатаневшие гитлеровские части, а с юго-запада на корпус навалилась целая армия. Пленные сообщают, что это 12-я армия генерала Венка, которую Гитлер самолично вызвал на помощь войскам, осажденным в Берлине. Гвардейцы наши дерутся насмерть. Кажется, каждый в корпусе понимает, что нам выпало выбить из рук Гитлера последний козырь в сражении за Берлин, а может быть, и во всей войне. Не пройти генералу Венку в Берлин, не спасти фашистскому фюреру свою шкуру!..
Сегодня возил пакет в штаб моей бывшей 12-й гвардейской бригады. Кажется, на ее долю выпало самое тяжелое испытание в этот день. В районе города Беелитц, где занимала она позиции, войска генерала Венка были остановлены, но на уставших от непрерывных боев гвардейцев бригады обрушились тысячи осатаневших фашистов, прорывающихся со стороны Берлина с танками, артиллерией, штурмовыми орудиями. В этот день, наверное, не было в бригаде человека, который не стрелял бы по врагам. Шоферы, связисты, писаря, даже повара сражались в боевых порядках. Я видел, как на окраине Беелитца "катюши" реактивного дивизиона бригады прямой наводкой, почти в упор, сметали своим огнем подошедших вплотную к городу фашистов, как буквально по головам врагов ходили на бреющем вызванные на помощь штурмовики - только так они могли работать, не задевая своих...
Недолго довелось мне воевать в 55-м гвардейском танковом полку этой бригады, но сердце мое переполнялось гордостью, когда слышал, с каким восхищением и благодарностью говорили мотострелки о танкистах этого полка. Они бесстрашно вырывались за передний край своей обороны, расстреливали и давили гитлеровцев, останавливая их атаки. Это настоящая гвардия! Победа рядом, сейчас каждому особенно хочется дожить до нее, но никто не щадит себя в бою...
Сегодня снова услышал о славных делах моего бывшего сослуживца по 55-му гвардейскому танковому - старшего лейтенанта Александра Филимонова. В предшествующих боях на берлинском направлении его рота прославилась дерзкими прорывами и отчаянными рейдами по тылам врага. И вот снова рота совершила настоящий подвиг.
Используя скрытые подходы к городу вдоль шоссе, гитлеровцы крупными силами при поддержке десятка тяжелых штурмовых орудий навалились на оборонявшийся здесь батальон бригады. Обстановка создалась критическая, наши бойцы начали отходить, тогда командир бригады полковник Борисенко перебросил сюда роту Филимонова, только что вышедшую из ожесточенного боя. Филимонов приказал танкистам занять исходную позицию для контратаки, а сам бросился в цепь отходящих мотострелков на фланге батальона, остановил их, сообщил, что подошли танки, они не кинут батальон в беде. Ободренные бойцы снова залегли, встречая атакующего врага яростным огнем и уже не боясь ни за открытый фланг, который обтекали фашисты, ни приближения десяти бронированных крестатых машин.
Филимонов быстро условился с комбатом о взаимодействии и, прикрываясь окраинными городскими постройками, умело вывел свои танки во фланг врага. "Фердинанды" вместе с пехотой уже готовы были ворваться на позиции батальона, когда от меткого огня наших танкистов с фланга запылало сразу несколько фашистских машин. Враг пришел в замешательство, штурмовые орудия его развернулись и открыли ответный огонь, однако гвардейцы Филимонова, используя маневренность тридцатьчетверок, снова обошли врага и нанесли новый жестокий удар. Через несколько минут боя у окраины города пылало восемь "фердинандов", лишь два штурмовых орудия успели ускользнуть в лес. И тогда танкисты стремительно обрушились на вражескую пехоту. Боевые порядки гитлеровцев смешались от вида несущихся на них грозных советских машин. Поднялись в атаку и наши мотострелки. Фашисты начали разбегаться, многие бросали оружие и сдавались в плен.
Жаль, не было у меня лишней минуты заскочить в полк, хотя бы пожать руки боевым товарищам, поздравить с успехом. Честно сказать, я им сегодня завидую и очень жалею, что меня не было с ними в этом бою.
Пора собираться, сегодня в ночь предстоит еще одно задание. Сражения пока не закончены, но у меня - да, видно, не только у меня одного - такое предчувствие, что это последнее большое сражение войны...
- Мне бы хотелось только добавить, - сказал в заключение
Александр Павлович Рязанский, - что уже на следующий день,
первого мая, остатки немецко-фашистских войск, разгромленных
нашим корпусом в районе Беелитц - Цаухвитц, начали сотнями и
тысячами сдаваться в плен. Армии, генерала Венка прорваться
в Берлин так и не удалось Последнюю попытку уйти на запад
уцелевшие фашистские части предприняли второго мая, но и они
вынуждены были сложить оружие Всего на участке корпуса было
взято в плен свыше двадцати тысяч человек. А вечером того же
дня мы получили из штаба армии сообщение: "Берлин взят
нашими войсками. Над рейхстагом развевается Красное знамя". Владимир Возовиков, Владимир Крохмалюк. "Тигры" горели...
Однажды в Белгородской области гостили писатели-фронтовики. Их устные рассказы и стихи люди слушали часто под открытым небом - на рубежах бывшей Огненной дуги, где когда-то они - рядовые, сержанты, лейтенанты - стояли насмерть, перемалывая ударные войска фашистов, которые летом сорок третьего года Гитлер бросил в наступление на Курск. Вместе с хозяевами побывали гости и на Прохоровском поле, ставшем могилой для целой танковой армии захватчиков. Под синим июльским небом шелестели спеющие хлеба, колосья кланялись людям, а молчаливый полковник, приотстав от спутников, словно бы с недоверием оглядывал поле, что-то искал на нем и не находил... Да неужто это оно самое, Прохоровское поле?..
На огромном пространстве - серая пелена, застлавшая горизонт. Тучи пыли, взметенной разрывами бомб и снарядов, тысячами гусениц и колес; тучи дыма, чада и копоти от работающих моторов, от горящих танков, самолетов и автомобилей; в полдень - мглистые, грозные сумерки, в полночь - кровавые сполохи на тучах от горящих селений. И гул грозовой, давящий душу гул, не смолкающий ни ночью, ни днем... Таким оно запомнилось ему на всю жизнь, Прохоровское поле...
Полковник наклонился, взял горсть земли - ее запах помнился ему с того времени, когда, контуженный и оглушенный, падал в черную бездну и земля обняла его, прикрыла собой от рваной стали, хлеставшей по артиллерийской позиции. Это длилось, может быть, минуту, может быть, пять или одно мгновение - до конца очередного авиационного налета. Горячий терпкий запах земли был первым ощущением, когда пришел в себя и, напрягая силы, встал во весь рост над краем огромной воронки с единственной мыслью: цела ли его пушка, последняя на батарее?..
Сейчас земля пахла тоже терпко и горячо, но то был мирный, с детства знакомый запах родной алтайской степи. Полковник растер сухой чернозем, и пальцы его ощутили зазубренный кусочек железа. Он взял другую горсть земли, и снова в ней нашелся осколок. Взял третью - в ней оказалась потемневшая от времени винтовочная пуля.
Да, это оно - Прохоровское поле.
Подошли спутники, молча рассматривали на ладони полковника ржавый металл войны. Некоторые тоже брали землю, и почти каждый находил в ней железо. Кто-то негромко спросил:
- Да как же вы тут устояли? Железные, что ли, были? Или заговоренные?
- Обыкновенные, - глуховато ответил полковник. - Обыкновенные наши ребята стояли тут. И наступали они же, обыкновенные...
Он замолк, прислушиваясь к ожившим в памяти голосам, и для спутников его вдруг озарились новым светом стихи, которые два часа назад читал им этот офицер с Золотой Звездой на кителе - поэт Михаил Борисов:
...И снова,
Как будто воочью,
Услышав,
Как трубы трубят,
Увижу за черною ночью
В бессмертье идущих ребят...
Ночь с десятого на одиннадцатое июля сорок третьего года помнится ему в подробностях - она действительно была черной, и ни одна звезда не проглядывала сквозь дымную мглу, застлавшую небо. Ночами гигантская битва не прекращалась, она лишь приутихала, словно набиралась сил, чтобы во всей ярости разгореться с рассветом. Уже много дней их дивизион стоял в лесах неподалеку от Прохоровки, и шесть суток с юга медленно, неотвратимо наползала гроза. И вот пришел час, когда им самим предстояло пойти ей навстречу.
Артиллеристы уже знали: на северном фасе Курской дуги враг встречен мощным контрударом и отброшен. С юга он еще продолжал свое отчаянное наступление на Курск, захлебываясь в собственной крови, безжалостно бросая в огонь последние резервы. Наученные страшным опытом Сталинграда, фашистские главари, видимо, уже достаточно ясно понимали, что для них проиграть Курскую битву - значит навсегда потерять стратегическую инициативу в войне и прийти к неизбежному поражению.
Уже тысячи советских бойцов - таких же бесстрашных, мужественных и искусных в бою, как танкист Вольдемар Шаландин, совершили свои подвиги на Огненной дуге, чтобы наконец и здесь, на южном ее фасе, на подступах к Обояни, напрягающий последние силы враг уперся в железную стену. Артиллеристы дивизиона, в котором служил Михаил Борисов, накануне заметили, что битва вдруг стала смещаться на юго-восток, прямо в их сторону. Но они еще не знали, что враг предпринимает последнее, отчаянное усилие прорваться к Курску в обход Обояни - через Прохоровку. Здесь, на узкой полосе между речкой Псел и железной дорогой, он сосредоточил до семисот танков, из которых более ста "тигры". Однако и враг не ведал, что планы его разгаданы. Сюда, прикрытая непроницаемым воздушным щитом, уже выдвигалась 5-я гвардейская танковая армия под командованием генерала П. А. Ротмистрова. Двенадцатого июля здесь произойдет величайшее в истории танковое сражение, в котором, по красноречивому признанию германского историка, "последние способные к наступлению соединения догорали и превращались в шлак, была сломана шея немецким бронетанковым силам". Но произойдет это двенадцатого, значит, еще сутки надо было устоять под Прохоровкой, не позволяя ударной танковой группировке врага вырваться на оперативный простор.
Комсоргу артиллерийского дивизиона сержанту Борисову едва исполнилось девятнадцать, а воевал он уже два года. В дни Курской битвы ему все время вспоминалось трагическое лето сорок второго года в Донской степи. Вцепившись в высокий берег реки, под свирепыми бомбежками, из последних сил отбивали они танковые атаки врага. И случалось, в бессонные ночи, в изматывающих бросках с одного конца плацдарма на другой - навстречу новому бою, шатаясь от смертной усталости, он шел, бережно неся панораму от разбитой сорокапятки, верил, что еще приладит этот дорогой прибор к новому орудию и поквитается с кровавым врагом за погибших товарищей, за все горе и всю боль родной земли... Теперь у них в дивизионе не маломощные сорокапятки - новые семидесятишестимиллиметровые противотанковые пушки, о которых минувшим летом, будучи артиллерийским наводчиком, Борисов так мечтал...
И вот снова лето, снова враг наступает. И танки у него теперь много мощнее тех, с которыми приходилось иметь дело минувшим летом...
Сержант Борисов, товарищи его думали об одном: чтобы их позиция стала последним рубежом, до которого дополз враг...
В летних густых сумерках Борисов шел из штаба дивизиона на третью батарею - накануне вероятного боя надо было хотя бы накоротке провести собрания комсомольцев. Прислушиваясь к далекому громыханию, он старался задавить в душе тревогу, но она росла. Борисов достаточно хорошо знал врага, и в одном он не сомневался: предстоящий бой будет предельно жестоким. Как поведут себя молодые бойцы, не дрогнут ли душевно в столкновении с "тиграми" и "пантерами", о которых тогда много говорилось на фронте? Массовое появление новых фашистских танков в битве на Курской дуге вовсе не явилось для наших воинов ошеломляющей неожиданностью, как рассчитывал враг. Еще зимой сорок третьего, при попытке деблокировать окруженную в Сталинграде группировку фашистских войск, генерал-фельдмаршал Манштейн применял "тигры", но, как известно, они ему не помогли. Несколько позже, на Южном фронте, советские бойцы буквально из-под носа у гитлеровцев утащили "тигр", присланный на фронт для боевых испытаний и застрявший в степи. Так что наши воины хорошо знали уязвимые места вражеской техники, отрабатывали способы борьбы с нею. Но и другое знали: новые вражеские танки оснащены не только повышенной броневой защитой - на них установлены мощные дальнобойные пушки и самая совершенная для того времени оптика, позволяющая точно поражать цели даже на предельных дистанциях. Враг был исключительно силен и опасен; чтобы его остановить, необходимы предельное мужество, полная самоотдача в бою и конечно же вера в себя, в свое оружие, уверенность в товарище, который не дрогнет, выстоит на своем месте до конца, а при нужде придет на помощь, выручит из беды.
...В темном капонире под маскировочной сетью вспыхнул огонек самокрутки, комсорг замедлил шаг, намереваясь по-своему пропесочить неосторожного артиллериста, и вдруг остановился, пораженный забытым видением, которое с невероятной отчетливостью всплыло перед глазами. Может быть, это запах вскопанного чернозема, особенно сильный ночью, напомнил такую же темную и теплую июльскую ночь в родной лесостепи... Отец тогда остался у рыбацкого костра над протокой за починкой сети, а он, двенадцатилетний подросток Мишка Борисов, с увесистой холщовой сумкой, в которой еще трепыхались холодные красноперые окуни и язи, побежал домой через ночное поле. На середине пути в сумраке забелели стволы сухих берез на краю диковатого степного колка, и мальчишку словно толкнули в грудь: в глубине зарослей кто-то внезапно зажег два странных зелено-фиолетовых огня. Филин?.. Лиса?.. Два первых огонька еще не погасли, когда ближе вспыхнула вторая пара глаз, а чуть в стороне - третья. Из-за деревьев за ним настороженно следило волчье семейство - это он сообразил сразу, потому что лисы не ходят стаями на охоту и еще потому, что отец недавно показывал ему следы волков недалеко от того места...
Трудно назвать страхом то, что в первый миг пережил двенадцатилетний подросток, - жуткое, темное, неодолимое желание бросить сумку с рыбой и бежать, бежать... Но юный сибиряк много раз слышал, что от волков бежать нельзя. И в следующий миг над его страхом поднялась злая, недетская решимость, а с нею - необъяснимое упрямство, может быть, еще неосознанная гордость. Бежать, как трусу?.. Да лучше умереть на этом месте!..
Еще не отдавая себе отчета, не чуя земли - будто по досточке над бездонным провалом, - он двинулся вперед, через колок, стараясь лишь не потерять в темноте тропинку. Он шел, насвистывая какую-то лихую песенку, и даже не заметил, когда и куда скрылись зелено-фиолетовые огоньки волчьих глаз. Он ни разу не оглянулся, и до самого дома чудился ему за спиной вкрадчивый шорох звериных лап. Однако, отдав матери рыбу, наскоро проглотив ужин и захватив еду для отца, не мешкая, побежал обратно, хотя отец ждал его утром. То же непонятное гордое упрямство - доказать себе, что не боится никаких волков, погнало его в ночь. Снова чудились в черном поле и березовых зарослях алчно горящие глаза голодных зверей, но он убеждался, что теперь их рисует страх - тот самый противный и ненавистный страх, который он, Мишка Борисов, старался растоптать в себе раз и навсегда. Лишь дня через два рассказал отцу о ночном происшествии. Тот, выслушав, пристально посмотрел, спокойно сказал: "Ну и правильно, сынок, что не побоялся серых. Мы ж люди, а человеку бегать от зверья - грешно и стыдно. - Озорно усмехнувшись, добавил: - А волки, между прочим, за людьми не охотятся. Чего бы про них там ни рассказывали - не верь. Снова построжав, ткнул в газету, где сообщалось о жестоких расправах германских фашистов над коммунистами и демократами, о концентрационных лагерях в гитлеровской Германии, в которых томились десятки тысяч людей: - Вот эти двуногие твари, фашисты, - они-то как раз и охотятся на человека. Глядишь, нам еще придется иметь с ними дело - и то будет дело страшное. А волк что - дикая собака..."
Знал бы отец, сколь пророческими окажутся его слова!..
И вот в ночь перед новой встречей с железным фашистским зверьем короткое воспоминание о том, как еще мальчишкой сумел перешагнуть собственный страх, отодвинуло душевную тревогу.
Собрание в третьей батарее было недолгим. Постановили: "В бою драться насмерть. Погибнуть, но без приказа позицию не оставлять". Когда проголосовали за решение, кто-то попросил:
- Миша, прочти нам стихи напоследок.
Борисов знал, что бойцы любят его чтение, но время ли для стихов?.. Оглядев знакомые лица, комсорг встал. Он читал "Бородино". Может быть, оттого, что близко гремела жесточайшая битва, знакомые лермонтовские строчки словно взрывались в душе, зажигая необычайным волнением, и волнение его передавалось слушателям. Когда он с силой произнес: "...Уж мы пойдем ломить стеною, уж постоим мы головою за родину свою!" - увидел, как заблестели широко открытые темные глаза молодого наводчика Ахтама Ходжаева, сжались в камни лежащие на коленях руки другого наводчика - Георгия Сидорова, как подались вперед все бойцы. Словно встали рядом герои бородинских редутов, а с ними - те, кого сержант Борисов и товарищи его потеряли на военных дорогах, встали с одним вопросом: "Ну как вы тут, братья?.." В такие минуты бойцы отчетливо понимают: то, что им выпало, не сделает никто другой,
Потом комсорг проводил собрания в других батареях, заканчивая каждое лермонтовским стихотворением, и всякий раз видел, как товарищи благодарны ему. Через сто с лишним лет после того, как написаны, простые и проникновенные слова поэта-воина о солдатской готовности умереть за родину, о солдатской чести, гордости и верности долгу до последнего вздоха сохраняли необычайную силу воздействия на людские сердца в час грозного испытания. Не тогда ли Михаил Борисов дал себе слово: если вернется с войны, непременно напишет стихи о том, как дрались за советскую Родину, как умирали и побеждали его друзья...
Угрюмое утро застало их среди просторного поля, тогда-то и прокатилась по колонне резкая, как выстрел, команда:
- Танки с фронта!.. К бою!
На полном ходу тормозили машины, бойцы бросались к пушкам, выхватывали из кузовов снарядные ящики. От расчета к расчету вполголоса неслось: "Тигры"... Из степи, задернутой то ли туманом, то ли оседающим чадом и пылью, наползал характерный скрежет танковых траков. Терпко пахло землей, горелым порохом и бензином... Командир третьей батареи старший лейтенант Павел Ажиппо, пробегая мимо Борисова, окликнул:
- С нами, комсорг?
- С вами, товарищ старший лейтенант.
- Спасибо, комсорг. Помоги Красноносову.
Борисов и сам догадывался, что место его в огневом взводе старшего лейтенанта Красноносова, потому что там много необстрелянных бойцов, а позиция взвода - ключевая в батарее. Он стал в расчет рядом с наводчиком - помогал развернуть пушку, сложить боеприпасы.
Сейчас всего нужнее были его опытные руки, к тому же пример спокойной работы в боевой обстановке действует на молодежь неотразимо - это он проверил на себе.
Серые угловатые танки двигались неровной линией, волоча за собой косые полосы пыли, они уже отчетливо проглядывали сквозь дымку. Да, наблюдатели не ошиблись - Борисов сразу опознал вражеские машины, хотя "живыми" видел их впервые. Так вот как довелось повстречаться с "тиграми" - в чистом поле, на неподготовленных позициях!
Враг упрямо держался тактики, избранной им с начала Курской битвы: впереди шли новые тяжелые танки, выставляя мощные лбы, за ними, наращивая фланги вширь, и во втором эшелоне наступали в боевых порядках знакомые артиллеристам средние машины. Только пехоты на бронетранспортерах и автомобилях уже не было в середине "танкового колокола". Советские артиллеристы и танкисты успели отучить гитлеровских пехотинцев от наглых атак на колесах и гусеницах под прикрытием танков. К тому же у врага не хватало людей. Десятки тысяч фашистов лежали сейчас от верховьев Ворсклы до Прохоровского поля, уткнувшись в потоптанные травы. Отсутствие вражеской пехоты было большой удачей для артиллеристов, потому что мотострелки их бригады отстали...
На поле хлынул давящий гул - волна за волной выплывали из-за горизонта "юнкерсы", направляясь в сторону узловой станции Прохоровка. Казалось, они не замечают советскую батарею или оставляют ее без внимания, как вдруг замыкающая группа бомбардировщиков свернула с курса... И почти одновременно часть ближних танков сделала поворот, нацеливаясь на артиллеристов. Вероятно, фашисты рассчитывали одним ударом с ходу раздавить наш небольшой заслон, который угрожал флангу их наступающих порядков, - ведь и малая заноза может здорово досадить, если вопьется в пятку. Не разворачиваясь и не снижаясь, "юнкерсы" широким ковром сыпанули бомбы на расположение батареи - словно огнем и сталью стелили дорожку для своих танков...
Через тридцать лет в поэме "Дорога к звездам" Михаил Борисов скупо напишет о завязке того боя:
За пять минут распахан холм,
Дотла повыжжен лес...
И вот рванули напролом
Дивизии СС...
О том, что 4-й танковой армии гитлеровцев, нацеленной на Прохоровку, были приданы три эсэсовские танковые дивизии, он узнает много позже, но черепа и кости на броне "тигров" разглядел в самом начале боя, когда самолеты, оглушив поле грохотом бомб, скрылись и танки оказались неожиданно близко. Они то и дело окутывались слепящими вспышками выстрелов и облаками сухой пыли, снаряды с коротким, надсадным ревом вздымали столбы огня и земли то впереди, то позади батареи, воздух наполнился отвратительным смрадом и визгом осколков, утреннее поле заволакивала грязная серая мгла, и, если бы не усиливающийся ветерок, артиллеристы могли потерять из виду наступающие на них танки. Очевидно, враг, получивший целеуказание от своих летчиков, еще не разглядел как следует позицию батареи. Но он уже знал, что советские артиллеристы, танкисты и пехотинцы безбоязненно подпускают его тяжелые танки поближе и бьют наверняка. Экипажи "тигров" явно провоцировали на ответный огонь, надеясь издали по вспышкам выстрелов засечь наши орудия и расстрелять их. "Боятся, вдруг догадался Борисов по нервной стрельбе вражеских танкистов. - Они нас боятся, трусят самым пошлым образом. Вот тебе и хваленые "тигры"!" Невероятно, но от этой догадки ему на миг стало весело. И такое злое спокойствие охватило его, такое ощущение собственной силы, что он стал мысленно поторапливать медленно ползущие неуклюжие танки врага.
То ли соседей подвел глазомер, то ли у кого-то не выдержали нервы слева громыхнули пушки, и Борисов увидел, как над широкими тупыми башнями танков выросли громадные столбы искр. "Горят!.." - обожгла радостная мысль, но "тигры" - все до единого - по-прежнему наползали. Длинные стволы их орудий медленно поворачивались туда, откуда по ним ударили выстрелы. Скоро там забушевал настоящий смерч, и сквозь оглушительный грохот артиллеристы расчета едва расслышали команду. Передавая снаряд заряжающему, Борисов вдруг увидел, как наводчик Ходжаев лихорадочно крутит механизмы наводки и не может поймать перекрестием панорамы пляшущую в прицеле громаду танка. В одно мгновение понял комсорг состояние необстрелянного солдата, только что видевшего своими глазами, как бронебойные снаряды отскакивают от стальной шкуры "тигров". Он шагнул к наводчику,
- Спокойно, Ахтам! Не спеши, цель под самую башню. Они боятся нас - видишь, у них огневая истерика...
То ли Ходжаев оказался метким, то ли сосед его младший сержант Сидоров, но, еще ослепленный выстрелом своей пушки, Борисов услышал чей-то крик:
- Горит! Всосал, гад, пилюлю!
Из всех щелей "тигра" бешено рванулось коптящее пламя. Ни один вражеский танкист не покинул машину - взорвавшиеся боеприпасы превратили ее в огненную могилу.
Теперь, вблизи, опытный артиллерист Борисов разглядел, что пресловутый "тигр" при всей мощи брони - отличная мишень. Фашистским конструкторам не хватило то ли таланта и искусства, то ли времени, чтобы создать новую машину наподобие нашей тридцатьчетверки, чья скошенная броня отражала даже сверхмощные болванки. "Тигр" был подобен коробке, снаряд легко "закусывал" его вертикальную броню, и, если даже она выдерживала, вся страшная сила удара приходилась на танк, оглушала экипаж и ранила кусками окалины. Не оттого ли так нервничали в бою вражеские танкисты и так часто мазали даже на близком расстоянии, несмотря на отличные телескопические прицелы?
...Батарея вела ожесточенный огонь, еще два танка горели на поле, но и враг не отмалчивался. Почти одновременно несколько снарядов накрыли огневую позицию. Поднимаясь на ноги с тяжелым звоном в ушах, Борисов едва расслышал тревожный голос Красноносова, заметил мелькнувшую в дыму и пыли фигуру командира батареи, поспешно шагнул к пушке и увидел: наводчик скорчился на земле, обхватив себя за плечи руками, а на одежде его расплывается багровое пятно. В следующий миг комсорг был у прицела. Он даже не оглянулся, но затвор лязгнул значит, пушка заряжена, значит, есть еще помощники. Новый "тигр" уже надвигался на позицию орудия, обходя горящий. Забыв все на свете, комсорг цепко держал его в перекрестии панорамы, как опытный охотник, расчетливо ловя мгновение, когда удар станет неотразимым. И, всаживая снаряд в тупую броню с белым пятном черепа и костей, знал, что больше по этому танку бить не придется.
- Еще один! - раздался чей-то крик.
Борисов подумал, что это о подбитом, но тут же заметил между горящими третий танк, выползающий из-за дыма и пыли. Да будет ли им конец?! Пушка танка сверкнула пламенем, и над самым щитом орудия пронесся железный ветер промаха - враг нервничал и слишком спешил. Ударив в ответ, Борисов потерял своего противника в сплошном дыму и пыли, затянувших поле, а затем услышал тревожное: "Обходят!"
Пока батарея отражала атаку с фронта, несколько "тигров" по длинной лощине стали обтекать ее на левом фланге. Момент настал критический, не случайно к левофланговому расчету бросились и командир взвода, и командир батареи. Комсорг оставить своего места не мог - ведь он теперь заменял наводчика. Впереди серая пелена редела, но там лишь чадили подбитые машины врага, зато слева разразилась ожесточенная стрельба. Несколько танков, выйдя из лощины, ринулись на батарею с фланга. Борисов и не заметил, когда рядом с ним оказались оба офицера, однако произошло это вовремя - теперь их осталось только трое у последнего орудия. Но эти трое были мастерами своего дела, а их решимость стоять насмерть, удержать позицию любой ценой, отомстить за смерть товарищей удесятеряла силы каждого.
Одним рывком они развернули пушку туда, где в чаду и пыли возникали чужие угловатые танки, били по ним, как будто не слыша ответных выстрелов, грохота разрывов, воя осколков, треска танковых пулеметов и жуткого свинцового града, гремящего по орудийному щиту. Захваченные боем, они забыли про небо, а оно вдруг обрушилось на них - "юнкерсы" снова высыпали бомбы на огневую позицию. Когда вздыбленная земля улеглась, Борисов увидел: раненый или контуженый комбат пытается зарядить пушку. Выхватив снаряд из его рук и дослав в казенник, комсорг снова приник к панораме. Ослепший в дыму и пыли "тигр" подошел к орудию почти вплотную. Это был последний танк из тех, что атаковали батарею. Борисов торопился: у него не было даже секунды для уточнения наводки - чтобы ударить врага насмерть, - потому что вражеский экипаж заметил опасность, и орудийный зрак "тигра" уже качался на уровне лица советского наводчика. Комсорг все же выстрелил мгновением раньше и увидел летящее прямо в глаза ему ответное пламя...
Его разбудил горячий, терпкий запах чернозема, смешанный с луковым запахом сгоревшей взрывчатки, но он не мог объяснить себе навалившейся на него оглушающей тишины. Прямо над ним в дымном небе одновременно на трех "этажах" десятки наших и вражеских самолетов крутились в смертельной карусели - там шел беспощадный бой за господство. По тому, как тряслась земля и вздрагивал воздух, он понимал, что и на этом поле продолжается бой. И не просто продолжается - нарастает с каждой минутой. Действительно, в тот день вся наша артиллерия на прохоровском направлении - вплоть до тяжелой - была поставлена на прямую наводку. Немногочисленные бригады 2-го танкового корпуса, е котором служил сержант Борисов, сводя в кулак последние танки, снова и снова били по флангу вражеской группировки, пытаясь сковать, задержать ее продвижение к Прохоровке, чтобы обеспечить подход и одновременное вступление в бой главных сил нашей гвардейской танковой армии. Все, что могло в тот день под Прохоровкой стрелять, - стреляло, оттого-то сержанта Борисова изумила неслыханная тишина. Внезапная тревога пронзила его существо: "Тигры"!.. Неужто прорвались через позицию батареи?.." Он с немалым трудом привстал, и тогда лишь, словно из далекого далека, до него стали доходить канонада и рев самолетов над головой.
Пушка была разбита - вражеский снаряд разорвался с малым недолетом, его осколки повредили ствол, разрушили тормоз отката. А в двадцати шагах серой мертвой громадой застыл фашистский "тигр" с изображением черепа и скрещенных костей на лобовой броне. Он не горел и даже не чадил, гусеницы его были целы, люки закрыты наглухо, и ни малейшего признака жизни не угадывалось в стальной утробе. Борисов вгляделся и различил белую вмятину в самой середине лобовой плиты корпуса танка. Снаряд не пробил ее насквозь, но удар с близкого расстояния все же сокрушителен, а крупповская броня вязкостью не отличалась. Куски окалины с внутренней стороны ударили по экипажу, как осколки взорвавшейся гранаты... Подвижная фашистская крепость превратилась в стальной склеп на гусеницах...
Справа, далеко от артиллерийской позиции, в тучах дыма и пыли сверкали пушечные огни - там шел упорный танковый бой. Поблизости занимали оборону подошедшие мотострелки бригады... Слух возвращался, и Борисову вдруг почудился стон. Он словно окончательно проснулся, наклонился над командиром расчета, прижал ухо к его груди и, услышав стук сердца, неверными движениями рук разорвал индивидуальный пакет, стал перевязывать рану. Потом, шатаясь, ходил от расчета к расчету, оказывая раненым первую помощь, пока не сообразил, что в одиночку он их спасти не сможет, особенно если снова нагрянут гитлеровцы. В батарее не осталось ни одной целой пушки, да и много ли навоюет контуженый боец? Стискивая зубы, он пошел к позиции мотострелков за помощью, и вчерашние стихи повторялись в нем, помогая одолевать тяжелые метры изрытой железной земли:
Вот затрещали барабаны
И отступили бусурманы
Тогда считать мы стали раны,
Товарищей считать...
Он знал своих товарищей поименно, и за каждого из тех, кто лежал сейчас на разбитой огневой позиции, он всадит еще не один снаряд в тупые лбы фашистских танков!.. Однако продолжать бой на Прохоровском поле сержанту Борисову не пришлось. Уже в расположении мотострелков его перехватила машина политотдела бригады, и он успел лишь сообщить, что на батарее остались одни раненые у разбитых пушек...
Через двадцать дней, едва оправясь от ранения и контузии, Борисов сбежал из госпиталя. Он боялся, что их корпус уйдет далеко, его могут направить в другую часть, а кто же захочет отстать от старых фронтовых товарищей? Была тут еще одна причина - пусть не главная, но и немаловажная. Комсорг знал, что представлен к большому ордену, и попади он не в свой корпус, награде придется долго искать его - в войну у людей много забот. Михаилу Борисову очень хотелось заслужить орден Красного Знамени, теперь он надеялся, что заслужил его, и кто же осудит девятнадцатилетнего парня за мечту - поскорее получить такую награду! Словом, были у комсорга веские причины до срока оставить уютную госпитальную палату.
Ему повезло: попутная машина доставила прямо к штабу соседней танковой бригады, однако встреча вышла несколько неожиданной. Борисов не знал, что его разыскивают по приказу командира 2-го танкового корпуса генерал-майора танковых войск А.Ф. Попова, который видел бой третьей батареи с "тиграми" со своего наблюдательного пункта. И, едва дежурный офицер доложил в корпусной штаб, что некто в повязках, но без документов называет себя сержантом Борисовым Михаилом Федоровичем, последовало распоряжение: "Задержать до прибытия нашего человека". Вначале Борисов не понял, что нужно автоматчику из охраны штаба бригады, который вдруг появился рядом и пошел за ним шаг в шаг. Когда же сообразил, взорвался:
- Вы что - под стражу меня взяли?! Я ж не в тыл, я в свой родной дивизион - на передний край добираюсь!
- Закури. - Пожилой солдат протянул ему кисет. - Но баловать, сынок, не вздумай. Дело наше военное, сам знаешь. Приказано тебя не выпускать из расположения штаба - и не выпущу. Потерпи, у нас разбираются скоро. - И усмешливо подмигнул.
Действительно, не прошло и получаса, как неподалеку затормозил мотоцикл, и незнакомый капитан, едва увидев Борисова, бросился к нему с веселым восклицанием:
- Вот он, дьявол неуловимый! Я думал, он с койки не встает, в гости собрался, еле-еле дозвонился до госпиталя, а меня - обухом по голове: ищите, мол, своего зверобоя там, где "тигры" водятся. Садись в коляску - в штабе ждут...
Через несколько минут, уже в дороге, наклоняясь к Борисову, капитан кричал:
- Нагорело мне от генерала за твой побег. Он приказал сыскать хоть под землей. Ну под землю таких, как ты, упрятать непросто. Знаем, куда такие бегут. Вот я и дал команду во все части корпуса: хватай Борисова, где бы ни объявился!
Смеясь, капитан смахнул выбитую ветром слезу и уже серьезно спросил:
- Ты хоть знаешь, что перед вашей позицией насчитали шестнадцать подбитых "зверей"? На твоем личном счету их семь штук!
- Семь? - недоверчиво переспросил Борисов, и только теперь ему по-настоящему стало страшно... Но тут же увиделись убитые и раненые товарищи, разбитые пушки, истерзанное вражеским металлом поле, и он сказал себе: "Семь - это мало. Будет больше..."
На юге гремело. В небе царила наша авиация. Над горизонтом висели черные дымы.
- "Тигры" и "пантеры" догорают, - сказал капитан. - Последние у Манштейна. Не везет ему со зверинцем. Ни ему, ни другим фашистским стратегам.
- И не повезет больше никогда, - отозвался комсорг.
Советские войска наступали на Белгород. Близился час первого салюта в Москве в честь героев Брянского, Западного, Центрального, Степного и Воронежского фронтов. Владимир Возовиков, Владимир Крохмалюк. Сестра Маресьева
В сопровождении группы танкистов к боевой машине подошла женщина. Ей помогли взобраться на броню, опуститься в люк водителя танка. Это была пятьдесятчетверка. Для своего времени грозная и совершенная машина, она унаследовала все лучшее, чем обладала легендарная тридцатьчетверка, а вместе с тем в ней угадывался прообраз новейших танков, уже не сравнимых по мощи с танками времен войны. Улыбаясь встревоженно и чуть растерянно, женщина трогала рычаги, кнопки, тумблеры. Казалось, она пришла в родной перестроенный дом, который оставила давным-давно, и теперь памятью глаз, рук, чувств возвращалась к тому, что было когда-то смыслом ее жизни.
Танкисты объясняли что к чему, она прислушивалась, кивала, а глаза говорили: "Да я и сама догадалась, я и сама вижу, зачем это и для чего это, - все мне здесь понятно, надо только немножко привыкнуть, почувствовать себя неотделимой от этого..."
Нажата кнопка стартера. До боли знакомо забилось стальное сердце машины, танк задрожал, словно от нетерпеливого желания ринуться вперед. Но мотор внезапно заглох. Потом вновь ожил и опять смолк... По щекам женщины сбегали слезинки.
- Ничего, Мария Ивановна, - утешил один из танкистов. - Вы только не спешите. Установка оборотов у новичков всегда не получается с первого раза. А дело-то нехитрое...
Она покачала головой, глаза ответили: "Все я знаю. Все помню потому и плачу, потому и волнуюсь".
Командир танкового полка, бывалый фронтовик, видимо, лучше других понял, что творится в душе у этой женщины. С грубоватой товарищеской фамильярностью он сказал:
- Мария Ивановна, вы же танкист, черт возьми! Так или нет?
И она, свободно откинувшись на спинку сиденья, вдруг рассмеялась, словно помолодев на три десятка лет, потом сердито сдвинула брови... Наверное, сейчас она походила на себя - ту, какой была в одну из ночей сорок третьего, когда эшелон спешно разгружался на небольшой станции и старшему начальнику захотелось узнать, кто это так мастерски свел танк с платформы в темноте.
- Механик-водитель Лагунова, - ответили ему.
- Наверное, все-таки Лагунов, - поправил офицер, который и в мыслях не мог допустить, что танком управляет женщина. А потом, когда решил самолично убедиться и увидел перед собой девушку в танкистском шлеме, сердито спросил: - Разве нет водителей... - он споткнулся и не сразу подобрал слово: - поопытней? Вы знаете, какой предстоит марш? Разбитые дороги, разрушенные мосты, а к утру надо пройти около ста километров.
Мария молчала, лишь упрямо сдвинула брови. Ей не раз приходилось ловить на себе недоверчивые взгляды. Она знала, что доказывать свое право занимать место водителя в танке надо не словами, а делом. Тогда ее все-таки оставили за рычагами - командир экипажа знал характер своей подчиненной. И в тяжелом ночном марше она снова доказала свое право владеть рычагами тридцатьчетверки.
Именно та фронтовая ночь мелькнула в ее памяти, и она, спокойно улыбнувшись молодым танкистам, жестом потребовала: "Дорогу!"
Боевая машина плавно тронулась и с нарастающей скоростью устремилась по трассе. Танкисты смотрели вслед, с трудом веря своим глазам. Ну стронуться с места - куда еще ни шло, а тут такое!.. И это на самом деле было чудом: танк вела женщина, у которой не было ног.
...Об отважной советской патриотке Марии Ивановне Лагуновой мы впервые прочли во фронтовой газете "Знамя Родины". Небольшая информация скупо повествовала о героизме и мужестве в бою механика-водителя танка Маруси Лагуновой. Женщина-фронтовичка разведчица, снайпер, даже летчица - это для нас хотя и удивительно, а все же привычно. Но женщина-танкист!.. "Как сложилась ее судьба?" сама собой возникла мысль. Написали в архив Министерства обороны. Вскоре пришел ответ: адреса Лагуновой установить не удалось. Не знали о ее судьбе и фронтовые товарищи. Многие считали, что славная дочь нашей Родины погибла.
И вдруг, случайно включив радио, мы услышали о М.И. Лагуновой, которая в годы войны проявила исключительное мужество в боях за Родину. Неужто ома, живая?!.
И вот видим перед собой женщину, чья жизнь похожа на легенду. Нет, она с этим не согласилась - многие опаленные войной судьбы похожи на ее собственную. Иные, мол, совершили больше. Она вот тоже мечтала довести свой танк до Берлина, да только война распорядилась иначе. Чтобы разговорить Марию Ивановну, мы спросили, пишут ли ей товарищи. Лицо ее по-особому засветилось, и вместо ответа она чуть смущенно выложила перед нами пачки писем. Стоило их разложить и мельком взглянуть на адреса, чтобы понять; подвиг Марии Лагуновой и судьба ее вовсе не так безвестны, как представлялось раньше.
Берем первое - из Москвы, от бывшего пулеметчика Героя Советского Союза С. Васечко. Оно коротко, но нелегко удержаться, чтобы не привести его: "Я хорошо знаю, как трудно на войне солдату, а тем более механику-водителю танка. Ваша настойчивость в достижении цели, отвага и мужество, проявленные в боях и в послевоенные годы, поднимают дух и делают человека уверенным в своих силах и возможностях".
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги