Сириус

XXV

Когда депутаты уехали, поручик Дондуа позван был в царский вагон. Никто не видел, как он через пять минут вышел оттуда, спустился на рельсовый путь и скрылся в темноте. Вдали уже слышался шум поезда, шедшего в Петроград. Сел в купе второго класса, совершенно пустое, и весь отдался рою нахлынувших чувств. Вот и сбылось предсказание Перена. Он удостоился такой близости к царю, о которой мечтать не смел три года тому назад. Теперь, когда она пришла, он не знал, принимать ее или встретить холодом.

Поручик не заметил, как с некоторых пор дух критицизма и осуждения въелся в его мысли и чувства к императору. Не будь отречения, он бы завтра пошел в трудовики или в милюковцы. Входя в зеленый салон, чувствовал себя больше судьей, чем офицером собственного его величества железнодорожного полка, но растерялся, не зная, как держаться со вчерашним царем.

Он стоял в своей обычной серой черкеске.

— Подойди.

Дондуа сделал шаг вперед.

— Известно ли тебе, что случилось?

— Так точно, ваше величество.

— Знаешь ли, что я лишен связи с моим семейством?

— Я догадываюсь об этом, ваше величество.

— Согласен ли ты сослужить мне последнюю службу и сейчас, отсюда, отправиться в Царское Село?

— Приказывайте, ваше величество.

Царь положил ему руки на плечи.

— Я хочу, чтобы государыня узнала о моем отречении от меня первого. Но сам я не могу этого сделать. Будь моим верным посланным и расскажи все. — Он достал из стола круглую золотую коробочку.

— А сюда положишь медальон с портретом…

Поручика как жаром обдало. Царь обнял его и перекрестил.

— Господь с тобой!

Сидя в вагоне и едва сдерживая нервы, он чуть не проехал станцию Александровскую, на которой надо было сходить. Отсюда, через Баболовский парк, рукой подать до Царского Села.

Было светло, когда он подошел к Александровскому дворцу.

У запертой железной решетки долго пришлось давать объяснения, кто он и откуда. Внутри ограды много солдат, два эскадрона царского конвоя, гвардейский батальон, рота железнодорожного полка, батарея полевой артиллерии. Люди промерзли на восемнадцатиградусном морозе, мрачно потоптывали каблуками, жестикулировали, чтобы согреться.

Дежурный офицер, допросив поручика о цели приезда, отправился в дворцовые покои и вернулся с графом Бенкендорфом.

— Какого рода поручение имеете вы от его величества?

— Немедленно испросить аудиенцию у государыни императрицы и сделать устное сообщение без свидетелей.

— Устное сообщение без свидетелей?

— Так точно, ваше сиятельство.

Бенкендорф колебался. Но он знал поручика, его странный фавор у царской четы.

Задав еще один-два вопроса, повел в кленовую гостиную. Вошел туда сначала сам, чтобы доложить, а потом впустил Дондуа.

Императрица сидела в кресле и казалась крайне утомленной. Возле стояла Мария Николаевна, единственная из царских дочерей избежавшая заболевания корью. Ее не допускали в детскую, и она все время находилась при матери.

Дондуа был так сражен ее присутствием, что забыл, для чего явился. Императрица встала и, сделав несколько шагов, схватила его за обе руки.

— Говорите! Говорите скорей, что с ним?

— Его императорское величество жив и здоров.

Сбивчиво и нескладно рассказал об ударе, постигшем императора.

Мария Николаевна заплакала, обняла мать и помогла опуститься в кресло.

— Abdication! Abdication![18] — шептала Александра Федоровна, закрыв лицо руками.

Из Петрограда прибывали грузовики, битком набитые солдатами. Шли чаще всего к казармам сводного полка или к казармам конвоя. Оттуда неслись песни, стрельба. Ждали нападения на дворец, но ничего не случилось. Появились страшные субъекты — небритые, ходившие без всякой цели. Подходили к решетке дворца и, постояв, удалялись. То были выпущенные из тюрем заключенные. Шел слух о специальном поезде из Питера с бунтующими солдатами, чтобы атаковать дворец.

Решили пока не говорить об этом императрице. Потом оказалось, что поезд прошел мимо, не остановившись в Царском Селе.

Распространился слух об отречении императора. «Кого же мы охраняем?» — стали говорить солдаты. Хотя их партиями, по очереди, отправляли греться в дворцовый коридор и в подвальные помещения, поили чаем, но генерал Гротен сомневался, чтобы они долго продержались. Он просил Бенкендорфа убедить государыню сделать им смотр. Александра Федоровна вышла в одном платье и вывела в таком же легоньком платьице Марию Николаевну. Прошла с нею вдоль всего фронта.

— Здорово, молодцы! — раздался впервые на смотру женский голос.

— Здравия желаем вашему императорскому величеству!

Дондуа доложил генералу Гротену, что его миссия не кончена; он должен побывать в Пулкове.

— Выпустить вас из дворца могу. Но доберетесь ли до Пулкова и вернетесь ли сюда снова — не знаю, — сказал Гротен.

Выпустили через малые ворота за прудом.

В знакомом пулковском доме окна занавешаны черным. Горела керосиновая лампа.

— Почему не электричество? — спросил Дондуа, входя.

— Все электрическое и магнитное убрано, — ответил голос из глубины. Полушепотом прибавил: — Как хорошо, что вы пришли. Садитесь и слушайте.

Первое время ничего не было слышно. Только минут через пять можно было различить шорохи, едва уловимый треск и трепетание крыльев бабочки.

— Вот моя первая великая победа. Теперь не одним головным мозгом будем воспринимать токи мирового пространства. Перед вами первый в мире аппарат, улавливающий речь существ, отстоящих на миллиарды верст от нас.

Маврокордато указал на замысловатое сооружение в углу.

— Вы слышите разговор в созвездии Пса. Теперь наша задача — овладеть языком этих существ.

Лицо ученого утомленное, давно не знавшее, что такое сон.

— Вам надо отдохнуть, дорогой учитель.

— Отдохнуть, когда совершается величайшее в мире открытие?.. Нет!..

Но, опустившись в кресло, он уже не мог подняться и затих.

Дондуа один в полутьме слушал космический бред Сириуса.

— Неужели эти шорохи и шепоты в самом деле голоса недосягаемых миров? Как уютна и родна нам здешняя земная потусторонность: привидения, знамения, «нечистая сила»!.. Но эти, чья мысль прошла невообразимые пространства, кто они? Они, скребущие, шелестящие голоса, толкуют о чужом, не о нашем.

Слушая их, молодой человек увидел себя перед бескрайним полем — ни травинки, ни кустика, ни птицы, ни зверя, и не солнцем озарено, а бенгальским огнем. А на самом краю — что-то черное. Такой черноты нет на земле, она превратилась в гору, стала застилать горизонт, надвигаться, как непроглядная ночь. Как хотелось, чтобы в этот миг кто-нибудь свой, родной стоял рядом и утешал: «Не бойся, мой милый, я с тобой».

Поручик проснулся. Керосиновая лампа догорела. Фитиль дымил.

Слышался шум грузовика, пьяные голоса… Из Петрограда ехали солдаты. В дверь постучались и, не дожидаясь ответа, начали бить прикладами. Ввалилась толпа с ружьями, с красными бантами.

— Что вам здесь нужно?

— А вот мы посмотрим, что нам надо, господин ахвицер. Это для чего вы так окна закутали? Что вы здесь делали?

— Обыскать! — скомандовал какой-то бас.

— Не трогать мои бумаги! — закричал проснувшийся астроном. Но их уже начали рассыпать по полу.

— Ребята, да у них тут черный кабинет! Они в Германию секреты отправляют!

Столпились около аппарата и изучали его винтики и крючочки.

— Что вы делаете? Вон отсюда!

Первого же стоявшего около прибора он толкнул так, что тот упал. Но другой изо всей силы ударил ученого прикладом по голове.

— Убили! Убили! — закричал поручик, бросившись к несчастному. — За что!

— За что?.. А ты кто? Ты настоящий шпион и есть… Братцы, берите бумаги-то! Там разберутся. Вот и ясно, что они передавали немцам… От царицы получали да от Распутина… Бери и этого!..

В завязавшейся борьбе поручик вырвал у кого-то ружье и начал работать прикладом так, что нападавшие вылетали вон один за другим. Маленький курносый щелкнул затвором и выстрелил.

Дондуа не упал, не лишился чувств, но понял, что случилось непоправимое. Когда грузовик ушел, население астрономического городка собралось к дому. Поручика хотели везти к доктору, но он умолял помочь ему добраться до дворца. «Мне надо! Мне надо!..» Его уговаривали, указывали на сильное кровотечение… «Нет! Нет! Я должен быть там…»

Привели лошадь, запряженную в легкие санки. Ехали медленно, чтобы кровотечение не усиливалось от тряски. Слабел с каждой минутой. Проехали Кузьмино, достигли Египетских ворот.

— Теперь совсем близко, — сказал провожатый.

У дворцовой решетки Дондуа вышел из саней и поплелся к главным воротам, оставляя кровавый след на снегу. Ворота оказались открытыми. Из них выходили войска. Гвардейский батальон, артиллерийская часть и рота железнодорожного полка покидали дворец, оставляя его беззащитным. Их уход камнем ложился на сердца остающихся.

Появление раненого поручика усилило мрачные предчувствия.

Его отнесли вниз и уложили на какой-то стол.

Бенкендорф, полагавший, что поручик неспроста отлучался из дворца, счел нужным доложить о его возвращении государыне. Когда она пришла, он был совсем слаб.

— Что вы мне хотите сказать?

— Ее высочество!.. Ее императорское высочество!.. — бормотал поручик.

Царица недоумевала. И вдруг поняла. Приказала привести Марию Николаевну и оставить их троих в комнате.

— Ее высочество здесь, — сказала она.

Умирающий открыл глаза, увидел бант в волосах и расцвел в улыбке.