Сирия - перекресток путей народов

Революционеры и революция

— Из рассказов моего дяди ты знаешь, сколько мне лет, — заговорил Юсеф. Мы в первый раз отправились вместе в крошечную деревушку на Евфрате, которая в те времена называлась Табка. Он, племянник Мустафы Хасани, и был тем самым ребенком, из-за которого его отец отдался в руки французов, когда началось восстание.

Нам предстоял долгий путь через Хомс в Алеппо и оттуда еще 135 километров на восток до места, где позднее была возведена плотина. Юсеф, проучившийся несколько лет а Советском Союзе, был одним из тех сирийских инженеров, которые с самого начала приняли участие в строительстве огромной плотины на Евфрате, Я сидел за рулем, а Юсеф рассказывал мне о своей жизни — жизни сирийского коммуниста, ставшей частицей истории Сирийской коммунистической партии (СКП).

— Мне было два года, когда в двадцать шестом убили моего отца. За два года до этого первые коммунистические кружки в Сирии объединились в Коммунистическую партию. Это были небольшие группы сирийских патриотов, которые под влиянием Октябрьской революции и благодаря собственному опыту, обретенному в борьбе, научились смотреть за кулисы империалистической политики и распознавать скрытый механизм угнетения и тех, кто им орудует. Обращение Ленина «Ко всем трудящимся мусульманам России и Востока» дошло и до нас.

Когда началось восстание против французов, небольшие коммунистические группы не были сильны. Борьба унесла из жизни многих мужественных товарищей. Примерно через пять лет после этого разрозненные организации вновь объединились. Еще несколько лет прошло в поисках ясной марксистско-ленинской линии, пока в тридцать четвертом году партия выбрала новое руководство во главе с генеральным секретарем Халедом Багдашем. С этого времени СКП стала надежным оплотом сирийского пролетариата и всего народа Сирии; у нее были ясные задачи, которые она последовательно проводила в жизнь, закаляясь в бесчисленных классовых боях.

— Твой дядя коммунист?

— Нет, он не коммунист, хотя во многом очень близок к нам. Он, так же как и его сын Ибрагим, с которым ты тоже тогда познакомился, подпал под сильное влияние арабского национализма. Ради этих идей он и его товарищи сражались против иностранных захватчиков, и многие тогда отдали свою жизнь. Но в то же время их национализм постоянно мешал им видеть себя частью движения за прогресс, охватившего весь мир, действовать в соответствии с этим.

— Ну, и как же ты при таком окружении пришел в партию?

— Тогда для меня, как и для каждого из нас, многие факторы имели значение, и это продолжалось довольно долго. Важным катализатором, конечно, явилось разочарование, которое постигло Сирию и которое я пережил, когда была завоевана независимость. Разумеется, я — и это стало нашей семейной традицией — уже в сороковых годах участвовал в борьбе против французов. Тогда сложилась весьма своеобразная ситуация: французы в Сирии воевали против французов. Когда Францию оккупировали нацисты, она, как известно, некоторое время терпела профашистский режим Виши. Сторонники этого режима во главе с маршалом Петеном претендовали на французские колониальные владения и практически передавали их Гитлеру, что угрожало непосредственно британским позициям в Ираке. Поэтому англичане и французы — сторонники де Голля, высадившись на ливанском побережье, начали жестокие бои с войсками правительства Виши. Покончив с петеновцами, деголлевцы вцепились в волосы англичанам, так как британское правительство делало все возможное, чтобы, воспользовавшись обмороком Франции, присоединить к своим колониям Сирию.

Положение, в котором оказались я и большинство моих друзей, принимавших участие в борьбе против французского колониального режима, было в высшей степени нелепым. Имелись и такие, которые хотели заключить пакт с Гитлером, потому что они видели в нем врага Англии и рассуждали но принципу: «Враг моего врага — мой друг». Другие же считали: «Кто не араб, тому не следует доверять, и надо вести борьбу со всеми». Только коммунисты в состоянии были распутать клубок, раскрыть глаза на обстановку в мире, помочь мне правильно определить наш участок фронта. Я начинал понимать суть войны и увидел, что мы в глазах империалистов были лишь игральным мячом, пешкой на шахматной доске. Одновременно я начал понимать также роль Советского Союза, выступавшего в интересах колониальных угнетенных народов и стремившегося к тому, чтобы эта война стала не только концом немецко-фашистского империализма, но и одновременно концом империалистической колониальной системы. И действительно, когда закончилась война, Англия и Франция пытались закрепить свои позиции также и на Ближнем Востоке, хотя они уже не в силах были сделать это. Но потребовалась еще упорная борьба и здесь, в стране, и на международной арене, чтобы Франция смогла предоставить нам независимость не только формально — это мы ее заставили сделать еще в сорок первом, — но и на деле: вывести французские войска из Сирии, что произошло семнадцатого апреля сорок шестого года, — это наш национальный праздник.

Некоторое время Юсеф молчал и смотрел на окна машины. Мы пересекли Небк, небольшой городок на полпути между Дамаском и Хомсом, место сильных боев между партизанами и французскими войсками в середине 20-х годов.

— И все-таки, что решило твою судьбу? — спросил я, боясь упустить нить разговора.

— Я уже говорил, что был глубоко разочарован развитием событий в независимой Сирии. Сколько надежд мы связывали с тем днем, когда наконец будет спущен французский флаг! Сколько слез, сколько крови было за это пролито! Французы ушли, у нас было собственное правительство. Некоторое время оно существовало за счет опьянения радостью победы, которую переживали народные массы. Мы были свободны, счастливы, едины. Но когда угар радости освобождения прошел, мы вдруг обнаружили, что абсолютно ничего не изменилось. Правда, в министерских креслах не сидели больше французы. Все декреты подписывались сирийцами. Но содержание декретов, если говорить о некоторых мероприятиях, проведенных в последовавшие после освобождения годы, не улучшило положения сирийского народа. И когда молодой рабочий класс сделал попытку напомнить о том, что независимость страны была завоевана не только для сирийской буржуазии, но и для всех трудящихся, то тут сразу же со всей жестокостью обнаружился классовый характер этого государства. Забастовки подавлялись с помощью полиции и армии, а Коммунистическая партия после двух лет легального существовании была запрещена; то же самое произошло и с профсоюзами. Иллюзия, что Сирия после освобождения от французов стала государством сирийцев, лопнула как мыльный пузырь. Сирийское государство оказалось государством буржуазии и феодалов.

Сознавать это было очень больно. Событием, которое выбило меня из седла, был мой арест в сорок восьмом году. На этот раз я был арестован сирийцами, моими соотечественниками, за участие в забастовке. Меня вскоре выпустили. Положение в стране становилось все хуже. Вследствие усилившегося народного движения буржуазия была не в состояний удержаться у власти. Правительства сменялись одно за другим. В этой ситуации наш господствующий класс сделал то, что делают его собратья по классу во всем мире, если над их властью и их прибылями нависает угроза, — призвал сильного человека, диктатора. Естественно, что тут активно вмешались иностранные империалисты. Сначала профранцузской фракции удалось поставить у власти агента Франции, но вскоре он был убит. Англичане протолкнули одну из своих марионеток в качестве военного диктатора. Его тоже убили. Затем пришел час американцев. Они навязали полковника Шишекли, который ликвидировал все остатки буржуазной демократии. Были запрещены все политические партии.

— А ты где работал тогда?

— В то время я работал на текстильной фабрике в Дамаске. Тогда, да, пожалуй, и сейчас еще это была самая большая прядильная фабрика в стране. Нас, рабочих, было около трех тысяч. Условия труда на нашем предприятии по сравнению с условиями труда на таких же предприятиях в Европе были несравненно хуже. Профсоюз, действовавший в нелегальных условиях, призвал к сидячей забастовке. на призыв откликнулась едва ли половина рабочих. Остальные боялись потерять место на фабрике: их удерживал страх перед голодом. Тогда войска заняли фабрику. Мы стояли друг против друга: солдаты — все сирийцы — со вскинутыми ружьями и мы — рабочие. Какой-то капитан крикнул: «Кто за забастовку, выйти вперед!» Прошло несколько бесконечно долгих минут. Время, казалось, тянулось очень долго. И тогда из рядов вышел пожилой рабочий. Я знал его, знал, что у него тоже есть семья. Его тут же избили, арестовали и увели. Больше никто не решился выйти. Нас загнали в помещение фабрики, и мы приступили к работе.

Юсеф опять замолчал. Лицо его стало еще серьезнее. Мне не хотелось прерывать ход его мыслей. Наконец он снова заговорил:

— Я не знаю, сможешь ли ты понять меня. Чувство стыда за то, что мы оставили старика одного, невыносимо жгло меня. К тому же я тогда твердо решил тоже выйти вперед. И все же я не смог себя заставить сделать это. Я по-настоящему ненавидел себя и был близок к тому, чтобы наложить на себя руки. Я чувствовал, что должен сделать что-то такое, что смыло бы с меня этот позор, и совершил нечто абсолютно бессмысленное: на куске материи намалевал лозунг «Долой Шишекли!» и развернул его перед воротами казармы. Там я стал спорить с солдатами, желая им объяснить, что они сирийцы, а значит, мои братья.

Естественно, меня тут же арестовали. Я оказался в военной тюрьме в Дамаске, пользующейся очень дурной славой. Ты наверняка видел стены, похожие на крепостные, на горе при выезде из Дамаска в направлении Бейрута. Там меня чудовищно избили и топтали сапогами. Потом бросили в камеру. Когда я пришел в себя, то увидел, что около меня лежит пожилой рабочий, тот самый, который на фабрике не испугался солдат. На него было страшно смотреть, он почти не мог двигаться, но все же пытался улыбнуться, и, когда я хотел извиниться, что оставил его одного, он покачал головой. То есть покачать головой он уже не мог, у него вздрогнули только уголки рта, но я понял его. «Главное, победить себя!» — хотел он сказать. Он умер в ту же ночь. Я вышел из тюрьмы только через пять месяцев, когда удалось свергнуть ненавистного диктатора, между прочим, с помощью патриотически настроенных частей армии, Очутившись снова на свободе, я вступил в СКП.

Дальше мы едем молча. Каждый ушел в свои мысли. Сколько жертв уже принесено в борьбе против эксплуататоров! Но зато сколько героев она породила! И сколько новых жертв и героев понадобится, чтобы завершить ее!

Вдали показались первые дома Хомса. Я убавил скорость. Юсеф показывал рукой на запад.

— Видишь, там, на краю города, светится факел?

Я не мог его видеть, так как сидел за рулем и мне нужно было следить за дорогой. Но Юсеф этого не замечал. С большой гордостью он рассказывал, что там находится нефтеперерабатывающий завод; яркое пламя свидетельствовало о том, что горит газ. Это первое большое предприятие, построенное в Сирии социалистической страной в 1958 году, — результат договора с правительством ЧССР.

Юсефа невозможно остановить, если у него появляется предлог рассказать об успехах Сирии.

— Нефтеперерабатывающий завод занимался в то время переработкой нефти, добываемой на севере Ирака и идущей по нефтепроводу через Сирию к Средиземному морю, в нефтяные порты Банияс и Триполи; один находится в Сирии, другой — в нескольких километрах южнее, в Ливане.

Я вспомнил, что оба нефтяных порта я как-то проезжал несколько лет тому назад.

— В то время, — продолжал Юсеф, — все это еще принадлежало компании «Ирак Петролеум»: источники добычи в Ираке, трубы, насосные станции нефтепровода и танкерные установки в Сирии. И только нефтеперерабатывающий завод в Хомсе с самого начала был сирийской собственностью и нашей гордостью. Он перерабатывал тогда ежегодно примерно миллион тонн природной нефти в бензин. Эту нефть мы, разумеется, должны были покупать у «Ирак Петролеум Компани» по установленным продажным ценам.

— А у себя вы не нашли нефти?

— Вот это-то и злило нас. Повсюду на арабских территориях имелась нефть, а как раз у нас, где правительство под давлением прогрессивных сил решилось все национальное сырье использовать на национальных предприятиях и не предоставлять никаких лицензий иностранным фирмам, именно у нас ее почему-то не оказалось! Здесь было что-то нечисто.

— Но кто-то все-таки искал у вас нефть?

Юсеф употребил английское жаргонное выражение, которое можно было бы лучше всего перевести как «вот тут-то собака и зарыта».

— Это была ИПК, которая получила лицензию на изыскательские работы еще в тридцать восьмом году, а в пятьдесят пятом было передано двадцать восемь лицензий на бурение нефти одной американской компании, а годом позже западногерманская компания «Конкордия» получила сорок девять лицензий. Но странное дело, все эти фирмы ничего не нашли. Сейчас мы знаем, что они не хотели ничего находить.

— Этого я не понимаю, — перебиваю я Юсефа. — Никогда капиталисты не вложат деньги в то, что не принесет им прибыли.

— Это звучит вполне логично, — говорит он, — и в данном случае так оно и было. Но подумай: в то время нефть текла рекой; выражение «энергетический кризис» тогда еще было неизвестно. Фирмы скупили права на разведку нефти, чтобы сначала устранить конкуренцию, а позднее обеспечить себе привилегии. Они не были заинтересованы в том, чтобы как можно быстрее получить результаты разведывательных изысканий. К тому же у них не было твердых политических позиций в отношении Сирии. Сирийское правительство на этот раз уже под влиянием баасистов в шестьдесят четвертом году, подведя итоги проведенных геологических изысканий, прекратило выдачу лицензий на бурение нефти. Оно покончило с мошенничеством империалистов, приняв закон о национализации всех полезных ископаемых. Все иностранные фирмы потеряли права на разведочные работы.

— Насколько мне известно, вы обратились тогда к Советскому Союзу с просьбой о поддержке.

— Именно так. У нас не было ни специалистов, ни машин, чтобы самим проводить изыскательские работы, и наше правительство вступило в переговоры с Советским Союзом, и он выразил готовность предоставить нам и то и другое. Сразу же выявилась существенная разница между так называемой помощью западных стран развивающимся странам, которая на деле представляет собой лишь замаскированную форму эксплуатации, и истинной экономической помощью, оказываемой развивающейся стране страной социалистической. Советский Союз согласился помочь, не думая о том, чтобы результаты геологических изысканий использовать в его целях. Фирмы империалистических государств стремились захватить богатые месторождения и эксплуатировать сирийское сырье и дешевую силу сирийских рабочих. Советский Союз предоставил кредиты, прислал специалистов и технику, но результаты этих работ остались национальным достоянием Сирии.

— Стало быть, геологические изыскания были успешными?

— Вот именно. Можешь себе представить, какой это был сюрприз и для наших буржуазных специалистов, которые убеждали паше правительство в бесполезности новой попытки. Они доказывали, что самые крупные специалисты, самые опытные фирмы пытались это делать и ничего не вышло, что же тут может сделать Советский Союз? Советские геологи должны были начать практически с пуля, так как их, разумеется, не посвятили в результаты двадцатипятилетней работы западных фирм. И все-таки они нашли нефть и природный газ, и очень скоро. Сразу после этого СССР прислал нам специалистов и машины для освоения найденных богатых месторождений. В семьдесят втором году в Сирии было добыто более шести миллионов тонн нефти. Новый, принадлежащий Сирии нефтепровод длиной шестьсот пятьдесят километров протянулся с нефтяных месторождений через пустыню к Средиземному морю; в новом нефтяном порте Тартус, построенном опять-таки с помощью социалистических стран, сирийскую нефть погружают в большие танкеры. А нефтеперерабатывающий завод в Хомсе благодаря этой нефти повысил свою производственную мощность на два и семь десятых миллиона тонн в год, — гордо подвел баланс успехов Юсеф, — и снова с помощью ЧССР. Мы гордимся тем, что были первой арабской страной, народ которой стал хозяином всех предприятий нефтяной промышленности, начиная с добычи нефти, ее транспортировки, очистки и кончая продажей. Богатство нации принадлежит нации благодаря помощи наших друзей и благодаря политике, служащей интересам народа.

Между тем мы подъехали в Алеппо и остановились, чтобы пройтись по базару, который представляет собой особую достопримечательность города. Бесспорно одно: он намного лучше, чем базар в Дамаске. Множество низких каменных сводов, используемых в качестве ларьков, покрывает большую территорию, разделенную сетью тоже крытых рядов на прямоугольники. Юсеф выразил желание помочь мне купить на память о моем пребывании на Востоке небольшой настенный ковер.

Как только мы ступили на территорию базара, пошли в ход все наши органы чувств. Каждый ряд предназначен для продажи определенного вида товаров ремесленного производства. Мы начинаем с ряда, где продаются ткани. Глаза тонут в пестрых красках всевозможных материй: блестящая золотая и серебряная парча, белый дамаст, сверкающие яркие шелка. Само собой разумеется, что покупатель может рыться в тканях сколько душе угодно. Крестьянки, стоящие возле нас, так сильно тянут и дергают материал, чтобы проверить его прочность, что даже страх берет.

Внезапно краски исчезают, в права вступает обоняние. Мы находимся в рядах, где продаются пряности. Все благодатные запахи Востока смешались здесь в один волшебный аромат. За углом начинаются плодовые ряды. Горы великолепных фруктов заполняют прилавки. Никто здесь не покупает, не попробовав на вкус, достаточно ли созрел плод.

Теперь наше внимание привлекает другая картина: в небольших простых ларьках висят сотни, даже тысячи золотых браслетов и цепочек, жемчужных колье и драгоценных колец с топазами, агатами и другими благородными камнями, ослепляя покупателя. По соседству — продажа кожаных изделий — всевозможных фасонов сандалии и сумки распространяют запах натуральной кожи.

В отличие от дамасского базара иностранцы здесь довольно редко нарушают гармонию живописной картины. Крестьяне, как и две тысячи лет назад, все привозят на ослах и, после того как продадут товар, уезжают верхом, продираясь сквозь сутолоку базара.

Наконец мы пришли в ту часть, где продают ковры. «Входите, господин, не желаете ли кофе?» Мы входим и садимся на низкие табуретки. Драгоценного покупателя угощают чашкой кофе или лимонным соком, даже если он покупает только сорочку. При большой покупке, такой, например, как покупка ковра, внимание к покупателю — явление само собой разумеющееся. Оно просто необходимо, и поскольку сделка должна удовлетворить обе стороны, то она может продолжаться несколько часов. Хозяин магазина смотрит на меня оценивающим взглядом. «Господин хочет купить ковер? Здесь вы получите самые лучшие на всем Востоке! Ну, как вот этот — из Белуджистана? Или вот этот — армянский молитвенный, которому, вероятно, двести лет, лучшего качества, пожалуйста, убедитесь сами! Вот этот персидский особенно хорош! А как насчет вот этого — из Туркестана? Или вон тот — из Смирны?» Не уставая, разворачивает он один за другим ковры, высоко поднимая их, поднося к свету. Решать трудно. Юсеф помогает при сортировке: в правую кучу — ковры, которые сразу отпадают, в левую — интересные экземпляры. Потом следует второй осмотр, третий. Постепенно растет правая куча. Наконец слева остаются только три.

— Господин не может решиться? Это понятно. Все три очень хороши; видно, что господин разбирается в коврах. У меня есть для вас предложение: возьмите все три домой. Мадам наверняка выберет. Кроме того, дома вы сможете лучше оценить их в употреблении. А недели через две-три вы придете снова и скажете мне, какой вы, выбрали. Или купите все три. Или все три принесите назад, как вам будет угодно.

Я совершенно остолбенел от такой предупредительности и такого доверия, так как мне никогда не приходилось раньше бывать в этом магазине. Я хочу оставить свой адрес, но продавец отказывается взять его.

— Для чего, мой господин? Здесь есть мой, этого достаточно. Нет, нет, прошу вас, у нас задаток не требуется. Доверие за доверие!

Мы упаковываем ковры и прощаемся. Нас провожают самыми лучшими пожеланиями, и здесь я вновь убеждаюсь в том, чему часто был свидетелем: за исключением некоторых сувенирных магазинов, специально предназначенных для туристов, торговля на базаре ведется исключительно солидно и с достоинством. Это вовсе не значит, что продавец отказывается от того, чтобы запросить цепу повыше, если предоставляется такая возможность. Кто платит сразу, сам виноват, что остается в убытке. Торговаться — это естественно и отнюдь не противоречит этике достойного проведения сделки. Но никогда мне не приходилось видеть или слышать, чтобы за высокую цену пытались сбыть плохой товар, выдавая его за хороший.

Если продавец говорит, что ткань — английская шерсть или что камень — йеменский агат, то покупатель может быть абсолютно уверен в этом. И нет нужды проверять, после того как продавец отмерил материал на костюм; он непременно отрежет вам от рулона заказанную длину, даже если покупатель ему совершенно незнаком. А если покупатель вызывает симпатию, то отрез окажется на 10 сантиметров больше: поздравляю с хорошей покупкой, господин, и приходите скорее снова!

Мы продолжаем наш путь. Алеппо очень быстро остался позади, и уже близка цель нашей поездки — место будущего строительства плотицы на Евфрате. Наш разговор перешел на эту тему.

— Эта история имеет очень много общего с тем, что я тебе рассказал, — говорит Юсеф. — Это история мошенничества и подлости империалистов и одновременно — помощи стран социализма. В шестьдесят первом году правительство ФРГ вызвалось предоставить кредит в размере пятисот миллионов для разработки проекта плотины. Но заключение договора, а значит, и начало строительства постоянно откладывалось. В шестьдесят втором году Бонн дал понять, что в качестве компенсации сирийское правительство должно передать ФРГ права на проведение изыскательских работ на нефть и на ее эксплуатацию. Становилось все очевиднее: евфратский кредит обусловлен соответствующими экономическими и политическими условиями. Нас хотели шантажировать. Но наше правительство не пошло на это. Слишком уже велико было давление народных сил, выступавших против политики уступок Западу.

Хотя годом позже договор бы подписан из-за опасения, что Сирия пойдет на более тесное сближение с социалистическими странами, но прошло еще два года, и ничего за тем не последовало. Поэтому в шестьдесят пятом году наше правительство обратилось к Советскому Союзу, который сразу же ознакомился с возможностями проведения изыскательских работ, и уже в апреле шестьдесят шестого года был заключен договор, приблизивший нас к исполнению нашей самой большой мечты.

На обочине дороги появился указатель. «Внимание, нам нужно теперь свернуть налево!» — сказал Юсеф. Мы сворачиваем с автострады, ведущей в Ирак. Теперь уже недалеко. Через несколько километров мы миновали убогие крестьянские домишки и прибыли в Табку. Юсеф чал мне знак, чтобы я подрулил к похожему на барак зданию и там остановился.

Мы вышли из машины. Юсеф пошел вперед. За расшатанным письменным столом сидел широкоплечий мужчина, с которым Юсеф перекинулся несколькими словами.

Еще несколько мужчин, склонившихся над картой, подняли головы. Юсеф представил меня сначала мужчине за письменным столом. Это был ведущий инженер. Его лицо, показавшееся сначала не очень приветливым из-за того, что его оторвали от дела, разгладилось, когда Юсеф объяснил ему, что это друг из демократической Германии. «Ахлан ва сахлан». «You are welcome!» («Добро пожаловать!») — приветствует он меня. Между тем Юсеф обратился к тем, что сидели над картами, и на хорошем русском языке сказал: «Это товарищ из ГДР». Сердечное «здравствуйте» дополнило трехъязычную встречу.

Так как все равно уже наступил вечер, инженеры решили закончить работу и с готовностью стали рассказывать о масштабах плотины:

— В настоящее время мы заняты поисками наиболее подходящего места для строительства. Согласно нашим предварительным расчетам, это должно быть где-то здесь. — Сирийский инженер ткнул пальцем в карту. — Длина плотины будет примерно четыре с половиной километра, а высота — шестьдесят метров. Озеро, которое возникнет в результате постройки плотины, будет примерно восемьдесят километров в длину и двадцать километров в ширину. Это позволит обводнить много деревень, жители которых — приблизительно шестьдесят тысяч человек — переселятся в новые, современные деревни, построенные на плодородных землях по берегам озера. Запланировано, что у плотины будет установлено восемь турбин мощностью по сто тысяч киловатт. Тем самым количество электроэнергии, производимое в стране в настоящее время, увеличится в четыре раза, и огромные северные области Сирии будут электрифицированы. Это особенно ускорит развитие промышленности Алеппо, но и в этом районе мы планируем построить новые предприятия. Плотина на Евфрате будет самым большим гидротехническим и одновременно самым значительным ирригационным проектом на Ближнем Востоке после Асуанской плотины на Ниле и удвоит сирийский национальный доход.

Между тем служащая-сирийка принесла на подносе горячую фасоль, хлеб и чай. Павел, один из советских инженеров, поколдовал и извлек из портфеля несколько банок с консервами, а из шкафа для чертежных инструментов — бутылку, и мы основательно подкрепились.

— Ваши семьи не здесь? — спросил я зачем-то.

— Нет, — сказал Павел, — точнее, пока не здесь. Жена начальника, — он показал на ведущего инженера, — находится в трехстах пятидесяти километрах отсюда — в Латакии; жена Юсефа, вы знаете, — в пятистах километрах — в Дамаске, жена Игоря — в двух тысячах пятистах километрах — в Киеве, а моя семья — дальше всех, она в Новосибирске, в пяти тысячах километрах отсюда.

— Но это ненадолго. — Сирийский инженер был настроен очень оптимистически. — Здесь скоро вырастет город с прекрасными домами, школами, детскими садами, и наши семьи будут жить там.

— Так оно и будет, только мы тогда, — Игорь показал на себя и своего товарища, — будем строить новую плотину, где-нибудь в Африке или в Азии, плотину, которая избавит людей от голода.

Это был повод чокнуться. Мы выпили за дружбу, за мир, за наши семьи.

Наутро, умывшись на улице, вылив друг другу по миске воды на голову, мы сели в «лендровер» и отправились к реке. Когда через несколько минут мы прибыли на место и вышли из машины, меня охватило нечто вроде смятения: передо мной сползала вниз каменистая земля, а рядом лениво текла желтая, грязная вода реки. В нескольких шагах слева от нас стоял генераторный агрегат, а метрах в ста справа — два бензиновых бака, выкрашенных в красный и желтый цвета и поставленных на козлы. В беспорядке валялись несколько сваленных труб. И это — строительная площадка Евфратской плотины, которая изменит облик Сирии?

Юсеф заметил мое недоумение и, смеясь, хлопнул меня по плечу.

— Ты как-то рассказывал мне, что не смог в жалких холмах и могилах Мари увидеть роскошь и великолепие города в прошлом. Сейчас у тебя получается еще хуже: ты не способен заглянуть в будущее!

И он с восторгом рассказал мне:

— Смотри, там, впереди, будет построена плотина; гам и приблизительно там будут установлены турбины. Здесь будет начинаться озеро. Наконец можно будет покончить с засухой и наводнениями во время половодий, бичом этого края, и обработать много тысяч гектаров плодородной пахотной земли. А там, где стоит барак, в котором мы только что были, вырастут новые заводы и город на тридцать-пятьдесят тысяч человек, он станет центром сирийского рабочего класса. И электроэнергию они будут получать от турбин плотины. Это такие дела, с помощью которых удастся преобразить древний, отсталый Восток; это битвы в которых мы окончательно разобьем империалистов и внутреннюю реакцию. Вот посмотришь.

5 июля 1973 года я во второй раз поехал на плотину. За прошедшие годы там многое изменилось. В Алеппо вместе с Юсефом мы сели в современный удобный автовагон, который повез пас на восток.

— Ты можешь вспомнить наш прошлый разговор? — спрашивает Юсеф. — За это время мы почти закончили строительство плотины; через несколько минут ты сам сможешь в этом убедиться. Вся наша страна очень сильно развилась за прошедшие годы. Под Пальмирой, где ты «встречался» с царицей Зенобией, были обнаружены значительные месторождения фосфатов — главным образом с помощью Польши, уже давно начато производство азотных удобрений. Существовавшая еще с тридцатых годов отрасль текстильной промышленности — производство хлопчатобумажной пряжи, трикотажа и тканей — сильно расширилась, в основном благодаря машинам, поставленным нам ГДР, и европейские страны должны быть готовы к тому, что в скором времени они будут получать от нас все меньше хлопка и будут вынуждены покупать нашу готовую продукцию.

Построены сахарные заводы и предприятия по переработке овощей и фруктов. Производство цемента, начавшееся в тридцатом году — построенный тогда цементный завод в Дамаске был первым заводом в Сирии, — значительно возросло. Между прочим, участие ГДР в великих планах индустриализации Сирии можно видеть в самом прямом смысле этого слова. Несколько цементных заводов построено из ее продукции, и предусмотрено строительство еще нескольких. Самые большие элеваторы, а также многочисленные трансформаторные подстанции для электрификации страны сооружены твоими соотечественниками. Вообще строительство инфраструктуры с помощью социалистических стран было для нас особенно важным делом.

Новый автовагон быстро доставляет пас к месту назначения. Он действительно современен и удобен, плохо только, что набилось много народу. С нами в Табку поехало много людей на праздник открытия плотины.

Когда мы прибыли, я не сразу смог сориентироваться, потому что хорошо помнил жалкие глиняные лачуги и барак, в котором жили инженеры. Разница колоссальная. Возник современный город. В многоэтажные дома поселили уже 30 тысяч человек, в первую очередь 11 тысяч сирийских строителей и их семьи, а также советских инженеров и специалистов — примерно тысячу. На вокзале и на улицах царит страшная сутолока. Собрались все местные жители, и тысячи людей приехали из других районов, чтобы увидеть, как закроется последняя щель плотины, а с ней прервется и древний путь Евфрата. Уже через несколько минут я потерял Юсефа из виду. На всех перекрестках ликующие сирийцы громко выражали свой восторг. «Да здравствует арабо-советская дружба!» — кричал кто-то из толпы, поднятый на плечи окружающими, и опять изо всех сил, насколько позволяют глотки, отвечал ему многоголосый хор. В который раз слышится главный лозунг партии Баас (Партии арабского социалистического возрождения): «Единство, свобода, социализм!»

Я подхвачен ликующей толпой и теряю всякую ориентацию. Несколько арабов, приняв меня за русского, хватают и сажают на плечи. Я наслаждаюсь чувством симпатии и признательности: к чему разочаровывать? «Русский» здесь синоним всего хорошего, доброго, прогрессивного; это относится и ко всему социалистическому содружеству. Стало быть, и ко мне тоже. От старого барака не осталось и следа. С высоты плеч сирийских рабочих я могу хорошо рассмотреть всю окрестность. Мощно поднимается плотина, выделяясь среди высоких кранов.

Президент Сирии обращается к тысячам людей. Он благодарит сирийских рабочих и инженеров и выражает благодарность советским друзьям за их помощь, характеризуя плотину как памятник дружбы между арабским и советским народами. Да, это памятник двадцатого столетия — не фараонам и царям, не кровавым победам или военным завоеваниям, а народам. Наступает торжественный момент: нажатие на кнопку, и многотонные цементные блоки устремляются в коричневые воды и на вечные времена преграждают им путь. Эта кнопка закрывает плотину, но одновременно открывает новую эру в истории Сирии. Мечта стала действительностью.

Во многих местах рабочие снимают полотно с больших стендов. «Мадинат-ас-Саура» («Город революции») — написано на них. Так будет отныне называться город — достойным именем в честь незабываемого, поистине революционного подвига.

Из сообщения АДН от 18 марта 1978 года:

Возрождение

Наконец эта встреча должна произойти. С того времени, когда я был в последний раз в отцовском доме Ибрагима Хасани, я больше не видел его. Тогда он почти не принимал участия в разговоре. Юсеф, его двоюродный брат, позднее рассказал мне, что он стал учителем, а сейчас работает в сельскохозяйственном управлении губернаторства Латакия. В этой должности его вместе с несколькими коллегами делегировали в ГДР, а после возвращения он просил передать мне, что если я захочу присутствовать на торжественном открытии сельского кооператива, то должен скорее приехать к нему в Латанию.

Опоздав на несколько минут, я оказываюсь в условленном месте, рядом с небольшим чистеньким отелем «Гамаль» на морской набережной. Ибрагим уже стоит у входа и ждет меня. Ужасно неприятное чувство давит, как тяжкий груз: во всем мире от немцев ждут пунктуальности. Ибрагим не один: около него стоит небольшого роста худощавый мужчина с большими усами. Мы знакомимся. Спутника Ибрагима зовут Рифаи, он из дирекции окружного археологического управления.

При обсуждении программы я оказываюсь в сложном положении. Ибрагим хочет показать мне современную Латанию, а г-н Рифаи слышал, что я интересуюсь еще и древней историей, и он хотел бы провести меня по всем историческим местам. Оба горят миссионерским пылом, чтобы показать мне прошлое и настоящее величие города. Я постоянно раздираем между прошлым и настоящим.

Ибрагим хочет продемонстрировать мне квартал современных вилл, а г-н Рифаи презрительно отмахивается и говорит о них как о бетонных ящиках, в которых в отличие от традиционных квартир без кондиционеров жить невозможно. Он тащит меня к римским колоннам с коринфскими капителями, и его охватывает гнев, когда он слышит, как Ибрагим отзывается о «древних булыжниках» как о старом хламе. Ибрагим смотрит на часы и говорит, что надо непременно осмотреть еще маслобойню, табачную фабрику, но в первую очередь — порт. Но г-н Рифаи так быстро свои позиции не сдает. Сначала я должен полюбоваться и сфотографировать триумфальную арку, раскопанную лишь несколько лет назад, и он быстро чертит каблуком на земле: триумфальная арка была сооружена над местом пересечения двух главных улиц, одну из арок окружала высокая колоннада, построенная, по всей вероятности, при Септимии Севере примерно в 200 году, по, возможно, и раньше. Он хотел потащить пас в несколько мечетей и на гору, находящуюся в центре города, где стоял замок крестоносцев, от которого не осталось и следа.

Но тут протестует Ибрагим. Он вталкивает нас в свой «шевроле» и везет в порт. Мы проезжаем через большие ворота, и у нас никто ничего не проверяет. Машина, по-видимому, говорит сама за себя. Проезжаем мимо длинных рядов складских помещений до набережной. В то время как г-н Рифаи рассказывает, что здесь сохранились также остатки средневековых портовых сооружений и цоколь маяка XIV века, Ибрагим сообщает, что современный порт был построен в середине 30-х годов. На причале стоят и разгружаются несколько судов; к сожалению, именно сейчас нет ни одного из ГДР. Но многие из кранов сделаны в Магдебурге, гордо замечаю я.

Г-н Рифаи предпринимает еще одну попытку соблазнить меня прошлым, но когда узнает, что я уже ознакомился с Угаритом и другими финикийскими поселениями и даже со всеми окрестными рыцарскими замками, разочарованно прощается. Теперь можно возвращаться в отель.

Мы сидели за бутылкой вина, поданного к ужину, и Ибрагим спросил, не говорит ли мне о чем-нибудь название отеля. Я пожимаю плечами. Гамаль очень распространенное арабское имя, о чем оно должно мне говорить?

— Отель, — рассказывает Ибрагим, — первоначально, в конце пятидесятых годов, был назван в честь Гамаль Абдель Насера. Тогда Сирия и Египет составляли единый союз. Этот союз, как известно, продержался с пятьдесят восьмого по шестьдесят первый год. Хотя в то время были уже конфликтные ситуации — египетская буржуазия злоупотребляла идеей арабского единства и пыталась поставить в безвыходное положение сирийских предпринимателей, — мы, баасисты, были решительно против раскола.

В первый раз Ибрагим упомянул, что он — член партии Баас. Я раньше знал об этом — слышал от Юсефа — и как раз поэтому был очень заинтересован во встрече с Ибрагимом. Мне хотелось не от посторонних, а от бааси-ста узнать о партии, пришедшей к власти в 1963 году в Сирии и имеющей большое влияние в других арабских странах. Обычно баасисты умалчивают о своей партийной принадлежности. Партия, долгие годы находившаяся на нелегальном положении и продолжающая оставаться нелегальной в отдаленных областях арабского мира, предпочитает конспирацию, даже когда она у власти. Известны имена лишь нескольких ее лидеров.

Но разговор возвращается к названию отеля.

— После того как союз распался, местному сирийскому правительству, которое несло ответственность за этот раскол, по-видимому, не доставляло особого удовольствия видеть имя египетского президента, и отель «Гамаль Абдель Насер» превратился в отель «Гамаль». Между тем воспоминания об ошибочных целях и методах объединения давно потускнели; Насер, умерший в семидесятом году, доказал, что он был крупным государственным деятелем. Хотя между ним и нами, баасистами, часто возникали серьезные разногласия, но это все в прошлом: хозяин этого отеля давно уже открыто демонстрирует свое преклонение перед ним.

Ибрагим оглядывается и делает хозяину, который в ожидании стоит в дверях, знак подойти.

— Сейчас вы получите доказательство!

Он что-то шепчет ему на ухо, и тот, несколько раз поклонившись, исчезает, а затем возвращается с книгой и, раскрыв ее, кладет передо мной. Это книга для почетных гостей. Все происходит так, как будто совершается священнодействие. На первой странице я вижу несколько строчек, написанных на арабском языке, и Ибрагим переводит мне написанные рукой Гамаль Абдель Насера слова, в которых он выразил удовлетворение по поводу обслуживания в этом отеле. Я не могу не согласиться с мнением Насера. Еда — жаркое с перцем — и вино превосходны.

Ибрагиму не терпится рассказать о своей поездке в ГДР. По-видимому, впечатления у него самые хорошие. Но он не скрывает, что ехал туда с предубеждениями, с недоверием. Однако наши усилия построить повое общество, в котором нужда, нищета, безработица, страх перед завтрашним днем для всех его граждан — понятия незнакомые, произвели на него очень сильное впечатление.

— Конечно, — говорит он задумчиво, — я знаю страны, где больше комфорта и роскоши, — достаточно лишь взглянуть на Бейрут, но там комфорт, которым пользуются очень немногие, и он оплачивается нищетой масс. А мы, баасисты, хотим социальной справедливости.

— Это — повод. Я прошу рассказать что-нибудь о том, как он пришел в партию Баас?

— Ну, что же рассказать вам? — начинает он. — Вы знакомы с моим отцом. После сражений двадцатых годов он не мог оставаться в Дамаске. Пока он был молод, его тоже преследовали французы, и он нашел пристанище у дяди, брата моей матери, крестьянина из деревни неподалеку от Хомса. Там мой отец женился, и там в 1933 году родился я. В отличие от моих сверстников, не посещавших школу, потому что поблизости ее не было, я мог ходить в школу в Хомс — в оба конца это составляло «всего» двенадцать километров.

Для тех крестьянских сыновей, у которых были способности, существовали практически только две возможности бежать от отсталой деревенской жизни: вступить в армию или стать учителем. Оба пути оказались одинаково трудными: много предложений и мало свободных мест. Я добивался места в учительской семинарии и, к счастью, был принят. Но когда закончил учебу, не мог найти работу. В Сирии не было ни одного вакантного места. Тогда я отправился в Ливан. Вы, конечно, знаете, что французы уже давно предпринимали попытки отделить Ливан от Сирии. В конце сорок третьего года они передали функции управления ливанским властям; после вывода французских войск в сорок шестом году образовались два независимых государства — Сирия и Ливан, связанные только таможенным союзом. Но и он через четыре года был ликвидирован: развивающаяся сирийская буржуазия нуждалась в таможенных тарифах, чтобы защитить собственную продукцию от импорта, а ливанская торговая буржуазия, поощряемая французами, с введением таможенных тарифов почувствовала, что ее коммерческая деятельность ущемлена.

Что касается меня, то мне повезло, и я нашел вакантное место учителя неподалеку от Бейрута. Среди учителей было очень много прогрессивно настроенных патриотов. Бок о бок с другими трудящимися мы боролись против попыток иностранного вмешательства. Это было время «доктрины Эйзенхауэра»: США пытались распространить свое влияние на Ближнем Востоке. Президент США получил полномочия по своему усмотрению вкладывать финансовые средства на Ближнем Востоке и вводить туда вооруженные силы, чтобы поддержать там позиции Запада.

Ливанский президент Шамун принял в марте пятьдесят седьмого года «доктрину Эйзенхауэра». Ответом на это были мощные антиимпериалистические выступления масс, направленные против этой политики капитулянтства. Летом следующего года они вылились наконец в широкое народное восстание. Разумеется, я был его участником. Мы, восставшие, взяли под свой контроль три четверти территории страны. Шамун был свергнут. Тогда он попытался спастись, призвав в страну американские войска. Начались ожесточенные бои, настоящие уличные сражения. Может быть, нам не удалось бы продержаться долго против американских войск, по мы были не одни. Наряду с арабскими странами нас поддержали социалистические страны, и прежде всего Советский Союз, разоблачившие перед мировой общественностью махинации империалистов. Если суэцкий кризис, когда Израиль при поддержке французов и англичан пытался за наш счет расширить свою территорию, можно считать часом рождения дружбы между арабскими и социалистическими странами в период после второй мировой войны, то борьба против американских захватчиков была новым испытанием. США вынуждены были прекратить свою агрессию. Ливанский президент Шехаб отклонил «доктрину Эйзенхауэра» и стал проводить политику нейтралитета Ливана.

— Вы хотели рассказать мне, как пришли в партию Баас.

— Да, верно, — говорит Ибрагим несколько нерешительно. — Возможно, все было бы иначе, если бы я не встретил Мухаммеда. Он был, как и я, учителем, пламенным патриотом. Когда он рассказывал своим ученикам о великом прошлом арабского народа, то забывал обо всем на свете. Он полностью отдавал себя борьбе. Я восхищался им. Вскоре он взял меня с собой ночью расклеивать призывы на стенах домов. Спустя какое-то время нас схватили полицейские и избили. Он пытался агитировать фараонов и за это был особенно жестоко избит. Потом он взял меня на нелегальную встречу представителей партии Баас. Когда в пятьдесят восьмом году началось восстание, он был одним из его организаторов и погиб, пытаясь гранатой уничтожить пулемет, обстреливавший с фланга наши баррикады.

Ибрагим снова замолкает, зажигая сигарету, и дрожание рук выдает его внутреннее волнение.

— Когда восстание кончилось, я стал членом партии. Я был молод, политически неопытен, полон энтузиазма. Конечно, тогда я еще не сумел понять реакционной сущности тех вождей, которые основали партию в сороковом году и дали ей название Баас, то есть «Партия арабского социалистического возрождения» (ПЛСВ). Слово «баас» означает «возрождение», и оно должно напоминать о славном времени, когда арабский мир считался самым прогрессивным на земле. Я поддерживал ее пламенные призывы осознать прошлое величие нашего народа; я восхищался ее мужественной борьбой против диктатуры Шишекли, против реакционного Багдадского пакта, который хотели нам навязать США, и против «доктрины Эйзенхауэра», а личная скромность членов партии производила на меня впечатление. Возможно, что наше тогдашнее руководство действительно верило в возможность среднего промежуточного пути между социалистическим и капиталистическим.

— А сегодня, — перебиваю я его, — сегодня партия больше не верит в такой третий путь?

Ибрагим медлит, уходит от прямого ответа.

— С тех пор многое изменилось, — говорит он осторожно, — за эти годы нам удалось взять власть в свои руки, и мы смогли давать конкретные практические ответы на многие вопросы, касающиеся развития страны. Скоро обнаружилось, что среднего пути не существует, и это поняло большинство. Стало ясно, кто честно ищет решения в интересах народа, а кто хочет лишь сохранить в завуалированной форме свои прежние привилегии.

— А как, собственно говоря, партия пришла к власти?

— Знаете, ситуация тогда оказалась очень благоприятной. Власть буквально лежала на дороге, и нам нужно было только наклониться, чтобы поднять ее.

Когда Ибрагим встречает мой несколько недоумевающий взгляд, он поясняет:

— Я должен снова возвратиться к вопросу о союзе с Египтом. Насер назначил наместником своего генерала Амера, того самого, который позднее, после израильской агрессии шестьдесят седьмого года и связанным с нею неудачным для нас ходом событий, застрелился. Амер сразу же начал террористический поход против всех прогрессивных сил страны. Военный путч шестьдесят первого года, повлиявший на выход Сирии из состава Объединенной Арабской Республики, разразился как раз в то время, когда Насер издал свои первые декреты о национализации и когда началось развитие, которое вы, — Ибрагим улыбается и не уточняет, кого он имеет в виду под «вы», — называете некапиталистическим развитием. Как раз именно это и явилось поводом для сирийской буржуазии, чтобы наконец выйти из состава ОАР. Буржуазные правительства, сформированные после выхода Сирии из ОАР, — мы называем их «правительствами откола» — стремились ликвидировать все прогрессивные мероприятия, осуществленные в последний период, когда Сирия еще входила в состав ОАР; все трудности легли на плечи простых людей. По стране прокатилась волна забастовок. Бастовали даже учителя. У руководящих деятелей в эти годы не существовало единого мнения о том, как вытащить воз из грязи. Это привело к частой смене правительств. — Ибрагим задумывается и считает на пальцах. — За полтора года у нас сменилось тогда пять правительств. Короче говоря, страна находилась в состоянии дезорганизации, а правительства были недееспособными. В общем, все зависело от армии. А там, как вы знаете, у нас было много сторонников, честных патриотов, людей из народа, готовых нас поддержать. И тогда достаточно было всего одного соединения зенитной артиллерии, которое овладело всеми важными объектами Дамаска.

— И тут пришло ваше время! — добавил я.

— Тогда мы, молодые баасисты, тоже думали так. Наконец-то мы получили возможность хотя бы в одной арабской стране строить наши судьбы так, как нам этого хотелось. Но, к сожалению, нас ждало жестокое разочарование. Все продолжало оставаться по-прежнему, как будто бы ничего не случилось. Возьмем, например, земельную реформу. В шестьдесят третьем году земли, конфискованной у крупных землевладельцев, было не больше, чем в предыдущем году, когда у власти стояли «правительства откола», а земли, розданной малоземельным крестьянам, было даже на одну треть меньше, чем в шестьдесят втором году; сирийских капиталистов не тронули. Вместо этого правительство преследовало левые силы, например сирийских коммунистов, и, желая заручиться поддержкой буржуазии, делало все, чтобы вытеснить представителей левых из своих рядов. И в этой ситуации мы, молодые члены партии, связанной с народом, почувствовали, что необходимо выбросить из седла оппортунистов и возглавить движение, которое ясно показало бы, что мы — партия народа, партия трудящихся.

— И когда же это произошло?

— Эти события трудно связать с каким-то определенным отрезком времени. Они разворачивались постепенно, шаг за шагом. Не обошлось без провалов и ошибок, как это обычно и бывает в политической борьбе. Так, год шестьдесят пятый был годом больших мероприятий по национализации, которая выбила почву из-под ног сирийской буржуазии. Но при проведении земельной реформы и при индустриализации страны были, как вы знаете, достигнуты значительные успехи. Особенно в последние годы. Несмотря на громадный ущерб, причиненный продолжающейся израильской агрессией, Сирия добилась ощутимого экономического подъема. Мы объединились с другими левыми силами, научились в борьбе с империалистами опираться на народ и на социалистические страны.

Я соображаю, удобно ли задать один весьма щекотливый вопрос. Наконец решаюсь:

— Как вы относитесь к сирийским коммунистам?

Ибрагим отвечает не сразу. Затем он начинает говорить, по слова звучат как-то очень осторожно, и я чувствую, что он в чем-то не уверен. Только я не знаю, объясняется ли эта неуверенность его собственной оценкой событий или обдумыванием, можно ли открыто высказав свое мнение иностранцу.

— Вы знаете, что я и Юсеф двоюродные братья. Мы происходим из одной семьи. Политическая борьба привела нас в разные отряды борцов; временами мы жестоко враждовали. В шестьдесят третьем году люди, выдававшие себя за баасистов, организовали кровавый поход против коммунистов и вынудили нас прибегнуть к некоторым террористическим актам. Однако коммунисты считали, что мы не что иное, как ограниченные мелкие буржуа. Между тем и они и мы набирались опыта. Нужно признать, что с шестьдесят пятого года коммунисты энергично поддерживают все прогрессивные мероприятия, предпринятые партией Баас. Мы тем временем имели возможность неоднократно убедиться в том, что мы готовы сотрудничать со всеми патриотами, независимо от их мировоззрения.

— Не предоставляя, однако, — перебиваю я, — равных возможностей другим демократическим и антиимпериалистическим силам в стране организованно участвовать в политической жизни. Надеюсь, вы не поймете меня превратно, но иногда у меня создается впечатление, что вы хотели ограничить роль коммунистов правом аплодировать вам.

Ибрагим улыбается, он не рассердился на мою откровенность.

— Разумеется, мы еще не избавились от страха, что коммунисты только используют нас для того, чтобы взять руководство в свои руки, а потом от нас отделаться. Чтобы атмосфера доверия установилась, нужно время. Но успехи были достигнуты, несомненно, большие. Создание Прогрессивного национального фронта в семьдесят втором году, разработка и принятие на демократических началах новой конституции в следующем году, а также выборы в народные советы показали это.

После продолжительной паузы Ибрагим подводит итог сказанному.

— Я знаю, что существует еще много враждебных сил, но поверьте мне, что после того, как я побывал в вашей стране, я знаю лучше, чем когда бы то ни было, что успех нашей борьбы против империалистов и сионистов зависит от тесного сотрудничества всех левых в Сирии и от укрепления нашего союза с социалистическими странами.

К этому мне, собственно, добавить нечего.

Собрание в деревне

Мы хотели выехать еще час назад, по Ибрагима невозможно было оторвать от приемника. Он очень взволнован. Израиль снова совершил нападение на палестинские населенные пункты. Г-н Рифаи, который пожелал поехать с нами, только что вошел и сразу начал что-то быстро говорить Ибрагиму, энергично жестикулируя. Пришли хозяин и еще несколько гостей. Я ничего не понимал в горячем споре, уловив только, что положение на Ближнем Востоке снова обострилось. Наконец Ибрагим встает и говорит:

— Нужно ехать, иначе мы опоздаем.

Перед тем как отправиться к крестьянам, я немного ознакомился с положением дел в деревне, и прежде всего с проблемами земельной реформы, проштудировал брошюры партии Баас, полистал статистический ежегодник. Первый закон о земельной реформе вышел в 1958 году, еще в период союза с Египтом. В то время 50 процентов пахотной земли находилось в руках 2 процентов сельского населения. Робкая попытка ограничить власть помещиков осуществлялась постепенно и медленно. Придя в 1963 году к власти, руководство партии Баас более конкретно сформулировало закон о земельной реформе и под давлением прогрессивных сил ускорило его реализацию. Но крупные землевладельцы не были полностью экспроприированы. Им разрешалось удержать за собой значительные участки земли, в пять раз превышающие участки, отданные новым крестьянам, и, что самое худшее, они сами могли выбирать себе землю. Ясно, что они взяли лучшую. В их руках остались также вся техника, скот, оросительные сооружения. Так как большая часть земли не была замерена и официально учтена, у них имелись дополнительные возможности обойти статью закона. Экспроприированную землю батракам и малоземельным крестьянам выделили не сразу; иногда они получали ее лишь через несколько лет. Одновременно государство сдавало землю в аренду тем крестьянам, которые были в состоянии вносить арендную плату. Естественно, это играло на руку деревенским богатеям. Во время поездки я все время пытаюсь втянуть Ибрагима и его спутника в разговор о положении в деревне, но мне это не удается. Их мысли в Палестине.

Между тем мы свернули с асфальтированного шоссе. Теперь перед нами только подобие дороги. Хорошо, что у Ибрагима «лендровер». Мы проезжаем вдоль глубоких ущелий, мимо громадных, выше человеческого роста кактусов. Иногда встречаются убогие лачуги. На одном из холмов — низкая каменная стена с белым куполом. Я вопросительно киваю в направлении купола.

— Это гробница шейха, деревенского старосты, который пользовался особым уважением.

В нескольких шагах от дороги осел вращает ворот. Женщины и дети из колодца достают воду, наполняют сосуды, либо кожаные, либо сделанные из резиновых рукавов. Наполненные водой сосуды грузят на маленьких осликов, и те доставляют их к жилищам. Женщины ставят большие кувшины на голову; их движения при этом очень грациозны.

— Кому принадлежат эти источники? — интересуюсь я. И мне показалось, что Ибрагим смутился.

— Они принадлежат владельцу поля.

— И он продает воду?

— Да, он продает ее; в частности, он берет натурой. Этот колодец очень богат водой. Видите небольшие каналы? Источник орошает также близлежащие поля. За это хозяин получает часть урожая.

Я непонимающе качаю головой. Ибрагим замечает это.

— Вы правы, это завуалированная форма эксплуатации крестьянского населения. Но мы должны все вопросы решать постепенно, шаг за шагом. За это время уже многие кооперативы начали сами строить себе колодцы, где вода подается бензиновыми насосами. Бурение и приобретение насосов производятся с помощью государственных кредитов.

Вдали снова появляется несколько домов.

— Вот мы и приехали, — говорит Ибрагим.

Кажется, это большая деревня. Подбегает множество взъерошенных собак, пролаивают нам обычное «добро пожаловать». Наряду со знакомым мне уже типом четырехугольных глиняных построек я вижу несколько домиков, напоминающих большие пчелиные улья.

— Этот стиль, — комментирует г-н Рифаи, — возник из-за недостатка дерева. Дома в виде- ящиков требуют по меньшей мере нескольких балочных перекрытий. Но для самых бедных жителей деревни дерево дорого, поэтому они решают проблему таким способом.

Между тем мы подъехали к большой толпе. Крестьяне хлопают в ладоши, когда мы выходим из машины. Опять, как я сразу заметил, пришли одни мужчины, чтобы приветствовать нас. Как обычно, кто-то выкрикивает лозунги, а остальные отвечают в такт. Я улавливаю обрывки слов: говорится о единство арабов, о расцвете Сирийской Арабской Республики, о партии Баас, о социализме. Мы пожимаем множество рук. Это представители местного народного совета, избранные во время первых выборов в мае этого года, и другие почетные лица. Крестьяне несколько смущены тем, что среди прибывших находится иностранец, европеец. Но когда было объявлено, что я из демократической Германии, страх исчезает, и скоро в лозунгах оратора слышится арабское название нашей республики. «Да здравствует дружба между Сирийской Арабской Республикой и ГДР!» — кричат они, и все восторженно аплодируют.

Наконец начинает говорить Ибрагим, и толпа крестьян с большой серьезностью внимает его словам. Г-н Рифаи переводит мне некоторые места из его речи. Ибрагим говорит о повой угрозе со стороны Израиля. Он рассказывает о том, что Израиль при поддержке США превратился в вооруженную до зубов крепость империализма и что не проходит и дня, чтобы он не посылал смерть и страдания на арабские территории. Он говорит также о том, что у арабских народов много друзей, прежде всего в социалистических странах, что есть Советский Союз, который помогает арабским государствам удержаться в борьбе против замыслов агрессоров. Он еще раз приветствует представителя ГДР — страны, которая постоянно и последовательно стояла на защите интересов арабов. И снова деревенская площадь вторит лозунгам о дружбе между нашими народами.

Ибрагим упоминает о своей поездке в ГДР. Он передает крестьянам привет от немецких крестьян и рассказывает о тесном сотрудничестве между крестьянскими союзами обеих стран. Наконец ои переходит к вопросу о положении сельского хозяйства в Сирии. Он дает оценку земельной реформе и созданию кооператива и выражает уверенность, что крестьяне деревни отдадут все силы, чтобы рационально вести хозяйство, так как высокие урожаи — это тоже вклад в борьбу против империалистической и сионистской угрозы.

После вступительной речи председателя местного народного комитета настроение повышается. Молодые мужчины начинают танцевать. Они кладут руки на плечи друг другу и топают ногами по земле. Первый в ряду машет платком над головой; время от времени он издает пронзительные крики. Стоящие вокруг хлопают в ритм ладошами и подзадоривают танцующих. Несколько деревенских красавиц отважились теперь выйти из домов и смотрят на мужчин с почтительного расстояния. Когда они замечают, что на них смотрят, то стыдливо отворачиваются.

Но вот танец закончен. Нас приглашают обедать, и мы входим в дом председателя крестьянского союза. В скромном продолговатом помещении нет абсолютно никакой мебели, кроме сундука. В степу вбито несколько гвоздей, и на них висит кое-какая одежда. Утрамбованный глиняный пол покрывают два ковра. А на столе уже расставлены кушанья: гороховая каша, чесночная подливка, салат, лук, баклажанная икра, нарезанная морковь, черная фасоль, вареная баранина, завернутая в виноградные листья, грушеобразной формы пирожки, начиненные бараньим фаршем; вокруг на полу стоят глиняные сосуды, наполненные баклажанами.

Нас приглашают садиться. Хозяин, очевидно, думает, что мне не очень удобно сидеть на полу, и подсовывает мне подушку. Молодой человек, сын хозяина, приносит горку вкусно пахнущих хрустящих лепешек. Каждый получает по лепешке и расстилает ее перед собой как салфетку. Остальные лепешки разрезают на небольшие полосы. Края полоски загибают вверх и тогда ими удобно поддевать из мисок еду, чаще всего кашеобразной консистенции.

Теперь вносят традиционного барашка. Его глаза печально устремлены на меня. Хозяин собственноручно накладывает на мою лепешку самые вкусные куски барашка. Когда мы покончили с едой, Ибрагим подтягивает к себе небольшой японский транзистор. Я слышу пламенные призывы. Ибрагим задумчиво покачивает головой. Все лица помрачнели.

С помощью г-на Рифаи я пытаюсь расспросить нескольких сидящих поблизости от меня крестьян об их жизни и о роли кооператива. Из ответов я понял, что эта роль ограничивается получением государственных кредитов для покупки машин и другого общественного инвентаря, чтобы повысить производительность труда. Кооператив занимается также закупкой оборудования для ирригационных сооружений, организацией коллективной работы и сбыта сельскохозяйственной продукции. Я спрашиваю, имеются ли случаи коллективного производства. Председатель кооператива ведет меня в поле. Это поле стало плодородным благодаря системе оросительных сооружений, которые создал кооператив, оно обрабатывается коллективно. Таким образом, оно, как говорит Ибрагим, пример, указывающий дорогу в будущее.

Война и мир

Когда мы снова вернулись в Латанию, город находился в сильном волнении. Транзисторный приемник Ибрагима в машине не работал, мы не знали, что случилось, по, по-видимому, нечто серьезное. В отеле нас встретила взволнованная группа людей. Все говорили наперебой. Наконец мне с трудом удается что-то узнать. Оказывается, опять начались боевые действия. Известия с фронта благоприятные. Египетские соединения образовали по ту сторону Суэцкого канала, на Сирийском полуострове, оккупированном Израилем в 1967 году, пять предмостных позиций и теперь успешно продвигаются по этой территории. Огонь надежды загорелся в глазах мужчин.

Естественно, событие горячо обсуждается. И только поздно вечером, когда большинство гостей ушло, Ибрагим и г-н Рифаи подсаживаются ко мне. Они только что прослушали передачу Би-Би-Си и комментируют сообщение.

— Оказывается, агрессоры — мы! — Ибрагим яростно грызет свою трубку.

— На протяжении всех лет израильтяне не раз устраивали военные провокации против Сирии, Египта и Ливана. Они оккупируют наши территории. Как можно быть агрессором, когда воюешь против вражеской оккупации? Наши войска сражаются на сирийской и на египетской территориях, а не на израильской! Враг находится далеко от своих границ. Продолжение оккупации — это постоянная агрессия.

Я пытаюсь успокоить Ибрагима. Комментатор Би-Би-Си отстаивает, естественно, политику империалистов, это же ясно. Ситуация подходящая, чтобы еще раз услышать о палестинской проблеме с точки зрения арабов.

— Дело началось с того, — начинает Ибрагим, — что британские империалисты после первой мировой войны в соответствии с декларацией Бальфура способствовали переселению евреев со всех концов мира в Палестину — контролируемую ими территорию. Задача состояла в том, чтобы с помощью еврейских эмигрантов держать в узде арабское освободительное движение. В нашу страну привезли десятки тысяч евреев, даже не спросив нас об этом. Еврейские организации обладали большими денежными средствами. Их финансировали крупные монополии. Они тотчас же начали скупать по дешевке плодородные земли и строить еврейские поселения. В это же время они создали военизированные организации, чтобы иметь возможность силой сломить наше сопротивление.

Шли годы; все чаще происходили столкновения между нами и агрессорами. В это время изменилась международная обстановка. Наши акции в империалистической игре поднялись. Это было вызвано тем, что власть в Германии захватили фашисты. Неожиданно, как это уже было во время первой мировой войны, англичане стали снова печься о благе арабов. Они беспокоились о судьбе своих владений «к востоку от Суэца». Чтобы нас больше не раздражать и не побуждать к заключению союза с Германией, что, кстати, не исключали некоторые наши руководители, они перестали переселять евреев в Палестину.

Ибрагим рассказывает о самых грязных махинациях в длинной истории преступлений империализма. Как раз тогда, когда фашисты преследовали и уничтожали евреев по всей Европе, когда евреи особенно остро нуждались в убежище, перед ними закрылись двери. Я вспоминаю, что слышал о случаях, когда европейские евреи, сумевшие откупиться от нацистов или как-то бежать, неделями плавали на маленьких судах в Средиземном море без пищи, без воды, так как британская армия в Палестине не разрешала им сойти на берег.

— Но едва только закончилась война и мир освободился от фашистской угрозы, — продолжает Ибрагим, — едва была ликвидирована опасность вторжения гитлеровской Германии на Ближний Восток, британские, а в еще большей степени американские империалисты, в значительной мере занявшие место своих британских союзников в этом районе, опять делают ставку на сионизм. Снова стали переселять евреев, а с ними возобновились вооруженные конфликты. Когда наконец Великобритания передала свой мандат на управление Палестиной ООН, агрессоры провозгласили государство Израиль. Естественно, мы не могли смотреть на это сложа руки, и, таким образом, сразу же началась ожесточенная борьба.

Ибрагим замолкает и дает мне время поразмыслить. К этому моменту в Палестине проживало уже 675 тысяч евреев. Оптимальным выходом из этого положения было бы, несомненно, образование двунационального государства Палестина, в котором как арабы, так и евреи были бы предоставлены в соответствии с их численностью в демографическом составе страны. Но с этим решением не были согласны ни арабы, ни евреи. Слишком много гнева накопилось за прошедшие годы. Таким образом, оставалась только возможность разделения страны на арабское государство Палестину и на израильское государство. Альтернативы для разделения не было. Сессия Генеральной Ассамблеи ООН приняла решение в связи с этой ситуацией и определила границы Израиля в соответствии с демографическим делением групп населения. Но и это решение не признали ни арабы, ни евреи. В ходе войны, которую с большой ожесточенностью вели обе стороны, Израилю удалось, воспользовавшись отсутствием единства в арабских странах, дополнительно аннексировать примерно шесть тысяч пятьсот квадратных километров из территории, предусмотренной решением ООН для государства Палестина, и, пройдя пустыню Негев, захватить выход к Красному морю у Эйлата.

— Тогда, после поражения, около девятисот тысяч палестинцев были насильственно изгнаны израильтянами. — В разговор включился г-н Рифаи. — Они должны были искать себе прибежище в лагерях соседних арабских стран. Трагедия моего народа достигла новой ступени.

— А что стало с территориями Палестины, не оккупированными Израилем?

— Они остались под властью тех арабских государств, войска которых оккупировали эти территории до конца войны 1949 года: в южной оконечности Палестины, в так называемой полосе Газа, Египет создал особое управление этой территорией. Король Хашимитов в Аммане сразу же полностью присоединил Западную Иорданию к своему государству, которое теперь, поскольку оно не было больше расположено только по ту сторону Иордана, изменило название Трансиордания на Хашимитское Королевство Иордания. Сионисты создали на земле Палестины империалистический, хорошо организованный, вооруженный до зубов опорный пункт-плацдарм для проведения антиарабской, расистской политики.

Это действительно потрясающий факт, и мне самому понадобилось довольно много времени, чтобы осознать, что представители одной и той же группы людей, которые в своей истории бесконечно долго терпели гнет расизма, сами оказались способными осуществлять политику расизма. Как бы то ни было, но это факт. Политика израильской правящей клики по отношению к арабам является полностью расистской и шовинистической. Их цель — создание великой израильской империи от Средиземного моря до Евфрата, и поэтому они развязали несколько кровавых войн против соседних арабских стран и, таким образом, увеличили страдания и лишения палестинского народа.

— Жаль, — заканчиваю я ход своей мысли, — что палестинцы на протяжении длительного времени не имели единого руководства, ясной политической программы, идеологического базиса. Следствием этого явились экстремистские настроения, нереальные решения и необдуманные действия, нанесшие вред престижу палестинской борьбы.

— Вы не совсем правы, — говорит Ибрагим, в то время как г-н Рифаи молчит, — вы должны принять во внимание отчаяние нашего народа. Многие не видели иного выхода, особенно после неудачного исхода июньской войны шестьдесят седьмого года. Нам понадобилось, должен сказать, много времени на то, чтобы осознать значение политической борьбы и ущерб, нанесенный террористическими акциями. С другой стороны, мы не можем согласиться с тем, что каждый акт сопротивления квалифицируется как терроризм.

Когда началась передача последних известий, мои собеседники сели у радиоприемника. Сообщения опять хорошие. Сирийские и египетские войска, очевидно, научились владеть оружием. Даже западные комментаторы говорят о тяжелых боях, в которые втянуты израильские соединения.

Я прощаюсь с друзьями и возвращаюсь к себе. Долго не могу заснуть. Меня охватывают воспоминания о драматических днях в июне 1967 года. Я помню, как первоначальное ожидание победы уступило место глубокому, непередаваемому отчаянию, когда израильские агрессоры оказались сильнее. Позднее в беседах с европейцами я слышал немыслимые суждения и утверждения о ходе этой войны. Как высокомерные, так и невежественные люди говорили, покачивая головой, о численном соотношении между арабами и израильтянами. Но при этом они забывали, что, во-первых, только 3 из 14 арабских стран участвовали в борьбе. С другой стороны, численность населения имеет, очевидно, менее важное значение, чем его мобилизационные возможности. Однако важнейшей причиной поражения арабских войск была, несомненно, та, что руководство трех арабских армий было не в состоянии действовать по координированному плану. К тому же, арабские солдаты — преимущественно жители сельских местностей. Они ни разу в жизни не видели фабрики, никогда не соприкасались с современной машиной. Хотя они и совершали героические подвиги, но в отношении воинской дисциплины и владения военной техникой далеко уступали отлично обученным израильским соединениям. С тревогой задаю себе вопрос: будет ли оправдан и сегодняшний оптимизм моих друзей дальнейшим ходом боевых действий?

Прошло три дня. Я просыпаюсь от ужасного грохота. Стены небольшого отеля дрожат; рамы ходят ходуном; с потолка сыплется штукатурка. Я выскакиваю из постели, спешу к окну. Уже двадцать восемь лет не слышал я таких звуков, но я не забыл их. Кто может когда-нибудь забыть взрывы бомб и гранат! Из окна ничего невозможно разглядеть. Но сомнений не остается: бомбят Латакию. Взрывы — в одном-двух километрах отсюда.

Я быстро набрасываю что-то на себя и спешу в гостиную. Там все уже кричат наперебой. Женщины бьют себя руками по голове. Дети плачут и прячутся в длинных юбках матерей. В каждом углу я наталкиваюсь на спорящих людей. Подходит Ибрагим. Он сообщает, что совершен налет на порт. Более точных сведений у него нет. По-видимому, бомбят также и другие районы Сирии, в том числе и Дамаск.

Я решаю немедля ехать назад. Ибрагим и г-н Рифаи хотят присоединиться ко мне. Это меня весьма устраивает: если задержит армейский патруль, то с их помощью мне будет легче объяснить, что я не израильский шпион. Мы берем с собой немного провианта и едем. Действительно, уже на выезде из Латакии нас остановили, но тут же пропустили. Отсюда, с небольшого холма, мы видим густые облака черного дыма над портом. Едем вдоль побережья на юг. День теплый. Поля и рощи залиты яркими лучами солнца. Можно было бы забыть о войне. Но перед Тартусом над побережьем снова видны темные клубы дыма. Бомбили также сооружения у окончания нового трубопровода, идущего из сирийских нефтеносных районов. Кругом мечутся обезумевшие люди. Мы не можем останавливаться, за городом сворачиваем на восток по направлению к Хомсу. Петляя, дорога уходит в горы. Показался замок крестоносцев Крак де Шевалье. Военного транспорта не видно.

Скоро мы уже подъезжаем к плоскогорью, откуда виден Хомс. Вдруг Ибрагим вскрикивает и показывает вперед. У нас перехватывает дыхание: плотное облако дыма висит над нефтеперерабатывающим заводом. Сомнений нет: его бомбили. Дорога, идущая мимо завода, закрыта. Нас направляют по обходному пути. Хотя мне трудно оценить нанесенный ущерб, но ясно, что завод охвачен пожаром только частично. Гордость сирийской промышленности, один из важнейших объектов страны лежит в развалинах. Я осторожно бросаю взгляд на Ибрагима. Его лицо как будто окаменело.

За Хомсом ехать стало трудно. Дорога на Дамаск забита гражданским транспортом. Мы долго ждем. Ни у кого нет желания разговаривать. Наконец можно ехать дальше. Длинная цепь автомашин протянулась к югу. Очень утомительно так медленно двигаться. Мы пересекаем плоскогорье. Слева простирается кажущаяся бесконечной каменистая земля Сирийской пустыни. Справа тянутся отроги Антиливана. Перед нами снова пробка. В небе появляются несколько точек. Они быстро увеличиваются. Сомнений нет: это самолеты. Они летят вдоль шоссе, прямо на нас. Вдруг вспыхнули желтые огни. Ибрагим толкает меня. Вылезай, живо! Израильтяне!

Одним прыжком приземляюсь в придорожной канаве. Действительно, бандиты обстреливают нас из пулеметов. Над нами пролетают две или три тени. Некоторое время я лежу еще в канаве, но опасность, кажется, миновала. Только теперь замечаю, что прыгнул в крапиву. Лицо и руки в крови. Но могло быть и хуже. В нескольких сотнях метров от нас горят машины. Одного мужчину ранило в плечо. Грозящие кулаки вздымаются вверх. Проклятия звучат все громче. Мы снова садимся в машину.

Через час-полтора пути нас останавливает армейский патруль. Солдат обращается к Ибрагиму. Тот кивает.

— Нам нужно проехать несколько километров в пустыню. Там лагерь палестинских беженцев. Несколько израильских самолетов — вероятно, те, что обстреляли пас, — бомбили и лагерь. Должно быть, там много убитых и раненых. Нас просят взять нескольких раненых в Дамаск.

Конечно, я согласен. Едем по каменистой местности. Колонна автомобилей оставляет позади себя длинный хвост пыли. Мы вынуждены поднять стекла, хотя очень жарко. Я с трудом различаю движущуюся перед нами машину.

Г-н Рифаи, почти все время молчавший, неожиданно откашливается.

— Я знаю дорогу, я знаю лагерь! — говорит он и добавляет: — Я прожил там семь лет.

От неожиданности я быстро поворачиваюсь к нему, — Я уже говорил вам, что я палестинец. Родился под Хайфой. В сорок восьмом году, когда мне было шестнадцать, меня и моих родственников изгнали. У родителей было небольшое хозяйство, — в основном апельсиновые плантации. Потом семь лет я провел здесь, в этом лагере, мерз И голодал вместе с родителями, братьями и сестрами. Трое моих братьев родились здесь, двое умерли. У старшего брата и его жены родились здесь дети в примитивных палатках, которые вы сейчас увидите. Уже перед израильской агрессией шестьдесят седьмого года так жили более миллиона человек: семьсот тысяч в Иордании, триста тысяч в районе полосы Газа, сто шестьдесят тысяч в Ливане и свыше ста тысяч в Сирии, большинство не могло найти работу. Едва лишь четвертой части палестинцев удалось покинуть лагерь. К ним отношусь и я. В Сирии живут мои родственники. Они взяли меня к себе. Но большинство обречено на существование в этих палатках. Это безрадостная жизнь — без всякой перспективы, можете мне поверить!

Вдали показались первые палатки. Еще немного, и мы у цели. Лагерь большой, здесь наверняка живет несколько тысяч человек. Уже издалека видно, как во многих местах к небу поднимается дым. Когда мы подъезжаем ближе, то видим картину, которую трудно передать. На площадке лежат несколько десятков убитых — мужчин, женщин, детей, окруженных большой толпой. Пронзительные вопли женщин потрясают. Полные гнева клятвы и проклятия обрушиваются в адрес убийц. В лазарете работает один врач, несколько человек помогают ему. Нет ни одеял, ни перевязочного материала, ни медикаментов. Мы берем в машину женщину с ребенком — ему, должно быть, лет семь. Когда я уже собираюсь отъехать, в машину втискивается мужчина. Он не ранен, и я отказываюсь его взять. Начинается горячая словесная перепалка.

— Это отец ребенка — говорит г-н Рифаи, пересаживаясь вперед. — Возьмите его!

Я подчиняюсь, хотя, конечно, разумнее было бы взять еще одного раненого. Но ничего не поделаешь. Я осторожно трогаюсь с места. Женщина и ребенок беспрестанно жалобно стонут. Мужчина молчит. Его лицо ничего не выражает, словно он не понимает, что происходит вокруг. Еду очень медленно. Женщина, кажется, потеряла сознание. Остановить машину? Ибрагим отрицательно качает головой. Что мы можем тут сделать! Наконец приехали в Дамаск. Первая больница, к которой я подъезжаю, переполнена, следующая — тоже. Сворачиваем к казарме, где прямо во дворе расположился полевой лазарет. Вокруг лежат раненые. Я останавливаю машину. Мужчина выходит, хватает ребенка и несет его в палатку. Две девушки в форме, наверное студентки, поднимают женщину и уносят ее. Ибрагим и г-н Рифаи прощаются. Когда я наконец оказываюсь в своей квартире, у меня едва хватает сил раздеться и лечь.

Двумя неделями позже война окончилась. Замолчали орудия. Мы сидим в квартире Хасани знакомой компанией: хозяин дома, его сын Ибрагим, его двоюродный брат Юсеф, Ахмед, г-н Рифаи и я. Тема… может ли быть она иной, кроме войны?

Снова шумят голоса. Снова противоречивые мнения, оценки. Но у меня создалось впечатление, что мои друзья держат головы выше. Воспоминания о поражении 1967 года отодвинулись.

— Израильтяне не прошли дальше, по крайней мере здесь, в Сирии, — говорит Ибрагим.

— А на Суэцком фронте наши египетские братья перешли через канал и создали прочные опорные пункты на Синае, — добавляет г-н Рифаи.

— Одному богу известно, — говорит Юсеф, — почему они вдруг остановились. В израильской штаб-квартире, по-видимому, царит большой беспорядок. На успех арабов, очевидно, не рассчитывали.

— Жаль только, что израильские соединения продвинулись на юге до капала, так что теперь Каир под угрозой, — включается в разговор хозяин дома..

— Дьяволу только известно, как это могло опять произойти! — ругается Юсеф. — Счастье, что Советскому Союзу удалось в Совете Безопасности настоять на немедленном прекращении военных действий. Но послушайте: через несколько недель люди, которые повинны в том, что допустили ошибки в военных операциях арабов, будут кричать: «Советский Союз со своей мирной инициативой помешал нам одержать полную победу!»

Хозяин дома подводит итог:

— Действительно, паши войска показали, что научились обращаться с оружием…

— Израиль будет вынужден возвратить оккупированные территории. Вряд ли долго продлится мир на Ближнем Востоке.

— Израиль должен признать права нашего палестинского народа.

— Мы все должны отстаивать это право.

Все кричат одновременно.

— Израиль должен прекратить террористические акции против арабских государств.

— Израиль должен исчезнуть! Израиль не имеет права на существование в арабском мире! — Голос г-на Рифаи срывается. — Нас сто миллионов! Мы в состоянии выдержать еще четыре войны, или десять, или даже двадцать. Мы можем даже позволить себе проиграть столько же войн. И наш народ будет жить и в конце концов все-таки одержит победу.

И вдруг все замолчали. Я смотрю на каждого в отдельности. Юсеф качает головой, хозяин дома — тоже. Ибрагим уставился в пол. Ахмед встает и начинает возбужденно бегать по комнате.

— Нет, — говорит он наконец, — это не выход! Хватит разрушений: нефтеперерабатывающий завод в Хомсе — груда развалин, портовые сооружения в Латакии, Баниясе и Тартусе сильно повреждены, то же самое — с электростанцией в Хомсе и обеими электростанциями в Дамаске. Разрушено множество небольших предприятий, много мостов и зданий. Мертвых еще никто не считал. Нет, так дальше продолжаться не может!

— Ты что, хочешь капитулировать? — кричит на него г-н Рифаи.

— Глупости! — решительно возражает Ибрагим, — Мы должны продолжать борьбу, никто не говорит о капитуляции. Наоборот! Мы должны сражаться более обдуманно и разумно, мобилизовать мировое общественное мнение против агрессора, а не обращать его против нас.

— А ваше мнение? — хозяин дома обращается ко мне. Я отказываюсь отвечать. Я не имею права вмешиваться и к тому же очень слабо разбираюсь в ситуации. Но хозяин настаивает:

— Вы говорите как дипломат. Но вы не дипломат. Мы просто хотим услышать ваше мнение.

Почему, собственно, я должен ходить вокруг да около? Здесь честные люди, жаждущие получить честный ответ на четко поставленный вопрос., и, кстати, они уже все сказали сами.

— Целиком и полностью согласен с Ибрагимом, — говорю я наконец. — Необходимо разоблачать агрессивную политику Израиля. Никогда еще предпосылки для этого не были столь благоприятными. Если арабские государства объединятся и будут прочно опираться на своих друзей, то можно заставить израильтян возвратить оккупированные территории, и палестинцы смогут создать свое собственное государство.

— Прежде всего следует понять наконец, где наши друзья и где — враги, — добавляет Юсеф. — Правительства всех арабских государств должны прекратить торгашескую политику, лавировать между теми и этими. Паше отношение к тем, кто помогает нам удержаться в борьбе с сионизмом, и к тем, кто восстанавливает сионистов против нас и натравливает их на нас, не может руководствоваться тактическими соображениями.

Я вскакиваю. Сейчас нужно сказать правду.

— И мои друзья должны прийти к признанию права Израиля на существование.

Все молчат, у всех опущены глаза. Наконец Ибрагим говорит:

— Я должен признаться, что нам очень трудно примириться с существованием Израиля на арабской земле. Вы подумайте, сколько ненависти накопилось за десятки лет агрессии, как тяжело бремя, отягощающее мирное сосуществование арабов и евреев.

— Причем арабы и евреи на Ближнем Востоке всегда мирно сосуществовали, — снова вмешивается г-н Рифаи, — на протяжении тысячелетий. Их история, — он снова обращается ко мне, — полна преследований евреев, еврейских погромов; в Испании, в царской России, в Германии евреев уничтожали тысячами, миллионами. Здесь, у нас, столкновения почти неизвестны. Даже сейчас, в тяжелые дни войны, евреи живут в Дамаске, есть еврейский квартал.

— В самом деле, бессмысленно упрекать нас в том, что мы антисемиты, — вмешивается Ибрагим. — Как можем мы быть антисемитами, когда мы сами семиты, то есть, если рассматривать вопрос с исторической точки зрения, мы — родственные народы. То, что мы воюем, — результат разбойничьей политики Израиля.

_ Конечно, — подтверждает Юсеф, — сионизм необходимо уничтожить, поскольку он есть не что иное, как буржуазный национализм. Вы не хотите попять, — обращается Юсеф к родственникам — что в Израиле тоже есть бедняки, раоочие. Г-н Рифаи хочет перебить, но Юсеф опережает его.

— Знаю, что ты хочешь сказать. Я не возражаю, обманутые… Фашисты тоже ввели немецкий пролетариат в заблуждение, он участвовал и войне против Советского Союза. Но Советский Союз сумел отличить одних немцев от других. Уже ведя войну, он стремился очистить сознание немецких солдат от яда фашизма. И сегодня существует ГДР. Поэтому я вам скажу: все против сионизма, по при этом вы не должны упускать из виду два понятия: реакционные круги в арабском мире и наших братьев, борющихся против сионизма в Израиле.

Г-н Рифаи снова подскочил и обращается к Юсефу. Он говорит по-арабски, и я не могу его понять.

— О чем он? — спрашиваю я Ибрагима.

— Г-н Рифаи сказал, что уважает моего двоюродного брата, хотя тот и коммунист. Он готов также сотрудничать с арабскими коммунистами. Но израильских коммунистов вообще не существует, израильтянин-коммунист — это исключено. Тот, кто находится на территории империалистического лагеря, служит империализму.

Г-и Рифаи почти ни у кого не находит поддержки. Большинство признает, что в Израиле тоже растет сопротивленце агрессивной политике. Юсеф рассказывает о мужественной борьбе небольшой коммунистической фракции в кнессете, о покушении на генерального секретаря Коммунистической партии Израиля Вильнера, об израильском офицере Амосе Кенане, отказавшемся взрывать жилые дома и школы на оккупированной арабской территории и изгонять население, об израильском адвокате Фелиции Лангер, защищающей в суде арабских патриотов.

Все внимательно слушают его. И все-таки я замечаю, что сомнение не исчезло с лиц моих друзей. Им трудно увидеть ситуацию на Ближнем Востоке под углом зрения Юсефа, с позиции коммуниста, истинного патриота.

Но я уверен: события прошедших недель доказали силу арабских народов в борьбе против агрессоров; укрепился их боевой дух и тем самым повысилась способность к реалистической, трезвой оценке ситуации. Пусть Израиль извлечет для себя урок. Одно бесспорно: ничто так сильно не угрожает существованию Израиля, как его агрессивная политика. Если он это осознал, значит, сохранил еще память об ужасных жертвах и потерях последних дней.