Система и структура языка в свете марксистско-ленинской методологии

Язык как единство реализованного и потенциального (канд. филол. наук Н.Ф. Клименко)

Категории возможности и действительности отражают особенности и черты, свойственные всем объективно существующим предметам и явлениям живой и неживой природы, в том числе и человеческому языку. Эти категории представляют собой определенный этап в познании человеком окружающего мира, они отображают также определенную стадию в изучении языка, его структуры и системы. Раскрытие возможного и действительного в языке тесно связано с методами их определения в языкознании, с лингвистической интерпретацией этих категорий диалектического материализма. Авторы работ по философии предлагают определять категории возможности и действительности с учетом их диалектического единства [10; 18].

В философской литературе встречаем и другое более широкое определение действительности, которое является синонимом объективной реальности во всей ее конкретности. При таком подходе действительность противопоставляется не только всему кажущемуся, вымышленному, но и логическому (мысленному), а также вероятному [22, 102].

Из этих определений становится понятным, что преобразование возможности в действительность принадлежит к внутреннему содержанию процесса развития. В научной литературе подчеркивается познавательное значение такого превращения упомянутых категорий, которое состоит в том, что оно раскрывает

Для объективно существующих вещей характерен путь развития от возможности к действительности и от действительности к новой возможности. При этом появление возможности нового всегда является проявлением закона борьбы противоположностей, ибо

С этой точки зрения подход к естественному языку как к единству потенциального и реализованного оправдан и уместен. Он подчеркивает, что в каждый данный момент своего существования язык является одновременно следствием предыдущего развития и содержит в себе возможности для развития новых признаков и закономерностей.

Изучение категорий возможности и действительности в современной науке тесно связано с системным подходом к исследованию явлений объективного мира. При этом подчеркивается два момента:

1) качественное состояние системы определяется внутренним взаимодействием элементов;

2) на развитие системы влияет а) действие определенных законов, б) наличие определенных условий.

Определение действия законов помогает обнаружить основание для существования и реализации возможности, а выявление необходимых условий показывает, как обеспечивается существование определенной возможности, превращение ее в действительность [10, 23]. Из этого следует, что установление в языке некоторых законов или закономерностей предполагает формулировку условий существования и развития языковых объектов, а значит, и учет возможностей их развития.

В языкознании на современном этапе освещение вопросов развития языка тесно связано с аспектами его исследования – диахроническим или синхроническим. Вне этих аспектов представляется трудным рассмотрение соотношения возможного и действительного в языке как объекте исследования. Тем самым названному соотношению приписывается некоторое временное измерение.

При диахроническом, историческом аспекте рассмотрения языка учитывается смена одного условного этапа (среза) развития языка другим, очерчиваются отношения и организация языковых единиц в последовательно изменяющихся во времени системах. Эволюция языковых систем осмысливается в форме законов, которые обобщают тенденции к замене одних элементов или связей между элементами в системе другими на протяжении определенного периода времени в плане: были – есть, были – исчезли, существуют – возможны, так, например, как это сформулировано у А. Мартине [11].

При синхроническом аспекте на первый план выдвигается сосуществование элементов в одной системе. Понятно, что возможное и действительное при синхроническом подходе к изучению языка получает иную, чем при диахроническом исследовании, интерпретацию. Этот вопрос приближает нас к логической проблеме абстракций возможности, осуществимости, невозможности, а также к наиболее сложным языковедческим дихотомиям: язык – речь, система (язык) – текст (речевая система), синхрония – диахрония в языке. Остановимся кратко на каждой из них.

В научном исследовании принято различать два уровня: уровень наблюдения и эксперимента и уровень теории. Первый предусматривает: наблюдение отдельных явлений, связей, процессов, их отбор, сопоставление, мысленный анализ и синтез; различные виды экспериментирования; абстрагирование отдельных свойств, отношений предметов, образование понятий, обобщений, фиксирование эмпирических законов, выдвижение гипотез, моделирование, использование умовыводов. Второму, являющемуся надстройкой над опытным исследованием, принадлежит построение специальных систем знания, которые называются теориями. Они относятся к более или менее широкой предметной области и объединены в единое целое с помощью определенных логических принципов.

В подобных научных теориях широко используются абстракции осуществимости, бесконечности, понятие конструктивных объектов, построение которых позволяет измерить возможное и невозможное для абстрактных объектов, интерпретирующихся затем через их реальные аналоги. Отмечая большую познавательную роль конструирования таких абстрактных объектов, Ю.А. Петров пишет:

Так, возможное (осуществимое) сопоставляется с действительным (реализованным) и невозможным (неосуществимым). Применяются эти абстракции прежде всего в математике, где наиболее широко используются идеализированные, абстрактные объекты, относительно которых вводятся понятия абсолютной, потенциальной и фактической осуществимости. Все они – приемы опосредованного познания объективной действительности. Например, абстракция потенциальной осуществимости позволяет считать истинным, допустимым построением не только осуществимое в данных материальных условиях построение, но и потенциально осуществимое построение, которое предполагает знание правил конструирования его. Понятно, что такие построения используются как приемы исследования. Они имеют идеализированный характер.

Понятие потенциальной осуществимости и понятие конструктивного объекта вводятся для измерения возможного и реализованного в теоретическом плане, а при интерпретации их через понятия конкретных наук – для изучения возможного и действительного в объекте исследования. Взаимный переход от конкретного к абстрактному, от реального к возможному является необходимой составной частью систематизации знаний в каждой науке и главной проблемой философии познания, которая пытается понять,

Ф. Энгельс называет такую реализацию реальных процессов абсолютно идеальной потребностью математики [3, 49].

Проблеме возможного и действительного посвящен целый раздел в книге Н. Мулуда «Современный структурализм». Ученый анализирует два критерия проверки возможного: проверка «смысла», «осуществление», или заполнение смысла.

Мы приводим эту пространную цитату, ибо она показывает соотношение возможного и действительного, или осуществимого, реализованного в абстрактных, математических объектах.

Гуманитарные науки также применяют аксиоматизацию, математизацию, при которой экспериментальные данные интерпретируются в математической модели. Любая аксиоматика ставит нас перед проблемой формализации, логического обоснования некоторых исходных данных, постулатов и правил выведения, доказательства всех последующих утверждений о некотором объекте. Каждая такая формализованная система обладает определенным измерением истинности, не исключая других измерений, продиктованных практикой познания. Научная аксиоматика

Аксиоматизация помогает лингвистике выйти за пределы чистой индукции и начать оперировать конструктивными понятиями, определяющими экспериментальную ситуацию. Такая аксиоматизация чаще всего осуществляется в пределах моделей. Современную структурную лингвистику называют лингвистикой моделей, и это определение отражает широкое применение в ней метода моделирования, особенно для синхронного изучения языка. Распространение математических моделей в языкознании – закономерное явление. Вызвано оно отчасти стремлением преодолеть ограниченность синхронного описания языка, которое как бы вырывает отдельный отрезок (срез) в развитии языка, рассматривает этот срез как нечто законченное, то есть пытается превратить динамическую, незамкнутую, открытую систему языка в статическую, закрытую, замкнутую. А.А. Белецкий пишет, что

Метод моделирования позволяет до некоторой степени выйти за пределы двухмерной плоскости, ведь он должен порождать (синтезировать) ту или иную систему, отражающую в идеальной форме динамические процессы языковой системы. Даже такое моделирование допускает процедурную замену объекта исследования (языка) аналогом, сознательно изолированным от взаимодействующих с его оригиналом других объектов.

Любое моделирование предусматривает некоторое упрощение языковой действительности, которое противоречит системному взгляду на язык и обусловливает неадекватное описание лингвистической реальности. В этом основное противоречие лингвистического моделирования. Объясняется оно тем, что для формального описания объекта необходимо на первом этапе изолировать его, освободить от внутренних противоречий, представить в виде достаточно прозрачной системы, зафиксировать как неизменяющийся или же изменяющийся некоторым детерминированным способом [19, 170]. При раскрытии сущности языка (с точки зрения сущностного подхода) на первый план выдвигаются черты, противоположные перечисленным. Итак, моделирование, с одной стороны, помогает представить в синхронном состоянии языка элемент динамики, который состоит в конструировании сложных единиц из элементарных, то есть в соотношениях простых и сложных элементов языка, с другой стороны, оно порождает новые противоречия, вызванные идеализацией объекта моделирования.

Представление синхронной системы языка в модели позволяет изучать соотношение возможного и реализованного, осуществленного, как это делается в абстрактных математических моделях. Модель системой правил диктует, задает список конструктов, реализованных в пределах модели, и таких, которые можно построить по ее правилам, ибо процесс порождения объектов может длиться бесконечно. Таким образом, в самой модели выделяются два класса объектов – реализованные и потенциальные. Относительно исследуемого языка они являются потенциальной, абстрактной возможностью. При интерпретации объектов и отношений модели через объекты и отношения языка реализованные объекты модели могут быть осуществленными в языке и неосуществленными, потенциальными, то есть не зафиксированными в интервале языковых единиц или не реализованными в текстах, или вообще неосуществимыми с точки зрения законов языка. Потенциальные объекты модели могут толковаться как потенциальные объекты языка. В то же время языковая реальность относительно потенциальных объектов модели носит характер опытного знания, которое до конца не формализуется и, следовательно, не подвергается предвидению в пределах любых абстрактных теоретических построений.

При таком подходе в моделируемых фонологических, словоизменительных, лексических системах языка выделяются так называемые «пустые клетки». В моделях систем формируются как бы симметричные парадигмы, на фоне которых и появляются пусты клетки, являющиеся возможными, нереализованными элементами каждой системы. Построение моделей для исследования того или иного уровня языка требует учета некоторых основных свойств лингвистических единиц, их связей, отношений, среди которых выделяется упорядочивание языковых элементов в те или иные (полные или неполные) парадигмы. Интерпретация модели, изучение реализации ее в языке помогает обнаружить наличие пустых клеток в самом объекте исследования – языковой системе. Например, можно устранить семантическое несоответствие рядов «артист – артистка» и «матрос – матроска» введением незаполненных клеток:

1) артист (имя деятеля),

2) артистка (имя деятельницы),

^*3) артистка (название одежды)

и

1) матрос (имя деятеля),

^*2) матроска (имя деятельницы),

3) матроска (название одежды)[17].

Таким образом можно изучать семантические возможности языка, описывать их количественно, что позволит раскрыть определенные тенденции в развитии лексических значений, в преимущественном оформлении их не лексическим, а, например, синтаксическим способом в современном языке. Подобное объяснение приемлемо для соотношения форм притяжательных прилагательных в украинском языке типа лiкарiв кабiнет и словосочетаний кабiнет лiкаря. В первом случае значение притяжательности выражено в слове суффиксом -iв, во втором – оно передается формой родительного падежа в словосочетании существительное в именительном + существительное в родительном падеже. Если речь идет о морфологически сложных существительных (состоящих из двух и более основ), то образование от них притяжательных прилагательных является возможным, но не реализованным в языке. Однотомный Украинско-русский словарь (Киев, 1964) таких слов не фиксирует. Значение притяжательности передается в подобных случаях словосочетанием: пакунок листоношi, а не словом ^*листоношiв (пакунок).

В словоизменении языка выделяют полные (то есть с заполненными клетками) и неполные, или дефектные, парадигмы, свойственные всем изменяющимся частям речи. У существительных полную (симметричную) парадигму имеет, например, слово брат, склоняемое во всех падежах единственного и множественного числа. Существительное сани характеризуется неполной парадигмой: у него отсутствуют формы единственного числа, существительное метро, зафиксировано с нулевой парадигмой, оно не имеет в пределах слова морфологических падежных показателей. Подобные типы парадигм встречаем у прилагательных красный (полная), холостой (неполная), электрúк, коми (нулевая). Примером неполной парадигмы глаголов может служить образец спряжения глагола светать, реализующего только формы светает, светало. Интересные выводы получены при исследовании количественного соотношения трех типов парадигм в языке. Оказывается, в системе языка преобладают полные симметричные парадигмы, которые присущи подавляющему количеству слов любой части речи (существительным, глаголам, прилагательным). Например, в современном украинском языке соотношение прилагательных трех названных парадигм имеет следующее количественное выражение [16]: полная парадигма свойственна 12.558 словам, неполная – 606, нулевая – 11, или в процентах соответственно 95,24; 4,6; 0,08.

Приведенный пример показывает, как теоретическое представление системы словоизменения в виде симметричных парадигм отражает объективно существующие признаки языка. С другой стороны, он показателен в том отношении, что делает наглядным поиск реально существующих и возможных объектов и признаков языка. Так, для прилагательных нулевой парадигмы в украинском языке типа беж, бордо, електрúк, кльош словоизменение является возможным, но не реализованным в языке. Однако первые два слова реализуют эту возможность, преобразуясь словообразовательно, то есть приобретая суффикс -ов (-ев): бежевый, бордовый. Для других прилагательных с нулевой парадигмой в современном языке словоизменение продолжает оставаться потенциальным. Они могут приобрести его под влиянием полных симметричных парадигм языка, под действием законов усвоения и преобразования заимствованных слов.

Изучение фонологических систем с точки зрения наличия в них реализованных, заполненных и пустых клеток по сравнению с другими языковыми уровнями имеет более давнюю историю. Если в области словоизменения, словообразования, семантики вопрос о действительном и возможном в системе только ставится, в фонологии он получил детальное освещение и в диахроническом и в синхроническом аспектах. Одной из причин этого может быть различная степень сложности систем. Фонологическая система обладает наименьшим количеством элементов, и все они не являются двусторонними знаками языка. Словоизменительная, словообразовательная и лексическая системы имеют несравненно большее количество элементов, инвентарь их даже для таких изученных языков, как русский и украинский, еще не составлен. Элементы этих систем валяются двусторонними единицами, им присущи более сложные отношения в системе. Для систем двусторонних единиц (словоизменительных, словообразовательных морфем, лексем) остается актуальным вопрос об установлении парадигм, в пределах которых, как мы пытались показать, и решается вопрос о возможном и реализованном. Поле действия каждой последующей парадигмы, то есть расположенной по уровням языка в порядке усложнения (словоизменения, словообразования, лексики), шире, чем у предыдущей, следовательно, усложняется процесс восстановления пустых клеток. Сегодня нельзя назвать работы по словообразованию или лексике, где бы так убедительно было показано соотношение возможного и действительного в системе, как это сделано в упоминавшейся книге А. Мартине. Учет соотношения заполненных и пустых клеток в фонологических системах языков мира в историческом плане позволил А. Мартине сформулировать основную тенденцию развития систем и, главное, условия этого развития, когда коммуникативная функция языка как средства общения требует максимального количества наиболее отличающихся друг от друга единиц и приходит в столкновение с тенденцией экономии усилий, свойственной всем говорящим, то есть со стремлением использовать минимальное число единиц языка, наименее отличающихся между собой.

Поиск реализованного и возможного в словообразовательной системе языка с помощью модели отражен в данной монографии. Отметим лишь, что и в этой области применение модели позволяет достаточно строго интерпретировать возможное и действительное, ведь речь идет об истолковании исчисленных конструктивных объектов и об их аналогах в естественном языке.

Существует и иной подход к раскрытию возможного и действительного в языке при сопоставлении языка – речи, когда термин «язык» является синонимом термина «система», «потенция», а «речь» ассоциируется с текстом, реализацией этой потенции. При таком сопоставлении языковые потенции (системные возможности) обнаруживаются, реализуются в речи, и их можно измерять с точки зрения употребительности, частотности. Язык и речь образуют единство, которое расчленяется для более глубокого познания его.

В таком аспекте ставил вопрос о соотношении потенциального и действительного в языке В. Матезиус еще в 1911 г. [13]. Он настаивал на учете статического колебания языка у индивидуумов, образующих языковой коллектив, показал эти колебания на обширном фонетическом, акцентологическом, морфологическом материале и предлагал пути поиска ответов на вопрос, как долго потенциальное явление можно рассматривать еще в качестве того же самого явления α с небольшим лишь сдвигом потенциальности и с какого времени приходится уже говорить о новом явлении β, которое развилось из явления α [13, 69].

В современной лингвистике существует тезис о том, что язык и речь соотносятся друг со другом, но не совпадают. Поиск отличительных черт каждого из членов этого противопоставления часто приводит к противоречивым аргументам. Например, одним из доказательств отличия языка и речи может быть различное расположение соответствующих форм в них: в языке оно парадигматическое, а затем внутри парадигмы синтагматическое, в речи – синтагматическое [5, 34]. Однако некоторые ученые считают, что язык представлен в единстве парадигматики и синтагматики, а к речи относится только реализация элементов парадигматики и синтагматики [12, 122]. Отличительным свойством языка по сравнению с речью может быть отличие тенденций и потенций языка от их реализации в речи.

Своеобразны отношения языка и речи как целого и части. В речи язык присутствует не как система со всеми свойствами ее структуры и богатством содержания, а фрагментами, отдельными элементами, отобранными в соответствии с целями сообщения. Только с известным допущением можно утверждать, что система языка содержится в речи. Именно из речи ее извлекает каждый, кто учит язык в процессе общения. Из речи выводит систему языка исследователь, описывающий данный язык [7, 96]. Структура и система языка, которые не поддаются непосредственному восприятию как определенные целостности при наблюдении реальных речевых актов, объективно существуют в языковой действительности. Они обнаруживаются в бесконечно повторяющихся компонентах языка и в относительно устойчивых закономерностях взаимодействия их формальных и семантических свойств при образовании речевых актов [14, 53]. Итак, уточнение соотношения языка и речи по признакам расположения в них соответствующих форм, разницы между тенденциями, потенциями языка и их реализацией в речи, существования системы и структуры в языке и их обнаружения в речи приводит к более точному определению языковой действительности, которая

Более четким и аргументированным стало сопоставление в языке наблюдаемых и ненаблюдаемых (конструктивных) объектов. Одновременно с выработкой четкого понимания языковой действительности и возможности были отвергнуты некоторые неправильные и неприемлемые для советского языкознания взгляды на язык, абсолютизирующие в нем абстрактное. Утвердилась точка зрения, которая предполагает относительность противопоставления языка и речи и не отрицает, что единицы языка имеют более абстрагированный характер, чем единицы речи [18, 58 – 59]. Стала очевидной связь аспектов рассмотрения языка и речи сквозь призму категорий возможности – действительности и абстрактного – конкретного, сущности – явления. Особенно четко прослеживается эта связь при двух подходах к изучению языка: со стороны текста (речи) или со стороны системы (языка), то есть от конкретного к абстрактному в первом случае или от абстрактного к конкретному во втором. Воспользуемся примером А.А. Белецкого для объяснения переходов от возможного к действительному, от абстрактного к конкретному, которое мы наблюдаем при изучении языка и речи. Возьмем парадигму склонения двух существительных мужского рода в единственном и множественном числе [6, 22 – 23]:

С точки зрения языка в приведенном примере мы имеем дело с одной грамматической парадигмой, понимая под последней схему словоизменения, возможную для любого существительного мужского рода, в которой существует идеальное, абстрактное соотношение ед.число: И, Р, Д, В, Т, П – мн. число: И, Р, Д, В, Т, П. Любое существительное этой парадигмы должно иметь флексии в единственном числе: – ø (нулевая), -а, -у, -ом, -е, во множественном – -ы, -ов, ам, -ами, -ах. Такой набор флексий характерен для словоформ существительного слон. Словоизменение существительного судья свидетельствует об отклонении от абстрактной схемы.

В лингвистике определились в достаточно явной форме оба перехода – от абстрактного к конкретному и наоборот. Переход от конкретного текста к абстрактным системам может осуществляться с различными степенями абстракции. Сошлемся еще на один пример А.А. Белецкого, который характеризует данный конкретный текст (им может быть и предложение типа «Я предупреждаю вас об этом») как нулевую степень абстракции. Можно выделить следующие степени абстракции, или реализации, текста:

Такие же степени абстракции характерны для текстов я уведомляю Вас об этом, я прошу Вас об этом, я спрашиваю Вас об этом. Подчеркнем, что текстом в данном случае названы отдельные предложения. Даже эти примеры показывают, каким сложным образом осуществляется в языке переход от конкретного к абстрактному, от многих реализаций к потенциальным связям единиц в языковой системе. Понятно, насколько осложняется этот переход от конкретного к абстрактному, если иметь в виду текст как всю совокупность сказанного или написанного на языке данного коллектива.

Многомерен и сложен переход от абстрактного к конкретному, от языковой системы, инвентаря единиц, правил их использования к осмысленному тексту, передающему сообщение. При этом становится очевидным отсутствие в современной лингвистике знания языковых законов, тенденций, правил сочетаемости единиц языка и статистических характеристик текстов в такой мере, чтобы от них можно было перейти, например, к моделированию текстов, то есть показать реализацию в тексте возможного в языке.

Эксперимент В.И. Перебейнос по моделированию нулевого стиля говорит о том, что мы можем во многих случаях только назвать области действия того или иного закона, а не сформулировать их в виде правил (например, сочетаемость фонем, строение слова из морфем, синтаксическая связь между классами слов и т.п.) [17, 16 – 34]. Интересно, что в данном эксперименте учитывается пять уровней реализации, конкретизации языковых единиц:

1) выбор слов в исходной форме из словаря;

2) подстановка их случайным образом в ту или иную словоизменительную парадигму;

3) подстановка их в модели синтаксических связей классов слов;

4) расположение их в моделях предложений при соблюдении лишь синтаксических связей и словоизменительных форм;

5) при сохранении правильности и словоизменительной формы, и сочетания классов слов, и правил лексической сочетаемости.

В результате эксперимента получен, например, на четвертом уровне синтеза текст типа: «Плоский шурхiт зменщувався напiвжартома. Волейбол пропив естетку» и т.д. Этот текст реализует лишь некоторые из возможностей языка, проявляет его единицы только в некотором плане (грамматическом, лексическом). Анализ его вынуждает лингвиста сделать вывод о необходимости различать класс реальных объектов, класс наблюдаемых множеств, то есть доступных наблюдению, и теорию.

Представление реального объекта в виде объекта наблюдения предусматривает изучение последнего как множества элементов с фиксированными отношениями в нем. В языкознании изучаются не столько сами отношения в наблюдаемых множествах, сколько свойства одноименных отношений, общие для всех одноименных отношений объекта наблюдения. Объяснение релевантных свойств языка, приписывание одинаковых имен однотипным отношениям в разных объектах наблюдения – задание лингвистической теории [24, 46]. Лингвист членит языковую реальность на язык – речь для более адекватного отражения ее в теории. Используя разные подходы к изучению единого объекта, пытаясь найти в нем абстрактное и конкретное, языковед тем самым определяет реальное и возможное в языке.

В философской литературе отмечается, что обязательными компонентами изучения реального и возможного являются абстрактное и конкретное, обмен и взаимный переход от конкретного к абстрактному, от реального к возможному. Такое исследование приводит к тому, что

Приведенные примеры поиска абстрактного и конкретного в языке подводят к необходимости осветить еще один вопрос, являющийся актуальным для языкознания. Мы употребляли, например, выражение «одна из возможных реализаций языковой схемы», допуская тем самым, что эти реализации варьируются, проявляются по-разному. Следовательно, вполне правомерно освещение взаимоперехода реального и возможного в языке в аспекте сущности и явления, четко обнаруживающегося при рассмотрении инвариантов и вариантов в языке [21, 89]. В современной лингвистике распространено дихотомическое противопоставление инвариантов – вариантов языковых элементов, которое предусматривает наличие инвариантов – конструктов в языке и их вариантов, реализаций в тексте. Иногда предлагается трихотомическое противопоставление:

Какое бы деление ни принималось языковедом, важным остается в данном случае основной принцип обнаружения, проявления в тексте, речи языковых сущностей. При этом для вариантов языковых единиц в лингвистике употребляется термин, начинающийся элементом алло-: аллофон, алломорф, аллолекс и т.д., сами же единицы языка, инварианты, содержат суффикс -ем: фонема, морфема, лексема, семема, синтаксема и т.д.

Иногда инвариантным единицам языка в лингвистической литературе приписывается некоторая константность. Например, вопросам константности и вариантности в фонетической системе современного английского языка посвящена книга Г.П. Торсуева [20]. Остановимся кратко на этой работе, поскольку она освещает соотношение константности и вариантности как существенных свойств структуры языка и, кроме того, формулирует основания фонетической вариантности, которые при определенных условиях могут осуществляться в языке, являясь источником его развития. Автор подверг анализу фонетическую структуру слова, ее компоненты. Он рассматривает устойчивые и варьирующиеся элементы в фонемах, в их соединениях, в структуре слова, в словесном ударении. В результате исследования показано, что фонетическая вариантность как явление речи (произнесенного или записанного текста) обусловлена: устройством органов речи, пневматико-механической основой всех звуковых единиц и самого процесса речи; системными взаимоотношениями звуковых единиц, их местоположением в структурах слов и предложений; необходимостью дифференцировать различные стили и жанры речи; наличием диалектных, местных и социальных различий в фонетической системе языка. Инвариантность, константность обеспечивает функциональную тождественность артикуляторно-фонетических варьирующихся единиц и структур, которые обусловлены тождеством значимых единиц и необходимостью в непрерывности и преемственности функционирования и развития языка. Автору удалось получить интересные данные, например, о том, что акцентно-ритмическая структура слова, выраженная через определенное соотношение слогов по компонентам словесного ударения как особая, абстрагированная от определенного множества слов структура, константна. Константны и акцентные типы слов. Но в акцентно-ритмической структуре и в акцентных типах соотношение средств или компонентов ударности – выделенности слогов – вариативно [20, 119]. В английском языке десятки тысяч слов, особенно многосложных, имеют варианты в фонетической структуре. В то же время много коротких слов, состоящих из одного, двух и даже трех слогов, не имеют вариантов фонетической структуры (ни в месте, ни в степени ударения, ни в количестве слогов и слоговом делении, ни в акцентном типе).

Вариантность и инвариантность присущи всем уровням языка, но изучены они подробно лишь в фонологии, на более высоких уровнях языка они еще недостаточно исследованы. Это относится к морфемам и их вариантам и особенно к тем единицам языка, которые являются схемами, – к единицам синтаксического уровня, где используются сиктаксемы, то есть схемы построения словосочетаний, и схемы соединения синтаксем, то есть схемы предложений. Последние отличаются от других теоретически бесконечным числом текстуальных реализаций. Поэтому в синтаксисе вопрос о соотношении возможного, системного и реализованного в тексте, инвариантного в языке и вариантного в тексте стоит особенно остро.

Языковая система, ее единицы и правила их использования обнаруживаются в бесконечном повторении в текстах, в речи. Поэтому существует возможность измерить степень реализации тех или иных единиц языка, подсчитав частоту их употребления в речи. Эти подсчеты помогают детальнее раскрыть тенденции и силу действия языковых законов. Например, статистические подсчеты обнаруживают существование корреляции между продуктивностью аффиксов и употребительностью их в языке [9, 83 – 99]. Суффикс -ов в русском языке по продуктивности, то есть по способности сочетаться с другими элементами языка (см. Орфографический словарь русского языка, под редакцией С.И. Ожегова и А.Б. Шапиро), занимает седьмое место. Однако употребительность его в различных функциональных стилях различна. Среди биологических терминов с помощью этого суффикса образуется всего 4,4% слов типа барбарисовые, выводковые, хвойниковые, среди лингвистических терминов – 0,3%: голосовой, звуковой, знаковый. Этот факт свидетельствует о том, что продуктивность суффикса (его языковое свойство) ограничивается сферой его употребления в текстах (его речевым свойством). С другой стороны, широкая употребительность элемента в речи влияет на продуктивность суффикса в языке, способствует ее распространению. Суффикс -щик-, например, в Орфографическом словаре русского языка отсутствует среди продуктивных. В речи, особенно профессиональной, 39,3% слов – названий специальностей образуется с этим суффиксом: бассейнщики, ватинщики, оцинковальщики, трюфельщики. Многие из них станут принадлежностью языка, его словаря, следовательно, изменится и продуктивность самого суффикса. Эти примеры показывают, что продуктивность характеризует саму систему словообразования, употребительность слов с определенным суффиксом относится к реализации словообразовательной модели в тексте, то есть к статистическим закономерностям ее употребления [9, 87 – 88]. Количество подобных примеров по другим уровням языковой системы можно увеличить. Все они будут статистически свидетельствовать о том, что возможность в любом языковом явлении, объекте (как новое свойство, связь) превращается в действительность в зависимости от тех или иных условий. В этом плане возможность в языке обладает определенной степенью вероятности, которая выступает как мера реальности возможного.

1. Энгельс Ф. Диалектика природы. – Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 20, с. 343 – 626.

2. Маркс К. Капитал. – Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 23, 907 с.

3. Энгельс Ф. Анти-Дюринг. – Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 20, с. 5 – 342.

4. Ленин В.И. Философские тетради. – М.: Политиздат, 1969. – 782 с. – (Полн. собр. соч., т. 29).

5. Адмони В.Г. Основы теории грамматики. – М.; Л.: Наука, 1964. – 105 с.

6. Белецкий А.А. Система и несистема в естественном языке. – Структурная и математическая лингвистика, 1974, вып. 2, с. 20 – 32.

7. Кацнельсон С.Д. Типология языка и речевое мышление. – Л.: Наука. 1972. – 216 с.

8. Коптiлов В.В. Мова i мовлення. – В кн.: Проблеми та методи структурноi лiнгвiстики. К.: Наук. думка, 1965, с. 48 – 60.

9. Кузнецова А.И., Лавренева О.А. О существовании корреляции между продуктивностью и употребительностью аффиксов в русском языке. – В кн.: Исследования по структурной и прикладной лингвистике. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1975, с. 83 – 99.

10. Маковка Н.М. Категории «возможность» и «действительность». – Краснодар: Кн. изд-во м-ва сел. хоз-ва СССР и Куб. с.-х. ин-та, 1972. – 320 с.

11. Мартине А. Принцип экономии в фонетических изменениях. М.: Изд-во иностр. лит-ры, 1959. – 260 с.

12. Мартынов В.В. Семиологические основы информатики. – Минск: Наука и техника, 1974. – 192 с.

13. Матезиус В. О потенциальности языковых явлений. – В кн.: Пражский лингвистический кружок. М.: Прогресс, 1967, с. 42 – 69.

14. Мельничук А.С. Понятия структуры и системы языка в свете диалектического материализма. – В кн.: Ленинизм и теоретические проблемы языкознания. М.: Наука, 1970, с. 38 – 69.

15. Мулуд Н. Современный структурализм: Размышление о методе и философии точных наук. – М.: Прогресс, 1973. – 376 с.

16. Морфемна структура слова. – К.: Наук. думка, 1979. – 334 с.

17. Перебейнос В.И. Методы и уровни моделирования нулевого стиля. – В кн.: Вопросы статистической стилистики. К.: Наук. думка, 1974, с. 16 – 35.

18. Петров Ю.А. Логические проблемы абстракций бесконечности и осуществимости. – М.: Наука, 1967. – 164 с.

19. Ревзин И.И. К соотношению структурного и системного подходов в современной лингвистике. – В кн.: Системные исследования. Ежегодник. М.: Наука, 1972, с. 165 – 184.

20. Торсуев Г.П. Константность и вариативность в фонетической системе. – М.: Наука, 1977. – 195 с.

21. Улуханов И.С. Словообразовательная семантика в русском языке и принципы ее описания. – М.: Наука, 1977. – 256 с.

22. Философский словарь. – М.: Политиздат, 1975. – 496 с.

23. Чертков В.П. Возможность и действительность. В кн.: Вопросы диалектического материализма. М.: Наука, 1966, с. 235 – 247.

24. Шрейдер Ю.А. О понятии «математическая модель языка». – Математика и кибернетика. Сер. 2, 1971 № 1.

Вероятность как мера возможного в языке (мл. науч. сотр. Л.И. Комарова)

В исследованиях, посвященных рассмотрению категории вероятности, встречаются две основные концепции понятия вероятности.

Классическая интерпретация вероятности наиболее полно разработана П. Лапласом [11]. Вероятность рассматривается как отношение числа случаев, которые благоприятствуют ожидаемому событию, к числу всех возможных случаев. Эта концепция базируется на том, что отношения между анализируемыми событиями являются симметричными, а потому сами события интерпретируются как равновероятные. Таким образом, согласно классической концепции, определение вероятности какого-нибудь события не требует обязательного обращения к эмпирическому исследованию. Например, если игральный кубик имеет шесть сторон, мы можем предположить, что выпадание любой из них одинаково возможно. Вероятность выпадания любой из сторон кубика равна 1/6. Однако классическая концепция вероятности имеет ограниченную сферу применения. Действительно, равновероятные события, о которых говорится в определении П. Лапласа, в природе встречаются редко. При определении вероятности анализируемого события авторы классического периода развития теории вероятности часто использовали принцип Я. Бернулли (принцип недостаточного основания): если у нас нет оснований отдать преимущество одной из возможностей, все они считаются равновероятными [2]. Поскольку вероятность в таком случае выступает как мера возможности, которая зависит от суммы знаний исследователя, она теряет объективное значение.

Для создателей классической теории вероятности, как и для сторонников механического детерминизма, Вселенная представлялась большой механической системой, каждое последующее состояние которой однозначно определялось его предыдущим состоянием. Согласно этой концепции, в природе преобладает абсолютная необходимость, в ней причины являются одинаково важными, и все будущее можно предопределить прошлым и настоящим. Случайность рассматривается как недостаточность знаний. Поскольку случайность в классическом детерминизме объясняется недостаточностью знаний, вероятность интерпретируется не как объективная мера возможности события, а как характеристика знаний, иногда даже веры исследователя.

Другая концепция вероятности базируется на определении частоты массовых событий при точно зафиксированных условиях опыта. Частотная, или статистическая, интерпретация вероятности была разработана в 1866 г. известным английским ученым Дж. Венном [21]. Согласно этой концепции, вероятность определяется через относительную частоту события. Поскольку относительная частота анализируемых явлений вычисляется при помощи эмпирической процедуры, такую вероятность называют еще и эмпирической. Этим названием подчеркивается отличие статистической от классической интерпретации вероятности, основанной на симметричности событий или явлений.

На практике было установлено, что для многих массовых событий (явлений) относительная частота при большом количестве наблюдений имеет тенденцию к устойчивости. Эта стабильность частот массовых реальных явлений представляет собой объективную закономерность и не зависит от воли и желания исследователей. Такие закономерности были замечены еще при проведении первых переписей населения; постепенно с ними встречались в вопросах страхового дела, демографии. Позже такие закономерности массовых явлений начинают осознаваться и в науке. По мере своего развития наука открывает все большее количество реальных явлений, имеющих стабильную частоту. Исследования по физической, биологической, социальной, лингвистической статистике обнаружили целый ряд явлений, которые имеют стабильную частоту. Для того чтобы определить вероятность в ее числовом выражении, нужны определенные статистические данные, то есть учет превращения определенных возможностей в действительность при определенных условиях [15, 188 – 219]. Таким образом, при статистической интерпретации вероятность принадлежит не отдельно изолированному событию, а всему классу событий, которые имеют стабильные частоты, отдельное же единичное явление или событие не может иметь частоту. При такой интерпретации теория вероятностей превращается в науку о количественных закономерностях массовых случайных явлений. Случайность не противопоставляется необходимости, а рассматривается как форма дополнения и проявления этой необходимости. Статистическая концепция вероятности обращает внимание на анализ общих характеристик массовых случайных событий. Исходя из этого она пытается определить некоторые признаки и характеристики индивидуального, случайного. Статистические закономерности отличаются от детерминированных тем, что определяют значение исследуемой величины не достоверным путем, а указывают лишь на ее вероятное распределение. Чем больше наблюдается случаев превращения определенных возможностей в действительность, тем больше степень вероятности охвата их статистической закономерностью [6, 208 – 209]. Вероятность может быть определена как степень близости возможности и действительности.

Если вероятность превращения возможности в действительность равна нулю, то возможность тождественна невозможности, а при вероятности, равной единице, возможность становится действительностью.

С момента своего становления естествознание, а именно классическая механика, изучало явления природы независимо от каких-либо представлений о системах. Материальный мир делится на отдельные объекты, которые существуют сами по себе, вне связи с окружающими объектами. Основные механические характеристики трактовались абсолютным образом, то есть масса рассматривалась как мера количества материи, пространственные признаки тела определяли его место, а временные характеристики – его длительность в «мире в целом». Считалось, что на свойства объектов не может влиять наличие взаимодействия между объектами.

Развиваясь, естествознание все определеннее обнаруживало недостаточность представлений об изолированных объектах для выражения структурной организации материи. Индивидуальные явления, объекты стали все больше рассматриваться как представители целого класса объектов, существование которых взаимообусловлено.

Так, химический элемент получает определенные характеристики путем задания его места в периодической системе, то есть на основе закономерностей системы и как элемент этой системы. В социологии личность можно охарактеризовать, исходя из ее роли в определенных структурных системах – семье, коллективе, определенной классовой прослойке, нации. Переход к познанию объекта как элемента материальных систем представляет собой более глубокое познание его внутренних свойств, его сущности. Строгие, опирающиеся на математические расчеты, представления о системах стали складываться вскоре после создания классической механики Ньютона. Эти представления формировались на базе исследования свойств твердых тел. На основе этих разработок возникли первоначальные представления о жестко детерминированных системах как классе наиболее простых материальных систем. Основным признаком жестко детерминированной системы является однозначный характер взаимосвязей между элементами. Жесткость структуры означает, что она единственным образом, однозначно характеризует поведение и функционирование каждого из элементов системы. Практически все современные искусственно созданные человеком машины и автоматы образуют подкласс жестко детерминированных систем. С основной особенностью таких систем тесно связана другая их особенность – равноценность, равнозначность связей в системе: все связи в такой системе рассматриваются как в равной мере необходимые. В случае, например, с механизмами это означает, что выход из строя какого-нибудь из элементов, ошибка при компоновке элементов может привести к искажению результатов.

Однако ограниченность схемы жестко детерминированных систем становится особенно очевидной, когда мы рассматриваем поведение биологических систем, и тем более экономических и социальных. Вместе с тем ограниченность таких схем осознается и современной физикой, которая успешно использует идеи вероятности и соответствующие методы исследования. Газы – первые материальные системы, при познании которых проявилась сила и действенность вероятностных идей и методов в естествознании. Язык, как явление социальное, имеет систему, элементы которой функционируют и развиваются, подчиняясь вероятностным законам.

Вероятность – это величина, характеризующая степень возможности определенного события, которое может как произойти, так и не произойти [19, 244]. Понятие вероятности является объективной характеристикой степени возможности появления определенного события или явления в определенных условиях, которые могут повторяться неограниченное количество раз. Вероятность понимают как меру перехода возможности в действительность.

Количественные характеристики единиц языка объективно существуют в языке и речи. Так, существует тесная связь между количеством фонем в системе фонем определенного языка и средней длиной морфемы: в абхазском языке насчитывается 81 фонема, корневая морфема, как правило, бывает однофонемной [3, 12]. В гавайском и других полинезийских языках, в которых количество фонем значительно меньше, чем в абхазском, морфема может состоять из четырех и больше фонем, зафиксирована даже двадцатифонемная корневая морфема.

Таким образом, обнаруживаются внутренние зависимости между качественными и количественными характеристиками языковой структуры. Морфемная структура языка, который насчитывает десять фонем, будет значительно отличаться от морфемной структуры языка с 50 и больше фонемами. Распределения фонем в словах языков с различным количеством фонем также будут неодинаковы. Очевидно, чем меньше фонем в языке, тем чаще каждая из них употребляется при образовании морфем, слов, то есть тем больше в системе языка имеется возможностей для ее реализации. Вероятностный характер системы языка проявляется на всех его уровнях.

В языке действует тенденция не оставлять готовые возможности неиспользованными. Мера реализации имеющихся возможностей носит вероятностный характер. Поскольку количественные характеристики объективно присущи элементам языковой системы, то становится очевидной необходимость применения статистического анализа при описании языка и речи. Если система языка представлена языковыми элементами, притом разных уровней, то уже группировка элементов в классы одного уровня при переходе к другому уровню предполагает неравномерную численность классов. Это наблюдается, например, при делении фонем на гласные и согласные, которые имеют различную количественную активность при образовании единиц высшего уровня.

Так, при установлении системы фонем в современном украинском языке В.И. Перебейнос использует их статистические характеристики [14]. Каждая из 46 фонем имеет свои количественные оценки при вхождении ее в одноморфемные словоформы, то есть при образовании единиц высшего уровня.

Если рассматривать наличие 46 фонем в системе фонем украинского языка как возможности данной системы, то, зная частоту употребления каждой из них при образовании морфем, модно определить меру реализации этих возможностей. Наиболее частотной при образовании одноморфемных словоформ является фонема а (абсолютная частота – 1818, что составляет 9,99% общего количества анализируемых употреблений).

На втором месте находится фонема р, абсолютная частота которой равна 1460, что составило 8,02% общего количества фонемо-употреблений, на третьем – фонема о (абсолютная частота – 1229, процентное содержание – 6,71) [14, 36 – 37]. Такие фонемы, как гʼ, жʼ, мʼ, фʼ, в анализируемом массиве фонем встречались по одному разу. Знание состава фонем, особенностей их сочетаний друг с другом, их статистических характеристик позволяют выделить в системе фонем украинского языка ядро и периферию. В ядро входят все гласные фонемы, твердые согласные, имеющие парные мягкие фонемы (напр., д – дʼ, т – тʼ, р – рʼ, л – лʼ и др.). Все эти фонемы часто употребляются в исконно украинских словах, которые входят в основной лексический фонд языка. К периферийной подсистеме относятся, например, фонемы бʼ, гʼ, жʼ, кʼ, фʼ, мʼ, пʼ и др. Эти фонемы имеют низкую частоту и встречаются только в словах, заимствованных из других языков (бюро, гюйс, моль, жюрi, пюре, фюрер и т.д.). Введение вероятностных характеристик в анализ системы фонем украинского языка в данном случае необходимо рассматривать не только как дополнительный, но и как необходимый прием.

Как известно, причиной развития языка являются разные противоречия, которые возможны в различных звеньях структуры языка, а следствием – вероятностный процесс, в котором из множества возможностей преобразования структуры языка, определяемых данной причиной, реализуется только одна [12, 312 – 313]. С этой точки зрения Т.П. Ломтев рассматривает процесс развития именного склонения в русском языке. Словоизменительные аффиксы интерпретируются им как дифференциальные признаки падежей. Например, местный падеж множественного числа в древнерусском языке имел следующие показатели: у основ на о- – ъхъ, у основ на jо- – -ихъ, у основ на а- – -ахъ, у основ на ъ- – -ъхъ, у основ на согласный и ь- – -ьхъ [12, 313].

Как видно из примеров, одна и та же единица внутрипадежного противопоставления в системе склонения имела множество признаков. Внутрипадежные противопоставления носили постоянный характер. Противоречие заключалось именно во множественности дифференциальных признаков одной единицы, которое можно было преодолеть за счет сокращения этого количества. В русском языке закрепилась форма на -ах (стол-ах, патрон-ах, книг-ах, землʼ-ах), в белорусском языке этот процесс продолжается: одни диалекты употребляют форму на -ах (у стаг-ах, ува мх-ах, у вяз-ах), другие диалекты – форму на -ох (у стаг-ох, ува мх-ох, у вяз-ох). Такая перестройка в системе словоизменения существительных произошла потому, что новые, более экономные средства смогли обеспечивать значение местного падежа. В преодолении противоречий осуществляется внутриструктурный процесс развития языка. Этот процесс имеет вероятностный характер; необходимость в истории языка пробивает себе дорогу через случайные явления.

В системе словоизменения существительных в современном украинском языке используется двадцать флексий: -а, -у, -е, -i, -и, -о, -iв, -овi, -евi, -ом, -ем, -оjу, -еjу, -ам, -ах, -о, -ами, -има, -ми, -еj. Каждая из названных флексий используется при словоизменении существительных не в одинаковой мере. Поскольку флективная парадигма существительного в украинском языке включает в себя тринадцать падежных форм [16, 25], из двадцати флексий можно было бы образовать большое количество различных парадигм (C¹³₂₀). На самом же деле в системе словоизменения существительных в современном украинском языке мы имеем 54 различных типа флективных парадигм, то есть язык использует не все потенциально возможные комбинации флексий, а лишь малую часть. Наименьшее количество (7) разных флексий имеют парадигмы таких существительных, как донесення, зведення, слоня, турча, почуття. Как показывает анализ флективных парадигм, в современном украинском языке существительные среднего рода используют минимум 7 разных флексий, максимум – 10 (например, флективная парадигма существительного страховище). Интересно отметить, что количество существительных, использующих по 7 разных флексий в одной парадигме, значительно больше количества существительных, которые могут иметь по 10 разных флексий в парадигмах, соответственно 1164 и 3.

Существительные женского рода могут использовать минимум 8, максимум 11 разных флексий при образовании флективной парадигмы. Минимум флексий используют такие существительные, как цитадель, повiсть (их всего 2494), а максимум – существительные типа губа (всего 3 слова). Мужской род использует минимум 9 и максимум 12 разных флексий. Очевидно, не все возможные комбинации по 13 флексий могут входить в число возможных флективных парадигм. Так, в украинском языке недопустимо сочетание флексий -оjу и -еjу или -ом и -ем, -ом и -оjу и т.д. в одной парадигме. Не возможна в украинском языке и парадигма флексий существительного, все формы которой выражались бы одинаково (напр., парадигма, состоящая из одной флексии). Использование одной флексии для образования всех падежных форм парадигмы свидетельствовало бы о том, что мы имеем дело не с флективным языком, каковым является украинский, а с языком иного типа.

Таким образом, в числе C¹³₂₀ находятся не только реально возможные, но и формально возможные парадигмы существительного. Реально возможная флективная парадигма существительного должна иметь реальные основания, то есть учитывать закономерности, накладываемые системой языка при построении парадигмы. При определенных условиях она необходимо должна реализоваться, превратиться в действительность – факт языка или речи.

Каждая из выделенных флексий используется неравномерно и родами существительных. Например, такие флексии, как -оjу, -еjу, могут быть показателями только женского рода; флексии -овi, -ом, -евi, -ем – показателями мужского и среднего рода. Интересно отметить частоту употребления флексий -овi, -евi существительными обоих родов: флексия -овi употребляется при образовании парадигм мужского рода 17.870 раз (дательный и предложный падежи), а среднего – только 42 раза; флексия -евi – соответственно 3.694 и 6 раз. Значит, вероятность использования флексий -овi и -евi существительными мужского рода значительно больше, чем среднего. Такие флексии, как -i, -у, -о, -и, -а, -ам, -ах, -ами, употребляются в парадигмах существительных всех родов.

Что касается числа, то флексии -о, -е, -у, -евi, -овi, -оjу, -еjу, -ом, -ем могут быть показателями только единственного числа, флексии -iв, -еj, -ами, -ах, -има, -ми – множественного, флексии -а, -о, -i, -и, -ам – единственного и множественного. Использование флексии -ам во множественном числе более вероятно, чем в единственном (абсолютная частота флексии -ам во множественном числе – 23.772, в единственном – 1.165). Только четыре парадигмы из 54 используют эту флексию в форме творительного падежа единственного числа – это существительные среднего рода типа подвiр″я, теля, почуття.

Флексии по-разному используются и при образовании падежных форм. Если флексии -оjу, -еjу, -ом, -ем могут образовывать форму только одного – творительного – падежа, то флексия -i, например, может быть показателем именительного, родительного, дательного, винительного, предложного падежей. Из двадцати флексий, входящих в систему словоизменения существительных в украинском языке, только флексии -оjу и -еjу могут однозначно разграничить род, число и падеж. Поскольку флексии неравномерно используются при образовании флективных парадигм, то различны и вероятности их употребления. Наибольшую вероятность имеет флексия -i (абсолютная частота 49.472), наименьшую – флексии -ми, -има (абсолютные частоты соответственно равны 5 и 4). Как видим, употребление той или иной флексии во флективных парадигмах существительных в украинском языке связано с закономерностями, налагаемыми системой языка.

Вероятностный характер рода, числа и падежа существительных как объективной данности делает рациональным и применение вероятностно-статистического моделирования этих понятий, одна из процедур которого может состоять в последовательной проверке флексий существительных на возможность их использования в определенном роде, числе, падеже.

Использование вероятностных закономерностей функционирования языковых единиц помогает А.Е. Супруну при построении вероятностной модели частей речи [17]. Взяв небольшой набор (всего 15) признаков, исследователь классифицирует ряд лексем по наличию или отсутствию у них анализируемых характеристик. Изучив статистические оценки самих признаков, автор выделяет такие совокупности признаков, которые с наибольшей вероятностью могут предсказать принадлежность данного слова к определенной части речи. В отличие от обычно применяемых классификационных признаков они не только указывают на вероятность принадлежности характеризуемого ими слова к данной части речи, но и определяют меру этой вероятности [17, 119]. Знание вероятностных критериев частей речи может пригодиться исследователю в дальнейшем, чтобы более экономно и точно относить анализируемое слово к той или иной части речи. Не обязательно проверять слово на наличие в нем всех классификационных грамматических признаков и сопоставлять его с другими словами-эталонами. Интересно отметить, в частности, что по коэффициенту ассоциации (0,88) слово тысяча ближе к слову стол, чем к словам три и пять (соответственно – 0,37 и 0,56). Следовательно, слово тысяча нужно относить скорее к существительным, чем к числительным. Вероятностное определение частей речи является отражением реально существующей вероятностной структуры языка как устройства, порождающего текст [17, 87].

В языке имеются такие случаи, когда в пределах нормы существуют два (и более) средства выражения одного и того же содержания, что ведет к появлению вариантности. В украинском языке сюда можно отнести, например: варианты падежных окончаний – (на) коневi – (на) конi (пред. пад., ед.ч.); товаришевi – товарищу (дат. пад., ед.ч.); варианты родовых форм – пелюсток (муж. род) – пелюстка (жен. род); варианты личных форм глагола мерзнув – мерз (прош. вр.), хотять – хочуть (наст. вр., 3 л. мн.ч.); фонетические варианты: iти – йти, внук – онук, цей – сей, вчитель – учитель, вогонь – огонь, в – у – во – увi – вi – ввi – ув. Сосуществование вариантов является внешним показателем процессов развития языка, которые беспрерывно создают дублетные формы, меняют соотношения правильного и неправильного в речи. Поэтому работы по изучению вариантных средств выражения, заложенных в системе языка, помогают глубже уяснить основные процессы его развития. Изучение проблемы вариантности, связано с уточнением и рекомендацией одного из вариантов в качестве литературной нормы [1; 4; 8; 10]. Если оценивать варианты, то они представляют собой случайные и несовместимые события: использование одного из вариантов одновременно означает неиспользование в данном конкретном случае другого или других. Так, когда речь идет о фонетической реализации одного и того же слова (напр., предлога з, зi, iз), изменение его звукового состава, очевидно, обусловлено фонетическими нормами современного украинского языка, которые регулируют выбор того или иного варианта в зависимости от его фонетического окружения. Поскольку украинский язык является флективным языком, а его флексии в своем большинстве заканчиваются гласными, то естественно предположить, что вариант ж частицы же / ж более употребителен. Действительно, его частота в пять раз больше, чем частота варианта же [10, 291 – 299].

В ряде вопросов лингвистики, связанных со всевозможными процессами передачи, хранения и переработки информации, оказывается целесообразным подход к языку как коду с вероятностными ограничениями [5; 18]. С точки зрения теории информации ценность вероятностного подхода к языку заключается в том, что передача информации – основная функция языка. Язык является неравномерным кодом, поскольку элементами его служат фонемы, которые неравномерно используются при образовании единиц высшего уровня – морфем. Морфемы, в свою очередь, образуют множество знаков языкового кода – слова, а в множество объектов кодирования входят обозначаемые словами предметы, понятия, представления [18, 128]. Известно, что длина слова в русском языке колеблется от одной до двадцати фонем, а поэтому максимальное число кодовых комбинаций, которое можно получить из фонем, практически бесконечно велико. В действительности для образования слов русского языка, как и любого другого, используется незначительная часть всех потенциально возможных комбинаций фонем, то есть комбинационная возможность фонем используется языком неэкономно. Язык отличается, таким образом, большой избыточностью. Методы кодирования речи для линий связи определенного типа могут быть разнообразными. Естественно, что необходимо искать такие коды, которые позволили бы передавать за единицу времени максимум информации. Самый старый из распространенных телеграфных кодов – код (азбука) Морзе – учитывает статистические закономерности языка: более частые буквы имеют в нем более короткие обозначения, чем менее частые.

Синхронно растущие потребности в обмене информацией вызывают стремление к экономному использованию средств языка – кода. О необходимости приспосабливать грамматические навыки к изменяющимся потребностям общества О. Есперсен писал:

Возможно, что язык изменяется и развивается в сторону логического совершенства. Представление о логически идеальном языке основывается на тесной связи между количеством информации и правилами кодирования. Совершенствование кодовых свойств языка предполагает направление к расширению информативной емкости сообщения за счет сокращения элементов с нулевой или минимальной информативностью. Этот процесс разрешения антиномии кода и текста не должен вести к удлинению текста вслед за укорочением кода, поскольку исключаемый знак является синонимом другого знака [8, 173 – 188]. Именно с этим связана проблема грамматических вариантов. Полностью синонимичные грамматические варианты становятся дублетными формами, которые конкурируют между собой.

На определенном этапе развития русского языка стали использоваться две формы для выражения одного и того же грамматического значения (тв., ед., жен. род – рукой и рукою). Вытеснение одного из них привело бы к сокращению кода. В данном случае экономия происходит не только на уровне морфологического знака, но и на уровне элементов этого знака: вытесненным оказывается вариант рукою, который на слог длиннее. Применяя вероятностные характеристики, Л.П. Кетлинская доказывает, что 98% анализируемых существительных употребляются с окончаниями -ой / -ей. Доля нередуцированной флексии среди существительных очень мала, поэтому в качестве литературной нормы следует признать формы с -ой / -ей [8, 173 – 188].

Применяя вероятностно-статистический анализ, Л.К. Граудина доказывает принципиальную возможность определения абсолютного времени сдвигов в грамматической системе литературного языка в рамках относительно краткой диахронии в пределах пятидесяти – ста лет [4, 148]. В работе показана динамика роста нулевой флексии в родительном падеже множественного числа у существительных в научно-технических текстах за период с 1881 по 1920 гг. Ныне действующая литературная норма сложилась к 20-м годам. Во избежание разнобоя в родительном падеже множественного числа рекомендуется форма с нулевой флексией (типа бит, рентген, микрон) [4, 155].

В монографии «Язык и статистика» Б.Н. Головин указывает на то, что языковые стили – это основные типы функционирования структуры языка. Они обслуживают разные стороны жизни и деятельности общества и отличаются друг от друга прежде всего вероятностными характеристиками одних и тех же элементов языковой структуры [3, 13 – 14]. В связи с этим интересен вопрос о функционировании категорий рода, числа и падежа существительных в разных стилях русского языка. Нами были исследованы тексты реферативных журналов по кибернетике общим объемом в 40 тыс. словоупотреблений. Анализ показывает, что на тысячу словоформ приходится в среднем от 490 до 560 существительных. Это является еще одним свидетельством ценного характера научно-технического стиля. Аналогичные результаты были получены С.И. Кауфманом на материале технических текстов в американской литературе [9, 103 – 108]. В анализированном нами массиве существительных женского рода встречается приблизительно столько же, сколько мужского и среднего, вместе взятых (253 – женского рода, 278 – мужского и среднего), то есть вероятность употребления существительных женского рода выше, чем мужского или среднего (соответственно женского – 0,48, мужского – 0,31, среднего – 0,21). В исследуемых текстах существительные в единственном числе встречаются вдвое чаще, чем во множественном. Что касается функционирования падежей, то наши данные почти совпадают с исследованиями В.А. Никонова, описанными в статье «Статистика падежей русского языка» [13]. По его подсчетам, на долю родительного падежа приходится от 36 до 46% общего количества словоформ. Второе место занимает именительный падеж – от 20 до 25%, остальные четыре падежа, вместе взятые, – 35 – 40%, то есть меньше, чем один родительный падеж. По нашим данным, на долю родительного падежа приходится 50% (286 из 530 существительных), именительного – 25% (140 употреблений), остальные четыре падежа составляют всего 25% общего количества словоформ. Таким образом, активность родительного падежа в научно-техническом стиле совершенно очевидна. Из имеющихся возможностей системы языка каждый стиль выбирает те средства, которые наиболее полно и экономно могут передать содержание высказывания.

Введение теории вероятности в лингвистику вносит в нее элемент необходимой точности и строгости, снабжает нас более экономным и простым инструментом анализа. Вероятность является тем понятием науки, которое позволяет объяснять на строгой математической основе два основных направления исследования системы – направление, идущее от свойств системы в целом к свойствам ее элементов, с направлением, идущим от свойств элементов к общим свойствам системы. Поэтому концепция вероятности не является инструментом какой-либо узкой научной дисциплины, а представляет собой фундаментальную концепцию, на которой базируется любое знание действительности и интерпретация которой определяет формулирование любой теории знания [20, 11].

1. Актуальные проблемы культуры речи. – М.: Наука, 1970. – 406 с.

2. Бернулли Я. Arc Conjectandi. Перев. Я.В. Успенского. – Спб.: 1918, ч. 4. Цит. по [15].

3. Головин Б.Н. Язык и статистика. – М.: Просвещение, 1971. – 191 с.

4. Граудина Л.К. Статистический критерий грамматической нормы. – В кн.: Языковая норма и статистика. М.: Наука, 1977, с. 135 – 173.

5. Григорьев В.И. О коде и языке. – Вопр. языкознания, 1959, № 6, с. 128 – 136.

6. Диалектический материализм. – М.: Наука, 1960. – 471 с.

7. Есперсен О. Философия грамматики. – М.: Наука, 1958. – 404 с.

8. Катлинская Л.П. Принцип экономии и грамматические варианты. – В кн.: Языковая норма и статистика. М.: Наука, 1977, с. 173 – 188.

9. Кауфман С.И. Об именном характере технического стиля. – Вопр. языкознания, 1961, № 5, с. 103 – 108.

10. Комарова Л.И. Фонетические варианты служебных слов в современной украинской художественной прозе. – В кн.: Вопросы статистической стилистики. К.: Наук. думка, 1974, с. 291 – 299.

11. Лаплас П. Опыт философии теории вероятностей. – М.: Наука, 1908.

12. Ломтев Т.П. Общее и русское языкознание. – М.: Наука. 1976. – 381 с.

13. Никонов В.А. Статистика падежей русского языка. – В кн.: Машинный перевод и прикладная лингвистика. М.: 1959, вып. 3 (10).

14. Перебийнiс В.С. Кiлькiснi та якiснi характеристики системи фонем сучасноi украiнськоi лiтературноi мови. – К.: Наук. думка, 1970. – 270 с.

15. Рузавин Г.И. Вероятность и детерминизм. – В кн.: Философия в современном мире. М.: Наука, 1974. – 479 с.

16. Структурная грамматика современного украинского литературного языка. – К.: Наук. думка, 1972. – 99 с.

17. Супрун А.Е. Части речи в русском языке. – М.: Просвещение, 1971. – 135 с.

18. Топоров В.Н. О введении вероятности в языкознание. – Вопр. языкознания, 1959, № 6, с. 28 – 35.

19. Философская энциклопедия. – М.: Сов. энциклопедия, 1960. – T. 1. 504 с.

20. Reichenbach Н. The Theory of Probality. Berkly – Los Angeles, 1949.

21. Venn J. The Logic of Chance. London – New York, 1892.

Интерпретация возможного и действительного на фонологическом уровне (асп. И.Ю. Вербенко)

Необходимость изучения категорий возможности и действительности применительно к различным аспектам теоретических и прикладных наук очевидна, поскольку каждая научная дисциплина на определенном этапе своего развития стремится к обобщению и универсализации составляющих ее знаний. Основой для такого рода обобщений являются категории диалектики, в том числе и категории возможности и действительности, отражающие универсальные связи и отношения явлений (предметов), процесс их изменения, развития.

Как известно, из ничего не может возникнуть нечто – новое потому и возникает, что оно уже имеется в старом в виде возможности, потенциально содержится в нем. Бытие нового в его потенциальном состоянии и есть возможность. Одновременно каждое явление находится в постоянном изменении и развитии и в этом смысле заключает в себе возможность перехода в новое качество, в новую действительность.

Под действительностью в широком смысле слова имеют в виду все актуально существующее – и в зародышевом, и в зрелом, и в увядающем состоянии. Мы же будем понимать действительность более узко – как реализованную возможность, нечто уже возникшее из потенциального состояния.

Возможность всегда скрыта в явлениях и существует лишь как тенденция (направление) их развития. Если действительность имеет внешнее проявление, то возможность, до ее превращения в действительность, способностью внешнего проявления не обладает. Эволюционируя, явления изменяются, старая действительность переходит в новую. Закон превращения возможности в действительность отражает факт непрерывной подготовки появления нового в процессе развития.

Что же подразумевается под превращением возможности в действительность?

Пусть имеется некоторое явление A, которое при фиксированном комплексе условий может превратиться в одно из явлений B₁ … B_n, называемых исходами события, состоящего в изменении события A. Здесь под «явлениями» мы понимаем всякую относительно самостоятельную систему свойств. Тогда реализация одного из исходов B₁ … B_n есть осуществление одной из возможностей явления A, одной из тенденций, направлений его развития.

Необходимо заметить, что понятие «развитие» применимо как по отношению к субстанциональным саморазвивающимся системам, так и по отношению к системам, которые не являются субстанциональными. Это означает, что все системы так или иначе включены в процесс развития. Одни из них, а именно первые, развиваются самостоятельно (например, человеческое общество), другие – в зависимости от саморазвивающихся систем, выступая в качестве их продукта (язык человеческого общества).

Основой для превращения возможности в действительность, то есть для развития любой системы, как саморазвивающейся, так и несаморазвивающейся, являются два фактора: во-первых, действие определенных законов, во-вторых, наличие определенных условий. Действие закона составляет как бы основание для существования и реализации возможности, тогда как наличие всех необходимых условий обеспечивает превращение ее в действительность. Оба эти фактора имеют решающее значение, и нельзя приписывать исключительно роль одному из них в ущерб другому [3, 32, 42 – 44].

В настоящем разделе динамика превращения возможности в действительность будет рассматриваться на материале фонологии, и поэтому необходимо сразу уточнить аспект этого рассмотрения.

Переход возможности в действительность в фонологии можно исследовать как в плане синхронии, так и в плане диахронии. В первом случае предполагается существенно отличный подход к анализу языкового материала, по сравнению со вторым.

Если исследование проводится в плане синхронии, делается моментальный, синхронный срез на диахронической оси, и для этого среза устанавливается фонологическая система. Такая фонологическая система заключает в себе возможности двух типов – возможности, существующие в самой системе, и возможности появления элементов этой системы в тексте (то есть в бесконечном множестве произносимых фраз). Реализация возможности этих двух типов представляет собой возникновение новой действительности в рассматриваемом синхроническом срезе, что определяет характер системы и способ ее функционирования.

Рассмотрим соотношение возможного и действительного на материале системы фонем современного украинского языка [5, 51 – 56]. Известно, что фонемы можно описать в терминах дифференциальных признаков, система которых представляет совокупность возможностей организации системы фонем некоторого языка и может быть отображена в геометрической (или какой-либо иной) модели.

Отношения согласных по признакам твердость – мягкость, звонкость – глухость изображаются в виде квадратов так, чтобы согласные такого квадрата различались только по этим признакам (все другие признаки общие).

Получаются четыре полных квадрата, демонстрирующих полную реализацию возможностей, заложенных в системе (все четыре возможности осуществлены) (рис. 8):

В двух квадратах отсутствует один мягкий (рис. 9):

В семи квадратах отсутствуют противопоставления звонкость – глухость (рис. 10):

В одном нет соответствующих мягких (рис. 11):

В двух квадратах имеется только один элемент (рис. 12):

Приведенные квадраты показывают нереализованные возможности в системе. Их можно разделить на три группы (по степени реализации возможности):

а) реализованы три из четырех;

б) реализованы две из четырех;

в) реализована лишь одна из четырех возможностей, имеющихся в системе.

Затем квадраты объединяются в параллелограмм таким образом, чтобы расположение их слева направо отражало движение от губо-губных к гортанному.

Результатом этой процедуры является объемная модель, которая позволяет сделать некоторые выводы относительно неиспользованных возможностей в системе согласных фонем украинского языка. С помощью объемной модели можно выявить соотношения между теоретически возможными противопоставлениям признаков фонем (в данном случае твердости – мягкости и звонкости – глухости) и противопоставлениями, наблюдающимся в действительности.

В полученном параллелограмме 12 квадратов[19], и если бы все они были заполнены, то есть если бы язык использовал все возможные противопоставления, то каждая грань параллелограмма охватывала бы 24 фонемы, а общее число согласных было бы равно 48 [5, 55]. Однако, как можно видеть, из 24 теоретически возможных для звонких в системе наблюдается 17, для глухих – 15, для твердых – 18 и для мягких 14 фонем.

Приведенные факты позволяют говорить о реализации возможностей, существующих в самой системе согласных фонем современного украинского языка, и отсюда о характере этой системы.

Обратимся теперь к реализации возможностей системы в тексте.

Возможности появления в тексте и реальная употребительность той или иной фонемы может определяться ее частотой [5, 40]. Теоретически все фонемы имеют одинаковую вероятность употребления в речи, но в действительности одни встречаются реже, другие – чаще. Так, среди гласных фонем[20] современного украинского литературного языка наибольшей частотой характеризуется фонема а. Ее средняя частота для совокупности текстов различных функциональных стилей (драма, проза, поэзия, общественно-политическая и научно-техническая литература) на 1.000 фонемоупотреблений составляет 86,92 ± 1,06. За ней следует о – средняя частота 78,53 ± 1,03, затем i, и, е со средними частотами соответственно 53,16 ± 0,86; 50,98 ± 0,89 и 46,12 ± 0,79. Наименее употребительной является фонема у с частотой 36,84 ± 0,67.

Таким образом, и в построении системы, и в ее функционировании используются не все возможности; те же из них, которые реализовались, имеют различную вероятность появления в тексте.

Нужно отметить, что исследования в плане синхронии очень важны как сами по себе, поскольку позволяют глубже проникнуть в сущность исследуемого явления, так и потому, что они помогают выявить тенденции (направления) развития рассматриваемых явлений. Для того чтобы проследить некоторое явление в процессе развития на данном промежутке времени, требуется сделать несколько синхронических срезов через определенные временные интервалы и провести сравнение между этими срезами. Каждый срез представляет собой реально существующую систему явлений, заключающую кроме возможностей, реализующихся в этом же срезе (возможности с точки зрения синхронии), также и возможности, реализующиеся с той или иной вероятностью в последующих срезах (возможности с точки зрения диахронии). Эти последние бывают двух типов:

а) возможность исчезновения одних и появления других элементов системы, а также изменения отношений между существующими элементами и

б) возможность элементов системы употребляться в речи с теми или иными акустическими отклонениями от существующей в каждом данном срезе нормы, и кроме того, возможность закрепления этих отклонений в последующих срезах, а через речь – и в системах этих срезов.

Таким образом, определяя этапы последовательных изменений некоторого явления, существенные тенденции (направления) его развития, можно проследить эволюцию этого явления.

В дальнейшем эволюция языка на фонемном уровне будет рассматриваться с точки зрения диахронии.

Существенный вклад в диахроническое исследование фонологии внес А. Мартине, создав теорию экономии речевой деятельности [4, 65, 130].

В понимании принципа экономии выделяются два аспекта: стремление носителей определенного языка избежать лишней нагрузки на речевые органы при произнесении звуков; собственно принцип экономии, то есть стремление носителей языка свести к минимуму свою умственную и физическую деятельность, необходимую для эффективного разграничения тех или иных языковых явлений в процессе речевой коммуникации.

Для каждого произвольно взятого синхронического среза некоторого языка можно установить систему фонем. Эту систему А. Мартине предлагает условно изобразить в виде таблицы, имеющей определенное количество строк и рядов, где для каждой фонемы есть своя клетка (такая таблица представляет собой модель системы фонем рассматриваемого языка). Фонемы располагаются в этой таблице неравномерно: наряду с занятыми клетками, способными освобождаться, существуют области пустых, незаполненных клеток, имеющих тенденцию со временем заполняться.

Подобная модель системы фонем очень динамична: количество фонем в ней не строго постоянно, а отношения между ними – неизменны. Как упоминалось выше, одни фонемы появляются, другие – исчезают, третьи – перемещаются относительно друг друга и клеток модели, освобождая при этом занятые клетки и занимая пустые.

В диахронии соотношение возможности и действительности имеет свою специфику. Так, когда исследуется определенная система фонем в синхронии, мы можем сразу же установить, какие из возможностей превратились в действительность в данном срезе, а какие остались нереализованными. При диахроническом подходе необходимо обращение к системам последующих срезов, поскольку только сопоставление этих систем помогает однозначно установить, какие из возможностей в предыдущих срезах были реализованы в процессе эволюции системы, а какие – нет.

Определяющее влияние на формирование языка оказывает речевая практика в ее потребности. Так, в процессе речевого общения коллектив говорящих сочетает стремление к экономии в деятельности органов речи с сохранением языковых явлений, полезных с точки зрения коммуникации, даже в том случае, если последние не экономят деятельность речевых органов. Таким образом, ведущим из упомянутых выше двух аспектов понимания принципа экономии оказывается второй.

Изменения, постепенно накапливаясь в речи, впоследствии закрепляются в языке, при условии, конечно, что такие изменения не противоречат законам эволюции языка, происходят в соответствии с ними и являются желательными с точки зрения потребностей коммуникации. В процессе развития языка формируются последовательные этапы звуковых изменений и обусловливающих их причин, при этом последующий этап приходит на смену предыдущему и замещает его.

Какие же законы определяют языковое развитие вообще и на фонемном уровне в частности?

Многие исследователи (Б. де Куртенэ, Ф. де Соссюр, А. Мартине, Е.Д. Поливанов, Б.А. Серебренников) видят такой закон в стремлении коллектива говорящих к экономии усилий в процессе языкового общения и считают движущей силой языковой эволюции противоречие между присущими человеку потребностями общения, требующими от него затрат энергии и дополнительного внимания, необходимых для эффективности процесса коммуникации, с одной стороны, и его стремлением минимизировать свою умственную и физическую деятельность – с другой.

Столкновение различных тенденций эволюции, возникающие между ними противоречия и оказываются двигателями внутренних изменений языка, в частности изменений в области его фонетической и фонологической систем.

Рассмотрим, например, систему гласных русского языка и те изменения, которые привели ее к современному состоянию [8, 112 – 117].

На позднем этапе существования индоевропейской языковой общности в состав системы гласных праславянского языка входило десять гласных: ā, а, ō, о, ū, и, ē, ī, i и ряд дифтонгов. Десять гласных различались по четырем дифференциальным признакам: долготе, переднести, закрытости и лабиальности. При помощи этих признаков можно было различить 16 фонем. С другой стороны, эти дифференциальные признаки были неодинаковы по нагрузке – трех признаков было бы вполне достаточно для различения восьми фонем. Если бы был утрачен признак долготы, то попарно бы совпали все фонемы, из десяти получилось бы пять. Устранение признака закрытости привело бы к тому, что количество фонем сократилось бы на четыре, совпали бы е с i и о с и – две долгих и две коротких. Сокращение признаков переднести или лабильности в каждом случае привело бы к устранению из перечня двух фонем. Система стала бы весьма экономной (три признака описывали бы восемь фонем).

Однако признак переднести – непереднести в праславянском языке, видимо, начинал играть существенную роль (в связи с возникшей тенденцией к максимальной консолидации слога). Признак же лабиальности такой роли не играл. Очевидно, поэтому при становлении праславянского вокализма произошла делабиализация системы гласных: индоевропейское ū превратилось в ы; и дало ь; а и о совпали, причем на месте кратких а и о в славянских языках выступает о, а на месте долгих – а. Восемь элементов системы стали различаться по трем признакам (долгота, переднесть, закрытость).

Стройная восьмичленная трехпризнаковая система продержалась в праславянском языке недолго. Стремление к восходящей звучности в слоге вело к тому, что дифтонги превращались в монофтонги. Так, дифтонги (аi), (оi) перед согласным и в конце слова под восходящей интонацией изменились в ѣ под нисходящей – в и; дифтонг (еi) – перешел в и, дифтонги же (ои), (аи) и дифтонг (еи) превратились в у. Результатом монофтонгизации дифтонгов с губным исходом оказались губные гласные, совпавшие в скором времени в одном губном гласной у. С этим гласным в систему дифференциальных признаков праславянского языка вернулся признак лабиальности. Девять фонем стали различаться четырьмя дифференциальными признаками, что едва ли экономно и не очень стройно. В дальнейшем на некоторое время в систему славянского вокализма вместе с носовыми гласными, возникшими в результате той же тенденции к восходящей звучности слога, вошел еще пятый признак: назальность. Такая пятипризнаковая система вокализма оказалась громоздкой и не удержалась ни в одном славянском языке. Русский язык пришел вновь к трем признакам – переднести, закрытости, лабиальности, которыми характеризуются 5 русских гласных: а, о, у, э, и. Из первоначальных признаков оказался устраненным признак долготы, расшатанный переходом от музыкального к силовому ударению, при котором ударные слоги становятся более долгими, чем безударные.

Так, стремление к стройности и экономности дифференциальных признаков в системе русского вокализма пришло в противоречие с тенденцией к консолидации слога, определившей и ряд других существенных изменений в фонетической и фонологической системе праславянского языка.

Таким образом, можно утверждать, что причиной описанных изменений оказывается, прежде всего, борьба между тенденциями, направлениями развития в процессе эволюции различных подсистем звуковой системы языка, которые, в свою очередь, являются результатом осуществления тех или иных возможностей в системе, таких, как возможности появления новых элементов системы и исчезновения старых (например, появление назализованных гласных в старославянском языке и их исчезновение в древнерусском) или возможности качественного изменения существующих элементов (делабиализация в славянском языке гласных праславянского языка).

Как упоминалось, для осуществления каких-либо изменений (являвшихся результатом реализации некоторой возможности) необходимо действие определенных законов и наличие определенных условий. Важно то, что наличие одного только закона не может привести само по себе к осуществлению возможности, если нет конкретных условий. Зачастую реализация возможности задерживается именно из-за отсутствия условий, хотя соответствующий закон существует и продолжает действовать.

Например, упрощение удвоенных согласных обычно сопровождается артикуляторным ослаблением соответствующих простых. Так, в португальском языке в интервокальном положении смычные – -nn-, -ll- упростились, а -n-, -l- исчезли, поскольку соседство с фонемами открытой артикуляции (гласными) способствует ослаблению смычки. Однако во многих языках интервокальные согласные сохраняются без изменения; это позволяет сделать вывод, что влияние данного фактора (согласные в интервокальном положении) не является единственно необходимым условием для осуществления подобных изменений (то есть необходимо наличие целого комплекса условий).

С другой стороны, без наличия определенного закона сама возможность не могла бы существовать, поскольку она не имела бы под собой основания.

Если в качестве закона, необходимого для осуществления изменений, принять принцип лингвистической экономии, то условия для таких изменений могут быть двух типов.

Первое условие – степень информативности. Изменение происходит, если различительная способность некоторого фонологического явления ниже, чем у противопоставляемого ему, и не происходит, если такое условие отсутствует.

Так, во французском языке [4, 183 – 185], где имеется 100 слов с -ata- и всего лишь 10 слов с -akta-, сочетание фонем -kt- несет значительно большую информацию, чем фонема -t-, b-ata-; и с точки зрения лингвистической экономии увеличение различительной способности, связанное с наличием =k=, вполне оправдывает ту дополнительную работу мускулов, которая необходима для его произнесения. Это значит, что если от первого слова будет услышана только часть =akt=, а от второго только часть =at=, то гораздо больше шансов правильно определить с помощью контекста слово, содержащее =akt=, чем слово содержащее =at=, поскольку в первом случае требуется выбирать из десяти, а во втором – из ста слов.

В языке, где сочетание =atta= встречается в 20 раз реже, чем сочетание =ata=, дополнительная работа, связанная с произнесением второго =t=, которое отличает =atta= от =ata=, оказывается вполне оправданной, поскольку она дает возможность уменьшить степень неопределенности в 20 раз. В языке, где на 100 слов с -ata- приходится 80 слов с =atta=, удвоенная согласная =tt= несет значительно меньшую информацию. Иначе говоря, если будет услышано =att=, имеется не намного больше шансов понять, о чем идет речь, чем тогда, когда будет услышано =at=. Говорящие в данном случае будут стремиться свести произношение удвоенной согласной к такой артикуляции, которая по своей длительности и сложности оказалась бы ближе к простому =t=. Если бы некоторые носители языка осуществили свое стремление до конца, они пришли бы к полному смешению сочетаний типа =atta= и =ata=. Однако в данном случае это привело бы к резкому уменьшению различительных возможностей, и собеседники этих носителей языка своими вопросами и отрицательной реакцией заставили бы последних восстановить различие между =atta= и =ata=. Для того чтобы изменение произошло, требуется, чтобы с точки зрения экономии стало необходимым привести акустическую сложность данной единицы в соответствие с ее различительной способностью [4, 187 – 188]. Например, чтобы древнеирландское =t= перешло в =ө=, потребовалось соединение «боковых» давлений со стороны очень открытых соседних фонем речевого потока и «вертикального» давления (то есть давления внутри системы) со стороны =tt=, стремящегося превратиться в =t=.

Вторым условием фонологических изменений является частотность; если частота определенной фонемы (сочетания фонем) становится выше по сравнению с ее частотой в недалеком прошлом, то можно ожидать, что фонетическая (и фонологическая) сложность этой фонемы уменьшится. И наоборот: снижение частоты фонемы может привести к увеличению ее сложности, к замене ее сочетанием фонем. Однако возможно и такое соотношение между указанными факторами, при котором фонетическая и фонологическая сложность может сочетаться с большой частотой. К примеру, общегерманское =sk= сохранилось в датском языке, где шипящие вообще отсутствуют, но превратилось в =š= в английском и немецком (где шипящий характер приобрело также =s=). С другой стороны, сочетание =st=, которое в индоевропейском языке встречалось чаще, чем =sk= сохранилось и в датском, и в английском, и в немецком. Или в санскрите, где имеются глухие и звонкие придыхательные, менее сложные глухие представляют собой довольно редкие фонемы, тогда как звонкие придыхательные встречаются очень часто, несмотря на то что они гораздо сложнее.

Теперь представим себе язык, не имеющий других латеральных фонем, кроме =l=, зато имеющий кроме фонем =t= и =n= фонему =d=. Фонема =l= характеризуется единственным признаком латеральности. Фонема =d= имеет три различительных признака: апикальность, звонкость, противопоставляющая ее фонеме =t=, неназальность, противопоставляющая ее фонеме =n=. При каждой реализации фонемы говорящий должен следить за тем, чтобы она артикулировалась в определенном месте и сохраняла свою звонкость и неназальность. Не важно, что предположить в данном случае – дополнительную затрату энергии со стороны говорящего, повышение его внимания или усиление напряжения. Существенно то, что воспринять фонему =l= оказывается легче (так как она имеет лишь один признак), чем фонему -d- (которая имеет три признака). Поэтому можно было бы ожидать, что говорящие охотнее употребляли бы фонему -l- и сузили бы сферу употребления фонем типа =d=. Однако на практике, в языках, где имеются указанные фонологические условия, предпочтительность употребления фонемы =l= (а следовательно, и ее более высокая частотность) по сравнению с фонемой =d= не наблюдается [4, 172 – 173].

Необходимо заметить, что не все исследователи придавали особое значение фактору экономии усилий. Об этом говорит Б.А. Серебренников [6, 20 – 39]. Были лингвисты, которые относились к роли этого фактора довольно скептически. Б. Дельбрюк указывал [10, 118], что утверждение о безраздельном преимуществе принципа экономии вызывает некоторые сомнения, так как существует немалое количество звукопереходов, которые мы не можем объяснить действием принципа экономии, например, переходу ss в tt в греческом. При разговоре не всегда стремятся к тому, что является удобным. Иногда выбирают то, что больше нравится.

Примерно то же самое утверждал Ф. де Соссюр. Закон наименьшего усилия, по-видимому, разъясняет некоторое число случаев, в частности переход смычной в спирант (лат. habere, фр. avoir – «иметь»), отпадение массы конечных слогов во многих языках, явления ассимиляции, монофтонгизация дифтонгов и т.д.

В то же время Ф. де Соссюр указывал на случаи, когда происходит как раз обратное. Если считать, что звонкие легче произносятся, чем глухие, то, казалось бы, переход звонких в глухие требует увеличения усилия, а, между тем, он наблюдается в испанском языке, где z перешло в x, и в германских, где b, d, g перешли в p, t, k. Если утрата придыхания рассматривается как уменьшение усилия, то в немецком языке придыхание появляется там, где его раньше не было (Tanne «ель», Pute «индейка» произносится Thanne, Phute) [10, 140 – 141].

Ряд исследователей вообще отрицают какое-либо значение фактора экономии усилий.

Р.А. Будагов считает, что ни развитие, ни функционирование языка принципом экономии не определяется [1, 17 – 36].

Однако следует заметить, что многочисленные доказательства нарушения принципа экономии, приводимые обычно критиками, свидетельствуют о неверном его истолковании. Во-первых, исследуемые фонемы и их характеристики рассматриваются в отрыве от фонологической системы данного языка, вне сложившихся системных отношений, тем самым действие принципа выносится за пределы системы, что недопустимо. Во-вторых, собственно принцип экономии подменяется частным положением об экономии артикуляторных усилий при речевом общении вне зависимости от потребностей эффективности коммуникации (то есть от различительной способности фонем, их частоты и т.д.).

Таким образом, несмотря на разноречивые мнения по поводу действенности принципа экономии как закона, можно полагать, что это пока единственная, весьма последовательная и непротиворечивая теория, объясняющая причины звуковых изменений в процессе языковой эволюции.

Фонологические системы современных языков являются довольно экономными, хорошо сбалансированными системами, которые в общем удовлетворяют потребности людей в обмене информацией.

В силу значительно возросшей интенсивности международных и межнациональных контактов (наиболее высокой за всю предшествующую историю существования человеческого общества) влияние внешних условий на фонологические преобразования в настоящее время принимают форму взаимодействия языков. Так, установление большей свободы сочетания фонем происходит нередко не без иноязычного влияния (в частности – в результате заимствования слов с фонетической структурой, не типичной для заимствующего языка); иноязычным воздействием объясняется подчас и включение в систему определенного языка новых звуков и фонем (например, ф в белорусском и киргизском языках утверждается, видимо, благодаря иноязычному влиянию) [8, 117].

Итак, на основании изложенного можно сделать вывод: состояние языка на каждом отдельно взятом отрезке времени определяется существующими в нем возможностями и их реализацией, что проявляется как в синхронии, так и в диахронии, как в системе, так и в тексте.

Каждой конкретной фонологической системе какого-либо языка может быть поставлена в соответствие искусственно построенная абстрактная система (такая искусственно сконструированная система устанавливается на основании соответствий между n данных фонологических систем как набор дифференциальных фонологических признаков, общих для ряда языков). Абстрактная система представляет собой высший уровень абстракции по отношению к репрезентирующим ее фонологическим системам реальных языков, каждая из которых является реализацией возможностей абстрактной системы как системы высшего уровня.

Что касается текста, то его можно рассматривать в качестве последнего этапа превращения в действительность возможностей, существующих в абстрактной и конкретных фонологических системах.

Весь процесс языковой эволюции представляет собой беспрерывную цепь превращений возможности в действительность. Реализуясь, возможности превращаются в конкретные языковые явления со всем многообразием их свойств, связей, тенденций и особенностей развития. Ставшие действительностью возможности порождают новые возможности, которые являются закономерной основой возникновения новой языковой действительности.

1. Будагов Р.А. Определяет ли принцип экономии развитие и функционирование языка? – Вопр. языкознания, 1972, № 1, с. 17 – 37.

2. Иванов В.В. Машинный перевод и установление соответствий между языковыми системами. – В кн.: Труды Ин-та точной механики и вычислительной техники. M., 1961, с. 47 – 70.

3. Маковка Н.М. Категории «возможность» и «действительность». – Краснодар: Кн. изд-во м-ва сел. хоз-ва СССР и Куб. с.-х. ин-та, 1972. – 320 с.

4. Мартине А. Принцип экономии в фонетических изменениях. – М.: Изд-во иностр. лит-ры. 1960. – 261 с.

5. Перебийнiс В.С. Кiлькiснi та якiснi характеристики системи фонем сучасноi украiнськоi лiтературноi мови. – К.: Наук. думка, 1970. – 270 с.

6. Серебренников Б.А. Вероятностные обоснования в компаративистике. – М.: Наука, 1974. – 352 с.

7. Соссюр де Ф. Курс общей лингвистики. – М.: Соцэкгиз, 1933. – 272 с.

8. Супрун А.Е. Лекции по языкознанию. – Минск: Изд-во Белорус. ин-та, 1971. – 144 с.

9. Dauzat A. La vie du Langage. – Paris: Librairie Armand Colin, 1922. – 512 p.

10. Delbrück B. Einleitung in das Sprachstudium. – Leipzig: Druck und Verlag von Breitkopf und Härtel, 1884. – 173 S.

Потенциальные и реализованные слова (канд. филол. наук Н.Ф. Клименко)

Обнаружение соотношения реализованного и потенциального в словообразовании связывается преимущественно с осмыслением фактов появления новых слов. Одни ученые исследуют его путем определения отношений между словами реальными, существующими в языке как готовые лексические единицы, и словами, которые могут быть образованы по словообразовательным моделям языка в речи. Такое толкование потенциальных слов у Г.О. Винокура, В.Н. Хохлачевой, Е.А. Земской, Н.И. Фельдман [5, 15; 20, 167; 7, 227 – 240; 18, 66]. По мнению А.И. Смирницкого, потенциальные слова – это и слова, которые могут быть образованы, и слова, которые существуют в речи, но еще не вошли в язык [14, 13, 17 – 18]. Этой концепции придерживается также Эр. Ханпира [19, 154].

Существует, однако, и другой путь поиска реализованного и потенциального в словообразовании, при котором используется математическая модель как основной метод изучения языкового материала. Любая лингвистическая модель указывает на те или иные возможности, она предусматривает что-то обязательное, некоторые запреты [22, 35]. Применение такой модели к исследованию словообразовательной системы языка помогает осветить вопрос о сосуществовании в ней слов реальных и потенциальных. Следуя принятой традиции, будем различать в дальнейшем изложении термины потенциальные и реальные слова при исследовании словообразовательной системы языка и ее обнаружения в речи. При описании словообразования, изучаемого с помощью математических моделей, употребляем термины осуществленные и возможные слова.

Последние (возможные единицу) подразделяются на неосуществленные, то есть такие, которые не осуществлены, не реализованы в речи под влиянием некоторых условий, и неосуществимые слова, то есть такие, которые под действием определенных языковых закономерностей не могут появиться в языке. Остановимся кратко на изложении основных результатов определения реального и потенциального в словообразовании в пределах обоих подходов.

При обнаружении реальных и потенциальных слов в аспекте соотношения языка – речи внимание лингвиста сосредоточено на формулировании четких правил использования инвентаря языковых единиц и тех ограничений, которые определяют, например, возможность соединения деривационных морфем с производящей основой. Только знание закономерностей сочетания морфем в пределах производного слова помогает ответить на вопрос, какие слова могут появиться в языке, то есть возможны в нем, каким из них будет отдано предпочтение, какие слова не могут появиться в языке в силу тех запретов и ограничений, которые накладывает язык на сочетаемость словообразовательных основ и аффиксов. Сошлемся в данном случае на результаты работы и примеры Е.А. Земской, которая формулирует пять видов ограничений, определяющих сочетаемость морфем в составе производного слова:

1) семантические;

2) формальные;

3) стилистические;

4) лексические;

5) словообразовательные [7, 194 – 207].

Семантические ограничения в сочетаемости морфем чаще всего относятся к сочетанию основ той или иной части речи и аффиксов. Так, суффиксы -оват-, -ущ-, -енн-, -оньк- обозначают степень проявления признака и могут сочетаться только с основами прилагательных (буроватый, большущий, большенный, плохонький). Эти слова засвидетельствованы словарями современного русского языка и существуют в нем. Такие слова, как ясноватый, фиолетоватый, интеллектуаловатый, низенный, маленный отсутствуют в словарях. Одни из них могут появиться в речи, с увеличением частотности их употребления в ней они могут войти в состав словаря, поскольку соответствуют правилам сочетания основ и аффиксов в языке. Это можно сказать, например, о слове ясноватый. В русском языке практически от всех основ качественных прилагательных можно образовать слова с суффиксом -оват-. Другие слова типа интеллектуаловатый не могут появиться в языке, потому что суффикс -оват-, как правило, не присоединяется к основам прилагательных, обозначающих достоинства, совершенства, скорее всего он сочетается с основами прилагательных, передающих значение недостатка, изъяна и т.п. (например, глуповатый). Слова низенный, маленный не реализуются в языке в силу семантической закономерности, в соответствии с которой значения полноты, чрезмерности признака, окрашенные оттенком грубоватости, не могут проявляться у прилагательных, передающих признаки слабые, неполные (ср. высоченный, широченный, толстенный и низенный, узенный, худенный).

Формальные ограничения в сочетании морфем объясняются морфонологическими правилами. Так, суффикс -ость- присоединяется к прилагательным с безударной флексией. Сам он всегда безударен, а присоединение его к прилагательным, у которых ударение падает на флексию, влечет изменение места ударения в производном слове. Русский язык избегает такого переноса ударения, поэтому образование существительных с суффиксом -ость- от прилагательных деловóй, озорнóй, сквознóй, типовóй представляет собой нереализованную возможность на фоне таких пар, как цветнóй – цвéтность, слоговóй – слогóвость.

Стилистические ограничения в сочетании морфем обусловлены стилистической несовместимостью морфем. Например, суффиксы -ущ (ий), -енн (ый), передающие значение большой степени проявления признака, тяготеют к основам прилагательных просторечного или разговорного характера (вреднющй, жирнющий, толстенный) и всячески избегают прилагательных книжного языка. Трудно представить осуществление таких слов в языке, как сознательнющий или активенный, в то же время нельзя отрицать возможность появления слов типа прямущий, седющий.

Лексические ограничения предусматривают расхождение между возможностями данного словообразовательного типа и лексическими нормами, регулирующими его реализацию, занятость данного «семантического места», омонимичное совпадение слов и т.д. Некоторые производные слова не могут появиться в языке потому, что в нем уже существует слово с омонимичным значением. Так, в русском языке отсутствует соотносительность некоторых существительных женского и мужского пола. Сравним регулярные пары дóяр – доярка, солист – солистка и пары без корреляции рода пилот – пилотка, матрос – матроска, штукатур – штукатурка, электрик – электричка, овчар – овчарка. Существительные женского рода с суффиксом -к (а) – имена деятельниц – не могли в этом случае образоваться от существительных мужского рода со значением «имя деятеля», так как их место уже занято существительными с этим суффиксом, но с другими значениями: со значением «разновидность одежды», «название действия или используемого во время действия материала», «машина», «вид собак».

Некоторые основы не могут выступать в качестве производящих под влиянием словообразовательных ограничений. Так, от прилагательных с суффиксами -оньк (ий), -охоньк (ий), -оват (ый), -ущ (ий) не образуются другие производные. Такие слова, как желтоватость, желтователь и другие подобные, возможны в языке, но не реализованы в нем.

Е.А. Земская называет слова, имеющиеся в языке в потенции, потенциальными, то есть такими, которые

Среди таких слов встречаются существительные с префиксом анти- (ацтидетектив, антиоригинальность, антироман), глаголы с префиксами до- (дооборудоваться, доподшить), от- (отцарствовать, отплакать), прилагательные с префиксами при-, над-, на-, после- (приречной, надмерзлотный, послерассветный, наспинный). Они, как правило, обусловлены высокой системной продуктивностью словообразовательных типов. Некоторые новые слова появляются в речи вопреки законам действия словообразовательных типов, поэтому понятны они только в контексте, а необычность и новизна их ощущается носителями языка. Такие слова называются окказиональными (разбукетиться, колхозиться, сиренинка, цветь, водь, морозь, стынь, седота, поэтодром, змеедром). Сопоставляя потенциальные и окказиональные слова, Е.А. Земская отмечает, что слова обоих типов

Из приведенных определений потенциальных и окказиональных слов следует, что различие между ними основывается на разграничении возможностей, реальных для потенциальных и абстрактных для окказиональных слов. Словообразование представляет такую область языка, в которой абстрактные и реальные возможности тесно связаны между собой и переходят друг в друга. Особенно четко видны эти переходы при историческом изучении словообразовательных процессов. Так, если обратиться к анализу функционирования суффикса -щик в русском языке, то можно увидеть, как наличие или отсутствие некоторых необходимых условий влияло на реализацию тех или иных значений у производных с этим суффиксом. По свидетельству исследователей, суффикс -щик зафиксирован письменно в XIII в. [21, 131]. Он сформировался на почве восточнославянских языков и употреблялся сначала в письменно-книжном языке, затем расширил сферу своего употребления. К началу XIX в. имена с суффиксом -щик были объединены в три группы на основании следующих значений:

1) терминированные обозначения лиц по роду занятий или профессий (загонщик, наборщик);

2) по принадлежности лица к какой-либо социальной группе (заемщик, неплательщик);

3) по действию или способности лица к действию (обманщик, спорщик) [21, 131 – 137].

Реализация трех перечисленных значений у суффикса -щик зависела от многих условий. Так, слова первой группы могут соотноситься только с теми глаголами, которые называют профессиональное действие, или с некоторыми специализированными значениями многозначных глаголов (набойщик, носильщик). Это условие чаще всего и осуществляется при образовании существительных с суффиксом -щик, поэтому словообразовательная активность имен первой группы увеличивается. Количество их в современном русском литературном языке возрастает (бурильщик, зарубщик, отбойщик, прослойщик, разборщик). Если глаголы обозначают абстрактное действие, относящееся к психической или интеллектуальной деятельности, то от них существительные с суффиксом -щик не образуются. К основам таких глаголов присоединяется суффикс -тель (преподаватель, учитель). Потенциально пополнение третьей группы новыми существительными также возможно в языке, как и увеличение первой или второй. Однако эта возможность в современном языке остается абстрактной, для превращения ее в реальную возможность отсутствуют необходимые условия. Словообразование существительных третьей группы типа выдумщик, спорщик от середины XIX в. по направлению к современности сокращается. Такие слова образуют в современном русском литературном языке замкнутую лексическую группу эмоционально-оценочных обозначений лица.

Синхронное изучение словообразовательной системы языка также позволяет обнаружить превращение возможного в действительное, преобразование абстрактной (выражающей отсутствие в действительности каких-либо условий, порождающих некоторое явление) в реальную возможность (содержащую наличие необходимых условий, при которых она реализуется).

Такие данные о соотношении потенций и реализаций в системе словообразования получены при изучении сочетаемости единиц морфемного уровня сквозь призму вхождения морфемы в те или иные словообразовательные типы, которые избираются для анализа не произвольно, а в пределах одной словообразовательной категории.

Подобное исследование позволяет рассматривать сочетаемость с точки зрения возможностей объединения в одном словообразовательном типе морфем определенной семантики. Первоначальным условием данного анализа является объединение словообразовательных типов по одинаковому мотивирующему слову. Тождество опорного, мотивирующего слова определяется по заданным семантическим признакам. Так, анализу подвергают словообразовательные типы, которые построены на основе соотношения мотивирующего слова (глагола, далее V) и словообразовательного аффикса, обозначающего имя деятеля: V-щик, V-тор, V-тель, V-ант (формовщик, декоратор, читатель, оккупант) [12, 31 – 76]. Следовательно, объединенные типы, имеющие общую семантику аффикса, будут отличаться семантическими признаками мотивирующего слова V. Такое объединение словообразовательных типов принято называть конфигурацией [8].

Для характеристики семантики опорного глагола выделены следующие значения:

1) грамматические: вид глагола – совершенный // несовершенный;

2) лексические: отвлеченное – конкретное действие;

3) стилистические: терминологическое – нетерминологическое; разговорное – книжное и т.д.

Таким образом, валентные свойства опорного слова толкуются как способность его выступать в определенном окружении, в данном случае – в окружении аффиксов, передающих словообразовательное значение «деятель». В результате такого исследования становится реальным изучение валентностей словообразовательных основ и аффиксов. Их интерпретируют как способность языковых единиц к сочетательным словообразовательным возможностям. Иными словами, исследователь анализирует словообразовательные потенции с точки зрения закономерностей сочетания морфем определенной семантики. Так, в современном русском языке суффиксы -тель и -льщик, -щик контрастируют между собой по сочетанию с глаголами совершенного вида. Если суффикс -тель свободно сочетается с глаголами совершенного вида (освободить – освободитель, уплотнить – уплотнитель, укротить – укротитель, разъяснить – разъяснитель), то для суффикса -льщик эта позиция исключается, он тяготеет к глаголам несовершенного вида (коптить – коптильщик, мостить – мостильщик, нюхать – нюхальщик, таскать – таскальщик). Отвлеченные глаголы потенциально могут производить существительные с суффиксом -щик с эмоционально-оценочным оттенком. Однако суффикс -щик избирает в качестве производящих преимущественно глаголы, обозначающие конкретное действие (пикировщик, мостовщик, корректировщик). Суффикс -тель сочетается с основами глаголов, обозначающих психическую, умственную деятельность, присоединяясь к которым он образует существительные – названия деятеля (воспитатель, обожатель, проситель, читатель). Образование существительных с этим суффиксом от глаголов конкретной семантики в русском языке является потенциально возможным, но редко осуществимым. Суффиксы -щик, -льщик контрастируют с суффиксом -тор по признаку производственное – непроизводственное занятие. Первые два оформляют существительные, обозначающие производственную деятельность людей (дрессировщик, лепщик, ломщик, плавильщик, резальщик, чистильщик). С помощью третьего образуются имена, передающие значение непроизводственных занятий людей (агитатор, репетитор, узурпатор). Знание сочетательных свойств данных суффиксов помогает предусмотреть потенциальные слова на -льщик, -щик, -тор, образование которых регулирует норма, традиция употребления.

Учет сочетаемости морфем определенной семантики в пределах одной словообразовательной категории помогает установить закономерности образования существительных, глаголов, прилагательных в одном языке, затем сравнивать систему словообразования этого языка с адекватной системой другого языка. А.В. Мамрак при исследовании закономерностей образования имен деятеля по указанным признакам в русском и украинском языках приходит к выводу, что в украинском языке сочетаемость глагольных основ и аффиксов, обозначающих деятеля, имеет более регулярный характер, чем в русском, то есть словообразовательные типы реализуются большим количеством слов. Так, глагольные основы совершенного вида в украинском языке с высокой регулярностью сочетаются с суффиксом -ник (захисник, наставник, намовник, пiдсобник), а основы несовершенного вида – с суффиксом -льник (бомбардирувальник, мовчальник, прядильник, крутильник), то есть количество потенциальных существительных от указанных основ в украинском языке более ограничено, чем в русском. Суффикс -льник в украинском языке легко сочетается с основами иноязычного происхождения, он меньше подвержен стилистическим ограничениям, чем суффикс -ач, и поэтому широко употребляется для образования терминологической лексики (калiбрувальник, плюсувальник, рафiнувальник).

Аспект изучения сочетаемости морфем, учитывающей значение слов, словообразовательных компонентов слова, помогает обнаружить словообразовательные потенции в системе языка и показать влияние на осуществление языковых потенций нормы языка, закономерностей словоупотребления в речи, в тексте. Например, для суффикса -льник в украинском языке под давлением специальных текстов, насыщенных терминами, все чаще снимается ограничение, налагаемое механизмом регулирования длины слова. Если суффикс -ник тяготеет к усеченным основам, то суффикс -льник избирает даже «удлиненные» глагольные основы (ср. дублеты гартiвник – гартувальник, будiвник – будiвельник).

Интересную попытку обнаружения словообразовательных возможностей и сопоставления их с грамматическими потенциями находим у словацкой лингвистки К. Бузашшиовой при сравнении словообразовательных и грамматических парадигм [23]. Для установления первых предложены следующие признаки:

1) принадлежность мотивирующего глагола к интенционному типу (то есть оценка его способности вступать в синтаксические связи, организовывать предложения определенной структуры: с выраженным агентом-действием – пациентом, с выраженным действием и неразличающимися агентом и пациентом и т.д.);

2) наличие категориального значения из списка «участников» действия (участник действия понимается широко, им может быть и качество): деятель, орудие, результат, место действия, носитель признаков действия и др.;

3) семантические характеристики производных слов, то есть сопровождающие дифференциальные бинарные признаки: лимитированное / нелимитированное во времени действие, интенсифицированное / неинтенсифицированное действие, одушевленное / неодушевленное, конкретное / абстрактное и т.п.

Исследовательница предполагает, что существует параллелизм между синтаксической структурой глагола и образованием слов от него. Так, от глаголов, управляющих прямым винительным падежом, образуются существительные со значением результата действия (ткать – ткань). От глаголов, которые управляют творительным падежом, возникают существительные со значением орудий производства (начинять – начинка). Знание данных о том, может или не может глагол иметь при себе подлежащее, дополнение, обстоятельство, помогает определить возможность образования от него существительных со значением деятеля, места действия, различных объектов действия. К. Бузашшиова подчеркивает, что

Словообразовательная парадигма глагола формируется в зависимости от того, какие значения имеют образованные от него существительные. Набор этих значений как бы предопределен интенционным типом глагола, но осуществление этих предопределений зависит от многих факторов языка и речи (от конкретного лексического значения глагола, от возможности выразить данное значение не словообразовательным способом, а, например, сочетанием нескольких лексем или метафоризацией значения). Так, первый интенционный тип объединяет глаголы, которые передают выраженное действие агента (бить, вязать, дуть, ломать, плести, сушить, резать). У таких глаголов агент и пациент действия не тождественны. В словообразовательном плане выраженное действие агента обнаруживается в том, что подобные глаголы имеют разветвленные словообразовательные гнезда. Среди их производных встречаются названия объектов действия, а также дериваты с такими словообразовательными значениями, которые согласуются с выраженным действием, то есть существительные, обозначающие предметы, орудия действия, место и результат действия. Анализируя заполнение словообразовательной парадигмы у глаголов украинского языка типа прясти, рiзати, ткати, можно заметить закономерные пропуски, нереализованные отглагольные образования, характерные для всех глаголов этой парадигмы, например отсутствие слов со значением объекта действия, опредмечивания качества действия, носителя качества действия. В то же время, сопоставляя производные от названных глаголов и изучая реализацию тех или иных значений, можно отметить наличие пустых клеток в парадигме, которые представляют ее нереализованные возможности. Так, отглагольным существительным, производным от прясти, рiзати, ткати, свойственны значения: деятель (прядильщик, прядильниця, пряля, рiзьбяр, piзьбярка, рiзец₁ (мастер), ткач, ткаля); орудие действия (прядка₁ (от ткати нет подобных образований), рiзак, рiзалка, рiзец₂ (предмет)); действие (прядення, прядiння, рiзь, рiзачка, рiзня, рiзання, рiзьба₁, рiзьбарство, ткання, ткацтво); используемый при действии предмет (прядка₂, пряжа, рiзалка, тканина); результат действия (прядиво, рiзь, рiзьба₂, вiдрiзок, тканина); место действия (прядильня, рiза (уст. вiдмежована дiлянка поля), розрiз (от ткати нет образований с таким значением)); свойство действия (прядений, прядильний, рiзаний, рiжучий, тканий); опредмечивание качества действия (прядильнiсть, от рiзати, ткати таких образований нет). Анализ показывает, что от глагола ткати не производятся существительные со значением орудия и места действия аффиксальным словообразовательным способом, это его потенциальные дериваты. Указанные значения реализуются в пределах словосочетаний, один из членов которых является производным от глагола ткати прилагательным: ткацький верстат, ткацька майстерня. Интересно отметить, что синонимичный ему глагол прясти имеет аффиксальные существительные с такими значениями (прядка, прядильня).

К. Бузашшиова в результате анализа 1600 словообразовательных гнезд словацкого языка установила классы возможных дериватов. Так, у глаголов второго интенционного типа, которые называют одновременно и действие и пациента действия гуркотiти (производить гуркiт, грохот), iскрити (выдавать искру), дзвонити (издавать звон), в разряд потенциальных образований попадают существительные со значением деятеля.

Третий интенционный тип объединяет непредметные глаголы движения, местопребывания. От них, как правило, не образуются дериваты со значением объекта, результата действия, материалов, используемых при действии (бежать, плысть, сидеть).

Словообразовательные парадигмы менее симметричны, чем словоизменительные. Отсюда следует, что им свойственны более частотные пропуски членов парадигмы, возможные дериваты, которые являются, с одной стороны, показателем гибкости этих парадигм, с другой – большей приспособленности их для передачи возникающих новых значений. Сравнивая ряды укр. стiнна газета – стiнгазета – стiннiвка, носова хустка – носовик, записна книжка – записник; рус. вечерняя газета – вечерка, читальный зал – читалка, зачетная книжка – зачетка, можем отметить пути реализации возможных аффиксальных дериватов, превращения их из потенциальных в реальные. Последнее зачастую зависит также от принадлежности слов к лексической парадигме. Она определяет и реализацию того или иного значения в производном слове.

Рассмотрим в данном случае соотношение возможных (диктуемых словообразовательной системой) и реализованных значений в словах колун, лошадник [13]. По своей морфемной структуре слово колун (глагольная основа + суффикс -ун) принадлежит к таким образованиям, которые могут иметь следующие значения:

1) лицо, которое совершает действие (болтун);

2) либо умеет совершать действие (плясун);

3) либо совершает действие больше обычной нормы.

Однако колун обозначает орудие для совершения действия. Другие перечисленные значения в этом слове не реализованы под влиянием лексической парадигмы: место в лексической парадигме, которое могло бы быть занято словом колун, занято словом дровосек (ср. пильщик).

Морфемная структура слова лошадник предсказывает значения: «лицо, занимающееся уходом», «помещение для содержания», либо то и другое, ср. коровник, птичник, телятник. Однако словарное его значение – «лицо, увлекающееся лошадьми». Причина такой реализации значений объясняется тем, что в лексической парадигме указанные значения реализованы словами конюх и конюшня. Сравнение словообразовательных и лексических парадигм позволило И.Г. Милославскому типизировать причины нереализации дериватов, которые могут отсутствовать либо из-за того, что отсутствуют сами реалии (помещение для содержания кошек), либо из-за того, что эти реалии обозначаются иными корневыми лексемами супруг – супруга и муж – жена. Кроме того, заданные лексические различия могут вообще не выражаться в структуре слова, а выявляться лишь благодаря структуре парадигмы: воспитатель – воспитанник, страхователь – страховощик [13, 24].

Рассмотренные примеры свидетельствуют о том, что потенциальные словообразовательные дериваты устанавливаются в пределах основной единицы словообразования. Различия касаются того, какая единица считается основной. Если такой единицей избирается словообразовательный тип (модель), во внимание принимается общность части речи производящих слов, общность словообразующего аффикса и словообразовательного значения производных слов. Отход от любого из этих компонентов разрушает данный словообразовательный тип (модель), ведет к образованию окказионального слова [6, 79]. Образование слов в соответствии с данным типом (моделью), которое имеет место в речи и не стало фактом языка, является частью проявления языковых словообразовательных потенций, ср.: надфонарный (козырек), подлестничное (помещение), беструбный (корабль).

Если же основной единицей словообразования считается словообразовательное гнездо, языковые потенции и реализации определяются в пределах словообразовательных парадигм, устанавливается степень их симметричности, заполненности, а при сравнении с парадигмами словоизменительными и лексическими – причины незаполнения, нереализации тех или иных членов парадигмы и пути дальнейшего преобразования отношений между членами одной парадигмы.

Исследование словообразования с помощью математических моделей дает возможность ставить вопрос о потенциальных и реализованных словах в другом аспекте. Такое изучение проведено на основе аппликативной модели [15; 10, 140 – 156]. В ней различаются слова-генотипы и слова-фенотипы. Слова-генотипы – единицы уровня конструктов. В модели они исчислены. Слова-фенотипы – слова реального языка, которыми интерпретируются объекты модели. Интерпретация модели в терминах украинского языка позволяет получить его слова-генотипы. Можно изучить, например, соотношение исчисленных по модели слов и слов украинского языка, которые ими описываются. На уровне модели словообразование толкуется как процесс порождения слова из простых элементарных единиц (корня и аффиксов). Задача исследователя состоит в том, чтобы раскрыть динамику образования слова, показать, какой оно степени производности, вследствие скольких словообразовательных тактов появляется слово на линейной оси, выяснить, какие единицы и в какой последовательности вступают во взаимоотношения между собой, создавая морфемную и словообразовательную структуру слова. В пределах модели любой корень, который с точки зрения понятий-конструктов равен аморфному слову может входить в структуру любого теоретического слова. При интерпретации слов модели словами украинского языка мы решаем вопрос, все ли корни исследуемого языка реализуют все установленные словообразовательные структуры. Для эксперимента было отобрано 100 наиболее частотных корней современного украинского языка. С помощью модели выведены 349 формул словообразовательных структур слов в украинском языке, называемых еще словами-генотипами. Если бы все корни одинаково входили во все эти структуры, мы бы получили для анализа 34.900 слов, то есть 349 структур, умноженных на 100 корней, давали бы словарь с таким количеством слов. Проверка реализации слов модели в словарях украинского языка показала, что осуществленных слов всего 14.706. Следовательно, среди производных от каждого корня встречаются слова, действительно существующие в языке (в данном случае в словарях), и теоретически возможные, то есть такие, которые исчислены по модели, могли быть образованы от этого корня путем присоединения некоторых аффиксов, но не зафиксированы в словаре. Эти слова назовем неосуществленными (далее НС). Определение НС производилось в пределах некоторых словообразовательных парадигм одного гнезда, в которых слова располагались в зависимости от последовательности нарастания в слове аффиксов – от наиболее простых к наиболее сложным структурам (табл. 5).

Такая организация материала исследования позволяет проследить, где прерываются наблюдаемые парадигмы, установить, не являются ли эти пропуски закономерностью, определить тенденции в соотношении реализованных и неосуществленных слов. Проведенный эксперимент показал, что все корни имеют нереализованные производные, им свойственно прерывание степеней усложнения словообразовательной структуры. В разряд неосуществленных слов попадают причастия на -аний (-яний), -ений, -уваний (-юваний), -тий, существительные на -ання (-яння), -ття. Например:

Существуют регулярные и нерегулярные отношения между словами в зависимости от конкретных аффиксов. Так, если есть причастия на -ений, то, как правило, есть и существительные на -ення:

Существительные же на -ання (-яння), -ування (-ювання) образуются при отсутствии причастий на -аний (-яний), -уваний (-юваний):

В результате анализа установлены классы неосуществленных слов, которые могут быть семантически интерпретированы как:

а) абстрактные существительные на -ння, -ство, -ття (вручительство, зазнаття, засiдательство, позаписування – все НС);

б) пассивные причастия прошедшего времени (головуваний, зважаний, поплаканий – НС);

в) относительные прилагательные на -ський (вручительский, переписувацький – НС);

г) существительные женского рода со значением лица (захiдниця, описувачка, ходебщиця – НС).

Наличие классов неосуществленных слов в исследуемой словообразовательной системе свидетельствует о специфической организации единиц в ней, о такой сетке отношений между ними, которая позволяет переход, перераспределение единиц между классами в системе одного исторического среза и, следовательно, обеспечивает дальнейшее развитие ее. Можно предположить, что неосуществленные слова составляют тот резерв, за счет которого словообразовательная система будет развиваться, или же они могли быть реализованными в словообразовательной системе другого исторического среза и отброшены языком в процессе его развития. Для ответа на последний вопрос необходимо провести исследование словообразовательной системы украинского языка, изучив множество ее состояний, которые следуют во времени один за другим и определяют поведение системы [9, 192]. Описание и исследование системы словообразования на протяжении нескольких периодов ее развития по одной методике показало бы, как именно изменялось соотношение реализованных и неосуществленных слов. Небольшой исторический экскурс убеждает в том, что слова, невозможные для исследуемой нами словообразовательной системы, были реальными и встречаются в словаре П.П. Белецкого-Носенко [4]. Среди них назовем: бидашный, вводчий, водатырь, водатырка, выступокъ, вызнавець, датокь, невага, незвага, наслидовець, писуля, синильниця.

Итак, исследованная словообразовательная система свидетельствует о наличии в ней незаполненных клеток. Анализ реализованных и неосуществленных слов по модели позволяет характеризовать соотношение между ними в пределах языка, языковой системы, а не с точки зрения противопоставления языка – речи, нормы – узуального употребления. Наличие неосуществленных слов в словообразовательной системе языка – такое же закономерное явление, как существование незаполненных элементов в фонологической или синтаксической системе языка. В этом обнаруживается избыточность языка, которая обеспечивает его существование, функционирование и развитие.

Построение потенциальных объектов в модели и интерпретации их через объекты естественного языка имеют эвристическую силу, поскольку позволяют обнаружить некоторые абстрактные возможности. Проверка осуществимости этих возможностей при сопоставлении их с объектами языка помогает раскрыть такие черты морфемной или словообразовательной структуры, которые не были установлены другими методами. Например, в модели принято предположение, что процесс порождения слов длится бесконечно. Его можно интерпретировать как возможность основы каждого конкретного языка к бесконечной производности, к бесконечному осложнению аффиксами. Интуитивно мы предполагаем, что нарастание аффиксов в слове имеет все же некоторые пределы. Аппликативная модель, превратив структуру слова в объект изучения, помогла языковедам сделать выводы о пределах осложнения морфемной структуры слова, о закономерностях нарастания морфем. Оказалось, что максимальное количество морфем в слове современного украинского языка равно 12: оподатковування, оподатковуваний, переустатковування. Слова с большим количеством морфем возможны в языке, но таких слов мы не встречаем среди реализованных в словаре или в тексте. Наблюдается закономерность: чем больше морфем в слове, тем реже оно встречается в словаре. В шеститомном Украинско-русском словаре [17] слова с 9 – 12 морфемами не составляют и одного процента. В нем преобладают слова средней длины, с количеством морфем, которое колеблется в интервале 4 – 6. 75% исследованных нами слов состоят из четырех-шести морфем. Речь накладывает свои ограничения на употребление длинных слов. В современной украинской художественной прозе наиболее частотны трех-четырех-морфемные слова [17]. Таких длинных слов, как посмiшковуватися, роззнайомлюватися, зостановлюватися, мы не находим в списке высокочастотных единиц. Следовательно, сопоставляя потенциальные слова модели с реальными словами естественного языка, можно определить тем самым языковые возможности. При сравнении слов языка (из словника) с их употреблением в речи обнаруживаем реализацию языковых потенций в тексте. В приведенных выше примерах показаны свойства морфемной структуры слов языка и указаны те границы нарастания морфем в слове, за пределами которых начинаются возможные, но не реализованные на словообразовательном уровне структуры. Описанный эксперимент можно конкретизировать, поставив перед собой цель определить границы нарастания префиксов в слове. С решением этой задачи раскрываются такие особенности морфемной структуры слова, которые сближают ее со структурой предложения. Так, в анализируемых словах не встречается больше 4 префиксов поназдоганяти, поперерозподiляти. В то же время в одном слове может быть использовано 7 суффиксов. Этот факт подтверждает высказанную в лингвистике мысль о том, что язык отдает предпочтение постпозиции элементов по сравнению с препозицией, что глубина регрессивных структур в языке ограничивается числом 4 – 5 в слове и предложении. Мы видим, что с помощью модели можно определить в языке свойства непосредственно не наблюдаемых объектов, например словообразовательных структур. Так, интерпретируя конструктивные объекты модели, ее слова через их аналогии в языке, можем установить и те ограничения, которые накладывает язык на сложность морфемной или словообразовательной структуры слова. Знание их помогает лингвисту постулировать существование возможных структур слов в языке, которые превышают пределы реализованных структур максимальной сложности. Например, можно предположить появление в речи слов типа по-по-на-з-до-ганяти с пятью префиксами, однако окказиональность его, превышение некоторого порога максимальной сложности ощущается носителями языка и тем самым уменьшается степень возможности появления его в инвентарь единиц языка. Применение математических моделей к изучению словообразовательной системы языка помогло лингвистам определить ее как систему предпочтений, доказать, что и на этом уровне подтверждается правильность определения языка как кода с вероятностными ограничениями. Анализируемая система не столько называет некоторые возможности, дает предписания каких-то обязательных отношений, диктует запреты, сколько указывает, что является более предпочтительным. Такие свойства словообразовательной системы обнаружены при исследовании ее вероятностными методами [3].

С помощью этих методов были изучены, например, особенности образования названий жителей местности. В русском языке допускаются различные способы образования наименования жителей: Москва – москвич, Англия – англичанин, Америка – американец, Польша – поляк, Ленинград – ленинградец, Киев – киевлянин. Для описания способа образования названий жителей необходимо найти соответствующие признаки. За основу классификации можно было бы взять такие лингвистические признаки, которые помогли бы предсказать, когда к основе определенного типа присоединяется суффикс -ец, -як, -ин, -ич. Оказалось, что такого способа классификации названий местности нет. Каждая категория названий местности использует один из суффиксов для названия жителя.

При статистической оценке связи между основами и словообразовательными морфемами были установлены теоретические вероятности появления сочетаний таких объектов, то есть возможность каждой основы сочетаться с любым аффиксом, образующим название жителей. Проверка совпадения теоретических вероятностей анализируемых объектов с частотами появления их в тексте свидетельствует о том, что основы имен, принадлежащих к категории названий местности, отдают предпочтение отдельным (определенным) аффиксам. Например, от композитных существительных названия жителей образуются с помощью суффикса -ец (Волгоград – волгоградец, Ворошиловград – ворошиловградец, Петроград – петроградец). Некоторые морфологически простые слова образуют производные указанного типа, используя «усложненные» различными интерфиксами суффиксы -ец, -ин (Африка – африк-ан-ец, Париж – париж-ан-ин, Черкассы – черкащ-ан-ин).

В описанном эксперименте была доказана зависимость вероятности реализации некоторого объекта в языке от его сложности: чем выше сложность его словообразовательной структуры, тем реже он реализуется в языке и употребляется в тексте. Названные модели, как показывают примеры, позволяют изучать соотношение потенциального и реализованного в языке точными методами.

1. Ленин В.И. Философские тетради. – М.: Политиздат, 1969. – 782 с. – (Полн. собр. соч.; Т. 29).

2. Ленин В.И. К вопросу о национальной политике. – Полн. собр. соч., т. 25, с. 64 – 72.

3. Арапов М.В., Шрейдер Ю.А. О законе распределения длин предложений в связном тексте. – Научн.-техн. информ. Сер. 2, 1970, № 3, с. 11 – 15.

4. Бiлецький-Носенко П.П. Словник украiнськоi мови. – К.: Наук. думка, 1966. – 422 с.

5. Винокур Г.О. Маяковский – новатор языка. – М.: Сов. писатель, 1948. – 136 с.

6. Гимпелевич В.С. Заметки об окказиональном и потенциальном словообразовании. – В кн.: Актуальные проблемы русского словообразования. I. Ташкент, 1975, с. 79 – 84. (Учен. зап. Ташкент. пед. ин-та: Т. 143).

7. Земская Е.А. Современный русский язык. Словообразование. – М.: Просвещение, 1973. – 304 с.

8. Зенков Г.С. Вопросы теории словообразования. – Фрунзе: Изд-во Киргиз. ун-та, 1969. – 165 с.

9. Клаус Г. Кибернетика и философия. – М.: Изд-во иностр. лит., 1962. – 531 с.

10. Клименко Н.Ф. Система афiксального словотворення сучасноi украiнськоi мови. – К.: Наук. думка, 1973. – 187 с.

11. Клименко Н.Ф. Словотворчi моделi сучасноi украiнськоi художньоi прози. – В кн.: Структура мови i статистика мовлення. К.: Наук. думка, 1974, с. 102 – 112.

12. Мамрак А.В. Закономерности образования имен деятеля в современном русском и украинском языке. – Учен. зап. Кирг. ун-та, 1976, с. 17 – 21.

13. Милославский И.Г. Многоморфемное слово, его лексическая парадигма и семантическая структура. – В кн.: Актуальные проблемы русского словообразования. Ташкент, 1975, с. 21 – 24 (Учен. зап. Ташкент. пед. ин-та; Т. 143).

14. Смирницкий А.И. Лексикология английского языка. – М.: Изд-во лит-ры на иностр. языках, 1956. – 260 с.

15. Соболева П.А. Аппликативная грамматика и моделирование словообразования: Автореф. дис. … д-ра филол. наук. – М.: МГПИИЯ, 1970. – 60 с.

16. Украiнсько-росiйський словник. – К.: Наук. думка, 1976. – 944 с.

17. Украiнсько-росiйський словник. – К.: Наук. думка, 1953 – 1963. – Т. 1 – 6.

18. Фельдман Н.И. Окказиональные слова и лексикография. – Вопр. языкознания, 1957, № 4, с. 64 – 74.

19. Ханпира Э. Об окказиональном слове и окказиональном словообразовании. – В кн.: Развитие словообразования современного русского языка. М.: Наука, 1966, с. 153 – 167.

20. Хохлачева В.Н. Индивидуальное словообразование в русском литературном языке XIX в. (имена существительные). – В кн.: Материалы и исследования по истории русского литературного языка. М.: Изд-во АН СССР, 1962. т. 5, с. 15 – 27.

21. Хохлачева В.Н. К истории отглагольного словообразования существительных в русском литературном языке нового времени. – М.: Наука. 1969. – 151 с.

22. Шрейдер Ю.А. О понятии математическая модель языка. – Математика и кибернетика. Сер. 2, 1971, № 1.

23. Buzássyová K. Sémantická štruktúra slоvenských deverbаtiv. – Bratislava: Veda, 1974. – 237 s.

Соотношение реализованного и потенциального в синтаксисе (мл. науч. сотр. В.И. Критская)

Категории возможности и действительности, как и все другие категории марксистско-ленинской диалектики, служат цели более полного и глубокого познания конкретного объекта. В философской литературе существует несколько определений содержания категорий возможности и действительности, взаимно дополняющих и обогащающих друг друга. Н.М. Маковка [13] предлагает рассматривать действительность в четырех аспектах:

1) как объективную реальность;

2) как единство природы, общества и сознания (духовного);

3) как необходимость, совпадающую с ней (действительностью) в своем развитии;

4) как единство сущности и существования (явления), как реализованную возможность.

Мы будем понимать действительность как единство сущности и существования.

Явление и сущность в своем соотношении выражают содержание действительности, моменты ее. Причем сущность как сторона действительности и заключает в себе те или иные возможности, которые соотносятся с действительностью как со своей непосредственной противоположностью. С помощью категорий возможности и действительности мы проанализируем соотношение синтаксических единиц двух систем – синтаксической подсистемы языка и текста, который понимается как объект, с одной стороны, имеющий свою систему единиц, а с другой – реализующий возможности языковой системы. Текст, как видим, является объектом изучения с двух точек зрения. Во-первых, это система единиц текста, не сводимых к системе единиц языка. С этой точки зрения интересно определить систему единиц текста. Во-вторых, в тексте реализуются возможности языковой системы. Значит, на материале текстов мы познаем систему единиц языка. Поскольку единицы текста строятся из единиц языка, необходимо установить, каким образом это происходит, как единицы языка используются для построения единиц текста. При этом нужно учитывать, что на порождение текста воздействует не только язык, но и другие, неязыковые факторы [16], например, описываемый в тексте фрагмент объективной действительности; индивидуальное мировоззрение автора; свойства речи и др. В результате взаимодействия различных факторов, только одним из которых есть язык, получается та линейная последовательность (звуков, фонем, графем и т.п.), которую мы называем текстом. Каким же образом можно обнаружить результат действия различных факторов при порождении текста? Рассмотрим некоторые отношения между частями текста. Проанализируем предложение Лингвистические модели можно рассматривать также как проявление этих двух форм моделирования – высшей и низшей. В данном примере слово также указывает на существование связи данного предложения с каким-то предыдущим. Это отношение не описывается в грамматике языка. Формы слов высшей и низшей обусловлены их синтаксической связью со словом форм, которое опущено после однородных членов. Это отношение считается языковым. Между частями предложения этих двух и высшей и низшей устанавливается отношение контекстной синонимии, которое не рассматривается в грамматике языка. Не системой языка определено количество однородных членов. В то же время эллипсис (отсутствие словосочетания форм моделирования после однородных членов высшей и низшей) – это результат действия правил языка. Линейность[21] текста вызвана не языковым фактором.

Поскольку в тексте проявляется взаимодействие нескольких факторов, нескольких систем, исследователю языковой системы необходимо отвлечься от факторов неязыкового типа, выделить такие отрезки текста, на основе которых можно было бы представить себе систему языковых единиц. Как считает И.Ф. Вардуль, если нас интересует язык как знаковая система, то, чтобы вычленить предмет исследования, надо абстрагироваться от всех свойств и отрезков речи, кроме тех, которые релевантны для языка как знаковой системы [7, 44]. Вслед за Э. Бюйссансом [20] И.Ф. Вардуль предлагает назвать то, что получается в результате абстрагирования, дискурсом. Дискурс определяется как функциональная часть речи.

Конкретизируя принятое нами понимание действительности, мы можем определить языковую действительность как единство сущности (то есть скрытой от прямого наблюдения структуры языка) и существования (реализации единиц языка при порождении единиц текста). Тогда описание структуры языка (сущности) будет описанием возможностей языка в отличие от описания структуры единиц текста, в котором реализуются единицы языка. Мы не случайно подчеркиваем наличие в тексте единиц, являющихся реализациями единиц языка. Исследования в области лингвистики текста доказывают наличие в тексте и других, «неязыковых» единиц. Так же как и выявление единиц языка, определение единиц текста происходит на основе установления некоторых отношений в тексте.

Изучая строение текста, его единиц, то есть изучая явление (существование), мы познаем сущность языка (его систему).

Представление о сущности языковой системы и, в частности, синтаксической подсистемы можно выразить с помощью теории. Но прежде чем разрабатывать теорию, необходимо иметь данные для выдвижения гипотезы о строении языковой системы, о ее сущности. Такие данные можно получить на основе изучения строения текста. Целенаправленный отбор фактов из текста позволяет собрать системно организованный массив фактов, который становится базой так называемого эмпирического знания [8]. Факт – это отражение явления, отдельного отношения, закона, взятого вне связи с другими. Факт есть знание о явлении. Явление – момент действительности. Известно, что сущность может проявляться и в измененном виде. Достаточно вспомнить существование в естественных языках так называемых неполных предложений. Причины неполноты различны, но общее у таких предложений – отсутствие некоторых их частей, которые при необходимости можно восстановить [18], то есть соотнести неполные предложения с неким эталоном – полным предложением, благодаря чему неполное предложение так же понятно, как и полное.

Какие же факты мы получаем при изучении синтаксических отношений в тексте? В.А. Белошапкова [4] перечисляет семь типов синтаксических соединений, объединяемых синтаксическими отношениями:

1) слово + форма слова;

2) форма слова + форма слова;

3) предложение + предложение;

4) слово + предложение;

5) форма слова + предложение;

6) предложение + форма слова;

7) словосочетание + форма слова.

Значит, в тексте одинаковые синтаксические отношения возможны между единицами с различной структурой. Есть в предложениях компоненты, которые не связываются с другими никакими синтаксическими отношениями. Это вводные единицы и части неполных предложений. В них опущены те элементы, с которыми связаны эти части предложений. В приведенном примере такими «несвязанными» компонентами являются высшей и низшей.

Обобщением трех отношений подчинения в синтаксисе есть отношение зависимости. На основе этого отношения каждому предложению текста может быть сопоставлена его синтаксическая структура в виде последовательности точек с расставленными стрелками (точки соответствуют словоформам, направление стрелки – к зависимой словоформе). На материале этих изображений синтаксических структур предложений текста была выявлена такая характеристика, как проективность. Смысл проективности состоит в том, что синтаксически связанные словоформы стоят в непосредственной близости друг к другу. Известно, что большинство предложений текста – проективны. Существуют, однако, и непроективные структуры [9]. Очевидно, в языке есть возможности для обоих типов структур, но частота и распределение их в тексте не определяются законами языка.

В философской литературе отмечается, что факт, вследствие отражения связей и отношений действительности в строго фиксированных условиях места и времени, выражает единичное, индивидуальное, конкретное. А это значит, что факт является выражением случайных связей [14, 41]. Но, одновременно, факт должен выражать и общее, так как явления суть выражения сущности. Поэтому в исследованиях текста с целью познания структуры языка нужно уметь отличать факты, выражающие сущность структуры языка, от фактов, отражающих явления другой природы, например явления связности речи. С этой точки зрения интересны исследования текста с помощью количественных методов. В монографии «Статистичнi параметри стилiв» [17] анализируются данные о распределении длины предложения в пределах разных функциональных стилей украинского языка. Расхождения в длине предложений по стилям настолько существенны, что эта характеристика является параметром стиля, то есть характеристикой речи, текста. В отличие от этого, данные об окружении глагола-сказуемого в разных функциональных стилях говорят и о другом. Некоторые из них показывают независимость окружения от стиля, тем самым приводя нас к мысли о наличии каких-то закономерностей сочетаемости единиц языка, того общего, что характеризует язык как систему. Переход к общему обобщающему массив разнородных фактов есть переход к теоретическому знанию, знанию о сущности.

Описание теории синтаксиса имеет свои особенности по сравнению с теориями других подсистем языка. Эти особенности являются отражением особенностей самой синтаксической подсистемы. Если в результате описания фонологической и морфологической подсистем языка получаются конечные системы единиц этих подсистем (фонем и морфем), то в результате описания синтаксической подсистемы можно указать только правила построения единиц этого уровня языковой системы. В теории синтаксиса необходимо показать также соответствие между формой и семантикой синтаксических единиц. Под семантикой синтаксических явлений языка в грамматике современного украинского литературного языка [18, 7] понимается собственно синтаксическая семантика, присущая соответствующим синтаксическим явлениям безотносительно к той конкретной семантике различных слов и словосочетаний, с которой она взаимодействует в процессе речи. Хотя абстрактная природа синтаксической семантики должна занимать основное место среди объектов синтаксического анализа языка, как считают авторы названной грамматики, этому уделялось еще мало внимания. Одной из работ в направлении изучения семантики синтаксиса является монография Е.В. Падучевой [15]. Автор считает, что синтаксический компонент (кроме синтаксического компонента, исследователь выделяет лексический и морфологический) смысла предложения как основной синтаксической единицы языка складывается из трех синтаксических единиц предложения – синтаксических конструкций, синтаксических грамматических категорий и синтаксических лексем. Термин синтаксическая конструкция и синоним его синтаксическая единица предлагается также в грамматике [18] для обозначения грамматической (собственно синтаксической) структуры предложения. Смысл термина синтаксическая категория в обеих работах одинаков. Под синтаксической лексемой (например, соответственно) Е.В. Падучева понимает такие лексемы, семантика которых может быть описана только с помощью синонимических синтаксических преобразований. Она подробно описывает семантику конструкций с количественными числительными, номинализованных конструкций, конструкций с однородными членами, с кванторными словами, сочинительных и эллиптичных конструкций. При этом используется понятие синонимии предложений при условии синонимии входящих в него конструкций. Синонимичными оказываются предложения (с точки зрения синтаксической семантики), которым в тексте могут сопоставляться различные структуры, скажем, в терминах грамматики зависимостей, членов предложений и др. Под описанием семантики синтаксической конструкции (то есть установления соответствия между структурой конструкции и ее смыслом) признается ее толкование (наподобие толкования слов в толковых словарях) с помощью другой конструкции. Смысл последней считается уже известным. В языке существуют множества синтаксически синонимичных конструкций, инвариантом которых будет конструкция с известным смыслом. Наличие синонимии синтаксических конструкций в языке создает возможности выбора любой из них в процессе порождения текста. Другой тип возможностей синтаксической подсистемы – различное качество компонентов конструкции. Таким образом, конечный набор правил построения синтаксических единиц языка делает возможным порождение бесконечного числа единиц речи.

При реализации одной из возможностей – включении в текст некоторой синтаксической конструкции – исчезает явная связь ее с другими, синтаксически синонимичными, конструкциями языка. Синтаксическая единица становится единицей другой системы – текста, устанавливаются ее связи с предыдущими и последующими частями текста. Это проявляется в изменении структуры синтаксических единиц языка, в частности порядка слов. Исследователи актуального членения – рассмотрения предложений текста с точки зрения их коммуникативной направленности – считают одним из факторов, влияющих на порядок слов, именно коммуникативную цель, преследуемую говорящим (пишущим). Причем вступают в противоречие правила, которым подчиняется расположение слов на уровне синтаксической структуры (правила языка) с правилами, существующими на уровне актуального членения (правила текста). И.И. Ковтунова [10] считает, что в случае расхождения актуального членения с синтаксическим, правила, обязательные для уровня синтаксической структуры, теряют свою силу. Эти правила уступают место правилам, существующим на уровне актуального членения. Таким образом, два способа рассмотрения предложений текста – на формальном (синтаксическом) уровне и коммуникативном (уровне актуального членения) – раскрывают взаимодействие возможностей языка и правил построения связной речи. Выражается это в изменении порядка слов в предложении. Мы видим, что одна и та же единица языка при включении в текст сохраняет формальные связи между компонентами, но порядок этих компонентов может изменяться.

При анализе такого явления связной речи, как парцелляция [6], выявляется иной способ реализации возможностей языка. Одна единица языка членится на несколько единиц текста, границы единиц – точки – ставятся между такими компонентами предложения, между которыми существуют синтаксические связи. Такой способ реализации языковых возможностей также подчинен коммуникативной направленности текста. Единицей текста оказывается часть единицы языка. В противоположность этому существуют единицы текста, в которых предложения (самостоятельные) объединяются в группы, функционирующие как единое целое [5]. Л.М. Лосева, например, называет эти сложные синтаксические целые непосредственно составляющими текста [12]. Объединяет предложения в группы микротема, общий смысл.

Единицами текста оказываются такие его части, границы которых определяются не только знаками препинания. Выше уже говорилось, что некоторые компоненты предложения в языке не связываются с другими его компонентами синтаксическими отношениями. Такими компонентами являются вводные слова. Как компонент синтаксической структуры, вводное слово может стоять в предложении в любой позиции: правильность синтаксической структуры не нарушается. Таковы возможности языка.

Нами было исследовано функционирование вводного слова например в тексте и получены данные о его роли в определенной позиции синтаксической конструкции, то есть о способах реализации указанных возможностей языка. В предложении Усложнение процесса перевода будет происходить, например, за счет анализа всех обращений к данной процедуре нас интересует вводное слово например в позиции между двумя синтаксически зависимыми словами: глагол происходить управляет сложным предлогом за счет. В семантику вводного слова например включается указание конкретного примера, характеризующего некоторое множество подобных примеров [11]. В этом случае можно описать это множество как множество причин, из-за которых будет происходить усложнение процесса перевода. Одна из причин описана в тексте цепочкой слов за счет анализа всех обращений к данной процедуре.

В данном примере направление отношения зависимости является показателем того, что вводное слово связано некоторым отношением именно с этой цепочкой, а не с предыдущей. Синтаксическая конструкция «глагол + управляемый предлог» при вхождении в текст расчленяется вводным словом, и вводное слово вступает в определенное семантическое отношение с тем компонентом конструкции, который синтаксически зависит от другого, отделенного вводным словом, компонента. С помощью вводного слова зависимый компонент конструкции получил дополнительную семантическую нагрузку (кроме того, что он обозначает просто причину). Его ролью стало описание элемента множества причин, а роль вводного слова – указание наличия такого множества и указание места в тексте, где описывается элемент множества. Вместе с последующей цепочкой слов (до точки) вводное слово например образует некоторую единицу текста. Эта единица не входит в систему единиц языка.

В следующем примере вводное слово например находится в позиции после компонента конструкции с однородностью: В каждом языке это может делаться по-своему, например, естественно, как в языках CPL и PL/I (в каждом языке различным образом), с помощью списковых процедур, как в языке АЛГОЛ (и, возможно, в языке ФОРТРАН), используя имена-структуры, имена-массивы или имена стековых списков, не используя никаких правил, требующих фиксированного числа параметров. В смысле формального синтаксического подчинения глаголу делаться, компоненты конструкции равноправны. Разделение же их вводным словом свидетельствует о разном значении их в тексте. Компонент конструкции, выраженный обобщающим словом по-своему, описывает неопределенно, абстрактно множество способов действия, а отделенные от этого компонента вводным словом другие компоненты конструкции описывают элементы этого множества – различные способы действия. Таким образом, при реализации в тексте конструкции с однородностью каждый компонент приобрел свое значение, требуемое семантикой текста, хотя формальные синтаксические связи не изменились. Включение вводного слова в качестве показателя семантической неравноправности однородных членов позволяет выделить часть конструкции (все однородные компоненты[22]) вместе с вводным словом в особую смысловую единицу текста. На этом примере видно и свойство семантической избыточности текста: дважды употребляется показатель наличия множества – сначала обобщающее, а затем вводное слово.

Приведем пример реализации конструкции типа «определение + определяемое»: Для машин, предназначенных для решения сравнительно несложных или специфических задач (например, задач логического характера) более целесообразна фиксированная запятая. Конструкция встречается дважды – специфических задач и задач логического характера – в непосредственном окружении вводного слова например. По-разному реализовались компоненты конструкции – как согласованное и как несогласованное определение. Вторые компоненты конструкции совпадают лексически. Роль вводного слова здесь – в указании различной семантической наполненности отличающихся компонентов конструкций, а именно, что специфические задачи – это множество задач, в которое входят и задачи логического характера в качестве его элемента.

Рассмотрим еще одно предложение с вводным словом например: Они перечисляют законы сочетания простых единиц в сложные (например, морфем в слова, слов в предложения). Конструкция с однородностью (однородные компоненты управляются словом сочетания) членится вводным словом, образуя семантическую единицу текста вместе с однородными компонентами конструкции. Смысл этой единицы можно описать следующим образом. Существует множество единиц, которые по отношению к другим единицам этого множества будут простыми (морфемы для слов и слова для предложений). Первый компонент конструкции с однородностью простых единиц в сложные выражает эту идею в общем виде, являясь как бы аналогом обобщающего слова. Два последующих однородных компонента (кстати, с той же синтаксической конструкцией) конкретизируют эту общую идею. Таким образом, позиция вводных слов, не устанавливаемая правилами языка и не имеющая никакого грамматического значения, устанавливается правилами текста, семантикой текста как целого. Кроме того, реализация синтаксических единиц в дистрибуции вводных слов имеет свои особенности в смысле значимости различных компонентов синтаксических единиц для семантики текста.

Рассмотрение способов реализации возможностей синтаксической подсистемы языка, другими словами, функционирования синтаксических единиц языка, показывает, что при порождении текста происходит тесное взаимодействие различных подсистем языка и внеязыковых факторов. Единицы языка сами могут функционировать как единицы текста, включаться в единицы текста, члениться на единицы текста. Будучи включенной в текст, единица языка становится частью другого, нежели языковая система, целого. Естественно, что при этом она меняет свои свойства как всякий объект, который становится элементом системы (в данном случае текста). В то же время остается единство синтаксических единиц языка и текста, потенциального и реализованного, как сторон языковой действительности. Рассмотрение языка как единства сущности и существования позволило более глубоко проанализировать различные аспекты соотношения синтаксических единиц языка и текста, роли синтаксических единиц в построении единиц текста как особой системы, выявить те отношения, в которые вступают некоторые единицы языка, не связанные в системе языка никакими грамматическими отношениями (вводные слова), показать специфику единиц текста, не выделяемых грамматиками как единиц языковой системы, увидеть взаимодействие различных факторов порождения текста.

1. Ленин В.И. Философские тетради. – М.: Политиздат, 1969. – 782 с. – (Полн. собр. соч., т. 29).

2. Аникин А.И. Основные грамматические и семантические свойства вводных слов и словосочетаний. – Рус. яз. в школе, 1956, № 4, с. 22 – 27.

3. Ахманова О.С. Словарь лингвистических терминов. – М.: Сов. энциклопедия, 1966. – 608 с.

4. Белошапкова В.А. Современный русский язык. Синтаксис. – М.: Высш. школа, 1977. – 248 с.

5. Бухбиндер В.А., Розанов Е.Д. О целостности и структуре текста. – Вопр. языкознания, 1975, № 6, с. 73 – 86.

6. Ванников Ю.В. Синтаксические особенности русской речи (явление парцелляции). – М.: Изд-во ун-та дружбы народов, 1969. – 132 с.

7. Вардуль И.Ф. Основы описательной лингвистики. – М.: Наука, 1977. – 351 с.

8. Вахтомин Н.К. Генезис научного знания (факт, идея, теория). – М.: Наука. 1973. – 286 с.

9. Карева Н.Е. Опыт классификации непроективных структур. – Науч.-техн. информ., 1965, № 10, с. 34 – 36.

10. Ковтунова И.И. Современный русский язык: Порядок слов и актуальное членение предложения. – М.: Просвещение, 1976. – 239 с.

11. Критская В.И. Синонимия вводных слов. – Структур. и мат. лингвистика, 1979, вып. 7, с. 32 – 35.

12. Лосева Л.М. Текст как единое целое высшего порядка и его составляющие (сложные синтаксические целые). – Рус. яз. в школе, 1973, № 1, с. 61 – 67.

13. Маковка Н.М. Категории «возможность» и «действительность». – Краснодар: Кн. изд-во, 1972. – 320 с.

14. Мерзон Л.С. Проблемы научного факта. Курс лекций. – Л.: Гос. пед. ин-т им. А.И. Герцена, 1972. – 188 с.

15. Падучева Е.В. О семантике синтаксиса. – М.: Наука, 1974. – 292 с.

16. Перебейнос В.И. Некоторые проблемы порождения текста. – В кн.: Тез. сообщ. на VII Всесоюз. симпоз. по логике и методологии науки. Киев: Наук. думка, 1976, с. 170 – 171.

17. Статистичнi параметри стилiв. – К.: Наук. думка, 1967. – 260 с.

18. Сучасна украiнська лiтературна мова (синтаксис). – К.: Наук. думка, 1972. – 515 с.

19. Химик В.В. О синтаксической функции однородных членов и обобщающих слов в осложненном предложении. – Рус. яз. в школе, 1970. № 5, с. 99 – 101.

20. Buyssens E. Les langages et le discours. – Bruxelles, 1943. – 99 p.