Система (сборник)

НЕСКОЛЬКО ЗАРИСОВОК

Кошке не повезло. Ее ударила машина, да так, что кошка вылетела через кусты на тротуар и сейчас же умерла.

За всем этим внимательно наблюдали я и две вороны. Все было так быстро, что я не то чтобы пожалеть кошку, я даже ойкнуть не успел.

Вороны подлетели и сели рядом с тем, что еще минуту назад было кошкой.

Они подождали немного, потом старшая подошла и клюнула – кошка не пошевелилась, тогда к ней подошла младшая.

Вороны увлеклись и не заметили, как в воздухе появился он.

Он летел, как орел.

Над кошкой он сделал такой великолепный разворот, что я сразу понял, кто здесь хозяин. Хозяином здесь был ворона самец. Он был гораздо крупней первых двух и не обращал на них ни малейшего внимания.

Он подошел и неторопливо приступил к потрошению.

Две прежние вороны немедленно отступили.

Они перелетели на детскую площадку. Там старшая села на спинку скамейки, а младшая устроилась на земле.

Старшая смотрела перед собой, в ее голове явно что-то происходило, и вдруг, наклонясь к младшей, она начала раздраженно каркать, и я понимал, о чем идет речь: «Я говорила? Говорила? Говорила тебе? Говорила?»

Видно, она говорила младшей, что надо бы кошку в сторону оттащить, а та ей сказала, что все и так обойдется.

«Говорила? Говорила я?» – не унималась старшая.

Младшая распушилась, как если б ее зазнобило, и замерла, но вот неожиданно она ожила. Повернувшись к старшей, она, с приседанием, начала: «А что ты говорила? Что? Что? Что? Что? Что ты говорила?» – потом она замолчала и повесила клюв.

Обе выглядели совершенно несчастными.

Больше они не разговаривали и сидели, отвернувшись друг от друга.

Потом старшая слетела к младшей, тихонько, маленькими шажками подобралась, встала рядом и каркнула примирительное: «Да ладно!» – «Ну да, ладно» – сейчас же каркнула младшая и повернулась к ней.

Потом они взлетели легко.

Жена:

– Позвони Шендеровичу.

Я, после некоторого внимательного созерцания:

– Это чтоб в «Куклах» что ли участвовать?

– Почему в «Куклах»? – сказала жена и добавила, вроде про себя: «Дурак!» – Причем тут «Куклы»? Насчет санатория позвони, кардиологического.

– А-а. Так это к Шимановичу.

Мне надо было для цветов земли накопать. Я отправился в парк. Там, на безлюдной аллее, я присел на корточки и стал лопаткой набирать землю в пакет.

Ко мне с дерева спрыгнула белка.

«А чего это ты здесь делаешь, а?» – говорил каждый ее прыжок в мою сторону.

Она полезла мне под руку, проверяя, что я тут рою.

У нее, наверное, были здесь припрятаны запасы, и она боялась, что я за ними пришел.

В другой раз я явился под тоже самое дерево с абрикосовыми косточками. Косточки были большие, высохшие. Я постучал по коре. Белка вылезла из-за ветки.

– Косточки будешь? – спросил я.

«Сейчас поглядим, что там за косточки», – казалось, ответила она и быстренько слетела вниз. Я присел и раскрыл ладонь.

«Ну-ка, покажи!» – белка обнюхала ладонь с внушительной горкой, схватила одну косточку и тут же, отпрыгнув, быстренько ее зарыла в листву.

Потом она вернулась и схватила другую. Я высыпал косточки на землю. Она подбежала, схватила третью и отпрыгнула в сторону, потом вдруг вернулась к кучке, оценила, что там еще косточки имеются, и только после этого побежала зарывать ту, что держала в зубах.

Так она перетаскала все косточки, потом подбежала ко мне и обнюхала мои ладони – а вдруг я чего утаил или утащил с собой, не дай Бог?

Дед не пришел вовремя с завода.

Обычно он приходит в шесть, а тут – нету. Я позвонил тете Нине:

– Ну что?

– Нет деда. С проходной сказали, что в пять вышел. Он когда задерживается, то на проходной говорят, что он в цехе.

Я, как мог, успокоил тетю Нину.

Пришла с работы жена, узнала, что уже полвосьмого, а деда нет, и позвонила теще – та плачет.

Жара. Тридцать два в Питере. Все может случиться, деду семьдесят пять.

– В службу происшествий на транспорте надо звонить!

Лица напряженные.

– Да жив он, жив! – пытаюсь разрядить обстановку.

Позвонили в службу происшествий – там сказали: «Позвоните позже».

Прошел час, теще плохо, все собираются ехать и успокаивать тещу, потянулись разговоры, мол, смерть не выбирает.

Вдруг звонок. Теща. Голос у нее не лишен презрительных ноток:

– Явился!

– Выпивши?

– Ну!

Жена, перехватывая у меня трубку:

– Папа! Папа! Ты где был?

Некоторое неторопливое молчание на том конце, потом:

– Я был на кладбище.

– Где?

– На кладбище!

– Зачем?

– Я там место себе выбирал.

Дед после работы, пьяный, в жару, съездил черти куда – на Южное кладбище.

Я в это время уже сидел в туалете. Вот я там смеялся!

Катьке тринадцать лет. Некрасивая, нос – пуговка, живые глаза, и смотрит ими на мир, Катька восторженно, будто счастье-то вот оно, ждет ее за каждым поворотом.

У Катьки бабушка, дедушка, мама и брат.

Мама у Катьки уже два раза подшивалась насчет алкоголизма, так что на маму Катька не надеется. Катька сама работает – продает мороженое на улице и считает в уме. Двадцать рублей восемьдесят четыре копейки умножает на что хочешь, а маме Катька звонит: «Мама, не забудь, сегодня последний день. Надо сдать мои старые учебники в школу, и получить новые!»

Звонит Катька с другой работы. Она по накладным отгружает товар. Косметику. Работает она на складе у моей жены. Мороженое ей не дают теперь продавать – очень маленькая.

– Катька! – говорит жена, – Ты сегодня так работала, что я заплачу тебе сто рублей. Ты сегодня заслужила.

Обычно Катьке платят рублей двадцать, но сегодня она просто порхала по складу.

Когда она пришла за зарплатой, то выяснилось, что, по ее подсчетам, она работала уже пять дней и ей положено пятьсот рублей.

– Катька! – говорит жена, – Тебе палец в рот не клади. Твою работу буду оценивать я.

Дома Катьку зовут «Кубышкой» или «Проценщицей». Она дает маме деньги в долг под проценты.

Однажды мама дала ей пять рублей, Катька отправилась к игровым автоматам и сейчас же выиграла там тысячу. На двести рублей купили Катьке брюки – она их давно хотела – остальное отдали в дом на еду.

Катька с мамой живет в Волхове, а бабушка у нее живет в Питере.

– Бабушка! – говорила Катька бабушке по телефону, – Я говно буду есть, только забери меня отсюда.

Вот бабушка Катьку и забрала. Теперь Катька сияет.

Недавно видел Хакамаду по телеку. Нравится мне эта тетка. Хакамада у меня с демократией ассоциируется. Есть Хакамада – есть демократия, умерла Хакамада – умерла демократия. Чихнула Хакамада – демократии нездоровится. А еще демократия может надеть новое платье, съездить в Швейцарию, выйти замуж неединожды, породить кого-нибудь, поменять имидж, прическу.

Мне еще Валерия Новодворская нравится. Наша непримиримость. Вот непримиримость не может выйти замуж, поменять прическу, нарожать детей от разных мужей. Она может только полысеть.

Соседская Машка принесла котенка. Одного единственного. Ей пять лет и родила она впервые.

Теперь всем котенка показывает. Как кто придет, она сейчас же его тащит.

И к нам домой она его приволокла.

Только она не знает за что тащить и тащит за лапу, а котенок пищит, тогда она разжимает зубы, и он на землю шлепается.

– Дурочка, – говорю я ей, – его же за шкирку надо брать и лапы широко расставлять, чтоб он между ними болтался. Смотри как.

Я ей показываю, она внимательно смотрит.

У меня большой опыт. Моя собственная кошка Белка два раза рожала, и оба раза я ее котят даже учил как надо на горшок ходить. Сама Белка понятия об этом не имела.

Я вставал в семь утра, а эти рожи в это время вылезали из коробки, плюхались на пол и начинали кружить.

Тогда я хватал первого и сажал в кювету – он сейчас же там писал. Первого вон – сажаю второго.

И так всю ватагу. Все шесть штук.

А потом они начинали стаей бегать. Топали на всю комнату – тадах-тадах-тадах!

– Стой! Куда! – у дверей кухни вся эта банда остановилась и стоит как вкопанная. На кухню им нельзя. Они уже знают.

– Назад! – все вдруг поворачивают и улепетывают.

А одна маленькая самочка все время бежала и рычала на бегу – ры-ры-ры!

Однажды один котенок влез между шкафом и плинтусом, застрял и начал орать. Белка бегала и звала на помощь. Я немного отодвинул шкаф и тогда только ухватил его за хвост.

Белка, когда рожала, всегда нас ночью будила – идите, принимайте мои роды.

Мы сидели, она тужилась.

У нее были красивые котята. Мы всех раздавали.

Так вот, Белки давно уже нет, и теперь к нам приходит соседская кошка.

Наталья Всеволодна Вишневская, немолодая уже дама в драповом пальто, никогда не выходила вечером на прогулку без Долли.

Долли – крохотная чи-хуа-хуа, уши на дрожащих ножках – всегда сидела у нее за пазухой, откуда эти уши и виднелись эпизодически.

Наталья Всеволодна, собственно говоря, уже возвращалась домой, когда у парадного ее нагнал этот запыхавшийся голос: «Бабка! Гони деньги, а то глотку вырву!»

Она обернулась и увидела верзилу с ножом. Улица была пустынна.

Ухмыляющаяся харя верзилы нависла над ее лицом.

В этот момент Долли вылетела из-за пазухи и вцепилась ему в нос.

Беднягу увезли на скорой. Он умер от болевого шока.

Наталья Всеволодна поставила в церкви свечку за его упокой и долго просила Иисуса Христа не наказывать неразумную Долли.

«Саня, это Бедеров. Меня опять чуть не отправили в «психушку». И опять из-за твоих рассказов. Еду в метро. Высушенный и вые… после работы. Стал читать главу «Письма» в «Корабле отстоя».

Одним словом, от «Кузнецкого моста» до «Сходненской» (а это двадцать пять минут) я только по полу не катался. Мои попутчики получили серьезное основание усомниться в моей адекватности.

И еще. Тут гулял, намедни, у друзей на дне рождения. Давненько я не был в таком «ударе». Попил коньячку на три с лишним тысячи рублей. Именно столько стоит унитаз, который я умудрился расколотить. Как? Это для меня до сих пор остается загадкой».

Вежливый ответ: «Садится надо аккуратней. Желательно не головой».

«Вести из нашего универа, отделение иностранных языков.

Калуга по весне что твоя Венеция. То есть дерьма – море разливанное, чистым в любом случае больше 100 метров не пройдешь. Народу у нас много учится, иностранного в том числе, и вот один америкос приперся в храм науки, возвышающийся над всем этим весенним безобразием, в модельных лакированных ботиночках на тоненькой такой подошве.

А наши ему и говорят: что ж ты, на хуй, такие ботинки нацепил? Они ж развалятся потом через два дня! К тому же копыта отморозишь.

У адресата в глазах тихая паника. Он начинает вертеться и осматривать себя с такой энергией, как будто ему шмеля в штаны засунули. Я-то подумала, это у него реакция на критику такая, ну, и утешаю: не плакай, мол, родной, можешь ходить в чем угодно, у нас свободная страна, тебе просто дружеский совет дали.

А он так заговорщически отводит меня в сторонку и говорит, попеременно краснея и зеленея: что совет дали, это как раз ясно; только я не понял кое-чего:

1. С чего он взял, что я на хуй что-то надевал?

2. Почему на вышеуказанном месте у меня, по его мнению, ботинки?

3. Почему они должны развалиться?

4. И где это на хую копыта?

С весенним приветом, Ольга».

«Да, это опять я. Нынче пойдет мое повествование о нашем Илюше, бывшем военном летчике, ныне торгпреде и куростреле по совместительству (в том смысле, что он курями стрелял по авиационному стеклу, чтобы на прочность проверить).

Так вот, несмотря на пенсию и песочные медали, Илюша еще очень даже молодой.

Он еще о-го-го! Вот и устроился на работу. Работа, надо сказать, еще чуднее предыдущей: бывший военный летчик стал инструктором по разным там способам передвижения на массовых гуляниях. И ходил он такой гордый этой работой, как будто его облобызал сам однорукий кайзер.

А между тем, Илюша на такой работе – это стихийное народное бедствие.

Такого ужаса не было со времен Олафа Лохматого, который заказал десять тысяч касок рогами внутрь.

Есть у нас в окрестностях небольшой парк столь же небольших самолетиков, и вот заезжим распальцованым товарищам захотелось, вишь ли, полетать. А поскольку один из них полетел с Илюшей, то он разом понял, из какого места выделяется адреналин, и почувствовал себя птицей, то есть летел и гадил.

Когда перед полетом перед славным Илюшей кинули здоровую пачку баксов и заказали «шоб все было на полную», у него возникло жгучее желание расстараться.

Ну, нельзя говорить ему: «Ямщик, гони!»

Забудем все фигуры пилотажа, которые были сейчас же проделаны с обделавшимся по самые верхние ухи новым русским в кабине. Веселее был конец этой истории.

«На полную», по Илюшиным понятиям, включает такой жирный заключительный штрих, как катапультирование клиента. Нет, он не убийца, конечно, поэтому он знает, с какой высоты и как надо выкинуть человека, чтоб он не расхерачился о землю-матушку, даже если впервые в жизни парашют видит.

Только вся проблема в том, что рычажки на катапультирование (2 штуки) клиент должен дернуть сам.

А они находятся в аккурат между ножками этого самого клиента.

А среди пилотов сие священнодействие называется «рви яйца». Понимаете, к чему я клоню, да?

Когда Илюша, после всех трюков, поворотив к клиенту распаренное лицо с дикими глазами, зычно гаркнул: «Рви яйца!» – клиент проделал именно то, что его просили.

Может, на рефлексе, а может, он подумал, что этот маньяк в форме только с таким условием опустит его на землю, не знаю, но выполнил он эту команду очень исправно.

Почему я знаю, что исправно?

Ну, потому что я видела, как клиент вывалился из кабины и побрел враскаряку.

Так ходят исключительно те, кому организовали в штанах омлет.

Потом этот бедолага упрашивал Илюшу не рассказывать его корешам, в чем там было дело.

Но я ж говорю, что Илюша не убийца, конечно, он обещал не говорить. Только вот мы все включая Илюшу, теперь удивляемся, как это можно было через джинсы ухватиться и дернуть себя так, чтоб так знатно себе все повыворотить?

Наверное, очень уж на землю хотелось».

«Сань, забыла написать: в одном журнале мне редактор сказал, что Покровский пишет про подлодки Бог знает какого поколения, и что сейчас и психологи есть, и возможности отдыха на подлодке, и масса всяких других вещей для реабилитации экипажа. Так ли это?»

«Значит, по порядку, Люсь.

Редактор – мудак. Я б его, дурака, засунул на лодку с сауной, бассейном (2х2 метра), кают-компанией с птичками, рыбками и записью голосов ветра, птиц, дождя и листвы. Эта лодка называется «Акула», катамаран. Там и углекислый газ по всем отсекам 0.1 % (я плавал 0.3–0.50.8). Только когда «Акулу» хотели затащить под воду на 120 суток, то в эту автономку пошли медики и стали брать кровь на анализ у всего экипажа, и оказалось, что примерно на сотые сутки похода у народа чуть ли не безвовратно менется состав крови. Медики охуели, а «Акулам» оставили обычную автономность (не более 90 суток) и еще сделали цикл – 60-30-60. 60 суток в море, 30 – на берегу, межпоходовый ремонт делают, и потом опять в море на 60 суток. Те же 120, только через жопу. На ребят было страшно смотреть. Напоминали они загнанных лошадей. С такими же синими кругами под глазами.

Психологи? Бывших замполитов переделали в психологов, и через ту же «еб твою мать» они теперь все объясняют с «психологической точки зрения».

В «Шизе» все написано. Не хочу повторяться. Отдых должен быть на берегу, а не на лодке, и должен он превышать время нахождения в море. Вот и вся реабилитация.

Американцы это хорошо знают. У них 56 в море и 4 на переход до базы в надводном положении. Всего 60. Потом на 75 в Майями с семьями. Вот это отдых.

А наших за жопу и на учения. А потом у них «Курск» тонет. А они все, бедные, думают: «Отчего бы это могло случиться?» ЗАЕБАЛИ! Вот отчего.

И любой мудак у нас специалист по расслаблению и реабилитации.

Какое на лодке может быть расслабление? Там над башкой у меня десять лет лампа дневного света висела, и от нее поток излучения в несколько раз перекрывал норму.

В искусственном воздухе отсека по некоторым данным содержится до трехсот различных ароматических соединений. Даже если все они на уровне ПДК (предельно допустимая концентрация), то это все равно много. Они не витамины. И очистка их не берет, это концентрации проскока, то есть они на фильтры не садятся. Вот и дышим. ДЕРЬМОМ.

Этот клоун смог бы 90 суток расслабляться в общественном туалете?

Запахи те же. Нос их не чует. Атрофируется чувствительность. Человек нажирается чеснока (там, кстати, обалденный чесночный голод. Я мог головку сожрать), а рядом стоящий человек не чувствует запаха у него изо рта. Хоть вплотную нюхай. Мы это случайно установили.

Скажи этому козлу, что я пишу про наши лодки. И про наших людей. Которых ЕБУТ («реабилитация» – хех, уморил).

«Возможности отдыха на подлодке» – он хоть понимает что говорит?

В так называемой «зоне отдыха» на все той же «Акуле» живут не обычные, а специально выведенные птички. Привыкшие к нашему воздуху. Спецразработка. Сдохнет – не заменишь. Списываются они так же, как и любое железо: по акту.

Замучаешься списывать. Так все эти птички давно поперемерли. А рыбкам ни дай Бог воду в аквариум дольешь из того дистиллята, что мы там пьем – немедленно окочурятся.

И потом, как можно отдыхать, зная что лодка в любую минуту может утонуть или ебануть? Со мной в одну автономку парень из конструкторского бюро ходил, так он всю автономку спал в полглаза. Все боялся аварийную тревогу проспать. Мелких возгораний на 90 суток – примерно 5–6. Это норма. Провалов на глубину, когда все обсираются, – 2–3. Заклинок рулей, когда носом в палубу и лодка летит в бездну – 34 за поход.

Вот мудак, а?

Из-за таких вот козлов на лодках людей по десять лет держат вместо положенных пяти».

«Игорь! Только что передали по ОРТ. В Баренцевом море в 4 часа утра утонула при буксировке апл «К-159». На борту было 10 человек. Одного спасли, двое погибли, что с остальными – неизвестно.

Утонул корабль отстоя. Тащили в завод. Глубина 170 метров.

Черт знает что! Почему вели на понтонах? Она что, насквозь дырявая? Если так, то почему на борту были люди?

Их упрямо назвали вчера в «Новостях» на ОРТ «швартовой командой».

«Швартовая команда» стоит на верхней палубе и швартуется, а на переходе – это команда перехода, недаром она полностью из офицеров и мичманов состоит. И сидит она внутри пл. А если она внутри, то в темноте полнейшей, что ли? Надо же хотя бы на батарее сидеть, чтоб аварийное освещение было. А с ним и так не все видно. Как же они осматривали отсеки? Никто не спал, что ли? Раз в полчаса доклад, что в отсеках «замечаний нет». У них в центральном черти кто был: командир и целый комплект механиков. А если они осматривали отсеки как положено, то 10 человек на переход мало. Минимум в два раза больше надо. И то они двусменку будут нести. Переход-то в таком виде всяко больше суток. А волнение моря? А скорость буксировки 1–2 узла (лучше один, чтоб трос не лопнул)? Значит, не двое, не трое, а четверо суток! Они что там, не спали? Или они все спали? А проверка прочного корпуса на герметичность? Она все равно должна проводиться. Гниет лодка у пирса десять лет или двадцать. Без этого в море нельзя выходить. А если выходите и на понтонах, то людей убирайте! Это же элементарные вещи! Что там люди делают в полутьме? А волнение моря? Там же волны? Триста дней в году по пять метров! Это какое-то всеобщее ущербление умов. Блядь, как овцы на заклание! А послать начальство на хуй? Оно же на смерть отправляет!»

«Саша, привет, я все прочел. Не знаю, как и сказать-то.

Я службу на подводном флоте слабо представляю.

Ну, разве что еще через призму своей сухопутной службы.

Знаю, что такое армия. Наша, советская армия. Сам видел, на своей жопе испытал. Бесплатная рабочая сила. Рабы.

Что самое главное – а всем поебать, что эти молодые парни такие же граждане этой страны, как и вы, что их тоже надо уважать как личности…

Вот помнится, работы по разгрузке цемента.

Вагон 60-тонник, цемент прямо с завода, раскаленный, тепло держит до месяца.

Для разгрузки прыгать надо сверху через люки в цемент и сразу – по шею, туча пыли, ни хера не видно, утонуть – как два пальца обоссать, на улице, естественно, жара под 30. А все равно сделают. Лопатками… Только сдохнут… Реабилитация… хм… сука.

В следующем вагоне реабилитация, ебена мать… Вот вам на роту 10 вагонов, и как хотите. Хотите ночью, хотите вчера… Причем командование отлично знает, что полроты в это время достраивает срочно-высрочно танковую директрису, их никак нельзя трогать…

А стройбатовская рота всего-то 50 или 60 человек… Вот и выходит – 2,5 человека на вагон… Обмотаешься всякими тряпками – и нырк туда… Пиздец… На всю жизнь запомнил… Я после этих разгрузок месяц харкал цементом, курить не мог – гаврился…

А когда на улице минус 30 и щебень размером с детскую голову из вагонных шнеков ни хуя не валится, потому что его засыпали сырым и он смерзся намертво? Вибраторы, говорят, подключите… Да какие на хуй вибраторы! Вы сами-то верите в то, что говорите? Кто их видел-то, вибраторы эти… Вагоны-то эти трясучие еще при Николае Кровавом пустили. Карандашиком его, карандашиком… Сутками разгружали… Так его, щебень, потом положено от путей откинуть метра на полтора, чтоб «габариты были свободны» Из-под вагонов выгрести и вагоны – ха! – вручную, откатить…

А работа эта, кстати, по СНиПам и ЕНиРам, – копеечная… Куб 20 копеек что ль было… Самая долбоебская работа, наидешевейшая… Дешевле – только уборка мусора… Ну, этого добра тоже перекидано было столько, что и вспоминать неохота…

А сколько труда зазря было положено… Мы же сами раствор и бетон, который из того самого цемента и щебня делался (кстати, нами же) – тоннами, блядь, закапывали. Потому что не нужен оказывался… А то, что строили аврально днями и ночами и о чем наши славные командиры орали – вот, мол, стройка века, на контроле лично у Лушева (был такой командующий Московским ВО), ляжем костьми, но Родине построим-сдадим… через полгода также аврально ломали.

Я в позапрошлом году по своим славным боевым местам проехал… Как в тарковском «Сталкере»….Один в один… Части, боксы, станции, заводы… Все заброшено.

Чего уж тут про К-159 говорить… Удивительно, как она еще у причала-то не затонула, за 20-то лет стояния. Да ее вместе с людьми пять раз списали. Мужиков только жаль… Утянула-таки людей на дно, гадюка… Взяла свою дань… Напоследок… Лет через пять поднимут… А может и так замылят…

«Саша, ничего не понимаю. Это опять Люся. У них же сорок минут было, чтоб из лодки выскочить. Неужели так трудно? Что это? Почему?»

«К-159» тонула сорок минут. Из десяти в живых остался только один.

Эта лодка в длину чуть больше ста метров.

Они могли бы выскочить из нее за тридцать секунд.

Но они не бежали. Почему?

Для подводника нет ничего хуже отстоя. Там специалист превращается в сторожа.

А если это база в Гремихе, где полно отстоя? Брошены лодка, брошены люди. Но у этих людей есть память, память прошлой жизни. Она оживает, как только лодка отрывается от пирса, как только корпус ее начинает скрипеть и что-то внутри ее вздыхает: ее ведут на понтонах.

Люди внутри нее в любой момент могут пойти ко дну вместе с ней, не ней нет средств спасения.

Эти парни с «К-159» почти не спали. Как можно спать, если лодка пошла?

Если лодка пошла, у тебя включается другое видение. Ощущение того, что ты все чувствуешь кожей. Обостряется слух, чутье, интуиция, обоняние, зрение – ты видишь в полутьме.

Происходят чудеса. Будто не было тех лет, что ты провел в отстое. И ты снова командир, ты хозяин отсека. Железо – твой друг. Оно не может без тебя.

Как бросить друга? Никак. Ты будешь орать в любое средство связи: «Аварийная тревога! Вода! В отсеки поступает вода!»

А тебе скажут, что надо бороться за живучесть. И ты будешь бороться. Голыми руками.

Ты снова молодой, ты ловкий, ты снова нужен, без тебя никак.

Ты бросаешься, герметизируешь за собой дверь, даешь воздух в отсек.

А тебя спрашивают, как обстановка.

А ты говоришь, что борешься – вернулась молодость.

Вот только из отсека ты уже не выйдешь. В нем повышенное давление и, чтоб сравнять его, нужно время. А его нет. Лодка тяжелеет, и вот уже верхний рубочный люк схватил воду.

Вода идет внутрь жадно, и все решается в доли секунды.

Переборки рассчитаны на десять атмосфер. На глубине двести тридцать метров их будет двадцать три. Вода сомнет переборки, и ты в полной темноте, вперемешку с чем попало, будешь всплывать под потолок, в воздушную подушку. Вода десять градусов. В горячке она кажется кипятком. Потом очнешься – и больно, тисками сжимает все тело…»