Систематическое богословие. Т. 3

Культура дает морали содержание, а мораль придает культуре серьезность. Недостаток серьезности по отношению к культурной созидательно-сти был впервые назван Кьеркегором «эстетизмом». «Эстетизм» — это отстраненность по отношению к творениям культуры, которые оцениваются только с точки зрения доставляемого ими удовольствия, не сопряженного с эросом по отношению к самому по себе творению. Эту позицию не следует смешивать с тем элементом игры, который присущ созиданию и восприятию культуры. Игра — это одно из наиболее характерных выражений свободы духа, и в свободном игрании есть такая серьезность, которая не преодолевается серьезностью необходимого труда. Там, где имеется серьезность, там имеется и неосознанная или осознанная сила безусловности нравственного императива. Культура, которая в своем созидательном труде эту ориентацию утрачивает, становится поверхностной и саморазрушительной, а та мораль, которая в противовес этому утверждает себя как «уход в серьезность», отрицает свою собственную серьезность через пустоту личностного и общественного самоконституирования так же, как это происходит в случае культуроборческого морализма. В обоих случаях именно недостаток объединяющей любви и порождает этот конфликт. В Духовном Сообществе эстетической отстраненности не существует, а существует серьезность тех, кто ищет опыт предельного в бытии и смысле посредством всякой культурной формы и задачи. Серьезность нравственной самоинтеграции и богатство культурного самосозидания объединены в Духовном Присутствии, которое является ответом на самотрансцендирующую устремленность в культуре и морали. В Духовном Сообществе нет места конфликту между тем безответственным удовольствием, которое доставляют формы культуры и виды культурной деятельности и, с другой стороны, той позицией морального превосходства над культурой, которую занимают во имя серьезности. Однако в нем имеет место та напряженность, из которой вырастает конфликт, ибо, хотя в теономии Духовного Сообщества и существует подлинное единство культуры и морали, но существует оно фрагментарно и предварительно. Пределы человеческой конечности препятствуют всеобъемлющей серьезности и всеобъемлющему культурному эросу. Однако даже в этих границах единство нравственной серьезности и культурной открытости является критерием для отношения морали к культуре во всех религиозных и секулярных группах. Именно Духовная сила ведет борьбу со всеми теми амбивалентностями, которые возникают в результате разделения морали и культуры.

146

Это описание Духовного Сообщества показывает, что оно является таким же явленным и сокрытым одновременно, как и Новое Бытие во всех его выражениях. Оно в той же степени и явлено, и сокрыто, как центральное явление Нового Бытия во Иисусе как во Христе; оно в той же степени и явлено, и сокрыто, как то Духовное Присутствие, которое созидает Новое Бытие в истории человечества и опосредованно -в универсуме как в целом. Именно поэтому мы и пользуемся термином «Духовное Сообщество», поскольку все Духовное явлено в сокры-тости. Оно открыто лишь вере как состоянию схваченности Духовным Присутствием. Как это мы уже говорили прежде: только Духом познается Дух.

III. Божественный Дух и амбивалентности жизни

А. Духовное Присутствие и амбивалентности религии

1. Духовное Сообщество, Церковь и церкви

а) Онтологический характер Духовного Сообщества. — Термин «Духовное Сообщество» использовался для того, чтобы отчетливо охарактеризовать тот элемент в понятии церкви, который Новый Завет называл «телом Христовым», а Реформация - «церковью невидимой или Духовной». В предыдущем обсуждении этот элемент иногда именовался «невидимой сущностью религиозных сообществ». Подобное положение подразумевает, что Духовное Сообщество - это не группа, существующая наряду с другими группами, но скорее сила и структура, присущая этим группам и действующая в них, то есть в религиозных сообществах. Если они сознательно основаны на явлении Нового Бытия во Иисусе как во Христе, то группы эти называются церквами. Если же у них имеются иные основания, то они называются синагогами, храмовыми конгрегациями, мис-териальными группами, монашескими группами, культовыми группами и движениями. В той мере, в какой они детерминированы предельной заботой, Духовное Сообщество в своей сокрытой силе и структуре действенно во всех таких группах. На языке Нового Завета проявление Духовного Сообщества в христианской церкви описывается следующим образом: церковь в Новом Завете названа греческим словом ecclesia -собранием тех, кто призван ото всех народов апостолами (apostoloi), вестниками Христа, в сообщество eleutheroi - тех, кто стали свободными гражданами «Царства Небесного». «Церковь», «собрание Бога» (или Христа) имеется в каждом из тех городов, где Весть была успешно воспринята и где возникла христианская koinonia, или христианское сообщество. Однако существует и всеобъемлющее единство этих местных общин в Церкви вселенской, благодаря чему отдельные группы становятся церквами (местными, областными, национальными, или, после раскола вселенской Церкви, — деноминационными). Вселенская Церковь, равно как и входящие в ее состав отдельные церкви, видится в двойном аспекте «тела Христова», с одной стороны (Духовная реальность), и, с другой сто-

148

роны, - социальной группы индивидуальных христиан. В первом смысле им присущи все те характеристики, которые в предыдущих главах мы приписали Духовному Сообществу, а во втором смысле — все те амбивалентности религии, культуры и морали, которые мы уже обсуждали в связи с амбивалентностями жизни вообще.

В целях семантической ясности мы использовали термин «Духовное Сообщество» в качестве эквивалента «церкви» (как тела Христова), при этом совершенно избегая термина «Церковь» (с большой буквы). Конечно этот термин не может быть устранен из литургического языка, однако систематическая теология имеет право пользоваться небиблейскими и нецерковными терминами в том случае, если их употребление служит высвобождению подлинных смыслов традиционных терминов, которые таким образом очищаются от сбивающих с толку и затемняющих смысл коннотаций. Когда реформаторы проводили четкое разграничение между невидимой и видимой церковью, они делали то же самое. И им тоже приходилось противиться опасным и даже демоническим искажениям истинного смысла «церкви» и «церквей».

И все-таки нельзя отрицать, что новая терминология, хотя в одном отношении она и полезна, в другом отношении может привести к новой путанице. Именно так, очевидно, и произошло в случае разграничения между церковью видимой и невидимой, и так могло бы произойти при разграничении между Духовным Сообществом и церквами. В первом случае путаница заключается в том, что «церковь невидимая» понимается как некая реальность наряду с Церковью видимой или, точнее говоря, наряду с видимыми церквами. Однако, по мысли реформаторов, нет невидимой церкви наряду с историческими церквами. Невидимая церковь — это Духовная сущность видимой церкви; она, как и все Духовное, сокрыта, хотя и определяет природу видимой церкви. Подобным же образом Духовное Сообщество не существует в виде сущности наряду с церквами, однако оно является их Духовной сущностью, действенной в них благодаря своей силе, своей структуре и своей борьбе с их амбивалентностями.

На вопрос о логико-онтологическом характере Духовного Сообщества можно ответить, что оно сущностно детерминирует существование и выдерживает сопротивление существования. Здесь следует избегать двух ошибок. Одна из них заключается в интерпретации Духовного Сообщества как идеала, противостоящего реальности церквей, - то есть как чего-то сконструированного из позитивных элементов в амбивалентностях религии и спроецированного на экран трансценденции. Этот образ порождает ожидание того, что актуальные церкви будут прогрессировать, приближаясь к этой идеальной картине Духовного Сообщества. Но в связи с этим встает вопрос о том, что же оправдывает такое ожидание. Или, более конкретно, откуда церкви получают силу устанавливать и актуализировать такого рода идеал? Привычным ответом является тот, что они получают ее от божественного Духа, действующего в церкви. Однако этот ответ ведет к дальнейшему вопросу о том, каким образом присутствует божественный Дух. Каким образом Дух пользуется словом и таинством как проводниками своей созидательной работы? Как может быть создана вера иначе, если не силой веры, а любовь иначе, если не силой любви? Сущностная сила должна предшествовать актуализации. В библейских терми-

149

нах можно было бы сказать, что церковь как Тело Христово, или как Духовный Храм является тем Новым Творением, в которое приняты как отдельный христианин, так и отдельная церковь. Этот образ мысли чужд нашему времени больше, чем большинству периодов истории церкви, включая и Реформацию. Однако это, несомненно, библейский образ мысли, и до тех пор, пока церкви утверждают, что Иисус есть Христос и посредник Нового Бытия, - до тех пор это теологически необходимо.

Однако следует избегать и другой опасности, заключающейся в своего рода платонизме или в том мифологическом буквализме, который интерпретирует Духовное Сообщество как собрание так называемых Духовных сущих, ангельских чинов, святых и спасенных всех времен и стран, представленных на земле церковными иерархиями и таинствами. Эта идея находится в русле традиции греко-православного мышления. Какой бы ни была символическая истина этой идеи. Духовным Сообществом называется все-таки не это. «Небесный собор Бога» — это супранатуралистический двойник земного собрания Бога, церкви²⁵', однако не это качество церквей делает их церквами: их делает ими невидимая, сущностная Духовность.

А если так, то для интерпретации реальности требуется прибегнуть к такой категории, которая не была бы ни реалистической, ни идеалистической, ни супранатуралистической, но эссенциалистской - к такой категории, которая указывала бы на силу эссенциального помимо экзистенциального и в нем самом. Данный анализ остается верным в отношении всякого жизненного процесса: везде эссенциальное является одной из детерминирующих сил. Его сила — не причинная, но направляющая. Ее можно было бы назвать телеологической, однако это слово неверно употреблялось в смысле более отдаленной причинности, что, безусловно, должно быть отвергнуто как наукой, так и философией. И еще можно было бы сказать, что Духовное Сообщество — это внутренний telos церквей и что в этом качестве оно является источником всего, что делает их церквами.

Эта эссенциалистская интерпретация Духовного Сообщества может предоставить теологии ту категорию, которая является наиболее адекватной для интерпретации неамбивалентной жизни как Жизни Вечной, ибо Духовная Жизнь - это Вечная Жизнь в предвосхищении.

б) Парадокс церквей. — Парадокс церквей заключается в том, что они соучаствуют, с одной стороны, в амбивалентностях жизни вообще и религиозной жизни в частности, но, с другой стороны, соучаствуют и в неамбивалентной жизни Духовного Сообщества. Первым следствием этого является то, что всякий раз, когда церкви интерпретируются и оцениваются, они должны рассматриваться в двух аспектах. Осознание этой необходимости было выражено в том разграничении между церковью невидимой и видимой, на которое мы уже ссылались. До тех пор пока, пользуясь этими терминами, мы осознаем, что говорим не о двух церквах, но о двух аспектах одной церкви во времени и пространстве, — до тех пор эта терминология не только возможна, но даже и неизбежна, поскольку необходимо подчеркнуть тот невидимый характер Духовного Сообщества, который является сущностной силой в каждой актуальной церкви. Если, однако, этими терминами злоупотребляют до такой степени, что уже имеются в виду две различные церкви, то результатом оказывается либо обесценивание эмпирической церкви здесь и сейчас, либо

150

игнорирование невидимой церкви как неуместного идеала. Оба этих следствия характерны для многих фаз истории протестантизма. Первое следствие проявлялось в определенных типах Духовных движений, а второе — в либеральном протестантизме.

Таким образом, на языке эпистемологии было бы полезно говорить о социологических и теологических аспектах церкви (имея при этом в виду любую отдельную церковь во времени и пространстве). Всякая церковь -это социальная реальность. В этом своем качестве она подчинена тем законам, которые детерминируют жизнь социальных групп со всеми их ам-би валентностями. Социологи религии поступают оправданно, проводя свои исследования также, как и социологи права, искусства и науки. Они справедливо указывают на имеющуюся в церквах социальную стратификацию, на рост и упадок элит, на борьбу за власть и на те разрушительные средства, которые в этой борьбе используются, на конфликт между свободой и организацией, на аристократический эзотеризм в противоположность демократическому экзотеризму и т. д. Рассматриваемая в этом свете, история церквей является секулярной историей со всеми теми де-зинтегрирующими, разрушительными и трагически-демоническими элементами, которые делают историческую жизнь такой же амбивалентной, как и всякий другой жизненный процесс. Если рассматривать этот аспект, исключая при этом другой, то можно относиться к церквам полемически или апологетически. Если исходят из полемических намерений (часто возникающих из восторженных ожиданий и неизбежно возникающих разочарований), то при этом скорее подчеркивается неприглядная реальность конкретных церквей, сопоставляемая с их притязанием воплощать Духовное Сообщество. Церковь за углом улицы заслоняет церковь Духовную.

Если, напротив, церкви как социальные реальности рассматриваются в апологетических целях, то они оцениваются с точки зрения их социальной значимости. Их восхваляют в качестве крупнейших и наиболее действенных социальных институтов, призванных улучшать жизнь. Людей призывают присоединяться к церквам или, по крайней мере, попытаться сделать это ради, например, психологической безопасности и помогать и другим достичь той же цели. С этой точки зрения история церквей видится историей прогресса человечности. На этой основе, конечно, критики церквей могут указывать на реакционное, суеверное и бесчеловечное воздействие церквей на западную цивилизацию, в чем им и удалось достичь колоссального успеха. Этот контраст показывает, что судить церкви с точки зрения их социальных функций и их социального влияния, прошлого или настоящего, в высшей степени неадекватно. Церковь, которая не является чем-то большим, чем благотворительной и социально полезной группой, может быть заменена другими группами, не притязающими на то, чтобы быть церквами; такая церковь не имеет оправданий для своего существования.

Другая точка зрения на церкви — теологическая. При этом не запрещается признавать социальный аспект, но его исключительная действительность отрицается. Теологическая точка зрения предполагает, что в амбивалентностях социальной реальности церквей присутствует неамбивалентное Духовное Сообщество.

151

Это противоречит притязанию Римско-католической церкви на то, чтобы в своей отдельности представлять единство церкви, отвергая всякую другую группу, притязающую на то, чтобы быть церковью. Следствием этого абсолютизма стало то, что Рим запретил чисто религиозное сотрудничество со всеми другими христианскими церквами. Несмотря на некоторое ослабление этой позиции, она выражает римское понимание единства церкви - понимание, которое может быть изменено лишь в том случае, если Римская церковь откажется от своих абсолютистских притязаний, а с ними — и от своей исключительности.

Протестантизм осознает всю парадоксальность предиката единства. Он считает разделение церквей неизбежным в свете амбивалентностей религии, полагая при этом, что оно не противоречит их единству относительно основания церквей — тому их сущностному единству, которое парадоксально присутствует в амбивалентном смешении единства и разъединенности.

Борьба против этой амбивалентности ведется силой того Духовного Сообщества, которому принадлежит неамбивалентное единство. Она проявляется во всех попытках воссоединить явленные церкви и вовлечь в это единство то, что мы называли «латентными церквами». Наиболее впечатляющей из этих попыток в наше время является деятельность Всемирного Совета Церквей. Экуменическое движение, организованным представительством которого он является, служит ярким выражением того, что понятие единства осознается во многих современных церквах. Если говорить практически, то оно способно уврачевать те разделения, которые исторически устарели, заменить конфессиональный фанатизм межконфессиональным сотрудничеством, преодолеть деноминационный провинциализм и породить новое видение единства всех церквей в их основании. Однако ни экуменическое, ни какое-либо иное движение будущего не сможет преодолеть амбивалентности единства и разделения в историческом существовании церквей. Даже если ему и будет по силам создать Соединенные Церкви Мира и даже если все латентные церкви обратятся к этому единству, то возникнут новые разделения. Динамика жизни; тенденция сохранять священное даже и тогда, когда оно устаревает; амбивалентности, подразумеваемые общественным существованием церквей, и, самое главное, профетический критицизм и потребность в реформировании вызовут новые и, во многих случаях. Духовно оправданные разделения. Единству церквей, равно как и их святости, присущ парадоксальный характер. Именно разделенная церковь — это церковь единая.

Универсальность — это третье свойство церквей, выражающее парадокс их природы. Церкви универсальны вследствие универсальности их основания - Нового Бытия, которое в них действенно. Слово «универсальный» заменяет собой классическое слово «кафолический» (то есть вселенский, касающийся всех людей), поскольку со времени произведенного Реформацией раскола последнее было повсеместно закреплено или за Римской церковью как за «католической», или за такими глубоко сакраментальными церквами, как Греческая Православная и Англиканская. Однако хотя слово и должно быть заменено, факт остается фактом: церковь, которая не притязает на свою кафоличность, перестает быть церковью.

154

Каждая церковь универсальна - как интенсивно, так и экстенсивно — вследствие ее природного свойства актуализировать Духовное Сообщество. Интенсивная универсальность церкви — это ее сила и желание соучаствовать в качестве церкви во всем сотворенном во всех измерениях жизни. Конечно, такое соучастие подразумевает то, что амбивалентности жизни во встречаемых сферах бытия подвергаются суду и с ними ведется борьба. Свойство интенсивной универсальности способствует широкой открытости церквей - такой же широкой, как и универсальная жизнь. Ничто сотворенное и, следовательно, сущностно благое не исключено из жизни церквей и их членов. Именно таков смысл того принципа complexio oppositorum¹⁶'", которым по праву гордится Римская церковь. В природе, в человеке и в истории нет ничего такого, что не имело бы места в Духовном Сообществе и, следовательно, в тех церквах, динамической сущностью которых является Духовное Сообщество. Это нашло классическое выражение как в средневековых соборах, так и в схоластических системах, в которых обретали свое место все измерения бытия, и даже демоническое, безобразное и разрушительное выполняло свою подчиненную роль. Опасность этой универсальности заключалась, конечно, в том, что элементы амбивалентности вошли в жизнь церкви или, говоря символически, в том, что демоническое восстало против своей подчиненности божественному. Эта опасность вынудила протестантизм заменить изобилие complexio oppositorum скудостью священной пустоты (следуя в этом иудаизму и исламу). Поступив так, протестантизм не отверг принципа универсальности, поскольку универсальность пустоты может существовать точно так же, как и универсальность изобилия. Свойство универсальности попирается лишь в том случае, если одна из многих возможностей возвышается до уровня абсолютной, а другие элементы исключаются. Когда это происходит, принцип универсальности из церквей исчезает и реализует себя в секулярном мире. Тем, что в течение Реформации и Контрреформации церкви в значительной степени отрезали себя как от универсальности изобилия, так даже и от универсальности пустоты, отчасти и объясняется широкое распространение секуляризма в современном мире. Церкви стали всего лишь сегментами жизни и перестали соучаствовать в универсальной жизни. Однако каким бы позитивным или негативным ни было отношение церквей к свойству универсальности, они сущностно универсальны вопреки их актуальной скудости относительности изобилия встречаемого мира. Они могут включать музыку, но исключать визуальные искусства; они могут включать труд, но исключать природную витальность;

они могут включать философский анализ, но исключать метафизику; они могут включать одни стили творений культуры, но исключать другие. Какими бы универсальными они ни старались быть, универсальность церквей парадоксально присутствует в их отдельности.

Все это говорится об интенсивной универсальности церквей; однако это действительно и для их экстенсивной универсальности — то есть для действительности церковного основания для всех наций, социальных групп, рас, племен и культур. Как показывает Новый Завет, эта экстенсивная универсальность является непосредственной импликацией приятия Иисуса как того, кто принес Новое Бытие. То огромное значение, которое придавал этому Павел, обусловлено как его собственным

155

опытом иудея диаспоры, объединяющим в себе еврейские, греческие и римские элементы с синкретизмом эллинистического периода, так и тем, что он внес все это в церковь в себе самом и в своей общине²⁷'. Аналогичная ситуация в наше время, порожденная национальными, расовыми и культурными проблемами, вынуждает современную теологию придавать такое же большое значение универсальности церкви, какое придавал ей Павел.

Однако актуальной универсальности в церквах нет никогда. Свойство универсальности не может быть производным от актуальной ситуации. В свете исторически обусловленной особенности — даже мировых церквей и их соборов — универсальность парадоксальна. Греческое православие отождествляет Духовное Сообщество с восприятием христианской Вести византийской культурой. Рим отождествляет универсальное Духовное Сообщество с церковью, управляемой каноническим правом и его стражем - папой. Протестантизм обнаруживает свою особенность в том, что он пытается подчинить чужие религии и культуры современной западной цивилизации во имя универсального Духовного Сообщества. И во многих случаях расовые, социальные и национальные особенности мешают церквам актуализировать свойство универсальности. Количественная или экстенсивная универсальность, равно как и качественная или интенсивная, - таково парадоксальное свойство церквей. Так же, как и в случае святости и единства, мы должны сказать об универсальности церквей еще и то, что она присутствует в их особенности. И это, несомненно, небезрезультатно: с самых ранних времен все церкви пытались преодолеть амбивалентность универсальности как интенсивно, так и экстенсивно (зачастую одно было тождественно другому).

Одной из наиболее достойных сожаления черт протестантской теологии последнего столетия является то, что она была побеждена позитивистской тенденцией, примерами чего являются Шлейермахер и Ричль. Позитивизм в теологии - это уничижение свойства универсальности. То, что является чисто «позитивным» (например, отдельная христианская церковь), не может считаться универсальным. Это возможно лишь в том случае, если универсальность понимается как нечто такое, что парадоксально присутствует в особенном.

Обычный мирянин, который слышит или исповедует слова апостольского Символа веры о святости, единстве и универсальности церкви, зачастую понимает парадокс церквей в отрыве от понятия Духовного Сообщества. Он осознает парадоксальный смысл этих слов в их приложении к церквам исходя из знания о своей собственной церкви. Обычно он даже достаточно реалистичен для того, чтобы отвергнуть ту идею, что однажды в будущем эти свойства утратят свой парадоксальный характер и станут эмпирически истинными. Он достаточно хорошо знает церкви и их членов (включая и самого себя) для того, чтобы отбросить подобные утопические ожидания. И все-таки он охвачен силой тех слов, в которых выражена неамбивалентная сторона Церкви, — Духовное Сообщество.

156

2. Жизнь церквей и борьба против амбивалентностей религии

а) Вера и любовь в жизни церквей (\) Духовное Сообщество и церкви как сообщества веры. — Духовное Сообщество — это сообщество веры и любви, соучаствующее в трансцендентном единстве неамбивалентной жизни. Вследствие конечности жизни соучастие это фрагментарно, и ему присущи напряженности, возникающие по причине той полярности индивидуализации и соучастия, которая всегда в той или иной мере присутствует во всяком конечном сущем. Духовное Сообщество как динамическая сущность церквей делает их теми существующими сообществами веры и любви, в которых амбивалентности религии не устранены, но преодолены в принципе. Выражение «в принципе» означает не in abstracto, но (как это означают соответствующие латинское и греческое слова principium и arche) ту силу начала, которая остается контролирующей силой всего процесса. В этом смысле Духовное Присутствие, Новое Бытие и Духовное Сообщество являются началами (archai). Амбивалентности религиозной жизни преодолены в принципе в жизни церквей; их саморазрушительная сила сломлена. Они не исключены совершенно (они могут присутствовать даже и в демонической силе), но, как говорит Павел в 8-ой главе Послания к Римлянам и в других местах, явление Нового Бытия преодолевает предельную силу демонических «структур разрушения»²⁸". Амбивалентности религии в церквах преодолены неамбивалентной жизнью постольку, поскольку они воплощают Новое Бытие. Однако это «постольку» предостерегает нас от отождествления церквей с неамбивалентной жизнью трансцендентного единства. Где есть церковь, там есть и тот пункт, в котором амбивалентности религии осознаются и отвергаются, но не устраняются.

Это истинно прежде всего в отношении того акта, посредством которого воспринимается Духовное Присутствие и актуализируется Новое Бытие, - в отношении акта веры. Вера в церквах становится религией -амбивалентной, разъединяющей, разрушительной, трагической и демонической. Однако в то же самое время существует и сила сопротивления многообразным искажениям веры: это божественный Дух и его воплощение - Духовное Сообщество. Если мы называем церкви или какую-либо отдельную церковь сообществом веры, то мы говорим, что, согласно своему намерению, она основана на Новом Бытии во Иисусе как во Христе или что ее динамической сущностью является Духовное Сообщество.

При изучении Духовного Сообщества мы выявили то, что существует напряженность между верой тех, кто охвачен Духовным Присутствием, и верой сообщества, которое состоит из подобных индивидов, но является чем-то большим, чем каждый из них, и чем-то большим, чем их совокупность. В Духовном Сообществе эта напряженность не приводит к разрыву. В церквах этот разрыв предполагается и приводит к амбивален-тностям религии, хотя и происходит это таким образом, что этим амби-валентностям оказывается сопротивление и они в принципе преодолеваются соучастием сообщества церкви в Духовном Сообществе. Что же мы имеем в виду, когда говорим о вере церквей или о вере отдельной церкви? Необходимо рассмотреть три аспекта этого вопроса. Первый — это когда в древней церкви индивиды решались стать ее членами и тем са-

157

мым рисковали всем, даже и собственной жизнью: в таком случае не составляло труда говорить о церкви как о сообществе веры. Однако когда многие стали присоединяться к церкви скорее ради обретения религиозного убежища, чем ради принятого ими экзистенциального решения, да и позже, когда в пределах целой цивилизации к церкви принадлежали все, включая детей, - тогда ее характер сообщества веры оказался под вопросом. Активной веры, ./«to quae creditur¹⁹', уже нельзя было предположить в большинстве ее членов. Произошел отказ от исповедничееКого основания церкви — от fides quae creditur. Как здесь одно соотносятся с другим? Каков бы ни был ответ, возникало множество амбивалентностей религиозной жизни, и понятие самой по себе веры стало столь амбивалентным, что теперь имеются веские (хотя и недостаточные) основания для того, чтобы не прибегать к нему вовсе.

Вторая трудность, связанная с понятием сообщества веры, коренится в исгорт fides quae creditur—ίο есть символов веры. Эта история является типичным амбивалентным смешением Духовной созидательности и тех общественных сил, которые детерминируют историю. Теми общественными силами, которые имеются здесь в виду, являются невежество, фанатизм, иерархическое высокомерие и политическое интриганство. Если церкви требуют, чтобы все их верующие члены принимали формулы, входящие в жизнь именно так, то тем самым церкви возлагают на людей такое бремя, которое никто из тех, кто отдает себе отчет в ситуации, не может вынести с честью. Демоническим и, следовательно, разрушительным актом для сообщества веры является то, что его интерпретируют как безусловное подчинение вероучительным положениям в том виде, в каком они сложились в процессе достаточно амбивалентной истории церквей.

Третья трудность, сопряженная с этим понятием, заключается в том, что в секулярном мире поощряется критическое, скептическое или индифферентное отношение к вероучительным положениям — даже и среди серьезных членов церкви. Что же такое «сообщество веры», если и сообщество, и личности отдельных членов разрушены критицизмом и сомнением?

Эти вопросы показывают, какой силой обладают в церквах амбивалентности религии и как трудно сопротивляться им верой.

Существует один ответ, лежащий в основе всех частей настоящей системы и являющийся основным содержанием христианской веры. Ответ этот заключается в том, что Иисус есть Христос, носитель Нового Бытия. Существует много возможных способов выражения этого утверждения, но в церкви нет способов избежать его. Каждая церковь основана именно на нем. В этом смысле можно сказать, что церковь является сообществом тех, кто утверждает, что Иисус есть Христос. Само наименование «христианин» подразумевает это. Для индивида это означает решение. Однако это решение не касается того, может ли лично он принять утверждение о том, что Иисус есть Христос, но решение это касается того, хочет он или нет принадлежать к тому сообществу, которое утверждает, что Иисус есть Христос. Если человек принимает решение против, то он оставляет церковь даже и в том случае, если в силу социальных или политических причин он не формализует своего отказа. Многие формаль-

158

ные члены всех церквей более или менее сознательно не желают принадлежать церкви. Церковь может относиться к ним терпимо потому, что она основана не на индивидуальных решениях, но на Духовном Присутствии и его проводниках.

Если рассматривать противоположную ситуацию, то можно сказать, что есть и такие люди, которые бессознательно или сознательно хотят принадлежать церкви (причем хотят настолько, что они и не могут вообразить себе, что ей не принадлежат), но при этом они охвачены таким сомнением по поводу как основного утверждения о том, что Иисус есть Христос, так и импликаций этого утверждения, что это ставит их на грань отделения себя от церкви (во всяком случае, внутреннего отделения). В наше время именно в этом заключено несчастье многих людей, и возможно, даже большинства, хотя разным людям это свойственно в разной степени. Они принадлежат церкви, но сомневаются в том, что ей принадлежат. Если иметь в виду именно их, то необходимо сказать, что критерием принадлежности человека церкви (а через нее - и Духовному Сообществу) является серьезное желание, сознательное или бессознательное, соучаствовать в жизни той группы, которая основана на Новом Бытии в том виде, в каком оно явилось во Иисусе как во Христе. Такая интерпретация может помочь тем людям, совесть которых обеспокоена недоверием по отношению к целой совокупности тех символов, которым они подчиняют себя в мышлении, в благочестии и в действии. Они могут быть уверены, что всецело принадлежат церкви, а через нее и Духовному Сообществу, и с этой уверенностью могут и жить в ней, и работать для нее.

Этот вывод действителен для всех членов церкви, включая ее служителей и иных представителей, однако в последнем случае возникают те же проблемы мудрости и такта, как и в во всякой организованной группе. Очевидно, что тот, кто отрицает (пусть даже и безмолвно) основание и цель той функции, которую, как предполагается, он осуществляет, — тот должен либо сам отделить себя от нее, либо быть вынужденным сделать это.

Поднимавшиеся выше вопросы о сообществе веры ведут к другой, более трудной, проблеме, - особенно трудной в свете протестантского принципа. Вопрос состоит в том, каким образом сообщество веры (каковым, как предполагается, является церкОвь) соотносится со своими вероисповедными и вероучительными выражениями в проповедничестве и в учительстве, а также с иными словесными выражениями (а особенно с теми, которые были сделаны представителями церкви). На этот вопрос следует отвечать исходя из конкретных решений конкретных церквей (в идеале — исходя из решений универсальной церкви, а актуально - исходя из решений тех многообразных центров, которые существуют между нею и местной церковью). Вероисповедные положения являются результатами этих решений. Отождествляя себя с Духовным Сообществом, Римская церковь рассматривает свои вероучительные решения как безусловно действительные и считает любое отклонение от них еретическим отделением от Духовной Церкви. Это вызывает юридически обоснованную реакцию церкви против тех, кого она считает еретиками - в прежние времена против всех заподозренных в ереси членов, а теперь лишь против представителей церкви. Протестантское учение об амбивалентности

159

религии даже в церквах делает подобную реакцию невозможной, хо даже и при этом протестантские церкви должны формулировать свое со ственное вероисповедное основание и защищать его от нападок со ст роны своих собственных представителей. Однако если церковь отда себе отчет в своих собственных амбивалентностях, она должна признат что, вынося суждение (выдвигая вероисповедное положение или прид;

гая его к конкретным случаям), она выносит такое суждение, котор< само по себе амбивалентно. Церковь не может уклониться от борьбы ;

сообщество веры (как в случаях нацистского отступничества, коммунис тической ереси, рецидивов римско-католической гетерономии или οτρί) цания основания церкви в Новом Бытии во Христе), но, вступая в не< церковь может впасть в разъединяющие, разрушительные и даже дем

Остается вопрос о том, влечет ли за собой утверждение церкви ка сообщества веры утверждение понятия ереси. Этот вопрос осложняете теми коннотациями, которые в процессе развития церкви приобрело nd нятие ереси. Первоначально используемое для обозначения отклонен^ от официально принятого учения, слово «ересь» стало — с установление канонического права — обозначать нарушение вероучительного закоц церкви, а с принятием канонического права как части государственное права ересь стала считаться самым серьезным уголовным преступление»Д Преследование еретиков привело к упразднению изначально оправдан^ ного смысла слова «ересь» для обозначения наших сознательных (а еиць| в большей степени - бессознательных) реакций. Его нельзя использовать в серьезной дискуссии, и теперь я убежден, что нам не стоит и пытатьсД спасти это слово, хотя мы и не можем избежать той проблемы, на кото|||

рую оно указывает. А, О самой проблеме можно сказать следующее. Отрицание оснований^,

церкви, то есть Духовного Сообщества и его проявления во Христе, яц^, ляется не ересью, но отделением от того сообщества, в котором существ^Й^, ет проблема ереси. Проблема ереси возникает тогда, когда делается избежная попытка концептуально сформулировать импликации базово^р^ христианского утверждения. С точки зрения протестантского принция^^ и признания амбивалентностей религии в свете всегда присутствующе!^^ латентности Духовного Сообщества проблема может быть решена следУД ющим образом: протестантский принцип бесконечного расстояния меж>·Д ду божественным и человеческим упраздняет абсолютность притязаниз||| какого бы то ни было вероучительного выражения Нового Бытия. КонеЧ^р но, церковь по необходимости принимает решение сделать основой свое^Д го проповедничества и учительства отдельную вероучительную традиции^ или формулу; но однако если это решение сопровождается притязание^ на то, что традиция эта является единственно возможной, то в таком слу^ чае протестантский принцип нарушается. Сущностью сообщества верЦ| в протестантизме является то, что протестантская церковь может принять^ в свое мышление и действие всякое выражение мысли и жизни, создан- · ное Духовным Присутствием где бы то ни было в истории человечества.

160

римская церковь гораздо лучше осознавала эту ситуацию в более ранние времена, нежели на более поздних этапах, однако лишь со времен Контр-пеформации она стала решительно препятствовать всякой вероучитель-ной переоценке прошлого. Была утрачена профетическая свобода сущностной самокритики. Протестантизм, порожденный борьбой именно за такую свободу, утратил ее в период теологической ортодоксии, но обретал ее снова и снова. Однако с этой свободой и несмотря на свои бесконечные деноминационные разделения протестантизм все-таки остался сообществом веры. Он осознает и всегда будет осознавать те две реальности, в которых он соучаствует: Духовное Сообщество, являющееся его динамической сущностью, и свое существование в амбивалентностях религии. Осознание этих двух полюсов протестантизма и лежит в основе настоящей попытки создать теологическую систему.

(2) Духовное Сообщество и церкви как сообщества любви. — Являясь сообществами веры, церкви в то же время являются и сообществами любви, однако это следует понимать в рамках амбивалентностей религии и борьбы Духа с этими амбивалентностями. В своих антидонатистских писаниях Августин³⁰' приходит к выводу о том, что вера возможна и вне церкви (например, в схизматических группах), но что любовь как агапэ ограничена сообществом церкви. При этом Августин исходил из предпосылки интеллектуалистского понятия веры (например, принятия крещальной формулы), отделяющего веру от любви. Но если вера является состоянием схваченности Духовным Присутствием, то веру и любовь разделить нельзя. И все-таки Августин прав, рассматривая церковь в качестве сообщества любви. Мы обсуждали природу любви во всей ее полноте, а особенно в ее качестве агапэ, в связи с характером Духовного Сообщества. Теперь же нам предстоит описать ее действие в рамках амбивалентностей религии и вопреки им.

В качестве сообщества любви церковь актуализирует Духовное Сообщество, являющееся ее динамической сущностью. Анализируя акт нравственного конституирования личности как личности, мы обнаружили, что он может произойти лишь во встрече с другой личностью «лицом к лицу» и что эта встреча может стать конкретной лишь в терминах агапэ — воссоединяющего утверждения другого в терминах вечного смысла его бытия. Церковь исходит из той предпосылки, что каждый ее член имеет именно такое отношение к каждому другому члену и что это отношение становится актуальным в пространственной и временной близости («ближний» Нового Завета). Это выражается во взаимном приятии вопреки тем разделениям, которые имеют место потому, что церковь является социально детерминированной группой. Это относится к политическим, социальным, экономическим, образовательным, национальным, расовым и, самое главное, к личностным различиям, предпочтениям, симпатиям и антипатиям. В некоторых церквах (таких, например, как первая церковь Иерусалима) и во многих сектантских группах понятие «сообщество любви» привело к «экстатическому коммунизму», к отказу от всех различий (и особенно — от экономических). Однако такой подход основан на игнорировании различия между теологическим и социальным характером церкви, и потому ему не присуще понимание ее природы, а следовательно, и амбивалентностей каждого сообщества любви.

6 Зак 3525

161

Часто именно идеологическое навязывание любви и порождает наиболее интенсивные формы враждебности. Как и всему остальному в природе церквей, сообществу любви тоже присущ характер «вопреки»; любовь в церквах выявляет любовь Духовного Сообщества, но делает это в условиях амбивалентностей жизни. Притязания на политическое, социальное и экономическое равенство не могут непосредственно вытекать из характера церкви как сообщества. Однако из характера церкви как сообщества любви следует, что те формы неравенства, которые делают невозможным актуальное сообщество любви и даже веры (за исключением особых героических случаев), должны быть подвергнуты критике и преобразованы. Это относится к политическому, социальному и экономическому неравенству, а также к тем формам подавления и эксплуатации, которые разрушают возможности человечности в индивиде и возможности справедливости в группе. Должно быть услышано то пророческое слово церкви, которое направлено против такого рода форм бесчеловечности и несправедливости, однако прежде всего церковь должна преобразовать данную социальную структуру в себе самой (см. «Соотносящие функции церквей», с 190.). Одновременно она должна помогать жертвам искаженной социальной структуры и таких сил, как болезни и природные катастрофы — как в том, чтобы обрести опыт сообщества любви, так и в том, чтобы обрести те материальные блага, которые поддерживают их человеческие возможности. Это та часть агапэ, которая называется благотворительностью и которая является столь же необходимой, сколь и амбивалентной. Она амбивалентна и потому, что чисто материальными пожертвованиями она может заменить свой долг по отношению к человеку как человеку, и потому, что ею могут пользоваться как средством для поддержания таких социальных условий, в которых благотворительность делается необходимой, — даже и для поддержания совершенно несправедливого социального порядка. В противоположность этому подлинная агапэ пытается создать такие условия, которые делают возможной любовь в другом. (Не случайно, что это было объявлено принципом психотерапевтического лечения, — например, Эрихом Фроммом.)

Каждый акт любви подразумевает осуждение того, что отрицает любовь. Церковь как сообщество любви постоянно, самим своим существованием, это осуждение выносит. Она выносит его и против тех, кто находится вне, и против тех, кто находится внутри ее сообщества, и она должна осознанно и активно выносить этот приговор в обоих направлениях, хотя таким образом она и оказывается вовлеченной в те амбивалентности суждения, которыми являются авторитет и власть. Поскольку церковь, в противоположность иным группам общества, судит во имя Духовного Сообщества, то ее суд подвержен опасности стать более радикальным, более фанатичным, более разрушительным и демоническим. С другой стороны, и именно по этой причине в церкви и присутствует тот Дух, который судит суд церкви и борется с его искажениями.

В отношении к своим собственным членам церковный суд осуществляется через проводников Духовного Присутствия, через функции церкви и, в конечном счете, через ту дисциплину, которая в некоторых церквах (а особенно заметно — в кальвинистских) рассматривается в качестве проводника Духовного Присутствия, подобного Слову и таинству. Προ-162

тестантизм в целом не имеет четкого суждения о дисциплине вследствие иерархических и монастырских злоупотреблений ею. Основным возражением протестантизма было возражение против теории и практики отлучения от церкви. В соответствии с протестантским принципом отлучение невозможно потому, что никакая религиозная группа не имеет права ставить себя между Богом и человеком, — ни для того, чтобы соединить человека с Богом, ни для того, чтобы отделить его от Бога. Простая молитва отлученного может обладать большей Духовной силой и большим целительным воздействием, чем любое из тех апробированных церковных таинств, от которых он отлучен. Протестантская дисциплина может состоять лишь в том, чтобы советовать и, если речь идет о представителях церкви, в том, чтобы отстранять их от служения. Решающей чертой суда любви является то, что своей единственной целью он имеет восстановление сообщества любви — не отделение, но воссоединение. Даже временное отделение наносит ту рану, которая может никогда и не зажить. Подобное отделение может принимать форму даже и социального остракизма со стороны церковного сообщества. Это имеет место в протестантских церквах и по своим разрушительным последствиям может быть еще хуже, чем отлучение, поскольку это является преступлением против Духовного Сообщества и церкви. Приспособление представителей церкви к тем социальным группам, которые оказывают на них преобладающее влияние, является таким же (а с течением времени даже и более) опасным. В особенности это является проблемой священнослужителя - и в протестантской церкви более, чем в католической. Протестантское учение о всеобщем священстве всех верующих лишает священнослужителя тех привилегий, которые защищают священника в Римской церкви, а роль мирян соответственно возрастает. Это делает профетический суд церковных общин (включая и их наиболее влиятельные социальные группы) таким трудным, что он почти невозможен. В результате зачастую возникает социально детерминированная классовая церковь, что особенно очевидно в американском протестантизме. Во имя тактичного и деликатного подхода (который сам по себе желателен) подавляется судящая функция сообщества любви. Возможно, эта ситуация причиняет церкви больший ущерб, чем те открытые нападки на ее принципы, которые предпринимают ее уклоняющиеся и заблуждающиеся члены.

Все это касается судящей функции сообщества любви по отношению к его членам. Те же критерии, несомненно, действительны не только в отношении официальных представителей церкви, но также и в отношении тех ее членов, которые обладают пастырской функцией в ограниченных группах во имя сообщества любви (таковы, например, родители по отношению к детям или один из родителей по отношению к другому; таковы друзья по отношению к друзьям; таковы лидеры добровольных объединений по отношению к членам их групп; таковы учителя по отношению к ученикам своих классов и т. д.). Сообщество любви во всех этих случаях должно быть актуализировано в утверждении, осуждении и воссоединении. Тем самым будет выражено Духовное Сообщество. В силе Духовного Присутствия церковь должна бороться против амбивалентностей тройственного проявления любви через детерминированных Духом людей и детерминированные Духом движения. Каждое из трех проявле-

163

ний является творением Духовного Присутствия, и в каждом из них действенно великое «вопреки» Нового Бытия. Однако более всего оно выявлено в третьем — в «воссоединении вопреки», в вести о прощении и в акте прощения. Подобно судящему элементу любви, элемент прощающий присутствует во всех функциях церкви постольку, поскольку они зависят от Духовного Сообщества. Однако амбивалентности религии оказывают сопротивление динамике Духа и в акте прощения. Прощение может быть или механическим актом, или просто попустительством, или унижением того, кто получил прощение. Воссоединение в любви невозможно ни в одном из этих случаев, поскольку здесь игнорируется присущий прощению парадокс.

Вопрос об отношении отдельной церкви как сообщества любви к другим сообществам вне ее изобилует проблемами. Возможно, нигде еще амбивалентности религии не преодолеваются с таким трудом, как здесь. Первая проблема касается индивидуальных членов всех групп вне церкви. Общий ответ на вопрос «Чего требует любовь, если они входят в сферу церкви?» будет таким, что их следует принять как соучаствующих в Духовном Сообществе в его латентности и потому как возможных членов отдельной церкви. Но в таком случае те элементы любви, которые мы назвали «судом» и «воссоединением», ставят следующий вопрос: «При каких условиях возможно их полное или частичное принятие в качестве членов церкви?» Это глубоко проблематичный вопрос. Подразумевает ли он обращение, и если да, то - во что? В христианство, в одну из его конфессий или деноминации, в веру отдельной церкви? Наше учение о Духовном Сообществе в его латентности предлагает такой ответ: если кто-либо желает соучаствовать в сообществе любви в отдельной церкви, то он может стать полноправным ее членом в том случае, если он примет символ веры и устав этой церкви; или же он может остаться в отдельной церкви и стать полноправно принимаемым гостем в другой церкви; или он может оставаться в латентности Духовного Сообщества в качестве иудея, мусульманина, гуманиста, мистика и т. д. — человеком, который желает быть принятым в сообщество любви потому, что он осознает свою собственную сущностную принадлежность Духовному Сообществу. В последнем случае он был бы гостем или, точнее сказать, посетителем и другом. Такие ситуации ныне часты. Но вот что является решающим (по крайней мере в протестантской сфере) — так это желание соучаствовать в той группе, основанием которой является приятие Иисуса как Христа;

это желание замещает собой вероисповедный постулат и, несмотря на отсутствие обращения, открывает доступ в сообщество любви без оговорок со стороны церкви.

Другая проблема, касающаяся отношения сообщества любви с теми, кто находится вне ее, — это проблема отношения одной отдельной церкви к другой — местной, национальной, деноминационной. Антагонизм среди церквей, даже доходящий до крайности фанатического преследования одной церкви другою, имеет те социальные и политические причины, которые находятся в числе амбивалентностей церквей в их социологическом аспекте. Однако существуют и другие причины, проистекающие из борьбы Духовного Присутствия против профанизации и демонизации Нового Бытия. В каждой церкви с определенным символом веры и уста

164

вом жизни существует глубокая тревога по поводу того, что некто посто-оонний, просящий о том, чтобы его приняли в сообщество любви, может исказить это сообщество посредством элементов профанизации и демонизации. В этой ситуации фанатизм, как и всегда, является результатом внутренней ненадежности, а преследование, как и всегда, порождено тревогой. Подозрительность и ненависть, возникающие в отношениях между сообществами любви, являются следствиями того же страха, который породил процессы над ведьмами и еретиками. Это подлинный страх перед демоническим, и поэтому он не может быть преодолен тем идеалом терпимости, который основан на безразличии или на абстрактном сведении различий к минимуму. Он уязвим лишь для Духовного Присутствия, которое утверждает и судит всякое выражение Нового Бытия как в одном сообществе любви, так и в других. Во всех них, берущих свое начало или от латентного, или от явного проявления Духовного Сообщества, существует созидательное Духовное Присутствие, и во всех них про-фанные и демонические возможности являются реальностью. А если так, то одна церковь может признать, что любовью она объединена с другой в Духовном Сообществе как в динамической сущности обеих, посредством которой утверждаются и осуждаются особенности каждой из них. Эти соображения подтверждают то, что мы уже говорили о парадоксальном характере единства церкви.

б) Функции церквей, их амбивалентности и Духовное Сообщество. (1) Общий характер функций церквей и Духовное Присутствие. — Обсудив в предыдущих разделах сущностный характер церквей в их отношении к Духовному Сообществу, теперь мы должны обратиться к рассмотрению их выражения как живых организмов со множеством функций. Каждая из этих функций является непосредственным и необходимым следствием природы церкви. Они должны осуществляться везде, где имеется живая церковь, даже если периодически эти функции становятся скорее скрытыми, чем явными. Они не исчезают никогда, хотя те формы, которые они принимают, сильно друг от друга отличаются. Можно выделить следующие три группы функций церкви: функции конституирования, соотносимые с основанием церквей в Духовном Сообществе;

функции экспансии, соотносимые с универсальным притязанием Духовного Сообщества; функции созидания, соотносимые с актуализацией Духовных потенциальностей церквей.

И здесь возникает более общий вопрос — вопрос о том смысле, в котором учение о церквах и их функциях является предметом систематической теологии, и вопрос о том смысле, в котором оно является предметом практической теологии. Сначала, конечно, отвечают так, что граница эта не является четкой. И все-таки можно провести разграничение между теми теологическими принципами, которым подчиняются функции церквей как таковых, и наиболее адекватными для осуществления этих функций практическими средствами и методами. Задачей систематической теологии является анализировать первые; задачей практической теологии - предлагать вторые. (Данное различие, разумеется, не подразумевает разграничения между мышлением систематического и практического теологов; оба размышляют над обеими группами проблем, однако и тот, и другой специализируется в своей деятельности на одной

165

из них.) Последующий анализ систематического характера будет зачастую совпадать с описанием практического характера, как это уже имело место в предыдущих главах.

Первое положение, которое необходимо выдвинуть, говоря о логических принципах, управляющих функциями церквей как церквей, - это положение о том, что все они соучаствуют в парадоксе церквей. Все они исполняются во имя Духовного Сообщества, хотя исполняются они также социальными группами и их представителями. Они вовлечены в амбивалентности жизни (прежде всего, жизни религиозной), и их целью является преодоление этих амбивалентностей силой Духовного Присутствия.

Можно выделить три полярности принципов, соответствующие трем группам функций. Функции конституирования относятся к полярности традиции и реформирования, функции экспансии — к полярности истины и адаптации, функции созидания — к полярности формотрансценди-рования и формоутверждения. Амбивалентности, с которыми борется Духовное Присутствие, тоже выявлены этими полярностями. Опасностью традиции является демоническая hubris, опасностью реформирования -опустошающий критицизм. Опасностью истины является демонический абсолютизм; опасностью адаптации — опустошающая релятивизация. Опасностью формотрансцендирования является демоническое подавление; опасностью формоутверждения — формалистическая пустота. Конкретные примеры этих полярностей и заключенных в них опасностей будут обсуждаться в связи с описанием соответственных функций; пока же необходимо сделать лишь несколько общих замечаний о каждой из них.

Принцип традиции в церквах не является простым признанием того социологического факта, что культурные формы всякого нового поколения порождаются теми формами, которые были выработаны предыдущими поколениями. Это, конечно, действительно также и для церквей. Однако помимо этого принцип традиции в церкви исходит из того факта, что, во-первых, природа церквей и характер их жизни детерминированы их функцией в Новом Бытии в том виде, в каком оно явилось во Иисусе как во Христе и что, во-вторых, традиция — это связь между этим основанием и каждым новым поколением. Это вовсе не обязательно относится к тем национальным группам или культурным движениям, возникновение которых может быть довольно несущественным для их развития. Однако Духовное Сообщество действенно во всех функциях церкви, и, следовательно, тут идеально присутствуют все поколения — причем не только те поколения, которые обладали опытом центрального явления, но также и те, которые его ожидали. В этом смысле традиция не является частной, хотя она и включает в себя все частные традиции; она выражает собой единство исторического человечества, центром которого стало явление Христа.

Греческая православная церковь считает себя церковью живой традиции, противоположной юридически определенной и папски детерминированной традиции Римской церкви. Критика, которой Реформация подвергала многие элементы обеих традиций (но особенно римской), сделала само это понятие подозрительным для протестантского мироощущения.

166

И все-таки традиция является элементом жизни всех церквей. Даже и протестантский критицизм стал возможным лишь благодаря тому, что он опирался на отдельные элементы римско-католической традиции (такие, как Библия, Августин, немецкий мистицизм, гуманистическая основа и т. д.). Общей характеристикой профетического критицизма религиозной традиции является то, что он исходит не извне, но из центра самой по себе традиции и ведет борьбу с ее искажениями во имя ее истинного смысла. Нет реформации без традиции.

Слово «реформация» обладает двумя коннотациями: оно указывает на уникальное событие в истории церкви - на протестантскую Реформацию XVI в.; но оно указывает и на тот неизменно действующий во все периоды принцип, который заключен в борьбе Духа с амбивалентностями религии. Историческая Реформация произошла потому, что Римская церковь успешно подавила этот принцип как раз тогда, когда пророческий Дух призвал реформировать церковь во «главе и членах». Очевидно, что не существует того объективного критерия, который был бы приложим к движению реформации; даже Библия не является таким критерием, поскольку Библия должна быть интерпретирована. Вместо этого существует тот риск, который коренится в осознании Духовной свободы, и именно пророческий Дух создает то мужество, с которым на этот риск идут. Протестантизм принимает этот риск даже и в том случае, если он может означать дезинтеграцию отдельных церквей. Он идет на этот риск в уверенности, что Духовное Сообщество, динамическая сущность церкви, не может быть разрушено.

Полярность традиции и реформации ведет к борьбе Духовного Присутствия с амбивалентностями религии. Принцип реформации является нейтрализатором, удерживающим от демонического подавления свободы Духа той традицией, которая облечена абсолютной действительностью (на практике или юридически). А поскольку каждой церкви присуща своя традиция, это демоническое искушение актуально и успешно действует во всех них. Его успех обусловлен порождающей запреты тревогой по поводу любого отклонения от того, что священно и что, как это считается доказанным, обладает спасающей силой. В этой тревоге имплицитно содержится предчувствие того, что под влиянием принципа реформации церкви поддадутся профанизируюшему критицизму. Часто цитируемые слова Шлейермахера о том, что «реформация продолжается», безусловно истинны, однако они поднимают тревожный вопрос: «Где же тот предел, за которым начинается критическая дезинтеграция?» Этот вопрос придает хранителям абсолютизированной традиции силу подавлять желание реформ и действовать принуждением на тех, кто знает лучше их, но не имеет мужества рискнуть и вступить на новый путь. Два принципа в Духовном Сообществе едины. Они находятся в напряженности, но не в конфликте. До той степени, до какой динамика Духовного Сообщества действенна в церкви, конфликт преобразуется в живую напряженность.

Вторая полярность принципов сущностно соотнесена с функциями экспансии в жизни церквей. Это — полярность истины и адаптации. Проблема эта так же стара, как и те слова Павла, в которых он говорит о том, что был иудеем для иудеев, а эллином для эллинов, в то же время отвергая каждого, кто, вопреки истине его вести, пытается вновь преобразо-

167

вать Новое Бытие («Новое Творение», как он его называет) в ветхое бытие иудейского закона или греческой мудрости. Именно в этих его словах нашли свое классическое выражение как экзистенциальный конфликт между истиной и адаптацией, так и направленная на его преодоление борьба Духовного Присутствия.

В древней церкви небольшие группы требовали подчинения церквей иудейскому закону, а огромное большинство, включая и большинство великих богословов, требовало адаптации к тем формам мышления, которые были выработаны классической греческой и эллинистической философией. В то же время и сами массы, находясь под снисходительным надзором церковных властей, приспосабливались к политеистическим тенденциям в религии (будь то почитание образов — икон — или же вторжение в жизнь благочестия целого сонма святых — а особенно Святой Девы). Без такой адаптации миссионерская деятельность древней церкви была бы невозможна, хотя в процессе адаптации содержание христианской Вести находилось в постоянной опасности оказаться порабощенным ею в целях приспособления. Опасность отказа от полюса истины ради полюса адаптации была столь реальной, что в свете именно этого конфликта можно рассматривать большинство великих битв первого тысячелетия христианских церквей.

В Средние века адаптация романо-германских племен к феодальному порядку явилась как миссионерской, так и воспитательной необходимостью и сопровождалась постоянным подчинением истины приспособлению. Борьбу между императором и папой нужно понимать отчасти как реакцию церкви против феодального отождествления социальной и религиозной иерархий, а реакцию личностного благочестия позднего Средневековья (включая Реформацию) можно понимать как сопротивление преобразованию церкви во всеобъемлющий феодальный авторитет. Конечно, ни одно из этих движений за истину против приспособления не избежало необходимости самоадаптации. Несмотря на разрыв между Лютером и Эразмом, гуманистический дух все-таки проник в протестантизм через Меланхтона, Цвингли и, отчасти, через Кальвина. В последующие века борьба между истиной и адаптацией продолжалась с неослабевающей силой, являясь одной из наиболее актуальных проблем даже и сегодня. Эта борьба, конечно, не ограничивается миссионерской экспансией в направлении чужих религий и культур, но имеет даже более непосредственное отношение к экспансии в те цивилизации, которые сформированы христианской традицией. Как и изменение общего культурного климата (начиная с XVI в.), так и необходимость введения в церковь новых поколений ставят ту неизбежную проблему, которая содержится в полярности истины и адаптации.

Опасностью, которая сопряжена с утверждением истины без адаптации, является, как это было показано выше, тот демонический абсолютизм, который бросает истины как камни на головы людей, не заботясь о том, могут ли люди их принять или нет. Это именно то, что можно назвать демоническим оскорблением, которое часто наносят церкви, хотя они и притязают на то, будто они по необходимости защищают от оскорбления божественное. Если церковь не адаптируется к категориям понимания тех, к кому обращены ее экспансионистские функции, то она не

168

только не осуществит экспансию, но даже и утратит то, что уже имеет, поскольку ее члены тоже живут в данной цивилизации и могут воспринять истину вести о Новом Бытии лишь в категориях этой цивилизации.

Если, с другой стороны, адаптация становится неограниченным приспособлением, как это имело место во многие периоды истории церквей, то истина Вести утрачивается, и церковь становится жертвой того релятивизма, который ведет к секуляризму, вначале просто пустому и лишенному экстаза, но потом открытому демонически искаженному экстазу. То миссионерское приспособленчество, которое жертвует принципом истины, не одерживает победы над демоническими силами независимо от того, какие они — религиозные или профанные.

Третья полярность принципов, соотносимая с функциями созидания, — это полярность формотрансцендирования и формоутверждения. функции созидания пользуются различными сферами культурного творчества для того, чтобы выразить Духовное Сообщество в жизни церквей. Это относится к theoria и praxis, а в них — к эстетической и когнитивной, к личностной и общественной сферам жизни в измерении духа. Из всех этих сфер церкви извлекают для себя материал (то есть стили, методы, нормы и отношения), однако делают это таким образом, который одновременно и утверждает, и трансцендирует культурные формы. Если церкви вовлечены в эстетическое или когнитивное, личностное или общественное созидание, то вовлечены они в него в качестве церквей лишь в том случае, если отношение Духовного Присутствия явлено в их делах, то есть если им присуще экстатическое, формотрансцендирующее качество. Церкви не действуют в качестве церквей тогда, когда они действуют в качестве политических партий, юридических судов, школ или философских движений, в качестве покровителей произведений искусств или психотерапевтического лечения. Церковь выявляет свое присутствие в качестве церкви лишь в том случае, если Дух прорывается в конечные формы и влечет их за их пределы. Это именно то формотрансцендирующее, Духовное качество, которое характеризует функции созидания в церкви, — функции эстетического самовыражения, когнитивной самоинтерпретации, личностной самореализации, социальной и политической самоорганизации. И не материал как таковой делает их функциями церкви, но их формотрансцендирующий, экстатический характер.

В то же время должен соблюдаться и принцип формоутверждения. В каждой функции церкви сущностная форма культурной сферы должна быть использована без насилия над требованиями ее структуры. Об этом имплицитно говорилось выше, когда мы вели обсуждение структуры и экстаза. Несмотря на формотрансцендирующий характер религиозного искусства, эстетические правила должны соблюдаться; несмотря на формотрансцендирующий характер религиозного знания, когнитивные правила не должны нарушаться. То же самое действительно и в отношении личностной и социальной этики, и в отношении политики и образования. Отдельные важные проблемы, порождаемые этой ситуацией, будут обсуждаться позже; здесь же мы снова должны обратиться к тем двум опасностям, между которыми находятся функции созидания в жизни церквей. Если принцип формотрансцендирования действует в отрыве от принципа формоутверждения, то церкви становятся демонически-подав-

169

ляющими. В каждом человеке и в каждой группе они вынуждены подавлять то чувство формы, которое требует честного подчинения структурным необходимостям культурного созидания. Они, например, подвергают насилию художническую цельность во имя освященного (или политически целесообразного) стиля; они ущемляют научную честность, ведущую к постановке радикальных вопросов о природе, человеке и истории; они разрушают личностную человечность во имя демонически искаженной фанатичной веры и т. д.

На другом полюсе существует опасность профанизации Духовных творений и опасность той пустоты, которая провоцирует демонические вторжения. Форма, которая слишком жестка для того, чтобы быть трансцен-дированной, постепенно становится все более и более бессмысленной — хотя и не ошибочной. Вначале это ощущается в качестве зашиты от трансцендентного вмешательства, потом в качестве автономной созидательно-сти, затем в качестве воплощения формальной правильности, и, наконец, в качестве пустого формализма.

Там, где Духовное Присутствие в церквах сильно, там два принципа (формотрансцендирование и формоутверждение) едины.

(2) Конститутивные функции церквей. - Систематическая теология должна изучать функции церкви потому, что они являются частью ее природы и добавляют к ее характеристике особые элементы. Если функции церкви - это функции самой ее природы, то тогда они всегда должны присутствовать там, где присутствует церковь, хотя они и могут проявляться в различных степенях сознательной заботы, интенсивности и адекватности. Их осуществление может подавляться извне, они могут срастаться с другими функциями, но при этом они всегда присутствуют в качестве элемента природы церкви, побуждая к актуализации.

И все-таки они не всегда организационно представлены; функции и институты не обязательно являются взаимозависимыми. Институты зависят от тех функций, которым они служат, однако функции могут существовать даже и там, где им не служат никакие институты, что и случается весьма часто. Большинство институциональных установлений возникает спонтанно. Природа церкви требует того, чтобы отдельная функция ощущалась в Духовных опытах и тех последующих действиях, которые в конечном счете ведут к установлению институциональной формы. Если институт устаревает, то иные способы осуществления той же функции могут возникнуть спонтанно и облечься в новую институциональную форму. Это согласуется с тем, что мы уже говорили о свободе Духа; это освобождает церковь от какого бы то ни было обрядового за-конничества - в силу Духовного Сообщества. Никакой институт (даже и институт священства), никакие особые таинства или труды благочестия не являются необходимыми продуктами природы церкви, хотя те функции, ради которых эти институты возникли, являются продуктами этой природы. Они никогда не отсутствуют полностью.

Первая группа функций была названа функцией конституирования. Поскольку каждая церковь зависит от Нового Бытия в том виде, в каком оно явило себя во Христе и реально присутствует в Духовном Сообществе, конститутивная функция церкви — это функция восприятия. Это относится как к церкви в целом, так и к каждому отдельному члену. Если цер-

170

ковь от своих членов требует восприимчивости, но сама в качестве церкви воспринимать отказывается, то она либо становится статичной иерархической системой, которая утверждает, что она раз и навсегда всеми принята и не испытывает нужды воспринимать вновь, либо становится религиозной группой с ее частным опытом, что приводит к ее переходу в секуляризм. Функция восприятия включает в себя одновременно действующую функцию опосредования через проводников Духовного Присутствия - через Слово и таинство. Тот, кто воспринимает, тот и опос-редует, и, сдругон стороны, он воспринимает лишь потому, что процесс опосредования продолжается постоянно. На практике опосредование и восприятие — это одно и то же: церковь является для себя и священником, и пророком. Проповедующий проповедует и самому себе как слушателю, а слушающий является потенциальным проповедником. Тождество восприятия и опосредования исключает возможность установления той иерархической группы, которая опосредует в то время, когда все остальные просто воспринимают.

Акт опосредования осуществляется отчасти в общественных служениях а отчасти во встречах того священника, который опосредует, и тех мирян, которые ему отвечают. Однако разделение это никогда не является полным; кто бы ни был посредником, он должен отвечать и сам, а кто бы ни отвечал, опосредует своего посредника. «Советующий», то есть тот, кто, если прибегнуть к современной терминологии, осуществляет функцию «заботы о душах» (Seelsorge), никогда не бывает только субъектом; он никогда не сделает консультируемого тем объектом, с которым нужно правильно обращаться и, возможно, помогать адекватным лечением. Если же это случается (а это очень часто случается как в пастырском, так и в медицинском советовании), то в этом случае амбивалентность религии вторгается в Духовную функцию опосредования. Однако если опосредование детерминировано Духовным Присутствием, то тогда советующий сам подчиняет себя тем же суждениям и требованиям, которые он пытается сообщить другим. Он признает ту истину, что по сути его положение столь же бедственно, как и у того, кому он советует. И это может помочь ему найти для пациента слово исцеления. Тот, кто охвачен Духом, может говорить с тем, кто нуждается в его помощи, таким образом, что Дух может охватить через него и другого: тем самым помощь становится возможной. Ведь Дух может исцелять только то, что открыто Духу.

Отношение пастырского советования к психотерапевтической помощи будет обсуждаться позже. Где есть восприятие и опосредование, там есть и ответ. Ответ — это утверждение того, что воспринято, — исповедания веры — и обращение к тому источнику, из которого оно было воспринято, — то есть к богослужению. Термин «исповедание веры» подвергался неверной интерпретации тогда, когда его отождествляли с приятием вероисповедных положений и их воспроизведением в обрядах, однако функция ответа и приятия сопровождает все прочие функции церкви. Она может быть выражена в прозе и поэзии, в символах и гимнах. А еще она может быть сконцентрирована в вероисповедных формулировках, а затем разработана посредством теологической концептуализации. Церковь поступает не вполне последовательно тогда, когда она избегает постулировать веру в терминах символа веры, но в то же время неспособна

171

избежать выражения содержания своего символа веры в каждом из своих литургических и практических актов.

Другой стороной функции ответа является богослужение; в нем церковь обращается к предельному основанию своего бытия, к источнику Духовного Присутствия и Творцу Духовного Сообщества — к Богу, который есть Дух. Его достигают в общинном или личностном опыте; Духовное Присутствие охватывает тех, кто опытно познал Его. Ибо только Дух может опытно познать Дух (точно так же, как только Дух может распознать Дух).

Богослужение как ответное возвышение церкви к предельному основанию ее бытия включает поклонение, молитву и созерцание.

Поклонение церкви, звучащее в хвалении и благодарении, является экстатическим признанием божественной святости и бесконечной отдаленности Того, кто в то же самое время присутствует в Духовном Присутствии. Это признание является не теоретическим утверждением, но скорее парадоксальным соучастием конечного и отчужденного в том бесконечном, которому оно принадлежит. Когда церковь прославляет величие Бога ради его славы, то здесь соединяются два элемента: полный контраст между тварной малостью человека и бесконечным величием Творца, и возвышение в сферу божественной славы, так что восхваление Его славы является одновременно и фрагментарным соучастием в ней. Единство этих элементов парадоксально, и при своем разрушении неизбежно порождает, с одной стороны, демонический образ Бога и, с другой стороны, образ человека ничтожного и лишенного подлинного достоинства. Такое искажение смысла поклонения приводит к амбивалентностям религии, и ему оказывает сопротивление Духовное Присутствие, которое в качестве Присутствия включает в себя соучастие того, кто поклоняется, в Том, кому поклоняются. Поклонение в этом смысле является не унижением человека, но оно потеряло бы свой смысл, если было бы направлено на что-либо иное помимо восхваления Бога. Поклонение, осуществляемое ради самопрославления человека, саморазрушительно. Оно никогда не достигает Бога.

Второй элемент богослужения - это молитва. Исходная интерпретация молитвы была дана в разделе о направляющей созидательности Бога'. Центральная идея состояла в том, что каждая серьезная молитва порождает нечто новое в терминах тварной свободы — то, что принимают в соображение, когда говорят о направляющей созидательности Бога в целом (а именно таким является каждый акт центрированного «я» человека). То новое, что создается молитвой-прошением, является Духовным актом возвышения содержания чьих-либо желаний и надежд до уровня Духовного Присутствия. Молитва, в которой это происходит, «услышана» даже и в том случае, если последующие события противоречат явному содержанию молитвы. То же самое истинно и в отношении молитвы о заступничестве, которая не только создает новое отношение к тем, о ком эта молитва возносится, но еще и вносит изменение в отношение субъектов и объектов заступничества к предельному. Поэтому-то и неверно ограничивать молитву молитвой благодарения. Это выдвинутое последователями школы Ричля положение коренится в глубокой тревоге по поводу магического искажения молитвы и суеверных последствий этого для на-

172

родного благочестия, однако тревога эта, если говорить систематически, безосновательна, хотя она и вполне оправдана на практике. Благодарение Богу — это выражение поклонения и хваления, но не та формальная признательность, которая предрасполагает Бога к тому, чтобы он и в дальнейшем оказывал благодеяния тем, кто ему благодарен. И все-таки если бы молитвы прошения были запрещены, то это создало бы совершенно нереалистическое отношение к Богу. В таком случае из молитвы были бы исключены все выражения тех нужд, о которых человек говорит Богу;

были бы исключены те обвинения, которые человек адресует Богу за то, что он не отвечает (как в Книге Иова); были бы исключены все борения человеческого духа с божественным Духом. Конечно, эти замечания не являются последним словом в жизни молитвы, но «последнее слово» было бы неглубоким и профанизированным (а именно такими являются бесчисленные молитвы), если бы парадокс молитвы был забыт церквами и их членами. Павел дает классическое выражение парадоксу молитвы, когда он говорит о невозможности правильной молитвы и о божественном Духе, представляющем тех, кто молится Богу, не имея «объективирующего» языка (Рим. 8:26). Это именно Дух говорит Духу точно так же, как именно Дух различает и опытно постигает Дух. Во всех этих случаях субъект-объектная схема «говорения кому-то» трансцендирована: Тот, кто говорит через нас, — это тот, кому говорим мы.

Духовная молитва в этом смысле (а не профанизированная беседа с другим сущим по имени Бог) приводит к третьему элементу в функции ответа — к созерцанию. Созерцание — это пасынок протестантского бого-почитания. Только в более поздние времена в некоторые протестантские церкви было введено литургическое молчание, и, разумеется, не существует созерцания без молчания. Созерцание — это соучастие в том, что транс-цендирует как субъект-объектную схему с ее объективирующими (и субъективирующими) словами, так, следовательно, и амбивалентность языка (включая и безмолвный язык разговора с самим собой). То пренебрежение, с которым в протестантских церквах относятся к созерцанию, коренится в их личностно-центрированной интерпретации Духовного Присутствия. Однако Дух трансцендирует личность в том случае, если лич-ностность отождествляется с сознанием и моральной самоинтеграцией. Дух экстатичен; экстатичны и созерцание, и молитва, и богослужение в целом. Ответ на воздействие Духа должен и сам по себе быть Духовным, то естьтрансцендирующим в экстазе субъект-объектную схему обыденного опыта. Это наиболее очевидно в акте созерцания, и можно требовать того, чтобы каждая серьезная молитва привносила элемент созерцания, поскольку в созерцании проявляется парадокс молитвы — тождество и нетождество того, кто молится, с Тем, кому молятся, - Богу как Духу.

Присутствие божественного Духа в опыте созерцания противоречит зачастую встречающейся в средневековом мистицизме мысли о том, что к созерцанию нужно подходить постепенно, двигаясь от размышления к созерцанию, и что ohq само может приводить к мистическому единению. Это градуалистическое мышление свойственно амбивалентностям религии, поскольку оно представляет Бога в виде осажденной крепости, которая должна сдаться тем, кто взбирается на ее стены. Согласно протестантскому принципу, «сдача» Бога — это начало; это тот акт его свободы,

173

посредством которого он преодолевает отчуждение между Собой и человеком в едином, безусловном и совершенном акте прощающей благодати. Все степени достижения благодати вторичны так же, как рост вторичен по отношению к рождению. Созерцание в протестантской сфере — это не степень, но качество, то есть качество молитвы, которая осознает, что молитва обращена к Тому, кто творит в нас истинную молитву.

(3) Функции экспансии церквей. — Универсальность Духовного Сообщества требует наличия функции экспансии церквей. Поскольку универсальность Духовного Сообщества подразумевается исповеданием Иисуса как Христа, в функциях экспансии должна соучаствовать каждая церковь. Первой функцией экспансии, исторически и систематически, является миссия. Начало ей было положено тогда, когда Иисус послал учеников в города Израиля, и она столь же успешна и безуспешна, какой была эта первая миссия. Большинство людей до сих пор — после двух тысячелетий миссионерской деятельности - все еще не-христиане. И все-таки на земле нет такого места, которого так или иначе не коснулась бы христианская культура.

Несмотря на фрагментарный (и зачастую амбивалентный) характер воздействия миссии, функция экспансии продолжает осуществляться в каждый миг существования церкви. Всякий раз, когда активные члены церкви встречают тех, кто находится вне церкви, они вольно или невольно выступают в качестве миссионеров церкви. Само их бытие является миссионерским. Цель миссионерства как институциализированной функции церкви состоит не в том, чтобы спасать людей от вечного осуждения (как это имело место в некоторых пиетистских миссиях); не является ею и перекрестное - то есть и посредством Креста - оплодотворение религий и культур. Целью миссионерства является скорее актуализация Духовного Сообщества в конкретных церквах во всем мире. Одной из тех амбивалентн остей религии, которые угрожают миссионерству, является попытка религии навязать свои собственные культурные формы другой культуре во имя Нового Бытия во Христе. Это неизбежно приводит к таким реакциям, которые могут разрушить весь эффект функций экспансии христианских церквей. Однако для любой церкви трудно отделить христианскую Весть от той отдельной культуры, в которой она прозвучала. В известном смысле это невозможно, поскольку абстрактной христианской Вести не существует. Она всегда воплощена в отдельной культуре. Оказались безуспешными даже и наиболее самокритичные попытки, предпринимавшиеся, например, швейцарской или американской миссией - попытки освободиться от собственных культурных традиций. Однако если в них присутствует Духовная сила, то о том, что заботит нас предельно, они будут говорить посредством традиционных категорий культуры. Это предмет не формального анализа, но парадоксальной прозрачности. Где есть Духовное Присутствие, там миссионер, на какой бы земле он ни стоял, может его сообщать. (Всемирно-исторический смысл миссий будет обсуждаться в пятой части системы «История и Царство Божие».)

Вторая функция экспансии основана на желании церквей продолжать свою жизнь от поколения к поколению: это функция воспитания. Проблема религиозного воспитания становится в современных церквах од-

174

ной из самых важных. Многочисленные проблемы организации религиозного воспитания нас здесь не интересуют, но вопрос о смысле религиозной функции воспитания имеет для систематической теологии огромную важность. Прежде всего следует подчеркнуть, что воспитательная функция христианской церкви возникла в тот момент, когда в состав церкви была принята первая семья, поскольку это событие поставило перед церковью задачу приобщить к себе новое поколение. Эта задача является следствием самоинтерпретации церкви как сообщества Нового Бытия или актуализации Духовного Сообщества. Сомнения родителей по поводу христианского воспитания их детей отчасти отражают трудности воспитательного процесса, а отчасти — сомнения самих родителей в утверждении о том, что Иисус есть Христос. Что касается первой проблемы, то теория воспитания может преодолеть как психологические ошибки, так и недостаток рассудительности. Что касается второй проблемы, то лишь Духовное Присутствие может дать мужество как принять христианское утверждение, так и передать его новому поколению.

Воспитательная функция церкви не состоит в передаче информации об истории и доктринальных самовыражениях церкви. Если катехизические беседы ограничиваются лишь этим, то своих целей они не достигают, хотя через такие беседы и могут передаваться полезные знания. Воспитательная функция церкви не состоит и в том пробуждении субъективного благочестия, которое можно назвать обращением, но которое обычно исчезает вместе с вызвавшими его эмоциональными причинами. Религиозное воспитание, если оно пытается сделать именно это, воспитательной функции церкви не соответствует. Задача церкви — вводить каждое новое поколение в реальность Духовного Сообщества, в его веру и его любовь. Это происходит через соучастие в той или иной степени зрелости; это происходит через интерпретацию в той или иной степени понимания. Невозможно понять жизнь церкви, не соучаствуя в ней; но и без понимания соучастие становится механическим и принудительным.

Последняя из функций экспансии — функция евангелическая. Она обращена к отчужденным или индифферентным членам церквей. Это -миссия в отношении нехристиан в христианской культуре. Двумя направлениями этой миссии - частично пересекающимися, но различимыми, -являются практическая апологетика и евангелическая проповедь. Если в результате той или иной формы деятельности возникает потребность в получении индивидуального совета, то функция опосредования заменяет собой функцию экспансии.

Практическая апологетика — это практическое применение содержащегося во всякой теологии апологетического элемента. Во введении к нашей системе в целом мы указывали на то, что представленный в данной системе тип теологического мышления является в большей степени апологетическим, чем керигматическим. В этом своем качестве он нацелен на то, чтобы дать теоретическое основание практической апологетике. Прежде всего следует подчеркнуть, что практическая апологетика является постоянным элементом всех выражений жизни церкви. Церковь, в силу ее парадоксальной природы, все время стоит перед вопросами о своей природе, на которые она должна отвечать, а это именно то, чем является апологетика, — искусством отвечать. Конечно, наиболее дей-

175.

ственным ответом является реальность Нового Бытия в Духовном Сообществе и в жизни церквей в той мере, в какой они им детерминированы. Именно молчаливое свидетельство сообщества веры и любви и убеждает вопрошающего, которого даже и самые неоспоримые аргументы могут заставить замолчать, но никак не убедить. И все-таки аргументы тоже нужны, потому что с их помощью можно пробить те интеллектуальные стены как скептицизма, так и догматизма, посредством которых критики церквей защищают себя от атак Духовного Присутствия. И раз уж эти стены постоянно воздвигаются в каждом из нас, раз уж они отделяют от церквей массы людей всех уровней образования, то церкви должны пестовать апологетику, потому что в противном случае сфера их распространения будет не расширяться, но сужаться, и церковь постепенно станет маленьким и бездейственным сектором динамической цивилизации. Психологические и социальные условия успешной практической апологетики зависят от множества факторов, которые должны оцениваться практической теологией, однако задачей систематической теологии является закладка тех концептуальных оснований, на которых возводится практическая апологетика. А еще систематическая теология должна со всей четкостью обозначить собственные границы как теоретической апологетики, так и даже самой искусной апологетической практики. Само по себе признание своих собственных границ является элементом апологетической функции.

Евангелизация посредством проповеди, равно как и апологетика, обращена к тем людям, которые принадлежали или все еще принадлежат сфере христианской цивилизации, но которые или перестали быть активными членами церкви, или стали безразличными либо даже враждебными по отношению к ней. Евангелизация посредством проповеди является харизматической функцией в большей степени, чем апологетика; она зависит от появления в церквах таких людей, которые способны обращаться к уже охарактеризованным группам во имя и силой Духовного Сообщества (но обращаться не так, как это делают церкви); именно поэтому такие люди оказывают на слушателей то воздействие, которым не обладает обычная проповедь. Было бы несправедливо говорить, что воздействие это «чисто» психологическое и преимущественно эмоциональное. Духовное Присутствие может пользоваться любыми психологическими условиями и любыми сочетаниями факторов для того, чтобы завладеть личностным «я», и преимуществом метафоры «измерение» является то, что ею преодолевается разрыв между психологическим и Духовным (равно как и духовным). Однако было бы несправедливым, хотя это и соответствовало бы фактам, указывать на опасности евангелизации как того религиозного феномена, которому присущи амбивалентности религии. Той опасностью евангелизации, с которой борется Дух, является смешение субъективного воздействия евангелической проповеди с тем Духовным воздействием, которое трансцендирует контраст между субъективностью и объективностью. Критерием здесь является созидательный характер Духовного Присутствия, то есть критерий Нового Бытия, которое не возбуждает субъективность слушателя, но преображает ее. Простое возбуждение не может создать соучастия в Духовном Сообществе даже и в том случае, если под его влиянием возникают различные элементы об-

176

пащения соответственно традиционному образцу. Покаяние, вера, святость и т. д. являются не тем, что понимают под этими словами, а поэтому их воздействие является лишь моментальным и преходящим. И все-таки было бы неправильно отрицать евангелизацию или даже отдельного проповедника in toto потому, что эти амбивалентности существуют. Евангелизация существовать должна, но не следует смешивать возбуждение с

экстазом.

(4) Созидательные функции церквей.

(а) Эстетическая функция в церкви. — Этими функциями церкви являются те созидательные функции, на которых она строит свою жизнь посредством использования и трансцендирования функций жизни человека в измерении духа. Церковь никогда не может существовать без созидательных функций и потому не может отказаться от использования творений культуры во всех основных направлениях. Те, кто увлеченно противопоставляет божественный Дух человеческому духу в терминах исключительности, не могут избежать самопротиворечий: в самом акте выражения этого отрицания всякого контакта между культурным творчеством и творчеством Духовным они используют весь аппарат когнитивного мышления человека даже и тогда, когда, делая это, они прибегают к цитатам из Библии, поскольку используемые в Библии слова являются продуктами культурного развития человека. Можно отрицать культуру лишь тогда, когда ею пользуются как орудием такого рода отрицания. В этом и состоит непоследовательность того, что в дискуссиях последнего времени называлось «диастазисом», то есть радикальным отделением религиозной сферы от сферы культуры.

Церкви созидательны во всех тех направлениях культурной жизни человека, которые мы выделили в тех разделах, где речь шла о культурном самосозидании жизни. Они созидательны в сфере theoria, в эстетической и когнитивной функциях, но они созидательны и в сфере praxis, в личностной и общественной функциях. Позже мы будем рассматривать эти функции в их непосредственном отношении к Духовному Сообществу, однако пока мы должны рассмотреть проблему их участия в созидательных функциях церквей. Один вопрос является центральным для всех них: «Каким образом та автономная культурная форма, которая делает их тем, что они есть, соотносится с их функцией как материала для самосозидания церкви? Не приводит ли их участие в церковном строительстве к нарушению чистоты их автономной формы? Должны ли выразительность, истина, гуманность и справедливость покориться для того, чтобы быть встроенными в жизнь церквей? И если этот демонический элемент в амбивалентностях религии отвергается, то как можно помешать человеческому духу заменить воздействие Духовного Присутствия его собственными самосозидательными актами? Как можно воспрепятствовать тому, чтобы жизнь церквей подпадала под влияние профанного элемента в амбивалентностях религии?» Вместо того чтобы давать общий ответ, мы постараемся, отвечая, непосредственно рассказать о каждой из созидательных функций и их частных проблем.

Эстетическая сфера используется церковью ради религиозного искусства. В нем церковь выражает смысл своей жизни - выражает в художественных символах. Содержанием художественных символов (поэтичес-

177

ких, музыкальных, визуальных) являются те религиозные символы, которые возникли из опытов откровения и из основанных на них традиций. Тот факт, что художественные символы в постоянно меняющихся стилях пытаются выразить данные религиозные символы, создает феномен «двойной символизации», примером которой является символ «Христа распятого», выраженный в художественных символах Матиаса Грюневальда - художника Северного Ренессанса: это один из редчайших примеров того, что картины могут быть протестантскими по духу у в то же время произведениями великого искусства. Мы указываем на них как на пример двойной символизации, однако они являются еще и примером чего-то иного, а именно силы художественного выражения способствовать преображению того, что оно выражает. «Распятие» Грюневальда не только выразило опыт тех предреформационных групп, которым он принадлежал, но еще и способствовало распространению духа Реформации и созданию такого образа Христа, который радикально отличен от образа восточных мозаик, на которых Христос как младенец на коленях Марии уже является владыкой Вселенной. Легко понять, что картина, подобная картине Грюневальда, должна была быть осуждена авторитетами Восточной церкви - церкви Воскресения, а не распятия. Церкви знали, что эстетическая выразительность - это нечто большее, нежели приукрашивающее дополнение к благочестивой жизни. Они знали, что выражение дает жизнь тому, что выражается: оно дает силу стабилизировать и силу преображать, а потому они и пытались как оказывать свое влияние на тех, кто создавал религиозное искусство, так и контролировать их. С наибольшей строгостью это осуществлялось Восточными церквами, хотя это практиковалось также и в Римской церкви (а особенно в музыке) и даже в протестантских церквах (в частности, в гимнической поэзии). Выражение нечто делает с тем, что оно выражает: таково значение религиозного искусства как созидательной функции церквей.

Проблемой, которая имплицитно содержится в этой ситуации, является возможный конфликт между, с одной стороны, оправданным требованием церквей, чтобы то религиозное искусство, которое они принимают, выражало то, что они исповедуют, и, с другой стороны, между оправданными требованиями художников, чтобы им было разрешено использовать те стили, к которым их влечет их художническое сознание. Эти два требования можно понять в качестве тех двух принципов, которые контролируют религиозное искусство: это принцип освящения и принцип честности. Первый принцип является силой выражать священное в конкретности отдельной религиозной традиции (включая ее возможности реформирования). Принцип освящения в этом смысле представляет собой применение более широкого принципа формотран-сцендирования (обсуждавшегося выше) к сфере религиозного искусства. Он включает в себя использование и тех религиозных символов, которые характеризуют отдельную религиозную традицию (например, образ Христа или историю Страстей), и тех стилистических качеств, которые отличают произведения религиозного искусства от художественного выражения нерелигиозных встреч реальностью. Духовное Присутствие само заставляет ощущать себя в архитектурном пространстве, в литургической музыке и литургическом языке, в живописных и скульптурных образах,

178

в торжественности движений всех участников и т. д. Задача эстетической теории в сотрудничестве с психологией состоит в анализе стилистического характера освящения. Каким бы ни был общий художественный стиль того или иного периода, всегда имеются и такие качества, которые отличают сакральное использование стиля от секулярного.

Существует, однако, предел тем требованиям, которые предъявляются к художникам во имя принципа освящения, и пределом этим являются требования принципа честности. Этот принцип представляет собой приложение к религиозному искусству того общего принципа формоут-верждения, который уже обсуждался прежде. Особенную важность это имеет в тот период, когда возникают новые художественные стили, а культурное сознание расколото, раздираемое борьбой между противоречивыми самовыражениями. Принцип честности подвергался серьезной опасности в тех ситуациях, которые зачастую возникали в истории западной цивилизации. Освященные формы художественного выражения претендуют на абсолютную действенность потому, что они пронизаны памятью об опытах экстатического благочестия и защищены от новых стилистических веяний во имя Духовного Присутствия. Такие притязания приводят художников к глубокому нравственному конфликту, а членов церкви — к тем решениям, которые для религии болезненны. И те, и другие (по крайней мере на каких-то подсознательных глубинах) чувствуют, что старые стилистические формы, какими бы они ни были освященными, уже не выполняют функцию выразительности. Они перестают выражать то, что происходит в религиозной встрече тех, кто охвачен Духовным Присутствием в их конкретной ситуации. Однако новые стилистические формы пока еще не обрели качеств освящения. В такой ситуации предъявляемое к художникам требование честности может вынудить их или воздержаться от попыток выражения традиционных символов вообще или, если они все-таки пытаются это сделать, осознать свой провал. С другой стороны, требование честности по отношению к тем, кто воспринимает произведения искусства, состоит в том, чтобы они признали свою стесненность прежними стилистическими формами даже и в том случае, если они пока еще не способны оценить новые, - потому, быть может, что они пока еще не считаются теми убедительными формами, которым присуще качество освященности. Однако и к художникам, и к нехудожникам относится то строгое требование, которое подразумевается принципом честности, — требование не допускать имитации тех стилей, которые когда-то обладали великими возможностями освящения, но в современной ситуации утратили свою религиозную выразительность. Наиболее известным (точнее, бесславным) примером является псевдоготическая имитация в церковной архитектуре.

Необходимо упомянуть и еще об одной проблеме, связанной с отношением двух принципов религиозного искусства: могут появляться такие художественные стили, которые по самой своей природе исключают освященные формы и потому должны быть исключены из сферы религиозного искусства. Речь идет о некоторых типах натурализма или о современном беспредметном стиле. В силу самой их природы оба они отлучены от возможности использовать многие традиционные религиозные символы: беспредметный стиль лишен этой возможности потому, что он ис-

179

ключает органические тела и человеческие лица, а натурализм потому, что при описании своих объектов он пытается исключить самотрансценди-рование жизни. Кто-то сказал бы, что для религиозного искусства подходят только те стили, которые могут выражать экстатический характер Духовного Присутствия, а это означало бы, что в стиле должен присутствовать некий экспрессионистический элемент для того, чтобы сделать его средством создания религиозного искусства. Это, конечно, верно, но это не исключает никакого отдельного стиля, поскольку в каждом из них присутствуют такие элементы, которые и экспрессионистичны, и указывают на самотрансценденцию жизни. Идеалистические стили могут становиться средствами передачи религиозного экстаза потому, что ни один из них не исключает экспрессионистического элемента полностью. Однако история показывает, что те стили, в которых экспрессионистическое качество доминирует, гораздо более адекватны художественному выражению Духовного Присутствия. С их помощью возможно наилучшим образом выразить экстатичность Духа. Именно поэтому в те эпохи, когда эти стили утрачивались, великого религиозного искусства не возникало. Приводимые ниже соображения в большинстве своем производ-ны от интерпретации визуальных искусств, хотя с определенными оговорками действительны они и для других видов искусства.

Если посмотреть на историю протестантизма, то можно обнаружить, что он продолжал и зачастую превосходил то, чего ранняя и средневековая церковь достигла в отношении религиозной музыки и гимнографии, хотя он далеко не обладал их созидательной силой во всех визуальных искусствах — включая те из них, в которых одинаково значимы слышание и видение (таковы религиозная хореография и религиозная драматургия). Это связано с тем, что в эпоху позднего Средневековья акцент переместился с глаза на слух. С сокращением числа таинств и с уменьшением их значимости, с усилением активного соучастия общины в церковных службах значение музыки и поэзии возросло, а иконоборческие движения раннего протестантизма и евангелический радикализм зашли так далеко, что было даже осуждено использование визуальных искусств в церквах. В основе этого отрицания визуальных искусств был страх - и даже ужас — перед рецидивами идолопоклонства. С раннехристианских времен и до наших дней иконоборческий страх и страстность пронизывают западный и исламский мир, и не может быть сомнения в том, что искусства зрения в большей степени подвержены идолопоклоннической демонизации, чем искусства слуха. И все-таки различие это относительно, и сама природа Духа противится тому, чтобы визуальный опыт был исключен из свидетельств о его присутствии. В соответствии с многомерным единством жизни измерение духа включает в себя все другие измерения - все видимое во всем универсуме. Дух проникает в физическую и биологическую сферы в силу того, что его основанием является измерение самосознания. Поэтому он не может быть выражен в одних лишь произносимых словах. У него есть еще и видимая сторона - такая, какой она явлена в лице человека, выражающем и телесную структуру, и личностный дух. Этот опыт нашей повседневной жизни является предчувствием сакраментального единства материи и Духа. Можно было бы вспомнить, что именно мистик (Этингер³¹') сформулировал все это, ког-

180

да сказал, что «телесность (обретение тела) - это цель путей Божьих». Отсутствие искусств зрения в контексте протестантской жизни, хотя оно и является исторически понятным, неприемлемо с точки зрения систематики и достойно сожаления с практической точки зрения.

Когда мы указали на тот исторический факт, что стили с доминирующим экспрессионистическим элементом более благоприятны для религиозного искусства, мы подняли вопрос о тех обстоятельствах, при которых может возникнуть такого рода стиль. Отрицательный ответ был совершенно ясен: религия не может навязать никакого стиля автономному развитию искусства. Это противоречило бы принципу художественной честности. Новый стиль возникает в процессе самосозидания жизни в измерении духа. Стиль создается как автономным актом индивидуального художника так и, одновременно, исторической судьбой. Однако религия может влиять на историческую судьбу и автономное творчество опосредованно, и так происходит везде, где воздействие Духовного Присутствия на культуру создает культурную теономию.

(б) Когнитивная функция в церкви. — Когнитивная сфера проявляет себя в церквах в виде теологии. В ней церкви интерпретируют свои символы и соотносят их с общими категориями познания. Предметом теологии, равно как и религиозного искусства, являются те символы, которые были даны изначальными опытами откровения и основанными на этих опытах традициями. И все-таки если искусства выражают религиозные символы в символах художественных, то теология выражает их в тех понятиях, которые детерминированы критериями рациональности. Таким образом и возникают вероучения и юридически установленные догматы церквей, дающие импульс дальнейшей теологической концептуализации.

Прежде всего о теологической функции церквей необходимо сказать то, что, равно как и функция эстетическая, она не исчезает никогда. Положение о том, что Иисус есть Христос, некоторым образом содержит в себе целую теологическую систему подобно тому, как притча Иисуса содержит в себе все художественные возможности христианства.

В данном случае нет необходимости говорить о теологии как таковой. Об этом шла речь во вводной части системы. Однако в свете того, что говорилось в предыдущих разделах этой части системы, было бы желательно сделать несколько замечаний: как и все функции церкви, теология отвечает принципам формотрансцендирования и формоутверждения. В эстетической сфере эти принципы проявляются как освящение и честность. Аналогичным образом и в отношении когнитивной функции можно говорить о медитативном и дискурсивном элементах в теологии. Медитативный акт пронизывает собой субстанцию религиозных символов; дискурсивный акт анализирует и описывает ту форму, в которой можно постичь субстанцию. В медитативном акте (который в некоторые моменты может становиться созерцанием) когнитивный субъект и его объект, то есть тайна священного, едины. Без такого единства теологический труд сводился бы к анализу структур без субстанции. Но, с другой стороны, и медитация (включая и созерцательные моменты) без анализа своего содержания и без конструктивного синтеза не может породить теологию. Такова ограниченность «мистической теологии». Она

181

может стать теологией лишь в той степени, в какой она осуществляет дискурсивную функцию познания.

Медитативный элемент в теологической работе направлен на конкретные символы, берущие свое начало в том опыте откровения, из которого они возникали. Поскольку теология является функцией церкви, церковь правомочна предоставлять теологам конкретные объекты их медитации и созерцания и отвергать такую теологию, в которой эти символы или отрицаются, или утратили свой смысл. С другой стороны, дискурсивный элемент познания бесконечно открыт во всех направлениях и не может быть привязан к какому бы то ни было отдельному набору символов. Кажется, будто эта ситуация полностью исключает теологию, а история церкви демонстрирует нам нескончаемую череду антитеологических движений, поддерживаемых с обеих сторон, - как теми, кто отвергает теологию, полагая, что ее дискурсивный элемент разрушает конкретную субстанцию церкви, воплощенную в ее символах, так и теми, кто отвергает ее, полагая, что ее медитативный элемент ограничивает дискурс предвзятыми объектами и решениями. Если эти предположения были бы оправданы, то никакая теология не была бы возможна. Однако несомненно, что теология реальна и должна располагать способами преодоления альтернативы между медитацией и дискурсом.

Вопрос состоит в том, существуют ли такие формы концептуальной встречи с реальностью, в которых медитативный элемент доминирует и действует, не подавляя при этом дискурсивной четкости мысли. Существует ли в отношении медитации и дискурса аналогия отношению освящения и честности? Ответить на этот вопрос нужно утвердительно, поскольку дискурсивная мысль не исключает наличия в ней теологического сектора в том случае, если теологический сектор не претендует на контроль над другими секторами. Но можно задаться вопросом о существовании таких форм дискурсивного мышления, которые сделали бы теологический сектор не только относительно, но еще и абсолютно невозможным. Материализм, например, был назван именно такой формой дискурсивного мышления. Утверждалось, что материалист не может быть теологом. Однако такой взгляд довольно поверхностен: прежде всего, материализм - это не такая позиция, которая зависит только от дискурса; она зависит еще и от медитации и заключает в себе теологический элемент. Это истинно в отношении всех философских позиций; они не только являются научными гипотезами, но еще и таят в себе медитативный элемент, скрытый под их философской аргументацией. Это означает, что теология всегда может разрабатываться на основе любой философской традиции. И все-таки существуют различия в том понятийном материале, который она использует. Если в философии силен медитативный элемент, то ее можно сравнить с теми художественными стилями, в которых силен элемент экспрессионистический. О таких философиях мы теперь говорим, что они экзистенциальны или содержат в своих структурах важные экзистенциальные элементы. Термин «экзистенциалистский» применяется для обозначения такой философии, в которой ставится вопрос о человеческом существовании во времени и пространстве и о бедственности человека в единстве с бедственностью всего существующего, причем ответ на этот вопрос дается в символах или в их понятийных моди-

182

фикациях. В этом смысле сильные экзистенциалистские элементы присутствуют у Гераклита, у Сократа, у Платона, у стоиков и неоплатоников. Такие философы, как Анаксагор, Демокрит, Аристотель и эпикурейцы являются преимущественно философами сущности (эссенциалистами):

их больше интересует структура реальности, чем бедственность существования. Точно так же и в Новое время можно провести разграничение между такими мыслителями, как Николай Кузанский, Пико, Бруно, Беме, Паскаль, Шеллинг, Шопенгауэр, Ницше и Хайдеггер как мыслителями преимущественно экзистенциалистскими и, с другой стороны, между Галилеем, Бэконом, Декартом, Лейбницем, Локком, Юмом, Кантом и Гегелем как преимущественно эссенциалистскими (философами сущности). Эти перечни показывают, что дело тут в акцентах, а не в исключительном предпочтении.