Скажи, что простишь (СИ)

Глава 7

В Новогодние праздники мне удается бесплатно заполучить билеты в парк ледяных скульптур. И я использую их, как повод выколупнуть Свету из дома.

Ну, а чего сидеть? Погода хорошая, подруга хоть и круглая, как шарик, но бодрая, да и мне самой скучно.

В итоге мы гуляем в парке, потом сворачиваем на каток, а после…после начинается полный беспредел, потому что там, по какой-то дикой причуде судьбы оказывается Смолин. Это просто подстава подстав! Света столько времени скрывалась от него, успешно прятала живот и тут, по моей вине, угодила прямо в лапы к демону с ледяными глазами.

Мне так стыдно, просто капец. И уже не исправишь никак, и вокруг пальца его не обведешь. Умный сволочь, до девяти точно считает умеет.

Мы, конечно, пытаемся сбежать и даже прячемся в груде клоунского мусора всего в пару метрах от Кирилл, который пытается отвязаться от какой-то курицы. Кто бы знал, как сильно мне хотелось в этот момент выйти и настучать ему по голове, за то, что он мою подругу так довел. За то, что пока в браке были, не ценил и пренебрегал, за то, что у нее блеск из глаз пропал, пока пыталась сквозь его ледяную броню пробиться.

Что она в нем нашла? Павлин хренов.

И ведь любит его, несмотря ни на что, хоть и пытается скрывать.

…Как и я Егора.

И что нам девочкам спокойно не живется? Нет бы встретить какого-нибудь сахарного пузанчика, который будет смотреть преданными щенячьими глазами и тапочки в зубах таскать. Жить себе спокойненько в окружении заботы, ромашек и вкусных пончиков, которые он будет приносить в постель. Но нет, обязательно надо найти того самого, особенного, который мастерски будет нервы мотать и кишки по люстрам развешивать. Красавца писаного, чтобы ни дня рядом с ним нельзя было спокойно прожить, и чтобы всегда с собой весло носить, чтобы других претенденток на это сокровище разгонять. На хрена? Не понятно. Но очень обидно. Причем не только за себя.

У Светки вон сколько ухажеров было, только выбирай. А она как Смолина увидела, так и пропала. Глупая.

А я лучше, что ли? Жида себе спокойно, чудила, жизнью наслаждалась, а потом хоп и Малов случился. И все пошло по одному месту. Пара месяцев безудержного счастья, а потом треш, пропасть и наживо сдернутая кожа, которая никак не хочет нарастать обратно. И сердце заново никого не хочет в себя пускать.

Вон Мирон под боком, бери не хочу. Принц из него, конечно, никудышный, зато его вообще нереально представить с кальяном в обнимку и бабой рядом. Или наоборот. Неважно.

Спокойный, домовитый…скучный. И секс с ним похож на рекламу ленивых потрахушек.

Черт…

Секса, конечно, хочется. Такого чтобы крышу сносило, чтобы напрочь все из головы вылетало и оставалось только животное влечение, потребность отдаваться другому, голые инстинкты не обремененные мыслями о том, что надо бы покрасить потолок или сварить борщ, или как бы ненароком не всхрапнуть в процессе.

Это же можно получить не только от Егора? Не только у него есть член подходящего размера и навыки обращения с ним? Я в это верю. Потому что если нет, то мне хана. Можно смело ставить крест на личной жизни и уходить в монастырь.

Вот с такими мыслями я проснулась на следующий день после ого, как привела подругу прямо в лапы к Кириллу. Эту ночь она провела у меня, собиралась духом перед тем, как посмотреть ему в глаза.

— Может не догадается? — без особого энтузиазма интересуюсь я, когда она уже собирается уходить.

— Уже догадался, — скупо улыбается Света, и у меня сердце кровью обливается, когда смотрю на ее измученно исхудавшее бледное лицо.

Вот до чего дурная любовь доводит!

Чтобы как-то справиться со стрессом я решаю использовать тяжелую артиллерию. А именно – пироженки. Много пироженок. С кремом, с шоколадом, и с орехами. Чтобы все слиплось от сладости.

Ближайшая нормальная кондитерская – в торговом центре в квартале от моего дома. Поэтому собираюсь и бреду туда, мысленно прикидывая сколько можно съесть, чтобы потом без проблем влезть в любимые джинсы.

Куплю два. Нет, три! Если небольшие, то пять!

И вот иду я вся такая решительная, готовая к сахарной коме, булками старательно кручу, хотя под широким пуховиком этого и не видно. Облизываюсь.

И тут Мирон! Снова! Будь он не ладен!

Сколько можно попадаться мне на пути? Следит он что ли за мной? Сказала же, все! Финиш! Зачем преследовать?!

Преисполненная праведного гнева, я шагаю к нему, намереваясь высказать все, что думаю, но спустя десяток-другой шагов, понимаю, что он меня даже не видит. Идет себе неспешно, одна рука в кармане пальто, вторая с телефоном возле уха, с кем-то болтает.

Вот тут мне бы мимо пройти, но любопытство дает о себе знать. Стараясь держаться чуть в стороне, и так чтобы между нами был хотя бы один человек, иду за ним и грею уши. Зачем? Кто же его знает. Просто стало скучно и захотелось поиграть в партизан.

До моих ушей доносится очень занимательный разговор о том, как он крут на работе, какой молодец, как мощно все держит под контролем, а начальник у него дупло полное ничего из себя не представляет, только баклуши бьет, и весь бизнес-то только на могучих Мироновских плечах и стоит. И вообще он запросто займет кресло руководителя, просто столько дел, что некогда этим заниматься.

Просто Геракл бизнеса, столп предпринимательства, оплот офисного государства.

Махнув рукой, скрываюсь так же тихо, как и появилась. Ползу в пекарню, покупаю одно пирожное, вместо планируемых пяти, и ползу домой.

А там…

Там меня поджидает кое-кто крайне наглый. Стоит возле моей двери, подпирая спиной стену, и смотрит так, что душа в пятки уходит.

Ну и я, будучи принцессой до мозга костей, встречаю его ласковым:

— Чего приперся?

***

Егор хмыкает и небрежно сообщает:

— Да вот, решил в гости к бывшей жене заскочить. С прошедшим новым годом лично поздравить.

— Ух ты, — закатываю рукав куртки, чтобы добраться до смарт-часов, — какое у нас сегодня число? Пятое? Даже недели не прошло.

Прохожу мимо него, специально задев плечом, и отпираю дверь, с третьего раза попав в замочную скважину.

Стоило только увидеть бывшего мужа и сразу все затряслось. Руки, ноги и все остальные части тела, растущие между ними.

Ну почему, как только я себе обещаю, что больше никакого Малова на моей орбите не будет, он снова врывается на нее пылающим метеором? Специально что ли? Чувствует, что ведутся активные работы по забыванию бывших неверных мужей, и тут же бежит подливать масла в огонь?

Мерзавец! Приперся! Вырвался из бабского плена и притащился ко мне! Будто его кто-то приглашал. Или кто-то ждал! Ха! Как бы не так!

Как только наглости хватило…

— Эй!

С наглостью у него всегда был полный порядок, поэтому, когда я пытаюсь закрыть дверь, мужская нога легко встаёт в прихлоп, а ладонь упирается на уровне моих глаз. И сколько бы я ни пыжилась, оттолкнуть его не удается. Кабан здоровенный.

— Где твое гостеприимство, Леночка?

— Тебе рифмой ответить или как?

Криво усмехнувшись, он без особых усилий открывает дверь обратно.

— Егор!

— Да-да, я тебя внимательно слушаю, — пока я пыхчу и возмущаюсь, он уже стаскивает кроссовки, наступая на задники, — что у тебя тут?

Выдергивает из рук несчастный пакет, в котором сиротливо болтается коробочка с пирожным:

— О, сладенькое! — довольно кивает и уходит на кухню.

Сожрет ведь! Мою единственную пироженку! Сто пудов сожрет!

Торопливо разуваюсь, путаюсь в ботинках и, пинком отшвырнув их в сторону, бегу за мужем.

— Малов! Не смей тянуть лапы к моему…Егор!

— Ммм, — глаза честные, щеки набиты.

— Ты его слопал!

Проглатывает.

У меня слов нет, только и могу, что сыпать междометьями и издавать странные звуки, нечто среднее между «ыыафф» и «угауга».

— Вкусное, — бывший муж показывает мне два пальца, — мне зашло.

Рука сама тянется к сковородке, так удачно стоящей на столе. Я его сейчас прибью. С особой жестокостью. Ладно бабы, ладно развелись из-за него, но пироженка… Пироженка – это святое.

Егор правильно считывает мой порыв и первым хватает сковородку:

— Но-но!

— Я тебе сейчас покажу но-но, — глухо произношу и подтягиваю рукава, — ты это но-но еще долго вспоминать будешь.

— Пфф, подумаешь кусок шоколадного теста, — Малов пренебрежительно поднимает плечи, не понимая, насколько он сейчас близок к погибели. На каком остром краю балансирует, и какая жуткая участь его ожидает, если немедленно не заткнется, — жалко, что ли?

— Для тебя? Жалко!

Я пытаюсь отобрать у него сковороду. Не выходит ни-чер-та. Малов выше и сильнее, а я как собачонка вокруг него прыгаю и надсадно тявкаю.

— Приперся!

— Уймись

— Пирожное сожрал!

— Хватит!

— Я, между прочим, только ради него сегодня из дома вышла. Специально до торгового центра моталась, а ты взял и спорол его!

— И ты как истинная хозяйка должна пожелать приятного аппетита.

— Изжоги тебе, Малов, а не приятного аппетита. Одни проблемы от тебя. Всегда одни только проблемы! Ненавижу!

Несчастная сковородка с легкой подачи бывшего мужа отправляется на крышу холодильника.

— Тебя это не спасет, — кровожадно обещаю я и рывком выдвигаю ящик, в котором хранится главное женское оружие. Скалка!

Но вооружиться не успеваю.

— Э, нет, — Егор налетает сзади и сминает в охапку, не позволяя даже руки поднять, — никаких скалок.

Пытаюсь укусить его – не могу дотянуться. Пытаюсь пнуть, но не хватает координации – пятка тыкается в воздух.

— Бесишь! Отпусти!

— Еще чего, — волоком тащит меня из кухни и нагло поясняет, — тут слишком много оружия!

— Да я тебя голыми руками задушу! Предатель! — не хочу, но срываюсь, не могу удержать свои обиды под контролем. Не хочу. Устала. — Блядун несчастный!

Рычит.

— Лапы от меня убери после своих шмар вонючих!

Ноль реакции. Тащит дальше в комнату, а у меня истерика на подходе. Я реально уже готова визжать, орать, выть и кататься по полу. На фиг он пришел? Зачем? Добить меня? Поиздеваться?

Стоит ему только ослабить хватку, как я разворачиваюсь и со всей дури толкаю его в грудь:

— Проваливай из моего дома! Катись туда, где все это время терся.

— И где я, по-твоему, терся?!

— Думаешь, мне не доложили, как весело ты проводишь время. Дед Мороз херов!

— А ты у нас, значит, вся такая святая? — срывается в ответ, — просто девочка-ромашка. Пенелопа, мать ее, жена Одиссея. Как твой смельчак, кстати, поживает? Уже все, бойкот окончен? Простила? Оправдание нашла?

Не могу понять, о чем он бредит, поэтому снова отталкиваю:

— Уходи Малов. Видеть тебя не могу!

— Ничего, потерпишь. Я только пришел. — Смотрит на меня, стиснув зубы так сильно, что на щеках появляются белые пятна. Злой, как черт. Кипит.

Я тоже киплю:

— Зачем ты пришел?

— Хотел увидеть.

— Увидел? Теперь вали.

— Ага, сейчас, — цедит сквозь зубы и делает шаг ко мне.

Злой и наглый Малов – это бешеная смесь. Просто взрывоопасная.

— Не смей приближаться!

— Иначе что?

Звук пощечины звенит на всю комнату.

— Иначе я за себя не ручаюсь, — глухо произношу я, растирая ушибленную ладонь.

На щеке у Егора проступает красный отпечаток. И одновременно с этим на губах появляется убийственна ухмылка:

— Тебе хана, Леночка.

— Егор!

Но ему по хрен. Он буквально сносит меня, впечатывает со всей дури в стену, и я даже сказать ничего не успеваю, как губы запечатывает злой, совершенно безжалостный поцелуй.

И что самое жуткое, в тот же миг все внутри меня оживает, откликается и рвется навстречу.

***

— Ты охренел? — мычу ему в рот, пытаясь избавиться от рук на своих бедрах.

Как бы не так. Руки уверенно перемещаются на задницу. Мнут ее, стискивают, перелавливая канал, по которому нервные импульсы идут от мозга к ногам. Иначе чем объяснить, что коленки внезапно стали мягкие, словно пластилин.

— Егор!

Ему вообще насрать на мое возмущение и на мои чахлые попытки освободиться. Не замечает даже. У него сейчас тот настрой, который раньше, когда мы были вместе я в шутку называла гон озабоченного демона.

— Малов! — пытаюсь его укусить, но он ловко уворачивается.

— Заткнись.

— Я сейчас…да чтоб тебя!

Не знаю, как ему это удается, но вот свитер сидит на мне как надо, а вот уже болтается у меня на голове. И пока я барахтаюсь, пытаясь освободиться, эта сволочь уже титьки мои лапает!

— Охрененная, — голос хриплый, надрывный.

У меня от него дыбом волосы на затылке шевелятся, а еще соски топорщатся, как горошины, полностью выдавая свою хозяйку.

— Голодная, — горячие ладони сжимают грудь, и она тут же наливается еще сильнее, — Мирон твой тебя вообще нормально не трахает, да?

— Отвали от меня, маньяк озабоченный! — мне наконец удается расправиться со свитером. Комкаю его и швыряю Малову прямо в морду, — не лапай меня!

Он игнорирует мои вопли, буквально пожирая взглядом. Мороз по коже, пожар под кожей.

Боже, на меня так уже давно не смотрел. Да вообще никто кроме Егора так не смотрит никогда. Ни у одного мужика я больше таких блядских глаз не видела, чтобы смотрел, как лапал. Чтобы чувствовался, как прикосновение.

Надо одеться. Срочно надо одеться! Зачем я бросила в него свитер?

— Отдай! — протягиваю руку.

Малов бросает несчастную тряпку в сторону:

— Хочу тебя пиздец как.

— А я тебя нет! — выплевываю ему в лицо и пячусь, потому что наступает, — вообще ни капли. Ты мне противен! Что ты, блин, делаешь?

У меня аж под копчик екает, когда Малов стягивает через голову бежевую водолазку.

— На что похоже, — берется за ремень.

— Егор, не смей!

— А ты попробуй останови! У меня уже кишки плавятся от желания потрахаться.

— Так вали и трахайся. Никто не держит.

— Не, Ленок, я с тобой трахаться хочу. И пока не нажрусь до потери пульса, никуда отсюда не уйду.

Это, по сути, угроза. Обещание жестокого принуждения и надругательства над личностью, только почему-то вместо страха и негодования все сильнее предвкушение разгорается. А в голове пульсирует гаденькая, малодушная мыслишка.

Последний разок. Никто же не узнает. Да и не должна я ничего и никому. Просто побаловать себя, хорошим трахом

Одергиваю себя и с гордым видом пытаюсь свалить из комнаты:

— Если не уйдешь, я вызову полицию.

— Угу, — тут же раздается над самым ухом.

Дергаюсь, но обернуться не успеваю. Он прижимает к себе, к своей каменной горячей груди. Губы впиваются в шею, в то самое место от которого мурашки по всему телу. Одна рука удерживает поперек талии, вторая бесцеремонно спускается в мои штаны.

— Егор!

Этот гад даже не пытается сделать вид, что слушает меня. Ныряет пальцами под резинку трусов. Я хватаю его за запястье, пытаясь остановить, но куда там. Пальцы уже накрывают горячие складки

— Мокрющая, — восхищенно, а у меня от стыда начинают полыхать кончики ушей.

Да как так-то! Ничего не сделал, гадостей наговорил, а у меня уже полыхает. Я понять не могу, как это работает, почему ухаживания и прелюдия от того же Мирона и десятую часть возбуждения не давали, а с бывшим мужем, чуть ли не по ляжкам течет.

Пытаюсь вырваться, но объятия становятся жестче. Одно рукой перехватывает за шею, перекрывая и без того хреновый приток кислорода, в второй глубже ныряет в трусы.

Я в сладком ужасе от того, что два пальца нагло проникают внутрь.

— Кошка озабоченная. Течешь ведь.

— Это не то, что ты думаешь

Самый тупой отмаз, но на большее меня не хватает. Сжимаю бедра, пытаясь остановить полномасштабное вторжение, но лишь усугубляю ситуацию. Чувствительность возрастает во сто крат, и с губ срывается пошлый всхлип.

Это позор. Провал. Крах. Называй, как угодно, сути не меняет.

Последнее, о чем я мечтала, чтобы бывший муж узнал о том, что теку от него как сучка. Несмотря ни на что, дурацкое тело, напичканное дикими инстинктами, в очередной раз выбирает этого самца. И срать ему на доводы разума, на то, что было больно и будет больно. На все срать.

Моя внутренняя нимфоманка тащится от этого блядуна, кайфует от запаха, голоса, прикосновений.

— С ума схожу, — горячо дышит мне в шею.

Я еще пытаюсь что-то возражать, что-то мычу невнятно, в тщетных попытках высечь в своих мозгах искру здравого смысла. Только без толку все.

Малов подталкивает меня к стене, вынуждая упереться ладонями, одним движением умудряется спустить до колен не только мои леггинсы, но и белье. Тут же прижимаясь жесткой эрекцией.

— Егор! — я только и могу повторять его имя с разными интонациями. В этот раз возмущение тонет в плаксивых нотах.

— Не проси остановиться, — хрипит, — у меня сейчас яйца лопнут, если в тебе не окажусь.

Жмурюсь, когда слышу, как дергает молнию на джинсах, матерю себя за слабость, но, когда ко входу, раздвигая мокрые складки, прижимается горячая головка, не могу сдержать дрожь.

— Хочешь? — усмехается чудовище, едва заметно толкаясь вперед. Погружается чуть-чуть и замирает.

— Ни капли, — выпаливаю, едва сдерживаясь, чтобы не прогнуться навстречу, — это злостное принуждение.

— Да ладно, — рукой накрывает промежность и пальцами находит пульсирующий клитор, — а я и не знал.

Сжимает его, рождая новую волну мурашек. Издевается, доводя до дрожи.

— Ненавижу, — шепчу, прикрыв глаза.

Просто до дрожи ненавижу, но если он сейчас остановится, то я его просто убью!

***

— Взаимно, Ленок, — прижимает меня к стене, — все нервы мне вытрахала.

— Я?

— А кто еще? — с этими словами толкается вперед, и кроме позорного протяжного «ааххх», я больше ничего не могу сказать.

В теле кипит расплавленная лава, а там, где наши тела соприкасаются – просто полыхает. Ощущения нереальные. Обжигающе тесно, остро.

— Бесишь, — наматывает волосы на кулак, — а как вижу, так яйца от желания начинают звенеть.

— Что-то не слышу звона, — наплевав на все, подаюсь ему навстречу. Голодная, злая, жадная, раздраконенная до такого состояния, что вот-вот взорвусь, — колокола, видать, не уродились.

— Сучка болтливая, — толкается сильнее, и мне приходится цепляться за стену, чтобы устоять на ногах, — так бы и затрахал до полусмерти.

От пошлой угрозы захлестывает еще сильнее. Сжимаю ноги, пытаясь укрыться, но чужие пальцы хозяйничают в промежности, высекая все больше искр. Трут, сдавливают, играют, доводя до исступления.

Малов, как и прежде, отключает у меня все зоны мозга кроме той, которая отвечает за звериные инстинкты.

Так бесит, что словами не передать. До дрожи во всем теле, до сладких судорог и мучительного спазма, скручивающего внутренности.

— Иди сюда, — выскальзывает, оставляя за собой щемящую неудовлетворенную пустоту, и тянет к дивану.

А у меня портки до колен спущены. Путаюсь в них, спотыкаюсь и со всего маха налетаю на Егора. Мой локоть приходится ему аккурат в солнечное сплетение.

Малов охает и валится ничком, утягивая за собой. Я сверху, едва не зарядив коленкой по стратегически важному объекту. Бывший муженек едва успевает сгруппироваться, прикрыв тылы, а заодно меня поймать, чтобы нос об пол не расквасила.

— Коряга ты, Лена. Просто пиздец, какая коряга. — ржет, — Боже, как мне этого не хватало.

Я барахтаюсь, матерюсь, пытаясь вырваться из его лап, но он бесцеремонно скидывает меня на пол, тут же наваливаясь следом и придавливая руки к мягкому ковру.

Глаза пьяные, дурные. И в них отражение меня – растрепанное, разгоряченное и нетерпеливое.

— Ты болтать собрался, — сучу коленками, пытаясь избавиться от болтающихся на ногах портках, — или мне самой заканчивать?

Раз уж начали дело, то какой смысл останавливаться и строить из себя чопорную недотрогу? Хочу его, до кровавых всполохов перед глазами. И если он сейчас не вернется к тому, на чем мы остановились, у меня начнется острая нехватка хрена в организме. Анахренолоктический шок.

Егор отпускает мои руки и в два движения стягивает остатки мешающей одежды. Хватает за бедра, притягивая ближе к себе. Жесткие пальцы сжимают щиколотки. Одну ногу он укладывает к себе на плечо, вторую отводит в сторону.

Смотрит на меня ТАМ! Нехорошо так смотрит. Как маньяк, у которого вот-вот окончательно сорвет плохо закрепленную крышу.

— Зараза, — пальцем обводит мокрые, напухшие губы, — гладенькая.

— А ты думал, что стоит тебе уйти и все? Жизнь кончена? Можно заводить десяток кошек и кусты до колена растить?

— И для кого красоту наводила?

— Уж точно не для тебя, — огрызаюсь, в тщетной попытке свести ноги вместе, но он не позволяет. Фиксирует, придавив к полу и неспешно, будто издеваясь, вводит два пальца.

— Не для меня, говоришь? — жесткая улыбка растягивает красивые, мужские губы, — уверена.

Двигает пальцами, то погружаясь до упора, то почти выходя наружу. Большим обводит клитор, дразнится, распаляя еще сильнее.

— Делать мне больше нечего, кроме как для тебя стараться, — сиплю, выгибаясь навстречу.

Сердце бомбит так, что еще немного и ребрам хана. Раскурочит их к чертовой бабушке, и вывалится из груди прямо к ногам этого мерзавца, так жадно рассматривающего самое сокровенное.

— Жаль, — хмыкает, продолжая свою диверсию, — я уж хотел порадоваться.

— Пе..перебьешься. — голос срывается, когда пальцы становятся жестче быстрее и настойчивее. Каждое движение сталкивает в пропасть, из которой не хочется подниматься.

Доводит до самого края и безжалостно сталкивает вниз. И пока меня крутит в остром, оргазме, пальцы исчезают, а их место занимает горячий пульсирующий член. Тремя толчками снова доводит до предела.

— А-а-ах, — глаза сами закатываются от удовольствия.

Мне хорошо. Сладко. Горячо и я уже ни черта не соображаю.

Егор подхватывает под коленом, закидывая и вторую ногу себе на плечо. Врезается жестко, даже зло. С рычанием. Сжимает бедра так, что завтра выступят синяки, но мне нравится. Я дурею, стону. Вою. Мне мало. Я хочу еще и еще. Чтобы не останавливался, чтобы вытрахал так, чтобы потом неделю ноги свети нельзя было, чтобы в мозгах ничего кроме ветра и кайфовой истомы не осталось.

Там и так уже нет ничего и никого кроме него. Давно уже нет.

Тело, истосковавшееся по бешеному сексу, еще дважды успевает словить кайф, прежде чем Малов сам достигает предела. За секунду до того, как кончить, он успевает выйти из меня и, содрогаясь всем телом, изливается мне на живот.

Я как пьяная, смотрю на мужскую руку, сжимающую пульсирующий член, и думаю о том, что ничего охренительнее этого быть просто не может.

Опустив голову, Егор шумно выдыхает. Потом берет и пальцем размазывает свое семя по моей коже. Судя по всему, ставит подпись.

Хам беспардонный. Но у меня от него, как и прежде кругом идет голова. Однако на смену эйфории постепенно накатывает горечь.

С ним только трахаться можно, все остальное мимо. На хрен такой мужик нужен?

А сердце болит, ноет. Потому что нужен.

Только он не в состоянии дать мни ни любви, ни верности, ни чувства защищенности. Катастрофа, а не мужик. Почему именно он? Зачем он мне?

***

Получив желаемое, гаденыш звонко хлопает мне по заднице и откатывается в сторону.

Тело разморённое, довольное, но в душе все сильнее скребут кошки. Все сильнее хочется отвесить подзатыльник самой себе и орать: что же ты дура озабоченная наделала?

Он теперь что про меня будет думать? Что может во так, в любой момент завалиться в гости, и если нет под рукой более интересной кандидатки для удовлетворения похоти, по-быстрому спустить напряжение с бывшей женой? Потому что все равно на большее она не годится.

Прикрываю лицо ладонями и лежу, как труп, в то время как Егор одевается. Натягивает джинсы и, гремя не застёгнутой пряжкой от ремня, уходит на кухню.

Слышу, как достает кружку и наливает себе воды, но не могу пошевелиться.

Дура… Какая же я дура…

Превозмогая желание забиться под шкаф и пересидеть там сложные времена, я заставляю себя сесть. Оглядываюсь в поисках трусов. Они валяются в стороне, небрежно скомканные чужими лапами.

Подбираю их, стряхиваю, расправляя, и ухожу в душ.

Чужое семя на животе уже подсохло и стягивает кожу. Я смываю его, отчаянно натирая себя мочалкой. Больше геля для душа! Больше пены! Хлорки! Чего угодно! Лишь бы смыть с себя запаха Малова и воспоминания о его прикосновениях.

Однако память против и ни в какую не хочет расставаться с этим кошмаром. Щеки калит, в груди полыхает от одной мысли о том, что сейчас было.

— Идиотка, — шиплю, продолжая с остервенением тереть себя мочалкой. Готова кожу всю соскоблить, лишь бы стало легче.

А оно не становится!

Особенно когда выхожу из ванной, уверенная, что Егор, как истинный джентльмен, свалил по-английски, дабы не смущать своим присутствием оступившуюся даму.

Но где Егор и где джентльменство! Он и не подумал уходит! И срать ему на мое смущение и на то, что все произошедшее было неправильным. Вместо этого опять хозяйничал в холодильнике.

Вот кто-то курит, когда потрахается, а ему жрать всегда хочется.

— Ты еще здесь? — спрашиваю совсем недобрым голосом. Подхожу ближе и бесцеремонно отнимаю у него колбасу.

— Эй!

— Никаких эй, проваливай. Получил, что хотел, теперь можешь идти. У тебя наверняка есть более интересные дела, чем пастись в холодильнике бывшей жены.

— Конечно, есть, — хмыкает он, даже не думая возражать.

— Вот и вали!

Мне жизненно важно, чтобы он ушел. Потому что я на грани, потому что хочется сесть на пол прямо посреди кухни и хорошенько порыдать от безысходности, но в его присутствии приходится изображать из себя сильную, уверенную и вообще не пробиваемую.

— Расслабься, Ленок. А то морщины появятся и несварение начнется.

— У меня уже несварение. От тебя!

— Сочувствую.

— Уходи, Малов, — шиплю, тыкая пальцем ему в грудь, и тут же отдергиваю руку, будто обожглась. Гад не потрудился натянуть футболку и теперь бессовестно светил накаченными плечами и шикарной мужской порослью на груди, — тебе здесь не рады.

— Значит, продолжения не будет? — чудовище насмешливо кривит губы, — жаль. Я думал наполедок еще раз по-быстрому.

Несмотря на то, что меня распирает от злости трусы, моментально промокают насквозь. Да сколько можно?! Бесит!

— К блядям своим иди. И имей их как хочешь. Хоть по-быстрому, хоть медленно и со вкусом. Мне пофиг.

Серые глаза недобро прищуриваются:

— Я бы с радостью, да все заняты сегодня. Приходится перебиваться подножным кормом.

— Ах ты, свинья, — замахиваюсь, чтобы влепить пощечину, но он оказывается проворнее и отскакивает в сторону

Нагло закидывает в рот помидорку черри и, сделав под козырек, уходит из кухни, оставляя меня наедине с моим внутренним вулканом, который вот-вот затопит все вокруг раскаленной лавой.

— Ненавижу, — шиплю сквозь плотно стиснутые зубы.

Пока я борюсь с собственными демонами, Егор одевается и выходит в прихожую.

Беру эмоции под контроль и, сложив руки на груди, иду его провожать. Мне даже удается растянуть губы в снисходительной улыбке.

— Все, поскакал, козлик?

— Угу, — не глядя на меня, надевает кроссы, завязывает шнурки.

— Бабы не дремлют.

— А то! Как же без них.

Надевает куртку, застегивает, накинув на макушку капюшон, и выглядит так, будто ему похер на все. Берется за ручку, явно намереваясь уйти не попрощавшись, и я, глядя на его широкую спину, не выдерживаю.

— Какой же ты мерзавец, Малов.

Останавливается, так и не открыв дверь.

— Ты мне скажи, на хрен мы вообще женились, если для тебя смысл жизни вот так, задрав хвостик, носиться от звезды к звезде?

Выдыхает через силу и оборачивается. Взгляд такой, что у меня душа в пятки проваливается. Аж пячусь на несколько шагов назад:

— А ты у нас, значит, святая?

Не понимаю ни слов, ни интонации:

— У тебя какие-то претензии?

Хмыкает, будто офигевая от моих слов.

— Ну ты и…звезда, Леночка.

— Если есть что сказать, просто скажи, — тут же вскидываюсь я

— Сказал бы, да фиг ли толку.

— Егор!

— Что Егор? — цедит сквозь зубы, — думаешь, я не в курсе твоих развлечений?

— Чего блин? Ты вообще охренел?

Он неспешно хлопает в ладоши:

— Браво. Пять баллов за спектакль. Возмущение отыгрываешь просто на ура, — сейчас точно взглядом зарежет, — жаль, доказательства просрал, а то бы в нос тыкнул. Даже интересно посмотреть, как бы выкручивалась.

— Знаешь, что Малов, — протискиваюсь мимо него и распахиваю дверь, — убирайся. Чтобы ноги твоей тут больше не было.

Перекладывать вину на меня я не позволю, и слушать всякий бред не собираюсь.

— Кстати, это тебе, — достает из рюкзака серую коробку, перетянутую розовой лентой, и небрежно плюхает ее на тумбочку, — с прошедшим новым годом, святоша.

И уходит.

Я запираю за ним дверь, звонко отбивая дробь зубами. Все тело ходуном ходит. Руки как у старого пьяницы, которому давно не наливали.

Полумертвая, растерзанная, я беру несчастную коробку и открываю ее.

Там точно такие же пирожные, как те, за которыми я ходила утром. Пять штук. Как мне и хотелось.