Скандал в личной жизни

Глава 12

Алекс сбросила одеяло и выскользнула из постели. Схватив халат, она на цыпочках прокралась к двери и бросила взгляд через плечо, чтобы убедиться, что он не проснулся. Его грудь равномерно опускалась и поднималась, как будто он видел сон о приливах и отливах, и Алекс улыбнулась. Когда Бен спит, он просто великолепен. Невинный, спокойный, теплый. Ужасно, что ему приходится просыпаться. Алекс закрыла дверь в спальню и вошла в гостиную. Включила телевизор, убрав звук, и посмотрела на часы. 9.15. Шесть месяцев тому назад Клементина закончила съемку в последнем рекламном ролике фирмы «Амор Парфюм». Сегодня вечером в 9.30 его впервые прокрутят на западном побережье, и Алекс, завернувшись в халат, устроилась в ожидании на тахте.

Положив ноги на кофейный столик, она мысленно перебирала все три предыдущие телерекламы «Амор» с участием Клементины. Первый из них появился два года назад, фотомодели бежали по пляжу, во втором они катались на лыжах, падали друг на друга, а в последнем из отснятых – группа сидела возле огня в хижине в горах, прижимаясь друг к другу. Выглядели они настолько безупречно, что закрадывалось сомнение – а действительно ли это человеческие существа?

Возможно, Клементина могла бы даже сделать карьеру на телерекламах, но Алекс сомневалась, что у нее есть такое желание. В голосе Клементины, когда они разговаривали по телефону, она различила жажду чего-то большего, разочарование, что дела идут слишком медленно, что телеролики не вытолкнули ее на вершину мира фотомоделей, как она надеялась. Работала Клементина успешно, ее начинали узнавать в лицо, она прилично зарабатывала, но Алекс знала по себе, что если карьера – это все, что у тебя есть, то нужно или достичь вершины или вообще ничего не надо.

Они часто звонили друг другу поздно ночью, когда расценки ниже и ни одна из них не могла уснуть.

Алекс удивлялась, насколько близкой стала ей сейчас Клементина, гораздо ближе Меган, которая, выйдя замуж два года назад, так глубоко погрузилась в блаженство замужества, что Алекс совершенно не находила в ней следов девчушки, которой та была когда-то. Очень часто хотелось увидеть подругу, поговорить и посмеяться вместе, но всепоглощающая любовь Меган к Джексону зачеркнула почти всю любовь к подругам.

Алекс старалась не чувствовать себя обиженной, оправдывая положение вещей. В конце концов, выйти замуж за Джексона было главной мечтой Меган. Мечта осуществилась, и Меган не была бы Меган, если бы не вложила все, что имела, в свой брак. И все-таки, это несправедливо. Дружба и замужество – две разные вещи; одна не должна иметь ничего общего с другой – одна не должна мешать другой, высасывать из нее энергию, оставляя лишь оболочку. Но именно это и произошло.

Поэтому Алекс была благодарна Клементине, по крайней мере, она по-прежнему рядом. Она по-прежнему готова выслушать и поддержать. Она даже поняла, когда шесть месяцев назад Алекс позвонила ей ни свет ни заря и сказала, что ей снова нужен мужчина, все равно какой, лишь бы развеять однообразие ее жизни. Клементина поняла муки одиночества, борьбу, самолюбивые желания.

– Так много приходится приносить в жертву, – пожаловалась ей Алекс пару недель назад. – Не только любовь, но и развлечения. Иногда мысль пригласить какого-нибудь мускулистого парня из университета на ночь звучит неплохо, но когда я привожу его, то единственное, чего хочу, – чтобы он сматывался домой.

– Как ты считаешь, мы всегда будем такими? – спросила Клементина. – Ты не пробовала думать, что когда-нибудь, как и все остальные, выйдешь замуж?

– Нет. Я всегда буду чувствовать противоположное. Даже когда я была маленькой, я знала, что закончу свои дня в одиночестве.

– Ах, Алекс.

Так все и шло. Они поддерживали друг друга, приветствовали успехи, подбадривали, а поздно ночью удивлялись, почему они несчастны. Почему, когда они разговаривали с Меган, голос ее звучал так, как будто она добилась всего, чего хотела в жизни, в то время как они, делавшие все так, как советовали статьи в журналах и книгах по самосовершенствованию, по-прежнему брели, спотыкаясь в темноте.

– Я хочу доказать Меган, – сказала Алекс Клементине на прошлой неделе, – что я поступаю правильно.

– Какое отношение имеет к этому Меган?

– Не станешь же ты отрицать, что мы трое все время соревновались друг с другом. Она, кажется, настолько уверена, что выйти замуж и завести семью – единственный путь в этой жизни, что я сердцем чувствую, что это не так. Возможно, наш путь нелегок, но это не означает, что он ошибочен.

– Меган есть Меган, – мягко сказала Клементина, – я думаю, она старается так же сильно, как и мы, доказать, что она добилась своего. Мы изо всех сил твердим, что мы счастливы, а на самом деле завидуем нормальной обычной жизни, которую ведут остальные.

– Возможно, ты права, – вздохнула Алекс, – я скучаю по Меган.

Слова вырвались прежде, чем она сумела удержать их. Ей не хотелось в этом признаваться. Нелепо, что ее мучают такие мысли. Большинство женщин взрослеют и выходят замуж, и их подруги нормально относятся к замужеству. Так почему же ей так тяжело свыкнуться, примириться с фактом, что их дружба должна измениться? Она не может быть вечно на первом месте в жизни Меган. Алекс задевало то, что она даже не знала, осталась ли вообще каким-нибудь номером в списке Меган.

– Мне тоже не хватает ее, – сказала Клементина. – Но я хочу, чтобы она была счастлива. И мы не должны мешать ее счастью!

Часы показывали 9.30, и Алекс села на пол перед телевизором. Клементина говорила, что последняя реклама отличается от других, но чем, не объяснила.

Алекс включила звук, когда началась реклама. Снова берег моря, как в первом ролике, который прошел очень успешно. Клементина и длинноволосый, чрезвычайно красивый мужчина играли в мяч. На обоих были выцветшие джинсы в облипку. Клементина смеялась, ныряла за мячом и бросала его партнеру, словно профессионал. Потом мужчина забросил мяч далеко, прямо к воде, но Клементина поймала мяч за спиной. Соблазнительно улыбнувшись, она расстегнула джинсы и пуговицы на блузке. Она не спешила, снимая одежду, постепенно открывая крошечный белый купальник. Еще раз улыбнувшись, Клементина бросилась в океан. Последний кадр показывал, как ее рука взметнулась над купальником, и она исчезла в волнах. Камера вернулась к мужчине, сидевшему на берегу. Он улыбался. Голос за кадром произнес:

– Амор Парфюм: для женщин, таких, как Клементина, и мужчин, которые сделают все, чтобы быть с ней.

Алекс рассмеялась и выключила телевизор. Небольшая, но соблазнительная вариация обычного призыва «Амор». Она поспешила к телефону и набрала номер Клементины.

– Итак, у тебя появился сольный номер, все узнали твое имя, – сказала она, когда Клементина взяла трубку.

– Я знала, что ты сразу позвонишь, Алекс. Это была идея «Амор». Они часто делают ролики, называя имена девушек. Я счастлива и чувствую себя снова полноценным человеком.

– Мне очень понравилось, – Алекс понизила голос, передразнивая: – Для женщин, таких как Клементина, и мужчин, которые сделали все, чтобы быть с ней.

Клементина рассмеялась:

– Великолепно. Но честно, как ты думаешь, я становлюсь символом, идеалом для подражания?

– Символом секс-богини? Бог мой, чего бы я только не отдала, чтобы прослыть секс-символом.

– Ты знаешь, что я имею в виду. Ты думаешь, я никогда не получу серьезную роль в кино из-за этой ерунды?

– Ты мечтаешь о кино?

– Мне всегда хотелось действовать. Так скучно целый день позировать и оставаться в бездействии. Я говорила тебе, что по-прежнему занимаюсь в актерском классе. И неплохо успеваю. И я хочу выбраться из Нью-Йорка.

– Я знаю, Клем.

– Я уже не такая напуганная, я уже не боюсь ходить по ночам одна, правда, положив руку на пистолет в сумке. Просто здесь ничего я не добьюсь. Совершенно ясно, что я никогда не стану Дженнифер О'Нейл или Треси Ллойд или какой-нибудь еще супер. Да мне и не хотелось бы ею стать.

– Ну что же, ты сама творец своей судьбы. Когда настанет твой черед, переноси свой зад в Голливуд и топчи там тротуар.

Клементина рассмеялась.

– У тебя довольно грубая манера выражаться, но ты права. Не пойми меня превратно, я люблю телерекламы. Они забавны, но не слишком умны и интересны.

– Уверена, что твое участие делает их намного лучше.

– Да. Кстати, как там… хм… Генри, по-моему, его так зовут?

– Генри? – Алекс повторила знакомое, но ничего не говорящее в данный момент, имя. Наконец она вспомнила: – О, да, Генри Шварц. Он ушел. После него были Майкл и Стив, а сейчас Бен. Бен в порядке.

– Ага, снова прежняя Алекс.

Алекс накручивала на палец шнур. Смешно, что люди думают о ней вот так – почти как о двух разных людях – молодой, беззаботной Алекс, развлекающейся с мальчиками, и старой, черствой Алекс, поставившей на первое место работу, как будто две эти личности взаимно исключали друг друга. Алекс так хотелось объединить обеих. Эта мысль терзала ее каждую ночь, когда она спала с каким-нибудь мужчиной, к которому испытывала полнейшее равнодушие. Почему она не может быть и той, и другой Алекс? Почему ее сердце выходит из игры, когда работает мозг? Почему все мужчины затрагивают только ее тело, а не душу?

– Я встретила Бена во время работы, в «Гудмен и Ассошиэйтед». Он хочет потрясти мир или еще что-то в этом роде.

– Похоже, что для тебя, он – отличная 'партия, посланная самим господом богам.

– Сомневаюсь. Но он забавный. По крайней мере, в постели. И ничего не требует.

– О, Алекс.

– Никаких. О, Алекс.

– Я просто волнуюсь за тебя, вот и все. Я знаю, ты говорила, что хочешь чисто товарищеских отношений, но, должно быть, очень трудно прыгать от одного парня к другому. Тебе не следует разбрасываться.

– Моя цель – учеба и работы. А остальное – мелочи жизни. Но это лучше, чем жить в воображении, как ты, боясь даже самого невинного поцелуя.

Клементина промолчала, и Алекс тут же почувствовала себя виноватой. Почему они так обращаются друг с другом? Сознательно говорят друг другу гадости, заведомо причиняя боль. Ведут себя словно старые любовники, давно прошедшие период, когда они осторожно выбирали слова, как будто время, проведенное вместе, давало им право быть злыми.

– Боже, извини, – сказала Алекс. – Я совсем не это хотела сказать. Я просто разочарована своей жизнью, а ты – единственная, кому я могу излить душу. Что ты делаешь со своей любовной жизнью, или, что ты с ней не делаешь – только твое дело.

– Я просто слишком занята, – довольно весело ответила Клементина, и Алекс поняла, что она лжет. Несмотря на дружбу Алекс и Клементины, у последней все еще сохранились свои твердые правила, границы, за которые она не желала выходить. Каждый раз, когда Алекс поднимала больной вопрос, Клементина замыкалась в своей защите. Возможно, подумала Алекс, у нас у всех есть свои границы. Даже самые близкие друзья могут доходить только до определенной черты, а остальное мы храним для себя, прячем крошечный кусочек сердца и ума, по крайней мере, хоть один секрет, не рассказанный и не доверенный никому.

– Конечно, – сказала она. – У нас, работающих девушек, нет времени на романы века, как у Меган с Джексоном.

– Они что, по-прежнему, до отвращения счастливы? – спросила Клементина с облегчением в голосе, радуясь, что разговор о ее личной жизни иссяк.

– Судя по тому, что говорит мне Меган, да, – ответила Алекс. – Джексон занят архитекторскими делами, но страшно ненавидит свою работу, как я смогла понять из его слов. По мнению же Меган, их жизнь великолепна. Они купили дом в Конкорде, у нее свой садик, и она пробует все возможные способы, чтобы забеременеть: овуляционные предсказания, вставания, приседания вверх вниз и черт знает, что еще. Все это звучит настолько по-домашнему, что хочется плеваться.

– Но она счастлива.

– Да, – Алекс помолчала. – Ну что же, еще раз поздравляю. Не пропадай.

Она повесила трубку и снова уселась на тахту. Ей не хотелось возвращаться к Бену… Бену… как же его? Боже, она не может даже вспомнить его фамилию. Неужели так и должно быть?

Алекс сортировала мужчин, стараясь заставить себя в кого-нибудь влюбиться. Но с каждым из них ее охватывало разочарование. Они были слишком пустыми, слишком эгоистичными, слишком серьезными. Они были слишком несовершенными, со всеми человеческими слабостями.

И все же, несмотря на разочарование, Алекс продолжала попытки. По крайней мере, она заново открыла для себя секс. В этот единственный миг наивысшего наслаждения мужчина рядом с ней казался самим совершенством, и она любила его, Только потом она чувствовала свою обделенность, и это заставляло ее вновь вступать в борьбу, подобно стойкому оловянному солдатику, слишком гордому, чтобы признать свое поражение.

Алекс встала и пошла назад в спальню. Можно разбудить Беда. По крайней мере, он хоть на что-то сгодится.

Той же ночью Меган лежала, уставившись в потолок. Свет из гостиной проникал через щель под дверью спальни, вызывая ее любопытство. Каждую ночь Джексон сидел в гостиной до 2–3 часов, проводя время со своими рисунками и картинами, совершенно забыв о Меган. Вчера вечером она слышала чирканье угольного карандаша.

Меган читала, что два года – предел для молодоженов. Два года любви, а потом состояние медового месяца обрывается и происходит превращение в обычную сварливую, не обращающую друг на друга внимание супружескую чету.

По мнению Меган, единственное расхождение с теорией заключалось в том, что у них с Джексоном вообще не было окрыленности медового месяца. Хотя, конечно, три дня в Мендочино прошли чудесно. Они с Джексоном обедали в сельских гостиницах, сидели возле потрескивающих каминов, потягивая вино. Они выбирались на пикники на скалистом побережье, бродили по лесам и рассматривали товары в городских магазинах, где Джексон нашел великолепный морской пейзаж для Клементины, а Меган попросила других туристов сфотографировать их.

Вспоминая те дни, Меган старалась сохранить в памяти лишь самые романтические моменты и забыть остальную часть медового месяца, когда Джексон занялся живописью. Она глазам не поверила, когда Джексон распаковал чемодан и вытащил 3 холста, краски и кисти. Не говоря ни слова, он оборудовал себе рабочее место в углу гостиничного номера и принялся рисовать по памяти самый прекрасный и интригующий образ Алекс, какой только Меган могла вообразить. Джексон сказал, что хочет отдать портрет Алекс, как только они вернутся домой.

Хорошо, она согласна, что это – прекрасный жест, но неужели надо было проводить большую половину их всего-то трехдневного медового месяца, рисуя этот чертов портрет? Неужели нельзя было подождать, пока они не вернутся домой? Когда он, наконец, сделал перерыв, и они занялись любовью, как Меган и мечтала все время, – настоящие муж и жена, навсегда связанные узами брака, – от Джексона так сильно пахло скипидаром, что у нее разболелась голова.

И все-таки, в общем, это было незабываемое время. Вероятно, Меган ужилась бы с его красками и запахом, если бы они остались там навсегда, рядом с успокаивающим шумом океана и таинственного леса, вдали от всего мира. Но, конечно, они должны были вернуться домой.

Верные своему слову, Алекс и Клементина вычистили их новую квартиру, не оставив ни единого пятнышка. Они отполировали темно-ореховую мебель, доставшуюся Меган от родителей, проветрили белье и даже расставили вазы со свежими цветами на столах и оставили две длинные красные розы на подушках в спальне. Меган была в восторге.

Невероятно, но это ее дом. Она его выбрала, подобрала мебель, развесила картины. Она решала, куда поставить посуду, готовила блюда, которые сама выбирала, смотрела телевизионные программы, которые она хотела смотреть. Все сомнения и неуверенность исчезли разом, как только Меган переступила черту, отделявшую ее от самостоятельной, взрослой жизни. Теперь она была равной всем остальным – знающая, полноправная, принимающая решения личность, и ни отец, ни мать не устанавливали своих правил, не навязывали своих решений и не указывали, что ей делать.

Если бы Джексон чувствовал то же, что и она, все было бы прекрасно. Но он, когда они впервые переступили порог своей квартиры, казалось, даже не обратил внимания, что именно здесь они начнут совместную жизнь. Оставив чемоданы в прихожей, прошел через гостиную, сбросил красные розы в корзину для мусора, улегся и почти моментально заснул.

Позже, сидя за обеденным столом, он отложил вилку и обратился к Меган:

– Возвращение домой заставило меня почувствовать, что начинается ужасный мир действительности. С этих пор мне придется каждый день холить на работу, хочется мне этого или нет, приносить домой заработок, оплачивать расходы. Я никогда не смогу расслабиться, умерить пыл, снова стать самим собой.

Меган прекратила есть и взяла его за руку:

– А для меня действительность – возможность быть с тобой каждый день. Именно этого я и ждала.

– А на что мы будет жить?

– Не волнуйся, Джексон. Мы можем воспользоваться, в случае крайней необходимости, тем, что на моем счету.

Джексон вскочил, резко вырвав руку:

– Я не сказал, что нс смогу справиться сам. Я ведь твой муж, не забывай. Мне не нужна твоя благотворительность. Я прекрасно могу содержать нас. – Потом схватил краски и бумагу и исчез на четыре часа, оставив Меган рыдать, пока она нс заснула.

На следующее утро Меган проснулась, когда Джексон уже ушел на работу, и первое, что она сделала – положила свой капитал в четверть миллиона долларов на общий счет. Вместе с акциями ее сбережения составляли почти 300 тысяч долларов.

Прошло более двух лет с того дня, как они вошли в эту квартиру. По мнению Меган, за эти годы легко можно было пересечь границу от разочарования к счастью, приложи они хоть малейшее усилие. Джексон с отличием окончил Беркли и получил место архитектора в фирме «Бароки Яконович». Год спустя они купили этот домик с двумя спальнями в Конкорде с небольшим (10х10 футов) садиком перед домом и тремя фруктовыми деревьями позади. Она готовила любимые блюда Джексона, душилась духами, которые он любил, безупречно накладывала каждый день косметику, хотя, кроме Джексона, почти никого не видела. Черт побери, она делала все как надо, а он по-прежнему каждую ночь оставался в гостиной, рисуя и раскрашивая свои дурацкие картины, вместо того, чтобы лежать рядом с ней и держать ее в своих объятиях, как поступил бы на его месте любой довольный жизнью мужчина.

Иногда Меган казалось, что Джексон ненавидит ее. Это была грубая и безумная мысль, но в глубине души Меган чувствовала, что это гак. Джексон никогда не сделал ничего, что могло бы вызвать подобную мысль. И, конечно, никогда и словом не обмолвился об этом. Он целовал ее по утрам, уходя на работу, и вечером, возвращаясь домой. Он хвалил ее кулинарные способности. Когда они занимались любовью, движения его были методичными, лишенными всякой страсти, но Меган не испытывала ни боли, ни гнева. И только по его глазам она смогла кое о чем догадываться. Однажды Меган вязала что-то для малыша, который когда-нибудь появится у них, – она освоила вязание, подсознательно надеясь, что это поможет ей забеременеть, – и, подняв глаза, встретила пронизывающий, как удар кинжала, взгляд Джексона. Он поспешно отвернулся, но дрожь прошла по телу Меган.

Что она совершила? Она читала статьи о том, как сделать брак счастливым, как заниматься любовью, как быть хорошей женой. Она делала все, что только могла, чтобы сделать его счастливым, и иногда, когда он предпочитал ей живопись или свои бумажки, слепая ярость охватывала ее, настолько сильная, ужасающая и несвойственная ей, что Меган была уверена, она поглотит ее целиком.

Когда что-то вокруг было ужасным, безобразным или болезненным, Меган часто просто закрывала глаза, отказываясь признавать существование нежелательных вещей, и думала вместо этого о карусели, счастливых детях и мороженом. Чуть раньше в тот же вечер, когда они смотрели с Джексоном телерекламу с участием Клементины, она не могла не заметить, что Джексон, как прикованный, не отводит взгляда от Клементины. Он так напряженно уставился в телевизор, что Меган была уверена, разденься она сейчас догола, Джексон даже не заметил бы этого. Неужели ему нужно вот это? Женщина, которую не волнует, если песок попадет под ее плавки? А вот Меган это беспокоит. Она ничего не могла поделать, если ей что-то мешало.

Она слышала, как Джексон стремительно вышел, как звякнули кисти, когда он опустил их в банки перед мольбертом. Меган старалась с пониманием относиться к его искусству. Хотя необходимость выражать себя творчески была совершенно чужда ей, она не лишала его права творить. Позволяла держать в гостиной мольберты, даже когда у них были гости, которым приходилось просачиваться между ними, чтобы подойти к дивану. Она не говорила ни слова, когда он тратил лишние деньги, которые можно было бы положить на сберегательный счет, на кисти, холсты и прочие принадлежности. Меган даже предложила ему взять часть ее денег и купить, что ему нужно. Но это предложение привело лишь к еще одной перепалке.

Сколько раз, чувствуя себя непонятой и оскорбленной, Меган была на грани срыва – высказать ему все, что думала – то, что он за всю свою жизнь не продаст ни единой чертовой вещи, что на свете миллионы художников, но менее одного процента из них могут прокормиться своим трудом, что его ночной образ жизни не нормален. Они совершенно не похожи на Кросвелов с двумя детьми, живущих по соседству, или на Руфь и Вейна, что через дорогу, которые смотрят новости в 11 часов и вместе отправляются спать. Неужели Джексон не понимает, как ей тяжело лгать Алекс и Клементине о том, как «прекрасна» их жизнь! Не могла же она признаться Алекс, что та была права, что Меган и Джексон совершенно несовместимы. Господи, почему он не может стать нормальным? Почему не может быть обычным мужчиной?

Наконец свет в гостиной потух, и Меган быстро улеглась до того, как открылась дверь. Она наблюдала, как Джексон пробирался по темной спальне. Его силуэт как всегда был совершенен. Широкие плечи, твердая, как камень грудь, мускулистые ноги. Он снял рубашку и брюки, и обнаженный залез в постель, Меган отвернула голову.

– Мег, ты спишь? – шепнул Джексон.

Она не ответила. Он глубоко вздохнул и повернулся к ней спиной; Меган подождала пока его спокойное дыхание не убедило ее, что он заснул, и свернулась клубочком за его спиной. Когда он спал, он ее собственность. По крайней мере, на эти несколько часов Джексон полностью принадлежал ей.

Клементина легла на песок и закрыла глаза. Она потуже завернулась в одеяло, защищающее ее от ноябрьской прохлады, наступившей так неожиданно. Всего лишь час назад небо было почти ясным и чистым. А сейчас солнце спряталось за густым туманом дымчатых и перистых завитков, и в воздухе повис запах плесени, как от затяжного старого дождя.

Крик чаек навевал грусть, как будто они тоже испытывали мучительный страх и разочарование и криками выражали богам крушение своих надежд. От их, визгливого крика у Клементины появилось страстное желание услышать беззаботный голос Артура, его легкий смех, и она села. Клементина заметила его в четверти мили от себя. Закатав вельветовые штаны, он бродил вдоль берега, и вода окатывала его ноги. Даже на расстоянии она знала, что улыбка не подергивает уголки его губ, и ни шутка, ни острота не вырвутся из плотно сжатого рта. Он смотрел на воду, но, почувствовав ее взгляд, повернулся к ней. Клементина натянула одеяло до самого подбородка, пока он приближался.

– Ты не хочешь вернуться в хижину? – спросил он. – Становится довольно холодно.

– Мне тепло.

Артур кивнул и сел рядом с ней, скрестив ноги. Зачерпнув полную горсть песка, он смотрел, как песчинки просачиваются сквозь пальцы.

– Почему ты не скажешь прямо, Артур, – спросила Клементина. – Почему ты злишься?

– Я не злюсь.

– Конечно злишься. Я сказала, что уезжаю, и ты разозлился.

Он повернулся к ней, улыбаясь, готовясь отделаться шуткой или выдать что-нибудь совершенно необычное из своего запаса, но на этот раз запас дежурных острот иссяк. Улыбка исчезла, и он тоже закутался в одеяло.

– Ты права. Я не хочу, чтобы ты уезжала. У меня такое чувство, как будто мы только сейчас начинаем – и твою карьеру, и наши личные отношения.

Клементина отвела взгляд.

– Я в Нью-Йорке уже четыре года. Слишком многое произошло за этот год. И слишком мало. Давай посмотрим фактам в глаза. Я никогда не стану супермоделью. Телерекламы восхитительны, но этого недостаточно, я должна попытать счастья в Голливуде. Сейчас. Пока еще не слишком поздно.

Артур рисовал узоры на песке.

– А мы? – спросил он. – У нас тоже нет никакой надежды?

Клементина положила ладонь на его руку.

– Дело не в тебе. Если я могла бы быть с кем-нибудь, то выбрала бы тебя.

– Не болтай ерунду, – вставая, сказал Артур.

Светлые волосы хлестали его по глазам, ветер крепчал, предвещая быстро приближающийся шторм.

– Неужели ты думаешь, что меня удовлетворят подобные объяснения? Каждый день я пытаюсь придумать новый способ, который заставил бы тебя полюбить меня, избавил бы от этого загнанного выражения в твоих глазах, но ничего не помогает. Я был почти уверен, когда ты согласилась поехать со мной сюда, что хоть это сработает. Но по-прежнему ничего не изменилось.

Клементина встала, уронив одеяло. Сердце разрывалось от жалости к нему, к себе, но изменить свое решение она не могла. Она приехала сюда в надежде, что свежий воздух и песчаный пляж облегчат прощальные слова, но они не помогли.

– Артур, я…

Он бросился к воде, не останавливаясь, пока не достиг ее. Он пробирался сквозь набегавшие волны, и ледяная вода окатывала его до колен.

– Черт бы тебя побрал! – заорал он.

Отзвук слов затерялся в шуме ветра как отдаленное эхо. Он бил ногами по воде, и серебристые брызги разлетались в воздухе футов на пять.

– Ты думаешь, я не знаю, что произошло? – выкрикнул Артур, поворачиваясь к ней.

– Неужели ты думаешь, что я не понял?

Клементина беспомощно оглядывала пляж, испугавшись, ощутив пустоту в животе. Он не мог знать. Никто, кроме Алекс и Меган. Это был их ужасный, грязный секрет. Клементина осторожно пошла к Артуру.

– Я не знаю, о чем ты говоришь, – сказала она.

– Ради бога, почему ты не доверишься мне? Ты думаешь, что все мужчины похожи на того подонка? Ты думаешь, я такой же, как он? Ты думаешь, мы все смотрим на тебя и думаем, как бы сделать это, как…

Клементина зажала руками уши.

– Прекрати! Прекрати немедленно! – выкрикнула она.

– Нет, я не прекращу. – Он схватил ее руки и отвел их вниз. – Я скажу тебе правду, потому что один из нас должен это сделать. Я знал все с того самого дня, Клементина. Я предполагаю, что случилось, тем более, что той ночью ты говорила во сне. Даже не говорила, а кричала. Я промолчал, потому что хотел, чтобы ты рассказала сама. Я хотел, чтобы ты верила мне. Но ты не веришь.

– Не надо, – сказала Клементина. Слезы струились по ее щекам. – Я не могу об этом говорить. По крайней мере, с тобой. Или с каким-то другим мужчиной.

– Ты можешь. Ты не сделала ничего плохого. Он изнасиловал тебя. Ты – жертва. Ты.

Клементина отпрянула назад.

– Я боролась недостаточно сильно! – закричала она. Рыдания мешали ей говорить, каждый нерв болезненно пульсировал. – Я позволила ему это сделать. Это поведение не жертвы, а соучастника. Разве ты не понимаешь? Я не сопротивлялась, пока не стало слишком поздно.

Она бросилась к хижине, одиноко стоявшей среди деревьев. Пошел дождь, но Клементина даже не заметила этого. Она бежала из всех сил, и только одна мысль преследовала ее, – что он знал, что он всегда знал, что он смотрел на нее и думал: – Это Клементина, Жертва насилия. Именно так он считал.

Он старался обманом заставить ее довериться ему, поверить, что с ним она в безопасности. Клементина даже приехала с ним, как его друг, в эту хижину, на уик-энд. Боже, какой дурой она была.

Клементина прислушалась, стараясь различить звук шагов позади, но было тихо. Она заперлась в своей спальне. Тошнота подступила к горлу. Клементина почувствовала себя снова изнасилованной. Метан и Алекс – совсем другое дело, они ее подруги, они женщины. Одна мысль о том, что Артур смотрел на нее и знал, вызывала дрожь. Его знание срывало покров, который она носила, стирало нарисованную улыбку, лишало сил. Око оставляло ее обнаженной к ранимой. Клементина не могла и не хотела терпеть все это.

Прошло больше часа. Артур не возвращался, и гнев Клементины исчез. Она жалела, что все закончилось так глупо и нескладно. Нужно уехать прямо сейчас, а не через месяц, как ока раньше сказала Артуру. Просто невозможно оставаться с ним рядом, зная, что ему все известно. Каждый раз, глядя в его глаза, она будет вспоминать прошлое.

Артур вошел в дом и постучал к ней в дверь. Поспешно вытерев слезы, она открыла. Какое-то мгновение они пристально рассматривали друг друга, потом Клементина повернулась и пошла назад к постели.

– Я знаю агента в Лос-Анджелесе, – сказал Артур, – Уилл Холоман. Хороший специалист. Очень профессионален. Энергичный и удачливый парень. Я позвоню ему завтра.

Клементина кивнула. Артур прислонился к двери.

– Извини, я расстроил тебя, – я не хотел. Я только старался показать, что это не имеет значения, что…

– Не имеет значения? – повторила Клементина, поднимая голову. – Меня изнасиловали, и это не имеет значения?

– Я не то хотел сказать.

– Нет, именно это. Вот почему я ничего и не рассказывала тебе. Потому что и ты, и каждый второй мужчина поступили бы точно так же, как ты сейчас. Ты думаешь, что можешь погладить меня по голове, сказать, что прошло уже три года, и удивляться, почему я еще переживаю. Ты считаешь, что это просто секс. Тем, что сделали со мной, люди занимаются каждый день.

– Клементина…

– Это не только секс, – произнесла она, повышая голос. – Это не имеет ничего общего с сексом. Это – власть. Он засунул свой пенис и знал, что обладает мной. Ты мужчина, Артур. Ты никогда не поймешь, что чувствует женщина, когда в нее вбивают что-то чужеродное, нежелательное, грязное.

Артур закрыл глаза.

– Не надо, – попросил он.

– Почему же? Ты ведь хотел, чтобы мы рассмотрели этот вопрос? Или тебе не нравится простой грубый жаргон?

Артур снова взглянул на нее:

– Прекрасно, рассказывай.

– Хорошо. – В голосе Клементины звучали гнев и твердость. – Ты хочешь знать, какого размера его член? Ты хочешь знать, какую боль он причинил? Ну что ж, я скажу тебе. – Она сжала пальцы в кулаки, стараясь заставить себя выдержать его взгляд. – Его член был огромен. Огромен до отвращения, я истекала кровью потом несколько часов. Я билась головой о землю, пока он делал это, и просила бога о смерти.

Артур поспешно подошел к кровати и взял ее за руки.

– Ну все, – сказал он… – Достаточно. Тебя изнасиловали. Это было подло и отвратительно, но я ничего не могу сделать сейчас. Я могу только предложить свою любовь, а ты отказываешься от нее. Но ты не можешь допустить, чтобы тот случай управлял твоей жизнью. Когда-нибудь ты преодолеешь его.

Клементина отвернулась.

– Сейчас ты все знаешь, – спокойно добавила она, – и все равно не понимаешь.

– Да, я не понимаю. Но я люблю тебя и не хочу, чтобы ты уезжала.

Она вздохнула:

– Я должна. Не просто, чтобы попробовать свои силы в кино, а чтобы забыть. Это моя единственная надежда.

Артур встал и откашлялся:

– Ну что ж, я не могу бороться с твоими воспоминаниями.

Он вышел, и Клементина осталась одна.

– Я тоже, – прошептала она.

Уилл Холоман был маленьким, толстеньким, как питсбурский пончик, лысеющим мужчиной. Еще Клементина знала, что у него счастливая семья и двое детей. Уже давно она не чувствовала себя такой спокойной. Холоман не будет ничего вспоминать. На этот раз их будет связывать только работа. Голливуд совершенно чистый лист для нее. Он увидит новый, улучшенный вариант Клементины Монтгомери. Без душевных травм, без обязательств, без прошлого.

Они с Уиллом сразу же достигли взаимопонимания. Он в нескольких словах описал свою жизнь – жену зовут Лори, у него две дочери – Джессика и Дженет, одна язва и сердечная недостаточность. Но он привык к бешеному темпу своей жизни и ничего не собирается менять.

– Моя жизнь – это работа, – сказал он Клементине, пока вез ее из аэропорта по залитым солнечным светом улицам Южной Калифорнии в Долину Сан-Фернандо, где нашел ей приличную и доступную по цене квартиру. Клементине придется жить на свои сбережения, пока Уилл не подыщет ей работу.

– Пусть лучше у меня будут проблемы с сердцем и работа, – продолжал он, – чем железное здоровье и праздное шатание по дому. Иначе я сойду с ума.

Клементина искренне согласилась. Именно сейчас, когда она вдохнула отравленный смогом воздух и глядела на дорогие машины, пробивающие себе дорогу, впервые за многие годы Клементина ощутила себя свободной. Она была чересчур упряма, чересчур заносчива, решив во что бы то ни стало оставить свой след в мире фотомоделей, следовало раньше уехать из Нью-Йорка, ведь она прекрасно знала, что тот город убивает ее. И не только воспоминаниями, но и растущим уровнем преступности, бессердечностью, отдаленностью от подруг. Конечно, Лос-Анджелес тоже далек от идеала тихой и безопасной гавани, но ее привлекало отсутствие тесноты, какая-то особенная открытость города.

Она купит машину, будет совершать длительные поездки вдоль побережья, покроется загаром и наберется сил. Нужно начать с нуля, нужно стать новой, совершенно новой Клементиной.

– А как ваша жена и дети? – спросила она Уилла. Они направлялись в этот момент к ущелью Малголланд, воротам в долину, вдоль холмов и по обеим сторонам автострады.

– Разве не трудно находить время и даю семьи, и для работы?

– Нет, если домочадцы понимают, что работа для меня на первом месте.

Клементина кивнула и прислонилась к роскошному кожаному сиденью «Мерседеса» Уилла. Да, они с Уиллом прекрасно поладят. Остальную часть пути до ее односпальной квартиры в Студио-Сита он разрабатывал планы будущей карьеры. Уилл считал, что сможет добиться парочки проб в телерекламе. У нее уже есть опыт в этой области. Может, кое-кто из режиссеров, подбирающих актеров на роль, помнит ее лицо по рекламам «Амор».

– Мы можем попробовать пробиться в фильмы ужасов, – добавил он, – это, конечно, тоже не подарок, но все-таки туда попасть легче, с какой стороны не посмотри.

– Нет уж, ни за что. Я лучше умру с голоду. Уилл рассмеялся: – Ну что ж, и это возможно. Я не хочу лишать тебя радужных надежд, которые ты лелеяла в Нью-Йорке, но запомни, нельзя просто войти в этот город и сразу завоевать его. Любой и каждый снимается здесь в телерекламах. Боюсь, в тебе нет ничего особенного. Тебе придется платить за все сполна, наравне со всеми.

Я уже все оплатила, подумала Клементина, но вслух ничего не сказала, ограничившись кивком.

– Артур говорил, ты работала очень добросовестно, – заметил Уилл, – советую, так и продолжать. Я представляю только серьезных актеров, тех, кто готов работать до изнеможения и над ролью без слов. Если ты именно такой тип, мы великолепно поладим. Если же нет…

– Поверьте, я именно такой работник, – ответила Клементина. – Я буду делать все, что потребуется. Сейчас меня интересует только работа.

Уилл искоса взглянул на нее, и остановил машину перед пятиквартирным розовым оштукатуренным домом.

– Вот он, – твой родной дом. Сегодня я даю тебе время на устройство, но завтра же мы начнем обивать пороги. Коммерческие передачи, роли без слов, реплики, все, что угодно. Ты готова?

Клементина широко улыбнулась:

– Да здравствует Голливуд!

Сначала она попробовала дозвониться Алекс. С ней Клементина могла часами болтать о жизни, мечтах, целях и коварстве мужчин, в то время как Меган хотела говорить только о Джексоне и о желанной, но пока что недостижимой беременности. Независимо от того, как сильно она старалась казаться заинтересованной, пять минут были пределом терпения Клементины в разговоре с Меган.

Но Алекс не отвечала, поэтому Клементина позвонила Меган. Ей было просто необходимо рассказать кому-то о своей квартире, своих планах, выплеснуть свое возбуждение. Меган взяла трубку после третьего звонка.

– Ты разговариваешь с будущей королевой большого экрана, – сказала Клементина.

– Кто это?

– Очень смешно. Ты не поверишь, какая у меня квартира, Меган. Такая маленькая, с большим чердаком, который будет выглядеть превосходно, если я поставлю туда большое кресло и невысокий, до пояса, книжный шкаф.

– Звучит чудесно.

– Да. Она великолепна, и здесь так тепло. Вот здорово! Две недели назад я ждала такси под проливным дождем, температура была около четырех градусов, но из-за холодного ветра казалось, что на улице минус два, а сейчас я открыла все окна, и температура, по меньшей мере градусов двадцать выше нуля. Ноябрь в Лос-Анджелесе. Я влюблена в него.

На другом конце провода она услышала шмыганье носом. Клементина села на пол и спросила:

– Мег, ты в порядке?

– Я? О, да, конечно. Я немного простудилась, вот и все.

– Ты уверена?

– Я уверена. Я по-настоящему счастлива за тебя, Клем. Правда. А как у вас дела с Артуром? Все хорошо? Я думала, что вы сойдетесь.

Клементина вздохнула. Оставим на совести Меган, что она завела разговор о той части ее жизни, которую лучше не вспоминать.

– Ты же знаешь, что случилось. Я не могу быть ни с кем из мужчин. Даже с Артуром.

– Но прошло три года. Я думала, что ты, возможно, пережила и все забыла.

Клементина взглянула в окно. Пережила. Как будто воспоминания – это просто препятствие на пути, и все, что нужно сделать – перепрыгнуть через них.

– Чем больше проходит времени, тем хуже становятся воспоминания, – ответила она. – Страх засел внутри меня. Похоже, что память о событии даже ужаснее его самого. Я думаю, жизнь не так уж проста.

– Да, я знаю.

Голос Меган звучал печально и странно, заставив Клементину еще раз спросить, все ли у нее хорошо.

– Ты ведь знаешь, что можешь поговорить со мной обо всем, – добавила она. – Я хочу спросить тебя: дело в Джексоне?

Меган обвела взглядом гостиную и глубоко задышала, стараясь успокоиться. Полотна Джексона, дюжины полотен были разрезаны в клочья и разбросаны по полу, уничтожены все его работы за последний год. Разбрызганные краски капали со стен, создавая необычные абстрактные панорамы прежде, чем упасть на ковер. Она все еще сжимала в руке нож, и когда на ладонях появилась кровь, причиняя острую боль, Меган не могла унять жуткую нервную дрожь.

– Все прекрасно, Клем, – повторила она. – Я готовлю обед, вот и все. Ты можешь позвонить мне завтра?

– Конечно. Береги себя.

Меган повесила трубку. Она разжала пальцы и положила нож на стойку. Все это время она плакала, сама не замечая своих слез. Меган соскользнула по стене на пол и подтянула ноги к груди. Мягко и нежно, как ребенок, она напевала колыбельную.