Скандальная история

Глава 8

Это продолжалось три долгих, долгих дня. Три ночи подряд он засыпал рядом с теплой и ласковой женщиной но, проснувшись, находил постель пустой. И хорошо, если ему удавалось увидеть жену за столом – порой они встречались только вечером.

Но даже вечером Доминик не мог добиться от жены объяснений по поводу ее постоянного отсутствия. Кэтрин так преуспела в изучении искусства ночной страсти, что всегда ухитрялась отвлечь его, и ему не удавалось всерьез ее расспросить.

Доминик вышел в коридор, хлопнув дверью. Ему следовало бы сейчас поговорить со слугами – они вполне могли что-то помнить. Ему следовало порыться в старых вещах на чердаке в поисках каких-нибудь свидетельств. Да, следовало бы.

Однако вместо этого он постоянно был занят поисками жены.

Сегодня он снова проснулся в постели один. И испытал огромное разочарование – в который уже раз. Ему снился замечательный сон, и он надеялся претворить его в жизнь вместе со своей прелестной юной женой… Но, увы, протянув руку, он нащупал на ее стороне постели только холодную простыню.

И вот теперь он носился по всему дому, пытаясь обнаружить Кэтрин. А она явно скрывалась от него. Да-да, скрывалась! Но почему? Чем он мог ее обидеть? И разве не она кричала в порыве страсти каждую ночь? Черт возьми, так в чем же дело?!

Видимо, пора серьезно поговорить с женой. Он должен знать, почему она днем не желает проводить с ним время.

Доминик остановился и сокрушенно покачал головой. Боже, о чем он думает? И что ему надо от жены? Ведь она прекрасно удовлетворяет его в постели, не требуя от него сердечной привязанности. Это же идеальный вариант. На такое он не смел и надеяться! Так почему его так раздражает ее отсутствие?

Возможно, потому, что в те недолгие минуты, которые они проводили вместе, за столом, например, близость ее действовала на него так же возбуждающе, как и ночью, в постели. Кэтрин была очень неглупа и обладала чувством юмора. Правда, смеялась она редко, но когда смеялась, у него сразу теплело на сердце. И она была довольно образованная к тому же. Нередко замечания, которые Кэтрин отпускала по поводу прочитанного в утренней газете, заставляли Доминика всерьез задуматься.

И ему нравилось беседовать с ней. Случалось ли ему раньше получать удовольствие от разговоров со своими возлюбленными? Кажется, нет. Тем сильнее была его досада из-за постоянных исчезновений жены.

Мысленно выругавшись, он развернулся, собравшись уже отправиться туда, куда звал долг, – на чердак. Не станет он больше ее искать. Если она не желает проводить время в его обществе, очень хорошо.

– Ах, Мэтьюз, вот эта просто чудо как хороша!

Он замер при звуках этого голоса, донесшегося из комнаты всего в нескольких шагах от него.

– Неужели такая чудесная ткань действительно лежала в каком-то сундуке, на половине прислуги? – продолжала Кэтрин.

Доминик вдруг заметил, что идет на этот голос, идет, как моряки направляли свои суда на голос сирен. Можно было только надеяться, что жена его не столь опасна, как сирена. Хотя он начинал подозревать, что она много, много опаснее.

Завернув за угол, Доминик заглянул в комнату, дверь которой была приоткрыта. Он и не подозревал о существовании этой комнаты. Впрочем, ничего удивительного. Ведь он не очень-то интересовался той частью дома, которая не была связана с его бесплодными поисками. Да и зачем ему этот дом? Он не собирался жить здесь. Это была обитель лжи.

Кэтрин стояла с ярко-голубой тканью в руках и радостно улыбалась дворецкому. На морщинистом лице Мэтьюза тоже расплылась улыбка – улыбка мальчишки, сумевшего угодить своей хорошенькой наставнице.

Доминик нахмурился. Вся прислуга – особенно мужчины – обожала Кэтрин. Иногда ему казалось, что слуги терпят его, Доминика, присутствие только потому, что он – муж Кэтрин.

– Спасибо большое, Мэтьюз, – продолжала она. – Думаю, вы совершенно правы. Эта ткань просто идеально подходит для кресла в углу. Особенно хорошо она будет смотреться рядом с блекло-голубой, которую я собираюсь выписать для диванчика.

– Прошу прощения, – сказал Доминик, переступив порог гостиной.

Мэтьюз сразу же приосанился и немного покраснел. Кэтрин же, повернувшись к мужу, едва заметно кивнула ему в знак приветствия и вновь принялась рассматривать лежавшие перед ней ткани.

– Доброе утро, – сказала она.

Жена вела себя так, словно его, ее мужа, вовсе не было рядом. Посмотрев на дворецкого, она спросила:

– Нельзя ли попросить Клодию и Айрин продолжить уборку бального зала? Я знаю, что они работали не покладая рук и зал уже почти готов. Я очень ценю…

– Мэтьюз, выйдите-ка отсюда, – проворчал Доминик сам не понимая, почему так злится. Он знал только одно: ему хотелось, чтобы жена обратила на него внимание. А она болтала с прислугой о бальных залах и тканях…

– Прости, дорогой, что ты сказал? Я не расслышала. – Кэтрин наконец-то посмотрела на мужа.

– Я попросил моего дворецкого выйти, чтобы мы с тобой могли поговорить наедине, – заявил Доминик и покосился на Мэтьюза.

Старик тотчас же поклонился и поспешно вышел из комнаты, прикрыв за собой дверь. Кэтрин опустила сверток с тканью на кресло и, скрестив на груди руки, пристально взглянула на мужа:

– Почему ты нагрубил Мэтьюзу? У нас с ним был очень серьезный разговор.

Доминик кивнул на сверток с тканью:

– Неужели это так важно?

– Да, очень важно! И тебе следует знать, что я намерена превратить эту комнату в самую уютную в доме гостиную. – Она повернулась и простерла руку к окну с грязными стеклами. – Здесь самый лучший свет, и здесь будет очень тепло и уютно во второй половине дня.

Доминик усмехнулся. Его раздражение как-то незаметно сошло на нет. Да и как можно сердиться на жену, у которой на очаровательной щечке красовалось грязное пятно?

Шагнув к ней, он стер пятно пальцем.

– Кэт, почему ты сбежала от меня сегодня утром?

Она пожала плечами:

– Не понимаю, о чем ты. Я проснулась, встала и пошла в свои покои, чтобы одеться.

Его раздражение вспыхнуло с новой силой. Ему совсем не нравилось, что жена хочет иметь отдельные комнаты.

– Ах да, твои покои… И скоро закончатся работы по их обустройству?

Она отступила от него на несколько шагов.

– Да, скоро. Через несколько дней, надо думать. И тогда я перестану докучать тебе своим постоянным присутствием.

– Постоянным присутствием? Где именно? В моей постели? – осведомился он с лукавой улыбкой. – Кэт, ты можешь докучать мне своим присутствием в моей постели сколько твоей душе угодно. Хоть прямо сейчас и докучай.

Она покраснела, но усилием воли заставила себя изобразить гнев.

– Вы, сэр, разыскивали меня по всему дому, имея в виду какую-то определенную цель? Или только ради того, чтобы применить на практике свои незаурядные таланты соблазнителя?

Доминик медлил с ответом. Да и что он мог сказать? Что добрый час бродил по всему дому, потому что соскучился по жене? Такой ответ вполне соответствовал бы действительности, но признаваться в этом ему почему-то не хотелось. Наверное, потому, что подобное признание сразу сломало бы те рамки, которыми он сам же и ограничил их отношения.

Кроме того, эти чувства не были подлинными. Желание физической близости заставляло его искать общества жены, а отнюдь не более глубокое чувство. То, что жена начинала ему нравиться как человек, не имело никакого отношения к тому, что он весь изнывал от желания прикоснуться к ней.

– Ты намеренно избегаешь меня, не так ли, Кэт?

Она побледнела. Отступив еще на шаг, резко взмахнула рукой, словно в беспамятстве.

– Нет-нет, я… Может, тебе интересно узнать, что я собираюсь сделать в поместье?

Он тяжко вздохнул. Опять разговоры об обустройстве дома. Каждый раз, когда ей хотелось уйти от какого-нибудь разговора, она заводила все ту же песню. А он был сыт по горло рассуждениями о красках и коврах.

– Нет, не интересно. – Доминик отрицательно покачал головой. – Меня все это совершенно не интересует.

– Не интересно? – Казалось, она обиделась. – Но почему…

– Перестань, Кэт. Мне совершенно безразлично, что ты собираешься сделать с этим поместьем. Собственно говоря, я не хочу, чтобы ты вообще что-нибудь с ним делала. И не хочу, чтобы прислуга хоть что-нибудь убирала из дома.

Кэтрин пожала плечами.

– Я тебя совершенно не понимаю, – сказала она. – Ведь дом обставлен мебелью, которая давно вышла из моды. Да и стены необходимо заново оклеить обоями и покрасить. И еще мне очень хотелось бы купить новый ковер в библиотеку. Но как я смогу привести этот дом в порядок и сделать его таким, чтобы им можно было гордиться, если ты не позволишь мне ничего здесь переделывать?

Он нахмурился:

– Говорю же тебе, меня не интересует это поместье. Я не собираюсь оставлять его себе. Я хочу завершить дело, ради которого приехал сюда, а потом вернуться в Лондон. Мой лондонский дом не нуждается в ремонте, и обустраивать его заново тоже нет никакой необходимости. Ты сама в этом убедишься, когда мы приедем туда. И там ты сможешь занять себя походами по модным лавкам…

Она рот раскрыла от изумления:

– Ты не собираешься оставлять себе Лэнсинг-Сквер?

– По-моему, я ясно выразился. – Доминик видел, что его жена уже успела привязаться к этому запущенному дому, и это почему-то еще больше его раздражало.

– Мне кажется, это очень красивое поместье, – сказала она. – Достаточно исправить здесь кое-что, вложить немного денег, и…

Он решительно покачал головой:

– Я ничего не собираюсь исправлять. А деньгами рисковать тем более не намерен.

Она вздохнула:

– Тогда почему мы здесь? Почему мы приехали сюда, если это поместье тебе безразлично? Ведь ты мог бы отвезти меня прямо в Лондон. Или в любое другое из своих поместий. Что за дело держит тебя в этом доме, если ты целыми днями сидишь на чердаке, а ночами… – Она в смущении умолкла и отвела глаза.

Доминик еще больше помрачнел. Невозможно было объяснить жене мотивы его поступков, не рассказав при этом всю правду. А делать этого он пока не собирался.

– Мои дела тебя не касаются, – заявил он.

Она взглянула на него с удивлением:

– Но я же твоя жена.

– Это не дает тебе права вмешиваться во все мои дела.

– Что ж, очень хорошо. – Она нахмурилась. – Тогда, может, ты будешь настолько любезен, что сообщишь мне, что произойдет с прислугой в том случае, если ты не станешь пользоваться поместьем? Они и дальше будут существовать на такие мизерные средства?

Доминик взъерошил ладонью волосы. И как их разговор принял столь неожиданное направление? Стараясь взять себя в руки, он пробурчал:

– Понятия не имею, что с ними будет. Разумеется, я позабочусь о том, чтобы все слуги получили хорошие рекомендации, когда будут уходить…

– Ты собираешься уволить прислугу? – Лицо ее исказилось ужасом.

– Совершенно верно. Когда мы покончим здесь со всем… Да, я собираюсь закрыть дом, а прислугу уволить.

– Но почему? И почему бы тогда не продать это поместье человеку, который сможет оценить его по достоинству? Да и мы вполне могли бы здесь жить. – Она с мольбой взглянула на мужа и схватила его за руку.

Доминик невольно поморщился. Его мучила совесть. Но как объяснить жене, что поместье это ему ненавистно? Здесь, в этом доме, он был зачат во время какого-то любовного приключения матери. И здесь его настоящий отец отвернулся от него. Закрыть этот дом и забыть о нем – вот что он собирался сделать. Такой поступок превратил бы Лэнсинг-Сквер из ужасной страницы прошлого в обыкновенный земельный участок, которым он, Доминик, мог бы распоряжаться по своему усмотрению. И тогда мысли о прошлом его не мучили бы.

– Я не собираюсь здесь жить! – рявкнул он, высвободив руку.

Но жена вновь к нему потянулась.

– В таком случае… Тогда продай это поместье мне.

Доминик замер на мгновение – ему тотчас же вспомнилось, что он отдал деньги жены Коулу. Ей не на что было покупать поместье. Чувство вины переполняло его; ему вдруг захотелось рассказать Кэтрин все. И про своего отца, и про причину, по которой это поместье имело для него такое значение. Хотелось рассказать о том, какую гнусную сделку заключил он с Коулом.

Сделав над собой усилие, Доминик отвернулся. Какой смысл делиться с женой? Это только еще больше запутало бы их отношения.

– Все, Кэтрин, тема закрыта. Больше мы этот вопрос обсуждать не станем.

– Но…

Он пристально взглянул на нее:

– Говорить больше не о чем.

Кэтрин не сводила с него глаз – в них были обида и гнев. Коротко кивнув, она сказала:

– Ты можешь проигнорировать мое мнение, как если бы я была несмышленым ребенком, но ты не можешь помешать мне продолжать делать то, что я делала. Я не стану просить у тебя денег, но я и дальше буду заниматься нашим домом, потому что он того заслуживает.

С этими словами она вышла из комнаты, хлопнув дверью на прощание. Доминик тяжело вздохнул. Сердце у него непривычно ныло.

– Проклятие! – буркнул он себе под нос и обвел взглядом комнату, которую его жена хотела превратить в лучшую в доме гостиную.

Пожалуй, она была права. Из окна открывался прекрасный вид на лужайку возле дома и на купы деревьев вдалеке. В другой жизни, в другом доме он бы обязательно позволил ей поступить так, как ей хотелось. Он, возможно, даже стал бы ей помогать – хотя бы ради того, чтобы видеть радостную улыбку, появлявшуюся у нее на лице, когда она занималась обустройством дома. Их дома.

Да, он стал бы ей помогать, но только не здесь.

Доминик захлопнул крышку сундука и уселся на него сверху. Вытащив из кармана носовой платок, он утер пот со лба и тихонько выругался. Увы, ему до сих пор так и не удалось ничего обнаружить. Никаких зацепок никаких указаний на то, кто был его отцом и где этот человек мог сейчас находиться.

Разумеется, глупо было надеяться, что он сразу же наткнется на ответ, однако терпение его было на исходе. Он думал об этом много лет и уже почти не помнил, когда же эти вопросы стали для него наваждением.

После того как Коул во время безобразной сцены той памятной ночью сообщил ему, что он, Доминик, бастард он обратился к своей матери. Даже ребенком он всегда замечал, что мать держит его на расстоянии, что она холоднее к нему, чем к Коулу и Джулии. Однако он все же надеялся, что она даст ему ответы на его вопросы.

Но она была шокирована его расспросами и принялась отрицать все так неубедительно, что Доминик еще больше уверился: рассказанное Коулом – правда. Повторные расспросы всякий раз приводили к такому же результату. Было только одно исключение. Однажды поздно вечером он нашел свою мать в ее личной библиотеке. Она рыдала, лежа на полу. Обычно она держалась с удивительным хладнокровием, то есть была истинной леди. Но в ту ночь она напилась, и Доминик до сих пор помнил резкий запах хереса, которым Ларисса дохнула на него, когда он подбежал к ней решив, что матери стало дурно.

И впервые в жизни она не отвергла его помощь. Более того, она цеплялась за него, льнула к нему, когда он помогал ей подняться. Мать умоляла не рассказывать Харрисону Мэллори о том, что он увидел.

Сначала ему очень хотелось поступить иначе – пусть мать испытает на себе силу гнева, от которого она никогда не считала нужным защищать своего младшего сына. Но он не решился и тихонько отвел мать по черной лестнице в ее спальню.

И тогда она прошептала:

– Я любила его, Доминик. Если бы мне не пришлось покинуть его из-за Харрисона, все было бы по-другому.

Она посмотрела на него пристально и коснулась пальцами его лица. Это была первая и единственная ласка, которую он видел от матери. А потом она впала в пьяное забытье, и Доминик не успел воспользоваться ее неожиданной откровенностью.

На следующее утро она заявила, что ничего не помнит, и отчуждение между ними стало еще более очевидным. В конце концов, он перестал задавать вопросы, на которые мать отказывалась отвечать.

Тяжко вздохнув, он отбросил воспоминания. Ни к чему переживать заново невзгоды юности. Тем более что ему столько еще предстояло сделать. Столько сундуков обыскать.

Доминик окинул взглядом чердак. Повсюду стояли сундуки и всевозможные коробки и картонки. Те, что он уже открывал, он сдвигал в одно место, к пианино, стоявшему в углу возле, круглого окна. Странно было видеть этот инструмент на чердаке. Действительно, зачем его затащили сюда? Мэтьюз сказал, что инструмент поврежден. Почему же его тогда не выбросили?

Похоже, в этом доме вообще ничего не выбрасывалось. Что ж, тем лучше. Возможно, ему все-таки удастся обнаружить какую-нибудь зацепку. Но сколько времени на это потребуется? Ведь он еще даже и не начинал искать в жилых этажах…

– Проклятие! – Вскочив на ноги, Доминик пнул сундук носком сапога. Иногда ему казалось, что его поиски – дело совершенно безнадежное.

Внезапно он почувствовал, что изнемогает от усталости. Он действительно не высыпался по ночам. Правда, причиной была Кэтрин, так что жаловаться ему не следовало. А вот днем… Днем все было по-другому. Ему вдруг вспомнилось, с какой обидой она взглянула на него сегодня, и он снова вздохнул.

Нет-нет, не следует об этом думать. Просто он ужасно устал. К тому же проголодался. Конечно, ему пора перекусить. А потом он сможет осилить еще один сундук.

Доминик направился к лестнице и поспешно спустился в жилые покои. Он уже чувствовал во рту вкус чая, который заваривала миссис Мэтьюз, и сдобы, которую она пекла. Эта женщина была не только женой дворецкого, но и прекрасной кухаркой, а также экономкой.

Услышав смех жены, Доминик насторожился. Ведь Кэтрин очень редко смеялась. А затем послышался ее голос.

– Ах, Мэтьюз, вот уж об этом-то не стоит беспокоиться! – воскликнула она. – И не важно, что сказал мистер Мэллори. Поверьте мне, все будет хорошо. Да-да, все уладится. Хочет он этого или не хочет, а я заставлю его переменить отношение к этому поместью. Я заставлю его гордиться этим домом.

– Будем надеяться, – ответил дворецкий. – Пойду распоряжусь, чтобы все сделали немедленно.

Было совершенно ясно, что Кэтрин и в дальнейшем намерена игнорировать его, Доминика, распоряжения. Но все же он почувствовал, что на душе у него потеплело. Ведь эта женщина думала о нем, она о нем заботилась. И ей хотелось, чтобы он гордился этим домом. А интересовался ли кто-нибудь прежде его мыслями и чувствами? До появления в его жизни этой женщины никто не интересовался…

Тут снова послышался ее голос:

– Я, пожалуй, выйду прогуляться. Я буду в садах, если я вам для чего-то понадоблюсь или если мистер Мэллори обо мне спросит.

Доминик невольно поежился – день был ужасно холодный. Неужели его жена действительно решила прогуляться? Впрочем, Кэтрин любила зиму – это он уже успел заметить. Но вообще он слишком мало о ней знал – почти ничего не знал.

Резко развернувшись, Доминик быстро прошел по коридору и вышел в ту гостиную, где они сегодня повздорили. Отсюда открывался прекрасный обзор. И вскоре он увидел свою Кэт; на ней был красный плащ с меховым воротничком, и она неспешно шагала по глубокому снегу.

Доминик улыбнулся; он решил, что купит жене еще несколько таких же нарядов – такого же ярко-красного оттенка. Этот цвет прекрасно оттенял нежный румянец на ее щеках и черные, как ночь, волосы. А может, купить красную ночную рубашку? Из красного шелка… Этот шелк соскальзывал бы с ее плеч…

Он вдруг почувствовал, как нахлынуло желание. Так уж на него действовала эта женщина. Такую бурю вызывала. Сейчас еще нет и трех часов, а он уже думает о тех мгновениях, когда можно будет затащить Кэтрин в постель.

Но почему, собственно, он должен ждать? Почему бы не сделать это сейчас? Они ведь новобрачные, в конце концов. Пиршество плоти в середине дня – это как раз то, что ему требовалось. А если повезет, то он, возможно, заставит ее немного раскрыться…

Тут он вдруг заметил, что Кэтрин наклонилась и слепила снежок. Улыбнувшись, она бросила его, и целая стая птиц взмыла в небо с криком возмущения.

Внезапно Доминик почувствовал, что его желание ослабевает и как бы отходит на второй план и на смену является более нежное и теплое чувство. Да, он по-прежнему желал Кэтрин. Но теперь ему гораздо больше хотелось просто побыть рядом с ней. Хотелось смеяться вместе с ней. Хотелось гулять вместе с ней по снегу и радоваться так же, как она.

– Мэтьюз! – крикнул он, отворачиваясь от окна. – Подай мой плащ и перчатки.

Кэтрин всегда любила лепить снежки и бросать их в какую-нибудь цель. А сейчас, после стычки с Домиником, она пыталась успокоиться таким образом.

Какой же он упрямый, ее муж. Этот человек ничего не желал понимать. Но все-таки сердце у нее щемило, и ей хотелось утешить и приласкать этого упрямца. Какие бы ужасные слова он ни произносил, в его глазах всегда была печаль. Сколько бы они оба ни притворялись, что этой печали нет, все равно она была. И чем дольше они жили в Лэнсинг-Сквере, тем глубже становилась эта печаль. Кроме того, она чувствовала: этот дом, от которого он якобы хотел избавиться, очень дорог ему. Но что за «дело» держало его здесь? Ясно одно: это как-то связано с нелепыми поисками на чердаке.

Что же он мог там искать?

Она вдруг заметила, что руки ее как бы сами собой слепили очередной снежок. Кэтрин прицелилась в ветку дерева, стоявшего в некотором отдалении. Она вообразила, что это вовсе не ветка, а голова ее мужа, и бросила снежок. Снежок попал точно в цель, и она не удержалась от улыбки.

– А ты метко их бросаешь. Не хочешь попрактиковаться на более достойном противнике?

Кэтрин вздрогнула от неожиданности. Обернувшись, она увидела мужа. Приближаясь к ней, Доминик раскинул в стороны руки, словно предлагая свою широкую грудь в качестве новой мишени. Она покраснела. Ее застали за детской игрой. Слава Богу, что – муж не мог прочесть ее мысли.

– Ты хочешь, чтобы я бросала снежки в тебя? – спросила она и снова улыбнулась.

Он рассмеялся:

– Стоит ли пугать птиц, миледи? И любой мог бы попасть в эту ветку. Я бросаю вам вызов.

Тут Доминик наклонился и сгреб пригоршню мокрого снега. Затем нарисовал снегом мишень на своем плотном темно-сером плаще и отступил на шаг.

– Вот, я облегчил вам задачу сколько возможно.

Кэтрин весело рассмеялась:

– Только не забывай, что ты сам напросился.

Она размахнулась – и с удовольствием увидела, что снежок угодил мужу в грудь, хотя он и сделал шаг в сторону в последний момент.

Доминик усмехнулся:

– Очень неплохо.

– Неплохо?! – воскликнула Кэтрин в притворном возмущении. – Да я попала прямо в центр! – Она слепила новый снежок и опять размахнулась…

Но тут выяснилось, что и Доминик времени не терял – он принялся обстреливать жену снежками. Причем обстреливал довольно метко, так что большинство его снежков не пролетели мимо цели. Однако ему не повезло: он наклонился за очередным «снарядом» в тот самый момент, когда жена запустила в него снежком, и снежок попал ему прямо в лицо.

Кэтрин даже взвизгнула от восторга, увидев, как муж стал отфыркиваться и протирать глаза.

– Ах, вот какие шутки тебе нравятся? – Доминик полез в карман за носовым платком.

Кэтрин снова засмеялась:

– Извини, пожалуйста.

– А по тону не скажешь, что ты сожалеешь о своем проступке. – Он ухмыльнулся. – Но ты еще пожалеешь.

И с этими словами он сделал шаг в ее сторону. Кэтрин взвизгнула и бросилась в сторону. Она со смехом бежала по снегу, а муж пытался догнать ее. Когда ей уже казалось, что она ускользнула от него, он прыгнул, и оба, заливаясь хохотом, повалились в рыхлый снег.

– Сейчас я с тобой рассчитаюсь, – заявил Доминик и навалился на нее всем телом. – Теперь ты моя!

Что-то изменилось в его голосе, и Кэтрин, перестав сопротивляться, посмотрела в его серые глаза. Взгляд этих глаз завораживал, и она тут же забыла про игру в снежки, забыла обо всем на свете… Сейчас она страстно желала этого мужчину, и еще ей казалось, что он начинает ей нравиться.

Тут его губы приблизились к ее губам, и все поплыло у нее перед глазами. Его поцелуй был нежным и в то же время страстным. Кэтрин чувствовала: такие поцелуи могли увлечь ее в бездну, могли вынудить к поступкам, которые ей никак нельзя было совершать.

Всего несколько дней назад она установила границу между ними. И дала себе слово, что по утрам будет уходить от мужа, чтобы жить своей собственной жизнью. Но сейчас Кэтрин чувствовала, что вот-вот перейдет эту границу. И она с ужасом понимала, что хочет именно этого.

Сделав глубокий вдох, она прижала ладонь к груди Доминика и оттолкнула его. Он взглянул на нее с удивлением, но все же скатился с нее. Поднявшись на ноги, она отошла на несколько шагов и сделала еще несколько вдохов, чтобы успокоиться.

Он тоже поднялся на ноги и проговорил:

– Все еще сердишься на меня за тот разговор?

Она покачала головой:

– Нет, конечно. Ты высказался предельно ясно, и я тоже. Так что ситуация тупиковая. – Она очень надеялась, что голос ее не дрожал.

– Да, похоже, это и впрямь тупик. – Немного помедлив, он добавил: – Но я был не прав, я слишком резко говорил с тобой. Прости, пожалуйста.

Кэтрин заметила, что муж нервничает. Этот человек явно не привык извиняться, но все же попросил прощения.

– А почему ты был так резок со мной? – спросила она, рискнув сделать маленький шажок в его сторону. – Что бы ты ни говорил, а ведь совершенно очевидно: этот дом очень дорог тебе. Почему же ты не хочешь им заниматься?

Он отвел глаза, словно стыдясь чего-то:

– Этот дом и поместье мне передали не по доброй воле. Я его выиграл, и я хотел выиграть. Но к самому выигрышу равнодушен.

– У кого ты его выиграл?

– У моего брата. – Он снова поднял на нее глаза, но теперь во взгляде его был вызов.

Кэтрин тихонько вздохнула. Она уже жалела, что затронула эту тему.

– Вот уж не думала, что поместье досталось тебе от родственников. Я полагала, что это – недавнее приобретение.

Он принялся переминаться с ноги на ногу и стряхивать снег с плаща.

– Так оно и есть. Но Коул не хотел отдавать мне это поместье, хотя никаких законных оснований обделять меня у него не было.

Кэтрин внимательно посмотрела на мужа. Теперь он хмурился, и в глазах его уже не было смеха. Было совершенно очевидно, что он терпеть не мог своего старшего брата. Более того, Доминик его презирал – в этом Кэтрин почти не сомневалась. Но она по-прежнему относилась к Коулу с симпатией и не понимала, из-за чего братья враждовали. Кроме того, ей не давал покоя еще один вопрос… Если Доминик так ненавидит брата, то почему же он женился на ней?

– А ты и в самом деле его ненавидишь, – проговорила Кэтрин. – Да и к остальным членам семьи особо теплых чувств не испытываешь.

Муж поморщился, словно от боли. Очевидно, она задела незаживающую рану. Но он сразу же взял себя в руки и заявил:

– Ошибаешься, Кэт. Я очень люблю Джулию. И мне небезразлична судьба моей матери.

– Но это все равно не объясняет… – Она не договорила, потому что ей вдруг показалось, что не стоит заходить так далеко. Доминик и так был разгневан. Кроме того, раскапывать историю чужой семьи – не такая уж хорошая затея. Это противоречило ее решению держаться на расстоянии.

– Чего это не объясняет? – Он еще больше помрачнел, так что Кэтрин даже испугалась.

– Не важно. – Она взмахнула рукой, словно отметая тему. Она и так слишком далеко зашла.

Муж вдруг пристально посмотрел на нее и проговорил:

– Нет, это очень важно. Ты хотела что-то спросить или сделать какое-то замечание. Давай же, говори… Я весь внимание.

Столь гневная тирада должна была насторожить ее, послужить ей предостережением – с этой целью она, очевидно, и произносилась. Но Кэтрин нисколько не испугалась; более того, она вдруг поняла, что испытывает сочувствие к мужу.

Да, сочувствовала ему, потому что ясно видела: за гневом, сверкавшим в его глазах, скрывается одиночество – то самое одиночество, от которого она и сама не раз страдала после смерти родителей.

– Не сердись, Доминик. Я только хотела спросить, почему ты женился на мне. Ты утверждал, что поступил так ради того, чтобы избавить от позора свою семью, в том числе и брата. Но ведь совершенно очевидно: ты не очень-то склонен ограждать от скандала человека, которого ненавидишь. Так почему же ты все-таки согласился на этот брак? – Она приблизилась к нему и с трудом удержалась от того, чтобы взять его за руку. – Почему ты согласился спасать их от скандала? Почему решил спасти меня?

Доминик в изумлении уставился на жену. Этот вопрос он меньше всего ожидал услышать.

– Я… Видишь ли… Кэт, пойми, у всех бывают нелады с родственниками, разногласия. У тебя разве такого не бывало?

Кэтрин судорожно сглотнула. К горлу подкатила тошнота, и по всему телу разлилась слабость. Ее семья… Она так увлеклась разгадыванием волнующей загадки – что же за человек ее муж? – что совершенно забыла о причине, по которой ей следовало держаться от него на расстоянии.

Пожав плечами, она отвернулась.

– Мои родители умерли, когда я была слишком мала. И у меня никогда не было с ними «разногласий», как ты это назвал. А теперь мне пора домой. Я замерзла.

Но прежде чем она успела улизнуть, Доминик схватил ее за локоть. Развернув жену лицом к себе, он посмотрел ей в глаза, но теперь в его взгляде не было гнева, было совсем другое чувство.

– Прости, Кэт. Зря я сорвался. Я не хочу ссориться.

– А чего же ты хочешь? – спросила она, в душе проклиная себя за каждое произнесенное слово. Своим вопросом она как бы приоткрывала дверь, за которой ее поджидал очень нелегкий выбор…

Глаза его потемнели, но, к счастью, он предпочел не заметить приоткрывшуюся дверь.

– Несколько дней назад я уже говорил тебе, что пригласил моего друга, барона Мелвилла, погостить у нас недолго. Он сообщил, что приедет в конце недели, чтобы познакомиться с моей молодой женой и посмотреть мое новое поместье. Барон собирается погостить у нас десять дней, и мы с тобой вряд ли сможем много времени проводить вдвоем.

Услышав такую новость, Кэтрин почувствовала разочарование, хотя, казалось бы, должна была испытать облегчение.

– Я позабочусь о том, чтобы к приезду твоего друга комнату для гостей привели в порядок, – сказала она, осторожно высвобождая руку.

Доминик покачал головой и тут же пояснил:

– Спасибо, что берешь на себя хлопоты, но я имел в виду совсем не это. Я просто хотел спросить, нельзя ли нам сейчас побольше времени проводить вдвоем. Пока барон еще не приехал… Мне сказали, что озеро затянулось льдом и на нем вполне можно кататься на коньках. Если идти кататься, то надо сейчас. Потому что потом начнется оттепель, и лед будет ненадежным. Пойдешь завтра со мной кататься на коньках?

Она прикрыла глаза и тихонько вздохнула. Вот прекрасный шанс оттолкнуть мужа. Можно сказать ему, что ей вовсе не хочется проводить с ним больше времени.

Можно солгать.

– Э-э… Видишь ли, у меня нет коньков. – Это было единственное, что она сумела придумать.

Доминик не сдавался.

– Мэтьюз говорил, что в доме валяется несколько пар, – сказал он с улыбкой.

– Но я никогда не каталась на коньках!

Улыбка мужа стала еще шире.

– Я тебя научу.

– Что ж, хорошо. – Не было у нее больше в запасе отговорок. Да и сил сопротивляться тоже больше не было. К тому же ей очень хотелось покататься на коньках. – Тогда завтра во второй половине дня.

Доминик просиял и стал похож на большого ребенка.

– Дорогая, позволь мне вернуться с тобой в дом. Думаю, тебя влечет желание согреться у камина, а меня – мой долг.

Он предложил ей руку, но Кэтрин колебалась. Каждое прикосновение к мужу было игрой в «чет и нечет». Подогнутся у нее колени или нет?

Наконец она прикоснулась к Доминику, и колени ее стали как теплый мармелад. Но она ведь сама виновата… Да, она сама напрашивалась на неприятности. Впрочем, с появлением в доме гостя ей, возможно, станет легче. Наверное, ей даже стоит принять меры к тому, чтобы гостей в доме стало еще больше. Да, конечно, ей надо тоже пригласить кого-нибудь. Это поможет разрядить атмосферу. А то все так странно, так запутано…