Скандальная связь

Глава 19 Гарри

— Вы меня, конечно, простите, но это совсем на нее не похоже. — Шад наливает мне очередной стакан бренди. Мы стремительно напиваемся.

— Я своими ушами слышал, как она это говорила.

— Вы слышали всего несколько секунд из разговора. Вы не слышали ее ответа.

— А мне это и не надо. — Я внимательно смотрю на два стакана, что стоят передо мной и плавно перетекают один в другой. Какой бы взять? — Вероломная Ева.

— Она что, была раздета? Вот это я бы счел весомым аргументом, а так…

— Нет, сэр, но он держал ее за руку.

— Боже мой, какой разврат! Вы еще скажите, что она была без головного убора.

— Сэр, не вижу повода для смеха!

— Сядьте, сядьте. Знаю. Мои извинения. — Он хлопает меня по плечу. — Так что мы будем делать дальше? Я так понимаю, кое-какие вайи вещи до сих пор остаются в поместье?

— Верно, сэр, но прежде, чем за ними ехать, мне нужно удостовериться, что в гостинице все идет хорошо.

— Прекрасная идея.

Не понимаю, почему мое возвращение в Лондон он воспринимает с таким энтузиазмом, но в этот момент я вообще мало что понимаю.

— Есть кое-какие дела, которые нужно уладить. Во-первых, мне нужен новый управляющий, или хотя бы дворецкий, и няня. Я был бы вам очень признателен, если бы вы провели собеседования с подходящими кандидатурами из агентств по найму слуг. А может быть, у вас есть кто-то на примете? Так, а что там с дуэлью?

— Я в весьма грубой форме высказался об этой дуэли, а он, кажется, решил, что это я таким образом принес извинения. Сам не понимаю, и чего я так рвался стать джентльменом: вы очень странный народ.

— Нам с Шарлоттой и детям будет очень вас не хватать. Когда я буду приезжать на парламентские сессии в Лондон, я буду останавливаться в «Бишопс-отеле». Фамильный особняк мне никогда особенно не нравился, жуть как скучно таскаться по нему в одиночестве. Да, Бишоп, прошу вас, расскажите, как там в деревне обстоят дела со строительством?

— Прекрасно. Весь пол в пыли и кирпичах, один из рабочих Булмерша сломал большой палец. Я помогал им пробивать стену. Сэр, а где сейчас Софи?

Он угрюмо смотрит на меня:

— Сожалею, но не могу вам этого сказать.

— Я даже не люблю бренди. — Мы с Шарлоттой в спальне, напиваемся полным ходом. — Что теперь со мной будет?

— Ай, поехали с нами домой. Я в курсе, что Шаду не терпится взглянуть, как там продвигаются работы по строительству оранжереи, о которых я вроде как не должна знать. А за Гарри не волнуйся.

— Волноваться за него? Зачем мне за него волноваться! Я его ненавижу! Я его люблю до смерти!

— Ты проливаешь бренди на кровать. — Она выравнивает стакан в моей руке. — Если бы ты ему раньше об этом сказала, ничего этого не случилось бы. А как ты думаешь, тебе понравится управлять гостиницей?

— Этого я никогда не узнаю, — бормочу я. — Ну зачем он потащился за мной к Уоллесу?

— Не думаю, что он пошел за тобой, тогда он пришел бы пораньше. — Разумные слова Шарлотты основательно портит пьяная икота. — Но я тобой восхищаюсь: надо же, еще в пятнадцать лет ты понимала, что свадьба будет ненастоящая. Ты очень смелая.

— У меня не было выбора, моя репутация так и так была погублена навсегда. — У меня снова слезы наворачиваются на глаза. — Что мне было делать? Я, глупая, любила Уоллеса. Я поняла, что он меня бросил и теперь мне самой придется зарабатывать себе на жизнь, только когда он уехал воевать за границу.

Дверь со стуком распахивается. На пороге стоит лорд Шад. Он с трудом снимает фрак.

— Софи, вы снова в моей постели? Ах, был бы я холостой… Прошу вас, мэм, на выход. Можете поспать в детской с детьми. — Он начинает расстегивать жилет. — Но у меня есть хорошие новости: как мы и предполагали, Уоллес отменил дуэль. А почему в постели лежит бутылка бренди?

— Наверное, потому же, почему от тебя несет этим же пойлом, — говорит Шарлотта. — А где Гарри?

— С первыми лучами солнца он едет в Лондон. Софи, прошу вас, идите спать и не пытайтесь его найти. Никогда не видел двух таких бестолковых людей, которые сумели бы сделать из предложения руки и сердца такую проблему.

— Не желаю я его видеть! — Я с трудом поднимаюсь на ноги, цепляясь для верности за столбик кровати. — Не хочу за него замуж.

Лакей, смущенный моими слезами и степенью опьянения, провожает меня в детскую. Шад и Шарлотта чего-то недоговаривают, но я так измотана и подавлена, что мне все равно. Пусть делают со мной что хотят.

В последующие дни письма летят туда-сюда. В холле я вижу письма Гарри к Шаду и узнаю, что он до сих пор действует как его агент и нанимает новых слуг. Шэд не предлагает мне ему написать, а сама я и не напрашиваюсь.

— Что ж, Амелия, — говорит лорд Шад однажды за завтраком, держа в руке распечатанное письмо, — Уилтоны спрашивают насчет тебя. Они будут счастливы, если ты присоединишься к ним в Бате, как и собиралась изначально.

— О да, — отвечает Амелия. — Бедняжка миссис Уилтон, наверное, жутко по мне соскучилась.

Лично я сомневаюсь, что эта ветреная хохотушка в состоянии скучать по кому бы то ни было, кто в данный момент находится вне поля ее зрения, но Амелия и сама не горит энтузиазмом по поводу отъезда в Бат. Что ей там делать? Брайтон гораздо оживленнее, а морские купания доставляют куда больше удовольствия, чем минеральные воды Бата…

— Возможно, тебе стоит поехать, — говорит Шад. — Софи может тебя сопровождать, если захочет. — Он смотрит на меня, вопросительно изогнув бровь. Сейчас раннее утро, и хозяева дома, соблюдая более модный распорядок дня, еще спят. Сыновья вертятся у Шада на коленях и крошат ему в чай тост.

— Как пожелаете, сэр, — отвечаю я и наливаю ему чай в чистую чашку, потому что его собственный уже превратился в кашицу из размокшего хлеба.

— Да, брат, — говорит Амелия, потупив очи, — боюсь, я простудилась и не готова еще к путешествию. — Но спустя некоторое время она шепчет мне: — Софи, мне нужно вернуться в Лондон. Я не сбегу, клянусь, но я должна ехать. Вы можете мне помочь?

Единственное, чем я могу помочь ей в данный момент, пока ее брат не одобрит мою идею насчет того, чтобы стать покровительницей приличного театра и достать Амелии роль, — это продолжать учить ее музыке и некоторым приемам, которые понадобятся ей на сцене: как казаться выше или ниже своего роста на сцене, как загримироваться под старуху или юную девочку, как произносить реплики шепотом так, чтобы слышно было даже на галерке.

И я категорически отказываюсь говорить с ней о моей жизни в роли куртизанки — напрямую Амелия ни о чем не спрашивает, но я вижу, что она сгорает от любопытства. Я подчеркиваю, что была весьма посредственной актрисой, что мне не хватало рвения, да и работала над собой я недостаточно усердно, чтобы преуспеть на сцене. Я не говорю, что у меня не было и половины ее таланта, чтобы она не стала задирать нос и лениться.

Шарлотта и Шад очень добры ко мне. Они ведут себя так, словно я калека или престарелая тетушка, которую нужно баловать. Они заказывают изысканные кушанья, мороженое, водят меня во вращающуюся библиотеку, советуют мне начать купаться для поднятия настроения. Вода холодная, и я решительно не вижу, какую пользу мне может принести барахтанье в соленой воде в дурацком купальном костюме. Шарлотта настаивает, чтобы я продолжала, мол, распробую потом. Ей определенно купания пошли на пользу, они с Шадом постоянно бросают друг на друга томные взгляды и держатся за руки.

Наши хозяева, граф и графиня Бирсфорд, очень любят шумные развлечениями в такие вечера, когда веселье идет полным ходом, я пробираюсь на половину слуг. Там я узнаю, что у дворецкого Хоскинса прекрасный певческий голос, что третья горничная мнит себя беременной (на самом деле это не так — я подробно расспрашиваю ее), а мальчик, который приносит овощи и зелень, жаждет читать и писать.

Я договариваюсь с мистером Хоскинсом, чтобы он взялся его учить, и разжигаю аппетит малыша, читая ему вслух «Робинзона Крузо». Интересно, похож ли он на маленького Гарри? Тот, наверное, в детстве был таким же смышленым, честолюбивым и жадным до знаний.

Я не осмеливаюсь думать о будущем. Возможно, мне придется навестить джентльмена, который управляет моими вложениями, и подумать об «отставке»: я могла бы, например, поселиться в каком-нибудь крохотном домике и жить очень скромно. Но я сомневаюсь, что мне по карману будет жизнь в Лондоне, а в другом месте я себя просто не представляю.

Бывшая экстравагантная и дерзкая миссис Уоллес часто плачет и спит в детской. Каждое утро она просыпается от того, что малыши дергают ее за волосы и поднимают ей веки нежными, но настойчивыми пальчиками.

Ее нельзя назвать ни счастливой, ни несчастной. Но я понимаю, что так не может продолжаться вечно, и в конце концов прошу у Шада и Бирсфорда совета.

— Сэр, там к вам пришел какой-то адвокат.

Я отрываюсь от гроссбухов, над которыми корплю всю неделю. К моей вящей радости, несмотря на ошибки в подсчетах и кошмарный почерк отца, гостиница по большей части работает в прибыль. Арифметика не в силах исцелить разбитое сердце, однако она помогает мне вновь поверить в некий вселенский порядок, где вещи оказываются именно тем, чем кажутся, и где при сложении чисел в столбик получается один и тот же результат, хоть сверху начинай, хоть снизу.

Джек, официант который принес вести, стоит, прислонившись к дверному косяку и скрестив ноги, однако живо выпрямляется, когда я перевожу на него взгляд. Я с удовольствием отмечаю, что салфетка на его руке чистая.

Так-так, адвокат. Это не предвещает ничего хорошего. У нас кто-то из гостей отравился? Задохнулся в нашей постели?

— По поручению лорда Шаддерли, — сообщает Джек.

Еще хуже. Неужели что-то пошло катастрофически не так со строительством, за которым я следил всего-то двадцать минут? Может, дворецкий и няня, которых я нанял для лорда Шада, взбесились?

Но тут в мой кабинет входит пухленький человечек с пожелтевшим от нюхательного табака носом. Он сияет улыбкой и протягивает мне руку:

— Ваш покорный слуга Джеффри Трелейз, сэр.

Младший сын одной из многочисленных ветвей знаменитого семейства, очевидно, довольно отдаленной ветви: этот человек ничем не похож на красивых, стройных членов семьи Трелейз, которых я видел. Я, как требует того вежливость, предлагаю ему что-нибудь выпить и отодвигаю гроссбухи в сторону.

— Ну так вот, — начинает Трелейз, — я слышал о вас, сэр, очень много хорошего. Лорд и леди Шад передавали сердечный привет. А я, собственно, здесь для того, чтобы обелить имя некоей леди.

Не знаю точно, что я чувствую: то ли облегчение, то ли еще большую тревогу.

— Полагаю, эту леди зовут Софи Уоллес?

— Мисс Софи Марсден, сэр.

Я думаю, а не выставить ли его сразу за дверь, и он видит, что я колеблюсь. Этот добродушный слуга закона может притворяться сущим дураком, но я уверен, что не стоит его недооценивать.

Он продолжает:

— Но что это я? Вот, сэр, письмо от графа Бирсфорда, в котором он представляет меня.

Письмо с печатью Бирсфорда действительно рекомендует мне его как семейного адвоката.

Я кладу письмо на стол и спрашиваю, почему он называет эту даму девичьим именем.

— Сэр, а вы прочтите вот это, — говорит он мне. — Это копии, но хорошего качества, заверенные. Их предоставил законный представитель нашей общей знакомой.

Он зажимает пальцем одну ноздрю и подмигивает мне.

Еще один эффектный жест — так фокусник достает из пустой шляпы голубей — и еще один документ ложится на мой стол. И еще один.

Трелейз встает.

— Сэр, пожалуйста, ознакомьтесь с этими документами, а я пока вас оставлю. Мечтаю посетить ваш бар: по слухам, у вас подают лучший пунш в городе.

Я провожаю его в бар и заказываю пунш — моя мама кидается варить его собственноручно, потому как считает, что лучший способ почтить память отца — это воспроизвести его колдовское варево. Я возвращаюсь в кабинет и берусь изучать документы.

Не знаю даже, чему верить. В руках я держу признание некоего мистера Бакла в том, что около десяти лет назад он сыграл роль викария на подстроенной свадьбе Софи Марсден и Руперта Уоллеса.

Значит, их брак недействителен. Она не замужем за ним! Вот что она пыталась мне сказать!

«Возможно, в пятнадцать лет, сбегая с этим человеком, я была дурой, но с тех пор я значительно поумнела».

А потом я просматриваю перечень инвестиций, смету доходов от маленького домика в захудалом районе Лондона, который снимает лекарь с семьей. Все зарегистрировано на имя Софи Марсден. Это состояние большим не назовешь, но и такого достаточно, чтобы авантюрист вроде капитана Уоллеса возжелал наложить на него руку. Леди не стремится перевести капитал в наличные, а снова вкладывает его в дело. Я понимаю ее тактику: она стремится обеспечить себе стабильный доход в будущем.

Я разворачиваю последний бумажный сверток, скрепленный печатью Бирсфорда. Внутри я нахожу маленький бледно-зеленый предмет. Это тот самый кусочек стекла, отшлифованный морской водой и песком и превратившийся за счет этого в нечто прекрасное, что Софи подобрала на пляже в Брайтоне.

Я сгребаю документы и возвращаюсь в бар, где Трелейз и моя матушка, оба раскрасневшиеся и довольные, посмеиваются и воздают должное приготовленному в изобилии пуншу.

— По-моему, чуть-чуть не хватает имбиря, а вы как думаете, сэр? — Мама видит меня и поднимает свой стакан. — Мистер Трелейз сказал, что принес добрые вести, но он очень неразговорчив.

Это значит, что позже она силой вытянет эти самые новости из меня.

— Любезная леди, мистер Бишоп, ваше, здоровье. Могу ли я рассчитывать, что в будущем мистера Бишопа ожидает счастливый союз? — Трелейз поднимает свой бокал.

— Самое время! — Мама наливает мне пунша. Мы поднимаем тост за… Не помню точно за кого, потому что следующие несколько часов проходят для меня в блаженном тумане.

Я возвращаюсь из Бата. Я порядком устала с дороги, и беспокойство за Амелию до сих пор меня не оставляет. Она явно послушалась брата только из чувства долга и очень старается, чтобы все это понимали. Даже подчеркнуто теплая встреча с хохотушкой мисс Джейн Уилтон не вызвала у нее особой радости, хотя она немного оживилась в преддверии похода по магазинам.

Вытерпев десятиминутную демонстрацию презрения от миссис Уилтон, которая явно хотела бы отослать меня на кухню к слугам, но все-таки приняла в гостиной, я удалилась в фешенебельный отель, где, приезжая в Бат, останавливается семейство Трелейз. Они патроны этого места, и потому персонал усиленно расшаркивается и раскланивается передо мной. И все же от моих глаз не укрывается, что официант вытирает нос рукавом, а на винном бокале имеются отчетливые отпечатки жирных пальцев (я отсылаю его обратно). Я думаю о гостинице Бишопов. Интересно, как там поживает миссис Бишоп, начал ли Гарри кампанию по повышению уровня отеля?

А потом я сажусь на дилижанс до Норфолка. Дорога долгая, и у меня предостаточно времени для размышлений. Я искренне радуюсь, прибыв на знакомый перекресток. Ветер скользит по заболоченным лугам, колышется море травы, над головой порхают жаворонки. Одинокое дерево, будто выгравированное на фоне неба, поражает особенной красотой.

Впереди я вижу знакомые фигуры: это Шарлотта и ее сыновья. Позади идет служанка, наверное, няня, с маленькой Гарриет на руках.

— Софи, моя дорогая! Шарлотта обнимает меня, а мальчишки скачут вокруг, беспрестанно спрашивая, привезла ли я им подарки. — Надеюсь, дорога не очень тебя утомила? Если хочешь, я пошлю Марту за двуколкой.

— Нет, не нужно. Я засиделась в дилижансе и хочу размяться. Как оранжерея?

— Шикарная. Джон разбил одно стекло мячом для крикета, и я думала, Шад с него шкуру спустит. — Она берет меня под руку. — Амелия все так же дуется? Ума не приложу, что с ней делать. А Шад подумывает отправить ее в Лондон, к своей великосветской львице-сестре, на сезон.

Я беру Гарриет на руки, чтобы нянька могла нести мой чемодан, и несу ее к дому. Мы с трудом отговариваем мальчиков от купания в утином пруду. Джон, который на время отсутствия Амелии взялся присматривать за птичником, машет нам рукой. На другой его руке — корзинка, полная яиц.

Мы входим в окруженный хозяйственными постройками мощеный двор сбоку от дома (мы не придерживаемся формальностей и потому выбираем боковую дверь, а не парадную). Там нас встречает лакей Марк. Он нацепил свой самый большой крюк и, кажется, командует Лукой и Мэтью, которые перетаскивают какой-то громоздкий кусок резного дерева.

Распахнув ближайшую дверь (это оказывается дверь маслобойни), он вталкивает товарищей вместе с ношей внутрь. Оттуда доносятся глухие удары и вскрики, которые свидетельствуют о том, что Мэтью и Лука повстречались с какими-то препятствиями. Возмущенно вопит женщина.

— Что они там делают?

Шарлотта пожимает плечами:

— По-моему, Шад попросил их перетащить кое-какую рухлядь с чердака.

— На маслобойню? — Я бросаю взгляд на Марка, который стоит у двери, расставив руки так, будто мы в любой момент можем ринуться на штурм, а ему нужно удержать свою позицию любой ценой. Внутри кто-то орет, что эти неуклюжие олухи сейчас испоганят все масло.

— Странно, — бормочет Шарлотта.

— Вы что-то замышляете. А почему в доме управляющего топится камин? — Я вижу вьющийся над трубой дымок. — Гарри разве здесь?

— Да нет же, нет! Он в Лондоне. Да, у себя в гостинице. — Он произносит это с таким нажимом… Хорошо, что ей никогда не придется зарабатывать на жизнь игрой на сцене.

Я передаю Гарриет матери и решительно подхожу к двери. Я громко стучусь, но не получаю ответа. Я открываю дверь.

Я никогда прежде не бывала в доме Гарри и потому осматриваюсь с огромным любопытством. Кажется, тут убирали, потому что вся мебель сгружена в один угол комнаты, которая служит одновременно и кухней, и гостиной, а спальня абсолютно пуста.

Но вещи Гарри все еще здесь: на каминной полке мерно тикают часы, я вижу несколько книг, перо и чернильницу на небольшом столике, придвинутом к стене. С потолка свешиваются пучки сушеных трав, а в камине на треноге стоит чайник, он шипит, и от него поднимается парок. Его второй сюртук, тот самый, что чуть-чуть велик, подарок Шада, висит на крючке на двери в спальню. Я прижимаюсь к шерстяному сукну лицом, провожу щекой по шелковой подкладке… Жаль, что эта вещь не сохранила тепло его тела.

Спальня с простыми белеными стенами и надраенным полом выглядит аскетично. Маленькое окошко с толстым старинным стеклом выходит на зеленые луга. А на подоконнике, словно отражая эту текучую, размытую зелень, лежит осколок стекла, любовно оглаженный неведомыми штормами. Волшебный.

Я выхожу из домика и направляюсь к маслобойне, где Марк все еще стоит на страже, а молочница продолжает на чем свет стоит бранить незваных гостей.

— Убери отсюда ногу, ты все испортил!

— Молли, да не волнуйся ты так, это ж не настоящая нога.

— Ты издеваешься, балбес? Кухарка с тебя шкуру заживо спустит.

Снова слышатся звуки ударов, потом — звон разбитой посуды.

Марк плотнее прижимается к двери. Крюк его уже порядочно ушел в глубь косяка.

— Я знаю, чем вы заняты, — говорю я. — И я знаю, что вы мне не скажете, где мистер Бишоп, хотя осмелюсь предположить, он где-то поблизости. Только не надо от меня прятаться. Пожалуйста, продолжайте.

Он кивает с широкой улыбкой — наверное, я сияю так же. С жутким звуком расщепляемого дерева он вытаскивает крюк из косяка.

— Эй, ребята, поехали дальше. Нас раскусили.

Пора.

Я в последний раз любуюсь оранжереей, прощаюсь со слугами и оставляю указания новому управляющему: советую ему принимать на работу любого отставного моряка, даже если у него недостает умения или какой-то части тела.

Я принимаю приглашение Шада поужинать со всей семьей сегодня вечером, попозже, и возвращаюсь в дом управляющего. Мой преемник, вероятно, поселится тут только через несколько дней, потому что до отъезда в Лондон мне нужно закончить одно дело.

Молли, наша молочница, проходит мимо меня с огромным кувшином сливок. Она делает реверанс, понимающе подмигивает и ухмыляемся, чем портит весь эффект реверанса.

Она все знает.

У дверей маслобойни коты жадно вылизывают пролитые сливки с комочками масла. На белой луже виднеются следы сапог и деревянной ноги.

В доме часы тикают громче обычного, и лучи послеполуденного солнца льются через окно.

Дверь в спальню закрыта.

Я открываю ее и вижу, что всю комнату занимает монструозный предмет мебели, с которым я хорошо знаком. Это огромная старинная кровать с потемневшими от времени столбиками и резьбой из листьев и цветов и пологом из темно-красного шелка. Кровать, созданная для страсти.

Женщина, которая лежит на ней сейчас, такая же нагая, как и богини, изображенные на балдахине. Улыбаясь и протягивая ко мне руки, она говорит:

— Сэр, мне необходимо вам кое-что сказать. Речь идет о моей кровати…