Сказки Китая

Волшебный чан

Давным-давно жил юноша по прозванью Ван Лао-да — Ван Старший.

И вот однажды попросил Ван Лао-да соседей помочь ему стену из глины сложить. Стал глину копать. Копал, копал, вдруг смотрит — большой чан, весь плесенью покрытый. Чан как чан, ничего особенного, только стал с него Ван землю сбивать, чан зазвенел, да дивно так: ва-ва. Дивятся соседи, друг дружку отпихивают, ближе подошли. Тут с головы Вана соломенная шляпа слетела — и прямо в чан. Не стал юноша раздумывать, запустил в чан руку, вытащил шляпу. Хотел надеть, глядь: в чане точь-в-точь такая же. Вынул он ее, а там еще одна. Так вытащил Ван кряду девяносто девять шляп, а с той, что на голове у него была, сто шляп — целая куча.

Дивятся все да радуются. А вместе со всеми Ван Лао-да. После взяли они чан, взяли шляпы, в дом отнесли. О ту пору как раз самая жара стояла, а в жару кому не надобна соломенная шляпа? Потолковал юноша с соседями, и порешили они односельчан позвать, каждому шляпу подарить. Так и сделали. Очень довольные разошлись крестьяне по домам.

Надобно теперь сказать, что жил в той деревне помещик по прозвищу Ненасытный. Узнал он о волшебном чане, стал думать, как бы завладеть им, и говорит однажды:

— Этим волшебным чаном еще деды мои и прадеды владели. А Ван Лао-да взял да и выкрал его из моего дома, не знаю только, кто ему помог.

Сказал так помещик, послал слуг к юноше чан взять. Ну а юноша, конечно, не отдал сокровище. Пришлось Ненасытному раскошелиться и с жалобой в уезд отправиться.

Рассказал он уездному начальнику по прозвищу Большой Клоп про волшебный чан. Разгорелись у Клопа от жадности глаза. В тот же день после обеда заготовил начальник бумагу, велел схватить Ван Лао-да и с соседями привести в ямынь, а заодно прихватить волшебный чан.

Узнали в городе про чан, разволновались, растревожились, любопытных в ямыне — струйка воды не просочится. Кто в зале не уместился — внизу толпится. Даже отец уездного начальника, больной старик, и тот приковылял. Пробрался сквозь толпу, подошел к чану, неловко повернулся, зацепился за кирпич, пол в зале кирпичом был выложен, в чан опрокинулся — луковица, перьями вниз посаженная. Не стал начальник слушать жалобу, бросился к чану отца вытаскивать. Вытащил, смотрит — в чане еще старик — точь-в-точь отец, вытащил старика, а там еще один. Так вытащил он кряду девяносто девять одинаковых стариков. Смотрит — из чана еще один выглядывает. Стало теперь у Большого Клопа ровно сто отцов. Стоят они в зале, спины сгорбили. Который из них настоящий, сам начальник разобрать не может.

Смеются стражники, весь народ со смеху покатывается!

— Ха-ха! У нашего начальника отцов не перечесть.

А Большой Клоп, который только и думал, как бы завладеть волшебным чаном, поглядел на старцев, услышал, как народ над ним потешается, чуть со стыда не умер, разозлился, аж позеленел, и как закричит:

— Подлецы! Вон отсюда! Вон! Вон! Вон!

Приказал начальник в барабан бить, дело прекратить.

Куда теперь помещику со своей жалобой податься? Заморгал он глазами, съежился весь и, словно заяц, наутек пустился.

Толпу любопытных слуги разогнали.

Взял уездный начальник сто стариков, взял чан, пошел в другой зал.

Вечером все чада и домочадцы Большого Клопа, все сто новоявленных отцов собрались вокруг чана, глаза раскрыли, ждут, когда из чана сокровища посыплются.

Взял Большой Клоп слиток золота, положил в чан, после руку в чан запустил. Что за диво! Пусто в чане, слитка как не бывало.

Растревожился Клоп, велел жене свечу принести посветить. Не думал он, не гадал, что жена нечаянно свечу в чан уронит. В тот же миг загудело в чане, густой черный дым из него повалил. Вслед за дымом пламя вверх взмыло. От страха начальник и его родня глаза выпучили да рты разинули. А огонь так и полыхает, весь дом охватил.

Только никто не пошел пожар тушить — уж очень не любили люди Большого Клопа. Увидели, что ямынь горит, в ладоши захлопали, кричат от радости.

А огонь все злее, лижет дом со всех сторон, так и сожрал дотла, один пепел остался. Уездный начальник со своей родней тоже сгорел. Только волшебному чану ничего не сделалось. Вокруг обломки да черепки валяются, а чан целехонький стоит.

Красивая жена

После свадьбы Чжан совсем перестал работать. В поле не идет, целый день дома сидит, молодой красавицей женой любуется. Чем больше смотрит на нее, тем меньше хочется ему из дому уходить. Не только работу забросил — из-за жены обо всем на свете забыл.

Прошло полгода, потом год… К концу второго года приданое жены: столы, да стулья, да белье — все было заложено или продано, в доме не осталось ни монетки.

Жена Чжана и впрямь была прекрасна. Сидит она и думу невеселую думает: «Как сыграли свадьбу, муж ни разу из дому не отлучался. И днем и ночью стережет меня, ничего не делает, только ест. Скоро жить не на что будет».

Стала она корить мужа:

— Все люди работают, один ты целыми днями дома сидишь.

Посмотрел Чжан на ее нежное личико, растревожился: «Уйду, а она с другими любезничать станет».

Не послушался Чжан жену, опять дома остался. Лучше, думает, буду самую простую пищу есть, только бы с женой ничего не приключилось.

Но в один прекрасный день Чжан понял, что они с голоду умрут, если завтра же он не заработает на хлеб.

Рано утром распрощался Чжан с женой и пошел в соседнюю деревню искать работу.

Повстречался ему мужчина лет пятидесяти и спрашивает:

— Как пройти в ближайшую деревню?

— Пойдем вместе, — отвечает Чжан, — я тоже туда иду.

По дороге Чжан пожаловался незнакомцу:

— Несчастный я человек, оставил дома красавицу жену, а сам иду на заработки, чтобы с голоду не умереть.

— А ты посади жену в бутылку, уж чего проще!

— Что?!

— Говорю тебе, что это совсем просто. Я дам тебе бутылку. Как станешь уходить, погляди на жену, дунь в бутылку, в тот же миг жена в бутылке окажется. Вот и не будешь с ней никогда разлучаться. На, возьми!

Мужчина протянул Чжану бутылочку в полтора вершка и пропал. Чжан спрятал бутылочку в мешок, повторил про себя все, что сказал ему незнакомец, и, весело напевая, поспешил домой.

На следующий день решил он испытать волшебную бутылочку. Жена как раз перед зеркалом прическу делала. Поглядел на нее Чжан, дунул в бутылочку. Жене в зеркало все видно, но только хотела она спросить мужа, что это он делает, в тот же миг память потеряла, а когда очнулась, уже была в бутылке.

Успокоился Чжан, теперь никто его жену не увидит. Воротился вечером домой, опрокинул бутылочку, красавица жена снова перед ним.

Но как-то раз пришлось все же Чжану оставить жену дома. Собрался он в баню, велел жене никуда не отлучаться, взял мыло, полотенце и ушел.

А жена, только проводила мужа, побежала на речку стирать. Взяла мужнину рубаху, что-то твердое в кармане нащупала, сразу смекнула: «Э, так ведь это та самая бутылочка, в которую муж каждое утро меня прячет. Он никогда не расстается с ней, отчего же это вдруг сегодня оставил ее дома?»

Тут женщина приметила, что на другом берегу красивый юноша стоит, на нее смотрит. Поглядела на него красавица, застыдилась, голову опустила. Нечаянно дунула в бутылочку, глядь — молодой человек пропал.

Выстирала женщина белье, положила бутылочку на место, не торопясь домой пошла.

Утром Чжан в поле собрался, взял бутылочку, дунул в нее, жена опять в бутылочке оказалась.

Как идет Чжан в поле, так каждый раз незнакомца вспоминает с благодарностью, того, что ему бутылочку заветную подарил. Теперь никто его жену не увидит. Воротился Чжан домой, опрокинул бутылочку, так и застыл на месте: рядом с женой прекрасный юноша стоит.

Что за диво! Как мог юноша в закрытую бутылку влезть?

А ведь правда, как ни стереги, не убережешь молодую красивую жену!

Наказанный монах

Как-то раз приглянулась одному монаху жена крестьянина. И вот весной, когда крестьянин в поле рассаду высаживал, подошел к нему монах, постоял, помолчал, а потом говорит:

— Сын мой, тяжело небось целых три, а то и четыре месяца кряду в поле работать, мозоли натирать. Куда вольготней нам, монахам, живется: читай себе молитвы, бей в колокол да странствуй где хочешь. Благодать! Живем в высоком храме, к небу ближе, от земли дальше, не то что вы, смертные!

Выслушал крестьянин монаха и думает: «И впрямь житье у монахов вольготное», — и решил тоже в монахи податься. Воротился домой, все как есть жене рассказал. Услыхала жена, что вздумалось мужу монахом сделаться, давай его ругать:

— Дурень ты старый! Ведь настрадаешься, целыми днями будешь сидеть взаперти в монастыре. Да разве усидишь ты без дела?! Воистину, увидел ты, как монахи лепешки едят, да не приметил, как они постриг принимают. Выбрось из головы эту блажь!

Думает крестьянин: «А жена-то ведь права», — и расхотелось ему в монахи идти.

На другой день опять пошел крестьянин в поле работать. Скоро полдень. Собрала жена обед — чашку рисового супа с клецками, — мужу в поле отнесла. Сели они на меже, клецку за клецкой палочками из супа вытаскивают, едят.

А монах тут как тут. Смотрит, как милуются крестьянин с женой, зависть его разбирает. Пуще прежнего взыграла в нем кровь! Прошел он раз, прошел другой, а женщина и головы не повернула. Приметил крестьянин, что монах на его красивую жену поглядывает, сразу смекнул, в чем дело, и решил его проучить.

Поели они. Собрала жена чашки и палочки в корзину, к дому пошла. Подошел тут монах к крестьянину, спрашивает:

— Ну как? Пойдешь в монахи? Вчера у нас с тобой про это разговор был.

Отвечает крестьянин:

— Я-то не прочь, жена не соглашается. Вот если бы торговцем стать, тогда другое дело.

Обрадовался монах и говорит:

— Что же, займись торговлей!

— А деньги где взять?

— Я тебе в долг дам, даже процентов не возьму. Из первой выручки вернешь. Лучше всего открыть мелочную лавку. Очень прибыльное дело. Так что отправляйся поскорее за товарами.

Обрадовался крестьянин и говорит:

— Коли и вправду денег дашь, спасибо! А принесешь когда?

Видит монах, что его заветное желание того и гляди исполнится, решил не мешкать и говорит:

— Дело срочное. Я тотчас за деньгами сбегаю!

Высадил крестьянин еще несколько кустиков рассады, домой воротился.

Только поел, входит монах, двести серебряных юаней несет. Пригласил его крестьянин сесть, велел жене чай приготовить. Жена сразу смекнула, в чем тут дело, решила помочь мужу. Заваривает чай, сама на монаха поглядывает лукаво, а у того аж сердце замирает.

Говорит крестьянин:

— Потолковал я с женой, она согласна. Завтра же в путь отправлюсь, через месяц ворочусь, за все тебя отблагодарю.

Отвечает монах:

— Какая еще благодарность! Что за церемонии!.. Ведь мы друзья!

Посидел монах недолго, распрощался и ушел.

Собрала жена мужа в дорогу, на рассвете вышел он из дому.

Монах, только завечерело, бросил все дела, к жене крестьянина пошел. Сидят они, разговор ведут, смеются. Монах только и ждет случая, чтобы о чувствах заговорить. Да никак не решится. Уж очень неприступный у женщины вид, аж «кости размягчаются и мышцы слабеют», как это в пословице говорится, слова в глотке застревают. А женщина взяла вдруг монаха за руку, наверх повела. Но только хотел он ее обнять, кто-то изо всех сил в ворота застучал. Трясется монах от страха, сразу смекнул, что муж воротился. Спрятала женщина монаха в пустой ларь для риса, где нынче терновник держали. Впились колючки в жирного монаха, а он терпит, охнуть боится.

Тем временем женщина вниз спустилась, отперла ворота, вместе с мужем наверх поднялась.

Говорит муж:

— Лодка наша потонула, вот я и воротился. Да вдобавок воры напали, двести юаней отобрали, которые мне монах дал. Не повезло! Уж лучше мне по-прежнему в поле работать. Не знаю только, как с долгом быть? Эва! Придумал! Отдам-ка я монаху в счет долга этот ларь для риса!

Легли муж с женой и как ни в чем не бывало уснули. Только сейчас смекнул монах, что они задумали. Всю ночь в ларе промаялся, а наутро кликнул крестьянин двух монастырских служек, попросил их отнести монаху ларь. Продели служки шест в кольцо на крышке ларя, подняли его и, согнувшись в три погибели, потащили в храм. Несут, а ларь на шесте раскачивается из стороны в сторону. Подошли к храму, вдруг слышат — внутри кто-то кричит:

— Осторожней! Больно! О-ой-ой! Откройте скорее!

Тотчас подняли служки крышку. Что за диво! В ларе настоятель сидит весь в синяках да в кровоподтеках.

Глупый муж

Был у одной женщины глупый муж. Ничего делать не умел, за что ни возьмется, все у него вкривь да вкось.

Послала его как-то жена к родичам ткацкий станок взять. Идет он назад, притомился, сел у дороги отдохнуть. От скуки принялся станок разглядывать. Разглядывает и думает: «Чего это я тебя на себе тащу, коли у тебя четыре ноги? Ступай-ка сам, быстрее меня придешь».

Поставил он станок посреди дороги, сам домой пошел. Воротился, а жена про станок спрашивает.

Отвечает дурак:

— Сам придет. У него четыре ноги.

Говорит ему жена:

— Что ты, что ты, разве может станок ходить, ноги-то у него деревянные! Беги скорей обратно!

А тут на дворе темнеть стало, и решил дурак утром сходить.

Пошел он на другой день за станком, смотрит — а станок от росы весь мокрый.

Говорит дурак:

— Бедолага! Аж вспотел, так спешил.

Сказал так дурак, взял станок, домой понес.

В другой раз соткала жена полотно, велела дураку на базар снести.

Идет дурак по дороге, смотрит: два столба стоят. А дурак те столбы за людей принял и давай кричать:

— Эй! Кому полотна?

Столбы, само собой, молчат.

А дурак опять кричит:

— Полотно купите!

Подошел он к столбам, положил полотно и говорит:

— Вот вам полотно, давайте деньги!

Неподалеку коза ходит, блеет: ме-е-е!

А дураку послышалось: «Не-ет!»

Говорит дурак:

— Сегодня не получу, завтра приду!

Сказал так и пошел домой.

Спрашивает жена:

— Кому полотно продал?

Отвечает дурак:

— Двум парням. Чудные какие-то! Стоят у дороги, молчат. А как про деньги спросил, сразу «не-ет» говорят.

Выспросила обо всем жена, смекнула, в чем дело, послала его назад скорее полотно принести.

Пришел дурак к столбам, а узла с полотном нет.

Вдруг смотрит — идет по дороге народ, видимо-невидимо, все в белое одеты, хоронят кого-то.

Поглядел дурак, подумал, что это они его полотно украли, и давай кричать:

— Отдайте мое полотно, не то всех изобью!

Услыхали это люди, подбежали к дураку, поколотили.

Воротился он домой, жене пожаловался, а она и говорит:

— Дурак! Ведь это ты похороны видал. Помог бы им гроб нести, они б тебя не побили, спасибо сказали.

— Ладно, — отвечает дурак, — наперед умней буду.

Сказал он так, прогуляться пошел.

Смотрит дурак — несут расписной паланкин носильщики, и как закричит:

— Эй вы! Дайте я вам гроб помогу донести!

Услыхали это носильщики, побили дурака.

Воротился он домой, плачет, а жена посмеивается:

— Ну и бестолковый же ты! Свадебный паланкин за траурные носилки принял, надо было улыбаться и в ладоши хлопать.

Ответил дурак:

— Наперед умней буду, — и лег спать.

Вышел утром на улицу, смотрит — у соседей дом загорелся. Побежал поглядеть. Нравится дураку, как пламя полыхает, заулыбался он и ну хлопать в ладоши да приплясывать.

Опять его поколотили.

Идет он домой, причитает:

— Бедный я, несчастный, все-то меня бьют, никому угодить не могу.

Услыхала жена, аж руками всплеснула и говорит:

— Дурак ты, дурак, кто ж на пожаре в ладоши хлопает? Взял бы лучше ведро с водой, залил огонь!

Услыхал это дурак и думает: «Как увижу пожар — непременно потушу».

Пошел он по деревне, на кузницу набрел. Смотрит — огонь полыхает, искры во все стороны разлетаются. Схватил дурак ведро с водой, залил огонь. Прибежали кузнецы, давай его бить, так избили, что еле до дому добрался.

— Эх ты, — говорит жена, — кто же в кузнице огонь заливает? Лучше б молотом по наковальне поколотил, тебе б кузнецы спасибо сказали!

Обрадовался дурак:

— Вот и хорошо, буду знать наперед, что делать!

Идет дурак, смотрит — дерутся двое, палками размахивают, кричат громко.

Подбежал дурак, схватил палку, давай их дубасить.

Забыли те двое про свою драку, кинулись на дурака, едва ноги унес.

А жена опять говорит:

— Дурачина ты, простофиля, не бить надо было — разнимать.

Запомнил дурак, что жена ему сказала, да не к добру: сцепились два быка, а он давай их разнимать.

Поднял его бык на рога, на соседний пустырь забросил. Только к вечеру нашли дурака, еле живого.

Скряги

Жили на свете муж с женой. Только и думали с утра до вечера, как бы разбогатеть. Скажет, бывало, жена:

— Давай портняжничать станем, одежду шить!

— Не дело это — портняжничать, — отвечает муж. — День-деньской иголку втыкать да нитку тянуть. Устанешь только, а заработаешь самую малость.

— Тогда давай займемся красильным ремеслом, — не унимается жена.

— Красильное ремесло и того хуже. И сами в краске, и вокруг одни краски. Что за жизнь! А корысти опять-таки никакой.

Спорили они, спорили и решили наконец устроить постоялый двор. Устроить-то устроили, и дела у них пошли неплохо, а богатства все равно не нажили.

Богатые гости добро привезут, да с собой увезут. А с бедняка что возьмешь? Он сам нищ да гол.

И вот забрел однажды на постоялый двор почтенный старец — борода белая, посох длинный, на посохе красной тушью иероглифы выведены: «Коли я войду в ворота, всех избавлю от заботы». Увидал муж, что написано на посохе, и думает: «Не иначе как это бессмертный предсказатель судьбы».

Не вытерпел он и спрашивает:

— Господин, а господин! Расскажи, как ты людей от забот избавляешь?

— Есть у меня одно зелье, — отвечает старец, — кто выпьет его — обо всех невзгодах забудет! Печали, тоски да забот — как не бывало!

Услыхали это муж с женой и стали просить старца, чтоб продал им волшебное зелье. Согласился старец, отвесил пол-ляна.

Взяла жена зелье и говорит мужу:

— Ну, теперь мы непременно разбогатеем, подсыплем богатым гостям этого порошка в рис или чай, и забудут они здесь свои мешки да тюки.

И надо же было так случиться, что прямо на другой день заехал на постоялый двор богатый купец. Ларцы жемчугом набиты, мешки — яшмой, ящики — кораллами да бирюзой. А украшений золотых и серебряных — не счесть! Разгорелись у жадных хозяев глаза. Пока муж смотрел, как купец в своей комнате бесценные сокровища возле кана складывает, жена на кухне в чай да в рис всыпала гостю весь порошок до капельки. Гость съел весь рис, опорожнил целый чайник чаю и спать лег. Жадные хозяева от нетерпения всю ночь дрожали и не сомкнули глаз.

А рано утром, только купец уехал, кинулись к нему в комнату: подле кана рыщут, на кане ищут — ничего найти не могут. По углам искать стали, пол разворотили, кан разобрали, все напрасно: не то что драгоценностей, камешка — и то не нашли!

— Обманул нас проклятый старик! — в ярости закричала жена. — Не волшебное это зелье, все купец с собой увез, ничего не забыл!

— Ах, черепашье отродье! — еще громче завопил муж. — Забыл! За постой уплатить забыл! Говорил нам старик: «Кто выпьет зелье, обо всех невзгодах забудет!» А мы эти его слова запамятовали!

Жадность, видать, память отбивает!

Как три зятя тестя поздравляли

Было у старика три дочери. Старшую и среднюю он за сюцаев замуж отдал, а младшая за крестьянина вышла. И вот однажды решил старик день своего рождения справить. Все три дочери с мужьями пришли долголетия ему пожелать, только не глядят старшие зятья на младшего. Сели все за праздничную трапезу, решили тут сюцаи себя показать, меньшого зятя посрамить, велели каждому стих сочинить. А кто не сможет, тому мяса не дадут, вина пить не дозволят.

Старший зять первым стих сочинил:

Сказал он стих и, очень довольный, взял кусок мяса пожирнее, рюмку ароматного вина выпил. Вслед за ним второй зять стих сочинил:

Сказал он стих и, очень довольный, два куска мяса сразу съел, две рюмки вина выпил. Дошла очередь до третьего зятя, взял он сперва в руки блюдо с закуской, а потом начал стих говорить:

Сказал стих — целое блюдо дочиста опустошил да кувшин вина — буль-буль — вылакал. Злятся ученые зятья, а сказать ничего не могут. Только не смирились они, дождались, пока закуску по второму разу принесли, и, когда гости за палочки взялись, сказали, что надо еще по стиху сочинить, а кто не сумеет, тому есть не дозволят.

Спрашивает тут третий зять:

— А про что сочинять?

Отвечает второй зять:

— Про все. И про птицу, которая в небе летает, и про зверя, который по земле рыщет, и про драгоценность, которая на столе лежит, и про человека, который у стола стоит.

Опять начал первый зять:

Второй зять подхватил:

Потом третий зять стал стих говорить, спокойно, не спеша:

Не успел он до конца сказать, захохотали ученые зятья, стих, говорят, чересчур грубый, да и рифмы никакой нет, не давать-де ему закусок.

А третий зять отвечает:

— Погодите, дайте я до конца договорю, — и стал все сначала повторять: — «Тварь пернатая в небе боится ружья» — ружье может убить вашего грифа и феникса. «Зверь по земле бежит — это свирепый тигр» — тигр может загрызть вашего носорога и горного козла. «На столе уголек раскаленный лежит» — уголек может сжечь ваши «Весны и Осени» и другие писания. «По бокам юноши стоят» — они могут жениться на ваших служанках да красавицах.

Услыхали это сюцаи, аж рты поразевали, языками ворочают, а сказать ничего не могут. Хотели ученые мужи посрамить крестьянина, да самим от него досталось. Недаром говорится: не держи камень за пазухой — тебе же на ноги упадет. И поделом им!

Император и мышь

Жил в прежние времена император, глупый был, ему бы только сладко поесть, нарядно одеться да народ обобрать, денег с него побольше получить.

И вот однажды завелась в золотых императорских покоях мышь. Испугался государь, потому как отродясь мышей не видывал, и решил, что это нечисть какая-нибудь. Со страху в дальних покоях схоронился, уж и не знаю, сколько дней в тронной зале не появлялся. Стали сановники военные да штатские совет держать и порешили, что во дворце оборотень объявился.

Время идет, видит мышь — все боятся ее прогнать: и император и сановники. Совсем обнаглела. Хвостом помахивает, каждый день по золотым покоям взад-вперед прохаживается вперевалку, императорский халат с драконами прогрызла, пояс, нефритом отделанный, проела. Пуще прежнего испугались тут император да его сановники. Военные говорят: человека найти надобно, чтоб чудище изловил, штатские советуют моления устраивать, жертвы чудищу приносить. Совсем растерялись государевы приближенные, не знают, как тут быть, под конец решили и военных и штатских послушаться: утром и вечером перед чудищем трижды поклон совершать, на рассвете и в сумерках благовония возжигать да поскорей доски вывесить, а на досках написать: ищем-де людей мудрых, с понятием, чтоб смогли зверя диковинного изловить. Внизу мышь нарисовать и приписать: «Кто изловит оборотня, десять тысяч слитков золота получит да цветного атласу тысячу кусков».

Увидел молодой крестьянин объявление, смешно ему стало: не оборотень там нарисован, самая что ни на есть обыкновенная мышь. И решил он изловить ее. Встал спозаранку, спрятал в рукав большого кота, во дворец отправился. Смотрит — государь да сановники перед жертвенным столом на коленях стоят, поклоны бьют. На столе мышь сидит на задних лапках, в передних пирожок масленый держит, за обе щеки уплетает. Глядит крестьянин на дураков этих твердолобых, хохочет во все горло: не волка испугались, не рыси, мыши обыкновенной. Услыхали император да сановники — смеется кто-то, головы повернули, а это, оказывается, крестьянин. Хотели тотчас связать его да судить. А крестьянин спокойно так говорит:

— Не тревожьтесь, пожалуйста, я оборотня пришел ловить!

Сказал и кота выпустил. Увидел кот мышь, к жертвенному столу кинулся, мышь насмерть загрыз. Император и сановники аж глаза вылупили, рты разинули. Они и мыши отродясь не видали, а кота и подавно.

Взял крестьянин кота на руки, прочь пошел. Всполошился тут император: и так удерживает крестьянина, и эдак уговаривает:

— Уйдешь ты, а вдруг снова нечисть какая объявится, что тогда делать! Оставайся во дворце императора охранять!

Крестьянин ни в какую. Поднес ему государь еще десять тысяч слитков золота, еще тысячу штук атласной материи прибавил. Согласился тогда крестьянин зверя своего государю оставить, который котом зовется, нечисть всякую ловить.

Воротился крестьянин домой, золото да парчу бедным роздал. Узнал про это жадный помещик и думает: «Мне бы десять тысяч слитков золота получить да тысячу штук атласа! Не было бы богаче меня в Поднебесной». Чем больше думает, тем сильнее жадность в нем разгорается. О ту пору задумал император наложниц во дворец набрать, во все стороны людей разослал красивых девушек искать. А кому охота родную дочь государю в наложницы отдавать? Только богач обрадовался. Вот, думает, удача привалила, такое раз в тысячу лет бывает. Достал свадебный паланкин разукрашенный, принарядил дочь, к императору повез. А сам думает: «Ну, я-то побольше золота да атласа получу, чем крестьянин». Только лопнули все его надежды. Привел помещик дочь к императору, а император ему и говорит:

— Нет больше во дворце оборотней, всех кот загрыз, вот я и жалую тебе этого кота, десять тысяч слитков золота да тысячу штук атласа отдал за него.

Так и получил помещик кота взамен дочери. Досадно ему и обидно, да разве осмелится он перечить императору? Делать нечего, запечалился помещик, голову повесил, с котом домой воротился.

Кто украл яйцо

Назначили Бао-гуна чиновником. Услыхала про это жена его старшего брата и думает: «Чересчур он молод в ямыне сидеть, дела решать». И надумала невестка испытать Бао-гуна.

Сварила она вкрутую яйцо, велела служанке Чунь-сян его съесть, а потом и говорит Бао-гуну:

— Оставила я нынче утром в комнате яйцо, да кто-то съел его. Как бы узнать, кто это сделал, да человека не обидеть зря!

Стал Бао-гун в уме прикидывать: в комнату старшей невестки ходят только служанки, наверняка которая-нибудь и стащила яйцо. Да как узнать, которая? Их ведь несколько!

Вынес Бао-гун во двор скамейку и столик, на столик две чашки поставил: одну с водой, другую без воды, сам рядом сел, кликнул служанок, выстроил в ряд перед столом, велел каждой отпить глоток из чашки, прополоскать рот, а воду в пустую чашку выплюнуть. Девушки так и сделали. У всех вода чистая, у одной Чунь-сян желтые крупинки плавают.

Взял тут Бао-гун кисть и написал: «Поскольку установлено, что яйцо украла Чунь-сян, к ней и следует применить наказание. Но поскольку преступление совершено впервые, надобно явить милосердие и простить преступницу. Остальные служанки к делу не причастны, равно как и прочие люди».

Поняла тут невестка, что Бао-гун справедлив, умеет правду от лжи отделить, успокоилась и отпустила его на службу в ямынь.

Как судья Бао осла допрашивал

Жил в старину один бедняк по прозванью Ван У-цзы — Ван Пятый. И был у него осел, он на нем хворост да уголь возил. Других руки кормят, а бедняка ослиная спина. Берег бедняк своего осла ну прямо как сокровище драгоценное, поил, кормил, мелкую траву и то секачом для него рубил. Так он своего осла холил, что шкура у того стала гладкая, щетина блестящая. Кто ни увидит — всяк похвалит:

— И впрямь сокровище четвероногое!

Был, конечно, осел тот упрямым, так на то он и осел! С утра до ночи копытами бьет, отдыху себе не дает. На другого осла самое большее сто двадцать цзиней навьючишь, а этот и двести сорок одолеет. Другой осел в один конец сбегает, а этот в два поспеет.

Навьючил бедняк на осла уголь древесный, повез в городок продавать. Осла у ворот привязал, сам мешок с углем на продажу понес. Воротился — нет осла. Вместо него к дереву другой, ледащий осел привязан. Всполошился бедняк, заметался, то на восток побежит, то на запад кинется, где только не искал! Осла и след простыл. Взяла Вана Пятого досада, рассердился он, потащил паршивого осла ледащего к судье Бао жалобу подавать, да не знает, ответчиком кого назвать. Думал, думал, на осла ледащего жалобу подал.

Вышел судья Бао в зал, стал дела разбирать. Дошел до жалобы Вана Пятого, приказал стражникам ответчика привести и давай его ругать:

— Хэй! Ты откуда взялся? Как посмел чужое имя присваивать, себя за другого выдавать!

А осел голову понурил, молчит, хоть бы слово вымолвил!

Пуще прежнего рассвирепел судья Бао, как стукнет колотушкой по столу, как закричит:

— Ван Чао, Ма Хань! Живо намордник на осла наденьте! Не кормите его, не поите! Крепко-накрепко под арест на три дня заприте. После снова ему допрос учиним!

Едва не рассмеялись стражники, и те, что на возвышении подле судьи стояли, и те, что внизу в зале были, да не осмелились. Пришлось им выполнить приказ судьи. Заперли они ответчика почтенного, осла ледащего, в пустом загоне. Тем временем новость эта на все четыре стороны разнеслась, дивятся люди, отродясь про такое не слыхали. И на третий день, когда опять был суд назначен, не сотни — тысячи людей заполонили присутствие. Каждому охота поглядеть.

Три раза в барабан ударили, поднялся судья Бао в зал, на судейское место сел. Стражники тотчас осла притащили: брюхо у него ввалилось, голова опущена, смотреть жалко. Стукнул судья колотушкой по столу и как закричит:

— Эй, стража! Дайте-ка этому паршивцу сорок палок, да посильнее бейте!

— Слушаюсь, — разом ответили стражники, взяли батоги и давай осла дубасить. Десять, двадцать, тридцать — все сорок палок ему дали.

Напоследок судья Бао приказал:

— Теперь отпустите его, пускай идет куда хочет.

А осел ледащий три дня взаперти просидел, три дня не ел, три дня не пил, сорок палок получил, страху натерпелся. Как вылетит он из зала, как помчится! Только его и видели. Приказал тут судья Бао одному стражнику да Вану Пятому по следу пойти, поглядеть: в чей он дом забежит — тот и есть его хозяин, тот самый вор, который осла у Вана Пятого увел, а своего ледащего оставил.

Пошли Ван Пятый со стражниками по следу, с ними еще несколько зевак увязалось, целых пятнадцать ли прошли, смотрят — осел ледащий к хозяину одного хутора забежал. Пошли люди за ослом следом. Нашли, конечно, осла, которого у Вана Пятого увели, и самого вора схватили.

Как пытали каменную плиту

Сел однажды Бао-гун в паланкин, отправился в суд дела вершить. Едет он по улице, смотрит: сидит на каменной плите мальчик, плита старая, аж почернела, сидит и горько плачет. А рядом с ним стоит плетеная корзинка бамбуковая.

Приказал Бао-гун носильщикам остановиться, подозвал мальчика и спрашивает:

— Кто тебя обидел, мальчик? Отчего ты плачешь?

Отвечает мальчик:

— С самого утра торговал я пончиками. Наторговал на двести медяков, деньги положил в корзину. Тут фокусник пришел, стал фокусы показывать. Сел я на этот камень, стал смотреть. Недолго смотрел. Потом в корзину заглянул, а денег нет.

Сказал так мальчик, еще горше заплакал.

Выслушал Бао-гун мальчика, брови нахмурил, подумал немного и говорит:

— Деньги лежали в корзине, корзина стояла на камне. Вдруг деньги исчезли. Наверняка каменная плита их украла. Стража! Доставить в ямынь мальчика и плиту на допрос.

Услыхали люди, что Бао-гун каменную плиту допрашивать будет, друг другу передавать стали, недаром говорится: один десяти скажет, десять — сотне. Подивились, скорей к ямыню побежали допрос послушать.

Поднялся Бао-гун в зал, велел внести плиту; перед столом поставить. Мальчику рядом с плитой велел встать, а народ весь по обеим сторонам стола расположился.

Сел Бао-гун на судейское место, опрос начал:

— Признавайся, плита каменная, ты у мальчика деньги украла? Только правду говори, не то я велю тебя бить и пытать.

Но камень — он камень и есть, лежит себе да молчит. Рассвирепел Бао-гун, стукнул по столу, велел стражникам бить плиту. Слыхал народ, что судья камень бить приказал, смех, да и только! Но в ямыне не посмеешься — боязно. Подняли стражники палки, принялись камень колотить. Бьют, колотят, аж щепки от палок во все стороны разлетаются. Не стерпели тут люди, захохотали, да так громко, что и не слышно, как палки о камень бьют.

Только Бао-гун не смеется, в дощечки стучит, чтоб народ утихомирить, и говорит:

— Вы что, порядка не знаете? Не умеете себя в ямыне вести? Стража! Запереть двери, никого не выпускать!

Видят люди — рассердился Бао-гун, упали на колени, о пощаде молят.

Говорит судья:

— Ладно, на этот раз я вас пощажу, только пусть каждый, прежде чем домой идти, монетку даст. Коли согласны, отпущу я вас с миром.

Приказал Бао-гун стражникам притащить большой чан с водой, посреди зала поставить. Потом каждому велел монету в чан бросить, сам рядом стоит, смотрит. Одна за другой падают монеты в чан, люди друг за дружкой из зала выходят. Но вот подошел какой-то человек, монету в чан бросил. Смотрит Бао-гун — на воде кружочки жира плавают.

Как закричит судья:

— Это ты, пес, у ребенка деньги украл? Признавайся!

Испугался вор, дрожит весь.

Приказал Бао-гун обыскать вора, нашли у него стражники сто девяносто девять монет, с той монетой, которую он в чан бросил, ровно двести. Отдал Бао-гун все двести монет мальчику, а вора приказал побить хорошенько и вон выгнать.

Только тут поняли все, зачем понадобилось Бао-гуну каменную плиту допрашивать. С той поры стали люди пуще прежнего мудрого судью почитать.

Прощение

Жил некогда молодой крестьянин по имени Харсан. Был он человек верный и добрый, мужественный и сильный. Начнет работать, так тысячу да еще восемьсот цзиней на коромысле перетаскает. Только вот с малых лет остался он сиротой, без отца, без матери, и батрачил на одного богача. Вечно ел не досыта, одевался не дотепла, что ни день сносил хозяйские попреки. Вот он как-то и подумал: «Тружусь я целый год, все четыре сезона, в ветер ли, в дождь ли… Но год кончится, а ничегошеньки ведь не получу, кроме брани и побоев. Эх, да со своими руками я нигде не пропаду, на пропитание-то всегда заработаю!» И убежал Харсан от хозяина, подался в чужие края.

Случилось это в самую жаркую пору. Солнце, словно раскаленный таз, висело прямо над головой, в полдень пекло так, что пот с Харсана потоками лил. Как назло, нигде ни тенечка, лицо у парня от жары почернело, во рту так пересохло, что казалось: вот-вот вспыхнет пламя. И тут Харсан заметил вдалеке зеленую-зеленую рощицу. Подошел поближе — оказывается, это яблоневый сад. Яблоки налитые, ветви к земле клонятся, а она спелыми плодами усыпана. У Харсана во рту сухо, язык потрескался, он как увидел столько яблок, без раздумий подобрал одно и принялся откусывать, большими кусками и маленькими. Съел и потом только огляделся повнимательнее. По краю сада тянулся неглубокий арык, ровный, аккуратный. Вода в нем до того прозрачная, что урони зернышко — и то видно будет. Скинул Харсан рубаху, с наслаждением умылся и почувствовал, как отступает дорожная усталость. Посидел он в тени яблонь, отдохнул немного и решил идти дальше. Надел рубаху и вдруг подумал: «А ведь я без спроса съел чужое яблоко. Что теперь делать? Надо поискать хозяина сада, попросить прощения и тогда идти». И Харсан побрел вдоль арыка искать хозяина. Прошел немного, видит — старик, заросший бородой, в белой шапочке[29], старательно ветки подрезает. Харсан неспешно приблизился к нему, поздоровался и спросил:

— Батюшка! Не вы ли хозяин этого сада?

Старик обернулся, поглядел на парня и ответил:

— Да. Что у тебя за дело?

— Шел я, батюшка, мимо, — объясняет Харсан, — дорога дальняя, день такой жаркий, жажда замучила — сил нет. Вошел я в ваш сад, посмотрел, сколько яблок на земле валяется, не утерпел и съел одно. А потом думаю: что же я разрешения-то не спросил, нельзя было есть. Но раз уж съел, надо у хозяина прощения попросить. Вот за этим я к вам и пришел.

Старик выслушал Харсана, бросил срезанные ветки на землю, внимательно оглядел парня: скроен ладно, лицо доброе. Понял старик, что Харсан — простодушный крестьянин, и сказал:

— Простить? Отчего же не простить, но сперва ты должен выполнить одно условие.

— Говорите, батюшка. На все согласен, только простите! — весело ответил Харсан.

— Хорошо же, — продолжал старик. — Есть у меня единственная дочь, да вот только слепая она, немая, плешивая и безногая. Согласишься ты взять ее в жены — прощу тебя. А нет — считай, что без спроса мое яблоко съел.

Выслушал Харсан старика и опечалился. Согласиться? Взять в жены уродину, да еще и калеку? Но не согласиться — значит не получить прощения. Долго раздумывал парень, однако в конце концов ради прощения согласился жениться на дочери старика.

Сразу сговорились, сразу и свадьбу назначили. Старик на торжество всех соседей и знакомых созвал, и ближних и дальних. Гости, увидев, какой ладный парень Харсан, обрадовались, стали наперебой старика и жениха поздравлять. А Харсан грустит, лица на нем нет: боится того момента, когда солнце за горы зайдет и придется к уродливой невесте идти. Да, как говорится, небу не прикажешь, солнце все-таки закатилось за горы, гости постепенно разошлись, а оставшиеся повели Харсана в покои новобрачных. Запинаясь, он вошел в комнату, и пред ним предстала невеста. Одежда на ней красивая, длинная юбка до самого пола, на голове тонкое розовое покрывало из шелка. Попереминался-попереминался жених с ноги на ногу и, наконец решившись, обратился к девушке:

— Хочу я, чтобы стали мы навеки мужем и женой[30]. — Сказал, а сам думает: «Да ведь она немая, как же ответит мне?»

А невеста вдруг возьми и заговори:

— Я тоже хочу, чтобы мы стали навеки мужем и женой. — Голосок звучал так приятно, что Харсан не верил собственным ушам. Он поспешно откинул шелковое покрывало с лица невесты. Хэй! Ее красота могла сравниться с прелестью цветка или блеском луны! Глаза ясные, большие, волосы черные, блестящие. Изумился Харсан: девушка совсем не походила на ту, что описывал старик.

— Эй, девушка! Вправду ли ты дочь того старика? — спросил он быстро.

— Да, я его единственная дочь, — застенчиво ответила невеста.

— Так почему же твой отец сказал, что ты слепая, немая, лысая и безногая? Что за обман?

— Нет, отец тебя не обманул, — ответила девушка. — Он все это придумал, и ловко, чтобы испытать тебя, проверить, держишь ли ты слою.

— Но если не обманывал, что же значат его слова?

— Он сказал, я слепая, — это значит, что я не видела в жизни ничего скверного и злого. Он сказал, я безногая, — это значит, я никогда не ходила в неподобающие места. Он сказал, я лысая, — это значит, что я никогда не обнажала на людях свою голову.

Выслушал ее Харсан и необычайно обрадовался, а потом засомневался:

— Ну а если так, почему же отец решил отдать такую красавицу дочь мне в жены?

— Да потому, — ответила невеста, — что отец мой весь век трудился не покладая рук, чтобы вырастить сад. Он хочет оставить его самому трудолюбивому, самому добродетельному, самому надежному человеку. Отцу показалось, что ты и есть такой человек.

Так Харсан женился на дочери старика. С тех пор не приходилось ему больше сносить побои и ругань богачей хозяев. Вместе с красивой и мудрой женой он заботливо ухаживал за садом и прожил всю жизнь счастливо.

Правитель уезда и цирюльник

Рассказывают старики, что давным-давно у подножья Люйлянских гор жил удачливый охотник. Стоило ему только увидеть зверя, как стрелы сами летели в цель. Возвращался он домой всегда с богатой добычей, приносил много дичи: птиц, зайцев и других зверей. Вся округа знала, какой он хороший стрелок.

Потом он служил в солдатах: за меткость и отвагу — стрелок убил много врагов — сделали его военачальником. Так и дослужился он до чина правителя уезда. Тут-то он и возгордился: много у него появилось серебра, золота и драгоценностей, да еще и в жены взял себе красавицу.

Все было бы хорошо, только вот заскучал он сильно, не привык к такой спокойной жизни: с детства охотился, на военной службе бился храбро, а сейчас нужно было целыми днями сидеть в ямыне без дела.

И придумали подчиненные такое развлечение для своего начальника: из тюрьмы выводили заключенных, их вместо мишени ставили у стенки, а уездный правитель натягивал лук и стрелял по ним. Но посылал стрелы так, что ложились они рядом с целью, или чуть правее, или чуть левее. И не опускал стрелок лука до тех пор, пока осужденный не падал чуть ли не замертво от страха.

Каждый раз, когда правитель стрелял, жена его должна была стоять рядом и смотреть на упражнения мужа. Все присутствующие расхваливали его искусство, и сам он был очень горд собой, думая, что в мире нет лучника искуснее его.

Однажды потребовался правителю цирюльник — очень уж отросли у него волосы, — и слуги привели к нему мастера. Цирюльник этот был не таким, как все другие: те брили, крепко держа бритву в руках, а этот брил, подкидывая свою бритву вверх.

Подождал цирюльник, пока уездный начальник вымоет голову и усядется, и подкинул вверх бритву. Казалось, острие ее вот-вот рассечет голову чиновника. Начальник весь покрылся потом, а цирюльник ловко подхватил бритву и провел ею по коже. Потом опять подбросил бритву и снова провел по голове.

Каждый раз, когда бритва летела вниз, у начальника уезда замирало сердце от страха. Но он думал: «Я — уездный правитель да еще искусный стрелок из лука, если я покажу, что боюсь, то потеряю уважение людей!» — и терпел до конца бритья.

Когда голова чиновника наконец была выбрита, он встал со стула весь мокрый от пота, даже штаны и те промокли.

— Что с тобой? — спросила жена, когда он прибежал в спальню переодеться.

— Я только что побывал в шкуре заключенных, которые служат мне мишенью, — ответил муж.

И с тех пор больше по живым мишеням не стрелял.

Крестьянин и чиновник

Понадобилось как-то одному крестьянину пойти в уездный ямынь и подать жалобу, что землю его обмерили неправильно. Позвал писарь начальника ямыня, тот с достоинством вошел в зал, где разбирались обычно все дела, и видит — стоит перед ним бедняк в изорванной одежде. Он нахмурил брови и зло крикнул:

— Ну, выкладывай!

Отвечает ему крестьянин:

— К югу от моего дома есть полоска земли. Издавна…

Не дождавшись, пока он договорит, чиновник сердито прервал:

— Ты подаешь жалобу, а с тобой пришли все твои соседи?

— Нет, господин начальник!

— Убирайся вон! Я не буду разбирать твоего дела, пока ты не приведешь всех своих соседей!

Чиновник повернулся и вышел.

На следующий день крестьянин привел четверых соседей. Начальник ямыня поднялся на возвышение в зале и видит, что людей-то пришло всего пятеро, и еще больше разозлился:

— Это и все твои соседи?

— Да, все.

— Для того чтобы разбирать жалобу о неправильном обмере земли, нужно привести всех соседей твоих соседей. Идите по домам и больше не являйтесь без них.

На третий день чиновник поднялся в зал и самодовольно улыбнулся — целая толпа людей стояла перед ним на коленях. Его самолюбие было удовлетворено. Вдруг он нахмурился. Один крестьянин продолжал стоять.

В то время было принято, что стоять в присутствии начальника ямыня мог только тот, кто имеет большие заслуги.

— Ты кто? — удивился чиновник. — Какие такие у тебя заслуги, что не опускаешься на колени перед лицом господина?

— Я-то простой крестьянин, а вот шурин моего шурина сдал в столице экзамены и получил военный чин.

Начальник от злости даже ногами затопал:

— Подлец! Так то ведь шурин твоего шурина, к тебе-то он имеет какое отношение?

Крестьянин улыбаясь отвечает:

— Я сосед соседа того крестьянина, который жалуется на неправильный обмер земли, разве его жалоба имеет ко мне какое-нибудь отношение?

Уездному начальнику оставалось только молча проглотить насмешку.

Умный сын

Как-то один помещик отправился в город по делу. Он взял с собой и своего сына. Отец по ошибке надел разные туфли: левую — на тонкой подошве, а правую — на толстой. Прошел немного — неудобно идти! Будто охромел на правую ногу. В чем дело? Он и говорит сыну:

— Сегодня у меня правая нога почему-то короче левой!

Сын посмотрел на ноги отца и отвечает:

— Да ты надел разные туфли!

Услыхав это, помещик подумал: «Какой же у меня умный сын, сразу догадался! Быть ему великим ученым!» — и послал мальчика домой принести другие туфли.

Пришел сын домой, увидал на полу две туфли: правую на тонкой подошве, левую — на толстой. Отнес обе туфли отцу и, передавая их, сказал:

— Ничего не поделаешь! Эти туфли тоже разные!

Помещик тяжело вздохнул, надел другую пару разных туфель и, прихрамывая на левую ногу, продолжал свой путь.

Лепешка и охапка хвороста

Нанял как-то помещик батрака и послал в горы собирать хворост, а на дорогу дал ему всего-навсего одну маленькую кругленькую лепешку, шириной не больше мизинца.

— Этой лепешкой и воробья не накормишь, — сказал работник, — откуда я сил-то возьму хворост собирать?

— Будет с тебя, — ответил помещик. — Ты попробуй-ка ее перед едой положить в воду, она разбухнет и станет большой. Вот и наешься.

Батрак еще и полпути не прошел, в животе от голода уже у него забурчало: гу-гу. Положил он лепешку в рот и сам даже не заметил, как ее проглотил. Где уж там утолить голод. А когда он добрался до горы и начал собирать хворост, то сил у него было так мало, что набрал батрак три-четыре хворостины и пошел домой.

Увидел помещик, что хворосту-то работник принес маленькую охапку, покраснел от злости и давай ругаться:

— Ах ты, черепаший выродок, лепешку-то мою съел, а принес лишь несколько хворостин, и кан растопить не хватит!

— Не беда, хозяин, — спокойно ответил батрак, — ты сперва помочи хворост — он разбухнет, вот и станет его много.

Что мог ответить на это помещик?!

Силач и мальчик

В древние времена при дворе китайского императора жил один силач. И хоть телом он и был силен, а вот ума-то ему небо выделило немного — решил он, что нет в мире человека сильнее его.

Но однажды к придворному силачу пришел маленький мальчик и предложил тому помериться силами.

— Глупый ты, глупый, — ответил силач, — куда тебе тягаться со мной? Стоит мне только пальцем дотронуться до тебя, и тебя словно никогда и не было на свете.

— А давай все-таки попробуем, — не унимался мальчик.

Силач даже разозлился. Вот ведь нашелся какой хвастунишка! «Пусть сам на себя пеняет, если я ненароком убью его», — решил силач и согласился помериться силами с мальчиком.

А мальчик предложил перекинуть через стену, высотою не больше одного чжана, соломинку.

Пожал плечами силач, поднял с земли соломинку и кинул, а соломинку подхватил ветер и унес в обратную сторону. Мальчик же свернул соломинку несколько раз, перевязал ее травинкой и легонько перебросил через стену.

— Ну, скажи-ка теперь, кто из нас сильнее? — с улыбкой спросил силача мальчик.

Тот даже не посмотрел в его сторону.

— Так и не веришь, что я сильнее тебя? — еще раз спросил мальчик. — Тогда давай-ка посмотрим, сумеешь ли ты убить муравья.

И он указал рукой на большой камень, по которому полз крохотный муравей. Недолго думая, силач со злостью размахнулся и что было силы ударил кулаком по камню, глупец подпрыгнул от нестерпимой боли, а муравей как ни в чем не бывало полз себе дальше. Мальчик же тихонько надавил пальцем, и от муравья ничего не осталось. Когда он оглянулся, то увидел лишь спину силача, который, посрамленный, шел к императорскому дворцу.

Плохо ведь, когда у человека очень много силы, но не очень-то много ума.

Кто быстрее пьянеет?

В винной лавке собрались пьяницы и стали хвастаться своей трезвостью. Один говорит:

— Я очень мало пью, пропущу рюмочку — уже пьян!

Другой говорит:

— А я от одного глотка пьянею!

— А уж я, — вмешался третий, — только губы обмочу — на ногах не устоять!

— Я-то даже от винной гущи могу опьянеть, — сказал четвертый пьяница.

— Мне одного запаха достаточно! — заметил пятый.

— Ну а вот я, не поверите, откушу кусочек маньтоу[31] из рисовой муки и будто рисовой водки напился! — расхвастался шестой.

— Не терплю я этих маньтоу, — вставил седьмой пьяница, — от одного вида их голова кружится!

— А уж я… я… как завижу где бритую голову, похожую на маньтоу, сразу под стол валюсь! — выпалил восьмой пьяница и был признан самым большим трезвенником.

Последний пельмень

Жил в нашей деревне жадный богач. За свою долгую жизнь многих он перехитрил и обобрал, но ни разу не упустил своей выгоды.

И вот пришло ему время отправляться в подземное царство Янь-вана[32]. Он беспокойно ворочался на кане и что-то неразборчиво бормотал. Его старший сын наклонился и спросил:

— Отец, о чем ты еще хочешь распорядиться?

— Ни о чем, только я не могу спокойно умереть! — прохрипел старик.

— Почему? Что тревожит тебя?

— Да вот однажды ходил я к твоей двоюродной тетке пить вино и не смог выловить последний пельмень, так он и остался в чашке!

— Странно, что ж тут мудреного, насадил бы его на куайцзы![33]

— Да на куайцзы уже был один!

— Ну а тот надо было положить в рот!

— Но и во рту ведь был пельмень!

— Так чего же ты его не проглотил?

— Не смог, в горле-то стоял еще один пельмень!..

Хитрый товар

Лет десять тому назад жил в нашей деревне один зажиточный человек. Было у него много-много земли и много-много коней и мулов. И хотя взял он себе несколько жен, был у него только один сын. А уж единственный мальчик в богатом доме — воистину сокровище!

Как говорится: «Дракон рождает дракона, феникс — феникса, а когда крыса народит мышат — она для них готова пещеру вырыть». Двадцать пять лет молодому хозяину стукнуло, живет в праздности, ни о чем не думает, знает только орать, пить, играть да блудить.

Держал богач обоз, коней сотню да еще десяток, тридцать с лишним конюхов, чтоб за ними смотреть, были наняты. Вернется обоз домой — деньги, товары, яства всякие, безделушки весь двор завалят. Шумят возчики, про то, про это рассказывают, на что в том городе поглядеть можно, как в другом поселке погулять можно. Начнут про всякие вкусные вещи говорить, станут фрукты перечислять — у молодого хозяина слюнки изо рта потекут на целый чи. И хотя с обозом частенько привозили всякие диковинные фрукты, да только разве за месяц сохранят они свою свежесть.

И вот однажды проигрался молодой хозяин, домой вернулся, нашел отца и стал советоваться:

— Папа! — говорит. — Уеду-ка я из дому: и денег загребу, и повеселюсь хорошенько.

Обрадовался отец:

— Замечательно! Сам поедешь, убытки в пути меньше станут, — потом помолчал, помолчал и добавил: — Хын! На этот раз этот вонючий артельщик не обманет меня.

Как вспомнил хозяин про своих возчиков, так еще больше распалился:

— Всю жизнь их кормлю, а они хорошее от плохого отличить не могут. И в глаза, и за глаза все твердят, что им от меня одни обиды. Пый! Не понимают доброты. — Он перевел дух и добавил еще: — Афу! Сумей хорошенько постоять за себя, вот вернусь я в землю праведников[34], хозяйство тебе достанется.

Так они порешили. Обоз-то как раз домой пришел, позвал старый хозяин возчиков, сперва несколько добрых слов сказал, а потом объявил:

— С этого раза Афу сам ездить будет. Ваше дело теперь только лошадей погонять, а за торговлей он будет сам наблюдать. Всем надлежит слушаться его приказаний, не вздумайте упрямиться.

В тот же день приготовили несколько десятков вьюков — материи, украшений для причесок, соли, всякого мелкого товара, назавтра попросили ахуна[35] прочесть молитвы из Корана и пригласили родственников и соседей закусить и выпить. А на третий день поутру в путь тронулись. Бедняку из дома уйти — одни страдания, богачу из дома уйти — одни радости. На коня садиться, с коня слезать — всегда подмога найдется, отдохнуть, остановиться на ночлег — всегда есть кому позаботиться: ни тебе хлопот, ни тебе раздумий — до чего приятно.

Молодой хозяин хоть и в первый раз из дома выехал, но думал, что торговое дело знает до дна: торговать что на деньги играть — и там и там надо ловко говорить. Хитрого товару продаст побольше и, конечно, денег загребет побольше. А уж раз хозяин сам поехал, ясно, что умнее работников все придумает.

Ехали они, ехали и однажды к вечеру добрались до уездного городка. Не велик городок, а шумный. Только остановились они на постоялом дворе, как Афу тут же позвал двоих работников вместе с ним погулять. Сперва разыскали они харчевню с арабской вывеской, поели там, а потом пошли побродить, куда ноги понесут. Немного прошли, дошли до какой-то улицы, глядят — весь народ подле одной лавки теснится. Увидал Афу толпу и тоже в гущу полез. Э! Оказывается, какой-то человек с маленькой бамбуковой трубочкой развлекается. Возьмет в руку трубочку, а у трубочки на одном конце остренькие волосики. Обмакнет ее в черную воду и давай на бумаге рисовать. Нарисовал на листке не очень чтоб большом, а люди ему большой серебряный юань подносят.

— Это что он делает? — спросил Афу у работников.

— Иероглифы пишет. Почерк у него знаменитый!

— Так, глядишь, и деньги зашибить можно?

— Конечно! Да одной только кистью, что у него в руке, — хый! — за один день самое малое целый вьюк серебра загребешь.

«Вот это, пожалуй, неплохо, — подумал Афу, — вот это хитрый товар. Купить несколько десятков таких кисточек и увезти с собой». Надумал он так и говорит работникам:

— Эй! Спросите-ка, сколько их у него? Я все куплю.

Не осмелились работники перечить, в самом деле пошли спрашивать. Поначалу каллиграф не хотел продавать, потом поговорили так, порядились эдак, сговорились, что уступит он им две кисточки по десять вьюков товару за каждую. В тот же вечер привезли они двадцать вьюков и обменяли на кисточки. Спрятал их Афу в свой карман.

— Ха-ха! Сколько теперь захочу денег, столько у меня и будет. А всего-то потратил двадцать вьюков — хитрый товар большие деньги делает! — радовался Афу.

Поехали они дальше, ехали, ехали и как-то раз в полдень остановились на дороге отдохнуть. А подле дороги какой-то крестьянин, не боясь ни ветра, ни палящего солнца, поле свое мотыжит.

— Вэй! Чего ты там пляшешь, чем размахиваешь? — уставился на него Афу с удивлением.

— Ты про ту штуку, что у меня в руках, спрашиваешь? Мотыгой она зовется. Золота иль серебра накопать, одежду ли добыть, еду ль, платье — все с ее помощью можно — такая уж драгоценная вещь, — ответил ему крестьянин.

— Хэ! Вот хитрый товар! И золото, и серебро, и платье — все дает. А сколько их у тебя?

— Э-хэ! Как говорится: «Раздобудь такое сокровище — не будет недостатка в платье и еде». Зачем же мне несколько?

— Вэй! Вот хитрый товар, продай-ка мне! Глянь, сколько у меня добра, — сказал Афу и показал на разложенные у края дороги вьюки, — сколько вьюков запросишь, столько и дадим.

Крестьянин запросил только тридцать вьюков и отдал за них Афу свою мотыгу.

— Ха, ха! Захочешь одеться — будет новая одежда, захочешь голову покрыть — будет новая шляпа, а всего-то потратили тридцать вьюков. Хитрый товар — большие деньги дает! — радовался Афу.

Поехали они дальше, ехали, ехали и добрались как-то до большого уездного города. Видит Афу — народу много, суета кругом, велел всем отдохнуть тут денек.

Взял он в тот день двоих работников и отправился бродить. Дошли они до перекрестка, видят — и тут толпа стоит, окружили люди кого-то. Втиснулся Афу, поглядел — какой-то человек держит небольшой деревянный ящичек, вправо-влево вертится.

— Что он делает? — Афу у работников спрашивает.

— Фокусы показывает, — работники ему отвечают.

Пригляделся Афу внимательно, видит — человек тот покрутил немного, перевернул ящичек, дал поглядеть всем — пустой, затем накрыл его платком, пробормотал что-то, крикнул:

— Давай, давай, давай!

Медленно снял платок и принялся вынимать из пустого ящичка рис, овощи, деньги, сладости… — целую гору всякой всячины!

— Хэ! Вот это уже совсем хитрый товар! Вэй! — Афу крикнул работникам: — Отдайте ему оставшиеся вьюки, выменяйте его ящичек.

— Хозяин! Фокусы ведь — это одна видимость!

— Нечего болтать! Делайте, как я велю.

Получил Афу деревянный ящичек, обрадовался: «Ха-ха! Есть захочешь — вот еда, пить захочешь — вот питье, а всего-то за сорок вьюков. Хитрый товар, большие деньги даст!»

Осталось теперь у Афу только девяносто мулов. Вернулся он на постоялый двор и придумал мудрый выход: «Подумай сам, так много погонщиков, уйма мулов, а везти нечего, да за один постой-то сколько денег платить надо. Прогоню-ка их!»

Роздал он мулов погонщикам и велел им самим домой катиться. Обрадовались они, не стали ему перечить и ушли. «Вот дураки, — думает, — по дороге за постой за себя да за скотину им теперь самим платить придется, а они довольны. Ха-ха!»

Засмеялся Афу:

— Вот на этот раз торговля удачная! Повезло с сокровищами.

Афу сам-то оставил себе одного коня да три хитрых покупки. Погулял он в городе еще два дня, а на третий домой тронулся.

Знал молодой хозяин, только как верхом на коне сидеть, а чтоб кормить коня — не его забота. Ехал, ехал, и вот как-то конь под ним упал недвижим. Слез с него Афу, со злости несколько раз кнутом вытянул, а тот не шевелится. «Не двигается, так придется бросить», — подумал Афу, взял свои сокровища и пошел дальше.

Пешком-то идти и вправду трудно! За день и полпути до почтовой станции не прошел, а ноги все волдырями покрылись, поясница, икры гудят аж до боли. Прошел еще день, деньги все вышли.

К полудню ноги у Афу так разболелись, что мочи нет идти. Делать нечего, уселся он отдохнуть на краю дороги. Вот где его хитрые покупки пригодятся! Вынул он сперва деревянный ящичек. Покрутил как попало, потом достал платок, накрыл его и забормотал:

— Хитрый товар, хитрый товар! Слушай меня скорей, вкусную рыбу, вкусное мясо подавай побыстрей! Давай, давай, давай!

Медленно приподнял он платок. Э! Пусто! Запустил руку, пошарил — опять пусто. Разозлился тут молодой хозяин, схватил кнут, так его, так, полоснул несколько раз, и ящичек превратился в кучку деревянных дощечек.

— Ну ничего, — сказал он, — один сломался, другой появится, сломалось лезвие, можно колокольчик сделать. Ящик — пустой, но мотыга-то настоящая.

Взял он мотыгу, стукнул ею по земле три раза и забормотал:

— Хитрый товар, хитрый товар, слушайся меня! Не нужна мне добрая одежда, не нужна новая шляпа, а подай скорее вкусных овощей да хорошего вареного риса. Выходи, выходи, выходи!

Поглядел он вниз, а внизу — одна земля, нет ни вкусной овощной закуски, ни вареного риса. Стукнул еще три раза, кун-кун-кун — прозвенела, ударяясь о землю, мотыга, на земле только немного мелких комочков прибавилось, а вкусных овощей и вареного риса по-прежнему не видать. Еще три раза ударил… вспылил, собрал все силы да как швырнет мотыгу, а она и на три чи не отлетела, обратно повернула, бын — по голове Афу стукнула. «Ай-я-я», — завопил он от боли. Одной рукой голову трет, а другой — кнутом мотыгу лупит, трижды по ней стукнул, аж застонал от злости. «Ничего, — думает, — из трех сокровищ два негодные, так уж третье непременно принесет удачу. В кармане еще бамбуковые трубочки есть. Побегу в поселок, за день вьюк денег заработаю». Размечтался он про свой хитрый товар, из последних сил приподнялся, — ай-я! — к ногам словно каменный каток весом в тысячу цзиней привешен, в подошвы словно десять тысяч тоненьких вышивальных иголочек воткнуто. Да только что делать? На дороге ни одного человека не видно. Не пойдешь — ничего не добудешь. Делать нечего, стонет Афу, кричич:

— Ай-я, папа, ай-я, мама! — Вполшага бредет, вперед тащится.

Солнце уже скоро за гору собралось садиться, добрался он только до маленькой деревушки. Вошел в деревню и сел на землю. Отдышался, вытащил из кармана маленькую бамбуковую трубочку и стал ею как попало по земле чертить. И вправду, этот хитрый товар волшебным оказался. Не успел одну картинку нарисовать, сразу человек пять женщин с детьми подошли. Рисовал, рисовал, народу и впрямь собралось немало. Обрадовался в душе Афу, словно и не было прошлых неудач, а сразу несколько вьюков денег выиграл. Давай дальше рисовать, рисовал, рисовал, людей еще больше стало, а денег никто не несет. Стал он кричать, приговаривать:

— Хитрый товар, хитрый товар, в день зашибаю денег вьюк. Кому надо иероглифы писать, скорей деньги тащи!

Раз прокричал, никто не шелохнулся, два прокричал — никто денег не несет. Три, четыре, пять раз крикнул — все кругом смеяться стали. Семь, восемь, девять… От крика губы пересохли, язык к гортани прилип, а все не видать никого, кто бы деньги нес. Солнце вот-вот сядет, а все никто с ним не заговаривает.

Потихоньку и небо потемнело, и народ разошелся. А в деревне той ни харчевни, ни постоялого двора нет. Ну а молодой хозяин? Как говорится, и наелся вдоволь, и счастьем насладился, «папа-мама» сколько ни кричи, все равно, конечно, сыт не будешь.

Да только из всех талантов у Афу один этот остался — знай себе глотку дерет да слезы из глаз пускает, «папа-мама» изо всех сил вопит.

Разбитая пиала

Давным-давно правил в Коканде жестокий хан Мадали. Богатствам его счету не было, но дороже всего ценилась его пиала. На ней был такой тонкий орнамент, что без увеличительных стекол, сделанных китайцами, его невозможно было разглядеть. Пиалу эту сделал самый лучший хорезмский мастер еще тысячу лет назад. Как жаль, что никто не выучился его ремеслу! Оно умерло вместе с мастером. Во дворце у хана Мадали эта драгоценная пиала стояла на золотой подставке, излучая изумрудное сияние. Сто отважных воинов днем и ночью охраняли ее.

Однажды хан с победой вернулся домой и велел трубить в рог. Музыканты подняли к небу самый большой рог. От его могучего рева задрожали стены дворца. Пиала упала на пол и разбилась. Услыхал хан это печальное известие и пришел в ярость, из ноздрей у него даже показалось пламя. Три дня не выходил он за ворота. А на четвертый велел призвать во дворец лучших мастеров и приказал им склеить пиалу так, чтобы не было ни одной трещинки.

Гончары отказались. Но хан стал топать ногами, бить кулаками в грудь и ругаться:

— Бесполезные твари, если на чашке будет хоть одна трещинка, я велю повесить каждого третьего из вас!

Никто не осмелился перечить хану. Собрали гончары осколки в мешочек и печально побрели домой. Весь вечер они возились с осколками, но даже самый старый и опытный мастер ничего не мог придумать. Когда рассвело, из гончарного ряда донеслись печальные вздохи и плач.

Тогда вышел старший из гончаров — Чернобородый Али и, заткнув уши, закричал:

— Не нужно плакать! Хан жесток, но слезами горю не поможешь. Может быть, старый Усман что-нибудь придумает. Ему уже сто лет, а он по сей день каждую пятницу привозит на базар целую тележку горшков. Тот, кто знает в них толк, готов отдать двадцать монет за каждый горшок. Потому что даже в знойный летний день вода в нем как горный лед.

Гончары вскочили на коней и помчались в далекий кишлак искать старого Усмана. Старый гончар усадил гостей на кан и велел своим ученикам — они приходились ему правнуками — подать чай. Гончары выпили уже по двенадцать чашек, а старик все вертел своими огрубевшими пальцами черепки ханской пиалы. Солнце клонилось к западу. Наконец старик покачал головой и сказал:

— Нет, эту пиалу не склеишь!

Заплакали гончары, а старший из них. Чернобородый Али, воскликнул:

— Никто теперь не спасет нас!

— Ай нет, — поспешил сказать старик, — я не дам вам умереть! Пойдите-ка вы к хану и попросите у него отсрочку на год. Год — срок большой, может быть, мы что-нибудь и придумаем!

В тот год никто не видел старого Усмана, целыми днями сидел он дома и даже за ворота не выходил. А гончары со страхом в душе ждали последнего дня срока.

Незаметно пролетели триста шестьдесят четыре дня, и наступило утро триста шестьдесят пятого. Гончары со всего города собрались на площади; на женщинах были голубые паранджи. В это утро дети плакали особенно громко. Жестокий хан не знал, что такое любовь к людям, никогда никого не жалел. Он велел приготовить плаху и приказал палачу принести веревки покрепче. Воины забили в барабаны, объявляя о начале казни. У гончаров пропала последняя надежда.

Но в этот миг люди увидели Усмана. Старый гончар спокойно ехал на осле, а следом шли его внуки и осторожно несли большой сверток.

Прошел всего год, но как постарел Усман! Руки его дрожали, глаза потускнели. Он, как всегда, поздоровался со всеми и тихонько опустился на ковер рядом с гончарами, потом махнул рукой, и внуки развернули сверток. О, чудо! Гончары увидели драгоценную ханскую пиалу. Черепки, которые стоили не больше чем горсть земли, вновь превратились в ни с чем не сравнимую драгоценность. Как ни переворачивали гончары пиалу, сколько ни стучали по ней камушком, поверхность ее оставалась гладкой, без единой трещины, она лишь издавала мелодичный, чистый, серебряный звук. Звук этот вызывал безмерную радость в сердце каждого, заулыбались спасенные гончары. Слезы счастья полились у них из глаз, и они запели ликующую песнь.

Тогда старший из гончаров, Чернобородый Али, взял большой деревянный поднос и стал обходить всех. Женщины клали на поднос серьги и золотые браслеты, мужчины щедро кидали золотые монеты, дети не хотели отставать от взрослых и клали на поднос свои расшитые тюбетейки. Когда поднос наполнился, Али с поклоном преподнес его старому мастеру. Но тот не принял подарков:

— Я вполне вознагражден за свой труд, я сохранил для людей эту прекрасную драгоценную пиалу, а вашим женам и детям сохранил мужей и отцов. Это самый лучший подарок для меня.

Не прошло и недели, как слава о старом Усмане разнеслась по всему Коканду. На площадях, на базарах, в каждой семье, в каждом доме и в каждой мечети только и говорили о нем.

— У старого Усмана золотые руки, он так склеивает фарфор, что ни одной трещинки не заметишь. Старые, ломаные вещи превращает в новые! Усман стар, дни его сочтены. Так неужели он не откроет нам секрет своего искусства?!

И гончары решили снова отправиться к Усману. Старший из них, Али, и пять самых искусных мастеров оделись по-праздничному, воткнули за уши цветы гвоздики, сели на коней и торжественно, словно это было свадебное шествие, отправились в деревню.

Старый гончар терпеливо выслушал гостей. Затем опустил голову, долго теребил огрубевшими пальцами свою белую бороду и наконец ответил:

— Нет у меня никакой тайны. Я так же замешиваю глину, добавляю песок, подливаю воду, как и вы. Так же обжигаю блюда и горшки и так же остужаю их. Только я с детства горячо люблю свое ремесло, и, что бы я ни делал, будь то глиняная крынка для крестьянина или фарфоровая пиала для хана, я во всем добивался совершенства и красоты. Другого секрета у меня нет. А этот секрет может постичь любой.

Так и вернулись гончары домой, ничего не добившись. Они не поверили старику и стали упрекать его: очень уж он скрытен, не хочет научить их своему мастерству. Правнук его, Гафар, думал так же. Однажды стал он перед дедом на колени и говорит:

— Пожалей нас, прадедушка! Ведь у тебя никого нет, кроме меня и сестренки Сурмуахун. Мы с малолетства слушаемся тебя и почитаем. Передай нам свое мастерство, и мы будем еще лучше заботиться о твоей старости и похороним тебя как полагается!

Но старый мастер не сказал ни слова, посмотрел только суровым взглядом на юношу и молча ушел в свою гончарню. С этого дня невесело стало в доме Усмана. Гафар все время ходил грустный, хмурился, а у его сестренки глаза часто были мокрыми от слез. Старик же с утра до заката сидел один в своей мастерской и молчал.

Пришла пятница. Гафар думал, что дед пошлет его на базар продавать горшки, но тот сам нагрузил тележку и отправился в город. Гафару стало стыдно и горько. Неужели он обидел деда? Но печальнее всего было то, что дед не верил ему.

Грустный, сидел он на берегу арыка и размышлял об этом, как вдруг услышал крик сестры. Сурмуахун звала его, стоя в дверях мастерской.

— Ты почему забралась в мастерскую? Разве ты не знаешь, что дед терпеть не может этого! — с опаской сказал юноша.

Но сестра потянула его за собой.

— Скорее! — говорила она. — Пока его нет, мы сможем узнать его тайну!

Гафар вошел вслед за сестрой, а шустрая Сурмуахун разгребла кучу земли и вытащила оттуда сверток:

— Смотри! — воскликнула она и тихо добавила: — Когда я приносила деду поесть, я видела, как он рассматривал эти черепки…

Гафар развернул сверток, глядь… что за диво! Разве это не осколки ханской пиалы?!

«В моем искусстве нет вовсе никакой тайны, — вспомнил юноша слова деда, — только я с детства горячо люблю свое дело». Тут луч правды разорвал тьму, Гафар все понял: старик трясущимися руками создал эту драгоценную пиалу ничуть не хуже мастера из Хорезма! А сколько надо было для этого терпения и сил! Какую награду мог он потребовать за такой труд! А он молчал. Молчал, чтобы избавить гончаров от ханского гнева и спасти их от смерти.

Гафар, опустив голову, вышел из мастерской, теперь он понял, почему дед никого не пускал в свою мастерскую. Стемнело. Закрутилась пыль на дороге, Усман на телеге возвращался с базара домой. Белая повязка на его голове пожелтела под лучами солнца, в уголках глаз прятались слезинки. Но в глазах Гафара дед сейчас вовсе не был белоголовым стариком: он казался ему настоящим героем. Гафар пошел навстречу деду и почтительно поцеловал его дрожащую руку. Глаза их встретились. Они хотели сказать что-то друг другу, но слова застыли у них на губах.

— Живи тысячу лет, мой дорогой барашек! — тихим голосом сказал дед. — Только по-настоящему люби свое дело, и я готов поручиться, что ты превзойдешь твоего деда…

Эти слова навсегда запали в душу юноши. Пусть помнят их и те, которые вступают в жизнь.

Мудрая жена

Была у одного крестьянина жена, и собой пригожа, и умом остра. И вот приглянулась она помещику, тот даже во сне теперь измышлял, как бы ее к себе в дом забрать. Однажды он позвал крестьянина в усадьбу, вытаращил глаза по-страшному и закричал:

— Ступай купи мне муленка, купишь — получишь тысячу лянов серебра, а нет — отдашь мне свою жену!

Крестьянин опечалился, идет домой, думает: «Ведь не бывает у мулов детенышей, где ж я ему муленка достану?» Вошел в свой дом, толкнул ширму, уткнулся головой в циновку, стал думать, а придумать ничего не может.

Жена принесла ему поесть риса с овощами, несколько раз предлагала, а он отказывается. Почуяла она, что у мужа на душе неспокойно, и ласково стала его выспрашивать:

— О чем ты задумался, отчего не скажешь мне о своем горе, может, я какую хитрость придумаю?

«Жена у меня мудрая», — подумал крестьянин и говорит:

— Велит мне хозяин муленка для него купить, добуду — даст тысячу лянов серебра, а нет — тебя заберет.

— Ну, это дело несложное, дай-ка я сама пойду к этому зловредному черту.

На другое утро пошла она к помещику, барабанит в ворота и кричит:

— Эй, хозяин дома?

А помещик сладко под одеялом спит. Услышал сквозь сон женский голос и сразу догадался, что это жена крестьянина пришла. Сердце его так и запрыгало от радости. Бросился он ворота открывать, спрашивает:

— Это ты сама ко мне пришла?

— Да ночью муж мой сына родил, вот я и решила попросить у тебя немного морской капусты, накормлю его — молоко будет.

Удивился помещик и говорит:

— Что за глупости ты мелешь, где это слыхано, чтоб мужчины детей рожали!

А женщина в ответ:

— Верно! А где это слыхано, чтоб мулы детенышей приносили?

Понял помещик, что проиграл: делать нечего — пришлось отдать тысячу лянов серебра.

На другой день опять позвал богач крестьянина и давай орать на него:

— Ступай на берег реки и смастери мне из речной гальки лодку. Даю тебе сроку три дня. Не сделаешь — жену отдашь, а смастеришь — тысячу лянов получишь.

Опечалился крестьянин. Вернулся домой, жена опять стала его расспрашивать. Ничего муж не утаил — все ей рассказал.

— Ну, это еще легче! Дай я пойду к этому ненасытному черту.

Прошла ночь. Не рассвело еще, а она уже в ворота помещичьего дома стучится. Богач поднялся с теплого кана и заорал:

— Эй, что там случилось?

— Да вот хочу у тебя одну вещь в долг попросить, да не знаю, есть ли она у тебя, — говорит жена крестьянина.

Как услышал помещик ее голос, у него по всему телу истома разлилась.

— Хоть не люблю я, когда просят, и сам никогда ничего не прошу у других, но тебе дам все, что пожелаешь. Говори скорей, чего надобно.

— Да мне бы песку — веревку свить, чтоб галечную лодку к берегу подтащить.

Остолбенел помещик, изумился.

— Что за чертовщина! Разве можно из песка веревки вить?

А жена крестьянина ему в ответ:

— Что верно, то верно. А разве можно из гальки лодки строить?

Понял тут богач, что опять проиграл. Да делать нечего, пришлось ему, стиснув зубы, отдать вторую тысячу белоснежных слитков серебра.

Дважды он оставался в дураках и решил наконец придумать какую-нибудь хитрость. Снова призвал крестьянина, метнул на него злобный взгляд и говорит:

— В бронзовых столбах, что стоят в переднем зале моего дома, завелись черви. А ну, говори быстро, как их вывести? Ответишь, дам тысячу лянов серебра, а нет — немедля присылай ко мне свою жену.

Крестьянин и рта раскрыть не успел, как его умная жена высунулась из-за его плеча и молвила:

— Ну, это дело нетрудное! Возьми топор, расщепи его ножом, вытащи из него костный мозг и намажь колонну. Черви тут же сдохнут.

Застыл помещик как пень от такого ответа. Хотел что-то сказать — язык заплетается, полслова выговорить не может.

Так крестьянин и его смекалистая жена в третий раз тысячу лянов от помещика получили.

Сказка без конца

Жил когда-то один император, больше всего на свете любил он слушать сказки.

Император заставлял всех своих сановников рассказывать ему сказки. Но всегда, как только рассказ доходил до самого интересного места, — сказка кончалась. Это сердило императора, и он приказывал казнить рассказчика. Император не хотел уже слушать обычные сказки, он требовал сказку, которая никогда не кончалась бы.

Каждый день посылал он чиновников и солдат ловить людей, которые должны были рассказывать ему сказки. Люди выбирали сказки самые длинные, только ведь и длинные сказки имеют конец. Всех рассказчиков император казнил, ни один человек не вернулся из императорского дворца.

Привели однажды к императору юношу, а этот юноша нисколько не испугался и действительно рассказал императору сказку без конца:

— Очень-очень давно жил один император, да такой богатый, что не было никакой возможности сосчитать его богатства. А зерна у него было так много, что и класть не знали куда. Призвал он плотников и велел построить амбар, такой большой, чтобы конца его не было видно, с самых древних времен и по сей день не было амбара больше этого. Доверху засыпали его зерном. Только когда строили, недоглядели, и в стене осталось одно небольшое отверстие, ни мало, ни велико, как раз воробью под стать. Тучи воробьев прилетели к амбару полакомиться царским зерном. Но дырочка была мала, залетит один воробей, вылетит, на его место другой сядет, потом третий залетит, возьмет зернышко, вылетит, потом четвертый залетит, схватит зернышко, потом еще один залетит, схватит зернышко — вылетит, потом еще один…

Император сначала слушал очень внимательно, а тут слышит одно и то же: «Опять залетит воробей, схватит зернышко…» — не стерпел, прервал юношу и спросил:

— Ну, склевали воробьи все зерно, а потом что?

— Они еще не склевали, не торопитесь! — ответил тот.

Очень хотелось императору узнать, что было дальше, и он вновь спросил:

— Ну, к примеру, они все склевали, что же дальше?

— Чтобы узнать, что случилось потом, нужно дождаться, пока они все склюют, — сказал юноша.

Очень уж хотелось императору узнать, что произошло потом, и он позволил юноше продолжать. Весь день до самого вечера юноша только и повторял: «Залетел воробей, схватил зернышко, вылетел наружу…» И так много-много дней подряд все рассказывал он, не переставая, то об одном воробье, то о другом. Не вытерпел тут уж император и опять спросил:

— Скоро ли склюют все зерно?

— Нет еще, — ответил юноша.

Проходил день, проходила ночь, много дней уже прошло. А воробьи все никак не могли склевать зерно в амбаре. Император сердился все больше и больше.

— Почему до сих пор они не съели все зерно? — спросил он наконец юношу.

— Не торопись, такой большой амбар, зерна уж и не знаю сколько, так быстро не склюешь его.

Неизвестно, сколько времени должно было пройти, чтобы воробьи склевали все зерно. Не захотел император слушать эту сказку дальше и велел казнить юношу. Но тот сказал ему:

— Я действительно рассказываю сказку без конца. Конца ей еще не видно. Как же можно казнить меня?

Нечего было ответить императору, пришлось ему отпустить юношу домой.

Как проучили Чжао Куан-иня

Рассказывают, что основатель династии Сун[36] — император Чжао Куан-инь — с младенческих лет был очень озорным. В молодости он постоянно устраивал скандалы, играл в азартные игры. Выиграет — соберет деньги и уйдет; проиграет — так начнет искать предлог, как бы не отдать долг, да еще и побьет того, кому проиграл. Никогда он не сознавался в своих проступках, никогда не считал себя проигравшим. Но однажды его проучил один старый огородник.

Жарким летом днем шел Чжао Куан-инь полем, и есть ему хотелось, и жажда мучила, а кругом — ни кустика. Вдруг видит — впереди бахча. Ветер доносит оттуда ароматный запах дынь. А на бахче старик собирает дыни. Взглянул Чжао Куан-инь, слюнки у него так и потекли, не может пройти мимо. Пошарил рукой в карманах — ни одного медяка. Денег нет, но все равно: раз встретилась бахча — нельзя не попробовать дынь. «Если старик потребует денег, скажу, что запросил он слишком дорого, изобью его хорошенько и уйду…» — думал он.

И Чжао Куан-инь смело подошел к бахче.

— Старик, дыни есть? — закричал он.

Старик поднял голову, взглянул: стоит перед ним юноша, сердитый такой, кричит, словно злой дух, и дынь требует.

— Есть, есть, есть, — поспешил ответить старик, — прошу вас, посидите немного!

Затем старик принес несколько ароматных дынь и сказал:

— Прошу вас, выбирайте сами. Не понравится одна, возьмите другую, — и уселся рядом на корточки, потягивая трубку.

Чжао Куан-инь попробовал, действительно хороши дыни — и голод утоляют и жажду; съел он сразу штук семь-восемь. Потом вытер руки и грубым голосом спросил старика:

— Сколько за все?

Чжао Куан-инь уже давно решил про себя: как только хозяин попросит денег, он сразу же закричит, что дорого, побьет старика и уйдет.

— Какие деньги, что там считаться из-за нескольких дынь. Вы ведь не частый гость у меня!

Такого ответа Чжао Куан-инь не ожидал. Он сделал вид, что хочет заплатить, и сказал:

— Нет, так не пойдет! Где это видано, чтобы бесплатно кормили дынями? Сколько, в конце концов, я тебе должен, отвечай быстро!

На самом деле он не думал платить за дыни, но и не хотел уступить старику. А старик подумал и сказал:

— Человек шел по дороге и утолил жажду несколькими дынями. За что же тут требовать деньги? Но раз уж вы не согласны принять мое угощение даром, то дайте одну медную монету. Этим вы выразите мне свою благодарность.

Совсем озадачили эти слова Чжао Куан-иня. Сказать, что одна медная монета — дорого, нельзя, ведь нет монеты мельче. Сказать: слишком дешево, — но ведь у него и медяка в кармане не найдется. Лучше всего было бы принять бесплатно угощение старика. Сам навязался с деньгами, а как теперь выйти из положения, не знает. Но делать нечего, поднялся Чжао со скамеечки и проговорил со вздохом:

— Поверишь, хозяин, в долг?

Старик сделал затяжку и, улыбаясь, сказал:

— Я говорил — не надо денег, а ты непременно хотел заплатить мне; я попросил одну монетку, а ты и ее просишь записать в долг. Чего там запоминать одну монетку, лучше уж так, без денег.

Чжао Куан-инь не мог сказать, что у него нет никаких денег, и подходящего предлога для ссоры тоже не находил. Оставалось только приветливо улыбаться и продолжать разговор.

— Дедушка, я не хочу обманывать тебя, сегодня я не захватил с собой денег, монетки и то нет. Прошу тебя, найди для меня какую-нибудь работу, чтобы я мог расплатиться с тобой. Я не откажусь ни от какого дела, — сказал он с решительным видом.

Старик поднялся, подумал и ответил:

— Какая работа! Мне самому-то нечего делать. Ну, если уж тебе очень хочется что-нибудь сделать, перекувырнись через голову, а я погляжу. А не хочешь, так не надо.

Услышал его слова Чжао Куан-инь и призадумался. Хоть много сил и не требуется на это, да позорно. Рассердиться? Сам ведь сказал: «Не откажусь ни от какого дела». Да и старик еще добавил: «Не хочешь, так не надо». Не рассердиться? Тогда остается лечь на землю и перекувырнуться. На лбу Чжао выступили капли пота величиной с бобы, он дважды обошел бахчу и наконец решился. Огляделся вокруг, никого нет, и бросился на землю. Вдруг старик подбежал к нему, схватил за руки и, смеясь, сказал:

— Хорошо, хорошо, и этого достаточно! Я вовсе не хочу смотреть, как ты кувыркаешься. Только когда ты пришел ко мне, у тебя был очень заносчивый вид, словно ты никому не подчиняешься. Вот я и пользуюсь случаем, чтобы сказать тебе, что человек, кем бы он ни был, обязательно должен с уважением относиться к людям. Правильно говорит пословица: «Если на твоей стороне правда, то переспоришь любого. А если нет правды, всегда будешь горе мыкать». А теперь иди, у тебя, наверное, много дел поважнее!

Чжао Куан-инь никогда никому не уступал ни в чем. А на этот раз старый огородник хорошо проучил его.

Глиняная невеста

У одной бедной женщины по имени Сю-ин долго не было детей, а ей очень хотелось иметь дочку. Выдашь дочь замуж — получишь большой выкуп, и старость безбедная обеспечена.

Но у Сю-ин родился сын, и решила она скрыть это от людей. Пока мальчик был маленьким, он жил у матери: она одевала его как девочку, и все думали, что у Сю-ин растет девочка. А когда ребенок подрос, Сю-ин отправила его в дальнюю деревню к бабушке. Так никто и не узнал ее тайны.

Между тем в соседней деревне один богач прослышал, что у Сю-ин есть дочь, и захотел он просватать за нее своего маленького сына.

«Ничего, что девушка бедна и много старше моего сынка, — думал богач, — зато в доме будет даровая работница, а потом при случае можно будет ее и выгнать».

Получила Сю-ин за невесту богатый выкуп: много серебра и одежды. Договорились родители и о дне свадьбы.

В назначенный день привела Сю-ин своего сына домой, одела его как невесту и сказала:

— Сегодня тебя повезут в дом жениха, ничего не бойся и делай, что я тебе скажу.

Затем она поведала сыну свой план.

Вдруг послышались удары барабана и звуки флейт. Показался красиво расписанный паланкин, который несли четыре носильщика. Со всей деревни к дому Сю-ин сбежались люди, чтобы поглазеть на выход невесты. Собралась огромная толпа, односельчане весело переговаривались и рассматривали богатый паланкин.

Но вот из дому вышла Сю-ин, ведя за руку «невесту», одетую в красное платье, волосы на голове невесты были завязаны узлом и заколоты золотыми шпильками.

Никому из соседей и в голову не могло прийти, что это юноша. Сын Сю-ин уселся в паланкин, и носильщики двинулись по деревне; еще оглушительней загрохотал барабан, еще пронзительней запели флейты.

Носильщики шли очень быстро, и вот деревня осталась далеко позади. Стояла сильная жара, пот градом катился по лицам уставших мужчин. Прошли они еще немного и решили передохнуть. Опустили паланкин на землю, а сами прилегли около да и заснули.

А сыну Сю-ин только этого и нужно было. Как услышал он храп носильщиков, потихоньку вылез из паланкина и спрятался в кустах. Снял свадебный наряд, распустил прическу, надел свой костюм и стал опять самим собой. Кто бы мог догадаться, что это и есть «невеста»?

Тем временем носильщики проснулись и обнаружили, что невеста исчезла. Обыскали все кусты, кричали до хрипоты — как сквозь землю провалилась! Испугались они и заплакали с горя.

Тогда юноша подошел к ним и спрашивает:

— Что случилось? Чего вы плачете?

Носильщики, конечно, его не узнали и отвечают:

— Несли мы в паланкине невесту, очень устали и присели отдохнуть. Пока спали, невеста пропала, нигде ее найти не можем. Что нам делать? Без невесты вернемся — нас в тюрьму посадят.

Пожалел их сын Сю-ин и говорит:

— Постараюсь вам помочь. Возьмите-ка вы побольше глины и слепите ростом с человека куклу, оденьте ее в красное платье. Когда придете в дом жениха, скажите, что невеста устала с дороги и хочет отдохнуть, и идите с паланкином прямо в ее комнату, а как получите плату, сразу уходите.

Поблагодарили носильщики и сделали так, как он сказал. Слепили из глины большую куклу, завернули ее в кусок красной материи, усадили в паланкин и понесли.

А в доме жениха уже все было готово к встрече невесты. Собралось много родных и гостей.

Вот показался расписной паланкин. Забили барабаны, запищали флейты, захлопали хлопушки, вспыхнули огни фейерверка. Паланкин поднесли к воротам, и все гости выбежали смотреть невесту. Но носильщики предупредили, что невеста очень устала, и понесли носилки прямо в комнату. Уложили они глиняную куклу на кан, а сами, получив деньги, поскорей ушли.

Наступил вечер. Гости разошлись, а мать жениха отправилась проведать невесту. Открыла дверь и видит: невеста лежит на кане.

— Ишь ты! — закричала свекровь. — Все еще спит! Вставай! Нечего бездельничать, ты к нам не на отдых приехала!

Кукла, конечно, молчит. Рассердилась свекровь, подбежала к кану, хотела ударить невестку, но так и обомлела: вместо человека кукла лежит.

Поняла она, что ее надули, разозлилась, схватила молоток и разбила куклу на мелкие кусочки.

А наутро отправилась свекровь к судье с жалобой. Дивился судья такому случаю, но, получив хорошую взятку, пообещал наказать Сю-ин.

На другой день вызвал Сю-ин и говорит:

— Как ты смела обмануть почтенную госпожу из семейства Ван? Ты зачем послала ей куклу вместо невесты? Рассказывай всю правду.

Тут Сю-ин притворилась опечаленной и расплакалась.

— Она на меня клевещет. Вся деревня видала, как я свою дочь в паланкин посадила, ни о какой кукле я и не слыхала. Отдайте мне мою дочь! Где эта проклятая кукла, в которую вы обратили мою дочь?

— Покажи нам эту куклу, уважаемая госпожа Ван. Мы сейчас выведем на чистую воду презренную Сю-ин.

Услыхала это мать жениха и отвечает:

— Я разбила куклу, а осколки бросила в пруд.

— Тогда делать нечего, — говорит чиновник, — придется Сю-ин отпустить, без улик судить нельзя.

Так и пришлось матери жениха уйти ни с чем, а Сю-ин с сыном стали жить весело и безбедно.