Сказы о древних курганах

ПЕРВЫЕ ИССЛЕДОВАТЕЛИ СИБИРСКИХ КУРГАНОВ

Между 1740 и 1770 гг. на реке Минусе, притоке Енисея, было основано село Минусинское. Его первыми жителями были крестьяне, приписанные к Ирбинскому заводу. В 1797 г. в селе появилось волостное правление. С изданием в 1822 г. указа о разделении Сибири на Восточную и Западную была учреждена Енисейская губерния, одно из волостных сел которой предполагалось сделать окружным городом. Выбор пал на село Минусинское. Под присутственные места (для земского, окружного суда и городничего) отвели три крестьянских дома, ввели в них приехавших господ чиновников и 14 января 1823 г. объявили о «почитании с сего числа город Минусинск и присутственных в нем мест открытыми». В жизни села ничего не изменилось, кроме того, что «из жителей был создан караул от каждых четырех домов, четыре человека на каждые сутки по очереди, начиная с первого и продолжая до последнего дома»^{16}. В «открытом» городе было несколько больших улиц, да сотня деревянных домов. В нем насчитывалось 787 жителей, среди которых 603 крестьянина и 156 ссыльных. В 60-е гг. в Минусинске проживали уже более трех тысяч человек, в основном мещане из крестьян, отставные солдаты и поселенцы, а также кустари и купцы. Много также было чиновников и неслужащих дворян. Слабая населенность, плохие дороги и неразвитость транспорта мешали развитию промышленности в Минусинске. Ремесло удовлетворяло лишь нужды сельского хозяйства, которым занималось население города. С приездом разных поверенных, приказчиков и других служащих приисков Минусинск оживлялся. Здесь заключались торговые сделки, договоры золотопромышленников с приисковыми рабочими. На выборы в городские должности прибывали богатые купцы, приписанные к этому уезду, В городе было училище, женская и мужская гимназии, строились первые каменные особняки. Вскоре этому заштатному городу, затерявшемуся в сибирской глуши, суждено было стать известным далеко за пределами России. В 1877 г. в Минусинске был открыт музей. С момента своего основания он стал общедоступным учреждением, призванным пропагандировать естественно-исторические и технические знания среди населения. Уже через 10 лет после открытия благодаря богатству археологических коллекций его называли лучшим научным музеем Сибири. Известный путешественник-географ Г. Н. Потанин отмечал: «…Заслуги музея значительны перед ботаникой, геологией, но более они ценны перед археологией…» Музей сплотил вокруг себя всех местных любителей археологии, и этот первый сибирский археологический коллектив добился прав на ведение раскопок, получал субсидии от Археологической комиссии, Московского археологического общества, Географического общества. С именами сотрудников музея связано начало систематического исследования степей Енисея. Научный коллектив, образовавшийся вокруг музея, объединял разных по своему социальному положению людей: от политических ссыльных до золотопромышленников. Музей дал им возможность заниматься согласно собственному призванию историей, сельским хозяйством и экономикой, ботаникой, геологией, археологией. Во главе этого коллектива стоял создатель музея Н. М. Мартьянов. Д. А. Клеменц, А. В. Адрианов, И. П. Кузнецов-Красноярский, И. С. Боголюбскии, И. А. Лопатин, И. Т. Савенков были археологами-любителями. Разными путями они пришли в археологию, по их всех объединяли бескорыстная любовь к науке, стремление увлечь изучением археологических памятников Сибири всю русскую общественность и искреннее желание пресечь варварское уничтожение памятников старины.

Имя Николая Михайловича Мартьянова не отделимо от истории музея. В Минусинске оно известно каждому. В усадьбе музея, носящего его имя, Мартьянову сооружен памятник, его именем названа и одна из улиц города. Такое почитание после 70 лет со дня смерти редко выпадает на долю скромного ученого и краеведа. А между тем еще при жизни он был высоко оценен современниками и награжден орденом. Заслуги Н. М. Мартьянова как блестящего музееведа и краеведа общепризнаны. В 1774 г. он специально переехал из Казани в Минусинск с целью создать здесь музей. Энтузиаст, он смог увлечь своей идеей разные слои минусинского общества и воплотить мечту в жизнь. Почти три десятилетия жизни Н. М. Мартьянов посвятил своему детищу, на скудные средства собирал экспонаты, библиотеку, издавал труды. Его усилия не были напрасными. Чтобы познакомиться с музеем, в далекую Сибирь специально приезжали отечественные и иностранные ученые. Коллекции музея экспонировались на выставках в Екатеринбурге, Красноярске, Петербурге, Москве, Париже.

О жизни Н. М. Мартьянова и его музейной деятельности написано немало. Менее известна его роль в изучении древней истории края. А между тем Минусинский музей еще при жизни его создателя стал крупнейшей сокровищницей древностей Сибири. Большинство средств тратилось на приобретение археологических коллекций, хотя, по собственному признанию Мартьянова, археология его по началу не интересовала, склонности к истории от природы он не имел. Что же столь резко изменило его отношение? Возможно лишь одно объяснение: Минусинский край, страна курганов. Получая от крестьян древние вещи, часто попадавшиеся в почвенном слое при запашке полей, Н. М. Мартьянов постепенно понял, какой увлекательный мир древностей его окружает, заинтересовался археологией и способствовал ее развитию в Сибири. Это как раз и обусловило научную славу музея. Н. М. Мартьянов понимал, что как бы эффектно не выглядели коллекции из случайно найденных вещей, они менее ценны, чем добытые в ходе раскопок. После долгих хлопот музей получил право вести раскопки. Но средств на это, а также на приобретение экспонатов не было. Археологическая комиссия щедро давала деньги сотрудникам Минусинского музея на исследование Сибири, но требовала полной сдачи добытых вещей в Петербург или Москву. Подобное положение было исправлено лишь после революции. Мартьяновский музей был и научным учреждением. В те годы успех любого музея зависел от наличия поблизости ряда научных обществ. Минусинский музей, расположенный в глубине Сибири, был лишен этого, поэтому его прогремевшую славу часто объясняют личными качествами самого Мартьянова. Эта мысль выражена в письмах его друга и соратника Д. А. Клеменца. «Музей, — писал Д. А. Клеменц, обращаясь к Н. М. Мартьянову, — навсегда останется яркой светлой точкой среди серенькой жизни Сибири, явлением, значение которого достаточно может оценить только будущее. Не хитро сгромоздить на большие деньги и Томский Университет и Маньчжурскую дорогу — другое дело воззвать к жизни бесплодные дебри. Я не думаю, чтобы я преувеличивал значение Ваших трудов, хотя не претендую на беспристрастие»^{17}. В другом письме, к Г. Н. Потанину, Клемепц отмечал: «…Мартьяновых, сами знаете, не много на свете…»^{18} Но более четко Д. А. Клеменц высказался в письме к председателю Московского археологического общества графине Уваровой: «Всех соблазнил здесь успех Минусинского музея. Ему подражают, но подражают плохо. Главное чего нет — это человека беззаветно преданного делу как Мартьянов. Все они начинают дело, за исключением енисейцев, с постройки домов и на это тратят большие средства, которые пошли бы на собрание материала. Не так легко собирать материал, Мартьянов и тот должен был искать материал повсюду. Скажем без всякого хвастовства, что его делу немало помогли и такие обитатели Минусинска, как Ваш покорный слуга…, дело в том, что душой минусинского начинания был человек, служащий не своим симпатиям и антипатиям, а делу! Дело местных музеев может принести пользу в том случае, когда лица авторитетные и компетентные в науке помогут им, вложат в них часть того священного огня, который обугливает их»^{19}.

Н. М. Мартьянов объединил вокруг себя, местную интеллигенцию, прежде всего ссыльных, обогатил их жизнь научными интересами, привлекая их труд и знания для благородного дела. Он и окружавшие его археологи-любители установили тесные связи с географическими и археологическими научными учреждениями, а также зарубежными учеными и обществами. При Н. М. Мартьянове были составлены каталог и атлас древностей музея, первая археологическая карта, описаны сосуды из раскопок близ Минусинска и каменные изваяния музея. Поступавшие на хранение вещи не только регистрировались, но и классифицировались, особо интересные экспонаты посылались для определения видным археологам, этнографам, антропологам.

Н. М. Мартьянов сам археологических работ не проводил, но мог дать ценный совет. «Мое введение и каталог, — отмечал Д. А. Клеменц, — не увидели бы света, если бы не настояние Мартьянова». Д. А. Клеменц был крупным ученым, но он очень охотно принимал и ценил помощь, которую ему оказывал Мартьянов. В одном из писем к своему наставнику Клеменц писал: «Мне даже неловко, непривычно начинать работу без Ваших указаний…»^{20}

Безусловно, за успехами музея стоит неуемная собирательская энергия Мартьянова, его любовь к Сибири. В письме к Г. П. Потанину он признавался: «Теперь Сибирь моя дорогая родина. Я стремился к ней еще тогда, когда только начал сознательно собирать свою коллекцию. В Сибири, даже по пути в Минусинск, я нашел друзей, в Сибири мне дали возможность осуществить идею о местном музее и устроить его в таком виде, о каком я мечтал чуть ли не с детства. Для Сибири я посвящу все свое свободное время, оставшееся от трудов, для научного вклада и буду вознагражден, коли собранные мной материалы послужат на пользу этой прекрасной страны, хотя бы и в далеком будущем»^{21}.

Когда Феликс Яковлевич Кон, видный деятель революционного движения, составлял очерк о 25-летней деятельности Минусинского музея, Н. М. Мартьянов решительно возражал против подчеркивания его роли в деле основания и развития музея. Чрезвычайно скромный человек, он всегда старался держаться в тени, щедро расточая похвалы другим. Особенно дружески, с трогательной заботливостью он относился к ссыльному Д. А. Клеменцу. И в самом деле, Дмитрий Александрович Клеменц обладал поразительной разносторонностью интересов. Революционная и литературная деятельность, путешествия, археология, этнография, геология — вот неполный перечень его занятий, ибо он был еще редактором, увлекался ботаникой, переводил на иностранные языки и кончил четыре курса физико-математического факультета Петербургского университета. Жизнь этого удивительного человека, трудная и необычная, может быть сюжетом не одной книги.

Сначала Д. А. Клеменц учился в Казанском, а затем в Петербургском университете, где организовал революционные кружки, был активным участником «хождения в народ». В 1872 г. он вступил в кружок «чайковцев», в котором играл видную роль. Избежав ареста, революционер перешел на нелегальное положение и несколько раз был за границей, где сотрудничал в зарубежных русских и иностранных журналах, в том числе в журнале П. Л. Лаврова «Вперед». Прячась в 1878 г. на квартире доктора Вецмера, Клеменц познакомился и подружился с Верой Засулич, которую разыскивала полиция, и помог ей бежать в Швейцарию. В конце года он вернулся в Россию и стал одним из основателей общества «Земля и Воля», а также главным редактором его печатного органа. В следующем году Д. А. Клеменц был арестован. После более двухлетнего пребывания в Петропавловской крепости, в августе 1881 г., без суда его сослали на пять лет в Якутию. По дороге он заболел, долго пролежал в Красноярской тюремной больнице, а осенью по состоянию здоровья был оставлен в Енисейской губернии, в Минусинске.

В Сибири Клеменц прожил почти 15 лет. Сначала в Минусинске, где начал свои археологические, этнографические и геологические изыскания, потом в Томске. Там он стал членом редакции «Сибирская газета», печатал свои фельетоны под псевдонимом Нургали, одновременно продолжая экспедиции по Енисейскому и Ачинскому округам. Клемепц несколько раз путешествовал по Монголии, а в 1891 г. был активным участником Орхонской экспедиции, исследовавшей разрушенную монгольскую столицу Каракорум. В 1892 г. Д. А. Клеменц поселился в Иркутске, где работал в Восточно-Сибирском отделении Русского географического общества, был сотрудником и редактором «Восточного обозрения». Из Иркутска он отправился в двухлетнюю поездку по Северной Монголии, организовал большую «Сибиряковскую» экспедицию по исследованию Якутии. Позже Клеменц был приглашен Академией наук старшим этнографом в Петербург, где приступил к созданию этнографического музея (теперь Музей этнографии народов СССР) и стал его руководителем. В 1898 г. он предпринял экспедицию в Турфан. В 1910 г. по болезни ученый вышел в отставку, поселился в Москве и стал печатать в «Русских ведомостях» свои воспоминания.

Наибольшую известность Д. А. Клеменц приобрел после Монгольских экспедиций. В Минусинске он делал лишь первые шаги на археологическом поприще, сознавая «как много еще нужно учиться, чтобы ориентироваться надлежащим образом в вопросах археологии, и учиться, когда первая половина жизни давно миновала, можно лишь в том случае, если есть уверенность в пригодности своей для той отрасли, которую делаешь, когда надеешься, что до конца жизни успеешь применить к делу приобретенные сведения»^{22}. Но именно здесь, в Минусинске, он, по собственному выражению, приобрел опыт «музейщика школы Мартьянова», испытал страсть к древнему прошлому Сибири, получил навыки полевого исследователя и то огромное чувство ответственности перед наукой, которое нашло отражение во многих его письмах. В этот период в сибирской неволе Клеменц родился как ученый.

Итак, Д. А. Клеменц выехал из Красноярска в Минусинск декабрьским днем 1882 г. По обе стороны тракта, похожего более на проселочную дорогу, часто попадались скопления могильных холмов. Сами холмы, припорошенные снегом, были не заметны, но окружавшие их камни отчетливо вырисовывались на снежном поле. Минусинск удивил опрятностью, вымощенными плитками тротуаров, глухими улицами. Деревянные одноэтажные домики прятались за высокими заборами. Шаги редких прохожих, гулко отдававшиеся на каменных тротуарах, сопровождались непрерывным лаем дворовых собак. Дмитрий Александрович не предчувствовал, что в этом городе он найдет личное счастье, близких людей, что этот город, где «работалось спокойно и тихо», он будет вспоминать всю жизнь.

Уже в первое лето своего пребывания в Минусинске Клеменц отправился с археологом А. В. Адриановым в верховья рек Томь и Абакан. Он осматривал сибирские курганы, слушал о них легенды, посещал золотые прииски. Нищета нерусских селений ужаснула исследователя. Повсюду виднелись полуразвалившиеся прокопченные избенки с неогороженными дворами. Окна многих были затянуты «брюшиной». Люди ходили в жалких рубищах. Иногда на пути встречались страшные мертвые улусы, в которых оспа уничтожила все население. В редких селениях среди темных хибарок возвышались новенькие двухэтажные домики, украшенные вывеской «Распивочно и на вынос» или «Мелочная лавка». Рядом с селами ютились кладбища: еле забросанные камнями могилы с высунувшимися из-под земли колодинами, ящиками, кусками бересты.

Клеменц собирал растения, горные породы, вел метеорологический дневник, осматривал пещеры и средневековые крепости на горах. Одна из них, гора Карабас, считалась священной. Жители ближайших сел съезжались сюда накануне Ильина дня, приносили в жертву совершенно белых баранов, молили о ниспослании всяческих благ. По заклании животных начиналось пиршество, продолжавшееся несколько дней. Однажды Д. А. Клеменц уговорил проводника, и тот еще до рассвета проводил исследователя до этой горы. Д. А. Клеменц вскарабкался на вершину и нашел там небольшие глиняные фигурки животных. В тот год он познакомился с археологическими древностями края, был свидетелем раскопок А. В. Адрианова. Некоторые курганы поразили его воображение, вызвали большой интерес, и через два года он обратился в Петербург за разрешением начать раскопки. Но это было позже. А в то лето 1883 т. Клеменца просто тянуло «к лесу темному, берегам Енисея, к дюнам, утесам, горам». Его археологические занятия не имели обязательного характера и определенной цели, а сопутствовали геологическим исследованиям. В 1885 г. Н. М. Мартьянов привлек Д. А. Клеменца к работе по составлению каталога древностей музея. Это потребовало кропотливого изучения всего, что было уже сделано по сибирской археологии. С присущей ему увлеченностью Клеменц приступил к написанию археологического каталога, который по настоянию Мартьянова был опубликован в 1886 г., хотя автор предполагал выступить с работой несколько позже и в последствии раскаивался, что не настоял на своем. Книга вышла под названием «Древности Минусинского музея». Снабженная обстоятельным предисловием, она как бы подводила итог всех имеющихся сведений по археологии края. Эта содержательная работа пользуется популярностью и сегодня. Книга принесла автору известность в археологических кругах. Им заинтересовались Археологическая комиссия и Московское археологическое общество. Клеменц послал составленную им археологическую карту в Петербург и получил уведомление от барона Тизенгаузена о том, что карта будет опубликована в трудах «Сибирские древности». «Комиссия, — говорилось в письме, — благодарит и препровождает при сем удостоверение на получение из Томского губернского казначейства 120 рублен, назначенных за означенный труд. Вместе с тем Археологическая комиссия считает достойным обратиться с просьбой уведомлять о всех случайных открытиях каких-либо древностей…, что сможет послужить к достижению преследуемого комиссией научного учения»^{23}. Вскоре сибирский археолог стал членом-корреспондентом Археологической комиссии и Московского археологического общества. У пего завязалась переписка с председателем Московского археологического общества графиней И. С. Уваровой, которой Клеменц сообщал о нуждах местной археологии, необходимости исследования разрушавшихся курганов. Ему было поручено изготовить копии предметов из частных коллекций и принять участие в составлении общесибирской археологической карты.

Заботясь о сохранении древних памятников, Д. А. Клеменц вывез из степи в Минусинский музей два каменных изваяния (одно изображало женщину с распущенными волосами, второе — рогатое трехглазое существо с человеческим лицом), изучал быт местного населения, много времени отдавал географическим и топографическим экспедициям. Не обошлось без неприятностей. Его дважды пытались ограбить проводники сойоты и тувинцы. В 1886 г. «дело решилось рукопашной схваткой», а в следующем году он чуть не погиб. Желая воспользоваться его имуществом, проводники завели путешественника в непроходимую местность и скрылись в надежде, что он заблудится и погибнет. Клеменц, однако, не растерялся. Лошадей он потерял, по собственноручно сделал плот из семи бревен и выплыл на нем по порожистой реке, фарватер который совершенно не был известен. Эти происшествия отнюдь не охладили пыл неутомимого исследователя. В письме к И. С. Уваровой он замечает: «Мне всегда становится досадно, глядя на роскошную флору нашей, тайги, что ей так мало пользуются и как будто не признают необыкновенных красот. Говорю это как человек лично знакомый с лучшими местностями побережья Средиземного и Адриатического морей… Может быть лучшие часы своей жизни провел я среди той обстановки, где на границе вечных снегов, на голых каменных россыпях растет и цветет во всей красе сибирский рододендрон»^{24}.

13 октябре 1886 г. с Д. А. Клеменца был снят надзор полиции. Срок ссылки кончился. Несколько ранее, 18 августа, он женился на начальнице женской гимназии Минусинска Елизавете Николаевне Зверевой. Осенью 1887 г. молодая семья переехала в Томск. На новом месте жилось неуютно, остро ощущалось отсутствие друзей, особенно таких, как П. М. Мартьянов. Дмитрий Александрович скучал по Минусинску и в последующие три года использовал любую возможность навестить близких себе людей и поработать в музее. Даже вернувшись в 1904 г. в Петербург, он ездил вновь в Минусинск, чтобы повидать своего неизлечимо больного учителя. Тогда же, только переехав в Томск, Клеменц писал своему минусинскому другу: «Скучно знаете ли мне как-то без Вас и работа идет вяло. Я так уже привык делиться с Вамп всякой всячиной, что испытываю теперь большое лишение в недостаточности обмена мыслей. Эх, какое будет удовольствие повидаться со всеми Вамп, господа Мипусипцы, да еще весной»^{25}. Живя в Томске, Клеменц вынужден был постоянно искать заработок. Он сотрудничал в «Сибирской газете», давал уроки политической экономии, посылал статьи в разные журналы, ибо «за уплатой долгов мало остается на прожиток, а денег нужно, — не голодом же морить молодую жену, а она когда еще найдет себе занятие». В Томске он познакомился и быстро подружился с Г. Н. Потаниным, которого просил похлопотать о получении места в Восточном отделении Сибирского географического общества в Иркутске. По отъезд туда задержался, так как в 1888 г. Клеменц получил право и деньги на раскопки в Енисейской губерний. Разрешение на раскопки имело вид официального документа под названием «Открытый лист на 1888 г.» В нем говорилось: «Выдан этот лист г. Дмитрию Александровичу Клеменцу Императорской Археологической комиссией на право производства археологических раскопок в течение 1888 года на землях казенных, общественных и принадлежащих разным установлениям в пределах Минусинского и других округов Енисейской губернии с обязательством доставить в Комиссию отчет или дневник по произведенным работам, а также при особой описи всех находок наиболее ценные и интересные из найденных предметов…» В паши дни документ, разрешающий вести раскопки тому либо иному лицу, сохранил название «Открытый лист». Он выдается ежегодно Институтом археологии АН СССР. Раскопки без наличия «Открытого листа» считаются незаконными.

Получив возможность самому проводить археологические исследования, Д. А. Клеменц с конца мая и весь июнь 1888 г. работал в окрестностях села Чебаки на реке Черный Июс, где раскопал шесть курганов. А в июле он объехал всю систему Черного и Белого Июсов, составляя подробное описание найденных курганов, пещер, средневековых крепостей в горах, писаниц. Осенью до снега и морозов археолог раскапывал большой курган под Ачинском. В тот же год с помощью жены он раскопал по поручению Московского общества еще шесть курганов близ Минусинска. В его письме, посланном в июле из села Чебаки к П. М. Мартьянову, по этому поводу говорилось: «У меня вот какой план есть. Археологи мне дали право копать курганы по всей Сибири, если в Ачинске на это присланы деньги Уваровой, я из Красноярска отправлю к Вам Лизу. Пусть она копает курганы около Минусинска. Она раскопала два кургана самостоятельно, а при Вашем содействии дела не испортит. Аккуратная. Я ей дам доверенность, как своему помощнику начать дело, а после приезда засвидетельствую результаты. Все это говорю к тому, чтобы с официальной стороны не было придирок. Я ей даю поручение раскопать 5 могил под моим контролом и ответственностью»^{26}. По мнению Д. Л. Клеменца, близ Чебаков добыто много интересного, а раскопки под Минусинском «были несчастными», поэтому «делать какие-либо заключения на основании одних пробных раскопок, к тому же настолько неудачных… было бы дерзостью неизвинительной»^{27}. Курган, представляющий «интерес совершенной новизны», находился в четырех верстах от села Назарово на левом берегу Чулыма. Его показал археологу одни из назаровских крестьян. Это был земляной холм высотой до 2 м и диаметром около 40 м. Под насыпью на глубине 3 м Д. А. Клеменц обнаружил грунтовую яму площадью 42 м², крытую бревнами и берестой. В ней были похоронены не менее 100 человек, в том числе 20 детей. Трупы были положены ярусами, большинство ориентировано головой к северу. Кости залегали сплошной массой. В могиле находились глиняные и бронзовые сосуды, бронзовые кинжалы, чеканы, ножи, шилья, зеркала. Большинство предметов имело необычные размеры — миниатюрные, они были сделаны специально для погребения.

Для раскопок следующего года Д. А. Клеменц выбрал курган большого могильного поля в Уйбатской степи. Курган привлек внимание монументальной земляной насыпью высотой 4,5 м и диаметром 50–60 м, а также расположенной рядом вереницей 22 высоких камней, поставленных на равном расстоянии друг от друга. На некоторых из них были высечены изображения. Будучи связанным многочисленными «службами», Д. А. Клеменц начал раскопки кургана в 1889 г., а кончил только в 1890 г. Под насыпью на глубине 4,5 м оказалась бревенчатая камера площадью около 60 м² с бревенчатым потолком и полом. Поверх потолка залегала прослойка хвороста, а выше был сооружен двойной берестяной купол толщиной в 30 см каждый, «вроде юрты громадных размеров». От погребального костра, разведенного на верху купола, камера сгорела, поэтому количество погребенных установить не удалось. Можно лишь предположить, что их было много, поскольку толщина слоя сожженных костей достигла 60 см. Камеру уже грабили, поэтому вещей в ней было немного. Помимо железных кинжалов, глиняных сосудов и погребальных масок всюду встречались куски листового золота, служившего обкладкой предметов и украшений. Золотые листочки покрывали тяжелые глиняные бусы и пуговицы. В насыпи кургана Клеменц раскопал могилу, одна сторона которой была из камня, другую составляла загородка из палок и жердочек. Скелет захороненного в ней мужчины, лежал на боку, под голову подложен камень, на груди православный крест, на ноге железное стремя, а у бедра остатки мешочка с табаком. Местные рабочие сказали, что «он схоронен не то по-русски, не то по-нашему». Вблизи не было нерусского кладбища, местные старожилы не помнили, чтобы у них хоронили на этом месте, поэтому Д. А. Клеменц предположил, что здесь похоронен один из погибших грабителей кургана.

Очень похожий курган, но меньшего размера раскапывала тогда же близ села Тесь Минусинского округа финская археологическая экспедиция под руководством И. Р. Аспелипа. Д. А. Клеменц ездил на раскопки к финнам, чтобы лично убедиться в сходстве находок. «Новая страница в археологии Сибири готова развернуться перед нами», — таков был его вывод при сопоставлении обоих курганов. Его приезд оказался как нельзя кстати для растерявшихся иностранцев, которых тесинские крестьяне принуждали вновь закопать раскопанный курган, за что требовали значительную сумму денег. Д. А. Клеменц, хорошо знающий психологию крестьян, уладил дело. В Археологическую комиссию по поводу этого конфликта он писал: «Говоря по совести, раскопка Аспелина никаких неудобств для крестьян не представляет. Опа дала им заработок, такой, какой они не имели давно и долго. Домогательство крестьян вызвано было соображением — от чего не попробовать попользоваться на счет какого-то чудака-немца, не знавшего наших порядков, у которого должно быть денег много, но который старается тратить их возможно бережливо и торгуется ради всякой мелочи. Крестьянин никогда не решился бы предъявлять своих претензий, например, к золотопромышленнику, потому, что цель и смысл его работы совершенно понятен крестьянину. Золотопромышленник делает дело, а заезжий немец, по своей милости делает странности, поэтому отчего с пего не взять с последнего сотню рублей»^{28}. Для самого Клемепца, «знавшего местные порядки», засыпка могил не была проблемой. По обычаю после окончания любых работ, наниматель должен поить рабочих водкой. За это угощение в виде любезности рабочие вместе с Клеменцем принимались закапывать кости, находя со своей стороны, что «хотя это и чудские, а все-таки человеческие кости и бросать их зря не годится»^{29}.

Дмитрий Александрович постоянно подчеркивал, что он археолог-самоучка, чернорабочий. Однако раскопки он производил лучше других, давал точные описания всех этапов работы в отчетах, прикладывал к последним чертежи траншей и шурфов. Он чувствовал свою ответственность и не хотел быть временщиком в археологии. «Несмотря на весь соблазн Иркутска» и неловкость перед Г. Н. Потаниным, Клеменц отложил отъезд из Томска до окончания работ на Уйбатском кургане. «Потом ни Московские, ни Петербургские археологи, — писал он, — не простят меня, если не доставлю им в скором времени отчета, а тогда сломаются все надежды на дальнейшее продолжение работы»^{30}. Выполнив полностью свои задачи, в 1892 г. Клеменц переехал в Иркутск, где открывались новые возможности «для научных знаний и выполнения принятых на себя обязательств перед учеными обществами…»^{31}

Посвятив себя археологии, Д. А. Клеменц с присущей ему энергией боролся против расхищения археологических древностей. И это не удивительно, ибо он был осведомлен, как продаются сибирские коллекции за границу, видел множество курганов, искалеченных не невежественными людьми, а имеющими претензию на образование, из любопытства, из желания добыть несколько редкостей; знал каким образом получают многочисленные кладоискатели дозволение на раскопку в Сибири. К нему самому однажды осенью пришел финский пастор с предложением раскопать несколько курганов, чтобы добытые вещи послать в Финляндию. Дмитрий Александрович откровенно высказал пастору, что подобные раскопки ничего не дают для науки, а наносят большой вред. «Пастор, вероятно, будет копать без меня, — с грустной иронией предположил ученый, — а памятники доисторических эпох будут растаскиваться по разным музеям и учреждениям и ни в одном достаточно полными не будут»^{32}. Годы продумывал Д. А. Клеменц «Проект об охране древностей против расхищения, о приведении в известность имеющихся памятников и коллекций». Незадолго до возвращения в Петербург он выслал этот план Н. М. Мартьянову для передачи Археологической комиссии. Судьба проекта не ясна. В делах Комиссии его пет. Между тем этот документ стоило бы изучать и ныне, ибо он явился «результатом 12-летней работы в Сибири, постоянных сношений личных, путем переписки и расспросов». Увлекшись археологией случайно и неожиданно, Д. Л. Клеменц был верен этому увлечению многие годы, из-за чего и остался жить в Сибири. «Срок моей ссылки давно истек, я имею право возвратиться в Россию, поступить на государственную службу, имею право быть избранным в члены ученого общества и остаюсь в Сибири добровольцем ради того только, что мне не хочется бросать начатые научные работы, не сведя их к каким-либо определенным результатам…, но…, если я отказался от скорого возвращения на родину, живу здесь в суровом непривычном для меня климате исключительно ради научных интересов, то надобно же мне но возможности полно удовлетворять этим стремлениям, чтобы не считать потерянным проведенное здесь время»^{33}.

Свое первое сибирское путешествие Д. А. Клеменц, как уже говорилось, совершил летом 1883 г. совместно с А. В. Адриановым. Сибиряк А. В. Адрианов (учитель, чиновник, публицист, редактор) первоначально больше увлекался географией и этнографией, чем археологией. Он жил в Томске, когда в городе с большим успехом выступал с лекциями об Алтае вернувшийся оттуда писатель и член-корреспондент Археологической комиссии Н. М. Ядринцев. «Приезд Ядринцева, его рассказы об Алтае, а также мои мечтания, чтение кое-какое об Алтае до такой степени взбудоражили меня, что я хоть с котомкой за плечами не прочь удрать в горы и шляться в них», — писал в 1880 г. А. В. Адрианов. Г. Н. Потанина он просил организовать ему поездку через Географическое общество^{34}. Узнав, что поездка состоится на следующий год, А. В. Адрианов по мог скрыть своего восторга: «Эх, если бы мне крылья дали, так я теперь, получив Ваше письмо был бы на Кемчике, слушал вечером сказки про Чингиз-Хана и какую-нибудь сойотскую шехерезаду. Вы перенесли меня в мир страстных желаний, заставили позабыть на время все на свете, кроме Алтая, этот край с некоторых пор стал предметом моих сокровенных дум и мечтаний… Осуществятся ли эти мечты?» Исполнилось больше, чем грезилось А. В. Адрианову. В 1881 г. состоялись его поездки на Алтай, в Туву и Минусинские степи. По первоначальному же замыслу он должен был посетить Монголию, а также нарымских и васюганских остяков. О последних он писал Г. Н. Потанину: «Поездки в эти места помимо специального научного интереса для меня имеют еще и то первостепенное значение, чтобы обратить внимание правительства на этот край и выявить меры для прекращения страшного гнета, грабежа и экономической неурядицы существующих здесь и обусловливающих быстрое вымирание инородцев и ужасное расхищение естественных богатств»^{35}. К экспедиции А. В. Адрианов готовился тщательно, рассматривая ее как «пробу сил в серьезном поручении, от успешного выполнения которого зависел его кредит у Географического общества». В задачи экспедиции входили обследования фауны, промеры озер, измерение температуры. Однако А. В. Адрианов уже тогда пытался «выхлопотать право разрывать могилы» и взять с собой инструменты для антропологических измерений. Но разрешение на раскопки не было получено даже в 1883 г., когда в ожидании необходимых для экспедиции инструментов и пособий, «чтобы не терять время даром», он впервые на свой страх и риск раскопал на Татарском острове пять курганов. Впоследствии А. В. Адрианов оправдывался тем, что к этому его побудили «неизведанность истории края и совершавшиеся из года в год разрушение и расхищение курганов». Неизвестно, как отнеслись бы к его поступку научные учреждения, если бы случайные раскопки А. В. Адрианова не привели к сенсационным открытиям. В одной погребальной деревянной камере площадью 25 м² археолог нашел более ста погребений. Там было шесть полных скелетов, много кучек пепла, разрозненных костей и 86 черепов, лежащих небольшими грудами. Причем на некоторых черепах, а также среди кучек пепла лежали глиняные раскрашенные маски. Они-то и произвели сенсацию в пауке. Их сразу же затребовала к себе в Петербург Археологическая комиссия, а позже о них и им подобных находках А. В. Адрианова появились специальные исследования. В то же лето 1883 г. Адрианов осмотрел множество других курганов, наскальных изображений, собрал сказки, легенды, «наслушался чуть не до пресыщения шаманов». Многочисленность увиденных им древних памятников зародила в нем мысль о необходимости создания археологической карты Сибири, прежде всего территории степной части Енисея. Через год в качестве приложения к «Сибирской газете» вышла маленькая брошюра под названием «Курганография Сибири». В ней Адрианов образно назвал курганы «листами непрочитанной книги истории древнего человечества» и выразил опасение их быстрого уничтожения современным практичным человеком. Ставя задачей «посильное ознакомление» с сибирскими курганами, А. В. Адрианов собирал любые сведения о них, участвовал в раскопках. Большие надежды он возлагал на энтузиастов и любителей старины. Чтобы заинтересовать людей, он даже разослал несколько тысяч экземпляров «Курганографии» священникам, волостным и сельским писарям. Однако ответов не последовало. У него оставался единственный путь получения информации — личные розыски и опросы. Но вести их А. В. Адрианов не мог. Имея четырех детей, больную жену, он часто бедствовал и постоянно искал заработка.

К своему замыслу создать археологическую карту он смог вернуться лишь спустя 20 лет, став ревизором управления акцизными сборами Енисейской губернии. На этот раз он составил и издал «Наставления к собиранию материалов для археологической карты Енисейской губернии для Акцизных разъездных надсмотрщиков». Чиновники должны были не только опрашивать жителей и осматривать археологические памятники, по также описывать и наносить их на карту. В качестве инструкции каждый надсмотрщик получал обе адриановские брошюры «Наставление» и «Курганография Сибири», а также записную книжку и карту уезда. Многие чиновники проявили заинтересованность к этому поручению, и работа по сбору материалов была «в полном ходу». Однако ее результаты остались неизвестными. В архиве Л. В. Адрианова хранится несколько докладных писем надсмотрщиков, по ни археологической карты, ни текста к ней пока не обнаружено.

А. В. Адрианову принадлежит заслуга в исследовании большого числа древних сибирских курганов и могил. Лишь в степях Енисея в 1890, 1894–1899 и 1903 гг. им раскопано почти 150 курганов, не считая грунтовых могил, не имеющих насыпей. Его находки составляли богатейшую коллекцию вещей и содержали ценнейшие сведения. Открытые на Татарском острове погребальные маски оказались не единственными. Аналогичные археолог находил и в дальнейшем. Не менее интересное, чем маски, научное открытие ожидало его в 1903 г., когда на горе Оглахте под Абаканом он обнаружил гробницы с остатками мумифицированных трупов в одежде, а также куклы из травы и кожи, изображавшие умерших. На лицах кукол и мумий тоже лежали гипсовые маски.

Позже А. В. Адрианов переключил свое внимание на изучение петроглифов. Вплоть до 1909 г. он разъезжал по степям, снимал копии с писаниц и наскальных изображений. Труд этот титанический и сложный. Археолог копировал изображения со скал и курганных камней. Несколько изваяний были перевезены им из степей в Минусинский музей.

Свою задачу «маленького провинциального работника» в пауке Адрианов определял скромно: «принести посильный труд на умножение научного материала» и «собрать материал тщательнее и подробнее». Обе задачи им были выполнены успешно.

…Большой дом с многочисленными постройками, принадлежавший известному золотопромышленнику II. И. Кузнецову, расположенный в глухой лесистой местности в верховьях Узунжула, всегда был полон гостей. Их привлекали хлебосольство хозяина и охота. Из поместья хозяева и гости выезжали к верховьям Томи или на Белый Июс и охотились в зависимости от сезона на глухаря, белку, соболя, дикую козу, марала и даже медведя. Как местную достопримечательность гостям показывали скопления древних курганов. Увлекались члены семьи и коллекционированием «могильных вещей». Кузнецов-отец подарил Минусинскому музею свою коллекцию, которая послужила основой археологического фонда. Сын золотопромышленника, Иннокентий Петрович Кузнецов-Красноярский, ставший впоследствии археологом, с двадцатипятилетнего возраста начал посылать свои коллекции в Петербург в дар Археологической комиссии. Являясь слушателем Томского университета, Кузнецов-Красноярский записывал легенды и обычаи местного населения, серьезно занимался историческими документами XVII столетия, хранящимися в сибирских рукописных архивах. На формирование интересов молодого человека большое влияние оказывала атмосфера увлеченности историей края, царившая в его семье. Кузнецовы одобряли, помогали и покровительствовали всем начинаниям Н. М. Мартьянова. Они оказали материальную поддержку экспедиции А. В. Адрианова, были в числе пожертвовавших деньги на создание музея. Сестра будущего археолога финансировала экспедиции самого Н. М. Мартьянова, а также его поездку по музеям России. Сам Иннокентий Петрович выделил средства на издание работ сотрудников музея Д. А. Клемепца и В. А. Ватина. Ио его помощь музею не ограничивалась только материальной поддержкой. С разрешения Археологической комиссии в 1884 г. он раскопал для музея 17 древних могил у села Аскиз, в верховьях рек Немпра и Узун-жула. Раскопки были произведены тщательно: внутри могил землю снимали послойно и просеивали.

И. П. Кузнецов один из первых откликнулся на призыв собирать информацию для археологической карты. Для этой цели в 1884–1885 гг. он обследовал левый берег и притоки Абакана, нашел несколько каменных изваяний, плиту с древнехакасской надписью, которую доставил в музей. По заказу И. П. Кузнецова художник Станкевич, сопровождавший его в маршрутах, сделал 12 акварелей и вычертил шесть планов наиболее крупных могильников. Эти рисунки он подарил музею. Результатом экспедиции явилась изданная в 1889 г. книга «Древние могилы Минусинского округа», в которой И. П. Кузнецов отмечал разновидности встреченных им курганов. Далее И. П. Кузнецов-Красноярский неожиданно прервал свою археологическую деятельность, хотя продолжал отправлять в Петербург дары из своей личной коллекции, вывез в Томский университет несколько каменных изваяний людей и плит с древними надписями.

Через десять лет он возобновил занятия археологией и опубликовал книги. В одной из них были изданы материалы раскопок 1884 г., во второй — вещи из нового собрания собственной коллекции. В 1909–1915 гг. Кузнецов-Красноярский снова проводит археологические разведки, в основном по территории современной Хакасии. Им были раскопаны два кургана на реке Черный Июс и у озера Шира. Вещи и все отчеты археолог по-прежнему высылает в Петербург, прилагая к ним рисунки и фотографии. Особое место он уделял поискам древних каменных скульптур. В архиве Минусинского музея сохранились его заметки об этих каменных «бабах». В них И. П. Кузнецов-Красноярский пытался установить границу распространения изваяний в степях по рекам Енисей и Абакан, их разновидности, отличия от западносибирских, южнорусских и северомонгольских каменных «баб».

Отмечая большую роль Минусинского музея в развитии сибирской археологии, следует сказать и об Иване Тимофеевиче Савенкове. Он сменил Н. М. Мартьянова на посту директора музея. Самостоятельные археологические исследования И. Т. Савенков проводил в основном в 80-е гг., будучи директором учительской семинарии в Красноярске. В 1883–1885 гг. но поручению Географического общества он совершил несколько экспедиций из Красноярска вверх по Енисею, фиксировал встречающиеся стоянки и курганы, но прежде всего копировал наскальные рисунки. Полученные сведения о памятниках каменного века исследователь опубликовал. Как и многие другие краеведы, И. Т. Савенков занимался составлением археологической карты средней части долины Енисея. Обнаружив неточности в карте Д. Л. Клеменца, он выслал свой вариант в Археологическую комиссию. Специальных раскопок в степях Енисея Савенков в то время, за исключенном единственного кургана на реке Узунжул, раскопанного совместно с И. П. Кузнецовым, не производил.

В 90-х гг. И. Т. Савенков переехал в Варшаву, где работал инспектором народных училищ. Он очень скучал по Сибири и в письмах к друзьям признавался: «Я здесь лишен общения с природой и наукой, служба берет все время, все силы и убивает этим научную энергию. Это лишение для меня самое тяжелое и непереносимое. Я мечтаю о возвращении в Сибирь. Теки здешние реки медом и млеком, а меня все-таки тянуло бы на Енисей: сжился я с ним, с его природой, с его людьми. Мне хочется продолжать собирание антропологических, геологических и географических материалов. Я прервал это собирание вопреки моему желанию. Как ни мал мой научный огонек, но мне только около него тепло, только около пего я нахожу душевное успокоение»^{36}. Вернувшись в Сибирь, И. Т. Савенков начал заведовать Минусинским музеем. Дело это оказалось очень сложным. Новый директор, стараясь сохранить высокий авторитет музея, продолжал издавать отчеты музея и библиотеки, собирал экспонаты, вывозил из степи в музей каменные изваяния, организовывал выставки. В 1910 г. Московское археологическое общество издало книгу Савенкова «О древних памятниках изобразительного искусства на Енисее». Она содержала рисунки, описания и первую интерпретацию сюжетов древнего искусства, наскальных рисунков и каменных изваянии.

Рис. 4. Изваяние с головой барана из Верхне-Биджинской степи. Фото П. Т. Савенкова, 1910 г.

Рис. 5. Изваяние из улуса Тазмин, привезено в Минусинский музей И. Т. Савенковым. Фото 1910 г.

Большого успеха И. Т. Савенков добился, составив археологическую карту. Она оказалась точнее клеменцовской и могла бы принести большую пользу, если бы была закончена. И. Т. Савенков выслал ее П. С. Уваровой в Москву для публикации, чуть позже попросил вернуть на время для уточнения, но так и не возвратил. Остались не выясненными также результаты его раскопок. Для Московского археологического общества И. Т. Савенков в 1910–1911 гг. исследовал два больших кургана в верховьях реки Бирь, на территории современной Хакасии. Судя по сохранившимся фотографиям, им были вскрыты обширные гробницы с немалым числом погребенных и вещей. Известно, что дневники, отчеты, чертежи, а также материалы из курганов он готовил для пересылки П. С. Уваровой. Однако все материалы исчезли, возможно, затерялись по дороге в Москву.

При Н. М. Мартьянове Минусинский музей поддерживал тесные связи с коллекционерами. Неоднократно по просьбе Петербурга или Москвы Николаи Михайлович списывался с тем либо другим обладателем древностей, чтобы зарисовать их коллекцию или выступить посредником при ее продаже. Интересные коллекции имели А. В. Адрианов, И. П. Кузнецов-Красноярский, И. С. Боголюбский, англичанин Бойлинг из Енисейска, священник отец Степан из села Абаканского. Среди коллекционеров наибольший след в истории сибирской археологии оставили И. А. Лопатин и И. С. Боголюбский.

Иннокентий Александрович Лопатин обладал богатейшим собранней древностей. Он был внучатым племянником В. Г. Белинского, сыном золотопромышленника Енисейской губернии. Иннокентий Александрович увлекался коллекционированием старых монет и древних поделок. По окончании горного института десять лет он провел в непрерывных геологических экспедициях, а с 1870 г., уйдя в отставку и поселившись в Красноярске, начал систематически собирать археологические древности, К этому времени Лопатин владел десятью золотыми приисками на юге губернии, что давало средства иону мать старинные вещи и раскалывать курганы. К сожалению, И. А. Лопатин имел интерес к раскопкам чисто утилитарный и, хотя время от времени брал разрешения на раскопки из Петербурга, но отчеты чаще не представлял. Он собрал колоссальную коллекцию бронзовых археологических изделий, которую предложил графу Уварову выставить в витринах Исторического музея. Полученные деньги коллекционер намеревался передать П. М. Мартьянову для проведения раскопок курганов в окрестностях Минусинска. Вероятно, «Лопатин находился под большим влиянием сотрудников музея, и это определило его интерес к памятникам старины. Дело в том, что золотопромышленник был двоюродным братом А. В. Малинина, аптекаря Минусинска, близкого друга П. М. Мартьянова. Благодаря этому родству он подружился с П. М. Мартьяновым, а позже с Д. А. Клеменцем. Когда Археологическая комиссия приступила к изданию сборника «Сибирские древности», составление первого сборника она поручила академику В. В. Радлову, одновременно обратившись к сибирским губернским статистическим комитетам с просьбой на время получить из музеев и от частных лиц древние вещи или их точные конин. И. А. Лопатин выслал многочисленные оригиналы, которые послужили основой сборника. Он и впоследствии неоднократно высылал в Петербург древние предметы, а в 1906 г. с согласия комиссии всю свою коллекцию пожертвовал Историческому музею^{37}. Вопреки договоренности и завещанию, большая часть коллекции Лопатина осталась в Петербурге и хранится ныне в Эрмитаже.

Другой видный сибирский коллекционер Иннокентий Семенович Боголюбский был также по образованию геологом. В 1881–1883 гг., будут окружным горным инженером, он много ездил по Ачинскому, Канскому и Минусинскому округам. Познакомившись с Д. А. Клеменцем, Боголюбский увлекся археологией и даже стал мечтать, что со временем маленький провинциальный Минусинск назовут Новой Александрией. В служебных поездках геолог собирал коллекцию, осматривал пещеры, курганы и находил в золотоносных песках древние предметы и кости животных. И. С. Боголюбский был первым, кто еще в 1884 г. раскопал курган для Минусинского музея. Средства на это дал золотопромышленник П. О. Барташев. В кургане находилась одна обширная могила со множеством обгоревших человеческих костей. К сожалению, И. С. Боголюбский исследование кургана не закончил. Более плодотворными оказались его занятия по копированию и описанию надписей на древних плитах, хранящихся в Минусинском музее. При этом И. С. Боголюбский красноречиво излагал свои опасения по поводу истребления бесценных памятников культуры. Это заставило научные общества впервые приступить к необходимой, но кропотливой работе — сбору точных копий рисунков и надписей со скал и могильных камней Енисея.

Летом 1977 г. Минусинскому музею исполнилось 100 лет. Отмечая юбилей, минусинцы и многочисленные гости города были единодушны: музей явился не просто просветительным учреждением, собирающим и хранящим памятники материальной культуры, — его роль гораздо шире и глубже. Ибо он, сплотив вокруг себя истинных подвижников, людей, преданных своему краю и его истории, вобрав лучшие достижения их пытливой мысли, стал подлинным очагом сибирской археологической науки. Поэтому нельзя не связать успехи современной археологии с заслугами ее начинателей и не вспомнить еще раз слов Д. А. Клеменца: «Музей навсегда останется яркой светлой точкой…, явлением, значение которого достаточно может оценить только будущее».