Скитания

Глава 21 СУЕТА СУЕТ

И снова пришла зима, с холодом, с туманами, со слякотью. Это была уже третья зима, которую Гербер встречал в плену.

Длинные темные вечера надо было чем-то заполнить. Люди, обладавшие какими-либо специальными знаниями, выступали с соответствующими докладами. Шла ли речь о разведении кроликов или греческом искусстве, выращивании табака или причинах возникновения северного сияния, высокочастотной технике или обработке драгоценных камней — по любой теме находились слушатели.

Директор банка из Дрездена, неплохо прокантовавшийся всю войну на одном из продовольственных складов, расположенном на побережье Северного моря, рассказывал о сути биржевого дела. Из его доклада Гербер узнал, что такое «партер» и «кулисы», какие задачи выполняет курсовой маклер, чем отличаются акции, облигации и ценные бумаги, каким образом вводится на бирже новая ценная бумага и к каким методам прибегают биржевые дельцы в том случае, когда приходят к единому мнению о необходимости поднять цены на ту или иную продукцию. И как бы мимоходом этот дрезденский специалист упомянул о том, что на бирже ведутся и спекуляции. Так всегда было и так всегда будет.

Из зала задали вопрос:

— Если на бирже ведутся спекуляции, то, может быть, проще ликвидировать всю эту систему?

— Ни в коем случае, это было бы равносильно катастрофе! Биржа неотделима от экономики и финансовых отношений государства. Без биржи экономика не смогла бы функционировать ни дня… Что, например, открыли американцы в первую очередь во Франкфурте-на-Майне? Биржу. Еще задолго до того, как были предприняты первые шаги по восстановлению промышленности. Вот так, по-другому не бывает!

Излюбленным объектом биржевых спекуляций были, оказывается, неценные бумаги, по которым не выплачивались дивиденды, но которые в один прекрасный день могли стать ценными.

Делец, хорошо разбиравшийся в биржевых вопросах, он имел, как он заметил между прочим, значительное состояние и контролировал несколько шахт по добыче бурого угля, ряд лесопилок и других предприятий в Нижнем Лаузитце. Целые стопки акций лежали в его сейфе.

Гербер осторожно заметил, что все эти предприятия теперь, по-видимому, секвестрованы советскими оккупационными властями, поэтому его бумаги превратились в неценные.

Бравый маклер замахал на него руками:

— Ни в коем случае! Лишение собственности, секвестрование? Этим нас пугали еще в 1919 году, однако долго это не продлится. В конце концов США здесь, в Германии, скажут свое решающее слово. Подождите, молодой человек, мы еще вернемся к этому разговору!

Но продолжил разговор Гербер не с директором банка, а с Харальдом Кройцманом. Он похвалил Герхарда:

— Ты здорово выдал этому дяде! Как он назвал эту штуку? Я имею в виду бумаги, которые биржевые мошенники рассовывают по карманам?

Гербер разъяснил Харальду то, что ему было не совсем понятно. Кройцман был внимательным слушателем. Гербера тоже очень занимали некоторые проблемы.

— Скажи-ка, действительно дело не пойдет без этой самой биржи? Есть ли в Москве что-нибудь подобное?

— Нет, — ответил Кройцман улыбаясь. — Сразу же после Октябрьской революции банки были там национализированы и все биржи закрыты. Это и было одной из главных задач Коммунистической партии. Если все предприятия крупной индустрии, банки, страховые общества и транспортные компании являются государственной собственностью, то абсолютно все бумаги теряют ценность. Тогда прекращается и торговля такими бумагами.

Гербер откровенно признался, что почти ничего не знает о положении дел в Советском Союзе. В гимназии они изучали лишь пропагандистские материалы. А теперь? Англичане не были заинтересованы в том, чтобы снабжать пленных объективными сведениями о государстве, которое, как утверждал Черчилль, опустило «железный занавес» в Европе.

В английских газетах появились заголовки, набранные крупным шрифтом: «Последние министры польского эмигрантского правительства получили отставку! В Варшаве сформировали новый кабинет, коммунисты господствуют в стране».

Какая неудача для Старой Англии! Недавно не выгорело дело с югославскими эмигрантами-монархистами, и вот нечто подобное произошло с поляками. В течение долгих лет английское правительство всячески поддерживало «достойных доверия людей» из числа польских эмигрантов, вооружило целую польскую армию, которую к тому же и содержало, вложив во все это громадные суммы. «Народно-демократический строй, национализация крупной промышленности!» — требовали коммунисты в Варшаве, несмотря на сопротивление группки, сплотившейся вокруг заместителя премьер-министра Миколайчика.

Газеты захлебывались от ненависти. Тон и теперь, при лейбористском правительстве, задавали консервативные издания.

Наконец-то пленные получили возможность хотя бы на несколько часов покидать лагерь с ненавистными бараками и заборами из колючей проволоки. Команды из числа желающих в течение всего дневного времени могли работать в окрестностях лагеря.

Многое изменилось за это время. На воротах шахт не было больше вывесок с фамилиями их владельцев. Они стали государственной собственностью, за что предприниматели и акционеры получили значительное возмещение. Сделка была для них очень выгодной, поскольку техническое оборудование шахт непоправимо устарело.

Национальный угольный комитет. Во главе этой крупной организации стоял лорд Хиндли. Он не являлся представителем какого-либо старого аристократического рода, а был парламентарием от лейбористской партии, провалившимся на последних выборах в нижнюю палату. И вот в качестве компенсации он был произведен в лорды, чтобы иметь возможность и далее вершить вопросы политики уже в качестве депутата верхней палаты.

Большинство пленных опасалось, что их направят на работы в шахты. Поскольку в прессе постоянно мелькали сообщения о несчастных случаях в шахтах Уэльса, желание трудиться там было не особенно велико. Однако, к величайшему их изумлению, работы в шахтах для военнопленных не планировались, хотя правительство и хотело этого. Добыча угля находилась на уровне ниже необходимого, поэтому его приходилось импортировать в довольно больших количествах, и торговый баланс страны оставался пассивным. Так почему бы и не использовать военнопленных? Однако профсоюзы решительно выступили против этой затеи.

Английских шахтеров возглавлял в то время энергичный и знающий свое дело человек — Хорнер. Он был коммунистом, и правительство предпринимало все возможное, чтобы дискредитировать его в глазах рабочих. Но никакие уловки не помогали: он вновь был избран на свой пост. Хорнер следил за тем, чтобы пленных не допускали в шахты и не способствовали тем самым дальнейшему снижению заработной платы шахтеров.

А для военнопленных нашлась другая работа, и прежде всего в области строительства. Что за этим скрывалось, скоро стало ясно. Каждый пленный за свой труд получал шесть шиллингов в неделю. И хотя предприятия и частные владельцы выплачивали администрации лагеря в десять раз большую сумму, даже она составляла едва ли половину заработной платы, которую требовали английские рабочие. Поэтому и государство, и частные предприниматели маневрировали. Государство и само положило бы себе в карман всю прибыль, если бы смогло направить пленных на работы в «свои» шахты. А тут вмешался этот Хорнер, который разгадал их грязную игру. Естественно, правительство по этой причине имело на него зуб.

Жалкие шесть шиллингов выплачивались «лагерными знаками». Эти цветные бумажки могли обесцениться по первому же требованию коменданта. За такие деньги пленные могли получить лишь некоторые продукты в столовой, да и то по значительно завышенным ценам. Шиллинг «лагерных знаков» имел меньшую покупательную способность, чем шиллинг твердой валюты.

В основном рабочая сила требовалась в каменоломнях и для дорожного строительства. Туда и направлялось большинство лагерных команд. А однажды потребовались бывшие саперы и пожарники, о чем объявили по радио. Можно было хорошо заработать, и на объявление откликнулись многие.

Лагерная администрация скомплектовала группу по ликвидации невзорвавшихся авиабомб. Она состояла из двух английских специалистов и двадцати вспомогательных рабочих из числа немецких пленных. Заработок их составлял сказочную сумму — девять шиллингов в неделю, что равнялось четырем маркам пятидесяти пфеннигам.

Оснащение группы было более чем примитивное. Киркой и лопатой взрывоопасные предметы освобождались из земли. Потом простые подъемные механизмы — без предварительного извлечения взрывателей — поднимали их наверх. И вот произошло то, что должно было произойти. Одна из бомб взорвалась, убив двоих и ранив семь человек. Чтобы успокоить общественное мнение, в газетах сообщение об этом происшествии появилось одновременно с извещением о роспуске рабочей группы. Однако через несколько недель подобная рабочая группа была сформирована в другом лагере.

В лагерной столовой можно было купить сигареты. Курильщики, как только получали «лагерные знаки», с жадностью набрасывались на курево. Но вскоре они убедились, что это суррогат. Один из пленных предложил сигарету английскому рабочему. Тот нерешительно покрутил ее в пальцах, поскольку не хотел выглядеть невежливым, но затем отрицательно покачал головой. Это была сигарета военного времени, и теперь она стоила значительно дешевле. Ведь после войны никто не хотел их курить. И вот правительство передало остатки запасов в лагеря для пленных, хорошо на этом заработав.

В нескольких километрах от лагеря находился замок, резиденция какого-то знатного лорда. Его благородное семейство владело обширными пахотными землями и лесами. В районе, где имелись шахты, лес представлял собой большую ценность, поскольку из него изготовлялся крепежный материал. Но здесь крепежный материал в течение ряда веков получали из Норвегии. Лорд же использовал свои леса исключительно для охоты.

Охота являлась его основным занятием. Продаже леса он не придавал никакого значения. Да и к чему? Много поколений его предков никогда лесом не торговали. И он чтил эту священную традицию.

Во время охотничьего сезона господа ежедневно выезжали верхом в сопровождении огромной своры собак. Егеря в ливреях с охотничьими рожками на перевязи входили в группу сопровождения. Охотились загоном, что во многих странах Европы было уже давно запрещено. В Великобритании же это разрешалось. Опять священная традиция!

Находясь на дорожных работах, Гербер наблюдал за проезжавшим мимо них высокопоставленным обществом. Несколько рабочих, прилегших было отдохнуть на обочине, немедленно вскочили, сняли фуражки и низко поклонились. За это один из егерей бросил им трехпенсовую монету, что на немецкие деньги составляло один пфенниг. Пленные, наблюдая эту сцену, ухмылялись.

Харальд Кройцман знал, как всегда, больше других: лорд нарезал свои сельскохозяйственные угодья на большое количество участков и раздавал их в аренду. Это приносило ему больше денег и было связано с меньшими заботами и хлопотами, чем ведение собственного хозяйства. В неурожайные годы многие арендаторы не могли заплатить арендной платы и становились должниками лорда. Чтобы хоть как-то отработать долги, они трудились на дорожном строительстве. Кто должным образом не ломал шапку, мог завтра же распроститься с арендуемой им землей. Защиты искать было не у кого. Арендаторы не объединялись в профсоюзы и были не способны бороться за свои права.

Когда Гербер возмутился, Кройцман объяснил ему, что социальные отношения в больших поместьях Восточной Пруссии, Померании и Мекленбурга не намного лучше. Гербер не хотел этому даже верить, и Кройцман прочитал ему целую лекцию о капиталистической системе эксплуатации и классовой борьбе.

В непосредственной близости от лагеря находились большие склады, в которых размещалось самое различное военное имущество. Эти склады являлись в свое время базой снабжения американской армии. После окончания войны США продали за бесценок все это имущество Великобритании. И вот теперь в Лондоне пытались найти покупателей для этого товара.

Искали по всему свету. Какой-то господин из Латинской Америки закупил два вагона касок, уполномоченный из Цейлона — десять машин для создания взлетно-посадочных полос. Складские помещения и открытые площадки пустели на глазах. Только наполовину заржавевший танк «Черчилль» неудачной конструкции оставался на месте.

Пленным приходилось работать на этих складах. Едва только высвобождалось какое-нибудь помещение, как из других складов, размещавшихся по всей Великобритании и подлежавших закрытию, сюда поступало новое имущество. При подготовке товара к сбыту, естественно, не обходилось без «предварительной обработки», как это было принято называть на морском жаргоне.

Английских часовых ничто не волновало. Они по большей части отсиживались в караульном бараке, играли в карты, пока не истекало время их пребывания на посту. Чем занимались пленные — было для них безразлично. Это-то и способствовало расцвету торговли. Постепенно ассортимент торговли все увеличивался. Если, скажем, какая-то группа приходила к согласию, то в соседний населенный пункт снаряжалась автомашина с комплектом покрышек. На складе точным учетом никто не занимался, и хищение оставалось незамеченным. «Мы растащим империю томми за их спиной», — таково было наиболее популярное выражение в лагере.

Однако на подобные трюки отваживались немногие. В результате своих проделок они получали на руки кругленькую сумму в твердой валюте. На них они могли — правда, поначалу с некоторым риском — приобрести по сходным ценам за пределами лагеря дефицитные вещи, которые выгодно перепродавали на «лагерные знаки».

Обер-ефрейтор Зайдель принимал в таких операциях самое активное участие. Он по-прежнему числился клерком в лагерном управлении, имел доступ ко многим документам и мог своевременно предупредить своих компаньонов, если тем угрожала какая-либо опасность. Для Гербера оставалось загадкой, каким образом Зайдель держался на этом посту, поскольку там было необходимо знание английского языка, а он же знал лишь несколько слов.

Крупные операции проворачивал некий Буланже родом из Дюделингена. С ним можно было объясняться как по-немецки, так и по-французски. Многие называли его Люксембуржец. Во время войны Буланже служил в дивизии СС «Рейх» и принимал участие в сожжении Орадура. У себя на родине он числился в списках разыскиваемых военных преступников и коллаборационистов, но военное министерство Великобритании не обращало на это никакого внимания и не помышляло даже о его выдаче.

Эти удачливые дельцы — боссы быстро расширили объем своих мероприятий и задействовали так называемых подручных — спекулянтов и мелких торговцев, которые трудились на них за определенный процент от выручки. На работы они записывались только за пределы лагеря, если это как-то способствовало расширению их торговых связей. В противном случае они сказывались больными или находили сотни других отговорок.

Постепенно система охраны блоков была упрощена. Кто хорошо знал охранников, стоявших у лагерных ворот, мог довольно свободно передвигаться по всей территории.

Зайдель и боссы, прежде всего Люксембуржец, продолжали расширять свои деловые связи. Их «картель» определял цены, и мелкие торговцы, работавшие без вложения собственного капитала, должны были неукоснительно выполнять их указания.

Боссы имели доверенных лиц, которые занимали все важнейшие посты. Они производили уборку в караульном помещении, работали в качестве клерков. Жалобы, направляемые офицеру-переводчику, проходили через руки их ставленников. И даже на телефонной станции был один из их людей.

А прежде всего они господствовали в лагерной столовой, являвшейся главным объектом деловой жизни. Если обнаруживалось, что завезли, например, мало зубной пасты, «картель» принимал решение заняться этим делом. Небольшие запасы ее быстро раскупались оптом и в розницу через посредников, которые выстраивались в очередь перед столовой. Уже через полчаса зубной пасты в продаже не было, и в течение целой недели никакого поступления ее не ожидалось.

После этого торговцы с рук продавали зубную пасту по всему лагерю за повышенную цену. Доход поступал в карманы «картеля». Иногда ему удавалось установить монополию подобного рода на несколько недель. И только когда в столовую поступали большие партии редкого товара, «картель» снимал на него свою монополию. А поскольку в большинстве случаев об изменении положения на рынке боссы узнавали своевременно, они успевали сбыть свои запасы.

Не говорил ли банковский директор из Дрездена об организации подобных группировок? Конечно же! Гербер понял теперь, как разыгрывается подобный спектакль. Для этого необходимо иметь лишь достаточный капитал.

Однажды Харальд Кройцман принес Герберу свежий номер «Дейли уоркер» и попросил перевести.

Гербер уже привык к просьбам друга и выработал свою систему перевода. Он начал читать сверху, с короткой строки, помещенной выше названия газеты:

— «Рабочие всех стран, объединяйтесь!»

— Так, — сказал Кройцман, — это можно перевести лучше: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

Гербер вспомнил, что когда-то давно уже слышал эти слова. Но где и от кого — он не помнил. Харальд, конечно, торопился:

— Давай сначала разберемся с заголовками! Переводить всю газету бессмысленно. Необходимо сделать правильный выбор.

В конце концов оба остановились на большой статье о национализации предприятий по добыче угля. Это было интересно: шахты-то находились прямо у ворот лагеря! Все обитатели барака слушали со вниманием.

Речь в статье шла о техническом отставании, о разобщенности предприятий, о недостаточных мерах безопасности. Национальный угольный комитет стоял за то, чтобы провести коренные изменения. Расположенные рядом шахты предлагалось объединить, штольни под землей соединить, чтобы в случае каких-либо происшествий имелось больше возможностей для спасения шахтеров. Предлагалось модернизировать техническое оборудование, закупить машины для подземных работ, механизировать сортировку и транспортировку угля. Чтобы решить все эти задачи, необходима была не одна сотня миллионов фунтов стерлингов.

В статье шла речь и о социальных мероприятиях: меры предотвращения несчастных случаев и страхование, улучшение санитарных условий и медицинского обслуживания. И это было еще не все. Приводилась выдержка из выступления Хорнера. Профсоюз настаивал на введении пятидневной рабочей недели. Правительство медлило с ответом. Не упадет ли при таком сокращении рабочего времени добыча угля? Нет, этого не будет, заверяло руководство профсоюзов. В пять дней выдача угля на-гора возрастет, дополнительный день отдыха благоприятно скажется на производительности труда шахтеров, пропуски по болезни сократятся, и объем добычи в целом скорее повысится, нежели упадет.

Харальд уже разговаривал с окрестными шахтерами. Они считали, что в горном деле Англии многое должно измениться. Предпринимателей интересовали только деньги, условия же труда шахтеров их не волновали. Теперь, когда экономическую борьбу вел организованный рабочий класс, что-то непременно произойдет. И Харальд Кройцман с гордостью говорил об этом Герхарду Герберу, сыну бюргера.

Лейбористское правительство начало большой бум с экспортом товаров. Многое из того, что раньше продавалось свободно, теперь вздорожало или же совсем исчезло. В лагере нехватка предметов потребления сказалась сразу же. В столовой полки с товарами пустели на глазах.

Рабочие же команды по-прежнему приносили в лагерь деньги. Вскоре образовался их излишек, что повлекло за собой рост цен. «Картель» своевременно скупил дефицитные товары и теперь зарабатывал на этом большие деньги.

Казначей Хомвуд получил задание провести в лагере денежную реформу. Все «лагерные знаки» следовало сдать в короткий срок. Сумму, не превышающую двадцати шиллингов, надлежало пометить особым штемпелем, остальные же деньги шли на лицевой счет и до поры до времени блокировались.

Среди боссов, имевших на руках по тридцати и более фунтов, началась паника. Но их опасения оказались необоснованными. Люксембуржец обо всем позаботился — его человек уже сидел в приемной казначея. В день проведения реформы все должны были сдать туда свои купюры. Боссы же ничего сдавать не стали, а днем позже «свой» человек сделал на их купюрах необходимую отметку. За эту услугу Люксембуржец получил от боссов значительную мзду. Зайдель стонал. Члены «картеля» держались вместе, когда в том возникала необходимость, однако если в игру вступали большие деньги, никто не стеснялся поприжать более слабых. Самым крупным воротилой был Люксембуржец, который и заставлял всех плясать под свою дудку.

Проведение денежной реформы стало излюбленной темой всех разговоров и споров. Наблюдательные люди пришли к выводу, что и в Германии летом что-то должно произойти. Разрыв между Востоком и Западом становился все очевиднее. Англичане и американцы объединили свои оккупационные зоны в так называемую «бизонию» и создали тем единую экономику. При этом основное слово было, конечно, за США.

— А мнения французов даже и не спрашивали, — усмехнулся Гербер. — Раз дело идет о деньгах, то командуют американцы с помощью плана Маршалла. Другие должны лишь прислушиваться к тому, что они говорят.

Харальд согласно кивнул — он примерно так же представлял себе положение дел:

— Создание «бизонии» преследует еще и другую цель. Тебе не бросилось в глаза, Герхард, что никто больше не говорит о необходимости национализации крупной промышленности и банков, о земельной реформе. У меня такое чувство, что империалисты готовят большое свинство…

Охрана в лагере стала уже не такой строгой. Все больше английских солдат демобилизовывалось, и численность охраны лагеря, разбросанного на большой территории, составляла едва ли роту. Боссы немедленно воспользовались ситуацией и перешли к «международной» торговле.

В Англии не было промышленности, которая занималась бы исключительно производством предметов бытового назначения. Игрушки и фетровые туфли в стране не изготавливались. Подобный товар до войны закупался в Индии и других странах с низкой оплатой труда. Теперь же Англия резко сократила импорт и поставила в тяжелое положение страны — поставщики подобных товаров, а вместе с тем и собственное население, поскольку многие изделия стали редкостью.

В исходных материалах недостатка не было. На бывшем складе армии США имелось так много текстиля, краски и дерева, что за ними стоило лишь нагнуться. И боссы развернулись вовсю. Целые бараки были переоборудованы в мастерские. Люксембуржец организовал свою «мануфактуру» — так он ее называл, — которая насчитывала более пятидесяти человек. Естественно, они работали за ничтожную плату.

Лоточники, владевшие в какой-то степени английским зыком, выходили в определенные часы за ограждение. В ближайших населенных пунктах они вели оживленную торговлю, которая расширялась с каждым днем. Эти комиссионеры работали на процентах. Львиная же доля прибыли текла в карманы боссов.

В поселках можно было купить такие товары, которые являлись большой редкостью в лагере или которых не было вовсе. Водка и женские чулки, кожаные сумки и обувь, даже гражданские костюмы можно было заполучить из вторых рук с торговой ярмарки в районном центре, а затем перепродать в лагере. Здесь они сбывались за двойную цену. Сколь скромны были по сравнению с этим заработки мелких торговцев, продававших зубную пасту и подобные товары, стоившие всего несколько пенни!

Недалеко от лагеря находилась каменоломня с устаревшей узкоколейкой. Владелец давно собирался перешить ее на нормальную железнодорожную колею. Но работа там была сопряжена с опасностями, поэтому английские профсоюзы выдвинули высокие требования к оплате труда.

Люксембуржец взял на себя и эту миссию. Он набрал через своих доверенных лиц по различным блокам двадцать человек, желавших подзаработать, и выпустил их через забор, договорившись, что они будут работать в каменоломне, естественно, за плату «лагерными знаками». Сам же он получил некоторую сумму в твердой валюте.

Во время работ двое военнопленных получили телесные повреждения. Это, однако, нисколько не обескуражило Люксембуржца. «На войне такое случалось каждый день, — последовал циничный комментарий. — Вы же сами изъявили желание поработать здесь».

На следующий день один из лоточников был жестоко избит в ближайшем поселке. Его доставили в лагерь на санитарной машине. Виновных не обнаружили. Ими были несколько безработных, которым сначала предлагали вести работы по перешитию железнодорожной ветки. Будучи членами профсоюза, они поручили ведение переговоров с владельцем своему руководству. Переговоры эти были сорваны, поскольку Люксембуржец взялся за работу по заниженным ставкам. Происшествие с лоточником не произвело на него никакого впечатления. Подобное входило в калькуляцию делового риска. То, что это коснулось маленького человека, он находил вполне нормальным. Сами боссы благоразумно оставались в тени.

Конечно, капитан Хомвуд знал, что происходит в лагере. Он несколько раз подавал письменный рапорт о положении дел, но начальство не обращало на это никакого внимания.

Хомвуд, собственно, и не был настоящим капитаном. Он подписывался «капитан и к.м.», что было сокращением от слова «квартирмейстер». Будучи на самом деле казначеем, а не квартирмейстером лагеря, он пользовался этим для поднятия собственного авторитета. Капитаном в Великобритании мог стать только кадровый военный, произведенный в офицеры после окончания высшего учебного заведения или военного колледжа. Те же, кто дослужился до этого звания с сержанта, пользовались сокращением «и к.м.».

Гербер был вынужден признать, что англичане своей системой субординации превзошли даже немцев, для которых дискриминация офицеров, не имевших высшего образования, была обычным делом. Комендант решительно не терпел таких офицеров. Поэтому то, что докладывал Хомвуд, отправлялось непрочитанным в корзинку для бумаг.

Коммерческая деятельность в лагере принимала все больший размах. Даже англичане заходили в бараки, вели переговоры с партнерами и делали заказы. Не прекращалась и деятельность, связанная с бывшим складом снабжения армии США. Так, токарный станок, входивший когда-то в оснащение американской танковой дивизии и предназначавшийся для ее мастерской, был украден со склада и вместе с запчастями переправлен в ближайший населенный пункт. Стоимость его составила триста фунтов. Боссы «оприходовали» эту сумму, заявив, что она поделена между многими участниками операции.

В один прекрасный день пленным официально разрешили иметь при себе английские деньги. Теперь они могли поехать в город на автобусе, выпить кружечку-другую пива, сходить в кино. Тем, кто владел приличными суммами, были доступны и другие развлечения.

Лагерь регулярно посещал представитель международного Красного Креста. В его обязанности входил контроль за соблюдением положений Женевской конвенции. Для проформы он заглядывал на кухню, в медпункт, беседовал с комендантом. Все это, однако, занимало лишь незначительную часть его времени. Швейцарец был деловым человеком, чему и посвящал свое основное время. Его поездки оплачивались организацией, и он использовал их для того, чтобы улаживать свои многочисленные коммерческие дела как с крупными, так и с мелкими партнерами. Люксембуржец, например, снабжал его большими партиями дефицитного товара. Национальные различия в подобных делах никакой роли не играли.

Экономическая активность в лагере явилась отражением того, что происходило в большом мире. В Западной Германии деловые люди почувствовали новые дуновения. Они стремились возобновить свои прежние связи и продолжить то, что было прервано в 1939 году.

Гербер говорил об этом с Рольфом Ульбертом. Темой послужила кража станка. Ульберт отреагировал довольно пессимистично:

— Тут уж ничего не поделаешь. Виной всему коррупция лагерного руководства. Такое творится не только здесь. В Германии совершаются дела и почище!

С большим трудом Гербер скрыл свое разочарование. Ульберт за последнее время сильно изменился. Он стал ко всему равнодушным и старался ни во что не вмешиваться. Их откровенные беседы отошли в прошлое.

Кройцман же был явно из другого теста. Он никому не давал спуску. Подчас Гербера даже злило упорство, с которым Харальд отстаивал свое мнение, но в то же время он понимал, что именно твердость убеждений, целеустремленность производят на людей большое впечатление. Ему, собственно, всегда нравились такие люди.