Скованные одной целью

АППЛЕТ 11. ВЗНУЗДАННЫЕ ШЕЛКОВОЙ УЗДОЮ

Однако на следующий день гужевались все вместе. Потому что Следопыт написал программу, которая в его отсутствие автоматически сканировала все, что надо было сканировать, искала то, что требовалось, сортировала, сравнивала, анализировала, приаттачивала, гейтилась, джобала, едитела, клиперила, компиляла, коннектилась, крэкала, кутовала, линковала, логинилась, мейкала, патчила, скипала, тапала, фиксила, фоксила, фрекала, эмуляла, юкала и принтила результаты поиска.

Днем присутствовали на проводах Ипполита и Вельвета, на которые вновь собрался весь конный бомонд Москвы.

Эмигранты были накрыты лучшими попонами, которые нашлись в «Сокоросе». Гривы были промыты, расчесаны, в них были вплетены нарядные ленты.

Спортсмены и конюхи подходили по очереди, тихо, с чувством говорили какие-то свои, идущие от сердца слова. Похлопывали жеребцов на прощанье по шее.

В общем, чувства, которые царили в этот час, не были однозначно радостными. Вот, мол, получили кучу денег, и теперь жить станет легче и веселее. Отнюдь. Поскольку все же отрывали от сердца свое, родное. Продавали лучших российских коней, цвет и славу отечественного спорта.

Но не было и уныния. Потому что люди понимали, что не на войну провожают, не в голодный край. Ипполит и Вельвет уезжали как-никак в сытую Америку. Где и конюшни, не в пример нашим, чистые и просторные.

Без сквозняков и без отключения воды и электричества. Где лошадей моют специальными шампунями, а кормят так, как здесь не ест и президент конно-спортивной федерации. Где их возят на соревнования не в товарных вагонах, как скот какой-нибудь, а в специальных фургонах, со всеми удобствами.

Понимали и то, что здесь, в России, у Ипполита нет будущего. Поскольку вряд ли кто из нынешних стиплеров сможет работать с ним так, как это делал покойный Прыжов. Не было для Ипполита ни одного жокея, который смог бы завоевать его авторитет. Смог бы внушить уважение и любовь, которые испытывал Ипполит к Сергею Прыжову. А без этого ни о какой нормальной работе говорить не приходится.

В общем, картина была трогательная. Общим настроением проникся даже Дед, который залудил с утра полбанки «Джона Уокера».

Дженни между тем продолжала совершать чудеса оперативности и предприимчивости. За пять минут уговорила главного конюха Егорыча не только сопровождать бесценный груз в самолете, но и поработать некоторое время в Оклахомщине при лошадках в её конюшне.

Торг был недолгим. Егорыч согласился на тысяче баксов в неделю плюс казенные харчи. С условием, что если будет обоюдное желание, то контракт можно будет продлить на год. После этого контракта, если Егорыч не затоскует по любимой России и не сопьется, должен был последовать контракт на пять лет. Уже на более выгодных для Егорыча условиях.

– А жену можно с собой взять? – поинтересовался Егорыч. Любопытно, что вопрос был задан с такой странной интонацией, что было не вполне понятно: какой именно ответ устроил бы конюха больше. Утвердительный? Или же дарующий на долгие годы свободу от семейной рутины?

– Да, конечно, можно, – перевел Танцор.

– Слышь, – попер напролом Егорыч, – а у меня ещё есть дочка с зятем, сын с невесткой, двое внучат, и теща. Спроси, можно их?

– А не жирно будет? – съязвил Танцор. Однако перевел этот чудовищный по американским меркам вопрос:

– Ноу, – с ослепительной улыбкой ответила миллионерша.

Тут же послала секретаря – жулика и пройдоху, прекрасно знакомого с российскими реалиями, – покупать для Егорыча и его жены загранпаспорта, оформлять визы и покупать билеты на самолет – на завтра, на первую половину дня.

В общем, одуревшего от столь стремительного виража судьбы Егорыча поставили рядом с конями. Тоже для прощания. Подходили, жали руки, по-доброму матерились и просили не забывать. Ни Великую Страну, ни друзей, с которыми было пережито столько и радости, и горя.

Все правильно, поскольку только Великая Страна позволяет человеку беспрерывно испытывать сильнейшие эмоции. Потому-то в Великой Стране нервы у людей изнашиваются очень быстро. Потому-то и продолжительность жизни гораздо ниже, чем в какой-нибудь невеликой стране типа Финляндии или Швеции.

Егорыч был смущен, неадекватно воспринимал происходящее и все время как-то неестественно улыбался. Словно родился не в Великой Стране. Адекватность ему вернул начальник отдела кадров, который после рукопожатия спросил:

– Семен Егорыч, а как же мы поступим с твоей трудовой книжкой?

– А засунь-ка ты, её Иван Кузьмич, себе в жопу! – ответил с чувством Егорыч. И опять стал похож на нормального человека, гражданина Великой Страны.

Вечером Дженни устроила в «Метрополе» банкет аж на сто персон. Хотя персон по головам никто не считал, и их могло быть вдвое больше.

– Гулять так гулять! – перевел Танцор восклицание миллионерши и так же, как и она, грохнул бокал об пол. Понятно, что точно так же поступили и все остальные персоны. В связи с чем стая шустрых боев с совками и щетками ползала под ногами у гуляющих минут пять.

Танцор огляделся. Конники, изъятые из своей естественной среды обитания и попавшие в эту ослепившую их поначалу буржуйскую роскошь, чувствовали себя скованно. Не было на плечах привычных камзолов и ватников, ноги, привыкшие к сапогам, страдали в неудобных ботинках и туфлях.

Но это ничего, думал Танцор, вскоре алкоголь возьмет свое. Вскоре они и разрумянятся, и расправят широкие плечи, и станут самими собой – людьми привольными, естественными и добрыми. Потому что рядом с лошадьми злых людей не бывает.

Начнутся здоровые шутки, послышится раздольный смех. И лакеи ещё долго будут вспоминать, как в этом самом зале они были удостоены чести обслуживать цвет российского конного спорта…

Конечно, и посуды будет перебито немало. Но это уж будет за счет щедрой американской вдовы.

Танцор подсел к своему давешнему знакомому, который в прошлый раз был в желто-голубом камзоле. Познакомились. У жокея было красивое русское имя Василий. Правда, не совсем, конечно, русское. А, скажем так, экспроприированное русскими у древних греков. Поскольку зачем оно им, древним грекам, поскольку давно уже все вымерли?

Разговорились. Василий долго не мог понять, где же он мог видеть этого человека.

Танцор раскрылся, объяснив тот карнавал тем, что по заданию американки ходил на разведку, выяснял, в какой московской конюшне люди почестнее и попорядочнее. Ив результате навел покупательницу на «Сокорос».

Естественно, Василий ничего не имел против.

– Хотя, – сказал он откровенно, – от этих больших лимонов нам мало чего достанется. Потому что все наверху поделят. Спасибо, если с кормами теперь проблем не будет.

– Так требуйте, – сморозил чушь Танцор.

– Потребуешь у них… Кстати, ты тогда что-то слишком много расспрашивал про наших соседей. Вчера я даже решил, что это они тебя подослали.

– А что, похож на бандита, что ли?

– Да нет, конечно. Только интересное дело получается. Вчера вечером эти козлы приходили. Наезжают, суки! Хотят конюшню отобрать.

– Серьезно?

– Куда уж серьезней! Если бы у нас хоть крыша была получше. Или стволов побольше. А так только пара Макаровых у охранников.

Василий уже и разрумянился, и расправил плечи. И был предельно откровенен с малознакомым человеком.

Танцор хоть плеч и не расправлял, но также говорил с Василием начистоту. Потому что Василий ему нравился. И этого было вполне достаточно для доверительного разговора.

– Слушай, – сказал Танцор, накладывая в тарелку салат из креветок, – я и мои друзья тоже хотим потягаться с этими ублюдками. Может, вместе что-нибудь получится?

– С двумя Макаровыми?

– Слушай, а не ты ли в прошлый раз что-то про тачанку с «Максимом» рассказывал?

– А! Пьяный был.

– Ладно. На первое время, для самообороны, мы могли бы дать вам пять пушек. И, пожалуй, один гранатомет. Годится?

– А ты все же не провокатор? – спросил Василий, перестав жевать.

– Нет, я не провокатор, – честно ответил Танцор. – Нам скоро с этими ублюдками придется биться насмерть. До полного их искоренения. Ну, и если вы положите парочку до начала большой войны, то это нам будет только на руку. Понял?

– Понял, – обрадовался Василий столь простому объяснению такой филантропии.

– Только учти, гранатомет на время. Потом самим понадобится. По рукам?

– По рукам!

Пожали друг другу руки. Налили. Чокнулись. Выпили. Крякнули.

– Слушай, – спросил неопытный в таких делах Василий, – ну замочим мы одного или двоих. И куда их потом? Закапывать, что ли?

– Не, – ответил Танцор, пережевывая куропатку, – вы их прям к воротам относите. Они их сами уберут. У них этот процесс налажен. Сам проверял: четыре трупа будто испарились. И никакого шума по линии ментуры! У них там, блин, прямо фабрика!

А гулянье между тем разворачивалось, постепенно приобретая естественную природную симптоматику. Дамы уже кокетливо смеялись смелым шуткам кавалеров. Тосты уже поднимались не общие, а междусобойные – персоны на три-четыре. Ножи за ненадобностью были уже отложены, а водка разливалась не в рюмки, а в более просторные бокалы. Рокот оживленных голосов сливался под расписанными Врубелем сводами в единый мощный поток, который неумолимо катит привольное веселье вперед, словно камни горная река, – вперед, непременно вперед, навстречу утренней неизвестности!

Но тут встал Егорыч. И рявкнул так, что всё остановилось и смолкло:

– Тпру, оглоеды!!! А не грянуть ли нам нашу, родимую?

И тут всех поразила Стрелка. Поднялась из-за стола, сбросила с себя платок, который был накинут на ней, забежала вперед Егорыча и, подперши руки в боки, сказала задорно:

– А что?! И грянем!

И начала высоким чистым голосом:

Ой, при лужку, при лужке,

При широком поле,

При знакомом табуне

Конь гулял по воле!

И все застолье подхватило до боли знакомые слова. Всеми своими и басами, и сопранами, и тенорами, и фальцетами. А вместе вышло стройно и мощно:

При знакомом табуне

Конь гулял по воле!!!

И затихли, вновь уступив место Стрелке.

Ты гуляй, гуляй, мой конь,

Пока не споймаю,

Как споймаю – зауздаю

Шелковой уздою!

Где, как, когда всосала в себя из того русского воздуха, которым она дышала – эта хакерша, воспитанная американским Интернетом, этот дух, откуда взяла она эти приемы, которые компьютерная феня давно бы должна была вытеснить? Но дух и приемы эти были те самые, неподражаемые, не изучаемые, русские, которых и ждал от неё Егорыч. Как только она запела торжественно, гордо и хитро-весело, первый страх, который охватил было Танцора и всех присутствующих, страх, что она не то сделает, прошел и они уже любовались ею.

И опять грянули, так, что на люстре зазвенели хрустальные висюльки:

И понеслась песня, словно конь в чистом поле: гордо, красиво и свободно.

И тут проворный Дед, который в то время, как единый двухсотголосый хор сливался в едином порыве, что-то строчил ручкой, протянул Дженни листочек. Где транслитом был записан следующий куплет. Дженни тоже встала из-за стола, тоже сбросила с себя платок, который был накинут на ней, и вступила торжественно, гордо и хитро-весело:

Застолье подхватило и на транслите:

И дальше уж все понеслось вскачь, галопом, на пределе человеческих и лошадиных сил.

И все смолкло. В наступившей тишине было слышно, как Егорыч, глотая слезы, шумно сморкается в огром-ный, как судейский флаг, клетчатый платок.

– Nichego, Еgorусh, nе grusti! Му v Оklаhоmе s toboj vmeste pet budem,, – начала успокаивать конюха богатая американская вдова. – Ту mепуа tol'ko nauchi!

– Ага, – ревниво сказал Дед, – такой, ексель-моксель, научит!