Скрепы нового мира (Анизотропное шоссе, III)

3. В день Интернационала так можно

Москва, 1 мая 1931 года (10 месяц с р.н.м.)

— Не простит тебя твой кит, и два маленьких бобра, утка может быть простит, ведь душа ее добра, — выводит недавно разученный текст 2013 года запевальщик Ванюшка.

— И, все дружно! — я вмешиваюсь в процесс, взмахивая ложкой как дирижерской палочкой.

— Простит утка проститутка проституточка! — ревет сводный хор бригады так, что прогибается фанера перегородок.

В ответ где-то глубине общаги раздается неразборчивый мат. Там, за стенками, тоже хлещут пшеничный сок без мякоти, только под другие песни. В день Интернационала так можно.

— Ты плохой хозяин был, для животных для своих… — звонкий голос Ванюшки легко перекрывает праздничный гам трех десятков коммунаров.

Издержки эпохи; нет тут никакого звукового сопровождения для застолья, кроме как дружно драть глотку. Первое время процесс меня удивлял, затем — раздражал. На пятом году я втянулся. Выучил местные песни, припомнил свои из школы и вуза. Заодно притерпелся к антисанитарии и тесноте — не так оно и страшно после кромешного соловецкого ада. Пусть в пятисаженную,[63] рассчитанную на шестерых каморку[64] набился чуть не весь состав бригады, пусть обрывки газет вместо тарелок, пусть кислую вонь застарелой потины не может перебить ни «аромат» сивухи, ни густой табачный смрад, ни задувающий из окна майский ветерок, пусть назавтра придется бить вшей. Все равно весело.

Человек скотина социальная, каждому легче идти по жизни со своей стаей, с городом, с нацией. Трудно шаг за шагом пробивать свою колею. За метаниями по миру я и не подозревал, насколько трудно — пока кандидатская карточка ВКП(б) не растворила хитин коммунарского презрения. Теперь никто не поминает былого; ребята в бригаде просты как ситцевые трусы, если вдруг свой — то свой, без оттенков белого, если доверие, то сразу полное, до интима, мыслей, чувств. Водоворот прямодушных отношений мгновенно засосал меня в глубину советской жизни, целый месяц пролетел как счастливое беззаботное детство. Но только месяц — кошмар грядущего сработал как спасательный буй, который вытянул меня из когтей дьявольского, первобытного искушения: раствориться среди «наших», еще и еще раз отложить на будущее решение сложных взрослых вопросов.

Не миновала чаша сия и Александру. Она, как прояснила страшную судьбу родителей, большевиков стала ненавидеть еще сильнее, хотя, казалось бы, сильнее и некуда. Но перед первомаем не удержалась. Купила соколку,[65] красный гарусный беретик, юбку клеш, и буквально навязалась на праздник вместо со мной. Так сказать, для изучения врага в естественной среде обитания. Сейчас прижимается к моему плечу, лицо чуть с зелена, но… как же охотно она смеется над незатейливыми коммунарскими шутками! И слава Богу. Я рад за нее, я вижу, как с нее сползают многие печали знания и послезнания. Ей полезно хотя бы день до вечера побыть недовзрослой советской девчонкой. Такой, как все.

— Кому картошечку?! — в каморку ввалились ребята с огромным парящим бачком в руках.

На костре готовили, во дворе. В день Интернационала так можно.

— Седня без нормы! — с гордостью объявляет Семеныч. — Кто сколько сожрет!

Коммунары ответили восторженным воплем. Кричала даже Саша. Наесться от пуза не частая забава в СССР. Тем паче на столе, кроме картошки и неизменного следующего к ней постного масла, уйма норвежской селедки, маргарин, свежий белый хлеб. Фунтовый кулек соли и деревенская сметана. Царский пир!

— Наливай, за бригадира! — вокруг составленного из кроватей и досок стола понесся очередной тост.

— За бригадира! — с энтузиазмом поддерживаю я.

Тихонько подталкиваю Сашу, она послушно поднимает стакан с белесым пойлом:

— За твое здоровье, Семен!

Делает маленький глоточек, болезненно морщится, и неуклюже вонзает ложку в крупный клубень. Тугой, затянутый в желтовато-бежевый мундир бок поддается с трудом.

— Хороша голландка! — я без затей придерживаю норовящий вывернуться картофель рукой. А в ушко супруги шепчу: — Смотри, тут принято по-простому.

— Ох уж эти спекулянты, — громко сетует в ответ Саша.

Вроде как не в тему, однако скрытый подтекст понимают все москвичи. Перед весенней посевной ЦК ВКП(б) постановило нанести голоду в СССР смертельный удар. На последнее золото, а может, если верить молве, в обмен на императорскую корону Екатерины второй, коммунисты закупили в Нидерландах несколько пароходов превосходной семенной картошки сорта «Бентье».[66] Поначалу ее безуспешно пытались менять у крестьянушек на зерно и молоко, теперь — бесплатно раздают в колхозы по два мешка на двор с одним единственным условием — посадить и качественно обиходить посаженное. Увы, впрок не идет. Селяне, нимало не боясь облав, тащат даренное добро на стихийные рынки. Массированная пропаганда не помогает, впрочем, как и обещание осенних кар. Ленивые пейзане в прогресс не верят и упорно отказываются горбатиться на картофельных полях.[67]

Хоть плачь, хоть смейся, однако рыковско-сырцовский СНК нашел выход из тупика саботажа в прямом решении продовольственного вопроса руками пролетариата.[68] Согласно новому общесоюзному тренду, дирекция Электрозавода уже отвела под посадки «Бентье» как три четверти своих старых полей, так и свежеприрезанные к ним гектары соседнего полудохлого совхоза. Поговаривают о своем тепличном хозяйстве и птицефабрике; судя по тренду, город скорее накормит себя сам, чем заставит работать колхозников.

После третьего стакашка в каморке то тут, то там вскипают пикейножилетные толковища. Любимая тема «как у них негров линчуют» изменилась за сотню лет едва ли на мизинец. В фокусе нечеловеческие издевательства белых сахибов над рабочими в Индии, людоедские настроения лордов в парламенте Британии и конечно, нищета рабочих Нью-Йорка. Последнее, кстати, вошло в застольную традицию задолго до триумфа большевиков; великий лжец Максим Горький никогда не жалел сажи в палитру красок, описывая несчастных американских детей, которые, по его словам, всюду и без малейшей жалости лупцуют друг-друга за шанс ухватить с мостовой корку загнившего хлеба.

Надо отдать должное, коммунары изрядно подкованы далекими бедами. С близкими хуже, чуть нить дискуса сворачивает в сторону границ СССР, так здравый смысл крошится от подспудного страха.

— Встретил намедни старого другана, нынче в латвийском посольстве служит,[69] — делится нешуточным эксклюзивом Семеныч. — Говорит, английский фунт вверх прет как ошпаренный.[70] Значит вот-вот Британия, Франция и США кончат с Китаем да навалятся на нас. Как перехватят Николо-Уссурийскую железку, враз пи…ец всему советскому Приморью.

— Так-то оно так, — уныло соглашается кто-то из бригадных старичков-скептиков. — Армейцев на восток гонят без счета. Племяш мой уж с Читы писал.

— Золото, вот что нужно мировому империализму! — спешит поделиться своим ценным мнением очкастый парнишка с другой стороны стола. — Добыча-то его все падает, пишут вот, золото через десять лет в земле кончится.[71] Останется вот тока чуть в нашей Сибирюшке, вот за нее-то новая мировая драка и случится.

— Воевать мы них…я не готовы, — хмуро соглашается Семеныч — Чертовы троцкисты конкретно нам поднасрали со своим перегибами в коллективизации. Крестьянин в раздрае, тыл не обеспечен. С хлебом х…ня все время… карточки обещали еще осенью отменить!

— Воевать в тайге заяб…сь, — тихо зудит скептик. — С винтарем шасть до ветра, да живо в сторону. Сто лет искать будут!

Не поймешь, в шутку он, или всерьез, однако налицо верный факт — шкурный подход не вызывает отторжения среди коммунаров. Выглядит это на фоне неистового фанатизма по части «догнать и перегнать» чертовски двусмысленно, однако если подумать, вполне резонно. Десяток лет, без выходных и отгулов, пропагандисты месили в дерьмо и кровь врагов внутренних — уклоны, фракции, отходы от линии и прочие рабоче-крестьянские лево-правые оппозиции. По-настоящему озлобить соврграждан против врага внешнего кремлевский ареопаг попросту не успел. А без злобы — что за драка?

— Партия тщательно работает над поддержанием баланса сил в мире, — вступил я с речью, выверенной по свежим посылам советского МИДа. — Наша первейшая цель в мире поддерживать слабейшего, а затем, в результате кровопролитной войны между капиталистическими государствами, укрепиться и усилиться.[72]

Саша судорожно забилась на моем плече, пытаясь сдержать хохот. А вот Семеныч все принял взаправду — выпучил на меня глаза, как на говорящую лягушку. Пришлось в ответ укоризненно покачать головой: бригадиру неплохо бы на будущее знать, о чем и где стоит помолчать. Кто-то же напишет четыре миллиона доносов?

Зато очкастый парнишка воспрянул как боевой конь при звуке полковой трубы. Не иначе, почуял во мне богатый дискуссионный потенциал:

— Вот ведь все верно! Роль СССР принципиально иная, чем Российской Империи! Какой вот основной принцип современных международных отношений? — он обвел компанию многозначительным взглядом поверх линз. — Сосед обязан быть слабаком! Вот когда сосед соседа — то он готов на роль союзника. Немец в Великой войне уж на что силен был, да вот, на два фронта не выдюжил. Зато теперь между нами белополяки, вражины патентованные. Надо вот с немцами сдружиться против них, а если что, вот так вот взять, да зажать, как клещами! Вот нам не все ли равно, кто там у власти: розовые, красные или даже коричневые?![73]

— Что с Францией делать будем? — быстро ляпнул я, вытаскивая тему из разряда опасного бреда на высокую, а потому безопасную пикетножилетную орбиту.

— Так вот они как раз должны полякам помогать! И против Германии, и против СССР.

— Логично, — легко согласился я. Казематы Шпалерки, как и Соловки, надежно лечат от пустого многословия по части политики.

— А ну как поляки с немцами столкуются? — у Семеныча, определенно, сегодня нога попала в колесо. — После на нас скопом навалятся?

— Вот куда им! — затряс очками парнишка. — Стоит полякам начать смотреть в сторону союза с немцами, франки или англы им живо головы-то поокрутят. Соседи, значит враги на всю жизнь.

— Ребята, какие же вы все умные! — попробовал поставить точку уставшая от наивной болтовни Саша. — По мне так все просто: пускай про польских панов в Сером доме[74] думают!

— Да там все больше троцкистов ловят, — недовольно скривился очкастый парнишка. — Вот в мире меж тем великие дела заворачиваются! Из Испании вот король сбежал, скоро, скоро по всему миру революция покатится! Вот не прозевать бы нам!

Пока разогретые самогоном коммунары заваливали очкастого думозвона вопросами типа «что пишут в „Правду“ из Мадрида», я ломал голову: хватит ли Александре самообладания удержаться от смеховой истерики? А что если она послушает речь товарища Литвинова во вздорном пересказе, да сорвется, как от доброго анекдота? И ведь не объяснишь никому, что моя жена часов по десять в день слушает зарубежное радио, что в сочетании с послезнанием делает ее, пожалуй, лучшим политологом не только СССР, но и всего мира.

Спасение пришло откуда не ждал: в нашу комнату залетело, кружась и пританцовывая, «сказочное видение» — мясистая девица в прозрачном газовом пеньюаре.

— Ма-а-альчики-ма-а-альчишечки! Анаша[75] у вас есть? Неужели мы нынче же не устроим афинскую ночь?

— Симка! — имя прорвалось от кого-то из коммунаров сквозь вал скабрезных шуток: — Ты хоть сиськи спрячь!

— Так почему же вы, черти, не идете ко мне? Почему не несете анашу? Ну, скорее! Скорее! Эх, и накурилась бы я!

Выписав неуклюжий пируэт между коммунарскими руками, девица решительно полезла на стол. Под натянувшимся в нужных местах газом сиротливо белели кружева коротких панталон.

— Светится все… — из головы очкастого паренька мигом вышибло всю политику.

— Держите ее, пока стол не своротила! — крикнула Александра.

Кажется, только у нее сохранилась достаточная трезвость рассудка. И слова она нашла на диво верные — желающих подержать оказалось более чем достаточно.

— Любовь красивая, свободная, с полным сознанием существования своей связи только до тех пор, пока есть необходимость друг в друге, — вещала любительница анаши, вяло трепыхаясь в чьих-то мосластых руках. — Ведь марксизм говорит: сознание необходимости — это и есть свобода. Здесь люди дополняют друг друга, и только из этого сочетания может получиться полный человек!

— Вот это приход! — искренне восхитился я.

— Женщины, вы первые должны быть сторонниками и проводниками новой свободной любви, — включился в действие опоздавший к «подержанию» очкастый парень. — Вам нечего терять, кроме своих цепей!

— Бедняжечка, — Саша явно не разделяла общей веселости. — Только глянь!

Кивнула вниз, на выставившиеся из-под приподнятого подола голени девицы, густо расписанные разноцветными синяками. Но меня почему-то пуще всего задели старательно забеленные зубным порошком парусиновые туфельки с бесстыдными заплатками на местах, в которые упираются большие пальцы.

— В заросшую канаву легко падать.

Девица тем временем всецело отдавалась животрепещущей теме:

— … новая любовь это свободная связь на основе экономической независимости и органического влечения индивидуумов противоположного пола…

На одном, как видно особо поднимающем «душу» моменте очкастый парень не выдержал. Резким кивком головы закинул повыше со лба шевелюру, облизал губы, в уголках которых уже белела пена:

— Будем петь и плясать! — заявил он, перекрывая веселый ор бригады. — Зови своих подруг, Симка, сейчас же зови! В день Интернационала так можно!

— Ах, зачем ты меня целовала, жар безумный в груди затая… — послушно, как будто только того и ждал, начал запевала с дальнего конца стола.

Девица ловко выкрутилась из жадных коммунарских объятий, будто того только и ждала. Величаво, как дорогое вечернее платье оправила пеньюар, и вдруг схватилась за прореху:

— Дылда, для какого черта газ прорвал? Да ещё на таком месте! Как я теперь плясать буду?

— Я ништо, я токмо ладошкой прикрыл, — под гогот товарищей начал оправдываться вдруг ставший крайним дылда. — Больно просвечивает!

Вздорная заминка позволила мне собраться с мыслями; еще чуть-чуть, и словами тут никого не остановить. Был бы один, полбеды. Pornotube двадцать первого века показывал оргии похлеще; вошкаться же в свальной грязи меня никто не заставит. Но Александру пора уводить, да чем скорее, тем лучше.

— Охлади людей, бригадир! — я с размаху пнул под столом ногу Семеныча.

Особой надежды остановить накатывающее блядство я не питал, а вот отвлечь коллектив от своего английского ухода казалось делом нелишним.

Однако бригадир не сплоховал, ударил по самому больному:

— Денег нет них…я! — проревел он на полобщаги.

Всего три слова, зато какой потрясающий эффект!

— Так что, анаши не будет? — уточнила девица.

После пространных речей о красивой марксистской любви примитивный цинизм этих ее слов показался мне сущей мерзостью. Скривившись, как от куска лимона, я процедил в сторону «сказочного видения»:

— Кто тут решил, что жратва с неба сама падает?

— Фу-у-ух!

Девица судорожно затряслась всем своим телом, закружилась, так что газ пеньюара встал колоколом сильно выше коленок, никто не успел и глазом моргнуть, как адептка свободной любви просочилось сквозь двери прочь.

— Выпьем, товарищи! — поспешил закрепить успех Семеныч. — За интернационал! За партию! За весь наш советский народ! Полную до дна!

Ловко он придумал, чисто комиссар; попробуй, отверни морду от такого тоста. А после самогона — нужна закуска, там можно еще по одной налить, перерывчик небольшой… в конце концов, банкет-то уже оплачен!

— Леш, проводи, в туалет надо, — прошептала мне на ухо Саша.

— Тут же совсем рядом? — удивился было я.

— Все равно!

Мог бы сам догадаться. На четырех этажах общаги сто двадцать комнат, всего человек семьсот-восемьсот. Шайки хулиганов, а их тут скорее всего не меньше десятка, промышляют то ли спекуляцией самогоном и анашой, то ли рэкетом самих спекулянтов. Из-за тесной взаимосвязанности процессов сложно сказать, где кончается одно и начинается другое. Бонусом идет мордобитие, мелкие грабежи и воровство всего не приколоченного. При этом до поножовщины и смертоубийства среди своих дело доходит исключительно редко — администрация завода имеет годную рускообщинную привычку выкидывать на улицу не только самого нарушителя, но и всех его соседей по комнате. И уж тем более, даже упоротые в хлам отморозки не задевают коммунаров… жаль, на мне или Саше про принадлежность к ним ничего не написано.

С первого шага за дверь понятно, насколько была права Александра. Вечерний сумрак в сочетании со светом двадцатисвечовых лампочек преобразил коридоры в стиле лучших триллеров Хичкока. Подозрительные пятна и подтеки заполонили стены; промеж них маршируют колонны деловых тараканов. Семечная шелуха хрустит под ногами, ее уже впору мести метлой. Рыдания умирающих в степи ямщиков и бродяг с сумой за плечами бьют по ушам со всех сторон, им не помеха ни перекрытия, ни перегородки. Изменились и люди. Спотыкающиеся на каждом шагу аборигены видом, цветом и запахом неотличимы от свежих зомби, хотя, бесспорно, они все еще живы: курящих зомби не бывает.

Около ближайшего туалета толпится добрая дюжина страждущих — судя по изредка проскакивающим в мате словам, все стоически пережидают чью-то разборку.

— Подождем? — заколебалась Александра.

— Потопали в другое крыло, — тяжело вздохнул в ответ я. — Тут девочки, это надолго.

Планировка бывшего доходного дома далека от пролетарского конструктивизма. Где-то на полпути мы умудрились запутаться среди одинаковых дверей. Толкнулся в одну — закрыто, во вторую и третью — с тем же результатом, только четвертая подалась, да так ловко, что мы чуть не уперлись в стоящую посередине комнаты толстую, голую женщину, похожую на серую предгрозовую тучку. За ее спиной трясся высокий голый парень, тонкий, как жердь, и страшно костлявый. Рядом в странном танце под гармонь кружились вокруг друг-друга три бесштанных мужичка. Уж не знаю, в чечетку там, или вприсядку, то сойдутся, то повернутся, то стукнутся каблуками начищенных сапожек. Но у каждого в руке на отлете горящая папироска.

— Помоги мне это развидеть! — застонал я, вывалившись обратно в коридор. — Сейчас вырвет!

— О Боже! — вторила мне Саша. — Марксово семя!

— По ходу, недовзрослые ловят с Маркса неплохой приход…

— Они не с Маркса, а на марксизацию Залкинда[76] сублимируют, — любезно уточнила супруга. — Вредно читать на ночь «Двенадцать заповедей полового поведения пролетариата».

— Тебе легко говорить, — я наконец справился с невольными рвотными позывами. — Помнишь, еще перед Рождеством, ты вычитала в газетке, что «половой акт не должен часто повторяться»?

— Так до утра и повторяли…

— Незачем «Труд» покупать, он для настоящих рабочих. А мы-то всего лишь попутчики.

— «Половой подбор должен строиться по линии революционно-пролетарской целесообразности», — наставительно уперла мне в грудь пальчик Саша. — «В любовные отношения не должны вноситься элементы флирта, ухаживания, кокетства».

— А мы по твоему что сейчас видели?

— Дурак! — ткнула меня кулаком в бок Саша. — Их же лечить надо. По настоящему лечить, в больнице!

— У любого с эдакой жизни мозги потекут, — из чувства гендерной солидарности я попробовал защитить мужичков, флиртующих на троих где-то за стенкой. — Представь, их там в каморке десять душ ютится, а денег в обрез, не то что на девок, а пожрать досыта через два дня на третий.

— Думаешь это не опасно?!

— Летом можно в парке под любым кустом лечиться, — попробовал отшутиться я. — Хотя данный случай…

Нужных слов не находилось. Зато, похоже, ответ легко читался с лица, да такой, что Саша поторопилась прийти на помощь:

— Может обратно пойдем?

— Ну уж нет, — взорвался я неожиданно для самого себя.

Бросив громко и зло: «да ходят они же тут как-то?», я влупил с ноги по ближайшим запертым дверям. Новаторский метод тут же выказал высочайшую эффективность — нашелся не только проход, но и еще кое-что. Мой пинок, вместе с дверью, снес с ног привалившегося с противоположной стороны щупленького шпаненка-фзушника. Да так ловко, что его уродская кепочка-мичманка колесом покатилась в дальний конец коридорного закутка… мимо клубка сосредоточенно мутузящих друг-друга тел.

Отступать поздно, да и настроения нет. Первым делом я с модным криком «эх, раскулачу!» пробил в опухший красный нос шаромыге, который с интересом наблюдала за процессом в партере. Затем попробовал добраться до катающихся по полу, но сам отхватил плюху от успевшего оклематься шпаненка. Как тот не был тот хлипок на вид, нежданный удар вышел аж в нокдаун — я свалился в общую кучу. Дальнейшее действо смешалось в круговерть лбов, локтей, коленей и затылков. К счастью, сила и вес имеют значение — накоротке полупьяное хулиганье слабый противник. Тем более что первой их жертвой оказался широкоплечий здоровяк — мало-мальски разобравшись кто за кого, мы объединили усилия и быстро обратили всех пятерых злодеев в беспорядочное бегство.

— Хороши! — громогласно объявила результат битвы Саша. — Герои!

— Сергей, — смущенно представился здоровяк. — Прошу любить и жаловать.

— Александра, моя жена, — представил я супругу. Протянул руку: — Меня Алексеем зовут.

— Должен признаться, вы появились очень вовремя, — стиснул мою ладонь в крепком пожатии новый знакомый. — Еще немного, и… — он вдруг поменялся в лице, и принялся лихорадочно обшаривать карманы. — Украли! Блокнот украли! Там же все мои расчеты!

— Там не он ли? — Саша указала рукой в сторону угла.

— Он! — Сергей опрометью метнулся за своей записной книжкой. — Вы меня снова спасаете!

— Деньги-то на месте? — участливо поинтересовался я, поднимая и отряхивая кепку.

— Похоже сперли, — еще раз ощупал одежду Сергей. — С-с-сволочи! Мало того, что все изорвали, так еще и папиросы в кашу!

Впрочем, особо расстроенным он не выглядел. Напротив, загорелое до черноты лицо растягивала открытая улыбка. Оно понятно, судя по добротному импортному пиджаку — слямзили не последнее; наш новый знакомый имеет весьма и весьма недурные доходы. А принимая во внимание со вкусом подобранный галстук — соответствующее воспитание.

— Молодые люди, вы почиститься не хотите? — удачно вывернула ситуацию Александра. — Где-то тут туалет должен быть.

— Не помешает, — Сергей оглядел себя, подобрал смятую в блин шляпу, потер рукавом поля. Брезгливо дернул щекой. — Опаскудили, крысюки! Да год назад я бы их одной левой раскидал! Спасибо деду-казаку, крепко выучил морды бить! — Кулак, которым он потряс в воздухе, и впрямь оказался раза в полтора крупнее моего, тоже совсем не малого в размере. — Да только нервная горячка,[77] как свалила осенью, так до сих пор дает о себе знать. Слава Богу, успел по весне в Кисловодске нарзанами подлечиться, без того бы враз затоптали.

— Развоевался, — фыркнула Саша. — С брюшным тифом так не шутят!

— Пойдем уже! — перебил я начинающуюся пикировку. — Надеюсь воду в честь праздничка не отключили.

Поиски туалета не затянулись, уже через несколько минут шелушащееся серебром амальгамы зеркало показало полную картину наших потерь. Если я отделался всего полудюжиной грязных пятен, то пиджак и брюки нашего нового знакомого проще выкинуть, чем починить. По крайней мере, так следовало из опыта двадцать первого века… увы, в СССР принято зашивать и не такое.

— Это ты в Кисловодске так загорел? — я попробовал отвлечь нового знакомого от изучения непредусмотренных портными прорех.

— В Коктебеле, — безрадостно отозвался Сергей. — Летать пока не пускают, так хоть на ребят посмотрел.

— Ты что, летчик?! — опешил я.

— Пилот-паритель.[78] В смысле планерист.

— Здорово! — мое самолюбие царапнула зависть. — Всегда мечтал на дельт… планере полетать с птицами наперегонки.

— Это совсем несложно! — Сергей наконец-то оставил безнадежные попытки вернуть шляпе прежнюю форму. — На планере и без самолета можно сделать любую фигуру, даже мертвую петлю![79]

— Ого! — Планер и высший пилотаж в моей голове стыковались плохо.

— Вот к осени долечусь, сам покручу петли!

— Солнце, море, — я расстроенно вздохнул: — Без особой нужды в нашу слякоть не сунешься.

— Не говори, — улыбка опять сползла с лица Сергея. — Я бы и сейчас не приехал, да хочу понять, почему зарубили наш проект тридцатиметрового парителя по типу Кронфельдовской «Австрии».[80] Ильюшин и Юрьев его в план завода поставили, а Антонов ничего слышать не хочет о строительстве. Перестраховщик чертов, отечественным средствам запуска он видите ли не доверяет. Да там аэродинамическое качество целых тридцать три единицы, а ему плевать!

— Пойдем скорее, Саша наверно нас заждалась в коридоре, — перебил я поток малопонятных слов. — Только скажи, каким ветром тебя к нам в общагу занесло?!

— Вчера с отчимом посидели чуток, он у меня, знаешь ли, очень неплохой электромеханик. Заодно как-то незаметно накидали эскиз электрического управления для нового планера. Сегодня стал придумывать, как половчее изготовить в железе, вспомнил про однокашника с приборостроительного, он сейчас ведущим инженером у вас в ламповом. Пошел его искать. И вот…

— Прямо в день Интернационала?! — искренне изумился я. — Нет, может у вас, пилотов-парителей, понедельник и правда начинается в субботу. Но у нас-то на заводе все строго по гудку!

— Уж очень идея красивая!

— Что ж, это меняет дело, — каким-то чудом мне удалось сохранить серьезное выражение лица. — Расскажешь?

— И мне, если можно, — поймала нас прямо на выходе из туалета Александра. — Я уж заскучать успела, пока вы там у себя болтали!

— История длинная… — засмущался Сергей.

— Ты же наверняка в центре живешь? — уверенно предположила Саша. — Пока по Бакунинской, Спартаковской да Марксовой к Садовому идем, можно весь Капитал пересказать!

— Не могу отказать своей спасительнице, — козырнул галантностью наш новый знакомый, — Тем паче, чем позже ворочусь домой, тем позже мать оттянет за ремки.

— Так чего мы ждем? — На мой взгляд, с набором градусов общага становилась все более и более опасным местом. — Хоть на извозчике сэкономим!

Плывущий сквозь первомайский вечер Левиафан электрозаводского быта давно остался за спиной, но кажется, вокруг ничего не изменилось. Разве что расширился горизонт — дома и заборы сменили стены коридора, место стекляшек электроламп заняло зеленоватое пламя газовых фонарей, да на перекрестках тут и там дымятся тошнотным варевом запрятанные в железный бочки костры. Жители столицы за зиму стосковались по весеннему теплу, теперь отрываются где могут, чем могут и с кем могут. Пусть их — все мое внимание забрала беседа.

Оказывается, летчиком-парителем Сергей стал по зову души и совсем недавно. По профессии же он инженер-аэромеханик, выпускник МВТУ, а так же — один из учеников уже знаменитого в СССР Туполева. За спиной, несмотря на молодость, «дипломный» самолет и рекордный планер. Соответственно идея, с которой наш новый знакомый примчался в общагу, далеко не пустячна: радиоуправляемый планер с бомбой на борту.[81] Признаться, услышав такое, я сперва опешил — что-то про телетанки, телекатера и даже телесамолеты мне попадалось, но вошедшая в учебники двадцать первого века история не сохранила ни единого упоминания радиопланеров.[82] Пока я прикидывал, как половчее довести до горе-изобретателя бессмысленность его затеи, он успел выложить столько интересных деталей, что мне пришлось спешно брать свои слова назад.

Кто мог подумать, что попытки переделать самолет в летающую торпеду предпринимались чуть не со времен братьев Райт? Совершенное безумие, на мой взгляд, однако кое-кто преуспел. Под занавес Великой войны годный вариант выдал американец Кеттеринг, тот самый, что недавно прославившийся изобретением холодильников на фреоне.[83] Сконструированный им пра-прадед крылатой ракеты даже пошел в серийное производство, но перестраховка генералов помешал применить чудо-оружие в реальных боях. Их можно понять — направление полета определялось по примитивному гирокомпасу, отсчет расстояния шел по оборотам винта… при прокачанной удаче есть шансы свалить двести фунтов взрывчатки «куда-то во вражеский город». При неудаче — «подарок» чебурахнется на любого, кому не посчастливится оказаться в радиусе сотни километров от стартовой площадки.

С учетом общепринятых, далеко не тотальных методов ведения войн — впору пожалеть и забыть… да только не тому, кто мелким ситом просеял учебники будущего в поисках Wunderwaffe. Ведь «Фау-1», дешево и практично[84] наводившие ужас на Лондон во время Второй Мировой старого мира, оказались немногим совершеннее разработанных Кеттерингом фанерных этажерок. Пусть они раза в три быстрее летят, пусть несут в десять раз больше взрывчатки, все равно точность — в зависимости от примитивной крыльчатки анемометра, плюс-минус шесть километров. Отнюдь не выдающийся прогресс за четверть века.

Сегодняшние генералы, слава Богу, не собираются уничтожать нации или народы. Они мечтают об инструменте точного поражения военных объектов, а не средстве массового устрашения вражеских некомбатантов. Отсюда ультимативное требование радиоуправления. А вот тут-то сразу и неотвратимо накатывают два гироскопа, рулевые машинки с пневмоприводом,[85] компрессор, дополнительный двигатель. Вся эта машинерия даже без бомб тупо не лезет в легкий самолет типа Р-1 или Р-5. Бомбардировщик другое дело, но он, зараза, стоит немалых денег, а значит никак не одноразовый![86]

При таких предпосылках нужно удивляться, почему никто, кроме Сергея, не вспомнил про планеры. Ведь их можно сперва буксировать за самолетом, а затем, в нужный момент, отцепить с троса и «вести» операторами-наводчиками точно на цель. Дешево и сердито — в одноразовый планер из гнутых труб и брезента легко упихать хоть тонну,[87] а стоит он при этом раза в три дешевле захудалого гироскопа. Нужно только заменить управление от пневматики на электрическое — ведь ток, в отличии от сжатого воздуха, легко передавать по кабелю с самолета-матки до самого отцепа. А уж дальше, на десятикилометровом трехминутном боевом курсе, с лихвой хватит небольшого бортового аккумулятора.

В самом деле красивое решение! Есть с чего бросать к черту все мелочи жизни и бежать к знакомым электрикам, а затем, после эскизной проработки — за деньгами к военным. Знать бы еще, какая беда помешала нашему знакомому в старом мире. Репрессии? Административная грызня? Несчастный случай? Идиотская драка в коридоре общаги? Можно ли ему помочь?

Не от великого авиационного ума, в только чтобы сойти за умного, я ляпнул:

— Если думать наперед, то крылатая ракета перспективнее!

— Ракета? — быстро переспросил Сергей. — Хм. Что-то я не думал в этом аспекте. Хотя почему бы и нет. Вот у Готтарда[88] хоть взять, он два года назад сумел ракету аж на триста метров ввысь закинуть. Приспособить к планеру… да только какой смысл, дальше десяти километров визуально все равно не навести. Однако будущее действительно за ракетами, тут я с тобой полностью согласен. Надо же будет как-то до Луны добираться!

— До этого еще страшно долго, — я попытался поскорее вернуть разговор обратно в конструктивное русло.

— От чего же? — удивился Сергей в ответ. — Кондратюк,[89] например, в «Завоевании межпланетных пространств» уже все рассчитал, с промежуточной пересадкой на лунной орбите[90] дело выходит не таким и сложным.

Черт же меня дернул за язык с этими проклятыми ракетами! Забыл, что среди молодежи тема полетов на Луну идет сразу вслед за обсуждением секса и процесса линчевания негров. Всевозможные доклады, лекций, диспуты настолько популярны, что входы в зал частенько пикетирует милиция. И ладно бы туда набивались одни студенты, юным положена толика сумасбродства. Однако же, в межпланетную вакханалию ввязались маститые ученые. Пишут книжки с математическими выкладками, ссылаются на зарубежные работы, обещают регулярное сообщение Земля-Луна как итог четвертой пятилетки. Только попробуй, кому-нибудь скажи, что советский сапог не ступит туда даже через сто лет. Морду набьют!

— Все же кого-то ты мне здорово напоминаешь, — вдруг вмешалась Саша. — Мы часом не могли раньше встречаться?

— В Киеве с лекциями про изучение мирового пространства частенько выступал, — гордо дернул вверх подбородком Сергей. — Может быть там? Или в кружке академика Граве?

Мда. Если в двадцать первом веке повесить у деканата объявление о наборе команды для полета на Луну — его примут за идиотский розыгрыш. Но в голодной и холодной Москве тридцатых… Алексей Толстой показал в «Аэлите» совершенно реального Гусева, читающего подобное объявление, и ничуть не удивляющегося ему. Так вот, в данном факте нет ни грана фантазии. Тысячи гусевых сидят в аудиториях вузов и без всяких обиняков верят, что бумажка с нужными словами появится у деканата завтра, край — послезавтра.

— Хм… нет, там вряд ли, — задумчиво протянула Саша. — Где-то фото мелькнуло? В газетах про тебя случайно не писали?

— Не думаю, хотя…

— Будь добр, повернись анфас.

— С удовольствием, — Сергей послушно свернул голову набок. — Если что, моя фамилия Королев.

Сто раз, никак не меньше, я разглядывал в учебниках фотографии главного конструктора ракетно-космической промышленности СССР. Но стоило Дню Интернационала столкнуть нас лицом к лицу — умудрился пройти мимо сходства. Как?! Ведь похож, ей-ей похож, совсем как на том фото, что выдрано из уголовного дела тридцать восьмого года.

— Сергей Павлович? — замерзшим голосом уточнил я.

— Он самый, — подтвердил Сергей коротким кивком. — А ты откуда знаешь?

— Где-то читал, но точно припомнить не могу, — покривил я душой.

Дурацкое объяснение Королев принял, видать сам точно не знал что, где и когда публиковалось. Вот только разговор почему-то сразу расклеился. Вместо школярской открытости и простоты в воздухе повисла настороженность.

На первом же перекресте будущий главный конструктор махнул рукой в сторону:

— Пожалуй, мне пора.

Сказать честно, я растерялся. Держать нельзя отпускать, ставь запятую где хочешь. То есть, что делать-то? Договариваться о следующей встрече? Попробовать можно, да только на кой черт заштатный электрик сдался перспективному авиаконструктору? Вскрываться, рассказывать про будущее? Без доказательств в виде смартфона — пустое дело. Плюнуть и растереть? Надеяться, раз Королев в старом мире справился без чужих советов, то в новом и подавно не пропадет?

— Ты верно решил, что мы из ГПУ? — прямое и острое лезвие Сашиного вопроса застало Сергея врасплох.

— Нет, но вообще-то…

Неужели моя жена попала в точку?!

— Как ты мог такое подумать?! — в сей же момент ринулась в наступление Саша. — Мой отец, академик Бенешевич,[91] в прошлом году сгинул на Пертозерской командировке! Мать, внучка академика Зелинского, замерзла до смерти в вагоне, на пересылке! Алексей вовсе не чекист! Кроме того что электрик, он еще писатель-фантаст. Делает стопоследнюю правку своего романа про Лунную советскую республику, ночами напролет штудирует всякие разные умные книги и журналы.

— Это как «Аэлита»? — пришла очередь удивляться Королеву.

— Лучше! — резким взмахом рук Александра отмела все его сомнения. — Намного лучше, и не я так говорю, а товарищ Бабель. Он помогает Лешке по художественной части.

— Бабель? Тот самый?

— Ну конечно же!

— Познакомить сможешь?!

— Обязательно! Айзек… чудесный собеседник! — Саша хищно улыбнулась, не иначе вспомнила мою эпическую драку с Бабелем и Кольцовым. — И вообще, пойдем к нам, я хоть за чаем твою одежду подлатаю.

Отпираться дольше вежливого Королев не стал, похоже взаправду опасался получить нахлобучку от матери за полуоторванные рукава и висящие на соплях пуговицы. Мне же пришлось до самого дома развлекать будущего главракетчика синопсисом романа.

Задумывалась «Лунная республика» как плагиат с «The Moon Is a Harsh Mistress». Древний хайнлайновский текст мне понравился своей революционностью еще в Берлине, поэтому он не лег в числе многих прочих в швейцарский фотоархив, а остался в смартфоне, в урезанной коллекции книг, предназначенных для ввоза в Советскую Россию. Осенью, когда вопрос выбора сюжета для моего писательского дебюта встал ребром, межпланетная тема показалась вариантом совершенно беспроигрышным, всего-то делов — кастомизировать приключения мятежных лунарей под большевистскую идеологию.

Реализация, однако, пошла традиционным для отечества порядком — гладко только на бумаге. Первым делом Бабель потребовал годный черновик, причем годный не в плане разборчивости почерка, а доказывающий тяжкий многолетний труд автора над своим детищем. Упаси Бог просто взять и переписать слова с экрана в тетрадь, темная история авторства «Тихого дона» на самом пике скандала, посему нового популярного автора коллеги-завистники препарируют без стеснения и жалости, как школяры лягушку на уроке биологии.

Следующий нежданчик состоял в отчетливом игноре Хайнлайном будущего Совсоюза.

Натуральный парадокс — подруга главного героя почти русская. Революция декларирована на троих под литр столичной водки. Текст пропитан транслитерациями как тайский рис перцем — есть Lunaya Pravda, gostaneetsa, da, nyet, bolshoyeh thanks, Bog, gospazha, tovarishch, stilyagi, зубодробительные sp'coynoynauchi и прочие bolshies-большевики. Однако при всем этом активной ролью СССР в делах мирового масштаба даже не пахнет. С другой стороны, в идеологические ворота никак не пролезал раздутый на Сибирь, Малазию и Австралию бармаглот Великого Китая. Восстановить геополитическую справедливость вроде как не сложно, однако из-под заплаты вылезла неприятная логическая западня: если на Земле процветает коммунистическое государство, какого дьявола восставшая колония империалистов не обратились к нему за военной и гуманитарной помощью?!

Пришлось творить всерьез, фактически с нуля. Выворачивать наизнанку жестко ориентированную на free market психологию главных героев. Изобретать разделение поверхности и недр Луны по зонам влияния — как итог первой орбитальной антиимпериалистической войны. Нагружать советскую Лунную коммуну сверхзадачей по подготовке сверхрывка к захвату Марса. Размещать в поясе астероидов секретную базу недобитых троцкистов, вовремя распропагандированную попавшими в плен «студентками, комсомолками, спортсменками, и наконец, просто красавицами». Заменять анархо-республиканские революционные ячейки на коммунистические. По классикам и съездам обосновывать неизбежность стихийного марксизма искусственного интеллекта. Грезить в снах главных героев о межмировой революции, и прочее, прочее, прочее.

Параллельно шла техническая модернизация. В романе появились поля кремниевых солнечных батарей с КПД более тридцати процентов, литиевые сверхаккумуляторы, компьютеры на микросхемах, видеомагнитофоны и смартфоны, дата-центры, лазеры, светодиоды, оптоволокно, Интернет, многочисленные промышленные и бытовые роботы, синтетические ткани и пластмассы, 3-D принтеры для печати котлет хлорелловой пастой, молекулярная гастрономия прочие чудеса 21-го века. Как следствие, ось сюжета пришлось переориентировать с хайнлайновского выращивания пшеницы на добычу редкоземов и экологически вредные производства.

Отдельное спасибо нужно сказать Бабелю и Кольцову. Если бы я с черновиком «Лунной республики» явился в издательство самостоятельно, то верно, попал бы не в Союз писателей, а в одиночку на Лубянке. Теперь же из-под эверестов корректур неторопливо выползает убойный роман-двухтомник.

К счастью, художественные изыски не интересовали Королева ни на грош. Зато в технические «прогнозы» он впился с жадным удовольствием. С позиции специалиста агрессивно бросался оспаривать каждую мелочь, и страшно удивлялся, получая конструктивный отпор. К саге о крайней полезности спутников связи и навигации мы наконец-то добрались до нашей клетушки; тут будущий главный конструктор без стеснения использовал комфорт стола и стула к своей пользе — достал чуть-чуть не потерянный в драке блокнот и принялся аккуратно вписывать в него перспективные идеи.

Не могу сказать, что это меня обрадовало, скорее напугало.

— Не стоит планировать так далеко, — предостерег я Сергея, разжигая примус. — Полет мысли легко сходит с рук фантастам, а вот конструкторам мечтать вредно, на сколько я знаю, от них требуют лишь то, что можно сделать здесь и сейчас.

— Забегать вперед у нас действительно опасно, — погрустнел он. — Недавно отчим рассказывал, — Сергей приостановился на секунду, очевидно решая, достойны ли мы его доверия, но все же решился: — Его хорошего знакомого чуть не арестовали прошлым летом за то, что построил передовой элеватор. Высота вышла с семиэтажный дом, притом что все сделано из дерева, без проекта и единого гвоздя. В народе «Мастодонтом»[92] прозвали.

— Лишнего болтал? — привычно предположила Александра.

— Мало откатил? — в свою очередь попробовал догадаться я.

— Если бы! — презрительно скривился Королев. — Какой-то начальственный невежда решил, что элеватор непременно рухнет, а значит, погубит народное зерно. Тут же пригнали комиссию из центра, давай бумажки ворошить, допросы чинить… только и спасло, что Сталина с Кировым удачно взорвали. До элеваторов ли, когда надо троцкистов из своих рядов чистить?

Хоть кому-то на пользу пошло! — обрадовался я. Вслух же, само собой, выдал совсем другое:

— В принципе, боевые ракеты штука не сложная.

— Насколько несложная, настолько и бесполезная, — мгновенно возразил Королев. — Их со времен Ватерлоо пристроить к делу пытаются, да все без пользы![93]

— Точность никакая, — легко согласился я. — Однако как раз этот вопрос пора бы наконец решить!

— Управление по радио? — скептически нахмурился будущий главракетчик. — Нет! Это же какая здоровенная бандура выйдет! Уж лучше проводами, как у Сименса с его планирующими торпедами.[94]

— Вот даже как! — расстроился я. Опять предки справились без моего послезнания.

Под чай с сушками Королев разложил передо мной еще один скелет Великой войны, на сей раз, в ее морской части. Как известно, ютландская попытка Hochseeflotte прорвать блокаду Grand Fleet закончились если не поражением, то чем-то на него очень похожим. За неимением возможности догнать Британию в числе дредноутов, адмиралы кайзеровского флота занялись поиском недорого wunderwaffe. Подводные лодки подавали большие надежды, однако роль не потянули — прекрасно справлялись с торговыми пароходами, однако против боевых кораблей явно пасовали.

Похожим результатом закончилось применение авиации; неуклюжие этажерки тупо не могли попасть бомбой в маневрирующий корабль. Сперва, помня о будущем владычестве авианосцев над морями и океанами, я не мог поверить в подобную нелепость. Сомнения снял приведенный всезнающим Королевым пример про турецки крейсер Гебен, севший в восемнадцатом году на мель в Дарданеллах. Англичане провели почти три сотни налетов на идеально неподвижную, не имеющую нормальной зенитной артиллерии цель, высыпали пятнадцать тонн бомб — попали всего двумя, не нанеся никакого практического ущерба.[95]

Наконец, в погоне за деньгами Kaiserliche Marine, сумрачный саксонский гений одного из многочисленных Сименсов предложил неожиданное решение — приспособить к обычной морской торпеде крылья, отбрасываемые при посадке на воду. Нехватки носителей такого чуда не наблюдалось — авиация второго рейха имела в своем составе полторы сотни превосходных цеппелинов. Управлять же полетом одноразового торпедоносца предлагалось по проводам. Для технологий начала века расстояние в десять миль оказалось вполне достижимым… не хватило времени на доводку. Адмирал Шеер уже «разлил масло», в смысле, спровоцировал Кильское восстание; сотня боеготовых планирующих торпед сгнила на флотских складах.

Тема натурально взяла меня за живое: неужели я, со знанием истории будущего, не смогу присоветовать великому главракетчику ничего интересного?

— Стартовать сразу к Луне, конечно, здорово, — начал я осторожно. — Но для космических опытов понадобятся поистине космические ресурсы, а так же, — тут я вспомнил о недавнем осуждении известного авиаконструктора Поликарпова на три года лагерей,[96] — покровительство военных. Далекие перспективы суть шаткий фундамент для карьеры, требуется стать совершенно незаменимым здесь и сейчас. Ты ведь понимаешь, о чем я говорю?

— Время нынче сложное, — по лицу Королева пробежала отчетливая тень. — Еще как понимаю![97]

— Лучше всего изобрести что-то примитивное, понятное любому фэзэушнику.

— Жаль, над авиационными реактивными снарядами уже давно работают.[98]

— Межпланетные полеты академиков РККА не волнуют…

— Так ты что, предлагаешь вовсе не связываться с радиоракетами, а делать планер-бомбу с проводами?

— Не уверен, — заколебался я, — Радио выйдет заметно дороже, но гораздо перспективнее, ведь система управления чудесно подойдет для больших ракет. Хотя лично я категорически не верю в способность отечественной промышленности создать что-то дельное и помехозащищенное в ближайшую пятилетку. Но ведь дело-то в другом: космос ни то, ни другое не приблизит!

— Ускоритель для планера… — предположил Королев, и тут же сам себе ответил: — Чушь собачья!

— Подведем базис под надстройку, — мне пришла в голову идея зайти с другой стороны. — Управляемая ракета штука недешевая, соответственно цель для нее обязана быть достойной по цене, высокоманевренной, но при этом находиться на расстоянии прямой видимости. В противном случае проще обойтись артиллерией или бомбами.

— Ты опять про корабли, — хмыкнул Королев. — Увы и ах, дредноутные баталии у нас покуда не планируются.[99]

— Леш, а помнишь ты мне прошлым летом про танки рассказывал? — вдруг оторвалась от шитья Александра.

— Пффф! — не сдержал усмешки Королев. — Из пушки по воробьям! То есть, как раз пушками и надо этих неуклюжих чудовищ долбить, а ракеты, да еще управляемые, к чему?!

— Танки?! — в восторге от очевидного развития мысли я вскочил с табуретки. — ПТУРы! Сашка, ты моя умничка!

Да здравствует день склероза! Надо же умудриться забыть про собственный институтский ВУС? А он ни много, ни мало, а про ремонт электроспецоборудования Т-72. Сам по себе, в эпоху самых больших в мире радиоламп, предмет чуть более чем бесполезен. Однако как и чем уничтожают танки — преподы на военной кафедре рассказывали в красках и с удовольствием. Сослаться бы на их авторитет… да только ни рано ли начинать возиться с полноценным ПТУРом в 1931 году? В старом мире что-то подобное появились сильно после Второй Мировой.[100] Так что здесь придется начинать с абсолютного нуля: ракетная теория и практика на стадии школьных опытов, полупроводников нет как класса, производство порохов и взрывчаток замерло в технологическом болоте проклятого царизма. Электрические провода, и те жуткий дефицит.

С другой стороны, из книг старого мира я помню точно — первое полевое испытание ФАУ-1 случилось в 1932 году, серийное же производство — по срочной необходимости, с 1942-го. Советский радиолокатор отдан в разработку в начале 30-х, выпуск весьма сырой конструкции начался в войну. То есть, по меркам эпохи, десятилетний цикл R&D вполне нормален, особенно если результатом считать не первые полурабочие макет, а доведенное до конвейерной кондиции устройство.

Так зачем ждать? Само по себе ничего не произойдет. Любое большое дело начинается с мечты… или оплаченного госзаказа. Королев через авиаторов уже имеет выход на ответственных товарищей, ему достаточно правильно сформулировать задачу, обозначить желаемый результат и пути его достижения. Клиент, в данном случае Наркомвоенмор, откроет проект, выделит ресурсы — тем более, для разработки ПТУР много не надо. Будущий главный конструктор ринется к друзьям и врагам, выбивать фонды, площади и оборудование, сманивать специалистов, рядиться с суровыми заводскими директорами. Водоворот текучки страшен, но Королев, без сомнений, с ним справится.

Дальше проще: при наличии обнадеживающих промежуточных результатов набравший инерцию маховик оборонного госзаказа перемелет в труху любые технологические препоны. Без спешки, шаг за шагом, год за годом. Нет специального пороха для ускорителей? Родина в опасности! Советская промышленность получит волшебный звездюль, мытьем или катаньем научится производить то, что нужно для будущего полета на Луну. Нет диодов и транзисторов? Что за беда! Капиталисты вот-вот выкинут на прилавки магазинов ламповые телевизоры с электронной разверткой,[101] неужели великий и могучий СССР не осилит куда более простой блок управления ракетой?

А там, глядишь, подойдет время тяжелых зенитных ракет. От которых до Луны — один маленький человеческий шаг. Осталось зацепить кончик той логической цепи, которая приведет Королева, а затем и краскомов, к разработке ПТУР.

— Неуклюжие монстры, говоришь? — мой язык опередил мозг. — Под какие мощности двигателей сейчас принято рассчитывать самолеты?

— Обижаешь! Смешной вопрос! Если эм-семнадцать, который лицензия с шестого бээмвэ, то пятьсот лошадей. Хотя Микулин скоро новый[102] мотор выкатит, там уже восемьсот будет.

— То есть тысяча не за горами?

— Надо полагать, — удивился моей настойчивости Королев. — Ты к чему клонишь?

— Вот смотри. — Не зря же я листал в Берлине военные каталоги? — Еще с Великой войны у французов на вооружении остался танк два-эс,[103] весом аж в семьдесят пять тонн. Броня полсотни миллиметров, пушка семьдесят пять, к ней в помощь четыре пулемета.

— Как есть чудовище!

— Теперь на секунду представь, что из него выкинули древние автомобильные двигатели, идиотскую, тяжелую как жизнь батрака электрическую трансмиссию, взамен же засунули авиационный мотор на тысячу сил.

— Скорость вырастет?

— Облегченный тонн до пятидесят монстр поскачет по траншеям так же ловко, как новый Форд по брусчатке Красной площади! И какими средствами, спрашивается, бойцы непобедимой и легендарной должны остановить атаку эдакого сухопутного броненосца? Его разве только трехдюймовка прошибет, и то если не в лоб. Но батарея трехдюймовок на прямой наводке… это ж смертники, хорошо если раз хобот навести успеют. А с закрытых позиций — если попадут, то случайно.

— Возможно, что-то в этом есть…[104]

Скепсис так и сочился из Королева, и я хорошо понимал его причину: ракета в его понимании что-то большое, межпланетно-основательное, но никак не оружие поля боя. Поэтому вместо споров потянулся в ящик стола, к последнему доводу инженеров — пачке бумаги и карандашам «Негро».

— Давай прикинем, — я начал рисовать сечение ракеты от ПТУР «Малютка» так, как помнил его с учебного плаката. — Пары килограммов взрывчатки хватит, все одно в гранату трейхдюймовки напихано в разы меньше.[105] Дальность полета не более трех километров, иначе оператор ничего не разглядит даже в оптику. Гироскоп раскрутим механически, ленточкой, которая выдернется при запуске. Тогда бортовою батарею можно выкинуть к черту, электропитание для единственной рулевой машинки проще подавать по кабелю…

— Погоди, погоди, — прервал меня будущий главракетчик. — Одной машинки явно мало!

— Пришлось фантазировать на похожую тему, — я постарался соорудить хоть какое-то подобие правдоподобной легенды. — Если ракету заставить вращаться в полете, то курсом и наклоном можно управлять одним каналом по-очереди, перемещая насадки-дефлекторы на соплах маршевого двигателя.[106]

— Хмм! А второй набор сопел впереди зачем?

— Они от отдельного стартового заряда, без него будет сложно набрать скорость.

— Тут взрывчатка? — короткий мощный палец Королева уперся в конус кумулятивного заряда. — Почему она так странно уложена?!

— Так многократно увеличивается мощность, тонкая раскаленная струя будет протыкать насквозь самую толстую броню, — я быстро изобразил отдельный рисунок. — Вот, примерно как-то так.

— Похоже на эффект Неймана,[107] — после некоторого раздумья определился Королев. — Остроумное применение, я-то думал, эта штука только для горных работ годится. Надо непременно изучить!

— Управление с джойстика,[108] — я добросовестно старался изобразить пульт в изометрии. — Тут же можно поставить перископ, тогда бойцу вообще не потребуется высовываться из окопа. Саму пусковую платформу с ракетой лучше бы ставить метрах в двадцати, тогда обстрел противником места пуска никому не повредит.

— Хорошо фантазировать на бумаге! — будущий главный конструктор вытянул эскиз из-под моих рук, и принялся его сосредоточенно изучать, тут и там упирая холеный ноготь в карандашные линии на бумаге. — Но как реализовать в жизни? Хотя бы вот это самое одноканальное управление? С сельсином так точно не выйдет!

— Если ракета все время вращается, то в сущности, все равно куда направлена тяга, влево, вправо, вверх, вниз или по диагонали, — стал вспоминать я. — Важно отклонять факел в момент, верный относительно положения в пространстве. То есть, рулевая машинка работает в релейном режиме, а курс идет по результирующей силе. В некотором смысле процесс похож на скольжение щеток по коллектору электродвигателя постоянного тока…

— Абракадабра какая-то, — огорчился Королев. — Даже у немцев не встречал ничего подобного!

— Собственно, машинка управления ничего общего с сельсинами не имеет, просто пара электромагнитов, которые по командам дергают заслонки сопел из одного крайнего положения в другое.

— Все равно ничерта не понял! Ты объясни по человечески!

— Сейчас, — я вытянул из пачки новый листик. — В плане схемотехники там все очень просто, токосъемник гироскопа разделен на четыре сектора, — из под моего карандаша выходила корявая, но все же читаемая схема. — Получается тактовое напряжение с частотой, равной частоте вращения снаряда. Оно подается обратно на наземный контроллер управления, и уже с него, после обработки, команды идут на рулевую машинку.

— Гхм. Для бреда слишком связно…

— Весь цимес в угле сдвига фаз между тактовой частотой с гироскопа и управляющей с контроллера. Так задается опережение или отставание срабатывания электромагнитов от градуса поворота ракеты в пространстве, от чего, собственно, и зависит результирующий момент.

— Ты или сумасшедший, или гений, — Королев потянулся за листком и карандашом. — Давай прикинем вот так…

Следующие часы запомнились мне плохо. Мы наперегонки чертили циклограммы, строили эпюры сил, привлекали на помощь тригонометрию, вращающиеся вектора, меняли системы координат, жестко ругались и радовались найденным вариантам. Точно не помню, когда клюквенная настойка из наших с Сашей закромов перекочевал на стол, откуда взялась сломанная гаванская сигара, зачем разорвали напополам третий том «Hutte Des ingenieurs taschenbush» раритетного пятнадцатого года издания и кто прожег сквозную дыру в январском «Monatshefte fur Chemie». В конце концов, мы забрались в дьявольские дебри математики… и непременно бы проколупались на иной план бытия, да закончились одновременно, как по заказу, настойка и бумага.

Копоть, густо покрывшая за зиму оконные стекла, золотилась светом нового дня.

В день Интернационала так можно.