– А мне он, честное слово, понравился. – Алька поморщилась и теснее прижала к груди скрипку. – Господи, сколько же народу набилось в этот проклятый автобус! Такое впечатление, что следующий будет только завтра.
– Он будет через час, а это почти то же самое, – ответила Ленка.
Девчонки ехали в Химки, где жила бывшая супруга Кретова, Зинаида Ильинична Вертухова. Домой они заезжать не стали, поэтому сейчас больше собственных отдавленных ног их волновало, довезут ли они инструменты в целости и сохранности.
– Так я о Горгадзе, – повторила Алька, крепко вцепившись в свисающую сверху кожаную петлю. – Дельный человек. Зря Васька всех им пугал.
– Погоди, это только первая репетиция. Он, так сказать, присматривался, знакомился, а гайки закручивать потом начнет.
– Куда еще закручивать? – возмутилась Алька. – И так уже все чумовые от кретовских воплей. По крайней мере, этот хоть не орет, и то приятно.
– Зато как засадит тебя на групповые струнные по три часа в день эдак на месяц, вспомнишь старые добрые времена. Ура, мы, кажется, приехали.
Двери автобуса медленно, будто с неохотой, разъехались в стороны, и толпа хлынула на выход, увлекая за собой девушек.
– Сколько времени было свободного на неделе, так нет, непременно нужно было дождаться рабочего дня, – укорила Алька подругу, оглядываясь по сторонам. – Так бы утром поехали, а теперь смотри, уже темнеет. Сейчас сто лет будем искать улицу и дом.
– А ты хотела, чтобы мы заявились к кретовской жене сразу после похорон?
– Но она же бывшая жена!
– Это ровным счетом ничего не значит. Можно и нынешней женой быть, а на смерть супруга дорогого наплевать, а бывает наоборот – давно развелись, но человек все равно останется близким. Почем мы знаем, может, у них как раз так… Да я тебя умоляю, не забудь, под каким соусом мы туда едем, не спрашивай лишнего.
В телефонном разговоре с Зинаидой Ильиничной Алька, по Ленкиному наущению, сказала, что они внештатно сотрудничают в журнале «Музыкальное обозрение» и желают написать статью о своем безвременно погибшем дирижере. Зинаида Ильинична была довольно любезна и пригласила девушек к себе. Дом они отыскали на удивление быстро. Вертухова оказалась маленькой, живой женщиной лет пятидесяти пяти, с подвижным, миловидным лицом, на котором выделялись крупные, слегка навыкате, карие глаза. По квартире распространялся аромат капустного пирога, в узком коридорчике было тесно от стоящих в беспорядке коробок и чемоданов.
– Проходите, девочки. – Зинаида Ильинична улыбнулась и поманила гостей за собой в глубь прихожей, где на стене висела переполненная вешалка. – Раздевайтесь и проходите. Не успела прибраться к вашему приходу, так что извините.
– Вы переезжаете? – поинтересовалась Алька, осторожно пристраивая на крючке свою куртку и придерживая ее рукой, чтобы та не слетела.
– Переезжаю? – засмеялась Вертухова. – Да что вы! Куда мне переезжать? Я счастлива, что у меня этот угол есть. На квартиру теперь заработать сложно, да и незачем мне. Здесь еще мама моя жила, а я одна.
– А я думала, в коробках вещи, – сказала Алька.
– Это Павла Тимофеевича – книги, ноты, партитуры. Только вчера привезли, я не успела разобрать. Ну повесили? Тогда идемте сразу за стол, чай пить.
Вертухова не выглядела ни грустной, ни убитой горем. Она провела девушек через маленькую, такую же тесно заставленную комнату в кухню, где стоял старинный, покрытый ослепительно-белой, крахмальной скатертью, круглый стол. Через минуту на нем красовались большие перламутровые чашки и румяный пышный пирог.
– Кофе не предлагаю, потому что сама его не пью. Но, уверяю, вы не пожалеете, что попробовали мой чай. – Зинаида Ильинична поставила на скатерть огромный заварной чайник и графин с холодной водой.
Она разлила по чашкам вишневого цвета жидкость, добавила чуть-чуть воды и, усевшись за стол, скомандовала:
– Пейте.
Чай имел привкус лимона, мяты и еще чего-то, неуловимо знакомого, но чего именно – Алька понять так и не смогла.
– Ну как? – придирчиво спросила Вертухова.
– Вкусно. – Ленка с любопытством заглянула в чашку, будто там, на дне, плавал какой-то секрет.
– Мой фирменный рецепт, – гордо проговорила Зинаида Ильинична. – А теперь можно перейти к делу. Значит, вы работаете в оркестре покойного Павла Тимофеевича?
– Да, – подтвердила Алька, – мы скрипачки.
– И параллельно пишете статьи в журнал?
– Именно.
– Что ж. – Вертухова первый раз за все время вздохнула. – Мне нравится идея написать статью о Павле Тимофеевиче. И еще больше меня радует, что сделает это не искушенный и равнодушный музыкальный критик, а молодежь, которой Павел посвятил последние годы жизни.
Вертухова отодвинула чашку и замолчала. Ленка сосредоточенно жевала пирог, Алька разглядывала стены кухни, увешанные картинами.
– Я прошу меня извинить, – слегка изменившимся голосом сказала Вертухова, – стараюсь не думать об этом, но не могу. Какая нелепость, страшная, трагическая нелепость! Ведь это был удивительный, неординарный человек, настоящий музыкант. – Зинаида Ильинична поспешно встала из-за стола, вышла в комнату и тут же вернулась с кипой папок. – Вот, – она бережно раскрыла одну из них, – видите, чем он занимался в последние годы? Да-да, это его собственные переложения опер. Тут и Вагнер, и Чайковский, и Римский-Корсаков, и многие другие композиторы. Невероятный, титанический труд – он не спешил его публиковать, доделывал, беспрестанно совершенствовал. Он начал заниматься этим, когда мы еще были вместе.
– Отчего вы расстались? – осторожно спросила Алька, удивленная такой осведомленностью Вертуховой о делах бывшего мужа.
– В двух словах не скажешь. Видите ли, такие личности, как Павел Тимофеевич, – одиночки. Они не созданы для жизни в семье. В сущности, я всегда понимала это. Знала, что жить с ним будет непросто. А оказалось – невозможно. Винить в этом некого. Его вообще раздражали люди, реальные, обыкновенные люди. Они отвлекали его от своих мыслей. Требовать от него, чтобы он был рядом, немыслимо. Но это я понимаю сейчас, а тогда… как всякой женщине, мне хотелось внимания, заботы, участия. Он злился, взрывался… Это не для статьи, но почему-то мне хочется, чтобы вы поняли – я ни в чем не виню мужа, я им горжусь.
– Зинаида Ильинична, – Алька почувствовала, что нужный момент настал, – мы бы хотели, чтобы вы рассказали нам о последних годах Павла Тимофеевича, когда он работал с нами. Чем он жил, какие люди его окружали.
Вертухова печально покачала головой:
– Я же говорю, Павел не любил людей. Последние три-четыре года он и вовсе сделался мизантропом. Жил один, никуда не выезжал, кроме работы. Друзей забросил, да, честно говоря, их у него и не было, настоящих друзей. Он жил всегда одной музыкой. Правда… – Вертухова замялась, отхлебнула совсем остывший чай, и поглядела куда-то вбок, – правда, в последние годы, кажется, у него в жизни появилось кое-что.
– Что? – Алька нетерпеливо заерзала на стуле.
– А что появляется у стареющих, нуждающихся в источнике вдохновения мужчин?
– Вы имеете в виду новый роман?
Вертухова кивнула:
– Я лично его пассию не видела, но некоторые из наших общих знакомых передавали мне… И сам Павел в разговоре по телефону намекал на необычайный творческий подъем, якобы охвативший его в последнее время.
– И вы не знаете, кто эта женщина? – еле сдерживая разочарование, спросила Алька.
– Ну конечно, нет. Соня говорила про нее – странная. Одевается как на маскарад, вечно в темных очках, в головном уборе. Явно молодая.
Алька не удержалась и кинула торжествующий взгляд на Ленку.
– Кто это – Соня? – поинтересовалась та, незаметно пожимая плечами в ответ.
– Соня? Это родная сестра Павла, Софья Тимофеевна Кретова. Чудесный, святой человек, единственная серьезная его привязанность и самый преданный друг. Кстати, о ней вы можете написать в своей статье – Павел многим ей обязан, она посвятила ему жизнь.
– А она станет с нами разговаривать? – недоверчиво спросила Ленка.
– Отчего же нет? Она, конечно, в жутком состоянии, я только вчера была у нее. Может, стоит выждать несколько дней, неделю, на худой конец. Но в конечном счете разговор с вами должен пойти ей на пользу – у нее появится какой-то смысл в жизни. Я напишу, как с ней связаться.
Вертухова принесла из комнаты лист бумаги, ручку и записала адрес и телефон Софьи Кретовой.
– Вот, держите. – Она протянула листок Альке, и та спрятала его в карман джинсов.
– Можно взглянуть на партитуры? – неожиданно спросила Ленка.
– Пожалуйста. – Зинаида Ильинична пододвинула к ней ворох папок. – Когда-нибудь об этом узнает музыкальный мир, помяните мое слово.
Алька с любопытством заглянула подруге через плечо. В папке лежали толстой стопкой широкие нотные листы, исписанные мелким, корявым кретовским почерком. Первой партитурой оказался «Тангейзер» Вагнера. Изложение показалось Альке громоздким и перенасыщенным, но кто его знает, как это звучит живьем в оркестре? Может, и вправду гениально. Ленка один за другим перекладывала нотные листы из папки на стол.
«Боже мой, сколько же их! – поразилась Алька. – И когда он только успел все это написать?»
Ленка потрясла две слипшиеся странички, и из них на стол вдруг выпал прямоугольничек плотной бумаги. Вертухова удивленно взяла его в руки, перевернула. Это оказалась фотография скрипки – такие делают для загранпаспорта на вывоз инструмента за рубеж.
– Откуда это здесь? – удивилась Зинаида Ильинична, машинально закладывая фотографию в самый низ, на дно папки. – Вы дальше смотрите, там Чайковский, уникальная работа.
– Действительно, здорово. – Ленка пристально изучала глазами партитуру, на которую указывала Вертухова.
«Надо же! – Алька с уважением поглядела на подругу. – Неужели она так прямо слышит музыку с листа?» Сама Алька вконец запуталась и устала. Ей было ясно, что ничего дельного у бывшей жены Кретова узнать не удастся, хотелось поскорее свернуть разговор и уйти. Но Ленка, казалось, всерьез заинтересовалась кретовскими трудами, лицо ее стало сосредоточенным, она методично перекладывала страницу за страницей, пока в папке не осталась одна фотография скрипки.
– Фантастика, – пробормотала Ленка и аккуратно сложила партитуры обратно в стопку. – И в голову не могло прийти, что он этим занимается.
– Напишите об этом, девочки. – Оживившаяся Зинаида Ильинична завязала тесемки на папке. – Обязательно напишите.
– Напишем, – пообещала Ленка. – И сколько у него таких папок?
– Не менее десяти. Я и сама в шоке – мы же давно не виделись, откуда мне было знать о такой гигантской работе. Теперь вот буду разбирать все это. – Вертухова махнула рукой в сторону коридора.
– Нам пора. – Алька поднялась из-за стола и незаметно потянула Ленку. – Поздно уже, завтра с утра репетиция. Вы нам очень помогли.
– А вы мне, – просто сказала Вертухова. – Приятно, что, несмотря на тяжелый характер Павла Тимофеевича, в оркестре так тепло к нему относились. Не поленитесь зайти к Софье Тимофеевне, она расскажет вам много интересного.
– Обязательно, – горячо заверила Алька.
Они с Ленкой с трудом успели на автобус до Москвы – следующий шел через два с половиной часа и прибывал из Химок в одиннадцать. Салон был полупустой, дорога свободная, и девчонки доехали минут за двадцать.
– Это же почти Москва, – удивилась Алька, завидев в окне огни метро, – а мне показалось, что мы заехали к черту на рога.
– Ты поезди туда в час пик, – усмехнулась Ленка.
– Верно. Вот уж не ожидала от Крета такой прыти. Смотри, сколько накатал, глядишь, бывшая жена теперь миллионершей станет, когда все издаст. Она ж его единственная наследница.
– А я думаю, не она, – задумчиво протянула Ленка.
– А кто?
– Сестра. Эта самая Софья Тимофеевна. Когда мы к ней, кстати, наведаемся?
– Ты меня спрашиваешь? Я хоть завтра готова.
– Нет, завтра нельзя, дня через три, думаю, будет в самый раз.
– Ну через три, так через три, – покладисто согласилась Алька и вздохнула. – Смотри, все дороги ведут к этой таинственной бабе. Непременно нужно ее разыскать.
– Сомневаюсь, чтобы она нам многое рассказала, даже если мы ее найдем. Ну любовь на старости лет, с кем не бывает. К убийству это какое отношение имеет? И потом, во Владимире такой дамы не наблюдалось, очень уж она заметная.
– Я ж не говорю, что она пришила Крета. Просто раз он такой нелюдимый был, кто еще может о нем что-нибудь знать? Получается, очкастая – самый близкий ему человек. Разве не так?