Сквозь толщу лет

1. ГЯУРС

Всего двадцать минут назад мы покинули городские перекрестки, улицы с черными тенями тополей на выбеленных стенах, с восточно ярким орнаментом цветников, с прохладным журчанием воды в цементированном ложе оросительных канавок. Отсюда трасса ушла на окраину, к разбросанным строениям и пыльным пустырям. Жилые и промышленные кварталы отступили к западу, а на юге над городом обозначились легкие и воздушные очертания горных цепей. Печальной полосой прошло мимо кладбище — немой лес из невысоких глиняных столбов. Здесь похоронены жертвы землетрясения 1948 года — мужчины, женщины, старики, дети, не пережившие ночи с 5 на 6 октября. Среди зарослей низкорослого узловатого кустарника дорога бежит на восток, и с каждым километром, с каждой минутой вокруг становится все пустыннее.

Освещенные утренним солнцем, продолжают отступать на юг сиреневые вершины и сизые гребни горных цепей. По склонам медлительно плывет молочная дымка, и кажется — величественная громада поднялась и парит в воздухе. Зато с северной стороны небо совсем припало к земле. Там, за линией горизонта, лежат пески Каракумов.

Между мертвой пустыней и подножием первых отрогов Копет-Дага плавится на солнце начисто выжженная, раскаленная плита Гяурского плато. Давно миновала совсем короткая здесь весна с яркой зеленью трав и огоньками степных тюльпанов, и сейчас снова догола испепелена земля — серая, рыжая. Дико и голо. Твердь и небо. Пустота и плоскость.

Покинув асфальт, машина прямо по спекшемуся грунту углубляется в предмостье пустыни. Когда на пологих буграх полуторку подбрасывает, как лодку на волнах, в кузове оживают бочки, бидоны, канистры — они погромыхивают, в них бьет о стенки, хлюпает, плещет, захлебывается вода. Без воды сюда не ездят.

Просто невероятно, что где-то существует сейчас темная, влажная, податливая под ногой земля — поросшая лесом, присыпанная палым листом, выстланная прохладным войлоком мха, звенящая щебетом и трелями птиц.

А здесь с добела расплавленного неба бесшумно низвергаются на землю сухие потоки слепящего зноя. Не то что леса — деревца не видно. Ни кустика, ни травинки, ни строения, ни даже просто камня. Небо и твердь. Пространство и плоскость.

Это — Гяурс.

Но в самом ли деле земля здесь лишена примет?

Если оторваться от неоглядных просторов, от неохватных масштабов, если перевести взгляд хотя бы на ближайший клочок почвы, видны приземистые лысые бугры, те самые, на которых машина громыхала бочками с водой.

Сам по себе холмик нисколько не примечателен, в нем нет ничего особенного, но их очень много, и все эти одновершинные глинистые наросты очень друг на друга похожи: правильная кривая контура, купол, словно облицованный глиной, а земля вокруг купола чуть не сплошь заплетена серыми, вылепленными из грунта узорами.

Они напоминают, пожалуй, рисунок мороза по стеклу: метелки, колосья, побеги с узкими листочками… Солянка, мятлик, пастушья сумка, ромашка, верблюжья колючка.

Как возникли здесь эти воспроизведенные в глине миниатюры?

Поверх серого плетения черными искрами проносятся легкие длинноногие катаглифис — как эти великаны муравьиного мира пустыни именуются в специальных книгах, фаэтончики или бегунки — как их называют попроще. Чем ближе к муравейнику, тем больше бегунков, тем оживленнее они снуют. Горловина входа очень широка, в нее свободно пройдет орех. И все же каждый ход заполнен кишащим месивом ножек, телец, голов, усиков. Муравьи-фуражиры спешат на охоту, а навстречу им другие уже волокут зернышки и семена, трупы жучков, мошек, обломки тела ос.

Выброшенный изнутри мельчайший песок окружает входы в муравейник первым светлым кольцом.

Значит, и в этой пустыне есть своя неброская флора, своя не сразу обнаруживаемая фауна — жизнь, открывающая себя лишь при ближайшем рассмотрении. А если заглянуть поглубже? Если, например, вскрыть один из пологих холмиков?

С обычной лопатой за дело лучше не браться. Здесь нужны стальной лом, хороший заступ, тяжелая кирка. Надо изо всей силы вогнать лом в вершину купола и сразу отбросить отколовшуюся часть. Под куполом, подставляющим солнцу намертво пересушенную глину, открывается занимающая весь холм и уходящая в глубь грунта пористая губка. Немало здесь также и гнезд без куполов. Земля источена бесчисленными ходами и нишами, и в этих темных сыроватых щелях и камерах копошатся тысячи почти бесцветных насекомых. В самом ничтожном уголке развороченного купола трепещет жизнь, только что вскрытая вторжением лома.

И так в любом из тысяч холмиков на огромной площади между Каракумами и отрогами Копет-Дага.

Откуда эта земляная губка под куполом? Как получилось, что все плато покрыто этими буграми? Когда они здесь выросли? Что в этой жаркой, мертвой пустыне поддерживает существование обитателей холмиков? И что это, в конце концов, за насекомые?

Это термиты, натуральные, живые термиты. Крупица того диковинного мира, о котором мы слышали и читали столько неправдоподобных историй.

2. ПОРТРЕТ ГЕРОЯ

Каждый, кто заглянет в глубь термитника и понаблюдает за массой, копошащейся и движущейся в недрах черной земляной губки, не может остаться равнодушным.

Всё в термитнике: причудливый план и рисунок внутренних строений, загадочный материал, из которого они выполнены, безукоризненная чистота камер и коридоров, самый вид термитной толпы на улицах и перекрестках подземной колонии — всё заставляет задуматься свидетеля и очевидца этого удивительного проявления жизни.

Термит может, конечно, одному показаться безобразным, а другому — похожим на жемчужное зерно с капелькой янтаря вместо головы. У насекомого действительно двойственный вид. Оно выглядит беспомощным и в то же время устрашающим, неуклюжим и быстрым, мрачным и вместе невыразительным.

Если, проштудировав по лучшим сочинениям самые детальные описания термитов, попробовать представить себе насекомое, то набросок окажется, скорее всего, очень далек от действительности. И неудивительно: наиболее подробные перечни даже мельчайших деталей не отражают живого впечатления, которое производят термиты. Они будто смонтированы из разных существ, вроде тех полулюдей-полуконей, точнее — коней с человеческой грудью и головой, о которых повествуют мифы Древней Греции.

Термиты — кентавры мира насекомых.

Голова в прочном, как у жука, хитиновом покрове оснащена небольшими подвижными усиками и хорошо заметными жвалами. Талия, которой так славятся осы, муравьи, даже пчелы, у термитов и не намечена. Брюшко продолговатое, у одних совсем светлое, у других более темное; часто оно размечено наверху вдоль середины беспорядочным узором пятнышек. Перепончатый мешок брюшка начинается от груди и очень напоминает последние сегменты тела голой гусеницы, личинки или какого-нибудь мотылька. Неожиданными при таком сочетании частей выглядят три пары довольно длинных и тонких, как у бабочки, членистых ножек.

Сходство это чисто внешнее: термит не имеет отношения ни к жукам, ни к бабочкам и никогда не бывает личинкой в настоящем смысле этого слова.

У большинства высших насекомых каждая особь, развиваясь, проходит полное превращение. Выйдя из яйца растущей личинкой, она становится затем спящей куколкой и наконец полновозрастным, совершенным насекомым — имаго.

Термит не бывает ни безногой личинкой, ни спящей куколкой. Выклюнувшаяся из термитного яйца живая точка — это термит в миниатюре, подвижный, бегающий не хуже взрослого. Под лупой можно увидеть голову с усиками (в них, правда, всего одиннадцать-двенадцать члеников, почти вдвое меньше, чем у взрослого), грудь с тремя парами бегательных ножек, а на концах их четырехчлениковые лапки. Брюшко отличается безупречным молочно-белым цветом. И все же это еще только термитик. Чтобы стать взрослым, он должен подняться по лестнице превращений из пяти-шести ступенек.

Однако обитатели подземного селения различаются между собой не только размерами, а и строением, ролью и местом в жизни семьи.

Если это рабочий термит, то на его ножки и жвалы переложены все тяготы по сооружению гнезда и добыче корма, он вся и всех в семье — от мала до велика — кормит и поит. Если это солдат, он рьяно охраняет покой гнезда и благополучие его обитателей, но даже кормиться сам не способен, а может только принимать готовую пищу от рабочих. Если, наконец, это один из крылатых термитов — есть в гнезде и такие, — то он не способен ни кормить молодь, ни оборонять семью. Это молодые самец или самка, существующие только для продолжения рода.

3. ДЕТСТВО, ОТРОЧЕСТВО, ЮНОСТЬ

Все обитатели термитника, сколько бы их ни было, составляют единую, связанную кровным родством семью. Они братья и сестры — потомство одних и тех же родителей. В особенно крупных и густо населенных термитниках, с несколькими родительскими парами, семья состоит из множества совместно живущих родных и двоюродных братьев и сестер. Здесь десятки, сотни тысяч, а далее и миллионы разновозрастных внучек и внуков двух насекомых, положивших когда-то начало общине.

И все они — и похожие, и разные — развились из одинаковых яиц и вылупились на свет одинаковыми и по размерам, и по признакам, и по свойствам. Вот первое из многих чудес, с которыми сталкиваешься в катакомбах термитника.

Для зародыша в яйце существуют несколько возможностей развития. Они заложены в самой его природе. Термит от рождения не приписан к какой-нибудь определенной стазе — так ученые называют природные сословия, естественные касты в семье общественных насекомых. Невозможно точно сказать наперед, что за судьба ждет молодое, вылупляющееся из яйца создание, кем именно оно окажется, когда вырастет и станет взрослым, — длиннокрылым или короткокрылым, рабочим или солдатом.

Совсем молодые термиты все сходны между собой, различия, обнаруживаемые в более взрослых, формируются обстоятельствами жизни. Накапливаясь исподволь, особенности эти становятся все более явными, по мере того как одинаковые по крови и облику крошки растут, переходя по лестнице превращений с одной ступени на другую.

Эти ступени отчетливо размежеваны, разделены линькой.

Молодой термит выходит из яйца в мягкой и тонкой хитиновой рубашке. Постепенно рубашка твердеет, становится узкой, мешает расти. Линька — это смена возрастной рубашки. Насекомое сбрасывает старое одеяние и появляется на свет в новом, более просторном. На первых порах оно тоже мягкое, прозрачное.

Хитиновая рубашка, в которую растущий термит одевается в результате очередной линьки, с каждым разом все отчетливее несет на себе признаки взрослых форм. Из одинакового возникает несходное, из подобного — различное.

Пройдет последняя линька, и на свет появится совершенное насекомое. Оно уже больше не растет, не увеличивается в размерах.

4. ВЗРОСЛЫЕ

Рабочие имеют около сантиметра в длину. У них на редкость подвижная оранжево-желтая голова со следами глаз и постоянно шевелящиеся двадцати-двадцатипятичлениковые усики.

Солдаты крупнее рабочих. Их голова почти прямоугольна. Вместе с серпообразными, изнутри зазубренными челюстями она, пожалуй, даже превышает величину брюшка.

Что касается будущих крылатых, то в молодости их отличают более темный цвет тела, а также крыловые зачатки разной формы. Пленки недоразвитых крыльев, нечто вроде короткой пелеринки, наброшенной на плечи, отличают запасных самцов и самок. Эти выращиваются как бы на всякий случай: а вдруг потребуются… Тогда они стали бы пригодны к продлению рода. Но раз так не случилось, придется им доживать век в облике «рабочих с царскими отметинами».

Таких короткокрылых в семье обычно не много. Несравненно больше здесь темнотелых, которые, пройдя последнюю линьку, превращаются в длиннокрылых самцов и самок — имаго. В недрах сильной семьи каждый год созревает множество таких женихов и невест. Их ждет особая судьба — они покинут родной дом и попытают свое счастье, закладывая новые гнезда. Выросшие среди слепорожденных детей подземелья, которые никогда не видели и не увидят света, выхоженные и выкормленные белесыми, бескрылыми братьями и сестрами, эти темнотелые, длиннокрылые и зрячие насекомые (они кажутся в этом мире слепых большеглазыми) одеты в сверкающее свадебное платье. Это прекрасные, длинные — вдвое длиннее тела — и прозрачные крылья. Сейчас они плотно уложены вдоль спины — по два с каждой стороны. В тесных ходах и камерах подземного гнезда нет ни возможности, ни необходимости пользоваться этим летным оснащением.

И солдатам ни к чему их боевое снаряжение, пока они бродят внутри гнезда и ничто не нарушает здесь нормального хода жизни.

Рабочих, солдат, разного возраста крылатых мы могли видеть, вскрыв холмик. Это гнездо большого закаспийского термита — анакантотермес ангерианус, сильнее всего и распространенного как раз в этом районе. Но мы еще не знаем, как выглядят отец и мать колонии.

Вообще-то внешние признаки пола термитов очень мало развиты. По наружным приметам ясно опознаются только стазы. Ни об одном рабочем, солдате и даже крылатом — длиннокрылом или короткокрылом — нельзя без анатомического вскрытия с уверенностью сказать, самка это или самец. Очевиден пол только у несущей яйца, овулирующей самки.

Мать — «настоящая царица» анакантотермес ангерианус — имеет в длину свыше двух сантиметров. Крыльев у нее уже нет. На их месте — четыре ровных крыловых обрубка, роговые лопастинки, как их называют в старых книгах. Голова такая же, как у всех крылатых, но усики чуть короче. Зато брюшко и длиннее и толще, чем у любого из термитов. Оно до того раздуто, что темные кольца его разошлись далеко друг от друга, а разделяющие их перепонки натянулись и стали прозрачными.

Очень похож на закаспийского термита анакантотермес туркестаникус. Он и водится в тех же местах. Насекомые этих видов различаются только некоторыми мелкими признаками, а вот гнезда у них совсем разные. Туркестаникус обитает в земле и не возводит над своим гнездом никакого купола.

У закаспийского и туркестанского термитов «настоящая царица» заметно массивнее своего супруга — «настоящего царя» — и раза в два крупнее рабочих. У термитов тропических стран царица бывает и в десять раз крупнее царя. Это пухлое чудовище с крошечной головкой.

Солдаты анакантотермес отличаются от рабочих тоже не столь резко, как это бывает у других видов. Известны термиты с солдатами самой невообразимой формы. У многих термитов рабочие довольно схожи, а солдаты тем не менее разные. Такие виды по солдатам и опознаются.

Жвалы на головах солдат бывают длинные, треугольные, несимметричные, толстые, тонкие, роговидные, скрещивающиеся. У солдат южнобразильского термес риограндензис жвалы могут, подобно пружине, перебросить насекомое на несколько сантиметров. У солдат кантотермес на Цейлоне это нечто вроде пращи, способной отбросить схваченного врага на два-три десятка сантиметров. У термитов-носачей — ученые называют их «назути», а когда нос раздвоен, именуют вилконосами — солдаты вооружены не холодным и не механическим оружием, а химическим. Они совсем лишены жвал: из прочного хобота на голове-спринцовке в случае опасности извергается сковывающее и парализующее противника клейкое вещество.

Известны виды с солдатами, у которых голова оснащена только незаметным выводным отверстием скрытой под хитином черепа железы. Эти не опрыскивают врага, а с силой бодают его, нанося при этом каплю яда.

Взрослые рабочие и солдаты не обязательно одинаковы, у иных термитов в каждой семье бывает по нескольку форм рабочих, по две-три формы солдат…

После всего сказанного можно себе представить, как выглядит толпа термитов. Здесь вместе с подвижными крохами первого возраста можно видеть насекомых на всех ступенях развития, здесь полно взрослых рабочих, солдат, крылатых. И все это дремлет в камерах или движется, копошится, перемещается в разных направлениях, сливаясь в цепи и потоки, которые то исчезают, то отчетливо возникают вновь.

5. НЕМНОГО ГЕОГРАФИИ И ИСТОРИИ

В 1758 году вышло десятое издание книги Карла Линнея «Система природы», где впервые описан вид со звучным и грозным названием «термес фаталис». Теперь известно, что великий натуралист допустил здесь сразу две ошибки. Описывая новый вид, он располагал всего одним-единственным экземпляром — рабочего или солдата — и потому отнес насекомое к бескрылым — аптера. Кроме того, Линней решил, что новое насекомое — это жучок точильщик, стук головы которого предвещает, согласно поверью, близкую кончину. Отсюда и «термес» — по-гречески конец, и «фаталис» — роковой.

Таким образом, имя, присвоенное виду, связано с жучком, не имеющим к термитам отношения. Настоящих термитов в то время, да и долго после, называли белыми муравьями, хотя они совсем не муравьи и не совсем белые.

«Естественная история так называемых белых муравьев» — вот как звучит в переводе заглавие вышедшего около двухсот лет назад первого ученого труда о термитах.

Чтобы изложить все, что было известно тогда об этих насекомых, автору труда — Иоганну Гергарту Кенигу — достаточно оказалось тридцати печатных страниц.

Кениг считал, что термиты приурочены к одним лишь тропическим местностям заморских стран. Ни о термитах с Гяурского плато, ни о других, распространенных на территории нашей страны, он не знал.

Сейчас зарегистрировано свыше двух тысяч пятисот видов этих насекомых, и больше всего их действительно в тропических широтах, особенно же в Африке. Весь этот континент захвачен и источен термитами, сообщают географы. Экваториальная Африка кишит ими, а Катанга — это подлинно термитный полюс мира.

Наиболее удаленные от экватора, самые северные и самые южные виды и слабее и проще организованы, чем тропические.

В нашей стране число видов термитов совсем невелико, однако нет оснований видеть в этих насекомых какую-то исключительную редкость. Больше того — у нас обнаружены также ископаемые термиты, причем даже на Урале! Об этой находке дальше еще придется напомнить.

Первые упоминания о живых термитах в Средней Азии опубликованы в конце XIX века. Но даже Г. Якобсон, специально выезжавший сюда для изучения «опустошений, производимых какими-то термитами в урочище Термез на Амударье в бухарских владениях», ни разу не упоминает о столь огромных скопищах гнезд, как те, что существуют на Гяурском плато. А ведь это не единственное и не самое большое в Средней Азии термитное урочище.

Давно известны описанные русским агрономом А. Н. Димо термиты Голодной степи. Термитные очаги обнаружены также в других районах Узбекистана, в Южном Казахстане, в Вахшской долине в Таджикистане. Много сил отдала изучению термитов Туркмении ашхабадский энтомолог Александра Николаевна Луппова, установившая, что анакантотермес широко распространены здесь на предгорных равнинах, в горах, ущельях и речных долинах.

Термиты Средней Азии, как показала А. Н. Луппова, сродни африканским, а иные из них относятся к числу наиболее совершенных видов.

Желтошеий же калотермес и другие термиты, время от времени обнаруживаемые в Азербайджане, на Черноморском побережье от Батуми до Сочи и Хосты, представляют виды, которых в Средней Азии совершенно нет. То же можно сказать и о термитах на юге Украины и в Молдавии. Их находили то в Одесской Карантинной гавани, то в районе Измаила; одно гнездо объявилось в Одесском ботаническом саду, другое — вблизи Овидиополя. С тех пор зарегистрированы отдельные гнезда на берегах Бугского лимана, в жилых районах Одессы, Николаева, в Октябрьском сельском районе, вблизи Цюрупинска, Херсонской области. В Днепропетровске гнездо термитов в мае 1931 года закурили, казалось, насмерть, а в 1939 году оно вновь проявило признаки жизни. Недавно обнаружены термитные гнезда на Дальнем Востоке.

И здесь, на пределе условий существования, как и повсюду на земле, термиты живут только семьями. Правда, колонии, встречающиеся в СССР, — это крошки, карлики, пигмеи рядом с теми, что распространены в тропических странах.

6. ЖИЗНЬ, СПРЕССОВАННАЯ В ДВА ИЗМЕРЕНИЯ

И у нас и за рубежом жизнь термитов изучается не только в природных условиях, но и в лаборатории. Исследователям удалось проникнуть как бы в глубь самого процесса жизни термитника и сделать здесь немало содержательных открытий.

В лабораторных, неуклюже называемых «наблюдательными», гнездах между двумя довольно большими листами стекла заключен тонкий — меньше сантиметра, — как бы однослойный срез термитника. Примерно половину пространства между стеклами занимает пробковая плита. В ней выточены круглые камеры, соединенные друг с другом прямыми и косыми коридорами — ходами шириной чуть больше ширины двух термитов. Это и есть собственно гнездовая часть. Она сообщается с лежащей рядом под стеклом ареной и с устроенными здесь кормушками и поилками.

Такое наблюдательное гнездо представляет собой срез не только самого термитника, но и примыкающего к нему наземного участка.

Снимем с верхнего стекла светонепроницаемое укрытие… И днем и ночью по арене и внутри ячеистой пробковой плиты движутся цепи термитов. Одни выкладывают из поблескивающих темных крупинок какие-то столбики и валики, другие с не меньшим рвением сгрызают и уносят эту массу.

Многие переносят мелкую соломенную сечку. Ее то складывают где-нибудь, то, наоборот, разбрасывают, чтобы потом собрать снова.

Термиты движутся медленнее, чем муравьи, например, но все же не ходят, а бегут. Постепенно, утоптанные тысячами лапок, из которых каждая немногим шире булавочного острия, в гнезде возникают незаметные на первый взгляд тропинки и трассы.

Если бы удалось метить термитов в стеклянном гнезде, многие их тайны, возможно, были бы давно разгаданы. Но термиты совершенно не выносят краски. Стоит нанести на термита цветное тавро, и собратья немедленно сдерут с него метку. Когда отличительный знак ни смыть, ни сгрызть нельзя, рабочие и солдаты загрызают меченого вместе со злополучной меткой.

Правда, термитов можно метить изнутри: достаточно отсадить рабочего на ватку, смоченную безвредной краской — синей, красной. Вскоре раздувшееся брюшко с просвечивающей изнутри влагой превращает насекомое в подобие недозрелой красной или черной смородины. Если теперь вернуть его в гнездо, можно проследить, кому из своих собратьев и как быстро передает он окрашенную воду.

Но в лаборатории термитов содержат в совсем небольшом гнезде, где для удобства наблюдателя все процессы как бы спрессованы в два измерения. Разумеется, жизнь природного термитника с тысячами и сотнями тысяч обитателей и полнее, и богаче. Здесь все загадки возведены в куб, все бесконечно сложнее, чем между двумя листами стекла, где лежит одна-единственная, случайно вырванная страница из книги жизни настоящего гнезда.

Однако именно из таких разрозненных страниц, прочитанных в лаборатории и под открытым небом, постепенно складывается связная и цельная естественная история термитов.

7. КОНЕЦ И НАЧАЛО ВСТРЕЧНЫХ ПОТОКОВ

Прикрытое сплошным, без единой щелочки, крепким панцирем, живет своей невидимой извне жизнью гнездо. Где-то, чаще всего глубоко под сводами купола, отделенная от него лабиринтом переходов, лежит небольшая плоская, подобно раковине перламутреницы, камера. Она одна в хрупкой сердцевине гнезда одета в прочные, будто бронированные, стенки. Здесь обитают два старейших термита колонии, ее основатели и родоначальники, отец и мать всей семьи. Занимаемая ими камера и сейчас именуется царской ячейкой.

Если аккуратно раскрыть створки камеры, глазу представится необычное зрелище.

Овулирующая самка — мать колонии — всей тяжестью своего непомерно крупного полупрозрачного брюшка лежит на дне ячейки. Здесь же прячется в несколько раз меньший самец. Вокруг суетится множество рабочих. Одни подбегают к раскрытым жвалам самки, отрыгивают и передают ей корм, чистят, облизывают голову, челюсти, передние ноги. Другие поглаживают усиками и ротовыми щупальцами, теребят и обкусывают жвалами оболочку брюшка, сочащуюся выделениями. Третьи копошатся в противоположном конце камеры — у последнего сегмента брюшка. Здесь появляются на свет яйца.

Яйцо сразу же подхватывается одним из термитов. Он берет его жвалами, обмывает слюной и, почистив, передает другому.

Описывая добытую в Эритрее родительскую камеру знаменитых «воинственных термитов» — термес белликозус, исследователь отмечает, что свита царицы — все эти кормилицы, повитухи, няньки — окружена извне кольцом солдат. Солдаты стоят реже или чаще, но всегда головами вперед, всегда готовые отразить возможное нападение.

Жизнь бурлит и вокруг родительской камеры. По ходам, ведущим к ней, движутся вереницы рабочих. Попав в камеру, они кормят самку и самца, облизывают и чистят их. Движимые этой потребностью, они как магнитом стягивались сюда из дальних углов гнезда. Отдав корм, прикоснувшись к усикам царицы или царя, облизав их, выпив с поверхности их тела каплю выделений, те же рабочие приобретают новый, противоположный заряд, новую потребность, и она настойчиво выталкивает их, гонит отсюда. Послушные новому зову, они уходят, унося в усиках след прикосновения, а в зобике микроскопическую каплю, слизанную с тела обитателей родительской камеры, или, скажем, в жвалах только что появившееся на свет яйцо.

Скормленная царице пища превращается в ее организме в беспрерывно выделяемые яйца, в зародыши новых членов общины, а два потока насекомых — вливающийся в царскую ячейку и изливающийся из нее — делают камеру с родительской парой глубинной точкой роста, жизненным центром семьи.

8. ВОЗДУХ И КРЫЛЬЯ

Если кровля гнезда неожиданно повреждена и в ней образовалась щель или небольшой пролом, эту брешь сразу закроет своей сильной головою солдат. Когда разрушения велики и ход наружу не закрыть головой, находящиеся поблизости солдаты подают сигнал тревоги. Сигнал подхватывают и повторяют другие солдаты. Они сильно бьют головами о землю, о стенки ходов. Такие удары и щелканье зубчатых жвал можно слышать даже невооруженным ухом.

Эти ли, а может, другие, сопутствующие им сигналы поднимают в термитнике тревогу. Движение цепей становится гораздо более быстрым. Крылатые стараются укрыться внутрь гнезда. А навстречу проникающему сквозь пролом свету солнца и свежему воздуху, который, как мы скоро узнаем, отличается от гнездового, спешат снизу солдаты и рабочие.

Некоторые выбегают даже за границу дома и снаружи прикрывают собой поврежденный участок. Впрочем, таких совсем немного. Зато изнутри район аварии заполнен термитами.

Спрятав в ходах свои беззащитные тела с мягким брюшком, солдаты выставляют вперед бронированные хитином головы и угрожающе поводят из стороны в сторону острыми жвалами.

Если враг попытается сунуться в гнездо, его встретит щелкающий зубчатыми щипцами заслон.

Пока клешни солдат надвое разрубают тела муравьев, намертво впиваются в язык и в глаза польстившейся на добычу неопытной молодой ящерицы, по краям участка то там, то здесь появляются на мгновение головы рабочих. Один за другим появляются они у края пролома с песчинками в жвалах. У некоторых вроде и нет никакого груза, но вот приподнята голова, разведены челюсти — и из открытого ротового отверстия выжимается густая капля строительной пасты. Рабочий нес ее в себе, и она не успела подсохнуть. Наклонив голову почти под прямым углом к оси тела, строитель впечатывает новую крупицу к ранее положенным. При этом он сначала поворачивает голову до отказа, а затем восстанавливает ее положение для следующего поворота. Вмуровывая строительный материал, прижимая и скрепляя кладку, рабочие орудуют жвалами как зажимом, а головой как ключом, которым завинчивают гайки.

Вся операция проделывается изнутри. Снаружи видно только непрерывное трепетание усиков да блеск голых хитиновых черепов.

Всё у́же становится заделываемая быстро схватывающейся строительной массой щель. Один за другим скрываются в ней термиты из числа тех, что прикрывали собой участок. Им следует торопиться. Кто не успеет вернуться — останется за порогом, а кто останется за порогом — обречен. Вне дома, без семьи для термита нет ни крова, ни корма, ни тепла, ни влаги, и воздух для него не тот. Оторванный от семьи, он погибает раньше срока. И все же никто в гнезде не ждет запаздывающих.

В последний раз мелькнули изнутри кривые зубчатые жвалы солдата, голова рабочего с крупицей пасты, и пролом заделан окончательно. Гнездо вновь закупорено и забронировано.

Все это можно наблюдать с весны до поздней осени; но только не в тот выдающийся день и час жизни термитника, не в те минуты, когда накопившиеся в нем скрытые силы вырываются из мрака на свет, из-под земли на воздушный простор, из глубины гнезда ввысь. Это время роения.

Оно происходит в определенное время года (у разных видов по-своему, да и у одного вида в разных местностях не одинаково) , чаще всего после теплого дождя, который щедро напоил землю и увлажнил ее верхний слой. Душная, парная жара проникает сквозь оболочку гнезда в его коридоры и камеры и нарушает привычное движение цепей, вырывая из них взрослых рабочих и солдат. Сначала поодиночке, потом массами они стягиваются кверху и сосредоточиваются в верхних этажах, ближе к куполу.

Все идет здесь сейчас не так, как обычно.

Теперь сами рабочие изнутри пробивают купол, прокладывают ходы на поверхность. А тем временем снизу в камеры и ниши верхней части гнезда собираются уже и крылатые. Еще недавно они всячески избегали света и наземного воздуха и первыми убегали от него в нижние горизонты гнезда, поглубже забивались головами в темные тупики камер. Сейчас свет и свежий воздух не только не страшат крылатых, но, наоборот, зовут и привлекают их.

А тысячи рабочих и солдат готовятся проводить крылатых в первый и последний выход за пределы гнезда.

И без того высокое содержание углекислоты в термитнике в эти часы возрастает до пятнадцати-шестнадцати процентов. Жаркий и еще влажный после дождя, напоенный углекислотой воздух гонит крылатых из гнезда. Последнее, что еще удерживает их здесь, — это тяга к тесноте, к толчее, необходимость постоянно чувствовать поверхностью тела, всеми его покровами прикосновение стенок темных коридоров, углов, тупиков, касание тел других термитов.

Доказано, что теснота мила этим насекомым. Для такого их чувства терминологи изобрели особое название — тигмопатия.

И вот в такой-то момент даже тигмопатия отказывает термитам. Теснота не манит их более, перестает их удерживать в гнезде. Многочисленные выходы уже давно готовы, охрана покидает свои посты, и взбудораженная масса рабочих вперемешку с крылатыми и солдатами выливается наружу.

Трепещущие насекомые расползаются по холмику и вокруг него, стремясь подняться повыше, взбираются на стебли травинок.

Их подстерегают вокруг смертельные опасности. И в воздухе и на земле неспокойно: сюда сбегаются, сползаются, слетаются птицы, грызуны, черепахи, ящерицы, ежи, пауки, тысяченожки, стрекозы, сверчки, скорпионы, муравьи, осы, богомолы. Если термитники расположены вблизи водоемов, то ко времени роения у берега появляются стаи рыбы. На опушках зарослей и лесов собираются шакалы, обезьяны, куницы. За окраинами селений термитов до отвала клюют куры, пожирают кошки, собаки.

Но это не останавливает насекомых. Безудержно выливаются из-под земли их живые потоки. Солнце блестит на хитине коричневых тел, серебрит крылья, которые наконец-то расправлены, раскрыты и поднимают крылатых в воздух. Их взлетает столько, что похоже — пар валит из перегретых котлов.

Взлететь, однако, удается не всем, некоторых рабочие удерживают на куполе.

Тем временем оставшиеся дома и, несмотря на все события, так и не покинувшие гнезда термиты понемногу стянулись снизу к выходам и принялись, как им положено, заделывать повреждения.

Ходы из гнезда, только что выгрызавшиеся, уже заклеиваются, сужаются, закрываются. Теперь задержанные на куполе крылатые вместе с задержавшими их начинают возвращаться внутрь. Выполнив свое назначение, рабочие и солдаты бегут от света, снова ищут тесноты. Тем, кто замешкался, следует поторопиться: пройдет еще несколько минут — и путь домой закроется для них навсегда.

А что же с теми, которые в воздухе? Взлетают они обычно невысоко. Порыв ветра подхватит крылатых, иногда отнесет их подальше, но чаще они опускаются чуть не рядом со своим гнездом и, едва успев коснуться земли, принимаются обламывать свои великолепные крылья.

Обламываются крылья легко, можно сказать, сами собой. От каждого в верхушечной части остается только небольшая треугольная лопастинка. Поблескивая темным, почти черным хитином брюшка, неузнаваемо изменившееся, кажущееся теперь голым насекомое убегает, оставляя на земле четыре своих крыла.

Как странно все это выглядит, если вдуматься! Тысячи крылатых ежегодно вырастают в недрах термитника. Месяцами живут они в глубине камер, не пытаясь даже применить свое летное оснащение. Мало того — сдается, всячески берегут и сохраняют его до часа, когда оно потребуется. И вот бьет этот — единственный в жизни час. И что же?

Едва успев подняться, насекомое уже снова внизу, а ветер, как сухую порошу, гонит по земле мириады сброшенных крыльев, наметая их валами, свивая в кучи и вновь разнося как попало. Интересно хоть раз самому посмотреть на эту сверкающую перламутровыми огнями весеннюю поземку из сброшенных крыльев.

Но как понять столь очевидное несоответствие между великолепием летного оснащения крылатых и его воздухоплавательной никчемностью в современных условиях? Не значит ли это, что в прошлом крылья термитов были орудием полета более совершенным, чем сейчас? Ведь в те времена, когда термиты вышли на арену жизни, приземная атмосфера содержала и паров воды, и углекислого газа много больше, чем сейчас. Не случайно в те далекие эпохи летали протентомоны — огромные насекомые с метровым размахом крыльев. Летали гигантские ящеры и другие создания, даже подобных которым уже давно не осталось. В более плотной и вязкой атмосфере крылья термитов вполне могли иметь большую подъемную силу.

При случае мы еще проверим эту мысль, а сейчас посмотрим, что происходит с темнотелыми термитами, крылья которых распоролись «по шву» и сброшены.

Приземлившиеся после полета молодые самки неспокойны: они бегут, то и дело останавливаясь. В конце концов один из еще находящихся в воздухе самцов опускается поблизости, быстро обламывает крылья и, прижимая усики к земле, по запаху находит след; пока самка стоит на месте, он догоняет ее. Коснувшись ее усиками и оповестив таким образом избранницу о своем присутствии, самец дожидается, пока она снова пускается в путь. А она бежит теперь уже, все время оглядываясь: за ней следует ее будущий супруг.

Брачные прогулки термитов называют тандемом, по названию двухместного велосипеда, в котором ездоки, сидя один за другим, оба нажимают педали передачи. Тандем — поиск места гнездования — длится у многих термитов несколько минут, у других — несколько дней.

Когда место выбрано, насекомыми снова овладевает тяга к мраку и тигмопатия, стремление к тесноте, потребность прикасаться поверхностью тела к почве. Они проникают под камень или под комок земли и принимаются рыть грунт.

Здесь закладывается начало новой семьи, возникает зародыш термитника.

9. ТАБЕЛЬ О КОРМОВЫХ РАНГАХ

Спустимся же на первые две-три ступеньки в подземелье, сооруженное термитами, и окунемся в течение их удивительной жизни. Незримо направляет она движение обитателей гнезда, но одновременно и сама рождается из их поначалу кажущегося беспорядочным снования.

Мы уже видели вереницы и цепи насекомых, перемещающихся в гнезде в разных направлениях. Сейчас, вооружившись лупой, посмотрим, как термиты вступают в «кормовой контакт», когда один передает корм, а второй его принимает.

Это родилось из жизни, из потребности и само стало жизнью, потребностью. Каждый термит живет не только тем, что где-нибудь добывает корм, не только тем, что питается, но в такой же мере и благодаря тому, что отдает пищу собратьям. Здесь дети снабжают кормом родителей, а родители — детей, молодь кормит взрослых и взрослые — молодь, ровесники передают пищу друг другу. Каждый бывает попеременно то кормильцем, то питаемым, то отдающим, то получателем, причем кормление, отдача пищи представляет не менее насущную, а нередко и более настоятельную потребность, чем ее получение.

Потребность питаться и питать пронизывает весь уклад жизни. Каждый одинаково настойчиво ищет способа покормиться и покормить. Это здесь первый закон существования. Ему подвластны все, включая самых молодых, едва вылупившихся на свет крохотных созданьиц. И каждое, едва получив от кого-нибудь уделенную ему пищу, ищет, кому передать долю.

Как любое насекомое, термит принимает корм с помощью своего ротового устройства, а далее заглатывает добытую пищу. Это все делают одинаково, зато друг друга все кормят по-разному.

Вот один раскрывает жвалы и, дождавшись, когда второй введет между ними голову, переливает из себя прямо в открытый рот голодного каплю корма. Но «кормовой контакт» — это не обязательно обмен пищей.

И рабочие, и солдаты, и молодь, и крылатые, и родители, — короче, все снабжают всех также выделениями, выпотом, который слизывается с хитиновых покровов тела.

Существует еще одна форма кормового контакта: термит выделяет из брюшка каплю, а другой ее выпивает. В этой капле — кормовая эстафета. Пищеварительный тракт одной особи не успевает переварить корм полностью, он здесь лишь частично подготовляется к последующему усвоению и потому жадно — и не раз! — поедается, аккуратно — и не раз! — передается от одного к другому.

Проглоченный корм питает, следовательно, самого термита, а сверх того превращается или в отрыжку, или в выпот, или в каплю «эстафеты», то есть все еще в корм для других.

В термитнике поедаются и рубашки линяющей молоди, и тела погибших членов общины. Остаются разве что головы солдат: жвалы рабочих не справляются с этими литыми хитиновыми цилиндрами. То, что не может быть съедено, складывается в особые ниши, откуда мусор время от времени убирается.

Когда все питательные вещества из корма извлечены, он превращается в ту темную вязкую каплю выделений, которая попадает в жвалы строителей и используется как крупица облицовочного материала, как цемент, как паста. Благодаря этому и поддерживается в термитнике та чистота, без которой жизнь в гнезде была бы немыслимой.

Ходы, камеры и ячейки в гнезде бывают изнутри шершавыми или гладкими, матовыми или лакированными, но при всех условиях они выметены и вылизаны. Нигде нет ни пылинки, ни крошки.

Заглянем теперь еще раз в уже знакомую нам миндалевидную камеру, на дне которой распласталась гофрированная туша родоначальницы. Снедаемая постоянным голодом и, как и ее супруг, беспрерывно побуждаемая к принятию пищи, она то и дело подает вперед свою крохотную на фоне чудовищного брюшка голову и вводит ее между широко раскрытыми жвалами одного из тянущихся к ней рабочих. Лихорадочно оттирая и оттесняя друг друга, пробиваются они поближе к голове, к открытому рту, в который переливают свою каплю корма.

Непрерывно тянется цепочка пигмеев, спешащих принести корм ненасытной великанше. Отдав дань, они исчезают в безликой толпе, заполняющей камеру.

Что приводит сюда поток кормящих? Все та же настоятельная, как голод, и никак иначе не утолимая потребность отдать родоначальникам семьи созревший, обогащенный выделениями желез корм.

Но в этой же камере мы видели множество термитов, которые, оттирая и оттесняя друг друга, домогаются припасть к брюшку и слизать или высосать хоть капельку выпота, сочащегося сквозь прозрачную перепонку. Они бесцеремонно теребят складки и лохмотья покровов брюшка, прикусывают их, прокусывают, впиваются в тело.

Вся поверхность брюшка испещрена шрамами и глубокими рубцами. Их постоянно бередят новые и новые термиты, но ничто в поведении родоначальницы не говорит о том, чтоб они причиняли ей боль или даже просто докучали. Наоборот, похоже, царица не только с величественным равнодушием позволяет терзать себя, но даже нуждается в массе теребящих ее термитов. Во всяком случае они ничуть не мешают ей откладывать яйца.

Слепые создания, беспрерывно ощупывающие усиками конец брюшка царицы, суетятся вокруг него с полуоткрытыми жвалами в ожидании очередного яйца. Время от времени вместо влажно мерцающей оболочки медленно выходящего яйца на конце брюшка показывается жидкая прозрачная капелька, и тогда один из термитов, выполняющих здесь роль повивальных бабок, жадно выпивает доставшуюся ему порцию корма.

Таким образом, в эстафету поступают и остатки той сверхконцентрированной пищи, которой рабочие термиты непрерывно снабжают родителей и из которой возникают зародыши будущих членов семьи.

Передача корма идет разными путями: молодь, растущие члены семьи получают пищу «детскую», отцы и матери — «родительскую»… На каждого члена общины распространяется неписаная, но строго соблюдаемая табель о кормовых рангах. Каждому возрасту и сословию положен свой рацион. Все эти разнообразные и бесконечные цепи питания связывают отдельных насекомых в целостную семью.

10. КАТАЛИЗАТОРЫ КРУГОВОРОТА

Пора, однако, сказать, что, как бы ни была запутана табель о кормовых рангах в семье термитов, весь корм поступает в общий обмен только от рабочих, точнее — от взрослых рабочих. Именно они представляют начало цепи, в которой до сих пор перебирались только последние, конечные звенья.

Почти все термиты питаются, как правило, живыми или мертвыми произведениями растительного мира. При этом из всего разнообразия пищи, которую растения предоставляют животным вообще и насекомым в частности, термиты избирают не нежные, молодые побеги или зеленую листву, не богатые жирами, белком, крахмалом или сахаром, сочные и сладкие плоды, не сытные корневища или клубни, — одним словом, не те части растений, которыми питается подавляющее большинство растительноядных видов. Наоборот, кормом для термитов стало вещество, в котором ни одно из животных, ни одна из птиц, да и почти ни одно из насекомых не находит для себя ничего сколько-нибудь привлекательного.

Термиты питаются древесиной, целлюлозой. Химическая устойчивость этого самого распространенного в природе органического вещества превосходит устойчивость всех других растительных веществ. Если не говорить о минералах, целлюлоза, лигнин представляет собой наименее съедобный продукт на свете.

Целлюлоза образует скелет растений, который, подобно скелету животных, дольше всего сопротивляется разрушительному действию времени и условий. Этот скелет и уничтожают термиты. Они истачивают, разрушают опору растения, его арматуру. Некоторые поедают и корма животного происхождения — кожу, шерсть, трупы насекомых, помет зверей и птиц. Но подавляющее большинство питается именно древесиной.

Можно подумать, что конкуренты в жизненной борьбе оттеснили термитов ото всех более питательных, более богатых и лучше усвояемых кормов, оставили им практически никем более не потребляемую клетчатку.

Казалось бы, какое губительное поражение! Однако уже ни следа, ни памяти не осталось от многих растительноядных видов, которые в свое время победили термитов в этом состязании за место под солнцем, а термиты по-прежнему живы. Правда, свет солнца для них погас, а животворная энергия его лучей стала доходить до них законсервированной в таком косном соединении, как древесина. Но именно это и вооружило термитов неоценимым преимуществом перед другими. Проиграв в качестве корма, они получили пищу, которую природа производит в практически неисчерпаемом количестве.

Натуралисты давно установили, что многие растительноядные насекомые, как и целый ряд грибов, живущих на древесине, ускоряют распад и разложение деревьев даже в самых дремучих лесах.

Еще на пороге XIX века английский ученый В. Кирби писал: «Одни насекомые питаются доброкачественной древесиной, другие — начавшей разлагаться, но в результате совокупная деятельность всех приводит к одному концу — вся масса дерева снова превращается в прах, становится такой же размельченной трухой, как и земля, давшая жизнь дереву». В. Кирби ошибался здесь в одном: переработанная термитами, превращенная ими в труху древесина представляет собой массу даже более плодородную, чем та, что дала когда-то жизнь дереву.

Вот мертвый ствол, который кто знает сколько лежал бы, хороня под собой плодородную землю, а в себе — вырванные из жизни питательные вещества, скрытые в древесине. Но тут к рухнувшему дереву пробираются фуражиры термитников, которые поедают этот мертвый запас пищи.

Медленно размножающиеся, медленно растущие, медленно перемещающиеся, медленно перерабатывающие корм термиты возвращают древесину в поток жизни и делают ее звеном тех цепей питания, которые связывают воедино весь процесс органической эволюции.

11. В ШНУРАХ-ТУННЕЛЯХ И ПОД ОТКРЫТЫМ НЕБОМ

Но как же добывают современные термиты древесину?

В предшествующих главах не раз повторялось, что мертвая и каменно немая глыба гнезда наглухо облицована извне серым цементом, рыжеватой спекшейся глиной. Сейчас пришло время сказать о том, как эта безжизненная глыба оживает, прорастая и образуя отпрыски.

Все начинается с того, что у подножия купола изнутри выгрызаются крохотные ходы и каждый, еле успев наметиться, медленно израстает в тонкий земляной шнур. Постепенно этот шнур-отпрыск вытягивается и удлиняется, все дальше уходя концами от гнезда.

Песчинку за песчинкой, крупицу за крупицей, каплю за каплей подносят рабочие из глубины гнезда. Они подклеивают, вмазывают этот строительный материал, укладывают его вокруг открытого прохода, наращивают на края. Постепенно образуется лежащий на земле трубчатый коридор.

Подобные земляные шнуры-коридоры сооружаются термитами, избегающими солнечного света, как дороги к источникам питания. По этим туннелям семья может и днем, и даже в жаркую погоду, доставлять корм в гнездо. Разведывательные ходы узки и тесны; если же найден богатый источник корма, туннель быстро расширяется.

Такие дороги мы и видели вокруг куполов в Гяурской долине, на земле, покрытой серыми лепными узорами с очертаниями колосьев, метелок, стебельков. Это — одетые тонкой земляной коркой остатки карликовых растений-эфемеров, ранней весной на короткий срок оживляющих пустыню. Во время фуражировочных вылазок за пределы гнезда термиты подрезают растение и, когда стебель падает, одевают его в футляр, склеенный из грунта. Внутри этих шнуров-футляров фуражиры добираются из гнезда до корма и здесь, скрытые от солнца, принимаются перекусывать тонкие, перепиливать толстые стебельки и колоски, расщипывать и измельчать листовые пластинки.

Термиты действуют жвалами, как ножницами и пилой-ножовкой, при этом их подвижная голова вращается вокруг продольной оси чуть не на триста градусов. Когда корм превращен в мелкую сечку, он по тем же шнурам-туннелям уносится к гнезду. Теперь жвалы используются как щипцы, тиски, грейферы.

Коридоры могут тянуться на десятки метров от гнезда. По ним выходят на промысел стеблерубы и пилильщики колосков, щиплющие траву и обрушивающие семянки, наконец, грузчики, кормоносы, волочильщики сена…

Земляными футлярами термиты могут покрывать и высохшие снаружи стволы деревьев. Во многих районах Средней Азии телефонные и телеграфные столбы каждую весну снизу и чуть не до самого верха обрастают сплошной земляной коркой.

В поисках корма фуражиры проникают иногда и в крытые сооружения. Если здесь на их пути встречаются непрогрызаемые металлические или каменные преграды, они обходят их, сооружая свои галереи. Термиты выедают древесину изнутри до предела, до оболочки, так что форма предмета при этом сохраняется. По внешним признакам часто даже и не распознать, что дерево источено.

По ходам в деревянных каркасах стен термиты выводят свои галереи и на потолки; тонкие земляные шнуры и трубки свисают оттуда в пустоту недостроенной дорогой, ведущей в никуда…

Термиты некоторых видов способны передвигаться на открытом воздухе, под небом. Эти зрячие термиты-странники, совершающие в тропических джунглях даже дневные вылазки, изучены пока очень плохо. Однако бесспорно, что во время походов они движутся плотными рядами и вместе с ними, на весу неся свои тяжелые головы, идут, окаймляя колонны, солдаты. Шествия эти продолжаются подолгу, средняя скорость марша может превышать пятьдесят метров в час.

Такие термиты пробираются к месту заготовки корма по ночам. Отсюда они возвращаются с обрезками листьев или с соломистой сечкой в жвалах.

Корм доставляется не в самое гнездо, а сбрасывается невдалеке от входных отверстий. В конце концов здесь вырастают кучки соломы, сена, листовой массы. Разгрузившись, носильщики вновь бегут по протоптанным ими дорогам. А груды у входов понемногу тают: другие рабочие, тоже под охраной солдат, перетаскивают их отсюда вниз.

Сходным образом действуют в тропических лесах собиратели водорослей и лишайников. Описавший рейсы этих фуражиров швейцарский натуралист Е. Бюньон утверждает, что солдаты не сопровождают рабочих, а стоят вдоль движущихся колонн и непрерывно поводят в воздухе антеннами. Бюньон сделал несколько снимков разных участков колонны и подсчитал, что на погонный метр приходится от восьмисот до двух тысяч рабочих, а в цепях охраны здесь стоит от ста до полутораста солдат.

Такие извивающиеся, как змея, и ощетинившиеся жвалами солдат живые темные ленты имеют до двадцати — тридцати метров в длину и по три-четыре сантиметра в ширину. Иногда в вылазке за кормом участвует сразу тысяч триста фуражиров.

Эти термиты, если сравнить их со строителями туннелей, одеты в значительно более грубый хитин. Он у них и плотнее, и темнее: темноокрашенное насекомое менее заметно на поверхности почвы и потому лучше защищено от нападения всевозможных термитоядных тварей.

Однако мы еще не проследили до конца ход операции «заготовка корма». Рассказ прервался на том, что зеленая или соломистая сечка доставлена к гнезду и перетаскивается под землю.

Что же с ней происходит дальше?

12. ВТОРЫЕ ЦЕПИ ПИТАНИЯ

Если острой и тонкой иглой осторожно вскрыть под бинокуляром брюшко взрослого рабочего термита, то сразу бросается в глаза, что отростки концевой кишки у него необычно развиты. У крылатых таких отростков нет вовсе, у молодых рабочих они еще невелики, а главное, пусты. У взрослых же рабочих эти отростки — ампулы — плотно набиты измельченной клетчаткой и населены целым живым миром. Здесь обнаружено свыше полусотни родов, свыше двухсот видов бактерий, спирохет, жгутиковых, ресничных, инфузорий. Колонии некоторых форм простейших, разрастаясь, образуют заметные скопления.

Именно в этих ампулах-карманах (это как бы бродильные чаны) и при посредстве этих колоний простейших (это как бы бродильная закваска) и совершается превращение несъедобной, постной клетчатки в продукт питания термитов.

Отметим, кстати, что, когда бактерии расщепляют клетчатку, обязательно выделяется какое-то количество воды. Выходит, древесина не только кормит насекомых, но и дает им влагу, без которой они не могут жить.

Замечательную страницу истории исследований живой природы составили опыты микробиологов, распутавших тугой клубок загадок, связанных с целлюлозным питанием термитов. Этими исследованиями в конце концов установлено, что клетчатку расщепляют даже не сами протисты, живущие в термитах, а бактерии, живущие в протистах!

Так открылись в термитнике вторые — скрытые — цепи питания. Первые, явные, как мы уже знаем, связывают массу особей, обменивающихся кормом. Вторые связывают каждого взрослого рабочего с легионами простейших, населяющих карманы его кишечника.

Набивая кишечник, термит доставляет клетчатку протистам, а обитающие в протистах бактерии расщепляют ее и превращают в усвояемые вещества. Большую часть их поедают протисты, но не остается в обиде и термит. Это и его, в основном, углеводный корм. А белковую пищу поставляют ему отмирающие в смене поколений массы обитателей ампул.

Так микромир простейших животных питает взрослых рабочих, а уж они приводят в движение большой мир семьи, все ее возрасты и формы.

В других случаях питание семьи термитов связано не только с простейшими животными, но также и с простейшими растениями.

Вот здесь-то и вернемся снова к тому месту, где рассказывалось, как термиты стаскивают к входам в гнездо кучи древесной или соломенной сечки, сена или листовой крошки. Доставленная в глубь термитника, эта масса складывается там в камеры-ниши. Иногда камеры невелики, размером с орех, но бывают величиной и с детскую голову; они то округлые, то плоские, то яйцевидные или сливовидные, а нередко и вовсе неправильной формы. Рабочие забивают их измельченной свежей стружкой и сечкой. Сюда как раз и сносится со всего гнезда мусор, обильно удобряющий сложенную массу. Раньше или позже она густо засевается грибными гифами, мицелием и становится настоящим грибным садом.

Однако взрослые рабочие, да и солдаты питаются не самим грибом, а только полуперепревшей деревянистой и соломистой массой, на которой гриб произрастает. Другое дело — царица и царь. В их кишечнике никогда не обнаруживают при вскрытии древесину, а остатки гриба — нити мицелия, конидии — находят очень часто. Если на кончике иглы поднести ко рту самки кусочек грибного тела, она тут же принимается его поедать.

Грибные сады не без основания называют также грибными губками: компостная масса, пронизанная несчетным числом разноформенных пустот, представляет собой густое скопление тонкостенных клеточек. Они постоянно поглощают из воздуха влагу. И на сыром морском побережье, и в сухих пустынях Центральной Африки грибные губки в гнездах термитов одинаково покрыты каплями подземной росы.

Влага конденсированных паров воздуха, как и та, что выделяется при расщеплении клетчатки, составляет важный источник воды для термитника. Важный, но не единственный. О других будет сказано дальше.

Согреваемые брожением компоста и вместе с тем насыщаемые парами воды, которые впитываются из воздуха, камеры с грибными садами служат одновременно как бы и органом питания, и органом кондиционирования, выравнивания температуры и влажности в гнезде.

Вопрос о том, какое значение для жизни почвенных насекомых имеет влажность окружающей их атмосферы, глубоко проанализирован советским ученым М. С. Гиляровым, посвятившим себя изучению биологии животных, обитающих в почве. М. С. Гиляров очень убедительно показал между прочим, что любая полость, каждая норка, занятая почвенным насекомым, насыщается влажными испарениями его тела и что влажность этой воздушной колыбели поддерживает существование и развитие личинки, куколки, имаго.

Все гнездо термитов в целом представляет подобие такой воздушной колыбели, но здесь имеются и особые, отдельные колыбели для молоди. Именно на поверхности грибных садов или рядом с ними расположены склады яиц и камеры с самыми молодыми, только что вылупившимися на свет термитами. Эти нежные и наиболее податливые ко всяким внешним влияниям молодые существа лучше всего развиваются в зоне грибниц. Грибные камеры даже и называются во многих сочинениях детскими садами термитников.

Микроклимат грибного сада, по-видимому, действительно обладает какими-то особыми свойствами. Не случайно же грибы, произрастающие в термитнике, могут существовать только здесь. Больше нигде на земле они не встречаются, так же как и простейшие, населяющие ампулы в кишечнике рабочих термитов.

Вместе с грибами в термитниках продолжают сохраняться и многие нигде более не обитающие насекомые, пауки, клещи… Все они образуют свиту семьи термитов: это ее «гости», «нахлебники», «приживалы», «паразиты». Среди них тоже попадаются живые памятники, пережитки минувшего, сохраняющие в своем строении или повадках отображение, отголосок неких древних условий.

Пусть фантасты мечтают о том, чтобы сверхмощными и в то же время тончайшими фотохимическими средствами вызвать на свет и прочитать зрительные восприятия, запечатленные на сетчатке глаз доисторических насекомых! Мысль, что и говорить, дерзкая… По-новому использовать палеонтологические находки — насекомых, обызвествленных в травертине или окаменевших в торфе болот, сохранившихся в слоях вулканической пыли или когда-то залитых смолой, а ныне выбрасываемых Балтийским морем в обломках янтаря. Через фасетчатые глаза и простые глазки этих существ заглянуть в прошлое, воскресить по следам его отражений картины тропической Европы, пейзажи какого-нибудь мелового периода в обоих полушариях. Увидеть сегодня то, что десятки миллионов лет назад отразилось в последний миг жизни на ретинальных клетках зрительных нервов…

Но это пока что мечта. А ведь для того, чтобы воскресить многие детали картин доисторического прошлого, не обязательно дожидаться, когда можно будет увидеть застывшее в мертвом отражении. Следы давно минувших условий, родимые пятна прошлого можно обнаружить и в ныне живущем.

С сине-зеленых водорослей началась на земле растительная жизнь, в них и по сию пору кроме хлорофилла содержатся вещества, позволяющие использовать почти всю видимую часть спектра. Потому-то сине-зеленые водоросли благоденствуют даже там, где света совсем мало. Что это, как не отголосок древних условий, когда сквозь насыщенный влагой слой атмосферного воздуха только небольшая часть солнечных лучей доходила до Земли, покрывающейся первым своим зеленым убранством?

Современные папоротники — выродившиеся и измельчавшие потомки покрывавших когда-то землю великанов — не выносят яркого света. Им достаточно одной десятой, одной двадцатой, даже одной тридцатой того количества света, которое приносят ныне лучи солнца… Папоротники лишь немногим старше термитов. Им невозможно было отступить в подземелье, они стали тенелюбами, ушли с освещенных мест — и все же продолжают вырождаться, мельчают.

А термиты?..

Но мы слишком далеко ушли от новых гнезд, основываемых молодыми насекомыми, которые, как их давние предки миллионы лет назад, сбросили крылья и прокладывают себе путь в подземелье.

13. ЗАКЛАДКА НОВОЙ ТЕМНИЦЫ

Цепь событий, описываемых в этой главе, начинается с того, что два совершенных насекомых, сбросивших длинные крылья, два имаго — молодые самка и самец — стоят друг против друга, головой к голове. Время от времени обмениваясь короткими прикосновениями усиков, они роют землю, разрыхляя ее жвалами. Из-под лапок летят мельчайшие крупинки почвы и пыль.

Все эти события — настоящий клад для любителей многозначительных аллегорий. Смелый прыжок в небо, рывок к солнцу — и падение. Сброшенный наземь свадебный наряд, в котором его владелица даже не успела по-настоящему покрасоваться. Избранник, спускающийся на крыльях и в свою очередь обламывающий их. Сброшены крылья, и оба — один за другим — бегут в поисках крова в неизвестность, навстречу своей судьбе. И вот они нашли место, где «будет город заложен». Почему именно здесь? Кто знает… Оба строят убежище, которое в будущем разрастется в бесшумный, но бурлящий жизнью подземный мегалополис…

Однако мы уже где-то слышали об этой фантастической церемонии! Ну да! Многие подробности нам известны по муравьям: у них тоже муравейники роятся, взлетают крылатые, потом они сбрасывают крылья, зарываются в землю…

Все это верно, и надо сказать, что самое удивительное в поведении термитов во время роения и закладки новых гнезд как раз и заключается в сходстве с действиями роящихся муравьев.

Ведь термиты не связаны с муравьями родством. Они представляют разные ярусы и раздельно расположенные ветви великого древа жизни. Но раз здесь нет никакой преемственности, то откуда же взялось, как возникло это сходство в отдельных повадках и в самом устройстве семьи?

Вот опыт, грандиозный, бесконечно поучительный и с замечательной наглядностью свидетельствующий подлинно бескрайнее могущество условий существования! Ведь в совершенно чужих друг другу созданиях сходными условиями воспитаны сходные инстинкты, сделавшие и для муравьев, и для термитов роение способом расселения живых зародышей новых семей.

И в то же время скрытое в сходном различие вполне очевидно: для муравьев роение совмещается с брачным полетом, а для термитов это только начало, первый шаг брачной церемонии.

Сейчас молодая пара, счастливо уйдя от всех опасностей, закладывает зародышевую камеру. За каждым из насекомых постепенно вырастает полукруглый валик из пыли, а головы их начинают углубляться в совместно вырываемую норку.

…Пока самец и самка не столько верно, сколько медленно прокладывают узкий ход в глубь почвы, бросим хотя бы беглый взгляд в глубь старых, только что роившихся термитников, заглянем в гнезда, покинутые тысячами крылатых. Столько их улетело отсюда, что можно было ожидать — термитники опустели. Крылатых действительно почти не осталось, но живые потоки на дорогах термитника по-прежнему плотны.

После того, как армада крылатых покинула гнездо, высвободилась уйма корма, расходовавшегося на их содержание, и, естественно, усилилось центростремительное течение — доставка пищи родительским парам. Царицы обильнее питаются теперь и могут откладывать больше яиц, на выхаживание которых и направляются силы семьи. Потому-то старые семьи растут после роения особенно быстро.

А зародыш новой семьи — молодые, теперь уже спинка к спинке, головами вниз вгрызаются в землю или в гнилое дерево, роют дальше и глубже. Ход, ведущий в камеру, достигает пяти-шести сантиметров, ширина его не менее сантиметра.

После сорока — пятидесяти часов работы ход вырыт. Он заканчивается камерой, в которой оба строителя умещаются во весь рост. Выход из норки на поверхность почвы закрыт изнутри плотно склеенной пробкой. Строители отрезали себя от внешнего мира, снова погрузились во мрак. И сразу же оба насекомых принимаются обкусывать друг другу концы усиков, как если бы последние членики служили только для того, чтобы найти спутника жизни, и больше уже никогда не понадобятся.

Так оно и есть.

Заточение, на которое обречены сбросившие крылья и построившие зародышевую камеру самец и самка, пожизненное. Оно связано со многими испытаниями и лишениями: в норке нет ни пищи, ни воды, и никто не доставит их сюда. Однако если никакой землероющий хищник не наткнется на беззащитную парочку в ее убежище, если насекомых не погубит засуха и не затопит ливень, то раньше или позже на новоселье появится первое, а за ним и последующие яйца.

14. ЗАРОЖДЕНИЕ ОБЩИНЫ

У одних термитов это происходит только на следующий год после роения, у других — сразу же, через несколько недель, а у одного и того же вида желтошеих калотермес флавиколис в Средиземноморье, например, через три месяца, в Аргентине — уже через две недели…

Сколько бы времени ни прошло до появления в камере первых яиц, ни самец, ни самка ниоткуда не получают никакого корма. Они живут за счет запасов своего жирового тела и за счет еще заполняющих грудь ненужных им более мощных летательных мышц.

Самка ведет себя еще совсем не так, как та, которую мы видели в большом, разросшемся термитнике…

«Она — в постоянном движении, — рассказывают наблюдатели. — Челюсти ее движутся, антенны кружат. Время от времени она вытягивается во весь рост, припадая грудью к земле и выпрямляя брюшко, поднимаемое кверху. Сразу после этого она подгибает брюшко под себя и непрерывно кружащими в воздухе антеннами ощупывает его конец. Все это завершается тем, что брюшко насекомого судорожно сокращается, по нему пробегает волна, выжимающая, выталкивающая первое яйцо, которое здесь некому пока принять. После этого самка долго отдыхает».

Перерывы в яйцеклетке бывают на первых порах довольно длительными. Может пройти неделя и больше, прежде чем появится второе яйцо, еще столько же требуется для третьего… Родители то и дело чистят, облизывают яйца, и питательные вещества слюны всасываются сквозь их оболочку. Постепенно яйцо увеличивается в размере в три, в четыре раза.

Проходят дни, и оболочка выросшего и созревшего яйца лопается, сначала на верхушке, потом вдоль, и на свет выходит первый молодой термит. За ним появляются следующие. Родители продолжают их кормить, и молодь медленно растет, от линьки к линьке увеличиваясь в размерах. Все превращаются пока в рабочих, только в рабочих, к слову сказать, заметно меньших, чем те, что станут формироваться позже, когда семья разрастется.

В ампулах кишечника этих первых рабочих со временем появляются бактерии и протисты, начинающие питать новую семью.

Но вот один из молодых, сначала только один, вырастает солдатом — головастым, с крупными зубчатыми жвалами. Не много способен он сделать для защиты гнезда, однако все же защитник колонии уже есть. Правда, его присутствие не мешает самке сожрать то или иное из снесенных ею яиц. Иногда и самец принимает участие в пиршестве.

Не стоит особенно ужасаться смыслу происходящего. Это не каннибализм, на который так часто ссылаются философы и биологи — последователи теорий, рисующих живой мир как войну против всех и даже как братоубийство и самоубийство видов.

Недавно установлено, что яйца, которые с таким смаком пожираются основателями гнезда, лишены зародыша, не могут развиваться. Для них сейчас придумано даже особое название — кормовые яйца; это пища, оформленная в виде яйца.

Первые рабочие не расходуют сил на заготовку корма. Они заняты строительством, расширением гнезда, воспитанием подрастающей молоди. Теперь в камерах можно уже видеть живую, всю в капельках подземной росы, грибницу, а на ней новые яйца. За грибным садом ухаживают и родители и первые рабочие.

В первый год после роения самка малоплодовита, ее потомство крайне немногочисленно, зато каждый появившийся на свет рабочий термит живет сравнительно долго.

Растет семья медленно. Чаще всего лишь на четвертый-пятый год в термитнике появляются и будущие крылатые, пока, правда, еще не закончившие развития.

Но в первые год-два гнездо извне не заметно. Оно меньше наперстка, и никаких признаков его существования на участке еще нет, хотя жизнь термитника вступает в новый важный этап.

15. НА ГЛУБИНЕ НЕ БОЛЕЕ МИЗИНЦА

В убежище, скрытом на глубине не более мизинца, основателей семьи окружает несколько некрупных рабочих, которые продолжают расширять гнездо, окружая зародышевую камеру новыми нишами и ячейками.

Не дни, не месяцы, а череда лет пройдет, прежде чем вырастет не имеющий особых примет наземный бугорок — крохотный комочек земли среди других таких же. Однажды пробившись на свет, гнездо и дальше продолжает увеличиваться в объеме и подниматься хотя и быстрее, чем в первые годы, но все еще очень медленно.

Основательница гнезда уже заметно изменилась, а возможно, стала и совсем неузнаваемой. Только теперь можно оценить, как она была когда-то стройна и подвижна!

Без устали бегая по крохотной камере, насекомое перекладывало с места на место первые яйца, выхаживало грибницу, кормило крохотных белесых первенцев… Теперь ему не совершить ничего подобного. В нем проступают уже кое-какие черты той знакомой нам разбухшей громадины, что заполняет собой царскую ячейку африканского белликозитермес.

После того, как первые месяцы жизни в новом гнезде полностью выпили питательные вещества жирового тела и скрытых в груди крыловых мышц царицы, той же участи подверглись мышцы рта и жвал. Они тоже не нужны более насекомому, перешедшему на иждивение рабочих. Брюшко самки грузнеет, растет в трех измерениях, сквозь тонкую перепонку между хитиновыми кольцами просвечивает содержимое — органы, приспособленные к тому, чтобы превращать поглощаемый корм в яйца.

Царицы тропических видов откладывают по яйцу ежеминутно, а у некоторых термитов даже каждые две-три секунды. Царица индийских макротермес или африканских термес белликозус или наталензис может, как считают, снести за год чуть ли не десять миллионов яиц.

Отец семейства, обитающий в камере рядом с разбухшей самкой, по-прежнему не особенно превосходит по размерам рабочих и солдат и выделяется больше темным цветом хитинового одеяния да остатками крыловых пластин; возраст мало меняет его — он стал чуть крупнее, но все так же быстр и подвижен.

— Вот кто владеет секретом молодости! — шутят натуралисты.

Родительскую пару в большой семье термитов постоянно, день и ночь, холят и нежат рабочие, охраняют солдаты.

Ну, а если случится какая-нибудь беда, если царица или царь, а то и оба родителя заболели или погибли?

Свита, заполнявшая царскую ячею, рассыпается, камера пустеет, жизнь в ней замирает, в гнезде перестает появляться молодь.

Что же, конец? Да, для некоторых термитников за гибелью родительской пары следует отмирание всей семьи. Чем больше в семье термитов, тем дольше будет длиться отмирание. Но оно неотвратимо, так как среди тысяч членов семьи не оказалось ни одного, способного возместить урон.

16. ЧУДЕСА И ЗАГАДКИ БИОХИМИИ

Однако так обстоит дело не у всех термитов. Гибель одного из основателей гнезда или обоих часто не только губит семью, но пробуждает в ней новые силы: на такой несчастный случай здесь существуют особые резервы.

Здесь пора вспомнить о термитах в пелеринках — немногочисленных желтотелых созданиях, грудь которых украшают короткие, словно экономно вырезанные из целлофана, крыловые пленки.

Пока оба родителя живы, такие термиты, закончив развитие, превращаются в рабочих с царскими отметинами. Они бегают в одних цепях с обычными рабочими, кормятся как они, вместе с ними кормят родителей. Никто в семье не выделяет желтотелых братьев и сестер, их знаки отличия говорят только о несбывшихся возможностях и несостоявшихся превращениях.

Но вот царская ячейка опустела, перестала поступать сюда и царская пища. Перестала поступать, но не перестала производиться. Выработка этого корма является по-прежнему одной из главных жизненных функций рабочей стазы.

Однако теперь весь корм потребляют одни лишь самые молодые термиты. Это приводит к тому, что сыздетства выкормленная без родителей малоголовая молодь в блестящих пелеринках вырастает уже не просто рабочими в царском одеянии, а самками и самцами, пригодными заменить родительскую пару.

Да и что удивительного в таком превращении, если корм производит еще более поразительное действие даже не на членов семьи термитов, а и на так называемых термитофилов — живущих в гнездах в роли нахлебников и лизоблюдов! Изменения некоторых таких членистоногих превосходят, по общему признанию, всё, что вообще известно о приспособлениях животных.

Трудно представить себе формы более причудливые. Чего стоят одни жучки коротока или спирахта эвримедуза! Эта мелюзга, внедрившись в глубь гнезда, обманным путем получает от рабочих корм, предназначенный для родоначальников. Брюшко жучка быстро разрастается и в конце концов превращает насекомое в невообразимое чудовище. Уродливо вздутое брюшко поднимается вверх и запрокидывается вперед — иначе коротока и передвигаться теперь не сможет. У спирахта эвримедуза по бокам разбухшего брюшка вырастает даже три пары придатков, напоминающих ножки. Еще более видоизменены кормом и жизнью в термитнике некоторые мухи. Как у других приживалок, брюшко у них делается огромным; при этом гермитоксении становятся почти бескрылыми, а термитомастус — длинноусыми и коротконогими.

По сравнению со всеми этими вредителями и сожителями малоголовые, которых семья с первых линек воспитывает в отсутствие родителей, не слишком изменяются. Конечно, брюшко у них быстро разрастается, но на настоящих царей они все равно не станут похожи.

На спине у вызванных к новой жизни самок и самцов нет крыльев, и глаза у них не так развиты. Да и к чему им все это? Ведь им не приходится покидать подземелье, чтобы подняться в воздух, а затем найти место для нового гнезда и обосноваться на новоселье.

Царицу-основательницу, если она недостаточно плодовита, термиты иногда устраняют сами, после чего в семье вырастают запасные самки, и население гнезда продолжает увеличиваться.

Исследуя явления, связанные с заменой «царствующей фамилии», швейцарский биолог, профессор Мартин Люшер, а после него и другие провели множество опытов с перегороженными гнездами. Сквозь просветы простых — одинарных — перегородок термиты из разделенных половин гнезда не могли проходить и только сообщались усиками и ротовыми частями; а через сдвоенные, двухслойные перегородки не могли ни проходить, ни касаться друг друга. В опытах применялись также и сплошные стенки с прорезанными в них крохотными отверстиями. В них помещали живых термитов — то рабочих, то солдат, то длиннокрылых, то короткокрылых. Голова и брюшко таких насекомых находились в разных половинах гнезда.

Немецкий профессор Карл Гэсвальд дополнил эти исследования, давая фуражирам подопытных семей корм с примесью радиоактивных веществ, точнее сказать — промокательную бумагу, смоченную нейтральным раствором изотопа фосфора-32. Вернувшись в гнездо, фуражиры, груженные мечеными атомами, ведут себя как обычно: с одними делятся отрыжкой, другим позволяют себя облизывать, третьих сами облизывают, четвертых кормят каплей из брюшка. А исследователь и его помощники время от времени берут из гнезда пробы — термитов разных возрастов и форм — и проверяют их с помощью счетчика Гейгера.

Чем глубже проникало исследование, тем очевиднее становилось, что термиты не только обмениваются пищей, но обязательно и облизывают друг друга, поглаживают один другого антеннами.

Конечно, и сейчас далеко не все ясно в том, каким путем распространяется в гнезде влияние отдельной стазы. Однако среди обнаруженных подробностей есть уже и очень содержательные. Особенно интересно, что, слизывая друг с друга выпот, термиты таким образом как бы получают и передают от одного насекомого другому сигнал, информацию о состоянии семьи.

Если основатели-родоначальники гнезда живы, здоровы и продолжают увеличивать численность семьи, термиты обильно кормят их и жадно слизывают выпот, выделяющийся сквозь покров их тела. Именно это не дает больше развиться ни одному плодовитому насекомому. Нечто сходное можно видеть в живом дереве, в кроне которого до поры до времени спят запасные ростовые и плодовые почки. В семье термитов такие запасные почки непрерывно усыпляются действием выпота с хитина настоящей царской пары.

Как только царская пара исчезает, корм, лишенный приправы этого феромона (так названы, в отличие от гормонов, действующих в организме, выделения, передающиеся от одного насекомого другому в семье), перестает тормозить развитие запасных самцов и самок. И тогда с находившимися на пороге линьки желтотелыми термитами в коротких пелеринках происходит уже известное вам превращение.

Термитник, в котором погибла или из которого изъята царская пара, напоминает прищипнутое растение. Убита точка роста поднимавшегося стебелька, но из узла кущения встает поросль заменяющих побегов…

Вскоре в толще гнезда появляются камеры с призванными к жизни новыми родительскими парами, и к каждой такой паре бежит теперь поток царского корма. И теперь уже от них расходится передающийся всей семье сигнал — слизанный с тела родительских пар выпот. И опять все желтотелые околдованы, заворожены. Они состарятся, так и не закончив цепь возможных изменений.

В кормовом сигнале родительской пары скрыто к тому же два разных значения: выпот с хитина царицы действует только на не закончивших развитие самок; выпот с хитина царя препятствует формированию только новых самцов.

Таким образом, прослеживается два действия корма: одно — побуждает, другое — подавляет, одно — ускоряет, другое — сдерживает, одно — сохраняет, другое — изменяет… С помощью корма и регулируются происходящие в тиши и мраке термитника превращения облика, повадок и жизненного назначения членов общины.

Семья как бы обладает безотказным секретом направлять развитие своей молоди так, чтобы получать сочленов нужной формы, нужного строения, поведения. И, послушные требованию семьи, несовершенные насекомые, переходя из стадии в стадию, перевоплощаются в рабочих, в солдат, в слепых или зрячих, в бескрылых или длиннокрылых, покидающих гнездо при роении, а то остаются только с крыловыми зачатками запасного продолжателя рода.

— Это чистая биоалхимия! — со вздохом заключил исследователь, подробно описавший превращения стаз у термитов.

— Здесь скрыты самые сокровенные и самые важные тайны живой природы, — добавил другой. — Когда этот узел загадок будет распутан окончательно, человеку многое станет доступно.

17. ОПАЛЕННЫЕ СОЛНЦЕМ

Обмываемый то тихими дождями, то бурными ливнями, иссекаемый градом и ветрами, просушиваемый и опаляемый солнцем купол гнезда с годами становится выше, шире, объемистее. Спекшаяся, мертвая снаружи глыба продолжает увеличиваться в размерах.

О том, сколько лет растет купол и как именно растет, рассказал опыт, впервые проведенный в Южной Африке над антиподами закаспийских — капскими термитами.

В несколько десятков молодых гнезд вбили неглубоко по три длинных гвоздя: первый — у основания, с края купола, второй — на склоне между краем и вершиной, третий — в самую вершину. Измерили расстояние от шляпки каждого гвоздя до поверхности купола. Такие измерения стали проводить по два раза в год — весной и осенью. Через несколько лет стало ясно, что расстояние от купола до шляпки постепенно уменьшается. Купола поднимались, миллиметр за миллиметром закрывая железные ножки гвоздей.

Росли купола не одинаково: медленнее всего у нижнего края термитника, а чем ближе к вершине, тем быстрее.

Купола растут, а между тем ни днем, ни ночью на кровле не увидишь термитов, которые бы ее поднимали…

Кто-то заметил, что термиты-строители, прокладывая свои крытые туннели или надстраивая купол, ведут себя так, как если б они в снаряде перенеслись на другую планету и здесь вынуждены были, не имея индивидуальных скафандров, производить наружный ремонт.

Не показываясь на свет и действуя изнутри, термиты защищены и от нападения врагов, и от действия пугающих их наземных условий. Каких именно? Кое-что об этом можно узнать из опытов.

В один конец длинной стеклянной трубки насыпан хорошо впитывающий влагу хлористый кальций, в другом — лежит обильно увлажненная вата. Впустим в середину трубки несколько термитов и предоставим им возможность свободно передвигаться. Где они окажутся через некоторое время? На вате. Теперь повторим опыт, прикрыв всю трубку светонепроницаемым футляром. Это не меняет поведения насекомых: и на свету и во мраке они избирают влажную среду. Проделаем опыт еще раз, затемнив конец трубки с хлористым кальцием и осветив мокрую вату. Поставленные перед необходимостью такого выбора — сухая темень или сырой свет, — термиты собираются на освещенной мокрой вате; в темном, но сухом конце трубки их нет ни одного. Значит, они могут преодолеть свое бесспорное в других случаях тяготение к мраку, но не способны подавить отвращение к излишней сухости. Преодолевая светобоязнь, ради влаги они отказываются от привлекающей их темноты.

Запомним урок, полученный в лаборатории, и вернемся к наблюдениям за настоящими гнездами.

Когда миновали холода и прошли дожди, умывшие и увлажнившие оболочку гнезда, в рабочих термитах, разбуженный теснотой гнезда, просыпается строительный инстинкт. Все другие потребности и способности обитателей термитника оттеснены сейчас на второй план.

Даже движение цепей, доставляющих корм в родительскую камеру, становится в эту пору слабее, и самка откладывает меньше яиц. Тысячи термитов поднимаются из глубоких отсеков гнезда, стягиваются в камеры под куполом и вскоре начинают изнутри вгрызаться в него.

Много ли может сделать один рабочий, когда он буравит землю и древесину? Но вот строитель покидает свое место, и оно сразу занимается другим. Придет время, на то же место — ни правее, ни левее, ни выше, ни ниже, а именно здесь — встанет третий… Можно подумать, что термит, работая, каким-то образом помечает участок и призывает этой меткой сменщика. Так прокладываются ходы в гнездо, дороги в почве к кормовым запасам, да и в самой древесине. Подобным же способом прогрызается и прочнейший свод купола. Под неусыпной охраной солдат в нем открывается выход, а чуть выше вырастает новая пленка кровли.

Все происходит необычайно быстро и в такой тесноте, что трудно уловить момент, когда мелькающие в отверстиях усатые головы строителей успевают выбросить наружу крупицы отрыгнутой массы. Едва свод нового участка сомкнулся, в образовавшуюся свежую полость набиваются строители. Одни доставили новые капли клея и комки глины, другие вмуровывают в них принесенные из глубины гнезда песчинки, третьи цементируют кладку остатками переваренной пищи. На ветру вся эта масса плотно спекается, и поверхность ее постепенно теряет свой более темный поначалу цвет.

Из многих заслуживающих внимания свойств купола отметим прежде всего, что он не размывается дождями, но впитывает их влагу и сохраняет ее.

Когда солнце после дождей начинает сушить и прокаливать кровлю, влага не испаряется без пользы, а выделяется внутри гнезда, становясь еще одним — уже третьим из известных нам — источником водоснабжения термитника. О первых двух — химическом (расщепление целлюлозы) и физическом (конденсация паров в грибных садах) — уже говорилось. Осталось сказать о четвертом — механическом: рабочие могут, оказывается, вырывать глубокие отвесные шахты, ведущие к грунтовой воде.

Академик Н. А. Димо, не раз производивший раскопки в Голодной степи, свидетельствует, что в поисках воды термиты опускаются даже на пятнадцать метров. Теперь известно, что колодцы бывают и еще более глубокими. В них круглосуточно движутся навстречу друг другу цепи термитов. Вниз тянутся плоские, обуреваемые жаждой, вверх подымаются тяжело нагруженные, налитые до краев. Многие доставляют из шахты не только воду в зобике, но и комочки пропитанного влагой грунта во рту.

Не случайно на юге даже во время самой отчаянной засухи, когда блекнут и скручиваются листья старых деревьев в апельсиновых рощах, когда на корню сгорают травы и кустарники, под литым куполом термитника воздух сохраняется неизменно влажным.

Этот опаленный солнцем панцирь важен для жизни гнезда не только потому, что повышает и выравнивает его водный баланс. Мы уже знаем, что в термитнике — в гнездах австралийских носачей, например, — не только перед роением, а и всегда углекислого газа значительно больше, чем в обычном воздухе. Атмосфера гнезда каких-нибудь калотермес или зоотермопсис, с пятнадцатью — восемнадцатью процентами углекислоты, была бы смертельна для большинства животных. Не выжить в ней и человеку.

Благодаря панцирю, одевающему термитник, в нем поддерживается насыщенная углекислотой и влажностью атмосфера, а кроме того, выравнивается температура.

Каждый в отдельности термит, как любое насекомое, холоднокровен: пригреет солнце — и оно согрелось, ожило; похолодало — и оно начинает двигаться медленнее, может и вовсе оцепенеть. Но это один термит, сам по себе, все же вместе, в семье, они перестают зависеть от внешней температуры.

Летом почва накаляется до пятидесяти — шестидесяти градусов, дотронуться до поверхности купола невозможно, а внутри гнезда свыше тридцати не бывает. В самую холодную пору года в гнезде на девять-десять градусов теплее, чем на открытом воздухе. Если зимой вскрыть живой термитник и наклониться над расколотым куполом, то стекла очков сразу запотевают, а кожа лица ощущает поднимающееся снизу тепло.

Похоже, в потребности к выравненным температурным условиям можно видеть отражение еще одной, донесенной до наших дней приметы климата давних эпох…

Укрываясь от изменяющегося климата, с его зимними холодами и летним перегревом, с заморозками и ярким светом, термиты и отступили в подземелье. Перемены, происходившие на Земле, продолжали их теснить. А ведь содержание водных паров в воздухе все уменьшалось, так что лучи шли к Земле сквозь все более прозрачный слой атмосферы, и действие их становилось все более иссушающим.

Конечно, только благодаря гнездам могли выжить эти насекомые, всюду приуроченные к жаркому поясу, хотя они не выносят солнца; необычайно требовательные к влаге — и однако же процветающие во многих районах, где подолгу не выпадает ни капли осадков.

Подумать только: даже окутывающий всю Землю воздух, чистый дар природы, неисчерпаемый и вездесущий, даже воздух термитам приходится приспосабливать, насыщать парами воды, повышать в нем содержание углекислого газа, хотя вместе с тем и кислорода им требуется больше, чем иным наземным животным.

18. ЭТА ГЛЫБА ДЫШИТ!

Если гнездо изолировать от воздушного океана с его запасами кислорода, то термиты скоро задохнутся, без «кислородного дутья» им не обойтись…

В гнездах некоторых африканских термитов воздух сменяется через вентиляционные каналы раз пять в сутки.

У макротермес наталензис в Уганде, например, ниже основания термитника проложены воздухопроводы с поверхности земли. Проходя между массивными лепными сводами, на которых покоится внутренняя часть гнезда, свежий воздух поступает под самый его центр, поднимается, пронизывая земляную губку, и сквозь канал в толстой оболочке купола проходит под поверхностный слой кровли в том именно месте, где она тонкая и пористая. Таким образом, воздух всасывается у основания и беспрерывно изгоняется у вершины, пронизывая все гнездо.

В гнезде одонтотермес в районе Танганьики удалось расставить анемометры, и они показали, что воздух действительно движется изнутри наружу и снизу вверх.

В термитниках макротермес на Береге Слоновой Кости пористый участок кровли буквально источен хорошо разветвленными мелкими и мельчайшими канальцами. Сквозь них не только выделяется отработанный воздух, но одновременно втягивается снаружи свежий.

Эта часть купола до странного напоминает не то жаберное устройство, не то легкое… Есть над чем задуматься! Ведь вся эта сложная, дышащая система сооружений склеена из песка, жеваной древесины и клейких отбросов пищи.

В крупице строительной массы, которую несет в жвалах термит и из которых склеено все гнездо, нет и миллиграмма, а вес южноафриканского или австралийского термитника с населением в два миллиона особей сплошь и рядом превосходит десяток тонн. Доля одного отдельно взятого термита в строительстве гнезда практически ничтожна. Все гнездо представляет плод усилий не одного какого-нибудь поколения, а всех с годами возрастающих по численности потомств. Как же их работа организована в пространстве и во времени?

Пока мало фактов, которые позволили бы разобраться в этом вопросе во всем объеме. Но кое-что прояснилось уже и здесь.

19. СВОДЫ И РАСПАЛУБКИ

В рассказе о вентиляционной системе термитных гнезд упоминались массивные лепные своды, несущие на себе сердцевину гнезда.

Своды — это не иносказание и не красное словцо. В гнезде действительно существуют настоящие перекрытия с криволинейной формой поверхности, где на опоры передаются не только вертикальные, но и горизонтальные усилия. Именно такие своды и сооружаются в ходах и камерах термитных гнезд, в шнурах наземных галерей. Здесь и опирающиеся на колонны простые и стрельчатые своды и врезанные в свод дополнительные сводчатые сооружения — распалубки. Своды в термитниках строились за миллионы лет до того, как появился на Земле человек, по праву считающий открытие секрета сводов замечательной победой строительной науки и техники.

Перед лицом подобных фактов — а чем дальше продвигается биология в изучении процессов жизни, тем их открывается больше — пора задуматься над тем, какой богатый сбор идей и творческих планов дало бы всем без исключения и прикладным, и теоретическим наукам систематическое изучение природы живого. Ведь именно в живом сконцентрирована и воплощена высшая форма и образец движения материи. Конечно, в биологии следует гораздо смелее и шире, чем когда бы то ни было, овладевать новейшими химическими и физическими методами исследования. Конечно, сейчас энергичнее, чем когда бы то ни было, следует развивать биофизику и биохимию… Но разве менее необходимы и не столь же своевременны поход физиков — в биофизику, химиков — в биохимию, постоянное наблюдение и систематическая разведка инженеров-конструкторов, рационализаторов, изобретателей в соответствующих их интересам разделах и отраслях общей и особенно частной — специальной анатомии, морфологии, физиологии, генетики…

Выше шла речь о сводах, обнаруживаемых исследованием в сооружениях термитника.

Разумеется, свод — это только архитектурная деталь. Но она встречается в гнездах так часто, что вряд ли может быть случайным плодом беспорядочных действий насекомых-строителей. Сооружение этой детали невозможно без закономерно связанных, целесообразно сопряженных и сливающихся операций множества термитов.

В загадке сводов термитника как бы в миниатюре представлена тайна возникновения всех устройств гнезда. Вот почему следует подробно рассказать о работе выдающегося французского биолога, известного термитоведа академика Пьера Грассе, который исследовал вопрос о том, как возникают в гнезде термитов своды.

Грассе проводил наблюдения в плоских стеклянных чашках. Поселенные сюда термиты скоро осваиваются с новым местом, начинают его застраивать. То один, то другой рабочий формирует в жвалах комочек строительной пасты. Каждый действует сам по себе, не сообразуясь с действиями других. Подчиняясь инстинкту, он носит свою крупицу в поисках места, куда бы ее прикрепить. Пока стеклянные стенки чисты, комочки приклеиваются где попало, а когда первые приклеены, они сами начинают привлекать к себе термитов.

Буравя землю или древесину, рабочие чаще всего продолжают то, что начато другими. Так же они действуют, приклеивая свои комочки поверх приклеенных другими. Слепые, они и в темноте находят их. Должно быть, и эти участки как-то помечены, привлекают к себе новых строителей. Так или иначе, в гнезде все заметнее растут склеенные из крупиц столбики и валики — гребни.

Но вот какой-нибудь столбик или валик достиг предельной высоты (она неодинакова у разных видов), и рост вверх прекращается. Дальше крупицы приклеиваются уже не на самую вершину, а пристраиваются вверху, но сбоку. В результате столбик или валик начинает искривляться, обрастает слегка приподнимающимся навесом.

Если бы тем дело и исчерпывалось, то навес в конце концов рухнул бы.

Однако, наращивая столбик или валик, термиты приклеивают новые крупицы вбок и вверх не как попало, а в сторону ближайшего столбика или валика. А на соседнем столбике или валике такой же навес тоже пристраивается вбок и вверх.

Здесь и там строители действуют независимо друг от друга, а строительство оказывается встречным, взаимно связанным. В конце концов сооружаемые врозь половины свода встречаются. Два навеса на столбиках, смыкаясь, образуют классическую арку, два гребня сближаются в туннель, крытый коридор.

Так термиты, не обладая никакими сложными инстинктами аркостроительства или сводовозведения, действуя каждый в одиночку, вслепую, «на ощупь», возводят правильные своды.

Вслепую — верно. Наощупь — верно. Но, как выяснилось недавно, не в одиночку, а подчиняясь воздействиям биотоков, излучаемых каждым.

В другом опыте в стеклянное гнездо были посажены рабочие и солдаты с царицей. Солдаты сразу окружили царицу несколькими небольшими группами, по три — шесть в каждой. Затем к солдатам стали стягиваться рабочие. Они подбегали поодиночке и приклеивали свои крупицы сначала на дно, потом на прежде прикрепленные, так что вскоре вокруг тела царицы появились темные столбики. Как только столбик упирался в верхний лист стекла, он начинал разрастаться в обе стороны. Наутро царица оказалась окружена кольцом, в котором оставались незаклеенными лишь узкие проходы.

И в этом случае термиты действовали независимо друг от друга, а всё выглядело так, как если бы работа шла по задуманному плану.

Конечно, рассматривая свод, или арку, опирающуюся на два столба, или крытый коридор, опирающийся на два валика, или, наконец, прорезанное ходами кольцо вокруг тела царицы, мы видим только готовые сооружения, а не обрушившиеся. Следы строительных «неудач» в гнезде сгрызаются и в конце концов бесследно исчезают. Поэтому-то итог, естественно, воспринимается здесь как цель и заслоняет собой все безуспешные пробы, ошибки, незавершенные операции.

Застройка термитника часто ведется в нескольких местах одновременно. В конце концов освоенные участки сливаются в ту цельную губчатую массу, какую представляет собой, как правило, сердцевина всякого старого гнезда, которое давно стало для термитов не просто местом обитания и убежищем, но и условием самого их существования.

20. ЧУДЕСА И ЗАГАДКИ БИОАРХИТЕКТУРЫ

Мы уже говорили, что у некоторых термитов семья растет до тех пор, пока жива первая, она же последняя, ее родительская пара. Когда от старости или от несчастного случая основатели колонии погибнут, следом за ними начинает изреживаться, слабеть и, наконец, отмирает вся семья.

Другое дело, если родоначальная пара живет пусть даже и не особенно долго, но может замещаться запасными самками и самцами. Их в семье много, и сообща они производят потомство куда более многочисленное, чем настоящие царь и царица. А главное: стоит любому из этих насекомых погибнуть — и его вскоре заменяют новые из числа запасных, так что семья способна жить неопределенно долго, причем численность ее населения может превзойти всякое вероятие.

Когда в колониях носачей назутитермес в Австралии впервые провели «перепись», в некоторых гнездах насчитали по два-три миллиона термитов, в том числе свыше полутора-двух миллионов рабочих и около двухсот — трехсот тысяч солдат. Термитники таких долговечных семей вырастают не чета скромным холмикам закаспийских или неказистым буграм капских.

Среди наиболее выдающихся произведений архитектуры термитов на одно из первых мест могут быть поставлены гнезда не раз уже упоминавшихся здесь воинственных белликозитермес — огромные конусовидные глыбы. От их широкого, неправильного округлого основания под углом примерно в сорок пять градусов поднимаются стены-склоны. На какой-то, увеличивающейся с возрастом гнезда, высоте стены беспорядочно сливаются в общую вершину. Она бывает окружена несколькими меньшими и не столь высокими башнями. На редкость надежны эти сооружения из древесины, пережеванной миллионами жвал, переваренной в утробе миллионов насекомых и по крупице склеенной в камнеподобную массу. Верх гнезда словно окован ею. У крупного термитника такой панцирь имеет в толщину не менее полуметра и тверд, как гранит. Топор скользит по этой броне и только искры высекает.

На Суматре и на других островах Индонезии термиты сооружают сравнительно небольшие башни, всего около метра в окружности. Такое гнездо поднимается почти отвесно на два-три метра. Сходные, но только более высокие башни возводит австралийский носач.

Впрочем, наиболее примечательными многие считают не массивные крепости воинственных белликозитермес и не башни аноплотермес туррикола, а компасные или магнитные, как их еще называют, гнезда амитермес меридионалис в Северной Австралии. В этих сооружениях самое выдающееся — не размер (четыре метра и больше в высоту и нередко метра по три в длину), а форма. «Боковые» — западные и восточные — стенки этих термитников квадратны или прямоугольны, причем восточные чуть-чуть выпуклы, а западные слегка вогнуты. Две другие стенки — «передняя» и «задняя» — представляют собой узкие, сильно вытянутые вверх острые треугольники. Именно они, как стрелка компаса, указывают одна — точно на север, другая — точно на юг. В таком гнезде наименьшая площадь торцовых стен подставляется свирепствующим здесь северным ураганам, а широкие боковые — западная и восточная — стенки обращены к утренним и послеполуденным лучам. К самым немилосердным лучам, когда солнце в зените, термитник направлен только узкой вершиной — гребнем.

В районах менее жарких форма кровли термитников, наоборот, приспособлена к тому, чтоб собирать тепло, обогревать подземелье. Поэтому наземная часть — кровля — гнезд всегда более или менее неравнобока.

Стоит сказать, как отразилась в конструкции гнезд необходимость защититься от избыточной влаги, от затопления после бурных тропических ливней.

Гнездо африканского термита кубитермес в незаконченном виде напоминает булаву, а позже принимает форму настоящего шляпного гриба. Его узкая цилиндрическая ножка (это и есть собственно гнездо) прикрыта сверху в полтора-два раза более широким водоотводным зонтиком, защищающим от ливней. Иногда такие гнезда стоят друг подле друга почти вплотную, как грибы в богатом грибном месте. Там, где семья, разрастаясь, перестала умещаться в грибе, она строит рядом второй, затем третий, четвертый…

Впрочем, амитермес эксцелленс сооружает гнезда еще более оригинальные. Представьте себе плотный, коренастый гриб, со шляпкой, которая покрыта другой, несколько большей, на ней лежит еще одна, опять же чуть большая, а там — следующая, еще большая, и так пять-шесть этажей. В самый бурный ливень вода сбегает с такой пирамиды не сплошным потоком, а как бы со ступеньки на ступеньку. Инженеры-гидротехники, цементирующие ложе русла, чтоб уменьшить силу размывающих грунт горных потоков, узнают в очертаниях гнезд амитермес «идею» своих ступенчатых перепадов.

Многие грибоподобные сооружения представляют собой не постоянные гнезда, а сезонные убежища, куда термиты перекочевывают в пору наводнений и дождей. К числу временных гнезд относятся и термитники из картоноподобной массы, приросшие к стволу дерева. В каждом из таких водоустойчивых наростов находит приют целая молодая семья. Когда она разрастется, ей потребуется уже несколько таких пристроек и тогда термиты проточат внутри ствола ходы, которыми и будут сообщаться.

Так же устраиваются термиты, у которых камера с родительской парой находится наверху, в кроне дерева, а прочие отсеки расположены внизу, у его основания. У эутермес арборикола камера, одетая в сплошную картонную скорлупу, вырастает на ветвях. Внутри ветки, на которой висит этот «плод», скрыт ход, ведущий по стволу в почву, а дальше к другим частям гнезда и, наконец, к источникам корма.

Многодомные колонии тоже бывают различными. Гнездо корнитермес стриатус представляет гроздь специализированных помещений: тут — родительская пара, здесь — одни молодые термиты, там — одни крылатые. И только рабочие, которые всех кормят и для всех строят жилье, встречаются всюду, и, конечно, в туннелях, связывающих помещения.

До сих пор речь шла о термитниках, так или иначе возвышающихся над уровнем почвы и, следовательно, имеющих купол. Пришла пора сказать и о гнездах, что с головой зарыты в землю и ничем извне не выдают своего присутствия.

Африканский апикотермес оккультус («апико» значит в данном случае — пчелоподобный, а «оккультус» — таинственный) сооружают небольшое подземное гнездо с наружными стенками, похожими на запечатанные ячейки пчелиных сотов (отсюда первая часть видового названия). Все в целом гнездо шишковатое и напоминает плод ананаса. Внутри в нем полтора-два десятка этажей, соединенных между собой не только обычными ходами, но и тонко проточенной в стенках сетью каналов. Назначение их долго оставалось загадкой (отсюда и вторая часть названия — «оккультус»). Теперь установлено, что каналы гнезда оснащены в каждом выступе отдушинами для вентиляции.

Ничего похожего на такие запутанные катакомбы, оборудованные спиральной сетью вентиляции, нет в простейшем сооружении термес микофагус, хотя это тоже гнездо подземное. Незаметное отверстие в почве ведет в прямой шахтный колодец, опускающийся на не прослеженную до конца глубину. От штольни отходят в разные стороны штреки, ведущие в камеры и ниши. В них размещаются и сами термиты, и все гнездовые службы. Родительская пара, закладывая начало семьи, устраивается чуть не на поверхности земли. Разрастаясь с годами, гнездо уходит все глубже, разветвляется все гуще.

Известно, однако, немало видов, у которых все происходит наоборот…

Но читатель уже, наверное, устал от множества примеров, хотя здесь не упомянуты ни цилиндрические, ни шаровидные термитники, ни совсем бесформенные гнезда «типа Кимбернея», как они названы по имени местности, где встречаются.

И все самые разнообразные гнезда сооружаются рабочими, которые, если говорить не о размерах, а о строении тела, о форме усиков, жвал и головы, о ножках, весьма сходны между собой. Это позволяет считать, что поведение термитов легче и лучше, быстрее и полнее, чем у любых насекомых, перестраивается, применяется к обстоятельствам, сообразуется с условиями.

21. ЖИВАЯ МОДЕЛЬ ЖИВОГО

Откуда берется, на чем основано, как становится инстинктом умение приготовлять строительные крупинки, сооружать воздушные, надземные или, наоборот, подземные гнезда, спасающие от сухости, духоты, холода, жары, от муравьев и от наводнений?

Сколько бы ни излагать на этот счет соображений, вряд ли они будут интереснее, чем живой пример макротермес гильвус — вида, весьма распространенного в Индонезии и Индокитае. Устройство гнезд и нравы этого термита давно исследованы и хорошо известны. Нетрудно было поэтому заметить, что и термитники и повадки макротермес гильвус из районов рисовых плантаций в равнине Меконга в Камбодже существенно отличаются от обычных.

Начать с того, что термиты ведут здесь «островную» жизнь. Они гнездятся на меже, разделяющей затопляемые поля. Строят они гнезда более крутые, более высокие и объемистые. Дно их поднято на метр, а то и больше над уровнем затопления рисовых полей. Широкое основание термитника не имеет камер, оно нежилое и особенно водоустойчиво. Царская ячейка, запрятанная в обычном гнезде ближе к центру, помещается здесь под самой вершиной, чуть ли не в двух метрах от основания. Пока поля затоплены, а рис месяцами стоит здесь в воде, каждый термитник — это островок, и его обитатели отрезаны от внешнего мира. Тем не менее макротермес гильвус процветает.

Совершенно очевидно, что гнездостроительные инстинкты и кормозаготовительные повадки макротермес гильвус перестроились лишь после того, как в равнине Меконга начали возделывать орошаемый рис, то есть сравнительно не так давно.

Обдумывая этот многозначительный пример, стоит вернуться к наблюдениям, позволившим увидеть, как самое совершенное приспособление семьи вырастает из множества разрозненных и, казалось, независимых действий массы особей.

Рабочий-строитель формует жвалами крупицу пасты и приклеивает ее, найдя место, только что оставленное предыдущим строителем, спускается в туннель и продолжает начатый другими ход в земле… Можно зарегистрировать, как часто и как именно он это делает, где, когда. Но можно ли по таким приметам узнать наперед, какова будет форма купола или толщина кровли, где должны быть вентиляционные люки и сколько их будет? Каждое в отдельности действие, казалось, ничего не говорит о том, к чему оно в конце концов приведет, во что именно все они, вместе взятые, окончательно сольются. Между тем именно в скрытых особенностях повадок строителя, выполняющего ничтожную долю объема строительных работ, заложена характеристика всего сооружения, с его окончательными габаритами и типичными отличиями.

Ни один из крохотных строителей не имеет, разумеется, возможности бросить взгляд на всё сооружение в целом, а готовое оно выглядит так, как если бы было построено по определенному, различному у разных видов плану.

В этом случае, как и везде в живом мире, проявляются целесообразность и согласованность процессов, и они предстают перед наблюдателем лишь как очевидный итог невидимо протекающих в организме изменений. Каждое изменение — это результат совокупного действия массы клеток и тканей в меняющихся условиях. Любое условие воспринимается, прочитывается, разлагается живым, которое затрачивает на это времени немногим больше, чем призма, преломляющая солнечный луч. Каждый отрезок, каждая полоса спектра может оказывать свое влияние и вызвать в нем соответствующий ответ. А все ответы, вместе взятые, сплетаются и сливаются в живом воедино, причем времени на это затрачивается немногим больше, чем требуется линзе, чтоб собрать в фокусе проходящие через нее лучи.

Мы уже перестаем удивляться тому, как задание, вложенное в «думающую» или счетную машину, быстрее мысли обегает тысячи объединенных между собой реле, молниеносно рождая ответ — суммированный итог подсчета или продиктованную механической памятью справку. Но живое — система несравненно более сложная, чем самая хитроумная машина. Кроме того, живое — это во многом еще «черный ящик», непроницаемо скрывающий свои тайны.

Тем и замечателен, тем и поучителен пример общественных насекомых, а в их числе и термитов, что они могут открыть перед человеком нутро этих загадочных «черных ящиков». Преданные науке глаза прочитают здесь то, чего пока не рассмотреть в живом даже с помощью сверхсверхмикроскопов. Самим естественным отбором, самой историей органического мира созданы эти живые модели живого, древнейшего после организмов образцы автоматических устройств и самоуправляющихся систем.

В каждой из жанровых сценок, наблюдаемых в чреве гнезда, — будь то кормовой контакт, или взаимное ощупывание усиками, или разгрузка водоноса, или прополка грибной грядки, или перенос строительной пасты, — во всем можно видеть физиологическое явление, словно разыгранное в лицах. Как и явления обмена, питания, выделения, прослеживаемые в движении непрерывно перемещающихся цепей насекомых, они всюду предстают перед наблюдателем. И он воочию, будто под магическим увеличением, будто сквозь волшебную лупу времени, видит, как воздействие внешних условий разлагается на составные слагающие и как скрытые ответы живых отдельностей сливаются в единую и очевидную реакцию целого.

Ученые подсчитали, что вода, направленная в поливные каналы для орошения растущей в поле кукурузы, производит, в конечном счете, несоизмеримо больше калорий, чем если ее бросить на лопатки самых совершенных турбин современных гидроэлектростанций. Этот вывод вполне относится и к нашему случаю. Много ли калорий могло бы быть извлечено из той жалкой щепотки гнилой древесины, которую поглощает отдельный термит в течение своей жизни? Среди всех изобретенных человеческим гением машин и двигателей нет пока ни одной, которая приводилась бы в действие столь ничтожным количеством энергии.

Непрерывное движение, пульсирующее в безмолвном термитнике, будит мысль, говорит о том, что древесина, пропущенная через зобики термитов в недрах семьи, порождает движения и энергии несоизмеримо больше, чем сожженная в топках под любыми котлами. Нужно ли после всего говорить, что в век расщепления атома, в век расцвета автоматических устройств и кибернетических систем пример общественных насекомых, и особенно их семья, заслуживает внимания не одних только натуралистов и биологов?

22. КОГДА КУПОЛ РАЗБИТ

…Предместье Каракумов возле Ашхабада. Вонзаем острую кирку в отполированный зноем и ветрами купол анакантотермес. Отваливаем тяжелую кровлю. У наших ног черное нутро гнезда, беспорядочные извилистые ходы, в них беловато-бесцветная живая масса. Кое-где мерцают слюдяные пластинки — крылья молодых продолжателей рода…

Прежде чем взгляд освоился с картиной, вычленил в беловато-бесцветном кишении контуры отдельных насекомых, среди них замелькали быстрые черные искры: это муравьи-бегунки, «фаэтончики».

В каждом уголке развороченного термитника возникают сцены из «Похищения лапифянок». Однако не кентавры играют роль похитителей, а именно их-то и похищают. А написано все лишь двумя красками: черной — муравьи, белой — термиты. Трепещущая светлотелая добыча отчетливо выделяется на фоне черного муравьиного хитина, темной губки термитника. Жертва перехвачена поперек, голова свисает, хотя иногда и пытается сомкнуть жвалы на похитителе. Куда там! В открытом бою кентавры мира насекомых совершенно беззащитны.

Крупные, голенастые, отбрасывая на песок неожиданную тень, бегунки мчатся, унося беспомощную молодь термитов, взрослых рабочих, а у крылатых с ходу откусывают несъедобные крылья, которые к тому же мешают переносу добычи.

На плоской поверхности между всхолмлений термитников темными жерлами зияют ходы в подземные обиталища муравьев. Сюда и катят «фаэтончики». Сбросив трофей в широкогорлую шахту, черный тандем муравья и скользящей за ним тени уносится за новой порцией. Богатая пожива приводит муравейник в возбуждение, и он выплескивает десятки новых охотников. Термитник отдан на поток и разграбление. Мы не успеваем заселить искусственное гнездо, термитов уже нет. Зрелище опустевшей черной губки, в которой мечутся запоздавшие бегунки, ошеломляет…

Урок, преподанный нам катаглифисами, усвоить нетрудно. Труднее совладать с разбойничьей ордой бегунков. Следующий термитник вскрываем на рассвете, когда каракумская апрельская ночь еще холодна и бегунки сидят дома. Однако работы предстоит много, а солнце, едва поднявшись, придает всему живому новый заряд бодрости и энергии. Поэтому, израсходовав ведро драгоценной воды из запасов экспедиции, окружаем термитник влажным кольцом. Это не ритуальное заклинание: когда бегунки выйдут на поверхность, влажная почва их на какое-то время придержит.

В это утро мы заселили искусственные гнезда — тонкий квадратный, почти метр на метр, пробковый лабиринт между двух листов обрамленного стекла и стеклянный цилиндр, начиненный губкой термитника с его обитателями.

Бегунков мы опередили. Теперь нашим трофеям угрожают гораздо менее быстрые и далеко не столь крупные, вернее, совсем крошечные мураши, которые легко просачиваются в зазор между деревянной рамой гнезда и стеклом и способны свести на нет все наши успехи. Очистить гнездо от них дело безнадежное, здесь требуется профилактика. Уносим гнезда в палатку, щедро заправляем их мокрой ватой для питья и промокашкой для пропитания. Оставляем оба гнезда на металлическом столике, ножки которого погружены в чашки с непреодолимым для мурашей мыльным раствором, сдобренным дли большей гарантии бензином.

Таким нехитрым способом мы предотвращаем биологическую реакцию, вызываемую соприкосновением почти всех видов термитов с почти всеми видами муравьев. По общему признанию, это древнейший враг термитов. Так как же все-таки реагируют термиты на разбитый купол?

Одни — и их немало — уходят, исчезая в прохладной, отдающей затхлостью и грибами темноте галерей и колодцев. Другие — их большинство — замерли или переминаются на месте. Наконец, третьи — таких меньше всего — беспорядочно поодиночке разбегаются в стороны.

Может показаться, что эти создания отвечают на неожиданное разрушение гнезда различно, а между тем все одинаково подчиняются постоянно действующему закону, который всюду обязывает термита поскорее вернуться и вновь окунуться в родную стихию гнезда. Каждое лишнее мгновение, проведенное за порогом дома, неотвратимо сопряжено с бесчисленными опасностями. Не случайно уже только прорвавшиеся извне свет и наземный воздух воспринимаются в гнезде как сигнал бедствия. Этот сигнал зовет обитателей термитника перекрывать, запечатывать проломы и щели в панцире. Солдаты бьют головами сбор и спешат с рабочими к участкам, откуда струится угроза.

Так и поступают сейчас термиты в тех районах гнезда, куда не добрался лом. Они изнутри запечатывают ходы в неповрежденную зону, хотя это и отрезает от них собратьев и сестер из разоренных секторов и этажей. Пострадавшая часть семьи обречена на гибель, но только так сохраняется для жизни уцелевшее.

Вместе с тем оставшиеся вне гнезда свидетельствуют приверженность тому же закону жизни.

Выброшенные из колеи обычной жизни, вдали от массивов термитника, они подчиняются теперь зову ближайшего обломка, осколка… Здесь, в уцелевших камерах и нишах, еще сохраняются притягательные приметы гнезда, именно в них воплощен термитник с его действующей как магнит силой, которая не только молодь и слепых рабочих, но и зрячих крылатых побуждает забиваться в узкие щели камер. По мере того как обломок гнезда будет иссушаться, насекомые, укрывшиеся в его нишах, как бы удерживая выветривающийся дух родного дома, теснее приникают, отчаяннее цепляются лапками за стенки.

К этой подробности стоит присмотреться. Выше не раз уже шла речь об отступлении термитов в подземелье. А можно ли так говорить? Что же, эти насекомые дознались, что климат планеты меняется, и почли за благо зарыться в землю и воссоздать здесь необходимые им тепло, сырость, насыщенность воздуха CO₂?

Конечно нет, события развертывались и проходили сами собой — подобно тому, что мы наблюдаем воочию в осколке земляной губки. Действительно, похоже, будто обитатели гнезда стремятся удержать гаснущее дыхание дома. Не так же ли и палеотермиты в погоне за ускользавшими условиями жизни устремлялись в хранящие сырое тепло расщелины и норки, не так же ли в поисках спасения пробивались в глубину, замыкались в вырытых камерах?

Массы скрывшихся в подземелье насекомых перемещались здесь, и их движущиеся цепи стали осуществлять обмен питательных веществ, добычу воды, выделение и удаление отбросов. С движением цепей сплелись, слились дыхание, питание, пищеварение, рост, развитие всей колонии, физиологическое разделение функций между стазами.

23. БИТВА ГИГАНТОВ

Ученые, восстанавливающие историю мира насекомых по ископаемым следам и отпечаткам, полагают, что муравьи появились на земле примерно шестьдесят миллионов лет назад. Термиты, видимо, раза в четыре старше их.

Первая страница истории термитов связывается ныне с уже упоминавшейся выше палеонтологической находкой на Урале.

Найденный в 1937 году Юрием Михайловичем Залесским на берегах реки Сильвы отпечаток крылатого с восемнадцатимиллиметровым крылом представляет ископаемый вид уралотермес пермианум Залесского. Это памятник древнекаменноугольной эпохи, когда на Земле, покрытой гигантскими папоротниковыми и хвойными, еще не появились настоящие цветковые растения, среди насекомых еще не было бабочек, среди позвоночных еще не было птиц…

В отпечатке уралотермес пермианум ученые без колебаний признали крылатую форму одного из предтечей современных термитов. Поперечных швов — линии облома — на крыле не видно: эта часть крыла не отпечаталась в породе, так что неизвестно, имелись ли тогда эти линии.

Так или иначе, судя по находке Ю. М. Залесского, термиты за четверть миллиарда лет не очень изменились в строении. С другой стороны, отпечаток веско подкрепил мнение ученых о близком родстве древних термитов с уховертками и особенно с древними тараканами.

Среди тараканоподобных термитов особенно выделяются мастотермес. Этих термитов не раз находили и в Америке и в Европе, но только среди ископаемых. В прошлом они были, должно быть, широко распространены здесь. Сейчас единственный из оставшихся в живых вид мастотермес вместе с другими пережитками и памятниками минувших эпох встречается только в Австралии. Жилкование крыльев мастотермес напоминает рисунок на крыле тараканов. Самки мастотермес откладывают яйца, склеивая их в пакет, как тараканы, а не поодиночке, как высшие термиты. Постоянного гнезда мастотермес не строят. Не случайно их называют также эррабундус, то есть шатунами, бродягами.

Бездомный мастотермес — живой мастодонт мира термитов, наипростейшая форма термитной семьи. Однако и она поразительно слаженна, согласованна, совершенна в своей целостности. Здесь, как и у примитивных калотермес, питающихся крепкой древесиной, семьи невелики и еще нет рабочих как особой стазы. Строят ходы, добывают пищу и снабжают кормом родительскую пару молодые, не закончившие линек солдаты и крылатые. И делается это не в оседлой колонии, а в непрерывном походе.

Медленно продвигаются вперед термиты, выгрызая себе дорогу в поедаемой древесине. В древесине они живут. Они пропускают ее через себя, а отбросами заделывают дыры, заполняют пустоты, облицовывают стены. Окруженная молодью — фуражирами-строителями и солдатами, в дереве перемещается и родительская пара. На холодное время года все опускаются поглубже в грунт, с теплом вновь поднимаются, продолжая на ходу изнутри поедать древесину.

Уже по тому, как яростно атакуются семьи простейших австралийских мастотермес простейшими австралийскими муравьями понеринами, можно судить о том, к каким древним временам восходит начало муравьино-термитной войны.

Многие виды понерин питаются термитами. «Я никогда не видел их с другой добычей», — пишет Пултон. Когда муравьи мегапонера фэтенс (фэтенс — значит зловонный), нагруженные еще живыми трофеями, захваченными в атакованном термитнике, возвращаются к себе, их колонии производят на марше отчетливый звенящий звук — стридуляцию. «Чем это не песнь победы?» — спрашивает Хег.

Муравьи нападают и на термитов, гнездящихся в самых толстостенных сооружениях. Конечно, кочевые муравьи дорилины во время своих подземных походов подкапываются под термитники, врываются в них снизу. Даже носачи эутермес, вооружённые железами, вырабатывающими клей, ядовитый для других насекомых, не всегда могут отбиться от острожвалых и почти втрое более крупных муравьев-ткачей.

Правда, термитники не только для муравьев являются лакомой приманкой. Круглый год привлекают они всевозможных насекомоядных хищников. Их уничтожают ящерицы, некоторые птицы проклевывают извне кровлю и добираются до сердцевины гнезда. Из млекопитающих большой и частый ущерб наносит термитникам муравьеды, трубкозубы, броненосцы, ехидны, ежи, землеройки. Но все эти враги менее опасны, чем муравьи.

Не без основания находят многие специалисты, что именно война с муравьями так усовершенствовала оборону термитников и наложила печать на многие строительные повадки термитов, на нравы их семьи.

Отступая под непрерывным натиском муравьев, термиты еще глубже стали закапываться, еще прочнее стали бронировать свои подземелья. Но та же война усовершенствовала и наступательное оснащение муравьев и их охотничьи повадки.

Весьма поучительна поэтому и заслуживает самого пытливого внимания вспыхивающая тотчас, едва они входят в соприкосновение, борьба почти всех видов этих двух насекомых. За ними стоят два мира.

Многое может поведать человеку борьба крошек-гигантов, представляющих разные живые системы, которые в новом направлении продолжили поток органического развития. Эта системы, независимо одна от другой возникшие в разные эпохи, разделенные гигантским периодом в двести миллионов лет, убедительно иллюстрируют верность положения материалистической философии о том, что чем выше, тем быстрее идет дело.

24. ЗЛЫЕ ЗАБАВЫ НЕВИДИМКИ

В естественной истории постепенно открываются относящиеся к древнейшим временам и повествующие о весьма важных событиях страницы.

К числу их относится, как это на первый взгляд ни странно, и рождение связей между термитами и простейшими, обитающими в их кишечнике, между термитами и грибами, возделываемыми в термитниках. Симбиоз с грибами и простейшими превратил почти никем больше в животном мире не используемую древесину в основной источник питания термитов. Плодами победы термиты пользуются по сей день.

Именно на этом пути и столкнулся с ними человек.

Если легенда о трех китах, на которых держится мир, и имеет какой-нибудь смысл, то такими тремя китами были бы Камень, Металл и Дерево. В их разнообразные сочетания и производные облачены вся цивилизация и культура на нашей планете.

А термиты, питаясь древесиной, уничтожают не только нужный людям материал, но и то, что из этого материала сделано.

Ни в одной тропической, субтропической и просто жаркой стране мира нет другого насекомого, которое с такой методичностью губило бы всевозможные творения рук человеческих. На десятках языков, в сотнях книг, в тысячах статей, на десятках тысяч страниц приводятся свидетельства, подтверждающие и обосновывающие это заключение.

Вот рассказ китайских строителей. Они заявляют, что перед атакой коптотермес могут устоять только прочно цементированные стены и фундаменты; кладка на известке здесь недолговечна.

Вот рассказ землемеров с Гвинеи. Вечером они вбили колышки, чтобы с рассветом продолжить работу, а наутро вместо колышков нашли одни их подобия, склеенные не то из глины, не то из папье-маше.

Вот рассказ о цейлонском рикше. После каторжного дня каменным сном заснул он на циновке рядом со своей тележкой, а проснувшись, нашел одни только волокна циновки, а вместо тележки — два железных обода с колес и несколько рассыпанных гвоздей.

Вот рассказ о садоводе с Филиппин. Он ночевал под навесом, а наутро сбился с ног в поисках исчезнувшего платья. От него остались только металлические пуговицы и крючки.

Вот рассказ о беде, постигшей одного винодела на Мадагаскаре. Его винный погреб выглядел совсем нетронутым, а вместе с тем и из бочек и из бутылей вино вытекло, сбежало в землю.

Нет числа сообщениям о том, что термиты уничтожают книги, библиотеки, архивы, рукописи.

Вернувшись из Южной Америки, Александр Гумбольдт заметил, что ему почти не доводилось видеть там книги старше пятидесяти лет: дольше никому не удается уберечь их от термитов.

«Эти насекомые представляют угрозу не только цивилизации вообще, но и литературе в особенности», — писал один бразильский термитолог и при этом, пряча улыбку, добавлял, что он лично не слишком доверяет рассказам, будто термиты в первую очередь расправляются с книгами по вопросам термитологии и особенно о борьбе с термитами.

Впрочем, когда речь идет о термитах, мало кто сохраняет чувство юмора. Не до шуток экономистам, подсчитывающим убытки, инженерам-строителям, агрономам, архитекторам, наблюдающим, как рушатся дома, рассыпается утварь, мебель, в прах превращаются платье, обувь, предметы питания, незаметно опустошаются склады, подъедаются и засыхают дикие и выращенные человеком деревья и злаки, рушатся под напором вод источенные шлюзы и плотины, трубы деревянного водопровода, обшивка барж.

Действующий потайно, движущийся не всегда одними и теми же, уже известными человеку путями, бесшумный, немой невидимка, о злых забавах которого здесь рассказывается, наступает исподволь, без спешки, но всерьез и основательно.

Вот Франция. Термиты здесь, как и в других странах Средиземноморья, известны давно. Однако в прошлом никто не придавал значения тому, что время от времени то в одном месте, то в другом обнаруживались деревянные строения, изъеденные крошечным (его размеры три-четыре миллиметра) и необычайно тугорослым (каждая особь растет от полутора до двух лет) термес люсифугус. Впервые о термитах заговорили лишь после того, как выяснилось, что в префектуре города Ла-Рошель они съели все архивы.

Впоследствии такие же сообщения поступили из городов Торн-е-Гарон, Рошфор. А через несколько лет в Марселе целая семья, сидевшая за праздничным столом вместе с гостями, рухнула с третьего этажа во второй, а оттуда — в первый. И снова это были проделки тех же термитов.

Когда автор одной книги о термитах написал, что во Франции термиты, «в отличие от их собратьев в жарких странах, лишь иногда вторгаются в жилье человека и не причиняют здесь слишком большого вреда», то в ответ на это успокоительное заявление из сотен мест посыпались сообщения о разрушенных жилых зданиях, испорченной мебели и утвари в домах, о повреждении старинных дворцов и родовых поместий, о храмах и монастырях, где термиты погубили библиотеки, украшения, гобелены, картины…

25. НЕПРИЗНАННЫЙ БИЧ

В Бордо — а это один из крупнейших городов Франции — термиты впервые были обнаружены в 1853 году. Сто лет спустя термиты наносили серьезный ущерб уже не отдельным улицам или кварталам, а целым районам города.

В специальной литературе замелькало новое слово — «термитоз». Так названо поражение зданий термитами. Теперь говорят уже и о термитозе посадок.

Вот донесение с Юго-Запада Франции, департамент Восточные Пиренеи: «Серьезно вредит виноградникам калотермес флавиколис, выгрызая сердцевину побегов. На одном растении бывает несколько сот насекомых».

Термит люсифугус тоже повреждает живые растения — плодовые, особенно цитрусовые и миндаль, декоративные, особенно кипарис, липу, олеандр, а также огородные, цветочные культуры и, наконец, полевые посевы.

В 1959 году в Париже вышла книга М. Матье «Непризнанный бич». На обложке напечатана географическая карта. Она показывает, что «неблагополучные по термитам» районы Франции — это чуть ли не треть страны.

Боящиеся света люсифугус немало вредят виноградникам и в Италии, где они уничтожают и колья, к которым подвязывается лоза, и сами побеги. Сейчас термиты здесь распространились по всей стране и на островах — в Сицилии и Сардинии. Они орудуют в деревнях и местечках, в селениях и городах. Когда-то весь Рим взбудоражило сообщение о гнезде термитов, обнаруженном в старом доме на окраине. Сейчас здесь приходится очищать от термитов книгохранилища Ватикана, национальные библиотеку и музей, исторические памятники вроде виллы Боргезе. В Венеции термиты пробрались в собор святого Павла, во Дворец дожей…

Желтошеий калотермес вредил в Испании главным образом плантациям олив. Здесь давно нет мира оливам. Здесь термиты угрожают не только деревьям, но и зданиям, не только садам, но и жилым районам.

Давно ли о термитах, водящихся в Западной Европе севернее Италии, Испании, Средиземноморья Франции, и не слыхивали?

Теперь тревожные сигналы приходят даже с севера Германии. Тропические термиты не раз попадали в ее приморские города вместе с товарами, но не приживались здесь. И вот в числе других сюда оказался завезен из Соединенных Штатов и желтоногий ретикулитермес флавипес. В США он повреждает даже клубни картофеля в поле. В 1937 году гнездовья желтоногого термита обнаружились в портовых сооружениях Гамбурга, какое-то время спустя — в Мангейме, затем в нескольких селениях среднего течения Рейна. В 1950 году тот же желтоногий термит появился уже в Австрии, в Вене, причем не только в Шенбрунне, где он уже однажды дотла уничтожил императорские оранжереи, а в жилых районах. В том же году он прибыл в древесине ящиков с американскими товарами и в Зальцбург. Здесь зарегистрированы после того новые вылазки желтоногого термита: в 1955 году он обнаружен в одном из домов в полу из буковых досок, в 1956 году — в дверных косяках из еловой древесины, в 1957 году — в нескольких местах, в том числе и шпалах. А тем временем в Западной Германии найдены гнезда зоотермопсис…

Что это, уж не возвращаются ли термиты в широты Балтики, где когда-то обитали? Они, конечно, не представляют здесь сегодня реальной опасности, но сто лет назад не представляли опасности и гнезда, обнаруженные в городе Бордо, а двести лет назад ничего не значили первые люсифугус на французском побережье Средиземноморья.

Ведущий американский термитолог Т. Снайдер сообщает а своей книге, что энтомологи вооруженных сил США шлют со всех концов земли в Вашингтон материалы для музейных коллекций, образцы повреждений, информацию о всевозможных термитах.

Тут — посадочная площадка аэродрома была изрыта и стала непригодна для посадки самолетов. Там — штурман не нашел посадочной площадки; она значилась по картам ровной, а на деле заросла башнями термитников. Здесь — изъедены радиоприемники, телевизионные аппараты, выведены из строя автомашины, кабель, повреждена электропроводка…

Термит съедает за год корма раз в пятьсот больше, чем весит сам. Живая масса сравнительно небольшой семьи, из двадцати пяти тысяч термитов, занимает объем в сто кубических сантиметров и за год уничтожает пятьдесят тысяч кубических сантиметров целлюлозы в любом виде. Там, где гнезда исчисляются десятками, древесина истребляется кубометрами!

…Что же сказать в заключение?

Не ударить ли под конец в набат, рассказав о гнездах термитов, найденных в стенах домов вблизи труб парового отопления и в почве вблизи сетей теплоцентрали? Это произошло в одном из городов на севере Германии.

Или сказать о том, как термиты повредили одежду оросительного канала, вызвав потерю огромного количества воды, сорвав поливы, разрушив ирригационную систему? Это произошло в одном из районов Индии.

Или подивиться остроумию случая, который столкнул древнейшее произведение природы с последним словом науки и техники? Один из термитов, распространенных на Тихоокеанском побережье Западного полушария, повредив изоляцию проводки, вывел из строя счетную машину, доказав, что живая модель живого способна в иных случаях одолевать механическую.

Или, быть может, привести еще один, тоже похожий на притчу, рассказ о гордых сонатах Бетховена и горьких прелюдах Рахманинова, звучавших под небом Африки на рояле, закованном в цинк для защиты от термитов? Этот рояль — он весит три тонны — изготовлен мастерами общества Баха для Альберта Швейцера — знаменитого, увенчанного многими наградами философа и ученого, композитора и музыканта. Давно покинув Париж, он переехал в крохотную деревню Ламборено на берегах Сгуэ, в сердце Африки… Днем Швейцер лечил негров в построенной им здесь больнице, а вечера посвящал музыке, своему роялю, закованному в цинковые листы, подобно тому как термиты заковывают свои гнезда в цемент…

Но нет! Сейчас всего уместнее напомнить малоизвестные события, происшедшие на знаменитом острове Святой Елены.

В первой половине прошлого века военными кораблями был перехвачен в открытом океане какой-то подозрительный парусник, и патрульное судно препроводило его в ближайший порт. Дата, когда это произошло, — 1840 год, — особо отмечена летописцами острова, так как проклятый корабль принес немало горя жителям порта Джемстаун, где его вынудили пришвартоваться, а затем и всему острову.

Однако поначалу никто ничего не подозревал.

А позже… Позже тысячи деревянных сооружений, даже жилые строения на каменном фундаменте, скрепленном известкой, оказались разрушенными. И все это натворил случайно завезенный на остров бразильский термит. Никто здесь о нем понятия не имел, и на него в продолжение многих лет не обращали внимания. Поэтому-то он и размножился так катастрофически.

А в 1875 году летописец острова Д. С. Меллис писал: «Джемстаун выглядит как город, разрушенный землетрясением»… В истории острова за 1900 год можно прочитать, что «Джемстаун был, в сущности, совершенно разрушен термитами, его пришлось отстраивать заново».

То, что произошло на острове Святой Елены, может показаться невозможным в наше время. Но жизнь показала, что и сегодня события иной раз складываются не менее трагично. Об этом горестно напоминает и то кладбище, которое лежит в начале автомобильной трассы, ведущей из Ашхабада на восток, в сторону Гяурской равнины.

За десять секунд был разрушен Ашхабад в ночь с 5 на 6 октября 1948 года. Подземные удары сокрушили, разбили стены и перегородки, смяли полы и потолки, низвергли кровли, опрокинули заборы, погубив тысячи жизней.

Много лет и десятилетий простояли бы все эти строения и мирно несли бы свою службу. И кому бы пришло в голову сопоставлять и связывать между собой единой причиной множество разных происшествий — истлевшую скамью в саду или источенные листы книги, забытой на ночь в беседке, упавшее дерево, изъеденное изнутри, рухнувшую стену забора, провалившуюся кровлю дома или сломавшуюся ножку стула? Всё это в разных местах, в разное время…

Но когда после землетрясения началась расчистка развалин, начались поиски среди руин всего сколько-нибудь годного хотя бы для сооружения «времянок», ашхабадцы просто в отчаяние приходили, чуть не на каждом шагу обнаруживая гнилое, трухлявое, пустое дерево.

Деревянные каркасы множества строений и все сооружения из самана давно были обжиты термитами. Не выходя на поверхность и не обнаруживая себя, насекомые годами прокладывали внутри стен свои ходы и ниши.

Здесь были источены столбы, балки, скреплявшие стены, там полы или стропила, несшие основную тяжесть кровли или перекрытия. Что удивительного, если первый же толчок сокрушил все это и что урон от землетрясения был усугублен той болезнью строений, которую французы назвали термитозом…

Старый исследователь термитов Туркмении, ашхабадский врач Н. А. Синельников еще в 1950 году писал в «Известиях Туркменского филиала Академии наук СССР»: «Наиболее наглядно выявилось действие термитов на древесину после известного ашхабадского землетрясения осенью 1948 г., когда в разрушенных глинобитных строениях обнаруживалась изъеденность деревянных деталей и глино-сырцовых блоков в старых постройках…»

Уже знакомая читателям А. Н. Луппова в своем вышедшем в 1958 году сочинении «Термиты Туркмении» подтверждает, что «после землетрясения в 1948 г. в развалинах старых построек Ашхабада обнаружились ранее скрытые повреждения, показавшие с особенной ясностью, насколько вредными являются здесь эти насекомые».

Но даже сейчас, когда шквал подземной бури, ударившей так внезапно, молниеносно выявил всё, что было давно изглодано фуражирами анакантотермес, враг все еще не назван в полный голос. А ведь сегодня в построенных уже после 1948 года домах так называемых индивидуальных застройщиков не одна хозяйка, оставив чайник на плите, возвратившись в парную кухонную жару, с испугом видит, что на стене вдоль дымохода появились какие-то белесые насекомые. Они снуют, вырываются и падают на пол, а из щелей выбегают всё новые длиннокрылые, уже и без того массами летающие по комнате и бьющиеся о стекло…

26. БЕТОН, МЕТАЛЛ, ЯДЫ, ХЛОРВИНИЛ…

Когда люди, внедряясь в вековечные владения термитов, осветляют и вырубают для посевов леса, оставляя, таким образом, термитов без их природного корма, цепи фуражиров в шнурах-туннелях или колонны, марширующие под открытым небом, направляются из гнезд на поля, к строениям, переходят на питание целлюлозой живых культурных растений, принимаются точить дерево в жилых или нежилых строениях, грызут изнутри утварь, мебель, все, что так или иначе изготовляется из древесины.

Правда, термиты часто, едва услышав топор дровосека или вой электропилы, заступ землекопа или рев бульдозеров, расчищающих заросли, отступают перед человеком. Многие нередко сами покидают гнезда и уходят в глубь джунглей. Но есть и такие виды, для борьбы с которыми до сих пор все еще не найдены средства массового применения.

В то же время люди и сами по легкомыслию и небрежности распространяют и расселяют термитов. Они перевозят их через моря и пустыни, через горы и океаны, они перебрасывают их на такие расстояния, какие ни одному из термитов никогда бы не осилить. Водяное отопление в домах и прокладываемые в почве сети теплоцентралей еще больше расширяют границы зоны, где термиты могут существовать.

И везде, где они поселяются, древесина — живая ли, мертвая ли — становится их добычей.

Конечно, никакому термиту не прогрызть цинковую броню на единственном в мире рояле Альберта Швейцера. Однако в такую броню невозможно одеть растения на полях или жилье миллионов людей.

Как известно, в почве термиты чувствуют себя не хуже, чем рыба в воде, и именно отсюда пробираются в столбы, балки, доски или саманный кирпич всевозможных строений. Значит, деревянные части строений надо как-то отделить от земли; значит, надо поставить между ними препятствие, непреодолимое для фуражиров.

Легко сказать — непреодолимое… Ни каменные фундаменты, ни цементные кольца вокруг строений, ни сплошные железобетонные платформы под ними, ни столбы-сваи, вкруговую обшитые металлическими воронками, с внутренних стенок которых термиты сваливаются и падают на землю, — ничто не достигает цели. В сооружения, построенные таким образом, термитам трудно попадать старым путем. Но они находят новые.

Была сделана попытка накладывать поверх бетонных плит металлические щиты. Но термитам не потребовалось особо много времени, чтобы преодолеть и эти препятствия.

На помощь строителям пришли химики и физики. Они стали под давлением пропитывать строительный лес разными отпугивающими веществами, подвергать некоторые породы дерева инфракрасному облучению, весь участок почвы, намеченный под строительство, поливать и на большую глубину пропитывать смертельными для насекомых и долгодействующими ядами, стали соединять несколько приемов борьбы. Но цель достигалась далеко не всегда.

Впрочем, предотвратить проникновение термитов во вновь сооружаемые здания хоть и не просто, все же куда легче, чем бороться, когда они уже проложили себе дорогу в строение.

Как же быть, если такая беда стряслась?

Первым делом из здания выселяют всех, кто в нем есть. Затем на строение от основания и до верха, включая и кровлю, надевают сплошной воздухо- и газонепроницаемый колпак. Нет, конечно, не стеклянный, таких нет. Здесь применяются тенты с крышей из хлорвинила на нейлоновой основе и с боковыми стенками из полиэтиленовых полотнищ. Чтоб ветер не сорвал тент, его крепят надежными тросами, а нижний край плотно прижимают к земле, накладывая на него мешки с песком. Внутри взятого под тент здания устанавливают вентиляторы. Их включают на полную мощность, чтоб создать циркуляцию ядовитых паров. Яды применяются разные. Хорошие результаты дает бромистый метил.

Ну и что же? Теперь можно наконец успокоиться?

Пожалуй, но только отчасти, так как никогда нельзя быть уверенным, что лихо не вернется через другую дверь.

27. ОТ ОБОРОНЫ — К НАСТУПЛЕНИЮ!

Средства противотермитной обороны продолжают совершенствоваться, хотя все еще очень однобоко: меры защиты деревьев и живых растений на полях до сих пор совсем не разведаны. Пока разрабатываются лишь более простые способы окуривания строительной древесины, подбираются быстрее действующие и глубже проникающие пары ядов, не вызывающие ржавения металлов, безвредные для людей…

Но вся эта техника до сих пор нацелена только на защиту отдельных, избранных владений и нисколько не пригодна для того широкого применения, какое только и может по-настоящему изменить соотношение сил в войне против пожирателей древесины.

Инфракрасное облучение леса, цементные плиты, яды, тенты с хлорвиниловой крышей на нейлоновом основании и с полиэтиленовыми полотнищами, мощные электрические вентиляторы, облака искусственного тумана, направляемые по указанию специалистов из одного отсека здания в другой… Все это, может быть, годится для виллы Боргезе, для Дворца дожей, для владельцев особняков в колониях, но недоступно для обитателей миллионов хижин, вигвамов, хибар и халуп в тропиках обоих полушарий, в странах, где живут народы наименее обеспеченные, наименее оснащенные и больше всего страдающие от бедствия.

Нет нужды объяснять, почему так было. Нет нужды говорить, почему так не должно продолжаться.

Уже найдены породы дерева, которые не повреждаются термитами. Список таких пород возглавляют индийский тик и австралийский кипарис. За ними стоят — по убывающей — восточноазиатское камфорное дерево, испанский кедр, американская секвойя. Сама природа пропитала их отпугивающими термитов терпеновыми спиртами, алкалоидами. Не подсказывают ли они средства и для надежной искусственной пропитки? Но нужны также дешевые, общедоступные средства, предохраняющие от любых термитов и живую древесину. Нужно спасти от термитов бумагу. Может быть, поможет какая-нибудь примесь к печатной краске? А предприятия, изготовляющие обычные краски — масляные, клеевые и прочие, — не подберут ли такие, чтоб одновременно служили и противотермитным покрытием? Нужны термитоустойчивые лаки. И текстильные ткани должны стать не по вкусу термитам. Нельзя дальше откладывать также создание термитоустойчивых пластмасс, изоляционных материалов.

Эта работа уже ведется.

Вспомните, как, разрывая заполненную плотным ветром пустоту, через раскаленное предмостье пустыни бежал грузовик… Кузов подбрасывало на куполах гнезд анакантотермес, и при каждом толчке в закрытых бочках и бидонах сладко плескалась вода.

Маленькая экспедиция, пробиравшаяся к Гяурскому плато, оставила позади телеграфную линию. Ее столбы стоят на железных опорах, поддерживающих комли достаточно высоко над землей, чтоб сделать дерево недоступным для прожорливых фуражиров из термитных гнезд. Экспедиция направлялась в сторону Каракумов, грузовик держал курс в сердце термитного урочища.

Здесь глубоко спрятаны в помеченных на плане гнездах и регулярно весной и осенью просматриваются и изучаются наборы плиток — разные древесные породы, под разным давлением и разными способами пропитанные одним каким-либо химическим составом, пропитанные разными составами…

Данные таких исследований найдут применение не только на территории СССР, в районах, где приходится вести борьбу с термитами. Они помогут фабрикам и заводам, где производятся товары и машины для жарких стран.

Наука и техника, обслуживающие нужды тропиков, постепенно включаются в противотермитную защиту. Теперь оружие победы куется уже и за тысячи километров от районов извечного обитания разрушителей целлюлозы.

Но это оружие гораздо быстрее настигало бы противника, стало бы стократ более грозным, если бы разрозненные усилия были организованы, спланированы, сплочены.

И сколько таких же, как обезвреживание термитов, больших, замечательных, настоящих дел ожидает на нашей планете людей, когда народы всюду станут господами собственной судьбы.

P.S.

Этот очерк был уже набран, когда в газетах появилось сообщение о строительстве третьей очереди Каракумского канала. Новая, восьмисоткилометровая трасса, соединяющая Тедженский оазис с Ашхабадом, пройдет и через источенный термитами и муравьями Гяурс. Что скрывать, тут будет над чем поломать голову ирригаторам! Однако они приведут в предмостье пустыни воды Амударьи, напоят почву древнего урочища, отвоюют эту землю для людей.