Сладкая жизнь

Красиво жить не запретишь

B сорок лет, немного гордясь кризисом зрелости, который я переживал вместе с вскормившей меня советской цивилизацией, я отправился за исцелением в дзен-буддийский монастырь. Адрес был выбран случайно (если такое возможно), но результат себя оправдал. После двух дней трудов и медитации каждого новичка принимал настоятель. У него было имя, даже два — американское и монашеское, и должность: будда. Став им, он отвечал на вопросы страждущих, но только — на самые главные. Прежде чем такой задать, я полдня бродил по окрестным горам, пытаясь сформулировать в одной фразе все претензии к мирозданию. Труднее всего оказалось поставить вопрос, на который не знаешь ответа. Окончательно окоченев, я сдался обстоятельствам.

— Я пишу большую часть жизни, — путано начал я, оставшись наедине с буддой, — но слова перестают много значить, как только они оказываются на бумаге.

Настоятель обидно быстро согласился.

— Конечно, — мягко сказал он, — слова — иллюзия, но реальны стоящие за ними чувства.

Тут он неожиданно и страшно заорал что-то нечленораздельное. Я отшатнулся в ужасе.

— Вот видите, — опять спокойно продолжил он, — даже звуком можно оскорбить, но словом можно передать и любовь.

Озадаченный аудиенцией, я вновь побрел в уже темные горы. На морозе до меня наконец дошло сказанное: пиши о том, что любишь, надеясь разделить радость с другими.

Так я попал в гламур, где впервые были напечатаны почти все вошедшие в эту книгу эссе.

Дело в том, что когда Россию настигла свобода, мне хватало толстых журналов. Я их до сих пор люблю — неизменные и незаменимые, как «Лебединое озеро». Читая их, всегда знаешь, что будет дальше — будет плохо. Мартиролог русских бед, они воспитывают из читателей стоиков, гламур же родился эпикурейцем.

Между двумя школами не такая большая разница. И те, и другие не ждут светлого будущего, не говоря уже о настоящем. Но стоики идут к концу сжав зубы, эпикурейцы хватают ими все, что попадется по дороге. Этим меня гламур и подкупил. Я хотел, чтобы другие были, как Марк Аврелий. Но сам предпочитаю Горация.

С гламуром его объединяет вера, которая к пятидесяти стала моею: пусть счастье недостижимо, но жизнь невозможна без радостей. Их-то я и решил собрать под этим переплетом. В сущности, это — прихотливый дневник автора, благодарного за книгу, выставку, фильм, спектакль, встречу, приключение, путешествие или обед. Последний, как это обычно и бывает, дает лучший урок писателю: только переварив переживание, ты делаешь его своей неотъемлемой частью.

Нью-Йорк

31 декабря 2003