Торжествующая Минерва
Минерва — у древних римлян богиня мудрости, покровительница военного искусства, ремесла, наук и искусств.
В Москве, на Старой Басманной улице, 30 января 1763 года
Утро в этот день выдалось ясное и морозное. Изредка вдруг налетал ветер, и тогда ворота и низкие крыши, покрытые снегом, окутывались облачком блестящей пыли.
Старая Басманная со своими избами, длинными заборами, садами и огородами больше походила на село, чем на столичную улицу. И только множество самого разного городского люда — ремесленников, фабричных, слуг, торговцев, — заполнившего ее, свидетельствовало, что это все–таки город.
Люди нетерпеливо вглядывались в конец улицы.
Они толклись здесь давно, часа два, иные пришли еще затемно. И, как всегда бывает, уже сколотились компании по нескольку человек.
Вот возле заборчика, вылезшего углом на проезжую часть улицы, одна такая компания: маленький суетливый старик в кургузом тулупчике, в треухе с тесемками, завязанными под подбородком, — какой–то мелкий канцелярский служитель; мальчишка лет четырнадцати–пятнадцати по виду ученик из сапожной или портновской мастерской; молодой купец из небогатых. На окружающую публику купец посматривает несколько свысока и с некоторой снисходительностью, по чему можно легко догадаться, что дела его нынче идут в гору.
Все хлопают рукавицами, прыгают на месте. Мороз.
Мальчишка. Дед, а дед, чего будет–то?
Старик. Сказано тебе: мас–ка–рад.
Мальчишка. А что это такое?
Старик показывает на приклеенную на заборе афишку.
Старик. Читай афишку, тут все написано.
Мальчишка. Я неграмотный.
Старик. Вот свалился на мою голову! Ну ладно, слушай. (Вдумчиво и важно читает Афишку, водя заскорузлой рукавицей по строчкам.) «Сего месяца 30, февраля 1 и 2, то есть в четверток, субботу и воскресенье, по улицам Большой Немецкой, по обеим Басманным, по Мясницкой и Покровке от десяти часов за полдни будет ездить большой маскарад, названный «Торжествующая Минерва». По возвращении оного к горам начнут кататься и на сделанном на то театре представят народу разные игрища, пляски, комедии кукольные, гокус–покус и разные телодвижения. Кто оное видеть желает, могут туда собираться и кататься с гор во всю неделю масленицы, с утра и до ночи, в маске или без маски, кто как похочет, всякого звания люди».
Окружающие — купец, мужики, бабы — внимательно прислушиваются к чтению, потому что, в общем–то, — и это видно по выражению лиц — никто толком не знает, что же такое маскарад, которого они ждут.
Старик (мальчишке). Ну, теперь понятно?
Мальчишка (неуверенно). Понятно.
Вдруг издали, с соседней улицы, послышались шум голосов, музыка, пенье.
Старик. Едут!
Со звуками странного оркестра, в котором можно различить пенье волынок, бой барабанов, стук, грохот и звон разных шумовых инструментов, мешаются резкие выкрики, скрип саней, топот.
— А вот и я!
— Всех зарублю, всех побью! Где моя палка?
— Ха–ха–ха!
— Господа, господа, послушайте меня! Уж я никогда не совру!
У забора оживление. Люди тянут шеи, подпрыгивают, чтобы лучше видеть. Стоящим сзади почти ничего не видно, и они вынуждены довольствоваться объяснениями передних счастливцев.
Мальчишка (в восторге). Глянь–ка, какие рожи!
Купец. Ну и рожи! Ха–ха–ха!
Мальчишка. Ой, умора! Смотри, смотри: мужика в санях везут, а на нем с ног до головы колокольцы и куклы понашиты. Ну и чудная же одежа!
Старик. Одежа чудная, да сделано сие не только для смеха. Вы вот ха–ха–ха да ха–ха–ха, а тут умом понимать надо, что к чему. Одёжа на нем со значением. Эта фигура представляет Момуса. Или, по–русски говоря, пересмешника. И означает, что в маскараде будут в сатирическом, то есть смехотворном, виде представлены разные, пороки.
Мальчишка. А вон тот кто — в козлиной шкуре и в руках держит зеленый сноп?
Старик. Бахус. У древних римлян он почитался как бог пьянства, в руках же у него хмель и виноград, из коих делают вино.
Мальчишка. Мужики, бабы на козлах едут, на свиньях! Пьяницы целовальника на бочке тащат! Поют чего–то, а чего — не разобрать…
Пьяницы воют хором гнусными голосами, но, как обычно при хоровом пении, отдельные слова тонут в общем гуле.
Старик. Сие хор пьяниц. (Надтреснутым голоском запевает речитативом, четко выговаривая слова.)
«Двоёные водки, водки сткляница!
О Бахус, о Бахус — горькой пьяница!
Просим, молим вас,
Утешайте нас:
Отечеству служим мы более всех
И более всех
Достойны утех.
Всяк час возвращаем кабацкой мы сбор. —
Под–пирь–пирь–пирь, дон, дон, дон —
Протчи службы — вздор».
Хор пьяниц, удаляясь, стихает.
Старик. Вишь, они какого мнения о себе: мол, через них, покупающих вино, богатеет государство. Слова для хора сочинил наш прославленный пиит Александр Петрович Сумароков. А господин Херасков, служащий при Московском университете, сочинил на этих пьяниц такие стихи:
«Иной с похмелья лбом и рожею румяной
Шатается и сам, как будто Бахус пьяной;
И вместо, чтоб в делах полезных успевать,
Он водку водкою изволит запивать:
Такой бывает муж посмешищем народным
И будет наконец отечеству негодным».
Эти стихи тоже прочтутся на маскараде.
Молодой купец (уязвленный тем, что старик стал центром внимания, насмешливо). А ты, часом, не врешь, старик? Ишь какой знающий выискался! Откуда тебе все это знать?
Старик. Как — откуда?.. Да я весь этот маскарад, все хоры, все стихи и прочие объяснения, вот этой рукою сам, собственноручно перебелял. Александр Петрович Сумароков еще похвалил: «У тебя, говорит, Спиридон Тихонович, почерк отменный». Господин Херасков тоже был доволен. Я весь порядок шествия знаю. А ты!..
Мужик из толпы (купцу). Зачем обижаешь человека? Лучше бы послушал, что умный говорит, авось что в голову западет.
Молодой купец. Я — ничего, я — шуткой… Не серчай, отец.
Старик. Да я, скажу тебе, с самого начала при маскараде. Самое первое объявление об нем писал. Прямо со слов Федора Григорьевича Волкова, главного сочинителя и распорядителя всего маскарада. Мол, призываем представлять в маскараде всякие фигуры студентов Заиконоспасской академии и университета, певчих, фабричных и разного рода людей и обещаем за это платить им.
Мальчишка. И всех принимали, кто хотел?
Старик. Никому отказу не было — и кого начальство присылало, и кто своей волей приходил. Народу для этой «Торжествующей Минервы» прорву надобно — четыре тысячи человек.
Мальчишка. Я бы тоже пошел, кабы знал. Страсть люблю на святках ряженым ходить. А за деньги–то я бы уж постарался.
Старик (с горделивым видом оглянувшись вокруг, важно). Хочешь, сведу тебя к Федору Григорьевичу Волкову? Он теперь в России по театру главный. Российского театра первый актер — его звание. Дворянство ныне получил, большой человек. Скажу, чтобы взял тебя в свой театр. Он мне не откажет.
Мальчишка. Сведи, деда.
Молодой купец. Как ты говоришь, старик, — Федор Григорьевич Волков?
Старик. Федор Григорьевич Волков.
Молодой купец. Уж не наш ли это Федоран? Полушкинский пасынок?
Старик. Чего не знаю, врать не стану. Знаю, он вроде из Ярославля.
Молодой купец. Из Ярославля! Значит, наш. Мы тоже ярославские. Да я его, Федорана, как облупленного…
Люди, как раньше слушали старика, теперь с явным интересом начали поглядывать на купца–ярославца.
Молодой купец. Мы, понимаешь, с ним…
Мальчишка. Опять едут!
Все отворачиваются от купца и смотрят на улицу.
Мальчишка. Деда, а это кто?
Старик. Видишь, везут на волах картину, на ней намалеван нетопырь, черные сети и ослиная голова — знаки невежества. Вон те слепцы, что спотыкаются на каждом шагу, изображают невежд, ум которых не просвещен учением. За ними бредут порождения невежества — Праздность, Злословие, Лень.
Хор невежд (поют).
Мы полезного желаем
И на все ученья лаем:
Прочь и аз и буки,
Прочь и все литеры с ряда;
Грамота, науки
Вышли в мир из ада…
Хор невежд замолк, и в наступившей тишине громкий голос провозгласил двустишие из «Стихов к маскараду» Хераскова:
«Для славы общества, такую зря помеху,
Не должно ль предавать таких безумцев смеху?»
Снова запевают невежды. Шествие проходит далее.
Молодой купец. Так ты говоришь, Федорану Волкову дворянское звание дали?.. А ведь у нас в Ярославле о нем говорили: пропащий человек, никакого толку из него не будет. А он вон куда скакнул!.. (К народу.) В Ярославле–то мы с ним с младенчества, можно сказать, были приятели. Когда мать его, Матрена Яковлевна, овдовев, приехала на житье в Ярославль, Федору шел всего седьмой годок, а братьям его и того меньше. Вона с каких времен наше приятельство!
Потом Матрена Яковлевна вышла замуж за нашего, ярославского, купца Федора Васильевича Полушкина. Может, слышали такого? У него серные и купоросные заводы были. Он тогда тоже вдовел. А от первого брака Федор Васильевич имел только одну дочь, Матрену Федоровну, и потому к заводскому делу своему стал пристраивать пасынков: записал их в компанейщики, старшего, Федора, не жалеючи денег, послал в ученье, в Москву.
Проучился Федоран в Москве года два и, как воротился в Ярославль, собрал себе компанию из молодых канцелярских писцов и семинаристов, и зачали они на праздники — на пасху и на другие — комедии представлять. Правда, надо сказать, пока был жив отчим, Федоран и делом, то есть заводами, занимался. А как помер, тут уж, конечно, ему полная воля: заводы забросил, амбар под театр перестроил, — и пошли представления скрозь — и зиму, и лето, и в праздник, и в будни. Помню, однажды приехал он из Петербурга радостный такой, в берг–коллегию ездил. Я у него спрашиваю: «Что, мол, Федоран, миллионный заказ схватил?..»
Молодой купец охотно рассказывал про свое приятельство с Федором Волковым. Правда, в рассказе случайным знакомцам он кое о чем умолчал. Да это и понятно: кабы знать наперед, по–другому бы иные тогдашние дела повернул. Но хотя с тех пор прошло десять лет, молодая память крепко держала все, что тогда было. И даже то, что вспоминать не стоило бы.
Рассказ — одно, а память — другое.
Вспоминался молодому купцу торговый город Ярославль, самое начало 1750‑х годов, незадачливый заводчик Федор Волков…
Что вспомнилось молодому купцу, или Федор Волков в Ярославле
I
Гостиная в старом купеческом доме на Пробойной улице в Ярославле, прежде принадлежавшем Полушкину, а ныне компании «Федор Волков с братьями».
Диван, резной столик и тут же простые табуретки — смесь еще не забытого старого обихода и новых привычек, возникших при расширении дела и увеличении богатства.
Молодой купец (его можно легко узнать, он почти не изменился за прошедшие десять лет: та же бородка, так же, в скобку, подстрижены кудри). Что, Федоран, миллионный заказ схватил?
Федор Волков. Не–е–ет.
Молодой купец. Чему ж ты рад?
Волков. Понимаешь, Вася, посчастливилось мне попасть на придворный спектакль…
В сенях слышен топот, молодые голоса. В комнату входят друзья Волкова — Иван Дмитревский и Алексей Попов. Они радостно обнимаются с Волковым, засыпают его обычными к приехавшему вопросами, но по их тону и возбуждению видно, что их переполняет что–то, о чем им не терпится сообщить.
— Каково доехал?
— Здоров?
— Стоит Петербург?
Волков. Спасибо. Съездил хорошо. Столица все украшается. А у вас какие новости?
Дмитревский. Мы, Феденька, без тебя тут каждый день репетировали.
Попов. Две части с нами прошел знаешь кто? Отец архимандрит.
Дмитревский. Вспомнил святой отец старину, как сам в семинарии игрывал. Каждое слово показывал, как говорить надо, каким жестом сопровождать, как двигаться по сцене. Ну, так хорошо, так хорошо получается!
Молодой купец. Что за драму вы готовите, ежели не секрет?
Дмитревский. «Комедию притчи о блудном сыне» сочинения Симеона Полоцкого.
Молодой купец. Ту, что семинаристы в прошлом году играли?
Дмитревский. Они другую играли.
Молодой купец. Тоже «притча» называлась.
Дмитревский. Так не одна же притча на свете!
Молодой купец. Ладно, поглядим.
Волков. Я тоже времени не терял, роль свою выучил.
Дмитревский. Когда будем репетировать?
Волков. Да хоть сейчас. Покажите, чему вас научил отец архимандрит.
Дмитревский. Сейчас покажем. Алеша, давай!
Друзья быстро сдвигают мебель с середины комнаты к стенам. Иван Дмитревский и Алексей Попов накидывают на плечи наподобие плащей скатерти и становятся друг против друга, уперев левую руку в бок; правую держа в полусогнутом положении.
Дмитревский. Ноги у тебя, Алеша, опять не в той позитуре.
Попов. Все позабываю про этот сценический крест! (Волкову.) Отец архимандрит говорит, что даже ходить надо, соблюдая этот крест. Трудно, зато красиво.
Дмитревский. Начинаем. Сцена, значит, представляет собою богатый двор, и в сем дворе отец беседует со своими двумя сынами — старшим и младшим.
Дмитревский становится в позицию. Он играет роль Отца, Попов — Старшего сына. Игра сопровождается выразительными жестами, предписанными в школьном театре: при вопросе слегка поднимается правая рука и отводится назад; при удивлении руки прикладываются к груди ладонями к зрителям, и так далее.
Отец (Дмитревский).
Благословен бог отныне до века,
иже от земля созда человека!..
Он ми науку дал и разум благий;
даде богатства господь мой предрагий.
К тому изволил в своей благодати
вас на утеху, сынов, мне подати…
Аз уже стар есмь, смерти ожидаю,
помощи от вас при кончине чаю.
Все вам вручаю, токмо мене чтите,
между собою мир, любовь храните.
Старший сын (Попов).
Отче мой драгий! Отче любезнейший!
Дмитревский. Погоди, погоди, Телодвижение должно быть прежде словес. Вот так. Сначала воздеваешь руки, а потом говоришь. (Показывает.) «Отче мой драгий!» Продолжай.
Старший сын (Попов).
Отче мой драгий! Отче любезнейший!
Аз есмь по вся дни раб ти смиреннейший.
Не смерти скоро аз желаю тебе,
но лет премногих, як самому себе…
Любо приемля благословение,
обещая ти повиновение.
Желаю всегда аз с тобою быти,
в обоем щастии с отцом моим жити.
Всякие труды готов поднимати,
отчия воли прилежно слушати.
Отец (Дмитревский).
Буди на тебе благословение
бога всесильна за то смирение!
Ты обещался с нами пребывати,
бог имать на тя милость излияти.
Окончив сцену, Дмитревский и Попов смотрят на Волкова.
Дмитревский. Ну как?
Волков молчит.
Дмитревский. Ну скажи, хорошо?
Волков. Знаешь, Ваня, ты все время думаешь про то, как ноги ставить, да как руку поднять, да каким голосом говорить. А уж про то, что говоришь, и подумать некогда.
Дмитревский. Трудная вещь — театральное искусство. Даже отец архимандрит считал–считал выразительные жесты, больше двух десятков насчитал и сбился.
Волков. Главное, следить за смыслом речей и чувствами, содержащимися в них. У всякого человека своя походка, свой голос, всякий, по–своему выражает и горе и радость: один руками всплескивает, другой, наоборот, каменеет. Посему эти старинные правила не на каждый раз годятся. Да и автор, когда сочиняет пьесу, думает не про движения ног, а следит движения души. Возьми хотя бы жалобу Блудного сына, когда он, обобранный собутыльниками, нищий, голодный, одинокий, сетует на свою несчастную судьбу. Сколько тут чувств! И горе, и раскаянье, и сожаление, и вопрос, и ответ, — да тут, ежели по правилам, при каждом слове надо принимать иную позитуру, и выйдет вроде не человек, а механическая кукла, которых на ярмарке показывают… Нет, не так надо играть.
Дмитревский. А как? Как бы ты сыграл?
Волков мгновение молчит, потом вскакивает с дивана. Товарищи молча уступают ему середину комнаты. Он уже в образе и проводит монолог в страстной, «бешеного темперамента», как говорили о нем, манере.
Блудный сын (Волков).
Горе мне бедну! Горе окаянну,
сущу бескровну, беспомощну, странну!
Людие злые вси ми расхитиша,
ниже́ на пищу мало оставиша.
Глад стражду велий, кто мя напитает?
Во стране чуждой никто мя не знает.
Едина токмо оста ми одежда,
на ту о хлебе последня надежда.
В осмысленной игре Волкова даже тяжелые вирши — не помеха восприятию переживаний несчастного Блудного сына. По сравнению с ним картонными, жалкими куклами кажутся разыгранные по всем правилам школьного театра Отец и Старший сын. Дмитревский и Попов замерли в восторженном молчании, потрясенные явившимся им Настоящим Искусством.
Волков. Что молчите?
Дмитревский молча разводит руками. Волков, поняв чувства друзей, улыбается.
Волков. Амбар кончили переделывать под театр?
Дмитревский. Не совсем. Недели через две будет.
Волков. Вот и ладно, значит, будет время порепетировать как следует.
Дмитревский. Расскажи, что видел в Петербурге, где побывал?
Волков. Ах, братцы, посчастливилось мне попасть в придворный театр. Кадеты Шляхетного корпуса играли трагедию Сумарокова «Синав и Трувор».
Молодой купец. Чай, в театре и знатные персоны были?
Волков. Были.
Молодой купец. А кто да кто? Государыня присутствовала?
Волков. Может, и государыня была. Только, наверное, я никого не приметил. Все на сцену смотрел. Синава играл кадет Бекетов. И я от той игры в такое восхищение пришел, что и не знал, где был — на земле или на небесах. Как он играл! Как играл!..
Молодой купец (совершенно ошарашенный). И государыню не приметил?..
II
Улица перед домом Волкова. В глубине двора виден амбар, который Волков с товарищами приспособил под театр.
По улице идет Матрена Федоровна Кирпичева — сводная сестра Волкова — с мужем, ярославским купцом Макаром Игнатьевичем Кирпичевым. Их нагоняет Молодой купец.
Молодой купец. Идете полюбопытствовать на комедийное искусство вашего братца, Матрена Федоровна?
Кирпичев. Тьфу! Никакой он нам не братец, а чужеродец.
Молодой купец. Как же чужеродец, когда наследник и дела, и имения вашего папаши.
Кирпичева. Не в себе был покойный отец — прости, господи, — когда этим обормотам имение отказал мимо нас, законных наследников.
Кирпичев. По закону мы должны наследовать.
Кирпичева. А им наследство не впрок пошло. Все заводишки в упадок привели, денежки на забавы порастрясли.
Молодой купец. И то правда.
Кирпичева (тихо). Мы уж, Вася, государыне императрице бумагу написали, чтобы заводы те до их полного разорения у Волкова с братьями отобрали и нам, законным владельцам, вернули. В воеводской канцелярии один чиновник говорит — дело верное.
Молодой купец. Дай вам бог удачи. Только пока суд да дело, они все на театр изведут, и возвращать будет нечего.
Кирпичева. Что же делать?
Подходит старый дородный купец Сидор Кузьмич.
Молодой купец. Сидору Кузьмичу наше нижайшее почтение.
Сидор Кузьмич. Здравствуй, Вася.
Молодой купец. Тоже комедией интересуетесь?
Сидор Кузьмич. От скуки, маленько.
Молодой купец. А вот дочка ваша, Мария Сидоровна, очень даже интересуется.
Сидор Кузьмич. Молода, потому и забавы на уме.
Молодой купец. Еще не уговорил ее Федоран в лицедейки идти?
Сидор Кузьмич. Перекрестись! Чего вздор мелешь? Где ж это видано?
Молодой купец. Да уж коли купецкие сыновья дело на лицедейство променяли, отчего бы и дочерям не пойти в актерки?
Сидор Кузьмич. Машка не такова. Не опозорит отцовских седин.
Молодой купец. Федоран уговорит, а может…
Сидор Кузьмич. А ты слышал, что ль, как уговаривал?
Молодой купец кивает.
Сидор Кузьмич. Ах он бусурман! Проучить его за это следует!
Кирпичева. За все, за все непременно надо проучить.
Сидор Кузьмич. Сжечь его поганый театр!
Кирпичева. Жечь нельзя. Амбар не его, а наш!
Сидор Кузьмич. Был ваш.
Кирпичева. И опять наш будет.
Молодой купец. Жечь не жечь, зачем добро губить, а поколотить их всех, актеров, не мешало бы… Чтобы они закаялись актерством заниматься и не отрывали бы добрых людей от дела.
Кирпичева. Верно, Вася, поколотить, да покрепче.
Сидор Кузьмич (Молодому купцу). Ты, что ли, бить будешь?
Молодой купец. Мне нельзя. Мы с Федораном приятели… К тому же узнают — под суд упекут. Мы это дельце умно обделаем.
Потихоньку, заговорщически разговаривая, Молодой купец, Сидор Кузьмич и Кирпичевы уходят.
На улице показываются Федор Волков и Маша — молодая девушка, дочь Сидора Кузьмича.
Маша. Еле уговорила папеньку сходить на представление. Уж так боялась: ведь ежели сам не пошел бы, так и меня бы не пустил.
Волков. Машенька, тебе бы, по твоей любви к театральному искусству и пониманию, актрисой быть. В заграничных странах давно уже женщины на сцене играют, думаю, и в России скоро актрисы появятся. Не может быть театр без актрис. Вот бы тебе…
Маша. Нет, нет! Ладно, ежели папенька прибьет, так ведь проклянет, лишит навеки родительского благословения… Нет, нет, и не говори!
Волков. Ладно, не буду.
Маша. Мне уж и того довольно, что погляжу спектакль да спою с тобой ту песенку, что ты научил. (Тихо запевает.)
«Ты проходишь мимо кельи, дорогая!
Мимо кельи, где бедняк чернец горюет».
Далее Маша и Волков продолжают песню, сочиненную Волковым, на два голоса:
«Где пострижен добрый молодец насильно.
Ты скажи мне, красна девица, всю правду,
Или люди–то совсем уже ослепли:
Для чего меня все старцем называют?
Ты сними с меня, драгая, камилавку,
Ты сними с меня, мой свет, и черну рясу,
Положи ко мне на грудь ты белу руку
И пощупай, как мое трепещет сердце,
Обливаяся все кровью с тяжких вздохов;
Ты сотри с лица румяна горьки слезы;
Разгляди ж теперь ты ясными очами,
Разглядев, скажи, похож ли я на старца?
Как чернец, перед тобою я вздыхаю,
Обливаяся весь горькими слезами.
Не грехам моим прощенья, умоляю,
Но чтоб ты меня любила, мое сердце!»
Маша. Как ты это, Федя, хорошо сочинил… (Вздыхает.) Ну, я пойду, — папенька, наверно, хватился меня.
Маша и Волков уходят.
На улице появляется Молодой купец с тремя фабричными.
Молодой купец. Значит, братцы, так. Надо парней с Пробойной улицы проучить.
Первый фабричный. Это можно. А за что? К девкам, что ль, чужим лазят? .
Молодой купец. Вот–вот, к девкам.
Второй. А сам–то что ж не проучишь? Али силы нет?
Молодой купец. Сила–то есть…
Первый. Боится, морду разрисуют.
Молодой купец. Вот–вот. Нам с разрисованной мордой стоять в лавке никак нельзя.
Второй. А нам на фабрике — все равно.
Молодой купец. По рублю на брата получите. Вот рупь задатку. Сговорились?
Первый. Постараемся на совесть.
Молодой купец. Смотрите не упустите.
Первый. Будь покоен.
Все уходят.
Появляются Волков и Дмитревский.
Дмитревский. Полон амбар набился. Воевода Бобрищев–Пушкин с семьей пожаловал, помещики приехали, канцеляристы, наш брат купец и фабричные пришли.
Волков. Сегодня нам нельзя в грязь лицом ударить…
Дмитревский. Знаешь, Федя, я с самого утра сам не свой, ровно перед исповедью… Будто по облакам иду, душа и радуется и замирает.
Волков (обнимает друга). Чувствую, Ваня, ты сегодня очень хорошо сыграешь.
Уходят.
III
На следующее утро после спектакля. Комната в доме Волкова. Волков и Молодой купец.
Молодой купец. Хорошо вы вчера представляли. Как ты сказал: «Глад стражду великий», меня аж слеза прошибла — до того жалостно.
Волков. Ах, Вася, ты даже не знаешь, как радуют меня твои слова!
Молодой купец. А мне вот жаль тебя, Федоран. Как бы тебе не на сцене, а в жизни не пришлось сказать: «Глад стражду великий, кто мя напитает?» Заводы–то твой все меньше доходу приносят.
Волков. От заводского дела я уже совсем отстал. Все передал брату Алексею. Он ими управляет. Худо–бедно, на кусок хлеба деньги будут.
Молодой купец. Многие из наших купцов косо смотрят на твой театр. Вчера после представления ты с братьями сразу домой ушел, а товарищи твои замешкались. И когда они из театра возвращались, их молодцы подстерегли и побили.
Волков. Откуда знаешь?
Молодой купец. В городе говорят.
Волков (взволнованно). А я ничего не знаю! Извини, Вася, побегу, разузнаю.
Но тут в комнату входят Дмитревский, Попов, Шуйский и другие актеры–любители. Волков бросается им навстречу.
Волков. Целы?!
Дмитревский. Ты про вчерашнюю драку, что ли?
Волков. Да.
Дмитревский. Целы. Вчера идем мимо ленточной фабрики Гурьева, выскочили фабричные — и на нас. Да нас много было, отбились. Еще им досталось.
Волков. Ну, слава богу!
Молодой купец. В этот раз пронесло, в другой испугом не отделаетесь. По–дружески говорю: прикрывай, Федоран, свой театр. Не то, глядишь, хуже будет — пустят красного петуха. У нас так: коли начали, не отступят.
Входит Матрена Федоровна Кирпичева с мужем.
Кирпичева. Что же это, братец мой любезный, опять с Унженских заводов пишут — серной руды нехватка!
Волков. Спрашивай у Алексея: он ведет дела, я ничего этого не знаю.
Кирпичева. Не знаешь? Скоро узнаешь…
Вбегает растрепанный мальчонка–слуга.
Мальчонка. Кульер из Петербурга! По Федора Григорьича!
Кирпичева (радостно). Указ привез! Заводы нам возвращают!
Входит курьер — подпоручик Дашков.
Дашков (Волкову). Ярославский купец Федор Волков?
Волков. Я.
Дашков. Слушайте указ. (Развертывает свернутый в трубку указ и читает.) Ея величество государыня императрица Елизавета Петровна указать соизволила: «Ярославского купца Федора Григорьева сына Волкова, который в Ярославле содержит театр и играет комедии, и кто ему для того еще потребны будут, привезти в Санкт–Петербург. И что надлежать будет для скорейшего оных людей и принадлежащего им платья сюда привозу, под оное дать ямские подводы и на них из казны прогонные деньги». Господин Волков, не мешкая укажите, кого вам надобно с собою в Петербург и какое количество подвод под поклажу. На сборы — один день. Государыня желает видеть вашу комедию в наискорейшем времени.
Все поражены. Застыли Матрена с мужем. Радостно удивлены актеры–любители.
Молодой купец (задумчиво). Ну и ну…
…Федор Волков в Ярославль из Петербурга не возвратился. С тех пор Молодой купец с ним больше не встречался. На этом кончались его воспоминания о жизни Волкова в Ярославле, кончился и его рассказ.
I
Гостиная в старом купеческом доме на Пробойной улице в Ярославле, прежде принадлежавшем Полушкину, а ныне компании «Федор Волков с братьями».
Диван, резной столик и тут же простые табуретки — смесь еще не забытого старого обихода и новых привычек, возникших при расширении дела и увеличении богатства.
Молодой купец (его можно легко узнать, он почти не изменился за прошедшие десять лет: та же бородка, так же, в скобку, подстрижены кудри). Что, Федоран, миллионный заказ схватил?
Федор Волков. Не–е–ет.
Молодой купец. Чему ж ты рад?
Волков. Понимаешь, Вася, посчастливилось мне попасть на придворный спектакль…
В сенях слышен топот, молодые голоса. В комнату входят друзья Волкова — Иван Дмитревский и Алексей Попов. Они радостно обнимаются с Волковым, засыпают его обычными к приехавшему вопросами, но по их тону и возбуждению видно, что их переполняет что–то, о чем им не терпится сообщить.
— Каково доехал?
— Здоров?
— Стоит Петербург?
Волков. Спасибо. Съездил хорошо. Столица все украшается. А у вас какие новости?
Дмитревский. Мы, Феденька, без тебя тут каждый день репетировали.
Попов. Две части с нами прошел знаешь кто? Отец архимандрит.
Дмитревский. Вспомнил святой отец старину, как сам в семинарии игрывал. Каждое слово показывал, как говорить надо, каким жестом сопровождать, как двигаться по сцене. Ну, так хорошо, так хорошо получается!
Молодой купец. Что за драму вы готовите, ежели не секрет?
Дмитревский. «Комедию притчи о блудном сыне» сочинения Симеона Полоцкого.
Молодой купец. Ту, что семинаристы в прошлом году играли?
Дмитревский. Они другую играли.
Молодой купец. Тоже «притча» называлась.
Дмитревский. Так не одна же притча на свете!
Молодой купец. Ладно, поглядим.
Волков. Я тоже времени не терял, роль свою выучил.
Дмитревский. Когда будем репетировать?
Волков. Да хоть сейчас. Покажите, чему вас научил отец архимандрит.
Дмитревский. Сейчас покажем. Алеша, давай!
Друзья быстро сдвигают мебель с середины комнаты к стенам. Иван Дмитревский и Алексей Попов накидывают на плечи наподобие плащей скатерти и становятся друг против друга, уперев левую руку в бок; правую держа в полусогнутом положении.
Дмитревский. Ноги у тебя, Алеша, опять не в той позитуре.
Попов. Все позабываю про этот сценический крест! (Волкову.) Отец архимандрит говорит, что даже ходить надо, соблюдая этот крест. Трудно, зато красиво.
Дмитревский. Начинаем. Сцена, значит, представляет собою богатый двор, и в сем дворе отец беседует со своими двумя сынами — старшим и младшим.
Дмитревский становится в позицию. Он играет роль Отца, Попов — Старшего сына. Игра сопровождается выразительными жестами, предписанными в школьном театре: при вопросе слегка поднимается правая рука и отводится назад; при удивлении руки прикладываются к груди ладонями к зрителям, и так далее.
Отец (Дмитревский).
Благословен бог отныне до века,
иже от земля созда человека!..
Он ми науку дал и разум благий;
даде богатства господь мой предрагий.
К тому изволил в своей благодати
вас на утеху, сынов, мне подати…
Аз уже стар есмь, смерти ожидаю,
помощи от вас при кончине чаю.
Все вам вручаю, токмо мене чтите,
между собою мир, любовь храните.
Старший сын (Попов).
Отче мой драгий! Отче любезнейший!
Дмитревский. Погоди, погоди, Телодвижение должно быть прежде словес. Вот так. Сначала воздеваешь руки, а потом говоришь. (Показывает.) «Отче мой драгий!» Продолжай.
Старший сын (Попов).
Отче мой драгий! Отче любезнейший!
Аз есмь по вся дни раб ти смиреннейший.
Не смерти скоро аз желаю тебе,
но лет премногих, як самому себе…
Любо приемля благословение,
обещая ти повиновение.
Желаю всегда аз с тобою быти,
в обоем щастии с отцом моим жити.
Всякие труды готов поднимати,
отчия воли прилежно слушати.
Отец (Дмитревский).
Буди на тебе благословение
бога всесильна за то смирение!
Ты обещался с нами пребывати,
бог имать на тя милость излияти.
Окончив сцену, Дмитревский и Попов смотрят на Волкова.
Дмитревский. Ну как?
Волков молчит.
Дмитревский. Ну скажи, хорошо?
Волков. Знаешь, Ваня, ты все время думаешь про то, как ноги ставить, да как руку поднять, да каким голосом говорить. А уж про то, что говоришь, и подумать некогда.
Дмитревский. Трудная вещь — театральное искусство. Даже отец архимандрит считал–считал выразительные жесты, больше двух десятков насчитал и сбился.
Волков. Главное, следить за смыслом речей и чувствами, содержащимися в них. У всякого человека своя походка, свой голос, всякий, по–своему выражает и горе и радость: один руками всплескивает, другой, наоборот, каменеет. Посему эти старинные правила не на каждый раз годятся. Да и автор, когда сочиняет пьесу, думает не про движения ног, а следит движения души. Возьми хотя бы жалобу Блудного сына, когда он, обобранный собутыльниками, нищий, голодный, одинокий, сетует на свою несчастную судьбу. Сколько тут чувств! И горе, и раскаянье, и сожаление, и вопрос, и ответ, — да тут, ежели по правилам, при каждом слове надо принимать иную позитуру, и выйдет вроде не человек, а механическая кукла, которых на ярмарке показывают… Нет, не так надо играть.
Дмитревский. А как? Как бы ты сыграл?
Волков мгновение молчит, потом вскакивает с дивана. Товарищи молча уступают ему середину комнаты. Он уже в образе и проводит монолог в страстной, «бешеного темперамента», как говорили о нем, манере.
Блудный сын (Волков).
Горе мне бедну! Горе окаянну,
сущу бескровну, беспомощну, странну!
Людие злые вси ми расхитиша,
ниже́ на пищу мало оставиша.
Глад стражду велий, кто мя напитает?
Во стране чуждой никто мя не знает.
Едина токмо оста ми одежда,
на ту о хлебе последня надежда.
В осмысленной игре Волкова даже тяжелые вирши — не помеха восприятию переживаний несчастного Блудного сына. По сравнению с ним картонными, жалкими куклами кажутся разыгранные по всем правилам школьного театра Отец и Старший сын. Дмитревский и Попов замерли в восторженном молчании, потрясенные явившимся им Настоящим Искусством.
Волков. Что молчите?
Дмитревский молча разводит руками. Волков, поняв чувства друзей, улыбается.
Волков. Амбар кончили переделывать под театр?
Дмитревский. Не совсем. Недели через две будет.
Волков. Вот и ладно, значит, будет время порепетировать как следует.
Дмитревский. Расскажи, что видел в Петербурге, где побывал?
Волков. Ах, братцы, посчастливилось мне попасть в придворный театр. Кадеты Шляхетного корпуса играли трагедию Сумарокова «Синав и Трувор».
Молодой купец. Чай, в театре и знатные персоны были?
Волков. Были.
Молодой купец. А кто да кто? Государыня присутствовала?
Волков. Может, и государыня была. Только, наверное, я никого не приметил. Все на сцену смотрел. Синава играл кадет Бекетов. И я от той игры в такое восхищение пришел, что и не знал, где был — на земле или на небесах. Как он играл! Как играл!..
Молодой купец (совершенно ошарашенный). И государыню не приметил?..
II
Улица перед домом Волкова. В глубине двора виден амбар, который Волков с товарищами приспособил под театр.
По улице идет Матрена Федоровна Кирпичева — сводная сестра Волкова — с мужем, ярославским купцом Макаром Игнатьевичем Кирпичевым. Их нагоняет Молодой купец.
Молодой купец. Идете полюбопытствовать на комедийное искусство вашего братца, Матрена Федоровна?
Кирпичев. Тьфу! Никакой он нам не братец, а чужеродец.
Молодой купец. Как же чужеродец, когда наследник и дела, и имения вашего папаши.
Кирпичева. Не в себе был покойный отец — прости, господи, — когда этим обормотам имение отказал мимо нас, законных наследников.
Кирпичев. По закону мы должны наследовать.
Кирпичева. А им наследство не впрок пошло. Все заводишки в упадок привели, денежки на забавы порастрясли.
Молодой купец. И то правда.
Кирпичева (тихо). Мы уж, Вася, государыне императрице бумагу написали, чтобы заводы те до их полного разорения у Волкова с братьями отобрали и нам, законным владельцам, вернули. В воеводской канцелярии один чиновник говорит — дело верное.
Молодой купец. Дай вам бог удачи. Только пока суд да дело, они все на театр изведут, и возвращать будет нечего.
Кирпичева. Что же делать?
Подходит старый дородный купец Сидор Кузьмич.
Молодой купец. Сидору Кузьмичу наше нижайшее почтение.
Сидор Кузьмич. Здравствуй, Вася.
Молодой купец. Тоже комедией интересуетесь?
Сидор Кузьмич. От скуки, маленько.
Молодой купец. А вот дочка ваша, Мария Сидоровна, очень даже интересуется.
Сидор Кузьмич. Молода, потому и забавы на уме.
Молодой купец. Еще не уговорил ее Федоран в лицедейки идти?
Сидор Кузьмич. Перекрестись! Чего вздор мелешь? Где ж это видано?
Молодой купец. Да уж коли купецкие сыновья дело на лицедейство променяли, отчего бы и дочерям не пойти в актерки?
Сидор Кузьмич. Машка не такова. Не опозорит отцовских седин.
Молодой купец. Федоран уговорит, а может…
Сидор Кузьмич. А ты слышал, что ль, как уговаривал?
Молодой купец кивает.
Сидор Кузьмич. Ах он бусурман! Проучить его за это следует!
Кирпичева. За все, за все непременно надо проучить.
Сидор Кузьмич. Сжечь его поганый театр!
Кирпичева. Жечь нельзя. Амбар не его, а наш!
Сидор Кузьмич. Был ваш.
Кирпичева. И опять наш будет.
Молодой купец. Жечь не жечь, зачем добро губить, а поколотить их всех, актеров, не мешало бы… Чтобы они закаялись актерством заниматься и не отрывали бы добрых людей от дела.
Кирпичева. Верно, Вася, поколотить, да покрепче.
Сидор Кузьмич (Молодому купцу). Ты, что ли, бить будешь?
Молодой купец. Мне нельзя. Мы с Федораном приятели… К тому же узнают — под суд упекут. Мы это дельце умно обделаем.
Потихоньку, заговорщически разговаривая, Молодой купец, Сидор Кузьмич и Кирпичевы уходят.
На улице показываются Федор Волков и Маша — молодая девушка, дочь Сидора Кузьмича.
Маша. Еле уговорила папеньку сходить на представление. Уж так боялась: ведь ежели сам не пошел бы, так и меня бы не пустил.
Волков. Машенька, тебе бы, по твоей любви к театральному искусству и пониманию, актрисой быть. В заграничных странах давно уже женщины на сцене играют, думаю, и в России скоро актрисы появятся. Не может быть театр без актрис. Вот бы тебе…
Маша. Нет, нет! Ладно, ежели папенька прибьет, так ведь проклянет, лишит навеки родительского благословения… Нет, нет, и не говори!
Волков. Ладно, не буду.
Маша. Мне уж и того довольно, что погляжу спектакль да спою с тобой ту песенку, что ты научил. (Тихо запевает.)
«Ты проходишь мимо кельи, дорогая!
Мимо кельи, где бедняк чернец горюет».
Далее Маша и Волков продолжают песню, сочиненную Волковым, на два голоса:
«Где пострижен добрый молодец насильно.
Ты скажи мне, красна девица, всю правду,
Или люди–то совсем уже ослепли:
Для чего меня все старцем называют?
Ты сними с меня, драгая, камилавку,
Ты сними с меня, мой свет, и черну рясу,
Положи ко мне на грудь ты белу руку
И пощупай, как мое трепещет сердце,
Обливаяся все кровью с тяжких вздохов;
Ты сотри с лица румяна горьки слезы;
Разгляди ж теперь ты ясными очами,
Разглядев, скажи, похож ли я на старца?
Как чернец, перед тобою я вздыхаю,
Обливаяся весь горькими слезами.
Не грехам моим прощенья, умоляю,
Но чтоб ты меня любила, мое сердце!»
Маша. Как ты это, Федя, хорошо сочинил… (Вздыхает.) Ну, я пойду, — папенька, наверно, хватился меня.
Маша и Волков уходят.
На улице появляется Молодой купец с тремя фабричными.
Молодой купец. Значит, братцы, так. Надо парней с Пробойной улицы проучить.
Первый фабричный. Это можно. А за что? К девкам, что ль, чужим лазят? .
Молодой купец. Вот–вот, к девкам.
Второй. А сам–то что ж не проучишь? Али силы нет?
Молодой купец. Сила–то есть…
Первый. Боится, морду разрисуют.
Молодой купец. Вот–вот. Нам с разрисованной мордой стоять в лавке никак нельзя.
Второй. А нам на фабрике — все равно.
Молодой купец. По рублю на брата получите. Вот рупь задатку. Сговорились?
Первый. Постараемся на совесть.
Молодой купец. Смотрите не упустите.
Первый. Будь покоен.
Все уходят.
Появляются Волков и Дмитревский.
Дмитревский. Полон амбар набился. Воевода Бобрищев–Пушкин с семьей пожаловал, помещики приехали, канцеляристы, наш брат купец и фабричные пришли.
Волков. Сегодня нам нельзя в грязь лицом ударить…
Дмитревский. Знаешь, Федя, я с самого утра сам не свой, ровно перед исповедью… Будто по облакам иду, душа и радуется и замирает.
Волков (обнимает друга). Чувствую, Ваня, ты сегодня очень хорошо сыграешь.
Уходят.
III
На следующее утро после спектакля. Комната в доме Волкова. Волков и Молодой купец.
Молодой купец. Хорошо вы вчера представляли. Как ты сказал: «Глад стражду великий», меня аж слеза прошибла — до того жалостно.
Волков. Ах, Вася, ты даже не знаешь, как радуют меня твои слова!
Молодой купец. А мне вот жаль тебя, Федоран. Как бы тебе не на сцене, а в жизни не пришлось сказать: «Глад стражду великий, кто мя напитает?» Заводы–то твой все меньше доходу приносят.
Волков. От заводского дела я уже совсем отстал. Все передал брату Алексею. Он ими управляет. Худо–бедно, на кусок хлеба деньги будут.
Молодой купец. Многие из наших купцов косо смотрят на твой театр. Вчера после представления ты с братьями сразу домой ушел, а товарищи твои замешкались. И когда они из театра возвращались, их молодцы подстерегли и побили.
Волков. Откуда знаешь?
Молодой купец. В городе говорят.
Волков (взволнованно). А я ничего не знаю! Извини, Вася, побегу, разузнаю.
Но тут в комнату входят Дмитревский, Попов, Шуйский и другие актеры–любители. Волков бросается им навстречу.
Волков. Целы?!
Дмитревский. Ты про вчерашнюю драку, что ли?
Волков. Да.
Дмитревский. Целы. Вчера идем мимо ленточной фабрики Гурьева, выскочили фабричные — и на нас. Да нас много было, отбились. Еще им досталось.
Волков. Ну, слава богу!
Молодой купец. В этот раз пронесло, в другой испугом не отделаетесь. По–дружески говорю: прикрывай, Федоран, свой театр. Не то, глядишь, хуже будет — пустят красного петуха. У нас так: коли начали, не отступят.
Входит Матрена Федоровна Кирпичева с мужем.
Кирпичева. Что же это, братец мой любезный, опять с Унженских заводов пишут — серной руды нехватка!
Волков. Спрашивай у Алексея: он ведет дела, я ничего этого не знаю.
Кирпичева. Не знаешь? Скоро узнаешь…
Вбегает растрепанный мальчонка–слуга.
Мальчонка. Кульер из Петербурга! По Федора Григорьича!
Кирпичева (радостно). Указ привез! Заводы нам возвращают!
Входит курьер — подпоручик Дашков.
Дашков (Волкову). Ярославский купец Федор Волков?
Волков. Я.
Дашков. Слушайте указ. (Развертывает свернутый в трубку указ и читает.) Ея величество государыня императрица Елизавета Петровна указать соизволила: «Ярославского купца Федора Григорьева сына Волкова, который в Ярославле содержит театр и играет комедии, и кто ему для того еще потребны будут, привезти в Санкт–Петербург. И что надлежать будет для скорейшего оных людей и принадлежащего им платья сюда привозу, под оное дать ямские подводы и на них из казны прогонные деньги». Господин Волков, не мешкая укажите, кого вам надобно с собою в Петербург и какое количество подвод под поклажу. На сборы — один день. Государыня желает видеть вашу комедию в наискорейшем времени.
Все поражены. Застыли Матрена с мужем. Радостно удивлены актеры–любители.
Молодой купец (задумчиво). Ну и ну…
…Федор Волков в Ярославль из Петербурга не возвратился. С тех пор Молодой купец с ним больше не встречался. На этом кончались его воспоминания о жизни Волкова в Ярославле, кончился и его рассказ.
На Мясницкой
А маскарад «Торжествующая Минерва» продолжает свое шествие по московским улицам. Миновав обе Басманные, Красные ворота, он приближается к Мясницкой.
Мясницкая улица. За домами виднеется шпиль Меншиковой башни — церкви Архангела Гавриила. Здесь тоже ждут маскарад. Но, в отличие от Старой Басманной, публика здесь другая: улица дворянская и публика дворянская.
Вдоль улицы поставлен дощатый помост, на нем разместились зрители. В ожидании маскарадного шествия на помосте идет разговор.
Старый дворянин. За свой век я присутствую уже на третьем торжестве по случаю коронации. Был в тридцать первом году — при восшествии Анны Иоанновны, в сорок втором — при восшествии Елизаветы Петровны, и вот ныне при славном короновании государыни Екатерины Второй. И могу сказать, что нынешние торжества пышностью и выдумкою превосходят все предыдущие.
Девица. Все оттого, майн фатер, что нынешние торжества придумал истинный служитель Мельпомены.
Старый дворянин. Истинно, выдумка Волкова замысловата.
Девица. Вот что значит возвышенный талант!
Старый дворянин. Не талант, а исправное исполнение должности.
Девица. Не говорите, майн фатер, он — чудо, талант! Ах, как прекрасен он был в роли бога Марса в прологе, разыгранном в честь нашей победы над пруссаками при Франкфурте! Полагаю, сами герои франкфуртские не были в апофеозе своем столь великолепны, как он, и завидовали его величию.
Старый дворянин. Не мели вздору! То герои, воины, а то какой–то актеришка. Сравнила!
Девица обиженно умолкла. Старый дворянин забурчал себе под нос какой–то военный марш.
Другая группа — трое молодых людей, одетых по моде.
Первый молодой человек. Нынче мне надобно поспеть в три дома. Ужас!
Второй. А я зван в четыре, и во всех четырех меня ожидают с нетерпением.
Третий. Чтобы напомнить о долге, который ты обещал уплатить еще в летошнем году.
Второй. И вовсе нет.
Первый. Мой портной нынче превзошел самого себя. Даже в Париже…
Слышна музыка приближающегося шествия.
Третий. Кажется, едут.
Первый. В Петербурге я непременно бываю на каждом придворном спектакле…
Все смотрят на улицу.
Старый дворянин. Сия фигура именуется Спесь.
Девица. Вижу, майн фатер.
Старый дворянин. «Вижу, вижу»!.. Понятно, видишь, не слепая, а понимаешь ли, что к чему?
Девица (жалобно). Понимаю.
Старый дворянин. Не перебивай, а слушай. Видишь, на карете изображен павлиний хвост, потому что Спеси свойственно глупое украшательство. Рядом изображены цветы нарциссы, они знаменуют самовлюбленность. Сие тоже черта характера Спеси. А внизу изображено зеркало с отражающейся в ней глупой и гнусной рожей — такова Спесь в натуре.
Третий молодой человек (Первому). А Спесь–то одета точно в такой розовый камзол, какой тебе летом прислали из Парижа!
Первый. Не нахожу.
Третий. И кюлоты такие же, и шляпа, и прическа, как у тебя.
Второй. Такие, такие! Не отпирайся! Ты все хвалился: «Ни у кого в Российской империи такого камзола нет, только у меня одного есть». А теперь вас двое! Ха–ха–ха!
Старый дворянин. На карете какая–то надпись. Видимо, девиз Спеси. Прочти–ка, а то я не разберу.
Девица (громко). «Самолюбие без достоинств».
Второй и Третий молодые люди смотрят на Первого и прыскают в кулак.
Первый (со смущением и возмущением). Это просто неблагородно. Все знают, что только у меня имеется такой костюм. Ведь кое–кто может подумать, что в этой фигуре содержится намек на меня.
Третий. Возможно, и подумают.
Первый. Ужасно неблагородно и грубо. И вообще не нахожу ничего поэтического в этом маскараде. Одна грубость. Не понимаю, как такие достойные люди, как Бецкий, Сумароков, Херасков, оказались ослеплены этим ярославским купчишкой!
Третий (пожав плечами). Тебе, наверное, виднее, ты же похвалялся, что знаком с Волковым, приятель с ним.
Первый. Я его в приятелях не числю. Ну, видел в придворных спектаклях, встречал раза два–три в знакомых домах. Какой он, актер, мне, дворянину, приятель? Когда этих ряженых привезли из Ярославля в Петербург по указу государыни, нашлись люди, которые вокруг них шум подняли: «Русский театр, русский театр!» Но государыня императрица Елизавета Петровна посмотрела их представление и отослала этот, с позволения сказать, театр обратно в Ярославль. В Петербурге оставила только Волкова и еще двух–трех его товарищей, найдя в них некоторые способности к театральному искусству. Сначала их учили в Шляхетном корпусе, затем, маленько пообтесав, определили служить актерами русского театра, директором которого назначили Волкова. Впрочем, и тогда их театр недалеко ушел от прежнего, их чуть–чуть не прикрыли совсем…
…Увы! Молодой щеголь в последних своих словах был близок к истине: действительно, год назад, с воцарением Петра III, этого тупого солдафона, преклонявшегося перед прусским королем Фридрихом, презиравшего все русское, театр русский оказался под угрозой закрытия.
Только героические усилия Волкова и его товарищей, сделавших своим девизом слова: «Да будет русский театр!», а также дальнейшие политические события отвели беду.
Прошлый, 1762 год, год, предшествовавший нынешнему торжеству русского театра — Московскому маскараду, был для Волкова и трудным и радостным и поэтому особенно памятным, и мысли его постоянно возвращались к событиям этого года.
1762 год — трудный и счастливый год жизни Федора Волкова, или «Да будет русский театр!»
I
Весна 1762 года. Комната в Зимнем дворце.
Петр III — сухощавый, в военном прусском мундире, с застывшим напыщенным и глупым выражением лица. Его жена Екатерина — будущая императрица Екатерина II. Федор Волков. Два гвардейских офицера у дверей.
Волков стоит, почтительно склонившись перед Петром III. Екатерина в стороне нервно мнет в руках платок.
Петр III (резко, отрывисто, словно командует). Какой мне дело до ваш русский театр! Zum Teufel russische Theatr [5]! Я предпочитаю итальянских актрис. И то не на сцене, а на гораздо более близком расстоянии. Ха–ха–ха! (Подходит к Екатерине.) Мадам, вы должны оценить мое остроумие. Ха–ха–ха! Мадам, ручку.
Петр III целует руку Екатерины и уходит.
Екатерина подходит к Волкову.
Екатерина. Сочувствую вам, господин Волков. Я прикажу выдать для вашего театра мои старые туалеты. Большего, к сожалению, я ничего не могу для вас сделать.
Волков. Ваше величество, благодарю вас.
Екатерина уходит.
Первый гвардейский офицер. Какое самообладание у государыни!
Волков. Да, поведение ее величества достойно восхищения и удивления.
Второй офицер. Нынче не безопасно пользоваться милостями императрицы.
Волков. Но было бы бесчестным отказаться от них.
Первый офицер. Вчера государь отдал приказ арестовать государыню и даже послал караул в ее покои. Слава богу, принц Георгий Голштинский уговорил его отменить приказание.
Второй офицер. Этот приказ может быть повторен в любой момент.
Первый офицер. Бедная государыня!
Второй офицер. И добавь еще: бедная Россия. Никогда и никто не унижал Россию так, как это делает нынешний император. Его раболепие перед Фридрихом и всем прусским переходит всякое приличие. Опять везде пруссаки и голштинцы. Нам грозит новая бироновщина.
Первый офицер. Такое долго продолжаться не может.
Волков. И не будет!
Офицеры смотрят на него вопросительно и настороженно.
Волков. То же самое думаете и вы, господа, и будьте уверены, найдется много людей, вам сочувствующих.
Волков кланяется и уходит.
II
Репетиционная комната при театре.
Александр Петрович Сумароков — драматург, бывший директор русского театра, ныне находящийся в отставке, желчный, нервно подергивающийся, в потрепанном камзоле. Волков.
Волков. Вот, Александр Петрович, так и ответил мне государь император на всенижайшую просьбу о бедственном положении театра.
Сумароков. Пруссак! Чего иного ожидать от него! Я уже давно не жду от этих господ ничего хорошего для себя. Все заслуги забыты. В заграничных странах меня с честью именуют северным Расином, а в отечестве только обиды чинят.
Волков. Все просвещенные россияне чтут ваш талант, ваши трагедии.
Сумароков. Без ложной скромности могу сказать, что мною создан русский театр.
Волков. Несомненно, русский театр — ваше детище, и, пока он существует, ваши трагедии и комедии будут украшением его сцены. Разве может умереть «Семира»? Боже, каким восторгом встречают всегда зрители эту вашу трагедию! (Встает в позу и начинает читать монолог Оскольда из «Семиры».)
«Настал нам день искать иль смерти, иль свободы.
Умрем иль победим, о храбрые народы!..
Настало то судьбой назначенное время,
В которо должны мы вселенной показать,
Что нам несродственно под игом пребывать».
Сумароков (аплодируя). Браво! Браво! Порадовал ты меня. С такими актерами русский театр будет жить вопреки всем препятствиям и печальным обстоятельствам. Я уже стар, я помру скоро, но любимых детей моих — мои драматические сочинения — вижу, оставляю в надежных руках.
III
Измайловская церковь в Петербурге. Раннее утро 28 июня 1762 года. В церковь сходятся поднятые с постелей офицеры и сенаторы.
Сенатор. Что случилось?
Офицер. Государь арестован, Екатерина провозглашена императрицей.
Сенатор. Слава богу!
Церковь наполняется людьми.
Входит Екатерина в сопровождении заговорщиков — братьев Орловых, Дашковой, офицеров. Все останавливаются против алтаря.
Из алтаря выходит священник и в ожидании тоже останавливается.
Григорий Орлов. Чего он ждет?
Первый гвардейский офицер. Ждет, когда прочтут манифест. Только после манифеста можно приводить к присяге.
Григорий Орлов. Так читайте же скорее, черт возьми! Читайте!
Первый гвардейский офицер. У кого манифест?
Среди окружающих Екатерину людей шум и замешательство.
Григорий Орлов. Ну!
Замешательство усиливается.
Екатерина (шепотом). Господи! Если сейчас сорвется присяга, он опомнится, соберет сторонников — и все пропало. Господи, помоги!
Г ригорий Орлов (оглядываясь по сторонам). Ну!
Наступает зловещая тишина, и в этой тишине слышен лишь шепот Екатерины.
Екатерина. Господи!..
Из толпы, расталкивая сенаторов и генералов, выходит Волков.
Волков (задыхаясь, как после быстрого бега). Манифест у меня. (Екатерине.) Разрешите прочесть, ваше императорское величество?
Екатерина хочет ответить, но волнение перехватывает ей горло, и она только кивает.
Волков (достает из внутреннего кармана лист бумаги и громко, спокойно начинает читать). «Манифест, данный от ея императорского величества самодержицы всероссийской Екатерины Второй тысяча семьсот шестьдесят второго года июня двадцать восьмого дня в царствующем граде Санкт–Петербурге всем нашим верноподданным».
Григорий Орлов (Первому офицеру). Откуда у него манифест?
Первый гвардейский офицер. Не знаю.
Григорий Орлов. Впрочем, черт с ним — откуда. Главное — объявился.
Волков (продолжает читать). «Всем прямым сынам отечества Российского явно оказалось, какая опасность всему Российскому государству начиналась, а именно закон наш православный и церковь наша крайне уже подвержена оставалась опасности переменою древнего в России православия и принятием иноверного закона. Второе: слава Российская, возведенная на высокую степень своим победоносным оружием, чрез многое свое кровопролитие заключением мира с самым ее злодеем отдана уже действительно в совершенное порабощение, а между тем внутренние порядки, составляющие целость всего нашего отечества, совсем ниспровержены».
Екатерина во время чтения манифеста окончательно пришла в себя.
Екатерина (Орлову). Кто сочинил манифест?
Григорий Орлов. Не знаю.
Екатерина. Посмотри, чьей рукой писано.
Григорий Орлов (вытянувшись, заглядывает в бумагу, которую читает Волков. Удивленно). Лист чистый.
Екатерина. Как?!
Григорий Орлов. Ни одной буковки! А читает, как по писаному. Молодец!
Екатерина. Спасены…
Волков. «Того ради, убеждены будучи всех наших верноподданных таковою опасностию, принуждены были, приняв бога и его правосудие себе в помощь, а особливо видев к тому желание всех наших верноподданных явное и нелицемерное, вступили на престол наш всероссийский и самодержавный, в чем и всем нашим верноподданным присягу торжественно учинить повелеваем».
Волков сворачивает лист и убирает в карман.
Григорий Орлов. Ура государыне императрице Екатерине Второй!
Все находящиеся в церкви подхватывают «ура». С улицы в церковь врывается еще более мощное «ура».
IV
Зал в Зимнем дворце. Несколько дней спустя после присяги в Измайловской церкви. Екатерина II, Бецкой — просвещенный и богатый вельможа, Волков.
Екатерина II. Примите, господин Волков, мои комплименты по поводу вашей игры во вчерашнем спектакле.
Волков кланяется.
Екатерина II. Но для театра вы слишком хорошо читаете, я бы хотела, чтобы такую дикцию имел мой кабинет–министр.
Волков. Желание вашего императорского величества легко исполнить: я бы почел за честь давать уроки дикции кабинет–министру вашего императорского величества.
Екатерина II (с легкой гримасой). Полагаю, он воспользуется вашим любезным предложением.
Волков кланяется.
Бецкой. Федор Григорьевич, ее императорское величество высказала всемилостивейшее желание наградить вас за известные всем заслуги и посему готова выслушать вашу просьбу.
Волков. Ваше величество, я и так свыше моих заслуг почтен от императорского российского двора званием Первого актера российского театра. Этот знак внимания мне дороже всего. Не за себя решаюсь просить, но за русский театр.
Екатерина II. Русский театр не будет оставлен нашим вниманием.
Волков. Больше мне ничего не надо.
Екатерина II (пожимает плечами. После небольшой паузы). Мы тут решили с Иваном Ивановичем на коронацию в Москве устроить зрелища для народа, и Иван Иванович рекомендовал вас назначить их главным изобретателем и распорядителем. Я согласна с ним.
Волков. Благодарю за честь, ваше императорское величество.
Екатерина II. В средствах не стесняйтесь, зрелища должны быть грандиозными.
Бецкой. Достойными настоящего царствования.
Волков. Приложу все силы.
Екатерина II. Желаю успеха, господин Волков. Однако, скажу, вы слишком скромны и… недогадливы.
Екатерина II кивает, давая понять, что аудиенция окончена. Волков, кланяясь, уходит.
Бецкой. Он потерял голову от счастья.
Екатерина II. Впрочем, его все равно надобно отблагодарить. Дать ему дворянство и приличное количество крепостных душ из государственных крестьян. (После паузы.) Может быть, назначить кого–нибудь смотреть за тем, что он изобретет для коронационных торжеств?
Бецкой. Полагаю излишним. Он предан вам всею душою и, безусловно, направит свой талант к прославлению вашего величества.
V
Театр. Репетиционная комната, Волков, Дмитревский.
Волков. Сегодня государыня очень прозрачно намекала мне, что я могу просить должность кабинет–министра.
Дмитревский. А ты?
Волков. Сделал вид, что не понял.
Дмитревский. Федя! Почему?
Волков. Я актер, Ваня. И жизнь мне красна, пока я в театре. А без театра — не жизнь.
Дмитревский. Все–таки…
Волков. Не надо, Ваня, об этом… Послушай, какое поручение мне дано. Меня назначили главным изобретателем и распорядителем народных зрелищ на коронационных торжествах в Москве. Вот где мы развернемся! Пока я шел из дворца в театр, уже столько всего навыдумывал. (Порывисто ходит по комнате.) Сначала я подумал выстроить сотню театральных балаганов, чтобы в них с утра до вечера шло представление…
Дмитревский. На сотню театров по всей России не наберешь актеров.
Волков. Оттого я этот план и оставил. И еще потому, что один человек пойдет в театр, а десять останутся сидеть на лавочке возле дома да грызть орехи.
Дмитревский. Это уж конечно.
Волков. А я хочу, чтобы вся Москва видела настоящее театральное представление. Если народ по незнанию, по лени не идет к нам, так мы сами придем к нему.
Дмитревский. Что ж ты, к каждому в дом пойдешь?
Волков. Не в дом, а на улицу. Понимаешь, задумал я устроить праздничное шествие–маскарад по главнейшим московским улицам. Представить пороки, служащие ко вреду России, — пьянство, крючкотворство, невежество. Представить их в отвратном виде, вывести на всеобщее посмеяние. А потом в привлекательном виде будет явлена добродетель. Пороки будут олицетворять прежнее царствование, добродетель — нынешнее. И название для маскарада придумал «Торжествующая Минерва». Соберем всех актеров, призовем любителей. Стихи для хоров сочинит Александр Петрович Сумароков.
…Но вернемся к рассказу о маскараде 1763 года.
I
Весна 1762 года. Комната в Зимнем дворце.
Петр III — сухощавый, в военном прусском мундире, с застывшим напыщенным и глупым выражением лица. Его жена Екатерина — будущая императрица Екатерина II. Федор Волков. Два гвардейских офицера у дверей.
Волков стоит, почтительно склонившись перед Петром III. Екатерина в стороне нервно мнет в руках платок.
Петр III (резко, отрывисто, словно командует). Какой мне дело до ваш русский театр! Zum Teufel russische Theatr [5]! Я предпочитаю итальянских актрис. И то не на сцене, а на гораздо более близком расстоянии. Ха–ха–ха! (Подходит к Екатерине.) Мадам, вы должны оценить мое остроумие. Ха–ха–ха! Мадам, ручку.
Петр III целует руку Екатерины и уходит.
Екатерина подходит к Волкову.
Екатерина. Сочувствую вам, господин Волков. Я прикажу выдать для вашего театра мои старые туалеты. Большего, к сожалению, я ничего не могу для вас сделать.
Волков. Ваше величество, благодарю вас.
Екатерина уходит.
Первый гвардейский офицер. Какое самообладание у государыни!
Волков. Да, поведение ее величества достойно восхищения и удивления.
Второй офицер. Нынче не безопасно пользоваться милостями императрицы.
Волков. Но было бы бесчестным отказаться от них.
Первый офицер. Вчера государь отдал приказ арестовать государыню и даже послал караул в ее покои. Слава богу, принц Георгий Голштинский уговорил его отменить приказание.
Второй офицер. Этот приказ может быть повторен в любой момент.
Первый офицер. Бедная государыня!
Второй офицер. И добавь еще: бедная Россия. Никогда и никто не унижал Россию так, как это делает нынешний император. Его раболепие перед Фридрихом и всем прусским переходит всякое приличие. Опять везде пруссаки и голштинцы. Нам грозит новая бироновщина.
Первый офицер. Такое долго продолжаться не может.
Волков. И не будет!
Офицеры смотрят на него вопросительно и настороженно.
Волков. То же самое думаете и вы, господа, и будьте уверены, найдется много людей, вам сочувствующих.
Волков кланяется и уходит.
II
Репетиционная комната при театре.
Александр Петрович Сумароков — драматург, бывший директор русского театра, ныне находящийся в отставке, желчный, нервно подергивающийся, в потрепанном камзоле. Волков.
Волков. Вот, Александр Петрович, так и ответил мне государь император на всенижайшую просьбу о бедственном положении театра.
Сумароков. Пруссак! Чего иного ожидать от него! Я уже давно не жду от этих господ ничего хорошего для себя. Все заслуги забыты. В заграничных странах меня с честью именуют северным Расином, а в отечестве только обиды чинят.
Волков. Все просвещенные россияне чтут ваш талант, ваши трагедии.
Сумароков. Без ложной скромности могу сказать, что мною создан русский театр.
Волков. Несомненно, русский театр — ваше детище, и, пока он существует, ваши трагедии и комедии будут украшением его сцены. Разве может умереть «Семира»? Боже, каким восторгом встречают всегда зрители эту вашу трагедию! (Встает в позу и начинает читать монолог Оскольда из «Семиры».)
«Настал нам день искать иль смерти, иль свободы.
Умрем иль победим, о храбрые народы!..
Настало то судьбой назначенное время,
В которо должны мы вселенной показать,
Что нам несродственно под игом пребывать».
Сумароков (аплодируя). Браво! Браво! Порадовал ты меня. С такими актерами русский театр будет жить вопреки всем препятствиям и печальным обстоятельствам. Я уже стар, я помру скоро, но любимых детей моих — мои драматические сочинения — вижу, оставляю в надежных руках.
III
Измайловская церковь в Петербурге. Раннее утро 28 июня 1762 года. В церковь сходятся поднятые с постелей офицеры и сенаторы.
Сенатор. Что случилось?
Офицер. Государь арестован, Екатерина провозглашена императрицей.
Сенатор. Слава богу!
Церковь наполняется людьми.
Входит Екатерина в сопровождении заговорщиков — братьев Орловых, Дашковой, офицеров. Все останавливаются против алтаря.
Из алтаря выходит священник и в ожидании тоже останавливается.
Григорий Орлов. Чего он ждет?
Первый гвардейский офицер. Ждет, когда прочтут манифест. Только после манифеста можно приводить к присяге.
Григорий Орлов. Так читайте же скорее, черт возьми! Читайте!
Первый гвардейский офицер. У кого манифест?
Среди окружающих Екатерину людей шум и замешательство.
Григорий Орлов. Ну!
Замешательство усиливается.
Екатерина (шепотом). Господи! Если сейчас сорвется присяга, он опомнится, соберет сторонников — и все пропало. Господи, помоги!
Г ригорий Орлов (оглядываясь по сторонам). Ну!
Наступает зловещая тишина, и в этой тишине слышен лишь шепот Екатерины.
Екатерина. Господи!..
Из толпы, расталкивая сенаторов и генералов, выходит Волков.
Волков (задыхаясь, как после быстрого бега). Манифест у меня. (Екатерине.) Разрешите прочесть, ваше императорское величество?
Екатерина хочет ответить, но волнение перехватывает ей горло, и она только кивает.
Волков (достает из внутреннего кармана лист бумаги и громко, спокойно начинает читать). «Манифест, данный от ея императорского величества самодержицы всероссийской Екатерины Второй тысяча семьсот шестьдесят второго года июня двадцать восьмого дня в царствующем граде Санкт–Петербурге всем нашим верноподданным».
Григорий Орлов (Первому офицеру). Откуда у него манифест?
Первый гвардейский офицер. Не знаю.
Григорий Орлов. Впрочем, черт с ним — откуда. Главное — объявился.
Волков (продолжает читать). «Всем прямым сынам отечества Российского явно оказалось, какая опасность всему Российскому государству начиналась, а именно закон наш православный и церковь наша крайне уже подвержена оставалась опасности переменою древнего в России православия и принятием иноверного закона. Второе: слава Российская, возведенная на высокую степень своим победоносным оружием, чрез многое свое кровопролитие заключением мира с самым ее злодеем отдана уже действительно в совершенное порабощение, а между тем внутренние порядки, составляющие целость всего нашего отечества, совсем ниспровержены».
Екатерина во время чтения манифеста окончательно пришла в себя.
Екатерина (Орлову). Кто сочинил манифест?
Григорий Орлов. Не знаю.
Екатерина. Посмотри, чьей рукой писано.
Григорий Орлов (вытянувшись, заглядывает в бумагу, которую читает Волков. Удивленно). Лист чистый.
Екатерина. Как?!
Григорий Орлов. Ни одной буковки! А читает, как по писаному. Молодец!
Екатерина. Спасены…
Волков. «Того ради, убеждены будучи всех наших верноподданных таковою опасностию, принуждены были, приняв бога и его правосудие себе в помощь, а особливо видев к тому желание всех наших верноподданных явное и нелицемерное, вступили на престол наш всероссийский и самодержавный, в чем и всем нашим верноподданным присягу торжественно учинить повелеваем».
Волков сворачивает лист и убирает в карман.
Григорий Орлов. Ура государыне императрице Екатерине Второй!
Все находящиеся в церкви подхватывают «ура». С улицы в церковь врывается еще более мощное «ура».
IV
Зал в Зимнем дворце. Несколько дней спустя после присяги в Измайловской церкви. Екатерина II, Бецкой — просвещенный и богатый вельможа, Волков.
Екатерина II. Примите, господин Волков, мои комплименты по поводу вашей игры во вчерашнем спектакле.
Волков кланяется.
Екатерина II. Но для театра вы слишком хорошо читаете, я бы хотела, чтобы такую дикцию имел мой кабинет–министр.
Волков. Желание вашего императорского величества легко исполнить: я бы почел за честь давать уроки дикции кабинет–министру вашего императорского величества.
Екатерина II (с легкой гримасой). Полагаю, он воспользуется вашим любезным предложением.
Волков кланяется.
Бецкой. Федор Григорьевич, ее императорское величество высказала всемилостивейшее желание наградить вас за известные всем заслуги и посему готова выслушать вашу просьбу.
Волков. Ваше величество, я и так свыше моих заслуг почтен от императорского российского двора званием Первого актера российского театра. Этот знак внимания мне дороже всего. Не за себя решаюсь просить, но за русский театр.
Екатерина II. Русский театр не будет оставлен нашим вниманием.
Волков. Больше мне ничего не надо.
Екатерина II (пожимает плечами. После небольшой паузы). Мы тут решили с Иваном Ивановичем на коронацию в Москве устроить зрелища для народа, и Иван Иванович рекомендовал вас назначить их главным изобретателем и распорядителем. Я согласна с ним.
Волков. Благодарю за честь, ваше императорское величество.
Екатерина II. В средствах не стесняйтесь, зрелища должны быть грандиозными.
Бецкой. Достойными настоящего царствования.
Волков. Приложу все силы.
Екатерина II. Желаю успеха, господин Волков. Однако, скажу, вы слишком скромны и… недогадливы.
Екатерина II кивает, давая понять, что аудиенция окончена. Волков, кланяясь, уходит.
Бецкой. Он потерял голову от счастья.
Екатерина II. Впрочем, его все равно надобно отблагодарить. Дать ему дворянство и приличное количество крепостных душ из государственных крестьян. (После паузы.) Может быть, назначить кого–нибудь смотреть за тем, что он изобретет для коронационных торжеств?
Бецкой. Полагаю излишним. Он предан вам всею душою и, безусловно, направит свой талант к прославлению вашего величества.
V
Театр. Репетиционная комната, Волков, Дмитревский.
Волков. Сегодня государыня очень прозрачно намекала мне, что я могу просить должность кабинет–министра.
Дмитревский. А ты?
Волков. Сделал вид, что не понял.
Дмитревский. Федя! Почему?
Волков. Я актер, Ваня. И жизнь мне красна, пока я в театре. А без театра — не жизнь.
Дмитревский. Все–таки…
Волков. Не надо, Ваня, об этом… Послушай, какое поручение мне дано. Меня назначили главным изобретателем и распорядителем народных зрелищ на коронационных торжествах в Москве. Вот где мы развернемся! Пока я шел из дворца в театр, уже столько всего навыдумывал. (Порывисто ходит по комнате.) Сначала я подумал выстроить сотню театральных балаганов, чтобы в них с утра до вечера шло представление…
Дмитревский. На сотню театров по всей России не наберешь актеров.
Волков. Оттого я этот план и оставил. И еще потому, что один человек пойдет в театр, а десять останутся сидеть на лавочке возле дома да грызть орехи.
Дмитревский. Это уж конечно.
Волков. А я хочу, чтобы вся Москва видела настоящее театральное представление. Если народ по незнанию, по лени не идет к нам, так мы сами придем к нему.
Дмитревский. Что ж ты, к каждому в дом пойдешь?
Волков. Не в дом, а на улицу. Понимаешь, задумал я устроить праздничное шествие–маскарад по главнейшим московским улицам. Представить пороки, служащие ко вреду России, — пьянство, крючкотворство, невежество. Представить их в отвратном виде, вывести на всеобщее посмеяние. А потом в привлекательном виде будет явлена добродетель. Пороки будут олицетворять прежнее царствование, добродетель — нынешнее. И название для маскарада придумал «Торжествующая Минерва». Соберем всех актеров, призовем любителей. Стихи для хоров сочинит Александр Петрович Сумароков.
…Но вернемся к рассказу о маскараде 1763 года.
В доме Бецкого
Зал–фонарь в доме Бецкого, на Никольской улице в Москве. Высокие, от полу до потолка, окна, несколько диванов и кресел, столик, вазы с цветами и фруктами.
Екатерина II, Дашкова, Бецкой, Придворный кавалер.
Екатерина II и Дашкова стоят у окна, из–за шторы глядя на улицу; остальные стоят позади них в некотором отдалении.
Слышен приглушенный шум маскарада.
Екатерина II, выступив из–за шторы, подходит вплотную к окну, и тотчас же с улицы раздаются громкие приветственные крики:
— Государыне императрице Екатерине Второй–ура!
— Ура! Ура!
— Слава!
— Матушка государыня!
— Ура–а!
Екатерина II, подняв руку, легким величественным кивком отвечает на приветствия и отходит от окна.
Екатерина II. Просто невозможно показаться народу.
Дашкова. Народ вас любит. Все благодарны вам за то, что вы избавили Россию от разрушения империи, от гибели нажитой славы и от нового иноземного ига. Может быть, даже тягчайшего, нежели татарское. Ваше императорское величество, некоторые сенаторы сочли за нужное внести в Сенат предложение от имени российского народа торжественно преподнести вам титул и именование Матери отечества, как в свое время Петру Великому был присвоен титул Отца отечества..
Екатерина II. Мне очень лестна такая любовь народа, но… Но, думается мне, что сей проект еще рано предлагать, потому что в свете могут истолковать его за тщеславие. (Улыбнувшись Дашковой и Бецкому.) А господ сенаторов за их усердие благодарю. (Усаживаясь на диван.) Что же мы увидим следующим номером маскарада?
Бецкой (заглянув в книжечку). Следующая фигура называется «Превратный свет», то есть мир, в котором все наоборот, чем должно быть. Федор Григорьевич для изображения ее придумал такие группы: четверо идут задом; лакеи везут открытую карету, в коей посажена лошадь; люлька, в коей спеленан старик, и при нем кормящий его мальчик; химера, кою рисуют четыре дурных маляра. Между прочим, маска для химеры сделана самим Федором Григорьевичем, и, должен сказать, весьма преискусно.
Екатерина II. Искусство Волкова мне ведомо издавна. Я его приметила еще в старом театре. Он достоин всяких похвал.
Бецкой. Во время вояжа по заграничным странам я имел счастье посетить лучшие театры Европы, видел игру лучших актеров, и, должен сказать, Федор Григорьевич не уступит величайшим талантам. Посему ставлю российский театр ежели не вровень, к примеру, с французским, то весьма приближающимся к нему.
Екатерина II. Театр всегда есть верное мерило просвещения и духа времени.
Дашкова. Ныне, можно надеяться, наступит полный расцвет российского театра. То покровительство, которое теперь имеет Волков, первый залог этого. В нынешнем маскараде он показал себя в полном великолепии.
Екатерина II. Да, просто не знаешь, чему дивиться: великолепию групп и костюмов или остроумию их. Ну, а каким хором сопровождается фигура «Превратного света»? (Протягивает книжечку Придворному кавалеру) Прочтите, пожалуйста.
Придворный кавалер (неестественным от смущения, застоявшимся голосом).
«Прилетела на берег синица
Из–за полночного моря,
Из–за холодна океяна.
Спрашивали гостейку приезжу,
За морем какие обряды.
Гостья приезжа отвечала:
«Все там превратно на свете…»
Екатерина II (смотрит на Придворного кавалера ободряюще). Ну, что же за морем чудного? Что не как у нас?
Придворный кавалер.
«Воеводы за морем правдивы;
Дьяки там цугами не ездят,
Дьячихи алмазов не носят,
Дьячата гостинцев не просят,
За нос там судей писцы не водят.
Сахар подьячий покупает.
За морем подьячие честны,
За морем писать они умеют.
«Завтрем» там истца не питают.
За морем почетные люди
Шеи назад не загибают,
Люди от них не погибают.
Со крестьян там кожи не сдирают,
Деревень на карты там не ставят,
За морем людьми не торгуют.
Лести за морем не слышно,
Подлости за морем не видно.
Ложь там — велико беззаконье.
За морем нет тунеядцев.
Все люди за морем трудятся,
Все там отечеству служат;
Лучше работящий там крестьянин,
Нежель господин тунеядец;
Лучше нерасчесаны кудри,
Нежель парик на болване…»
Екатерина II (прерывая чтение). Неужели это только за морем, а у нас все наоборот? Не поверю. Это конец хору?
Придворный кавалер. Нет, тут еще есть.
«Вздору там ораторы не мелют;
Стихотворцы вирши не кропают;
Мысли у писателей там ясны,
Речи у слагателей согласны…»
Екатерина II. Вот это справедливое замечание: У нас–то стихотворцы кропают слишком много вздорных виршей. (Оборачивается к Бецкому.) Однако, Иван Иванович, что там, на улице?
Бецкой. Сейчас как раз проносят знак «Превратного света»: летающие четвероногие звери и перевернутое бородой вверх человеческое лицо.
Екатерина II. А что будет далее?
Бецкой. Далее — Мотовство, Бедность, Картежники, Колесница развращенной Венеры, Скупость…
Екатерина II. Опять сатира! (Берет книжечку и смотрит обложку.) Маскарад называется «Торжествующая Минерва»; сочинитель обещал, что в нем изъявится гнусность пороков и слава добродетели. Но мы вот уже два часа наблюдаем одни лишь пороки. О добродетели же нет и помину. Не слишком ли много пороков, даже для предшествующего царствования?
Бецкой. Увы, в мире больше пороков, чем добродетелей.
Екатерина II. Сожалею, что при составлении проекта маскарада послушалась совета полностью положиться на Волкова и не поручила никому надзирать за этим. Тогда, думаю, мы не скучали бы, вынужденные наблюдать это бесконечное шествие гнусности. Это ли изображение современного общества?
Бецкой низко склоняет голову.
Екатерина II подходит к окну и, глядя на проходящую по улице процессию, говорит, ни к кому не обращаясь.
Екатерина II. Театр — школа народная, и она должна быть непременно под моим надзором; я старший учитель в этой школе, и за нравы народа перед богом отвечаю я.
У Андроньева монастыря
Через три месяца после маскарада, апрель 1763 года. Золоторожская набережная реки Яузы. Старые ветлы, уже оттаявшие от апрельского тепла. Сквозь четкие темные ветви сверкает яркое небо, возвышающиеся на горе белые стены Андроньева монастыря, золотые купола соборов.
По набережной медленно идет старик канцелярист, одет он по–зимнему, в том же кургузом тулупчике и треухе, только не завязаны тесемки под подбородком.
Выбегает мальчишка, забегает вперед старика, приглядывается к нему.
Мальчишка. Деда, а деда, это ты?
Старик. А?
Мальчишка. Кажись, ты.
Старик. Чего пристал? Иди своей дорогой.
Мальчишка. Деда, не узнаешь? Ты еще обещал свести меня к господину Волкову. Ну, помнишь? На маскараде… На Старой Басманной мы стояли. Еще купец ярославский был.
Старик. A–а… Припоминаю…
Мальчишка. Тогда на горах отбился я от вас, искал–искал, не нашел. Уж больно много народу было.
Старик. Народу, правда, много…
Мальчишка. После твоих рассказов день и ночь про театр думаю… Замолви за меня слово господину Волкову. Век тебя благодарить буду.
Старик. Поздно, мил друг. Умер Федор Григорьевич. На маскараде простыл и умер от горячки. В Андроньевом похоронили. Великий муж был и весьма почитаем просвещеннейшими людьми. Александр Петрович Сумароков сочинил на его смерть стихи — елегию, в которых он обращается к господину Дмитревскому. Такие стихи душевные — прямо сердце переворачивают и слезы исторгают. Я как переписывал их, так для себя копию снял. (Вынимает из кармана свернутый платок, развертывает его, достает лист бумаги, долго рассматривает, разглаживает его.) Вот они, стихи Александра Петровича Сумарокова: «Елегия господину Дмитревскому на смерть господина Волкова». (Явно подражая актерской манере декламации, читает стихи.)
«Пролей со мной поток, о Мельпомена, слезный:
Восплачь, и возрыдай, и растрепи власы!
Преставился мой друг; прости, мой друг любезный!
Навеки Волкова пресеклися часы!
…Что, Дмитревский, зачнем мы с сей теперь
судьбою?
Расстался Волков наш со мною и с тобою,
И с музами навек; воззри на гроб его:
Оплачь, оплачь со мной ты друга своего,
Которого, как нас, потомство не забудет…»
Старик, вздохнув, убирает стихи. Молчание.
Мальчишка (тихо). Значит, конец театру?..
Старик (подняв голову). О нет! Скончался славнейший актер российский, но детище его — театр русский — остался на пользу и радость соотечественникам. Остались его друзья и ученики — Дмитревский, Шуйский и другие. Ныне они играют в Головинском доме. (Долгим, внимательным взглядом смотрит на мальчишку.) Пойдем поклонимся могиле Федора Григорьевича, а потом сведу тебя в театр… Как знать, может, и выйдет из тебя актер.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги