Славяне и их соседи в конце I тысячелетия до н.э. - первой половине I тысячелетия н. э.

Глава первая Киевская культура (Е.В. Максимов, Р.В. Терпиловский)

Рассматриваемая группа памятников второй четверти I тысячелетия н. э. была выделена В.Н. Даниленко (1955, с. 27–29) в конце 40-х — начале 50-х годов нашего века на основе сравнительно небольших материалов из поселений и могильников на территории Киева и его окрестностей (Никольская Слободка, Бортничи, Новые Безрадичи, Ходосовка и др.). В 60-е годы подобные памятники в Верхнем и Среднем Подесенье обнаружила экспедиция П.Н. Третьякова. На Десне и ее притоках были зафиксированы следы десятков поселений и нескольких могильников. В 1966–1970 гг. на некоторых из них, в том числе на поселениях второй четверти I тысячелетия н. э. Лавриков Лес, Форостовичи в районе Новгорода-Северского и Киреевка у г. Сосница, были проведены раскопки (Третьяков П.Н., 1974, с. 40–118; Горюнов Е.А., 1981, с. 99, 100). Одновременно ряд памятников киевской культуры в Подесенье был обнаружен А.А. Попко (Попко О.О., 1971, с. 129–140), Е.А. Горюновым (Горюнов Е.А., 1974а, с. 68–72), В.И. Неприной (Непрiна В.I., Корпусова В.М., 1972, с. 347–352), О.Н. Мельниковской (Мельникiвська О.М., 1977, с. 60–68). В 70-е годы детальные разведки в Черниговской обл. были предприняты Н.В. Юрковой и В.П. Коваленко (Юркова Н.В., Коваленко В.П., 1975, с. 71–75), Г.А. Кузнецовым, А.В. Шевкуном и др. (Кузнецов Г.О., 1977, с. 107–109). В 1974–1978 гг. работы в среднем течении Десны проводили Е.В. Максимов и Р.В. Терпиловский. В ходе раскопок были исследованы поселения Роище, Ульяновка, Киселевка 2, Выбли близ Чернигова (Терпиловский Р.В., 1984а, с. 87, 90, табл. 7-22). Позднее А.В. Шевкуном были проведены раскопки на поселении Деснянка в окрестностях Чернигова, а А.М. Обломским — на поселении Мена 5. В результате Подесенье можно считать наиболее полно изученным регионом киевской культуры. В Среднем Поднепровье широкие исследования памятников киевской культуры начались в конце 60-х — начале 70-х годов. Были произведены раскопки поселений и могильников у сел Казаровичи и Новые Безрадичи (Максимов Е.В., Орлов Р.С., 1974, с. 11–21; Даниленко В.М., 1976, с. 67, 68), ряда поселений близ г. Обухов (Кравченко Н.М., Абашина Н.С., Гороховський Є.Л., 1975, с. 87–98; Кравченко Н.М., Гороховский Е.Л., 1979, с. 51–69), поселений Глеваха (Терпиловский Р.В., 1985а), Вишенки (раскопки С.П. Пачковой), Сушки 2 (раскопки О.М. Приходнюка и Е.Л. Гороховского) и др. Изучение памятников второй четверти I тысячелетия н. э. на территории южной Белоруссии с 60-х годов проводит Л.Д. Поболь. Осуществлены широкие раскопки поселений и могильников Абидня и Тайманово к югу от Могилева в бассейне р. Адаменка, результаты которых опубликованы в кратком изложении (Поболь Л.Д., 1969, с. 105–108; 1970, с. 168–180; 1983, с. 37–42). Древности, вероятно родственные памятникам киевской культуры, были выявлены и исследованы в 70-х годах Э.А. Сымоновичем на территории Курской обл. в бассейне Сейма, преимущественно в поречье р. Тускорь (Сымонович Э.А., 1983б, с. 91–102). Позднее подобные памятники были обнаружены А.М. Обломским в смежном районе, в верховьях Северского Донца.

При публикации материалов новой группы археологических памятников были предложены две основные концепции: первая из них рассматривает памятники киевского типа как связующее звено между зарубинецкой и раннесредневековым и славянскими культурами; согласно второй, прямая связь киевской культуры со славянскими культурами V–VII вв. отрицается. Появление обеих концепций относится к периоду, когда в изучении многих раннесредневековых культур Восточной Европы, не говоря уже о памятниках киевского типа, были сделаны лишь первые шаги. Сравнительный анализ культур можно было осуществить в самых общих чертах. Все решал общий взгляд того или иного исследователя на истоки формирования раннесредневековых славянских культур. Так, В.Н. Даниленко отрицал участие в этом процессе черняховской культуры, считая главной «зарубинецкую» линию развития. Памятники киевского типа исследователь рассматривал как особый, поздний этап зарубинецкой культуры, синхронный черняховской культуре. На его основе в IV–V вв. складывались древности типа Колочина, в свою очередь ставшие подосновой Пеньковской культуры (Даниленко В.М., 1976, с. 89, 90). Близких взглядов придерживался П.Н. Третьяков, считавший, что потомки зарубинецких племен, покинув, лесостепные районы, продолжали обитать в северной части Среднего Поднепровья, в юго-восточной Белоруссии и Подесенье в первой половине I тысячелетия н. э. В середине I тысячелетия н. э. часть этого населения возвратилась в лесостепь, в результате чего здесь возникла Пеньковская культура, в то время как в лесной зоне сформировалась на сходной основе близкая ей колочинская культура (Третьяков П.Н., 1970, с. 15–71; 1982, с. 51–83). Таким образом, согласно взглядам В.Н. Даниленко и П.Н. Третьякова, сформировавшиеся на зарубинецкой основе памятники киевского типа являются прямыми предшественниками раннесредневековых славянских культур — колочинской и Пеньковской.

В настоящее время связь между указанными группами древностей представляется гораздо более сложной и неоднозначной. Все же взгляды всех современных исследователей, непосредственно изучающих киевскую культуру, можно в той или иной степени считать производными от концепций В.Н. Даниленко и П.Н. Третьякова (Поболь Л.Д., 1969, с. 105–108; Кравченко Н.М., Гороховский Е.Л., 1979, с. 51–69; Горюнов Е.А., 1981, с. 35–43; Сымонович Э.А., 1983б, с. 91–102; Максимов Е.В., 1982, с. 133–154). Подобная точка зрения высказана и Р.В. Терпиловским в единственной пока монографии, специально посвященной киевской культуре (Терпиловский Р.В., 1984б), в которой детально рассмотрен комплекс киевской культуры, определены ее локальные особенности и хронология, дан очерк социально-экономического развития и т. д.

Сторонники второго направления не видят в киевской культуре основу формирования раннесредневековых славянских древностей. Так, В.В. Седов рассматривает культуры южной окраины лесной полосы до VII в. н. э., в том числе зарубинецкую культуру, различные группы позднезарубинецких древностей и связанные с ними памятники типа Тушемли-Бацеровщины-Колочина как принадлежащие балтскому или родственному ему населению. Это положение В.В. Седов обосновывает отсутствием преемственности между древностями третьей четверти I тысячелетия н. э. и достоверно славянскими памятниками VIII–X вв., а также господством балтской гидронимики на территории Верхнего Поднепровья и Подесенья вплоть до начала II тысячелетия н. э. (Седов В.В., 1979, с. 74–78). Основную роль в процессе формирования славянских раннесредневековых культур, в частности Пеньковской, В.В. Седов отводит черняховской культуре правобережья Днепра. Последняя в свою очередь была образована пшеворско-зарубинецким населением, ассимилировавшим местные скифо-сарматские группировки (Седов В.В., 1979, с. 78–100). По мнению И.П. Русановой, в керамике археологических культур Киевщины, юго-восточной Белоруссии и Подесенья второй и третьей четвертей I тысячелетия н. э. заметно смешение зарубинецких округлобоких и ребристых форм с местными восточнобалтскими элементами (Русанова И.П., 1976, с. 72–75). Керамика этой территории своими пропорциями существенным образом отличается от керамики пражской и Пеньковской культур, из которых только пражскую можно считать славянской, поскольку ни верхнеднепровская, ни даже раннепеньковская керамика не дали со временем древнерусских форм посуды (Русанова И.П., 1976, с. 197–198). Сходную точку зрения высказал и А.Г. Митрофанов, изучавший памятники I тысячелетия н. э. на территории средней Белоруссии (Митрофанов А.Г., 1978, с. 117–124).

Указанные различия во взглядах на киевскую культуру коренятся прежде всего в недостаточной изученности памятников в пределах всего ареала, в слабой источниковедческой базе, небольшом числе подробных публикаций. Пока трудно объективно представить типологические, территориальные и хронологические особенности памятников киевского типа, возникают обобщенные, схематизированные представления о сути этих памятников, их месте в системе других археологических культур Восточной Европы I тысячелетия н. э.

Памятники киевского типа известны на обширной территории: север Киевской, Черниговская и Сумская области Украины, восток Гомельской и юг Могилевской областей Белоруссии, юг Брянской обл. РСФСР (карта 18). Близкие киевским древности обнаружены на западе Курской и севере Белгородской областей РСФСР. Памятники синхронных культур на этой территории, за исключением контактной зоны с черняховской культурой, не обнаружены. На протяжении существования киевской культуры ее границы, естественно, не оставались неизменными. Так, киевско-черняховская граница приблизительно совпадает с северной линией распространения черноземов, однако самые ранние киевские поселения (Сушки 2, Беседовка) известны и гораздо южнее (Терпиловский Р.В., 1985а, с. 52). Крайние юго-западные пункты киевской культуры обнаружены пока в верховьях рек Стугна и Ирпень (Сосновка, Хлепча и др.). Не вполне ясна западная граница культуры, так как восточная часть бассейна Припяти из-за сильной заболоченности и заселенности исследована слабо. Отметим, что далее к западу, на территории Волыни, известны отдельные черняховско-вельбарские памятники, а в верховьях Днестра и Западного Буга — отчасти близкие киевским поселения, обычно относимые к черняховской культуре, с полуземлянками, содержавшими преимущественно лепную посуду (Баран Б.Д., 1981, с. 18–151). Наиболее северо-западные киевские пункты, соседящие с культурой штрихованной керамики, обнаружены в нижнем течении р. Березина (Шатково) и к югу от Могилева (Абидня, Тайманово). Нечетко определяется граница киевской культуры с днепро-двинской и мощинской культурами — киевские памятники известны в районе Трубчевска (Кветунь, Посудичи), к востоку от Десны они пока не выявлены. Наиболее восточные памятники, близкие киевским, исследованы в районе Курска по р. Тускорь (Букреевка 2, Каменеве 2 и др.) и к северу от Белгорода по р. Северский Донец.

Памятники киевской культуры образуют три крупные территориальные группы: средне- и верхнеднепровскую и деснянскую. Пространство между ними исследовано слабо, скорее всего указанные выше группы в значительной степени отражают уровень изученности территории. Средне-, верхнеднепровские и деснянские памятники изучены неравномерно: в Среднем Поднепровье насчитывается около 50 памятников (Кравченко Н.М., Гороховский Е.Л., 1979, с. 60), в том числе два могильника и 13 поселений, на которых проводились раскопки. На территории Белоруссии Л.Д. Пободь называет 517 поселений и 39 могильников (Поболь Л.Д., 1983, с. 37–40), однако с уверенностью отнести к киевской культуре можно лишь поселения и могильники Абидня и Тайманово, а также, возможно, поселение Шатково и часть погребений Новобыховского могильника; в Подесенье известно около 100 поселений и могильников, на 16 памятниках производились раскопки.

Поселения обычно располагались на краю первой или второй надпойменной террасы, реже — на всхолмлениях в пойме. Только в Среднем Поднепровье известен ряд поселений, расположенных на склонах обводненных балок высокого коренного берега (Глеваха, Белгородка, Обухов II, VII). Топография поселений отражает направленность хозяйственной деятельности: плодородные почвы на террасах использовались под поля, а пойма — для выпаса скота. Иногда поселения размещались в 1–2 км одно от другого, образуя достаточно компактные группы. Такие «гнезда» поселений известны в низовьях Стугны и Красной в Среднем Поднепровье (Кравченко Н.М., Гороховский Е.Л., 1979, рис. 4), на притоках Десны Белоусе, Стрижне, Смячи, Малотечке (Терпиловский Р.В., 1984б, с. 8, 9) и в Верхнем Поднепровье (Поболь Л.Д., 1983, с. 39). «Гнезда» в истоках Стрижня и Белоуса близ Чернигова и к югу от Могилева насчитывают до десятка поселений каждое.

Площадь поселений Подесенья и Среднего Поднепровья обычно не превышает 1–2 га. Даже на поселениях протяженностью около 0,5 км (Ульяновка, Глеваха) обнаружено лишь несколько жилищ. Культурный слой таких поселений полностью или в значительной мере уничтожен распашкой, и находки концентрируются, как правило, только вблизи строительных объектов. Верхнеднепровские поселения иногда достигают значительных размеров: поселение и могильник Абидня занимают 6–7 га, известны поселения, площадь которых превышает 10 га. Сравнительно мощный (до 1 м) культурный слой свидетельствует о длительном существовании этих памятников.

Так как ни одно поселение киевской культуры не раскопано полностью, то об их планировке можно высказать только общие соображения. Постройки располагались компактной группой или же были вытянуты вдоль склона. Помимо жилых построек, на поселениях встречены различные хозяйственные и производственные сооружения: ямы для хранения припасов, очаги на открытом воздухе, домницы, ямы для выжигания угля и др.

Об устройстве жилых построек можно получить достаточно полное представление, так как в Среднем Поднепровье раскопано около 30 жилищ, в Подесенье — столько же, а в Верхнем Поднепровье — не менее 50 полуземлянок (Поболь Л.Д., 1983, с. 46). Основную массу жилищ составляют однокамерные небольших размеров (средняя площадь 10–17 кв. м) квадратные в плане сооружения с углубленным на 0,5–1,2 м в землю полом и открытым очагом. Конструкция стен чаще всего была срубной или столбовой с использованием бревен, а также плах. В ряде случаев расположение столбовых ям позволяет установить, что крыша была двускатной. В слегка вытянутых постройках конек размещался по длинной оси. Иногда фиксируется вход в виде небольшого пандуса или ступеньки, слегка выступающих за пределы котлована (табл. XI, 3, 10). Вход обычно располагался со стороны склона или с юга.

Некоторые особенности домостроительства имеют локальное распространение. Так, для Подесенья основным типом жилища была полуземлянка с ямой от мощного опорного столба в центре и располагавшимся рядом открытым очагом, устроенным на уровне пола или в небольшом углублении (табл. XI, 3, 12). Столб для предохранения от огня иногда обмазывали глиной. Стены домов были деревянными, без применения глины. Особенность среднеднепровских жилищ — разнообразие их конструктивных схем. Здесь встречены жилища с центральным столбом, типичные для Подесенья (Глеваха, Новые Безрадичи), полуземлянки с очагами, расположенными в углу помещения (Вишенки, Глеваха, Красный Хутор и др.; табл. XI, 1, 2, 10, 11, 16, 17). В последнем случае вход обычно фиксируется в противоположной от очага стене. Кроме срубов на Киевщине известны также жилища каркасной конструкции с глиняной обмазкой (Обухов II, VII, Глеваха); помимо сильно углубленных сооружений, встречаются незначительно (0,1–0,3 м) углубленные. Очаги, поды которых вымощены черепками, наиболее типичны для Среднего Поднепровья (Казаровичи, Обухов II). Домостроительство Верхнего Поднепровья не может быть детально охарактеризовано из-за недостатка публикаций (табл. XL, 5, 20). Отметим лишь очаги, вымощенные камнем, встреченные на поселениях Абидня и Тайманово. На последнем памятнике некоторые постройки имели центральный столб. Видимо, кроме полуземлянок (площадь 10–16 кв. м), здесь получили распространение и наземные столбовые дома (Поболь Л.Д., 1983, с. 39). В единичных случаях в Подесенье и Среднем Поднепровье встречаются полуземлянки удлиненной формы (Вишенки) и отопительные сооружения в виде очагов или печей, врезанных в лёссовую стену жилища (Белогородка, Роище, Мена 5; табл. XL, 13). В жилище 14 поселения Роище такой под был вымощен в два слоя черепками лепной киевской и гончарной черняховской посуды. Подобные очаги или печи выявлены также в верховьях Сейма (Букреевка 2), где известны памятники, близкие киевским по ряду признаков (карта 19).

Генезис домостроительных традиций киевской культуры определяется вполне отчетливо. Наиболее очевидна связь квадратных полуземлянок, имевших центральный столб, особенно характерных для Подесенья и известных также в Поднепровье и Курском Посеймье (Каменево II), с аналогичными жилищами I–II вв. на памятниках типа Почепа. Подобные сооружения позднее, в V–VII вв., широко распространены на поселениях колочинской культуры и известны на Пеньковских поселениях (Горюнов Е.А., 1981, с. 23–26, 64; Хавлюк П.И., 1974б, с. 190). Истоки домостроительства киевской культуры на Киевщине более сложны. Незначительно углубленные постройки и глиняная обмазка стен, как и расположение отопительного сооружения в углу, вполне характерны для зарубинецких памятников южной части среднего Поднепровья (Пилипенкова Гора и др.). На Киевщине в первых веках нашей эры были распространены полуземлянки срубной конструкции с очагом в средней части (Оболонь). В это же время здесь были и расположенные в углу очаги с бортиком, поды которых иногда выстилались черепками (Грини, Вовки). Таким образом, в сложении жилищ киевской культуры Среднего Поднепровья заметно участие различных зарубинецких и позднезарубинецких групп.

Среди хозяйственных сооружений преобладают ямы-погреба, встреченные на каждом поселении киевской культуры. Они расположены поблизости от жилищ или несколько в стороне от них, ближе к пойме. Наиболее характерны круглые или овальные ямы (табл. XL, 6, 8), стенки которых вертикальны или несколько расширяются к ровному дну (колоколовидные). В некоторых случаях в ямах встречены развалы крупных корчаг (Обухов II, Новые Безрадичи, Глеваха, Роище), что свидетельствует об использовании ям для хранения зерна или других сельскохозяйственных продуктов. Обычные размеры ям-погребов: диаметр по горловине 1–1,4 м, глубина 0,6–1,4 м. В целом на одно жилище приходится весьма значительное количество ям. Так, в поселении Роище встречено более 200 ям-погребов и всего пять жилищ. Отметим, что и в предшествующее позднезарубинецкое время ряд поселений также характеризуется значительным количеством таких хозяйственных сооружений: например, на Оболони в Киеве открыто 56 жилищ и 918 ям-погребов (Шовкопляс А.М., 1975, с. 35). Некоторые ямы, более глубокие и просторные, вытянутой формы, имели производственное назначение.

На некоторых поселениях киевской культуры открыты следы наземных построек с глиняной обмазкой стен, иногда перекрывающих несколько ям-погребов. Их хозяйственное и производственное назначение не вызывает сомнений. Так, на поселении Обухов II рядом с остатками такого сооружения лежали запасы железной руды. В наземной постройке 5 поселения Ульяновка находились различные сельскохозяйственные продукты, и, судя по находкам таких орудий, как жернов, скобель, костяные орудия для выделки шкур, ножи, здесь производилась обработка зерна и шкур (Терпиловский Р.В., 1984б, с. 15, табл. 13). В хозяйственный комплекс входили и очаги на открытом воз духе, от которых обычно сохраняются массивные (диаметр до 1,5 м) поды (табл. XL, 7). В вымостках таких очагов использовались черепки и камни, обмазанные глиной. Очажный под из Обухова III состоял из девяти слоев, вымощенных черепками от 39 сосудов, перемежавшихся глиняными прослойками (Абашина Н.С., Гороховський Є.Л., 1975)., В Среднем Поднепровье очаги с вымосткой из черепков встречены также в Обухове II и Глевахе. На верхнем Днепре они сооружались с использованием камня. Остатки производственных или ремесленных комплексов киевской культуры представлены в поселениях Киевщины. Это остатки железоделательного горна (Васильков) и крупная яма для выжигания угля (Глеваха).

Он может быть охарактеризован по небольшому количеству памятников, из которых в Среднем Поднепровье исследованы могильники в Казаровичах и Новых Безрадичах (около 30 погребений), в Подесенье — в Киреевке (пять погребений), а в Верхнем Поднепровье — в Абидне (26 погребений), Тайманово (около 100 погребений), Новом Быхове (количество неизвестно). При этом практически опубликованы только материалы из Казаровичей и Киреевки (Максимов Е.В., Орлов Р.С., 1974, с. 11–21; Третьяков П.Н., 1974, с. 115, 116).

Расположены могильники в тех же топографических условиях, что и поселения, — на краю террасы или на возвышениях в пойме, в непосредственной близости (до 100 м) от соответствующих поселений. Погребения с остатками трупосожжения, совершенного на стороне, размещены группами, которые отстоят одна от другой на расстояние от 25 до 100 и даже 200 м (Казаровичи, Киреевка). Группировка погребений, возможно, отражает родственные связи. Специфической особенностью погребений, отличающей их от сожжений других культур, является захоронение остатков кремации в неглубоких ямах округлой формы (диаметр 0,4–1,5 м). На дне ямы обычно находится небольшое количество сильно пережженных костей умершего, иногда смешанных с остатками погребального костра в виде обгорелых поленьев, золы и угля (табл. XL, 9, 14, 15, 21, 22). Все это перекрыто прослойкой песка, выше которой встречаются следы тризны — кости животных, фрагменты разбитых и пережженных сосудов. В редких случаях имеется небогатый погребальный инвентарь: пряслице, подвеска, фибула и др. Обожженные вещи, вероятно, принадлежали покойному, а предметы без следов пребывания в огне были последним даром сородичей. Иногда в могильниках бывают ямы с углем и фрагментами керамики, но без костей, что, возможно, связано с какими-то ритуальными действиями.

О региональных особенностях погребального обряда киевской культуры говорить преждевременно из-за его слабой изученности. Однако для Среднего Поднепровья, судя по могильнику Казаровичи, как будто типично помещение в захоронения многочисленных фрагментов повторно пережженных сосудов (табл. XL, 19). На территории Белоруссии, кроме округлых погребальных ям, встречены захоронения в больших удлиненных ямах (табл. XL, 22).

Истоки погребальной обрядности киевской культуры не вполне ясны, так как у населения, обитавшего на данной территории в предшествующий период, обряд трупосожжения отличался от киевского. Наиболее близок по типу к киевскому погребальный обряд милоградской культуры. В погребальном обряде киевских могильников как бы возрождаются основные черты милоградских захоронений. Обращает на себя внимание и тот факт, что около рубежа нашей эры подобные черты погребального обряда сохраняются прежде всего в могильниках верхнеднепровской группы зарубинецкой культуры (Обломский А.М., 1983а, с. 13). Ряд особенностей киевских сожжений (например, помещение в могилы вторично пережженной керамики) находит аналогии в погребальном обряде могильников пшеворской и черняховской культур.

На памятниках киевской культуры распространена лепная посуда, иногда со следами формовки на поворотном столике. Орнаментация встречается весьма редко: лишь иногда местную керамику украшают ямки или насечки по краю венчика, следы расчесов гребенкой или палочкой по корпусу. Попадается пластический орнамент в виде горизонтальных валиков под венчиком (Казаровичи, Абидня, Роище) и налепных подковок в верхней части сосуда (Обухов III). В Среднем Поднепровье и Подесенье в качестве отощающей примеси в составе керамической массы применялись шамот (толченая керамика) или песок, в Верхнем Поднепровье — дресва (дробленый гранит). Наиболее часто встречаются сосуды с поверхностью красноватого или серо-желтого цвета, бугристой из-за крупных примесей. Столовая посуда аккуратно сглажена или подлощена, ее поверхность темно-серая или красноватая.

Во всех районах распространения киевской культуры основное место принадлежит кухонным горшкам и корчагам-хранилищам (табл. XLI). Гораздо реже встречаются миниатюрные горшочки, крышки-сковородки в виде дисков и столовая посуда (миски и горшковидные сосуды). Классификация керамики киевской культуры предложена исследователями для двух регионов: Среднего Поднепровья (Даниленко В.М., 1976; Абашина Н.С., Гороховський Є.Л., 1975; Кравченко Н.М., Гороховский Е.Л., 1979) и Подесенья (Горюнов Е.А., 1981; Терпиловский Р.В., 1984б).

Горшковидные сосуды (горшки и Корчаги) как самый массовый материал в целом можно разделить на две группы: с плавным и с ребристым профилем. Каждая из них в свою очередь делится на ряд типов. Тип I, 1 — сосуды с широкой горловиной, относительно высокой и, как правило, плавно отогнутой шейкой, максимальным расширением корпуса в верхней его части и узким дном. Представлен преимущественно корчагами диаметром по венчику свыше 30 см (табл. XLI, 1, 10, 20, 25, 26, 32, 45, 52). Тип I, 2 — горшки средних размеров с максимальным расширением корпуса в верхней части, горловина сужена, шейка почти вертикальна (табл. XLI, 8, 12, 28). Тип I, 3 — банковидные сосуды средних размеров сравнительно вытянутых пропорций со слабовыделенной шейкой и незначительным расширением корпуса в средней части. Диаметр дна почти равен диаметру венчика (табл. XLI, 2, 22, 34, 47). Тип I, 4 — тюльпановидные сосуды с широкой горловиной и плавно переходящими к узкому дну стенками. Максимальный диаметр обычно приходится на середину высоты и незначительно отличается от диаметра венчика (табл. XLI, 3, 16, 24, 41). Представлен корчагами и горшками средних размеров. Тип I, 5 — округлобокие горшки средних размеров с максимальным расширением корпуса в средней части (табл. XLI, 37, 48). Среди ребристых форм можно выделить тип II, 1 — биконические горшки и корчаги с узкой горловиной и переломом корпуса в верхней части (табл. XLI, 42, 51); тип II, 2 — биконические сосуды с ребром на середине высоты (табл. XLI, 6, 11, 15, 19, 23, 27, 30, 36, 39, 46, 53); тип II, 3 — широкогорлые цилиндро-конические горшки средних и крупных размеров (табл. XLI, 21). Ребра бывают закругленными, резкими и резко оттянутыми. Предложенная типология достаточно приблизительна, так как основана на визуальном сопоставлении форм. Иногда сосуды имеют признаки, общие для различных типов. В схему, естественно, не вошли некоторые единичные формы, изредка встречающиеся лишь на отдельных памятниках, тогда как горшки указанных типов постоянно попадаются на памятниках, хотя в разном количестве и неодинаковых соотношениях, что отражает как хронологические, так и региональные особенности развития культуры.

Сравнительный анализ посуды из памятников различных районов показывает, что на ранних этапах развития культуры преобладали корчаги и горшки с широкой горловиной и максимальным расширением корпуса в верхней части (тип I, 1). Им, как правило, сопутствуют округлобокие горшки с расширением тулова на середине высоты (тип I, 5) или удлиненные биконические горшки (тип II, 1, реже — тип II, 2). Для Среднего Поднепровья более характерны горшки с узкой горловиной и высоким положением плеча (тип I, 2), для Верхнего Поднепровья — банковидные горшки (тип I, 3), для Подесенья — тюльпановидные горшки (тип I, 4). Можно констатировать, что сосуды типов I, 2; I, 5; II, 2 имеют прототипы среди горшков и корчаг зарубинецкой культуры Среднего и Верхнего Поднепровья, а сосуды типов I, 1 и I, 4 — среди керамики I–II вв. из поселений типа Гриней и Почепа. Для заключительного этапа киевской культуры характерно широкое распространение приземистых (по сравнению с ранними) биконических горшков с ребром на середине высоты (тип II, 2), а также банковидных (тип I, 3) и тюльпановидных (тип I, 4) форм. На основе биконических возникают цилиндро-конические (тип II, 3) горшки. В целом керамический комплекс этого периода приобретает ряд черт, впоследствии типичных для посуды колочинской и Пеньковской культур (Кравченко Н.М., Гороховский Е.Л., 1979, с. 66, 67; Терпиловский Р.В., 1984, с. 73–81). Лощеные и подлощенные острореберные миски и горшковидные сосуды киевской культуры наиболее отчетливо показывают эволюцию, идущую от зарубинецких и пшеворских форм рубежа нашей эры. Суть этого процесса сводилась к уменьшению количества лощеной посуды, упрощению ее форм, ухудшению качества лощения (Даниленко В.М., 1976, с. 82). К V в. н. э. лощеная посуда уже не встречается.

Повсеместно, хотя и в сравнительно небольшом количестве, на памятниках киевского типа встречаются небольшие сосудики (Лавриков Лес, Роище, Вишенки и др.), а также глиняные диски диаметром 15–30 см с невысоким бортиком или утолщением по краю (табл. XLI, 5, 9, 14, 15, 18, 31, 33, 36, 40, 53). Изготовленные из глиняной массы, обычной для горшков и корчаг, диски использовались как крышки для кухонных горшков и в качестве сковородок-лепешниц. Эта категория посуды на памятниках киевского типа, безусловно, отражает зарубинецкую традицию. На основе таких дисков в славянских культурах VII–VIII вв. возникают массивные сковородки с более высоким бортиком.

В относительно ранних комплексах Среднего Поднепровья (Сушки 2, Казаровичи, Обухов III и др.), Подесенья (Киреевка 2, Лавриков Лес) и Верхнего Поднепровья (Абидня) преобладают высокие миски ребристых форм, напоминающие позднезарубинецкие или пшеворские (табл. XLI, 4, 38, 49, 50). Ряд мисок (Абидня, Киреевка 2), как и лощеный горшок из Тайманова, повторяет формы из поздних комплексов Чаплинского зарубинецкого могильника или из Почепского селища. Позднее, с вытеснением лепной столовой посуды гончарным импортом черняховской культуры, на памятниках Среднего Поднепровья (Обухов III) и Подесенья (Роище) изредка встречаются остро реберные лепные миски, подражающие гончарным изделиям черняховских мастеров (табл. XLI, 7, 17, 43). Миска из вымостки очага 2 поселения Обухова III даже украшена фризом из заштрихованных треугольников, типичным для провинциальноримской керамики. Некоторым мискам прямые прототипы указать затруднительно (табл. XLI, 13, 44).

Кроме местной лепной посуды, на памятниках киевской культуры, как правило, в небольшом количестве находят привозную черняховскую или античную керамику, которая рассмотрена ниже, в связи с вопросами импорта.

Орудия труда и промыслов изготовлены главным образом из железа и стали (табл. XLII). Универсальные инструменты представлены ножами и шильями. Ножей известно не менее 50 (Гурин М.Ф., 1982, с. 43; Терпиловский Р.В., 1984б, с. 25). Преобладают ножи с прямой спинкой и резкими уступами при переходе к черенку, типологически близкие древнерусским (табл. XLII, 13–15). Длина их в ряде случаев превышает 15 см. Несколько меньшими размерами отличаются ножи со спинкой в виде слабой дуги и плавным переходом от черенка к клинку, обычные для зарубинецкой культуры рубежа нашей эры и ряда культур I тысячелетия н. э. лесной зоны Восточной Европы (табл. XLII, 11, 12). Широкий нож из Глевахи имеет выпуклую линию спинки и лезвия с резкими уступами (табл. XLII, 17). На черенки обычно насаживались цельные костяные или деревянные рукоятки, иногда схваченные для прочности железными кольцами (Абидня; табл. XLII, 16). Реже рукояти были из двух пластин и крепились заклепкой через отверстие в черенке. Шилья (около 20) откованы из стержней длиной до 12 см. Рабочая часть обычно имеет круглое сечение, а черенок, на который набивалась деревянная рукоятка, — уплощенное или квадратное.

Земледельческий инвентарь представлен находками наральника и серпов. Единственный небольшой узко лезвийный наральник шириной до 7 см встречен в хозяйственной постройке 5 поселения Ульяновка (табл. XLII, 10). Форма и размеры его находят аналогии в материалах черняховской культуры. Основными орудиями уборки зерновых культур служили серпы, встреченные в Среднем (Обухов VII, Бортничи) и Верхнем (Абидня, Тайманово) Поднепровье, а также в Подесенье (Мена 5, Роище). Длина целых экземпляров 17–26 см при ширине лезвия до 3 см (табл. XLII, 5–9). Это относительно слабо изогнутые орудия с черенковым креплением рукояти или с крючком на конце пятки. У крупного сильно изогнутого серпа из Роища, конструктивно близкого черняховским изделиям, рукоять, насаженная на крючок, дополнительно укреплялась железным кольцом (табл. XLII, 9).

Деревообрабатывающие инструменты неплохо известны по деснинским находкам. Это железные долота в виде стержней длиной до 17 см прямоугольного или круглого сечения. Шляпки долот расклепаны от длительного употребления (табл. XLII, 21). Аналогичное долото и ложкорез с изогнутым лезвием обнаружены на поселении Глеваха в Среднем Поднепровье (табл. XLII, 22). Употреблялись также сверла с перовидной рабочей частью (Роище), указывающие в свою очередь на существование вращающегося приспособления (табл. XLII, 23). Для выполнения различных строгальных работ применялись двуручные скобели (Роище, Ульяновка). Лезвие целого скобеля из Роища имеет ширину захвата 8,4 см и оканчивается двумя штырями, изогнутыми под прямым утлом к лезвию (табл. XLII, 18). На эти черенки набивались деревянные рукоятки, которые прочно удерживались крючками на концах черенков. Скобели такого устройства представляли собой универсальные высокопроизводительные орудия, использовавшиеся вплоть до недавнего времени. Орудия металлообработки встречаются редко. Известны небольшие зубила из Абидни и Ульяновки (табл. XLII, 20), а также миниатюрная наковаленка (табл. XLII, 19), возможно, предназначенная для выполнения ювелирных работ (Новые Безрадичи).

Железные иглы встречены в немногих экземплярах (Глеваха, Ульяновка, Абидня), хотя применялись, видимо, широко (табл. XLII, 33). Единичными находками представлены также крупные пружинные ножницы длиной около 27 см для стрижки овец (Абидня) и колокольчики — ботала для скота (Ульяновка; табл. XLII, 26, 35). Известны также большие рыболовные крючки (Казаровичи, Тайманово; табл. XLII, 25). Предметы бытового назначения представлены несколькими бритвами с изогнутым (Тайманово) и прямым (Роище) лезвиями, двумя стержне видными кресалами с кольцами для подвешивания к поясу (Абидня, Глеваха), железным гребнем с полукруглой спинкой (Новые Безрадичи), который, возможно, применялся при прядении (табл. XLII, 24, 32, 34, 36, 37).

Среди орудий труда, изготовленных из камня, наиболее часты точильные бруски и жернова. Жернова известны в Среднем (Вишенки) и Верхнем (Абидня) Поднепровье, но особенно много их фрагментов оказалось в Подесенье, где они зафиксированы почти в каждой постройке, а также в ряде хозяйственных ям поселений Роище, Ульяновка, Киселевка 2, Выбли. Диаметр жерновов около 40 см при толщине до 10 см. Рабочий комплекс состоял из двух жерновов: верхний (бегун) имел в центре прямоугольное отверстие для засыпки зерна и крепления рукояти (Ульяновка; табл. XLII, 2). На нижнем камне была лунка для установки оси (Роище; табл. XLII, 1). Такая конструкция ручных мельниц характерна для черняховской культуры (Минасян Р.С., 1978а, с. 104, 106). О черняховском происхождении говорит и материал, из которого сделаны жернова: все они, за исключением одного, изготовлены из вулканического туфа, выходы которого на рассматриваемой территории неизвестны. Все это заставляет считать туфовые жернова своеобразной категорией черняховского импорта. Точильные бруски обычно изготовлены из мелкозернистого песчаника, реже — из сланца или кварцита. В сечении бруски прямоугольные, длина отдельных экземпляров достигает 27 см (Киселевка 2). Некоторые изделия имеют следы заточки иголок и шильев или отверстие для подвешивания (табл. XLII, 3, 4). Сферические растиральники из гранита, обычные для зарубинецкой культуры, на памятниках киевского типа встречаются редко (Роище). Из серого шифера выточено единственное пряслице (Лавриков Лес), аналогичное по форме глиняным пряслицам киевской культуры.

Орудия труда из глины представлены тиглями, i льячками, формами для литья, грузилами и пряслицами. Тигли найдены в Верхнем Поднепровье (Абидня, Тайманово) и Подесенье (Киселевка 2, Роище). Это преимущественно небольшие конические сосудики для плавки бронзы. Реже встречаются тигли с узкой горловиной (Роище). Для разливки металла в формы использовались миниатюрные льячки (Ульяновка). Глиняные формы для отливки мелких украшений происходит из Абидни и Киева (Кирилловские высоты). Грузила найдены в Подесенье (Роище), Среднем и Верхнем Поднепровье (Глеваха, Тайманово). Среди них преобладают конические или пирамидальные (табл. XLII, 47, 48). Некоторые грузила не обожжены, хотя вокруг отверстий имеются следы веревок. Очевидно, все эти изделия предназначались для оттяжки нитей основы вертикального ткацкого станка. Аналогичные предметы известны в зарубинецкой и особенно черняховской культурах. Уплощенно-биконические пряслица встречены во многих экземплярах на каждом поселении киевской культуры (табл. XLII, 44, 45). Независимо от района расположения памятника их характеризует удивительное однообразие в форме, размерах и наличии сравнительно большого отверстия для веретена, что превращает пряслица в предмет, пригодный для этнографической характеристики культуры. В III–IV вв. такие пряслица точно очерчивают ареал памятников киевского типа, редко проникая за его пределы на север и северо-восток. Диаметр пряслиц 2,5–3 см, высота и диаметр отверстия 1–1,5 см, ребро четкое. Пряслица изготовлены из глины с мелкими примесями. Поверхность их обычно сглажена или вылощена. Орнамент встречается редко, он имеет вид зигзагов, наколов или насечек по граням (Абидня, Тайманово, Глеваха, Ульяновка, Роище). Эти изделия типологически сходны с биконическими уплощенными пряслицами зарубинецкой культуры, впервые появившимися на поднепровских памятниках в I в. н. э. (Ходосовка), а в I–II вв. уже известными в северных и восточных позднезарубинецких поселениях от устья Березины до верховьев Пела. В единичных случаях пряслица имеют округлую форму (Ульяновка, Глеваха) или имитируют черняховские изделия (Роище). Отдельные пряслица из поздних комплексов Подесенья более вытянуты по вертикальной оси, что сближает их с предметами из колочинских и Пеньковских памятников V–VII вв.

Кость применялась при изготовлении орудий, необходимых в различных домашних ремеслах, прежде всего — кожевенном. Бо́льшая часть костяных орудий происходит из памятников Подесенья. Наиболее распространены были так называемые тупики, сделанные из ребер крупного рогатого скота и применяемые для очищения шкуры от мездры и шерсти. Средняя длина тупиков около 20 см, острый рабочий край заполирован от длительного управления (табл. XLII, 39). Так называемые коньки делались из плюсневых или пястных лошадиных костей со срезанным и заполированным основанием (Роище). Ими работали, как утюжками, разминая кожи или разглаживая ткань, снятую с ткацкого станка (табл. XLII, 41). Аналогичные вещи типичны для черняховских памятников. Кочедыки делались из ребер овец или других мелких животных (Ульяновка, Роище). Длина их 16–18 см. Один конец заострен и слегка сработан. Кочедыки применялись для плетения сетей, лаптей и т. д. (табл. XLII, 38). Проколки или спицы веретенообразной формы (Роище) имели хорошо заполированную поверхность. Иголки представляли собой довольно крупные орудия толщиной 3–4 см с ушками (Лавриков Лес, Ульяновка; табл. XLII, 42, 43). Они использовались для плетения сетей.

Оружие и предметы воинского снаряжения встречаются как исключение. В Ульяновке найдены обломок обоюдоострого лезвия (фрагмент наконечника копья или кинжала) и наконечник стрелы (табл. XLII, 27, 28), в Абидне и Тайманове — несколько наконечников стрел и копий (табл. XLII, 29, 30). Наконечники стрел сравнительно небольшие (длина 3,5–5,3 см) черешковые четырехгранные, что обычно для памятников римского времени от Среднего Поднепровья до Прибалтики. В области памятников киевского типа обнаружены две шпоры провинциальноримских типов: железная с расширенной в середине дужкой и массивным шипом (Новые Безрадичи; табл. XLII, 31) и бронзовая (Тайманово). При скромности этих находок особое внимание обращает на себя богатая конская сбруя из Роища — принадлежность снаряжения всадника, выполненная из серебра. Она была найдена в виде клада, в состав которого входили пять больших (ширина 9,1-10 см, высота 4,1–5 см) лунниц из тонкого листа и три проволочных кольца.

Предметы убора и украшения из цветного или черного металла в значительной степени близки к общеевропейским типам позднеримского времени. Поэтому не всегда можно определить, имеем ли мы дело с изделиями местных мастеров или с импортом. Булавки чаще всего изготовлены из железа. Среди них значительно преобладают так называемые посоховидные — с петлевидной головкой из граненого прута с завитком на конце. В Абидне и Тайманове встречено около двух десятков аналогичных железных и бронзовых булавок, в Киреевке и Лавриковом Лесу — по одной (табл. XLIII, 23, 26, 29). Иногда попадаются и булавки с головкой в виде замкнутого кольца (Абидня, Новые Безрадичи). Подвески обычно небольшие трапециевидной формы, изготовленные из тонкого бронзового листа (Роище, Ульяновка, Киреевка — Подесенье; Абидня, Тайманово — Верхнее Поднепровье). Реже встречаются пластинчатые бронзовые лунницы со слегка утолщенными концами (Тайманово, Глеваха), напоминающие подвески серебряной конской сбруи из Роища, но отличающиеся меньшими размерами (табл. XLIII, 18). В состав ожерелья, вероятно, иногда входили и бронзовые спиральные пронизи (Киселевка 2, Абидня). Браслеты также изготавливались исключительно из цветных металлов. Известно несколько браслетов из круглой или подграненной бронзовой проволоки (Ульяновка, Роище, Глеваха), а также фрагмент подобного серебряного изделия (Роище). Реже встречаются массивные браслеты (Киреевка, Ульяновка), причем один имел утолщенные концы с орнаментом «елочкой» (табл. XLIII, 3).

Среди предметов личного убора важное место принадлежит фибулам, хотя находки их и нечасты (известно около трех десятков). Все они двучленные. Преобладают арбалетные фибулы с подвязной ножкой. Ряд бронзовых изделий, вероятно, является черняховским импортом (Глеваха, Тайманово; табл. XLIII, 15), в то время как железные фибулы скорее всего были продукцией местных мастеров. Фибулы, характерны для ранних этапов развития киевской культуры, подвязные, выполнены из круглого или граненого, относительно узкого стержня с коленчатым или плавным изгибом спинки (Казаровичи, Новые Безрадичи, Глеваха, Абидня; табл. XLIII, 17, 20, 27, 28, 34, 35, 38). Позднее распространяются более массивные подвязные фибулы со спинками сложного сечения (Лавриков Лес, Деснянка, Мена 5), а также так называемые воинские фибулы со сплошным приемником (Тайманово; табл. XLIII, 14, 21, 22, 24). Для заключительного этапа киевской культуры характерна бронзовая фибула, с ромбической ножкой из Тайманова (табл. XLIII, 12). Железных и бронзовых пряжек немного (около 15). К наиболее ранним относятся кованая бронзовая уплощенная пряжка с полукруглой дужкой из Новых Безрадичей (табл. XLIII, 37), железная пряжка с двучастной полукруглой рамкой из Абидни (табл. XLIII, 42), имеющие аналогии в пшеворских и вельбарских комплексах, а также бронзовая несомкнутая пряжка с шишечками на концах (Казаровичи; табл. XLIII, 36). Большинство пряжек (Хлепча, Тайманово, Салтыкова Девица 2, Ульяновка) имеют небольшие или средние размеры и округлую рамку, что типично для позднеримского времени Центральной и Восточной Европы (табл. XLIII, 4, 11). Железные пряжки из поздних комплексов (Роище, Ульяновка) — крупные, с вытянутой рамкой и язычком, проходящим через короткую ось (табл. XLIII, 10).

Необходимо остановиться на так называемых варварских изделиях с выемчатой эмалью. Хотя территория их распространения весьма обширна и охватывает среднюю полосу Восточной Европы от Прибалтики до Прикамья, большая часть таких находок — свыше 200 вещей — обнаружена в пределах ареала киевской культуры (карта 20). Основная масса украшений с выемчатой эмалью представлена случайными изолированными находками или происходит из кладов. Несмотря на сравнительно небольшие масштабы работ на памятниках киевского типа, интересующие нас предметы происходят из поселений Среднего (Хлепча, Новые Безрадичи, Казаровичи, Бортничи) и Верхнего (Абидня, Тайманово) Поднепровья, Подесенья (Кветунь). В Тайманове обнаружено около десятка таких изделий, в Абидне — не менее четырех, в Кветуни — три, а в Новых Безрадичах и Казаровичах — по два экземпляра (табл. XLIII, 19, 32, 33, 39, 40). Бронзовые литые украшения с гнездами для эмали геометрических очертаний и сквозными прорезями, найденные на поселениях киевской культуры, представлены лунницами (Казаровичи, Новые Безрадичи, Абидня), ажурными подвесками и накладками (Бортничи, Кветунь), нагрудной цепью из трех плоских ажурных звеньев (Хлепча), треугольной и перекладчатыми фибулами (Новые Безрадичи, Кветунь). Выполненные в том же стиле вещи, но в более богатом ассортименте, происходят из кладов, обнаруженных в пределах ареала киевской культуры. Среди них наиболее представительны Межигорский клад в Среднем Поднепровье и Борзнянский — в Подесенье (Макаренко М., 1928). Вопросы происхождения и хронологии украшений с выемчатой эмалью вызывают острую полемику и имеют обширную историографию (Рыбаков Б.А., 1948б, с. 53; Даниленко В.М., 1976, с. 66; Корзухина Г.Ф., 1978). На современном уровне исследований можно констатировать, что в пределах ареала киевской культуры (прежде всего в Среднем Поднепровье) находился один из центров производства вещей с эмалью. Период их бытования на этой территории охватывал, вероятно, в основном III–IV вв. (Гороховский Е.Л., 1982б, с. 136).

Предметы личного убора дополняются единичными глиняными и красными пастовыми бусами из Абидни и Ульяновки, а также амулетом — медвежьим когтем с прожженным отверстием из поселения Выбли (Подесенье).

Монеты на памятниках киевского типа, указывающие на контакты между местными племенами и населением более южных районов, встречаются крайне редко. Это римские бронзовые монеты императора Геты (209–212) из Абидни и Феодосия I (379–395) из Василькова, а также серебряный денарий II в. из Глевахи. Последняя находка не имеет датирующего значения, так как и в комплексах черняховской культуры встречаются, как правило, полноценные серебряные денарии I–II вв., а «порченые» монеты III–IV вв. редки. Безусловно, «варвары» хорошо понимали разницу между благородным металлом и дешевым сплавом. Это обстоятельство, вероятно, свидетельствует в пользу предположения, согласно которому у племен Восточной Европы монетное серебро выполняло прежде всего функцию сокровища. Об этом же говорит и находка серебряных украшений сбруи из Роища, тождественных по составу металла римским серебряным монетам. Кроме того, в пределах киевского ареала известно несколько десятков местонахождений римских монет, в том числе весьма крупные клады (Кропоткин В.В., 1961). Один из них, обнаруженный возле Климовичей, состоял из 1815 монет. Возможно, он связан с открытыми неподалеку поселениями киевской культуры (Поболь Л.Д., 1970, с. 180).

Предметы импорта говорят о широких обменных связях населения киевской культуры с южными областями, находившимися на периферии античного мира, в частности с черняховской культурой и в меньшей степени — с северными районами. В различные районы Поднепровья и Подесенья привозные вещи поступали неравномерно, причем наибольшее их число связано с расцветом киевской и черняховской культур во второй половине III–IV в. (карта 21). Наиболее широк ассортимент и значителен ареал импортных изделий черняховской культуры. Самой многочисленной категорией импорта является столовая посуда, изготовленная на гончарном круге. Фрагменты привозных столовых мисок, кувшинов и более грубых горшков встречаются на поселениях Среднего Поднепровья (Глеваха, Вишенки, Обухов VII, Красный Хутор и др.), Подесенья (Роище, Ульяновка, Киселевка 2, Выбли и др.) и Верхнего Поднепровья (Тайманово), причем количество их обычно не превышает нескольких процентов по отношению к лепной посуде. Лишь в некоторых комплексах поселения Глеваха доля фрагментов гончарной посуды достигает 30–40 %, что, впрочем, объясняется расположением этого памятника вблизи от черняховских поселений Среднего Поднепровья. Реже на памятниках киевского типа встречаются привозные фибулы и пряжки, изготовленные главным образом из бронзы (Глеваха, Новые Безрадичи, Салтыкова Девица 2, Ульяновка, Тайманово), а также бронзовые туалетные пинцеты (Тайманово). Некоторые ножи (Ульяновка) и крупный серп из Роища, судя по особенностям технологии, могли быть изготовлены черняховскими кузнецами. Выполненные из вулканического туфа жернова, особенно частые на поселениях Подесенья, также имеют черняховское происхождение: в IV в. н. э. на Южном Буге функционировал крупный центр по их производству (Хавлюк П.I., 1980). Костные гребни, обычные для ряда средне- и восточноевропейских культур римского времени, также известны в киевской культуре. Четыре целых и фрагментированных экземпляра происходят из Подесенья (Роище, Ульяновка, Киселевка 2), два — из поселения Глеваха (Среднее Поднепровье) и один — из могильника Тайманово (Верхнее Поднепровье). Все они принадлежат к многочастным трехслойным изделиям, соединенным заклепками воедино. Гребни из Глевахи относительно ранние — они небольших размеров, с невысокой дуговидной спинкой (табл. XLIII, 16). Три экземпляра из Подесенья относятся к более позднему типу. Они более крупные, с прямыми плечиками и высокой полукруглой спинкой (табл. XLIII, 2). Учитывая многочисленность аналогичных находок в черняховской культуре, а также аккуратное изготовление этих технологически сложных вещей, костяные гребни из памятников киевского типа следует считать привозными.

Через посредство черняховских племен к населению киевской культуры попадали не только монеты, но и другие предметы провинциальноримского происхождения. Наиболее многочисленной их категорией были бусы, хотя часть из них могла изготовляться и черняховскими мастерами. Это плоские четырехугольные бусы из красной пасты (Казаровичи, Мена 5, около 50 экз. из Абидни), небольшие округлые бусы синего, зеленоватого или белого стекла (Киселевка 1, 2, Ульяновка, Роище, Казаровичи, Салтыкова Девица 2), синие многочисленные пронизи (Киселевка 2), позолоченные бусы (Абидня, Тайманово и др.; табл. XLIII, 7, 8, 25, 30, 31, 41). Крупная полихромная бусина из Роища имела орнамент в виде четырех белых полос и красного зигзага (табл. XLIII, 6). Античная керамика представлена фрагментами позднеримских амфор и обломками столовой керамики. Все фрагменты амфор принадлежат изделиям из светлой глины с рифленой поверхностью (Роище, Ульяновка, Беседовка, Глеваха). Сосуд из Беседовки является небольшой амфорой танаисского типа. Обломки из Роища принадлежат амфоре более позднего типа с яйцевидным туловом и невысоким горлом. Такие амфоры известны в комплексах позднеримского времени из Танаиса, Херсонеса и Пантикапея. На ранних памятниках киевского типа (Беседовка, Сушки 2) встречены также немногочисленные фрагменты провинциальноримской столовой керамики, в том числе краснолаковых мисок (Абидня). В римских провинциях, очевидно, были изготовлены и некоторые другие предметы из памятников Верхнего Поднепровья: две фибулы-броши (табл. XLIII, 43), части металлических сосудов (Абидня), бронзовая шпора и фрагменты стеклянных сосудов (Тайманово).

Предметы, поступавшие к населению киевской культуры из других источников, единичны. Это фрагмент позднесарматского или гуннского зеркала из белого сплава с центральной петлей и рельефным орнаментом (Ульяновка; табл. XLIII, 1). Ряд металлических вещей, прежде всего предметов личного убора (пряжки из Абидни, Новых Безрадичей, Роища, Ульяновки, фибула и булавки из Лаврикова Леса, Киреевки, бронзовая фибула-брошь из Тайманова), безусловно, имеет аналогии в памятниках первой половины I тысячелетия н. э. Прибалтики и Повисленья, однако являются ли они привозными или же изготовлены на месте, сказать трудно.

Хронология памятников киевского типа может быть определена на основании датирующих предметов римского времени, в том числе импортных. Определенные основания для датировки киевской культуры дают и стратиграфические наблюдения. Так, объектами поселения Деснянка близ Чернигова частично перекрыты позднезарубинецкие комплексы; киевский слой поселения Глеваха частично перекрывается горизонтом черняховской культуры с материалами IV в. н. э.; на поселении и в могильнике Тайманово, могильнике Новый Быхов (Верхнее Поднепровье), а также на поселениях Роище (Подесенье) и Обухов VII (Среднее Поднепровье) часть более поздних объектов относится ко второй половине I тысячелетия н. э. Радиокарбонный анализ угля из погребения 35 Новобыховского могильника определил дату около 350±60 г. н. э. Тесная связь специфически киевских находок с черняховскими, на что обратил внимание В.Н. Даниленко (Даниленко В.М., 1976, с. 66, 85), позволила предположить, что в целом киевская культура синхронна черняховской. Соответственно временные границы памятников киевского типа были определены в пределах II–IV (V) или III–V вв. (Даниленко В.М., 1976, с. 69, 84, 85; Горюнов Е.А., 1981, с. 36, 37). Опираясь на конкретный материал, в том числе на находки последних лет, хронологию культуры в целом, а также датировку отдельных ее памятников можно уточнить (Терпиловский Р.В., 1985а, с. 54–57).

Наиболее ранние памятники киевской культуры, уже обладающие более или менее полным набором ее черт (что особенно заметно по составу керамического комплекса), еще не отмечены черняховским влиянием. К их числу можно отнести средне днепровские поселения и могильники Казаровичи и Новые Безрадичи, а также, вероятно, часть комплексов верхнеднепровского поселения с могильником Абидня. Памятники этого периода в Подесенье пока неизвестны. Недостаточно они изучены и в Днепровском лесостепном левобережье. Сюда, видимо, можно отнести только поселение Беседовка в верховьях Сулы. Для определения нижней даты киевской культуры существенна небольшая амфора танаисского типа (Беседовка). Подобные сосуды по многочисленным закрытым комплексам датируются первой половиной III в. н. э. или немного шире (Шелов Д.Б., 1978, с. 18, 19). Ряд подвязных фибул, изготовленных из узкого гладкого стержня, имеющих, как правило, асимметричный изгиб спинки (Казаровичи, Новые Безрадичи, Абидня), характерен для конца II–III в. (Амброз А.К., 1966, с. 62, 63). Тем же временем по северо-западным аналогиям датируются железная шпора с массивным граненым шипом и плоская бронзовая полукруглая пряжка (Prahistoria…, 1981, s. 174, 263), а также, возможно, железный гребень с сегментовидной спинкой (Новые Безрадичи). Плоские красные пастовые бусы (Казаровичи, Абидня) типичны для II–III вв. (Алексеева Е.М., 1978, с. 69). Из Абидни происходят бронзовая монета начала III в. н. э., обломки краснолаковой посуды и провинциальноримские фибулы — броши с эмалью II–III вв. (Амброз А.К., 1966, с. 32). Таким образом, ранний период киевской культуры по сочетанию указанных вещей может быть датирован III в. н. э., не исключая и конец II в. н. э.

Следующий этап развития культуры в Среднем Поднепровье характеризуется поступлением черняховского импорта и в целом может быть отнесен ко второй половине III — первой половине IV в. К этому времени относятся редкие находки фибул и бус некоторых типов, обычных для ранней фазы, однако в сочетании с более поздними находками. Так, на поселении Глеваха фибулы с подвязной ножкой, изготовленные из узкого стержня, встречены вместе с черняховским импортом (гончарная столовая посуда, бронзовая фибула и костяные гребни с невысокой дуговидной спинкой). Подобные гребни датируются в основном второй половиной III в. н. э. или несколько шире (Thomas S., 1960, s. 120). Поскольку здесь верхний черняховский горизонт датируется в пределах IV в. н. э., то для киевских объектов из Глевахи наиболее вероятной датой будет вторая половина III в., возможно, начало IV в. н. э. (Терпиловский Р.В., 1985а). Данный период развития культуры в Подесенье, в отличие от Киевщины, характеризуется почти полным отсутствием черняховского импорта. Черняховские предметы убора (фибула из Куриловки, пряжка из Салтыковой Девицы 2), встреченные здесь, относятся ко времени не ранее IV в. н. э. Крупные железные подвязные фибулы местного производства имеют на корпусе площадки и фасетки (Деснянка, Мена 5, Лавриков Лес), что типично для изделий второй половины III — первой половины IV в. Некоторым из них, как и посоховидным булавкам из Лаврикова Леса и Киреевки, известны аналогии в Прибалтике. Характерно, что в Мене 5 наряду с фибулой встречена плоская красная бусина II–III вв. Многочисленные находки железных и бронзовых подвозных фибул позволяют датировать основные верхнеднепровские материалы III–IV вв. Из кратких публикаций складывается впечатление, что Абидня относится к несколько более раннему периоду, чем комплексы из Тайманова. Из Абидни происходят провинциальноримские вещи II–III вв. и подвязные фибулы, в то время как в Тайманове встречен черняховский импорт (костяной гребень, гончарная миска, бронзовые пинцеты и др.). Кроме подвязных фибул, обнаружены и воинские со сплошным приемником. Они, как и бронзовая фибула с ромбической ножкой, относятся к IV в. н. э. Верны ли эти наблюдения, покажут дальнейшие исследования.

На заключительном этапе развития киевской культуры наряду с черняховским импортом появляются предметы гуннского времени. Этот этап наиболее четко выражен в Подесенье, в частности, на таких сравнительно широко исследованных поселениях, как Роище и Ульяновка. Здесь повсеместно распространен разнообразный и обильный черняховский импорт, представленный не только различными украшениями и предметами личного убора, но и гончарной керамикой, орудиями труда и т. д. Верхняя дата культуры наиболее надежно может быть определена по находкам бронзового браслета с утолщенными концами и фрагмента зеркала с центральной петлей (Ульяновка), а также трехслойного костяного гребня с прямыми плечиками и высокой арочной спинкой и фрагментированной светлоглиняной амфоры с яйцевидным корпусом (Роище). Сочетание таких вещей с гончарной черняховской керамикой может указывать на вторую половину IV — первую половину V в. (Thomas S., 1960, s. 112; Шелов Д.Б., 1978, с. 19). К IV в. н. э. в целом относятся серебряные лунницы из клада предметов упряжи и крупная полихромная бусина из Роища, узкие железные пряжки (Роище, Ульяновка), синие и зеленоватые биконические бусы из Киселевки 2 и Ульяновки (Алексеева Е.М., 1978, с. 52, 68, 74, 75).

Таким образом, общие рамки киевской культуры можно определить в пределах от конца II — начала III до середины V в. н. э. Внутри этого отрезка выделяются три периода, немного перекрывающие друг друга, так как ряд датирующих вещей имеет сравнительно широкие хронологические рамки (табл. XLIII). К раннему периоду (конец II–III в.), кроме указанных комплексов (Казаровичи, Новые Безрадичи, Беседовка, Абидня), на основании сходных элементов материальной культуры, прежде всего близкого по составу керамического комплекса, можно также отнести среднеднепровское поселение Сушки 2 (карта 22). В Казаровичах и Абидне встречены украшения с выемчатой эмалью — преимущественно лунницы относительно простых форм с красными вставками. Аналогичные случайные находки, весьма многочисленные в Поднепровье, вероятно, отчасти соответствуют ареалу киевской культуры этого периода. Особенно обильно вещи с эмалью встречаются в междуречье Стугны и Роси (Корзухина Г.Ф., 1978, табл. 8; 9). Поэтому, возможно, наиболее архаичные киевские памятники на юге достигали бассейна р. Рось, напротив устья которой расположены Сушки 2, и верховьев Р. Сула (Беседовка). Провинциальноримский импорт (керамика, бусы) поступал в пределы ареала киевской культуры в относительно редких случаях, достигая, однако, даже верхнеднепровских областей. В целом памятники киевской культуры раннего периода сосредоточены в Среднем и Верхнем Поднепровье.

На следующем этапе (вторая, половина III — первая половина IV в.) черняховские памятники появляются в непосредственной близости от киевских. Последние в Среднем Поднепровье известны только к северу от Стугны. В результате торгово-обменных отношений керамика, украшения и орудия труда киевской культуры претерпевают определенные изменения. Средний этап в Среднем Поднепровье, кроме Глевахи, представлен материалами из очага 1 поселения Обухов III, а также, возможно, поселением Белогородка. Римский импорт в основном сменяется черняховским. В это же время киевские памятники впервые отчетливо фиксируются в Подесенье. Кроме Лаврикова Леса, Деснянки и Мены 5, здесь можно назвать Киреевку I, XII, Форостовичи, а также, вероятно, Посудичи и Кветунь (Горюнов Е.А., 1981, с. 30–32). Возможно, заселение поречья Десны происходило в несколько этапов и из различных регионов: поселение Мена 4 принадлежало скорее всего выходцам из Верхнего Поднепровья. Черняховское влияние не достигло еще Подесенья, зато ряд вещей свидетельствует о связях с северными культурами. Аналогичную картину можно предположить для Верхнего Поднепровья, судя по материалам Абидни и Тайманова. Украшения с эмалью в этот период еще встречаются (Хлепча, Кветунь, Абидня и, возможно, Тайманово), причем на памятниках, где черняховский импорт отсутствует. На этом этапе памятники занимают весь ареал киевской культуры (карта 22).

Поздний этап культуры (IV — первая половина V в.) характеризуется в целом усилением киевско-черняховских связей. Как показывают материалы поселения Глеваха, кое-где в Среднем Поднепровье в начале IV в. н. э. киевское население было вынуждено оставить места своего обитания под нажимом черняховско-вельбарских племен (Терпиловский Р.В., 1985а). Судя по керамическим материалам, к заключительному этапу относятся поселения Вишенки, Красный Хутор, Обухов VII, очаг 2 поселения Обухов III, ряд комплексов многослойного поселения Обухова II в Среднем Поднепровье, многие поселения Подесенья и некоторые материалы поселения и могильника Тайманово в Верхнем Поднепровье (карта 22). В последнем случае обнаружены и разнообразно датирующие вещи. Черняховский импорт, а также местные подражания украшениям, орудиям труда, изредка гончарной керамике говорят об интенсивных связях Подесенья с областью черняховской культуры в конце IV — первой половине V в. Видимо, в это время черняховское население, отрезанное гуннами от причерноморских центров и римских провинций, значительно расширило свои контакты с киевскими племенами.

Предложенная хронология и периодизация киевской культуры отражают современное состояние изучения и, очевидно, будут меняться по мере расширения источниковедческой базы, основанной на исследовании новых памятников и введении материалов в научный оборот. Сказанное относится в первую очередь к верхнеднепровским памятникам.

Хозяйство носителей киевской культуры реконструируется на основании находок орудий, палеоботанических, палеозоологических, металлографических и других данных. Экономической основой киевской культуры являлось сельское хозяйство, которое характеризовалось земледелием и приселищным скотоводством. Такому направлению хозяйственной деятельности способствовали природно-географические условия. Поселения были приурочены к участкам плодородных почв, которыми в условиях южной окраины лесной зоны являлись серые лесные почвы или оподзоленные черноземы. Эти земли при достаточно теплом и влажном лете, а также мягкой и снежной зиме могли давать неплохие урожаи зерновых. Луга речных пойм, занимавших около 20 % всего ареала культуры, создавали надежную базу для животноводства.

Основной системой землепользования был перелог, в какой-то степени — подсека. По мере истощения плодородия окружающих полей поселения переносились на новые места. Вероятно, так образовались некоторые «гнезда» поселений. Отведенные под посев легкие почвы обрабатывались упряжными деревянными пахотными орудиями типа рала, которые иногда снабжались железными наральниками, подобными найденному в Ульяновке. Как свидетельствуют этнографические данные, пользовались также вспомогательными почвообрабатывающими орудиями: суковатками, мотыгами и др. (Миролюбов М.А., 1976, с. 120–122). Палеоботанический анализ (изучение отпечатков зерновок на керамике и обугленных остатков растений) материалов Подесенья (Ульяновка, Роище, Киселевка 2, Выбли) и Среднего Поднепровья (Глеваха, Казаровичи) показал, что в посевах основное место занимало просо. Культивировали также рожь, пшеницу (двузернянку, спельту) и ячмень. Такой ассортимент зерновых культур определялся уровнем агротехники, а также климатическими и почвенными особенностями региона (Пашкевич Г.А., Терпиловский Р.В., 1981, с. 93–113). Жали серпами, а зерно размалывали на ручных мельницах, вытеснявших примитивные зернотерки, что косвенно свидетельствует о росте производства зерна. Сельскохозяйственные продукты хранили в корчагах и ямах-погребах, получивших широкое распространение. Земледелие киевской культуры по сравнению с зарубинецким было более производительным, здесь применялись более совершенные орудия труда, более урожайные растения (рожь). Постоянные контакты с высокоразвитой черняховской культурой приводили к некоторым изменениям в хозяйственной жизни киевских племен, что особенно заметно на примере поздних памятников Полесья (Роище, Ульяновка и др.). Ассортимент сельскохозяйственных орудий расширился за счет железных наральников, крупных серпов совершенных форм, ручных мельниц. Сочетание этих провинциальноримских орудий с зерновыми культурами, хорошо приспособленными к местным условиям, способствовало получению надежных урожаев, что в конечном итоге вызвало изменение структуры общества.

На развитие животноводства, помимо благоприятных природных условий, указывают многочисленные обломки костей, встреченные преимущественно на поселениях. Хотя материалы эти говорят в первую очередь о видах животных, употреблявшихся в пищу, косвенно они характеризуют и состав стада. Анализ остеологического материала показывает, что в Подесенье свыше 2/3 особей составляли коровы и свиньи и только 1/3 — козы и овцы, а также лошади (Терпиловский Р.В., 1984 б, с. 62–64). Промыслы (охота, рыболовство и собирательство) в жизни киевского населения играли подсобную роль. Это хорошо видно на примере охоты, вклад которой (около 4 % костей диких животных на деснянских памятниках) объективно отражает ее место в экономике. Охотились главным образом на мясные виды животных — лосей, оленей, туров, косуль, кабанов. О рыболовстве говорят встреченные на некоторых поселениях кости крупных рыб, а также находки железных крючков, кочедыков и костяных игл для плетения сетей.

Обработка железа, как и его добыча, являлись наиболее важными и развитыми отраслями ремесла, поскольку от их состояния зависели ассортимент, количество и качество орудий, определявших производительность труда во всех остальных отраслях экономики. В киевской культуре, вероятно, использовались горны со шлаковыпуском (Васильков 1а), поэтому железо добывалось в большем количестве, чем на рубеже нашей эры. На это указывают и многочисленные находки железных и стальных изделий: из памятников Среднего Поднепровья и Подесенья происходит не менее 70 предметов, а из Верхнего Поднепровья — более 100 (Гурин М.Ф., 1982, с. 43), причем сюда входят предметы двух десятков наименований. Металлографические исследования готовых изделий показали, что основным материалом служило грубое кричное железо. Различные приемы сварки железа со сталью и термообработка применялись редко, главным образом при изготовлении ножей. Сравнительно высоким уровнем кузнечного ремесла отличается поселение Абидня, где большинство предметов сделано из сырцовой стали или железа, но с последующей цементацией (Гурин М.Ф., 1982, с. 101). Уровень организации данных отраслей ремесла был все же невысок: и производили, и обрабатывали железо одни и те же мастера. Вероятно, кузнецы-универсалы в большинстве случаев занимались и ювелирным делом. Обработка цветных металлов имела скромное место среди ремесел киевской культуры, сказывалось отсутствие сырьевой базы. Сырье поступало издалека, и мастера во время работы использовали сломанные вещи. Известны тигли для переплавки бронзы, найденные в обычных жилых постройках (Роище, Киселевка 2). Возможно, только изготовление украшений с выемчатой эмалью требовало специальных навыков.

Керамическое ремесло, очевидно, еще не вышло из общинной стадии: все сосуды лепились вручную, хотя иногда использовался и поворотный столик — прообраз гончарного круга. Мелкие предметы (пряслица, грузила, тигли) формовались из одного куска глины. Стенки сосудов обычно наращивались из жгутов, свернутых кольцом или спиралью. Готовые изделия сглаживались пальцами или пучком травы, столовая посуда тщательно залащивалась. Обжиг производился на открытом огне, что тем не менее обеспечивало киевской керамике достаточную прочность. Ряд технологических особенностей производства керамики киевской культуры сближает ее с зарубинецким гончарством, а также с посудой ряда раннесредневековых культур Восточной Европы. Населению киевской культуры были известны и другие производства: деревообрабатывающее, камнерезное, кожевенное, ткацкое и т. д.

Торговля с соседними племенами, вероятно, носила обменный характер. Экспортировалась, очевидно, прежде всего продукция сельского хозяйства и промыслов, а ввозились гончарная посуда, туфовые жернова, предметы личного убора. Определенное место при торговле с черняховскими племенами занимал также импорт цветных металлов (в том числе серебряных монет) для нужд ювелирного ремесла.

Общественная организация местных племен в определенной мере нашла отражение в структуре поселений киевской культуры. Смена крупных поселков первых веков нашей эры (Почеп, Оболонь), сохранившихся кое-где в лесной зоне и позднее (Абидня, Тайманово), небольшими, близко друг к другу расположенными поселениями может свидетельствовать об изменениях социальной организации, отразивших процесс развития первобытной общины. Новые общественные отношения соответствовали и более высокому уровню сельскохозяйственного производства, в котором начинался постепенный переход к пашенному земледелию. В первую очередь это касается районов Подесенья и Среднего Поднепровья, расположенных по соседству с черняховскими памятниками.

Генезис киевской культуры может быть охарактеризован лишь в общих чертах. Главной причиной этого являются немногочисленность исследованных памятников I–II вв. на территории, где позднее распространилась киевская культура, и отсутствие детальных публикаций. Это замечание относится и к наиболее ранним памятникам киевской культуры, естественно обладающим более выразительными чертами культур предыдущего периода. Ареал киевской культуры в I-II вв. был заселен потомками носителей зарубинецкой культуры, оставившими так называемые позднезарубинецкие памятники типа Лютежа и Оболони в Среднем Поднепровье, Почепа в Подесенье, поздних комплексов Чаплина в Верхнем Поднепровье. Подобные памятники известны и южнее — от среднего течения Южного Буга (Рахны и др.) до верховьев Псла и Северского Донца (Картамышево 2 и др.). Все эти древности, подчас весьма различные, все же обнаруживают сохранение определенных зарубинецких традиций в керамическом комплексе и домостроительстве. Это небольшие квадратные полуземлянки с очагом и многочисленные ямы-погреба на открытых поселениях, расположенных в невысоких местах, различные варианты округлобоких, реже ребристых горшков и корчаг с отогнутой шейкой, иногда украшенных по венчику ямками или насечками, столовые лощеные миски и диски-жаровни (Максимов Е.В., 1982, с. 70–132; Третьяков П.Н., 1982, с. 55–59). Эти черты сближают позднезарубинецкие памятники I–II вв. с киевской культурой. Однако разбор этих признаков показывает, что к III в. н. э. они претерпели определенную трансформацию. Кроме позднезарубинецких памятников, в формировании киевской культуры, очевидно, участвовали и какие-то пшеворско-зарубинецкие группировки Волыни и, возможно, более западных территорий — под их влиянием в киевской культуре на раннем этапе могли появиться некоторые формы сосудов (главным образом высокие ребристые миски) и инновации в погребальной обрядности (вторично пережженные черепки в погребениях). Существенную роль в сложении памятников киевского типа сыграли северные зарубинецкие племена, оставившие к северу от устьев Березины и Сожа, на границе с культурой штрихованной керамики, еще слабо изученные памятники типа Кистени-Чечерск (Обломский А.М., 1983а, с. 15–18). Подавляющее большинство керамических форм здесь продолжает зарубинецкую традицию, однако некоторые орнаментальные приемы (расчесы щепкой или гребнем) могли возникнуть под влиянием длительных контактов с северными соседями. Очевидно, во II в. н. э. часть обитателей памятников Кистени-Чечерск распространяется на юг, в результате чего здесь появляются поселения Грини, Вовки и др., не имеющие местных корней. Эти памятники, которые уже с определенным основанием можно назвать предкиевскими, фиксируют заключительный этап формирования культуры. Такова в основных чертах схема происхождения памятников киевского типа.

Выделение локальных вариантов киевской культуры возможно лишь в предварительном плане, поскольку широкое изучение самой культуры только начинается. Тем не менее, можно отметить в разных районах ее ареала определенные отличия в составе керамического комплекса, конструктивных особенностях жилищ и отопительных сооружений. Например, в Подесенье чаще, чем в других регионах, встречаются тюльпановидные горшки. На Киевщине известны горшки относительно вытянутых пропорций с размещением плечика в верхней трети высоты сосуда. В целом основные типы горшков и мисок на памятниках киевской культуры Среднего Поднепровья представлены большим числом разнообразных типов и вариантов. Для Верхнего Поднепровья более типичны банковидные и слабопрофилированные формы, чаще встречаются расчесы гребенкой по поверхности сосудов (около 10 % керамики). Для Подесенья характерны полуземлянки со столбом в центре помещения и открытым очагом. Домостроительство племен Среднего Поднепровья характеризуется смешением различных традиций. Так, кроме срубных полуземлянок здесь встречены углубленные в землю каркасные сооружения, постройки с глиняной обмазкой. На Киевщине отопительные сооружения часто размещались в углу жилищ, встречаются очаги вне построек, известны многослойные поды, вымощенные черепками. Аналогичные поды в Верхнем Поднепровье обычно сложены из камней. Локальные особенности культуры, естественно, наиболее четко проявляются там, где памятники данной группы больше изучены. Так, среднеднепровские памятники исследованы преимущественно к югу от Киева, деснянские — в районе Чернигова и Новгорода-Северского, верхнеднепровские — к югу от Могилева. Проблематично выделение лесостепного левобережного варианта, так как в изучении памятников верховья Сейма и Северского Донца сделаны лишь первые шаги, не позволяющие еще достаточно четко определить их особенности.

Очевидно, ряд локальных особенностей средне- и верхнеднепровских и деснянских памятников III–V вв. коренится в субстратных группах древностей, а также связаны с воздействием соседей, в особенности черняховской культуры и культуры штрихованной керамики. Так, в Верхнем Поднепровье переход от памятников типа Чаплина и Кистеней к типу Абидни произошел, вероятно, сравнительно плавно — на новом этапе сохранилось много зарубинецких форм кухонной и столовой посуды; значительное распространение получили орнаментация керамики расчесами гребня и безурновые погребения с сожжением, известные здесь и ранее. Памятники Подесенья унаследовали от почепских прежде всего полуземлянки с центральным столбом и очагом, а также, возможно, тюльпановидные горшки и цилиндро-конические миски. Различные источники сложения памятников Среднего Поднепровья нашли свое отражение в значительном разнообразии форм посуды и типов построек, восходящих не только к местным, но и к верхнеднепровским, и к деснянским прототипам.

Таким образом, в процессе сложения киевской культуры произошла сложная перестройка традиций различных местных групп позднезарубинецких древностей, осложненная инвазией отдельных западных и северных элементов. Новая культурная группа сохранила лишь отдельные черты классической зарубинецкой культуры и то же основное направление социально-экономического развития населения. Все это не дает оснований рассматривать ее в качестве простого продолжения зарубинецкой культуры, ее позднего этапа, как думают некоторые исследователи (Даниленко В.М., 1976, с. 65–66; Поболь Л.Д., 1969, с. 105–108). Это специфический культурно-хронологический комплекс, основные элементы которого выразительно отличаются не только от соседних археологических культур, но и от предшествующих и последующих древностей той же категории, что позволяет рассматривать памятники киевского типа как самостоятельную археологическую культуру.

Дальнейшая ее судьба раскрывается при сравнительном анализе раннесредневековых культур южной части Восточной Европы. Здесь же коренится и решение проблемы этнической принадлежности ее носителей. В настоящее время генетическая связь между киевской и колочинской культурами может считаться вполне доказанной (Даниленко В.М., 1976, с. 87, 88; Третьяков П.Н., 1982, с. 66–68; Горюнов Е.А., 1981, с. 63; Терпиловский Р.В., 1984б, с. 73–78). Это подтверждается почти полным совпадением их ареалов, значительным сходством элементов материальной культуры и особенностей хозяйственной деятельности, а также наличием ряда переходных памятников конца IV–V в. Особенно значительно сходство поздних памятников киевского типа Подесенья с колочинскими. Последние унаследовали квадратные полуземлянки с центральным столбом и очагом, топографию поселений, тип пряслиц и дисков-сковородок, основные черты погребального обряда. Для киевских поселений IV — первой половины V в., как и для колочинских, обычны тюльпановидные (тип I, 4) и биконические (тип II, 2) горшки. Изредка встречаются баночные и цилиндро-конические формы (типы I, 3 и II, 3), более характерные уже для V–VII вв. Обе группы посуды сближают не только общие формы, но также размеры, ряд технологических и орнаментальных приемов. Поэтому не случайно Е.А. Горюнов иногда называл деснянские материалы конца IV — первой половины V в. раннеколочинскими (Горюнов Е.А., 1981, с. 40). Относительно плавный переход к колочинской культуре, очевидно, произошел и в Верхнем Поднепровье, где поселение и могильник Тайманово, а также могильник Новый Быхов продолжали существовать и во второй половине I тысячелетия н. э. Переходные памятники представлены рядом комплексов поселения Ходосовка в Среднем Поднепровье, поселениями Сенча на Суле и Курган Азак на Псле и, возможно, поселением Каменево II в Курском Посеймье. Посуда из этих памятников, как правило, менее профилирована и ребриста, чем поздняя киевская (в основном горшки типов I, 3; I, 4 и II, 2; II, 4), однако и абсолютно колочинской ее назвать все еще трудно. В целом колочинская культура по сравнению с киевской выглядит несколько более примитивной, что, очевидно, объясняется усилением контактов с лесными областями Восточной Европы в послечерняховское время.

Если колочинскую культуру можно считать прямым продолжением киевской, то с памятниками Пеньковского типа V–VII вв. дело обстоит сложнее. В лесостепных и степных районах, простирающихся от Молдовы до Северского Донца, где в третьей четверти I тысячелетия н. э. распространялись Пеньковские памятники, в предыдущее время памятники киевского типа почти неизвестны. Тем не менее, основные черты поздних киевских памятников и Пеньковской культуры, особенно на ранних этапах ее развития, совпадают или близки. Так, керамический комплекс Подесенья второй половины IV — первой половины V в. представлен в основном биконическими сосудами (тип II, 2), а также другими формами горшков, по пропорциям и оформлению деталей близких Пеньковским. В Пеньковской культуре, как и в колочинской, находят продолжение и другие черты киевской культуры: расположенные в низких местах поселения, жилища с центральным столбом и очагом, биконические пряслица, диски-жаровни, вероятно, погребальный обряд с трупосожжением, а также общая структура хозяйства и общественной жизни. Наибольшая степень близости отмечена между деснянскими памятниками киевской культуры и ранними Пеньковскими памятниками Днепровского левобережья. Возможно, в середине I тысячелетия н. э. часть населения Подесенья, переселившись в более южные районы, дала толчок формированию пеньковской культуры (Терпиловский Р.В., 1984б, с. 79–83). Справедливости ради нужно, однако, отметить, что в пеньковской культуре имеются и другие культурные элементы, которые трудно непосредственно связать с киевскими: разнообразные формы лепных мисок, сосуды с загнутым внутрь краем и более профилированные, чем в киевской культуре, формы округлобоких горшков. Это предполагает сложение отдельных черт пеньковской культуры на основе черняховских традиций. Проблема эта, впрочем, требует дальнейшей разработки.

Таким образом, на основе киевской культуры в середине I тысячелетия н. э. возникает колочинская культура. Памятники киевского типа становятся также основным субстратом пеньковской культуры более южных регионов. В сложении пражской культуры, расположенной в лесостепной зоне Среднего Поднепровья и на среднем и верхнем Днестре, киевская культура, очевидно, непосредственного участия не принимала.

Этнос носителей киевской культуры можно попытаться определить, пользуясь ретроспективным методом, на основе близости к названным культурам раннего средневековья, так как прямых указаний на этническую принадлежность населения III–V вв. северных районов в письменных источниках не содержится. Однако единое мнение относительно указанных раннесредневековых культур у исследователей еще не вполне выработалось, что затрудняет решение этой проблемы. Элементы киевских древностей в какой-то мере отразились в пеньковской культуре, которую большинство исследователей связывает со славянским, антским, населением. Более определенно прослеживается генетическая связь киевской и колочинской культур. Но этническую принадлежность колочинской культуры нельзя считать окончательно установленной. Эта культура входит в состав большой культурной области, охватывающей территорию Верхнего Поднепровья, Подвинья, Подесенья, и представляет собой одну из групп, близкородственную памятникам типа Тушемли-Банцеровщины (Седов В.В., 1982, с. 29; Терпиловский Р.В., 1984б, с. 74). Нет ни археологических, ни лингвистических оснований для соотнесения всех этих родственных между собой групп памятников со славянским населением, что для колочинских памятников вынужден был признать и сторонник их славянской принадлежности Е.А. Горюнов (1981, с. 92, 94). Однако значительная близость основных направлений социально-экономического развития и материальной культуры приводит многих исследователей — приверженцев концепции П.Н. Третьякова — к мысли, что славянский этнический компонент был основным в колочинской культуре.

Своеобразие киевской культуры на фоне, с одной стороны, археологических культур восточных балтов и с другой — таких культур провинциальноримского облика, как черняховская и пшеворская, ее генетическая связь с колочинской и в какой-то мере с пеньковской культурами позволяют сделать вывод о принадлежности киевской культуры одной из крупных группировок предков ранних исторических славян.

Глава вторая Черняховская культура

Черняховская культура, занимавшая огромную территорию восточноевропейской лесостепи и степи от левобережья Днепра до Нижнего Подунавья, представляла собой одну из самых ярких культур второй четверти I тысячелетия н. э. Ее интенсивное изучение на протяжении более 80 лет привело к накоплению богатого и разнообразного материала, доскональное исследование которого требует колоссальных усилий многих исследователей. Всестороннее обобщение материалов черняховских памятников имеет первостепенное значение, тем более что население, оставившее их, играло важную роль в истории славянских народов.

В изучении черняховской культуры выделяется несколько периодов, каждый из которых отличается особенностями в накоплении материалов и их интерпретации. Культура была открыта В.В. Хвойкой. В 1899–1900 гг. им были предприняты раскопки могильников у сел Ромашки и Черняхов в Среднем Поднепровье. Второй могильник и дал название всей культуре. В.В. Хвойка отметил отличительные черты открытых им памятников: биритуализм, гончарная серолощеная посуда тонкой выработки, западная, северо-западная, юго-западная ориентировка костяков, и предложил их датировку — II–V вв. (Хвойка В.В., 1901). В этот период памятники первой половины I тысячелетия н. э., аналогичные Черняхову и Ромашкам, стали известны и в других регионах. На территории Верхнего Поднестровья профессором Львовского университета К. Гадачеком были исследованы многослойное поселение у с. Неслухов и могильник у с. Псары (Hadaczek К., 1900, s. 48–78; Баран В.Д., 1981, с. 6, 7). В Подолии С.С. Гамченко проводил работы на поселении Кринички и в могильнике Данилова Балка (Сымонович Э.А., 1952б, с. 62–70; 1960б, с. 239^252). Отдельные памятники черняховского типа (Сынтана де Мурещ) были открыты и в Подунавье (Kovaćs J., 1912; Reinecke Р., 1906).

Однако малочисленность этих разрозненных и разбросанных на значительной территории находок исключала в то время возможность их научного осмысления ji даже отнесения их к единой культуре. Впервые попытка исторической интерпретации черняховских памятников была предпринята В.В. Хвойкой. Исследователь отнес открытые им могильники ко второму этапу эволюции единой, по его мнению, культуры «полей погребений» в Среднем Поднепровье, первый этап которой был представлен зарубинецкими памятниками. Как полагал В.В. Хвойка, «поля погребений» зарубинецкого и черняховского типов принадлежали славянским племенам (Хвойка В.В., 1901). В те же годы была высказана и другая точка зрения относительно происхождения черняховской культуры. Немецкий исследователь П. Райнеке выдвинул концепцию ее готской принадлежности (Reinecke Р., 1906, s. 42–50). В дальнейшем эта концепция получила название «готской теории» и была поддержана многими немецкими и польскими учеными. Вместе с тем у авторов этого направления имелось довольно много существенных расхождений в оценке конкретных фактов. Так, Е. Блюме отмечал, что время возникновения черняховской культуры и появления готов в Северном Причерноморье не совпадает и, следовательно, черняховские памятники вряд ли могли быть оставлены готами. По мнению Е. Блюме, могильники в Черняхове и Ромашках принадлежали другой группе германских племен — гепидам (Blüme Е., 1912, s. 197).

В 20-30-е годы XX в. был открыт целый ряд новых памятников, причем находки охватывали огромную территорию и вносили существенные поправки в представление об истинном ареале культуры, первоначально связываемом в основном со Средним Поднепровьем. Наибольшее значение имели раскопки, проведенные С.С. Гамченко и П.И. Смоличевым в могильнике у с. Маслово в междуречье Днепра и Южного Буга. В ходе работ было исследовано более 120 захоронений (Смолiчев П.I., 1927, с. 154–166; Петров В.П., 1964а, с. 118–167). В могильнике Дедовщина в Среднем Поднепровье было вскрыто 19 погребений, здесь же впервые обнаружено место кремации трупов (Козловська В.Е., 1930, с. 45–47; Сымонович Э.А., 1964в, с. 38–39). Новые памятники и отдельные материалы черняховской культуры стали известны и на левобережье Днепра: могильник Гурбинцы, поселение в Пересечном (Макаренко М.О., 1927; Сымонович Э.А., 1964в, с. 27, 28; Луцкевич I.Н., 1948, с. 165–168). У с. Кантемировка были открыты подкурганные захоронения, совершенные по сарматскому ритуалу с типичным черняховским инвентарем (Рудинський М.Я., 1930, с. 127–158).

В дальнейшем при проверочных раскопках Е.В. Махно обнаружила здесь обычный грунтовый могильник и черняховское поселение (Махно Е.В., 1952а, с. 231–241).

Значительный интерес представляли работы в зоне затопления Днепровской ГЭС, позволившие наметить по существу новый регион черняховской культуры, представленный такими памятниками, как Привольное, Августиновка, Ново-Александровка, Волошское, Никольское, раскопки которых проводились в последующие годы (Кухаренко Ю.В., 1955; Брайчевская А.Т., 1960; Сымонович Э.А., 1975). На черноморском побережье раскапывались так называемые поселения с каменным домостроительством (Киселово, Снегиревка, Ново-Кондаково) римского времени, культурная принадлежность которых длительное время оставалась весьма сомнительной. Их топографическое положение, вещевой комплекс, гончарная посуда и ведущие типы лепной керамики живо напоминали аналогичные черняховские элементы, однако исследователей смущали постройки из камня, которые традиционно связывались с эллино-скифским миром.

В 40-х — начале 50-х годов большинство исследователей по-прежнему придерживалось мнения о славянской (антской) принадлежности черняховской культуры. Однако конкретные пути ее формирования были далеко не ясны. Концепция В.В. Хвойки, рассматривавшего зарубинецкие и черняховские памятники как два этапа развития единой культуры «полей погребений» в Среднем Поднепровье, не утратила своего значения и легла в основу многих новых работ (Кухаренко Ю.В., 1951; Третьяков П.Н., 1953, с. 156–160). В этот период появился и несколько иной взгляд на проблему. А.А. Спицын еще раньше высказал мнение о том, что черняховская культура, «столкнувшаяся на Днепре с местной скифской уже в I в. н. э., основавшаяся здесь прочно во II–III вв., начавшая оказывать влияние на сарматский мир и отрезанная на некоторое время от Черного моря и Востока иранцами», имела западные, среднеевропейские корни (Спицын А.А., 1948, с. 69).

Подлинный информационный взрыв произошел в 50-60-е годы. В этот период проводились широкомасштабные разведки и раскопки крупных черняховских памятников, быстро увеличившие объем материала. Особо следует отметить полевые исследования Э.А. Сымоновичем у с. Журавка в Среднем Поднепровье: здесь были полностью вскрыты сохранившаяся часть могильника, поселение, гончарный комплекс и святилище. Результаты работ пока не опубликованы. В этот же период подвергались исследованиям такие крупные памятники, как Компанийцы, Косаново, Рыжевка, Викторовка, Ранжевое, Коблево, Лепесовка, Гавриловка (овчарня совхоза «Приднепровский») (Сымонович Э.А., 1955; 1960в). Большой научный интерес представляли открытия культовых и общественных сооружений, каменных идолов, связанных с черняховскими поселениями (Винокур И.С., 1967б, с. 136–143; Брайчевский М.Ю., Довженок В.И., 1967, с. 238–262). В 1950 г. в результате работ Прутско-Днестровской экспедиции под руководством Г.Б. Федорова были открыты черняховские памятники в Молдове. В дальнейшем здесь раскапывались поселение Лопатна, могильники Малаешты, Балцаты I и II (Федоров Г.Б., 1960а; 1960б). Итоги работ изложены в монографии Г.Б. Федорова (1960б), посвященной населению Прутско-Днестровского междуречья в первой половине I тысячелетия н. э. Широкие археологические исследования черняховских памятников в Молдове проводились под руководством Э.А. Рикмана. В 50-е годы им были раскопаны такие поселения, как Солончены, Лукашевка, Будешты, Делакеу, Загайканы и один из крупнейших по числу открытых погребений могильник Будешты (Рикман Э.А., 1957; 1960б; 1967а; 1967б). Таким образом, в этот период территория, отводимая черняховской культуре, заметно расширилась. Она включала всю лесостепь: Среднее Поднепровье, Волынь, Верхнее Поднестровье, Днестровско-Прутское междуречье, Надпорожье. Отдельные черняховские памятники стали известны в Румынии. Самым южным черняховским памятником в Нижнем Поднепровье оказался могильник Гавриловка (овчарня совхоза «Приднепровский»).

Обилие новых материалов позволило сделать очередной шаг в интерпретации черняховской культуры, рассмотреть и наметить основные варианты решения важных вопросов о ее ареале, хронологических рамках, происхождении, этнической принадлежности. На совещании 1957 г., посвященном проблемам черняховской культуры и ее роли в ранней истории славян, довольно четко обозначились три основных направления в изучении культуры, существующие и по сей день. В основе первого направления лежала мысль о славянской принадлежности черняховской культуры. Однако по вопросам ее хронологии и генетических истоков существовали серьезные расхождения. М.Ю. Брайчевский и Е.В. Махно отрицали правомерность ограничения верхней даты культуры IV или V в. н. э., утверждая, что она просуществовала до конца VII в. н. э. и непосредственно связана с культурой Киевской Руси (Голубева Л.А., 1957, с. 276). А.Т. Брайчевская более осторожно определяла верхнюю хронологическую границу черняховской культуры, относя ее к VI в. н. э., и не отрицала существования хронологического разрыва между черняховскими памятниками и памятниками Киевской Руси. В то же время исследовательница отмечала ряд общих элементов в этих культурных группах и указывала на возможность преемственности традиций в области домостроительства, погребального обряда, земледельческих орудий (Голубева Л.А., 1957, с. 276). Э.А. Сымонович предполагал, что зарождение черняховской культуры происходило на Волыни, «где встречаются поселения I–III вв. н. э., и где в это время сильны влияния пшеворской культуры (Пряжев, Викнины Великие)» (Голубева Л.А., 1957, с. 275). Именно отсюда, с северо-запада, и началось, по мнению исследователя, распространение черняховской культуры на юг. Верхнюю хронологическую границу он отнес к V в. н. э.

Второе направление было связано с представлением о готском происхождении черняховской культуры. Основные положения этого направления развивал в эти годы М.И. Артамонов. Исследователь отмечал, что население на обширной территории, охваченной черняховской культурой, было разноэтничным (славянские племена зарубинецко-корчеватовского типа, дако-фракийские племена липицкой культуры, сарматы и др.). Общность культуры этого населения возникла в результате миграции германских племен и создания державы Германариха. По мнению М.И. Артамонова, черняховская культура погибла под ударами гуннов в конце IV в. н. э. (Артамонов М.И., 1956; Голубева Л.А., 1957).

Третье направление, в отличие от первых двух, в основных чертах сформированных еще в начале XX в., было принципиально новым. Основополагающая идея его заключалась в возможности сложения культуры в разноэтничной, гетерогенной, среде. Предполагалось, что многочисленные племена Среднего и Нижнего Поднепровья, Волыни, Днестровско-Прутского междуречья являлись непосредственными участниками создания черняховской культуры, а не просто восприняли ее у какой-либо отдельной этнической группы (славяне, германцы) в результате тех или иных исторических событий. Этой точки зрения придерживались Г.Б. Федоров и Э.А. Рикман. И.И. Ляпушкин подчеркивал провинциальноримский характер черняховской культуры, полагая, что она являлась своеобразной оболочкой для местных разноэтничных культур (Голубева Л.А., 1957, с. 274–277). Закономерной предпосылкой возникновения подобного направления было не только открытие все новых и новых памятников черняховской культуры, за счет чего постепенно складывалось представление о колоссальных масштабах ее ареала, но и выявление достаточно ярких региональных особенностей. Первая попытка выделения локальных вариантов была предпринята М.А. Тихановой (1957). Исследовательница наметила пять областей — Среднее Поднепровье, Порожистый Днепр, Волынь, Поднестровье, Молдова и Румыния, в которых наблюдались, по ее мнению, различия в погребальном обряде, традициях домостроительства, типах керамики и инвентаря. Формирование черняховской культуры в каждом из этих локальных вариантов было связано, по мнению М.А. Тихановой, с определенными этническими группами — скифо-сарматскими племенами на востоке, гето-фракийскими на западе, в Поднестровье, и славянскими на северо-западе. Этой концепции была близка точка зрения Г.Б. Федорова, который полагал, что «черняховская культура — культура оседлых земледельческих племен Северного Причерноморья (гето-даков, сармат, славян), имевших сходный тип хозяйства, находившихся в тесном общении друг с другом и испытывавших сильное влияние античной культуры». По мнению Г.Б. Федорова, готы не могли быть создателями черняховской культуры ввиду своей малочисленности и поэтому не могли ассимилировать местные племена. Кроме того, сами готы стояли на относительно более низком уровне культурного развития (Голубева Л.А., 1957, с. 277). К концу 50-х годов от своей прежней позиции, признававшей славянскую принадлежность черняховской культуры, отошел и Ю.В. Кухаренко. В этот период исследователь придерживался мнения о том, что «черняховская культура по своей основе является культурой скифского населения» (Кухаренко Ю.В., 1968б, с. 64). Известная роль в сложении культуры отводилась также славянам, готам и сарматам.

Проведение в 60-х годах сквозных разведок по обширным регионам, приведших к открытию огромного количества новых черняховских памятников, вызвало необходимость их картографирования. Первой крупной публикацией такого рода стала карта черняховских памятников, составленная Е.В. Махно и охватившая территорию Украины (Махно Е.В., 1960а). Памятники северо-восточных областей черняховской культуры были картографированы Э.А. Сымоновичем (1964в); памятники левобережного Днепра представлены в работах И.И. Ляпушкина (1950; 1961); материалы Курской обл. — на картах-схемах Ю.А. Липкинга и Э.А. Сымоновича (Липкинг Ю.А., 1963; Сымонович Э.А., Кравченко Н.М., 1983. С 127). Г.Е. Храбан провел археологическое обследование в районе Умани и составил карту выявленных здесь черняховских памятников (Храбан Г.Е., 1964); памятники Молдовы, низовьев Днестра и Дуная картографированы Г.Б. Федоровым, Э.А. Рикманом, И.Т. Черняковым (Федоров Г.Б., 1960б; Рикман Э.А., 1975б; Черняков И.Т., 1967). Основные результаты картографирования черняховских памятников на территории СССР и Румынии сведены на карте О.А. Гей (1980б). В максимальных границах культура охватывает огромную территорию — от Северского Донца на северо-востоке до Дуная на юго-западе, от верховьев Буга и притоков Припяти на северо-западе до нижнего Днепра на юго-востоке (карты 23; 24). Наиболее насыщенные памятниками области — Среднее Поднепровье, верхнее и среднее течение Южного Буга, междуречье Днестра и Прута, Северное Причерноморье, Надпорожье. Относительно редки памятники на левобережье Днепра, а также в степной полосе, разделяющей Среднее Поднепровье и Северное Причерноморье. Возможно, такое соотношение областей, густо насыщенных черняховскими памятниками, и регионов, в которых они встречаются значительно реже, отражает реальные закономерности, а не является простым следствием разной степени их изученности.

Распространение памятников черняховского типа на столь широкой территории, трудности в их интерпретации привели к некоторым разногласиям в представлениях об истинном ареале черняховской культуры. Так, еще в 1957 г. А.Т. Смиленко (Брайчевская) рассмотрела вопрос о южной границе черняховской культуры и пришла к выводу, что основной территорией культуры была украинская лесостепь, граница культуры на нижнем Днепре проходила в районе Никополя, а памятники, расположенные южнее, принадлежат другой археологической культуре, имеющей лишь отдельные черты сходства с черняховской (Брайчевська А.Т., 1957, с. 12, 13).

А.Т. Смиленко полагает, что Волынь, Прутско-Днестровское междуречье, Северное Причерноморье, Посеймье являлись зонами смешанного в этнокультурном отношении населения. По мнению автора, эти зоны следует рассматривать «не как локальные варианты черняховской культуры, а как соседние области, где черняховские памятники и элементы черняховской культуры существуют, но не составляют основного культурного типа» (Смiленко А.Т., 1975, с. 45–48, рис. 12).

С совершенно иных позиций рассматривал периферийные области распространения черняховской культуры Э.А. Сымонович. В работах исследователя получили дальнейшее развитие идеи В.В. Хвойки о формировании черняховской культуры в Среднем Поднепровье и о генетических связях ее с предшествующей зарубинецкой культурой (Сымонович Э.А., 1967а, с. 235; 1970а, с. 22). Распространение черняховских памятников в других регионах Э.А. Сымонович считал следствием миграции племен из лесостепной зоны. Однако, в отличие от А.Т. Смиленко, он не исключал периферийные области из черняховского ареала. Так, по его мнению, северочерноморские памятники (Коблево, Ранжевое, Викторовка) нельзя рассматривать изолированно как какую-то своеобразную культурную группу, по всем основным деталям их следует относить к черняховской культуре и считать «оставленными мигрировавшим с севера населением» (Сымонович Э.А., 1967а, с. 235).

По мнению И.С. Винокура, ареал черняховской культуры включает в себя Волынь, Верхнее и Среднее Поднестровье, Днестровско-Прутское междуречье, Южное Побужье, Среднее Поднепровье. Такие зоны, как верховья Сейма, Буга, Стыри, Нижнее Поднепровье, остаются вне этого ареала (Винокур I.С., 1972, с. 35, рис. 10).

М.Б. Щукин исключает из ареала черняховской культуры только узкую полосу северопричерноморского побережья, полагая, что позднеримские памятники этого региона следует выделить в особую культуру. Эта культура (исследователь предлагает именовать ее «киселовской»), по его мнению, генетически связана с предшествующей позднескифской: инновации отмечаются только в гончарной керамике и инвентаре, тогда как основные элементы погребального обряда и домостроительства остаются прежними (Щукин М.Б., 1970б; 1979а, с. 71–74).

Материалы, полученные в ходе полевых работ последних лет, позволили еще раз обратиться к вопросу о северопричерноморской зоне и по-новому осветить многие ключевые моменты. Не только была показана специфика причерноморских памятников, но и выявлены истоки их своеобразия, вопросы механизма наследования разнородных традиций. Сделан вывод об отсутствии преемственности между позднескифским и черняховским погребальным обрядом; подчеркнуты другие яркие отличия памятников позднеримского времени Северного Причерноморья от позднескифских и сарматских; дано обоснование выделения северопричерноморской зоны в особую локальную группу черняховской культуры (Магомедов Б.В., 1979б; 1981; Гей О.А., 1980а; 1980б; 1985).

Одним из важных направлений в изучении черняховской культуры в 60-е годы были исследования в области хронологии. Становилось все более очевидным, что без точного определения времени существования культуры невозможно и разрешение этнических проблем. В этот период выделилось три основных варианта датировки черняховской культуры. Первый (II–V вв.), предложенный еще В.В. Хвойкой, был принят многими исследователями (Березовец Д.Т., 1963; Сымонович Э.А., 1971г, с. 31). Второго варианта придерживалась группа украинских ученых (М.Ю. Смишко, М.Ю. Брайчевский, Е.В. Махно), которая полагала, что верхнюю дату черняховской культуры следует отнести к VII в. н. э. Таким образом, хронологические границы ее значительно расширялись (Смiшко М.Ю., 1947, с. 121; Махно Е.В., 1949, с. 163; Брайчевський М.Ю., 1950, с. 51–55). Подобные попытки «омолодить» черняховскую культуру подверглись серьезной критике (Березовец Д.Т., 1963, с. 97–110; Щукин М.Б., 1967, с. 8), и в настоящее время это хронологическое определение фактически не имеет сторонников. Наконец, третий вариант — «узкая датировка» черняховской культуры в пределах, III–IV вв. — был наиболее развернуто и убедительно аргументирован в работах М.Б. Щукина. Исследователь отмечал, что «на настоящем уровне наших знаний „узкая“ хронология представляется, если не более верной, то более строгой, поскольку она учитывает не только время бытования инвентаря, но и частоту его встречаемости, его характерность для культуры» (Щукин М.Б., 1967, с. 13; 1968).

В 60-е годы появились и крупные обобщающие труды, посвященные социально-экономическим отношениям племен черняховской культуры. В.В. Кропоткин составил своды кладов римских монет и римских импортных изделий в Восточной Европе и на этой основе проследил направление экономических связей населения данной территории в первой половине I тысячелетия н. э. (Кропоткин В.В., 1961; 1967; 1970б). Фундаментальное исследование М.Ю. Брайчевского затронуло широкий круг социально-экономических вопросов: производство и ремесло черняховской культуры, демография, строительное дело, монетное обращение, вооружение, степень социального расслоения (Брайчевський М.Ю., 1964). Однако выводы автора часто строились на явно ошибочных или слабо аргументированных положениях. Неоправданно была расширена территория черняховской культуры за счет отнесения к ней южной Польши и Словакии, отсутствовало серьезное обоснование ее датировки II–VII вв. и славянской принадлежности, допущено много фактических ошибок. Все это обусловило весьма противоречивые оценки книги (Сымонович Э.А., 1968; Березовец Д.Т., 1968).

С 60-х годов планомерно издавались материалы раскопок черняховских памятников. В этот же период была осуществлена целая программа исследований, базирующихся на применении естественнонаучных методов: изделия из железа и стали изучались с помощью металлографии; украшения из цветных металлов — путем спектрального анализа; керамика подвергалась петрографической и физико-технологической обработке; древние печи и горны датировались археомагнитным способом (Барцева Т.Б., Вознесенская Г.А., Черных Е.Н., 1972; Бобринский А.А., 1970; 1978).

В 1967 г. состоялось совещание по проблемам черняховской культуры, которое подвело основные итоги работ за истекшее десятилетие и выявило новые направления и пути в решении вопросов датировки, происхождения культуры, социально-экономических отношений ее населения. Тематика докладов на совещании была чрезвычайно разнообразна. Одной из самых острым и волнующих проблем по-прежнему оставалась проблема происхождения черняховской культуры, ее связи со славянским миром VI–VIII вв. В.Д. Баран, основываясь главным образом на материалах своих раскопок в Верхнем Поднестровье, подразделил поселения черняховской культуры на две группы. Для первой группы, по его мнению, характерны полу земляночные жилища с очагами или печами, сложенными из глины или камня. В керамическом комплексе лепные сосуды преобладают либо составляют равную долю с гончарными. Вторая группа характеризуется наземными жилищами и отчетливым преобладанием гончарной посуды. Исследователь пришел к выводу, что памятники С обилием лепной керамики и полуземляночными постройками генетически связаны с раннесредневековыми славянскими древностями Поднестровья (Баран В.Д., 1970, с. 7–12). И.С. Винокур высказал предположение, что одним из районов формирования черняховской культуры было Волы но-Подольское пограничье. В этом регионе, по его мнению, в материалах черняховской культуры «присутствуют элементы зарубинецкой и пшеворской культур, которые составляли генетическую основу формирования черняховских племен» (Винокур И.С., 1970, с. 31). При этом исследователь полагал, что миграция гото-гепидов не проявляется ощутимо в археологических материалах Волыни.

Ряд ученых выступил по вопросу о происхождении и этнической принадлежности черняховской культуры с совершенно иных позиций. Так, Д.Т. Березовец, сравнивая черняховские и раннеславянские памятники, утверждал, что между ними фактически нет ничего общего. Если какая-то часть черняховского населения и осталась на прежних местах обитания после бурных событий середины I тысячелетия н. э., она не могла сохранить традиций своей культуры (Березовец Д.Т., 1970, с. 17).

Новое обоснование в материалах совещания 1967 г. получила и концепция германского происхождения черняховской культуры. Ю.В. Кухаренко рассмотрел памятники II–IV вв. Волыни и выделил их особенности: преобладание наземных жилищ, среди которых имеются большие двучастные постройки, широкое распространение ямных трупосожжений и вещей нижневисленских типов. Подобные памятники хорошо известны также в Молдове. По мнению ученого, «мазовецко-волынская группа памятников и территориально, хронологически, и по всей сумме археологических признаков является промежуточным звеном между двумя культурами: нижневисленской, или так называемой гото-гепидской, и черняховской» (Кухаренко Ю.В., 1970а, с. 58). Таким образом, Ю.В. Кухаренко полагал, что сложение черняховской культуры происходило на основе мазовецко-волынской группы, которая в свою очередь генетически восходит к памятникам нижней Вислы.

Исследования М.А. Тихановой были также посвящены результатам раскопок памятников на Волыни. Спецификой поселений этого региона, таких как Лепесовка, Викнины Великие, Костянец, Маркуши, являются большие наземные постройки, часто двукамерные, совмещенные под одной крышей жилые помещения и хлев для скота, лепные сосуды яйцевидной формы с загнутым внутрь краем и ошершавленной поверхностью тулова. Эти выразительные элементы находят соответствие в археологических материалах Нижнего Повисленья, Мазовии, на северо-западе Европы, т. е. в культурах, принадлежавших германским племенам. Подобные факты позволили М.А. Тихановой признать германское (а не только исключительно готское) происхождение черняховской культуры, к которой исследовательница относила, в отличие от Ю.В. Кухаренко, и волынскую группу (Тиханова М.А., 1970).

Некоторые аспекты проблемы происхождения черняховской культуры были затронуты и в других докладах. Э.А. Рикман проследил черты сходства между карпо-дакийскими памятниками типа Поянешти-Виртешкой и черняховскими в топографии поселений, характере культурного слоя, погребальном ритуале, ряде категорий вещей. По мнению исследователя, эти факты свидетельствуют о том, что северные фракийцы входили в состав носителей черняховской культуры в междуречье нижнего Дуная и Днестра. Н.М. Кравченко рассмотрела вопрос о происхождении различных типов обряда трупосожжения черняховской культуры. Особенности погребений с сожжениями позволили говорить об их различных этнокультурных корнях: зарубинецком, пшеворском, гето-дакийском. Распространение зарубинецких и гето-дакийских признаков связывается в основном с территорией, на которой они известны в предшествующий период, тогда как пшеворские типы распространены по всему ареалу и не представляют собой локального явления (Кравченко Н.М., 1970, с. 50, 51).

Ряд выступлений на совещании 1967 г. был посвящен проблемам хронологии черняховской культуры. Так, В.В. Кропоткин уточнил датировки некоторых импортных римско-византийских вещей (Кропоткин В.В., 1970б). А.Т. Смиленко сделала попытку проследить хронологию и эволюцию четырех типов гончарной черняховской керамики (Смиленко А.Т., 1970). М.Б. Щукин рассмотрел вопрос о хронологии черняховских памятников Среднего Поднепровья. Он затронул важные методические вопросы, отметив, что в большинстве случаев датировка культуры в целом определялась по вещам, дающим крайние — верхнюю и нижнюю — даты. Такой подход затруднял разработку относительной хронологии, выделение ранних и поздних памятников, оставлял в стороне вопрос о соотношении особенностей разных регионов. Иными словами, исключалась возможность создания динамической картины исторических событий. М.Б. Щукин предложил разработку хронологии отдельных памятников на основе определения «узкой» даты каждого закрытого комплекса (погребения) — промежутка времени, в котором совпадает бытование всех его вещей. Он пришел к выводу, что «черняховская культура в том виде, как она представлена на могильниках в Черняхове и Маслове, оформилась не ранее, чем в середине — конце III в. н. э., и существовала до конца IV в.» (Щукин М.Б., 1970а, с. 104–1101.

На совещании были также представлены итоги изучения черняховского металла и керамики с помощью естественнонаучных методов. А.А. Бобринский коснулся некоторых особенностей формовочной технологии сосудов (Бобринский А.А., 1970). Г.А. Вознесенская провела металлографическую обработку железных изделий с памятников Среднего и Нижнего Поднепровья, Побужья, Молдовы. Эта работа позволила сделать несколько важных, хотя и предварительных, наблюдений. Стало ясно, что определяющим в развитии черняховского кузнечного ремесла было скифо-сарматское влияние, прослеживаются и кельтские традиции (Вознесенская Г.А., 1970, с. 38). Спектроаналитические исследования черняховских изделий из цветного металла также дали интересные результаты. По-видимому, население черняховской культуры восприняло и развило местную северопричерноморскую (позднесарматскую, позднескифскую, а для Подолии — ляпицкую) традицию металлообработки. Другой источник формирования черняховских металлургических схем находился на северо-западе, в прибалтийских областях (Черных Е.Н., Барцева Т.Б., 1970, с. 102, 103).

В 70-80-е годы появились новые исследования, посвященные проблемам интерпретации, хронологии, происхождения, этнической принадлежности черняховской культуры. В работах Б.А. Рыбакова развивается идея, что более или менее однородная черняховская культура, сильно нивелированная римским воздействием, рождается из недр днепровской зарубинецкой культуры и позднескифской культуры нижнего Днепра. Область черняховской культуры делится на две части незаселенной степной полосой, где находились сарматские кочевья и южнее которой жили разные земледельческие племена, среди которых могли быть и готы. Северная, лесостепная, часть территории черняховской культуры, совпадая с древней прародиной славян и с землями «скифов»-пахарей, древним праславянским сколотским царством, по мысли автора, была заселена славянскими племенами (Рыбаков Б.А., 1982, с. 38). Славяне во времена черняховской культуры (II–IV вв.) находились в благоприятных условиях, вели оживленную торговлю с Римской империей, что способствовало развитию у них хозяйства и социальных отношений, и этот счастливый период «трояновых веков» надолго сохранился в народной памяти (Рыбаков Б.А., 1979, с. 228).

В.В. Седов в серии статей, а затем в монографии обратил внимание на сложную картину расселения различных племен и миграционные процессы в Юго-Восточной Европе в первые века нашей эры. Бо́льшую часть будущего черняховского ареала заселяли ираноязычные скифо-сарматские племена; отдельную этническую группу составляли остатки зарубинецкого населения в Полесье и Среднем Поднепровье; в Верхнее Поднестровье в этот период проникали носители пшеворской культуры. Выделив различные субстратные элементы в черняховской культуре (скифо-сарматские, пшеворо-зарубинецкие), картографировав их и статистически обработав, В.В. Седов показал многокомпонентность и полиэтничность черняховского населения, основную массу которого составляли потомки местных ираноязычных племен и славяне, заселявшие Днепровско-Подольский регион черняховского ареала (Седов В.В., 1976, с. 93–99; 1978, с. 99–107; 1979, с. 78–98).

Сторонником полиэтничности черняховского населения выступал П.Н. Третьяков. По его представлениям, в состав этого населения входили различные местные племена, этнические особенности культуры которых были утрачены под нивелирующим влиянием позднеантичного Причерноморья. Он охарактеризовал черняховское население как «несложившуюся народность», процесс консолидации которой из разноэтничных элементов был прерван вторжением гуннов. Но все же он считал возможным дифференциацию черняховских древностей и выделение среди ник специфических особенностей отдельных этнических групп. К восточнославянскому этногенезу, но его мнению, черняховская культура не имела прямого отношения, так как носила совершенно иной характер, чем раннесредневековая славянская культура (Третьяков П.Н., 1966, с.203; 1982, с. 13–17).

М.Б. Щукин попытался представить археологические объекты первой половины I тысячелетия н. э. Северного Причерноморья в динамике и взаимосвязи. Исследователь создал своего рода «хронологический каркас» для культур этой эпохи. В результате был выделен пласт археологических объектов, непосредственно предшествовавших черняховской культуре: пшеворские памятники Верхнего Поднестровья; сарматские впускные погребения, курганные и бескурганные некрополи, распространенные на широкой территории западнее Дона; позднезарубинецкие памятники Среднего Поднепровья и Южного Побужья; позднескифские городища, неукрепленные поселения и грунтовые некрополи в низовьях Днепра, Южного Буга и Днестра; памятники культур Поянешти-Виртешкой и Килия (Щукин М.Б., 1971, с. 14). Племена, оставившие эти разнообразные и многочисленные объекты, можно считать потенциальными участниками формирования черняховской культуры. Динамичная картина археологических явлений, нарисованная М.Б. Шуниным, выявила своеобразие ситуаций, возникших в разных регионах накануне образования черняховской культуры. Так, в Среднем и Нижнем Поднепровье для II–III вв. отмечается хиатус, «отсутствие сколько-нибудь выраженного пласта памятников». В Верхнем Поднестровье и на Волыни не наблюдается хронологического разрыва, здесь в этот период были распространены пшеворские и вельбарско-цецельские памятники, частично синхронные черняховским и несколько более ранние, тогда как черняховские существовали и дольше (Щукин М.Б., 1979б, с. 81). Подобную «хронологическую лесенку» М.Б. Щукин считает симптомом генетической преемственности. Таким образом, формирование черняховской культуры происходило на Волыни и в Верхнем Поднестровье на вельбарской и пшеворской основе (Щукин М.Б., 1979б, с. 81–84).

В монографии Э.А. Рикмана, посвященной этнической истории населения Поднестровья и Нижнего Подунавья в первых веках нашей эры, рассмотрены вопросы черняховской культуры данного региона: погребальный обряд, социально-экономические отношения, влияние античного мира, этнический состав. Автор полагает, что основным населением Поднестровья и Нижнего Подунавья в предчерняховское время были сарматы. Продвижение оседло-земледельческих фракийских племен из Верхнего Поднестровья и восточного Прикарпатья и смешение их с местными сарматскими племенами и вызвали, по мнению Э.А. Рикмана, зарождение черняховской культуры. Таким образом, «в формировании черняховской культуры Днестровско-Прутского междуречья и прилегающих районов Нижнего Подунавья решающую роль сыграли сарматы и гето-дакийцы» (Рикман Э.А., 1975в, с. 331, 332).

В монографии, посвященной черняховской культуре на верхнем Днестре и Буге, В.Д. Баран, осветив разные стороны материальной культуры, пришел к выводу, что черняховские памятники существовали в конце II–V в., и попытался выделить разновременные комплексы, относящиеся к трем этапам — III, III–IV и IV вв. Черняховская культура возникла, по мнению автора, путем интеграции всех местных культур предшествующего времени — липицкой, пшеворской, зарубинецкой, позднескифской, сарматской — и при взаимодействии с киевской и вельбарской культурами, при этом важную роль имело провинциальноримское влияние. Элементы субстратных культур по-разному проявлялись в отдельных областях, что привело к некоторому локальному своеобразию единой в социально-экономическом отношении и синкретичной в этническом плане черняховской культуры. Особое значение В.Д. Баран придает черняховским памятникам в верховьях Днестра и Буга, имеющих свои локальные особенности (распространение углубленных жилищ и преобладание лепной керамики) и возникших, по его мнению, на основе пшеворских, зарубинецких и киевских древностей. Локальные особенности черняховской культуры этой территории близки чертам раннесредневековой славянской культуры пражского типа, а связующим звеном между этими культурами являются открытые в последние годы поселения V в. н. э., которым уделено особое внимание (Баран В.Д., 1981, с. 130–177).

Серьезная работа по систематике черняховского погребального обряда была проделана в последние годы Г.Ф. Никитиной (1985). Скрупулезному анализу были подвергнуты материалы 207 некрополей. Исследовательница составила подробный список четко сформулированных признаков, характеризующих погребальный обряд черняховской культуры, и провела их сравнительный анализ на основе статистической обработки данных. Это позволило ей смоделировать некоторые звенья погребального цикла, воссоздать отдельные черты ритуальных действий, костюма умерших, выделить разнообразные проявления социальной дифференциации населения, оставившего черняховские могильники (Никитина Г.Ф., 1985, с. 79–90).

Немаловажное значение для решения вопроса о происхождении черняховской культуры имеют данные антропологии. Т.И. Алексеева развивает положение о генетических связях черняховского населения с местным иранизированным населением лесостепной полосы, которое входило в состав скифского царства (Алексеева Т.И., 1973, с. 263; 1974, с. 65). Исследовательница отмечает, что на юге европейской части СССР обнаруживается определенная линия преемственности: племена степной полосы эпохи бронзы (исключая трипольцев) — скифы лесостепной полосы — население черняховской культуры — поляне (Алексеева Т.И., 1973, с. 256). Т.С. Кондукторова, изучившая большие краниологические серии из могильников Черняхов, Деревянное, Ромашки, Телешовка, Журавка, Ранжевое, Коблево, Викторовка, также пришла к выводу о значительном сходстве черняховских черепов с объединенной скифской серией. В то же время исследовательница отметила четкие различия между населением черняховской культуры и сарматами (Кондукторова Т.С., 1972, с. 111; 1979а). М.С. Великанова обработала остеологические материалы черняховской культуры Днестровско-Прутского междуречья из могильников Будешты, Малаешты, Балцаты и показала, что молдавские серии выделяются среди остальных черняховских групп. Этот вывод оспаривает Т.И. Алексеева, которая полагает, что на общем фоне вариантности краниологического материала железного века Восточной Европы различия антропологических типов отдельных регионов черняховской культуры не выглядят значительными (Алексеева Т.И., 1973, с. 156–263). В целом основную массу черняховского населения Днестровско-Прутского междуречья М.С. Великанова относит к средиземноморскому типу и по многим особенностям сближает с объединенными фракийскими сериями (Великанова М.С., 1975, с. 71, 74, 87). Вместе с тем в будештской мезо-долихокранной серии обнаружено несколько брахикранных черепов, ближайшие аналогии которым прослеживаются у астраханской группы сармат. Этот факт позволил М.С. Великановой сделать вывод о смешанном характере будештской серии, о незначительной механической примеси сармат в составе населения, оставившего этот могильник (Великанова М.С., 1961, с. 30–33, 51; 1975, с. 82).

Историографический обзор дает представление о чрезвычайной сложности и многогранности проблемы интерпретации черняховской культуры. Основные вопросы, связанные с ее происхождением, этнической принадлежностью, хронологией, социально-экономической структурой общества, еще далеки от исчерпывающего разрешения.

Основную массу поселений представляют неукрепленные селища, среди которых выделяются лишь три известных к настоящему времени городища. Селища обычно располагаются на склонах первых надпойменных террас, вблизи воды. Иногда территория селищ бывает ограничена впадающим в пойму ручьем или оврагом. Размеры селищ различны: крупнейшие из них достигают в длину 2 км и более при ширине 150–200 м, но большинство имеет длину около 1 км и ширину 80-100 м. Известны и совсем небольшие поселки — например, около с. Лески Черкасской обл., где три селища, имевшие в длину не более 250 м, расположены на близком расстоянии друг от друга (Смиленко А.Т., Брайчевский М.Ю., 1967, с. 35–61). Размещение селищ группами наблюдается во многих местах, но не всегда входившие в группу селища были вполне синхронными (Сымонович Э.А., 1969б, с. 137–148).

Городища — Башмачка на Днепре, Городок на Южном Буге и Александровка на Ингульце — расположены в южной части черняховского ареала (Смiленко А.Т., 1975, с. 51–57; Смиленко А.Т., Мизин В.А., 1979, с. 402–403; Магомедов Б.В., 1980, с. 133–134). Небольшое (40×60 м) городище Башмачка находится на мысу и ограничено с напольной стороны рвами и валом, основу которого составляют две стены, сложенные из камней, и глиняная забутовка между ними. На концах вала сохранились каменные фундаменты, возможно, от двух прямоугольных башен. Оборонительные стены проходили и кругом мыса, и по его склону. На площадке городища находились наземные постройки, стены которых имели каменную конструкцию. Большая (6×4 м) постройка в центре площадки, возможно, имела общественное назначение. Рядом с городищем расположены поселение и два могильника, где были две курганные насыпи. Такой же характер имело городище Александровка. Оно также расположено на мысу, ограничено рвом и валом с каменной стеной и, возможно, башнями, на его площадке также располагались большие наземные постройки с каменными стенами. Оба городища относятся к IV в. н. э., и в конструкции их оборонительных стен прослеживаются позднескифские и античные традиции (Магомедов Б.В., 1987а).

Внутренняя планировка черняховских селищ не может быть освещена достаточно подробно. Как уже говорилось, не так много поселений раскопано широкими площадями. Вытянутая форма селищ, расположение вдоль рек и ручьев обусловливают размещение домов параллельно береговой линии. На свежевспаханных склонах берегов прекрасно бывают видны тянущиеся вдоль них развалы глиняной обмазки на тех местах, где когда-то стояли дома. Известны случаи размещения таких развалов в один, два и три ряда. В Ромашках на почве были отмечены овальные или прямоугольные пятна — следы жилищ (длина до 7 м, промежутки между домами 10–15 м). Однако по мере исследований стало ясно, что столь строгая уличная планировка для поселений отнюдь не обязательна. Большие площади, вскрытые в Лесках, Журавке, Черепине, Рипневе, на ряде поселений в Молдове, помогли установить кучное расположение построек жилого и хозяйственного типов. Группы строений, сосредоточиваясь в разных местах вдоль берега, образовывали только некоторое подобие улиц. Размещавшиеся на разных расстояниях друг от друга скопления домов, надо думать, принадлежали лицам, связанным кровным родством. Э.А. Рикман связывает планировку в виде параллельных рядов, вытянутых вдоль склона берега, с определенными потребностями общины в землепользовании. Подобная планировка поселений типична для Карпато-Дунайского и Поднестровского регионов (Рикман Э.А., 1975в, с. 53).

На отдельных поселениях применялась более или менее одинаковая ориентировка построек — чаще всего стены жилищ направлены по сторонам света (Рипнев II, Черепин, Чижиков), реже дома по сторонам света ориентированы углами (Бовшев). Хозяйственные и производственные постройки обычно расположены поблизости от жилищ. Особенно широко использовались хозяйственные ямы-хранилища, над которыми в некоторых случаях прослеживаются остатки деревянного навеса (например, в Рипневе) (Баран В.Д., 1959, с. 218). Для хозяйственных нужд служили также очаги, расположенные вне жилищ. Жилые и хозяйственные помещения часто объединены под одной крышей, благодаря чему возникали большие многокамерные дома (Раевский К.А., 1955, с. 253; Сымонович Э.А., 1956б, с. 131–135).

Особенности конструкции жилищ позволяют выделить несколько их основных видов: жилища, углубленные в землю; наземные деревянные дома; наземные каменные дома. Доминировали полуземлянки (табл. XLIV) (Смiленко А.Т., 1975, с. 35). Нижняя часть этих жилищ бывает впущена в землю в среднем на 0,6–1,5 м (Рикман Э.А., 1975а, с. 52; Баран В.Д., 1981, с. 24). Наиболее характерны для них квадратно-прямоугольные помещения, но встречаются и округло-овальные, и неправильные в плане, с неровными стенами и выступами. Кроме того, среди полуземлянок могут быть отмечены одно- и двукамерные постройки (Баран В.Д., 1981, с. 24, 25). Обычные размеры полуземлянок 10–20 кв. м, хотя известны и достигающие по площади 40–50 кв. м (Винокур I.С., 1972, с. 56). Столбовые ямы, расположенные по углам и посредине стен полуземлянок, помогают реконструировать наземную, возвышавшуюся над поверхностью часть жилища. Их стены, как и у наземных построек, опирались на вертикальные столбы и были сплетены из прутьев, обмазанных затем глиной. Крыша домов, очевидно, делалась двускатной. Пол был земляным, плотно утрамбованным. Вход часто никак не выделялся, иногда же выступал за основной контур постройки. Нередко он имел вид ступенек, вырезанных в материке. Прослежены выступы за пределы стен жилища, предназначенные для устройства ям-погребов, или, что является весьма своеобразной деталью домостроительства, печей. В таких случаях (Грушевка, Журавка, Бургунка, Букреевка и др.) в материковой стене полуземлянки выкапывали подбой с ровным подом и полусферическим сводом, обмазанными глиной (Брайчевська А.Т., 1955, с. 89, рис. 2). Две печи в Журавке с уцелевшим сводом позволили представить их внутреннее пространство, где на под можно было установить только средней величины горшок. Следы дымохода в таких печах не отмечены. Кроме таких печей, пользовались подковообразными печами, свод которых был выложен из глиняных вальков (Лука-Врублевецкая, Журавка). Но чаще всего жилища отапливались простыми очагами, помещенными в центральной части помещения или в его углу. Поды очагов были обмазаны глиной или выложены черепками, иногда небольшими камнями. Диаметры очагов и печей редко превышали 1 м. В некоторых случаях отмечены сочетания печей и очагов в одном жилище. В последний период существования черняховской культуры в западных областях Украины и на памятниках Поднестровья в полуземляночных жилищах появились печи, сложенные из камней (Баран В.Д., 1981, с. 31).

Сведения о меблировке черняховских построек крайне ограничены. Это следы земляных лежанок и скамеек вдоль стен, укрепленных на тонких столбиках, забитых в пол. Надо думать, что при двух уровнях пола в двукамерных постройках более углубленное помещение служило спальней как самая утепленная часть жилища. Неотапливаемые углубленные в землю постройки использовались в хозяйственных целях, в качестве погребов и сараев, или служили летними жилищами. Есть углубления довольно правильной, квадратной, формы (например, в Колесовке), которые были подполом-погребом наземных сооружений.

В отличие от углубленных в землю, наземные постройки нередко имели большие размеры, о чем можно судить по развалам обожженной глиняной обмазки на местах домов и по расположению столбовых ям вдоль их стен (табл. XLV, 2). Средняя величина наземных построек бывает около 30–40 кв. м (Черепин, Ружичанка, Пряжев, Маркуши, Слободище и др.). Известны совсем небольшие постройки, площадью 10–25 кв. м (Боровце, Иванковцы, Пряжев, Черепин, у овчарни совхоза «Приднепровский» и т. д.). В особый тип обычно выделяют так называемые большие дома, занимавшие площадь 65-120 кв. м (Рикман Э.А., 1975в, с. 88–105), разделенную на жилую часть с одним или несколькими очагами и неотапливаемую хозяйственную (табл. XLV, 4). В таких домах могли жить большие патриархальные семьи, а некоторые из них предназначались для общественных собраний и церемоний. По планировке, размерам и конструкции «большие дома» на черняховских поселениях сходны с древнегерманскими жилищами, распространенными в Северной и Северо-Западной Европе (Рикман Э.А., 1975а, с. 104, 105). По подсчетам В.Д. Барана, всего на территории черняховской культуры известно девять «больших домов», расположенных по одному на поселениях в окружении небольших наземных построек (Ягнятин, Сухоставы, Лески, Будешты, Загайканы, Делакеу, Собарь, Комрат, Русяны) (Баран В.Д., 1981, с. 59).

Конструктивные особенности наземных домов разных размеров в основном однотипны (Рикман Э.А., 1975в, с. 108, 113). Земляной утрамбованный пол обыкновенно залегает под развалом обмазки стен на глубине 0,3–0,6 м ниже современной поверхности. Не исключено, что в древности он был немного углублен в землю, выровненную на месте строительства. Пол неоднократно подновляли, что было замечено в Жуковицах и Ягнятине (Махно Є.В., 1949, с. 154–164; 1952б, с. 154–165). Отпечатки на обожженных кусках глиняной обмазки плетня и следы нетолстых столбов свидетельствуют о конструктивных особенностях стен и соломенных крыш построек, таких же, как у углубленных в землю строений. Столбы для поддержки стен, имевшие малый (7-10 см) диаметр, приходилось ставить довольно часто, на расстоянии 0,7–0,8 м. Угловые опорные столбы были массивными (диаметр 15–20 см). Наземные жилища бывают одно-, двух- и многокамерными (с сенями или каморой-хранил ищем), с соответствующим количеством очагов (Максимовка, Островец и др.). В отдельных постройках замечены следы сводчатых печей (Ягнятин, Новоселка-Костюкова, Костянец, Будешты; табл. XLVI; XLVII) (Махно Є.В. 1952б, с. 155; Рикман Э.А. 1960а, с. 321).

Наряду с жилыми наземными домами зафиксированы прилегающие к ним или отдельно расположенные наземные постройки хозяйственного назначения, как в Лесках; мастерские, как в Ягнятине; общественные большие дома для собраний или молений, как в Иванковцах (Смиленко А.Т., Брайчевский М.Ю., 1967, с. 39–41; Махно Є.В., 1952б, с. 155; Брайчевский М.Ю., Довженок В.И., 1967, с. 261). В двух случаях открыты мельницы, занимавшие наземные помещения (Синицивка-Сабатиновка, Иванковцы). Здесь на специальных площадках или вымостках были расположены ручные ротационные жернова. Э.А. Сымоновичем и И.С. Винокуром были сделаны попытки реконструировать мельничные сооружения (Сымонович Э.А., 1952а, с. 97–108; 1960б, с. 151–157; Винокур И.С., 1964, с. 181, 182; 1970, с. 238–244).

Каменные строения черняховской культуры представлены двумя типами: во-первых, жилищами малых и больших размеров со многими камерами; во-вторых, большими сараеобразными постройками-хранилищами (табл. XLVIII). Те и другие были достаточно четко прямоугольными. Пол построек земляной, ровный. Крыша, укрепленная на деревянных балках, очевидно, была покрыта смесью глины с половой, а столь характерная для близлежащих античных поселений и городов черепица употреблялась крайне редко. В основании стен построек укладывали большие камни без следов обработки, служившие своего рода фундаментом, чуть погруженным в землю. Стены аккуратно складывали из камней средних размеров (в поперечнике 0,25-0,40 м), образующих два панциря, между которыми находилась забутовка из более мелких камней. Кладка сделана всухую, без каких-либо следов раствора. Толщина основных стен построек 0,35-0,50 м, тогда как перегородки между помещениями делали более тонкими. Высота стен строений, судя по развалам камней, не превышала человеческий рост, вряд ли достигая 2 м. Кроме стен, из камня строили заборы (Ранжевое, Киселово). К заборам примыкали постройки — например, в Ранжевом подобный забор образовывал одну из стен сеней жилища (Сымонович Э.А., 1967а, с. 225, 226, рис. 12; 13, 1).

Хотя на южных черняховских поселениях остатки древних построек часто повреждены выборками камня (Викторовка II, Коблево, Бургунка, Ингулецкие поселения и т. д.), все же некоторые сооружения удается восстановить полностью. Наиболее яркие примеры жилищ и хозяйственных построек типа сараев дали работы в селах Ранжевое и Капустине, расположенных на разных берегах Тилигульского лимана (табл. XLVIII). Ранжевское жилище, примыкавшее к каменному забору, состояло из двух помещений — узких сеней, выход из которых был обращен на юг, и жилой камеры, отделенной перегородкой с сохранившимся входом и каменным порогом (4,5×3,5 м). На утрамбованном земляном полу справа от входа помещалась печь, сложенная из больших каменных плит и топившаяся по-черному. Возле узкой стороны печи выкопана предпечная яма, наполненная золой и обломками лепных и круговых сероглиняных сосудов. К внутреннему убранству помещения относится четырехгранный столпообразный жертвенник с чашеобразным углублением сверху и с прикипевшей к камню скорлупой яиц. Рядом с жилищем вдоль берега лимана была расположена большая хозяйственная постройка, состоявшая из трех смыкавшихся узкими сторонами помещений. Вход находился со стороны, противоположной лиману, и место его обозначал специально подтесанный камень порога (Сымонович Э.А., 1967а, с. 224, 225, рис. 12).

В Капустине был расчищен дом из камней такой же кладки, как в Ранжевом. Он сохранился частично и представлял собой прямоугольную жилую постройку (длина 7 м), ориентированную вдоль лимана.

В северном углу комнаты помещалась печь с подом, обмазанным глиной и выложенным по периметру черепками и плитчатыми небольшими камнями. Перегородка внутри дома отделяла еще два помещения: квадратную каморку, служившую кладовой, и длинную камеру производственного назначения, посредине которой лежала каменная плита (Сымонович Э.А., 1956б, с. 132, 133).

В Киселове над самым морем были вскрыты остатки шести каменных прямоугольных наземных построек (табл. XLVIII, 2). Они были двукамерными, и в их длинных стенах находились входы, порогами которых служили подтесанные камни. Жилые помещения отапливались печами из плит, поставленных на ребро, или глинобитными очагами. Внутри домов располагались хозяйственные ямы, погреба, места для хранения сосудов. Одна из построек, возможно, использовалась в качестве производственной мастерской (Раевский К.А., 1955, с. 250–267). Три постройки были соединены заборами из камней и самана, по-видимому, ограничивавшими дворы усадеб и загоны для кота. В более удаленных от моря районах, у с. Отбедо-Васильевка на правом берегу р. Ингулец, раскопаны остатки каменных строений, расположенных группами. В группе, ближайшей к реке, пять построек были вытянуты вдоль берега и еще четыре расположены под углом к ним. Вторая группа, состоявшая из 17 строений, находилась на возвышенной части мыса (Добровольский А.В., 1950, с. 167–175; Махно Є.В., 1960а, с. 69). Каменные постройки использовались и в западных районах, в областях Придунавья и Буджакской степи, где есть и селища, лишенные каменного домостроительства (Кравченко Н.М., 1967а, с. 224–227; 1971, с. 63, 64).

В Среднем Поднестровье уникальные каменные домостроения обнаружены в с. Собарь. Здесь, кроме семи легких наземных построек и гончарного горна, были открыты следы огромного П-образного каменного ограждения, ориентированного по линии север-юг (около 90×45 м). Развалы камней от стены имели ширину около 0,5 м. Кладка состояла из известняковых и гранитных камней, не имевших следов обработки. Внутри ограждения стояло каменное здание с мощными (толщина до 1 м) стенами из камней и кирпича, фундаменты их были впущены в землю на 0,5 м. Размеры дома 18×10 м. Возле самого здания сохранились базы колонн и лежал прямоугольный плитчатый камень. Это сооружение было воздвигнуто на культурном слое черняховского селища. Э.А. Рикман, раскопавший сооружение, относит его к позднейшим этапам существования культуры полей погребений и предлагает связывать с проникновением римлян (Рикман Э.А., 1972, с. 192, 193).

Другое необычное для черняховской культуры сооружение, кое в чем близкое постройке в с. Собарь, — комплекс построек в с. Комаров, связанный со стеклоделием. На территории уже существовавшего черняховского поселения с наземными и углубленными в землю сооружениями было выстроено здание со стенами, сложенными из камня. Оно было в плане почти точно квадратным и ориентировано с северо-запада на юго-восток. Толщина стен, сложенных в технике панцирной кладки с забутовкой в середине более мелкими камнями, была около 0,75 м. Фундамент их слегка вкопан в культурный слой селища. Пол местами был выложен плитчатыми камнями, их подстилала щебенка, ниже которой находился слой больших камней. Обломки обмазки с отпечатками дерева свидетельствуют о наличии потолка и перекрытий. Возможно, что крыша была черепичной. В каменном доме найдена большая амфора конца IV — начала V в. (Смiшко М.Ю., 1964, с. 71–73). Рядом с каменной постройкой было обнаружено углубленное в землю сооружение, где занимались стеклоделием. Хотя римский Лимес находился от этих мест в 200–250 км, имеются доказательства того, что постройка была сооружена иноземным провинциальноримским населением, которое, видимо, и наладило тут производство стекла, впрочем, очень ненадолго, может быть, из-за недостатка производственного сырья (Щапова Ю.Л., 1978, с. 241, 242).

В распространении жилых сооружений различных видов по черняховской территории заметны некоторые, хотя и не совсем четкие, закономерности. Наиболее определенно выделяется ареал каменного домостроительства, который охватывал земли Северного Причерноморья между низовьями Днепра и Днестра, хотя и здесь в небольшом количестве известны полуземлянки (Бургунка, Тилигуло-Березанка, Викторовка, Приморское) (Сымонович Э.А., 1967а, с. 205–237; 1979б, с. 106–111; Сымонович Э.А., Яровой А.З., 1968, с. 169–183). В верховьях Днестра и Буга преобладают полуземляночные жилища, тогда как севернее, по притокам Припяти, между Бугом и Днепром, а также южнее, между средним Днестром и Прутом, господствуют наземные глинобитные постройки. Сочетание наземных и углубленных построек наблюдается на среднем Днепре, левобережье Днестра и в междуречье Прута и Дуная (Баран В.Д., 1981, с. 58–59). Основная масса полуземляночных и наземных жилищ с глинобитными стенами на деревянном каркасе находит прототипы в местных более ранних культурах — зарубинецкой, липицкой, пшеворской, Поянешти-Лукашевка, тогда как каменное домостроительство имеет истоки в античном строительстве на юге Причерноморья, а распространение больших многокамерных домов скорее всего связано с проникновением населения с северо-запада (Баран В.Д., 1981, с. 59–61).

Наибольшее число могильников исследовано в бассейнах среднего Днепра и Южного Буга и на периферии культуры — в Причерноморье и Молдове. Самые восточные погребения найдены на Харьковщине (Пересечное и Павлюковка), в Курской и Сумской областях (Замощанская Дюна, Сумы, Успенка). На севере они открыты в Черниговской обл. (Гурбинцы) и Киеве. Для северо-западных областей Волыни характерны Баевский могильник под г. Луцк, Бережанка в Тернопольской обл. и Островец в Ивано-Франковской обл. На границе с зоной распространения культуры карпатских курганов черняховские могильники исследованы в Неполоковцах и Оселивке Черновицкой обл. На юго-западе, в Молдове, известны могильники Малаешты, Будешты, Балцаты, Фурмановка в Придунавье и др. На юге, в Причерноморье, раскапывались могильники Викторовка II, Ранжевое, Коблево. Таким образом, расстояние между крайними памятниками, наиболее ярко характеризующими культуру, до 800 км с запада на восток (не считая румынских памятников) и около 500 км с севера на юг (карта 24). Наиболее полно раскопаны могильники у с. Черняхов (273 погребения), в Данченах (338 погребений), в Косанове (121 погребение), в Журавке (124 погребения), в Будештах (360 погребений). Всего имеются сведения более чем о 3500 погребениях (Никитина Г.Ф., 1985, с. 15).

Могильники, как правило, располагались на более высоких местах, чем поселения, и не у самой кромки берега. Большие кладбища занимали 5000–7000 кв. м (Компанийцы, Журавка, Маслово, Будешты). Обычно же площадь могильников не превышала 1000–1500 кв. м. Внешние признаки у черняховских могил отсутствуют, возможно, они не сохранились до настоящего времени. Предположение о том, что в древности погребения имели наземные признаки в виде небольших насыпей или каких-то деревянных легких сооружений, потом бесследно истлевших и разрушившихся, подкрепляется наблюдениями над стратиграфией могильников. Обычно в могильниках очень ограниченное количество могил перекрыто или разрушено другими могилами. Наибольшее число таких случаев оказалось в Ружичанском могильнике (четыре погребения из 73 вскрытых) и в Косанове (шесть перекрытых другими могилами погребений из 121) (Винокур И.С., 1979, с. 132, 133; Кравченко Н.М., 1967б, с. 80, рис. 3). В том и другом могильнике эти нарушения составляют не более 5 %, обычно таких случаев гораздо меньше. При разрушениях или ограблениях могил современниками умерших или другим хронологически близким населением обращает на себя внимание прекрасное знание гробокопателями расположения и устройства могил. Как правило, яма перекопа лежит в пределах более ранней погребальной ямы, что свидетельствует о наличии в то время каких-то ориентировочных признаков — насыпей или деревянных обозначений. Возможно, делались ограждения какого-либо участка древнего кладбища или отдельных захоронений, о чем свидетельствуют следы древних канав, открытых в Ромашках и Коблеве. Одно из детских погребений в Журавке было окопано квадратной канавой.

Погребения в могильниках обычно располагаются довольно свободно, в 1–3 м друг от друга. Представление о строгой рядности захоронений, основанное на работах В.В. Хвойки в Черняхове, потребовало существенных корректив. Современные работы показали кучно-рядное расположение могил. Отмеченные скопления могильных ям, видимо, отражают кровнородственную близость умерших, похороненных поблизости друг от друга. Такая планировка «поселка мертвых» соответствует тому, что наблюдается на селищах в расположении построек. Кроме того, замечена обособленная концентрация захоронений некоторых типов, особенно заметная на лесостепных памятниках. Это касается прежде всего отдельного размещения трупоположений двух основных типов (Гавриловка, Журавка, Будешты, Косаново), о которых речь пойдет ниже, а также обособления погребений с кремацией (Будешты, Косаново, Ружичанка и др.) (Кравченко Н.М., 1967б, с. 81, 82; Сымонович Э.А., 1960в, с. 197; Винокур И.С., 1979). Помимо погребений, в могильниках раскопаны культовые ямы и найдены следы тризн, от которых сохранились черепки посуды и другие вещи. В некоторых могильниках отмечены места сожжения умерших, своего рода крематории, представлявшие собой участки обожженной глины или каменные сооружения в виде печи. Они исследованы в Дедовщине, Пересечном и возле с. Окно (Козловська В.Е., 1930, с. 39–48; Луцкевич I.Н., 1948, с. 168; Тимощук Б.А., Винокур И.С., 1964, с. 192, рис. 6).

Характерной особенностью черняховских могильников является биритуальность, т. е. сочетание несожженных и сожженных погребений на одном памятнике. Известны, правда, и могильники только с ингумацией, но такие объекты в каждом случае требуют пристального рассмотрения: не имело ли здесь место разрушение неглубоко закопанных трупосожжений вспашкой, размывом и т. д. (Журавка и др.).

В основу классификации несожженных погребений положена совокупность присущих им признаков. Взаимовстречаемость этих признаков показывает правильность выделения двух основных групп трупоположений в зависимости от ориентировки головами на север или запад. Кроме этих основных групп, известны трупоположения, ориентированные на юг и восток, но они очень редки. Основные группы трупоположений с северной и западной ориентировкой отличаются друг от друга рядом особенностей: разной глубиной захоронений («северные» менее глубоко захоронены, чем «западные»), количеством инвентаря (погребения первой группы, как правило, более богаты сопровождающим инвентарем, в частности глиняными сосудами, число которых превышает в отдельных случаях полтора десятка, тогда как костяки, обращенные черепами на запад, или вовсе лишены инвентаря или сопровождаются единичными вещами). Погребения каждой группы сосредоточены в отдельных местах могильников, при этом «северные» иногда встречаются на территории, где превалируют «западные», но не наоборот. В ряде случаев очевидны рост и развитие могильников с тех площадей, где преобладают костяки, обращенные черепами на север. Они обычно располагаются ближе к древнему поселению. Ориентированные в северную сторону костяки чаще, чем «западные», подвергались преднамеренному разрушению (табл. XLIX, 5, 6; L, 8, 9).

Погребения обеих групп с теми же сочетаниями признаков встречены на обширных пространствах черняховской культуры, подтверждая культурное единообразие памятников (карта 25). Например, несмотря на некоторые локальные особенности, указанные закономерности одинаковы на широко раскопанных могильниках, расположенных в разных районах: в Среднем Поднепровье (Журавка, 125 погребений), на нижнем Днепре (Гавриловка, 96 погребений), в Северном Причерноморье (Коблево, 58 погребений) (Симонович Є.О., 1973б, с. 9–23). Но погребения с костяками, ориентированными на запад, составляют около 20 % и значительно уступают в этом отношении погребениям с северной ориентировкой (около 80 %). Однако в некоторых могильниках отмечается большой диапазон колебаний в соотношениях захоронений первой и второй групп. Так, погребения, ориентированные на запад, составляли около половины из всех раскопанных в могильниках Данилова Балка, Ранжевое, Романковцы и т. д. (Никитина Г.Ф., 1985, с. 163). Э.А. Сымонович предполагал зависимость количества по-разному ориентированных погребений от времени использования могильников, поскольку считал более поздним появление могил с западной ориентировкой погребенных (Симонович Є.О., 1973б, с. 9–23).

Трупоположения совершались в могильных ямах, для рытья которых употреблялись небольшие железные мотыжки, их следы иногда видны на земляных стенах ям (Кантемировка) (Рудинський М.Я., 1930, с. 127–158, рис. 11; Федоров Г.Б., 1960б, с. 286). По форме среди могильных ям выделяется несколько типов. Ямы при глубине 1–2 м были прямоугольными, овальными и эллипсовидными, более широкими у головы погребенного. Нередко погребения с северной ориентировкой помещены в более широкие ямы, что связано с обилием в них инвентаря и сосудов. Захоронения, ориентированные на запад, иногда положены в продольные углубления (глубина 20–40 см), вырытые на дне могильной ямы по росту умершего и образующие своего рода земляной гроб. Сходство с гробовищем тем больше, что такие углубления иногда перекрыты деревом (Гавриловка; табл. XLIX, 1), а в Причерноморье — каменными плитами (Коблево, Ранжевое). Отмечаемые в некоторых могильниках ямы с заплечиками, возможно, связаны со вторичным раскрытием ямы и разрушением скелета (Никитина Г.Ф., 1985, с. 48). На южных степных черняховских памятниках распространены подбойные могилы, а также встречаются склепы-катакомбы, которых насчитывается не более 10 (Коблево, Фурмановка; табл. XLIX, 6). Погребенные в этих могилах обычно ориентированы на север. Мало типичны для основных областей черняховской культуры погребения с применением камней в виде закладов и перекрытий, отмеченные на нижнем Днепре (овчарня совхоза «Приднепровский»), Днестре (Оселивка) и в Молдове (Будешты и др.), всего в 15 могильниках. Погребения в каменных ящиках вообще являются исключением (Глещева, Городница). Более широко известны случаи применения камня не в качестве конструктивной детали, а скорее символически, в засыпке могильной ямы. Обыкновенно костяк умершего лежал на земляном дне могильной ямы. Очевидно, перед погребением его завертывали в материю — специальный саван или плащ. Об этом свидетельствуют частые находки фибул с отпечатками тонкой ткани. Отмечены случаи, когда дно могильной ямы подмазано зеленоватой глиной. Это чаще встречается на южных памятниках Причерноморья, хотя наблюдается и в степном и лесостепном районах (овчарня совхоза «Приднепровский», Журавка). По отношению ко всем захороненным такие погребения составляют около 8-10 %. Подобная подмазка дна ямы отмечена у погребений с северной и западной ориентировками, а также у погребений в подбоях и склепах-катакомбах в Коблеве (Сымонович Э.А., 1971а, с. 66, рис. 1).

Особый тип могильных сооружений представляют захоронения знати. Их отличают необычная (до 3–3,5 м) глубина погребальных камер, обширные (около 2×3 м) размеры, тщательная отделка камеры деревом, а также обилие и богатство инвентаря, среди которого встречаются импортные предметы, прежде всего стеклянные кубки. В могильниках такие захоронения находятся в центре или расположены обособленно, в стороне от рядовых общинных погребений (Сымонович Э.А., Кравченко Н.М., 1983, с. 18). К сожалению, большинство богатых, так называемых княжеских, погребений было разрушено и ограблено еще в древности, на что обратил внимание В.В. Хвойка при исследованиях могильника в Черняхове (Хвойка В.В., 1901, с. 181). Почти каждая могила такого рода являлась особым сооружением, отличавшимся величиной, конструктивными деталями, спецификой и количеством инвентаря. Известны попытки выделения захоронений такого рода из числа черняховских (Тиханова М.А., 1957, с. 191, 192, рис. 17; Брайчевський М.Ю., 1964, с. 297; Кухаренко Ю.В., 1980, с. 83–86). Кроме того, встречаются необычайно богатые погребения, положенные на сосудах и, может быть, принадлежавшие представителям жреческого сословия. Они обнаружены в двух местах — в могильнике у овчарни совхоза «Приднепровский» и в Журавке. Оба захоронения относились к IV в. н. э. и были ориентированы головами на север (Сымонович Э.А., 1955, с. 304, рис. 16).

Большинство черняховских погребений индивидуальные. Однако еще В.В. Хвойка привел на одном из рисунков три положенных в ряд костяка из Черняхова (Петров В.П., 1964б, с. 66, рис. 2), а С.С. Гамченко проследил у с. Данилова Балка погребение женщины с ребенком (Сымонович Э.А., 1952б, с. 66). Новейшие раскопки подтвердили существование в могильниках культуры полей погребений коллективных, прежде всего парных, захоронений. В Журавке оказалось два женских погребения, положенных одно поверх другого, и разделенных лишь земляной подсыпкой. Г.Ф. Никитиной описано разрушенное погребение с тремя черепами в Романковцах (Никитина Г.Ф., 1975, с. 331). В таких коллективных захоронениях находят, по-видимому, отражение кровнородственные связи погребенных. Известны в черняховской культуре погребальные сооружения, лишенные костяков, — кенотафы, которые сооружались в память умерших на стороне взрослых и детей, о чем можно судить по размерам могильных ям.

Во всех черняховских могильниках и в обеих группах погребений с трупоположениями решительный перевес имеют погребения, уложенные на спине в вытянутом положении. Из поддающихся учету трупоположений (включая частично поврежденные, но позу которых можно установить) больше 60 % лежало с вытянутыми ногами и положенными вдоль тела руками. Отклонения относятся к погребениям с северной ориентировкой — не более 1 % костяков было повернуто на живот и около 9 % положено на боку. Нельзя признать характерными трупоположения со скрещенными в голенях и согнутыми в коленях ногами. При учете даже слегка согнутой в колене одной из ног и костяков в «скорченном» положении таких захоронений насчитывается всего 66 (12 %). Изредка наблюдаются некоторые отклонения от обычного в положении рук — они бывают сложены на груди и животе.

Определения первоначального положения костяков затруднены не только из-за смещения костей под давлением земли, но и из-за значительной доли специально поврежденных в верхней части скелетов, в частности обезглавленных, или совершенно разрушенных в древности погребений. Среди первой группы погребений с трупоположениями, ориентированными на север, разрушенные захоронения в разных могильниках (Ранжевое, Романковцы, Коблево) составляют от 25 до 100 %. Во второй группе погребений, обращенных головами на запад, число разрушенных костяков гораздо меньше — от полного их отсутствия (овчарня совхоза «Приднепровский») до небольшой части всех вскрытых могил (Сымонович Э.А., 1960в, с. 207, 1963в, с. 41–60), хотя в целом среди этой группы разрушенных захоронений тоже довольно много — больше 30 % (Никитина Г.Ф., 1985, с. 40). В этой связи коснемся так называемых захоронений черепов. О них первым сообщил В.В. Хвойка, и они были выделены в специальную группу Э.А. Рикманом после раскопок Будештского могильника (Рикман Э.А., 1967а, с. 82). Кроме того, на поселениях по крайней мере трижды были вскрыты ямы с человеческими черепами, скорее всего связанные с культовыми обрядами (Викторовка II, Отбедо-Васильевка, Ломоватое 2) (Сымонович Э.А., 1960а, с. 21–26). И тем не менее, вопрос о существовании специального обряда погребения отсеченных голов нельзя считать решенным. Так, среди 16 захоронений человеческих черепов Будештского могильника большая часть принадлежала детям (Рикман Э.А., 1967а, с. 82, 83). Между тем, хорошо известно по массовым раскопкам полное истлевание в лёссовых почвах младенческих и детских костяков, от которых нередко сохраняются лишь тончайшие кости черепа или коронки молочных зубов.

Как уже отмечалось, в группе погребений, ориентированных на север, инвентарь — сосуды, украшения, предметы личного обихода, орудия повседневного труда (ножи, пряслица, иглы, шилья и т. п.) — обнаружен в большинстве (до 80 %) захоронений, тогда как среди погребений с западной ориентировкой почти половину составляют безынвентарные. Наиболее часто встречаемая категория погребального инвентаря — керамика. Как показало сопоставление далеко расположенных друг от друга памятников, наблюдается удивительная стабильность предметов, в том числе и керамики, сопровождавших умерших. Но в расположении погребального инвентаря в могилах четкого стандарта нет. Можно только заметить, что при трупоположениях с северной ориентировкой глиняные сосуды расположены по нескольку штук в головах, в ногах или с одного из боков покойника. В ямах с уступами сосуды бывают именно на этих уступах (Данилова Балка, Могиляны-Хмельник) (Каспарова К.В., Щукин М.Б., 1979, с. 153, рис. 6). На юге выкапывали специальную нишу с узкой стороны могилы, возле головы погребенного, куда ставили сосуды (Викторовка, Фурмановка). Существенное различие между могилами с северной и западной ориентировками наблюдается в количестве и категориях сосудов. Первую группу погребений сопровождали почти все употребляемые черняховскими племенами категории сосудов (горшки для варки пищи, миски открытого и закрытого типов, кувшины и кружки, миски-вазы и часто положенные в них кубки, как сделанные из глины, так и привозные, изготовленные из стекла). Редко, преимущественно на юге и в Молдове, встречаются в погребениях амфоры и светильники, повторяющие античные образцы, а также другие сосуды античного происхождения, сделанные из красной глины или покрытые лаком. В противоположность этой группе лишь отдельные захоронения с костяками, ориентированными на запад, имеют в заполнении ям сосуды. При этом все сосуды предназначались в основном для жидкости — вина или масла. Среди многочисленных безынвентарных погребений этой группы изредка встречаются костяки, сопровождаемые глиняным или стеклянным кубком, поставленным в головах (например, Ранжевое). Очень редко в эти могилы ставили два сосуда: один — для питья, другой — обычно кувшин или амфора (Косаново, Викторовка, Каборга IV) (Кравченко Н.М., 1967б, с. 94, 95; Сымонович Э.А., 1967а, с. 105–109, рис. 29; Магомедов Б.В., 1979а, с. 34, 35, табл. VII, 11). В двух случаях известно приношение умершему светильников (Коблево, Каменка-Анчокрак) (Сымонович Э.А., 1979а, с. 68, рис. 46; Магомедов Б.В., 1978, с. 90). Некоторые сосуды (например, большие пифосообразные зерновики — хранилища запасов) совсем не было принято ставить в могилы).

Детали одежды и украшения — такие, как бусы, ведеркообразные подвески, фибулы, пряжки — обычно находятся на тех местах, где их носили при жизни, т. е. на шее, плечах и поясе, а туалетные принадлежности, прежде всего гребни, лежат поблизости от головы. Магические предметы — морские раковины, подвески или костяные «палицы Геракла» — видимо, носили на концах поясов: их находят между бедренными костями. Железные ножи часто клали на землю возле костей животных — остатков жертвенной пищи. В редких случаях украшения и магический инвентарь, раковины или мелкие камушки были положены в шкатулки или накрыты черепком (Коблево, Ромашки) (Сымонович Э.А., 1979а, с. 67, 81; 1979в, с. 161, 162). Наибольшую группу вещей в могилах составляют фибулы, бусы, пряжки, костяные многочастные гребни, глиняные пряслица и ножи. В составе украшений почти полностью отсутствуют браслеты. Они найдены только в Криничках, Косанове и Чернелове-Русском. Почти нет височных колец и перстней. Даже простые проволочные сережки встречаются довольно редко, а небольшое количество бус не идет ни в какое сравнение с находками в сарматских и позднескифских могилах. Если не считать повсеместно употребляемых в быту железных ножей, брусков для их затачивания и глиняных пряслиц (иногда по два-три в одной могиле), а также железных и бронзовых игл, в могилы с трупоположениями класть орудия труда фактически было не принято, как не помещали обыкновенно в могилы с несожженными костями и оружие.

Помимо деталей одежды и немногих украшений, вместе со скелетами находят вещи ритуального назначения — разного рода подвески. В их числе просверленные кости животных и птиц или зубы животных со сверлинами, набор раковин (Ранжевое) и пр. (Сымонович Э.А., 1979а, с. 103, 108, рис. 7). Астрагалы мелкого рогатого скота в женском погребении из Малаешт скорее всего могли служить для игры (Федоров Г.Б., 1960а, с. 283, 290, рис. 16, 4). В отдельных случаях в могилы клали явно излюбленные вещи умершего, о чем можно судить, например, по погребениям «игроков». Так, в одном из погребений могильника Переяслава-Хмельницкого найден набор белых и черных стеклянных фишек-жетонов (Гончаров В.К., Махно Є.В., 1957, с. 133–136, табл. II, 1; Сымонович Э.А., 1964а, с. 307–312). Для игры использовали и костяные кубики (Кантемировка, Кабарга IV) (Рудинский М.Я., 1930, с. 145, табл. II, 11; Магомедов Б.В., 1979а, с. 52, табл. XVIII, 4). Встречаются женские погребения с пинцетами (Винокур И.С., 1979, с. 119–122, рис. 16, 5). Миниатюрные сосудики и вещи находят в погребениях младенцев. В мужских погребениях встречаются роскошно орнаментированные кубки. Профессиональными признаками захороненных можно считать несколько сот черепков и кремневые лощила для придания блеска глиняным сосудам, обнаруженные в могиле «гончара» в Косанове (Кравченко Н.М., 1967б, с. 89–92, рис. 10). Воин со шпорами был положен в могиле в Рудке (Тиханова М.А., 1957, с. 191). Земледелец был, вероятно, похоронен в Чернелове-Русском, где в могилу были положены четыре железные косы и девять серпов (Герета И.П., 1979, с. 90). Бронзовый ланцетовидный нож в погребении «хирурга» в Коблеве и бронзовый медицинский пинцет из Ружичанки свидетельствуют о зачатках медицинских навыков в черняховском обществе (Сымонович Э.А., 1971в, с. 83–87; Винокур И.С., 1967а, с. 229, 230). Иногда в могилу клали ключи и замки, служившие признаком развития частнособственнических представлений (Ружичанка, Каборга и др.) (Винокур И.С., 1979, с. 117; Магомедов Б.В., 1979а, с. 45, табл. XIII, 7).

В черняховских могилах крайне редки предметы из драгоценных металлов, в особенности из золота. Среди этих предметов — золотая монета из черняховского могильника, случайная находка золотой ведеркообразной подвески, украшенной зернью, из Рыжевского могильника, такие же подвески из могильников Грушевцы и Данчены (Хвойка В.В., 1901, с. 147, рис. 27; Кропоткин В.В., 1967, с. 228; 1972а, с. 264–269). Иногда встречаются предметы, изготовленные из сплава металла, биллона. Биллоновые изделия весьма широко распространены в областях Северного Причерноморья. По утверждениям специалистов, серебро, олово, цинк и свинец в черняховских сплавах меди принадлежат к категории искусственных примесей (Карцева Т.Б., Вознесенская Г.А., Черных Е.Н., 1972, с. 55). Несмотря на тесные связи с античным миром, в черняховские могилы очень редко попадали серебряные денарии II–III вв., и то превращенные нередко в предмет украшения благодаря просверленной в них дырочке и найденные среди бус на шее (Сымонович Э.А., 1952б, с. 66).

Вместе с погребенными в могилу часто помещали жертвенную пищу. Обычно сохраняются кости домашних, изредка диких (косуля, кабан, олень), животных, а также кости птиц и яичная скорлупа. Иногда в сосудах заметны следы органических остатков, возможно, от мучной или крупяной пищи (Сымонович Э.А., 1952б, с. 86).

Захоронения с сожжениями, хорошо исследованные и надежно зафиксированные, по количеству уступают трупоположениям (карта 26; табл. LI; LII), хотя по наблюдениям В.П. Петрова около половины умерших подвергалось кремации (Петров В.П., 1964б, с. 69). Очень часто трупосожжения бывают потревожены или совершенно уничтожены в результате глубокой вспашки или при смыве верхних слоев распахиваемой почвы. Глубина залегания кремированных остатков редко достигает 0,8–1 м, обычно их находят на глубине 0,3–0,5 м. Вдобавок неглубокие могильные ямы, содержавшие трупосожжения, плохо прослеживаются в черноземе, а при сильном огне костра от умершего остается лишь ничтожная горсть косточек. Для черняховской культуры типичны «чистые» погребения, т. е. такие, где кальцинированные кости очищены от остатков кострища, углей, золы. Погребения этого рода как мало эффектные при прежних раскопках фиксировались без учета деталей, как было, например, в начале раскопок Масловского могильника П.И. Смоличевым, который первоначально вообще пренебрег захоронениями с сожженными костями (Смолiчев П.I., 1927, с. 154–166; Петров В.П., 1964а, с. 1191. Другая крайность состоит в том, что в двух-трех случайно попавших в слой могильника косточках видят следы захоронений, и тогда оказывается, что некоторые могильники Поднепровья (Новоселка, Писаревка, Переяслав-Хмельницкий 2, Стецовка, Ступки, Сверликово, Компанийцы, Успенка) содержат тысячи трупосожжений (Махно Е.В., 1978, с. 94).

Трупосожжения производились на стороне, и в могильники приносили лишь их остатки в виде большего или меньшего количества пережженных косточек, обожженных вещей и иногда угля и золы. Остатки сожжения помещали обычно в небольшие округлые ямки, но их очертания плохо прослеживаются в темном почвенном слое, и о форме и размерах ям можно судить лишь по расположению костей и сопровождающего инвентаря. Иногда ямы перекрывались каменной плитой (Привольное, Августиновка) или вымосткой из камней (Косаново). В Завадовке над одним из сожжений отмечены следы шатрового перекрытия. Содержащаяся в трупосожжениях археологическая информация, естественно, уступает той, которую дают группы погребений с трупоположениями: уничтожение огнем останков умершего не дает возможности подробно охарактеризовать физический тип, пол и возраст человека, а остатки побывавшего в огне инвентаря иногда позволяют только догадываться о категориях и типах вещей, положенных в могилу. В особенности огонь поражал столь важные для датировок стеклянные изделия, как кубки и бусы. От них в могилах сохраняются лишь оплавленные капли стекла. Сгорали дотла костяные гребни и раковины, остаются от них лишь металлические скрепы или колечки для подвешивания.

Среди погребений с сожженными скелетами B. В. Хвойка предложил выделить два типа урновых и два типа безурновых погребений: кальцинированные кости и вещи в урне; кости в урне, инвентарь возле нее; кости в ямке, обставленные сосудами; кости в ямке без сосудов (Петров В.П., 1964б, с. 570). Н.М. Кравченко наметила более дробное членение погребений с сожжением. В первом варианте своей типологии она выделила два отдела — урновых и безурновых погребений; затем в каждом из них в зависимости от положения урны (на боку, вверх дном) и наличия у нее крышки, а также по величине погребальных ям, расположению в них костей, наличию каменных вымосток и глиняных площадок выявила группы; окончательное определение типов она поставила в зависимость от наличия и характера инвентаря и керамики (Кравченко Н.М., 1970, с. 44–51). Позднее Н.М. Кравченко в основу деления на группы положила отсутствие обрядового инвентаря (т. е. вещей, не связанных с одеждой покойного), наличие «приношений» и «тризн» и в каждой из групп выделила открытые и закрытые урны и ямы (Сымонович Э.А., Кравченко Н.М., 1983, с. 47–50). На типологию Н.М. Кравченко как единственную специальную разработку по этому вопросу часто ссылаются другие исследователи, и на ее основе иногда строятся далеко идущие выводы. Однако, если первый вариант типологии трупосожжений не был достаточно четким, и признаки, входящие в один типологический ряд, не были последовательными и взаимоисключающими (например, каменная вымостка может встречаться в урновых сожжениях, в ямах разной величины и т. п.), то в основу второго варианта были положены не совсем определенные признаки: очень трудно отличить личные вещи покойного от «приношений», а тем более выделить погребения с тризнами, наличие которых вообще пока не доказано. Кроме того, совсем не ясно, имели ли отличия в инвентаре то существенное значение, которое им придает исследовательница, делая на их основании выводы о происхождении типов погребального обряда черняховской культуры на основе зарубинецких, гето-дакийских и пшеворских традиций. Едва ли без учета других особенностей обряда, типов вещей и керамики можно судить о зарубинецкой традиции для погребений в открытых урнах и ямах с «приношениями» или о пшеворских связях таких же погребений (в открытых урнах и ямах), но с «тризнами».

Наиболее детально и последовательно типология трупосожжений, подкрепленная статистическими данными, разработана Г.Ф. Никитиной. Она рассмотрела захоронения по двум основным группам — урновые и безурновые, и для каждой из них учитывала наличие или отсутствие остатков костра, каменных конструкций, местонахождение и состояние инвентаря (побывал в огне или нет), сопровождающих сосудов и черепков. Среди урновых трупосожжений выделены три типа: собственно урновые, в которых остатки кремации помещены в урну, урново-безурновые, когда остатки кремации находятся в урне и вне ее, и погребения во фрагменте сосуда. Учтены также положение урны, ее состояние и закрыта ли она крышкой. Для безурновых трупосожжений выделено два типа: помещение кальцинированных костей компактной кучкой или рассредоточено по относительно большой площади (Никитина Г.Ф., 1985, с. 60–771.

В черняховских могильниках иногда оказывается поровну урновых и безурновых захоронений, или одна из этих групп преобладает, но при общих подсчетах по всем могильникам, по данным Г.Ф. Никитиной, урновые погребения составляют 41,6 % и безурновые — 58,4 %. Большинство урновых и безурновых трупосожжений были без остатков костра и редко сопровождались камнями (камень использован лишь в 5,3 % захоронений), чаще в тех районах, где располагались большие запасы природного камня, — в Надпорожье и Причерноморье. Лишь в Оселивке камни довольно часты в погребениях — 48,5 % (Никитина Г.Ф., 1985, с. 63).

В погребениях иногда помещались кости животных — мелкого рогатого скота и птицы, реже — крупного рогатого скота и рыбы. Кости бывают кальцинированы.

Урнами в большинстве погребений служили горшки и миски, в единичных случаях — деревянные шкатулки и ларцы (Косаново, Оселивка). В подавляющем большинстве случаев (около 80 %) урны ставились на дно могильной ямы, изредка были перевернуты вверх дном или положены на боку. Урны обычно бывают раздавлены и часто собираются не полностью, что, возможно, связано с определенным ритуалом. Часть урн (43,1 %) была накрыта черепком, целым сосудом, камнем или (в двух захоронениях могильника Малаешты) умбоном щита. Урны, как правило, не сопровождались другими сосудами, но около них часто находят фрагменты разбитой посуды. Среди захоронений много (61,1 %) безынвентарных, остальные сопровождаются предметами одежды и туалета (часто побывавшими в огне или сломанными), положенными внутрь урны или около нее. Только в урновых захоронениях встречается не типичное для черняховских могил оружие (наконечники копий и стрел, умбоны от щитов, ножи-кинжалы), иногда воткнутое в землю острым концом (Завадовка, Компанийцы, Косаново, Малаешты, Оселивка, Романковцы и др.).

В безурновых погребениях кальцинированные кости наиболее часто (92,3 %) помещены компактной кучкой на дне ямы. Вопрос о послойных или рассредоточенных по большой площади погребений, отмеченных в некоторых могильниках, пока неясен и требует дальнейших обоснований (Никитина Г.Ф., 1985, с. 72, 73). Кости обычно ничем не покрыты, но иногда на них лежат черепки или перевернутые вверх дном миски и горшки. Сопровождающих сосудов чаще (88,7 %) не бывает, хотя черепки разбитой посуды встречаются в 63,6 % захоронений, но этот процент существенно колеблется в разных могильниках. Большинство погребений этой группы не сопровождается инвентарем (62,9 %), если же вещи присутствуют, то чаще всего они бывают поломаны и лежат среди кальцинированных костей.

Оба типа погребений — трупосожжения и ингумации — распространены по всей территории черняховской культуры и сопровождаются в основном одинаковыми формами посуды и однотипным набором вещей.

Создавшееся у первых исследователей представление о черняховской посуде как о сделанной исключительно с помощью гончарного круга, лощеной и богато орнаментированной, в настоящее время должно быть отвергнуто — на большинстве памятников встречаются как гончарные, так и лепные сосуды. Количественное соотношение той и другой керамики на поселениях различно, тогда как в могильниках обычно преобладает посуда, сделанная на круге. Разный процент лепной керамики на поселениях обусловлен рядом факторов, в числе которых имели значение близость к гончарным центрам и географическое расположение памятников, а также их хронология и, возможно, социально-политическая принадлежность жителей. По мнению В.Д. Барана, преобладание лепной посуды на поселениях, сочетающееся с полуземляночными жилищами, отражает этническую обособленность группы населения. Имеются селища, где лепная посуда составляет ничтожный процент, и такие, где ее насчитывается 30–50 %. По подсчетам В.Д. Барана, в западных областях Украины на некоторых поселениях (Черепин, Бовшев II, Ракобуты, Рипнев II) было около 50 % лепной посуды (Баран В.Д., 1969, с. 41, 42), а на поселении Демьянов II ее доля доходила до 65 % (Баран В.Д., 1981, с. 75). Материалы из Поднепровья показывают, что даже близко расположенные памятники имеют одни до 50 % лепной посуды (Ломоватое), другие — около 20 % (Лески), а третьи — не более 5 % (Червона Слобода); южнее, в Запорожской обл., в Грушевке, было 52 % лепной керамики, а на поселении Кут, расположенном на расстоянии до 2 км — около 9 % (Сымонович Э.А., 1967, с. 62–76; Симонович Є.О., 1969б, с. 137–148).

Как предполагают, происхождение гончарного круга следует связывать или с областями Причерноморья (М.А. Тиханова) или с землями, занятыми липицкой культурой (Г. Диакону). Вполне возможно, что в изготовлении гончарной посуды использовались навыки, заимствованные еще от кельтов и проявившиеся в позднеантичный период в результате своего рода «кельтского ренессанса» (М.Б. Щукин). В областях распространения культуры полей погребений на Украине и в Молдове насчитывается более 30 пунктов с гончарными печами, в которых обжигалась сделанная на круге посуда. Изучение гончарных черняховских мастерских, связанных с горнами, было проведено при раскопках в Журавке (Сымонович Э.А., 1966а, с. 117–121). Найденные там заготовки глиняного сырья и следы производства (табл. LIII) подверглись всестороннему изучению специалистов (Бобринский А.А., 1978, с. 35; Круг О.Ю., 1965, с. 269–277). Открытие гончарных мастерских и горнов для обжига посуды несомненно указывает на ее местное производство.

Помимо техники изготовления, посуда подразделяется по внешним особенностям. Так, по характеру обработки поверхности среди лепной посуды выделяется несколько групп: посуда с шероховатой поверхностью и выступающими на ней примесями: с нарочито ошершавленной поверхностью тулова и заглаженной верхней и нижней частями сосуда; с заглаженной поверхностью; менее многочисленна посуда с лощеной поверхностью. Для гончарных сосудов типичны незаглаженность круговых штрихов и щербин, образовавшихся при работе на гончарном круге в нижних частях сосудов, а также лощение поверхности.

Обе группы керамики — лепная и круговая — взаимосвязаны. Есть явные подражания и случаи воспроизводства в лепке посуды, сделанной на гончарном круге. В то же время гончары неизбежно должны были следовать традиционным формам лепной посуды. Вследствие этого многие формы лепной и круговой посуды оказываются близкими между собой, и некоторые исследователи считают возможным объединить в одной типологической схеме и лепную, и круговую керамику (Симонович Є.О., 1981; 1983а, с. 39). Предприняты попытки классификации отдельно лепной (Никитина Г.Ф., 1966) и гончарной (Магомедов Б.В., 1973; 1977) керамики. Все же приходится признать, что единой, детально разработанной типологии черняховской посуды пока нет, и это препятствует определению хронологии и выяснению локальных особенностей керамики.

Вся посуда по функциональным признакам делится на категории: горшки, корчаги и пифосообразные сосуды, миски, кувшины, кружки, кубки и отдельные редкие формы. Самостоятельные категории составляют импортные светло- и красноглиняные сосуды и амфоры. Горшки — наиболее распространенная категория посуды. Они применялись как для приготовления пищи, так и в качестве урн или сопровождающих погребенного сосудов. Горшки лепились повсеместно вручную и в массовом количестве производились гончарами на круге. Наиболее характерной и широко распространенной формой лепных и круговых горшков можно считать сравнительно невысокие сосуды с округлым туловом, имеющим более или менее выделенные плечики и расширение в верхней трети или посредине высоты (табл. LIV; LV). Венчики у таких горшков бывают невыделенными и загнутыми внутрь сосуда, иногда почти вертикальными, а чаще отогнутыми наружу или раструбовидными. Орнаментированы горшки довольно бедно: горизонтальными линиями или валиками. Лепные горшки изредка покрыты защипами по всему тулову. Менее распространены низкие горшки с более или менее выраженным переломом тулова, называемые биконическими (табл. LV, 7). Наибольшее расширение тулова этих сосудов чаще приходится па середину высоты и реже бывает расположено в верхней части сосуда. Венчики, как правило, отогнуты наружу. Обобщенная характеристика этих двух ведущих форм горшков, конечно, не охватывает всего их разнообразия и массы разновидностей и деталей, выделение которых необходимо для решения многих вопросов, связанных с происхождением и датировкой черняховской культуры.

Корчаги и пифосообразные сосуды типичны только для селищ. Они предназначались для хранения запасов, почему такого рода сосуды иногда называют «зерновиками». Назначение обусловливало большие размеры, и высота этих сосудов достигает иногда 1 м. Пифосообразные сосуды обычно имеют широкий горизонтальный край, эллипсоидное тулово большей или меньшей объемности, сужающееся книзу (табл. LVI). Они были сделаны на круге из грубой глины и иногда украшены по плечикам или по краю валика вдавлениями, врезанными волнистыми линиями. Известны также обломки больших лепных слабопрофилированных сосудов, по-видимому, изготовленных для тех же целей. Это обломки горшков-хранилищ с валиком под слегка отогнутым краем или же типа находок из Бовшева II (табл. LVI, 5), явно подражающих сделанным на круге сосудам (Баран В.Д., 1981, с. 186). Орнаментация и формы круговых пифосообразных сосудов, одинаковые в ряде случаев на больших территориях бассейнов Южного Буга, Днестра и Днепра, заставляют предполагать существование определенных гончарных центров, специализировавшихся на их изготовлении (Сымонович Э.А., 1956а, с. 262–270).

На втором месте по распространенности в черняховских комплексах стоят миски. Иногда они лепились от руки, но чаще изготовлялись на гончарном круге. Миски были не только принадлежностью домашнего хозяйства, но и сопровождающим умерших инвентарем. В могилах миски использовались в качестве урн, их покрышек и просто столовой посуды, возможно, поставленной с пищей. Обычны миски средних размеров — диаметр края 15–25 см, высота 7-15 см. В серии не столь многочисленных лепных мисок, не являющихся простым повторением гончарных форм, есть усеченно-конические миски с полого расширяющимися стенками и выделенным поддоном, среди которых бывают глубокие и мелкие, служившие, возможно, крышками. Немногочисленны глубокие биконические слабопрофилированные миски и широко открытые, тоже слабопрофилированные, тарелкообразные миски с округлыми или угловатыми плечиками. Иногда миски снабжены выступами-шишечками и ручками-ушками (табл. LVII, 6–8). Основная масса сделанных на круге мисок разделяется на открытые, закрытые, глубокие и низкие. По форме выделяются миски полусферические и тарелкообразные открытого типа, другую группу составляют биконические острореберные более или менее глубокие и приземистые (табл. LVII, LVIII). Миски, как правило, имеют выделенные или кольцевые поддоны. Гладкостенные и лощеные сосуды этого рода, в особенности биконической формы, бывают разнообразно и богато орнаментированы. Верхнюю часть тулова часто украшают горизонтальные валики, желобки, пунктирные и штампованные узоры, заштрихованные треугольники, зигзаги. По грани перегиба тулова — овальные срезы и косые каннелюры.

Особое место в описываемой категории посуды занимают миски-вазы больших размеров, чаще всего сделанные на гончарном круге. Они снабжены тремя ручками или псевдоушками X-образной формы. Тулово их биконическое, с острым или сглаженным ребром и обычно широким горизонтальным венчиком, Т-образным в сечении. Вазы имели кольцевые поддоны (табл. LIX; LX, 8). В некоторых случаях такие сосуды близки обыкновенным мискам, лишенным ручек. Может быть, миски-вазы играли роль кратеров, предназначенных для смешения воды и вина по античным рецептам. Орнаментация ваз имеет сложный символический характер. Их находят в могилах, при этом внутри миски-вазы довольно часто лежит тоже сложно орнаментированный кубок, явно ритуального назначения. На Лепесовском поселении уникальные по форме и орнаментации миски-вазы были найдены в основании очага-жертвенника (Тиханова М.А., 1960, с. 94, 95, рис. 40). Вазам и гончарным мискам подражали в технике ручной лепки по форме и орнаментации.

Наряду с общеупотребительными в черняховской культуре мисками встречаются редкие формы сосудов — например, миски-цедилки со сквозными отверстиями в дне, предназначенные для приготовления творога. Выделяется своеобразная разновидность гончарных сосудов, близких по форме к глубоким мискам. Для них характерны максимальное расширение и биконический перегиб в нижней части тулова. Сосуды обычно лощеные, покрыты горизонтальными валиками или рифлением и украшены зигзаговидными или волнистыми пролощенными линиями.

Серия кувшинов, предназначенных для жидкостей, по численности уступает мискам, а вылепленные от руки кувшины вообще представлены единичными экземплярами. Последние обычно подражают сосудам, сделанным на круге. Встречаются кувшины и на поселениях, и в могильниках. Почти каждый сосуд имеет специфические черты. Я. Тейрал и Б.В. Магомедов попытались определить истоки и выяснить происхождение некоторых типов этой посуды (Teiral J., 1972, s. 87-102; Магомедов Б.В., 1973, с. 80–87). В типологическом отношении выделяются кувшины, лишенные ручек, одноручные (численно преобладают) и двуручные. Кроме ручек, при подразделении кувшинов учитывается высота горла, от почти невыделенного иногда до весьма длинного и узкого, а также объем и форма тулова — от шаровидного до резко биконического (табл. LXI). Согласно типологии кувшинов, разработанной Б.В. Магомедовым, выделяются типы, характерные для двух больших зон: в первой из них, охватываю щей Среднее Поднепровье, Надпорожье и Подолию, распространены преимущественно биконические формы кувшинов; во-второй, занимающей земли Западной Украины и Молдовы, преобладают кувшины с округлым туловом (Магомедов Б.В., 1973, с. 84). Удивительна изобретательность гончаров, варьировавших формы кувшинов и наносивших на них узоры (табл. LXI). Лощеная и пластичная орнаментация, применение штампа и зубчатого колесика создавали нарядный декор. Установлено символическое значение некоторых орнаментальных сюжетов. Б.А. Рыбаков выявил календарные знаки на кувшине из Ромашек и кувшине из Малаешт (Рыбаков Б.А., 1962, с. 72–74).

Приземистые одноручные кувшины были переходной формой к кружкообразным сосудам, которые представлены двумя основными разновидностями, очевидно, имевшими разные истоки. Одни, преимущественно вылепленные от руки, часто с сильно выступающей ручкой, имеют северное происхождение; другие, как правило гончарные, встречаются на южных черняховских памятниках и восходят к сарматской керамике, но без зооморфных мотивов в деталях оформления (Скалон К.М., 1941, с. 173–218; Виноградов В.Б., 1961, с. 36–46). Не исключено, что некоторые лепные кружкообразные сосуды воспроизводят в глине ковши, вырезанные из дерева. Гончарные кружки находят истоки в областях сармато-меотского Кавказа (Сымонович Э.А., 1955, с. 312; Корпусова В.М., 1973, с. 35–37, рис. 57). Известны большие сосуды этого рода, например, урна одного из погребений могильника у овчарни совхоза «Приднепровский» диаметр ее края 27 см (Сымонович Э.А., 1955, с. 297, рис. 12, 11).

Кубки, очевидно, были гордостью их владельца, о чем свидетельствуют разнообразие их типов и изощренность орнамента. По форме они в основном следовали античным глиняным и стеклянным сосудам, напоминая то мегарские чаши, то стаканообразные или приземистые полусферические чаши (табл. LXIII). Их использовали не только дли питья, но с ними были сопряжены и какие-то магические действия. Об этом можно судить по частым находкам их в сакральных мисках-вазах и по солярной орнаментации. Кубки лепили от руки и делали на гончарном круге. Иногда не только воспроизводили формы античных сосудов, но и подражали их орнаментации шлифованными плоскостями, делали налепы, как на стеклянных сосудах с синими «глазками», наносили рифление и т. п. (Сымонович Э.А., 1978б, с. 180–182, рис. 2; 3, 7). Кубки изготовляли из особо тонкой глины, цвет их чаще всего был черным или серым, реже коричневатым. У некоторых экземпляров толщина стенок достигала 2–3 мм. Маленькое донце подобных неустойчивых сосудов свидетельствует о хранении их на столах или полках в перевернутом виде, что делало доступными для обозрения покрывавшие их узоры.

Известен еще целый ряд редких сосудов. Их формы разнообразны: сковородки из грубой глины, фляги, прихотливые столовые сосуды — например, сделанная на круге биконическая миска, установленная на высоком полом коническом поддоне, найденная в Заячивке (Хавлюк П.I., 1974а, с. 63, рис. 1, 1); зооморфный наконечник глиняного водолея в виде головы барана с инкрустацией на месте глаз, происходящий из Лепесовки (Тиханова М.А., 1964, с. 53, рис. 19, 9); лепные подражания античным светильникам, как в Гурбинцах (Сымонович Э.А., 1979б, с. 68) и Каменке-Анчокрак (Магомедов Б.В., 1978, с. 89, 90). Можно отметить такие уникальные сосуды, как кубки в виде сапожков из могильника Каборга IV (табл. LX, 2) (Магомедов Б.В., 1979а, табл. III, 12).

Многие категории черняховской посуды, особенно круговой, богато и разнообразно орнаментированы, что в древности имело не только декоративное, но и смысловое значение (Сымонович Э.А., 1964б, с. 270, 271). Наиболее часто орнаментировались миски различных типов, почти все кувшины и кубки, значительно реже — горшки. В целом оказывается, что орнаментированная посуда составляет около четвертой части всей найденной. По технике выполнения выделяется несколько групп орнамента. Орнаменты часто состоят из вдавленных и прочерченных линий, в том числе и желобков, идущих горизонтально по тулову сосудов, чаще всего серых гончарных горшков. Горизонтальные линии обычно сочетаются с волнистыми, иногда те и другие проведены многорядной гребенкой, что особенно характерно для зерновиков. Вдавления и насечки были излюбленным способом орнаментации, особенно лепных горшков, у которых все тулово бывает покрыто беспорядочными вдавлениями пальцев или ногтей. К пластичным орнаментам относятся выпуклые узоры. Это всевозможные уступы, валики, рифление, идущие часто несколькими параллельными рядами кругом тулова сосуда и ограничивающие зоны орнамента других видов. Валики бывают покрыты наколами, вдавлениями, срезами. Поверхность кубков и кувшинов иногда расчленена вертикальными валиками, что напоминает напаянные нити на стеклянных сосудах.

Особую группу составляют пролощенные орнаменты. Сплошное лощение всей поверхности сосудов довольно редко и характерно только для некоторых кубков, богато орнаментированных штампованными узорами. Чаще встречаются залощенные полосы, покрывающие весь сосуд или чередующиеся с матовыми участками. Лощеные линии бывают расположены зигзагом, в один или несколько рядов опоясывающим сосуд, или заполняют площадь прочерченных треугольников, что обычно наблюдается на поверхности мисок и кувшинов. Широко распространен сетчатый орнамент из пролощенных линий, а также узор из наклонных параллельных линий, иногда образующих елочку. Встречаются залощенные круги и овалы, образующие вмятины на поверхности мисок, кувшинов и кубков, что, возможно, воспроизводит орнаментацию стеклянных сосудов.

Следующую группу составляют чеканно-штампованные орнаменты, встречающиеся на мисках, кувшинах и кубках. В эту группу входят чеканные орнаменты, сделанные наколами гребенки и зубчатого колесика и обычно сочетающиеся с другими видами орнаментации. Штампованные углубленные орнаменты имеют вид розеток или концентрических кружков, иногда треугольную и полулунную формы. Встречается обработка поверхности сосудов в виде каннелюр, овальных срезов по изгибу тулова. Следует обратить внимание на очень редкие способы оформления, когда в дно лепных сосудов были вмазаны стеклышки (Рыжевка) (Сымонович Э.А., 1962а, с. 69–72, рис. 15, 1, 2), или немногочисленные примеры изображений животных и птиц (Ромашки, Каборга IV, Ромаш, Черепин и др.) (Симонович Є.О., 1983а).

Основные группы орнаментации распространены по всей черняховской территории. Можно отметить, что для западных областей более характерен узор из многорядной волны и овальных углублений на кубках, тогда как в Надпорожье и на степных памятниках чаще встречается зигзаг из гирлянд (Сымонович Э.А., 1964б, с. 336).

Категории вещей, найденных на памятниках черняховской культуры, многочисленны и разнообразны. Они представлены металлическими, костяными, глиняными, деревянными, каменными предметами и изделиями из некоторых других материалов. Многие вещи производились на месте, но такие предметы, как бусы, морские раковины-подвески, стеклянные игрально-счетные жетоны, монеты и пр., попадали на черняховскую территорию в результате торговли.

В черняховской культуре довольно широко распространены застежки-фибулы. Обычно их находят в могилах, на плечах погребенного. Две фибулы, скреплявшие плащ, по-видимому, можно считать этнографической особенностью костюма черняховского населения. Фибулы изготовлялись главным образом из бронзы, в некоторых случаях — из серебра и железа.

Наиболее часто встречаются прогнутые подвязные фибулы двучленной конструкции (табл. LXIV). Они составляют одну из наиболее массовых категорий инвентаря и весьма характерны для черняховской культуры. Эти фибулы имеют коленчато или дуговидно изогнутый корпус, длинную или короткую пружину, которая иногда бывает надставлена, нижнюю или верхнюю тетиву. Корпус прогнутых подвязных фибул изготовляли из массивного, иногда уплощенного стержня, либо из пластины. В большинстве случаев корпус бывает фацетирован. Другие декоративные детали (наборы зерненых колец, кнопка на головке) встречаются значительно реже. Разные варианты прогнутых подвязных фибул бытовали практически на всем протяжении черняховской культуры — от конца II или начала III до первой половины V в. (Амброз А.К., 1966, с. 61, 62).

Довольно часто на памятниках черняховской культуры встречаются и двучленные «воинские» фибулы. По большинству элементов конструкции они подобны прогнутым подвязным. Отличие заключается лишь в форме приемника — у «воинских» он сплошной, а не подвязной. Датируются эти фибулы в черняховской культуре в основном IV в. н. э.

Остальные типы фибул, представленных па памятниках черняховской культуры, значительно более редки и распространены, как правило, в пределах отдельных регионов. Это относится прежде всего к так называемым Bügelknopffibeln (с кнопкой на дужке или Т-образные) с массивной дуговидной спинкой, сплошным приемником, кнопкой на головке. Варианты, распространенные в черняховской культуре, снабжены двучленной пружиной. Датируются они в основном поздним временем — IV — началом V в.

К этому же периоду принадлежат двупластинчатые фибулы, основными признаками которых являются два плоских щитка, соединенных массивной дуговидной спинкой, и сплошной приемник. Головка часто украшена кнопкой (табл. LXV). Двупластинчатые фибулы изготовлялись в основном из серебра. На черняховских памятниках Поднепровья встречаются двучленные фибулы с очень высоким приемником. Они довольно разнообразны по деталям декора, часто бывают украшены проволочными кольцами, как одинарными, так и целым их набором. Известны и другие декоративные детали (например, накладные диски), которыми снабжены фибулы так называемого чудовищного варианта (Монструозо), бытовавшие со второй половины II в. н. э. до середины III в. н. э.

Пряжки — довольно частая находка в черняховских захоронениях. В большинстве своем они изготовлены из бронзы, реже — из железа. Конструкция их проста: они состоят из литой рамки и язычка, иногда снабжены обоймой из кованой пластины (табл. LXVI). К одному из наиболее распространенных типов относятся пряжки с округлой тонкой рамкой. Язычки этих пряжек пластинчатые. Часто встречаются пряжки с удлиненно-овальной рамкой и калачиковидные с хоботовидным язычком. Последние характеризуются массивной, сильно утолщенной передней частью рамки. К редким типам принадлежат железные квадратные пряжки, пряжки в виде буквы Б, в виде спаренных овалов, типа Омега. Уникальной находкой остается восьмерковидная железная пряжка из Данчен.

Бусы изготовлялись из разных материалов, но находки бус на черняховских памятниках не столь обильны, как у античного, позднескифского и сарматского населения. Нет такого великого разнообразия типов бус и нет соответствующего набора камней и минералов, из которых их делали. Нехарактерно использование для изготовления черняховских бус халцедона, гагата, кораллов и прочего подобного сырья, употреблявшегося у других племен Причерноморья. По материалу бусы делятся на несколько групп. В большом количестве встречаются бусы, сделанные из стеклянной пасты, стекла, глины и мергеля, кости и бронзы. Сюда входят сложно орнаментированные мозаичные, глазчатые, пятнистые, полосчатые и другие бусы, среди них есть рельефно украшенные огранкой, рифлением и насечками рубчатые бусы и пронизки (табл. LXVII). Излюбленными цветами бус были зеленоватый, синий, хотя попадаются также бусины черные, красные, белые и золотистые. На темные бусы-пронизки наносили белые и желтые спиральные и зигзагообразные полосы. Кроме округло-уплощенных и шарообразных бус из цветного стекла делали небольшие кубические 14-гранные бусины. К редким бусам, изготовленным из египетского фаянса, относятся находки изделий с рубчатой поверхностью из Ружичанки, уникальная находка обломка биноклевидной бусы-подвески из Косанова. В исключительных случаях встречается соединение стеклянной бусы-подвески с металлическим стержнем для подвешивания (Журавка).

Можно отметить несколько случаев воспроизведения в стекле изображений когтя или зуба животного (Черняхово, Коблево). Амулеты-подвески из костей и зубов животных служили в черняховской культуре весьма популярными оберегами. Из кости вытачивали неправильно округло-уплощенные бусины (Лохвицкий могильник). В составе некоторых ожерелий были, как это практиковалось и у поздних скифов, миниатюрные бронзовые колечки из проволоки с неспаянными концами. Среди бус встречаются изготовленные из цветных металлов лунницы-подвески, монеты с просверленным отверстием (Данилова Балка) или припаянным ушком, а также воспроизводящие их кружочки (Журавка).

Серия янтарных изделий не особенно велика, и формы бус довольно примитивны. Бусины редко достигали больших размеров, и ни разу пока не была найдена целая низка янтарных бус. Некоторые бусы близки по размерам и форме стеклянным игрально-счетным жетонам — округлым, с одной стороны плоским и слегка выпуклым — с другой, которые много раз встречены на черняховских памятниках. Известны янтарные «грибообразные» бусы-подвески. Для изготовления бус использовали полудрагоценные камни. Из коричневого сердолика сделаны прямоугольные уплощенные, иногда граненые бусы, чаще всего попадаются призматические 14-гранные, квадратные и вытянутые. Были в употреблении и неправильно шарообразные бусы, и имеющие форму дыни. Кроме женских погребений с трупоположениями, сердоликовые бусы обнаруживают и среди остатков трупосожжений, где бусы приобретают от дополнительного обжига белый или чуть розовый цвет, становятся хрупкими, и их поверхность часто покрыта трещинками. Ожерелье, целиком состоящее из сердоликовых бус, было редкостью. Низка сердоликовых бус в случайно открытой могиле из Самородни остается уникальной. Бусы из горного хрусталя, небольшие неровно округлые, редко встречаются в могилах культуры полей погребений. Появившаяся в начале эпохи Великого переселения народов мода на использование красных камней (гранаты, рубины), связываемая с распространением алано-готского стиля, на памятниках черняховской культуры не прослеживается.

Особую серию составляют находки предметов, служивших магическим целям или использовавшихся для игры. Так, для игр употреблялись вырезанные из кости кубики (Кантемировка, Каборга IV, Данчены) (Рудинський М.Я., 1930, с. 145, табл. II, 5; Магомедов Б.В., 1979а, с. 52, табл. XVIII, 4; Рафалович И.А., 1986, табл. LXVI, 5). Бесспорно связана с магией серия костяных подвесок. Среди них наиболее часты четырехгранные удлиненно-пирамидальные поделки, украшенные по граням циркульными кружочками, так называемые палицы Геракла. Подвески-обереги вместе с просверленными для подвешивания морскими раковинами часто находятся в погребениях около бедренных костей: по-видимому, их прикрепляли к свисающим концам пояса. Широко представлена группа подвесок из клыков животных или просверленных костей лисиц, куниц, бобров. В одном случае подвеской-амулетом служила петушиная нога со шпорой (Журавка). В Привольном найден оберег или талисман из клыка дикого животного, заключенный в бронзовую оправу (Кухаренко Ю.В., 1955, с. 137, табл. II, 20). Заслуживают внимания кольца из Журавского, Коблевского и Данченского могильников, выпиленные из оснований рогов оленей и, по всей видимости, входившие в состав магического инвентаря (Сымонович Э.А., 1979а, с. 80, рис. 12; 14; Рафалович И.А., 1986, табл. XXXIX, 3). Найдена пластинка из кости в виде птицы (Слободище) (Винокур I.С., 1960б, с. 86, табл. XI, 1).

Игрушками, а может быть, предметами для гадания служили астрагалы мелкого и крупного рогатого скота. Их находят часто в детских и женских (Малаешты) могилах и на поселениях. Большое скопление астрагалов оказалось в одной из ям причерноморского поселения в с. Тилигуло-Березанка. Там находилась 21 «бабка» крупного рогатого скота и 11 лошадиных. Зафиксировано использование в магических целях небольших камешков неправильной формы. Впервые они были замечены в Масловском могильнике, а затем подобные наборы камней встретились в погребениях в Ромашках и Коблеве (Петров В.П., 1964а, с. 142–144; Сымонович Э.А., 1979а, с. 162, 163, рис. 6, 15, 16; 1979в, с. 67, рис. 3, 23, 24). На поселениях попадаются глиняные кружки, выточенные из черепков разбитых сосудов, с краями, заглаженными и сточенными не всегда ровно по кругу (Сымонович Э.А., 1964а, с. 310, рис. 2, 1–4). Их обычно считают заготовками для пряслиц, но не исключено, что их использовали в качестве фишек для настольных игр, распространенных в римское время у многих периферийных народов Империи.

Непонятыми остаются изделия из глины в виде призматических или цилиндрических предметов, лишенных отверстий (Кут, Журавка) (Сымонович Э.А., 1967г, с. 63, рис. 1, 9, 10). С каким-то ритуалом земледельцев были связаны найденные на волынских поселениях глиняные «хлебцы», иногда украшенные по выпуклой стороне перекрещивающимися линиями (Винокур И.С., 1960а, с. 109, 110). Упомянем также глиняную схематически трактованную антропоморфную статуэтку из причерноморского могильника Фрунзовка (Кравченко А.А., 1967, с. 161, рис. 1, 1), глиняные погремушки биконической формы, одна из которых (Рыжевка) покрыта орнаментом (Кропоткин В.В., 1966, с. 138).

К бытовым предметам относятся односторонние многочастные гребни — одна из самых распространенных и характерных находок черняховского времени (табл. LXVIII). Гребни сделаны из тончайших (около 1 мм) пластинок-накладок, соединенных бронзовыми и железными закрепками или миниатюрными трубочками. Гребни различают и классифицируют по формам их спинок, которые бывают полукруглыми, треугольными с одним или двумя выступами. Иногда наружные пластинки гребешков украшает орнамент в виде простых циркульных концентрических кружков и их сочетаний или сложных композиций, выполненных зубчатым колесиком, как, например, на гребне из могильника у овчарни совхоза «Приднепровский» (Сымонович Э.А., 1955, с. 300, рис. 16, 7А, Б), или зооморфных сюжетов, как на поселении в Ромаше (Кропоткин В.В., 1974а, с. 295). Только на ранних черняховских памятниках, наподобие Ружичанки и Лепесовки, встречены одночастные костяные гребни (Винокур И.С., 1979, с. 117, рис. 6, 5; Тиханова М.А., 1963, с. 188, рис. 7). Типология костяных гребней разработана С. Томас (Thomas S., 1960, s. 54-216) и Г.Ф. Никитиной (Никитина Г.Ф., 1969, с. 152).

Орудия труда представлены прежде всего довольно разнообразным сельскохозяйственным инвентарем. В 10 пунктах найдены железные узколезвийные наральники, у которых ширина втулки и лопасти одинакова (табл. LXIX). Железное чересло происходит из поселения Рипнев II и является пока единственной документированной находкой, так как наральники из с. Коровинцы Сумской обл. и с. Грынивцы Тернопольской обл. недостаточно надежно связаны с черняховским слоем. Сравнительно многочисленны находки серпов, имеющих слабо изогнутое лезвие, крючок или черешок для прикрепления рукоятки (табл. LXIX).

Орудиями для обработки дерева служили топоры, найденные всего в трех пунктах (Будешты, Сахновка, Бовшев II); долота с четырехугольным обушком и клиновидным острием, известные также из трех пунктов; тесло с клиновидным лезвием и четырехугольной втулкой из поселения Рипнев II; сверла, обнаруженные на шести поселениях; скобели с дуговидным лезвием и отогнутыми черешками, происходящие из нескольких поселений; уникальный железный резец от токарного станка (Бовшев II). На поселении Лука-Врублевецкая найден обломок пилы (об использовании пил свидетельствуют следы спилов на костях и рогах). Универсальным орудием служили широко представленные почти на всех памятниках железные ножи. Они имели дуговидную спинку и плавный или (чаще) сделанный в виде уступов переход к черенку. Средние размеры ножей 5–7 см, но иногда их длина достигает 12–14 см. В домашнем быту широко применялись железные шилья и иглы, иногда сделанные из бронзы, пружинные ножницы, ключи, кресала, замки, металлические гребни (табл. LXX). Для специальных, возможно медицинских, целей служили миниатюрные бронзовые ножи и пинцеты.

Широко применялись орудия труда, изготовленные из кости. Наиболее распространенными были предметы типа «тупиков», сделанные из ребер крупного рогатого скота и предназначавшиеся для соскабливания мездры при обработке шкур. Из таранных костей лошадей делали заполированные с одной стороны орудия, служившие лощилами для кож и разглаживания тканей и называемые «коньками» (Сымонович Э.А., 1971а, с. 85, рис. 1, 2, 5, 8; Винокур И.С., 1967а, с. 229). Возможно применение «коньков» и для катания по льду, так как часть из них имеет заостренный и загнутый вверх конец (Лески) (Смиленко А.Т., Брайчевский М.Ю., 1967, с. 57). Костяные иглы и проколки также обычны на черняховских поселениях. Повсеместно находят на поселениях обоюдоострые веретенообразные, хорошо заполированные стержни длиной 10–12 см. На поселениях и в могильниках встречаются полые костяные трубочки — игольники (длина от 3–4 до 15 см). Иногда в них сохраняются остатки железных и бронзовых шилец и иголок. В погребении «вождя» (5) у овчарни совхоза «Приднепровский» такой футляр с шильцем обнаружили на груди умершего, где он скорее всего был пришит к одежде (Сымонович Э.А., 1955, с. 300, рис. 14, 5).

Подавляющее большинство глиняных предметов в черняховской культуре, исключая посуду, связано с прядением и ткачеством. Из глины лепили многообразные пряслица для веретен (табл. LXXI) и формовали разного размера грузила конической и пирамидальной формы, снабженные сквозными отверстиями для подвешивания. Последние предназначались для вертикальных ткацких станков. Высота грузил обычно около 15 см, но есть и более крупные. Такие грузила находят на поселениях нередко в скоплениях, по нескольку штук. Кроме того, известны грузила в виде бублика или овальные в плане, с перехватом посредине (Сымонович Э.А., 1967б, с. 9, рис. 3, 5, 6). Глиняные пряслица были по преимуществу биконическими и округло биконическими. Иногда их делали из стенок сосудов. Поразительно разнообразна их орнаментация (Рикман Э.А., 1971б, с. 12–14). Она в значительной степени идентична узорам на гончарной посуде. На пряслицах применялись дополнительная профилировка в виде овальных срезов по грани или косое рифление, врезанные зигзаги, в том числе выполненные отпечатками палочки, обернутой шнурком (гусеничный орнамент), наносились циркульные кружки и т. д.

На поселениях обычны находки точильных брусков из песчаника. Бруски, как правило, четырехгранной формы, на их поверхности иногда видны штрихи и желобки — следы затачивания острых предметов. В Викторовне обнаружены каменные грузила для рыболовных сетей. Применялись якоря из камня, сделанные по античным образцам, о чем можно судить по находкам на Киселевском поселении и в могиле моряка или рыбака, открытой в Ранжевом (Раевский К.А., 1955, с. 251, рис. 1, 9; Сымонович Э.А., 1967а, с. 227, рис. 14). Известны орудия труда гончаров — камень для дробления и растирания породы и кремневые лощила. Они происходят из гончарной мастерской в Журавке, из культурного слоя в Тилигуло-Березанке и из погребения древнего горшечника в могильнике Косаново (Сымонович Э.А., 1966а, с. 119, 120, рис. 48, 1, 2, 4, 5; 1967а, с. 230, 231; Кравченко Н.М., 1967б, с. 92, рис. 10). На Тилигуло-Березанском поселении найден овальный каменный предмет, треугольный в сечении, с одной стороны гладкий, с другой — снабженный выступом в виде угловатого ребра. Он, по-видимому, служил утюгом (табл. LXVIII).

Широкое распространение получили вращающиеся жернова, изготовленные из крепкого известняка, гранита, сланца или вулканического туфа. Ротационные жернова появляются уже в эпоху Латена (Godłowski K., 1981, s. 73, 74), а в римское время создаются первые водяные мельницы. Естественно, что народы, жившие по соседству с Империей, перенимали достижения античной цивилизации, создавая ручные мельницы по имеющимся уже образцам. Выделяются два основных типа ручных мельниц. Ротационная мельница состоит из двух типов жерновов: нижнего (постав, или нижник) и верхнего (верховод, бегун, или вышник). В отверстии нижнего жернова клиньями наглухо закрепляется стержень, называемый веретеном, острие которого упирается в поперечину, вставленную в отверстие верхника. В качестве примера мельниц такого рода на черняховских поселениях может быть приведена находка в Журавке двух мельничных камней, лежавших один на другом. Оба жернова имели диаметр чуть более 0,45 м и круглые сквозные отверстия диаметром около 6 см. Нижний жернов был более массивным. По-видимому, близким Журавскому было устройство ручной мельницы в одном из жилищ Будештского селища, где найден нижний жернов со «штырем», на котором крепился верхний камень (Рикман Э.А., 1975в, с. 139). При другом устройстве ручной мельницы стержень-веретено закреплялся в верхнем жернове и вращался вместе с ним. Соответственно нижний жернов не имел сквозного отверстия, а только ямку, в которую упирался конец веретена. Так были устроены жернова в Синицивке-Сабатиновке, Иванковцах и т. д. Последняя конструкция связана с кельтской традицией, а первая восходит к позднеримским устройствам. Имеется много вариантов ручных мельниц с вогнуто-выпуклыми жерновами и различным способом прикрепления ручки. Так, в одной из построек молдавского селища Кобуска-Веке нашли массивный верхний жернов с двумя врезами на противоположных сторонах и с выступом для закрепления деревянной ручки на третьей стороне (Рикман Э.А., Сергеев Г.П., 1964, с. 229, 230, рис. 1; Рикман Э.А., 1975в, с. 137–139). На некоторых селищах продолжали использовать зернотерки, как это отмечают Ю.В. Кухаренко для Привольного и В.Д. Баран для западноукраинских черняховских селищ (Баран В.Д., 1981, с. 123). В Молдове употребление зернотерки, видимо, было уже полностью изжито (Рикман Э.А., 1975в, с. 137).

Предметы из дерева, как правило, не сохраняются на черняховских памятниках. Прослеживаются лишь угли и, как исключение, остатки обгорелых изделий, прикипевшие остатки дерева на железных предметах, металлические обкладки деревянных ларцов. Для устройства могильных камер использовались грубые доски и плахи. Изготовляли средней толщины доски для деревянных ведер, бочек, судя по их остаткам в Компанийцах, Пряжеве, Куте и Ранжевом и т. п., и тончайшие дощечки для деревянных шкатулок. В Лесках найдено долбленое деревянное корыто (Брайчевская А.Т., Брайчевский М.Ю., 1959, с. 52). Вытачивали тонкие веретена, на которые надевались глиняные пряслица. Многочисленны были разного рода рукояти ножей, инструментов, топоров и предметов вооружения. Отмечены следы корзин в гончарной мастерской в Журавке, там же, кроме того, прослежены детали деревянного станка для формовки глиняных сосудов (Бобринский А.А., Гусаков М.Г., 1973, с. 152).

Предметы вооружения и снаряжения воинов составляют группу редких находок. Согласно черняховскому погребальному ритуалу в могилы не полагалось помещать оружие в качестве сопровождающего инвентаря. Лишь в виде исключения встречается оружие и на поселениях. Предметы вооружения и воинского снаряжения представлены наконечниками стрел (втульчатых и черешковых) и дротиков, имевшими листовидную форму, длинными мечами без наверший и перекрестий, сфероконическими умбонами, шпорами, топорами (табл. LXXII; LXXIII). Все эти предметы изготовлены из железа. Находки шпор известны из «княжеского» погребения возле с. Рудка (Тиханова М.А., 1957, с. 191, рис. 17, 4), а также из Переяслава-Хмельницкого, Гавриловки и западноукраинских селищ (Баран В.Д., 1981, с. 214). Оружие черняховских памятников имеет прямые аналогии в пшеворской культуре. Вполне закономерно поэтому, что предметы вооружения происходят в основном из погребений с яркими пшеворскими чертами (Компанийцы).

Проблема точного определения времени существования черняховской культуры и разработка ее периодизации относятся к числу наиболее актуальных и вместе с тем наиболее сложных. Исчерпывающее разрешение этих вопросов является необходимым условием правильной исторической интерпретации черняховской культуры. Эпоха Великого переселения народов создавала необычайно динамичную и пеструю картину размещения и передвижения разнообразных в этническом и культурном отношении племенных групп. В этой ситуации даже незначительное, на первый взгляд, искажение последовательности археологических явлений может привести к неправильному их толкованию. Однако в определении хронологических границ различных регионов черняховской культуры и даже отдельных памятников до сих пор существуют значительные расхождения. Подобная ситуация в значительной мере объясняется характером самого археологического материала, привлекаемого в качестве основного источника при хронологических исследованиях, и возможностью различной его интерпретации. Для большинства категорий датирующих вещей — фибул, гребней, бус, стеклянных сосудов — в настоящее время определяется довольно длительный период бытования. Хронология этих находок разработана еще недостаточно подробно, возможны также существенные изменения в современных представлениях об их датировках. Кроме того, имеются и другие объективные обстоятельства, которые затрудняют хронологические изыскания и порождают массу разногласий. На них следует кратко остановиться.

В результате все усиливающегося стремления к более осторожному, критическому подходу к археологическим источникам в числе материалов, пригодных для датирования, остаются в основном погребальные памятники. Находки в закрытых комплексах на большинстве поселений позднеримского времени малочисленны и невыразительны, к тому же, результаты раскопок часто недостаточно полно освещены в полевых отчетах и публикациях, что создает дополнительные сложности в построении хронологии памятника. Датирование по находкам из слоя, не связанным с постройками или другими сооружениями, которые могут считаться закрытыми комплексами, часто бывает весьма рискованным. Так, например, единичные фрагменты амфор с двуствольными ручками, бытовавших в I в. до н. э. — I в. н. э., иногда служат доказательством возникновения поселения во II в. н. э., но безусловно, подобные случайные материалы нельзя привлекать для разработки хронологии. То же самое можно сказать и о находках монет в слое. Они могли находиться в обращении длительный период, и поэтому для черняховской культуры практически исключаются из круга датирующих вещей. В погребальных памятниках монеты определяют лишь terminus post quem, т. е. время, раньше которого захоронение не могло быть совершено. Некоторые исследователи полагают, что использование любых материалов поселений в качестве основы хронологических построений методически неправомерно (Щукин М.Б., 1970а, с. 105). Однако такое ограничение источниковедческой базы имеет свои отрицательные стороны.

При работе над хронологией следует учитывать ряд обстоятельств. Прежде всего не стоит забывать о самом характере погребальных памятников. Могильник, как правило, начинал функционировать несколько позднее и прекращал существовать раньше, чем соответствующее ему поселение. Это чисто теоретическое положение находит подтверждение и на практике. Так, археологические источники фиксируют некоторую асинхронность поселения и могильника у сел Журавка и Викторовка. Видимо, дискретность исторического процесса проявляется в материалах могильников сильнее, чем в материалах поселений. Некоторая асинхронность поселений и могильников может быть связана с тем, что набор инвентаря, который попадал в погребения, не соответствует в полной мере тем вещам, которые использовались жителями черняховских поселений в быту. Некоторые разновидности утвари, орудий труда по обычаю не полагалось помещать в могилу рядом с усопшим. На поселениях также представлены не все вещи, известные из погребений. Кроме того, датирующие вещи в большинстве случаев происходят из трупоположений с северной ориентировкой. Трупоположения с западной ориентировкой, как правило, содержат незначительное число вещей, часто безынвентарны. Инвентарь трупосожжений нередко испорчен огнем и поломан, что ограничивает возможность привлечения его в качестве источника для датирования. В то же время закономерности в расположении погребений, совершенных по обряду ингумации и кремации, прослеженные в отдельных могильниках, свидетельствуют о возможности некоторой хронологической разницы между этими двумя обрядами погребений. Так, в Маслове трупосожжения сосредоточены в центре, а трупоположения — на периферии. Вероятность возникновения обряда ингумации в ряде случаев на более позднем этапе давно отмечалась исследователями. Таким образом, не исключена возможность, что именно в наиболее ранних комплексах в могильниках и на поселениях отсутствуют датирующие материалы. Это также относится к числу причин, обусловливающих сложность установления нижней хронологической границы черняховских памятников.

Положение вещей осложняется отсутствием целостной системы хронологии Восточной Европы. Это обстоятельство заставляет исследователей опираться в основном на абсолютные даты ступеней европейской хронологии, разработанной Эггерсом и уточненной К. Годловским (рис. 5) (Eggers Н.J., 1955; Godłowski К., 1970).

В настоящее время усилия разных исследователей, как советских, так и зарубежных, искавших свои пути разработки хронологии черняховской культуры, привели к существованию нескольких направлений в этой области. Наиболее ощутимые результаты были достигнуты при анализе материалов погребальных памятников. Изучение сочетаний различных хронологически показательных вещей в закрытых комплексах позволило отказаться от определения времени функционирования могильников по всему диапазону бытования датирующих вещей и добиться максимального «сужения» дат захоронений. Этот метод «узких датировок», достоинства которого были всесторонне продемонстрированы М.Б. Щукиным, дал возможность наметить хронологический диапазон черняховских памятников в отдельных регионах, а также, хотя и схематично, предположительную картину постепенного распространения культуры (Щукин М.Б., 1979).

Территория, на которой происходил процесс кристаллизации черняховской культуры, определяется пока недостаточно четко. Вероятно, она охватывает Подолию, Днестровско-Прутское междуречье, может быть, включает также Волынь и Верхнее Поднестровье. Некоторые захоронения могильников этого региона относятся к ранним стадиям позднеримского периода C₁ — началу С₂, конец II–III в. При этом с наибольшей вероятностью исследователи относят их к ступени С_1b (230–260 гг.) (Szczukin M., 1981; Гороховский Е.Л., 1987).

Время возникновения могильника Данчены (Днестровско-Прутское междуречье) определяет группа захоронений с интересным вещевым комплексом. Погребение 122 содержало набор керамики, которая представлена ранними формами, имеющими вельбарско-пшеворское происхождение. Кроме того, в комплексе находилась железная прямоугольная пряжка. Подобные изделия на территории Средней Европы появляются еще в раннеримское время, в вельбарской культуре существуют до начала позднеримского периода (Рафалович И.А., 1986, с. 53, табл. XXVI, 11–14; Щукин М.Б., Щербакова Т.А., 1986, с. 202–209). Погребение 326 также содержало фрагменты керамики вельбарско-пшеворского происхождения и, кроме того, бронзовую пряжку с рамкой в виде буквы Б (Рафалович И.А., 1986, с. 93, рис. 3). В Средней Европе эта категория пряжек, в отличие от предыдущей, распространена очень широко и бытовала на протяжении длительного времени — от финальной стадии раннеримского и почти до конца позднеримского периодов. В могильнике Брест-Тришин, эталонном памятнике вельбарской культуры для Восточной Европы, подобная пряжка встречена в комплексе начала III в. н. э. (Бажан И.А., Гей О.А., 1987, с. 16). Еще один достаточно своеобразный предмет, диагностирующий ступень С_1a (180–220 гг.), был найден в погребении 254. Это наконечник пояса J-IV–I по классификации К. Раддатца (Рафалович И.А., 1986, с. 82, табл. XLII, 2; Щукин М.Б., Щербакова Т.А., 1986, с. 186). В погребении 203 (табл. LXXIV) были обнаружены фрагмент бронзовой ручки, украшенной головками птиц, и не орнаментированное атташе с петлей. Эти находки М.Б. Щукин интерпретирует как детали бронзового сосуда типа Стара Загора, датирующегося концом II — началом III в. (Рафалович И.А., 1986, с. 72; Щукин М.Б., Щербакова Т.А., 1986, с. 194, 195, 209). Комплекс погребения содержит также многогранную бронзовую втулку с диском на конце, которая могла служить наконечнком рога для питья. Наконечники ритонов с многогранной втулкой характерны для III в. н. э. (Рафалович И.А., 1986, с. 203, табл. XXXVII, 3, 4; Щукин М.Б., Щербакова Т.А., 1986, с. 195, 209). В Данченах к ступени С_1b-С₂ относится значительная серия захоронений. К числу наиболее выразительных принадлежит комплекс трупосожжений 371. В его состав входят две парные серебряные фибулы типа Монструозо, которые являются диагностирующими для данного периода, а также богатый набор керамики, украшений и предметов быта (табл. LXXV) (Рафалович И.А., 1986, с. 109–111). Близким по времени, вероятно, было и захоронение 10 с сочетанием прогнутых подвязных фибул вариантов 1 и 2, а также костяного гребня с трапециевидной спинкой (табл. LXXIV, 5-19) (Рафалович И.А., 1986, с. 29; Щукин М.Б., Щербакова Т.А., 1986, с. 206).

Ранние материалы представлены также в могильнике Ханска-Лутэрия II. Здесь в погребениях 12 и 14 обнаружены обломки бронзовых сосудов с орнаментом в виде «ов», которые могут относиться еще к ступени C_1a (Никулицэ И.Т., Рикман Э.А., 1973, с. 116, 117, 123). В Подолии в могильнике Ружичанка открыто несколько комплексов с уникальными импортными вещами. К ним относятся фрагментированный стеклянный кубок, орнаментированный стеклянными нитями того же цвета, что и сам сосуд, бронзовая чернильница типа Интерциза, бусы из египетского фаянса (Винокур И.С., 1979, с. 114, 118–120, рис. 7, 16). Исследователи единодушно включают эти материалы в самую раннюю фазу эволюции черняховской культуры, датируя их ступенями С_1Ь-С₂ (конец II — первая треть III в). (Szczukin M., 1981; Гороховский Е.Л., 1987, с. 62, 63). Выразительное сочетание хронологических индикаторов зафиксировано в погребении 1 Ружичанки. Здесь вместе с двумя гончарными мисками (воронковидной и цилиндро-конической формы) найдены бронзовая двучастная пряжка типа Омега и редкая бронзовая подвязная фибула с кнопкой на головке (Винокур И.С., 1979, с. 113. Ряс. 114). Комплекс датируется второй третью III — началом IV в. (Гороховский Е.Л., 1987, с. 64, рис. 1, 5; 2, 5). В комплексах могильника Ружичанка широко представлены прогнутые подвязные фибулы варианта 1 по классификации А.К. Амброза (1966, с. 61–63). Суммарная их датировка охватывает довольно длительный временной интервал — конец II и большую часть III в. Однако вопрос о времени их появления на нашей территории еще неясен (Амброз А.К., 1966, с. 61, 62). Очевидно лишь, что они встречаются в комплексах с монетами 30-40-х годов III в. н. э. (Амброз А.К., 1966, с. 61; Гороховский Е.Л., 1987, с. 63). В Ружичанском могильнике эти фибулы сочетаются, как правило, с выразительными категориями инвентаря, диагностирующими ступень С₂ в европейской системе хронологии, — ведерковидными подвесками, янтарными грушевидными бусами, костяными многочастными гребнями с полукруглой низкой спинкой (Godłowski К., 1970. Pl. II; III; VII; Thomas S. 1960, s. 120), а также с прогнутыми подвязными фибулами варианта 2, которые появляются, вероятно, уже в конце III в. н. э. (Амброз А.К., 1966, с. 61).

Характерны захоронении 30 и 50 Ружичанского могильника. Оба они совершены в простых грунтовых могилах по обряду трупоположения. В первом, кроме фибул, обнаружены янтарные бусина и грушевидная подвеска, а также две гончарные миски: одна — открытого типа с плавным профилем и плоским донцем, другая — цилиндро-коническая на скрытом кольцевом поддоне (Винокур И.С., 1979, с. 121, рис. 17, 12–16). Погребение 50 содержало, помимо фибулы, богатый набор керамики: две гончарные миски открытого типа, с плавным профилем, на скрытых кольцевых поддонах, гончарные и лепные горшки приземистых пропорций с выпуклым бочком, сосуд тюльпановидной формы (Винокур И.С., 1979, с. 123, рис. 19). Кроме того, в погребении находились бронзовая ведеркообразная подвеска и янтарная бусина. Поднестровье и Волыно-Подольское пограничье — единственные регионы черняховской культуры, где распространены разновидности фибул с очень высоким приемником, диагностирующие ступени С_1b-С₂ (Godłowski K., 1970. Pl. II; Гороховский Е.Л., 1987, с. 62, 63, рис. 2, 1, 2). В погребении 24 Ружичанского могильника подобная фибула, украшенная набором зерненых проволочных колец, находилась в сочетании с костяным многочастным гребнем, имеющим полукруглую спинку (Винокур И.С., 1979, с. 118, рис. 15).

Для установления нижней хронологической границы в таких регионах, как левобережье Днепра и Надпорожье, пока слишком мало надежных сведений (Щукин М.Б., 1979а, с. 70, 71). Определение времени возникновения черняховской культуры в Среднем Поднепровье также относится к кругу самых сложных и спорных вопросов. Этот регион наиболее густо насыщен памятниками, именно здесь расположены классические, эталонные, могильники — Черняхов и Ромашки. К сожалению, раскопки этих объектов проводились еще в начале века и далеко не на самом высоком методическом уровне. В документации по Ромашкам сохранилось очень мало сведений о вещевых комплексах погребений, многие находки утрачены, некоторые имеют сомнительное происхождение (Брайчевский М.Ю., 1960, с. 102). Погребения, раскопанные В.В. Хвойкой в Черняхове, также документированы довольно скудно, многие комплексы полностью не восстановлены (Петров В.П., 1964б, с. 117). Однако исследования, проводившиеся в могильнике Э.А. Сымоновичем, дополняют эти материалы. Достаточно достоверным источником для датировки могут служить материалы Масловского могильника, раскопанного только частично, так как значительная его часть разрушена. Наиболее полно раскопанным черняховским памятником в Среднем Поднепровье в настоящее время остается Журавка. Особенно ценно, что здесь исследованы и поселение, и соответствующий ему могильник. К сожалению, все, за исключением одного, трупосожжения на этом памятнике подверглись позднейшим разрушениям. Кроме того, значительную часть составляют погребения с западной ориентировкой, в большинстве случаев безынвентарные. Определить дату этой группы захоронений не представляется возможным.

Все же некоторые данные для датировки памятников Среднего Поднепровья есть. Комплексы с прогнутыми подвязными фибулами варианта 1, которые диагностируют ступень С_1b-С₂, в черняховских могильниках Среднего Поднепровья крайне немногочисленны. В материалах раскопок Э.А. Сымоновича к ним относятся несколько погребений Журавки, погребение 25 Черняхова и погребение 41 Ромашек (Сымонович Э.А., 1967в, с. 18, рис. 7, 14, 15; 1979в, с. 162, 163, рис. 6, 3, 4). Последнее содержало выразительный набор керамики: две лепные миски-чаши с биконическим и округлобоким туловом, разнообразные гончарные миски — биконические и открытого типа. Кроме того, две такие же фибулы имеются в материалах черняховского могильника из раскопок B. В. Хвойки (Петров В.П., 1964б. Рис. 11; 12). Сейчас уже невозможно установить, с какими погребениями они были связаны. Так как подавляющее большинство материалов Черняхова, Ромашек, Маслова относится к IV в. н. э., то на этом фоне единичные комплексы с прогнутыми подвязными фибулами варианта 1 не являются убедительным доказательством существования в Среднем Поднепровье раннего горизонта. Отдельные экземпляры подобных фибул вполне могли несколько запаздывать по отношению к основному периоду их бытования и удерживаться до начала IV в. н. э. Эти данные позволили М.Б. Щукину сделать вывод, что «черняховская культура в том виде, как она представлена на могильниках в Черняхове и Маслове, оформилась не ранее, чем в середине — конце III в. н. э.» (Щукин М.Б., 1970а, c. 110, 111).

Для Северного Причерноморья уже сейчас вырисовывается довольно ясная картина. В последние годы здесь проводились широкие раскопки черняховских могильников, давшие выразительные материалы. Захоронения с относительно ранним набором вещей открыты в Каборге (табл. LXXVII). Погребение 21 содержало бронзовую прогнутую подвязную фибулу варианта 1 и костяной многочастный гребень с полукруглой спинкой (Магомедов Б.В., 1979а, с. 46). В состав инвентаря входили также разнообразные стеклянные бусы, причем некоторые из них были особенно популярны во II — первой половине III в. (Гей О.А., 1986, с. 81, 82). Исходя из этих данных, можно полагать, что наиболее вероятная дата погребения — середина III в. н. э. В погребении 9 Каборги обнаружена двучленная лучковая фибула с фацетированной спинкой, которая также указывает на III в. н. э., причем скорее на его середину или вторую половину (Амброз А.К., 1966, с. 49–52). Кроме того, в могиле находилось несколько бусин: стеклянная призматическая (14-гранная) со срезанными углами, прозрачная, желто-зеленого цвета II–IV вв.; стеклянная плоская круглая биусеченная, прозрачная, бирюзового цвета II–III вв.; стеклянная биконическая непрозрачная красно-коричневая I–III вв.; две сердоликовые бочковидные второй половины II–III в.; хрустальная шаровидная округлая II в. до н. э. — III в. н. э. (Магомедов Б.В., 1979а, с. 39; Алексеева Е.М., 1978, с. 68, 70; 1982, с. 7, 16). Можно заключить, что погребение было совершено в III в. н. э., но сузить эту дату пока не, удается.

Следовательно, в Северном Причерноморье отсутствуют черняховские комплексы, которые можно было бы датировать суммарно концом II–III в. Неизвестны и достоверные материалы первой половины III в. н. э. Следует отметить также, что для этого периода не обнаружено никаких следов контакта с черняховской культурой на позднескифских и сарматских памятниках Северного Причерноморья (Молога I, Красный Маяк, Усть-Каменка) (Гей О.А., 1986). В качестве доказательства раннего возникновения черняховской культуры этого региона иногда привлекаются материалы погребения 21 Ранжевого (Баран В.Д., 1981, с. 148; Магомедов Б.В., 1983, с. 145). Оно находилось несколько в стороне от остальных захоронений могильника, и инвентарь его составляли лепные сосуды, в том числе горшок с краем в виде раструба, аналогичный керамике позднескифского поселения Молога II, обломки красноглиняного гончарного кувшина, две бусины. В могиле не обнаружено ни одной вещи, которую можно было бы связать именно с черняховской культурой, отсутствует характерная гончарная керамика. Дату определяют две бронзовые фибулы: лучковая серия I, варианта 2 по классификации А.К. Амброза и варианта 2 «лебяжьинской» серии (Сымонович Э.А., 1979а, с. 110; Амброз А.К., 1966, с. 48, 49, 56). Обе они бытовали в основном в I в. н. э. Ясно, что к этому времени невозможно относить период возникновения черняховской культуры ни в одном из регионов. Тем более нелогично привлекать материалы погребения 21 Ранжевого для обоснования гипотезы о начальной фазе формирования культуры во II в. н. э. По всей вероятности, у с. Ранжевое существовали два некрополя — черняховский и скифо-сарматский более раннего периода. Этой точки зрения придерживался и руководитель раскопок Э.А. Сымонович (1979а, с. 110).

Имеются также некоторые косвенные данные, которые помогают установить время возникновения черняховской культуры в Северном Причерноморье. В этом регионе известен целый ряд памятников, прекративших свое существование в начале III в. н. э. Это позднескифские некрополи и поселения Красный Маяк, Молога II, Волчья Балка, Холмское II, сарматские курганные могильники Маяки, Огородное, Усть-Каменка, Кислица, Приморское (Гудкова А.В., Фокеев М.М., 1982. С 103; Паламарчук С.В., 1982, с. 122; Фокеев М.М., 1982, с. 122; Патокова Э.Ф., Дзиговский А.Н., Зиньковский К.В., 1982, с. 134–136; Дзиговський О.М., 1980, с. 92; Гей О.А. 1985. С 10; 1986, с. 83–85).

Разрушение большинства античных центров Северного Причерноморья также происходило в этот период (Ременников А.М., 1954; Шелов Д.Б., 1972, с. 304; Кругликова И.Т., 1966, с. 12–16). В последнее время получены новые данные о поздней дате некоторых городищ Ольвийской хоры. В Широкой Балке, на территории, примыкающей к северной части городища Золотой Мыс, в заброшенной хозяйственной яме было открыто захоронение «варвара», совершенное, как полагают исследователи, в финальной стадии «готских» войн в Северном Причерноморье, а может быть, несколько раньше (Гороховський Є.Л., Зубар В.М., Гаврилюк Н.О., 1985, с. 31–37). Дата этого захоронения определяет верхнюю хронологическую границу городища. Примерно в это время (в середине или второй половине III в. н. э.) в приольвийской зоне появляется черняховский могильник Каборга, представляющий собой уже новое культурное явление. Картина довольно четко вырисовывается по археологическим данным, прекрасно совпадает со сведениями письменных источников. Именно в этот период происходило продвижение остготских племен к Меотиде (Ременников А.М., 1954; Буданова В.П., 1984, с. 167, 168) и совершались военные акции варваров, направленные против Рима. По-видимому, с этими событиями и была связана резкая смена культуры в Северном Причерноморье в середине III в. н. э.

Значительное число погребений в большинстве могильников черняховской культуры принадлежит к IV в. н. э., и установить более дробные хронологические диапазоны на основе «узкого» датирования далеко не всегда удается. Приведем отдельные примеры наиболее выразительных погребений этого времени.

Интересный вещевой комплекс был открыт в погребении 3 могильника Городок, которое представляло собой трупоположение с северной ориентировкой, помещенное в простой прямоугольной яме. Его дату — IV в. н. э. — определяют три одинаковые «воинские» фибулы с треугольной ножкой. У западной стенки могилы были поставлены шесть сосудов: лепной двуручный кувшин желто-серого цвета, лепная черно лощеная трехручная ваза, лепная полусферическая миска, лепной горшок желто-серого цвета, гончарная серолощеная миска открытого типа, такая же миска закрытого типа, орнаментированная по плечикам пролощенным зигзагом. Кроме того, в состав инвентаря входили бронзовая булавка, костяной трехчастный гребень с полукруглой спинкой, янтарные и стеклянные бусы, пряслице, изготовленное из стенки амфоры (Магомедов Б.В., 1979б, с. 108, 109, рис. 2). В могильнике Косаново открыто множество выразительных комплексов IV в. н. э., содержавших разнообразный и выразительный материал. К их числу относится погребение 3, совершенное в простой грунтовой яме с остатками обугленной деревянной плахи и ориентированное па север с небольшим отклонением к западу.

В составе инвентаря — набор гончарной и лепной посуды, две бронзовые «воинские» фибулы с ромбической орнаментированной ножкой с короткой пружиной, бронзовая двучастная калачиковидная пряжка, а также железная с округлой рамкой, серебряная проволочная гривна, кольцо из двух бронзовых пластинок, бисер синего стекла, янтарная четырехгранная бусина, костяной многочастный гребень с полукруглой высокой спинкой (Кравченко Н.М., 1967б, с. 85, 86).

Вопрос о верхней хронологической границе черняховской культуры пока остается дискуссионным. Наиболее поздние ее материалы относятся к ступени D европейской системы хронологии (середина IV — середина V в.). Однако вещи этого времени немногочисленны, памятники, относящиеся только к этому времени, неизвестны. Комплексы, включающие категории инвентаря, диагностирующие ступень D в сочетании с другими находками, часто укладываются в рамки только IV в. н. э.

Погребальные памятники Поднестровья и Волыни пока не дают полноценных материалов для установления их верхней хронологической границы. Наиболее поздние погребения зафиксированы в Увисле и Островце. Такие находки, как гребни с полукруглым выступом на спинке, Т-образная фибула с фигурным щитком, указывают на вторую половину IV — начало V в. (Баран В.Д., 1981, с. 146, 147). На территории Днестровско-Прутского междуречья выразительные материалы позднего горизонта представлены в могильнике Малаешты. Именно отсюда, из погребения Б, совершенного по обряду трупоположения, происходит знаменитый стеклянный конический кубок с прошлифованными овалами и греческой надписью (Федоров Г.Б., 1960а, с. 260–262, рис. 11). Как уже отмечалось, суммарная датировка подобных сосудов очень широка — конец IV и V в. Известны комплексы с кубками такого типа, достоверно датированные второй половиной V в. н. э. (Щукин М.Б., 1979а, с. 20). К сожалению, в малаештском захоронении не обнаружены какие-либо вещи, которые могли бы уточнить и сузить датировку. Погребения 3 и 20 с трупосожжениями Малаештского могильника содержали очень редкие для черняховской культуры сфероконические умбоны щитов (Федоров Г.Б., 1960а, с. 258, 270, рис. 13, 1, 2). Предполагается, что они могли иметь позднюю дату — самый конец IV — начало V в. Известно изображение сфероконического каннелированного умбона на диптихе из собора в Монце, созданного не ранее 385 г. и не позднее 30-х годов V в. (Godłowski K., 1970, p. 110; Щукин М.Б., 1979а, с. 19). К находкам, диагностирующим поздний горизонт в Малаештах, относятся также остроконический гладкий стеклянный кубок (погребение 33), бронзовая двупластинчатая фибула с ножкой, расширенной в нижней части (погребение 22), Т-образная фибула с пружиной (погребение 15) (Федоров Г.Б., 1960а, с. 268, 272, 278).

В Среднем Поднепровье ряд захоронений, относящихся к концу IV — началу V в., представлен в могильнике Журавка. Так, например, в погребении 4 полусферический кубок, украшенный напаянными стеклянными глазками, сочетался с двупластинчатой фибулой, имевшей укороченную массивную ножку, расширявшуюся посредине. Обе вещи бытовали в IV — начале V в. (Сорокина Н.П., 1971, с. 90; Амброз А.К., 1966, с. 83). В Северном Причерноморье наиболее яркие и выразительные материалы позднего горизонта происходят из могильников Гавриловка и Ранжевое. Здесь они представлены коническими кубками, гладкими и фасетированными, а также гребнями с полукруглым выступом на спинке, двупластинчатыми фибулами (Сымонович Э.А., 1960в; 1979а). В погребении 14 Ранжевого находился кубок типа Косино с греческой надписью, аналогичный сосуду из Малаешт. В состав инвентаря входили также две одинаковые двупластинчатые фибулы с продолговатой ножкой, расширенной посредине (табл. LXXVIII). Датировку этого варианта двупластинчатых фибул А.К. Амброз ограничивает лишь IV в. н. э., без выхода в V в. (Амброз А.К., 1966, с. 83), хотя их орнаментация характерна для более позднего времени (Щукин М.Б., 1979а, с. 19).

Существование черняховской культуры в V в. н. э. для любого ее региона весьма проблематично. Отдельные находки или комплексы, достоверно датирующиеся этим временем, всегда имеют сомнительную культурную атрибуцию. Так, ранневизантийская фибула, которая происходит из слоя поселения Рипнев II (Верхнее Поднестровье), может быть связана с раннеславянскими постройками, открытыми на этом памятнике (Баран В.Д., 1981, с. 142, 143, рис. 47, 1). Не вполне ясен вопрос о культурной принадлежности поселения Теремцы, где была найдена трехпальчатая фибула конца IV–V в. (Баран В.Д., 1981, с. 148, рис. 48). Известен, однако, ряд поселений, на которых нет черняховского слоя, но в жилищах с раннесредневековой славянской посудой найдены, иногда в довольно значительном количестве, обломки черняховских сосудов. Таковы Рашков II и III, Лука-Каветчинская, в одном из жилищ которой обнаружена железная двучленная фибула с узкой подвязной ножкой, датирующаяся V в. (Приходнюк О.М., 1983, с. 20–22). Такие памятники подтверждают доживание черняховских материалов по крайней мере до середины V в. н. э.

Наблюдения над закономерностями в сочетании вещей в закрытых комплексах дали материал для разработки относительной хронологии и периодизации культуры. Й. Тейрал выделил несколько последовательных фаз (Tejral J., 1986). Первая — период кристаллизации культуры — характеризуется, по мнению ученого, вещами, которые, как правило, относятся к ступени C_1b или, в большей степени, к С₂. Это прогнутые подвязные фибулы варианта 1 по классификации А.К. Амброза, фибулы с зернеными кольцами и типа Монструозо, костяные трехчастные гребни с полукруглой спинкой, пряжки типа Омега. В дальнейшем эти вещи встречаются в комплексах с новыми формами, выпадающими из шкалы типов ступени С₂, — прогнутыми подвязными фибулами варианта 2 по А.К. Амброзу, трехчастными гребнями с трапециевидной спинкой, полусферическими стеклянными кубками, бронзовыми пряжками с овальной рамкой. Границу между периодом кристаллизации и развитой фазой черняховской культуры Й. Тейрал проводит по линии разделения ступеней С₂ и С₃ европейской системы относительной хронологии, что соответствует в абсолютных датах первой трети IV в. н. э. Время наивысшего расцвета черняховской культуры Й. Тейрал сопоставляет со ступенью С₃ (вторая треть IV в. н. э.). Эта фаза представлена ярким монолитным метакомплексом, детальное изучение которого, однако, выявляет его сложность. Наряду с продолжающими существовать архаичными формами появляются новые, определяющие черняховскую специфику, — двупластинчатые фибулы небольших размеров с короткой ножкой, трехчастные костяные гребни со спинкой колоколовидной формы, стеклянные кубки типа Ковалк. Набор вещей, характеризующий финальную фазу черняховской культуры, составляют конические стеклянные кубки, трехчастные костяные гребни с полукруглым выступом на спинке, различные варианты «воинских» фибул со сплошным приемником и короткой пружиной. Двупластинчатые фибулы имеют более крупные, чем раньше, размеры, удлиненную ножку с наибольшим расширением посредине или в нижней трети. Часто они снабжены двойной пружиной, орнаментированы. Среди прогнутых подвязных преобладают фибулы варианта 3 по классификации А.К. Амброза. Встречаются очень крупные (до 9 см) образцы, выделенные в вариант 4. Такой набор вещей характерен для шкалы типов начала ступени D (вторая половина IV в. н. э. (Tejral J., 1986, s. 179–195, Abb. 1–3).

На основе изучения взаимовстречаемости вещей в погребальных комплексах — импортных римских и северопричерноморских изделий (фибул, пряжек, гребней, некоторых типов бус) — Б.Л. Гороховский выделил шесть хронологических групп захоронений (рис. 5). Эта работа носит лишь предварительный характер и опубликована в краткой, тезисной, форме (Гороховский Е.Л., 1985, с. 21, 22). Более подробно остановился Е.Л. Гороховский на характеристике ранней фазы черняховской культуры, которая, по его мнению, представлена комплексами с римскими импортными изделиями из металла и стекла эпохи позднего Лимеса. Наряду с фибулами типа Монструозо исследователь включает в раннюю фазу и другие типы фибул с высоким приемником, а также некоторые выделенные им разновидности прогнутых подвязных фибул и, кроме пряжек типа Омега, пряжки с овальными рамками (Гороховский Е.Л., 1987).

Изучение характера взаимовстречаемости отдельных вещей в комплексах, рассеянных по всему ареалу черняховской культуры и рассматриваемых в целом, неизбежно приводит к некоторой упрощенности и излишней жесткости полученной схемы. При таком подходе не учитывается возможность «скольжения» дат, т. е. неодновременность бытования в разных регионах одних и тех же категорий инвентаря. Кроме того, из поля зрения исследователей выпадает значительный по объему материал — массовые находки, не имеющие дат. В первую очередь это относится к гончарной сероглиняной керамике, которая представлена большим количеством разнообразных форм и является одной из самых распространенных категорий погребального инвентаря, что открывает возможности для разработки относительной хронологии. В последние годы обозначилось стремление к более детальному и всестороннему изучению могильника как целостной системы закрытых комплексов, которая отражает закономерности его развития во времени. Выстраивая цепочки комбинаций различных категорий инвентаря, исследователь выявляет группы погребений, наиболее близких по набору хронологически показательных вещей. Абсолютные даты, которые определены для некоторых находок, позволяют установить временную последовательность этих групп. Таким образом, при выделении фаз функционирования могильника достигается возможность максимально дробного членения материала. Идеальное завершение картины могут дать наблюдения над размещением на территории могильника разновременных групп погребений. Выявление определенных закономерностей в планиграфии позволяет датировать практически каждую могилу.

Сопоставление результатов изучения основных, наиболее представительных погребальных памятников по описанному методу, синхронизация фаз разных некрополей создают необходимую основу для разработки периодизации культуры. Но исследования в этом направлении еще только начаты. Примером может служить корреляционный анализ материалов одного из крупнейших могильников на территории Румынии Тыргшор (Ioniţa I., 1986). Подобные хронологические исследования проведены и для отдельных памятников черняховской культуры на территории СССР. В могильнике Данчены М.Б. Щукин и Т.А. Щербакова выделили три основные группы погребений, каждая из которых в свою очередь подразделяется на две подгруппы, соответствующие фазам эволюции могильника (Щукин М.Б., Щербакова Т.А., 1986). Фаза Iа характеризуется сочетанием в комплексах вещей западного происхождения, которые выпадают из шкалы типов, составляющих специфику развитой черняховской культуры. Это пряжки квадратные, в форме буквы D, восьмерковидная, наконечник пояса типа IV-1 по Яну, обломки бронзового сосуда типа Стара Затора, наконечник рога, лепная керамика пшеворско-вельбарских форм. Находки обломков сосуда типа Стара Загора в Данченах, бронзовой чернильницы в Ружичанке, кувшина в Раковце, античных ключей М.Б. Щукин рассматривает как результат контактов с провинциальноримским миром, указывая на возможность участия носителей формировавшейся черняховский культуры в балканских войнах 230–270 гг. Время возникновения могильника исследователи относят к концу ступени С_1a (Щукин М.Б., Щербакова Т.А., 1986, с. 209, 210). Комплексы фазы 1b включают такие хронологические индикаторы, как прогнутые подвязные фибулы варианта 1 по классификации А.К. Амброза, фибулы Монструозо и ранний вариант фибулы с кнопкой на дужке (Bügelknopffibeln), гребни с полукруглой и трапециевидной спинкой, керамика вельбарского происхождения. Погребения этой группы датируются авторами ступенью С_1b (230–260 гг.). Период наиболее интенсивного функционирования могильника падает на вторую фазу. В это время наблюдается заметная трансформация культуры, происходит смена многих типов вещей, что соответствует общему процессу сложения развитого черняховского комплекса. Появляются прогнутые подвязные фибулы вариантов 2 и 3 по классификации А.К. Амброза, пряжки с удлиненно-овальной рамкой, а затем и калачиковидные, гребни с выступом на спинке, кубки с профилированными овалами. Эту фазу Данченского могильника исследователи соотносят со ступенями С₂-С₃ (середина III — середина IV в.) европейской хронологической системы. Достаточно условно выделена фаза III, представленная погребениями с незначительным числом взаимовстречающихся вещей, причем большинство их появилось еще в предыдущей фазе. Вопрос об абсолютной датировке этой фазы пока неясен — могильник мог прекратить функционирование в любой момент ступени D (350–450 гг.) (Щукин М.Б., Щербакова Т.А., 1986, с. 211, 212).

К сожалению, изучение планиграфии Данченского могильника не дало определенных результатов. Выяснилось, что некрополь состоял из нескольких небольших кладбищ, которые развивались самостоятельно и, возможно, принадлежали родовым группам населения (Щукин М.Б., Щербакова Т.М., 1986, с. 207, 208).

Более выразительная картина получилась по могильнику Ружичанка. Здесь четко выявляются три участка концентрации могил. Й. Ионица предпринял попытку проследить, как размещаются различные датированные вещи на плане некрополя, и пришел к заключению, что все три группы разновременны (Ioniţa I., 1986). Однако он оперирует лишь отдельными категориями находок, что снижает убедительность полученных выводов. Результаты этого исследования вступают в некоторое противоречие с данными, полученными И.А. Бажаном и М.Б. Щукиным при разработке относительной хронологии могильника Ружичанка. Корреляционный анализ хронологических индикаторов позволил выделить три фазы эволюции могильника, которые соотносятся со ступенями С₁-C₂ (табл. LXXIX)[3]. При этом погребения разных фаз располагаются равномерно по двум участкам могильника (на третьем участке представлены лишь безынвентарные трупосожжения). Относительная хронология разработана также для могильников Косаново и Журавка (табл. LXXX; LXXXI).

Попытки хронологических исследований на материалах черняховских поселений пока не дали существенных результатов. Разнообразный набор индивидуальных находок представлен на некоторых поселениях Среднего Поднепровья, Верхнего Поднестровья и Волыни (Журавка, Лепесовка, Черепин, Ракобуты). Это позволяет определить приблизительную датировку памятника, однако хронологические границы его существования остаются размытыми из-за отсутствия в большинстве случаев закрытых комплексов и невозможности изучения взаимовстречаемости вещей. На некоторых поселениях можно предполагать разнокультурные горизонты (Лепесовка), и не всегда удается установить, к какому из них относится та или иная датирующая вещь. Большое значение для хронологии черняховской культуры поселений в юго-западных регионах имеют амфорные материалы. На большинстве памятников здесь широко представлены обломки узкогорлых светлоглиняных амфор — «неапольских» и «танаисских» (группы Балцаты и Олонешты по терминологии Э.А. Рикмана), которые датируются II и первой половиной III в. (Рикман Э.А., 1972, с. 87–90). Интересно, что на селище Балцаты амфоры группы 1, целая и в обломках, происходили из ям-хранилищ (Рикман Э.А., 1972, с. 87). Эти находки послужили основанием для вывода о возникновении черняховской культуры Днестровско-Прутского междуречья уже во II в. н. э. (Рикман Э.А., 1975в, с. 238). Однако в настоящее время происходит корректировка существующих классификаций амфор, а также изменение представлений о датировке различных их типов на основе анализа разных источников (Сазанов А.В., 1989; Kazanski М., Legoux R., 1988).

Объективные сложности, связанные с интерпретацией материалов, которые служат источником для хронологических изысканий, привели к тому, что основные усилия специалистов были направлены на разрешение проблем абсолютного датирования черняховских памятников. Вопросам эволюции отдельных элементов культуры уделялось меньше внимания. Хронологические горизонты, выделяемые на основании наблюдений над характером взаимовстречаемости различных категорий инвентаря, отражают объективную картину развития культуры, однако все же их нельзя считать этапами. Пока еще не вполне ясно, насколько каждому из этих горизонтов присуща определенная специфика в традициях погребального обряда, домостроительства, керамике.

Некоторые попытки проследить закономерности изменения во времени отдельных черт культуры все же предпринимались, но они корректируются новыми материалами. Э.А. Сымонович предложил следующую схему эволюции погребального обряда: для II–III вв. характерны урновые трупосожжения и трупоположения с северной ориентировкой; в более позднее время намечается тенденция к преобладанию обряда ингумации, причем превалируют погребения с западной ориентировкой. В III–IV вв., по мнению исследователя, происходят изменения и в обряде трупосожжения: урновые погребения постепенно сменяются ямными (Сымонович Э.А., 1958, с. 248). Все эти наблюдения были сделаны на ограниченном материале, и поэтому с большой вероятностью отражают локальные различия. За последние годы накопилось значительное количество фактов, противоречащих предложенной схеме. Так, в ранних могильниках Ружичанка и Ханска-Лутэрия II явственно преобладают безурновые трупосожжения. По этому же обряду совершена бо́льшая часть захоронений самой ранней фазы могильника Данчены (Винокур И.С., 1979; Никулицэ И.Т., Рикман Э.А., Рафалович И.А., 1986, с. 72, 82). Во многих могилах зафиксированы трупосожжения, вполне достоверно датирующиеся IV в. н. э. (Гавриловка, Малаешты), и вряд ли поэтому можно с уверенностью говорить о тенденции к преобладанию обряда ингумации на поздней стадии черняховской культуры для всех ее регионов. Тезис о поздних погребениях с западной ориентировкой основан на материалах раскопок могильника Гавриловка, которые показали, что в древности здесь подвергались разрушениям исключительно захоронения, ориентированные на север. Среди трупоположений с западной ориентировкой повреждений не было зафиксировано. Этот факт давал косвенное указание на некоторую асинхронность обеих групп погребений — разрушения скорее всего производились «близким по времени, но все же позднее жившим населением» (Сымонович Э.А., 1960в, с. 238). Дальнейшие исследования внесли некоторые коррективы в эти данные. Оказалось, что в группе трупоположений с северной ориентировкой доля разрушенных погребений в Среднем Поднепровье составляет 50 %, а в группе с западной ориентировкой — 20 % (Гей О.А., 1980б, с. 47). Кроме того, известны погребения с западной ориентировкой, достоверно относящиеся к раннему горизонту. В настоящее время можно говорить лишь о том, что довольно определенно выделяется группа захоронений, обладающих некоторыми общими признаками: глубокие могилы (в большинстве случаев с заплечиками), западная ориентировка, отсутствие или немногочисленность инвентаря, которые диагностируют обычно поздний горизонт.

Э.А. Сымонович сделал также попытку выделить признаки ранних черняховских поселений II–III вв. По его мнению, для этого времени характерны распространение земляночных построек и заметное преобладание лепной посуды. К поселениям такого типа исследователь отнес Грушевку, Никольское, Привольное в Нижнем Поднепровье, Ломоватое II в Среднем Поднепровье. Однако основанием для их датировки служат лишь немногочисленные фрагменты светлоглиняных узкогорлых амфор, найденных в культурном слое (Сымонович Э.А., 1958, с. 249). Напротив, В.Д. Баран поселения с преобладанием лепной посуды, известные в западной Волыни, относит к IV–V вв. (Баран В.Д., 1981, с. 147, 148).

Некоторые наблюдения сделаны и относительно эволюции форм гончарной керамики. Э.А. Сымонович отметил, что для ранней стадии черняховской культуры типичны полусферические кубки, кувшины с цилиндрическим горлом и округлобоким туловом, «миски и горшки без изощренности в профилировке». В более позднее время происходит заметное усложнение форм, появляются «кубки удлиненной формы, художественно украшенные кувшины и миски с развитым орнаментом и дополнительной профилировкой тулова» (Сымонович Э.А., 1958, с. 250). Однако эта схема лишь в самых общих чертах намечает направление развития гончарной черняховской керамики. Предстоит еще детальная систематизация всей посуды по хронологическому принципу, с привязками к абсолютным датам. Разработка подобного рода была проделана пока лишь для могильника Журавка, где удалось проследить изменение форм сосудов по четырем фазам (табл. LXXXI).

В заключение следует более четко вычленить некоторые актуальные проблемы черняховской хронологии. Установлению точных границ времени существования культуры препятствует ряд обстоятельств — прежде всего необходимость опираться на абсолютные даты ступеней хронологии Центральной Европы или на данные античной археологии. Экстраполяция выводов, возникающая из-за отсутствия целостной хронологической системы, привязка к разным точкам отсчета, естественно, могут привести к искажениям реальности. Кроме того, недостаточно даже таких условных выходов на абсолютные даты. Несомненно, на черняховских памятниках существуют материалы горизонтов, сопоставимых со ступенью С₂ (260–330 гг.). Но абсолютная дата ранних захоронений, известных в таких некрополях, как Данчены, Ружичаяка, Ханска-Лутэрия, устанавливается пока весьма условно. Они могли быть совершены на любом отрезке времени ступеней С_1а, C_1b и начала ступени С₂. Иногда их выделяют в особую раннюю фазу и датируют рубежом ступеней С_1а и С_1b (Щукин М.Б., Щербакова Т.А., 1986, с. 209). Однако немногочисленность этих погребений указывает на то, что они могли и не составлять единого горизонта и примыкали непосредственно к последующему периоду, датирующемуся ступенью С₂, который характеризуется целым рядом выразительных хронологических индикаторов (ранняя фаза Е.Л. Гороховского и Й. Тейрала) и датируется ступенями С_1b-С₂.

Положение осложняется также недостаточной расчлененностью материалов этих ступеней европейской хронологии. В то же время нельзя окончательно исключать возможность возникновения отдельных черняховских могильников еще на ступени С^. Находки в комплексах выразительных вещей, которые диагностируют эту ступень и выпадают из шкалы типов развитой черняховской культуры, — факт достаточно показательный и требующий своего объяснения. Таким образом, вопрос о нижней хронологической границе черняховской культуры не имеет однозначного решения, и, следовательно, ее возникновение нельзя связывать с конкретными историческими событиями.

Это могло происходить накануне «готских войн» или в их процессе (230–270 гг.). В конце этого периода (259–274 гг.) была предпринята попытка создания в Галлии самостоятельного государства. В этом эпизоде участвовала и часть германских племен, оставивших, как полагает И. Вернер, горизонт «княжеских погребений» Лейна-Хаслебен (Werner J., 1973, s. 1-30). Эти события имели широкий резонанс и могли отразиться на формировании и развитии черняховской культуры.

Краткий обзор главных аспектов изучения черняховской хронологии показывает, как много еще нерешенных проблем. Одной из самых актуальных задач является создание единой хронологической шкалы, которая включала бы все хорошо раскопанные и достаточно представительные черняховские памятники. Такой путь позволил бы синхронизировать отдельные комплексы и хронологические горизонты разных регионов, что необходимо для создания научной периодизации культуры.

Основой хозяйства черняховского населения являлось земледелие. Употребление пашенных орудий подтверждается находками железных наральников и чересла, т. е. использовались легкие и тяжелые плуги, способные не только разрыхлять, но и переворачивать верхние пласты почвы (Краснов Ю.А., 1971, с. 3–11). На сосудах имеются изображения коня и вола, запряженных в плуги (Черепин, Ромашки) (Брайчевський М.Ю., 1961, с. 183, 184). Уборка урожая производилась железными серпами, разными по форме и происхождению, что, возможно, связано со специализированным назначением орудий. Есть находки кос, мотыжен. Отмечены во многих случаях отпечатки половы и зерен злаков на глине. Сеяли, по данным, собранным Э.А. Рикманом, преимущественно пшеницу, ячмень и просо. Реже встречаются следы зерен овса, гороха, чины. Для хранения урожая использовались ямы-погреба и сосуды-хранилища. Одна из ям на поселении во Флорештах могла вмещать до 12 центнеров пшеницы. Таким образом, она одна могла содержать запас, которого было довольно для пропитания шести человек в течение года, исходя из нормы потребления 200 кг в год на человека. Другие памятники Молдовы также подтверждают изобилие зерна на черняховских поселениях (Рикман Э.А., 1975в, с. 126–136). Распространение огородных культур, посевы льна и конопли, известные еще зарубинецкому населению, имели место и в черняховскую эпоху.

Для помола зерна использовались ротационные жернова. Наряду с применением ручных жерновов одной семьей создавались сооружения, использовавшиеся целым коллективом. Об этом свидетельствуют два мельничных сооружения, обнаруженных и исследованных в Синицивке-Сабатиновке и Иванковцах. В специально построенных наземных сооружениях устраивались общественные мельницы. На поселении Синицивка-Сабатиновка в наземном помещении была обнаружена округлая площадка, выложенная камнями и фрагментами толстостенных черепков от сосудов-хранилищ (диаметр площадки около 1,5 м), в центре которой находился жернов-лежняк (Симонович Є.О., 1952а, с. 97–107; Сымонович Э.А., 1960а, с. 151–157). На поселении Иванковцы в двукамерном наземном помещении с глинобитной печью мельничное сооружение было более сложной конструкции. В неотапливаемой камере на двух возвышениях, обмазанных глиной, помещались в древности два жернова. Возвышения располагались в 0,7 м друг от друга с углублением между ними. От жерновов к углублению шли две канавки с бортиками, куда ссыпалось молотое зерно. Рядом с углублением находилась яма овальной формы, выложенная в основании камнями и обмазанная глиной, служившая хранилищем (Винокур И.С., 1964, с. 180–182; 1970, с. 238–244).

Приселищное разведение скота и, по-видимому, его бесстойловое содержание зафиксированы в черняховской культуре неоднократно. На черняховских поселениях и в могильниках найдены кости домашних и диких животных (до 90 % всех находок). Характерно безусловное преобладание домашних животных. В.И. Цалкин отмечал господствующую роль в хозяйстве крупного рогатого скота (35–40 %), кроме того, разводили мелкий рогатый скот (25–30 %), свиней (15–20 %) и лошадей (10 %) (Цалкин В.И., 1962, с. 70, 71; 1964, с. 25–29). Небольшой процент костей лошади не противоречит заключению о развитом хлебопашестве, так как при вспашке основную роль играли волы (Цалкин В.И., 1962, с. 92; 1964, с. 97). Степные просторы должны были способствовать разведению мелкого рогатого скота и уменьшению числа свиней, но где бы ни селилось черняховское земледельческо-скотоводческое население, там сказывались прочные, сложившиеся традиции в ведении скотоводческого хозяйства: в частности, свиней продолжали разводить даже на самых южных памятниках.

К числу домашних животных относится также повсеместно использовавшаяся собака. Она не только охраняла стада и жилища, но имела значение в некоторых ритуальных действиях. Зафиксированы также кости осла и кошки (Брайчевський М.Ю., 1964, с. 62–64). Часто попадаются кости птиц, среди которых были куры, судя по находке в Малаештах, — гуси, а в Балцатах, — утки (Федоров Г.Б., 1960а, с. 302, рис. 17, 2). Находят также яичную скорлупу (Рикман Э.А., 1975в, с. 143).

Породы крупного рогатого скота и свиньи были другими, чем в лесной полосе, и отличались от пород скота скифских племен, тогда как лошади из культурных слоев черняховских памятников Северного Причерноморья и скифов по размерам и строению скелета обнаруживают определенное сходство (Цалкин В.И., 1964, с. 89).

Характерен очень низкий (не выше 5-10 %) процент костей диких животных среди всей массы остеологического материала — один из самых небольших, если сравнивать с прочими культурами эпохи железа Восточной Европы. Находят кости и рога оленей, косуль и лосей, кости и клыки диких кабанов. Имеются остатки костей зайца, хорька, бобра, медведя и волка. Охотились также на дикую птицу (Брайчевський М.Ю., 1964, с. 72–74; Рикман Э.А., 1975в, с. 144, 145).

В земле плохо сохраняются остатки ихтиологической фауны. Обыкновенно отмечают кости крупных рыб — сома, осетра, судака, щуки. Иногда встречается рыбья чешуя. На поселениях вблизи больших водоемов находят глиняные и каменные грузила для сетей. Возможны использование удочек и ловля с помощью острог. Яркий пример успешного рыболовного промысла дают находки на поселении Осокоровка. Там в ямах были обнаружены кости рыб, причем в яме 2 выявлено 12 рыбьих черепов, принадлежавших сомам и щукам (сомы — по 20–80 кг) (Пешанов В.Ф., Сымонович Э.А., 1964, с. 170).

Вопрос о специализации ремесла и отделения его в той или иной степени от земледелия чрезвычайно важен для социально-экономической характеристики местного общества. Как уже отмечалось, не вызывает сомнений переход ряда производств в руки соответствующих специалистов, снабжавших более или менее широкий круг заказчиков и, очень вероятно, работавших на рынок. Такие заключения, сделанные М.Ю. Брайчевским и А.Т. Смиленко, правда, вызвали возражения у В.В. Кропоткина, который настаивал на земледельческом характере черняховской культуры и считал возможным говорить лишь об общинном ремесле, т. е. о «первых этапах отделения ремесла от земледелия» (Кропоткин В.В., 1970а, с. 146–154).

Вещевые находки на черняховских памятниках и в особенности орудия труда, происходящие с поселений, свидетельствуют о широком развитии домашних ремесел, производивших множество изделий, необходимых в повседневном быту. Применение дерева при жилищном строительстве и для изготовления бытовых предметов, многочисленные орудия для его обработки указывают на широкое распространение навыков деревообработки. М.А. Тиханова считала, что одно из жилищ на поселении Лука-Врублевецкая, в котором были найдены пилка-ножовка, тесло и долото, принадлежало древоделу (Тиханова М.А., 1977, с. 69–76). Несомненно местным было производство разнообразных изделий из камня, кожи, кости. Очевидно, одежду изготовляли из льняных и шерстяных тканей, отпечатки которых сохранили окислы, покрывавшие металлические предметы. Но несомненно использование в одежде также кожи. Мужчины и женщины обычно носили поясные ремни, свидетельством чего служат многочисленные поясные металлические пряжки и редкие наконечники ремней. Мягкую кожаную обувь в отдельных случаях (погребение 5 могильника у овчарни совхоза «Приднепровский», Чернелов-Русский) удерживали на ногах ремешки с пряжками. Умение обрабатывать шкуры подтверждают орудия труда из кости типа упомянутых «тупиков», металлических и костяных шильев, игл и проколок, костяных предметов для заглаживания швов и пр. Вероятно предположение об использовании мешочков из кожи, прикрепляемых к поясам и употребляемых для ношения и хранения в них пряслиц и других вещей. Для изготовления некоторых бытовых предметов использовался токарный станок, что подтверждают находки токарного резца в Бовшеве II и выточенных на станке пряслиц из мергеля в Рипневе II и Ракобутах (Баран В.Д., 1981, с. 102).

Чуть ли не на каждом черняховском поселении отмечаются находки шлаков, свидетельствующих о выплавке или кузнечной обработке черных металлов. В с. Непоротово была открыта железоплавильная печь — круглое в плане сооружение с продухами в нижней части, кусками железного шлака в заполнении (Крушельницкая Л.И., Мовша Т.Г., Павлив Д.Ю., 1977, с. 317). Технологически установлено применение разнообразных приемов обработки железа и переработки его в сталь (Вознесенская Г.А., 1970, с. 34–38; 1972, с. 8–32). По-видимому, производство было достаточно специализировано, но не выходило за рамки общины, находясь в руках деревенского кузнеца (Брайчевський М.Ю., 1964, с. 100–102). Железо выплавляли из болотных руд в сравнительно небольших количествах. Это обусловило относительную редкость находок железных изделий, обычно маломерных по сравнению с последующим раннесредневековым периодом (Довженок В.И., 1970, с. 41).

Шлаки, льячки, тигли на черняховских памятниках служат доказательством умения обработки цветных металлов (Петров В.П., Кравченко Н.М., 1961, с. 87, 88), хотя местное производство большинства категорий вещей все еще не доказано. Намечаются следы концентрации ювелирного производства, которое, по предположениям А.Т. Смиленко, явилось одной из первых специализированных ремесленных отраслей (Брайчевская А.Т., 1953, с. 21, 22; 1962, с. 82–85). Состав сплавов, применявшихся мастерами, прежде всего свидетельствует о связях с причерноморскими центрами производства. Это не исключает использования северных рецептов приготовления сплавов для некоторых вещей (Черных Е.Н., Барцева Т.Б., 1972, с. 50–71; Карцева Т.Б., Черных Е.Н., 1968, с. 93–102). Естественно, что сырье для производства вещей из цветных металлов было привозным. Подавляющая часть предметов изготовлена из бронзы и белого металла типа биллона. Редкостью являлись вещи из свинца или олова, изделия из драгоценных металлов, украшения из серебра. Монета из Черняхова, ведеркообразная подвеска из Рыжевки и находки в Данченах, по сути дела, исчерпывают черняховские находки из золота. Некоторые фибулы и пряжки, покрытые зеленоватыми окислами, такими же, как на бронзовых изделиях, после очищения оказываются серебристого цвета. Однако сходство состава их металла и металла римских серебряных монет, во множестве проникавших на территорию черняховской культуры, не доказывает использования монет главным образом в качестве сырья.

Высокого совершенства и специализации достигло гончарное ремесло. Пока не прослежена концентрация ремесленного производства, даже гончарного, в той мере, в какой это было достигнуто, например, в Малопольше (Иголомия, Зофиополь и пр.). На черняховских селищах выявлены сравнительно небольшие гончарные мастерские, зафиксированные более чем в 30 местах (Брайчевська А.Т., 1956, с. 143–150). Так, на поселении Журавка обнаружены две гончарные печи и рядом с ними мастерская гончара, представлявшая собой довольно большое углубленное в материк помещение, внутри которого находились запасы глины, а в полу сохранились ямы от ножек мебели и, возможно, от оси гончарного круга. В мастерской найдены орудия труда гончара — лощило из камня, камень для растирания и дробления примесей к глине, ребро животного, по-видимому, употреблявшееся при формовке сосудов на гончарном круге. В мастерской изготовлялись только гончарные сосуды, обломки которых в большом количестве найдены в мастерской, и среди них часть была уже сформована, но еще не обожжена (Сымонович Э.А., 1966а, с. 117–121). Сельские гончары обладали выработанными приемами производства, отбора сырья и т. д. Тем не менее, они обслуживали лишь поблизости расположенные пункты, работая главным образом на односельчан. Только в некоторых случаях фиксируются признаки транспортирования и продажи определенных видов керамики, а может быть, и ювелирных изделий, в удаленные районы (Сымонович Э.А., 1956а, с. 268–270).

Характеристика торговых связей черняховского населения важна прежде всего для понимания уровня экономического развития общества. Не исключено зарождение внутриплеменной торговли и обмена среди черняховского населения. Об этом свидетельствует широкое распространение гончарной посуды, производство которой было сосредоточено в руках специалистов-ремесленников и было обусловлено покупательной способностью населения, т. е. наличием у него какого-то прибавочного продукта Местный рынок сбыта имели, вероятно, и другие изделия общинных ремесленников.

Среди черняховского инвентаря большое место занимают предметы, привезенные с других территорий. Особенно быстро перешагивают культурные и этнические границы предметы вооружения, сельскохозяйственный инвентарь, модные украшения, не противоречившие традиционному костюму, предметы роскоши.

Особое значение имели сношения с позднеантичной цивилизацией. Не только носители черняховской культуры, но и многие другие народы Европы, торгуя и нападая на дряхлеющую рабовладельческую Римскую империю, перенимали ее технические и военные достижения, а знать варваров стремилась быть похожей на патрициев.

В черняховской культуре имеются категории находок, обязанные своим происхождением позднеантичной цивилизации. Это римские монеты, амфоры, краснолаковая и красноглиняная столовая посуда, стекло, металлическая посуда и др. (табл. LXXXII).

Давно уже было отмечено изобилие монет римского времени, преимущественно серебряных или биллоновых, и совпадение их распространения с зоной, занятой памятниками черняховской культуры (карта 27) (Брайчевський М.Ю., 1959; Кропоткин В.В., 1961; 1967). Это важное свидетельство развития связей с Империей в тот период, когда римляне преодолели Дунай и, освоив Дакию, вплотную приблизились к землям нынешних Молдовы и Украины (Кропоткин В.В., 1954, с. 156 и след.). Особая концентрация римских денариев характерна для лесостепной полосы, т. е. для территории основного распространения черняховской культуры (Брайчевський М.Ю., 1959, с. 8). В степи монет меньше, и только область Надпорожья отличается обилием монетных находок. Левобережье Днепра дает в четыре раза меньше монет, чем правобережье. Общее число пунктов, в которых были найдены монеты на Украине и в Молдове, превышает 1100, при этом преобладают отдельные находки монет, а кладов с монетами насчитывается до 140.

Монеты происходят, как правило, с поселений, так как у черняховского населения не было обычая класть в могилы «оболы Харона», хотя все же отдельные случаи находок монет в захоронениях отмечены (Черняхов). Встречаются в черняховской культуре и просверленные монеты, использовавшиеся в качестве у крашений-подвесок. Среди монет наибольшее количество составляют чеканенные в период с I–II до первой половины III в. н. э. Монет III в. н. э. гораздо меньше (Кропоткин В.В., 1970б, с. 32). Причина уменьшения количества монет связана с их порчей; в результате ряда реформ императоров позднеримского времени в денариях оставалось все меньше и меньше серебра, и они теряли свою ценность. Аналогичное отношение к монетам у германцев описывает Тацит (с. 355, 5): «Они ценят некоторые виды наших монет и отдают им предпочтение», «они больше всего одобряют старинные и давно известные — серраты и бигаты», т. е. добротные серебряные монеты. Золотые монеты на черняховской территории крайне редки и встречаются преимущественно на землях Украины и Молдовы на памятниках конца IV в. н. э. Клады монет состоят обычно из серебряных денариев. Для юго-западных областей Э.А. Рикман отмечает некоторый подъем денежного обращения в середине IV в. н. э. Монеты IV в. н. э. в Молдове составили 44 % всех находок (Рикман Э.А., 1971а, с. 101, 102). Наряду с серебряной иногда употребляли и медную монету. Интересен Борочицкий клад, содержавший до 9 кг монет I–III вв. и наградной медальон с изображением императора Иовиана (363–364) (Тиханова М.А., 1956, с. 301–307; Пастернак Я., 1931, с. 11–17). Имеются сведения о находках двух медальонов на Волыни и одного — в Киеве (Брайчевський М.Ю., 1964, с. 301, 302).

О значении монетных находок на землях Украины и Молдовы высказаны разные мнения. В противоположность М.Ю. Брайчевскому и Э.А. Рикману, В.В. Кропоткин предположил, что монеты распространялись по лесостепи не в порядке внутреннего обращения, но лишь выполняя функцию сокровища. Допускалась возможность использования монет в качестве денег лишь во внешней торговле, в основном в западных пограничных областях (Кропоткин В.В., 1954, с. 156). По В.В. Кропоткину, в обмен на монеты и предметы роскоши от местных племен поступали рабы, скот, шкуры, кожи, меха, продукты лесных промыслов. М.Ю. Брайчевский указывал на развитую торговлю хлебом (Брайчевський М.Ю., 1959, с. 27–37; Рикман Э.А., 1975в, с. 230, 237). Важными доводами в пользу внутреннего денежного обращения в среде черняховского общества служат «варварские подражания», встречающиеся среди прочих монет. Изготовление фальшивых денег, очевидно, было нужно для того, чтобы использовать именно покупательную способность монеты. Однако В.В. Кропоткин считал, что фальшивомонетчики были не из местной среды, а «подражания» проникли извне, с потоком других монет (Кропоткин В.В., 1961, с. 17). Неправдоподобно большим выглядит поток серебра, если предположить, что в нем нуждались лишь как в металле для изготовления ювелирных украшений. Масса монет, попавших в клады или найденных порознь, отличается сильной потертостью. Это доказывает, что они прошли через множество рук (Рикман Э.А., 1975в, с. 237). Трудно представить, что усилия для добычи монет предпринимались лишь для укрепления престижа, для далеко не всегда возможной внешней торговли, или чтобы закопать сотни денариев в землю в качестве сокровищ. Во всей Восточной Европе монеты обращались задолго до создания ранних государственных образований. Привозные монеты создали основу местной весовой и денежной систем. Распространение римских монет в варварской среде — это показатель глубоко зашедшей дифференциации черняховского общества.

Почти нет черняховских поселений, на которых бы не находили обломков глиняной тары античных городов — амфор (табл. LXXXII; карта 28). В них привозили вино и масло. Не исключено, что из лесостепи и степи в них же в обмен вывозили зерно, мед и т. д. Доля обломков амфор по отношению к местной лепной и круговой посуде, как правило, только в отдельных случаях составляет 20–30 %. Они никогда не превалируют. Обычно лишь в могильниках, ближайших к берегам Черного моря, находят целые амфоры, хотя и на поселениях есть целые сосуды (Кринички, Киселово и др.) (Сымонович Э.А., 1960б, с. 247, рис. 6, 70). Вероятно, из-за трудностей транспортировки на черняховские земли привозили обычно амфоры средних размеров (светло- и красноглиняные). Они попадали и далеко на север, как свидетельствуют раскопки на поселениях Курской обл., в Посеймье. Хронологический диапазон привезенных амфор — I–II — IV–V вв. Чаще всего использовали амфоры типа танаисских второй половины II–III в., инкерманские, типичные для IV в. н. э. на поздних этапах — амфоры типа Делакеу, которые выходят за рамки IV в. н. э., встречаясь на памятниках первой половины V в. н. э. К раннему времени относятся обломки двуствольных амфор из Луки-Врублевецкой, Лесок и амфоры типа Балцаты с высоким, почти цилиндрическим горлом (Рикман Э.А., 1972, с. 88, рис. 1, 2, 3). Интерес представляют разновидности амфор с левобережья, датируемые III–IV вв. (Сымонович Э.А., 1964а, с. 28, рис. 3) и более западные находки из Поднестровья (Кропоткин В.В., 1970б, с. 45–47). На многих амфорах имеются граффити, знаки или греческие буквы, нанесенные красной краской до их продажи северным «варварам» (Рикман Э.А., 1972, с. 89, рис. 2).

По численности и по частоте встречаемости на черняховских селищах красноглиняная и краснолаковая посуда намного уступает амфорам (табл. LXXXII). Этой античной, в основном столовой, посудой пользовались мало, так как мастерство местных гончаров делало в общем ненужным привоз издалека кувшинов, мисок, употребляемых в повседневном быту. Самый большой набор красноглиняной античной керамики из Ромашек и Звенигорода вызвал у В.В. Кропоткина сомнения в их черняховской принадлежности (Брайчевський М.Ю., 1960, с. 115, табл. III; Смiленко А.Т., 1952, с. 59, табл. II; Кропоткин В.В., 1967, с. 71). Естественно, что античная посуда чаще всего встречается на черняховских памятниках степи и Причерноморья (Викторовка II, Каменка-Днепровская, Каборга IV, Коблево, Ранжевое, Михайловка и др.). Однако известна привозная столовая посуда и в более северных областях распространения культуры: фрагмент краснолакового сосуда из Кантемировки, кувшин из Раковца, кувшин из Черняхова. В могильниках целиком сохранившиеся сосуды редки, но в заполнении могил и культурных слоях поселений встречается значительное количество мелких фрагментов красноглиняной и краснолаковой керамики. Только для Молдовы В.В. Кропоткин приводит до десятка пунктов с материалами такого рода (Кропоткин В.В., 1970б, с. 84). Глиняные античные изделия типа Terra sigillata найдены в четырех черняховских жилищах Черепинского поселения (Баран В.Д., 1981, с. 100, 101). Небезынтересно, что на черняховских памятниках Юга иногда встречаются не только круговые, но и вылепленные от руки античные сосуды. Сюда можно отнести светильники из Коблева и Гурбинцев (Сымонович Э.А., 1964в, с. 25, 26; 1979а, с. 68, рис. 4, 6, 7).

В первые века нашей эры в Римской империи широкое распространение получила стеклянная посуда. Известны многие провинциальноримские стеклоделательные мастерские и центры производства, из которых шел поток импорта. Для населения вне границ Империи сосуды такого рода представляли большую ценность и не являлись предметом массового употребления. Очевидно, черняховской знатью особо ценились кубки для питья (табл. LXXXII), о чем можно судить и по попыткам воссоздать их в глине (Сымонович Э.А., 1978б, с. 179–186). Известны остатки стеклоделательных мастерских в античных городах Северного Причерноморья. По-видимому, были сделаны попытки перенести производство стекла на земли, занятые черняховскими племенами. Свидетельство тому — открытие остатков стеклоделательного производства в с. Комаров. Однако там после непродолжительного периода производства стекла его пришлось прекратить. По предположению Ю.Л. Щаповой, это произошло из-за отсутствия соответствующего специального сырья и трудностей его доставки (Смiшко М.Ю., 1964, с. 67–80; Щапова Ю.Л., 1978, с. 242). Об ограниченном количестве стекла, поступавшего на черняховские селища, выразительно говорят материалы Журавки. На поселении на тысячи фрагментов керамики насчитывается 17 фрагментов стеклянных сосудов и пять стеклянных кубков (Сымонович Э.А., 1964г, с. 8–12). Даже на причерноморских памятниках черняховской культуры стеклянных сосудов ненамного больше. Так, в Коблеве в 58 исследованных погребениях найдено два фрагмента таких сосудов, а в наиболее богатом стеклом Ранжевском могильнике в 20 могилах было три кубка. В удаленном от морской береговой полосы могильнике у овчарни совхоза «Приднепровский» на 96 захоронений пришлось три реконструированных стеклянных сосуда. Стеклянные кубки лучшего качества происходили из богатых могил. Есть случаи находок кубков в детских погребениях. Могила 35 у овчарни совхоза «Приднепровский», хотя и принадлежала младенцу, но отличалась большой величиной и глубиной и брошенными в нее в ритуальных целях панцирями черепах (Сымонович Э.А., 1960в, с. 204, рис. 12, табл. 14). Стеклянные сосуды обычно изготовлены из желтоватого или зеленоватого полупрозрачного стекла, иногда (как в Фурмановке) насыщенного пузырьками воздуха.

Как исключение отмечено цветное стекло — например, кубок с греческой надписью под венчиком из погребения 14 Ранжевского могильника. Сосуд был сделан из почти непрозрачного стекла вишневого цвета (Сымонович Э.А., 1966в, с. 105–109). Полосато-волнистую структуру стекла имел кубок из Переяслава-Хмельницкого, а другой оттуда же был полихромным (Гончаров В.К., Махно Е.В., 1957, с. 133–136, табл. II, 10, 15). Неоднократно встречены кубки, украшенные синими непаянными «глазками» (табл. LXXXIII, 1, 2; Журавка, Будешты, Данилова Балка, Тилигуло-Березанка), характерные в основном для IV в. н. э. и последующих десятилетий (Сорокина Н.П., 1971, с. 101). Известны кубки, украшенные напаянными нитями, иногда полихромные, как в Журавке (Сымонович Э.А., 1977, с. 77, рис. 1, 14; Кропоткин В.В., 1970б, с. 235, рис. 78, 3). Одноцветные кубки украшали также вертикальными напаянными ребрами и каннелюрами (Косаново, Черняхов). Особую группу составляют толстостенные массивные кубки, украшенные врезанными линиями, овальными и ромбообразными шлифованными плоскостями (Rau G., 1972, s. 171–214). Им сопутствуют удлиненно-конические кубки, более тонкостенные, украшенные горизонтальным линейным орнаментом (Данилова Балка) (Сымонович Э.А., 1952б). Представление о стеклянных сосудах в черняховской культуре далеко не полно из-за плохой сохранности тонкостенных кубков. Вследствие недостаточно хорошего качества стекла тонкостенные кубки часто встречаются рассыпавшимися на мельчайшие кусочки и не поддаются реконструкции.

Знакомство черняховского населения с сосудами из цветных металлов подтверждают не только сами вещи, но и подражания им в глине. Черняховские гончары в ряде случаев явно воспроизводили формы металлических мисок и кувшинов. Блестящая поверхность таких сосудов с серым или черным отливом должна была напоминать металлическую. О подражании свидетельствуют такие детали, как глиняные кольца, вдетые в ушки лепесовских сакральных мисок-ваз (Тиханова М.А., 1960, с. 94, 95, рис. 40, 1, 2), или прикрепление ручек сосудов к фигурному горизонтальному краю так же, как это делалось в металле (Сымонович Э.А., 1964б, с. 324, рис. 25, 1, 4). С полным основанием сравнивает В.В. Кропоткин глиняный кувшин из Чистиловского могильника (погребение 3) с серебряными кувщинами провинциальноримской работы (Кропоткин В.В., 1973, с. 240, 241, рис. 2, 7). Находки самих металлических сосудов на черняховских памятниках крайне редки. В этом отношении выделяется погребение в Рудке с бронзовым котлом и миской (табл. LXXXII, 32) (Кропоткин В.В., 1970б. Рис. 55, 5, 6; Кухаренко Ю.В., 1980, табл. II). В Чернищах на Житомирщине при случайных обстоятельствах был обнаружен примитивный бронзовый котел, содержавший клад римских монет I–II вв. (Кропоткин В.В., 1961, с. 56, рис. 13). Борочицкий клад дал два серебряных сосуда (Тиханова М.А., 1956, с. 302, 224, рис. 7, 1). Уникальна бронзовая цилиндрическая туалетная коробочка из Ружичанского могильника со сложно закрывающейся при помощи поворота крышкой (Винокур И.С., 1979, с. 121, 130, рис. 16, 5). Из погребений черняховского могильника было извлечено бронзовое ситечко, видимо, укрепленное на какой-то деревянной основе (Петров В.П., 1964б, с. 115, 116, рис. 15, 9).

К черняховскому населению попадали не только металлические импортные сосуды. Примечательна находка миниатюрной бронзовой скульптуры коня из с. Кринички, датированной началом или серединой III в. н. э. (Сымонович Э.А., 1958, с. 23–25, рис. 1). Фигурку-подвеску в виде льва из Черепинского поселения В.В. Кропоткин вслед за В.Д. Бараном считает римским привозным изделием (Баран В.Д., 1956, с. 136, 137; Кропоткин В.В., 1970б, с. 130, рис. 40, 4). Вполне вероятна связь бронзового изображения руки из Мышкова, фаллических подвесок и других случайных находок из западных областей Украины с черняховской культурой (Кропоткин В.В., 1970б, с. 257, рис. 80, 5; Šmiszko М., 1936, s. 130).

Достоянием черняховского общества явились три наиболее важных производственных достижения: плуг с железным наральником, ротационные жернова и гончарный круг. Они показывают существенный прогресс в развитии хозяйства местных племен, приведший к повышению производительности земледелия и к выделению некоторых ремесел, прежде всего гончарного, в специализированную отрасль производства. Отмечается совершенствование приемов и технических навыков в обработке металлов, кости, камня. Успехи земледелия, скотоводства, появление ремесел создали материальную базу для расцвета экономики черняховской культуры. Выделение гончарного ремесла, распространение дорогих импортных изделий и монет свидетельствуют о развитии местного обмена и внешней торговли. Предметом экспорта из Причерноморья, по мнению Б.А. Рыбакова, был прежде всего хлеб (Рыбаков Б.А., 1948б, с. 42, 43).

Исследованию экономического и социального развития черняховских и соседних с ними племен посвящен ряд работ, авторы которых пришли к выводу, что общество в первой половине I тысячелетия н. э. стояло на грани появления классов и принадлежало к этапу военной демократии (Брайчевський М.Ю., 1964; Wielowiejski J., 1960; Godłowski К., 1960). Имеются основания говорить о социальном расслоении, происходившем в среде черняховского общества. На материалах могильников уже были отмечены захоронения вождей и жрецов, вооруженных дружинников, гончаров-ремесленников, возможно, кузнеца с кладом серпов и кос (Герета И.П., 1978, с. 310, 311, рис. на с. 311). В то же время имеются погребения беднейшего населения, почти лишенные всякого инвентаря.

Черняховские материалы и прежде всего богатая и разнообразная орнаментация на посуде, имевшая безусловно сложную семантику, дают ценные сведения для реконструкции языческого мировоззрения населения. Б.А. Рыбаков, изучив знаки на трехручных вазах-чашах, найденных на жертвеннике, помещенном в центре специального сооружения-святилища на поселении Лепесовка, и сопоставив их с изображением на кувшинах, происходящих из могильников Малаешты и Ромашки, пришел к выводу, что эти сосуды несомненно служили ритуальным целям (рис. 6). Лепесовская чаша, изображения на которой разделены на 12 секций с неповторяющимися рисунками, отражающими специфику сельскохозяйственных работ и промыслов каждого из 12 месяцев в году, использовалась, вероятно, для священной воды при новогодних обрядах и гаданиях. Изображения на кувшине из Ромашек, расположенные двумя горизонтальными поясами, образуют определенную систему и представляют собой календарь, в котором отмечены дни языческих праздников, связанных с аграрной магией, фазы развития хлебов и наиболее благоприятные для их развития периоды дождей и солнечных дней. Календарь отражает довольно высокий уровень агротехнических знаний того времени и подтверждает деление года на 12 месяцев по 30 дней в каждом из них (Рыбаков Б.А., 1962, с. 66–82).

Рассмотрев погребальные обычаи, Э.А. Сымонович пришел к выводу, что погребения с северной ориентировкой разрушались специально из страха перед мертвыми и для их обезвреживания. Этот обычай, по его мнению, был вызван изменением идеологических представлений населения, что привело к появлению новой ориентировки погребенных — головой к западу. Исследователь предположил, что появление погребений, ориентированных к западу и лишенных инвентаря, было связано с принятием христианства некоторыми племенами, находившимися под влиянием провинциальноримских центров, хотя прямых данных для доказательства распространения христианства у черняховских племен нет (Сымонович Э.А., 1963в, с. 49–60).

На некоторых черняховских поселениях открыты каменные изваяния-идолы. Около с. Иванковцы Хмельницкой обл. найдены три изваяния. Одно из них представляло собой четырехгранный столб, на трех сторонах которого грубо высечены человеческие лица. Другое изваяние, также в виде четырехгранного уплощенного столба, было снабжено грубо сделанной головой с бородой и усами, двумя руками, сложенными на груди и держащими меч. Небольшие раскопки в Иванковцах не выявили определенных сооружений, связанных с изваяниями, и не доказали принадлежность идолов к собственно черняховскому слою — помимо находок черняховской керамики, на поселении встречалась посуда второй половины I тысячелетия н. э. и времени Киевской Руси (Брайчевский М.Ю., Довженок В.И., 1967, с. 238–262). Каменное изваяние из с. Ставчаны представляло собой фигуру бородатого мужчины в коническом головном уборе, держащую в руках рог для питья. На тыльной стороне изваяния выбито изображение коня (Винокур И.С., 1967б, с. 136–143). Имеются сведения о многих находках антропоморфных идолов, сделанных из местного песчаника и обнаруженных в Поднестровье. Но места их обнаружения до сих пор не обследованы в должной мере, и нет достаточных оснований для связи их именно с племенами черняховской культуры.

Вопросы о том, с какими конкретными историческими событиями связано возникновение черняховской культуры, чем объясняются ее монолитность и единообразие на гигантской территории, какие племена входили в состав носителей черняховской культуры, какова была ее роль в сложении раннесредневековых славянских культур, пока не имеют достаточно ясного и однозначного ответа. Практически все возможные варианты решения этих вопросов в общей форме были предложены еще на начальном этапе изучения черняховской культуры, однако они и сейчас остаются лишь гипотезами, почти в равной степени подкрепленными научной аргументацией. Сложность и неоднородность этноструктуры населения, оставившего черняховскую культуру, сейчас серьезно не оспариваются никем. Разногласия касаются в основном вопроса о том, каким племенам принадлежала доминирующая роль в процессе сложения черняховской культуры. Не исключается и возможность ее формирования в гетерогенной среде.

До последнего времени ученые различных направлений применяли практически одни и те же методы исследования и схемы доказательств. На начальной ступени проводилось выделение тех или иных этнических элементов в метакомплекс черняховской культуры, затем следовал вы Код о ее этнической принадлежности, что и служило основой для привязки к определенным историческим событиям, известным по письменным источникам. Однако вопросы сложения и этнической принадлежности черняховской культуры много сложнее, чем выяснение происхождения ее отдельных признаков. Поэтому сама правомерность подобного подхода во многих случаях вызывает сомнение. Кроме того, отсутствие строгой периодизации, а также точного определения хронологических границ черняховской культуры, опирающихся на надежные абсолютные даты, исключало возможность зафиксировать время появления, период развития и момент исчезновения того или иного признака. В целом картина складывалась чересчур упрощенная и статичная. Несовершенство методики приводило к тому, что ни одна из гипотез не могла быть исчерпывающе доказана или полностью опровергнута. Дискуссия зашла в тупик, и это вызвало необходимость переосмысления уже известных фактов, поисков новых путей исследования. В последние годы наметилось несколько перспективных направлений, сфокусированных на разных сторонах многогранной проблемы исторической интерпретации черняховской культуры и базирующихся на определенном круге материалов и приемах работы с источниками. По-прежнему основное внимание уделяется вопросам происхождения черняховской культуры, выявлению ее истоков, а также ее позднейшим судьбам и связям с раннесредневековым миром. Но при этом исследования последних лет основаны на гораздо большем количестве материалов, которые беспрерывно пополняются, и это в ряде случаев коренным образом меняет старые устоявшиеся положения. Более строгие критерии и требования, применяемые при сопоставлении культур для выявления генетических связей между ними, предполагают не сравнение отдельных разрозненных признаков культур, а их комплексов в целом. И самое главное, в современных работах выдвигается требование по возможности установить наиболее точные датировки, которые должны выделить достоверно синхронные комплексы или хронологически последовательные, что делает правомерным их сравнение.

Этническая ситуация в Юго-Восточной Европе накануне возникновения черняховской культуры была крайне сложной. Значительную территорию — от Поднепровья до Дуная — занимали сарматы. Археологические объекты, оставленные сарматским населением, весьма многочисленны и разнообразны. К ним принадлежат отдельные впускные погребения в курганах, курганные и грунтовые могильники (Усть-Каменка, Дзинилор, Маяки), своеобразный некрополь Калантаево в Среднем Поднепровье. Эти памятники не представляют собой единой монолитной группы, они принадлежали разным племенам, продвигавшимся несколькими миграционными потоками с востока на запад (Махно Е.В., 1960б; Щукин М.Б., 1976а; 1979б; Дзиговський О.М., 1980). На северочерноморском побережье сохранились небольшие островки позднескифского населения. Вдоль нижнего Днепра тянулась цепочка так называемых малых городищ, здесь же располагались три больших грунтовых некрополя: Николаевка, Золотая Балка, Красный Маяк (б. Бизюков монастырь). Известны позднескифские поселения и могильник в Нижнем Поднестровье — Холмское, Волчья Балка, Молога II (Гудкова А.В., Фокеев М.М., 1982; Фокеев М.М., 1982; Паламарчук С.В., 1982).

В первые века нашей эры происходит активное продвижение пшеворских и вельбарских племен в районы Верхнего Поднестровья и Волыни. На этой территории в период, непосредственно предшествовавший образованию черняховской культуры, складывается очень пестрая и во многом далеко еще не ясная картина. Прежде всего следует подчеркнуть, что весьма далек от исчерпывающего разрешения вопрос об этнической принадлежности пшеворской культуры. Большинство исследователей в последних работах подчеркивает многокомпонентность, неоднородность этой культуры, связанную, по-видимому, со сложностью ее происхождения и этнического состава. К. Годловский выдвинул тезис о различных германских племенах, создавших эту культуру (Godłowski К., 1985). В.В. Седов выделяет в ареале пшеворской культуры два региона — восточный и западный, в которых преобладали славянские или германские племена (Седов В.В., 1979, с. 60–70). И.П. Русанова выделяет различные компоненты — славянский, кельтский и германский, расположенные чересполосно на территории пшеворской культуры (Русанова И.П., 1988). В Верхнем Поднестровье и западном Побужье, т. е. на территории, где пшеворские памятники непосредственно соприкасались с черняховскими и предшествовали последним по времени, распространены пшеворские захоронения с оружием, которые можно связывать с германскими воинскими отрядами. Но здесь же, по данным Д.Н. Козака, известно множество поселений, среди населения которых, судя по особенностям керамического материала и деталям домостроительства, существенное место могли занимать славяне (Козак Д.Н., 1984а). Вельбарские племена, скорее всего в своей основе германские, постепенно продвигались вдоль Вислы на Волынь и на своем пути, по-видимому, впитали в себя часть пшеворского населения и поэтому также не были однородны в этническом отношении. Ситуация осложнялась присутствием на территории Верхнего Поднестровья еще одной культурной группы — липицкой, памятники которой располагались в значительной мере чересполосно с пшеворскими. Липицкая культура представляет собой, по мнению большинства исследователей, «северное ответвление большого дако-гетского… массива» (Этнокультурная карта…, 1985, с. 40). По современным данным, основная масса липицких поселений и могильников прекращает существование уже в начале II в. н. э. Вероятно, к этому времени немногочисленное дакийское население было в значительной мере ассимилировано или вытеснено пшеворскими племенами. Однако липицкие элементы сохраняются в культуре этого региона и позднее. Об этом свидетельствуют, в частности, материалы поселения Ремезовцы, верхняя дата которого — конец II — начало III в. н. э.

Наиболее сложен вопрос о населении лесостепной полосы в междуречье Днестра и Днепра в предчерняховское время. До сих пор не вполне ясно, когда прекращает свое существование классическая зарубинецкая культура, однако вполне очевидно, что это происходит не позднее середины I в. н. э. (Щукин М.Б., 1979б, с. 68; Каспарова К.В., 1976б). Таким образом, между классической зарубинецкой и черняховской культурами существует значительный хронологический разрыв (не менее 100 лет), что и ставит вопрос о правомерности их прямого сопоставления. Этот разрыв в некоторой степени заполняется так называемыми позднезарубинецкими (или постзарубинецкими) памятниками. Пока неясно, являются ли они завершающим этапом собственно зарубинецкой культуры, образуют самостоятельную культуру или составляют хронологический горизонт относительно близких между собой памятников. Изучены позднезарубинецкие памятники еще крайне слабо, в основном по материалам поселений. Большинство исследователей проводит линию генетической связи между позднезарубинецкими памятниками и культурой киевского типа (Этнокультурная карта…, 1985, с. 58, 59), при этом вопрос о роли позднезарубинецкой группы в формировании черняховской культуры ставился в литературе лишь в самой общей форме (Баран В.Д., 1980, с. 158).

Черняховскую культуру невозможно рассматривать как результат простой эволюции ни одной из предшествующих культур, хотя ее комплекс и включает скифо-сарматские, пшеворо-зарубинецкие, вельбарские и фракийские элементы. Выделение этих элементов, определение их значимости, удельного веса, районов концентрации дает возможность в самых общих чертах наметить картину расселения различных этнокультурных групп, входивших в состав черняховского населения. Ясно, что объективная картина может получиться лишь в том случае, если группы общих элементов выделены верно. Любая ошибка в этом вопросе неизбежно приводит к серьезным искажениям исторической действительности. Каждый из выделенных признаков должен обладать обязательно двумя качествами; определенностью происхождения и достаточно высокой степенью информативности. В большинстве работ по черняховской культуре в той или иной степени затрагивается вопрос о ее соотношении с памятниками предшествующего времени, так как обойти эту тему невозможно. Однако чаще всего дело ограничивается лишь проведением довольно поверхностных параллелей без глубокого и всестороннего анализа. В литературе рассеяно множество слабо обоснованных суждений по этому поводу, которые принимаются на веру, постепенно вырастая в традицию, и служат основанием для различных, весьма ответственных выводов. Специальные исследования по этому вопросу крайне немногочисленны и, как правило, невелики по объему (Сымонович Э.А., 1970а; Федоров Г.Б., 1957; Кравченко Н.М., 1970; Рикман Э.А., 1970б; Кухаренко Ю.В., 1954; Седов В.В., 1978). Целенаправленное и развернутое исследование было предпринято лишь в отношении одного круга проблем, связанных с выявлением роли скифо-сарматского населения в сложении черняховской культуры (Гей О.А., 1985).

К настоящему времени сложилось достаточно устойчивое представление о группе скифо-сарматских признаков в черняховской культуре. К ним обычно относят: 1) подкурганные захоронения; 2) обряд трупоположения; 3) северная ориентировка погребенных; 4) положения костяка — скорченное на боку, с перекрещенными ногами, руками, уложенными на бедра или живот; 5) захоронения в подбоях, катакомбах, ямах с заплечиками; 6) обычай ставить вокруг погребенного множество сосудов; 7) куски туш мелкого и крупного скота в могилах; 8) куски мела и уголь в захоронениях с трупоположениями; 9) деформация черепов; 10) отдельные формы лепной и гончарной посуды; 11) каменное домостроительство; 12) некоторые разновидности инвентаря — костяные пирамидальные подвески, чечевицеобразные бусы (табл. LXXXIV) (Кухаренко Ю.В., 1954; Рикман Э.А., 1975в, с. 319, 320; Седов В.В., 1972, с. 121, 122; 1978; 1979, с. 81–84; Федоров Г.Б., 1957, с. 234–243; Diaconu G., 1966, s. 444–446).

Между тем происхождение многих из этих признаков еще не до конца выяснено, во всяком случае не все из них можно связывать именно со скифо-сарматскими племенами. Некоторые признаки не характерны для самой черняховской культуры и поэтому обладают минимальной информацией, другие могут свидетельствовать лишь о культурных связях и не представляют собой надежный источник для решения этногенетических проблем. Так, например, подкурганные захоронения встречаются в черняховской культуре чрезвычайно редко, и во всех случаях их культурная принадлежность сомнительна. Подкурганные сожжения у с. Войсковое принадлежат скорее всего к кругу памятников, имеющих северо-западное (пшеворское или вельбарское) происхождение. То же самое можно сказать и о погребениях у с. Башмачка (Смиленко А.Т., Мизин В.А., 1979). Надо отметить также, что в первые века нашей эры скифы уже утратили обычай сооружать курган над погребенным и хоронили умерших в простых грунтовых могилах.

Вопрос о происхождении северной ориентировки погребенных в черняховской культуре представляется довольно сложным и пока, вероятно, не имеет однозначного решения. Обычай укладывать мертвых головой на север характерен для позднесарматского населения. На территории Северного Причерноморья весьма ощутимо возрастает с конца I в. н. э. число сарматских захоронений, ориентированных в северном полукруге, — с 28,5 до 72,6 % (Костенко В.И., 1980, с. 12–14). Однако северная ориентировка погребенных была широко распространена и у других народов в этот период на территории Восточной и Средней Европы. Она зафиксирована у поздних скифов, у населения античных городов (Арсеньева Т.М., 1977, табл. I, 2), в культурах западной части Балтийского региона. В пшеворской культуре именно в позднеримское время наблюдается тенденция к преобладанию северной ориентировки (Никитина Г.Ф., 1974, с. 71). Обычно северную ориентировку погребенных в позднескифских и античных некрополях объясняют (и не без основания) сарматским влиянием (Абрамова М.П., 1962, с. 280; Шелов Д.Б., 1972, с. 249). Но вряд ли подобным образом можно объяснить наличие этого признака в пшеворской и вельбарской культурах. В.В. Седов полагает, что «сарматские погребальные особенности свойственны прежде всего черняховским трупоположениям с северной ориентировкой» (Седов В.В., 1979, с. 83). Однако в приведенной им корреляционной таблице лишь два признака — подбойные могилы и катакомбы — можно считать неоспоримо скифо-сарматскими. Кроме того, трупоположения с северной ориентировкой доминируют в черняховских могильниках — их почти в три раза больше, чем погребений с западной ориентировкой. Поэтому абсолютные цифры, приведенные в таблице, не всегда дают реальное представление о соотношении количества скифо-сарматских признаков, свойственных погребениям с северной и западной ориентировкой. Все это приводит к выводу, что вопрос о происхождении обычая укладывать умерших головой на север в черняховской культуре не находит однозначного решения. Видимо, мы здесь имеем дело со сложным синтезом разнородных традиций: южной (скифо-сарматской) и северо-западной (вельбарской, пшеворской).

Подробный анализ всех приведенных выше элементов черняховской культуры, предположительно имеющих скифо-сарматское происхождение, позволил разбить их на три группы. Первая группа включает в себя элементы бесспорно скифо-сарматского происхождения. К ним относятся прежде всего типы камерных погребальных сооружений — могилы с подбоями и катакомбы. В литературе вопрос об обычае совершать захоронения в подбоях всегда решался вполне однозначно — было совершенно очевидно, что он имеет в черняховской культуре сарматские истоки (Кухаренко Ю.В., 1954: Седов В.В., 1976, с. 95; Рикман Э.А., 1975в, с. 318). Напротив, интерпретация черняховских катакомб вызывала серьезные сомнения. Наиболее естественным представлялось в первую очередь привести позднескифские аналогии (Сымонович Э.А., 1971а, с. 66–69). Действительно, спецификой позднескифского погребального обряда являются именно катакомбные захоронения. Позднескифские катакомбы представляют собой весьма устойчивую разновидность погребального сооружения, их отличительная особенность состоит в том, что камера расположена перпендикулярно входной яме (Вязьмитина М.И., 1972, с. 158–160). Конструкция черняховских катакомб принципиально иная. Камера этих сооружений представляет собой как бы непосредственное продолжение входной ямы — их длинные оси лежат на одной прямой. Бросается в глаза еще одно существенное отличие: позднескифские катакомбы предназначены для многократных захоронений, тогда как черняховские — исключительно для одиночных. По всем основным элементам катакомбы, открытые на черняховских памятниках, очень близки аналогичным сарматским могилам, которые распространены в Поволжье, Подонье, Крыму, на Северном Кавказе и фиксируют пути сарматской экспансии с востока на запад.

К первой группе скифо-сарматских признаков в черняховской культуре относятся также отдельные формы лепной керамики. Они представлены четырьмя основными типами. В первый тип объединены горшки с низким сферическим туловом, высоким горлом и широким дном (табл. LXXXV). Они имеют многочисленные аналогии в сарматских погребениях первых веков нашей эры на территории Северного Причерноморья. Ко второму типу принадлежат сосуды вытянутых пропорций с краем в виде раструба, пологими, плавно изогнутыми плечиками. Наибольший диаметр у них находится на середине высоты. Такие сосуды также широко распространены у сарматских племен Северного Причерноморья в первые века нашей эры. Третий тип включает сосуды вытянутых пропорций с краем в виде раструба. Наибольший диаметр находится в верхней части сосуда. Подобные сосуды являются специфической особенностью позднескифских памятников. Четвертый тип охватывает горшки с очень высоким, почти прямым венчиком и наибольшим диаметром, расположенным на середине высоты сосуда. Подобные горшки зафиксированы у сармат Среднего Поднепровья и Днестровско-Прутского междуречья.

К первой группе скифо-сарматских элементов черняховской культуры следует отнести и некоторые виды построек из камня — многокамерные дома и строительные комплексы (усадьбы), состоящие из большого числа помещений, сгруппированных вокруг обширного внутреннего двора и объединенных каменной стеной. Такие постройки по всем признакам (типы кладок, планировка, устройство отопительных сооружений, внутреннее оформление помещений) очень близки к каменному домостроительству позднескифских городищ и поселений (Смiленко А.Т., 1975, с. 47; Магомедов Б.В., 1980, с. 133).

Изучение признаков первой группы и подсчет их процентного соотношения по отдельным памятникам показали, что они сосредоточены главным образом в Северном Причерноморье (карта 29). Именно здесь локализуется ряд могильников (Викторовка II, Коблево, Ранжевое, Фурмановка) с устойчивым набором выразительных черт: резким преобладанием обряда ингумации, высоким процентом таких типов погребальных сооружений, как могилы с подбоями, катакомбы. Для этой зоны весьма характерна также лепная керамика сарматских форм. Каменное домостроительство, зафиксированное на некоторых памятниках (Борислав, Александровка, Городок), восходит к позднескифским архитектурным традициям. Элементы первой группы, имеющие бесспорно скифо-сарматское происхождение, отражают идеологические представления, традиции домашнего производства, домостроительства. Их концентрация в северопричерноморской зоне черняховской культуры свидетельствует о присутствии в этноструктуре населения именно этого региона скифо-сарматского компонента. Следует отметить, что преобладают именно сарматские черты. По-видимому, к середине III в. н. э., после бурных событий периода «готских» войн, позднескифская культура в Нижнем Поднепровье угасала, и черняховское население не унаследовало ни специфику позднескифского погребального ритуала, ни форм лепной скифской посуды, восприняв лишь некоторые традиции местного домостроительства.

Вторая группа включает элементы, которые также имеют скифо-сарматское происхождение, однако встречаются в черняховской культуре лишь как исключение: 1) выразительные проявления культа огня в могилах с трупоположениями (обожженные части деревянных конструкций и скелета, остатки кострищ; Раковец); 2) деревянные сооружения в могилах (гробы, колоды; Черняхов); 3) кости барана с ножом в могилах; 4) деформированные черепа (Черняхов, Спанцов); 5) кусочки мела в могилах (Будешты, Маслово).

Третья группа содержит элементы, вопрос о происхождении которых не имеет однозначного решения: 1) обряд трупоположения (в некоторых случаях показателем присутствия в составе населения скифо-сарматского компонента может быть преобладание этого обряда); 2) северная ориентировка погребенных; 3) обычай обставлять погребенного многочисленными сосудами; 4) невыразительные скопления угольков рядом со скелетом и в заполнениях могил; 5) положение костяка — скорченное на боку, с согнутыми и перекрещенными ногами; 6) некоторые типы гончарной посуды; 7) обилие бус в погребении, некоторые виды украшений. Первые пять элементов третьей группы не являются спецификой позднескифской и сарматской культур, они распространены очень широко и встречаются у разных этносов. Отдельные разновидности инвентаря и гончарной керамики, вероятнее всего, были привнесены в черняховскую культуру путем многоступенчатых заимствований. Так, например, ведеркообразные подвески появляются сначала у позднескифского и сарматского населения, затем вместе с сарматами попадают в Подунавье и Среднюю Европу. Затем, в связи с миграциями пшеворских и вельбарских племен на юго-восток, ведеркообразные подвески распространяются на территории черняховской культуры (Бажан И.А., Каргапольцев С.Ю., 1989). Довольно сложная цепочка заимствований предшествовала и появлению в черняховской культуре многих характерных типов гончарной посуды. Наиболее близкие аналогии открытым острореберным мискам обнаружены в комплексе меотской серолощеной керамики. Продукция меотских гончарных мастерских распространялась широко в степных регионах в сарматской среде. В сарматских захоронениях встречаются серолощеные острореберные миски с отогнутым венчиком на кольцевом поддоне, аналогичные меотским. По-видимому, под влиянием процесса сарматизации массовое изготовление серолощеной керамики начинается на рубеже нашей эры в античных городах северо-западного Причерноморья, на Боспоре (Кравченко Н.М., Корпусова В.М., 1975, с. 40–42; Магомедов Б.В., 1977). Не исключено, что гончарное производство было воспринято черняховским населением из ремесленных центров северопонтийских городов, причем вместе с общими навыками к нему проникли и отдельные формы сосудов, в частности острореберные миски. Не вполне определенные по происхождению элементы третьей группы рассеяны равномерно по всему ареалу черняховской культуры.

Основным источником для выделения в черняховской культуре зарубинецких, пшеворских, вельбарских и фракийских элементов служат материалы обряда трупосожжения и лепная керамика. Н.М. Кравченко провела классификацию черняховских трупосожжений, подразделив их на 28 типов; некоторые из них, по ее мнению, имеют выразительные черты, указывающие на их происхождение. Так, захоронения в урнах и ямках, сопровождаемые сосудами-приношениями, она связывает вслед за Э.А. Сымоновичем с зарубинецким обрядом (Кравченко Н.М., 1970, с. 47; Сымонович Э.А., 1959а, с. 88; 1970а). Пшеворскими по происхождению считаются сожжения, сопровождающиеся фрагментами вторично обожженной, ритуально разбитой посуды, а также погребения в обширных ямах, где остатки кремации лежат рассредоточение, вперемешку с землей. Отсутствие обрядового инвентаря, ямы и урны под крышками выделяются как гето-дакийские признаки (Кравченко Н.М., 1970, с. 49). Эта схема различных по происхождению элементов обряда трупосожжения в черняховской культуре принимается (или во всяком случае не оспаривается) большинством исследователей и используется во многих работах (Седов В.В., 1979, с. 89, 90).

Прежде всего надо отметить, что до сих пор методика изучения обряда кремации разработана крайне слабо. Погребение представляет собой систему взаимосвязанных элементов, каждый из которых отражает конкретные действия, совершаемые в общем процессе погребального ритуала. Для трупосожжений характер связей в целой системе еще совершенно не ясен, не определена значимость признаков. Поэтому, оперируя отдельными признаками, вне системы, исследователь ступает на скользкую почву. Сосуды-приставки и разбитая керамика в сожжениях распространены на очень широкой территории, буквально во всех латинизированных культурах Восточной и Центральной Европы. Вряд ли правомерно связывать эти элементы с определенным этносом. Для классической зарубинецкой культуры характерны безурновые захоронения с целыми сосудами. Однако такой тип сожжения — обычное явление и для вельбарских, и для пшеворских могильников (Кухаренко Ю.В., 1980), тогда как в черняховской культуре он зафиксирован в единичных случаях (Никитина Г.Ф., 1985, с. 73, 74). Как уже отмечалось, более корректно в методическом отношении проведение параллелей с памятниками позднезарубинецкими. Однако здесь сразу же возникает ряд сложностей. К настоящему времени раскопкам подвергался лишь один позднезарубинецкий могильник — Рахны, расположенный в верховьях Южного Буга. Датируется он концом I — началом II в. и, следовательно, не относится к периоду, непосредственно предшествующему возникновению черняховской культуры. Однако в материалах этого памятника хорошо прослеживается перерождение основных характерных черт зарубинецкого обряда и возникновение новых признаков. В частности, появляются сожжения с фрагментами обожженной посуды. Типы сожжений пшеворской и вельбарской культур по сути дела идентичны. Однако распространены разные типы внутри ареалов этих культур отнюдь не равномерно, значительны видоизменения обряда погребений и во времени. Так, на разных стадиях развития пшеворской культуры соотношение урновых и безурновых захоронений сильно варьировало: со II в. н. э. прослеживается явная тенденция к преобладанию урновых сожжений, которая продолжается и в III в. н. э., с конца III в. н. э. возрастает доля безурновых погребений (Никитина Г.Ф., 1974, с. 64). Подсчеты, проведенные суммарно по большим регионам и довольно длительным отрезкам времени, выявляют лишь самые общие закономерности. Очень важно проследить колебания элементов обряда по отдельным могильникам в течение коротких периодов, соответствовавших смене поколений. Такое исследование позволило бы определить изменчивость различных признаков, а следовательно, и их значение для определения специфики обряда.

Такая работа проделана пока только по материалам одного памятника — могильника Брест-Тришин, который может считаться эталонным для ранней стадии вельбарской культуры на территории Восточной Европы. Ю.В. Кухаренко предложил общую датировку всего могильника — 170–270 гг., которая до сих пор принимается без изменений. Исследование взаимовстречаемости хронологически показательных вещей в погребениях позволило выделить три горизонта в могильнике, приблизительно равных по продолжительности. Сопоставление типов сожжений внутри этих горизонтов дало весьма любопытные результаты. В могильнике выделяется четыре основных типа сожжений: 1) Урновое чистое. Захоронение совершается в толще чистого песка. Обломки костей сложены в урну и тщательно очищены от остатков погребального костра. Довольно часто внутри сосуда, сверху на костях, находится миниатюрный сосудик (миска, кубок). 2) Урна с остатками костра. Захоронение совершается в яме, заполненной золой. Обломки костей, заполняющие урну, тщательно очищаются от остатков погребального костра. Поверхность сосуда-урны не носит следов вторичной обожженности. 3) Безурновое чистое. В яме нет следов погребального костра. Кости тщательно очищены. Довольно часты в яме (на костях, под костями, среди костей) фрагменты керамики и целые сосуды. 4) Безурновое с остатками костра. Яма заполнена золой, перемешанной с обломками человеческих костей. Среди золы и костей — фрагменты поврежденной огнем керамики, ритуально разбитые и целые сосуды, поверхность которых также носит явные следы вторичной обожженности. В целом по могильнику значительно преобладают безурновые погребения (Кухаренко Ю.В., 1980, с. 25), но удельный вес разных типов трупосожжений меняется со временем. На начальной стадии функционирования могильника представлены все выделенные типы, которые довольно полно отражают разнообразие форм обряда кремации вельбарской культуры. Интересно, что урновые сожжения составляют здесь 50 %. На второй стадии господствуют чистые безурновые погребения, которые вообще в могильнике составляют лишь незначительную часть (Кухаренко Ю.В., 1980, с. 25). И наконец, на третьей стадии происходит новое видоизменение обряда: совершенно исчезают чистые безурновые сожжения, подавляющее число погребений совершается в ямах с остатками костра. Этот факт весьма показателен и при сравнении с черняховским обрядом позволяет сделать интересные выводы.

Существует несколько черняховских (или проточерняховских) могильников, ранние горизонты которых могут быть синхронизированы с комплексами Брест-Тришина. Прежде всего это относится к могильнику Ружичанка, начальная фаза которого относится ко времени ступени С_1b. Основная часть материалов Ружичанки укладывается в пределы периода С₂, т. е. синхронна и несколько моложе финальной стадии Брест-Тришина. В обоих могильниках совпадают некоторые категории довольно характерных вещей, широко представлены фибулы с зернью, диагностирующие период С₂. Третий горизонт Брест-Тришина характеризуется, кроме того, исчезновением старых, типично вельбарских форм керамики и появлением новых. В первую очередь это высокие открытые миски с наметившимся ребром, широко представленные и в погребениях первого горизонта Ружичанки. Единственный тип сожжений в Ружичанке — безурновые погребения с остатками костра, что характерно и для третьего периода могильника Брест-Тришин. Этот тип погребений не типичен для черняховской культуры в целом и численно преобладает лишь на самых ранних памятниках (Ханска-Лутэрия). Подобное совпадение — общность погребального обряда, многих категорий вещей и керамики в позднем горизонте Брест-Тришина и ранней фазе Ружичанки — безусловно, не может быть случайным. Вероятно, сожжения в ямах с остатками костра, по крайней мере для раннего этапа западных регионов черняховской культуры, следует выделить как вельбарскую черту.

Необходимо отметить еще несколько важных моментов. Для пшеворской культуры Волыни и западного Побужья характерны захоронения в урнах с остатками костра, при этом часто их сопровождает оружие. Трупосожжения с оружием не составляют большого числа в черняховской культуре. Они зафиксированы в таких могильниках, как Малаешты, Компанийцы, Ханска-Лутэрия. По-видимому, истоки этой специфической черты обряда в черняховской культуре следует связывать именно с пшеворской культурой, причем, вероятнее всего, с германским ее компонентом. Каменные конструкции в трупосожжениях также явно имеют северо-западное происхождение, хотя пока неясно, какой группой племен они привнесены в черняховскую культуру.

Использование гончарной посуды в качестве источника для изучения этноструктуры населения черняховской культуры еще не дает ощутимых результатов. Главным препятствием для этого является отсутствие детальных типологических разработок, а также неясность вопроса о происхождении гончарной керамики. Безусловно, некоторые выразительные типы сосудов имеют аналогии в соседних и предшествующих культурах. Это относится прежде всего к трехручным вазам. В первых веках нашей эры подобные вазы, но лепные, а не гончарные, были широко распространены на территории Польши и восточной Германии (Магомедов Б.В., 1977, с. 113, 114). Узкогорлые кувшины с биконическим туловом, близкие по форме черняховским, известны в Дакии (Магомедов Б.В., 1977, с. 115, табл. I). Перечень аналогий можно было бы продолжить, однако, по-видимому, создание разнообразных форм в каждом отдельном случае имело длительную и сложную предысторию, как это было показано выше на примере остро реберных открытых мисок.

Значительно более широкие возможности уже в настоящее время открываются при изучении лепной керамики черняховской культуры. Можно выделить несколько хорошо отличимых форм, которые генетически восходят к пшеворским, вельбарским и гето-дакийским прототипам. На большинстве памятников представлена группа сосудов, имеющих пшеворское или вельбарское происхождение. К ним относятся: 1) яйцевидные горшки с загнутым внутрь краем; 2) разнообразные биконические миски закрытой формы; 3) биконические приземистые кружки; 4) воронковидные миски и некоторые другие типы (табл. LXXXVI). Достаточно четко выделяется также группа сосудов баночной формы, имеющих гето-дакийское происхождение. Эти сосуды встречаются в основном на памятниках юго-западного региона черняховской культуры (Фурмановка).

По-видимому, следы проникновения населения с северо-запада все же не ограничиваются лишь кругом вельбарских и пшеворских древностей. К настоящему времени накопились сведения о своеобразных, стоящих особняком погребениях, принадлежащих воинам или всадникам и разбросанных на очень широкой территории. К ним относится захоронение под каменным закладом, совершенное в слое одного из приольвийских городищ. К счастью, оно достаточно надежно датируется третьей четвертью III в. н. э. (Гороховський Є.Л., Зубар В.М., Гаврилюк Н.О., 1985). Вероятно, к этой же группе следует отнести и известное богатое погребение в Гудке, которое по набору содержавшегося в нем инвентаря ближе всего стоит к вельбарской культуре (Кухаренко Ю.В., 1980, с. 83–86). Однако оно совершено по обряду ингумации, что сразу выделяет его из круга вельбарских памятников Волыни. Эти разрозненные данные пока не укладываются в единую картину. Возможно, они как-то связаны с горизонтом княжеских захоронений Средней Европы (Лейна-Хаслебен), относящимся к началу фазы С₂ (третья четверть III в. н. э.), но какова их роль в сложении черняховской культуры, — пока остается загадкой.

Очень интересные находки, во многом меняющие современные представления, сделаны в Нижнем Поднепровье (раскопки О.А. Гей 1986 г.). В позднескифском могильнике Красный Маяк открыт целый ряд захоронений, совершенных по обряду северо-западных культур (безурновое трупосожжение, могилы со стелами, черепа под каменными закладами). В одном из них (парное детское захоронение) обнаружен богатый набор прибалтийских бронзовых украшений, включавший налобный венчик с подвесками, составленными из колечек и пронизок, кольца, браслеты, колокольчики. Комплекс датируется второй половиной II — началом III в. н. э. Новые находки в Красном Маяке не могут быть соотнесены ни с одной из культур северо-западного круга (вельбарская, пшеворская, черняховская), памятники или элементы которых до сих пор были известны в Северном Причерноморье. Это совершенно новое явление, достоверно фиксирующее миграции из Прибалтики на рубеже II и III вв. В дальнейшем предстоит выяснить, какую роль сыграло это население в событиях середины III в. н. э. или их предыстории.

Одной из самых настоятельных задач остается определение зон, где, вероятнее всего, могло происходить формирование черняховской культуры. В самом подходе к решению этого вопроса наблюдаются резкие разногласия. Группа киевских ученых (В.Д. Баран, Б.В. Магомедов) полагает, что территория, на которой локализуются наиболее ранние черняховские памятники, включает Поднестровье, Среднее и Нижнее Поднепровье, Молдову, и относит процесс сложения черняховской культуры к рубежу II–III вв. (Баран В.Д., 1981, с. 153, 154; Этнокультурная карта…, 1985, с. 47). В границах этого широкого ареала расположены разнородные памятники предшествующего времени. Часть их относится к кругу культур лесостепной зоны (позднезарубинецкие, пшеворские). К этому же кругу принадлежат поселения, материалы которых имеют смешанный характер, — Ремезовцы, Подберезцы. Другие памятники — позднескифские и сарматские — представляют собой совершенно иной мир степного Причерноморья, находившийся под интенсивным воздействием античной цивилизации. По представлениям В.Д. Барана, все эти памятники доживают до черняховской культуры, а некоторые существуют и позднее, являясь не только ее предшественниками, но и соседями. Эта посылка позволяет нарисовать картину интеграции разнородных этнокультурных групп, которая и привела к сложению черняховской общности. Киевские специалисты предполагают участие в этом процессе германских племен, представленных археологически вельбарскими памятниками, однако лишь на более позднем этапе (Баран В.Д., 1981, с. 159–161; Магомедов Б.В., 1979а, с. 62; Этнокультурная карта…, 1985, с. 50). По мнению В.Д. Барана, памятники типа Дитиничей появились на Волыни не раньше начала второй четверти I тысячелетия н. э., т. е. они в основном синхронны черняховским древностям (Баран В.Д., 1981, с. 159). Таким образом, на Волыни наблюдается типичная картина стыка и взаимодействия двух этнокультурных групп. Иллюстрацией к подобному выводу служат факты чересполосного расположения хорошо отличимых по характеру инвентаря и погребального обряда могильников — черняховских (Бережанка, Чернелов-Русский) и вельбарских (Дитиничи, Машев, Любомль). Все это, по мнению В.Д. Барана, заставляет считать неудачными попытки связать возникновение черняховской культуры с распространением вельбарских древностей (Баран В.Д., 1981, с. 160, 161).

Особое место в исторической интерпретации черняховской культуры украинские исследователи уделяют заключительному этапу ее развития. Широкие полевые работы в Поднестровье привели к интересным открытиям. Прежде всего было выявлено много общих черт раннеславянских и черняховских памятников этого региона — в лепной керамике и домостроительстве. Выяснилось также, что на этой территории между теми и другими памятниками не существует хронологического разрыва. На некоторых поселениях найдены вещи, датирующиеся IV–V вв., — железная фибула со сплошным приемником из Черепина, обломок стеклянного сосуда и фрагмент узкогорлой светлоглиняной амфоры из Сокола, бронзовая трехпальчатая фибула из Теремцов (Вакуленко Л.В., 1983, с. 169, 170; Баран В.Д., 1981, с. 148) Наряду с обычной лепной керамикой здесь обнаружена и гончарная посуда, аналогичная черняховской. Отмечены и другие важные обстоятельства. Одной из выразительных черт культуры ранних славян, неизвестной за пределами славянского мира, является печь-каменка. Подобные печи обнаружены на многих поселениях со смешанным — черняховским и раннесредневековым славянским — материалом на Днестре и Пруте (Черепин, Теремцы, Сокол, Бакота) (Баран В.Д., 1981, с. 172). Все эти факты, по мнению В.Д. Барана, свидетельствуют о том, что раннеславянская культура с керамикой пражского типа унаследовала традиции той части черняховской общности, которая сложилась на позднезарубинецкой и пшеворской основе (Баран В.Д., 1981, с. 173–175).

Однако в этой схеме предыстории, происхождения, развития и позднейшей судьбы черняховской культуры далеко не все звенья оказываются достаточно надежными. Прежде всего из ареала наиболее ранних черняховских памятников, очерченного B. Д. Бараном, должны быть исключены Северное Причерноморье и Среднее Поднепровье. Как было показано в последних работах, самые ранние северопричерноморские комплексы можно отнести лишь к середине или второй половине III в. н. э. (Гороховський Є.Л., Зубар В.М., Гаврилюк Н.О., 1985, c. 37; Гей О.А., 1986). Предположение о возможности возникновения черняховской культуры в Среднем Поднепровье на рубеже II–III вв. базируется главным образом на материалах отдельных поселений (Ломоватое). Однако убедительных фактов для обоснования этой датировки пока не существует.

Хронология большинства культурных групп, существовавших накануне сложения черняховской общности, разработана еще крайне слабо. Разногласия по поводу датирования конкретных памятников препятствуют созданию единой и непротиворечивой в целом картины расселения и миграций племен — носителей культур I–III вв. В последних работах М.Б. Щукина все настойчивее звучит мысль о том, что горизонт Рахны-Почеп (позднезарубинецкие памятники) относится ко времени не позднее первой половины II в. н. э. (Щукин М.Б., 1979б, с. 69). Если это так, то между черняховской и позднезарубинецкой культурами существует незначительный хронологический разрыв, который, однако, пока нечем заполнить. Во всяком случае на территории Волыни, Подолии, Поднестровья в настоящее время неизвестны памятники горизонта Рахны-Почеп, которые могли бы стать связующим звеном этой цепи.

Недостаточно убедительно обоснована и идея о прямой генетической преемственности между черняховскими и раннеславянскими памятниками в верховьях Днестра и Буга. Поселения со смешанными материалами интерпретируются как переходные. Однако многие из них (Черепин, Сокол, Бакота, Теремцы, Рипнев II) содержат и более ранние, чисто черняховские слои, поэтому вполне возможно, что при постройке на месте черняховского поселения раннесредневековых полуземлянок с печами-каменками в них оказался смешанный материал, относящийся к разным культурам. Такое смешение прослеживается на поселении Бакота, где черняховская керамика найдена даже в древнерусских жилищах, и хорошо видно на поселении Черновка I, где черняховские материалы встречены во всех жилищах VII–VIII вв. (Русанова И.П., Тимощук Б.А., 1984б, с. 19). В то же время открытие на некоторых поселениях хорошо датированных комплексов V в. н. э., содержащих черняховские и раннесредневековые славянские материалы, еще не доказывает генетическую преемственность между этими группами памятников, а может свидетельствовать лишь о каком-то периоде их синхронного существования.

Ленинградская группа ученых продолжает развивать идею о том, что проникновение вельбарских племен на юго-восток явилось причиной сложения черняховской культуры. М.Б. Щукин на основе детального хронологического анализа памятников Волыни выделил в процессе миграции гото-гепидского населения два потока. Первый из них представлен такими памятниками, как Брест-Тришин, Пересыпки, Величковичи, Могиляны-Хмельник, Любомль, Городок, и фиксируется в археологических материалах со стадии C_1a (около 200 г. н. э.) до второй половины III в. н. э. По мнению М.Б. Щукина, в формировании черняховской культуры принимало участие германское население, пришедшее на Волынь именно с этим потоком, и фиксируется это на стадии С_1b-С₂ (220–330 гг.). В это время происходило проникновение второй волны вельбарских племен, оставивших такие памятники, как могильник у с. Дитиничи и поселение Ромаш (Szczukin M., 1981).

Обоснованность датировок и логичность построения придают концепции М.Б. Щукина стройную доказательность. Однако и эта схема не решает всех вопросов и не снимает всех противоречий. Разница во времени возникновения могильников Брест-Тришин и Дитиничи по сути дела очень невелика — на протяжении всего периода C_1b (230–260 гг.) они сосуществуют. Не совсем понятно, почему новые пришельцы с северо-запада не включились в процесс формирования черняховской культуры. Не вскрыт механизм наследования вельбарских элементов и зарождения новых, чисто черняховских. Удалось проследить эволюцию погребального обряда могильника Брест-Тришин, выявить периоды бытования отдельных категорий инвентаря. Выяснилось, что на протяжении столетия облик культуры населения, оставившего могильник, претерпевает значительные изменения. На заключительном этапе преобладает тип погребений, который на ранней стадии встречался лишь как исключение, появляются новые формы керамики (Бажан И.А., Гей О.А., 1987). Однако все это отнюдь не позволяет говорить о качественном скачке, о формировании здесь новой культуры. Характерно отсутствие гончарной посуды, обряда ингумации, которые присущи раннечерняховским памятникам типа Ружичанка, Оселивка, Чернелов-Русский. Если современные датировки точны, то для начала фазы С₂ (третья четверть III в. н. э.) на Волыни и в Подолии наблюдается довольно сложная картина: еще функционируют могильники, оставленные первым потоком вельбарской миграции; памятники, принадлежащие ко второму потоку, находятся в состоянии расцвета, сохраняя самобытную культуру; возникают черняховские некрополи и поселения. Все эти факты еще ждут своего истолкования.

Черняховская культура занимает значительную территорию. Вполне естественно поэтому, что, несмотря на удивительную ее монолитность, отдельные памятники обладают и некоторым своеобразием. Так, например, бросаются в глаза яркие отличительные черты могильника Компанийцы на левобережье Днепра — обилие сожжений, захоронения с оружием, керамика вельбарских и пшеворских форм. Весьма специфичны материалы Ружичанки, Чернелова-Русского и других некрополей. Однако попытки выделить локальные варианты черняховской культуры пока не увенчались успехом. Исследователи очень условно и в значительной мере интуитивно намечают большие зоны, имеющие разные подосновы. В.Д. Баран разбивает черняховский ареал на три крупных региона — Среднее Поднепровье, Северное Причерноморье, Днестровско-Прутское междуречье (Баран В.Д., 1981). В.В. Седов выделяет Подольско-Днепровскую группу памятников (Седов В.В., 1979, с. 95, рис. 17). Однако на сегодняшний день достаточно убедительно выделяется лишь северопричерноморская зона, где сконцентрированы основные скифо-сарматские элементы.

Главная причина спорности и незавершенности решений многих вопросов, касающихся происхождения черняховской культуры, этнического состава ее носителей, заключается в том, что черняховская культура отражает чрезвычайно сложные исторические явления. В ней удивительно переплелись разнородные черты, смешались разнообразные традиции, что проявилось в распространении различных типов построек, форм посуды, и в то же время происходила широкая унификация погребальных обрядов, особенностей костюма — все это создало весьма своеобразную, с трудом поддающуюся осмыслению картину. Лишь накопление новых материалов и применение строго разработанной методики приведут к достоверному решению этих вопросов.

Глава третья Культура карпатских курганов (И.П. Русанова)

Культура карпатских курганов в основном синхронна черняховской и непосредственно соседствует с ней на северо-западе. Граница между этими культурами проходит по р. Прут и верховьям Днестра. Основная масса памятников культуры тянется довольно узкой полосой вдоль северо-восточного склона Карпат, от верховьев р. Серет до р. Стрый. Вторая группа памятников, очень немногочисленная, расположена в верховьях р. Тиса и отделена от первой Карпатскими хребтами. К этой группе близки однотипные могильники восточной Словакии и несколько курганных могильников, находящихся в Трансильвании, в Карпатской котловине, ограниченной Южными Карпатами (карта 30).

Все памятники расположены в предгорьях Карпат, и среди них характерны погребения под курганными насыпями, с чем и связано название культуры карпатских курганов.

Сведения о курганах с трупосожжениями первой половины I тысячелетия н. э., распространенных в Карпатских предгорьях, были собраны и систематизированы сравнительно недавно, в 50-х годах, М.Ю. Смишко, который выделил эти памятники в особую культуру и дал ей название (Смiшко М.Ю., 1948, с. 107–109; 1953, с. 153). В последующие годы памятникам культуры карпатских курганов было посвящено две монографии. В книге М.Ю. Смишко, изданной в 1960 г., собраны все сведения о карпатских курганах, как опубликованные, так и хранящиеся в музеях и архивах. Анализируя эти материалы, автор установил их хронологию (первые века нашей эры — VI в.), очертил область распространения, выяснил особенности материальной культуры, внешние связи и, привлекая данные письменных источников, сделал попытку определить этническую и племенную принадлежность населения, связав его с карпами (Смiшко М.Ю., 1960). В книге Л.В. Вакуленко собраны новейшие материалы из курганов и главным образом поселений, раскопанных уже после выхода в свет книги М.Ю. Смишко. Ученый уточняет хронологию культуры (конец II — первая половина V в.) и дает свою интерпретацию ее происхождения и этнической принадлежности, связывая с дакийским и праславянским компонентами (Вакуленко Л.В., 1977).

Раскопки курганов были начаты еще в конце XIX в., когда О. Чоловский раскопал шесть насыпей у с. Рожнова (Ивано-Франковская обл.), а Й. Сомбати исследовал два кургана в могильнике у г. Глыбокая (Черновицкая обл.). В 1912 г. один курган был раскопан И. Коперницким у с. Нижний Струтинь (Ивано-Франковская обл.). Более широкие исследования памятников этого типа были проведены в 1934–1938 гг. львовскими археологами К. Журовским, Я. Пастернаком, М.Ю. Смишко и Т. Сулимирским, которые в 18 могильниках раскопали около 100 подкурганных погребений (Смiшко М.Ю., 1948, с. 107–109). В послевоенные годы интенсивность археологических исследований в Прикарпатье значительно возросла. В 1948 г. в двух могильниках у с. Иза Закарпатской обл. было раскопано 15 курганов (Смiшко М.Ю., 1952а, с. 315–355), в 1960 г. в тех же могильниках исследовано еще пять насыпей (Цигилик В.М., 1962, с. 71–77), а в 1975–1976 гг. — 16 курганов (Котигорошко В.Г., 1980а, с. 229–247). В результате в могильнике Иза I оказались раскопанными все сохранившиеся насыпи (табл. LXXXVIII, 2). В могильнике Глыбокая в 1951 г. было раскопано пять курганов (Тимощук Б.А., 1953, с. 54–58), в 1966 г. здесь же исследовано еще два кургана (Вакуленко Л.В., 1977, с. 36, 37). В 1973 г. три кургана было раскопано у с. Печенежин Ивано-Франковской обл. (Вакуленко Л.В., Щукин М.Б., 1974, с. 254). Новый курганный могильник, возможно, относящийся к тому же кругу памятников, был открыт в 1977 г. у с. Русское Поле в Закарпатье, и в нем исследовано три насыпи (Балагури Э.А., Котигорошко В.Г., Ковач К.И., Петров С.Г., 1978, с. 294). Здесь же раскопан курган у с. Братово, захоронения которого имеют черты, свойственные как курганам карпатского типа, так и пшеворской культуры (Котигорошко В.Г., 1979а, с. 153–163). Всего на нашей территории исследовано около 150 курганов, хотя не о всех из них сохранились исчерпывающие сведения.

Основным достижением последних десятилетий являются открытие и исследование поселений, связанных с карпатскими курганами. Первые такие поселения были найдены Б.А. Тимощуком еще в 1951 г. В дальнейшем в пределах только Черновицкой обл. было выявлено около 100 поселений культуры карпатских курганов и благодаря сплошному обследованию территории установлена граница по р. Прут между памятниками этой культуры и черняховскими (Тимощук Б.А., 1984а, с. 86–91). Систематические исследования поселений культуры карпатских курганов были начаты в середине 60-х годов, когда Л.В. Вакуленко провела раскопки на поселении Глыбокая Черновицкой обл. Ею же исследованы поселения Волосов, Грабовец, Печенежин Ивано-Франковская обл. (Вакуленко Л.В., 1968, с. 169–172; 1969, с. 45–50; 1971, с. 205–207; 1974, с. 242–251; 1977). В нескольких пунктах Черновицкой обл. (Великий Кучуров, Гореча I и II, Кодын II, Кут, Михальча, Черепковцы, Черновцы-Рогатка) жилища культуры карпатских курганов раскопаны Б.А. Тимощуком (Тимощук Б.О., 1956, с. 205–208; 1970, с. 27, 28; 1976; Тимощук Б.О., Винокур I.С., 1962, с. 85–87; Тимощук Б.А., Вакуленко Л.В., 1971, с. 208–211). Раскопки на многих поселениях первой половины I тысячелетия н. э. проводились и на территории Закарпатской обл. (Балагури Э.А., Котигорошко В.Г., 1975, с. 257), в частности, на поселении около г. Виноградов (Цигилик В.М., 1962, с. 77–79). Материалы этих поселений не опубликованы, и их культурная принадлежность пока не совсем ясна.

Наибольшее число поселений культуры карпатских курганов известно на правобережье Прута и в верховьях Сирета в пределах Черновицкой обл., что связано с тщательным обследованием этой территории. В верховьях Прута и на притоках верхнего Днестра в пределах Ивано-Франковской обл. поселения открыты главным образом около уже исследованных здесь курганных могильников (карта 30). В Закарпатье известно несколько селищ, пока еще слабо изученных. Наиболее систематические раскопки проводились на поселении Глыбокая, где на разных участках и в траншеях вскрыта площадь около 2000 кв. м и раскопано 16 жилищ. На поселении Гореча II около Черновиц исследовано 13 жилищ. На многих поселениях расчищены единичные жилые и хозяйственные постройки. Часто в обрывах берега и при земляных работах на территории селищ зафиксировано большое количество сооружений (например, на поселении Рогатка выявлено около 80 жилищ).

Все известные поселения не укреплены и располагаются на пологих склонах речных террас, обращенных обычно на юг или восток. Довольно часто селища занимают мысовидные выступы берега или оба берега небольших ручьев. Площадь селищ обычно не превышает 2–3 га, в некоторых случаях достигает 5–7 га, простираясь вдоль ручьев от 200 м до 1 км. Обычно поверхность селищ распахивается, и культурный слой толщиной 0,2–0,4 м бывает поврежден, и в нем видны пятна жилищ. Фрагментарные раскопки пока не позволяют судить о планах расположения жилищ на поселениях.

Как и на селищах других культур позднеримского времени, на поселениях открыты наземные и углубленные в землю жилища. От наземных жилищ сохраняются развал глиняной обмазки с отпечатками плетня и иногда ямки от небольших столбиков, стоявших по контурам жилища. В плане наземные жилища бывают квадратными и прямоугольными площадью от 12 до 40 кв. м. Внутреннее пространство жилища не расчленено и обогревалось одним очагом, находившимся на утрамбованном полу. Очаги обычно сделаны из глины или камней, овальной формы, диаметром около 1 м (табл. LXXXVII, 1, 2, 7, 8). В некоторых жилищах открыты глинобитные печи куполообразной формы. В полу жилищ бывают выкопаны приочажные и хозяйственные ямы.

Полуземлянки встречаются на тех же поселениях, но в значительно меньшем количестве. Так, на поселении Глыбокая рядом с 14 наземными домами находились две полуземлянки, на поселении Рогатка среди 80 наземных жилищ оказалась одна полуземлянка. Полуземлянки, небольшие (9-12 кв. м) и прямоугольные или квадратные в плане, были незначительно углублены в землю — на 0,5–0,9 м от современной поверхности. Отапливались они глинобитными и каменными очагами или печами такого же устройства, как и в наземных постройках. Стены этих жилищ также обмазывались глиной (табл. LXXXVII, 3–5).

Л.В. Вакуленко допускает, что полуземлянки на поселениях появились несколько позже, чем наземные дома, но полностью их не вытеснили (Вакуленко Л.В., 1977, с. 16). Относительная хронология культуры еще не разработана, и пока можно считать, что оба типа жилищ существовали с раннего до позднего времени. Об этом свидетельствует хотя бы хронология полуземлянок в Глыбокой, одна из которых относится к III в., а другая — к началу V в. (Вакуленко Л.В., 1977, с. 68). Однако можно предполагать, что со временем количество углубленных жилищ возрастает. Особенно это заметно на заключительном этапе развития культуры карпатских курганов, когда в V в. н. э. происходит ее соприкосновение со славянской раннесредневековой культурой пражского типа, для которой полуземлянки типичны. На поселениях, где открыты сооружения обеих культур (Кодын II, Гореча II), заметны их взаимовлияние и смещение материала. На поселении Кодын II в наиболее стратиграфически ранних славянских полуземлянках, датированных находками фибул V в. н. э., найдена посуда пражского типа и культуры карпатских курганов. В то же время в жилищах с материалами культуры карпатских курганов появляются печи-каменки того же типа, что и в жилищах пражской культуры. Два таких жилища открыты на поселении Кодын II наряду с обычными для культуры карпатских курганов наземными и углубленными жилищами с очагами (Русанова И.П., Тимощук Б.А., 1984а, с. 36). То же самое наблюдается на поселении Гореча II, которое существовало до V в. н. э., так как в ранних славянских полуземлянках с печами-каменками еще «доживает» посуда культуры карпатских курганов. На этом поселении среди жилищ культуры карпатских курганов представлено почти равное число наземных и углубленных построек (соответственно шесть и семь).

Помимо жилищ, на поселениях встречены хозяйственные сооружения, ямы для хранения продуктов, очаги вне построек. На поселении Печенежин открыты два гончарных двухъярусных горна и примыкающие к ним углубленные сооружения. Такого же типа горны раскопаны на поселениях в Глыбокой, Печенежине и Голыни. В горнах найдены керамические шлаки и обломки преимущественно гончарной посуды (табл. LXXXVII, 9).

На территории Прикарпатья известно около 20 курганных могильников, особенно густо расположенных в верховьях Прута, в пределах Ивано-Франковской обл., тогда как южнее, на территории Черновицкой обл., хорошо известен лишь один могильник у г. Глыбокая. В Закарпатье пока выявлено четыре скопления курганов (карта 30). Обычно курганы расположены на возвышенных местах, в отдалении от поселений на 0,5–2 км. В большинстве могильников насчитывается от 10 до 20 курганов, а в более крупных могильниках курганы концентрируются в нескольких таких же небольших группах. Так, в могильнике Глыбокая 86 курганов располагались тремя группами, в Переросли среди 66 курганов выделяются три группы из 24 и 21 насыпи, в Мышине две группы содержат по шесть и восемь курганов, около с. Иза в четырех группах насчитывалось около 80 насыпей. Такое расположение курганов, по мнению М.Ю. Смишко, отражает социальную организацию населения, еще сохраняющего родо-племенные традиции (Смiшко М.Ю., 1960, с. 61).

Небольшие курганные насыпи имели куполовидную форму и высоту от 0,2 до 1 м, лишь в единичных случаях достигая 1,5–2 м. Диаметры курганов, как правило, колеблются от 5 до 12 м. Курганы в могильниках обычно располагаются без определенного порядка на расстоянии 2–6 м друг от друга (табл. LXXXVIII, 1, 2). Вокруг некоторых из них прослеживаются мелкие заплывшие ровики, откуда брали землю для насыпи. В некоторых случаях на вершине кургана находился большой камень. Обычно насыпи курганов бывают земляными, но иногда при их сооружении использовались камни. Так, в могильниках в Мышине и Переросли вокруг основания двух курганов были положены камни. В том же могильнике Переросль на горизонте под насыпью находилась стена, выложенная из крупной гальки и окружавшая погребение. В двух курганах этого же могильника слой гальки перекрывал погребальный костер и погребение. Такое же скопление гальки покрывало насыпь кургана в Подгородье и в Нижнем Струтине. Применение камня при сооружении курганов зафиксировано всего лишь в 14 случаях, что составляет не более 10 % раскопанных насыпей. По мнению М.Ю. Смишко, каменные конструкции сооружались при погребениях наиболее выдающихся членов общин, но это положение не подкреплено иными данными об особенностях погребального обряда и инвентаря в этих курганах.

Во всех раскопанных курганах на горизонте обнаружены остатки трупосожжений. Как одну из важнейших особенностей погребального ритуала карпатских курганов обычно отмечают сожжение умерших на костре, сооруженном непосредственно на месте будущей насыпи (Смiшко М.Ю., 1960, с. 63–65; Вакуленко Л.В., 1977, с. 35; Котигорошко В.Г., 1980а, с. 236). О таком обряде свидетельствуют большие кострища в основании насыпей, имеющие площадь 10–12 кв. м, иногда до 50 кв. м, и занимающие почти всю подкурганную площадку. Грунт под кострищем бывает прожжен на глубину 2-10 см. В то же время в ряде курганов в Нижнем Струтине, Изе кострища в основании курганов не выявлены или оказались такими небольшими, что были явно недостаточными для трупосожжения (табл. LXXXVIII, 4, 5, 8). Часто в курганах грунт пережжен не под всем кострищем, а лишь небольшими пятнами, что тоже указывает на сравнительно слабую силу огня, горевшего в основании кургана. По-видимому, сожжение иногда производилось где-то на стороне, а на месте кургана лишь разводился огонь. Довольно часто погребальные кострища окружены кольцевым ровиком, ограничивающим площадку диаметром 4–7 м (табл. LXXXVIII, 8, 10). Ровики неглубокие (глубина и ширина их 0,2–0,3 м) и заполнены углем и пережженными косточками. Это свидетельствует о том, что ровики были выкопаны до разведения погребального огня. Такую же роль оградки вокруг погребения выполняло кольцо из камней в кургане могильника Мышин (табл. LXXXVIII, 9).

Пережженные кости погребали под курганом разными способами. Чаще всего их складывали в одну или несколько ямок, вырытых в основании кургана и перекрытых кострищем (табл. LXXXVIII, 6, 8-13). Кости в ямках находятся с остатками погребального костра или тщательно очищены от угля. Ямок с пережженными костями иногда насчитывается под курганами до шести (например, курган 9 могильника в Глыбокой). Помимо небольших (диаметр и глубина 20–50 см) ямок, в некоторых курганах открыты большие ямы. Так, в кургане 3 могильника в Подгородье находилась яма площадью 5,5×2,4 м и глубиной до 2 м, заполненная землей с углем, пеплом и пережженными костями. Приблизительно в трети раскопанных курганов пережженные кости находились на кострище в непотревоженном виде или были собраны в отдельные скопления. Наряду с такими захоронениями встречаются и урновые погребения. Урны с очищенными костями ставились с ямки, вырытые под кострищем, обсыпались углем и прикрывались каменной плиткой или крышкой. Под одним курганом встречалось иногда по две или четыре урны, и кроме того, здесь же находились еще ямы с костями. Урновые захоронения особенно характерны для могильников в Изе Закарпатской обл.

М.Ю. Смишко считал, что под каждым курганом находилась одна основная погребальная яма с костями, которая сопровождалась дополнительными ямками, куда вместе с остатками погребального костра попадали и пережженные кости. Соответственно захоронения в курганах, как правило, были одиночными. Парные погребения он допускал только для трех курганов, где было найдено по две урны с костями (Смiшко М.Ю., 1960, с. 74–77). Однако новейшие раскопки и антропологический анализ костных остатков из могильника Иза засвидетельствовали наличие нескольких погребений под курганами, служившими, по-видимому, семейными усыпальницами (Котигорошко В.Г., 1980а, с. 239).

Одной из характерных особенностей погребального ритуала является обилие черепков посуды, разбросанных по кострищу в основании курганов и иногда вторично обожженных. Приблизительно в половине всех раскопанных курганов были найдены целые сосуды-приставки — от одного до 11 сосудов под курганом. В нескольких случаях сосуды были поставлены один в другой. Так, в Грушеве в большом гончарном сосуде находился глиняный стаканообразный кубок, в Нижнем Струтине стеклянный кубок был положен в гончарную миску, в Мышине маленький гончарный кувшин был вставлен в большой. Вещей в курганах найдено мало, к тому же, они часто побывали в огне и плохо сохранились. Многие курганы содержат только обломки сосудов или урну с нескольким сосудами-приставками. Обычно в курганах встречается не больше одной-двух вещей: нож, фибула, овальная или прямоугольная пряжка, железный ключ, железный браслет, обломок серебряной гривны, железное удило, единичные бусинки из стекла, янтаря, сердолика.

Исключительный по богатству инвентаря курган раскопан у с. Братово Закарпатской обл. (Котигорошко В.Г., 1979а, с. 155–162). Этот самый большой в могильнике курган (42×34 м, высота 1 м) расположен в отдалении (400 м) от остальных насыпей. На горизонте под насыпью находилось огромное кострище мощностью 10–13 см, грунт под которым на некоторых участках обожжен. На кострище найдены вторично обожженные черепки посуды и отдельные кальцинированные косточки. Погребения — две урны и две ямки с остатками трупосожжения — находились в большой (8,8×4,8 м, глубина 0,3 м) яме, примыкающей к кострищу с востока. Около урн лежали два ножа, стрела, два наконечника копий, рукоятка и умбон щита. В ямки с пережженными костями были положены еще наборы вещей — рукоятка и умбон щита, пружинные ножницы, две шпоры, ключ, фибулы. Еще одно скопление костей вместе с массивным ножом, согнутым в три раза, и сердоликовыми бусами, было помещено в отдельной ямке под кострищем. Всего в кургане были погребены останки пяти человек, что подтвердили и данные антропологических исследований. Обряд погребения в этом кургане вплоть до отдельных деталей аналогичен погребальному ритуалу карпатских курганов — мощное кострище на горизонте, очищенные пережженные кости в урнах и ямках, наличие большой ямы. Отличие состоит только в размерах насыпи и составе вещевых находок, характерных по типам и набору для пшеворских погребений.

В Закарпатье около поселения в с. Солонцы открыто необычное культовое сооружение, которое служило местом жертвоприношений и сожжения умерших. Сооружение представляло собой прямоугольную площадку (22,8×16,5 м), окруженную рвом, частично обожженную до красного цвета и перекрытую слоем угля и кальцинированных костей. Угольный слой содержал огромное количество обломков посуды и многочисленные вещи, побывавшие в огне. Обломки посуды принадлежали не менее чем 100 лепным горшкам и 500 гончарным сосудам (миски, вазы, кувшины, кубки), покрытым богатым орнаментом в виде разнообразных солярных знаков, геометрических и растительных узоров. Многочисленные вещи, найденные в слое, относятся к принадлежностям одежды (фибулы, пряжки, бусы, разнообразные привески) и бытовым предметам (ножи, пряслица, молоток). Здесь представлены дорогие импортные вещи — стеклянные сосуды, золотые подвески цилиндрической и конической формы, круглые и сферические медальоны, украшенные зернью. Жертвенник использовался северофракийским населением в течение III–IV вв., и на нем, по подсчетам В.Г. Котигорошко, было сожжено около 120–170 человек (Котигорошко В.Г., 1987, с. 176–191).

В комплексах культуры карпатских курганов встречается как лепная, так и сделанная на гончарном круге посуда. Есть и специфически местные формы, и сосуды, имевшие широкое распространение в синхронных культурах на соседних территориях. Состав керамических форм в комплексах является одним из основных признаков для выделения культуры.

Лепная посуда резко преобладает в жилых комплексах на поселениях: обычно она составляет не менее 90 % всех керамических находок, лишь в единичных случаях ее доля бывает около 60 % (Вакуленко Л.В., 1977, с. 29). Лепные сосуды сделаны из глины с примесью крупного песка или шамота. Стенки их толстые с бугристой или слегка заглаженной поверхностью. Цвет сосудов коричневый или серый, иногда с пятнами от неравномерного обжига. Таким способом изготовлялись горшки разных форм, миски, кружки, иногда миниатюрные, а также большие корчаги для хранения продуктов (табл. LXXXIX). Наиболее характерны горшки с округлобоким туловом, расширяющимся посредине высоты, имеющие прямое или расширяющееся раструбом горло и иногда — выделенное дно (табл. LXXXIX, 1–5). Были распространены также горшки с высоко расположенными округлыми плечиками и такими же выделенными горлом и дном (табл. LXXXIX, 6, 10). Все эти формы сосудов широко известны в гето-дакийских памятниках первых веков нашей эры на территории Румынии и сохранялись здесь среди материалов культуры Сынтана-де-Муреш — Черняхов (Mitrea В., Preda С., 1966, p. 383; Diaconu G., 1965, p. 289–293). Раструбовидная шейка характерна на этой территории и для раннесредневековых сосудов культуры Ипотешти-Кындешти-Чурел (Федоров Г.Б., Полевой Л.Л., 1973, с. 301). Близкие по форме лепные горшки с округлым туловом и расширенными горлом и дном распространились в позднеримское время на территории юго-восточной Словакии (Kolnik Т., 1971, s. 533, rys. 34, 6; Lamiová-Schmiedlová М., 1969, s. 419, 463). В юго-восточной Словакии известны аналогии и некоторым редким сосудам культуры карпатских курганов — горшку с угловатым перегибом плечиков из Нижнего Струтиня (табл. LXXXIX, 12) и сосуду с широким дном и высоким цилиндрическим горлом из Глыбокой (табл. LXXXIX, 16) (Kolnik Т., 1971, rys. 34, 3; Lamiová-Schmiedlová М., 1969, rys. 37, 10).

Второй очень характерной для керамического комплекса культуры карпатских курганов формой сосудов являются конические миски-чаши иногда с выделенным дном или на высоком поддоне (табл. LXXXIX, 25–28, 30, 31). Часто встречаются также конические кружки с массивной ручкой (табл. LXXXIX, 32–35). Эти формы сосудов также типичны для дакийской культуры на территории Румынии, начиная с раннего железного века. Они же широко распространены на территории юго-восточной Словакии, куда проникало дакийское влияние. Столь же характерны конические чаши и кружки в комплексах липицкой культуры первых веков нашей эры (Цигилик В.М., 1975). Среди материалов этой же культуры есть прототипы высоким почти непрофилированным сосудам из Печенежина и сосудам с цилиндрическим верхом и угловато изогнутым туловом из Нижнего Струтиня (табл. LXXXIX, 11, 13) (Цигилик В.М., 1975, с. 81, рис. 20, 4, 5).

Очень типичны для дакийского круга культур территории Румынии, юго-восточной Словакии, Верхнего Поднестровья орнаменты, распространенные на лепной посуде культуры карпатских курганов. Здесь известны пластичные украшения в виде горизонтально расположенных под шейкой или на тулове сосуда валиков, покрытых пальцевыми вдавлениями или защипами, иногда встречаются только отрезки таких валиков, пластичные дужки или налепы-шишечки (табл. LXXXIX, 14, 15, 18, 21). Довольно часто венчики сосудов украшены вдавлениями или косой насечкой (табл. LXXXIX, 13). На стенках сосудов встречается и волнистый орнамент, иногда в сочетании с налепными шишечками (табл. LXXXIX, 13, 20).

Гончарная посуда в большей степени представлена в погребальных памятниках культуры карпатских курганов. По технике изготовления она делится на две группы: к первой относятся тонкостенные сосуды серого цвета с лощеной или заглаженной поверхностью, сделанные из хорошо отмученной глины; вторую группу составляет посуда с большим количеством примесей в тесте, которые выступают на поверхности стенок и делают их шершавыми.

Среди посуды первой группы особенно многочисленны миски разных форм, чаще всего с острым перегибом стенок (табл. ХС, 1–4, 8, 9) или с мягким профилем (табл. ХС, 6, 7, 10). Миски обычно сделаны на кольцевом поддоне и украшены горизонтальными валиками или пролощенными линиями. Аналогичные миски широко представлены на памятниках первой половины I тысячелетия н. э. в Поднестровье и в Среднем Подунавье. Встречаются миски с двумя и тремя ручками (табл. ХС, 12, 13), хорошо известные среди материалов черняховской культуры. Характерной формой в комплексах культуры карпатских курганов являются вазы на высокой полой ножке (табл. ХС, 17, 18). Такие формы широко представлены среди дакийской посуды рубежа нашей эры и особенно типичны для комплексов липицкой культуры (Цигилик В.М., 1975, с. 108–111). Из такой же глины изготовлены биконические сосуды, украшенные горизонтальными валиками или волнистыми линиями (табл. ХС, 20–22), и округлобокие горшки с утолщенным плоским венчиком (табл. ХС, 24, 30), часто венчик бывает изогнут для установки на нем крышки (табл. ХС, 28, 32). Не совсем обычный горшок найден в могильнике Иза I (табл. ХС, 27). У него изогнутый для крышки венчик, четко выделенная шейка, уступом переходящая в выступающее плечико, дно на кольцевом поддоне. Этот сосуд имеет ближайшие аналогии в кельтских памятниках (Filip J., 1956, tab. LIX, 12). К первой группе гончарной посуды относятся также кувшины с округлым или биконическим туловом, часто украшенные горизонтальными валиками (табл. ХС, 35, 37). Небольшой кувшинчик с двумя ручками, украшенный волнистым узором (табл. ХС, 14), найденный на поселении в Горече, имеет прямые аналогии в материалах из юго-восточной Словакии (Lamiová-Schmiedlová М., 1969, s. 461, rys. 38, 8). В целом посуда, относящаяся к первой группе, распространена в Карпато-Дунайском бассейне, что связано с влиянием гончарства придунайских римских провинций, где были сильны традиции кельтского производства.

Гончарная посуда второй группы представлена в основном горшками с округлым туловом, украшенным линейным и волнистым узором (табл. ХС, 23, 25, 26, 31). К этой же группе относятся большие сосуды для хранения продуктов — зерновики. Они имеют горшкообразную форму с низкой шейкой, иногда уплощенным венчиком, покрытым волнистым орнаментом (табл. ХС, 38, 40, 41). Посуда этой группы встречается в основном на поселениях, а в погребальных комплексах почти не представлена. Эта керамика относится к типично провинциальноримскому производству, она широко распространена среди материалов Подунавья и на территории черняховской культуры в Поднепровье.

В карпатских курганах и на поселении Глыбокая найдены привозные позднеантичные амфоры (табл. XCI, 1, 5, 11, 13), имеющие существенное значение для датировки культуры. Среди амфор выделяются несколько типов (Зеест И.Б., 1960; Шелов Д.Б., 1978). В Глыбокой найдена светлоглиняная остродонная амфора с расширенным книзу горлом и раздутым туловом, относящаяся к разновидности танаисских. Четыре амфоры, найденные в курганах у Ганнова и Глыбокой, также остро донные, с трубчатой шейкой, высоко поднятыми плечиками и двумя ребристыми ручками относятся к типу «инкерманских». В могильнике Каменка остродонная амфора имела грушевидную форму и высокоподнятые коленчатые ручки. Близкая по форме, но не имеющая ручек амфора происходит из могильника Грушев. Кроме того, в могильнике в Нижнем Струтине найдена плоскодонная амфора, имеющая яйцевидное тулово и слегка расширенную вверх шейку с утолщенным краем.

На поселениях и в могильниках инвентарь немногочислен и часто встречается в фрагментарном состоянии. К орудиям труда относится обломок мотыжки — втулка с отверстием для прикрепления к рукоятке, найденная на поселении Глыбокая. Мотыжка была небольшой, так как диаметр втулки всего 3 см. С этого же поселения происходят железный серп, обломанный с двух сторон, железное зубило в виде круглого стержня с заостренным концом (табл. XCIII, 11). Ножи с горбатой и прямой спинкой найдены во многих комплексах (табл. XCIII, 8, 9).

На поселениях частой находкой являются пряслица и глиняные грузила для сетей и ткацкого станка. Глиняные пряслица бывают биконической, уплощенной, круглой и цилиндрической формы, иногда они сделаны из обломков гончарной посуды (табл. XCIII, 1–5). Грузила имеют форму конуса или усеченной пирамиды, одно из них круглое. На поверхности грузил иногда видны отпечатки зерен и соломы, пальцевые вдавления, орнамент крестиками, в корпусе проделано отверстие для подвешивания (табл. XCIII, 16). На поселении в Глыбокой найдены два обломка жерновов, сделанных из песчаника и кварцита (табл. XCIII, 15, 17). Один из них представлял собой верхнюю часть жернова, имел диаметр 40 см и высоту 10 см. В его верхней части сделано линзовидное углубление для засыпки зерна, переходящее в сквозное прямоугольное отверстие. В боковой части жернова есть отверстие диаметром 4 и глубиной 5 см, предназначенное для деревянной рукоятки. Подобные жернова известны в кельтских и провинциальноримских памятниках. Довольно часто встречаются точила из песчаника. На некоторых из них виден желобок, служивший, возможно, для заточки стрел и иголок.

К бытовым предметам принадлежат железный ключ из могильника Иза I, сделанный в виде якоря с загнутыми под прямым углом концами (табл. XCIII, 12), и костяные гребни, найденные в обломках. Один из них, происходящий из того же могильника Иза I, был сделан из трех пластин, соединенных бронзовыми заклепками, и имел дуговидную спинку (табл. XCIV, 15). На поселении Грабовец найден обломок железного игольника.

Оружие встречается крайне редко. В могильнике Иза I и на Волосовском поселении найдены наконечники копья и дротика с острием, ромбическим в сечении (табл. XCIII, 10, 13). Известны еще вток копья и заготовка наконечника стрелы с листовидным острием. Предметы конского снаряжения обнаружены только в могильнике в Стопчатове. Это двусоставные удила с двумя кольцами, часть бронзовых удил, состоящих из восьмигранного стержня и псалия, к которому прикреплены две оковки для трензеля удил (табл. XCIII, 6; XCIV, 3).

Среди украшений самой частой находкой являются фибулы. Они сделаны из железа и бронзы и относятся к разным типам — двучленные арбалетные фибулы с одной и двумя пружинами, дужки которых украшены проволочными кольцами и шишечками, одночленные подвязные с узкой ножкой, двупластинчатые с выгнутой пятигранной дужкой (табл. XCIV, 1, 6, 10, 14, 19–22). В могильнике Иза I найдена железная ведерковидная привеска (табл. XCIV, 13). Распространены пряжки обычно полукруглой или овальной формы, сделанные из железа, иногда из серебра (могильники Добряны и Стопчатов; табл. XCIV, 4, 7–9, 12). Из могильника в Мышине происходит бронзовая пряжка с изогнутой передней частью и прямой осью, на концах которой помещены шишечки (табл. XCIV, 5). К поясному набору относится бронзовая прорезная бляшка четырехугольной формы, найденная в могильнике в Переросле (табл. XCIV, 2). Найдено два железных браслета, сильно испорченных ржавчиной (табл. XCIV, 16), и небольшой обломок серебряной гривны, сделанной из круглого стержня, обвитого лентой. Изредка встречаются бусины, имеющие круглую или прямоугольную со срезанными углами форму и изготовленные из янтаря, сердолика, стекла фиолетового или светлозеленого цвета (табл. XCIV, 18).

Датирующие вещи в комплексах культуры карпатских курганов встречаются крайне редко. Так, из 17 раскопанных курганов могильника Переросль они найдены лишь в двух погребениях, а из исследованных 18 курганов могильника Нижний Струтинь — в трех погребениях, в могильнике Иза II их нет совсем. Основой для датировки могут служить главным образом фибулы, позднеантичные амфоры и некоторые единичные вещи — пряжки, бусы, костяной гребень, стеклянный кубок.

Проанализировав материалы курганов, М.Ю. Смишко датировал культуру III–VI вв., но учитывая некоторую архаичность материалов из могильника Иза II, а именно отсутствие здесь гончарной посуды, склонен был отнести этот могильник ко времени от конца I тысячелетия до н. э. вплоть до двух первых веков нашей эры (Смiшко М.Ю., 1960, с. 115–129). Такая датировка могильника Иза II не обоснована, так как датирующие вещи в этом могильнике не найдены, а лепная посуда распространена и в более поздних комплексах, к тому же, при последующих раскопках в этом могильнике, помимо лепных, встречены и гончарные сосуды (Цигилик В.М., 1962, с. 76). При определении верхней хронологической границы культуры М.Ю. Смишко опирался на находку в кургане 2 Мышинского могильника бронзовой двупластинчатой фибулы, которую он отнес к VI — началу VII в. (Смiшко М.Ю., 1960, с. 110). Против такой поздней датировки фибулы выступила Л.В. Вакуленко, которая датировала ее временем не позднее V в. н. э. (Вакуленко Л.В., 1977, с. 66, 67). По ее мнению, культура карпатских курганов существовала с конца II — начала III по V в. Раннюю датировку она обосновывает находками одночленных подвязных фибул в могильнике Иза I и некоторых амфор (Вакуленко Л.В., 1977, с. 76; 1985, с. 61–63). Эти же фибулы из могильника Иза I В.Г. Котигорошко относит к III–IV вв. (Котигорошко В.Г., 1980а, с. 245, 246).

Одночленные прогнутые подвязные фибулы с короткой пружиной и узкой ножкой (в могильнике Иза I их найдено девять, одна происходит из могильника Марковцы; табл. XCIV, 19–22) относятся к началу позднеримского периода — концу II — началу III в. (Godłowski К., 1970, p. 83; Prahistoria…, 1981, s. 96–98). Их вариант с круглопроволочной дужкой по А.К. Амброзу появляется с конца II–III в. (Амброз А.К., 1966, с. 59). Относительно ранним временем — первой половиной III в. н. э. — датируется светлоглиняная остродонная амфора с расширенным книзу горлом и раздутым корпусом (табл. XCIV, 27), найденная на поселении Глыбокая (Шелов Д.Б., 1978, с. 19). Основная масса датирующих находок культуры относится к III–IV вв. Двучленные фибулы с высоким приемником, украшенные проволочными колечками (табл. XCIV, 10, 14), были широко распространены в Поднестровье и на территории Центральной и Северной Европы в основном на стадии С₂ позднеримского периода — в III в. н. э. (Prahistoria…, 1981, s. 99). Обломок бронзовой двучленной подвязной фибулы из тонкой проволоки и такая же фибула с пластинчатым корпусом из поселения Королевка (табл. XCIV, 6) датируются IV в. н. э. (Амброз А.К., 1966, с. 64). Светлоглиняные амфоры с узким горлом и коническим рифленым корпусом, относящиеся к «инкерманскому» типу (табл. XCIV, 25), найденные на многих памятниках, амфора с высоко поднятыми ручками из Каменки (табл. XCIV, 26) и амфора без ручек, обнаруженная в могильнике в Грушеве (табл. XCIV, 24), относятся к концу III–IV в. (Шелов Д.Б., 1978, с. 19). Стеклянный кубок цилиндрической формы со слегка расширяющимся горлом и округлой нижней частью, украшенный эмалевым узором (табл. XCIV, 17), происходит из провинциальноримских мастерских и, вероятно, датируется III в. н. э. (Вакуленко Л.В., 1985, с. 64). К наиболее позднему времени — концу IV–V в. — относится дву пластинчатая фибула с сильно выгнутой дужкой из кургана 2 могильника в Мышине (табл. XCIV, 1), принадлежащая к развитому варианту фибул этого типа (Вакуленко Л.В., 1977, с. 66, 67). Подобная фибула найдена на территории Румынии в комплексе с пряжкой и стеклянным кубком конца IV в. н. э. (Ioniţa J., 1974, p. 83–87). Этим же временем могут датироваться некоторые другие вещи, обнаруженные в комплексах культуры карпатских курганов: бронзовая округлая бляшка с прорезным орнаментом из Переросли (табл. XCIV, 2), удила, сделанные из бронзы и железа (табл. XCIV, 3), и маленькая серебряная пряжка овальной формы (табл. XCIV, 4), найденные в кургане 1 могильника Стопчатов (Вакуленко Л.В., 1985, с. 65, 66). Из кургана 15 могильника Нижний Струтинь происходит двуручная амфора с плоским дном (табл. XCIV, 23), которую Л.В. Вакуленко по ряду аналогий датирует концом II в. н. э. (Вакуленко Л.В., 1985, с. 63), а М.Ю. Смишко — III–IV вв. (Смiшко М.Ю., 1960, с. 104). Аналогию этой амфоре можно найти среди позднеантичных материалов IV в. н. э. (Античные государства…, 1984, с. 261, табл. XXIV, 20) и соответственно связать ее с поздними находками культуры карпатских курганов, тем более что урной в том же кургане служил гончарный сосуд.

Л.В. Вакуленко выделяет два этапа существования культуры. В первом из них (конец II — первая половина III в.), по ее мнению, преобладает лепная посуда, в том числе и столовая, которая позднее вытесняется гончарной, тогда как на позднем этапе (до первой половины V в.) господствует посуда, сделанная на гончарном круге (Вакуленко Л.В., 1985, с. 66). Действительно, в комплексах с самыми ранними фибулами (курганы 9, 11, 13, 20, 23 могильника Иза I) преобладает лепная посуда, но встречается и гончарная (в кургане 21 того же могильника обнаружены два лепных и два гончарных сосуда).

В комплексах с поздними вещами (Нижний Струтинь, курган 15; Мышин, курган 2; Переросли, курган 8) в основном найдена гончарная посуда. По-видимому, наблюдается тенденция к постепенному преобладанию в погребальных комплексах гончарной керамики, но в то же время пока не разработана относительная датировка культуры, не выяснены эволюция типов посуды и изменения по этапам других сторон материальной культуры (особенности погребального обряда, детали домостроительства и т. д.), говорить о существовании отдельных этапов культуры преждевременно.

В целом памятники культуры карпатских курганов можно датировать III — началом V в. Определенных комплексов конца II в. н. э. и вещей, узко датированных только этим временем, пока нет. Поэтому столь раннюю дату сложения культуры нельзя считать достаточно обоснованной.

Предположение о доживании культуры карпатских курганов до середины V в. н. э. было подкреплено в последние годы вескими данными о сосуществовании материалов этой культуры с памятниками раннесредневековой славянской культуры пражского типа. Хронологическое соприкосновение между этими более ранней и поздней культурами было выявлено при раскопках поселений Кодын и Гореча в бассейне Прута в пределах Черновицкой обл. (Русанова И.П., Тимощук Б.А., 1984а). В жилых комплексах на этих поселениях, остатки которых часто были перекрыты слоем пожара, находились вместе сосуды ранних вариантов пражского типа и лепная и гончарная посуда культуры карпатских курганов. Комплексы хорошо датируются железными арбалетовидными фибулами V в. н. э. Эта датировка подтверждается стратиграфическими данными поселений в Коды не, так как в следующий период их обитания, в начале VI в. н. э., смешение материалов этих двух культур полностью прекратилось. Совместное проживание носителей обеих культур на одних и тех же поселениях в течение какого-то, вероятно непродолжительного, времени привело к взаимовлияниям и в других сторонах материальной культуры, в частности в домостроительстве. Так, жилище 21 на поселении Кодын II первоначально отапливалось открытым очагом, что продолжало обычаи более раннего времени, но позднее очаг был заменен типично славянской печью-каменкой. На этом же поселении печи-каменки распространились и среди населения культуры карпатских курганов (жилища 23, 24), заимствовавшего эти более совершенные отопительные сооружения у славян — носителей пражской культуры.

Все эти данные позволяют выделить наиболее поздние материалы культуры карпатских курганов, относящиеся к V в. н. э. Их сопоставление с более ранними комплексами будет способствовать в дальнейшем выделению характерных черт керамики позднего периода культуры карпатских курганов.

Стационарные поселения и довольно большие могильники, расположенные на ровных террасах рек или на пологих склонах, свидетельствуют об оседлом образе жизни населения, занимавшего места, пригодные для земледелия и скотоводства. О земледелии говорят и отпечатки зерен злаков и половы на керамике и глиняной обмазке стен. Среди отпечатков выявлены следы зерен пшеницы, ячменя, овса, проса, ржи, а также сорняков, сопровождающих обычно яровые посевы. На поселении в Черепковцах в хозяйственной яме, находившейся в сгоревшей постройке, найдены большие зерновики и обгоревшие зерна овса, ячменя и пшеницы. Из орудий обработки почвы найден только обломок мотыги, но разнообразие выращиваемых злаков, возможно, свидетельствует о пашенном земледелии, для чего могли применять деревянные рала (Краснов Ю.А., 1965, с. 61). Урожай собирали при помощи серпов и хранили в вырытых в помещении жилищ и за их пределами ямах, а также в больших сосудах-зерновиках. На поселении Глыбокая раскопано мельничное сооружение, находившееся внутри жилого дома. В доме было выделено квадратное помещение, огороженное столбами, и в ею центре, возможно на подставке, стоял жернов, а рядом с ним была вырыта яма и лежали обломки большого зерновика.

О составе стада можно судить по остеологическому материалу поселения Глыбокая. Среди костей домашних животных почти половина принадлежит крупному рогатому скоту, на втором месте находятся кости лошади, в меньшем количестве найдены кости овцы и свиньи. Несомненно подсобное значение в хозяйстве имели охота и рыболовство.

Кроме повседневных домашних промыслов — ткачества, деревообработки, изготовления предметов из камня, глины и кости, развивалась и ремесленная деятельность. Возможно, выделялись специалисты по добыче железа и его ковке. На ряде поселений найдены железные шлаки, на поселении Глыбокая обнаружена часть глинобитного горна для плавки железа. Но в ремесленное производство выделилось прежде всего изготовление гончарной посуды, требующее известных навыков, приспособлений и возможностей для сбыта продукции. О местном производстве гончарной посуды свидетельствуют довольно широкое ее распространение (она найдена на всех известных в настоящее время памятниках), некоторые своеобразные формы сосудов, не имеющие аналогий на других территориях, и гончарные горны, открытые на ряде поселений (Голынь, Печенежин, Глыбокая). Горны имели двухъярусную конструкцию. Нижняя камера-топка была отделена от верхней глиняным черенем с отверстиями для жара. Черень в центре поддерживался глиняным столбиком. В верхней камере, имевшей полусферическую форму, происходил обжиг керамики. Горны такой конструкции были широко распространены в римских провинциях.

Гончарное производство в сравнительно высоко развитой форме появляется в культуре карпатских курганов с самого начала ее существования. Высокое качество продукции, сделанной на тяжелом гончарном круге и обожженной в специальных горнах, и отсутствие посуды, изготовленной более примитивной техникой, заставляют считать, что в Прикарпатье гончарный круг был принесен в развитом виде скорее всего из придунайских римских провинций (Смiшко М.Ю., 1960, с. 107). Столовую парадную посуду, вероятно, изготовляли в специальных мастерских, откуда она широко распространялась. Это свидетельствует о зарождении товарного производства, для которого было необходимо наличие некоторого прибавочного продукта у местного населения. Однако для дальнейшего развития гончарного ремесла еще не было соответствующих условий, и оно не смогло полностью вытеснить домашнее изготовление лепной посуды.

Благодаря торговле с римскими провинциями, у населения культуры карпатских курганов появились привозные амфоры для вина и масла. Таким же путем сюда попали стеклянный кубок, разные виды бус. Римская монета императора Траяна найдена лишь однажды — в комплексе культуры карпатских курганов на поселении Волосово. Но на территории культуры римские монеты найдены более чем в 80 пунктах, в том числе известно 15 кладов, в некоторых из них насчитывалось по нескольку сотен монет (Брайчевський М.Ю., 1959; Кропоткин В.В., 1961). Монеты в большинстве случаев относятся к двум первым векам нашей эры и, вероятно, служили эквивалентом при торговле с провинциями Рима. В целом импортных предметов на территории культуры сравнительно немного. Как внешняя, так и внутренняя торговля была развита еще слабо.

О развитии общественных отношений у населения, оставившего культуру карпатских курганов, пока судить трудно. По-видимому, это население, ведущее почти натуральное хозяйство, для которого было характерно только зарождение ремесленного производства, находилось на стадии первобытно-общинных отношений. Разложение первобытно-общинного строя еще не ощущается ни в погребальных, ни в жилых комплексах, в которых не заметны признаки имущественного неравенства. Но следует иметь в виду, что изменения общественных отношений находит отражение в материальных памятниках, особенно в погребениях, с большим опозданием. На выделение особой прослойки воинов указывает лишь один курган у с. Братово, в котором по обряду, типичному для культуры карпатских курганов, было захоронено пять воинов с оружием и вещами, характерными для соседней пшеворской культуры (Котигорошко В.Г., 1979а, с. 153–162). Основная масса жителей, вероятно, сохраняла родовые отношения, и именно родственными связями между умершими можно объяснить отдельные скопления курганов в могильниках (Смiшко М.Ю., 1960, с. 141) и захоронения нескольких человек под одной курганной насыпью.

М.Ю. Смишко рассматривал культуру карпатских курганов как автохтонную, сложившуюся на основе местных традиций. Обряд погребения под курганами, содержащими трупосожжение на месте, он связывал с местными обычаями, характерными для куштановицкой культуры Закарпатья и для западноподольской скифской культуры. Хронологический разрыв между памятниками скифского времени и карпатскими курганами, по его мнению, вызван лишь недостаточной изученностью памятников этого времени. Курганы, аналогичные карпатским, появились на территории Семиградья в Румынии, в Венгрии, в Словакии около рубежа нашей эры, т. е., по мнению М.Ю. Смишко, одновременно с карпатскими на нашей территории, что опровергает предположение о приходе новых групп населения на земли Прикарпатья (Смiшко М.Ю., 1960, с. 131). В целом все памятники с близким обрядом погребения под курганами, относящиеся приблизительно к одному времени и распространенные в сходных природных условиях предгорий, были оставлены, по предположению М.Ю. Смишко, родственными племенами. — В более ранней работе М.Ю. Смишко относил эти племена к позднедакийским (Смiшко М.Ю., 1948, с. 109). Позднее он, основываясь на данных письменных источников о распространении племен в начале I тысячелетия н. э. и привлекая археологические материалы, пришел к выводу, что в северо-восточных предгорьях Карпат и в Семиградье жили родственные между собой племена карпов, оставившие культуру с близкими по обряду погребения курганами. Разбирая вопрос об этнической принадлежности карпов, М.Ю. Смишко учитывал две возможности: карпы могли входить в состав или дакийской, или славянской этнических групп. В Семиградье племена карпов были разбиты в 247 г. римлянами и затем переселились в Панно ни ю. Племена же карпов, живших на нашей территории, к северо-востоку от Карпат и в Закарпатье, даже если они являлись дакийцами, были ассимилированы славянами и стали предками восточной части летописных хорват. Доказывая славянскую принадлежность культуры карпатских Курганов, М.Ю. Смишко указывал на сходство в обряде их погребения со славянскими средневековыми курганами Червенево и Зняцево в Закарпатье и курганами Словакии и Польши, относящимися к VIII–X вв. (Смiшко М.Ю., 1960, с. 129–152). Мнение М.Ю. Смишко о происхождении культуры карпатских курганов и об ассимиляции славянами местного дакийского населения в процессе развития культуры разделял и Э.А. Сымонович (1978а, с. 197–209).

Другой точки зрения о происхождении культуры придерживается Л.В. Вакуленко. Прежде всего она отрицает непосредственную связь культуры карпатских курганов с куштановицкой культурой Закарпатья и западноподольской скифской из-за большого, не менее четырех столетий, хронологического разрыва между ними и территориального несовпадения. Она не согласна и со сближением карпатских курганов и курганов Трансильвании, так как последние имеют ряд отличительных особенностей и в погребальном обряде, и в инвентаре (преобладание гончарной посуды, обычай класть в погребение монету, отсутствие урновых захоронений, отсутствие гето-дакийских элементов в культуре). Она считает, что курганы в Трансильвании, возможно, оставлены не дакийским, а каким-то пришлым населением, так как их культура не имеет местных корней. Близость подкурганного погребального обряда по обе стороны Карпат, на землях Словакии, Трансильвании и украинского Прикарпатья, по мнению Л.В. Вакуленко, может быть связана с каким-то общим источником его происхождения, который пока неизвестен. По ее мнению, население, оставившее культуру карпатских курганов, не могло называться карпами, так как по современным археологическим данным и по письменным источникам с культурой карпов отождествляются памятники типа Поянешти-Виртешкой конца II–III в. По мнению Л.В. Вакуленко, на территории культуры карпатских курганов нельзя поместить ни один из народов, известных по письменным источникам. Исследовательница отмечает сильный гето-дакийский элемент в культуре карпатских курганов и близость с липицкой культурой, оставленной гето-дакийским населением, жившим в верховьях Днестра. Липицкая культура существовала до конца II в. н. э., когда на ее территории продвинулось пшеворское население и часть местных жителей могла переселиться в Прикарпатье. Здесь образовалась новая культура карпатских курганов, в состав которой, помимо гето-дакийского элемента, вошел другой компонент, особенности культуры которого сходны с культурой раннесредневековых славян. Эти общие со славянской культурой черты, по мнению Л.В. Вакуленко, проявляются в близости некоторых лепных горшков, в сходных топографических условиях расположения поселений, в особенностях погребального обряда под курганами, содержащими трупосожжения на месте или на стороне, в ямках или урнах, в распространении жилищ-полуземлянок. Все это приводит Л.В. Вакуленко к выводу, что при возникновении культуры карпатских курганов имело место смешение двух разных компонентов — гето-дакийского и славянского. По мере развития культуры славянские черты становятся преобладающими и связывают эту культуру со славянскими культурами последующего времени (Вакуленко Л.В., 1977, с. 72–89).

Противоположное мнение высказал В.Г. Котигорошко. Корни курганного погребального обряда он вслед за М.Ю. Смишко видит в местной куштановицкой культуре, которая по некоторым данным продолжала существовать до рубежа нашей эры, т. е. до времени появления могильника культуры карпатских курганов Иза II по датировке М.Ю. Смишко. Таким образом, основные черты погребального обряда — подкурганные трупосожжения, совершенные на месте или на стороне, помещенные в ямки и в урны, по мнению В.Г. Котигорошко, существовали в Закарпатье без особых изменений с VI в. до н. э. по IV в. н. э. Сюда же в первых веках нашей эры проникает гончарная посуда кельтского образца и распространяется дакийская керамика, что было связано с продвижением сюда гето-дакийского населения. Позднее сказывается влияние римских провинций. Но в основном в Закарпатье жило местное коренное население, относящееся к одной из групп северофракийской этнической общности (Котигорошко В.Г., 1980а, с. 239–247).

В изучении культуры карпатских курганов еще много пробелов. Не выяснена относительная датировка культуры, не доказаны наличие раннего периода и появление культуры в первых веках нашей эры, не вполне ясен заключительный этап развития культуры и недостаточно обоснована связь с раннеславянскими памятниками. Для решения всех этих вопросов необходимо накопление новых археологических источников, пока же все выводы могут быть только предположительными.

По имеющимся в настоящее время данным существование культуры карпатских курганов можно отнести ко времени не раньше III в. н. э. Соответственно, как бы ни завышалась дата окончания куштановицкой культуры, между ней и временем появления культуры карпатских курганов существовал разрыв в несколько сотен лет. К тому же, куштановицкая культура была распространена только на территории Закарпатья, и предполагаемая связь с ней еще не решает проблему происхождения всей культуры карпатских курганов. Кроме того, сближение с куштановицкой культурой устанавливается только на основании сходства общих черт погребального обряда, которые не являются строго специфическими и имеют широкое распространение в разные периоды.

Гораздо больше оснований для сближения культуры карпатских курганов с местной липицкой культурой, существовавшей по II в. н. э. Между этими культурами нет хронологического разрыва, и наблюдается территориальная близость. Липицкие памятники хорошо известны по верхнему течению Днестра, но они открыты и в пределах Черновицкой обл. по Пруту, где их насчитывается около 20, и в могильнике в Неполоковцах раскопано три липицких погребения (Тимощук Б.О., 1984б, с. 215; Тимощук Б.А., Никитина Г.Ф., 1978, с. 89–94). На юге памятники липицкой культуры доходят до северных областей Молдовы, где они располагаются в Прутско-Днестровском междуречье (Федоров Г.Б., 1960б, с. 20, 21). Находки близкой культуры распространены в юго-восточной Словакии, где наблюдается кельтско-дакийское смешение (Kolnik Т., 1971, s. 525). Вполне возможно продвижение липицкого населения под воздействием пшеворских пришельцев с Верхнего Поднестровья к юго-западу, на р. Прут, где складывалась культура карпатских курганов, как считает Л.В. Вакуленко (1977, с. 72–75). Между липицкой культурой и культурой карпатских курганов много соответствий в домостроительстве (наземные и углубленные жилища с очагами) и в керамическом комплексе. Для обеих культур характерны горшки с расширенным горлом и дном, округлобокие сосуды, конические чаши, часто имеющие массивные ручки, гончарные вазы на пустой ножке, трехручные и двуручные вазы, кувшины (Цигилик В.М., 1975, рис. 20–48), широко представлен орнамент в виде налепных валиков, дужек, шишечек и т. п. Различие между этими культурами в значительной мере может быть объяснено хронологическими изменениями (например, распространение гончарной провинциальноримской посуды в культуре карпатских курганов).

Но в то же время культуру III–V вв. нельзя рассматривать как простое продолжение предшествующей, между ними есть такое существенное отличие в погребальном обряде, как распространение курганного обряда захоронений, которое могло появиться лишь в результате какого-то нового импульса со стороны. Таким новым компонентом, содействующим возникновению культуры карпатских курганов, могла быть группа населения, продвинувшаяся на север из Трансильвании, где курганный обряд погребения был известен в I–II вв. На самом известном там могильнике Кашольц насчитывалось около 300 курганов, большинство которых к настоящему времени раскопано. Размеры курганов и обряд погребения в них очень сходен с ритуалом в карпатских курганах: трупосожжение на месте и изредка на стороне, кости собраны на горизонте, иногда под кострищем вырыта большая яма, на кострище масса черепков битой посуды, много сосудов-приставок, причем характерно помещение меньшего сосуда в больший. Керамика в курганах Кашольца преимущественно гончарная провинциальноримская, но есть много местной посуды с дакийскими чертами, в том числе большие конические чаши (Macrea М., 1959, с. 407–416). В большем количестве дакийская посуда представлена на находящемся рядом поселении того же времени. Курганы в Кашольце имеют ряд особенностей, несвойственных карпатским курганам. Так, в них нет погребений в урнах, встречаются, хотя и очень редко, каменные ящики под насыпью, попадаются римские монеты, но в целом эти отличия не нарушают общей близости памятников Трансильвании и Прикарпатья. Передвижение населения к северу могло быть вызвано римским завоеванием в начале II в. н. э. и созданием провинции Дакия. Свободные даки появились в это время и в Словакии, где еще с I в. до н. э. был силен дакийский компонент. В римское время здесь известны курганные погребения, несомненно родственные карпатским (например, могильник Земплин). В них также открыты трупосожжения на месте, кости оставлены на горизонте или собраны в урны, иногда погребальный костер окружен правильной кольцевой канавкой. В кургане могильника Стреде над Бодрогом оказалось скопление неправильно уложенных камней, образующих как бы ограду кругом погребения, как это бывает и в карпатских курганах. Керамика из курганов юго-восточной Словакии типично дакийская и находит полные аналогии среди материалов культуры карпатских курганов — это чаши на высокой ножке, массивные конические чаши с ручкой, сосуды, украшенные валиком с вмятинами, налепными шишечками (Budinský-Kriča V., 1960, s. 217–223; 1965, s. 309–338).

Таким образом, по современным данным наиболее правдоподобным кажется предположение о том, что культура карпатских курганов сложилась в Прикарпатье на основе местной липицкой культуры и продвинувшихся сюда групп населения из римской Дакии. В целом все предгорья Карпат на северо-востоке, востоке, юго-западе и юге были заняты родственными между собой дакийскими племенами. Все они испытывали сильное влияние римской цивилизации, что отчасти нивелировало местные особенности. Кроме того, во II в. н. э. в Закарпатье так же, как в Словакию, проникают пшеворские памятники, влияние которых ощутимо в местной культуре. Пшеворское воздействие видно на составе инвентаря в кургане Братово в Закарпатье и курганов в Земплине в Словакии, в которых встречены оружие и острореберная пшеворская посуда (Kolnik T., 1971, s. 525–529).

Раскопками последних лет открыты новые материалы, проливающие свет на судьбу культуры карпатских курганов в V в. н. э. Установлено, что рядом с поселениями этой культуры в Горече и Кодыне II в середине V в. н. э. появились славянские поселки, и с этого времени главенствующими становятся черты славянской культуры, сохранявшей ряд традиционных особенностей культуры карпатских курганов. Местные традиции сказались в наличии очагов в ранних жилищах, замененных вскоре печами-каменками; в столбовой конструкции стен хозяйственных построек, сделанных из плетня, обмазанного глиной; в профилировке некоторых сосудов; в обилии конических мисок с массивным дном (Русанова И.П., Тимощук Б.А., 1984а). Вклад местного дакийского (северофракийского) населения в развитие славянской культуры Прикарпатья был достаточно весом, и в таком смысле это население можно рассматривать как непосредственных предков средневековых хорват. О смешении и ассимиляции местного дакийского населения славянами можно с полной достоверностью говорить с середины V в. н. э. Для более раннего времени славянский компонент в местной культуре пока не выявлен.

Глава четвертая Вельбарская культура (И.П. Русанова)

Вельбарская культура получила свое наименование, предложенное Р. Волонгевичем и ставшее общепринятым с конца 70-х годов, по большому могильнику Вельбарк-Госцишево в низовьях Вислы. До этого культуру называли то гото-гепидской, то восточнопоморско-мазовецкой, то включали в состав предшествующей оксывской. Памятники вельбарской культуры хорошо известны на землях Польши, где они разделены на две фазы. Первая фаза — любовидзьская — относится ко времени с середины I до конца II (фазы B₁-B₂/C₁) в., и ее памятники занимают территорию среднего и восточного Поморья и северную часть Великой Польши, т. е. земли, почти полностью совпадающие с ареалом более ранней оксывской культуры, некоторые традиции которой сохранились на этой стадии вельбарской культуры. Памятники второй фазы — цецельской — относятся к концу II–IV в., распространены по Висле и Бугу, занимают Мазурию, восточную Мазовию и Волынь, достигают в Белорусском Полесье низовьев Горыни. При этом восточная часть Нижнего Повисленья была заселена вельбарскими племенами на протяжении обеих фаз, тогда как западная часть Повисленья и Поморья была оставлена этими племенами в связи с переселением к юго-востоку.

Для вельбарской культуры на протяжении обеих фаз был характерен биритуализм в погребальном обряде — распространены трупоположения с северной ориентировкой погребенных и трупосожжения урновые и безурновые. До начала III в. н. э. встречались курганы с каменными конструкциями, каменные круги и стелы, имеющие явные аналогии в Скандинавии. Особенностью вельбарских погребений, отличающей их от пшеворских и оксывских, является состав их инвентаря: отсутствие оружия, малое количество сосудов и преобладание предметов из бронзы, в частности, были распространены поясные эсовидные скрепы и браслеты, редкие для пшеворской культуры категории находок. По составу и форме вещей вельбарские памятники обнаруживают близость с кругом культур Центральной и Северной Европы, в том числе с Поэльбьем, Данией, Скандинавией (Prahistoria…, 1981, s. 143–191). Очень характерен набор посуды вельбарской культуры на фазе цецельской — это в основном низкие мисковидные сосуды, часто имеющие угловатый излом профиля или закругленный профиль с наибольшим расширением в нижней части тулова. Сосуды украшались геометрическим узором, прочерченным зигзагом или сочетанием гладкой и «хроповатой» поверхности (Schindler R., 1940, tab. 1-21). Заняв земли к востоку от Вислы, вельбарское население постепенно вытеснило местные пшеворские племена, но в какой-то мере и смешалось с ними, заимствовав некоторые пшеворские формы посуды (Dąbrowska Т., 1981, s. 117–120).

Вельбарская культура имеет узловое значение для истории Средней и Восточной Европы, так как она связана с готской проблемой. Сведения о расселении готов содержатся в труде Иордана, написанном в середине VI в. н. э.: «С этого самого острова Скандзы, как бы из мастерской, изготовляющей племена, или вернее, как из утробы, порождающей племена, по преданию вышли некогда готы с королем своим по имени Бериг. Лишь только сойдя с кораблей, они ступили на землю, как сразу же дали прозвание тому месту. Говорят, что до сего дня оно так и называется Готискандза.

Вскоре они продвинулись оттуда на место ульмеругов, которые сидели тогда по берегам океана; там они расположились лагерем и, сразившись с ульмеругами, вытеснили их с их собственных поселений. Тогда же они подчинили их соседей вандалов, присоединив и их к своим победам.

Когда там выросло великое множество люда, а правил всего только пятый после Верига король Филимер, сын Гадрига, то он постановил, чтобы войско готов вместе с семьями двинулось оттуда. В поисках удобнейших областей и подходящих мест для поселения он пришел в земли Скифии, которые на их языке назывались Ойум» (Иордан, 25–27, с. 70).

Далее Иордан пишет: «Мы читали, что первое расселение готов было в Скифской земле, около Меотийского болота; второе — в Мизии, Фракии и Дакии; третье — на Понтийском море, снова в Скифии» (Иордан, 38, с. 72). Несмотря на легендарность некоторых сообщений Иордана, многие современные исследователи, как историки (Г. Ловмяньский, Г. Лабуда и др.), так и археологи, признают возможность появления готов на нижней Висле в I в. н. э. и их дальнейшее продвижение к Черному морю. В III в. н. э. готы включились в борьбу варварских племен Подунавья с Римской империей.

Проблемы переселения готов, пути их продвижения и связи с археологическими памятниками по-разному освещаются в литературе и вызывают жаркие дискуссии. В 20-40-х годах XX в. в основном немецкие исследователи (Г. Коссина, Е. Блюме и др.) строго следовали за сведениями Иордана и относили переселение готов из Швеции или острова Готланда к рубежу нашей эры, когда появившиеся на нижней Висле готы победили германские племена вандалов и бургундов, принесли сюда свою культуру и обряд ингумации, заимствовав и местные особенности культуры. Р. Шиндлер, основываясь на керамических материалах, пришел к выводу, что готы в начале нашей эры расселились к западу от низовьев Вислы, а в середине II в., когда прослеживаются изменения керамики, число памятников и количество населения резко возрастает, земли к востоку от Вислы были заняты гепидами (Schindler R., 1940). Й. Костшевский, признавая переселение готов на рубеже нашей эры в Нижнее Повисленье, считал, что они здесь встретились со славянским населением, которому принадлежали лужицкая, поморская и венедская (оксывская) культуры (Kostrzewski J., 1949а, s. 200). Напротив, К. Тыменецкий рассматривал сведения Иордана как легендарные и связывал путь готов к югу не с Вислой, а с Эльбой (Tymieniecki К., 1952, s. 112–122). Е. Кмецинский картографировал элементы культуры Нижнего Повисленья, относящиеся к раннеримскому времени (каменные курганы, круги и стелы, эсовидные скрепы, браслеты, сосуды с орнаментом в виде лощеных и «хроповатых» треугольников), и пришел к заключению, что все эти элементы имели широкое распространение в Поморье и на нижней Эльбе, были характерны для разных культур и нет оснований связывать их с готами и гепидами, прибывшими из Швеции. Раннеримская культура восточного Поморья, по его мнению, являлась продолжением оксывской культуры позднелатенского периода (Kmieciński J., 1962, s. 141–155).

Сложную картину становления и развития вельбарской культуры рисует Р. Волонгевич. Он различает семь регионов, где вельбарские памятники появлялись и исчезали неодновременно, и имели разную местную подоснову. Если в низовьях Вислы, на Дравском поозерье и Словинском побережье наблюдается трансформация оксывской культуры в вельбарскую в одних и тех же могильниках, то в Кашубско-Крайенском поозерье вельбарские могильники типа Одры-Венсёры были заложены заново. Здесь зафиксированы намогильные каменные круги со стелами, аналогичные скандинавским. На цецельской стадии, с фазы В₂/С₁, т. е. с конца II — начала III в., Кашубско-Крайенское поозерье, Словинское побережье и Дравское поозерье запустевают, но зато вельбарские памятники появляются в Мазовии и Подлясье, где часть пшеворских могильников забрасывается, а часть трансформируется в вельбарские. В низовьях Вислы могильники продолжают функционировать непрерывно на обеих стадиях (Wołągiewicz R., 1981, s. 79-102).

Продвигаясь к юго-востоку, вельбарская культура достигла территории западного Полесья и Волыни, где ее памятники относятся в основном к поздней, цецельской, фазе развития (карта 31).

Памятников вельбарской культуры на нашей территории известно сравнительно немного, к тому же, часть материалов происходит из случайных находок и разрушенных могильников, что приводит к различной их культурной атрибуции у исследователей. Кроме того, некоторые вельбарские материалы близки пшеворским, на цецельской фазе развития наблюдается смешение черт вельбарской и пшеворской культур, и это значительно затрудняет определение культурной принадлежности памятников.

Первый собственно вельбарский памятник был систематически исследован в 1957 г. М.Ю. Смишко и И.К. Свешниковым. Это могильник Дитиничи, сильно разрушенный при позднейших земляных работах. В могильнике удалось вскрыть 21 погребение с трупосожжениями, из них три урновых. Погребения содержали характерный материал и керамику, что дало основание всю группу аналогичных памятников относить к типу Дитиничей. Авторы датировали могильник IV в. н. э., подчеркивали его близость с погребениями в Деревянном, и случайными находками в Городище (Ровенская обл.), отмечали отличие этих памятников от синхронных комплексов пшеворской и черняховской культур и пришли к выводу о появлении в это время на западной Волыни новой группы населения, вероятнее всего гепидов, связанных с южной Прибалтикой (Смiшко М.Ю., Свешнiков I.К., 1961, с. 89–114).

Большую работу по изучению могильников вельбарской культуры проводил Ю.В. Кухаренко. Еще в 1957 г. он обобщил материалы типа Деревянного и отнес их тогда к волынской группе полей погребений (Кухаренко Ю.В., 1958а, с. 219–226). Он же опубликовал материалы этого могильника и данные о погребении в с. Рудка (Кухаренко Ю.В., 1980, с. 80–86). В Деревянном могильник был случайно обнаружен еще в 1935 г. Тогда же здесь были проведены небольшие раскопки, при которых и во время позднейших земляных работ были открыты пять погребений с трупосожжениями в урнах и одно трупоположение. В 30-х годах было исследовано «княжеское» погребение в Рудке, содержащее скелет взрослого человека, помещенного в глубокую яму, ориентированного головой на север и сопровождавшегося богатым набором вещей и посуды. К вельбарским памятникам Ю.В. Кухаренко относил случайно обнаруженное в 1936 г. у с. Пересыпки под Путивлем трупосожжение в урне, характерной для этих памятников (Кухаренко Ю.В., 1970б, с. 33–35). С 1960 до 1977 г. (с перерывами) Ю.В. Кухаренко вел раскопки могильника Брест-Тришин, находящегося на окраине г. Брест. Здесь выявлены 75 урновых и безурновых трупосожжений и восемь больших ям (Кухаренко Ю.В., 1965; 1980). Он же исследовал в 1967, 1968 и 1970 гг. могильник в Любомле, открытый случайно, где в 1963 г. проводили небольшие раскопки В.Д. Баран и В.Н. Цыгылык. Всего в могильнике вскрыто 12 погребений с трупосожжениями в урнах и в ямах и большое число ям, заполненных золой и камнями (Кухаренко Ю.В., 1980, с. 77–80).

В низовьях Горыни, на территории зарубинецких могильников Велемичи I и II, обнаружено 12 захоронений вельбарской культуры (Кухаренко Ю.В., 1961, табл. 45; 46). Десять таких погребений располагалось в западной части могильника I, среди зарубинецких могил; два погребения находилось на северной окраине могильника II. По особенностям погребального обряда (кальцинированные кости ссыпаны в яму с остатками погребального костра) и по инвентарным комплексам (поврежденные огнем и фрагментированные вещи, ошлакованные, разбитые сосуды) эти погребения отличаются от зарубинецких и характерны для вельбарской культуры. Отдельные вещи (фибула и пряжка), аналогичные вельбарским, были обнаружены в зарубинецком могильнике в Отвержичах, вне погребений (Каспарова К.В., 1976а, с. 52).

Проводились исследования и на поселениях. С 1957 по 1962 г. велись раскопки на большом поселении у с. Лепесовка в верховьях р. Горынь (Тиханова М.А., 1960, с. 93–95; 1963, с. 178–191; 1964, с. 48–56). Поселение имело смешанный характер: среди керамики 79 % составляла гончарная черняховская посуда, а среди лепной преобладала вельбарская и пшеворская. На поселении вскрыта широкая площадь (8500 кв. м), обнаружены остатки 20 больших наземных домов, нескольких гончарных печей. Полностью материалы поселения не опубликованы. Возможно, вельбарские материалы есть на многослойном поселении Викнины Великие, где открыты остатки больших наземных домов и имеются фрагменты во всяком случае пшеворской посуды (Смiшко М.Ю., 1947, с. 111–122). К вельбарским поселениям относится селище Ромаш, на котором раскопаны углубленные в землю жилища и найдена типично вельбарская керамика (Крушельницька Л.I., Оприск В.Г., 1975, с. 75–80; Кропоткин В.В., 1974а, с. 294, 295). В 80-а годах проводились раскопки на поселении Великая Слобода, в результате которых исследованы три слегка углубленные большие постройки (Козак Д.Н., Журко О.I., 1983, с. 62–71; Козак Д.Н., 1984а, с. 55–60). Вельбарские элементы обнаружены среди керамики поселения в Боратине на р. Стырь (Козак Д.Н., Протас Л.О., 1984, с. 96–99). На Южном Буге известны поселение в Шершнях и ряд других вельбарских памятников, открытых П.И. Хавлюком, но материалы пока не опубликованы.

Ю.В. Кухаренко обобщил все известные к началу 80-х годов материалы, относящиеся, по его мнению, к вельбарской культуре, и установил два колонизационных потока, шедших из Поморья и Нижнего Повисленья на Волынь и Подолию. В результате первого потока колонизации, происходившего в конце II — начале III в., памятники расположились сравнительно узкой полосой вдоль Буга. Вторая волна колонизации, охватившая середину и вторую половину III в. н. э., привела к расширению территории культуры и появлению новых памятников. В это время, по Ю.В. Кухаренко, вельбарские памятники доходили уже до Поднепровья, охватывали Южное Побужье и проникали на земли Молдовы. Их следует рассматривать как завершающую стадию развития вельбарской культуры и как самые ранние памятники черняховской культуры. Ю.В. Кухаренко считал, что нет принципиальной разницы между черняховской и вельбарской культурами, а различия между ними (преобладание гончарной посуды и погребений с трупоположениями на черняховских памятниках) объясняются хронологическими изменениями и другим уровнем экономического развития. По Ю.В. Кухаренко, население, занимавшее первоначально небольшую область в Поморье и низовьях Вислы, в позднеримское время распространилось вплоть до Причерноморья и Подунавья, и его можно считать восточногерманским, состоящим из ряда племен, в том числе из готов и гепидов (Кухаренко Ю.В., 1980, с. 64–77).

М.Б. Щукин также выделяет две волны передвижения населения из восточных районов Польши на Волынь и Верхнее Поднестровье, уточняя их хронологию. Первая волна относится ко времени второй половины II — начала III в. (B₂/C_1a). Она отразилась в появлении могильника Брест-Тришин и синхронных ему памятников, распространившихся далеко на восток, вплоть до Сейма (погребение в Пересылках) (Кухаренко Ю.В., 1970б). По М.Б. Щукину, вторая волна относится к фазе С_1b, т. е. приблизительно к 30-60-м годам III в. н. э. В это время был заложен могильник Дитиничи, основано поселение в Ромаше, носители вельбарской культуры проникли вплоть до Ясс в Молдове. Автор отмечает, что почти на всех раннечерняховских памятниках, возникновение которых приходится на фазу С_1b, есть вельбарско-пшеворские элементы. В каких случаях это результат наследия первой волны вельбарского населения, включившегося в формирование черняховской культуры, а в каких — результат взаимодействия уже возникшей черняховской культуры с пришельцами второй волны, пока решить невозможно. В черняховских могильниках, заложенных в конце фазы С₂, т. е. в начале IV в. н. э. вельбарские элементы уже не прослеживаются. По мнению М.Б. Щукина, первая волна передвижения носителей пшеворской и вельбарско-цецельской культур хронологически соответствует движению готов к берегам Черного моря, тогда как вторая волна могла бы отражать переселение гепидов, но в передвижение могли быть вовлечены разные племена, в том числе и не германские (Щукин М.Б., 1979б, с. 77–84; Szczukin M., 1981, s. 135–160).

Другой точки зрения придерживается В.Д. Баран. Он считает, что вельбарские памятники появились на Волыни и проникли на черняховскую территорию лишь во второй четверти I тысячелетия н. э., когда черняховская культура уже существовала. Памятники обеих культур различаются, по мнению В.Д. Барана, по обряду погребения, специфическим чертам домостроительства и составу инвентаря, особенно по преобладанию в вельбарских комплексах лепной, а в черняховских — гончарной посуды. Разнокультурные памятники располагались чересполосно, на небольшом расстоянии друг от друга. Так, вельбарское поселение Борсуки на Горыни находится в 6 км от черняховских поселения и могильника в Бережанке, в Ромаше на Буге вельбарское и черняховское поселения разделены только оврагом. Вельбарское население, пришедшее с Нижнего Повисленья, по В.Д. Барану, оставило на Полесье и Волыни ряд могильников и поселений и затем передвинулось через междуречье Днепра и Южного Буга на юг, к Черному морю. Следами этого движения являются погребения с трупосожжениями и характерным дли северо-западных культур инвентарем в ряде могильников (Раковец-Чесновский, Косаново, Рыжевка, Журавка, Компанийцы) и перемены в материальной культуре могильников Северного Причерноморья (Коблево, Каборга, Викторовка) (Баран В.Д., 1981, с. 159–162). По мнению Д.Н. Козака, вельбарско-пшеворские племена, проникшие в конце II–III в. на земли западной Волыни и Подолии, приняли участие в формировании черняховской культуры, но вскоре полностью растворились в ней и в IV в. н. э. исчезли, не оставив какого-либо следа в последующих культурах. Второй переселенческий поток вельбарского населения, по Д.Н. Козаку, не был массовым и не сыграл существенной роли в истории племен Днепровского правобережья (Этнокультурная карта…, 1985, с. 73–75).

Материалы многих поселений до сих пор не опубликованы. По имеющимся данным, открытые селища с вельбарскими находками располагаются на невысоких надпойменных террасах и изредка (Лепесовка) — на сравнительно высоком коренном берегу реки. Селища бывают очень маленькими (в Ромаше оно имело площадь всего около 250 кв. м) или занимают несколько бо́льшую площадь (до 1,5–2 га — Великая Слобода). На огромном (до 9 га) поселении в Лепесовке пшеворские и вельбарские материалы концентрируются, по-видимому, лишь в западной части селища, на участках, удаленных от берега р. Горынь (Тиханова М.А., 1963, с. 182).

Один из участков поселения Лепесовка был густо застроен жилыми и хозяйственными сооружениями, возможно, имевшими производственное назначение, так как в них найдены куски железных и стеклянных шлаков. Одно из жилищ, большое и прямоугольное в плане (12,5×6 м), разделено на две части — жилую и хлев. Жилая часть имела глинобитный пол, и в ее центре был расположен прямоугольный в плане очаг (табл. XCV, 3). Здесь найдены типичные для жилых сооружений вещи — скопление грузил от ткацкого станка, жернов, костяной гребень и раздавленные лепные сосуды, в том числе чернолощеная миска. Во второй части помещения, в хлеву, пол был земляным, по нему разбросаны зерна, видны отпечатки соломы. Возможно, помещение хлева было разделено деревянными перегородками на стойла для скота. Стены жилища были сделаны из плетня, обмазанного глиной, от которого сохранились небольшие ямки, расположенные на равном расстоянии друг от друга. Крыша сооружения, вероятно, опиралась на столбы, стоявшие в центре торцовых стен. Постройки такого типа, совмещающие под одной крышей жилое помещение и хлев, хорошо известны на германских поселениях (Тиханова М.А., 1963, с. 182, 183; 1970, с. 89–94). Дома, разделенные на две части, открыты на поселениях северного Повисленья (Любешево, Пощвентне) (Prahistoria…, 1981, s. 384, 385).

На поселении Ромаш встречены наземные и слегка углубленные в материк жилища. Одно из углубленных жилищ имело неправильно четырехугольную форму и площадь 44 кв. м (Кропоткин В.В., 1974а, с. 294, 295; Крушельницька Л.I., Оприск В.Г., 1975, с. 75, 76). На поселении Боратин на р. Стырь, относящемся в основном к пшеворской культуре, в конце его существования появилось, вероятно, новое население, принесшее с собой вельбарскую посуду. Жилища на этом поселении небольшие, углубленные, прямоугольной в плане формы (Козак Д.Н., 1984б, с. 56). На поселении Великая Слобода, где наблюдается смешение элементов черняховской, пшеворской и вельбарской культур, были открыты прямоугольные в плане дома (2,5–3×4-5 м), пол которых был незначительно (0,1–0,3 м) углублен в материк. Очаги в этих домах были помещены на подсыпках и выложены из мелких камней (Козак Д.Н., Журко О.I., 1983, с. 62; Козак Д.Н., 1984б, с. 57).

Не совсем обычное сооружение открыто на поселении Великая Слобода. Это большое (14,8×4,8 м) прямоугольное в плане строение, вдоль стен которого и по центральной оси прослежено до 50 ям от столбов (табл. XCV, 5). Пол постройки ровный, хорошо утрамбованный, слегка углублен в материк, и одна его часть (2,8×6,2 м) опущена еще ниже на 0,2 м. Расположение столбовых ям и углубления позволяет предполагать, что помещение было разделено на несколько частей. Постройка не была жилой, так как отопительного сооружения в ней не было, скорее всего ее можно рассматривать как здание общественного характера (Козак Д.Н., 1984б, с. 57–59). Подобные общественные здания известны на территории Польши (например, на поселении Вулька Лясецкая).

Могильники вельбарской культуры располагаются на пологих склонах у берега реки (Брест-Тришин) или на склонах песчаных дюн (Дитиничи, Любомль). Лишь могильник в Деревянном открыт на довольно крутом спуске к большой балке. Ни один из них не исследован полностью, только в могильнике в Дитиничах вскрыта, по-видимому, вся уцелевшая от позднейших повреждений площадь (Смiшко М.Ю., Свешнiков I.К., 1961, с. 90, рис. 1).

Подавляющую часть погребений составляют трупосожжения. В могильнике Брест-Тришин трупосожжения залегали на глубине до 1 м и располагались на расстоянии 2–3 м друг от друга (табл. XCV, 1). Захоронения были совершены в небольших (диаметр 30–70 см) округлых ямах и подразделяются на урновые и безурновые (табл. XCVI). Преобладают трупосожжения в ямах без урн (в 52 погребениях из 72 вскрытых), в которых кости часто перемешаны с остатками погребального костра. Таких остатков костра (угли и зола), не было лишь в 14 погребениях. В безурновых погребениях вещи, сопровождающие покойников, обычно повреждены огнем, сосуды фрагментированы, но встречаются и целые. В одном погребении целый сосуд был положен на костях и опрокинут вверх дном (табл. XCVI, 7). Урновые погребения также бывают с остатками погребального костра или без них. Урнами служили горшки, реже — миски и вазовидные сосуды. Урны, как правило, ничем не закрывались, за исключением одного погребения, где урна была сверху прикрыта миской, и еще одного, в котором урна была перевернута вверх дном. Пережженные кости обычно находятся в урне и бывают очищены от остатков погребального костра. Вместе с костями в урне лежат и сопровождающие погребение вещи.

Вещей при захоронениях немного — от одной до восьми, а обычный набор погребального инвентаря состоит из сосуда, бронзовой фибулы и костяного гребня. Довольно часто встречаются пряслица и гораздо реже иглы, бусы, замки. Оружие полностью отсутствует. По количеству найденных вещей урновые погребения несколько богаче ямных, но состав вещей в погребениях этих типов одинаков. И в тех, и в других иногда попадаются камни-валуны. Трупосожжения разных типов располагались вперемежку по всей площади могильника. Замечена одна закономерность в расположении разных по устройству погребений — захоронения без остатков погребального костра занимали центральную часть могильника.

Трупосожжения тех же типов — урновые и безурновые — обнаружены в могильниках Любомль, Дитиничи, но в последнем преобладают безурновые захоронения, сопровождаемые остатками погребального костра (здесь раскопано 19 безурновых и два урновых сожжения). Напротив, по имеющимся данным в могильнике в Деревянном обнаружены только урновые сожжения (Кухаренко Ю.В., 1980, с. 80–83). В могильниках Брест-Тришин, Любомль и Машев, помимо захоронений, обнаружены еще жертвенные ямы, заполненные золой и камнями. В Брест-Тришине раскопано восемь таких ям, расположенных между погребениями. Кроме того, в Любомле расчищена вымостка из камней, плотно уложенных в один ярус и образующих округлую в плане площадку диаметром около 1 м.

В некоторых могильниках обнаружены трупоположения. В Деревянном при земляных работах найден скелет, обращенный черепом на север. Находки скелетов известны в Горькой Полонке, Городище, где погребения сопровождались типично вельбарскими сосудами, фибулами прибалтийского типа и костяными гребнями. По обряду ингумации совершено захоронение в «княжеском» погребении у с. Рудка (табл. XCVI, 11). Захоронение бескурганное, помещено в глубокой прямоугольной яме (глубина 2,10 м, размеры 2,50×1,10 м). Скелет взрослого человека лежал на дне ямы в вытянутом положении, черепом на север. У головы погребенного стояла бронзовая миска, в которой находился глиняный кубок, у правого плеча и справа и слева около кистей рук стояли кувшин и три миски, здесь же находились два игральных жетона из стекла и серебряная фибула. У ступней ног лежали две серебряные шпоры, глиняная миска, кости свиньи, серебряный нож, большой глиняный сосуд с помещенной внутри него миской, бронзовый котел, внутрь которого был положен стеклянный кубок (Кухаренко Ю.В., 1980, с. 84, 85).

Целые или фрагментированные глиняные сосуды встречаются почти во всех погребениях, в редких случаях бывает до шести сосудов в одном погребении. На вельбарских памятниках резко преобладает лепная посуда, и лишь при взаимодействии с черняховской культурой распространяется керамика, сделанная при помощи гончарного круга.

Лепные сосуды изготовлены из глины с примесями песка, дресвы, реже — шамота и иногда — органических остатков. Поверхность сосудов часто бывает нарочно ошершавлена — на нее дополнительно нанесен слой разжиженной глины с крупными примесями песка и дресвы. Обычно такой слой покрывает только тулово сосуда, тогда как верхняя и придонная его части тщательно выглажены или залощены. Часть посуды — кувшины, миски, маленькие сосудики — изготовлена из хорошо отмученной глины, и их поверхность выглажена или залощена. Цвет сосудов по преимуществу коричневый.

Типология сосудов, найденных в могильнике Брест-Тришин, разработана Ю.В. Кухаренко (1980, с. 30–43). Такие же формы сосудов характерны и для других могильников вельбарской культуры (Schindler R., 1940). Для вельбарских памятников типичны невысокие приземистые горшки яйцевидной или округлой формы с загнутым внутрь или отогнутым венчиком (табл. XCVII, 9, 13, 14). Обычно тулово этих горшков ошершавленное («хроповатое»), тогда как горло и придонная часть подлощены. Иногда встречаются несколько более вытянутые горшки с плечиком, расположенным в верхней части сосуда. Эти формы сосудов распространены не только на вельбарских, но и на пшеворских памятниках. В могильнике Брест-Тришин два горшка имели угловатый перегиб тулова. У одного из этих горшков край венчика загнут внутрь, другой сосуд имеет отогнутый венчик и небольшую ручку.

Распространены глубокие миски, или вазовидные сосуды. Они обычно имеют округлые плечики, расположенные в верхней или средней части сосуда. Некоторые вазовидные сосуды украшены чередующимися пролощенными и «хроповатыми» треугольниками (Брест-Тришин). Часто такие сосуды снабжены небольшими Х-видными ручками, их поверхность залощена и украшена полосами косых или образующих треугольники бороздок (табл. XCVII, 2), иногда рельефными валиками с косой насечкой. Встречаются выпуклобокие вазы с симметрично расположенными тремя Х-образными ручками. Они также лощеные и бывают украшены рельефными валиками (Брест-Тришин, Дитиничи; табл. XCVII, 12). Некоторые вазовидные сосуды имеют почти биконическое тулово с переломом посредине высоты. Венчик у таких сосудов отогнут наружу или загнут внутрь.

Известны ситуловидные сосуды с высоко расположенным изломом тулова. Такой сосуд, найденный в могильнике Брест-Тришин, имел чернолощеную поверхность и небольшое Х-образное ушко, ниже которого расположен горизонтальный рельефный валик (табл. XCVII, 7). Второй сосуд из того же могильника имел близкую форму, но значительно меньшие размеры и был лишен ручки. Ситуловидный сосуд из Дитиничей также не имеет ручки (табл. XCVII, 17). Разнообразны по форме кубки. Некоторые из них слабопрофилированы и снабжены большим, оттянутым в сторону ушком. Встречаются выпуклобокие кубки с суженной горловиной и небольшим ушком, украшенные рельефными валиками, горизонтальными и косыми бороздками (табл. XCII, 10). В Брест-Тришине и Дитиничах найдены почти конической формы кубки, орнаментированные по тулову каннелюрами.

Довольно многочисленны кувшины, имеющие выпуклое тулово, высокую почти цилиндрическую шейку и длинное плоское ушко. Шейка у них отделена от тулова небольшим уступом или рельефным валиком. Кувшины тщательно сделаны, их поверхность залощена и украшена косыми и образующими треугольники бороздками (табл. XCVII, 5). В Дитиничах найден выпуклобокий сосуд, снабженный тремя ручками, прикрепленными к высокому цилиндрическому горлу. В основании горла и по тулову проходят горизонтальные валики и орнамент в виде косых борозд, образующих треугольники (табл. XCVII, 12).

Миски встречаются часто и имеют разнообразную форму. Среди них есть почти усеченно-конические, с прямыми стенками, по которым проведены желобок или горизонтальная бороздка. Некоторые из этих мисок имеют маленькое Х-образное ушко (табл. XCVII, 16). Биконические миски иногда также снабжены маленькими ушками или шишковидными выступами, украшены уступами и горизонтальными валиками, треугольниками из прочерченных линий. Встречаются небольшие глубокие мисочки с округлым профилем и отогнутым краем. Изредка у них бывает почти округлое дно.

Обломки гончарных сосудов встречены лишь в одном погребении могильника Брест-Тришин — это кусок большой вазы с широким горизонтальным венчиком и обломок выпуклобокого горшка со слегка отогнутым наружу венчиком. В Деревянном обнаружено семь гончарных сосудов. Среди них имеются две миски с высоко поднятыми и остро изогнутыми плечиками, отогнутым и утолщенным венчиком и дном на кольцевой подставке (табл. XCVII, 3, 6). Третья миска биконической формы обведена по перегибу горизонтальным валиком. Все образцы гончарной посуды из вельбарских памятников находят себе аналогии среди гончарной керамики черняховской культуры. В могильнике Велемичи I (погребение 65) найден гончарный кубок, тонкостенный, светло-коричневого цвета, с отогнутым венчиком и неглубоким омфалом на дне. Поверхность кубка покрыта пролощенными бороздками и штампованным орнаментом (розетки, чередующиеся с мелкими квадратными углублениями). Кубок также имеет аналогии в черняховских памятниках (например, в Данченах) (Рафалович И.А., 1986, с. 17, табл. XIX, 3, 10).

В погребениях часто встречаются фибулы, иногда по две. Известны фибулы и на поселениях. Все найденные фибулы сделаны из бронзы и относятся к двум группам — гребенчатым и подвязным. К группе гребенчатых принадлежат фибулы трех типов: 1) с тремя гребнями, трубчатым футляром для пружины и кнопкой па конце пятки (по Альмгрену серия V, тип 96); 2) с гребнем на головке и расширенной пяткой (Альмгрен V-128); 3) с гребнем на спинке и покрышками-закраинами на пружине (Альмгрен II-41). Фибулы этой группы происходят из могильников Брест-Тришин, Любомль, Машев, Величковичи, Урля и с поселения Лепесовка (табл. XCVII, 4, 12, 13). Подвязные фибулы все арбалетовидные с друговидной спинкой (Альмгрен, группа VI, или, по А.К. Амброзу, «прогнутые подвязные с дуговидной спинкой»). Эти фибулы были распространены в юго-восточной Прибалтике. Характерны они и для пшеворской культуры. Иногда фибулы этой группы имеют на спинке декоративные зерненые колечки, некоторые экземпляры снабжены еще кнопкой на головке. Фибулы последних типов найдены на вельбарских памятниках в Любомле, Дитиничах, Рудке, Скорбичах, Окнинах. Из Лепесовки происходит большая серебряная фибула с фигурной тетивой. В могильнике Велемичи I недалеко от погребения 113 обнаружена бронзовая подвязная двучленная фибула, относящаяся к серии I по А.К. Амброзу, скорее всего к варианту 2, для которого характерна загнутая пластина вместо завязки с имитацией витков проволоки (Амброз А.К., 1966, табл. II, 9, 10).

Поясной набор представлен пряжками, оковками и наконечниками пояса (табл. XCVIII, 10, 11, 14, 16, 17). Из железа сделана одна прямоугольная пряжка из Брест-Тришина. Бронзовые пряжки бывают с полукруглой дугой, соединенной стержнем или обоймой. Бронзовые литые пряжки с овальной рамкой, круглой в сечении, и с полукруглым в сечении язычком обнаружены в разрушенных вельбарских погребениях могильников Велемичи I и Отвержичи (Кухаренко Ю.В., 1961, табл. 46, 11). Встречаются двучастные пряжки с прямоугольной рамкой и обоймой для прикрепления к ремню. Обоймы бывают прямоугольными (Брест-Тришин) и пятиугольными (Дитиничи) и имеют отверстия для соединяющих штырей. В могильнике Велемичи I вне погребений найдена бронзовая пряжка с двучастной рамкой из прямоугольной дуги, сделанной из свернутой в трубочку пластинки, концы ее соединены осью, на которую надет язычок, изготовленный таким же образом. Подобные пряжки широко представлены в вельбарских памятниках. Наконечники ремня имеют форму треугольников, заканчивающихся кольцом, к которому прикреплена небольшая шишечка. В Дитиничах найдена железная оковка пояса, состоящая из двух прямоугольных пластин, по краям которых выступают четыре зубчика с колечками на концах. Вторая оковка из того же погребения в Дитиничах имеет аналогичную форму, но бляшки соединены между собой дополнительной пластинкой (табл. XCVIII, 16, 17). Такие оковки поясов римских легионеров были распространены у народов Северной Европы и Скандинавии.

К характерным для вельбарской культуры украшениям относится обломок серебряного браслета, найденный в могильнике Брест-Тришин. Браслет представляет собой пластинку, имеющую сужение-перехват и украшенную зернеными продольными валиками, и относится к типу браслетов с прямыми или полукруглыми окончаниями («змеиными головками»). Привесками служили римские монеты (одна из них — денарий Траяна) с отверстиями для подвешивания, железные миниатюрные ножик, ключик и топорик (Брест-Тришин), а также бронзовая лунница с выемчатой эмалью (Дитиничи). Лунница имеет довольно сложную форму, верхнюю и нижнюю дужки, украшенные крестовидными выступами. Бус в погребениях найдено сравнительно немного. Стеклянные бусы синего, голубого и зеленого цвета сильно оплавлены. В погребении 26 могильника Велемичи II находилась овальная бусина из матового стекла, покрытого позолотой. Янтарные бусины представлены экземплярами жерновидной и конусовидной формы. Серебряная биконическая бусина, найденная в могильнике Брест-Тришин, сделана из тонкой проволоки, украшенной зернью. Из могильника Дитиничи происходит разрозненное ожерелье, в состав которого, вероятно, входили две бронзовые лунницы с квадратными бляшками на концах, две железные миниатюрные чашечки со сквозным отверстием, трубочка и железное колечко (Смiшко М.Ю., Свешнiков I.К., 1961, с. 109).

Из бытовых предметов часто встречаются костяные гребни разных типов (табл. XCVIII, 1, 2). В Брест-Тришине чаще всего находят однопластинчатые гребни с дуговидной спинкой (по классификации С. Томас, тип А-I), треугольной спинкой (тип А-II по С. Томас), рельефной спинкой (типа D по С. Томас). Гребень с дуговидной спинкой найден и на поселении Лепесовка. Известны многопластинчатые однослойные гребни, сделанные из трех пластин, расположенных в одной плоскости и скрепленных железными стерженьками. Спинки гребней бывают украшены горизонтальными бороздками и кружками (тип B-I по С. Томас). Гребни этого типа найдены в Брест-Тришине, Лепесовке, Могилянах. Многопластинчатые трехслойные гребни, снабженные с двух сторон дополнительными пластинками (тип I-1 по С. Томас), происходят из Брест-Тришина, Любомля, Горькой Полонки, Деревянного, Ромаша, Лепесовки, Дитиничей. Костяная булавка с конусовидной головкой, украшенной перекрещивающимися бороздками, найдена в могильнике Брест-Тришин. В могильнике Дитиничи найдены оковки костяного рога для питья. Оковка нижней части рога имеет вид цилиндра с расширенной круглой подставкой, оковка верхней части рога представляет собой сложенную вдвое пластинку, украшенную мелкими зубчиками и имеющую дырочки для крепления (табл. XCVIII, 15). Части замков в виде пластин с отверстиями для ключа и заклепок, а также бронзовые железные оковки от деревянных шкатулок найдены в Брест-Тришине и Дитиничах. Остатки стеклянных сосудов, видимо кубков, оплавившихся в огне, обнаружены в Брест-Тришине. Встречены также точильные камни из мелкозернистого песчаника.

Из орудий труда изредка встречаются железные ножи с прогнутой спинкой (Брест-Тришин) и прямой спинкой, отделенной уступом от узкого черенка (Дитиничи, Могиляны). Частой находкой являются глиняные пряслица биконической формы, иногда орнаментированные точечными углублениями, бороздками и треугольниками из ямок, а также шаровидные и плоские пряслица, покрытые точечными углублениями. Оружие на вельбарских памятниках Волыни не встречено. Лишь в кладе, обнаруженном у с. Окнины Хмельницкой обл., найден бронзовый наконечник, который скорее всего являлся миниатюрной моделью наконечника боевого копья (Каспарова К.В., 1972б, с. 347). Копье с рунической надписью было случайно найдено в Сушично на Волыни еще в XIX в.

Наиболее ранними фибулами на вельбарских памятниках Полесья, Волыни и Подолии являются гребенчатые разных типов (Альмгрен V-96, V-128, II-41), хорошо датированные по польским аналогиям концом II — началом III в. (Godłowski К., 1974, s. 103). Так же датируются однослойные гребни типов А, В, D по С. Томас, часто встречающиеся с гребенчатыми фибулами в одних комплексах. В комплексах этого времени находится змеиноголовые браслеты, двучастные и одночастные прямоугольные пряжки, оковки пояса, филигранные полые бусы. Такие же комплексы хорошо известны на территории Польши к востоку от средней Вислы, где они относятся к фазам В₂/С₁ и С_1а (170–220 гг.) (Szczukin M., 1981, s. 140, 141). К более позднему времени, к III–IV вв., относятся прогнутые подвязные фибулы с дуговидной спинкой, позднейший «северный» вариант которых был украшен на спинке зернеными кольцами (Амброз А.К., 1966, с. 67, 94). В комплексах с этими фибулами встречены многопластинчатые трехчастные гребни, и этим же временем датируются подвязная фибула с изогнутой тетивой из Лепесовки и ажурная подвеска с эмалью из Дитиничей.

На основании находок датирующих вещей и их взаимовстречаемости в комплексах Ю.В. Кухаренко датировал могильник Брест-Тришин в пределах 170–270 гг. и выделил два периода функционирования могильника — комплексы с гребенчатыми фибулами (С_1а) и комплексы с прогнутыми подвязными фибулами (С_1b) (Кухаренко Ю.В., 1980, с. 60–63). При дальнейшей работе с материалами этого могильника О.А. Гей и И.А. Бажан определили три хронологических горизонта на основании корреляции хронологически показательных вещей в комплексах погребений (Бажан И.А., Гей О.А., 1987). Авторы наметили 17 типов вещей, имеющих определенную хронологическую позицию в системе Эггерса-Годловского. По взаимовстречаемости этих вещей все погребения могильника распались на три группы, которые отражают, по-видимому, фазы развития могильника во времени. Начальный этап существования могильника определен целым рядом хронологических индикаторов: это двучленные прямоугольные пряжки, одночастные костяные гребни, наконечники поясов типа К. Раддатца VII. Все эти вещи бытовали в фазе В₂/С₁, т. е. в последней трети II в. н. э. В погребениях второго горизонта представлены гребенчатые фибулы разных типов (с тремя гребнями и трубчатым футляром для пружины, с гребнем на спинке и закраинами на пружине), которые соответствуют типу 96 серии I группы V и типу 41 серии III группы II по классификации Альмгрена (Almgren О., 1923, s. 17–19, 50, 51, taf. II; IV). Для этого горизонта характерны также одночастные гребни с треугольной спинкой, двучастные щитковые пряжки, прогнутые подвязные фибулы с дуговидной спинкой. Эти категории находок диагностируют в целом фазу C_1a, т. е. начало III в. н. э. В погребениях третьей группы встречаются трехчастные костяные гребни, фибулы с зернеными кольцами, продолжают использоваться прогнутые подвязные фибулы с дуговидной спинкой. На этом этапе исчезают старые типично вельбарские формы керамики и появляются новые (открытые миски с наметившимся ребром). Эти вещи характерны для начала фазы С_1b-С₂, т. е. для середины III в. н. э.

Реальность этих групп в могильнике подтверждается хронологическими изменениями в деталях погребального обряда. Первая, наиболее ранняя, группа погребений могильника Брест-Тришин содержит практически все виды сожжений. Наиболее характерны чистые урны, которые в целом по некрополю не составляют значительного числа. Интересно, что на ранней фазе был распространен обычай помещать сопровождающие сосуды внутрь урны. Отличительная черта второй фазы — безурновые сожжения без остатков костра. В целом по могильнику они составляют менее 20 % и практически отсутствуют в более раннее и более позднее время. Выразительной деталью, присущей сожжениям этого вида, являются целые сосуды-приставки. В третьей фазе преобладают безурновые погребения с остатками костра и фрагментированной, вторично обожженной керамикой.

Одновременно с могильником Брест-Тришин в конце II — начале III в. на Волыни появились памятники, которые Ю.В. Кухаренко и М.Б. Щукин отнесли к первому потоку переселения с северо-запада. Это могильник Любомль, где найдены гребенчатая фибула типа 41 по Альмгрену, подвязные фибулы типа 168 по Альмгрену; разрушенные погребения в Машеве, Урле, Новоселках, где обнаружены фибулы того же времени и однослойный костяной гребень; погребение в Могилянах-Хмельнике, откуда происходит обломок однослойного гребня; поселение в Лепесовке, где встречены такой же гребень и наряду с другими фибулами также и гребенчатая (Альмгрен, 129). Возможно, этим же временем датируется ряд поселений, открытых П.И. Хавлюком на Южном Буге, материалы которых еще не опубикованы (Этнокультурная карта…, 1985, с. 71). Материалы, связанные с переселением вельбарских племен именно этого времени, предшествуют появлению черняховских памятников и встречаются в самых ранних черняховских могильниках (Кухаренко Ю.В., 1980, с. 64–76; Szczukin М., 1981, s. 140–144).

Со вторым потоком колонизации связываются памятники, появившиеся в середине III в. н. э. (по М.Б. Щукину, в фазе С_1b — около 220 г.) и существовавшие до первой четверти IV в. н. э. (фаза С₂). К ним относятся могильник в Деревянном, откуда происходят бронзовые подвязные фибулы, бронзовые пряжки; разрушенные погребения в Скорбичах, где наряду с подвязными фибулами найдена бронзовая булавка, имеющая аналогии среди материалов позднеримского времени Повисленья; погребение в Горькой Полонке, откуда известны подвязная фибула прибалтийского типа и многочастный гребень; погребение Рудки, многочисленные, находки которого хорошо датируются III в.; разрушенные погребения в Городище; поселения в Ромаше, где обнаружен многочастный гребень; в Викийнах Великих, Боратине, могильник в Дитиничах. В последнем могильнике есть и более ранние вещи — оковки рога, поясные накладки, имитация в глине стеклянного кубка, но по сочетанию этих находок с более поздними подвязными фибулами, ажурной подвеской с эмалью могильник Дитиничи может быть датирован фазой С₁-С₂, т. е. 220–230 гг. (Szczukin M., 1981, s. 145–147). На многих памятниках этого периода встречается гончарная черняховская посуда, что подтверждает правильность их датировки.

Хронологические рамки вельбарских погребений, совершенных на площади зарубинецких могильников Велемичи I и II, по инвентарным комплексам и отдельным вещам определяются фазой C₁ — концом фазы D. Наиболее раннее из этих погребений (Велемичи I, 72) датируется фазой C₁ по фрагменту гребня типа I по С. Томас и по одночастной округло-овальной пряжке. К фазе С₂ относится погребение 68 того же могильника с коническим сосудиком и двумя фрагментированными мисками, аналогии которым известны в хорошо датированных вельбарских комплексах. В конце фазы С₂ — фазе D было совершено погребение 65, в инвентаре которого сочетались кубок со штампованным орнаментом и фрагменты сосудов с бугристо-«хроповатой» поверхностью, характерные для всего цецельского периода. Погребение 111 этого же могильника с типично вельбарским биконическим сосудом датируется широко — от В₂/С₁ до конца фазы D. Вещи, найденные вне погребений в Велемичах и Отвержичах, относятся к тому же времени: подвязная двучленная фибула варианта 2 по А.К. Амброзу из Велемичей датируется в основном IV в. н. э.; подвязная фибула с дуговидной спинкой из Отвержичей наиболее характерна для первой половины III в. н. э.; удлиненно-овальные одночастные пряжки из Велемичей I и Отвержичей были распространены главным образом в фазе С₂ и начале фазы D; длительное время — от фазы B₂/C₁ до начала фазы D — бытовали пряжки двучастные с овально-прямоугольной рамкой (Каспарова К.В., 1989, с. 265–280).

К середине III в. н. э. многие ранние вельбарские памятники прекращают свое существование. Лишь некоторые из них продолжали функционировать во втором периоде. Так, в могильнике Брест-Тришин, хотя и в небольшом числе, но есть погребения фазы С_1b — начала С₂ (до 270 г.). Поселение Лепесовка, судя по находкам фибул с высоким приемником, высокой тетивой, «воинской» со сплошным приемником и др., было заселено в основном в III–IV вв., хотя возникло в фазе В₂/С₁ и С_1а (150–220 гг.), о чем можно судить по находкам фибулы Альмгрен 129 и однослойных роговых гребней.

Представители второй переселенческой волны, появившиеся в середине III в. н. э., вероятно, частично оседали на землях Волыни, частично уходили дальше к югу и юго-востоку, оказывая дополнительное влияние на процесс кристаллизации черняховской культуры.

В фазе С_1b, таким образом, складывается довольно сложная ситуация. Сосуществуют памятники раннечерняховские с выраженными в разной степени вельбарскими элементами (могильники Ружичанка, Чернелов-Русский, Данчены), продолжают функционировать (во всяком случае до начала С₂, до 260–270 гг.) могильники Брест-Тришин, появляются новые вельбарские памятники дитиничской волны, на которых в свою очередь в разной мере выражены черняховские элементы (в частности, гончарная керамика). Исследователи зачастую оказываются перед дилеммой, относить ли памятник к черняховской или к вельбарской культуре. Это касается, в частности, поселений Лепесовка, Пражев, Викнины Великие и других таких волынских памятников, как Деревянное, Рудка и т. д. В настоящем томе они фигурируют в главах, посвященных как черняховской культуре, так и вельбарской. М.Б. Щукин считает, что в связи с продвижением готов к югу, в III в. н. э. образовался «мост» культурных связей на диагонали Балтика — Черное море (Щукин М.Б., 1977), вдоль которого существовала своего рода «культурная непрерывность». Если крайние точки весьма различны, то все соседние демонстрируют ту или иную степень сходства (Szczukin М., 1981, s. 156–160). Поэтому и возникают трудности с определением культурной принадлежности памятников, расположенных в средней части цепочки. Вероятно, их следует называть вельбарско-черняховскими. Ситуация осложняется еще и тем, что наряду с черняховскими памятниками вельбарской традиции возникают памятники и пшеворской или волыно-подольской традиции, типа поселений в Черепине, Рипневе II и др. Все это интегрируется нарастающим провинциальноримским воздействием — распространением гончарной керамики, выработкой собственных форм фибул, пряжек и т. д.

Рассмотренные в главе памятники по всем показателям принадлежат к вельбарской культуре, к ее поздней, цецельской, фазе. На них так же, как и в Повисленье, распространены погребения по обряду ингумации и кремации, пережженные кости помещены в урны или ссыпаны в ямки, сопровождаются остатками погребального костра или очищены от них. Лепная глиняная посуда имеет прямые аналогии среди вельбарских сосудов Польши. В могильнике Брест-Тришин из 18 групп сосудов, выделенных Р. Шиндлером для земель Нижнего Повисленья и Поморья, найдено 16 групп (Кухаренко Ю.В., 1980, с. 31; Schindler R., 1940, taf. 21; 22). Приземистые яйцевидные и округлобокие горшки широко представлены на памятниках вельбарской и пшеворской культур и в северогерманских землях. Вазовидные сосуды, в том числе украшенные залощенными и «хроповатыми» треугольниками, хорошо известны на нижней Висле и в Мекленбурге. На этой же территории распространены сосуды с Х-видными маленькими ушками и ситуловидные сосуды, появившиеся на нижней Эльбе еще в позднелатенское время. Кубки с ручками и кувшины разных форм многократно найдены на памятниках вельбарской, пшеворской культур и культур, распространенных на Эльбе. Разнообразные миски тех же форм, что и на нашей территории, встречены на нижней Висле и в Поморье. Гребенчатые фибулы были широко распространены на территории Польши, восточной Германии, островах Балтийского моря и проникали на земли Чехо-Словакии. Подвязные фибулы, в том числе и с колечками на спинке, имели тот же ареал, что и пряжки, оковки поясов и браслеты. Характерно для Нижнего Повисленья и большее распространение бронзовых предметов, чем железных. Такая типичная для могильников Северной Европы (Повисленье, Поморье, Поэльбье, южная Скандинавия) черта, как распространение жертвенных ям, заполненных золой и камнями, встречается и в могильниках Брест-Тришин, Любомль, Машев. Все эти соответствия не раз отмечали исследователи, занимающиеся вельбарской культурой (Смiшко М.Ю., Свешнiков I.К., 1961; Кухаренко Ю.В., 1980; Щукин М.Б., 1979б). Карты распространения многих характерных для вельбарской культуры вещей приведены в работах Ю.В. Кухаренко и Е. Кмецинского (Кухаренко Ю.В., 1980, рис. 6-13; 15; 17; 18; Kmieciński J., 1962. Мар. 1–4).

Таким образом, характерные особенности вельбарских памятников были распространены в Поморье, от низовий Эльбы до Вислы, т. е. на землях, занятых различными германскими племенами. Две последовательные волны переселения вельбарских племен по Висле и Бугу на Волынь и в Припятское Полесье хронологически соответствуют движению готов и гепидов к Черному морю. С проникновением германских племен связаны находки на Волыни предметов с руническими надписями (сосуды в Лепесовке, копье из Сушично). В то же время в передвижения были вовлечены разные группы населения, среди которого сами готы могли составлять и небольшую часть. О смешанном составе пришедшего на Волынь населения свидетельствует присутствие в его культуре не только вельбарских, но и пшеворских черт. В свою очередь среди пшеворского населения могли быть также разноэтничные группы — германцы и славяне, хотя археологически последних среди массы вельбарских древностей выделить не удается.

На нашей территории вельбарские памятники появились в конце II в. н. э., еще до сложения черняховской культуры. По наблюдениям М.Б. Щукина, на наиболее ранних (первая половина III в. н. э.) черняховских памятниках (Ружичанка, Раковец, Данчены и др.) всегда присутствует слой с вельбарско-пшеворскими особенностями. Черняховская культура, по М.Б. Щукину, что подтверждается фактическими данными, сложилась на месте, но начало ее формирования связано с постоянным и неоднократным притоком нового населения, главным образом пшеворского и вельбарско-цецельского (Щукин М.Б., 1979б, с. 77). Вельбарские элементы, связанные с последующим проникновением населения с северо-запада, прослеживаются на многих черняховских памятниках III–IV вв. Это проявляется в распространении специфических вельбарских лепных сосудов (приземистые яйцевидные и вазовидные горшки, различные миски, часто снабженные Х-видными ушками), некоторых типов украшений, имевших северное происхождение (например, подвязные фибулы с дугообразной спинкой, иногда украшенной колечками). По Ю.В. Кухаренко, вельбарские черты охватывали огромную территорию черняховской культуры, вплоть до Поднепровья, земель Молдовы и Румынии (Кухаренко Ю.В., 1980, с. 74). Особенно отчетливо вельбарские черты видны в материалах могильников Косаново, Компанийцы, Рыжевка, Журавка, Данчены, Ромашки и др. (карта 31). Своеобразие Косановского могильника, выделяющее его из среды черняховских и, напротив, сближающее с вельбарскими могильниками, состоит в значительном преобладании безурновых трупосожжений; сравнительно большом количестве лепной посуды (32 %), среди которой много вельбарских форм (горшки с округлым профилем и загнутым внутрь венчиком, миниатюрные горшочки с вертикальным венчиком и биконическим туловом, кружка с большим ушком, миски с биконическим туловом и налепными ушками, орнамент из косых углублений и каннелюр и т. п.) (Кравченко Н.М., 1967б, табл. I; VI); находках типично вельбарского и пшеворского инвентаря (подвязные фибулы, украшенные на спинке колечками, ключи, остатки деревянных шкатулок) (Кравченко Н.М., 1967б, с. 77–114). Но при этом следует отметить, что вельбарские лепные сосуды и характерные вещи найдены в этом могильнике в основном в погребениях с трупоположениями, ориентированными на север и часто снабженными богатым инвентарем, в том числе и типично черняховской гончарной посудой (погребения 1, 3, 9, 21 и т. д.). В этом могильнике, таким образом, наблюдается смешение черняховских, вельбарских и пшеворских черт.

Прослеживается не только проникновение вельбарских особенностей на черняховскую территорию, но и обратное влияние, проявляющееся в распространении черт черняховской культуры, в основном гончарной посуды, на вельбарских памятниках, расположенных на северо-западной окраине черняховского ареала (Лепесовка, Викнины Великие, Великая Слобода, Дитиничи, Деревянное, Рудка и т. п.).

В результате многократных передвижений население западной части Полесья и Волыни в III–IV вв. имело сложный состав: с позднелатенского времени на протяжении нескольких столетий здесь жили пшеворские племена; с конца II и в III в. сюда продвигались переселенцы из Повисленья — носители пшеворской и вельбарской культур; с юга в обратную сторону, вероятно, двигалось население, уже обладавшее черняховской культурой. Каждая новая волна пришельцев отчасти вытесняла прежнее население, отчасти смешивалась с ним и, прожив некоторое время на месте, по-видимому, уходила далее к югу и юго-востоку. К V в н. э. вельбарские элементы на Волыни полностью исчезают.