Славянский правитель Само и его «держава» (623-658)

Глава III Социально-политическая организация «державы» Само и проблема локализации её ядра

«Хроника Фредегара» и «Деяния Дагоберта I» называют Само «королём славян» (regem Sclavorum), то есть высшим суверенным властителем, также как они называют Дагоберта I «королём франков» (regem Francorum), что указывает на высокий статус Само и важность возглавляемой им славянской «державы» в системе международных отношений. Для сравнения: славянского правителя Валлука (Walluk) Фредегар титулует лишь «князем винидов» (ducem Winedorum[256]), а главу лужицких сербов Дервана (Dervan) «князем народа сербов» (dux gente Surbiorum[257]), то есть определяет их статус на порядок ниже. Жители «державы» Само характеризуются Фредегаром как «народ его королевства» (poulus regni sui[258]), а само королевство имеет границу (limes), переходя которую, славяне совершали нападения на области Франкского государства[259].

О социально-политической организации «державы» Само можно говорить лишь в общих чертах. Учитывая, что он был избранным князем, возглавляемое им славянское общество находилось ещё на стадии военной демократии. Долгий срок правления Само и успешные военные действия, которые под его руководством славяне вели против своих могущественных соседей и врагов (аваров и франков), не только обороняясь, но и перейдя к активной собственной военной экспансии (авары на весь период существования политии Само вовсе исчезают из источников, что говорит об их сокрушительном поражении в войне с ней, а натиск славян на восточные области державы франков был настолько серьёзен, что для организации обороны Дагоберту I пришлось восстановить королевство Австразия, передав его престол своему сыну, и назначить герцога в Тюрингию, до этого лишённую всякой автономии), указывают на то, что он серьёзно укрепил в славянском обществе княжескую власть и организационную структуру славянского социума, запустив тот политический процесс, который приведёт к становлению таких ранних славянских государств как Карантания, Великая Моравия и Древнечешское государство.

Учитывая, что отдельные славянские «племена», признававшие верховную власть Само, продолжали управляться своими князьями («также и Дерван, князь народа сорбов… предался со своими людьми королевству Само»[260]), политическую организацию «державы» Само можно сравнить с другими раннеславянскими политическими объединениями трёхступенчатого уровня, состоявшими из нескольких славиний, одна из которых стояла во главе всего союза, будучи его ядром («малое племя» → славиния → союз нескольких славиний, возглавляемый одной из них). По нашей классификации такие объединения представляют собой второй этап развития славянского политогенеза[261].

Ближайшей типологической аналогией «державы» Само будет описанный арабским автором Абу-л-Хасаном ал-Мас‘уди (ум. ок. 956/957) в его «Золотых копях и россыпях самоцветов» существовавший в VIII — начале IX в. на Волыни и в сопредельных землях возглавляемый князем Маджком славянский этнополитический союз Валинана: «Из этих племён одно имело прежде в древности власть (над ними), его царя называли Маджак, а само племя называлось Валинана. Этому племени в древности подчинялись все прочие славянские племена, ибо (верховная) власть была у него и прочие цари ему повиновались»; «Славяне составляют многие племена и многочисленные роды; эта книга наша не входит в описание их племён и распределение их родов. Мы уже выше рассказали про царя, коему повиновались, в прежнее время, остальные цари их, то есть Маджак, царь Валинаны, которое племя есть одно из коренных племён славянских, оно почитается между их племенами и имело превосходство между ними. Впоследствии же, пошли раздоры между их племенами, порядок их был нарушен, они разделились на отдельные колена и каждое племя избрало себе царя, как мы уже говорили об их царях, по причинам, описание коих слишком длинно»[262].

История политии Маджака очень напоминает историю «державы» Само: в обоих случаях объединение носит составной характер — союз нескольких славиний вокруг одной из них, возглавляемой выдающимся харизматичным лидером, который после его смерти распадается, т. к. устойчивые государственные традиции в славянском мире ещё не сложились.

Другое подобное объединение в IX — начале X в. было создано древлянами, а ещё одно возникло в IX в. на севере Восточной Европы (союз словен, кривичей, мери и чуди при доминировании словен)[263].

Можно сравнить организацию «державы» Само и с устройством Киевской Руси Х в., представлявшей собой испытывающую тенденцию к расширению «федерацию» славянских этнополитических объединений во главе с киевской поляно-варяжской общиной[264].

В качестве ещё одной аналогии можно назвать чешскую «державу» Болеслава I Грозного (935–972)[265].

Все названные политии обладают характерным набором черт:

1) Сложносоставной ступенчатый характер: одна славиния во главе, остальные ей подчинены, сохраняя высокий уровень автономии (свои князья, знать, народные собрания, военная организация);

2) Тяга к экспансии и неуклонному расширению территории, при её слабой интеграции в рамках единых социально-политических структур;

3) Непрочный характер и относительно быстрый (полный или частичный) распад;

4) Наличие харизматичного лидера (или группы, династии харизматичных лидеров), смерть которого может привести к распаду всего объединения.

Соответственно, подобные политические объединения относятся ещё к предгосударственному этапу развития славянского мира. Как отмечали И.М. Дьяконов и В.А. Якобсон, «если на поздней ступени развития первобытного строя иногда создаются обширные племенные объединения (союзы племён, конфедерации), то первые государства всегда и везде образуются в небольшом объёме, а именно в объёме одной территориальной общины или чаще — нескольких тесно связанных между собой общин»[266]. Первые собственно государства, сформировавшиеся у восточных славян — это вечевые городские общины, города-государства XI–XIII вв.[267].

Формирование «державы» Само как предгосударственной политии центральноевропейских славян было следствием как внешних факторов (опасность, исходившая для славян от аваров с одной стороны и от франков — с другой, настоятельно требовала объединения славиний в более серьёзную политико-военную структуру, способную противостоять врагам), так и внутреннего социального развития славянского общества, которое поступательно шло с VI–VII по IX–X вв. по линии неуклонного усложения политических структур славянского общества и создания всё более крупных и сложно организованных многоступенчатых политических объединений[268]. Этот процесс завершился формированием славянских государств: Великой Моравии, Болгарии, Сербии, Хорватии, Руси, Чехии, Польши.

Вопрос о том, где располагалось ядро «державы» Само, вокруг которого группировалась возглавляемая им славянская «федерация», простиравшаяся от земель лужицких сербов до границ лангобардов, остаётся дискуссионным.

На наш взгляд, для его локализации приоритетное значение имеют следующие факты: основным объектом нападений со стороны славян Само источники называют Тюрингию[269]; защищать франкские границы от славянских нападений вызвались саксы[270]; власть Само признал князь лужицких сербов[271], следовательно, их территории, скорее всего, имели непосредственное сообщение с областью, где правил Само. Меньшее значение имеют сообщения о том, что в поход на Само выступили по приказу Дагоберта I лангобарды[272] и алеманны[273], поскольку их действия могли быть направлены не против центра политии Само, а против её южных окраин — не случайно, что их успехи никак не повлияли на общий, неблагоприятный для франков, исход войны с Само[274].

«Хроника Фредегара» следующим образом описывает взаимоотношения аваров со славянами, начавшими восстание против аварского ига накануне прихода Само: «Виниды (славяне — М. Ж.) издавна были «бефульками» гуннов (аваров — М. Ж.), ибо, когда гунны шли в поход против какого-либо народа, гунны, собрав своё войско, стояли перед лагерем, виниды же сражались. Если они оказывались в состоянии победить, тогда гунны подходили чтобы захватить добычу. Если же винидов одолевали то, поддержанные гуннами, они вновь обретали силы. «Бефульками» потому называли их гунны, что они шли впереди гуннов, образуя в сражении двойную боевую линию[275]. Гунны каждый год приходили зимовать к славянам, брали жён славян и дочерей их к себе на ложе; сверх других притеснений славяне платили гуннам дань. Сыновья гуннов, рождённые [ими] от жён и дочерей винидов, не выдержав, наконец, злобы и притеснения и отвергнув господство гуннов, как я упомянул выше, начали восставать»[276].

Характер описанных Фредегаром отношений аваров[277] и славян указывает, на наш взгляд, скорее на удалённость последних от центров Аварского каганата и районов непосредственного расселения аваров, аварских кочевий и расположения аварских хрингов[278]: согласно источнику имела место откочёвка аваров из районов их летних кочевий на зимовку к славянам, которые, очевидно, жили вне ареала аварских летних кочевий в Паннонской котловине. За гротескным тоном известия «Хроники Фредегара»[279] скрывается описание реальной архаичной формы даннических отношений, когда побежденные должны открывать победителям свои территории и поселения для зимовки, и предоставлять им во время зимовки натуральное обеспечение (корм).

В т. ч. на побеждённых данников могла быть наложена обязанность предоставлять своих женщин зимующим у них победителям. Эта деталь особенно поразила Фредегара и приобрела в его известии явно гипертрофированную форму. Ср. сообщение Приска Паннийского в его рассказе о посольстве к гуннам в середине V в. и о подчинённых гуннам «скифах», под которыми судя по славянским глоссам[280], имеются в виду славяне: «правившая в селении женщина… послала нам пищу и красивых женщин для соития. Это по-скифски знак уважения. Ласково поблагодарив женщин за предложенную еду, мы отказались от сношения с ними»[281][282].

Стоит при этом подчеркнуть, что славянские женщины того времени были не так просты и беззащитны: как минимум, некоторые из них несли военную службу и бились наравне с мужчинами. «Бревиарий» патриарха Никифора (758–828, патриарх Константинопольский: 806–815) рассказывает, что после того как византийский флот в 626 г. уничтожил славянские однодеревки, «среди тел убитых были обнаружены и женщины-славянки»[283].

Типологической параллелью к отношениям славян и аваров, охарактеризованных Фредегаром, является описание отношений русов с хаканом во главе[284] и славян Днепровского Левобережья[285] в первой половине IX в. в арабских источниках, восходящих к т. н. «Анонимной записке»[286], передаваемой рядом восточных авторов.

Гардизи (XI в.): «постоянно по сотне и по двести [человек] они (русы — М. Ж.) ходят на славян, насилием берут у них припасы, чтобы там существовать; много людей из славян отправляются туда и служат русам, чтобы посредством службы обезопасить себя»[287]; «у них (русов — М. Ж.) нет посева и земледелия, посев их — грабёж славян»[288]. Ибн-Русте (конец IX — первая половина Х в.): «нет у них (русов — М. Ж.) полей [пахотных], так как они едят то, что привозят из земли славян»[289]. Мубарак-шах: русы «не имеют посева и земледелия, постоянно совершают набеги, забирают у славян рабов… привозят товары и зерно, от этого имеют средства к существованию»[290].

Можно вспомнить и описание в «Анонимной записке» отношений кочевавших в то время в Восточном Причерноморье венгров со славянами: «Мадьяры господствуют над всеми соседними славянами, налагают на них тяжёлые оброки и обращаются с ними, как с военнопленными. Воюя славян и добывши от них пленников, отводят они этих пленников берегом моря к одной из пристаней Румской земли, который зовётся Карх. Греки выходят к ним на встречу. Мадьяры заводят торг с ними, отдают им пленников своих, и взамен их получают греческую парчу, пёстрые шерстяные ковры и другие греческие товары»[291].

Подобные отношения предполагают отнюдь не проживание на одной территории, но, напротив, определённое территориальное размежевание[292]. В летний период авары кочевали в своих степях, а на зимовку и для сбора дани какая-то их часть отправлялась в подчинённые славянские земли. Позицию авторов, полагающих, что славяне, князем которых стал Само, проживали непосредственно вблизи от аварских центров[293] мы считаем неверной и рассматриваем описанное в «Хронике Фредегара» аварское иго над славянами и его свержение как события, происходившие на определённом удалении от центров Аварского каганата.

Центральные области Аварского каганата славяне вынуждены были либо покидать, либо были там полностью подавлены политически и национально, и имели иные отношения с аварами, сопровождавшиеся их взаимной интеграцией (как впоследствии славяне Паннонии, по которым «прошлись» авары, смешались с пришедшими туда венграми, полностью утратив свою национальность), а вот на периферии каганата авары пытались установить своё жестокое иго над окружающими славянами, с которым славяне вели упорную борьбу, отразившуюся в фольклоре разных славянских народов.

Славянский эпос об аварском иге и борьбе славян с аварами, на наш взгляд, формировался преимущественно в тех славянских областях, которые граничили с Аварским каганатом и вели с ним жестокую борьбу. Ср. рассказ Константина Багрянородного о победе хорватов в Далмации (ещё одной периферийной относительно центра каганата области) над аварами, вероятно, восходящий к хорватскому эпосу[294].

В ПВЛ сохранилось предание о насилиях аваров над дулебами в годы правления византийского императора Ираклия (610–641), то есть во времена Само: «…при Ираклии цари, иже находиша на Хоздроя царя Перьскаго. Въ си же времяна быша и Обри, [иже] ходиша на Иръклия царя и мало его не яша. Си же обре воеваху на словенех, и примучиша дулебы, сущая словены, и насилье творяху женамъ дулебьскимъ: аще поехати будяше обърину, не дадяше въпрячи коня, ни вола, но веляше въпрячи 3 ли, 4 ли, 5 ли женъ в телегу и повести обърена, [и] тако мучаху дулебы. Быша бо объре теломъ велици, и оумомь горди, и Богъ потреби я, [и] помроша вси, и не остася ни единъ объринъ. [И] есть притъча в Руси и до сего дне: «погибоша аки Обре», ихже несть племени ни наследъка»[295].

«Племя» дулебов известно с одной стороны на Волыни, где его фиксирует ПВЛ[296], а с другой стороны — в Чехии. У ал-Мас‘уди в «Золотых копях и россыпях самоцветов» назван народ дулаба с правителем по имени Вандж-Слава, отождествляемым традиционно с чешским князем Вячеславом (святой Вацлав; чеш. Svatý Václav, лат. Venceslaus, нем. Wenzel; 924–935), видимо, маркировавший всех чехов в целом[297]: «ещё племя, называемое дулаба, царь же их называется Вандж-Слава»[298]. В Южной Чехии известен город Дудлебы (Dudlebi), упоминаемый Козьмой Пражским в числе владений зличанского князя Славника (ум. 981)[299][300].

Этимология этнонима дулебы и механизм его распространения в славянском мире к настоящему времени надёжно не прояснены. Р. Нахтигал выводил его от германского Dudleiba — «страна волынок» и видел в славянском волыняне калькирование германского dudlěba — «дулебы»[301].

Согласно О.Н. Трубачёву «в слав. *dudlebi скрывается герм. *daudlaiba- с этимологическим значением «наследство умершего, выморочное наследство», что хорошо вяжется с раннеисторическим процессом освоения славянами земель, покинутых одно время германскими племенами»[302].

Отталкиваясь от предложенной О.Н. Трубачёвым этимологии, В.В. Седов предположил, что «поскольку этот этноним (дулебы — М. Ж.) имеет западногерманское происхождение, то, видимо, нужно допустить, что славянское племя дулебов сложилось ещё в римское время где-то по-соседству с западногерманским населением. Оттуда дулебы расселились в разных направлениях. Средневековые письменные источники фиксируют дулебов на Волыни, в Чехии, на Среднем Дунае, между озером Балатон и рекой Мурсой, и в Хорватии на Верхней Драве»[303]. В более поздней своей работе В.В. Седов уточнил, что, по всей видимости, «племенное образование дулебов сложилось ещё в римское время, когда на территории пшеворской культуры имели место внутрирегиональные контакты славян с германцами, в том числе и с западногерманскими племенами»[304].

Ряд историков предполагал, что «прародина» дулебов находилась на Волыни, а толчок их расселению оттуда дало аварское нашествие[305]. С.В. Конча, напротив, пришёл к выводу, что дулебы на Волыни — это выходцы из Среднего Подунавья, бежавшие туда от аварского ига, они же и были носителями предания о его тяготах, попавшего в летопись[306]. А.С. Кибинь обратил внимание на то, что «согласно грамоте 1086 г., в которой сохранилось описание границ пражского архиепископства 970-х гг., эти границы доходили именно до Буга и Стыря (Inde ad orientem hos fluvios habet terminos: Bug scilicet et Ztir cum Gracouua civitate)», то есть до Волыни, и именно с её вхождением в орбиту влияния державы чешского князя Болеслава I Грозного (935–972) связал возможность появления на Волыни дулебской идентичности[307].

С.В. Назин высказал гипотезу, что «славянское слово *dudlěbъ — «дулеб», а вернее его первую часть, следует выводить из того же источника, что и венгерское tót («славянин» — М. Ж.). Вероятно, оно образовано из сложения двух тюркских корней: «тат» и «оба». Последнее слово родственно китайскому «бу» — «часть», «племя» и неоднократно встречается в наших летописях в названиях половецких племён, таких как тортобичи (четыре рода), етебичи (семь родов), токсобичи (от названия тюркского племени «тухси»). В китайских источниках неоднократно упоминается жившее в Манчжурии племя (кумо)хи/(кумо)си, которое в тюркских надписях называется татабами, что следует понимать как «чужое, татское племя». Прообразом славянского «дулѣбы» могло стать тюркское словосочетание, которое в современном турецком произношении звучало бы как *tatli oba / татлы оба — «татское племя»[308]. По мысли историка, авары называли подвластных им славян «татами» — «зависимыми земледельцами», что стало у аваров, а затем и венгров, синонимом этнонима словене (ср. летописное «дулебы, сущая словены»).

Если гипотеза С.В. Назина верна, то проникновение этнонима дулебы на Волынь логичнее, вслед за С.В. Кончой и А.С. Кибинем, рассматривать как вторичное и распространившееся сюда из славянских регионов, более тесно соприкасавшихся с аварами.

По словам А.Е. Преснякова «в истории авар, собственно, нет и места для сколько-нибудь длительного их соседства в местностях, заселённых восточными славянами. Всё, что мы знаем о встрече этих славян с аварами, — это известие Менандра о разгроме антов аварами, которые грабили славянскую землю и забирали невольников. Исторической чертой народного предания, сохранённого летописью, могло бы быть разве воспоминание о жестокости авар к порабощённым пленникам. Но возможно и другое: что рассказ этот забрёл в нашу летопись книжным путем из западнославянского её источника, где шла речь о притеснениях аварами чешского племени дулебов в духе рассказов об этом латинской Хроники Фредегария»[309].

Ранее мы были склонны, вслед за А.А. Шахматовым[310], относить описанное в ПВЛ аварское иго над дулебами к Волыни[311]. Сейчас, однако, мы готовы допустить, что речь может идти именно о чешских дулебах[312] и в таком случае повествование ПВЛ об аварском иге над славянами хронологически и территориально совпадёт с пассажем Фредегара[313].

Что действие рассказа ПВЛ вполне могло происходить на территории современной Чехии и прилегающих к ней регионов, подтверждается западнославянской традиции об обрах, в которой они наделялись качествами древних исполинов (ср. летописное «быша бо объре теломъ велици, и оумомь горди»). По-чешски «великан» — obr, по-словацки — obor, obrovská, по-польски — olbrzym (древнепольское obrzym), по верхне-лужицки — hobr, по-словенски — óbdr. Прямую параллель находим в немецком hühne — «великан/исполин/богатырь», производном от этнонима «гунны».

Центр «державы» Само должен был находиться к востоку от Тюрингии и Саксонии, к северо-востоку от Алемании, к северу от фриульских лангобардов и к западу от Среднедунайской низменности, где, судя по археологическим и антропологическим данным, располагалось ядро Аварского каганата[314].

Лучше всего под эти координаты подпадают территории современных Северо-Восточной Баварии, Западной и Центральной Чехии, Северной Австрии, и прилегающие к ним районы, но более точное определение ядра «государства» Само в пределах указанного ареала является предметом дискуссий.

Весьма популярны идеи о моравской или карантанской локализации сердца политии Само, рассматривающие его в качестве политического предшественника, соответственно, либо Великой Моравии, либо Карантании[315].

Данные гипотезы основаны на стремлении найти истоки одного из двух древнейших славянских государств, увязав их с «державой» Само, и тем самым дать ему надёжную предысторию, но не имеют, на наш взгляд, под собой реальных аргументов.

П.И. Шафарик помещал центр «государства» Само в Чехии, соответственно, в славянах, у которых он княжил, видел чехов: «Средоточие этого государства находилось в Чехии, а пределы простирались на юг к самым Штырским Альпам, на восток к Татрам, на север почти к Спреве и Гавеле, а на запад довольно глубоко в немецкие земли, потому что, без сомнения, жезлу его покорялись и славяне, жившие у Соснового хребта, на Могане и Раднице»[316].

На территории Чехии «державу» Само локализовали Л. Нидерле[317] и А.А. Шахматов[318].

Аналогично мнение Н.П. Грацианского: «Славяне, против которых непосредственно могли выступить австразийцы, несомненно, были богемскими (чешскими) славянами… Ядром государства Само, куда были направлены главные силы Дагоберта, была Богемия (Чехия), как это и принято думать, и Вогатисбург, несомненно, находился где-то в Богемии»[319].

Иную локализацию предложил А. Авенариус, который, полагая, что «государство» Само имело преимущественно антиаварскую направленность, пришёл к выводу, что «центральную территорию «Государства Само» надо искать в Южной Моравии и примыкающих к ней частях Нижней Австрии»[320].

Ещё дальше в утверждении связи между центром Аварского каганата и «государством» Само пошёл С.В. Назин, отождествивший его жителей с носителями кестхельской археологической культуры в бассейне озера Балатон, а Вогастисбурк с городищем в Кестхее[321]. По мнению историка, восстание славян, возглавленное Само, было восстанием именно славян центра Аварского каганата, наиболее жёстко страдавших от аварского ига, при этом поражение, которое славяне нанесли аварам было столь сокрушительным, что Аварский каганат де-факто прекратил своё существование до 660-х гг., когда в Среднее Подунавье пришли с востока очередные группы кочевников, вдохнувшие в него новую жизнь. В 630–660-е гг. на территории Аварского каганата господствовала славянская «держава» Само[322].

Аргумент учёного об исчезновении аваров из источников вплоть до 663 года[323] не является, на наш взгляд, безупречным. Не обязательно, что «держава» Само полностью заменила собой территориально Аварский каганат, она могла просто отрезать его от франков, что и привело к исчезновению сведений об аварах из хроник. Даже если допустить полный разгром и уничтожение Аварского каганата славянами Само, то из этого ещё никак не следует, что эпицентр восстания и ядро возникшего славянского «государства» находились именно в Паннонии. Очень сомнительной выглядит и возможность из окрестностей Балатона проводить активную наступательную политику в Австразии и Тюрингии, поэтому логичнее предположить, что ядро «державы» Само располагалось где-то между центрами Аварского каганата с одной стороны и владениями франков — с другой.

Согласно гипотезе Х. Кунстманна и Х. Якоба, поддержанной В.В. Седовым, центр «государства» Само располагался на крайнем западе славянского мира, на территории современной северо-восточной Баварии: «севернее Дуная в верхнем течении Майна. В исторических источниках начала IX в. этот регион именуется «regio Sclavorum» или «terra Slavorum», а его центральное место занимает Knetzgau (от славянского konedz «князь»). Поблизости находятся Winideheim (то есть «венедский холм»), Knetzburg (слав. «княжеская гора») и другие славянские топонимы. В Кнетцгау на небольшом всхолмлении был найден глиняный горшок, напоминающий пражско-корчакские и датируемый VII в., а в 200 м западнее при раскопках собрано множество славянской керамики, относящейся ко времени от VII до XIII–XIV вв. При археологических обследованиях других мест того же региона со славянскими названиями обнаружена раннесредневековая славянская керамика. Одно из таких мест исследователи предположительно отождествляют с историческим Вогастисбурком»[324].

В данном регионе на отождествление с Вогастисбурком «Хроники Фредегара» могут претендовать два объекта: Вугастесроде на горе Штафельберг, где известен ещё кельтский оппидум[325] и раннесредневековое поселение в черте современного города Форххайм на реке Регниц[326].

Критически уязвимым местом данной гипотезы является, на наш взгляд, то, что в этом случае центр «государства» Само должен был находиться слишком близко от государства франков, в своеобразном выступе, будучи с нескольких сторон окружён владениями франков и других германцев, их союзников (саксов, алеманнов, лангобардов), что делало его крайне уязвимым стратегически. Скорее славяне верховьев Майна могли войти в состав политии Само в результате её успешных наступательных войн с франками, чем быть основоположниками этого объединения. Вероятно, само продвижение славян в верховья Майна было результатом побед Само над франками[327].

На западе славянского мира локализовал ядро «государства» Само и З. Кланица, по мнению которого оно находилось севернее Крконош, Есеников и Бескид, то есть на территории современной Польши или в Германской Нижней Лужице, где известны славянские укреплённые поселения начала VII в.[328], однако данный регион выглядит слишком периферийным, удалённым как от Тюрингии, бывшей основной зоной набегов славян Само, так и от аварских земель, соответственно, едва ли он мог стать центром политии, описанной Фредегаром.

М. Кучера, напротив, считает, что ядро «державы» Само находилось на востоке: на территории современной юго-западной Словакии, а Вогастисбурк словацкий учёный локализует в районе Братиславы или Девина, где укрепление существовало ещё в римские времена[329]. Критики данной гипотезы указывают обычно на удалённость Братиславы от франкских границ и как будто возникающие в этой связи сложности при проведении активной наступательной политики славян в Тюрингии[330], но потенциально можно взглянуть на ситуацию иначе: возможно, именно удалённое от франкских территорий расположение центра «государства» Само придавало ему устойчивость и позволяло вести успешное наступление на франков, при этом оставаясь малоуязвимым для возможных ответных ударов, которые задевали преимущественно лишь его периферию.

На наш взгляд, точнее всего соответствует названным выше координатам, указанным в источниках, локализация центра «государства» Само на западе и в центральной части современной Чехии, которое, таким образом, оказывается прямым социально-политическим предшественником Древнечешского государства[331].

Вогастисбурк (Wogastisburc, скорее всего германская передача славянского *Uogastb gradb, названия, производного от славянского имени *Ugostъ / *Uogostъ[332][333]) в таком случае должен быть отождествлён с каким-то городищем Западной Чехии или чешско-немецкого пограничья. Особо привлекательными в плане отождествления с Вогастсбурком являются:

1) Угошть (чешск. Úhošť)[334] у Кадани на р. Огрже[335]. Угошть очень хорошо подходит лингвистически, но на данный момент там не найдено славянского укреплённого поселения VII в. Возможно, оно ещё будет обнаружено, или искать его надо где-то по соседству (название могло немного переместиться).

Г. Лябуда высказал версию, согласно которой Вогастсбурк мог быть временным военным лагерем[336]. Это возможно, поскольку Фредегар обозначает Вогастисбурк термином castrum[337] и аналогичным термином он маркирует крепость, которую построил в 641 г. герцог Тюрингии Радульф, чтобы отразить нападение франков, описывая её следующим образом: «Radulfus haec cemens castrum lignis monitum in quodammontem super Vnestrude fluuio in Toringia construens, exercitum undique quantum plus potuit collegens, cum uxorem et liberis in hunc castrum ad se definsandum stabilibit»[338]; «Узнав об этом (о наступлении франков — М. Ж.), Радульф построил на некоей горе над рекой Унструт в Тюрингии крепость из брёвен и, собрав отовсюду как можно больше войска, укрепился в этой крепости с женой и детьми, дабы защищаться»[339]. В сражении у стен построенной Радульфом крепости франки были наголову разбиты. Подобной крепостью мог быть и Вогастисбурк, который в этом случае просто не оставил серьёзных археологических следов.

2) Археологически известное раннесредневековое славянское городище на горе Рубин у Подборжан[340].

О том, что ядро «державы» Само находилось на территории современной Западной и Центральной Чехии, говорят события последующего времени: когда через 150 лет после Дагоберта I при Карле Великом (768–814) франки возобновляют экспансию в Центральную Европу и Среднее Подунавье, их главными противниками здесь оказываются именно чешские племена.

Согласно сообщению созданных в первой половине IX в. «Ранних Мецских анналов» в 805 г. «каган, правитель гуннов (аваров — М. Ж.), пришёл к императору из-за потребности своего народа, прося дать ему место для поселения между Саварией (ныне Сомбатхей в Венгрии — М. Ж.) и Карнунтом (близ современного Хайнбурга в Австрии — М. Ж.), ибо не мог оставаться в прежних местах из-за враждебности славян. Император радушно его принял, ибо каган был христианином по имени Феодор, и, вняв его просьбам, одарил его подарками и позволил вернуться домой. А тот, вернувшись к своему народу, по прошествии малого времени умер. Каган послал одного из своих вельмож, прося для себя древней чести, какую каган обычно имел у гуннов. Император согласился с его просьбами и велел [аварам] иметь верховного кагана согласно их древнему обычаю. В этом же году, когда император находился во дворце, который расположен в Ахене, он послал своё войско со своим сыном Карлом в землю славян, которые зовутся чехами, и велел войску проникнуть в этот край по трём дорогам. Так, части войска с королём Карлом, его сыном, он велел идти по восточной части Франции или Германии, так чтобы они, перейдя Гирканский лес (Фихтель, горный хребет на северо-востоке Баварии на границе с Чехией — М. Ж.), напали на уже названных славян. Другую часть он направил через Саксонию, чтобы они, пройдя уже названный лес (Рудные горы, образующие границу между Саксонией и Чехией — М. Ж.) с севера, вместе с саксами и неисчислимыми славянами (видимо, какими-то славянами, подвластными или союзными франкам — М. Ж.) набросились на славян с другой стороны. А с третьей стороны он приказал вступить в этот край ополчению всей Баварии. Придя со всех сторон на равнину Чехии, все князья различных народов оказались на виду у короля Карла. А лагерь эти неисчислимые войска разбили неподалёку от него. Находясь под властью короля Карла и его князей, которые были вместе с ним, всё это войско вторгается в этот край. Но славяне, забравшись в чащи и непроходимые места, не собирались вступать в битву. В течение сорока дней этот край опустошался и предавался огню, а их князь по имени Лехо был убит. И в то время как не осталось уже ни корма для коней, ни пищи для войска, и уже названный край был разорён и обращён в пустыню, войско вернулось домой»[341].

Поход Дагоберта I против Само и поход сына Карла Великого Карла против чехов сближает то, что обоим походам предшествовала серьёзная подготовка и оба они были организованы основательно; в обоих случаях к походу были привлечены союзники; в обоих случае войско агрессоров вступало в землю славян тремя колоннами. Очевидно и то, что не смотря на внешние успехи (которые могут быть преувеличены: поход франкского короля в землю «варваров» не мог закончиться неудачей — такова установка франкских хронистов), в 805 г. войскам франков не удалось добиться никакой серьёзной победы и покорения чехов.

Интересно и то, что перед рассказом о походе франкского войска против чехов в «Ранних Мецских анналах» и в «Анналах королевства франков» читается рассказ о славянском давлении на аваров, вынудившем их просить у франкского короля новые земли для поселения. Скорее всего, этими славянами, теснившими аваров, были именно чехи, а сам поход против чехов в этой связи может рассматриваться как следствие союза франков с аварами. Таким образом, как и во времена Само, в начале IX в. чехи всё также вели войну на два фронта: против франков и против аваров.

В следующем году франки атаковали лужицких сербов и повторили вторжение в землю чехов: «он (Карл Великий — М. Ж.) послал своего сына Карла с войском в землю славян, которые зовутся сорбами и которые живут на Эльбе. В этом походе был убит вождь славян Милидох, и два замка были возведены войском, один на берегу реки Салы, другой — около реки Эльбы. После того, как славяне были усмирены, Карл вернувшись с войском обратно, прибыл к отцу в место, которое называется Сель, на берегу реки Маас. Также и в Богемию, как и в прошлом году, был послан отряд из Баварии, Алеманнии и Бургундии. И, опустошив немалую часть страны, без какого-либо серьёзного урона он вернулся обратно»[342].

Как справедливо заметил П.И. Шафарик, «немецкие летописцы, с таким хвастовством превозносящие подвиги Карла, в этот раз рассказывают о нём только, что он, разоривши часть Чешского края, возвратился домой без большого вреда, из чего можно заключить, каков был успех его в Чехии… Вскоре потом, именно в 807 году, император Карл счёл необходимым дать своей державе особенного рода установления и средства против вторжений чехов и сербов»[343]. Как и их предкам во времена Само, чехам начала IX в. удалось отбиться от франкского натиска.

Обратим внимание, что в сообщениях источников в связке с чехами времён Карла Великого идут не только авары, но и сербы. Они же были названы Фредегаром в связке с «державой» Само как народ, отложившийся от королевства франков и вошедший в её состав[344].

Итого, мы видим следующее:

1) В 630-е гг. основным противником франков в Центральной Европе была «держава» Само. В начале IX в. основным противником франков в Центральной Европе были чехи. В обоих случаях франкам не удалось добиться победы.

2) В 630-е гг. славяне Само вели активную борьбу с аварами. В начале IX в. из-за натиска славян аварам приходится менять место жительства и просить у императора франков новые земли, на что он ответил благосклонно. Из того, что после этого рассказа сообщается о походе франкского войска на чехов, можно заключить, что чехи — и есть те самые славяне, притеснявшие аваров.

3) В 630-е гг. лужицкие сербы оказываются союзниками Само и входят в состав его «державы». В начале IX в. франки одновременно совершают походы на чехов и сербов, что даёт основание говорить о союзных отношениях между ними.

На месте «державы» Само в сообщениях источников начала IX в. последовательно оказываются чехи, что, на наш взгляд, позволяет решить вопрос о локализации ядра политии Само в пользу Чехии и рассматривать её в качестве прямой социально-политической предшественницы Древнечешского государства.

Некоторые данные о социально-политической структуре чешского общества IX в. содержит датируемый этим столетием «Баварский географ»: Betheimare[345] in qua sunt civitates XV («Бетеймары (Богемия — М. Ж.) — [область], в которой 15 городов»[346]). Civitas в источниках того времени — это поселение, где находился центр политической власти над той или иной территорией или обозначение всей соответствующей территории[347].

В «Фульдских анналах» под 845 г. сообщается, что Людовик Немецкий (843–876) «встретился с четырнадцатью герцогами Богемии (XIV ех ducibus Boemanorum cum hominibus suis), которые желали со своими людьми принять христианскую религию, и велел им креститься на восьмой день после Богоявления»[348].

Цифра чешских civitas в «Баварском географе» практически совпадает с числом чешских князей в сообщении «Фульдских анналов», из чего можно заключить, что Чехия первой половины IX в. представляла собой объединение 14–15 славиний во главе со своими князьями.

Этноним чехи (чешское češi) образован при помощи уменьшительного форманта *-хъ от праславянского *čel- (продуктивный корень kellkol-, ср. *pokolení, *koleno), отражённого в словах *čelověkb, *čelеdь (исходное значение «дети, младшие члены семьи»), *člen и т. д., с первоначальным значением «род», то есть чехи — это буквально «члены одного рода (единой общности)». Исходное значение славянского понятия «чех» сохранилось в словенском čeh, означающем одновременно «пастух» и «мальчик в возрасте 10–15 лет». Последнее значение, очевидно, первично (первое образовалось на основе семантического сдвига: «подросток в семье помогает пасти скот» → «пастух»)[349].

Данный этноним резко контрастирует с другими именами славянских «племён» Чешской долины, которые (за исключением этнонимов неясного происхождения дулебы и хорваты) имеют стандартные для славян формы на -ане, либо на -ичи[350]. На наш взгляд, это указывает на то, что имя чехи представляет собой новообразование, вызванное к жизни определённой политической ситуацией: выходцы из нескольких традиционных «племенных» общностей, составив новое объединение, подчёркивая это своё новое единство, назвали себя «членами (нового) рода (или новой общности)»[351].

Типологической аналогией имени чехи в славянском мире является этноним сербы, имеющий близкую семантику. Согласно наиболее убедительной этимологии Г.А. Ильинского, он связан с украинским присербитися — «присоединиться, пристать, привязаться» (от глагола сербити — «связывать, цеплять, соединять»), общеславянским пасерб — «пасынок» (русское пасерб; пасербка, пасербица — «падчерица»; украинское пасерб; болгарское пасерб; польское раsiеrb). Серб — изначально «человек, который является членом родового союза» или задруги, в отличие от пасерба (образование, параллельное pa-synьkъ — «пасынок», pa-dъkterica — «падчерица» и т. п.) — «незаконного или вообще неполноправного члена того же союза (задруги)»[352]. С тем же кругом понятий связывал этноним сербы и Х. Шустер-Шевц, который обратил внимание на русское диалектное сербáтъ — «хлебать» и сопоставил его с древним обычаем молочного родства[353]. Согласно Х. Поповской-Таборской славянский этноним сербы происходит из того же слова, что и кашубские sěrba и sěrbizna, которое имело первичное значение «сосать, лакать». Изначально понятие сербы означало тех, кто сосал молоко одной и той же матери и было термином семейного родства, который затем вторично был расширен до «племенного» названия в значении «члены одного рода (общности)»[354]. Г.Ф. Ковалёв отметил, что вероятными следами этого древнего значения слова сербы являются белорусское сябры/сябар[355], и заимствованные из восточнославянских языков латышское sebrs и эстонское sōber — «друг»[356].

Путь формирования новых этнополитических объединений из осколков старых общностей является одним из стандартных. Э.Д. Фролов констатировал, что в античной Греции «распространённым способом перерастания протополиса в подлинный город-государство, в полис, был синойкизм, т. е. сселение всех или значительной части жителей данной области в одно большое, более укреплённое и более жизнеспособное поселение, соответственно достижение таким простейшим путём как социально-экономической интеграции, так и политической консолидации всего живущего в этой области этноса… Для формирования самого городского центра — основы и оплота такого полисного единства — несомненное значение имели узколокальные объединения расположенных по соседству сельских общин-демов»[357].

Тит Ливий (59 г. до н. э.–17 г. н. э.) рассказывает о формировании римской гражданской общины при Ромуле: «(4) Город (Рим — М. Ж.) между тем рос, занимая укреплениями всё новые места, так как укрепляли город в расчёте скорей на будущее многолюдство, чем сообразно тогдашнему числу жителей. (5) А потом, чтобы огромный город не пустовал, Ромул воспользовался старой хитростью основателей городов (созывая тёмный и низкого происхождения люд, они измышляли, будто это потомство самой земли) и открыл убежище в том месте, что теперь огорожено, — по левую руку от спуска меж двумя рощами. (6) Туда от соседних народов сбежались все жаждущие перемен — свободные и рабы без разбора, — и тем была заложена первая основа великой мощи»[358].

Аналогичное сообщение есть и у Плутарха (ок. 46 — ок. 127) в жизнеописании Ромула: «едва только поднялись первые здания нового города (Рима — М. Ж.), граждане немедленно учредили священное убежище для беглецов и нарекли его именем бога Асила; в этом убежище они укрывали всех подряд, не выдавая ни раба его господину, ни должника заимодавцу, ни убийцу властям, и говорили, что всем обеспечивают неприкосновенность, повинуясь изречению пифийского оракула. Поэтому город быстро разросся, хотя поначалу насчитывал не больше тысячи домов»[359]51.

Тот же смысл имеет и история «похищения сабинянок» и формирования римской общины как объединения двух прежде разных общин: римской во главе с Ромулом и сабинской во главе с Титом Тацием[360].

Подобная ситуация у славян Чешского региона могла сложиться в ходе восстания против аваров, возглавленного Само и формирования его «державы»: собравшиеся под скипетром удачливого вождя-иноземца, не связанного ни с одним из местных «племён», славяне, рвавшие со своей привычной «племенной» средой, могли назвать себя новым именем, подчёркивающим их единство, но принципиально отличным от традиционных «племенных» славянских имён, производных либо от местности расселения, либо от имени легендарного первопредка. Так через распад «старых» славянских «племён», и соединение их частей на новой основе (явление типологически сходное с греческим синойкизмом или формированием римской общины) вокруг князя Само, сформировался «новый род» славян — чехи[361], ставший ядром кристаллизации политического объединения славян Центральной Европы от лужицких сербов до карантанцев.

Таким образом, мы считаем, что центр «державы» Само находился на территории современной Западной и Центральной Чехии, а той славинией, которая стояла в её главе, и вокруг которой группировались входящие в её состав разные славянские «племена», был этнополитический союз чехов или их предков. Возможно, что именно с образованием «державы» Само связано и формирование самого этнонима чехи, как новой славянской общности, возглавившей прочие славянские объединения региона Чешской долины, а затем и всей Центральной Европы.

Территория Чехии, где располагался центр «державы» Само была в VI–VII вв. составной частью славянской пражской культуры, существовавшей на значительных территориях Центральной и Восточной Европы от Эльбы до Дуная и среднего Днепра. Её ареал охватывал южную и часть северной Польши, Чехословакию, восточные районы Германии, Белоруссию (Полесье и район верховьев Двины), среднюю часть Правобережной Украины, Молдавию и часть Румынии. Название она получила по характерной лепной керамике, впервые обнаруженной близ Праги чешским археологом И. Борковским[362].

Пражская культура является базовой для большинства славянских культур, которые либо восходят к ней напрямую, либо связаны с ней более глубоким родством.

Основными памятниками пражской культуры являются неукреплённые поселения (селища). Они имели в основном небольшие размеры и состояли в среднем из 8–20 домов. Для пражской культуры характерны жилища-полуземлянки с печами-каменками.

Погребальные памятники пражской культуры представлены на раннем этапе бескурганными могильниками, позднее распространяется курганный обряд. Умерших хоронили по обряду трупосожжения, известны как урновые так и безурновые захоронения.

Базу хозяйства «пражцев» составляли земледелие и скотоводство. Земледелие было пашенным; для вспашки применялись рала с железными наконечниками или без них, в качестве тягловой силы выступали лошади и волы. «Пражцы» культивировали пшеницу, ячмень, рожь, овёс и т. д., разводили крупный рогатый скот, свиней, овец, кур и т. д.

Основу пражской керамики составляли высокие горшки, расширяющиеся в верхней части, со слабо выраженными округлыми плечиками и чуть намеченным прямым венчиком. Они находят свои прототипы в керамических памятниках полиэтничной пшеворской культуры II в. до н. э. — IV в. н. э., в составе населения которой были кельты, германцы и славяне, которые преобладали в восточной, привисленской, части пшеворского ареала[363]. Поверхность сосудов обычно коричневатая, изредка несколько сглаженная, большинство их не имеет орнаментации, лишь изредка встречаются горшки с косыми насечками по верхнему краю венчика. Пражская керамика изготовлялась без гончарного круга.

Как и для других славян, для «пражцев» характерно ношение височных колец как важной детали женского головного убора. Атрибутом женщин пражской культуры были эсоконечные височные кольца, проволочные (или дротовые), различного диаметра, у которых один конец завит в виде латинской буквы S. Носились они на висках одной или обеих частей головы, а прикреплялись, как правило, к налобной ленточной повязке или к головному убору.