След хищника

Глава 15

Иглер таки вскрыл свои устрицы, но жемчуга там не оказалось. Он, как и Пучинелли, сделали вывод, что никто из арестованных не знал Джузеппе-Питера до того, как тот завербовал их в пабе.

— Джузеппе-Питер говорит по-английски? — спросил я.

— Да, похоже на то. Достаточно, чтобы общаться. Хьюлитт неплохо его понимал.

— Кто такой Хьюлитт?

— Бандит. Голос на той пленке с требованием выкупа. У Хьюлитта список преступлений длиной с руку — но все грабежи, ничего общего с похищением. Остальные двое такого же типа — взламывали дома, крали серебро и антиквариат. В конце концов они назвали свои имена, как только поняли, что мы взялись за них всерьез. Теперь они занимаются тем, что валят все на Питера, но они мало о нем знают.

— Им хоть что-то заплатили? — спросил я.

— Говорят, что нет, но врут. У них есть что-то на счету, просто обязано быть. Это ж и ежу понятно.

— Догадываюсь, что этот Джузеппе-Питер в дом в Итченоре не звонил.

Иглер молчал как партизан. Я понял, что он смущен.

— Он позвонил, — предположил я, — и напоролся на полицейского?

— Ну... тут звонил кто-то неизвестный.

— Но вы хоть записали?

— Все, что он сказал, — покорно ответил Иглер, — было «привет».

Мой молодой сотрудник подумал, что это кто-то из участка, и ответил соответственно. Тот, конечно же, повесил трубку.

— Тут уж ничего не поделаешь, — сказал я.

— Да.

— Хьюлитт сказал, как Джузеппе-Питер вышел на него? Ведь не подойдешь же к любому в английском пабе и не предложишь ему совершить похищение.

— В этом смысле Хьюлитт молчит буквально как камень. Из него никоим образом не вытянешь, кто подтолкнул его к этому. Кое-чего, парень, уже никак не раскопать. Скажем только, что в Лондоне, там, где живет Хьюлитт, много итальянцев, но вряд ли он ткнет пальцем хоть в одного из них.

— М-м, — сказал я. — Это понятно.

Я позвонил Алисии, чтобы справиться о ее здоровье. Ее тревожили две вещи: собственные планы насчет возвращения на скачки и та ситуация, в которой оказались Миранда и Доминик.

— Миранда в таком отчаянии, а я и не знаю, как ей помочь, — говорила она. — Джон Неррити стал совершенно невменяем, и теперь они с Мирандой спят в разных комнатах, поскольку он не хочет, чтобы Доминик спал с ними в комнате, а тот не хочет спать один.

— Проблема, однако, — согласился я.

— Понимаешь, это трудно для них обоих. Доминик просыпается с плачем по пять раз за ночь и не засыпает, пока Миранда не погладит его и не поговорит с ним. Она совершенно вымоталась из-за этого, а Джон все талдычит о том, что Доминика надо отправить в больницу. — Она замолчала. — Я не могу просить Попси приютить ее. Просто не знаю, что делать.

— Хмм... Насколько ты дружна с Мирандой?

— Она очень мне нравится. Честно говоря, больше, чем я ожидала.

— А Доминик?

— Он такая лапочка! Особенно эти потрясающие глаза. Я люблю его.

Я замолчал, задумавшись.

— О чем ты думаешь"? — спросила она. — Что нужно сделать Миранде?

— Мать еще при ней?

— Нет. Она работает, и от нее мало помощи.

— У Миранды есть какие-нибудь деньги, кроме тех, что дает ей Джон?

— Не знаю. Но она была его секретаршей.

— Так. Хорошо... Миранде надо отвезти Доминика к моему знакомому доктору, а затем она должна пожить с недельку у кого-нибудь, на кого она может опереться, вроде тебя, с кем она могла бы находиться рядом каждый день почти все время. Не знаю, что из этого возможно выполнить.

— Постараюсь, — просто ответила Алисия. Я улыбнулся. Она говорила так уверенно. За бедами Доминика она забыла о собственных проблемах.

— Не позволяй Миранде упоминать мое имя при муже в связи с ее планами, — сказал я. — Я у него не в чести, и, если он узнает, что я что-то ей предложил, он упрется.

— Но ты же привез Доминика назад!

— Чтобы смутить его. За два дня до того он отказался от наших услуг.

Она рассмеялась.

— Хорошо. Как зовут доктора?

Я назвал его имя и сказал, что сам ему позвоню, чтобы объяснить всю подоплеку и проверить, что нужно Доминику.

— Ты просто лапочка, — сказала Алисия.

— Да уж. Что ты там говорила насчет скачек?

— Я сегодня и вчера ездила с группой и не могу понять, почему я не взялась за это раньше. Завтра я буду работать у Майка Ноланда, и он сказал, что, если я буду в форме, он выпустит меня на следующий неделе в Солсбери.

— Скачки в Солсбери? — спросил я.

— Да, конечно.

— А... гм... тебе не нужны зрители?

— Нужны.

— Будут.

Она радостно попрощалась со мной и вечером перезвонила мне домой.

— Все устроено, — сказала она. — Миранда сказала, что с твоим доктором очень приятно разговаривать и что первым делом она завтра утром отвезет туда Доминика. Затем поедет прямо в Ламборн. Я сняла ей комнату в коттедже у ушедшей на пенсию няни. Я ходила к ней, и идея пришлась той очень по вкусу. Джон не возражал, напротив, он все оплатил.

— Ничего себе, — с восхищением проговорил я.

— Попси хочет, чтобы ты снова приехал. Миранда тоже. И я.

— Сдаюсь. Когда?

— Как можно быстрее.

Я приезжал к ним на следующий день и еще два раза на следующей неделе. Доминик спал уже лучше благодаря мягкому снотворному, которое подливали ему в ночную бутылочку молока. Теперь он уже ел шоколадные драже, а чуть позже стал есть и банановое пюре. Бывшая няня терпеливо убирала отвергнутый омлет и так тряслась над Мирандой, что у меня нервы не выдержали бы, но эта лишенная любви девочка была благодарна ей и очень к ней привязалась.

Алисия ежедневно проводила с ними много времени — ходила на прогулки, за покупками в деревню. По большей части они завтракали у Попси, загорая в садике у коттеджа.

— Ты по-умному ее загрузил, — сказала мне Попси во время моего третьего посещения.

— То есть?

— Ты нашел Алисии стоящее дело.

— Честно говоря, это вышло случайно.

— И очень многообещающе.

Я усмехнулся.

— Она прекрасно выглядит, правда?

— Великолепно. Я все думаю о тех первых днях, когда она была такой ужасно бледной, вся тряслась. А сейчас она почти прежняя.

— Она куда-нибудь ездила самостоятельно?

— Нет, — глянула на меня Попси. — Пока нет.

— Когда-нибудь она это сделает.

— И что тогда?

— Тогда она... улетит.

Я услышал в собственном голосе то, чего не хотел или не ожидал в нем услышать — острое чувство утраты. Приятно лечить птице сломанное крыло но она может унести с собой твое сердце, когда ты выпустишь ее на волю.

Как только буря в ее душе уляжется, я стану ей не нужен, я всегда это знал. Я мог бы попытаться, наверное, превратить ее зависимость от меня в любовь, но это было бы глупо — жестоко по отношению к ней, да и я сам не нашел бы в этом удовлетворения. Ей нужно было вновь обрести независимость, а мне — найти сильного и равного партнера. Если цепляться за что-то мертвой хваткой, то это долго не продержится.

Все мы в то мгновение стояли во дворе у Попси. Алисия медленно прохаживалась вместе с Мирандой и рассказывала ей о каждой лошади, к которой они подходили. Доминик уже достаточно пришел в себя, чтобы стоять на земле, хотя все время держался за Мирандину юбку и при приближении любого чужака норовил залезть ей на руки. Он по-прежнему ничего не говорил, но день ото дня, по мере того как страх медленно покидал его, все более похоже было, что он вот-вот заговорит.

Мы с Попси шагали следом за девушками. Повинуясь внезапному порыву, я сел на корточки рядом с Домиником и спросил:

— Хочешь на мне покататься?

Миранда ободряюще подняла Доминика и посадила его мне на плечи верхом.

— Держись за волосы Эндрю, — велела Алисия, и я почувствовал, как маленькие пальчики сжали мои пряди. Я выпрямился. Я не видел лица Доминика, но все остальные улыбались, потому я просто медленно пошел вдоль денников, чтобы он мог видеть их обитателей.

— Хорошие лошадки, — сказала Миранда с некой тревогой в голосе. Большие лошадки, посмотри, милый.

Мы завершили круг по двору, и, когда я поднял Доминика, чтобы поставить его на землю, он протянул ручки, просясь на мои плечи снова. Я посадил его на левую руку. Мое лицо находилось на одном уровне с его.

— Ты хороший мальчик.

Он уткнулся мне в шею, как Миранде, и прошептал мне на ухо одно-единственное тихое слово:

— Эндрю.

— Верно, — сказал я, показывая на Миранду. — А это кто?

— Мама, — еле слышный шепот, хотя и четкий.

— А это?

— Лисия.

— А это?

— Попси.

— Очень хорошо. — Я на несколько шагов отошел с ним на руках от остальных. Он не беспокоился. Я спросил обычным голосом:

— Что бы ты хотел к чаю?

После довольно долгой паузы он ответил все так же спокойно:

— Шоколадку.

— Хорошо. Получишь. Ты очень хороший мальчик.

Я еще немного отошел. Он оглянулся только раза два, чтобы проверить, тут ли Миранда, и я понял, что самое худшее миновало. Он еще будет видеть кошмары, у него еще будут приступы отчаянной беззащитности, но первый шаг сделан, и моя работа здесь была почти окончена.

— Тебе сколько лет, Доминик? спросил я.

Он немного подумал.

— Три, — уже более громко ответил он.

— А с чем бы ты хотел поиграть?

Молчание.

— С машинкой.

— С какой?

— Ди-ду, ди-ду, ди-ду, — звонко пробибикал он мне на ухо две ноты, явно подражая полицейской сирене. Я засмеялся и обнял его.

— Она у тебя будет, — сказал я.

Возвращение Алисии к скачкам оказалось нерадостным. Она закончила дистанцию последней и вернулась бледная-бледная.

Сама скачка — пять фарлонгов для двухлеток — промелькнула для меня в мгновение ока. Едва-едва она выехала на старт — припавшая к шее лошади фигурка в ярко-красном камзоле, — как через секунду все восемнадцать лошадей стартовали, и вот они уже бегут. На миг мелькнул красный камзол и, словно сбитый радужной волной, остался позади. Алисия выпрямилась в седле, миновав финишный столб, придержала коня, переведя его на шаг.

Я пошел туда, где спешивались все, кроме четырех первых. Там угрюмые хозяева лошадей и тренеры выслушивали бесстрастные рассказы жокеев, уже устремленных мыслью в будущее, о преследовавших их неприятностях и неудачах.

Я краем уха слышал обрывки их разговоров, ожидая Алисию.

— Не пошел, когда я стал подгонять его...

— Не мог работать на ходу...

— Ушибся... зажали... вытеснили...

— Еще жеребенок...

— Подался влево...

Майк Ноланд стоял один, без владельцев, и бесстрастно смотрел на приближающуюся Алисию. Затем погладил лошадь по загривку и критически осмотрел ее ноги. Алисия возилась с застежками на ремнях, которые Ноланд в конце концов помог ей расстегнуть.

— Спасибо... Извините... — все, что она сказала ему. Он кивнул и похлопал ее по плечу — вроде бы так. Алисия не заметила меня и поспешила в весовую. Прошло добрых двадцать минут, прежде чем она вернулась. Она была по-прежнему бледна. Худенькая, сжавшаяся, дрожащая и жалкая.

— Привет, — сказал я.

Она повернула голову и остановилась. Выдавила улыбку.

— Здравствуй.

— В чем дело? — спросил я.

— Ты же видел.

— Я видел, что лошадь была недостаточно быстрой.

— Ты видел, что все мое былое мастерство пропало.

Я покачал головой.

— Нельзя ожидать от прима-балерины, чтобы она устроила галавыступление после того, как три месяца не была на сцене.

— Это совсем другое.

— Нет. Ты слишком многого хочешь. Не будь такой... такой жестокой к себе.

Она несколько мгновений смотрела на меня в упор, затем отвела взгляд, ища другое лицо.

— Ты не видел тут где-нибудь Майка Ноланда?

— Сразу после скачки видел, потом — нет.

— Он будет взбешен, — несчастным голосом сказала она. — Он никогда не даст мне другого шанса.

— А он ожидал, что его лошадь выиграет? — спросил я. — На нее ставили примерно двадцать к одному. Даже и близко не лежало к фавориту.

Она снова посмотрела на меня. По лицу ее скользнула улыбка.

— Я и не знала, что ты играешь на скачках.

— Я и не играл. Просто ради интереса глянул на букмекерские доски.

Она приехала из Ламборна с Майком Ноландом, а я — из Лондона. Когда я разговаривал с ней перед заездом, она была вся в напряженном ожидании глаза широко распахнуты, щеки пылают, лицо живое, по губам то и дело скользит улыбка. Ожидание чуда.

— Мне стало плохо на парадном кругу, — сказала она. — Никогда прежде со мной так не бывало.

— Но тебя же не стошнило...

— Ну да.

— Как насчет того, чтобы выпить? — предложил я. — Или съесть большой сандвич?

— От этого толстеют, — автоматически ответила она, я кивнул и взял ее за руку.

— Жокеи, потерявшие мастерство, могут есть столько сандвичей, сколько захотят.

Она вырвала у меня руку и раздраженно сказала:

— Ты... ты всегда заставляешь людей смотреть на вещи прямо. Все правильно. Я согласна. Нет и намека на то, что я утратила мастерство. Просто зрелище было жалкое. Хорошо, идем и съедим по маленькому сандвичу... если хочешь.

За едой ее меланхолия немного рассеялась, но не до конца, а я слишком мало знал о скачках, чтобы судить о том, верно ли она оценивает себя. На мой взгляд, она выглядела хорошо, но ведь так почти любой выглядел бы, если может стоять в стременах, пока полтонны породистого мяса с грохотом несутся вперед со скоростью тридцать миль в час.

— По дороге сюда Майк сказал, что даст мне заезд в Сандауне на следующей неделе, если сегодня все будет в порядке. Теперь, думаю, он мне откажет.

— Это тебе так важно?

— Да, конечно, — горячо сказала она. — Конечно, важно!

Мы оба услышали в ее голосе и резкость, и уверенность. Она утихла, глаза ее стали более спокойными, и когда она заговорила снова, голос ее уже не был таким надрывным.

— Да, для меня это важно. И это значит, что я по-прежнему больше всего на свете хочу быть жокеем. Значит, я должна работать упорнее, чтобы вернуться к прежнему уровню. Это значит, что я должна забыть эти три месяца и продолжать жить. — Она доела не слишком вкусный сандвич с цыпленком, выпрямилась и улыбнулась мне. — Если ты приедешь в Сандаун, я буду скакать лучше.

В конце концов мы отправились искать Майка Ноланда, чтобы, как сказала Алисия, услышать его честный ответ. Майк Ноланд с откровенной прямотой профессионала сказал ей:

— Нет, ты скакала плохо. Хуже некуда. Все время болталась в седле, как мешок. Но чего ты хотела, впервые сев в седло после того, что тебе пришлось пережить? Я знал, что ты не выиграешь. Я вообще сомневаюсь, что эта лошадь сегодня выиграла бы, будь в седле сам Фред Арчер. Ну, пришла бы третьей... четвертой. — Он пожал плечами. — В списке участников он и близко не стоял к победителям. В другой раз будешь скакать лучше. Я уверен.

До Сандауна, ладно?

— Ладно, — тихо ответила Алисия.

Великан тепло улыбнулся с высоты своих пятидесяти лет и снова похлопал ее по плечу.

— Это лучшая девушка-жокей в Европе, — сказал он мне. — Плюс-минус десятка два.

— Спасибо и на этом, — сказала Алисия.

Я ездил в Сандаун и на следующей неделе, и еще на пару скачек неделю спустя — на третий раз Алисия выиграла два заезда. Я смотрел на то, как ей аплодируют, как ее приветствуют. Она то и дело светло улыбалась, расседлывая лошадь, глаза ее сияли, движения были быстры и уверенны. Ее мастерство снова вернулось к ней, дух ее был на высоте, не то что прежде. День ото дня золотая девушка восходила все выше и выше к новым вершинам, и наутро после двух ее побед газеты напечатали ее портрет под восторженными заголовками.

Она вроде бы все еще хотела, чтобы я был поблизости. Особенно ей приятно было видеть, как я ее жду. Она выискивала меня в окружавшей ее толпе и улыбалась, когда находила. Она каждый раз приезжала из Ламборна и уезжала вместе с Майком Ноландом, но проводила свои свободные минуты на скачках со мной, уже не цепляясь за меня, как утопающий за соломинку. Она была на плаву и скользила по волнам, устремляясь мыслью к далекому горизонту. Она становилась счастливой, так как ей больше всего это было нужно.

— Я еду домой, — сказала она как-то раз.

— Домой?

— В Италию. К папе. Я так давно не была дома.

Я посмотрел в ее тонкое личико, сейчас такое полное здоровья, такое загорелое, такое уверенное, такое знакомое...

— Мне будет тоскливо без тебя, — сказал я.

— Да? — Она с улыбкой смотрела мне в глаза. — Я в неоплатном долгу перед тобой.

— Нет, — ответил я.

— Да. — Судя по голосу, она считала это само собой разумеющимся. Как бы то ни было, мы прощаемся не навсегда. Никакой трагедии в этом нет. Я вернусь. Сезон гладких скачек здесь через несколько недель заканчивается, но я определенно буду скакать в Англии следующим летом. Следующее дето — до него целая вечность.

— Алисия, — начал было я.

— Нет. — Она покачала головой. — Не говори того, что у тебя на сердце. Продолжай притворяться скалой, поскольку у меня до сих пор нет прочной опоры. Я еду домой, к папе... но я хочу знать, что мне стоит лишь позвонить. Иногда я просыпаюсь вся в холодном поту... — Она осеклась. — Я чушь несу.

— Ты только позвони, — заверил я ее.

Она метнула на меня настороженный взгляд.

— Тебе ведь никогда не надо повторять дважды, правда? Иногда и одного раза не нужно. Не забывай меня, ладно?

— Не забуду, — ответил я.

Она улетела в Италию, и дни мои стали пусты, хотя дел было невпроворот.

То, что Неррити чуть было не лишился Ординанда, вызвало скандал в благородном семействе владельцев дорогих лошадей, и я в сотрудничестве с нашими приятелями из страховой компании «Ллойдз» занимался возведением линии обороны против возможных подражателей нашим похитителям.

Некоторые из владельцев предпочитали застраховать своих лошадей на случай их похищения, но большинство страховали детей и жен. Меня вдруг стали приглашать во многие солидные особняки, чтобы выслушать от меня глубокомысленные суждения нашего председателя, и председатель непонятно почему решил, что я специалист по скачкам.

Синдикат «Ллойдз» развернул бурную деятельность, и в каждый контракт, как обычно, вписывал условие, чтобы в случае чего клиенты тут же обращались в «Либерти Маркет». Рука руку моет — и синдикат, и «Либерти Маркет» прямо-таки урчали от удовольствия.

Жокейский клуб тоже проявил некий интерес. Меня отправили в их офис на Портмен-сквер в Лондоне, чтобы обсудить со старшим распорядителем проблемы вымогательства. Он крепко пожал мне руку и спросил, действительно ли «Либерти Маркет» считает опасность реальной.

— Да, — спокойно ответил я. — В последнее время в мире скачек было три похищения — в Италии похитили владельца ипподрома, Алисию Ченчи, девушку-жокея, которую вы должны знать, в Англии — сына Джона Неррити.

Он нахмурился.

— Вы думаете, эти похищения взаимосвязаны?

Я сказал ему о том, что два последних были определенно связаны, и он нахмурился еще сильнее.

— Никто не может сказать, не попытается ли этот же самый человек еще раз пойти на похищение после того, как авантюра с Неррити провалилась, сказал я. — Но мысль о том, чтобы заставить кого-нибудь продать дорогую лошадь, может быть соблазнительна для подражателей. Потому да, мы действительно думаем, что владельцы лошадей должны проявить благоразумие и застраховаться от любого вида вымогательства.

Старший распорядитель без улыбки смотрел мне в лицо. Это был плотный человек лет шестидесяти с тем же естественным высокомерно-важным видом, что и у нашего председателя, хотя такого же всепобеждающего благодушия в нем не было. Морган Фримантл, старший распорядитель, главный авторитет в огромной индустрии скачек, производил впечатление скорее своей мощью, чем обаянием, скорее умом, чем теплотой, решительностью, а не терпеливостью. Я подумал, что люди больше уважают его, чем любят, и что еще он наверняка способствует оздоровлению мира скачек.

Он сказал, что слышал о нас от одного приятеля, который работает страховщиком в «Ллойдз», и что он сам сделал о нас несколько запросов, — Похоже, что ваша фирма пользуется уважением, — обратился он ко мне. — Должен сказать, я не считал, что такие организации нужны, но теперь я знаю, что в мире за год происходит около двух сотен похищений с целью получения выкупа, не считая межплеменных беспорядков в Африке или политических переворотов в Южной и Центральной Америке.

— Ну... — замялся я.

Он продолжал:

— Мне сказали, что похищений может быть гораздо больше, нежели отражено в отчетах. Например, случаи, когда семьи или фирмы действуют сами и не сообщают полиции.

— Может быть, — согласился я.

— Глупо, — отрезал он.

— Чаще всего да.

— Я так понял, что полицейские инспектора охотно работают с вашей фирмой в любом удобном случае. — Он помолчал и добавил почти ворчливо: Негативных отзывов у них нет.

Здорово, подумал я.

— Потому мне кажется, — рассудительно продолжал Морган Фримантл, если что-нибудь опять случится с кем-то из мира скачек, вы можете звонить прямо в Жокейский клуб, и мы предоставим вам любую возможную помощь.

— Спасибо большое, — удивленно сказал я.

Он кивнул.

— У нас прекрасная охранная служба. Они будут рады работать с вами.

Мы в Жокейском клубе, — с сожалением сказал он мне, — тратим кучу времени на разборку случаев мошенничества, Поскольку скачки, к несчастью, порождают обман.

На это ответа у меня не было, потому я промолчал.

— Мистер... э-э-э... Дуглас, — встал он, — если ваша фирма будет нанята кем-нибудь из мира скачек, чтобы работать над случаем, который может иметь место в наших краях, сообщите мне. Все, короче говоря, что может повлиять на стабильность скачек в целом. Вымогательство явно повлияет на это.

Я тоже встал.

— Моя фирма может только посоветовать клиенту, чтобы он обратился в Жокейский клуб, — безразлично сказал я. — Настаивать мы не можем.

Он задумчиво посмотрел на меня в упор.

— Мы хотели бы знать, что творится у нас на задворках, — сказал он.

— Мы хотим это знать, чтобы защитить себя.

— "Либерти Маркет" всегда будет оказывать по возможности полное содействие, — заверил я его.

Он коротко улыбнулся, почти сардонически.

— Но вы, как и мы, не знаете, где и как враг может нанести удар. Может получиться так, что мы и представления не будем иметь, как защищаться.

— Ну, — промычал я, — такова жизнь.

Он снова крепко пожал мне руку, встал из-за стола и проводил меня до двери офиса.

— Будем надеяться, что это конец. Но если нет, приходите.

— Хорошо, — сказал я.

Как-то вечером я позвонил на виллу Франчезе. Мне ответила Илария.

— Привет, мистер Все Устрой, — с радостным удивлением откликнулась она. — Как дела?

— Все путем, — ответил я. — А у вас?

— Изнываю от скуки. Разве вы не знаете?

— Алисия дома? — спросил я.

— Наша драгоценная дева пошла в гости с папой.

— А...

— Однако, — осторожно сказала Илария, — она вернется часам к десяти. Попробуйте позвонить попозже.

— Хорошо. Спасибо.

— Не благодарите меня. Она навещает Лоренцо Травенти, который уже изрядно оправился от ранения и выглядит теперь особенно очаровательно и романтично и при любой возможности целует ей ручку.

— Милая Илария, — сказал я. — Вы всегда так добры.

— Черт, — весело ответила она, — я могу сказать ей, что вы звонили.

Она передала о моем звонке. Когда я снова позвонил, Алисия ответила почти сразу же.

— Извини, меня не было дома, — сказала она. — Как дела?

— А твои? — сказал я.

— О... прекрасно. Честное слово. С тех пор как вернулась, я выступала на нескольких скачках. Два раза победила. Это неплохо. Помнишь Брунеллески?

Я порылся в памяти.

— Та лошадь, на которой ты не скакала в Дерби?

— Да. Точно. Я победила на нем на прошлой неделе, и его посылают теперь в Вашингтон для участия в Международных скачках, и верь — не верь, а меня просили скакать на нем! — В ее голосе торжество мешалось со страхом.

— Едешь? — спросил я.

— Я... я не знаю.

— Вашингтон, округ Колумбия? — спросил я. — Америка?

— Да. Там каждый год проходят международные скачки на ипподроме Лаурел. Приглашены по-настоящему замечательные лошади из Европы, все расходы оплачивают устроители — также для тренеров и жокеев. Я никогда там не бывала, но слышала, что там здорово. Что ты думаешь?

— Поезжай, если сможешь.

На короткое время воцарилось молчание.

— В этом-то все и дело. Если смогу. Я почти готова, но мне надо решить самое позднее завтра утром. Чтобы дать им время подыскать кого-нибудь еще.

— Возьми с собой Иларию, — предложил я.

— Она не поедет, — решительно ответила она. Затем уже с сомнением:

— А вдруг поедет?

— Спроси ее.

— Да. Может, и спрошу. Я хотела бы, чтобы ты мог поехать со мной. Я бы все перенесла, если бы ты был рядом.

— Увы, — с сожалением ответил я. — Но с тобой все будет в порядке.

Мы еще немного поговорили и распрощались. Я некоторое время размышлял, не поехать ли мне, в конце концов, — выбить себе недельку, плюнуть на стоимость билета... Но в офисе в то время не хватало народу — Тони Вэйна срочно вызвали в Бразилию, четверо-пятеро партнеров были завязаны на многочисленных заварушках в Сардинии. Я постоянно принимал на коммутаторе сообщения от них в перерывах между консультативными поездками к владельцам лошадей, и даже сам Джерри Клейтон был вынужден оставить своих бумажных райских птичек и заняться более традиционной бумажной работой.

Но все вышло совершенно неожиданно. Морган Фримантл, старший распорядитель Жокейского клуба, отправился в Лаурел на неделю в качестве почетного гостя президента ипподрома — знак вежливости по отношению к скаковому братству.

На второй день своего визита он был похищен.