След хищника

Глава 18

Когда я получил сообщение, в Италии было уже три часа ночи. Полагая тем не менее, что закон не дремлет, я сразу же позвонил карабинерам. Мне ответил зевающий итальянец, который по-английски не говорил. Пучинелли на месте не было. И неизвестно, где он. Неизвестно, дома ли он.

Я тщательно, по буквам продиктовал ему свою фамилию, понимая, что для большинства итальянцев она покажется непроизносимой. Сказал, что перезвоню еще раз, и он ответил: «Хорошо».

В час ночи по вашингтонскому времени я позвонил Пучинелли домой, думая, что семья будет завтракать вместе. Ответила его жена, где-то на заднем фоне пищали детские голоса, и я по-итальянски спросил, где ее муж.

— Энрико в Милане, — ответила она, специально для меня говоря медленно. — Он велел передать вам сообщение. — Короткая пауза, шуршание бумаги, затем:

— Позвоните сюда сегодня в четырнадцать часов. К этому времени он вернется. Он говорит, что это очень важно, поскольку он нашел вашего приятеля.

— В Милане? — спросил я.

— Не знаю. Энрико просто просил вас позвонить ему.

Я поблагодарил ее и повесил трубку. Я спокойно проспал те часы, в которые где-то за тысячи миль Пучинелли возвращался домой. В четырнадцать часов — по местному времени в восемь утра — я снова позвонил ему домой.

Оказалось, что, как только он вернулся, его вызвали на службу:

— Он просит прощения. Позвоните ему в офис в семнадцать часов.

К тому времени я сгрызу ногти до костей. У меня даже желудок свело от нетерпения. Я заказал завтрак в номер, чтобы успокоиться, нервно просмотрел вашингтонские воскресные газеты и наконец в одиннадцать дозвонился до Пучинелли.

— Эндрю, как поживаешь? — воскликнул он.

— Умираю от нетерпения.

— Что?

— Не обращай внимания.

— Где ты? — спросил он. — В вашей конторе мне сказали, что ты в Америке.

— Да. В Вашингтоне. Ты правда нашел Джузеппе-Питера?

— И да, и нет.

— То есть?

— Помнишь, — начал он, — мы все время расспрашивали людей, связанных с лошадьми, а также членов студенческих объединений, чтобы найти хоть кого-нибудь, кто опознал бы его по фотороботу?

— Да, конечно, — ответил я.

Мы автоматически перешли к нашей привычке говорить на двух языках, и это оказалось удобным, как и прежде.

— Нам повезло в двух местах. В обоих мирах. — Он помолчал ради эффекта, а когда заговорил, его прямо-таки распирало от самодовольства. — Он живет неподалеку от Милана. Сейчас ему тридцать четыре. Он поступил в Миланский университет и присоединился к радикальной политической группировке.

Он считался активистом, членом «Красных бригад», но наверняка этого не знал никто. Мне об этом сказали как об очевидном факте, но явных доказательств не было. Короче, после университета он уже не занимался политической деятельностью. Он покинул университет, не сдав выпускного экзамена. Точнее, его попросили уйти, но не из-за его радикальных убеждений. Его заставили уйти потому, что он подделывал чеки. Под суд его не отдали, что мне кажется ошибкой.

— Ага, — сосредоточенно согласился я.

— Так я получил его имя. И почти сразу же, в тот день, как я об этом узнал, мы получили информацию от лошадников. Они говорили, что в скаковом мире он не слишком известен, на скачки никогда не ходит, что он паршивая овца в приличном семействе и что его выставили из дома. Никто в точности не знает почему, но опять же ходят слухи о том, что это связано с мошенничеством и подделкой чеков. Многие уверены: папаша выплатил все до последнего пенни, чтобы спасти семью от бесчестья.

— Лошадники тебе об этом рассказали?

— Да. В конце концов, кто-то его опознал. Наши люди были весьма усердный настойчивы.

— Их следует поздравить, — сказал я.

— Да, — согласился он.

— Как его зовут? — спросил я. Вряд ли это что-то значило, но по мне было удобнее навесить на преступника определенную бирку.

— Его отец — владелец ипподрома, — сказал Пучинелли, — и хозяин этой замечательной лошади, Брунеллески. Настоящее имя Джузеппе-Питера Пьетро Гольдони.

Мне показалось, что весь Вашингтон, округ Колумбия, замер. Я словно оцепенел. Я и на самом делена мгновение перестал дышать — у меня перехватило горло.

— Эндрю, ты слушаешь? — спросил Пучинелли.

Я выдохнул.

— Да.

— С этого лета никто Пьетро Гольдони не видел. Все думают, что он уехал за границу и больше не вернется, — довольно сказал он. — По времени подходит, правда? Мы вытурили его из Италии, и он удрал в Англию.

— Да... — еле слышно сказал я. — А ты слышал о Моргане Фримантле?

Читал что-нибудь в газетах вчера или сегодня или, может, видел по телевизору?

— Кто? Я был занят в Милане. Кто такой Морган Фримантл?

Я рассказал ему. И добавил:

— Бруно и Беатриче Гольдони всю неделю были в Вашингтоне. Я разговаривал с ними. Брунеллески вчера выиграл большие международные скачки. И скакала на нем Алисия Ченчи.

Пучинелли на том конце провода ошеломленно молчал — как и я несколько мгновений назад.

— Он там, — наконец сказал он. — Пьетро Гольдони в Вашингтоне.

— Да.

— И ты, конечно, знал это.

— Да, предполагал.

Он помолчал, раздумывая.

— Как лучше сообщить американской полиции о том, кто он такой? Может, мои начальники захотят посоветоваться...

— Если хочешь, — вежливо сказал я, — я сам сообщу полицейскому капитану, который занимается этим делом. Ему наверняка будет приятно пообщаться с тобой напрямую. У него в отделе есть человек, который говорит по-итальянски. Он может поработать для вас переводчиком.

Пучинелли был очень доволен и постарался, чтобы я понял это по его голосу.

— Это было бы превосходно. Если ты сможешь это устроить, я уверен, что это будет очень полезно.

— Я позвоню ему прямо сейчас.

— Сегодня воскресенье, — с сомнением сказал он.

— Но ты же работаешь, — заметил я. — И я как-нибудь уж доберусь до него.

Пучинелли дал мне свое расписание. Я записал.

— Ты просто чудо совершил, Энрико, — тепло сказал я под конец разговора. — Я поздравляю тебя. Думаю, это стоит повышения.

Он коротко хохотнул — довольно и безнадежно.

— Этого Гольдони еще нужно взять. — Эта мысль поразила его. — Как ты думаешь, в какой стране его будут судить?

— Судя по последним записям, — сухо сказал я, — нигде. Он удерет в Южную Америку, как только полиция подберется к нему близко, и на следующий год, может быть, украдут игрока в поло прямо с чуккера[1].

— Что?

— Это непереводимо, — сказал я. — Ну, пока, до свидания.

Я тут же перезвонил Кенту Вагнеру в участок и после серии угроз и убеждений в конце концов добрался до него — он был дома у племянницы, которая устраивала завтрак в честь своего дня рождения.

— Извините, — сказал я и объяснил, почему отрываю его от завтрака.

— Иисусе, — проговорил он. — Кто такой этот Пучинелли?

— Хороший коп. Очень смелый. Поговорите с ним.

— Конечно.

Я дал ему телефонные номера и расписание Энрико.

— Гольдони собираются в Нью-Йорк, — сказал я. — Мне сказала миссис Гольдони. Думаю, они уедут сегодня. Здесь они останавливались в «Ридженси».

— Я еду прямо сейчас. Вы будете в «Шериатте»?

— Да. Я и сейчас там.

— Сидите на телефоне.

— О'кей.

Он хмыкнул.

— Спасибо, Эндрю.

— Сколько угодно, Кент, — искренне ответил я. — Вы только возьмите его. Он весь ваш.

Как только я положил трубку, в дверь постучали, и я открыл прежде, чем спохватился, что теперь мне надо вести себя осторожнее. Однако это была всего лишь горничная — коротенькая, крепенькая, безобидная, средних лет.

Она собиралась убрать комнату.

— Сколько у вас это займет? — спросил я, глядя на тележку со свежим бельем и большой пылесос.

Она ответила на центрально-американском испанском, что не понимает. Я спросил ее о том же самом по-испански. Двадцать минут, флегматично ответила она. Потому я взял трубку, перезвонил на коммутатор, попросив на время передавать все звонки для меня в вестибюль, и пошел вниз ждать. Ждать и размышлять...

В первую очередь я подумал о Беатриче Гольдони и ее виноватом виде.

Подумал о ее сыне, изгнанном из отчего дома. Подумал, что скорее всего Беатриче ускользнула в Вашингтон в пятницу на встречу не с любовником, а со все еще любимой заблудшей овечкой. Может, он сам это и устроил, зная, что она приедет сюда на скачки и все еще чувствуя некую привязанность к ней.

Конечно, она не знала, кто похитил Фримантла и Алисию. Она была не столь проницательна. Однако она знала, что именно я вел переговоры насчет выкупа за Алисию, поскольку за завтраком в пятницу Паоло Ченчи ей об этом рассказал. Что он еще ей рассказал, одному Богу известно. Может, он и о Доминике ей поведал. Вполне возможно. Многие не понимают, почему «Либерти Маркет» не любит рекламировать свою работу, и не видят особого вреда в том, что они расскажут об этом всем.

Я сам отвозил Беатриче в Вашингтон, и она все время болтала... Болтала, болтала... Мы тут с Ченчи, помнишь Алисию, которую украли? Тут с ней молодой человек, тот, кто ездил в Италию, чтобы вернуть ее живой и здоровой... он тут по поводу другого похищения... а Паоло Ченчи рассказал нам, что он спас в Англии маленького мальчика, Доминика... Алисия тоже там была... болтовня, болтовня, болтовня...

Я встал с дивана в вестибюле, подошел к столу регистрации и сказал, что я выписываюсь, и не будут ли они столь любезны приготовить мой счет.

Затем я снова позвонил Кенту Вагнеру, который сказал мне, что я чудом поймал его, поскольку он уже уходит с завтрака.

— Вы прямо весь день мне перевернули, философски сказал он. — Еще что-то?

Я сказал, что выезжаю из «Шериатта» и почему.

— Иисусе, — вздохнул он. — Поезжайте в участок, я помещу вас в хорошее местечко, где Гольдони вас не отыщет. Вдруг он и вправду знает о вас?

— Лучше уж обезопаситься, — согласился я. — Я еду.

На регистрации мне сказали, что мой счет будет готов, когда я спущусь вниз с вещами. Двадцати минут еще не прошло, но, когда я вышел из лифта, я увидел горничную, которая толкала свою тележку по коридору. Я отворил дверь и вошел.

Там было трое, все в высоких белых шапочках и белых комбинезонах с надписью «Интернэшнл раг компани» на груди и спине. Они передвигали мебель к стенам и раскатывали на полу большой ковер в индийском стиле.

— Что... — начал было я, и вдруг меня осенило: сегодня же воскресенье.

Я повернулся на месте, чтобы выбежать прочь, но было слишком поздно.

В дверях стоял четвертый человек с той же надписью на комбинезоне. Он шагнул вперед и втолкнул меня в комнату. Я посмотрел ему в глаза... и узнал его. Мысли били как молнии. Я подумал, что проиграл. Я подумал, что погиб.

Я подумал, что хотел победить. Я считал, что победил. Я был уверен, что найду его, арестую и остановлю. Но мне никогда не приходило в голову, что дело может обернуться таким образом. Все произошло очень быстро, в одно мгновение.

Мне набросили на голову что-то вроде холщового мешка. Меня схватили и швырнули на пол. Что-то ужалило меня в бедро, словно оса. Меня несколько раз перевернули, и я смутно осознал, что меня, словно сосиску в тесто, закатали в индийский ковер. И это была последняя моя мысль.

Я очнулся на улице от холода.

Я был рад, что очнулся, но, честно говоря, мне это доставило мало удовольствия. Для начала, я был совершенно раздет. Ах ты, педик, гневно подумал я. Все совпадает до мелочей. Как Алисия. Думаю, что и Морган Фримантл был сейчас совершенно голым.

Частное учебное руководство «Либерти Маркет» гласит: «Немедленным и эффективным средством подавления и унижения жертвы является лишение его/ее одежды».

Доминик был одет, ему даже вдобавок к плавочкам свитер надели, но, с другой стороны, он был слишком мал, чтобы видеть в наготе унижение. Смысла не было.

Единственное, что я мог сделать, так это думать о себе как об одетом.

Я сидел на земле. Глинистая почва, усыпанная опавшими листьями. Я опирался на дерево, с которого, эти листья и осыпались — маленькое деревце с гладким твердым стволом не более четырех дюймов в диаметре.

Видимость с обеих сторон ограничивали вечнозеленые кустарники, по большей части, как бы смешно это ни показалось, лавры. Я сидел на маленькой лужайке, на которой росло еще одно молоденькое деревце. Наверное, бук, подумал я.

Самой главной и наиболее удручающей проблемой было то, что я не мог уйти из-за чего-то вроде наручников, защелкнутых на моих запястьях с другой стороны дерева, у меня за спиной. На лужайке было тихо, но вдали я слышал приглушенный постоянный гул — явно городской. Где бы я ни был, это было недалеко. Может, недалеко от Лаурела. Милях в двух... в пригороде. Я открыл рот и изо всех сил закричал:

— Помогите!

Я кричал долго. И безрезультатно. Небо, которое было таким синим в наделю скачек, теперь подернулось облаками — серое, как мои мысли.

Я не имел никакого понятия о том, сколько сейчас времени. Ощупав запястья, я понял, что у меня нет часов. Я мог встать. Я встал. Я мог обойти вокруг дерева.

Я так и сделал. Со всех сторон была одна и та же зелень.

Ветви деревца простирались как раз над моей головой — узкие крепкие веточки, заканчивающиеся более мелкими побегами и ответвлениями. Довольно много золотистых листочков все еще цеплялось за них. Я попытался стрясти их, но мои усилия едва пошевелили ветки, и листочки упрямо продолжали висеть.

Я снова сел и стал думать. Мыслей было много, и все неприятные. Главное — что в «Либерти Маркет» я никогда не стану рассказывать об этом дне... если доживу до того, чтобы рассказать. Дать себя похитить... как же глупо. Как же мерзко...

Я снова погрузился в размышления. Если бы до Пучинелли было легче добраться, я бы узнал о семействе Гольдони раньше и уехал бы из отеля «Шериатт» задолго до того, как туда приехала «Интернэшнл раг компани» со своим ковром. Если бы я не пошел забрать свои вещи... Если бы. Сплошные «если бы». Я подумал о Джузеппе-Питере-Пьетро Гольдони. С каким лицом он вошел в мою дверь — собранный, решительный, как солдат в бою, своей быстротой и точностью напомнив мне Тони Вэйна. Он сам забрал Доминика с пляжа и сам в маске похитил Алисию. Возможно предположить, что именно он назвался шофером, когда приехал за Морганом Фримантлом, и если так, то сам акт успешного похищения был для него таким же огромным удовольствием, как и получение денег.

Если я правильно его понимаю, подумал я, поможет ли это мне? Прежде я никогда не говорило похитителем лицом к лицу — всегда через посредника.

Акт принудительной торговли за выкуп, учебное пособие «Либерти Маркет», глава шесть. Очень трудно принуждать, когда находишься в таком невыгодном положении.

Шло время. Над головой время от времени пролетали самолеты, прилетела птичья чета посмотреть, что это за чужак залез тут на их территорию. Я сидел не то чтобы очень неудобно, пытаясь собраться с мыслями и прикидывая, сколько я тут еще смогу просидеть. Пошел дождь.

Дерево мало спасало, но я не особо тревожился. Капли падали сквозь листву, словно мягкий душ, свежим и непривычным ощущением лаская кожу. Я прежде никогда не бывал под дождем нагишом, насколько я помнил. Я поднял лицо, открыл рот и стал глотать капли, падавшие мне на лицо.

Вскоре дождь прекратился, стало темно. Придется тут всю ночь просидеть, подумал я.

Всю ночь так всю ночь. Прими. Смирись. Не так уж это и тяжело.

Я был силен и здоров, обладал врожденной выносливостью, пределов которой никто никогда не испытывал. Хотя руки и были скованы, но не туго и вполне терпимо. Я мог долго здесь просидеть без особых страданий. Я догадывался, что сидеть-то как раз и придется.

Хуже всего был холод, к чему прибавилось по приближении ночи еще желание съесть горячий ужин. Я пытался отрешиться от этих мыслей.

Я попытался активно скрести дерево наручниками, чтобы посмотреть, не смогу ли я перепилить ими дерево, как пилой. В результате я лишь слегка ободрал поверхность ствола и еще сильнее кожу рук с внутренней стороны.

Пусть деревце было молодым, но ствол его был плотным и очень твердым.

Я то и дело засыпал, довольно глубоко, раз повалился на бок и проснулся, уткнувшись носом в листву и потянув до боли плечо. Я попытался улечься поудобнее, но все получалось не Бог весть что — сидеть было лучше.

Я ждал, дрожа, рассвета, и впервые в голову мне закралась мысль — а вдруг он решил меня вот так здесь оставить умирать?

Он не убил меня в отеле. Укол в бедро, от которого я потерял сознание, мог точно так же оказаться смертельным, если он хотел бы меня убить. В ковре можно было свободно вынести как человека без сознания, так и труп.

Если он просто хотел меня убить, то почему я все еще здесь?

Но если он хотел отомстить... то это другое дело. Я уверенно говорил Кенту Вагнеру, что Джузеппе-Питер не станет медленно убивать... возможно, я ошибался.

Ладно, сурово сказал я сам себе, поживем — увидим. Настал день. Серый день с еще более низкими облаками, ветреный, ничего хорошего не обещавший.

А где же Верди? — подумал я. Я бы не отказался от оркестра. Верди...

Джузеппе Верди. Ну да. Джузеппе... Это имеет смысл. Пьетро было его собственным именем, Питер — по-английски.

Кофе не помешал бы, подумал я. Позвони и закажи в номер. Первые двадцать четыре часа для жертвы самые тяжелые, гласило учебное пособие «Либерти Маркет», глава первая. Теперь я в этом сомневался. Когда, судя по свету (если не считать облаков), настал день, он пришел меня проведать.

Я не слышал, как он подошел, он просто вдруг возник несколько позади меня. Вышел из лавровых кустов. Джузеппе-Питер-Пьетро Гольдони, в своем коричневом кожаном пиджаке с золотыми застежками на манжетах.

Мне показалось, будто я знал его всегда, и все же он был совершенно чужим. В его появлении, в том, как он двигался, в осанке была какая-то неумолимость, немая жестокость, потаенная надменность. Он не скрывал торжества, так что у меня невольно волосы на затылке встали дыбом.

Он встал передо мной и посмотрел на меня сверху вниз.

— Ты — Эндрю Дуглас, — сказал он по-английски. Говорил он с явным акцентом, и, как и всем итальянцам, ему трудно было с непроизносимыми шотландскими звуками, но смысл я понимал.

Я посмотрел ему прямо в лицо и не произнес ни слова.

Он ответил мне бесстрастным, но упорным взглядом, и я начал понимать, что он относится ко мне так же, как я к нему. С обеих сторон чисто профессиональное любопытство.

— Ты сделаешь для меня запись на пленку, — сказал он наконец.

— Хорошо.

У него брови поползли вверх — он не ожидал, что я так легко соглашусь.

— Ты не спрашиваешь... кто я?

— Ты человек, который похитил меня из отеля, — ответил я.

— А как меня зовут? — спросил он.

— Не знаю, — сказал я.

— Меня зовут Питер.

— Питер. — Я наклонил голову, выражая признательность за представление. — Почему я здесь?

— Чтобы сделать запись.

Он мрачно посмотрел на меня. Черная на фоне неба круглая голова, давно знакомые по фотороботу черты лица. Я почти верно его запомнил, подумал я. Ошибся, может быть, только в линии бровей — у висков он были прямее.

Он ушел где-то на час, затем вернулся с коричневой дорожной сумкой на плече. Похоже, сумка была и тонкой кожи с золотыми замками. Все подобрано.

Из пиджака он достал большой лист бумаги и развернул его передо мной, чтобы я мог прочесть.

— Это ты наговоришь на пленку, — сказал он. Я прочел послание, которое было старательно написано заглавными буквами. Писал американец, не сам Джузеппе-Питер. Послание гласило:

"Я Эндрю Дуглас, тайный агент полиции. Вы там, в сраном жокейском клубе, слушайте внимательно. Вы платите десять миллионов английских фунтов, как вам было сказано, подписанные чеки должны быть готовы ко вторнику.

Отошлете на номерной счет 26327/42806, «кредит Гельвеция», Цюрих, Швейцария. Когда деньги с чека будут сняты, получите Фримантла назад. Ни пенсом меньше.

Затем сидите тихо. Если в дело будет замешан хоть один коп, сделки не будет. Если все пройдет нормально и выкуп будет как надо, вы узнаете, где меня найти. Если кто-то попытается заблокировать сделку после освобождения Фримантла, меня убьют."

Он засунул бумагу во внутренний карман пиджака и начал вытаскивать из сумки магнитофон.

— Я не стану этого читать, — бесстрастно сказал я.

Он замер на середине движения.

— У тебя нет выбора. Не будешь читать, я тебя убью.

Я ничего не сказал, просто спокойно, без вызова посмотрел на него, стараясь не выказывать волнения.

— Я тебя убью, — повторил он. Да, подумал я, Убьешь, но не за это.

— Это плохой английский, — сказал я. — Лучше бы ты сам написал.

Он отпустил магнитофон, и тот упал в сумку.

— Ты что, хочешь мне сказать, недоверчиво проговорил он, — что не будешь этого читать из-за литературного стиля?

— Да, из-за литературного стиля, — ответил я. Он на некоторое время отвернулся, потом снова повернулся ко мне.

— Я изменю слова, — сказал он, — но ты будешь диктовать только то, что я скажу. Понял? Никаких... — Он поискал слова, но наконец сказал по-итальянски:

— Никаких кодовых слов. Никаких тайных знаков.

Я подумал, что, если я заставлю его говорить по-английски, это может хотя бы немного уменьшить его преимущество, потому спросил:

— Что ты сказал? Я не понял.

Его глаза слегка сузились.

— Ты говоришь по-испански. Горничная в отеле сказала, что ты испанец. Думаю, что ты и по-итальянски говоришь.

— Очень плохо.

Он вынул бумагу из кармана, взял ручку и, положив ее на сумку, начал писать на обратной стороне листа новую версию послания. Закончив, он показал его мне, держа так, чтобы я мог прочесть.

Теперь написанное изящным почерком, послание гласило следующее:

«Я Эндрю Дуглас. Жокейский клуб, соберите десять миллионов английских фунтов. Во вторник отошлите заверенный банковский чек на номерной счет 26327/42806, „кредит Гельвеция“, Цюрих, Швейцария. Когда банк оплатит чек, Морган Фримантл вернется. После ждите. Полиция не должна вмешиваться. Если все будет спокойно, я буду свободен. Если деньги из швейцарского банка получить будет невозможно, я буду убит.»

— Хорошо, — сказал я. — Гораздо лучше.

Он снова потянулся за магнитофоном.

— Они не заплатят десять миллионов.

Его рука снова замерла.

— Я знаю.

— Да. Я уверен, что ты знаешь. — Мне хотелось почесать нос. — При нормальном ходе дел на твой счет в швейцарском банке пришло бы письмо от Жокейского клуба с более реалистическими предложениями.

Он бесстрастно слушал, переводя слова на итальянский и осознавая их.

— Да, — ответил он.

— Они могли бы предложить тебе сто тысяч фунтов, — сказал я.

— Чушь.

— Может, еще пятьдесят тысяч для покрытия твоих расходов.

— Все равно чушь.

Мы оценивающе посмотрели друг на друга. При нормальном ходе дел переговоры о выкупе велись бы не так. С другой стороны, что могло помешать?

— Пять миллионов, — сказал он. Я ничего не ответил. — Пять, не меньше.

— У Жокейского клуба нет денег. Эта организация работает на общественных началах. Богатых людей в клубе нет. Они не могут выплатить пять миллионов. У них просто столько нет.

Он спокойно, без гнева покачал головой.

— Они богаты. У них точно есть пять миллионов. Я знаю.

— Откуда? — спросил я. Он слегка моргнул, но снова повторил: Пять миллионов.

— Двести тысяч. И больше точно не будет.

— Чушь.

Он зашагал прочь и исчез в лавровых зарослях. Я понял, что он хочет подумать в одиночестве. Номерной счет в швейцарском банке — это очень интересно. Он явно собирался почти сразу же перевести деньги на другой счет, в другой банк, и хотел быть уверенным, что Жокейский клуб не собирается замораживать его счет, или выслеживать его, или устраивать ему ловушку. Поскольку членами клуба могли оказаться некоторые из ведущих банковских умов Англии, то его предосторожности очень даже имели смысл. Одну жертву вернут за выкуп. Вторую — когда выкуп исчезнет неведомо куда. Моргана Фримантла за деньги, Эндрю Дугласа — за время.

Нельзя будет засунуть «маячок» в кейс с выкупом, как сделали возбужденные карабинеры, не будет кучи грязных — и зафотографированных банкнот. Только номера, сохраненные в электронном виде, сложные и безопасные.

Вычистить счета джентльменов из Жокейского клуба и всю сумму отослать телексом в Швейцарию.

Имея деньги в Цюрихе, сам Джузеппе-Питер мог затеряться в Южной Америке, обезопасившись от влияния местной повальной инфляции. Швейцарский франк переживет любую бурю.

Думаю, выкуп за Алисию сразу же перекочевал в Швейцарию, превратившись во франки. Они уже прошли отмывку. То же самое с полученным ранее выкупом за владельца ипподрома. Хотя операция с Домиником привела к тяжелой потере, Джузеппе-Питер наверняка уже имел в кармане миллион английских фунтов. Интересно, на какой сумме он остановится? Может, похищение — это своеобразная наркомания? В его случае он все продолжал и продолжал.

Я поймал себя на том, что по-прежнему думаю о нем как о Джузеппе-Питере. Пьетро Гольдони звучало как-то незнакомо.

Наконец он вернулся и встал передо мной, глядя на меня сверху вниз.

— Я деловой человек, — сказал он.

— Да.

— Встань, когда говоришь со мной.

Я подавил первый порыв к неповиновению. Никогда не зли своего похитителя — урок номер два для жертвы. Пусть он будет доволен тобой, понравься ему — ему будет не так хотеться тебя убить.

Да пошло это учебное пособие, саркастически подумал я и встал.

— Это уже лучше, — сказал он. — Каждый раз, когда я буду приходить, вставай.

— Хорошо.

— Ты наговоришь на пленку. Ты понимаешь, что я хочу сказать. И скажешь. — Он на мгновение замолчал. — Если мне не понравится то, что ты говоришь, мы начнем снова.

Я кивнул.

Он вынул из кожаной сумки магнитофон и включил его. Затем вытащил из кармана листок с указаниями, встряхнул его и протянул мне свою собственную версию послания. Знаком приказал мне начинать. Я прокашлялся и, как мог бесстрастно, начал:

— Это Эндрю Дуглас. Выкуп за Моргана Фримантла теперь снижен до пяти миллионов фунтов...

Он выключил запись.

— Этого я не просил тебя говорить, — подчеркнул он.

— Нет, — скромно кивнул я. — Но это сэкономит время.

Он поджал губы, подумал, велел мне снова начинать и нажал кнопку. Я продолжал:

— Это Эндрю Дуглас. Выкуп за Моргана Фримантла снижен до пяти миллионов фунтов. Эти деньги должны быть высланы заверенным чеком в «Кредит Гельвеция», Цюрих, Швейцария и положены на номерной счет 26327/42806. Когда деньги поступят на счет, Морган Фримантл будет освобожден. После этого не должно быть никакого вмешательства со стороны полиции. Если вмешательства не будет, если деньги поступят в швейцарский банк без ограничений и их можно будет без задержки перевести на другой счет, меня освободят.

Я остановился. Он нажал кнопку и сказал:

— Ты не закончил. Я посмотрел на него.

— Ты скажешь, что в противном случае тебя убьют.

Его темные глаза впились в мои. Он сейчас сидел, и наши головы были на одном уровне. Я видел, что это не простая угроза. Он снова нажал на кнопку.

— Мне сказали, — холодно добавил я, — что в противном случае меня убьют.

Он коротко кивнул и выключил магнитофон. Засунул его в одно отделение сумки и полез в другое за чем-то еще. У меня в животе зашевелился дикий страх, и лишь огромным усилием воли я подавил его. Но это был не пистолет и не нож, а бутылка из-под кока-колы с какой-то молочно-белой жидкостью.

Но я отреагировал на это почти так же плохо. Несмотря на прохладу, меня прошиб пот.

Он вроде бы не заметил. Отвернул крышечку и порылся в сумке, вытащив толстую пластиковую трубочку с веселыми полосками.

— Бульон, — сказал он. Сунул трубочку в бутылку и поднес ее к моему рту.

Я втянул немного. Это был куриный бульон, холодный, очень густой. Я быстро выпил все, опасаясь, что он отнимет.

Он смотрел, не говоря ни слова. Когда я закончил, он бросил трубочку на землю, завернул крышечку и сунул бутылку в сумку. Затем снова окинул меня долгим, задумчивым, упорным взглядом и тут же ушел прочь.

Я сидел на глинистой земле и чувствовал себя таким жалким и слабым.

Черт побери, подумал я. Черт все это побери... Все дело во мне, думал я. В каждой жертве. Безнадежное чувство унижения, мучительное чувство вины за то, что я дал себя похитить.

В плену, голый, одинокий. Жизнь зависит от того, принесет враг еду или нет... Классические признаки синдрома надлома жертвы. Я вновь вспомнил учебное руководство. Пускай по чужому опыту я и знал, как что бывает, это не слишком-то помогало мне пережить нынешнее потрясение.

В будущем я запомню все, что мне говорили, не только головой, но каждой клеточкой тела. Если у меня будет это будущее.