Следователь и Колдун

2 Небьющееся сердце

…Растрепанное летнее солнце уже почти поднялось над лесом, медленно приближаясь к зениту, и в его свете неподвижные воды лесного озера казались очень темными, почти черными. Блестящее зеркало водной поверхности, местами укрытое ряской, лишь иногда тревожили редкие всплески, по которым опытный рыболов немедленно бы понял, что здесь как раз самое место для того чтобы закинуть удочки.

Припекало. В сонном июньском мареве над водой порхали стрекозы, пронзая колонны золотого света; от воды все больше и больше пахло тиной, илом и холодом, намекающим на скрытые подземные ключи. Легкий ветерок, чьи почти незаметные дуновения приносили томный запах мха и лесных цветов, слабо шевелил прибрежные заросли камыша, в которых, время от времени, шныряли какие-то мелкие зверьки, должно быть, водяные крысы.

Это озеро находилось всего в тридцати верстах от Нижнего Тудыма, однако места эти были самой настоящей глухой глушью; со всех сторон озеро обступала стена леса и одного взгляда на эти деревья — древние дубы-великаны в три обхвата — хватало чтобы понять: люди в здешние чащобы заходят редко.

Но, все же, иногда заходят.

…В двадцати шагах от озера, на небольшом глинистом склоне, из боков которого выпирали толстенные черные корни, стоял шалаш.

Это был добротный двускатный шалаш устроенный по всем правилам таежной фортификации: окопанный на случай дождя, устеленный густым лапником, с подстилкой из мягкой травы и листьев и натянутой у входа бечевкой на которой были развешаны пучки «звонкой протравки» — от комаров. Рядом с шалашом горел костер, над которым весело булькал котелок прикрытый крышкой, тут же лежал запас суточный хвороста и два здоровенных рюкзака марки «Проклятие туриста» из тех восьмидесятилитровых монстров, которые так любят туристы-горожане, набивающие их до отказа, а потом падающие под их весом на десятом километре пешего похода.

Тут же, у самой воды, вдоль берега расположился ряд удочек, закрепленных на самодельных «рогатках». Маленькие колокольчики привязанные к леске были неподвижны, равно как и стайка разноцветных поплавков, медленно дрейфующих от берега к центру озера.

Рядом с удочками на двух маленьких раскладных креслицах из стальных трубок и парусиновых каркасов сидели двое мужчин.

Оба рыбака давно разменяли пятый десяток, но это было единственное, что их роднило: первый был низеньким полным коротышкой, чью макушку украшал жидкий каштановый «ежик», а второй — длинным точно жердь вихрастым блондином, явно водившим знакомство с гантелями и не пренебрегающим утренними пробежками. Вид у блондина был слегка дурашливый; такой себе деревенский дурачок из сказок. Но иногда, когда его тонкие губы искривлялись в тонкой змеиной улыбке, становилось понятно: не прост, ой не прост был вихрастый!

Зато с коротышкой все было предельно ясно: бекон. И сало, а еще куриные крылышки, темное пиво, сосиски, холодец, пирожки и много-много наваристого борща с плавающими в его недрах жирными золотистыми ребрышками. И, конечно же, всеобъемлющая лень, плюс искренняя, с детства нелюбовь к спорту.

Из одежды на мужчинах были только парусиновые шорты. В настоящий момент оба рыболова дымили козьими ножками и оживленно беседовали, не обращая особого внимания на поплавки: утренний лов был окончен, и уха в котелке была в получасе от полной готовности.

— …вот честное слово, Фигаро, так и сказал: «…можем даже отправить на переквалификацию в Академию Других наук, прямо в спецкорпус». Каково, а? — Вихрастый блондин возмущенно размахивал руками.

— И что вам не понравилось, дражайший Гастон? — коротышка развел руками. — Милейший господин Метлби, разумеется, первоклассно преподал вам теорию, но вот с практикой у вас не сложилось… В любом случае, вы пошли общим потоком, так что нечего вредничать… И как вам первый курс?

— О, — Гастон засмеялся, — это нечто! Я безумно доволен, Фигаро! Меня допустили к квалификационному экзамену по результатам которого автоматом закрыли всю теорию. Поэтому у меня был целый год практики — и какой практики! Меня учил колдовству сам Стефан Целеста, знаменитый магистр, чье имя в этом году на устах у всего научного света Европы. Вы слышали: он решил знаменитую задачу Крегора-Моне? Ту самую, что о создании стабильных блиц-коридоров между двумя точками на движущихся телах?

— М-м-м-м… И что?

— Как это «что»? — возмутился блондин, — вы с ума сошли?! Теперь можно будет открыть стабильный блиц на Луну! Осталось только придумать, как зашвырнуть туда приемную платформу.

— На Луне воздуха нет.

— Ну, на Марс… Вы, Фигаро, как-то далеки от фронта научно-технического прогресса, право слово…

— И слава Небесам, что так. — Фигаро украдкой сплюнул через плечо. — Но вы рассказывали о практике под началом господина Целесты.

— О, — Гастон просиял, — это было нечто. Я ему такой: господин Целеста, еще в детстве специалисты доказали, что у меня врожденный блок к колдовству. Не могу, понимаешь, нормально колдовать, хоть ты тресни!

— А он что?

— А он такой: а вы что? А я ему — пошел, говорю, в администраторы. А Целеста: вот это вы зря. Вон канцлеру Гейгеру тоже по молодости лет такое заявили. Мол, хреновый, вы, господин Гейгер, художник, надо бы вам сменить, понимаешь, род деятельности… Так что очень даже хорошо, что этот пострел Фигаро выдал вам рекомендательное письмо. Мы, говорит, еще сделаем из вас следователя ДДД!

— Аа-а-а-а-х-х-хаха! А вы что?

— Да ничего. — Гастон выпустил дымное колечко и довольно зажмурился. — Колдую, вот, помаленьку. Сдал практику первого курса на «хорошо».

— Ого! Это, я вам скажу… — Фигаро присвистнул. — У Стефана Целесты «хорошо» для первокурсника это…

— Фигаро!

— …это, можно сказать, высшая похвала. Помню, как-то…

— Фигаро!

— …как-то сдавал я ему эту самую практику…

— Фигаро! Уха!

— Ах ты ж черт!

…И они, сломя ноги, побежали снимать котелок с костра, а далеко-далеко над озером, в бездонной синеве неба, кружил лесной ворон — предвестник скорых новостей, суховеев и неожиданных встреч.

— …эх, Фигаро, по ходу, улопатили мы всю уху. — Гастон грустно заглянул в котелок и вздохнул. — Пойду, что ли, песочком его…

— А шашлыки?

— А шашлыки мы еще вчера умяли.

— Стоп. — Фигаро поднялся с подстилки из еловых ветвей, на которой только что блаженно щурился, покуривая трубку. — Это что получается: у нас из еды больше нет ничего?

— Есть еще колбаса. Ну, и может, вечером рыбы наловим, но это уж как пойдет.

— Ну вот, — расстроился следователь, — теперь опять в город за продуктами.

— Кстати, где-то рядом должна быть деревня… — Гастон задумчиво потер подбородок. — Там, думаю, можно найти все, что нам нужно.

— И вы знаете, где она?

— Ну-у-у…

— Вот тот-то и оно, что «ну». Так что завтра утром заведем вашу мотоколяску — и в город… Нет, ну надо же: сожрать все продукты за три дня!

— Давайте только не показывать пальцами на того кто все их сожрал.

…Последнюю фразу Фигаро предпочел не услышать.

…Когда солнце опустилось за густые кроны деревьев и жара, наконец, спала, клевать стало заметно лучше. Уже темнело, когда Гастону удалось вытащить щуку — не самую крупную, но, все же, щуку — зубастую, сильную и очень наглую рыбину, которую Фигаро у берега пришлось оглушить кинетиком (Гастон сгоряча вообще предлагал шарахнуть молнией прямо в воду, но Фигаро пристыдил его; это было чистой воды браконьерство, перевод рыбьей мелочи и вообще неспортивно).

Снова закипела уха, и первый заместитель городского головы Нижнего Тудыма на радостях предложил выпить. Фигаро, сделав несколько снимков Гастона со щукой на свой «Пентаграмм-42» («…освещение, конечно, уже не то, но у меня светочувствительная пленка), немного подумав, согласился.

В итоге оказалось, что из спиртного у рыбаков осталась только водка: бутылка у Гастона и бутылка у Фигаро. Зато это была «Синяя вьюга» — столичный продукт, редко попадавший в Нижний Тудым, и поэтому считавшийся в городке чуть ли не деликатесным. Следователь еще весной привез из Столицы ящик, а вот откуда «Вьюга» взялась у Гастона, так и осталось загадкой.

Они выпили по стакану и принялись за уху. Некоторое время на берегу безымянного лесного озера слышалось только деловитое чавканье, в которое контрапунктом врывался перезвон цикад. В небе зажигались первые тусклые звезды.

— …так не знаете, где деревня? Я к чему: тоже, вроде, как-то слышал, что есть здесь поселение: то ли углежоги, то ли охотники, то ли еще кто… — Фигаро с аппетитом облизал ложку и грустно посмотрел на пустой котелок.

— Где-то есть. — Гастон открыл раскладной нож и принялся нарезать колбасу. — Но вслепую я искать его не пойду ни за какие коврижки. Вон там, — он махнул рукой куда-то в сторону противоположного берега — Петровы Вырубки — всего-то час пути. А сразу за ними — Охотничий лог. Вы, Фигаро, историю про Охотничий лог не слышали?.. Конечно, не слышали; это дела давние… Так вот: случилось это когда я только-только в школу пошел — кстати, городской голова, почтенный господин Матик был моим однокашником и жутким пройдохой…

— Да я знаю…

— Ага… Значит, как-то летом — в эту же, примерно, пору, — пропали в здешних лесах две девушки. Пошли по грибы и не вернулись. Это, понятно горе — не беда; такие «пропажи» быстро находят. В девяти случаях их десяти оно как бывает: пошла баба в лес, туда-сюда, там полянка, здесь полянка, а вон там еще лисичек полно, а вон и белый гриб шляпку показал… ой, а где это я? Готово, заблудилась. Тогда садись на пенек и жди охотников. А охотники заговор поисковый начитают и через час-два пропажу-то и найдут.

— Ага. А в лесу — волки.

— Конечно, волки, — согласился зам. городского головы, — да только кто ж в наших краях заговора от волков-то не знает?! Ну а лешаки всякие, да чащобники — это уже амулеты. Без них из дому местные вообще не выходят… Словом, снарядили поисковый отряд: три охотника. Все как один — молодые парни, да только работы-то там — пшик. Ждали их уже к утру — не вернулись. Вечер — нету. На следующее утро старики уже брови стали хмурить. Снарядили другой отряд: десять человек. Все как один — бывалые мужики, матерые охотники, что леса эти вдоль и поперек прошли… Эх… Короче, последний лагерь пропавшей группы нашли как раз в Охотничьем логе. Костер догорает, все вещи на месте, ружья заряженные прямо на земле валяются… а вот и скарб бабий — нашли, стало быть, пропавших девок. Да только сами как в воду канули. Шалаш разметан, словно ураганом, вещи перевернуты, в каждом туеске кто-то рылся, но ничего не взял: деньги да побрякушки какие были — все на месте. И ни капли крови вокруг. Да и тел так и не нашли.

— Лешак?

— Да какой лешак — амулеты же! На баюна думали…

— Баюны на группы не нападают никогда.

— Вот то-то и оно!

— Черная Вдовушка вполне могла бы…

— Могла. Так она схватила бы одного-двух, и все. И поисковые заговоры не сработали, вот что самое странное-то! Вьется, вьется «дедкина дорожка», и все по поляне, где охотники пропали, все по поляне! Будто и живы они и в порядке, и здесь, в трех шагах… Жуть, конечно…

Они выпили, закусили колбасой и черным хлебом, и некоторое время прислушивались к звукам вечернего леса. В озере изредка всплескивала рыба, в траве шуршали мелкие ночные зверушки, где-то глухо ухал филин. А затем вдруг до слуха рыбаков долетел другой звук: низкий протяжный стон, исходивший, казалось, из недр земли.

— Вот, — Фигаро поежился, — я вчера слышал это три раза. Причем один раз — среди бела дня. Что это, по-вашему?

— Черт его знает… — Гастон задумчиво достал из кармана трубку и кисет. — Может, болотные газы. Может, земля усаживается. А может… хрен его знает, одним словом… А вот, слышите?

…Над лесом пронесся протяжный крик, похожий на скрип петель ржавой двери. Где-то в чащобе что-то заухало, затарахтело и, в конце концов, нехотя стихло.

— А, — следователь махнул рукой, — так это же подземники. Старые деревья валят. Они не опасны и человека страсть как боятся. Поверьте мне, Гастон: задумай хищный Другой вас схарчить, вы его до самой последней секунды не услышите.

— Ну, вы меня успокоили, Фигаро! — Гастон поцокал языком. — Прям камень с души, чес-слово!.. А подброшу-ка я дровишек… Да, так лучше… Светлее… В общем, чего только в наших лесах не водится: и баюны, и лешаки, и чащобники, и дриады…

— Дриады не опасные.

— Ага, как же! Навостришь топор не на то дерево, а оно тебе веткой по башке! «Не опасные», скажете тоже…

Стемнело. В небеса осиянные целым сонмом звезд, медленно взбиралась из-за леса Луна. Зазвенели комары, но следователь колдонул «накомарник», а Гастон подбросил в костер какой-то травки с одуряющим запахом, и стая мелких вампиров, оскорблено жужжа, отправилась пытать счастья в других местах.

— …а еще есть здесь, чуть дальше на север, ближе к старым глиняным ямам, Чертовы Озера. На вид обычные озерца, вот как это, возле которого мы стоим. Но там все в предупреждающих вешках и люди в здравом уме туда не ходят.

— Болотные огни?

— Болотные огни тоже, но не в них дело. Днем это обычные озерца, маленькие, неприметные, с подземными ключами. Только без рыбы совсем, и птиц там нет. Ночью — то же самое, ничего необычного. Но упаси тебя Святый Эфир остаться там на ночь: утром обязательно одного-двух человек из компании недосчитаются. И сторожить бесполезно — все уснут, хоть ты их палками бей. Помню, раз бригада лесорубов подумала, что их товарищ, что ночью пропал, в озеро свалился. Решили понырять, поискать. Так их потом никто и не видел больше никогда.

— Да, — поежился следователь, — я уже понял, что места у вас глухие… А давайте-ка еще по одной, а то что-то вы на меня жути нагнали, Гастон…

…Тут, пожалуй, следует сделать небольшое отступление и сделать некоторые пояснения.

…Вот уже почти неделю старший следователь Департамента Других Дел Александр Фигаро отдыхал в лесах под Нижним Тудымом в компании первого зама городского головы. Следователь не был в официальном отпуске, он не подавал заявление за свой счет, он даже не купил больничный лист в муниципальной клинике — он просто ушел в банальнейшую самоволку и был счастлив.

Лето пришло в Нижний Тудым одуряющей жарой и всеобъемлющим сплином. Жизнь старого городка замерла; днем все сидели по домам, а вечером потихоньку выбирались на улицы, где сидели на плетеных стульях летних кафе, попивая холодное пиво из погребов и судача о всякой банальщине. Даже Пружинная фабрика перешла на работу исключительно в ночную смену; днем цеха превращались в филиал преисподней, и охладить их не было никакой возможности: не справлялись даже погодные амулеты.

Городской голова, господин Матик, уехал в месячный круиз по Лютеции, оставив вместо себя Гастона, а тот, не будь дурак, перевалив всю работу на плечи второго зама, господина Сиринуса, поспешил к Фигаро и предложил тому, наконец, порыбачить («…а то только треплем языками, а толку нуль»).

Фигаро, изнывающий от безделья вот уже вторую неделю, согласился безоговорочно, тут же принявшись собирать рюкзак. Следователь, в буквальном смысле, дурел; за четырнадцать дней полного безделья он придумал, записал и отточил восемь кондиционирующий заклятий — одно другого краше. Он бы с удовольствием потратил это время на занятия с Артуром, но призрак Мерлина Первого временно отсутствовал. Пятнадцать дней назад Артур разбудил следователя посреди ночи и заявил, что уезжает в командировку.

«Мне нужно продолжить работу с материалами Кроули, — заявил призрак с крайне деловитым видом. — Но для этого мне понадобится уехать. Большая часть моих исследований будет заключаться в работе с бумагами, а сами эти бумаги находятся в разных… хм… местах. Очень далеко отсюда».

«Но как вы будете с ними работать? — недоуменно спросил Фигаро, — Ведь вы…»

«Да, да я знаю; я могу «проявляться» лишь рядом с Орбом, — раздраженно скривился Артур. — Но для работы с книгами, бумагами и облачными хранили… короче, могу обойтись и без манифестаций».

«И надолго вы… хм… отлучитесь?»

«Месяца на два-три. Не больше. Осенью вернусь в любом случае, обещаю. Но уехать мне нужно, поверьте. Уж если Договор Квадриптиха в вашей крови подал голос, значит, Демон начинает нервничать, и времени осталось не так много. А вы, Фигаро, обещайте мне, что не будете рисковать жизнью. Я вас, правда, кое-чему научил, но это так, ни о чем. Из вас боевого колдуна делать все равно, что из леденца меч ковать. Так что… Короче, берегите себя, очень вас прошу».

Так что к настоящему времени следователь перебывал в блаженном покое: лес, озеро, костер, рыба, водка… Водка, кстати, довольно быстро заканчивалась, о чем Фигаро озабочено заявил Гастону.

— Да, вижу, — тот озадаченно кивнул, — приговорили мы бутылочку-то. А вот хватит ли еще одной… Это, конечно, теорема Мерлина. Ну, в любом случае, ночь на дворе. Даже если и есть тут деревня, не пойдем же мы ее искать!

…Однако когда во второй бутылке осталось около четверти оба приятеля внезапно обнаружили в себе такой запас смелости и такой прилив духа, что решили отправиться на поиски деревни немедленно.

— Да я… х-х-ик! Да я на Ночного Летуна хаживал! С железным прутом!

— Ха! Да я как-то кровососку уделал — во-о-о-от такущую! Заклятьями жарить пришлось, пули не брали!

— А я на кикимору…

— А я волколака!..

— А я…

…Когда бутылка окончательно опустела, выяснилось что первый зам. городского головы и следователь ДДД за свою жизнь расправились с целой ордой наиопаснейших Других существ и посему являли собой самых бесшабашных и отъявленных головорезов во всех здешних лесах. Они уже перебросили через плечи легкие холщовые сумки — для еды и выпивки — и кто знает, чем бы закончился их поход по ночной чаще, если бы в этот самый момент к костру не вышел человек.

Или, точнее сказать, человечек. Ночной визитер был на голову ниже Фигаро, румян, опрятен, гладко выбрит и белобрыс. На вид ему было лет сорок; на голове незнакомца восседала огромная соломенная шляпа, похожая на самую большую в мире древесную поганку, а обут коротышка был в «колтышки» — местный вид самодельной обуви из кожаных обрезков и деревянных брусков которую повально носили углежоги, дровосеки и прочий люд, у которого не было монет на такую роскошь как сапоги. Также на госте были штаны из мешковины и длинная белая рубаха с множеством карманов, карманчиков и кармашек, чем-то похожая на конторский фартук, только предельно сельского извода.

— Доброй ночки! — подал голос незнакомец, — не подскажут ли добрые господа, имею ли честь…

Но вниманием Фигаро и Гастона уже всецело завладел предмет, который человечек держал в руках: здоровенная плетеная корзина, из которой соблазнительно торчало длинное горлышко бутылки заткнутое пучком перемотанной бечевкой травы.

— Любезный, — почти пропел Гастон, — а не подскажете ли вы что это у вас такое в корзинке? Часом, не водка ли?

— Нет, — коротышка с достоинством выпрямил спину, — это самогон. Прекраснейший самогон в мире, который гонит моя жена, великолепная Цевинка из…

— А не согласится ли запоздалый путник, — к разговору подключился следователь, и голос его источал мед и елей — продать нам немного этого замечательного зелья? Вы, я так понимаю, местный? Из деревни что неподалеку?

— Э-э-э… Вы правы, сударь, я из Топкой Пали и это действительно неподалеку. А вот что до «продать»… Понимаете, эту бутыль я должен передать как гостинец господам к которым…

— А выпить? У костра? У нас хлеб, колбаса…

— И щука! Глядите, сударь, какая рыбина!

— О! — незнакомец одобрительно осмотрел щуку, висевшую на бечевке возле шалаша, — такого зверя надо бы на угли…

— Так сгорит же!

— А его сперва в глину закатать надобно. И, опять же, травки здесь растут которые тоже можно бы… Эм-м-м… Ну, разве что, по стаканчику…

Размеры бутыли были воистину чудовищны; сразу стало понятно, что и «по стаканчику» и даже «по два стаканчика» не нанесет ее содержимому ни малейшего ущерба. Фигаро довольно щурился, вытирая губы — самогон был страсть как хорош: крепок как алхимический спирт, чист как помыслы монаха и не имел даже следов дрожжевого запаха. Тут же было решено запечь щуку как можно быстрее, поскольку, как выразился ночной гость, «…рыба она как баба: чем свежее, тем лучшее».

Гость представился Фанфурием Гузликом, помощником старосты Топкой Пали, чем привел Гастона в неимоверный восторг.

— Так вы мой коллега! Ну надо же! За это нужно всенепременно…

— А, господин Матик! — Гузлик важно кивал головой, — знаем, знаем… Суръезный человек!.. А теперь жабры… И вот этой травки ей в брюхо — для запаху…

…К тому времени как щука была готова, вся троица была уже не вполне транспортабельна, однако кулинарный талант господина Гузлика оценила по достоинству.

— М-м-м! Фот это фа! Фкуфнейфая фефь, фто я ел!

— О-о-о!..

— У-у-у!..

Под самогон и стоны блаженства щука была уничтожена до косточек, после чего Фигаро пришла идея выкупаться в озере. Гастон горячо поддержал следователя, и даже помощник старосты, поохав, что, мол, дурная идея, господа хорошие, полез, в конце концов, в воду.

…Лучи утреннего солнца, пробившиеся через полог листвы, осветили следующую картину: на берегу догорал костер, в пепле которого еще можно было обнаружить обломки щучьего хребта, а в нескольких шагах от заметно покосившегося шалаша на земле спала троица: Фигаро, обнявший пустую стеклянную бутыль, Гастон, на носу которого подсыхали клочья бурой озерной тины и Фанфурий Гузлик, строгостью позы (он лежал на спине, аккуратно сложив руки на груди) напоминающий покойника. «Покойник» шмыгал носом и нервно подергивал ногой — очевидно, помощнику старосты снилось что-то беспокойное.

— … о-о-о-х, Фигаро… Неужели на утро ничего не оставили?

— М-м-м-м… Вообще ничего, друг мой… Ох, как же голова болит… Поверить не могу: бутыль же была — на роту солдат хватит! Когда мы ее приговорили?

…У шалаша, опираясь на ствол молодой березки, стоял Фанфурий Гузлик. На лице помощника деревенского старосты застыли смиренье и тоска.

— Э-э-эх… Господа… Господа, могу я, наконец, уточнить: имею ли я честь видеть перед собой достопочтенного господина Фигаро, следователя Деперт… Депурт… Колдуна?

— Я Фигаро, да, — следователь вяло удивился, — а, простите, любезный, как вы…

— Слава небесам… — Фанфурий закатил глаза и испустил сиплый вздох облегчения. — Слава тебе, святый Горний Эфир и чуры-охранители… Если бы Бровар узнал, что я с каким-то встречным-поперечным его гостинец вылакал… Ох-ох-хо… Хм… Значицца, господин-колдун, послали меня к вам вот по какому делу: беда у нас в деревне приключилась. Да такая беда, что только колдун и надобен… Кстати, коли вы, господа хорошие, прямо сейчас соберетесь, то аккурат через часик похмелиться успеете — ужо я озабочусь…

Деревенька Топкая Паль привела следователя в экстатический восторг.

Пятьдесят домишек сокрытые от мира в лесном разлоге надвое рассекаемом маленькой речкой (даже, скорее, ручьем), Топкую Паль даже и деревней-то назвать было сложно; такие места в Королевстве было принято называть «селениями». Однако все хатки были аккуратно выбелены, дерн и солома на крышах, похоже, регулярно обновлялись, а плетеные оградки стояли ровно и были украшены развесями вполне канонических расписных горшков. Здесь было несколько огородов, однако же куда больше огромных деревянных рам, на которых сушились выделываемые шкуры, почерневших от сажи коптилен и так называемых «холодных ям» — сухих погребов где годами выдерживалось специально обработанное мясо, местный деликатес. В общем, это была самая обычная охотничья деревенька, коих в окрестностях Нижнего Тудыма пруд пруди.

— Мы сперва в город гонцов отправили, — рассказывал Фанфурий по дороге, — да только там сказали, что почтенный господин Фигаро отдыхают в лесу. А я и спрашиваю: где, в каком? В общем, быстро укумекал, что где-то на Паленых озерах вашсиятельство пьянствуют, то бишь, почитай, рядом с нашей Палью.

— Ага… — Фигаро, расстегнув рубаху, пыхтел, обмахиваясь листом лопуха. — Кстати, объясните мне, любезный: почему у вас тут все такое… м-м-м… паленое? Деревенька ваша — Паль, озера — Паленые…

— А, — махнул рукой Фанфурий, — так это ж еще с тех времен повелось, когда в этих местах углежоги жили. Потом ушли куда-то… а, может, и не ушли — всякое болтают… А названия, вот, остались. Тут еще есть Паленая Слободка, Жженые хутора, Копченый ручей…

Выслушивая все эти жжено-паленые названия, следователь лишь рассеяно кивал, внимательно изучая деревню, к которой они подходили. Не похоже было, чтобы Топкая Паль бедствовала: амулетов над дверями ровно столько, сколько надо, двери-окна не заколочены, «бережных кругов» — следов проведения ритуалов защиты от Других существ не видать, кладбище — маленькое и аккуратное, с белеными оградками и ухоженными могилами — тоже в порядке: земля не разрыта, кресты не поломаны, одним словом, мертвецы мирно лежат в своих домовинах, не тревожа сон честного люда. Правда, венки из цветов и разноцветных лент на всех перекрестках и калитках, но это, как раз, в порядке вещей: тут недавно играли или только собирались играть свадьбу.

…И все же было что-то еще, какой-то тонкий эфирный смрад на самой границе восприятия, похожий на призрачную вонь жженой бумаги. Здесь не так давно творили колдовство, темное, дурное колдовство, которое, впрочем, почти не оставило следов. Почему? Любопытно, очень любопытно… «А хорошо, что Гастон со мной», довольно подумал следователь.

…По возвращению Фигаро из столицы первым к нему в гости наведался именно зам. городского головы. Они выпили, посудачили о том о сем, и тогда Гастон вдруг попросил следователя выдать ему рекомендательное письмо в ДДД, которое Фигаро уже несколько раз шутливо обещал администратору.

Фигаро растерялся: разумеется, он, как старший следователь, имел право выдавать подобные документы. Но что, черт побери, сподвигло немолодого уже Гастона на столь внезапную перемену деятельности?!

Зам. Матика, немного помявшись, в конце концов, признался, что, на самом деле, уже давно мечтает стать «полноформатным» колдуном, да только никак не может найти в себе храбрости подать заявку на специальные подготовительные курсы. «Понимаете, Фигаро, — краснея и смущаясь бормотал Гастон, — у меня с детства с колдовством нелады: вроде бы и умею чего-то, а так чтобы по-настоящему… Таланта, что ли, нет… Вот если бы вы направили меня к кому-нибудь из знающих людей…»

Фигаро, недолго думая, выдал администратору направление к самому Стефану Целесте, снабдив его сопроводительным письмом, суть которого вкратце была такой: уж если уважаемый магистр не так давно достаточно вольно обошелся с ним, Фигаро (имелось в виду, разумеется, недавнее расследование в Академии Других наук по итогам которого Мерлин, Артур Зигфрид-Медичи, превратил одного своего старого знакомого в вешалку), то он, разумеется, может оказать ему, Фигаро, ответную услугу, и выяснить, что за проблемы у Гастона с колдовскими способностями.

Матик, городской голова, отреагировал на действия своего первого зама довольно бурно, однако препятствий тому чинить не стал. «…если ты, Гастон, станешь колдуном — отлично! Мне колдун позарез нужен, особенно после того как Фигаро упек Метлби на Дальнюю Хлябь. Но если ты, скотина, вздумаешь улизнуть, я тебя и в Академии найду, а как найду, так не обрадуешься!»

Гастон уехал в начале апреля и вернулся в первых числах июня — сияющий аки майская роза, в новом пальто, модных остроносых туфлях и газовом шарфе-«удавке» на шее. Источая запахи одеколона, дамских духов и дорогого коньяка он тут же вывалил следователю все что с ним случилось за время пребывания в Столице. Его рассказ, правда, наполовину состоял из историй ухлестываний старшего администратора за столичными кралями, но и в колдовстве, как оказалось, Гастон достиг небывалого прогресса.

Стефан Целеста подошел к просьбе Фигаро так же, как и к любому другому своему начинанию: с предельной обстоятельностью. Он отдал Гастона в заботливые руки Савелия Качки, магистра трансформации и медицинской алхимии, а тот, в свою очередь, пропустил несчастного администратора через такое количество всевозможных тестов, что к концу их серии бедняга едва ли не ползал на карачках. Однако же проблема «колдовского завтыка» Гастона была найдена — нечто вроде «слепого пятна» на ауре. «Вещь редкая, но не из тех, что встречаются раз в сто лет», как выразился Качка, после чего заместителя Матика подвергли эфирной перегрузке, которая вызвала у него контузию средней тяжести, потерю сознания и, как следствие, полное исцеление. На языке Качки эта процедура носила название «прожигания каналов».

Так что к настоящему моменту Гастон с нетерпением ждал осени, когда он, наконец, сможет вернуться в Академию и продолжить обучение, а чтобы не терять хватку донимал Фигаро на предмет тренировок. Правда, вот уже почти две недели «тренировки» заключались в ловле рыбы, поглощении огромного количества еды и обильных возлияниях на природе.

…Народу на улицах Топкой Пали было не так чтобы очень много, но те селяне, что попадались следователю на глаза, не выглядели особо запуганными. Моложавые девахи таскали воду из колодца (ведра были таких чудовищных размеров, что, казалось, жалобно поскрипывающие коромысла сейчас просто сломаются), на немногочисленных огородах пропалывали грядки, троица охотников, перешучиваясь, сидела на завалинке вычищая и смазывая ружья; одним словом, никаких следов катастрофы следователь не заметил.

«Значит, какая-то ерунда, — подумал он, — кровососка, пиявка, а, может, Ночной Летун повадился. Хотя странно, конечно: в подобных местах народ отлично знает, что делать в таких случаях. Да и местная травница, скорее всего, ведьма без лицензии. Так за каким чертом я им сдался?.. Интересно, черт возьми! Чую, ждет нас с Гастоном настоящее приключение. И это замечательно — не все ж время бить баклуши и жрать водку…»

…Как оказалось, большая часть жителей Топкой Пали собралась в Общей избе. Это помещение, служившее в деревеньках подобным этой чем-то вроде городского клуба, было полностью забито людьми: сельские вдовушки с волосами до плеч, как велит традиция, важные старики с окладистыми бородами и длиннющими висячими усами и неизменными трубками в желтых, но все еще крепких зубах, охотники с покрытыми шрамами руками и обветренными лицами, молча мутузившие друг дружку дети (для них в углу было сооружено нечто вроде манежа с низкими деревянными бортами) — в Общей избе было не продохнуть. Однако как только староста Бровар — высокий тощий старик в такой же соломенной шляпе как и у Фанфурия, одетый в вышитую рубаху, тканые штаны и кожаные сапоги — хлопнул ладонью по столу, все немедленно затихли и уставились на вошедших. Даже дети мгновенно перестали драться и во все глаза смотрели на следователя и старшего администратора.

Староста оказался мужчиной дьявольски проницательным: он мгновенно организовал для гостей самые лучшие места у своего стола — низенького и колченогого (Фигаро поначалу даже не понял, как за таким сидят, однако когда ему принесли сшитый в виде груши мешок набитый ароматными травами пришел в полный восторг: эта штука была страсть как удобна). Более того, одного взгляда черных как смоль проницательно-ехидных глаз Бровара хватило чтобы понять, что следователь и администратор страдают «утренней маетой опосля перепою». Щелчок пальцев — и откуда-то, похоже, из-под земли, тут же возникли две молодухи, мгновенно покрывшие стол скатертью на которой, словно по мановению волшебной палочки, появилась запотевшая бутыль, стаканы и малосольные помидоры («…нельзя с похмела жирного, господа хорошие, вот нельзя и не просите — не дам! А вот бурячихи да под помидорчик — дело святое…»).

Опрокинув стакан, следователь почувствовал, как к нему возвращаются желание жить и острота мышления. Он с огромным удовольствием высосал помидор, облизнулся и благодушно произнес:

— Так что, господа любезные, у вас тут приключилось?

Общая изба мгновенно взорвалась целой канонадой голосов. Все орали, перебивая друг друга, злясь, что их не слышно и тратя больше энергии и сил не на то чтобы донести до следователя какую-то информацию, а на то чтобы заткнуть соседа. Это до такой степени напоминало законотворческий процесс в Имперской Коллегии, что Фигаро испытал рассеянный приступ дежа вю.

Староста, однако, молчал, устало рассматривая потолок. Он, похоже, понимал: людям нужно поорать. Именно поорать — выплеснуть накопившееся напряжение, дать волю чувствам, потрясти кулаками.

Но в меру. Минут через пять, когда гомон, в котором следователь мог различить только слова «свадьба», «колдовство», «лиходейство» и «страх лесной», достиг своего апогея, Бровар снова легонько хлопнул ладонью по столешнице.

Жест этот, должно быть, имел некое особое влияние на жителей Топкой Пали, поскольку все разом заткнулись — точно кто-то выключил патефон. Бровар плеснул себе самогону, выпил, степенно закусил и негромко сказал:

— По одному. И не орать, а то непонятно ни хрена.

…Нет, перебивать друг дружку они не перестали, но ор превратился во вполне себе связное повествование, где рассказывали более-менее по очереди, а перебивали друг дружку лишь для того чтобы поправить или дополнить. Тем не менее, повествование о недавних событиях в деревне все равно заняло минут сорок, в течение которых Фигаро узнал следующее.

Через неделю, аккурат на Летнюю Полуденную, в Топкой Пали должно было произойти знаменательное событие: кузнецова дочка, великолепная Искра, должна была, наконец, выйти замуж. Искра была очень хороша собою, но нраву ветреного и необязательного, поэтому умудрилась к своим двадцати двум годам разбить сердца половины мужского населения деревни. В конце концов, регулярные мордобои и серенады исполняемые под его забором осточертели кузнецу (больше всего страдавшего именно от серенад, поелику деревенские охотники отличались зычными голосами и полным отсутствием слуха), поэтому он, в конце концов, дождавшись положенных «двадцати и еще двух» лет своей дочки немедленно сосватал ее сыну своего давнего друга-скорняка Бушли, молодому Петру Бушле. Выбор был тем более обоснованным, что молодой Бушля одной рукой гнул подковы и убивал быка ударом промеж глаз, так что вопрос с воздыхателями ветреницы-Искры решался автоматически.

Новоиспеченная невеста была довольна: Бушля был красавец, каких мало. Деревенские кумушки тоже украдкой возносили благодарственные мольбы предкам: им уже порядком надоело лечить внезапно приключавшиеся приступы страсти у своих благоверных мужей заговорами и кочергами. Доволен, понятное дело, был и сам кузнец, и все шло как нельзя лучше, если бы не далее как позавчера вечером не приключились в Топкой Пали события как столь же трагические сколь и мистические.

…На закате, когда солнце только-только опустилось за кроны деревьев, Искра с ее подругами сидели на крылечке дома кузнеца, лузгали семечки и болтали о всякой ерунде. Ничего не предвещало беды, когда вдруг со стороны леса налетел ледяной ветер, от которого мгновенно увяли цветы у кузнецова дома, что-то громыхнуло, и из-под земли поднялась черная туча, которая тут же обратилась чудищем вида престранного: высокая фигура в драном темном плаще под которым не было ничего кроме клубившегося облака пыли и пылающим черепом вместо головы. Подруги Искры и ахнуть не успели, как дочь кузнеца с визгом взмыла в воздух, скрученная по рукам и ногам черными текучими нитями, а существо похожим на гром замогильным голосом прогрохотало:

«Ваша Летняя Королева будет ждать в замке Шератон. И пусть за ней приходит могучий колдун, или не приходит никто!»

— Стоп! — Фигаро поднял руку, прерывая рассказ. — Спасибо, пока хватит! Вы, староста, и вы, господин Фанфурий, проводите нас на место… хм… происшествия. И пригласите заодно любого непосредственного свидетеля тех событий — чем моложе, тем лучше… А, и бутылку я захвачу с собой, если вы не против…

— …Вот где это случилось, — прошептал Гастон, нервно облизывая пересохшие губы.

Кузнецов дом выглядел добротно: ладный, крепкий, построенный, похоже, не так давно, с недавно перекрытой крышей ярко-оранжевой черепицы, высокой стрехой, надежной дубовой дверью, изразцовыми ставнями (опытный глаз следователя мгновенно распознал в аляповатых, на первый взгляд, узорах, хитрую вязь защитных рун — от сглаза, от бледной немочи и от вредоносных мелких Других), и похожим на удивленно открытый глаз слуховым окном дом излучал ту же самую ленивую летнюю благость, что и вся деревня. Его явно не коснулось дурное колдовство, а между тем, этим самым колдовством провонял весь дворик перед входной дверью.

Две аккуратные клумбы под окнами, не так давно сплошь заросшие цветами теперь являли собой удручающее зрелище: растения почернели, пожухли и более напоминали скрученную в кольца вороненую колючую проволоку. Огромные подсолнухи за прикрытой от дождя деревянным навесом аккуратной скамейкой печально поникли, а на травяном пятачке у самого дома виднелись странные темные прошлепины — словно чернила кто-то разлил на зеленый бархат.

— Так точно-с, вашсиятельство! — кивнул Бровар, нахмурив кустистые брови. — Как есть — аккурат тут и приключилась беда!.. Так, али не так?! — староста грозно зыркнул на свидетельницу происшествия, дебелую деваху по имени Роксана, которую по приказу Фигаро они притащили с собой.

Роксана, впрочем, не особо испугалась гнева Бровара, и следователь, в общем, понимал, почему. В девице был, без малого, сажень росточку, а шириной плеч она напомнила Фигаро плакаты приглашающие «…гостей и жителей Столицы посетить удивительное Представление с участием цирковой Банды Силачей, гнущих подковы, разрывающих цепи и останавливающих на скаку диких коней». Роксана была недурна собой, однако же, мужа ледащего или же мужа-гуляку судьба в браке с этой валькирией ждала бы незавидная.

— Так, все так, — девица степенно кивнула, достала из кармана огромную жменю тыквенных семечек, и тут же принялась их лузгать. — Аккурат там, где пятна в траве. Там как раз Искра и стояла, когда ее чудище скрутило.

— Вот оно как… — Фигаро почесал затылок. — А расскажите, пожалуйста, любезная барышня, как выглядел этот… хм… лесной ужас?

— «Лесной»? — Роксана задумчиво сплюнула шелуху семечки на куст крыжовника. — Не, сударь, простите уж, но таких страстей в наших лесах я отродясь не видывала. А я их, леса енти, прошла вдоль-поперек. Всякого насмотрелась: и дриад видала, и подземников и упырей на старых кладбищах, что в лесу, в старых деревнях… Хотя вот упыриное что-то в этом чуде было. Что-то… м-м-м… похоронное, что ли…

— Это как понимать — «похоронное»? — Следователь скептически наморщил нос. — В каком таком смысле?

И тут Роксана удивила Фигаро. Сплюнув на крыжовник очередную порцию скорлупок от тыквенных семечек, деваха на секунду задумалась, и сказала:

— Холод от него шел, точно от привидения. Или даже как от упыря. Трава ж, вон, потемнела, точно померзла. И в руках, знаете, слабость такая… Как если бы Ночной Летун ночью меня жрать приходил. Не, точно могильная тварь какая-то. Колдуны — они ж больше всего всякую нечисть из могил вытаскивать любят; им это дело — хлебом не корми.

Следователь хмыкнул, почесал затылок, и не нашел, что ответить. Вместо этого он молча достал из саквояжа «мерило» и, опустившись на карачки, принялся ползать по траве, тыкая прибором в землю.

— Я могу вам чем-нибудь помочь, любезный Фигаро? — отозвался Гастон, наблюдавший за всеми этими манипуляциями со стороны. — Я же, все-таки, как-никак, ваш напарник, нет?

— Напарник, напарник, — отдуваясь, пробурчал следователь (солнце уже забралось по небу достаточно высоко, и Фигаро было жарко). — Вот и подумайте, напарник: что за существо выглядит как пыльная летающая тряпка, имеет некротическую ауру — а именно ее столь замечательно описала несравненная Роксана — а также башку похожую на пылающий череп?

— Ну, — Гастон потер нос — если показания «мерила» вот такие, как сейчас у вас — то бишь, почти никаких, — стало быть, это… м-м-м-м… Как его… Стриф… Стриг…

— Стриш. Или, как их еще называют, «могильный голем»… А вы молодец, Гастон! Идентифицировали эту заразу буквально сразу же! У вас все задатки для того чтобы стать настоящим следователем ДДД!

Гастон сделал важное лицо и горделиво дернул плечом. Он предпочел не упоминать, что стриши и упыри — единственные существа из обязательного к самостоятельному изучению «Каталога Морсби» которых он вообще запомнил. В конце концов, до осенней сессии было еще далеко.

— Да, Гастон, да, — кивнул Фигаро поднимаясь с карачек на ноги (он чувствовал себя уязвленным; самому ему стриши вообще не пришли в голову, и теперь следователь чувствовал себя просто обязанным как-нибудь уесть администратора). — И что вы можете рассказать нам об этих удивительных созданиях?

— Ну-у-у…

— …иными словами, ни хрена. Так вот, Гастон, слушайте и запоминайте: могильный голем по сути своей — колдовской конструкт оживляемый довольно сильным демоном. Для того чтобы создать стриша нужны фрагменты тел из одиннадцати могил, кое-какие алхимические приготовления — не особо сложные — и очень, очень сильный колдун. И это, Гастон, хорошо.

— Да что ж тут хорошего, скажите на милость?!

— Да хотя бы то, — следователь самодовольно усмехнулся; он чувствовал, что его самомнение восстанавливается прямо на глазах, — что стришей в свободном состоянии не бывает. Они живут лишь в своих псевдо-телах, до тех пор, пока жив колдун их призвавший и только для того, чтобы выполнять приказы. А это значит, что могильного голема прислал человек. Меня лично это радует. Поверьте мне, проще понять мотивы самого отбитого на голову психопата-человека, чем уразуметь, что движет самым адекватным Другим.

— Все настолько плохо, Фигаро?

— Все еще хуже, чем вы думаете. До сих пор существует двести четыре теории, объясняющие, зачем драконы таскали девственниц. Но ведь зачем-то таскали! А это просто дракон — далеко не самый интересный Другой… Нет, Гастон, уж лучше мы выясним, чего хочет колдун приславший стриша, а уж дальше — по обстоятельствам…

— А могильного голема можно уничтожить?

— Увы, нет, друг мой, — следователь вздохнул, — такой номер не пройдет. Стриши — демоны без объективации (при этих словах по лицу Фигаро пронеслась быстрая тень; он заметно помрачнел). Нам понадобится уничтожить его хозяина. Та еще задачка, скажу я вам… Впрочем, пока что у нас явно недостаточно информации.

Он встал, отряхнул с колен сухую траву и солому, сунул «мерило» за пазуху и сказал:

— Господа… и дама! Как следователь ДДД я официально заявляю что колдовские эманации оставшиеся на месте происшествия более не представляют угрозы для жизни и здоровья, поэтому нет смысла устанавливать здесь карантин или прибегать к любым другим подобным мерам. Предлагаю сразу переместиться в местечко попрохладнее, где вы, наконец, расскажете мне о замке Шератон и его обитателях… А, и если можно, сообразите чего-нибудь пожрать; я страсть как проголодался…

Дом старосты оказался именно таким, каким его представлял себе следователь: большим, просторным и светлым. Надежные и крепкие столы, крепкие и надежные лавки, крепко-надежные шкафы от которых пахло сушеным укропом и петрушкой, обереги на окнах, алтарчик для «домового дедки» — все честь по чести.

Бровар, казалось, обладал неким особым даром улавливать телепатики Фигаро и тут же на их основе обустраивать все как можно лучше. Он отдал распоряжения и вскоре за его столом уже сидели, покряхтывая и разминая спины четыре старика — самые почтенные старожилы Топкой пали; достаточно старые для того, чтобы помнить древние легенды этих краев, но недостаточно для того чтобы впасть в маразм. Особенно сильное впечатление на следователя произвел высокий, сухой как палка старик с окладистой белой бородой, сморщенным точно печеное яблоко лицом и совершенно разбойничьими черными глазками, хитро выглядывающими из-под кустистых бровей. Старика звали Виземир Лапка и Фигаро украдкой сглотнул ком в горле, увидев как сей почтенный седовласый муж разрезал досаждавшую ему муху на две половинки прямо в воздухе, просто подкинув вверх маленький топорик, точно по волшебству появившийся у него в руках.

На столе к тому времени уже стоял огромный горшок с печеной картошкой, открытая солонка в которую эту самую картошку полагалось макать, блюдо с ароматнейшим постным маслом в котором плавали колечки лука и ледяных, только что из погреба соленых огурчиков и невероятных размеров блюдо, заваленное тем, что Бровар назвал «охотничьими кусами» — чем-то вроде котлет из рубленного мяса завернутых в прожаренные листики нежнейшего бекона источавшего одуряющий аромат чеснока.

Перед каждым гостем поставили по граненому стакану, а затем жена старосты — дородная румяная баба с лицом ангела и кулаками кузнеца — принесла откуда-то бутыль с чем-то мутным и пахучим. Бутыль была столь огромна, что глаза следователя расширились от ужаса: таким количеством спиртного можно было напоить роту королевской гвардии и еще осталось бы на недельную попойку их денщикам.

Сели, выпили обжигающего нектара с резким запахом полыни и неведомых Фигаро трав, обстоятельно закусили, задымили трубками и начали рассказ. Один за другим, вспоминая и дополняя друг друга, не перебивая, но всегда находя момент дабы вставить словечко-другое. И постепенно оживала перед следователем и заместителем городского головы древняя, но от этого не менее удивительная легенда…

…Давным-давно, лет пятьсот назад, когда еще здравствовал Первый Квадриптих (трудно поверить, но Топкая Паль уже тогда стояла здесь, раскинувшись на лесной поляне, где бил из-под земли ледяной родник), приехал в эти места столичный вельможа, барон Оберн. Приехал и поселился в наскоро выстроенной усадьбе на холмах к востоку отсюда, где первое время и жил со своей немногочисленной свитой, десятком людей личной стражи и седым как лунь дворецким говорившим только по-немецки. Кто-то говорил, что барон попал в опалу у самого Мерлина Первого, кто-то рассказывал о неудачной попытке дворцового переворота и ссылке, кто-то — о запрещенных исследованиях (барон, как это вскоре выяснилось, был довольно сильным колдуном), но правды не знал никто, а слуги барона хранили молчание.

Сам Оберн редко показывался на людях, контактируя в основном с местными знахарями у которых он заказывал разнообразные декокты и вытяжки и с торговцами, что часто проезжали по здешнему караванному пути (те потом удивленно качали головами показывая длинные списки удивительных ингредиентов и веществ которые барон покупал через них в Столице и провинциях Халифата). Оберн очень быстро приобрел репутацию ворчливого склочника, острого на язык, скорого на руку, но, в целом, щедрого и справедливого. На вид ему было лет тридцать; за его длинные рыжие волосы Оберна прозвали «столичным львом». Одевался барон просто, всегда носил с собой шпагу — не изукрашенную золотом игрушку, а настоящую боевую шпагу, тяжелую и удобную — любил выпить, вкусно поесть, затащить в постель пару веселых девиц и набить морду-другую в местных деревенских кабаках. Словом, Оберн вел себя именно так, как и должен был вести себя опальный столичный аристократ, не особо богатый и не слишком заботящийся о соблюдении норм этикета.

Но настоящей дружбы между местными жителями и бароном так и не возникло — уж слишком много тайн окружало Оберна и уж слишком много историй о нем рассказывались лишь шепотом. Говорили, что вокруг его усадьбы по ночам кружат колдовские огни, что странные крики доносятся с чердака и что рядом с обиталищем барона иногда пропадают одинокие путники. Шептались о ночных торговых караванах, прибывающих к усадьбе Оберна в самый глухой час ночи, о людях с лицами замотанными черными тряпками, что разгружали на заднем дворе странные, резко пахнущие алхимией ящики, о том, что к усадьбе не приближаются ни звери, ни птицы и даже тучи обходят стороной низкий пологий холм, на котором стояло деревянное здание, похожее на наспех сколоченный ящик для овощей.

Шли годы. И все стали замечать, что время не оставляет на лице барона ни малейших следов. Ни один седой волос не появлялся в его огненно-рыжей шевелюре, ни одна морщинка не дерзала прорезать румяные щеки. И когда Оберну, по расчетам местных старожилов, должно было стукнуть шестьдесят, а его молодое лицо ни капли не изменилось, шепотки по углам стали совсем уж мрачными. Говорили что по ночам барон, обернувшийся летучей мышью, летает по округе высасывая кровь из честного люда, что Оберн приносит жертвы демонам, дабы длить свою жизнь без конца, и даже что барон — и не человек вовсе.

Поэтому когда стало известно, что Оберн собирается построить в здешних краях замок, реакция на эту новость была, скорее, скептической. Мол, «…ага, проклятый колдун хочет укрыться от расправы за каменными стенами, ну-ну…».

Торговцы, однако, довольно ухмылялись: большая стройка означала большие заказы, а большие заказы, в свою очередь — большие прибыли. Все больше караванов проходило через некогда тихий край; каждый купец, обладавший хотя бы зачатками предприимчивости, спешил первым наладить хорошие отношения с будущим покупателем и оттеснить возможных конкурентов. Собственно, именно тогда и появился на картах Нижний Тудым — тогда еще просто небольшая стоянка, где караванщики останавливались дать отдых лошадям, перегрузить товары и просто почесать языками.

Когда выяснилось, что замок барон будет строить на Вороньих скалах — в жуткой глуши к северу от Топкой Пали, окруженной болотами и непроходимым лесом, местные жители еще больше утвердились в своих подозрениях касательно Оберна. Однако же край жил, в основном, за счет торговли и когда по здешним дорогам пошли первые караваны со строительными материалами, все разом призаткнулись: слухи слухами, а деньга в карманах местных дельцов зазвенела вполне себе реальная.

Ни много ни мало — двадцать пять лет строился замок Шератон. Сотни строителей приехали в здешний лесной край из далеких городов (многие из них так и осели тут, обзаведясь семьями), лесные тропинки, по которым ранее едва проезжал обоз с дровами, превратились в широкие грунтовые дороги. Песчаный карьер выкопали на Мокрой Луговине, два каменных карьера — дальше к северу, почти у самого замка. Строительный тракт — добрая дорога, защищенная окопами от паводков — соединила Топкую Паль и Вороньи скалы. Десятки новых деревень появились там, где вчера еще выли волки, да росла ежевика, а мужики что недавно обматывали ноги сеном, скрепленным просмоленной бечевой обзавелись сапогами, шляпами с широкими полями, щегольскими тросточками и курили хороший привозной табак, попивая белое вино, что везли сюда из южных винокурен.

Да и на лице барона Оберна стали, наконец, появляться морщины и первая седина зазмеилась в рыжих кудрях аристократа. Местные вздохнули с облегчением — да нет, просто человек. Да, колдун, да, живет долго, ну, может, еще и алхимические опыты тут виноваты, но — человек! И хотя ночные караваны все так же прибывали к усадьбе барона, а заказы которые он делал у караванщиков становились все более экзотическими, кредит доверия к Оберну был в полной мере восстановлен.

…Никто не заметил, как и когда барон перебрался в замок Шератон. Но усадьба более полувека служившая приютом Оберну была сожжена дотла лично бароном, а винный погреб (как оказалось, в усадьбе был даже он) начинен «алхимической ярью» и взорван. Но долго, долго еще после этого местные энтузиасты копали ямы на пепелище, надеясь найти клад или хотя бы что-нибудь ценное. Тщетно: барон вывез все подчистую. Лишь однажды молодой охотник Гичка (это произошло через год после того, как барон окончательно перебрался в замок) откопал обгорелый медный переплет, на котором с трудом просматривалась гравировка на чудном языке, которого не знал никто в Топкой Пали. Гичка не поленился и отвез находку в Нижний Тудым показать ее местному колдуну Резорду Хладному (Резорд сбежал в Тудым из Белоречья скрываясь от кредиторов). Однако, по слухам, когда колдун увидел надпись на закопченном переплете, он побледнел как утопленник, зашвырнул находку охотника в окно и в тот же вечер уехал из города в неизвестном направлении.

Строительство было окончено. Вокруг замка Шератон каменщики разбирали леса, мастера занимавшиеся внутренней отделкой получали последние расчеты и вот уже караваны потянулись назад, на юг. Те, кому довелось побывать в замке, рассказывали в тавернах что Шератон, конечно, не шедевр архитектуры, но место надежное и красивое. «Простоит века!», важно говорили каменщики, сдувая с усов пивную пену. «Добротное место! Крепость! Стены — скала! Залы — хоть дракона заводи! А какие подвалы — лабиринты! И даже на сад барон расщедрился! С фонтаном!»

Следующее десятилетие было периодом спокойствия для лесного края: барон как в воду канул, строители уехали, нажившие какой-никакой капитал местные торговцы и охотники тоже снимались с места уезжая вдогонку за той обустроенной жизнью, к которой они успели привыкнуть, почти исчезли торговые караваны, стихли звуки пил, падающих деревьев, и дымы больше не стояли над карьерами, где раньше круглые сутки брали камень и песок. Никто не ездил по Строительному тракту и некогда широкая дорога пришла в запустенье прямо-таки с удивительной быстротой. Лишь изредка отправлялись к замку барона повозки везущие вино и фрукты да проходили в ту сторону местные пастухи, гнавшие в Шератон скот. Странные караваны, источавшие ужасающую алхимическую вонь все так же шли в глухой полночный час к обиталищу барона, но к ним все уже настолько привыкли, что просто не обращали внимания.

К тому же на восьмой год затворничества барона случилось событие, несколько разрядившее обстановку: одна их таинственных ночных повозок перевернулась, влетев колесом в промоину на дороге и разбросав ящики. Пара ящиков затерлась и была впоследствии найдена местными охотниками. Разумеется, ящики были немедленно вскрыты, однако в них, как и следовало ожидать, были лишь аккуратно упакованные склянки с алхимическим варевом и цифрами на бирках — очевидно, номерами в каком-то каталоге. Был также найдет список с рядом длинных названий на латыни, изучив который алхимики Нижнего Тудыма пришли к выводу, что в склянках содержались обычные бальзамические декокты, подобные тем, что столичные колдуны использовали для продления жизни. Таким изрядная доля мистического флера окутывающего затяжную молодость барона Оберна развеялась; теперь уже редко кто рассказывал после пятого стакана, что видел барона летающего над их деревней в облике нетопыря.

На одиннадцатый год переезда барона в замок Шератон в его закупках произошла резкая перемена. Караваны больше не двигались в сторону замка по ночам; напротив, теперь они совершенно открыто ехали днем и никакой алхимией от повозок не пахло. Да и из груза не делали особой тайны: в больших крытых повозках везли книги, зеркала, части непонятных механизмов и маленькие хрустальные пирамидки, в коих любой колдун тут же опознал бы обычные кристаллы-концентраторы. Да и в книгах не было ничего необычного: это были просто труды по метафизике и квазиматематике, как старые, так и новейшие.

Одним словом, характер деятельности барона внезапно и резко изменился. Более того: сам барон стал, наконец-то, показываться на людях. Он выезжал на охоту, опять стал захаживать в местные кабаки и его внешность уже не вызывала кривотолков: Оберн явно постарел. Да, он выглядел, от силы, на сорок, да фактически ему сейчас должно было быть почти сто лет… но что с того? Вон, Мерлину, говорят, вообще скоро двести стукнет — колдуны ж! Что с них взять?..

Слухи, однако, вновь поползли по лесному краю, и неудивительно: опять стали пропадать люди. Причем все таинственные исчезновения так или иначе были связаны с именем Оберна; самую большую известность получила история с бесследной пропажей Валенце Кровавого, местного разбойника. Его видели беседующим с бароном в придорожной таверне, а на следующий вечер Валенце и его люди — все двадцать отпетых головорезов — направились к замку Шератон, после чего ни самого Валенце, ни его банду никто больше не видел.

Но все это поблекло на фоне того что случилось годом позже после таинственного исчезновение разбойника. Молодежь удивленно качала головами, деревенские кумушки охали, прикрывая рты платочками, и даже древние старики чесали в затылках: барон Оберн решил жениться!

Избранница барона, сорокалетняя Джозефина Флоретти, была приезжей колдуньей. Она была хороша собой, имела какое-никакое состояние и занималась в этой глуши изучением местного зонального колдовства, то бишь, эфирных аномалий. Джозефина, правда, не была аристократкой, однако опального барона это, похоже, ничуть не волновало. Свадьбу сыграли шумно, весело и с размахом: неделю кряду Топкая Паль и окрестности гуляли за счет Оберна и его супруги, желая молодоженам долгие лета и опустошая бочки с вином.

…Свадебное путешествие Оберна и Джозефины длилось почти семь лет. Они вернулись без особого шума, довольные, загоревшие, приобретя в поездке налет европейского лоска, английскую карету с фонариками и привычку вставлять в речь тягучие лютецианские словечки. Супруги отправились в замок Шератон, и после показывались на людях лишь изредка. Кое-кто говорил, что колдун и колдунья ведут совместные исследования и даже намекали на возможность восстановления барона в кругах приближенных к Квадриптиху.

Шли годы. И в какой-то момент супруга барона перестала покидать замок. Сам Оберн лишь изредка показывался в местных селениях и выглядел, по свидетельствам немногочисленных очевидцев, мрачнее тучи. Опять появились на дорогах странные ночные караваны, опять странные зарева вспыхивали в самый темный час над Вороньими скалами, опять стали исчезать в тех краях одинокие путники… а потом все закончилось.

Почти месяц Шератон стоял, точно вымерший — ни один караван не прошел в его сторону и даже повозки с провизией не проезжали через его ворота. А затем, как-то поутру, жители Топкой Пали встретили в местной харчевне одинокого солдата в цветах личной стражи барона; солдат пил водку и был, похоже, не вполне в себе.

Его, конечно же, принялись расспрашивать, но служивый отвечал коротко и неохотно. Он рассказал, что Оберн выдал всем слугам и страже жалование за пять месяцев вперед и тут же всех выгнал к чертям собачьим. Кто остался в замке? Сам барон. Больше никого. Жена барона, почтенная леди Джозефина? Скончалась неделю назад. Сердце. Старость, ничего не поделаешь. Барон? Вышел из себя. Перебил кучу посуды и поклялся страшной клятвой, что вернет супругу даже из недр Преисподней. И да, он готовил какое-то колдовство. Что? Да откуда же он, простой стражник знает, какое?! Знаки, свитки, заклятья, колбы, реторты… Знать не знаю, и знать не желаю. Только так скажу: барон расстроен, очень расстроен. Кабы не вызвал он какую жуть из вот той самой Преисподней, потому как… Ладно, господа, счастливо оставаться. Удачи.

Рассказ стражника заставил местных жителей крепко призадуматься. Направить к барону делегацию для выяснения? Боязно ж, господа хорошие! А ну, как барон и в самом деле чудь какую призовет?! Просто сидеть на заду ровно? Тоже страшно — до замка-то день пути. Мало ли…

Пока думали-гадади — стемнело. Поднялся ветер, с севера низким пологом потянулись черные тучи, из которых с грохотом вырывались огненные кнуты молний. Во дворах дико выли собаки, лошади сходили с ума в стойлах. Горячий ветер вонял серой, и запах ее был столь удушлив, что весь честной люд, задыхаясь, запирал ставни.

Когда солнце село окончательно и тьма стала совсем непроглядной, стало видно, что на севере, над Вороньими скалами, мерцает в облаках дрожащий алый огонь. Старики, качая головами, творили заговоры от Другой силы, женщины доставали из сундуков самые сильные амулеты и вешали их над окнами, а дрожащих от страха детей загоняли в погреба — от греха подальше. Все с ужасом ждали, какой кошмар спустит на их головы проклятый колдун, готовясь при этом к самому худшему.

И вот, в полночный час, ветер на мгновение стих, а затем пропитанный серной вонью воздух прорезал глухой тоскливый стон. Затряслась земля, в Топкой Пали полопались оконные стекла, а затем ледяной ураган ударил в стены домов. Длилось это недолго, но земля в один миг покрылась изморозью, и не будь на дворе поздняя осень, урожай на огородах точно бы вымерз напрочь. Морозный ветер улетел на юг, и хлынул ливень, который шел до самого утра.

…Когда небо очистилось, самые отважные охотники вышли из своих домов с ружьями наперевес, но не увидели никаких особых разрушений. Только замороженные в камень птицы лежали на земле, да столб черного дыма лениво поднимался вдалеке над Вороньими скалами.

…Ни один человек никогда более не ходил в сторону замка Шератон, который с тех пор именовали не иначе как «Проклятым», никто не пытался пересечь трясину, разлившуюся после землетрясения и затопившую дорогу к Вороньим скалам. Но долго еще после той ужасной ночи встречали в лесах охотники чудовищ: волков с двумя головами, гигантских нетопырей и огромных, размером с корову кровососок. Лесную жуть извели добрыми стальными пулями и заговорами и стали жить дальше, рассказывая и пересказывая историю о бароне Оберне призвавшем неизвестный страх себе на голову и сгинувшем навеки…

И вот: могильный голем похищает молодую невесту и призывает колдунов в замок Шератон. Слыханное ли дело!

— Да, — наконец, подал голос Фигаро, — да… Это дело явно для следователя ДДД… и, конечно, его верного помощника! — он подмигнул Гастону, в очередной раз наполнявшего стаканы ароматным зельем из огромной бутыли. — Спасибо, господа, это был очень подробный и занимательный рассказ. Теперь нам нужно переварить эту информацию, так что… Нет-нет, уважаемый Бровар, вы, пожалуйста, останьтесь… Да, спасибо.

…Когда почтенные старцы откланялись и покинули дом, следователь набил трубку, закурил, щелкнув пальцами, выпустил в потолок дымное колечко и сказал:

— Скажите, Гастон, что первое приходит вам на ум? Вот буквально любой бред?

— Ну, — Гастон пожал плечами, — нашел какой-то любопытный колдун замок барона. А в нем — некий источник силы, или еще что такое… Вызвал стриша, еще что-нибудь провернул, а дальше — клепки в голове не хватило. Попал в ловушку, или под сильное проклятие и теперь не может выйти из замка. Вот и завлекает к себе колдунов в помощь таким вот неординарным способом.

— Отлично! — Фигаро довольно хлопнул в ладоши. — Почти с языка сняли! Хотя лезть в место, где, возможно, все еще существует мощнейшая эфирная аномалия — это ж каким болваном нужно быть… Но допустим. Одного только не понимаю: на замок Шератон, должно быть, облизывались очень сильные колдуны. Как это он столько лет простоял не разграбленным?

— А не знает никто про замок-то! — Бровар развел руками. — Сколько стоит — так никто туда носу и не сунул. Нам, местным, боязно, а из чужих никто не приезжал. Ну, насколько мне известно.

Фигаро кивнул, думая о том, что если замок Шератон действительно представляет собой именно то, на что намекал староста, а именно — нетронутое убежище колдуна времен Квадриптиха, то с таким же успехом он мог бы быть отлит из чистого золота. Сама информация о его существовании и местонахождении могла сделать ее обладателя очень, очень богатым человеком.

Хотя если барон Оберн действительно пытался призвать сильного Другого и ошибся при этом в расчетах, на месте замка, скорее всего, сейчас просто огромная яма… Вот только недавние события в Топкой Пали говорили об обратном.

— А если просто вызывать Инквизицию? — Гастон осушил стакан и занюхал огурцом. — Похищение людей Другими это ж, вроде, по их части?

— Ага, — зевнул следователь, — вот только знаем мы, как Инквизиция работает на периферии. Пока они дадут делу ход, пока убедятся что имело место Другое воздействие…

— Но вы сами можете…

— Да, Гастон, вы правы. Я, разумеется, могу и сам подать заявление в тудымский Инквизиторий. Вот только, боюсь, безопасность пропавшей девушки в этом случае окажется делом двадцатым. Как только Старший инквизитор Френн узнает, что сравнительно недалеко от Тудыма есть нетронутое Место Силы времен Квадриптиха…

— …как все его мысли тут же переключатся на кресло в столичном кабинете которое он получит, если передаст Шератон центральному офису Инквизиции. Я понял, Фигаро, можете не продолжать. — Администратор поскучнел; видимо, он, все же, до последнего момента надеялся спихнуть это дело на кого-нибудь другого. — А нам… ну… обязательно ввязываться в разборки с демонами, которые похищают девиц?

— Гастон, — следователь усмехнулся, — я понимаю, к чему вы клоните. Но не переживайте: я вовсе не собираюсь играть в героя. Мы с сами проберемся к замку… ну, или что там от него осталось, сделаем эфирные замеры, и если в Шератоне окажется что-нибудь по-настоящему опасное, то… Короче, пусть его Френн получает свое повышение по службе.

— Ага, — администратор налил себе, старосте и следователю, — а еще вам интересно.

— Ну… — Фигаро потер нос, — не без этого, конечно. Мне скучно и мне надоело пьянствовать в лесу.

— Так мы сейчас и пьянствуем в лесу…

— Не суть. Тут рядом есть древнее таинственное место, которое вполне может оказаться заброшенной аномалией времен Первого Квадриптиха! Неужели вам не интересно?!

— Ну…

— Гастон, вы не романтик!! — возопил следователь потрясая стаканом. — Лес! Девушка! Похищение! Таинственные замки! Призраки! Неужели это не вызывает у вас никаких ассоциаций?

— Вызывает. — Администратор выпил и сунул откусил кусок печеной картофелины. — Как-то мне бабка рассказывала похожую сказку…

— В-о-о-от!

— Что «во-о-о-т»? Там в конце все померли. Колдун всех убил.

— Но мы сами колдуны!

— Это, конечно, аргумент, но…

— Никаких «но!», — Фигаро стукнул кулаком по столу и поднял стакан. — За приключения и победу!

— Вы уж, почтенный господин Фигаро, сделайте милость, пособите нам, — староста, вздохнув, снова наполнил стаканы. — Мы тут у себя в лесах особняком живем, никого не трогаем, помощи ничьей не просим, жить никому не мешаем. Но уж коли такая беда… Никому до нас дела нет. Оно, конечно, иногда и к лучшему, да только…

— Все будет хорошо, уважаемый Бровар! Заверяю вас в этом как старший следователь ДДД! — нектар из бутыли, похоже, был сжиженной эссенцией отваги; иначе объяснить происходящее со следователем было невозможно. — Только расскажите, где этот самый замок и как до него добраться.

— А туда, милостивые государи, дороги никакой и нет! — Бровар обескуражено вскинул руки. — Так, направление только указать могу. Идете на север, вдоль Черной вырубки, потом по тропиночке аж до самой Жженой Прошлепины, где раньше уголь жгли. Там и заночуете — это ежели хотя бы к полудню выйдете и добраться успеете. А потом уж и дорог никаких нет; все через лес да болото на север.

— Болото?

— Да, скорее, пруд лесной. Сам я там давно был, и в самый лес перед Вороньими скалами, понятно, не заходил, да только помню, что топей там нет. Просто стоит кусок леса в воде… Да, а за болотом — но это уж, сами понимаете, только по слухам — будет вроде как низина, со всех сторон скалами зажатая. Вот там-то и стоит Проклятый замок… — староста украдкой сделал Обережный жест. — Выручайте, господа! Все что пожелаете — ваше!

— Денег, сами понимаете, как государственный служащий я с вас за профильную работу не возьму, — усмехнулся следователь, — однако помощь мне не помешает.

— Все что смогу в меру своих скромных сил! — Бровар прижал руку к сердцу. — Только попросите!

— Да нам не так много и нужно, — успокаивающе поднял руки Фигаро. — Пару добрых ружей да железных пуль побольше — это раз…

— Сделаем в лучшем виде! Такого добра у нас…

— …крепкие веревки и крепежные крюки — это два…

— И такое есть, хоть завались!..

— …амулеты защитные — тут уж сами знаете, какие. Без которых сами в лес не ходите…

— Устроим — стакан осушить не успеете!..

— …провизии дней на десять, походные масляные фонарики, масла к ним по маленькой канистре, палатку охотничью трехместную…

— Лошадь!

— Да вы сдурели, Гастон; на кой ляд нам в болоте лошадь?!

— А, точно… А зачем палатка трехместная? Нас же двое?

— Во-первых, Гастон, я люблю спать свободно. А во-вторых, при удачном стечении обстоятельств, обратно мы будем возвращаться уже с девицей…

— Черт, забыл совсем… Вы, я вижу, настроены оптимистически.

— Конечно! Без должного настроя в дела лезть — тьфуй! Считай, что заранее провалил! Как говорят за Великой Стеной: «не вступай в бой без намерения выиграть»… Так, о чем это я… А, да: «пугалки» для медведей — штуки три. Железные кастеты — ну, с которыми на кровососку ходят — по паре каждому. Ружейная смазка…

…Через полчаса на столе лежал клочок бумаги, густо исписанный карандашным грифелем — староста попросил «господ колдунов» изложить их пожелания в письменном виде. «А то сутрева на пьяную голову ничего не вспомню, уж простите, господа хорошие… Да и вы, если между нами, половину к чертям забудете…»

За окнами давно стемнело, и на столе появились две пузатые керосиновые лампы. В стекло одной из них билась большая ночная бабочка, за которой взглядом исполненным философической мути наблюдал Гастон: помощник городского головы успел изрядно нагрузиться. Фигаро же, невзирая на общее количество потребленного, был активен и кипуч.

— …и, говорите, ничего подобного в деревне и окрестностях никогда не случалось? Ни явления необычных Других, ни Другой активности на погостах, ни подозрительных колдунов?

Бровар (он явно был рад внезапно подвернувшейся возможности причаститься даров зеленого змия вне плана бросая в сторону супружницы многозначительные взгляды: смотри, мол, — важные дела решаем, без бутылки и не разберешь!) осушил стакан, утер усы рукавом и покачал головой.

— Да откуда, господа хорошие? Дрг… Друх… Кароч, чуда лесные, оно, конечно, постоянно воду мутят, да к ним мы привыкли давно. Бок-о-бок, почитай, живем! И деды жили, и прадеды… Так что не, вот эти все нам не помеха. А погосты… Ну, знамо дело, бывает иногда: стоны из-под земли, кресты шатаются, туман зеленый квечеру… Так это понятно что делать: знахарку звать. Знахарка фигуры кудесные… х-х-ик!.. нарисует, слова нужные пошепчет, и поминай лихо на погосте как звали.

— Ого! Что ж это за знахарка, что может разрядить некротическую активность?!. Хотя да — ну к черту. Не хочу лицензии проверять. Будем считать, что не слышал ничего… Но, в целом, ничего сверх того, что в других деревнях бывает у вас нет?

— Нет как нет, ваша милость! Места, понятно, дикие, глухие — чай не в Столице живем. Чуди в лесах тутошних полно всякой и опасная встречается: баюны, скальники, Чёрные Вдовушки, кикиморы, кумеры всякие…

— Кто-кто?

— Ну, кхумеры… как их еще назвать-то?… Когда кровососка из медведя делается, али из чего-нибудь навроде секача…

— А-а-а! — понял, наконец, следователь, — вы имеете в виду «химеры»! Сильные и опасные животные попавшие в сильные и опасные эфирные аномалии… Так-так… Значит, аномалии, все же, есть… И либо они очень стойкие, либо замок постоянно генерирует новые. Забавно… Очень забавно… Понимаете, Гастон: мощная и стабильная эфирная аномалия — по сути, готовые ворота для сильных и оч-ч-чень неприятных Других. А тут — кровососки да прочие химерические создания. Похоже на контролируемую работу очень мощного колдовского устройства… Черт, это становится очень, очень интересным!

— А я ж говорил!..

— Да помню я, помню… Вот завтра и пойдем смотреть, что к чему… А пока что не мешало бы нам…

Бровар и Гастон испуганно подняли глаза на Фигаро: слишком уж конец его внезапно оборванной на полуслове фразы напоминал предсмертный хрип. Сам же следователь даже не смотрел на них; его взгляд был устремлен к входной двери, причем, судя по выражению лица Фигаро, в дом старосты только что зашел, как минимум, голодный Демон-Сублиматор.

В дверях, однако, не было даже домового. Там стоял старичок — низенький, ладный, одетый в нечто вроде плотно облегающего комбинезона защитной окраски и высокие, явно дорогие сапоги (как выразился позже староста, «столичного качества»). Старичок был перепоясан чем-то вроде очень широкой кожаной ленты с множеством кармашков и сумочек, в которых что-то звенело и булькало, а за спиной у старичка был закреплен удобнейший походный рюкзак от «Фродо, СынЪ и м. Воронцова» — полувоенная модель с водонепроницаемой пропиткой. Непримечательное лицо старичка портила только бородка — седая и куцая — делавшая его похожим на пожилого пакостного нравом козла.

Громкости вопля следователя мог бы позавидовать даже тудымский брандмейстер Жичка:

— СА-А-А-АЛЬДО!!!

Выражение лица старичка враз изменилось; теперь это была забавная смесь удивления, опаски, раздражения и возмущения.

— Фигаро! — проблеял старичок. — А вы что здесь…

Договорить, он, впрочем, не успел, однако довольно ловко увернулся от брошенного следователем стакана. Секунда — и дипломированный алхимик Альберт Сальдо, старый знакомец следователя ДДД Фигаро уже шустро уплетывал через огороды в сторону ручья.

— …А куда это почтенный господин Фигаро побежали? — удивился староста. — Они что, знакомы с мастером Сальдо?

— Ага, — вздохнул Гастон, — знакомы. Старые… м-м-м… приятели… Ладно, пойду-ка я, что ли, за ними. Как бы почтенному мастеру Сальдо эта встреча боком не вылезла…

— Я не пойду в Шератон с этой скотиной!

— …тише, тише, Фигаро. Спокойно. Вас никто и не заставляет…

— …я знаю, он специально решил мне все испоганить. Старый жулик…

— Да как же «специально», если он сюда приперся за два дня до нас?!

— И вы туда же! Вы, Гастон, не знаете этого проходимца…

…Утро следователь и администратор встретили сидя на завалинке у дома старосты. Приятели паковали рюкзаки, при этом настроение следователя нельзя было назвать иначе как мерзопакостным. И дело было не только в похмелье (оно оказалось на удивление щадящим); под глазом Фигаро расплывался здоровенный синяк успевший к утру потемнеть и разлиться по краям нежной желтизной.

— И как он вас так умудрился, ума не приложу!.. — Гастон присвистнул и покачал головой. — Вроде ж маленький такой старичок…

— Да не он это! — прошипел следователь, вертя в руке осколок мутного зеркальца, с помощью которого Фигаро пытался оценить повреждения нанесенные своей физиономии. — Погнался я за ним через огород, споткнулся о кротовый холмик и гвозданулся прямо на грядку… Хорошо хоть глаз на месте, мать его за ногу…

— Ума не приложу, — Гастон задумчиво почесал заросший редкой щетиной подбородок, — чего это Сальдо тут понадобилось? Я с утра пораспрашивал местных, так они говорят, что алхимик подрядился идти в Шератон, причем еще до того, как мы сюда прибыли. Ладно еще вы, Фигаро, вы человек служивый. Но Сальдо… Этого прохвоста весь Тудым знает; он же бесплатно даже не высморкается. Чем ему здешние охотники платить собираются? Беличьими шкурками?

— Не думаю. — Следователь грустно ощупал синяк и поцокал языком. — Взгляните, любезный Гастон, вон туда.

— Куда?.. А, этот столб на главной улице? Обвязанный букетиками? И что?

— На самом верху. Приглядитесь.

Гастон проследил за пальцем Фигаро… и открыл от удивления рот.

Там, где главная улица расширялась, образуя нечто вроде маленькой — как раз под стать Топкой Пали — площади, стоял «венчальный столб» — высоченное бревно вкопанное в землю и увенчанное чем-то вроде деревянного колеса с восьмью спицами. Судя по количеству привязанных к столбу букетов подруг у кузнецовой дочки было немало (согласно традиции, каждая из них должна была таким способом отметиться у «венчального столба» — на счастье). А на самой вершине, как раз в центре «колеса»…

Там лежал венок. На первый взгляд — самый обычный венок из полевых цветов и травок, из тех, что деревенские девки со скуки плетут, спасаясь от жары под деревьями в полуденный час покоса. Разница была лишь в огромном количестве разноцветных нитей вплетенных между стеблями трав и в том, что венок на столбе каким-то невероятным образом можно было в мельчайших подробностях рассмотреть с расстояния в полтораста шагов.

Это был весьма занимательный оптический эффект: пространство как бы стягивалось в воронку вокруг венка на столбе; взгляд словно сам собой скользил вдоль невидимых силовых линий, останавливаясь, в конце концов, на некоей эфирной линзе, сквозь которую венок можно было рассмотреть в мельчайших подробностях. Колдовством от этого всего несло за версту.

— Ого! — Гастон поднял брови. — Это что еще за штуковина такая?

— Корона Летней Королевы, — следователь вздохнул. — Уверен, что вы ни о чем подобном не слышали, поэтому вот вам краткий экскурс в историю колдовства — да, да, Гастон, я тоже ненавидел этот предмет, но, как оказалось впоследствии, для колдуна копаться в старых книгах — полезнейшее занятие… Помните: Стриш назвал похищенную девушку «Летней Королевой»?

— «…ваша Летняя Королева будет ждать в замке Шератон». Или как-то так. Помню, конечно.

— Ну вот. «Летними Королевами» в глубинках подобным этой называют девушек рожденных в период летнего солнцестояния. Вам более известен другой распространенный термин…

— «Третья печать». Ага. — Гастон кивнул. — Вот оно что…

…девушек рожденных на летнее солнцестояние называли по-всякому; однако проблемы с ними связанные с незапамятных времен были одними и теми же. Непонятно почему, но нежные создания рожденные в этот период становились объектами самого пристального внимания всевозможных Других существ. Объяснения этому феномену никто из колдунов так и не дал (хотя проблемой «Летних королев» занималось немало корифеев), суть же была проста: в эфирных потоках вокруг таких девиц обитал целый сонм Других. Они, правда, никак себя не проявляли; создавалось впечатление, что Другие существа нежатся в лучах аур девушек точно коты у печки. По сути, это был забавный метафизический казус, коих, будем откровенны, и без того немеряно.

Но, к сожалению, возможность вывести сопровождающих «Летних Королев» Других из себя была. Для этого достаточно было выдать такую девушку замуж.

Даже на само появление у «Летней Королевы» ухажера выводило Других из спячки, а уж свадьба заставляла их действовать особо активно. И, к сожалению, всегда с фатальными для незадачливого жениха последствиями.

Начиналось все обычно с легкого бытового травматизма — то на грабли наступит суженый, то палец порежет, то в сенях поскользнётся. Но дальше все шло по нарастающей и если жених не успевал вовремя убраться восвояси, то дело могло закончится даже внезапно вылетевшей навстречу из переулка шаровой молнией.

Вот и приходилось девушкам «с летней полуденной» до старости жить одинокими (в худшем случае — вдовами) изредка перебиваясь случайными встречами с залетными кавалерами. «Третья печать» не снималась; ни один колдун еще не придумал спасения от этой напасти, ни один демонолог еще не извел Других обсаживающих несчастных девиц словно мухи жбаны с медом.

— В общем, — следователь кивнул в сторону столба на площади, — эта штука, Корона Летней Королевы, снимает Третью Печать. Потому-то кузенцова дочка и выходит замуж со спокойной душой.

— Фигаро, — Гастон потряс головой — это невозможно. Третья Печать не снимается. Не городите чушь.

— Снимается. — Следователь флегматично почесал нос и скривился, случайно задев синяк. — Но не классическим колдовством, здесь вы правы. Ритуал Короны Летней Королевы — эмпирически разработанная штука, придуманная в незапамятные времена сельскими знахарками и ведьмами. Вот только в наше время мало кто умеет правильно его проводить. И еще меньше тех, кто умеет собирать Корону. Похоже, местным повезло.

— А «корона» это вот та штука?

— Да, венок. Особый венок из сорока пяти травок, которые собираются три года подряд в три особые ночи и вплетаются в Корону в строго определенной последовательности. В результате получается мощнейший артефакт, начисто убирающий Третью Печать.

— Ага! — Гастон хлопнул себя по лбу. — Вот оно что! Я имею в виду, теперь я, кажется, понял: Сальдо хочет получить эту штуку, да? Венок? Правильно?

— Боюсь, вы правы, мой друг.

— Но нафига Сальдо Корона? Он что, решил на старости лет жениться? А невеста родилась на летнюю полуденную?

— Думаю, все гораздо банальнее. Корона — мощнейший и крайне редкий алхимический ингредиент, который используется для создания… для создания… А, черт его знает, для чего он используется. Я в алхимии понимаю чуть больше, чем эта колода.

— Это точно, Фигаро, — скрежещущий голосок раздавшийся откуда-то из-за спины следователя был исполнен саркастических ноток — это точно.

…за спинами следователя и администратора протянулся сплошной плетень — довольно высокий, к тому же густо заросший самого угрожающего вида крапивой. Было совершенно непонятно, каким образом алхимик умудрился подойти к приятелям сзади.

— Сальдо, — лицо Фигаро побагровело, — у тебя пять секунд, чтобы исчезнуть с глаз. В противном случае…

— …в противном случае вы опять будете за мной гоняться с целью членовредительства, совершенно позабыв, что бывший владелец замка Шератон — алхимик. — Сальдо с безмятежным видом смотрел куда-то поверх головы следователя, теребя в руке длинную соломинку. — И ладно даже если сам замок не набит под завязку средствами алхимической защиты — что было бы, кстати, странно; я бы обязательно натыкал алхимические самострелы на каждой лестнице. Даже не в этом дело: вы ж ни черта не поймете если найдете записи барона или нарветесь на его заклятья — алхимики обожают добавлять в свое колдовство всякие экзотические компоненты. Я же, в свою очередь, мало что смыслю в колдовстве классическом — хотя и не полный профан, разумеется. Улавливаете?

— Фигаро, — Гастон задумчиво оглядел Сальдо с ног до головы — мне дать ему в морду?

— Да. — Следователь всхлипнул. — Но потом. Когда мы вернемся из замка. Мне больно это признавать, но старая глиста права: барон был алхимиком. Поэтому нам, скорее всего, понадобится алхимик-специалист. А вот этот мерзкий старикашка — он кивнул в строну Сальдо, все еще избегая на него смотреть — и есть алхимик-специалист. Единственный, мать его, на десятки миль вокруг.

— Фигаро…

— Заткнись. Просто заткнись и слушай внимательно: если я увижу на твоей мерзкой роже хотя бы подобие ухмылки, я за себя не отвечаю. Выдвигаемся через час и мне плевать, собрал ли ты свой рюкзак.

— Не проблема. — Сальдо коротко кивнул. — И возьмите это — на колени следователя шлепнулась маленькая жестянка, на манер тех, в которых в Нижнем Тудыме продавали тальк. — Втирайте в синяк. К вечеру заживет.

Фигаро был счастлив.

Они вышли еще до полудня, когда жара еще не успела сковать низину в своих душных объятьях, зато прохладный ветерок порывами налетавший со стороны речки приятно холодил лица. В бескрайнем синем небе не было ни облачка, а от земли поднимался сильный травяной дух — утром явно падала роса.

….в жестянке, которую Сальдо передал следователю, оказалась розовая мазь без запаха с легким шипением впитывающаяся в кожу. Подарок алхимика обладал воистину чудодейственными свойствами: фингал Фигаро мгновенно перестал ныть и буквально на глазах превратился в едва заметное бурое пятно. Следователь так обрадовался, что даже передумал убивать Сальдо (во всяком случае, до возвращения в Топкую Паль).

Впереди их ждали болота и древний замок полный неведомых опасностей; пока же они шли по хорошо утоптанной сухой дороге, петляющей мимо фантастически красивых мест. Старые вырубки, деревянные мостики там и сям переброшенные через реку, невысокие холмы между которыми иногда встречались глиняные ямы, молоденькие деревца умудрившиеся зацепиться корнями за бока когда-то сошедших оползней — все это казалось следователю невероятно милым, самобытным и в какой-то мере загадочным. Щебетали птицы в пронизанных солнечными лучами кронах деревьев, ветерок доносил из чащи ароматы грибов и лесных цветов, весело журчала вода и где-то в отделении хлопали ружейные выстрелы — то местные охотники отправились на дневной промысел.

Дорога, в основном, шла под гору, так что идти было — одно удовольствие. Фигаро и Гастон, разумеется, тут же принялись разглагольствовать о прелестях «дикого» туризма (Сальдо шел позади, предусмотрительно соблюдая дистанцию шагов в тридцать):

— …знаете ли вы, Фигаро, что такое этот разрекламированный столичный туризм? Это, извините, не туризм, а какое-то прости-господи, право слово. Угораздило меня в прошлом году — я как раз был проездом в Столице — купить путевку в Баден-Баден на воды. Все чин-чинарем: приемная с коврами, столик в резных рюшечках, девица голубоглазая небесной красоты. Подписали договор, внес аванс и спрашиваю — а почему, мол, так дорого? За двести империалов я в Баден блиц куплю — правда, только в одну сторону. А девица за конторкой мне и отвечает: путешествие, понимаете ли, включает в себя наблюдение и посещение достопримечательностей в компании экскурсовода. К тому же путешествие на дирижабле не оставит равнодушным, дико модное и прочее такое «ля-ля». Ладно, согласился. Подписал бумажки, заплатил, скрепя сердце, хотя уже тогда подозревал, что дело тут нечисто. Так знаете, что эти жулики придумали? Выкупили старый грузовой дирижабль, разделили ему трюмы перегородками и сделали, типа, каюты. Каюты! Пять на семь футов! А в «каюте» — гамак и тумбочка! Вот и получается, что за один такой рейс эти жулики могут себе еще один дирижабль приобресть!.. Ладно, хрен с ним — я больше на верхней палубе торчал. Там все более-менее: ресторанчик, оркестрик, креслица — правда, все заняты, нет дураков в каютах трястись. И экскурсовод бегает: а изволите, говорит, посмотреть вниз по левому борту — это, понимаете ли, замок графа Такого-то. А по правому — земли барона Сякого-то. А с такой стороны один черт: замок — серое пятнышко, как птичка нагадила, именья-владенья — квадратики разноцветные… Короче, еле дотерпел до конца полета.

— …в то время как туризм загородный, туризм спонтанный, Гастон, есть тот единственный туризм, который вообще достоин внимания. И незачем переться в эти хваленые заграницы; у нас в Королевстве интересностей больше, чем в их хваленых Баденах. И воды есть, и горячие источники, и древние замки, и заповедные чащобы… А вы, кстати, слышали, что знаменитая путешественница Грета Райт в этом году решила совершить автомобильное путешествие по Королевству? Из конца в конец, от Кошице до Последнего Полустанка? Ее «Мерседес Два Икса» доставили на границу специальным дирижаблем из самого Берлина! Газетчиков нагнали — жуть!

— Ого! И куда фрау Райт уже добралась?

— Ну… не то чтобы добралась… Сперва от нашего керосина у нее в «Мерседесе» забился насос, а по пути из Слеменцов в Ужи отвалилось колесо и… В общем, улетела ее самоходка с дороги и утонула в болоте.

— Ужас-то какой! Сама-то хоть жива?

— Жива, жива. Только лодыжку потянула…

Даже самогон, давеча безудержно употребляемый друзьями, полностью выветрился из их голов, не оставив после себя и следа похмелья. Поэтому путешествие для Гастона и Фигаро являло собой одно сплошное удовольствие.

Ну, первые минут сорок.

Дело в том, что Бровар, будучи человеком не только гостеприимным, но и весьма обстоятельным, с утра приготовил весь скарб заказанный следователем — прямо по списку: «…провизии дней на десять, походные масляные фонарики, масла к ним по маленькой канистре, палатку охотничью трехместную…» и все прочее. И очень скоро администратор и следователь с удивлением обнаружили, что широкие и удобные ремни походных рюкзаков все сильнее врезаются в плечи, а сами рюкзаки, недавно казавшиеся не особо-то и тяжелыми, все сильнее тянут к земле. Фигаро с Гастоном больше не посмеивались над Сальдо и его легким вещмешком, а тихо чертыхались сквозь зубы, украдкой поправляя рюкзаки и подсовывая пальцы под лямки. Пот градом катил с румяного лица следователя и красоты окружающей его природы уже не казались ему сколь-нибудь привлекательными.

…Через час Гастон, наконец, остановился, громко выругался, и, сбросив рюкзак на землю, выдохнул:

— Все, привал.

Следователь с огромным облегчением последовал его примеру. Друзья уселись прямо на траву и в отчаянии уставились на ношу, внезапно ставшую столь неподъёмной (Сальдо расположился неподалеку на стволе упавшего дерева, с интересом наблюдая на незадачливыми «туристами»).

Идею закопать часть «всего этого хлама» где-нибудь под деревом Фигаро отмел сразу же. Он прочел достаточно книг о приключениях и путешествиях и крепко запомнил, что всегда не хватало в самый ответственный момент какой-нибудь простецкой штуковины, вроде свечи или табакерки, чтобы немедля разрешить очередную Смертельно Опасную Проблему. Гастон было заикнулся о своей мотоколяске спрятанной в лесу, но с сожалением констатировал, что даже если бы им удалось добыть достаточно керосина, несчастный механизм утопнет где-нибудь в болотах, повторив печальную судьбу экипажа фрау Райт.

Когда друзья уже всерьез обсуждали дальнейшее путешествие крайне короткими перебежками (что угрожало затянуть пусть к замку Шератон на пару недель), голос подал Сальдо.

— Фигаро, — прокаркал алхимик, посасывая воду из походной фляги — вы же чертов колдун. Заколдуйте эти драные рюкзаки, пусть сами за нами идут. Или летят. А еще лучше — пусть еще и нас на себе тащат.

К немалому удивлению Гастона Фигаро, вместо того чтобы бросить в алхимика шишкой, коих вокруг валялось в изобилии, хлопнул себя по лбу, достал из рюкзака свой неизменный саквояж (только Небо знало, как он умудрился его туда засунуть), вытащил из саквояжа планшетку, бумагу и самопишущую ручку и принялся выводить на листке длинные столбцы цифр и непонятных метаматематических символов.

Гастон с Сальдо с интересом наблюдали за следователем. Администратор думал, что следователь явно поднаторел в квазиматематике и до его колдовского уровня ему, Гастону, пока что, к сожалению, как до Столицы в известной позе. Сам Фигаро кусал себя за язык, морщился, припоминая недавние уроки Артура (он же Мерлин Первый) и думал о том, что еще пару месяцев назад колдовство, которое он задумал, было бы за гранью его, Фигаро, возможностей.

О чем думал Сальдо неизвестно, однако когда следователю понадобилось узнать точный вес рюкзаков («для подставить в формулу», как выразился Фигаро), алхимик молча порылся в бесчисленных карманах своей робы и протянул следователю великолепный пружинный безмен. Зачем он тащил подобное устройство с собой, ведал лишь сам Сальдо да Святой Эфир, однако Фигаро, сухо поблагодарив, схватил безмен и тут же принялся взвешивать рюкзаки.

Нет, поклажа незадачливых путешественников сама за ними не пошла, не говоря уже о том, чтобы тащить их на закорках (Артур-Мерлин, ясен пень, организовал бы подобное за три минуты с шуточками-прибауточками). Но раза в три легче рюкзаки таки стали. Следователь гордо задирал нос; это была добротно наколдованная «Разгрузка» (Артур называл подобные заклятья труднопроизносимым словосочетанием «гравитационный компенсатор) и эту «Разгрузку» наколдовал лично он, без посторонней помощи. Гастон хлопал в ладоши и даже скаредный Сальдо уважительно хмыкнул — колдовство удалось на славу. Его даже не требовалось «поддерживать»; заклятье само подсасывало эфир из окружающего мира по мере надобности.

Далее компания двигалась уже гораздо бодрее. Фигаро сладко жмурился и фальшиво мурлыкал себе под нос что-то невнятно-околомузыкальное. Следователю нравилось наблюдать, как лес вокруг становится все гуще и запущенней; они, подобно настоящим искателям приключений из книг как бы постепенно удалялись от цивилизации, вступая в дикие места, где еще не ступала нога человека.

Или, по крайней мере, не ступала очень давно.

Все меньше встречалось зарубок на стволах старых деревьев, все запущеннее становилась тропка под ногами, все реже попадались на глаза обережные амулеты подвешенные на вощеных шнурах натянутых между ветвями. Иногда глаз радовали следы охотничьей стоянки: темное пятно кострища, на скорую руку срубленный навес, под которым скрывалась от дождя «гостевая» поленница, но было видно, что люди в эти места захаживали редко.

Темного колдовства в воздухе не ощущалось. Не ощущалось, вообще-то, вообще никакого, даже остатки старых наговоров практически испарились, растворились в изначальном Эфире, оставив после себя едва различимые следы.

Зато всякой Другой мелочи вокруг было в избытке: шастали в траве духи-лесовики, зыркали из-под корней цверги, где-то в чаще отчетливо слышались трели молодой дриады. Сальдо, постоянно шнырявший по сторонам в поисках редких травок, даже наткнулся на гнездо баюна — старое и заброшенное. Баюнов, конечно, бояться не стоило — вся компания была с ног до головы обвешана амулетами и оберегами, коими их щедро снабдил Бровар, однако сам факт присутствия поблизости хищных Других щекотал нервы и будоражил воображение. Фигаро даже согласился ограничиться простым пятнадцатиминутным привалом без костра, во время которого слопал всего одно колечко печеной колбасы, запив квасом из берестяного жбана — ему хотелось скорее добраться до заболоченного леса, за которым, по местным легендам, стоял в глуши таинственный замок Шератон.

…Непонятно, откуда Сальдо черпал энергию, но дряхлый алхимик был неутомим: он то и дело убегал в сторону от тропинки, шуршал по кустам, распугивая лесных мышей и злобно пищащих цвергов, щелкал маленькими серебряными ножницами и громко восторгался:

— …ну надо же! Erióphorum! Здесь! Его ж днем с огнем не найдешь!.. А это у нас что?.. Impatiens balsamina! Однако! Это ее местные называют «разрыв-травой»… Поня-я-я-ятненько…

— М-м-м… — Гастон прожевал кусочек колбасы и выплюнул твердый хрящик, — А правда, что разрыв-трава может открыть любой замок?

— Фу ты! — Алхимик от возмущения топнул ногой, — ну что за чушь! Гастон, вы же образованный человек, учитесь в Академии! Ну конечно же нет! Это бред сивой кобылы, народный, так сказать, фольклор! Из impatiens balsamina готовят зелье, которое открывает замки! Сама трава ни для чего, кроме успокоительных микстур непригодна. Хотя… Фигаро?

— Также травка годится для простого заговора, который делает то же, что и твое, Сальдо, зелье: открывает замки, в том числе и зачарованные… Дерну-ка и я парочку стебельков, пожалуй, а то этот impatiens balsamina в травяных лавках хрен купишь.

…Солнце уже садилось, когда тропинка внезапно кончилась, а вместе с ней и лес. Перед путниками распластался длинный широкий «язык» заросшей пожухлой травой низины, упиравшейся в темную полосу сосен — почерневших и мертвых. Оттуда, из-за стены деревянного частокола, веяло влагой, тиной и запахом болотных трав.

— Пришли, — констатировал следователь, снимая рюкзак. — Заболоченный лес. А за ним, стало быть, замок Шератон.

— Ночуем здесь? — Гастон скептически потянул носом. — Комары съедят. И никакой «накомарник» не поможет.

— Ночуем здесь. — Сальдо самодовольно ухмыльнулся. — Насчет комаров не беспокойтесь, любезные господа. Сейчас я их быстро…

С этими словами алхимик достал из вещмешка нечто наподобие толстой серой сигары и рванул за кольцо, которым заканчивался один из концов картонного цилиндрика. Хлопнуло, пыхнуло, и из «сигары» повалил ароматный сизый дымок.

— Комариная Шашка Сальдо! — алхимик прямо раздувался от гордости. — Скоро в продаже по всей губернии! Уничтожает всю кровососущую заразу в радиусе версты! И, конечно же, совершенно безвредна для человека… Давайте уже ставить палатку, темнеет.

Поставили палатку, разожгли костер, забулькала в котелке каша в которую Фигаро щедро отвалил сушеного мяса и остатков колбасы. Натаскали целую гору хвороста, благо сушняка вокруг было в избытке (Фигаро, естественно, предоставил эту честь администратору с алхимиком «…каша на костре, господа, это вам не хухры-мухры, за ней следить надо пуще, чем за призванным Другим!»), развесили вокруг стоянки обереги с амулетами и занялись, наконец, рюкзаками. По всему выходило, что еды, даже со скидкой на прожорливость следователя, у них почти на неделю, воды тоже вдоволь, а вот от излишков спиртного, которое неожиданно оказалось даже в мешке у Сальдо, было решено избавиться.

Алхимик, правда, негодовал:

— Вы же ученый человек, Фигаро! Вы должны понимать разницу между вашим деревенским самогоном и чистейшим алхимическим дистиллятом для приготовления декоктов! Я начинаю понимать, почему в наших краях не прижились английские мотоколяски на спирту! Там же запасной бак вешать надо: для ездоков! И то не факт, что хватит… Вот, к примеру, мануфактура Фрюка-младшего закупила грузовые тележки со спиртовыми двигателями. Фрюк, натурально, сразу ко мне: господин Сальдо, что делать — хоть увольняй, хоть розгами пори — все ж будут в стельку! Думал я думал, и вот что надумал: абсолютно безвредная алхимическая присадка. Две унции на цистерну; людям не вредит, но придает спирту невообразимо отвратный вкус и запах. Гениально? Гениально! И чем закончилось? Теперь все механики Фрюка живут на фабрике — жены их из домов выперли, пока вонь не выветрится… Не-е-е-ет, в наших краях — только пороть!

…Хлопнули по стопке, закусили сушеным мясом, а там и каша подоспела. Комаров не было ни слуху ни духу — видимо, шашка Сальдо отработала на славу.

Потемнело небо, зажглись в его бархатной высоте первые огоньки звезд. Орали на болоте жабы, трещали сверчки в траве, холодными голубыми искрами проплывала между древесных стволов Другая мелочь. За лесом уже разливался желтый свет — вставала Луна. Под сытную кашу, под ароматный самогон завязался разговор.

— …быстро темнеет, однако! И сыростью тянет. А подброшу-ка я дровишек!

— Да-а-а-а, — алхимик облизал ложку и плеснул себе еще самогона в походную кружку, — а вон видите? Прямо над нами? Вон то созвездие? Это Трилистник. Летняя Полуденная близко… Эх, выбраться бы сюда в это время, поискать цвет папоротника!

— Сальдо, вы с ума сошли? — Фигаро презрительно фыркнул. — Папоротник не цветет. Размножается спорами. Ты вообще алхимик или где?

— Если бы я был провинциальным алхимиком прочитавшим за всю жизнь четыре книги, — Сальдо ухмыльнулся, — то я бы с вами согласился. Но поскольку я — провинциальный алхимик, закончивший Академию с отличием, я прекрасно знаю, что время Летней Полуденной это время возрастающей Другой активности. Да, папоротник не цветет. Значит, вероятно, цветет что-то другое. Вспомните описание «цветущего папоротника» из «Народных преданий» Матье: «…цветет подобно тому, как свеча горит, но свет тот мертвый и темноту не разгоняет и видно сквозь него как сквозь выходца из домовины». Я так думаю: почему не быть Другим растениям? Другой флоре? Неким эфирным проявлениям, которые активизируются в определенное время и имеют определенную локализацию? Вот, например, лесовики почему так называются? Потому что живут только в лесах; в городе вы их не встретите. Точно так же и этот самый «папоротник» — растет только в лесу.

— Интересная теория.

— К сожалению, не моя. Это Ортьерн. Но сама идея здравая и я уверен, что истории о ведьмах, собирающих «цвет папоротника» — не выдумка.

— Кстати о Летней Полуденной, — Гастон поднял палец, — в это время, как вы сами говорите, Другие активничают. А мы сейчас в лесной глуши. Я не то чтобы трушу, но, сами понимаете…

— Амулеты защитят нас от всякой мелкой пакости. — Фигаро сунул ложку в котелок и принялся выскребать остатки каши — он толком не ел почти целый день, и следователю требовалось срочно восстановить душевное равновесие. — А что касается пакости покрупнее, то, опять-таки, амулеты нас частично маскируют, «сбивают запах», как говорят местные. Обереги что дал нам любезный Бровар отпугнут даже баюна. А это довольно сильная тварь.

— Но…

— …но вы правы в том смысле, что преодостерчься заранее от всего невозможно. Риски есть всегда. Хотя опять же: сейчас лето. Кто у нас в это время самый опасный?

— Лешаки.

— Рядом с болотом? Я вас умоляю.

— Болотные огоньки.

— Стальная пуля — и поминай как звали. К тому же огоньки опасны только для одиноких путников.

— Черные Вдовушки.

— Они любят сухость. И летом, когда полно другой еды, Вдовушки на человека нападают очень редко.

— Химеры!

— А вот это да, это штука опасная. Тем более что рядом, как я понимаю, источник эфирных искажений. Вот только местные охотники с ними давно знакомы, а местные химеры, стало быть, знакомы с охотниками. Они пуганые. Ну, надеюсь.

…Тьма сгустилась настолько, что земля вокруг костра казалась одиноким островком в огромном черном море. Где-то заухал филин, что-то мелкое зашуршало в траве совсем рядом. Ночной зверек? Другой? Поди разбери.

— Да, жутковато… А давайте еще по одной? Негоже оставлять недопитую бутыль — говорят, примета плохая.

— В жизни о такой примете не слыхивал. Но идея хорошая. Наливайте, Гастон… Ого, да тут еще раза на два!

— …это мы, если так подумать, в половине дня пути от Мельничной поляны. Да уж, в глухие места нас занесло. Зато будет что вспомнить.

— Какая такая еще Мельничная поляна?

— А, блин, я постоянно забываю что вы, Фигаро, не местный… В общем, есть тут неподалеку деревня Малые Узлы… Ну как есть — была когда-то. Говорят, еще за царя Тузика Первого жили там мастера по янтарю — мыли его в здешних реках, мастерили всякие поделки и неплохо так с этого жили. И вот как-то раз тамошние охотники нашли на поляне неподалеку мельницу…

— Что значит «нашли»? Мельница — она ж не империал. И если «неподалеку» то как они до этого мимо проходили? И откуда вообще в лесу мельница?

— Так в том-то и дело! Была поляна как поляна, ничего на ней не было, кроме пары пней. И тут приходят туда охотники — мать моя женщина! — мельница прямо в центре поляны. И старая, прямо древняя. Вид такой, будто лет сто уже там стоит; мхом да корнями заросла. Внутри — паутина да плесень, однако ж запах муки — такой, знаете, как вот только из-под жерновов… В общем, почесали охотники затылки, и пошли старосте докладывать. Староста только плечами пожал — чертовщина! И все бы ничего, если бы той же ночью со стороны поляны — скрип, скрежет! Самые храбрые охотники хлопнули по стакану для отваги… кстати, и мне налейте Фигаро, будьте любезны… Да, спасибо… Ну, в общем, хлопнули и отправились на поляну. И видят: работает мельница. Крылья вертятся, жернова скрипят, в окнах свет. Один охотник в окошко заглянул — да так и хлопнулся в обморок, где стоял. Остальные его на руки — и ходу оттуда.

Охотник, что в окно посмотрел, поутру в себя пришел. Да только не помнил ничего и поседел как лунь. Поняли тогда деревенские что нечистая сила у них на поляне завелась. Да вот только что делать — непонятно. Решили, в общем, ту мельницу сжечь к чертям. Набрали смолы, ветоши, хвороста — днем, понятное дело — отнесли на поляну. Запылала мельница! И в ту ночь было у них тихо. И всю неделю тихо, а потом прибегают к старосте: мельница-то опять на старом месте! Как там и стояла, и ни следа поджога! Вот тогда и решили жители Малых Узлов оттуда уйти, а вернуться уже с хорошей ведьмой, поскольку против чертовщины иначе никак. Уходить решили уже утром, так как время было уже вечернее… А поутру…

— Мама дорогая! — козлиная бороденка Сальдо явственно затряслась.

— …а поутру глядят — семи человек нет. Как раз тех, что мельницу жечь ходили. Пусто у них в домах, постели разбросаны, а на окнах — иней. А на полу порошок белый — мука… В общем, рванули деревенские оттуда, и никогда больше не возвращались — ни с ведьмой, ни без. А мельница, говорят, до сих пор ночами работает, в тихую погоду за пять верст слышно.

— Да-а-а-а, умеете вы, Гастон, страху на ночь нагнать, — Фигаро покачал головой. — А ну-ка доставайте из рюкзака бутылку… Нечего лишний груз тащить; завтра у нас марш-бросок до самого замка.

— Да пожалуйста. Подставляйте кружку… А вот что вы скажете по поводу этого случая с мельницей как специалист по Другим?

— Ну уж — специалист!.. — Следователь опустошил кружку в один глоток, довольно причмокнул и достал из кармана трубку и кисет. — Но если в целом… Смотрите, Гастон: случаи появления странных зданий в странных местах — не новость. На юге Лютеции в одном городке как-то появилась на площади целая башня в пять этажей. Правда, без всяких последствий — появилась себе и появилась. Установили, что это типичный образчик итальянской архитектуры прошлого века — ничего примечательного. Кроме, конечно, того, что взялся этот самый образчик непонятно откуда. А в Североамериканских колониях лет десять назад вообще был вопиющий случай: в круизный пароход «Жемчужная бухта» врезался аэроплан. Никто не пострадал просто чудом.

— Ха! Неудивительно! Покажите мне нормально летающий аэроплан! Дирижабли — наше все.

— Да, вот только это был очень, очень высокотехнологичный аэроплан. Совершенно невиданная аэродинамика, не имеющий аналогов двигатель. Да и сам аэроплан — эдакая алюминиевая сигара. Как это вообще могло летать — непонятно, но летало — до берега было добрых двадцать верст. Говорят, аппарат немедленно растащили по кускам британские секретные службы.

— А пилот?

— Официально было заявлено, что пилоту не повезло — разбился. Ну еще бы — при таком-то ударе… Но слухами, как известно, земля полнится. Говорят, что пилота там вообще не было. Вместо него — некое устройство, которое, по мнению инженеров, как-то управляло аэропланом самостоятельно.

— Колдовство?

— Черт его знает, может, и колдовство. Все возможно… Так вот это я к чему рассказываю: есть теория, что достаточно мощные эфирные завихрения могу иногда работать как блиц-коридоры. Что ведь такое, по сути, блиц? Эфирный вихрь определенной структуры и мощности. Резонно было бы предположить, что такие вихри-блицы иногда возникают попросту случайно. И иногда в них попадают люди и предметы.

— Спонтанное внепространственное перемещение? — Сальдо поднял бровь. — А что, звучит неплохо. И, кстати, объясняет, почему в мельнице из рассказа Гастона творилась всякая чертовщина: эфирные аномалии для Других как мед для мух.

— Ну, это только теория. Вообще же там, где Другие с логикой напряженка…

— Тс-с-с-с! Слышите?.. Вот, опять!

…где-то в отдалении в лесной чащобе зарождался и нарастал странный звук: высокий противный скрежет, словно ножами водили сразу по нескольким стеклам. Постепенно к звуку примешалась глубокая басовитая, на грани восприятия, нота, а потом все это распалось на хрипло каркающий хор и затихло.

— Это еще что? — Сальдо поежился. — У меня вот сейчас прямо поджилки затряслись.

— Хрен его знает. — Фигаро озадачено вглядывался в ночную тьму, словно взаправду надеясь что-то рассмотреть в густом кисельном мраке. — Страсть как на кикимору похоже. Да только не может этого быть…

— Это еще почему? — Алхимик шмыгнул носом и закашлялся. — Кики… кхе! Кикиморы… Да тьфу же!.. Я говорю, что тут самое для кикимор место: глушь, болото рядом…

— Так-то оно так, — следователь наполнил кружки, — да вот только у кикиморы какое любимое лакомство? Человек. Это как для меня шашлык: если запах учую — все, пиши пропало. Хоть сытый, хоть не лезет уже — все равно хоть кусочек, а слопаю. А теперь подумайте: тут ведь деревни вокруг. Люди. Это для кикиморы ого какое искушение! Ну а начни она людей таскать, так сразу и облава. А такие облавы идут, пока кикимору не изловят — хоть месяц, хоть три. Все окрестные селения собираются. Собственно, так всех кикимор и извели… Но очень уж звук похож, очень…

— А вы вживую слышали, как кикимора орет?

— Гастон, обижаете! Я ж рассказывал…

— Да-да, история с дирижаблем. Я это к чему: кикимору… ну… ее тяжело грохнуть?

— Тут такое дело, Гастон… — Фигаро вздохнул, — Кикимору вполне можно ухайдокать железными пулями, огнем и заговорами. Это не Демон-Сублиматор, тут не нужен магистр обормага, вполне хватит толпы дюжих мужиков. Но ключевое слово — «толпы». Кикиморы не бессмертны, но они крайне сильные и ловкие. И кровь у них едкая, так что близко эту тварь лучше не подпускать.

…во тьме вокруг что-то шуршало, хлопало невидимыми крыльями, глухо ворчало и стонало. От всех этих звуков веяло какой-то первобытной жутью; следователь внезапно понял, какие эмоции испытывали его далекие предки, сидя у огня в пещере и вслушиваясь во мрак снаружи.

Пришлось выпить еще по кружечке — для храбрости и сугреву (порывы влажного холодного ветерка все чаще прилетали со стороны близкого болота). Подбросили дров и принялись гадать, от чего какой звук происходит.

— …а вот это болотные огоньки! Вот зуб даю — они самые! Слышите — трещит? Как вы думаете, Фигаро — от нас далеко?

— Далеко, далеко. Да и времени уже почти полночь, они только вечером нападают.

— …а вот — слышите? И вот снова? Такое слабое «тюньк-тюньк!»

— Так это цверги. Что-то строят под землей.

— А что они там строят?

— Хрен его знает. Цверги маленькие и неопасные, поэтому ими мало кто интересуется. Если какой демонолог из Академии диссертацию писать берется, он что — про домовых писать будет? Или про банников? Не-е-е-ет, ему подавай ифрита заморского, Демона-Сублиматора или Нелинейную Гидру. Такое, чтобы все аж ахнули, и подумали: «вот это колдун! Скала! Такой одним пальцем…» И чтобы сразу награду, звание и грамоту какую-нибудь на стену. С другой стороны, оно и понятно: Другие, особенно сильные и агрессивные, это тебе не медведи-шатуны, от них нужно в запасе целый арсенал средств держать — и защитных и атакующих. А ежели Другой не вредит, то и никому он, получается, особо и не нужен. Зато в народных преданиях про всех этих сублиматоров с гидрами историй — пшик. Зато куча рассказов про мелкий народец: там цверги солдату-инвалиду новую ногу выковали — краше прежней, там бедняка озолотили, а ещё где-то кого-то чуть ли не воскресили. И строят они, по преданиям, огромные подземные города-тоннели — отсюда и аж до других миров… Но кто б там этим занимался.

— …слышали? Слышали? Вот, вот, опять!

— Да успокойся, Сальдо. Слышали. Это подземники. Одни из самых безобидных Других.

— Ничего себе — безобидные. Грохочет-то так… А вы, кстати, слышали, что в войну в этих местах пропал целый королевский полк?

— Ну и горазды вы, господин алхимик, придумки чужие слушать. — Гастон засмеялся. — Не полк, а всего-только конвой. Везли они пленных немцев на Последний Полустанок, ну и заплутали где-то здесь. Да и сгинули без следа. Кто-то говорил, что немцы конвой перебили, но выйти из лесу не смогли — утопли все в болотах. А другие говорят, что до сих пор где-то тут живут — схоронились, значит, и даже не знают, что война закончилась. Ну а кое-кто говорит, что… Впрочем, не к ночи…

— Так, господа хорошие, давайте по последней — и в палатки. Завтра через болото переть, а вот там нам ночевать точно не захочется.

— Ну, давайте, на сон грядущий… Эх, хороша самогонка! Лучшая, что я пробовал! А я, поверьте, перепробовал немало.

— Вот вообще спать не хочется. Какая ночь, какая ночь!..

Забросали землей костер, забрались в палатки, залезли в спальные мешки, долго кряхтели, сопели и переговаривались, но вот, наконец, уснули, и над склоном холма раздались звуки тройного храпа. Фигаро храпел как всегда басовито и уверено, как военный трубач, Гастон — тихонько и сдержано, а Сальдо длинно, с присвистом, точно сурок. Покачивались на ветру обереги и амулеты, развешанные на натянутых между палатками бечевках, мерцали в бездонной высоте яркие летние звезды.

Всю ночь было тихо, и лишь под утро, когда горизонт уже медленно серел, рядом с палатками остановилась огромная темная фигура, сотканная, казалось, из полупрозрачного дыма: две тонкие ноги, уходящие в невообразимую высь, голова-купол на которой ярко мерцали две желтые точки глаз и ветвистые рога, задевающие редкие облака. Лесной дух постоял, посмотрел на кострище, вытащил из него почти догоревший уголек и бесшумно двинулся дальше, по каким-то своим Другим делам.

А утром упал туман.

— …ну и туманище, Фигаро! Я руки своей не вижу!.. Аккуратнее, господин Сальдо, тут склон… Бр-р-р-р, ну и сырость!

— Ничего, двигаем, двигаем! В лесу туман пореже будет…

И действительно: между деревьями тумана было поменьше. Он жался к земле, собирался мокрыми клубками в земляных впадинах и казался просто клочьями влажного снега, невесть почему выпавшего здесь посреди лета.

Идти тоже оказалось легче, чем Фигаро думалось поначалу: под ногами немного похлюпала вода, а потом они вышли на некое подобие тропинки — широкий земляной «язык» заросший пожухлой травой.

Старые сосны вокруг были черными; фестоны мха свисавшие с их ветвей походили на нити серой высохшей паутины. Здесь жизнь жалась к земле, но уж тут, внизу, ее было в избытке: летали птицы, ползали в траве ужи и ящерицы, сонно гудели лесные пчелы. Из воды там и сям торчали зеленые островки, больше похожие на заросшие цветами зеленые кочки; в общем «болото перед зловещим замком» выглядело не так уж и жутко.

Но вся эта красота таила в себе и неприятные сюрпризы. Очень скоро солнце поднялось выше; голые деревья почти не задерживали солнечные лучи, и компания, недавно страдавшая от холода, теперь изнывала от жары. Плотные влажные пары поднимались от воды, а запах зелени и цветов так радовавший следователя теперь стал настолько удушливо-насыщенным, что хотелось зажать нос.

В конце концов, Фигаро не выдержал, и накинул на всю компанию легкое кондиционирующее заклятье. Жара сразу отступила, вот только заклятье свело на нет действие защитных амулетов и оберегов, о чем следователь честно предупредил обоих спутников. Сальдо с Гастоном только пожали плечами: обстановка вокруг была настолько умиротворяющей, что мысль о нападении какого-нибудь лесного чуда просто не приходила в голову.

…иногда узкая полоска земли под ногами исчезала, и тогда приходилось искать брод среди луж воды — подчас довольно глубоких. Но, в целом, шли по сухому, чему Фигаро был несказанно рад: следователь ненавидел мочить ноги.

Однако когда солнце поднялось в зенит, Фигаро внезапно резко остановился, нахмурился и сказал:

— Минуточку. Вам не кажется, что мы здесь уже проходили?

Гастон медленно огляделся по сторонам, почесал нос и сбросил рюкзак на землю.

— Значит, мне не чудится! — голос старшего администратора дрожал от возмущения. — Вот точно: во-о-он те островочки уже третий раз за сегодня вижу! И дерево это поваленное. Мы что, по кругу ходим?!

— Не может быть. — Сальдо озадачено покачал головой. — У меня те же ощущения, и я последний час постоянно сверяюсь с компасом. Вот, смотрите: север там. Значит, идем верно.

Фигаро с Гастоном, сосредоточено сопя, уставились на компас.

— Да, я помню карту. Сейчас нам как раз… — Следователь не договорил; у всех на глазах стрелка компаса дрогнула, и лениво сместилась в сторону почти на девяносто градусов.

— Мать честная… — охнул Сальдо.

И проклятая стрелка, словно издеваясь, опять крутанулась — уже в противоположную сторону.

— Это как понимать? — глаза администратора полезли на лоб.

— Черт его знает, — Фигаро раздосадовано пнул землю, — может быть, эфирная аномалия. А, может, залежи магнитной руды. Суть в том, что компас, увы, бесполезен… Хотя вообще такое поведение стрелки наталкивает на определенные мысли. Минуточку…

Фигаро покопался в рюкзаке, достал «мерило» и нажал на плунжер.

Стрелка прибора медленно оторвалась от нуля и поползла вверх.

Три пары глаз впились в циферблат «мерила», следя за стрелкой, которая, тем временем, доползла почти до начала желтого сектора шкалы… и резко упала обратно на ноль, после чего вновь стала медленно подниматься.

Медленно-медленно вверх, и сразу, резко — вниз. И снова и снова. По кругу и по кругу. Гастону даже на мгновение показалось, что он слышит — нет, не слышит, — чувствует всем телом — этот глубокий эфирный пульс: Тумс!.. Тумс!.. Где-то совсем рядом билось огромное сердце.

— Это еще что? — произнес Сальдо почему-то шепотом.

— Понятия не имею, — просто сказал Фигаро. — Это может быть все что угодно: он стабильного блиц-коридора, до банальной «ведьминой поляны». Ничего опасного в этой пульсации не вижу, но мы, мать его, остались без компаса.

— И что дальше? — Гастон округлил глаза. — Сальдо, вы умеете ориентироваться на местности?

— Все что я помню со школьных времен, так это то, что мох растет на северной стороне деревьев. Ну, или можно залезть на сосну и осмотреться. Или хотя бы понять, где запад. Но это вечером, когда солнце будет садиться.

— Когда солнце будет садиться, — прорычал следователь, я планирую находиться, минимум, за пять верст от этого проклятого болота! Два колдуна и один алхимик заблудившиеся в трех соснах?! Да не смешите меня! Пришло, наконец, время призвать на помощь силу наших интеллектов, господа!

…Солнце садилось.

В поросших ряской озерцах воды среди травяных кочек выводил свои рулады лягушачий хор.

…Фигаро не мог решить, из-за чего у него так разваливается голова: из-за лягушачьих воплей, или из-за злости.

Они сидели на небольшом сухом островке посреди заболоченного леса. Следователь курил, Сальдо тихонько вздыхал, цокая языком, а Гастон теребил в руках импровизированную карту, которую он успел набросать за последние пару часов в мятом блокноте (картограф из администратора оказался не просто плохой, а невообразимо ужасный, зато чернильные сосенки, которых Гастон набросал на «карте» в изрядном количестве были вполне ничего себе).

Горел костерок — совсем маленький. Сухого хвороста здесь почти не было, так что жечь приходилось хвою и траву, предварительно подсушивая ее на тоненьких язычках пламени. Но даже запасы этого скромного топлива подходили к концу, а темнело прямо-таки с ужасающей скоростью.

— …да тут со всех сторон на деревьях мох растет! И как тут понять, где север?!

— Зато теперь мы знаем, где запад.

— Да, но уже темно. Хотите топать через болото ночью?

— Фигаро может наколдовать свет.

— Могу. — Следователь злобно тряхнул головой. — И наколдую. Я спать здесь не собираюсь. Я, если понадобится…

— Тихо! — алхимик резко поднял руку. — Помолчите, пожалуйста. Слышали? Вот только что?

— Ничего я не слышал, — проворчал Гастон, — только слышу, как в животе у Фигаро бурчит. Я, кстати, тоже бы пожрать не отказался.

— Я… Стоп! Тишина!..

— Вы имеете вот это странное «бульк»? — Администратор озадаченно огляделся. — Да, теперь и я услышал. Судя по звуку, что-то большое.

— Болотник? — у Сальдо, казалось, задрожали даже остатки волос на голове.

Вместо ответа Фигаро сделал широкий Открывающий жест и плавно поднял руку вверх.

Вспыхнул яркий свет. Над островком взмыло в воздух маленькое солнце освещающего заклятья (следователь специально поднял колдовской огонь повыше, чтобы не слепить себя и спутников).

Стало светло как днем; мертвые сосны отбрасывали резкие чернильные тени. Видно было каждую былинку на земле. Болото вокруг замерло; казалось, даже лягушки перестали орать, пораженные внезапно наступившим днем.

— Смотрите наверх, на сосны! Если это болотник…

Следователя спасла только хорошая реакция.

Водная гладь прямо перед ним неожиданно взорвалась мириадами брызг и что-то огромное, черное и влажно блестевшее ринулось к Фигаро со скоростью пули.

Времени на сложное колдовство не было. Следователь успел создать перед собой самый простой кинетический щит — первый курс, базовое заклятье, даже не относящееся к сопромагу — с перепугу влив в него столько эфира, что отдача ощутимо хлопнула его по ушам.

Это его и спасло.

Темная туша ударилась о щит и отлетела обратно к кромке воды. Сам Фигаро, не успев скомпенсировать инерцию, полетел в другую сторону, довольно мягко приземлившись на объемистый зад. И только тогда он, наконец, увидел, что именно явилось к ним на огонек из старых болот.

— Кикимора!!

Ни на что другое времени у Фигаро не оставалось; тварь атаковала снова — молниеносно и изящно, развернувшись на завернутых назад коленками лапах, точно балерина на пуантах. Теперь ее можно было разглядеть в подробностях: длинное черное тело заканчивающееся мощным хвостом, маленькие, обманчиво слабые передние лапы с острыми, как бритва когтями, молотообразная голова без глаз и, разумеется, пасть, утыканная аккуратными зубами цвета стали.

Да, это была самая настоящая Ksenomorphus vulgaris, кикимора обыкновенная, напротив гравюр с которой во всех учебниках практической монстролгии вот уже лет двадцать их авторы чванливо писали: «исчезнувший вид (уничтожена)». Но пораженно охать не было времени. Нужно было спасаться.

Следователь выставил вперед руки и жахнул в сторону твари струей тугого пламени. Он мог бы, конечно, долбануть кикимору кинетиком, но это было опасно: кровь кикиморы, попади она на него или на его спутников, мгновенно проела бы плоть до костей.

Кикимора заскрежетала и отскочила. Огонь ей явно не понравился, хотя и не причинил видимого вреда. Тварь на секунду задумалась, а потом развернулась к Сальдо, который, тем временем, пытался спрятаться за низкой кочкой, прикрываясь сверху рюкзаком.

А вот Гастон, к его чести, уже пришел в себя. Причем настолько, что успел поднять ружье, взвести курки и выстрелить в кикимору оглушительным дуплетом.

Но он допустил ошибку. Кикимора стояла к нему боком, и администратор вполне мог бы засадить ей две стальные пули прямо в незащищенный бок, чуть ниже передней лапы. Но Гастон, разумеется, целился в голову (к тому же голова у кикиморы была огромной, и промахнуться было сложно).

Обе пули вошли в основание глянцевого «молота» кикиморьей башки пробив пару приличных дыр, из которых тут же хлынула зеленоватая жижа, прожигающая в жухлой траве черные дымящиеся борозды.

Кикимора не выглядела особо расстроенной или потерявшей мобильность. Однако выстрелы отвлекли ее от алхимика. Тварь резко повернулась к Гастону и оскалилась. Из ее пасти выдвинулась вторая, малая пасть, так называемая «поршневая челюсть» способная одним ударом пробить навылет быка.

Дальше все происходило очень-очень быстро.

Кикимора присела и взмахнула хвостом. Гастона спасло лишь то, что он, перезаряжая ружье, сделал пару шагов назад — хвост-лезвие прошелестел буквально у самого носа администратора.

Гастон же, судя по всему, даже не понял, что только что чуть не остался без половины головы. Он втолкнул патроны в стволы, со щелчком закрыл ружье… но взвести курки во второй раз ему уже не дали.

Тварь прыгнула и ударила администратора головой. Воздух с глухим ухающим звуком вылетел из легких Гастона и он, дрыгая ногами, улетел в болото, где и скрылся под водой с громким плеском.

Но следователь тоже не терял временем зря. К этому времени он уже закончил заклятье: не особо сложный телекинетик (Фигаро понимал, что в случае с кикиморой у него есть, в лучшем случае, несколько секунд, поэтому не разменивался на сложное колдовство), которым он поднял чудовище в воздух, а затем со страшной силой швырнул кикимору в ствол сосны.

Верещащую тварь буквально сломало об сосну; ее тощее тело в прямом смысле слова сложилось пополам со страшным хитиновым хрустом. Дерево тоже не выдержало столкновения и рухнуло в болото, едва не треснув по голове показавшегося над водой Гастона.

«Готова», подумал следователь.

Но кикимора, похоже, думала иначе.

Скрежеща и плюясь кислотой, тварь схватила себя передними лапами за бедро и резким рывком разогнула свое тело из черной подковы обратно к первоначальному виду. Человек или зверь на ее месте немедленно умерли бы от болевого шока, или, по меньше мере, остались бы парализованы до пояса, но кикиморе эта процедура, похоже, не особо-то и повредила. Да, тварь явно стала менее подвижной, но даже теперь она была гораздо быстрее любого человека.

И уж точно быстрее следователя, к которому кикимора и рванула.

И вот тут Фигаро растерялся. Он не готовил запасного заклятья; он просто никак не ожидал, что тварь выживет после такого удара. Следователь опять попробовал защититься базовым щитом, но кикимора поднатужилась и пробила его. А потом второй и третий.

Между ее лоснящейся башкой и Фигаро оставались какие-то дюймы. И следователь понял, что еще пара секунд и ему крышка.

«Интересно, кольцо Артура меня восстановит, если кикимора разорвет меня на кусочки?», пронеслось у него в голове… а в следующую секунду кикимора взорвалась.

Вернее, Фигаро так показалось: тварь внезапно окуталась шлейфом жидкого пламени — нестерпимо горячего и липкого; огонь в буквальном смысле приклеивался к коже кикиморы, тонкими ручейками распространяясь по ее телу. Кикимора завизжала, отпрыгнула в сторону, и взору пораженного следователя предстал Сальдо.

Алхимик стоял у своего развороченного рюкзака, сжимая в каждой руке по маленькому стеклянному флакончику. И эти флакончики Сальдо метал в кикимору прямо-таки с убийственной меткостью. Когда такой флакончик разбивался о тварь, из него извергалась новая порция жидкого пламени. И этот огонь был не чета колдовскому огню, которым пыхал в кикимору Фигаро; алхимическое пламя Сальдо буквально пожирало тварь. Ее хитин на глазах серел, белел, и начинал отваливаться крупными ломкими хлопьями.

И вот тогда кикимора решила, что с нее достаточно.

Прыжок — черноту ночного неба вспорол длинный пылающий метеор гибкого тела — плеск воды, шипение, отвратительная вонь горелого хитина. И тишина.

— О-о-ох, помогите, кто-нибудь!.. Ух! Больно-то как!.. Скотина, глиста болотная…

…Гастона, наконец, вытащили из воды. Выглядел старший администратор жалко, у него появилась новая шевелюра из мерзко пахнущей тины и большая прошлепина на куртке.

— Ничего, — успокаивал Гастона Фигаро, зато представьте: у вас есть куртка в которой дыру проделала настоящая кикимора! Да ваши друзья-знакомые от зависти умрут!

— Ну, если так посмотреть… — к администратору явно вернулось хорошее настроение. — Тогда ладно. Но почему ж болит так-то?

Сальдо тут же заставил Гастона снять верхнюю одежду и провел беглый медицинский осмотр. Грудь администратора превратилась в один сплошной синяк, пара ребер были сломаны, но, учитывая, что все это было следствием столкновения с кикиморой, можно было сказать, что Гастон отделался легким испугом. Алхимик тут же принялся вливать в Гастона резко пахнущие микстуры («…не кривитесь, не кривитесь! До утра будете как новенький. Но с ребрами в ближайшие недели аккуратно…»). Гастон вздыхал, морщился, но пил. Фигаро в это время, зарядив оба ружья, караулил на берегу, раздув осветительное заклятье до размеров маленького Солнца. Но кикимора явно не думала возвращаться; после такой передряги тварь, скорее всего, набьет брюхо жабами и водяными крысами, после чего заползет к себе в нору — регенерировать.

Следователь выругался, помянув про себя Артура-Зигфрида Медичи, или же просто Мерлина Первого, его «наперстного друга», оставившего его, Фигаро, в столь неподходящий момент. Уж старик Артур уделал бы кикимору мизинцем левой ноги, в этом сомнений не было. Хотя, с другой стороны, Артур — пусть и косвенно — только что едва не стал причиной скоропостижной кончины Фигаро, поскольку именно возглавляемый старым колдуном Квадриптих и завез сюда кикимор.

«Они не местные, Фигаро, — вспомнил следователь слова Артура, — мы привезли их… из другого места. Идиотский эксперимент, и его автор — перед вами. Единственное что могу сказать в свое оправдание — больше мы подобной хренью не страдали».

— Ладно, — следователь медленно опустил курки, — я спать. За полночь уже.

— Минутку, Фигаро, что значит — спать?! — у Гастона глаза полезли на лоб. — А охрана? А сторожить кто будет? Мы посреди болота в котором водится черт-те что!

— Вон Сальдо пусть сторожит, — зевнул следователь. — Как показала практика, он в одиночку может ухайдокать хоть черта лысого. А я колдун, мне энергию восстанавливать надо… Кстати, к слову о восстановлении энергии: что у нас есть пожрать?…

Утром жизнь честной компании наладилась словно по волшебству.

Внезапно оказалось, что тропинка, казавшаяся вчера безнадежно потерянной, всего в двух шагах от островка, где Фигаро сотоварищи провели беспокойную ночь (следователя таки подняли под утро, заставив отдежурить свои честные два часа). И чем дальше, тем шире становилась тропа, тем реже лес вокруг, да и само болото, похоже, сходило на нет.

Компас перестал сходить с ума и выяснилось, что путешественники вообще не сбились с пути; было вообще непонятно, как они умудрились заблудиться буквально в трех соснах. Гастон весело насвистывал, вышагивая впереди (после кикиморы он, похоже, перестал бояться чего-бы то ни было в принципе), за ним гордо шагал Сальдо, громко сетовавший что, вот, не удалось ему прикончить кикимору, а оставалось-то всего… И только Фигаро хмурился, постоянно отставал и спотыкался о кочки, уткнувшись носом в «мерило».

— Фигаро, — Сальдо, похоже, окончательно потерявший страх, — ехидно хихикал, — что такое? Что случилось? Рядом Демон-Сублиматор? Дикая Гидра? Чего вы влипли в это «мерило»? На нем же по нулям.

— Вот именно, — проворчал следователь, яростно тряся несчастный прибор, — именно что по нулям.

— Вас это беспокоит?

— Признаться, да. Зато я, кажется, понял, как замок Шератон так долго простоял нетронутым. Он окружен отворотным заклятьем, скорее всего, блокиратором Мебиуса-Клейна. Не то чтобы очень сложное колдовство, но крайне надежное. Если не знаешь, что тут рядом замок, то можно блуждать до бесконечности.

— Но вы-то заклятье сняли?

— А вот ни хрена подобного, господин алхимик. Чтобы такое заклятье, как вы выражаетесь, «снять», нужно быть Мерлином. Не-е-е-е-ет, колдовство временно выключили для того чтобы впустить нас. Кто бы ни сидел в замке, он знает, что мы идем. А мы о нем знаем… да ни черта не знаем. Кроме того, что у колдуна из Шератона ручной стриш… Кстати, господа, мы, кажется, пришли. Лес закончился.

— …Фигаро, дайте и мне! Вы к этой подзорной трубе прилипли как муха к меду!

— Свою носить надо… Держите, Гастон… Итак, что вы видите?

— Река. Высокий скалистый холм, поросший лесом. На холме — замок, частично встроенный в скалу… надежно так, кстати, выглядит. Часть восточного крыла и башни разрушены, похоже, взрывом, но следов пожара нет.

— От себя добавлю: взрыв произошел внутри строения. Где-то в основании башни.

— А откуда вы… А, да, точно, вы же были артиллеристом… Так… Вижу стену — неповрежденную — внутренний двор, фонтаны…а это, по-моему, сад. А вон там останавливались торговые караваны — вижу остатки складских помещений… да, вон и тельфер и лебедки.

— Что-то еще?

— Ну… Не выглядит это все особо зловеще. Замок и замок — я и побольше замки видал. В книгах не так бы это описывали. Было бы что-то типа: «…над высокими и мрачными шпилями, черными как печная сажа, со скорбным граем кружила стая ворон…»

— Ого! Да у вас литературный слог!

— Да?.. Ну, спасибо… Только, по-моему, это пример низкопробной шаблонной литературы.

— Хорошо, что вы это понимаете… Я бы, кстати, от себя добавил, что не похоже, чтобы замок после взрыва кто-то пытался отстроить. Все вокруг выглядит предельно заброшенным, и я в душе не разумею, как тут можно жить.

— Ворота открыты.

— Вы это видите с такого расстояния, Сальдо? Ничего себе у вас зрение…

— Предлагаете зайти туда через главные ворота?

— Нет, вы, без сомнения, можете залезть по стене. Мы вас подождем. Но я лично предпочитаю более очевидные пути.

— А если на нас нападут?

— Отобьёмся! Сколько у нас шпаг?!..

— У нас два ружья. Это круче. Так что, господа, вперед, на штурм темной цитадели!

— Ура-а-а-а-а-а!..

…Ворота замка Шератон являли собой великолепный образчик кузнечного мастерства: кованая решетка с вензелями и медными виноградными листьями, покрытыми благородной патиной радовала глаз. На колоне слева, оседлав каменный шар, сидел бронзовый ворон, держащий в клюве скрутившуюся в кольца змею; колону справа увенчивал шпиль, на котором восседала бронзовая сова. И гербы: щит с вороном и змеей, увенчанный маленькой червлёной коронкой — знак аристократа приближенного к Квадриптиху, и — а вот это интересно, отметил про себя Фигаро — так называемый «серый герб» — круглый щит с лазоревой совой.

«Жена барона стала аристократкой только после свадьбы, — подумал следователь. — Барон, похоже, был в опале у Квадриптиха, и ему пришлось купить ей «серый титул». Они даже не смогли объединить гербы».

Каменные плиты подъездной дороги поросли травой, пучки которой победоносно пробивались там и сям из-под серых гранитных квадратов. Деревья в замковом саду давно умерли; остовы старых кленов и вишен почернели и скукожились. А вот из фонтана все еще сочились, слабо пульсируя, струи воды. Скульптура в фонтане была простой и безыскусной: каменное сердце на гранитном постаменте, из основания которого и текла вода. Раньше струи воды, похоже, били вверх, окружая сердце водяным вихрем, но сейчас трубы прохудились, и казалось, что скульптура плачет, готовясь вот-вот развалиться.

— Вон главный вход, — Гастон махнул рукой, — и он, похоже, тоже открыт. То ли нас ждут, то ли…

Договорить он не успел.

Дальнейшие события заняли считанные секунды.

Порыв ледяного ветра, черных вихрь. Изморозь упавшая на пожухлую траву.

Фигаро даже не успел поднять руки в Открывающем жесте — невидимые путы схватили его, сжали, рванули вверх, отрывая от земли. Раз! — и рот следователя оказался заткнут невидимым кляпом. Два! — и руки Фигаро плотно притянуты к телу. Три! — и между следователем и внешним эфиром появился невидимый, но хорошо ощутимый экран, гасящий эфирные искажения.

Менее чем за три секунды стриш лишил Фигаро возможности двигаться, говорить и колдовать. Таких быстрых поражений в схватках с Другими следователь, если честно, припомнить не мог; стриш был явно хорошо натаскан и отлично знал, что делать. Где-то правее мычал Гастон, которого, похоже, спеленали таким же способом. А вот Сальдо оставили возможность говорить (похоже, стриш сразу признал в нем не-колдуна) и теперь алхимик изрыгал ужасающие проклятия.

— Фигаро! Вы же колдун! Заколдуйте эту штуку! Быстрее!

— М-м-м-м-м!

— Гастон! Помогите этому мычащему идиоту!

— М-м-м-м-м!

— И ты, Брут! О горе на мои седины!

…и тут незримая, но невероятно мощная сила рванула всю честную компанию куда-то вверх, и все исчезло в туче черной, пахнущей могилой пыли.

…Толстые восковые свечи в канделябрах плакали воском на дорогую белую скатерть; их огоньки таинственно мерцали, пламя дрожало на сквозняках, блуждающих по древним залам. Фигаро, любуясь переливами огня на серебре бокала, отхлебнул вина, покатал тяжелую ароматную жидкость на языке и, проглотив, причмокивая, сказал:

— Великолепное вино. Одно из лучших, что я когда-либо пил.

— Угощайтесь, господа, угощайтесь! — Барон Оберн захохотал, и взмахнул рукой. — Надеюсь, вы примете мое гостеприимство как компенсацию за тот способ, которым вас сюда доставили… Ашииз, еще вина!

Черная туча прошелестела над столом, забирая пустой кувшин, и оставляя на его месте полный. Следователь вздрогнул.

— К нему вообще можно привыкнуть?.. Бр-р-р-р, ну и аура… А признайтесь, барон, это ведь вы научили своего питомца скручивать колдунов в бараний рог. Так быстро меня еще ни один Другой не уделывал.

— Ахахахаха, ну да, ну да. — Барон плеснул себе вина, затянулся толстой сигарой и кивнул в угол где, ожидая приказов, клубилась черная туча. — Ашииз — один из моих первых экспериментов, и, пожалуй, самый удачный. А главное — крайне сообразительный и неприхотливый слуга. Но, увы, далеко не всесильный. Двух-трех колдунов он одолеет легко, а вот дальше… Свободно работает с четырьмя, максимум, с пятью объектами.

— Ага… А почему вы не послали его за нами прямо в деревню? Зачем мы лезли через болото, бились лбами о ваше отворотное заклятье?

— Спасибо, конечно, что считаете меня кем-то вроде старика Мерлина, — барон усмехнулся в усы, — но я, к сожалению, всего лишь барон Оберн из Обернов Северной Марки. Я почувствовал, как вы ломились через мое защитное заклятье, и вовремя снял его, но это все, чем я мог вам помочь… Однако! Я, если честно, не ожидал такой удачи: дипломированный колдун, алхимик и студент Академии! Вот это улов! — Барон опять захохотал, и его хохот, басовитым эхом отражаясь от каменных стен, рассыпался по всему замку.

— Рады, что мы оправдали ваши ожидания, господин барон. — Гастон дипломатично склонил голову и опять взялся за вилку. — Рябчики очень хороши, да и кролик тоже.

— Спасибо, — барон хмыкнул, — уж чем богаты… Вина у меня полный погреб, а вот с дичью напряженка. Ее ловит Ашииз в здешних лесах, он же и готовит.

— Вы научили стриша готовке?! — Фигаро едва не подавился рябчиком. — Святый Эфир, теперь я видел все!

— Он очень, очень способный парень. — Барон хохотнул. — Я мог бы даже заставить его отстроить разрушенную часть замка, но мне она, если честно, без надобности. Вот если бы вернуть погибшее при взрыве оборудование…

— А девушка?…

— Летняя Королева? Эта, как ее… Искра, кажется? Она в порядке. Накормлена, напоена, сидит в Северной башне. Меряет платья и украшения моей покойной жены. Могу хоть завтра отправить ее обратно в деревню — пусть себе выходит замуж.

— Но зачем она вообще вам сдалась?

— Радиус проявления. — Барон вздохнул и почесал свой огромный нос с горбинкой. — Дальше мой Ашииз — уже просто черное облачко. Это был акт отчаяния, господин следователь… как вы говорите? ДДД? Департамент..?

— Других Дел, все верно. Нам и ста лет еще нет, неудивительно, что вы не в курсе.

— Хорошая служба, хорошая. Одобряю! А то Инквизиция — во всяком случае, такой я ее помню — сборище агрессиных параноиков, упивающихся вседозволенностью.

— Ну, сейчас они несколько поутихли… Нет, все же, замечательное вино!

…Вечерний свет лился через витражи высоких узких окон, и следователю казалось, что все вокруг озарено тусклой призрачной радугой. Это было очень красиво, несмотря на то, что главная зала носила на себе признаки явного и давнего запустенья: высокий потолок почернел от копоти, камин являл собой сплошной водопад свечного воска, а на полу лежал такой толстый слой пыли, что на нем можно было рисовать.

— Ладно, господин барон. — Фигаро плеснул себе еще вина, оторвал у рябчика ножку и поудобнее устроился в высоком кресле с мягкой спинкой. — Думаю, пора переходить к делу. Я уверен, что вы — именно тот самый барон Оберн, который построил этот замок и о котором окрестные жители слагают легенды. Я понятия не имею, как вы дожили до сегодняшнего дня, однако невооруженным глазом можно заметить, что вы — не вполне человек. Вы не ходите, а левитируете, подобно призраку, но при этом призраком явно не являетесь. Тем не менее, ваша телесность отличается от нашей: ваше тело окружает видимое простым глазом свечение. К тому же я чувствую от вас такой эфирный напор, словно стою в метре от, как минимум, Нелинейной Гидры. Так кто вы? Другой? Какой-то особый вид призрака?

— Я могу дополнить ваши наблюдения. — Барон покрутил ус. — Я чувствую боль, запахи и вкус. Я пью вино, как видите, и оно действует на меня так же, как и на вас. Я могу есть, но не нуждаюсь в этом, а вот сон мне необходим.

Он вздохнул.

— Думаю, пришла пора объясниться. Садитесь поудобнее, наливайте вина и слушайте — история будет долгой.

— Ничего, — Фигаро кивнул, — я люблю истории.

— Очень хорошо… Как вы уже, наверно, знаете, меня зовут Виземир Оберн. Мой род очень, очень древний — Оберны участвовали еще в войнах между Востоком и Западом. Когда началась большая буча вокруг Старой церкви и Белой Башни, мой отец, Владимир Штерн, очень вовремя принял позицию старика Мерлина, за что был жалован землями, титулами и кучей всяких бумажек, сделавших его торговые операции крайне прибыльным делом. Я, понятное дело, все это унаследовал. Но когда Квадриптих стал закручивать гайки, выстраивая вертикаль власти из колдунов и, фактически, лишая аристократию ее влияния, вчерашние союзники Мерлина сотоварищи, знамо дело, возмутились. Было восстание — вы наверняка знаете об этом. Полетели головы, но ваш покорный слуга активного участия в попытке переворота не принимал. Мне оставили титул, сбережения, кое-какие земли и настойчиво попросили исчезнуть с горизонта — во избежание.

— Вы, очевидно, очень расстроились?

— Верите, господин Гастон — ни в малейшей степени. Для меня это стало поводом, наконец, отойти от дел, и заняться любимым делом.

— И каким же?

— Не поверите — алхимией. У меня с младых ногтей была идея-фикс: найти эликсир бессмертия.

— Однако… — Сальдо навострил уши. — Алхимия может значительно продлить жизнь, это правда. Но бессмертие… Вы чего-нибудь добились?

— Ну, определенных успехов в области геронтологической алхимии я достиг. У меня получилось существенно улучшить некоторые из уже существующих декоктов продляющих жизнь и разработать несколько своих. Но, в конечном счете, я понял, что алхимически старение можно лишь замедлить. Точнее, можно вернуть себе некое подобие молодости, но на его поддержание в дальнейшем требуется все больше и больше высокоактивных препаратов. Это, фактически, превращение себя в сочащуюся декоктами мумию. Тем не менее, мои открытия давали мне время. Алхимия не оправдала себя, и я решил вернуться к тому, с чего начинал — к классической школе колдовства.

— Логичное решение.

— Да, но тут возникла определенная заминка: у меня не хватало специальных знаний. Пришлось учиться по книгам, самостоятельно. И через несколько лет я понял, что моя лаборатория в доме на холме не покрывает моих потребностей.

— И вот тогда вы решили построить замок Шератон.

— Именно. Пока замок строился, я полностью погрузился в изучение книг… Знали бы вы как мне приходилось изворачиваться для того чтобы доставать некоторые редкие фолианты! В столице у меня была целая агентурная сеть — очень щедро оплачиваемая. Я набивал себя информацией, проводил опыты, заблаговременно заказывал оборудование, и, честно вам скажу, даже не заметил, как замок был построен.

— А местные?

— Ахахахаха, вы даже не представляете, что обо мне рассказывали в окрестных селениях! Что я вампир, демон, черный колдун, крадущий девственниц для своих черных ритуалов, упырь и сын упыря… Девственниц, я, впрочем, затаскивал на сеновалы частенько, пха-ха-ха-ха! Но стоило изловить в корчме любителей потрепать языком и набить им морды, как моя репутация тут же восстанавливалась… Короче говоря, я перебрался в замок и принялся обустраивать новую лабораторию. И, знаете, дело пошло поживее. Я по натуре практик, и понимаю, как и что работает только тогда, когда сам попробую это сделать.

Барон налили себе вина, скептически посмотрел на погасшую сигару, и она тут же сама собой вспыхнула.

— Первый прорыв случился, когда мне удалось получить кое-какие секретные документы из столичного архива Башни. Не спрашивайте, как у меня это получилось; я заплатил столько, что, наверное, смог бы построить еще один замок… Так вот: в документах я наткнулся на описание ритуала Мортис Сиренити…

— Простите, барон, но вы не похожи на Легкого вампира.

— Да, да, все верно. Мне не понравились описываемые в бумагах результаты этого опыта. Но я понял одну штуку: чужую жизненную силу можно извлечь и использовать по своему усмотрению.

— И вы…

— Я начал с животных. Куры, кролики… Очень быстро понял, что они не годятся. И вот тогда я подумал, что пришла пора заняться бандитами, орудующих в этих лесах. Вот их хватало надолго.

— У вас стало получаться?

— Эм-м-м-м… Нет, если честно. Я понял, в каком направлении мне двигаться, но ударился лбом об очередную преграду: квазиматематика. Вот с ней у меня были проблемы: ну не влезают мне в голову все эти формулы, графики, эфирные константы… Я был в полном отчаянии, если честно. Попытался взять всю эту математическую кухню с наскока — не вышло. Но я не отчаивался. Я понимал, что если я не разбираюсь в квазиматематике, то это не значит, что никто на свете в ней не разбирается. В Столицу мне взъезд был заказан, поэтому я поехал в Черноводье — там как раз шла большая стройка, и колдунов из Столицы было пруд пруди. Там я и познакомился с моей Джозефиной. Она была экспертом по межпространственным перемещениям, и в квазиматематике разбиралась как никто другой. Наши отношения поначалу носили чисто официальный характер, но все больше склонялись в сторону романтики… Короче, в какой-то момент я понял, что у меня достаточно данных для реализации своего проекта, но на эксперименты просто не оставалось времени.

И тут судьба сделала мне подарок: Джозефина уезжала в Столицу на полугодовую конференцию. Она знала, что мне запрещено там появляться, поэтому попросила меня ее дождаться.

Разумеется, я был готов ее ждать хоть до посинения. Но у меня также появлялось время для работы и заключительных опытов. Я рванул в Шератон, и сразу же занялся поиском… хм… материала для исследований.

— Банда Валенце Кровавого?

— О, так эту историю до сих пор рассказывают? Горжусь, горжусь!.. Я вышел на ублюдка через своих подставных и предложил ему кучу денег за уничтожение торговых караванов — якобы моих конкурентов. Он проглотил наживку без единого сомнения. Мне даже стало как-то обидно: неужели моя репутация в этих краях была настолько мрачной?.. В общем, я пригласил его и его банду к себе в замок отпраздновать сделку. Пообещал бандитам море вина и толпу девочек. А когда они явились, просто активировал стазис-ловушку. Теперь у меня была начинка для моего аппарата…

— А что, простите, этот ваш аппарат делал? Что это вообще такое?

— Куча зеркал, пирамидок-концентраторов и квазиматематики. Он создавал как бы зону пониженного эфирного давления в реципиенте — в данном случае, во мне — и вышибал из донора его жизненную силу. Главной частью прибора был, как я его называл, «витал-резонатор»: он… как бы так сказать… придавал извлеченному «виталису» определенный заряд, после чего жизненная сила сама устремлялась в тело получателя. Эта часть прибора — моя гордость; я создал ее сам, без помощи Джозефины. Я забирал жизнь у донора, но при этом не становился Легким вампиром! Каково?! Уверен, за мое изобретение многие в Квадриптихе отдали бы правую руку!

— Думаю, что ваше открытие бесценно и сейчас, барон. — Фигаро задумчиво покачал головой. — Вы совершили прорыв сделавший бы честь корифеям Других наук.

— Спасибо, любезный. Но, — барон яростно потер лоб, — внезапно после успешного эксперимента я начал задавать себе вопросы морального характера. Возраст, наверное. Возраст и влюбленность… Я рассуждал так: а что если мой аппарат попадет в руки кого-нибудь из Квадриптиха? Устройство могло «накачивать» чужой жизненностью только колдунов — но что с того? Я уже был свидетелем того, как кучка старичья из Белой Башни подмяла под себя половину мира. Что дальше? Сделать их еще более могущественными? Бессмертные колдуны и те, кому придется умирать ради их бессмертия?.. Я думал днями, неделями. Ходил чернее тучи до тех пор, пока не вернулась моя Джозефина. Тогда я уехал из Шератона, оставив замок под охраной Ашииза и кучи заклятий, купил домик в Черноводье, а еще через полгода мы с Джозефиной поженились и вернулись в Шератон. Потом было наше кругосветное путешествие… Ах, какое было время господа! Какое время! Я и думать забыл о своем аппарате, забросил науку, начал, смешно сказать, пописывать мемуары, разные забавные истории… Это были хорошие годы.

— А потом ваша жена заболела.

— Заболела? Ну что вы. Точнее, вы правы, но эта болезнь называется «возраст». Джо категорически отказывалась принимать продлевающие жизнь декокты — она плохо переносила алхимические тоники. Говорила, что отмеренное время нужно прожить честно и счастливо. А потом, одним ужасным утром, я проснулся, а она… Сердце.

И вот тогда я, признаться, вышел из себя. Помутнение рассудка. Я рвал, крушил и метал, перебил кучу посуды, выгнал всех слуг, постоянно пил. И, естественно, вспомнил, в конце концов, о своей машине. У меня в подвале в стазис-заклятьях лежали двенадцать разбойников. И я подумал, что этого должно хватить, чтобы вернуть Джо жизнь.

— Вы… собирались воскресить ее?

— Я рассуждал так: если в мертвое тело влить новую жизненную силу, то она восстанет из мёртвых, но не как нежить, а как живой человек. У меня не было времени на опыты, было лишь отчаянное желание вернуть супругу. Я отнес ее тело в лабораторию, засунул разбойников в извлекающий фокус, произнес нужные заклятья и запустил аппарат.

— И тогда…

— Нет, Фигаро, нет, — барон печально покачал головой. — Живая сила не входит в мертвое тело. Оно, увы, мертво насовсем. Но всей этой энергии нужно было куда-то деваться. И она вошла в меня.

— Вся? Сразу?

— Вся и сразу, да. Был страшный взрыв. Лабораторию разнесло к чертям, всю округу накрыло мощнейшей эфирной аномалией. Все мои приборы, записи — все превратилось в пыль.

— Но как вы выжили?!

— Утром я очнулся среди руин. На мне не было ни единой царапины — вообще. Но и человеком я быть перестал.

— То есть ваше теперешнее состояние…

— …прямое следствие того необдуманного опыта. Именно поэтому я и послал Ашииза за колдуном. Я просто не вижу другого выхода.

— Кхм… — Фигаро прочистил горло, — я, конечно, могу вас понять, господин барон. Но, боюсь, вы не вполне… эм-м-м… адекватно расцениваете уровень моей… мнэ-э-э…. компетенции. Думаю, для того, чтобы вывести вас из текущего… гм… состояния нужен эксперт уровня Мерлина. Я же, извиняюсь, просто средней руки следователь ДДД, и образование получил… скажем так: поверхностное.

— Фигаро, за кого вы меня принимаете?! — Барон захохотал так, что с потолка посыпалась сажа. — Я примерно представляю себе уровень вашей компетенции. И уж конечно не собираюсь требовать от вас превратить меня обратно в человека. Все гораздо проще: я хочу, чтобы вы меня убили.

— …если мы его убьем..?

— …то стриш исчезнет, и тогда и мы, и девушка будем свободны.

— Фигаро, — Гастон, поеживаясь от холода, подбросил в камин еще одно сырое полено, — что-то мне подсказывает, что барон и так нас отпустит. Он не производит впечатление дурного человека. Да, конечно, он колдун, живущий в глуши и одно время ставил смертельные опыты на людях, но кто из нас без греха?

— Постоянно забываю, что вы еще и адвокат, — проворчал Фигаро, кутаясь в портьеру, которую до этого с превеликим трудом отодрал от карниза над окном. — Черт, как же тут сыро и холодно! И это в середине лета!

— Скорее, сыро. И воняет плесенью. Замок сильно обветшал за все эти годы.

Комната, которую барон выделил невольным гостям («…извиняюсь, господа, в замке никто не убирался лет этак двести, аха-ха-ха-ха!») была огромной, с высоченными потолками с которых свисали целые заросли пыльной паутины и жутко скрипучими полами, опасно проседающими под заплесневевшими коврами. В комнате был гигантский камин в котором заунывно завывал ветер, два монументальных шкафа (их по общему молчаливому согласию решили вообще не трогать), несколько столиков, куча канделябров — были даже канделябры из чистого золота — и монументальная, невероятных размеров кровать, на которой могли бы играть в крокет два пехотных взвода. Сальдо, попытавшийся присесть на нее, сейчас страдал от боли в заднице, куда получил лопнувшей ржавой пружиной.

Спать решили на полу в спальных мешках, но для начала нужно было протопить комнату — уж слишком сыро в ней было. Дрова в полуобвалившемся сарае нашлись, но лет им было, похоже, столько же, сколько барону, так что горели они вон из рук плохо (плесень на них — и та горела лучше). Поэтому следователем поддерживал заклятьем маленький огонек под дровами, а Гастон пихал в него щепу.

— Так, не могу больше на это смотреть, — Сальдо, наконец, отвлекся от пострадавшего зада и достал из поясной сумки бутылочку. — Отойдите в сторону — надоели!

Алхимик плеснул вещество в камин и дрова тут же вспыхнули, треснули, пыхнули, и загорелись — ровно и спокойно. Из камина пахнуло теплом, и все трое, зябко потирая руки, подсели поближе к огню.

— Ладно, — кашлянул Фигаро, — какие будут предложения?

— Предлагаю поставить палатки во дворе замка и спать там. — Сальдо трубно высморкался в платок. — А то моя сухотка разгуляется.

— Принимается. — Следователь кивнул. — Сегодня уже темно, а вот завтра так и сделаем. Тут, действительно, заболеть можно. Барону-то что — он бессмертный, а нам потом страдай.

— Кстати, — Гастон поднял палец, — мы что, действительно собираемся… ну, не знаю… помочь барону избавиться от его бессмертия?

— Это, Гастон, нетривиальная задача, которую, думается мне, можно решить разными способами. Вариант первый — действительно попытаться барона грохнуть. Мне этот вариант, если честно, не нравится, но, думаю, несколько опытов поставить можно. Ну, не знаю: потыкать, там, барона пикой.

— А второй вариант?

— Второй вариант — отговорить Оберна от самоубийства.

— Фигаро, барону черт-те сколько лет. Он безвылазно сидит в этом замке, потому как простой люд будет пытаться его прикончить, а, к примеру, в Академии его посадят в силовой куб и будут изучать. И если, упаси Святый Эфир, кто-то прознает, что барону известен способ обретения бессмертия…

— А если… ну, замаскировать его?

— Как? Завернуть в простынку и пусть живет как привидение на чердаке? А чем это будет принципиально отличаться от того, что есть сейчас?

— Кстати, вы видели, какая у барона библиотека? — Фигаро поцокал языком. — Лучший сборник трудов по метафизике, демонологии и некромантии, что я кода-либо видел. Там есть такие книги, за одно упоминание которого Оберн до гипотетического конца своих дней будет обретаться не в Академии, а в Центральном редуте Инквизиции. Там есть книги со штампами Большой библиотеки Квадриптиха; я даже представить не могу, сколько это добро может сейчас стоить.

— Так что нам делать? — Сальдо поерзал на месте. — Будут какие-то практические предложения?

— Раз, — Следователь принялся загибать пальцы, — нужно исследовать замок. Барон, конечно, говорит, что лаборатория взорвалась, но вдруг мы найдем что-нибудь, что поможет нам разобраться в случившемся здесь двести лет назад… Тебя, Сальдо, это тоже касается — барон занимался алхимией, вот и попробуй выяснить, какой именно.

— Вы думаете, барон что-то… недоговаривает?

— Все врут, — печально вздохнул следователь. — Все врут, куда ни плюнь. Я пока не понимаю, зачем Оберну говорить нам неправду, но свое личное расследование необходимо.

— И что мне искать?

— Что угодно. Все, что покажется подозрительным.

— В древнем замке, где живет бессметный колдун, столетиями ставивший запрещенные опыты?

— Кхм… Ну… Скажем так: все, что покажется интересным и стоящим рассмотрения… Два — вы, Гастон, попробуете разговорить барона. У меня странное, почти на грани интуиции, чувство, что Оберн недоговаривает о чем-то очень важном. Ну и три — нам обязательно нужно получить доступ в винные погреба.

— О, редкий случай, когда я с вами согласен, Фигаро! — Сальдо облизнулся. — Вино у барона шикарное!.. Однако у меня другой вопрос: что вы думаете по поводу ситуации с бароном как специалист-метафизик?

— В сотый раз говорю: я не специалист. Однако же да, давайте подумаем коллективно. Вот вы, Гастон — что скажете?

— Ну, — администратор покраснел и принялся тереть затылок, — я же только первокурсник… Что я могу сказать, так это то, что тело Оберна не похоже на так называемые псевдо-тела Других. Он живой человек, вот только эфир вокруг него крайне напряжен.

— Вот да, — Фигаро благодушно покивал головой, — тут вы правы. Барон — не Другой. Не та сигнатура ауры, имеют место эфирные искажения, да и жрет-пьет он не хуже меня. Хотя и утверждает, что может без этого и обойтись… Тут вот что странно: ну хорошо, допустим, «виталис», жизненная сила убиенных бароном разбойников действительно вошла в него и каким-то образом изменила. Но я впервые слышу о подобных трансформациях, если честно. Человеческое тело способно удержать лишь определенное количество «виталиса». Исключение — Легкие вампиры, но они, как бы, не люди.

— Может, дело в аппарате барона?

— Может быть, но тогда мы в тупике, поскольку аппарат приказал долго жить, и что-то мне подсказывает, что чертежами Оберн не поделится. Но вспомним то, что барон успел рассказать: его устройство выкачивало «виталис» у жертвы и закачивало в тело реципиента. Я что-то не помню, чтобы барон как-то менял структуру своей ауры при этой процедуре… Ладно, это нужно будет уточнить у него самого.

Следователь подбросил в камин еще одно полено, которое тут же принялось шипеть, плюясь влагой.

— Поймите вот что: проблема бессмертия не дает людям покоя ровно столько, сколько существует человечество. И в период расцвета метафизики к ней просто не могли не подключится колдуны. Был период в истории Квадриптиха — и довольно длительный — когда Белая Башня направляла на подобные исследования немалые средства. Потом, конечно, перестала, но отдельные богатые колдуны и по сей день корпят над задачей бесконечной жизни, или, хотя бы, ее максимально возможного продления. Слухами земля полнится, и время от времени то тут то там начинают говорить об очередном метафизике, одолевшем смерть. Не буду судить, насколько эти слухи правдивы, но я, собственно, о чем: взять чужую жизненность, чужой «виталис» и перекачать его в себя — очень простая и далеко не новая идея. Это пытались сделать очень и очень многие — всегда безуспешно. Потому-то и пришлось придумать «Мортис сиренити» — ритуал изменяет человеческое тело так, чтобы оно могло поглощать и хранить чужой «виталис».

— А если жизненную силу просто… ну, перекачать как есть?

— Ваше тело в этом случае либо перегреется и взорвется, либо — если вам повезет — само включит защитные механизмы и отвергнет «подарок». Ну и есть вариант, что «виталис» просто пройдет сквозь вас, почти не задержавшись. Вы почувствуете эйфорию, это немного омолодит вас, придаст сил — но и только.

— А если постоянно выкачивать из окружающих жизнь и гнать через себя?

— Ага, есть такие заклятья. За них — пожизненная каторга на Дальней Хляби.

…где-то в темноте за окнами раздался протяжный стон — казалось, звук издает сама земля. Стены замка ощутимо вздрогнули, и Фигаро всем телом ощутил странную пульсацию, рвущуюся откуда-то снизу, из некоей бездны. Гастон поежился.

— Опять. Уже дважды за день. Слушайте, а, может, лучше останемся в замке? Поставим палатку прямо в коридоре… Черт, да почему же здесь как холодно?

— Кстати, не самая худшая идея — насчет палатки в коридоре. Сдается мне, что вокруг замка-то лесная чудь в основном и кучкуется… Что, если честно, странно: я не чувствую здесь эфирных шрамов, оставленных опытами Оберна. Скорее, тут в воздухе витает… некое напряжение. Эфир замка скручивается в тугие вихри, и я понятия не имею, почему так. Впервые вижу подобное.

— Ладно, господа, — Гастон зевнул, — это был долгий день. Предлагаю перекусить — и на боковую… Да, и пусть завтра питомец барона поймает пару зайцев, а то жратва заканчивается.

…Проснувшись, Фигаро некоторое время лежал с открытыми глазами, пытаясь понять, что его разбудило.

Кажется, только что ему снился сон — яркий и сумбурный — где он ходил по странному каменному лабиринту, в центре которого находилось что-то очень большое и холодное, и никак не мог найти нужный поворот. Если бы он сумел попасть в центр, то все сразу встало бы на свои места, и… А вот что «и» следователь не помнил, а, может, просто такова была странная логика сновидения.

Рядом в спальных мешках мирно сопели Сальдо с Гастоном. Алхимик похрапывал, забавно присвистывая носом, а администратор…

— Фигаро! Вы это слышали?

— Гастон, вы почему не спите? — прошипел Фигаро, высвобождая из спальника руку. — Это вы меня разбудили?

И тут в коридоре за дверью раздался звук: заунывный вой, а затем — грохот, будто на пол упало что-то тяжелое. И сразу — шаги: шарк! Тумпс! Шлеп!

— Там кто-то есть, — прошептал Фигаро. — Ходит. Ночью.

— Разбудим Сальдо?

— На кой черт? Путь дрыхнет. Подайте мне мой саквояж… Спасибо. Так, ага, а вот и «мерило». Идем, прогуляемся. Узнаем, кто это тут буянит.

…В коридоре было светло: лунный свет лился в арки высоких окон, превращая интерьер в идеальную открытку для рекламы какого-нибудь готического романа. На стенах темнели мрачные пыльные гобелены: какие-то конные господа, бледные дамы с веерами, башни на холмах. Слой древней пыли на полу, и фестоны паутины органично дополняли картину, не хватало только дряхлого призрака, потрясающего цепями и стонущего: «О горе! Горе живым!»

Но стоило только Фигаро об этом подумать…

За углом, там, где коридор впереди поворачивал к главной лестнице, что-то тяжелое упало на пол и покатилось, а затем, разбиваясь о каменные стены, по замку прокатился уже знакомый следователю стон.

— Так, — Фигаро закатал рукава и сложил пальцы в «замок», разминая затекшие со сна мышцы, — а ну идем, найдем этого хулигана. Я этого гада сейчас…

Договорить он не успел; из-за угла в коридор вылетело нечто огромное и светящееся.

То, что в первую секунду показалось следователю огромным летающим чебуреком, а администратору — миниатюрным дирижаблем, при ближайшем рассмотрении оказалось флюоресцирующим куполом, похожим на тряпку или скатерть. «Тряпка» развевалась, тряслась и издавала те самые стонущие звуки, которые разбудили приятелей несколькими минутами раньше.

— Так, — Фигаро подошел к светящейся штуке поближе, — что тут у нас, Гастон? Ну-ка, вспоминайте. «Другие существа и базовые проявления Эфира». Буквально первые лекции.

— А, — Гастон махнул рукой, — это я и до Академии знал. Очень старый призрак, можно сказать, останки призрака. Лишенная ауры страха эктоплазматическая «тряпка», лишенная рассудка. Умеет элементарный телекинез, левитацию и… да и все, собственно. Грохните ее? Чтобы спать не мешала?

— Да не вопрос. — Фигаро сложил пальцы в Открывающий жест самого простого заклятья экто-деструктора, — барон нам еще спасибо скажет.

Но призрак не стал ждать, пока следователь засадит в него заклинание. С бульканьем и хохотом светящаяся «тряпка» пролетела мимо друзей, обдав их жаром, и зависла почти у самого потолка, завывая и хлопая лоскутами своего псевдо-тела.

— Ого! Ах ты ж зараза! — Фигаро лихо свистнул и выпустил в призрака заклятье, визуально похожее на маленькую светящуюся пулю. Но призрак резко дернул влево, и заклинание следователя разбилось о потолок.

— С-с-с-с-сук-к-к-кин кот! — Фигаро, стараясь не смотреть на привидение, которое хохоча барражировало под потолком у окна, аккуратно сплетал новый деструктор. — Вот тебе!

Хлоп! Звон стекла — следователь и администратор едва успели отскочить — окно, стоически выдержавшее сотни зимних бурь, не выдержало удара заклятья следователя и лопнуло. Призрак, воя и хохоча, заложил над горе-колдунами победный круг, и рванул прочь по коридору.

— Ловим! Хватаем скотину! — заорал Фигаро, бросаясь в погоню.

Но призрак, как оказалось, и не думал сбегать. Он сделал мертвую петлю, чиркнул по потолку, и на следователя с администратором посыпались пыль с паутиной.

— Гастон, — Фигаро яростно тер глаза, забитые мусором, — сделайте одолжение, пожалуйста — отвлеките эту сволочь. А я пока приготовлю ему подарочек…

— Отвлечь?! И как же это, интересно, образом?! — Гастон выпучил глаза.

— Да, блин, а я откуда знаю?! Импровизируйте!

Администратор секунду подумал, пожал плечами, и, внезапно, заорал как безумный. С воплями он ринулся по коридору прочь от призрака, закладывая странные пьяные зигзаги и размахивая руками как ветряная мельница.

Следователь, признаться, слегка обалдел. Призрак, судя по всему, тоже: он перестал вертеться и завис на одном месте, озадаченно потряхивая краями «простыни».

Гастон, тем временем, заметив, что его действия возымели эффект, принялся носиться на месте, высоко подпрыгивая. Но это длилось недолго: старый ковер собрался под ногами администратора в складку, и Гастон, вопя и матерясь, шлепнулся, зацепив стоявшую на небольшом постаменте вазу (которая, упав на пол, на удивление, не разбилась).

К счастью, Фигаро, наконец, закончил вплетать в заклятье блок самонаведения.

На этот раз призраку не удалось увернуться: заклинание, описав красивую дугу, догнало светящуюся тушу на развороте и со звоном врезалось в цель.

Но произошло вовсе не то, чего ожидал Фигаро.

Призрак и не подумал распадаться на свободный эфир и первоэлементы. Более того: заклятье-деструктор отрикошетило от светящейся «тряпки» и улетело куда-то в сторону, а привидение, трясясь и ухая от смеха, нырнуло вниз и пронеслось над Фигаро, задев волосы у него на макушке.

Следователь закатил глаза к потолку и вздохнул.

— Барон, — раздраженно произнес он, — вам больше нечем заняться? Что это за детские шалости?

— Прошу прощения, — барон Оберн со смехом стянул с себя покрывало, которое тут же перестало светиться — очевидно, это было простейшее заклятье люминесценции. — Но я слишком долго сидел безвылазно в этом чертовом замке. Самоизоляция плохо влияет на психику. Мне действительно скучно. Извините, что разбудил, но… может, вы хотите еще вина? Не откажусь от компании.

— Можно было просто постучать в дверь, — прошипел Гастон, потирая ушибленное колено. — А не весь этот цирк… Ладно, а что к вину? Дичь осталась?

— … кстати, а кто вообще заставляет вас торчать в замке? Ладно, в Столицу вы, понятно, не поедете. Но просто прогуляться? Всегда можно найти адекватных людей, спрятаться под личиной, в конце концов…

В этот раз они разместились в парковой беседке. Мирно светили «вечные» алхимические фонарики в разноцветные стекла которых бились ночные бабочки, шуршала в кустах мелкая живность, чернел вдали зубчатой колоннадой лес. Ветерок доносил откуда-то резкий, буквально удушливый аромат ночных фиалок; замок темнел загадочной древней громадой, царапающей звездное небо, но, в целом, в парке было вполне уютно. И гораздо теплее, чем в комнатах, отметил про себя следователь.

— Ха! — Барон махнул рукой, — вы думаете, я не пробовал? Но я не могу отойти от Шератона больше, чем на милю. Даже меньше.

— Что? Но почему?

— Не получается. — Барон развел руками. — В какой-то момент словно упираюсь в невидимую упругую стену. Вот и сижу здесь как шавка на привязи, прямо аж тошно.

Фигаро нахмурился и что-то быстро черкнул в своем блокнотике.

— Забавно… Ладно, сделаем замеры на месте, чего тут гадать. Но вы не думал, что вас… м-м-м-м..

— Прокляли? — Оберн криво усмехнулся. — Думал, конечно. И не раз. Даже о родовых проклятиях думал. Но, во-первых, в моем генеалогическом древе все чисто, а, во-вторых, проклятие можно локализовать и подвергнуть анализу — это ведь просто вид заклинания. Думаете, чем я тут занимался в свободное время? Поначалу вся эта ситуация казалась мне даже забавной. Я рассуждал так: времени у меня вагон, знания и какое-никакое оборудование тоже есть. Справлюсь. Но не тут-то было. Потому-то и послал за колдуном — одна голова хорошо…

К северу от замка в глубине леса что-то утробно взрыкнуло, и компания замерла в тишине, прислушиваясь, но звук не повторился.

— Всякой жути тут, конечно, хватает, — тихо произнес барон оглядываясь по сторонам. — Так что если думаете поставить палатку в парке — гоните эту мысль прочь. Химеры, кикиморы, Ночные Вдовушки, баньши — из тех, что постарше и поматерее — много сюда всякой дряни лезет. Иногда, когда совсем скучно становится, устраиваю на них ночные охоты — я вам еще трофеи покажу. У меня в комнате над камином висит башка кикиморы.

— Настоящей кикиморы?!?

— Самой настоящей ксеноморфус. Грохните меня — можете забирать. И все, что в сундуках в потайной каморке за второй винной бочкой — тоже ваше. Там золото, камушки, серебро в слитках… А, и эти… облигации Квадриптиха. Если они еще кому-то нужны.

— Облига… Квадри… — Гастон протяжно икнул. — А, простите, на какую сумму?

— Да тысяч на десять. Ерунда, — барон небрежно махнул рукой и занялся кувшином с вином, а Фигаро подумал, что сейчас облигации Белой Башни за подписью Мерлина потянули бы на миллион или около того. Это были сумасшедшие деньги; сейчас Оберн мог всю округу застроить замками.

— Но ваш замок — не эфирная аномалия.

— А! — Барон поднял палец, — вот тут вы, Фигаро, не правы. Точнее, не совсем правы: замок является источником спорадических эфирных аномалий, лишенных всякой системы. Это нечто вроде вспышек, импульсов, источник которых находится где-то глубоко под фундаментом. Иногда это легкий эфирный «шорох», иногда — настоящая буря, затрагивающая ткань реальности. Поэтому странностей здесь, в окрестностях, хватает.

— Может, источник в катакомбах под замком?

— Да нет под замком никаких катакомб, — барон устало вытер вспотевший лоб. — Есть винный погреб и, конечно, пара тайных тоннелей, на случай побега, но и только. Хотел бы я знать…

Бу-у-у-у-ум! Пульсация, которую почувствовало все тело, удар чего-то большого, мощного, словно где-то глубоко под землей огромный молот упал на наковальню. Огоньки фонариков дрогнули, на мгновение вспыхнули ярко-красным, и, мелко подрагивая на невидимом эфирном ветру, опять засветили ровно.

— Во, видели? — Барон отхлебнул вина и промокнул пухлые губы платком. — В последнее время все чаще. Черт его знает, что это такое. У меня одно время была теория, что «виталис» который я извлек из разбойников ушел куда-то внутрь горы, и открыл там нестабильный разрыв-аномалию. Но потом я понял, что это глупо, потому что если это так, то что тогда вошло в меня? Да и энергии на такой разрыв ушло бы куда больше… Впрочем, не знаю, я в этой области метафизики не силен.

…Выпили еще, и разговор постепенно перетек в другое русло:

— Да почему же «не уважал», Святый Эфир?! Я нормально относился к старику Мерлину, поверьте. Он был жестким, несгибаемым как арматурный прут, но всегда прощал идиотов… Правда, потом к чему-нибудь значимому их уже не допускал. И вертикаль власти он выстраивал так, чтобы ему приходилось делать минимум объяснений. Приказ — исполнение, все. Провалился по объективно причине — переделывай. Провалился потому что идиот — пошел вон. Мерлин любил не учитывать мнения людей, в которых не был заинтересован, потому-то аристократия и взбунтовалась. Но у старого колдуна оказалось достаточно сил, чтобы погнуть всех недовольных в бараний рог — может, если между нами, оно и к лучшему.

— Мерлин строил автократию одного бессменного лидера.

— Мерлин строил утопию. Автократия была лишь промежуточным этапом. И, заметьте: он победил в Большой войне и сумел нагнуть аристократию лишь потому, что у него была поддержка черни. Жизнь простого человека постоянно улучшалась, а вот тем, кто вчера на нем паразитировал приходилось несладко. Вот представьте себе: жил да был себе какой-нибудь граф Новоструйский. Ездил на охоту, жрал ананасы, пил вино по сто империалов за бутылку, а подкурившись гашишем пописывал стишки в беседке. И была у него фабрика, на которой работало две сотни человек, которые иногда мерли прямо в цеху с голодухи. Оторвало тебе станком руку — сам дурак, пшел вон. Иди на паперть, или сразу ползи на кладбище. И тут появляется какой-то там Мерлин: всем паспорта, муниципальные больницы, а не хотите ли поработать на Белую Башню? Вот вам рабочие места, бараки — зато не на земле спать, пенсии, жалованье в твердом империале, а за выслугу лет вот вам квартиры — даром что будка, зато своя, а вот еще больничные листы, да и лечить вас будут наши алхимики за наши деньги — и что в итоге? Половина народу с фабрики графа Новоструйского ушла, а те кто остался, собаки, требуют всяческих привилегий, а там кто-то вообще о профсоюзах заговорил! Князь только-только закончил микстуры глотать, отошел, понимаешь, от нервического расстройства, а тут из Белой Башни приказ хлоп на стол! Десять процентов годового дохода — в казну! И прибудет к вам на следующей неделе куратор-колдун, которого извольте обеспечивать, жалование ему платить исправно и все рекомендации того колдуна брать на карандашик. А на то, что вы, любезный, граф и предки ваши где-то там отличились, мне, Мерлину, плевать с вершины Белой Башни. Получите, распишитесь. И вот граф Новоструйский, обливаясь горючими слезами, переводит в наличное золото все, что только может, валит куда-нибудь в Лютецию и сидит там, в южных провинциях, пописывая мемуары. «Королевство, которое мы потеряли». Или, там, «Золотое поколение: растоптанные надежды».

— О, поверьте, я отлично понимаю, о чем вы.

— Ну вот. Мерлин методично строил утопию. Он хотел построить новый мир при помощи колдовства. Но старый мир этому отчаянно сопротивлялся… Эх, проживи старикашка еще хотя бы лет сто… А так — ушел, оставив великолепную базу и кучу отличных специалистов, которые, как оказалось, сами по себе способны только воровать. Хорошо хоть королевскую династию нам оставил — всех этих Фунтиков с Тузиками…

— Но вы же сами колдун.

— Да, да! Я был из «центристов» — принадлежал одновременно к старой аристократии и входил при этом в Малый совет Белой Башни. Как итог: меня не любили ни те, ни эти. Когда восстание провалилось, я умудрился выпросить у Мерлина аудиенцию. Попросил его меня помиловать и обещал не соваться в Столицу. Я ему такой: «Меня тошнит от политики». А Мерлин: «Меня тоже тошнит. Даже не тошнит — рвет уже. Ты, Оберн, слабак. Вали куда хочешь». И на этом все, весь разговор.

— Ну, с ума сойти можно! Вы лично видели самого Мерлина Первого!

— Да, господин Гастон, видел. И Моргану тоже.

— А Моргана… — Фигаро прочистил горло, — какая она была? Про нее даже в учебниках не так много…

— Первая Метресса? — Барон пожал плечами. — Повернутая на морали дамочка, которая в какой-то момент разочаровалась в тех, к кому эта мораль должна, по идее, применяться — в людях. Затворница, полностью отдавшая себя науке. Так что если вы в каком-нибудь учебнике читаете что-то типа «…при активном участии Морганы Благой», то читайте между строк: «…на некоей бумажке стояла подпись Морганы». И то не факт: за нее потом стал расписываться Мерлин.

— Она правда не была красавицей?

— Нет, не была. Но фигура у метрессы была — закачаешься. Кошек еще любила… А больше, если честно, и рассказать ничего о ней не могу.

…в паре шагов от беседки соткалась из воздуха серая тень, похожая на оленя. Лесной дух постоял, присматриваясь к компании, дернул головой и дымом улетел прочь, шелестя травой. Барон проводил его равнодушным взглядом, и отправил Ашииза за новым кувшином вина.

— … в этих лесах есть где разгуляться. И алхимику, и некроманту, и специалисту по Другим — настоящий нетронутый полигон. А, главное, — тишина и покой.

— Вот здесь не могу с вами не согласиться, барон.

…В лунном луче играли бесформенные полупрозрачные силуэты. Над лесом вдали проплывал странный красный туман. Все вокруг пульсировало колдовством; оно проникало сквозь кожу, играло с воображением: что это там во тьме — дерево или Другой зашел на огонек? Поди разбери…

— А почему вы хотите умереть, барон? Может, мы просто освободим вас? Уберем как-нибудь этот барьер, что держит вас в замке, придумаем что-нибудь с вашей внешностью… У меня в Академии есть знакомые самых широких взглядов, поверьте! Так они вас еще и преподавать пристроят, подтянете только метафизику за последнюю пару сотен лет.

— Эх, господин Фигаро… Спасибо, конечно, за предложение, но если бы вы знали, как я устал. Женщина, которую я любил давно умерла. Детьми мы не обзавелись. Я — артефакт ушедшей эпохи; в вашей современной реальности я буду как человек из каменного века. Да, да, я понимаю, что быстро наверстаю упущенное. Но вы вообще понимаете, что это такое: прожить двести лет? А пятьсот? Ты костенеешь. Все новое начинает казаться тебе либо глупым, либо пошлым, либо просто криво оформленным под новизну старьем. Ты становишься ворчлив, и перестаешь радоваться жизни. Пытаешься забыться в книгах, в науке, в воспоминаниях… Вот Мерлину бессмертие было к лицу; из старика энергия так и перла. Да и не было у него ни одного плана сроком исполнения меньше, чем на пару жизней. Бессмертие — это, прежде всего, совершенно особый характер. А не тогда, когда не знаешь, чем занять вечер выходного дня…

— Честно говоря, я не особо люблю убивать людей.

— А вы, для начала, попробуйте, а потом будете хвалиться. Думаете, меня так просто убить? Ха! Я вот испробовал все доступные методы, так что попробуйте меня удивить. Можете не стесняться в методах, только, прошу, без пыток и вот этого всего. Я это не люблю.

…ну-с, господа, первый день в замке барона подошел к концу. Давайте расскажем, кто и каких успехов добился, а потом подобьем предварительные итоги. Гастон?

— Ф-ф-ф-фух, Фигаро, дайте отдышаться! — Гастон дрожащей рукой поднял стакан с водой, одним махом осушил его и с шипением выпустил воздух сквозь плотно сжатые губы. Администратор выглядел жутковато: на его куртке виднелись множественные прошлепины и странные пятна; от Гастона ощутимо разило гарью, а его сапоги были измазаны так, словно администратор недавно чистил свинарник.

— Я провел безумно увлекательный день, господа, — Гастон взлохматил волосы пятерней и помотал головой как собака, выбравшаяся из воды. — За сегодня я, — он принялся загибать пальцы, — застрелил барона из ружья, дважды отравил его, один раз повесил — эта процедура Оберну даже понравилась — убивал его заклятьем электрошока, заколол шпагой, потом стилетом, перерезал ему горло и пробовал утопить. Хотя после того, как барон полчаса болтался в петле, можно было понять, что это сработает.

— Барон, я так понимаю, не умер.

— Нет, и не подумал даже. Дышать ему, похоже, не надо, а раны Оберна затягиваются буквально на глазах, за считанные секунды. Его плоть превращается в нечто типа воска, и этот воск немедленно приобретает свою изначальную форму… Хотя электрошок барона на пару минут оглушил. Но это не показатель: такая молния убила бы и слона.

— Заба-а-а-авно… — Фигаро принялся что-то писать в блокноте, цокая языком. — Очень забавно. И странно… Ладно, Гастон, вы молодец. Хотя я бы еще попробовал кислоту.

— Барон отказался. Говорит, уже пробовал — больно, долго и без толку.

— Хорошо, поверим ему на слово… Сальдо?

— Значит, так, — алхимик был необычайно задумчив, и постоянно дергал себя за бороду, — сегодня в перерывах между садистскими действиями Гастона успел провести обследование физического состояния барона Оберна… Кстати, алхимическая лаборатория в замке сохранилась и до сих пор находится в прекрасном состоянии. Фигаро, вы даже не представляете, какой у барона эфирный микроскоп!

— Я даже не представляю, что это такое.

— Это микроскоп плюс колдовство: пирамидки-концентраторы и эфирно-волновые преобразователи. Разрешение у этого прибора, конечно, сумасшедшее… Но да, простите, я отвлекаюсь. Так вот: температура тела и рефлексы у барона самые обычные. Состав крови ничем не отличается от вашего; у него альфа-группа, фактор-плюс, если вам это о чем-то говорит.

— Не говорит, но продолжайте.

— Барон реагирует на базовые алхимические инвазии так же, как обычный человек. Ровно до тех пор, пока таковые не влияют на целостность его физической оболочки. Если ему дают яд, то тело начинает стремительно восстанавливаться — вот как Гастон говорил. Идем дальше: у барона на месте все кости и органы. Кроме одного — у него нет сердца.

— Что? — Фигаро чуть не подавился дымом трубки. — Вы имеете в виду…

— Я не подразумеваю моральные качества Оберна, а говорю по факту: у барона сердце отсутствует как орган. На его месте — стабильный эфирный вихрь, который, судя по всему, работает как некая замена сердечной мышце, во всяком случае, кровь у Оберна вполне себе циркулирует. И, предвосхищая ваш вопрос, я понятия не имею, следствием какой алхимической или метафизической операции может быть эта аномалия. Я все сказал.

Они сидели в той же самой беседке, где вчера ночью пьянствовали с бароном; теперь, при свете дня, стали видны великолепной работы мраморные скульптуры-колонны: девушки в туниках несущие на головах кувшины с высокими горлышками (кажется, такие назывались «лутрофорами»). Мрамор едва заметно флюоресцировал и казался живым; это был тот самый знаменитый мрамор из Дальней Хляби, который лет пятьсот назад называли «кость-камень» — перенасыщенный колдовством материал, веками сохраняющий цвет и прочность.

Погода испортилась, и по небу проносились быстрые серые тучи, готовые в любой момент пролиться дождем. Жара спала, воздух пах влагой и электричеством.

— Сегодня опять был исходящий импульс из-под замка. Не особо сильный, но был. — Фигаро со злости стукнул кулаком по коленке. — Черт, так хочется пробить в этой скале дырку, и посмотреть, что там, внизу, происходит! Чувствую, именно в этом все дело… Вот зуб даю…

Он вздохнул и продолжил уже спокойнее:

— Я сегодня полдня бродил по замку. Нашел много интересного, но пока не буду углубляться — рано, непонятно, мало информации.

— А во второй половине дня вы, стало быть, занимались чем-то полезным?

— Не паясничай, Сальдо. Представь себе, да. Я считал.

— Ворон?

— Нагрузки. Но ты ноль в квазиматематике, поэтому все равно ни хрена не поймешь. Я могу сказать одно: даже если бы барон вырвал «виталис» не у двенадцати разбойников, а у тысячи двухсот, это все равно не привело бы его в текущее состояние. Ну не может «виталис» в таком количестве аккумулировать в теле. Даже у Легких вампиров это работает иначе — я, кстати, нашел заметки из Белой Башни, о которых упоминал Оберн. То, что описывает барон, противоречит второму и третьему принципу Закона Бруне-Льюиса, и, стало быть, невозможно.

— Но зачем барону врать, если он хочет самоубиться?

— Во-о-о-о-о-от! Вот это как раз правильный вопрос. Мне пока в голову приходит два варианта: либо барон неверно понимает случившееся с ним, либо не знает настоящих его причин.

— Э-э-э-эм…

— Поясняю: барон мог провести описанную им процедуру и стать тем, кем он стал, но он вовсе не перекачанный виталисом человек, а… что-то другое. И, конечно, барон может не понимать некоторых особенностей работы его прибора.

— Но прибор взорвался.

— В том-то и дело, увы… Ладно, сегодня вечером попробую сделать полную эфирную развертку ауры барона.

— Разве это возможно без оборудования?

— Конечно. Вопрос лишь в точности и глубине анализа. Сделаю все, что в моих силах… А вообще я проголодался. Идем, посмотрим, что сегодня поймал Ашииз. Надеюсь, зайца.

Искра, дочь кузнеца, была действительно яркой персоной. Натуральная блондинка с тонкими чертами лица, которое не постеснялся бы разместить на своей обложке и лютецианский «Вог», она была страсть как хороша внешне, но в ее фигуре и поведении чувствовалась кровь отца: под тканью платья бугрились мышцы, а кулачок Искры, похоже, мог нокаутировать взрослого лося. В настоящий момент кузнецова дочь доедала заячью ножку, бросая в сторону барона настолько недвусмысленные взгляды, что Оберн краснел как рак, и постоянно теребил высокий воротничок сюртука.

К счастью, на помощь пришел Гастон: одно упоминание о Столице, и Искра тут же переключилась на администратора: ей были безумно интересны модные новинки и сплетни из жизни Мари Воронцовой — а правда, что она вышла замуж за самого короля? А какое у нее было свадебное платье? А сколько…

— Великолепно, барон, великолепно! — Фигаро промокнул губы белоснежной салфеткой. — Стриш-повар! Более того: стриш, который стирает и убирает в комнатах! Вот оно, вот оно — настоящее мирное использование некромантии и демонологии! Это потрясающе, это нужно печатать в «Колдовстве и жизни»!

— Ну, ну, полно вам, Фигаро… Кстати, вот, держите. Это ключи от кладовок и чердака. Ума не приложу, зачем вам сдались старые конторские книги и счета, ну да ладно. Только учтите, что большую часть этих бумаг давно съели крысы. В общем, развлекайтесь.

— Кстати, — следователь макнул в мед нежнейший пирожок, — у вас в западном крыле просто великолепная коллекция гобеленов. Это, если я не ошибаюсь, Жан Фуко? Ни с чем не спутаю это сочетание реализма и бытового шаржа.

— Да, — барон самодовольно кивнул, — это именно Фуко. Я заказал у него целую серию под общим названием «Строительство замка Шератон». Сегодня, как я понимаю, она будет стоить больших денег, с учетом того, что и тогда работы Фуко стоили немало.

— Вы абсолютно правы… Кстати, по окончанию работы маэстро, разумеется, вручил вам иллюстрированный каталог. Не помните, где он?

— Ага, вручил. Да не помню, если честно, — где-то валяется. Поищите в библиотеке. Хотя опять же, не понимаю, на кой ляд он вам нужен… Эта ваша штука работает? — Обрен кивнул в угол, где слабо позвякивал собранный следователем эфирный анализатор.

— Заклятье работает, — Фигаро кивнул. — А это так, корпус для него. Кстати, простите, мне пришлось разобрать ваши каминные часы.

— Которые из них? Тут этого добра в достатке. Другое дело, что их уже сто лет никто не заводил… Кстати, надо было Ашииза научить. Так что смело берите все, что вам понадобится, и не спрашивайте даже.

— А можно… кхм… воспользоваться Ашиизом?

— Чего? — На этот раз Фигаро, похоже, удалось удивить барона; Оберн взлетел над стулом чуть ли на пару метров. — В каком смысле?

— Есть ли возможность как-то попросить вашего стриша отзываться также и на мои команды?

— Хм… — барон почесал затылок, — странная просьба, но… Хорошо, ради бога. Завтра с утра в свободное время Ашшиз ваш. Наслаждайтесь.

— Спасибо. — Следователь поклонился. — Обещаю что не буду просить его вернуть девушку обратно в деревню.

— Вы знаете, — барон опасливо покосился в сторону другого конца стола, где Гастон развлекал Искру, — я сам скоро у него это попрошу. Бойкая девица — ужас. Я к таким не привык… Ох, Святый Эфир, сохрани мои бедные нервы!..

…мелкая морось срывалась с тяжелого сумрачного неба и оседала на всем тонкой пленкой влаги. Заброшенный сад сегодня выглядел еще более уныло, чем обычно, и лишь фонтаны из колдовского мрамора казались маленькими оазисами времени, неприступными для сил распада и запустенья.

Фигаро, хмурясь, разглядывал кучу камней, в которую превратилась часть замка во время давней катастрофы. Огромные булыжники буквально разорвало на щебенку; можно было только догадываться, какова была сила взрыва. И эти камни все еще ощутимо «фонили» — рвущийся на свободу эфир оставил в материи неизгладимый след. Что бы здесь ни произошло, энергия тогда высвободилась огромная.

— Ладно, — пробормотал следователь, — надеюсь, эта штука не оторвет мне башку… Ашииз!

…порыв ледяного ветра, ощущение дрожи в кончиках пальцев. Фигаро обернулся — черное облако висело всего в двух шагах.

Теперь у следователя появилась, наконец, возможность рассмотреть стриша вблизи в спокойной обстановке. Эта штуковина явно состояла по большей части из эфира; эктоплазмическая оболочка синтезированная из могильной пыли была лишь легким каркасом. И там, внутри этого комка темноты, двигалось… нечто. Демон, Другой, связанный силой могущественного заклятья и кровью своего хозяина, вынужденный служить призвавшему и обуздавшему его колдуну, пока тот жив.

Ну, или до тех пор, пока не почувствует слабость и не сможет убить своего колдуна.

Этот стриш был в своем роде уникален — он просуществовал несколько сотен лет и до сих пор верой и правдой служил Оберну. Что сдерживало его? Невозможность убить своего хозяина в силу бессмертия последнего? Колдовское мастерство барона? Привычка? Или… преданность? Стриши не считались разумными существами, но как-то же, черт возьми, они понимали команды хозяина?

— Ашииз… — Следователь сглотнул вставший поперек горла комок, — ты не мог бы… э-э-э… перенести вот тот большой камень вот туда?

Реакция последовала незамедлительно: гигантский булыжник, ранее бывший частью башенной стены, плавно взмыл в воздух, окутанный серой вуалью стриша, медленно пролетел метров двадцать, и так же плавно опустился на землю.

— Идеально. — Фигаро улыбнулся, смахивая со лба холодный пот. — Просто отлично. А теперь, пожалуйста, очень аккуратно перенеси во-о-о-от ту кучу каменной крошки…

— …сколько еще, Сальдо?

— Шесть минут. А вы, Гастон, тоже заметили, как эта девица посматривает на барона?

— Ох, грехи мои тяжкие… Она настоящая мегера в овечьей шкуре. Милейшее создание с ангельскими глазками, способное раздавить в руке серебряный бокал — я сам видел. Про нее еще в деревне всякое рассказывали; говорят, уж сильно падка на мужчин.

— Что, хотели бы воспользоваться этой ее особенностью?

— Не шутите так, Сальдо. Святый Эфир меня упаси от этой красотки. Тут барон уже не знает, куда от нее спрятаться. Пока спасают платья и побрякушки его покойной жены, но девица, похоже, настроена серьезно.

— У нее же скоро свадьба.

— Ага, а еще она родилась на Летнюю Полуденную… Впрочем, барону наплевать, он же бессмертный… Кстати, сколько там осталось?

— Две минуты. А где Фигаро? Опять у развалин?

— Ага. Запряг стриша проводить раскопки и уже разворотил половину разрушенной башни. Эдак он и взаправду скалу насквозь пробурит.

— Что он там вообще ищет?

— Понятия не имею. Вчера вечером он часа три просидел в библиотеке. А позавчера — на чердаке. Вылез оттуда весь в крысином помете и паутине, с кучей каких-то обгрызенных бумажек. Вы вообще понимаете, чем он занят?

— Думаю, он сам все расскажет, когда сочтет необходимым… Минута десять секунд.

— Он проанализировал ауру Оберна?

— Да. А когда я спросил у него, что он выяснил, только пробормотал какую-то чушь. Типа «…ничего не понятно, но где-то я о таком читал».

— Значит, пока мы работаем в поле, Фигаро занимается бумагами.

— Ну да. Он же, в конце концов, старший следователь… Пять секунд. Четыре. Три. Две. Одна.

Земля вздрогнула и через несколько мгновений до слуха администратора с алхимиком долетел грохот. Еще секунда — и над их головами, в сотне метров над землей, пролетел громко матерящийся снаряд в дымящемся сюртуке.

— Так, — Сальдо вздохнул, — взрывчатка, стало быть, тоже не сработала. Ладно, все равно у меня закончились реагенты. Идем в замок, выпьем.

— Вина?

— К черту вино. Стребуем с Оберна коньяку. Думаю, на сегодня уже хватит попыток смертоубийства. Да, и захватите часы — еще пригодятся. Это, кстати, работа знаменитого Пьюри, с золотыми ангелочками. Тысяч на пять потянет.

— Аха-ха-ха-ха-ха! — Барон хохотал так, что тряслись, казалось, даже тяжелые кресла, в которых сидели Гастон и Фигаро (Сальдо, шипя под нос, что-то химичил в углу; он перетащил в главный зал половину лаборатории Оберна и теперь занимался любимым делом: превращением всяческих травок, коих в округе росло в избытке, в алхимические декокты).

— Пха-ха-ха! Ну вы и дали! Ну, Сальдо, ну, мастер-затейник! Это ж, если так посудить, меня действительно можно того… из пушки на Луну! Я ж и без воздуха могу, и без еды… Кстати о еде: оцените эти булочки! С вареньем! Это же не булочки, это пища небожителей!

— Да, — следователь, жмурясь от удовольствия, отправил в рот очередную булочку, — не могу не согласиться. Госпожа Искра не устает радовать своими кулинарными талантами… Однако же позвольте узнать, господин барон, откуда вы взяли муку? И варенье? И яйца? У вас тут неподалеку курятник?

— Типа того. — Барон ухмыльнулся. — Искра сгоняла Ашииза в свою деревню, и он там немного… похозяйничал. Ночью, разумеется, дабы никто не увидел.

— Вы посылали стриша в Топкую Паль за продуктами? — Гастон выпучил глаза. — Однако.

— Не, ну а что? — Искра, поставила на стол огромный фарфоровый заварник и уперла руки в бока. — Во-первых, взял он все это у отца, так что, можно сказать, у меня. Во-вторых, как вы прикажете булочки без яиц и муки делать? Да еще и без молока?! Аши… Стри… Черный этот, короче, еще и самогонки притащил. Жуть какой понятливый… Э-э-эх, мне бы такого в хозяйстве…

— Самогонки? — следователь облизнулся.

— Ну да. У меня ж это… нервический припадок. Похищена и пленена. Так и поседеть недолго. А самогонка — она ж от нервов. Правильно я говорю, господин Фигаро?

— А то! От нервических расстройств, при чахотке и простуде самогонка — первое дело… Кстати, что-то у меня в горле першит.

— Конечно, запершит тут в горле, когда вы днями напролет торчите у разваленной башни. Под дождем, между прочим. Ладно, пусть сейчас лето, но мокнуть несколько часов кряду…

— Я не мокну, у меня зонтик… Кстати, барон, я бесконечно благодарен вам за помощь Ашииза. Всего за пару дней он буквально разобрал эти развалины по камешку. Если бы создание стришей было законно — непременно сляпал бы себе, как минимум, одного. А лучше двух.

— Помню, — Оберн усмехнулся, — у Мерлина была идея похожая на вашу: огромные мануфактуры, где работают Другие, производящие все, что нужно для жизни — от иголки до кареты.

— Пф-ф-ф! — Гастон фыркнул, — а люди чем тогда занимаются?

— Как чем — в полях работают, скотину растят. Скотина, она ж Других не терпит, сами знаете.

— Не терпит, пока не пообвыкнет. Это проблема решаемая. — Следователь хлопнул стакан самогонки, закусил пирожком и достал кисет. — Да и чем, собственно, одержимый демоном станок отличается от одержимой молотилки или сеялки?

— Вот вырвутся из-под контроля все эти ваши сеялки-веялки, и намнут вам бока. — Сальдо недобро засмеялся. — От колдунов в мире все неприятности… Ну, половина так точно.

— Эх, Сальдо, — Фигаро снисходительно поцокал языком, — вот не как ученый муж рассуждаете, а как торговка с рынка. Это ж научная проблема. И думать нужно о том, как ее решить, понимаете? Не спотыкаться о трудности на пути, а думать, как свести их на нет. Вам что, не нравится идея заводов и полей, где все само собой крутится-вертится? Где не нужно гнуть спину толпам несчастных тружеников?

— Несчастные труженики за это жалование получают. Им что, продукцию с этих заводов за так раздавать?

— Ну-у-у… Зачем «за так»? Их нужно будет того…

— А, стойте, знаю. Переквалификация, правильно? Я вашу идею за версту вижу: пусть вчерашние крестьяне, токари, трубочисты идут в следователи, торговцы, машинисты… хотя нет, какие, к чертям, машинисты — там же Другие работают… В общем, пусть чем-то другим занимаются. А чем? Хватит у нас рабочих мест, чтобы всех занять? К тому же, тут ведь какая штука получается: мы убираем необходимость работать, и тут же возникает необходимость… работать? Что за чушь?

— Не ломайте копья, почтенные господа. — Барон вздохнул и достал из коробки новую сигару. — У старика Мерлина при Квадриптихе был целый департамент, который занимался такими проблемами. Так и назывался — Департамент Социального Конструирования. Они там на моделях работали. Были у них полигоны, кучи подопытных, бюджет такой, что от нулей в сметах глаза на лоб лезли, и вообще все, что захочешь.

— И много эти господа нарешали? — Следователь заинтересованно заерзал в кресле. — Я о таком департа… кхм… слышал из… читал в книгах. Знаю о некоторых его работах. Но ничего не знаю о результатах.

— Результаты? О, смотря что таковыми считать. Эти ребята накострячили несколько тонн научных работ, монографий и всего такого. Но вот что-то, что можно применить… Понимаете, есть вопросы, ответы на которых либо устраивают лишь часть вопрошающих, либо в свою очередь вызывают еще больше вопросов. И корни всего этого лежат, похоже, в самой человеческой природе. Поэтому старик Мерлин, в конце концов, департамент этот прикрыл к чертовой матери… А кстати, Фигаро, зачем вы разносите по кускам и так давным-давно разваленную башню? Нет, мне не жалко, упаси Эфир — разносите на здоровье. Но что вы там ищете?

— Остатки вашего аппарата, барон. В надежде, что это даст мне хоть какие-то зацепки, которые помогут объяснить ваше нынешнее состояние.

— А, бросьте. — Оберн махнул рукой. — Башню разнесло в клочья, аппарат тоже. Максимум что вы там найдете — битые зеркала.

— Тем не менее, даже на мельчайших осколках могут остаться следы колдовских процедур, понимаете? Это, конечно, маловато, но если зацепок вообще нет…

— И что? Нашли что-нибудь интересное?

— Как ни странно, да. Однако вовсе не то, что ожидал.

С этими словами Фигаро выудил из-под стола большой баул, развязал тесемки, пошарил внутри и бухнул прямо на скатерть нечто почерневшее и оплавленное.

— О! — Сальдо с уважением хмыкнул. — Это же реторта Шпиндлера. Используется для измерения температуры и давления газов. Эк ее, сердешную, помяло-то.

— А вот еще интересная штука. — Фигаро поставил на стол нечто непонятное, на первый взгляд казавшееся просто кучей обугленных шестеренок и рычажков. — Это механический астро-календарь — крайне удобная штука. С помощью этих дисков выставляются позиции пяти из двадцати восьми главных астро-компонентов, потом крутим эту ручку и получаем позиции всех остальных… Да, собственно, смотрите.

Следователь на что-то нажал, и устройство на столе хрипло зажужжало, звякнуло и замерло — видимо, его заклинило.

— Не работает. — Барон вздохнул. — Жаль, удобная была штука.

— Да! — Фигаро поднял палец и потряс им в воздухе. — Да, не работает! Но удивительно не это, а то, что механизм вообще остался единым целым куском. Более того: уцелела головная заводная пружина. Хуже того: я нашел этот прибор в ящике стола — тоже практически не пострадавшего. Что же это за взрыв такой?

— Колдовские выбросы. — Барон пожал плечами. — Вы же сами знаете, что там все взрывается иначе, чем если просто пороху напихать.

— Да, вы совершенно правы. Но меня интересовала не столько природа выброса, сколько то, что после этого выброса осталось. А осталось там, под развалинами, много чего: астро-календари, алхимическое оборудование, хирургическое оборудование, книги… Кстати, я спас из-под развалин много книг — по большей части, трудов посвященных демонологии и метафизике. В этих книгах очень много любопытных заметок на полях… Но я не нашел ничего, что можно было бы назвать фрагментом некоей машины… Скажите, барон, какого размера был ваш аппарат? На что он был похож?

— Ну, — Оберн потер лоб, — это была немаленькая штуковина. Несколько медных колец, зеркальные «коридоры» на подвижных штангах, этажерки для пирамидок-концентраторов, сердечник — здоровенная штука, похожая на гроб… Хм…

…где-то глубоко под землей гулко ударил невидимый молот. Ударил и затих; а Фигаро ощутил до боли знакомую дрожь в кончиках пальцев.

— Вот на это было похоже? — следователь достал из кармана лист бумаги и протянул барону. — Такое устройство?

— О! — Оберн просиял, — Именно такая, совершенно верно. Вот эти штуки по углам, похожие на шипы — часть системы эфирных резонаторов. А этот шарик сверху — позиционирующая антенна.

— Ага, — Фигаро потер руки, — антенна. Поня-я-я-ятно… — На лбу следователя выступили крупные капли пота. — Ну, черт с ней. Тут, барон, какая забавная штука получается: я исследовал вашу ауру и обнаружил интересную аномалию: отсутствие центра схождения. Иными словами, ваша аура находится в вас лишь частично, а центр проекции у нее вообще непонятно где. Плюс еще один забавный факт: вы не можете покинуть замок. В другой ситуации я бы сразу понял, что к чему. Но меня смутил ваш рассказ о смерти жены, приборе высасывающем «виталис», таинственных экспериментах — вот это все. И я честно пытался копать в этом направлении. А зря, очень зря.

— Что вы имеете в виду? — Оберн нахмурился. — Вы думаете, я вам наврал?

— Что вы! Вы не имели намерения ввести меня в заблуждение. Но есть одна проблема. Эфирное сканирование вашей ауры показало еще кое-что: следы активного колдовского вмешательства в ваш мозг. Ваша память, барон, была отредактирована.

— Что?! — барон даже подавился сигарным дымом. — В каком смысле — «отредактирована»?

— В самом прямом. — Голос следователя был мягким, но глаза Фигаро жестко удерживали взгляд Оберна. — Кусок вашей памяти стерли и заменили «заглушкой» — ложными самокорректирующимися воспоминаниями. Это было сделано очень давно, но следы подобных операций остаются навсегда. Особенно если их проводил аматор в области психического колдовства.

…бам! Опять удар под ногами — на этот раз сильнее, гораздо сильнее.

— Фигаро, я ничего не понимаю. — Лицо барона посерело, пальцы мелко подрагивали. — Вы утверждаете, что мне промыли мозги?

— Да. — Следователь кивнул. — Но к этому мы еще вернемся. Для начала мне хотелось бы прояснить причину вашего… кхм… состояния. Вам известно, что такое филактерия?

— Разумеется. — Барон нервно хохотнул. — Мне только интересно, откуда это известно вам. Мне почему-то не кажется, что это преподают в Академии.

— У меня были хорошие учителя. — Фигаро прикрыл глаза. — Но речь не об этом. Итак, филактерией называется некий предмет, в который пересаживается сознание реципиента, структура его ауры, короче, все то, что можно было бы назвать «душой». Человек, которого перенесли в филактерию, может далее существовать рядом с ней либо в виде бесплотного духа, либо, при определенных условиях, проявляться в некоем псевдо-теле. Это так называемые филактерии первого типа. Но есть и второй тип: когда в филактерию «пересаживают» не сознание, а источник жизненности, так сказать, «корень» человека. В этом случае тело не умирает, а становится бессмертным и неуничтожимым — до тех пор, пока не будет разрушена филактерия, разумеется. Такую процедуру еще называют «вита-децентрализацией». Это колдовство сложное, трудоемкое и весьма темное, так как требует человеческих жертвоприношений и прочих неаппетитных ритуалов. Но результат до такой степени схож с тем, что я наблюдаю перед собой, что сомнений у меня уже не осталось.

…опять удар — эфирная пульсация прямо под ногами. И сразу же за первым — второй. Тум. Тум.

— Фигаро, — Оберн покачал головой, — вы спятили. Да, думаю, я мог бы создать филактерию второго типа. Знаний и оборудования у меня хватало. Жить вечно — о да, это была моя идея-фикс. Но филактерия… Как-то даже не знаю… Или… Вы имеете в виду, что это сделал кто-то другой? Создал мою филактерию, а мне стер об этом память? Но мой эксперимент… Расчеты… Я ничего не понимаю.

— Я тоже ничего не понимал. Пока не нашел пропавший гобелен.

— Что? Какой еще, к черту, гобелен?

…тумс. Тумс. Тумс!

— Точнее, место, где гобелен висел. В коридоре рядом с нашей спальней — великолепная подборка гобеленов: замок Шератон с разных ракурсов, и даже в разрезе. Но пары гобеленов нет — пропали. Однако же я нашел и гобелены, и каталог, в котором есть их прекрасные миниатюры. Пришлось, правда, изрядно поглотать пыли — я нашел их на чердаке, в куче старых тряпок.

— На кой ляд вам понадобились старые гобелены?

— Меня царапнула одна ваша фраза. Вы сказали, что в замке нет катакомб — только винные погреба. Но в легендах об этом месте, которые так любят местные поселяне, фигурируют строители замка и их рассказы, в которых упоминаются именно что обширные катакомбы под Шератоном. Казалось бы — зачем барону Оберну врать о такой мелочи? Тем более что барон решил свести счеты с жизнью. Очень, очень странно. И тут же я натыкаюсь на пропавшие гобелены, которых, кстати, два: на одном изображены взрывные работы при создании этих самых катакомб, а на другом — чуть ли не подробная карта замковых подземелий. А потом я не нахожу во взорванной башне никаких следов аппарата, о котором рассказывает барон. И — флеш-рояль! — барону редактировали память. Что все это значит? Что дает нам в общем?

— Что?

…на барона страшно было посмотреть: серое как штукатурка заострившееся лицо, судорожно прыгающий вверх-вниз кадык, провалившиеся куда-то вглубь черепа глаза. Но самым жутким было ярко-алое сияние вокруг его фигуры: сейчас оно стало гораздо заметнее и пульсировало. Пульсировало, как внезапно понял следователь, в одном ритме с эфирным «барабаном» под ногами.

Тумс-тумс-тумс-тумс!

— Там, под замком, в глубине катакомб — ваша филактерия, контейнер в котором вы заперли свое сердце. Во время кровавого ритуала — на него, так понимаю, и пошли эти ваши разбойники — вы вырвали сердце у себя из груди и стали бессмертным, неуничтожимым существом. А потом зачем-то — этого я до сих пор не понимаю — стерли себе память об этом, подсунув воспоминания о некоей «машине вечной молодости», которой никогда не существовало, предварительно аккуратно уничтожив или спрятав все, что могло бы напомнить вам о тайнике, где хранится ваша жизнь. Именно ваше сердце бьется там, внизу, порождая эти эфирные волны, подтачивающие реальность вокруг, словно соль разъедающая снег.

— Машина была, Фигаро! — заорал Оберн, взлетая над креслом. — Она была! Вот, вы сами нашли рисунок, на котором она изображена!

— Я его не нашел, — следователь грустно вздохнул. — Я его нарисовал. Совершенно, между нами говоря, от балды. И ваше сознание тут же приняло эту игру, дополнив свежими подробностями вроде «позиционирующей антенны». Так и работает динамическая «затычка» для памяти. Простите.

Барон замер. Его лицо словно разбилось изнутри, не в силах отразить переполнявшие Оберна чувства. Но, что хуже всего, пульсирующее свечение вокруг барона становилось с каждой секундой все ярче.

Тумс! Тумс! Тумс-тумс-тумс!!

Откуда-то из древних коридоров внезапно прилетел ледяной ветер, мгновенно потушив свечи в золотых канделябрах. Воздух в зале мгновенно остыл; дыхание Фигаро превратилось в клубочки осыпающегося инеем пара. Морозные изразцы расцвели на оконных витражах; тарелки и кувшины приподнялись над столом и со звоном рухнули обратно.

Черт лица барона уже не было видно; фигура Оберна пылала ярким алым светом. И следователь понял: еще секунда, и мощнейший эфирны выброс просто сотрет это место…

Бамс!

Звук был громкий и сочный, словно корову треснули по заднице доской. И тут же мир пришел в себя — в зале резко потеплело, в камине вновь вспыхнул огонь, а пламя вокруг фигуры барона напротив потускнело. Оберн издал звук схожий с бульканьем; его глаза закатились, и барон мягко спланировал на пол, явив взору Искру, сжимавшую в руке слегка погнутую кочергу.

— Мда, — девушка покачала головой, — навели вы шороху, господин Фигаро. А так хорошо сидели.

— Святый Эфир… — следователь, наконец, выдохнул, — вы умудрились вырубить барона… кочергой?

— Ну а что? — Искра пожала плечами. — Мне батя как говорил: ежели видишь какую чудь — берешь железный прут потолще и лупишь со всей дури. Всегда работает.

— Ага. — Фигаро икнул. — Работает.

— И что дальше? — в разговор вмешался Сальдо. — Долго он пробудет без сознания? И что это вообще было?

— Я так понимаю, — следователь сглотнул и поежился, — проблема в психическом конфликте, который барон, сам того не желая, спровоцировал этой своей редактурой памяти. Он то ли отчаянно хотел что-то забыть, либо… даже не знаю. Теперь я случайно спровоцировал у Оберна нечто вроде психоза, и часть его жизненности запертая в филактерии пытается барона защитить. Филактерия второго типа это как если бы ваше сознание распилили на две части, вот только там, внизу хранится нетронутая память Оберна, а в его теле — поврежденная. Отсюда диссонанс, который очень скоро разнесет это место в клочья.

— Как скоро? — губы Сальдо дернулись.

— Если он очнется — очень быстро. Поэтому дайте ему что-нибудь для сна. Лошадиную дозу.

— Сделаю. — Алхимик кивнул и тут же куда-то убежал, прихватив с собой пару реторт со стола.

— А что делать нам? — Гастон явно нервничал. — Я так понимаю, искать филактерию барона?

— Мне — да, искать филактерию. А вам — пытаться выжить.

— Что?

— Гастон, — следователь говорил быстро и отрывисто, — у нас нет времени. Чувствуете эту пульсацию? Сейчас все окрестные Другие очень, очень заинтересуются замком. Ваша задача — охранять Оберна и друг друга. Мое — найти его сердце и вернуть в тело. И как можно быстрее. Я не рассчитывал на то, что мои слова произведут на барона такой эффект, но теперь уже ничего не поделаешь — нужно разгребать последствия.

— Фигаро, вы представляете, какую защиту барон мог поставить вокруг своей филактерии? Да вы даже не знаете, где ее искать!

— Догадываюсь. — Следователь криво усмехнулся. — И молитесь всем силам, чтобы моя догадка оказалась верна.

…вереницы факелов на стенах и запах плесени. И лестница вьется винтом: осклизлые камни в щелях между которыми сочится сыростью мох, бледные мокрицы на потолке. Факелы ярко горели — кто зажег их? Или они никогда не гасли? Фигаро не мог вспомнить, да и не так это сейчас было и важно.

Дверь в винный погреб — тяжелая дубовая панель — была открыта. Ну да, он сам оставил ее открытой, когда в последний раз хозяйничал здесь ночью, разыскивая стаканчик красного. Вот стеллажи; в свете колдовского огонька поблескивают сквозь пыль донышки бутылок — их все еще довольно много здесь, в этом подземелье, и некоторые вина — настоящий раритет, стоимостью в маленькое состояние.

Здесь, внизу пульсация Эфира чувствовалась гораздо лучше. Она буквально била по ушам, и световое заклятье Фигаро вспыхивало вместе с ритмом невидимого сердца.

«Не отвлекаться, — подумал следователь, — не отвлекаться. Не терять времени. Жизнь как минимум четырех человек сейчас зависит от меня. А если сила эфирной аномалии окажется достаточной для того, чтобы вызвать пробой… Впрочем, об этом лучше не думать».

Стеллажи с бутылками интересовали Фигаро мало. А вот обширная зала-коридор где из стен торчали огромные бочки вызывала куда больший интерес. Следователь внимательно изучил краны-пробки и чертыхнулся: он слышал о шифре виноделов этих краев, но впервые столкнулся с ним в реальной жизни; на потемневшей от времени древесине темнели выжженные раскаленным железом значки — трефы, черви, бубны… Вот что, к примеру, означало сочетание двух трефовых мастей и одной бубновой? Вино? Какое? Или коньяк? Или что?

— Черт, черт, черт!

Фигаро метался от одной бочки к другой. Он простукивал их, обнюхивал и даже тыкал в бочки «мерилом». По всему выходило, что жидкость есть в каждой второй бочке, но при этом некоторые наполнены не до конца.

И тут, наконец, следователь увидел бочку, что выпирала из стены в самом конце подвала.

В этой бочке не было ни пробки, ни крана — просто гладкое дубовое дно. Но при этом был значок, наведенный, зачем-то, ярко-красной химической краской — червонная масть.

Сердце.

Фигаро сконцентрировался, и, подстроившись под очередную эфирную «волну», использовал ее силу для усиления собственного заклятья-кинетика.

Эффект превзошел все ожидания: дно бочки буквально взорвалось. Из темного отверстия за ним пахнуло влагой и ржавчиной. Пыль осела, и следователь увидел, что фальш-бочка заканчивается аккуратной круглой дверью из неизвестного Фигаро серого металла. Сальдо, наверное, сразу бы признал «вечный свинец» — алхимический сплав, что способен выдержать плевок кикиморы, но следователя волновало совсем другое: полный набор Запирающих символов на дверной плите.

Дверь была запечатана колдовством, и открыть ее могло только колдовство. Какое — знал лишь тот, кто наложил на дверь заклятье, а он, как подозревал и надеялся Фигаро, еще не пришел в себя, и, к тому же, скорее всего, вообще ни черта не помнил об этой двери.

Следователь сел на пол, обхватил голову руками и задумался.

Можно, конечно, было попробовать расплавить стену шаровыми молниями. Артур-Зигфрид Медичи, он же Мерлин Первый так бы и поступил: снес бы к едрене фене эту дверь вместе со стеной. Проблема была лишь в том, что здесь и сейчас был лишь Александер Фигаро, старший следователь ДДД.

Он, однако, честно попробовал.

Кинетики — даже самые сильные — не оказали ни на дверь ни на стены вокруг сколь-нибудь заметного действия. Шаровая молния выщербила из кладки довольно большой кусок, чем поначалу страшно обрадовала Фигаро, но простой расчет показал, что стену толщиной полтора метра он будет долбить шаровыми молниями часа четыре.

Тогда следователь решился на отчаянный шаг.

Ни на что особо не надеясь, он принялся выворачивать карманы. Нужное ему нашлось в куртке: увядший и свалявшийся в зеленый комочек стебель.

Разрыв-трава.

Секунду помедлив, Фигаро бросил стебель в под язык, возложил руки на дверную плиту и пробубнил:

— Ржа, вода, трещины-затрещины, разрыв-трава, отворяй ворота!

Следователь ожидал всякого, но только не такого эффекта, который последовал за его заговором.

Дверь застонала всеми сочленениями, скрипнула и развалилась на две части, рухнувшие на пол — Фигаро едва успел отскочить в сторону.

— Ого, — прошептал он, — ого-го. Никогда, никогда не недооценивайте народное колдовство… Так, и что тут у нас?

…за дверью открылась черная дыра, из которой тянуло нездоровым горячим сквозняком, оставляющим на губах привкус железа. Фигаро увидел коридор облицованный белым камнем, резко уходящий вниз, широкие ступеньки и свет — тусклый, зеленоватый, но вполне заметный: слабо светился камень стен. Мрамор из Дальней Хляби.

— Вот оно что… — следователь скрипнул зубами. — Да тут все пропитано колдовством. Ладно, попробуем так…

Он достал из кармана монетку и бросил ее вниз. Монетка, щелкая, проскакала по ступенькам… и ничего не произошло.

— Никаких ловушек? Или никаких ловушек, которые купились бы на такой тупой трюк? Что ж, если я умру, пусть считают меня героем, что ли…

Он сжал кулаки, и ступил на первую ступеньку.

— Вот, — Сальдо вынул иглу из вены Оберна, — это отрубит его, минимум, до утра. Надеюсь на это… Нет, Гастон, нет! Этот комод хлипкий как воздушный змей. Возьмите лучше шкаф.

— А вы не хотите помочь мне его перетащить? — Гастон, злобно шипя, толкал комод к двери, где уже собралась немаленькая баррикада из мебели. — Он, вообще-то тяже… А, спасибо, госпожа Искра. Ого.

— Вот уж верно — городской мужик нынче слабоват пошел. — Искра, засучив рукава, со страшным скрежетом кантовала шкаф (было не похоже, что это занятие вызывает у нее хоть малейшие затруднения). — Жрет мало и что попало. А есть такие… па-а-а-а-аберегись!.. Вот так, сюда его… А есть такие, что, говорят, вообще одну травку жуют, а потом мрут от чахотки к тридцати годам. Мужик должен есть мясо с пивом! Вот как батя мой…

— Господин Фигаро с вами бы согласился. Он тоже страсть как любит мясо с пивом. Вот только растет от него почему-то только вширь… Так, думаю, двери мы забаррикадировали… Сальдо?

— Соль и железо под порогами и под всеми окнами. Обереги — все, которые были — развешаны.

— Думаете, поможет?

— Как вам сказать… Всякая Другая мелочь сюда не пролезет. А вот что до крупняка… Проверьте ружья, Гастон, а я, надеюсь, еще успею смешать парочку алхимических бомбочек. И, думаю, неплохо бы еще… Окно! Гастон, окно!

Огромная темная тень мелькнула за высоким витражным окном. Откуда-то снаружи раздался мерзкий царапающий звук, и внезапно соседнее окно взорвалось фонтаном цветных брызг, явив за собой пушистую скребущуюся тьму. Тьма выпустила из себя восемь бархатных лап, уперлась ими в стену, подтянулась, и на пол с мягким звуком шлепнулся большой черный ком.

Черная Вдовушка.

Искра завизжала так, что зазвенели все оставшиеся целыми стекла. Гастон ахнул, вскинул ружье, но его остановил рев Сальдо (администратор даже представить себе не мог, что престарелый алхимик может так орать):

— А-а-а-а-атставить!! Не стрелять!!

Но Гастон и сам уже понял, что чуть не сделал глупость. Он бросил ружье на пол и произнес заклятье.

Из ладоней администратора ударил луч яркого света. Черная Вдовушка заскрипела, заскрежетала и пулей взлетела на потолок, где забилась в угол, в котором скукожилась, подобрав под себя лапы.

— Спалить ее? — Гастон чуть приоткрыл ладони, но алхимик отрицательно покачал головой.

— Нет. Пусть сидит. Повесьте рядом с ней светляка в сто свечей, это ее иммобилизует.

— На кой черт она вам сдалась? На реактивы пустить хотите?

— Можно и на реактивы, хе-хе… Но сдается мне, что этот паучок нам еще понадобится… Вы не стойте, не стойте. Давайте чем-нибудь закроем окно, а то сейчас, чую, набежит сюда всякой твари…

Следователь задыхался от жары.

Здесь внизу, в большом белом зале, куда привела его лестница, жара стояла просто неимоверная. Пот градом стекал по затылку Фигаро; его куртка промокла насквозь, а в глазах темнело и двоилось. Он боялся включать кондиционирующее заклятье — не хотел активировать возможные ловушки, настроенные на колдовство, но чувствовал, что этого не избежать, если он не хочет свариться тут заживо.

Но главная проблема была в другом: лестница привела его в большой полусферический зал, сложенный из таких же белых мраморных блоков дальнехлябинского мрамора.

Вот только в этом зале не было ничего. Ни дверей, ни люков, ни алтарей, испещренных пятнами крови убиенных на них жертв — ничего вообще. Только стены и мутный свет, да еще сводящая с ума жара, и все.

Но Фигаро чувствовал витки мощных заклинаний, свернутых внутри этих стен, заклятий Скрывающих, Обережных и гораздо более сложных, анализировать структуру которых у следователя просто не было времени. Это место было либо сейфом, либо ловушкой, либо, вероятнее всего, и тем и другим.

Больше всего Фигаро смущало то, что дверца этого сейфа была призывно приоткрыта. Весь каскад здешних заклятий можно было просто… активировать. Открывающая петля столь призывно торчала наружу, что не подумать о ловушке было просто невозможно.

Хуже всего было то, что ловушка, очевидно, была также и проверкой для бессмертного существа: активировавший ее колдун, скорее всего, тут же получил по голове целой серией заклятий — смертельных для обычного человека, и совершенно безопасных для самого барона. Значит…

Решение пришло к Фигаро далеко не неожиданно и не спонтанно — сказались уроки Артура.

«Волшебная ловушка, — говорил древний колдун, как всегда накручивая круги над головой следователя, — может быть какой угодно, но один блок в них не меняется вот уже несколько сотен лет — блок самонаведения. Ловушка ударит того, кто ее запустит. Но как она определяет, кто это сделал?»

«Ищет… м-м-м-м… фокус эфирной аномалии?»

«Фигаро! Ну чего вы все время мямлите?! Отвечайте как думаете — за неверные ответы я не распыляю на месте! Да, да, дьявол побери, конечно же, ищет фокус! А как иначе? Зачем иначе? Ведь это всегда, неизменно срабатывает! Значит, обдурить такую ловушку можно… как?»

«Сместить фокус?»

«О! Отличная идея! Это как если бы вы предложили удлинить вам руку для того, чтобы открыть ей потом крышку сундука с «адской машинкой»! Гениально!»

«М-м-м-м-м… Создать… фокус… порождающий… другой фокус?»

«Фигаро, если вы будете правильную мысль ВСЕГДА рожать второй по счету, то вы не доживете до старости. Я вообще удивляюсь, как вы до своих-то лет дожили!»

…на написание формулы и накачивание ее эфиром у следователя ушло минут десять. Затем он аккуратно подтолкнул заклятье, молясь, чтобы здешняя система безопасности не отреагировала на этот тонкий, почти незаметный колдовской «укол». И тогда…

Из ауры следователя вывалилась эфирная структура, которая раскрылась цветком и породила другую эфирную структуру — попроще, но стабильную, со своим личным фокусом. Колдун наблюдающий за этим со стороны увидел бы двоих Фигаро: сам следователь, и его аура-дубликат, которого «главный» Фигаро держал на тонкой привязи. И вот этот-то Фигаро-Два вошел в центр комнаты и дернул за «веревочку» активирующего заклинания.

Сперва в то место, куда следователь спроецировал свой альт-фокус ударила молния. Потом с потолка сорвалось каскадное пресс-заклятье, и с громким хлопком припечатало пол.

«И это все?» — следователь разочарованно покачал головой, но дальше начались вещи поинтересней.

Из пола, из стыков мраморных плит, внезапно выскочили копья — довольно длинные. Фигаро спасло лишь то, что он предусмотрительно поднялся на пару ступенек вглубь тоннеля, по которому сюда спустился. Копья поелозили вверх-вниз, пару раз провернулись, и спрятались обратно, а затем откуда-то сверху на пол рухнула здоровенная каменная плита идеальной формы — эдакий белый «кирпич» весом в добрую пару тонн.

— А что, неплохо, — прошептал Фигаро, вытирая пот со лба. — Сперва зажарить, потом на шампур, а потом отбить до полной готовности. Ну, господин Мерлин, с меня коньяк. Две бутылки минимум.

И тут упавшая с потолка плита стала открываться.

По белому мрамору пробежала тонкая черная трещина, которая тут же разошлась в стороны и изнутри плиты, словно из шкатулки поднялся вверх красивый золотой зажим, похожий на кузнечные клещи, только тонкие и ажурные, покрытые красивой искусной резьбой. Клещи держали нечто похожее на широкую колбу или банку, накрытую тончайшей кисеей белого шелка.

И там, в колбе под шелком, что-то мерно пульсировало, переливаясь всеми цветами радуги.

…если бы следователь подошел ближе или свернул свое заклятье «двойного фокуса», колдовской удар псионического заклинания сокрытого внутри мраморного тайника пришелся бы прямо по нему, Фигаро. А так под раздачу попал лишь его эфирный двойник, но приятного в происходящем все равно было мало: сознание следователя словно располосовало на две части. Он стоял на лестнице, держась за стену, но одновременно с этим его засасывало внутрь сложной колдовской «розетки», замыкающей на себя все вводы-выводы его ауры. Происходящее было для Фигаро не опаснее движущейся картинки кинетоскопа, но до тошноты головокружительно.

Альтер-эго Фигаро больше не витало в воздухе над мраморной плитой, а стояло в огромном зале, пол которого покрывали черно-белые шахматные квадраты. Это, собственно, и была шахматная доска, просто очень большая. Он сам, одетый в черные одежды Ферзя, стоял на второй горизонтали, а с клеток на другой половине доски на него смотрели трое: Белая Королева, Белый Епископ и Белый Конь.

Белая Королева — очень красивая женщина, лицо которой Фигаро неоднократно видел на портретах в замке, улыбнулась, кивнула ему и сказала:

— Здравствуй, Виземир.

— Так, — Гастон перезарядил ружье, — похоже, прекратилось. И эти эфирные волны, вроде бы, стихают потихоньку.

— Экая гадость. — Искра пнула ногой окровавленный труп довольно крупного лешака, которого она только что забила насмерть ножкой от кресла. — И оберегов не боятся, прут как оглашенные.

— Да не работают в такую эфирную бурю обереги, — вздохнул администратор, — глушит их… Итак, что мы имеем: за полчаса три лешака, две пиявки, волколак и болотных огоньков без счету. Если все это добро начнет переть чаще… не знаю, сколько мы продержимся.

— Лешаки — ладно. — Искра отшвырнула в сторону кресельную ножку и взялась за кочергу. — Это так, мелкая дрянь. Вот пиявки — это да. Спасибо господину алхимику, что пожег их своими склянками, а то пиявку так просто не одолеть. И вы господин Гастон — эк вы волколака-то! Прям меж глаз — бам!

— Бам-то оно бам… — Администратор поежился. — Но я надеюсь, что Фигаро поторопится. Не ожидал я такого нашествия. Того и гляди, кикимора припрется.

— Кикиморы — не Другие. — Сальдо махнул рукой. — Их эфирные аномалии не интересуют. Хорошо хоть трясти перестало, а то я уже грешным делом подумал, что замок сейчас развалится к чертям. Думаю, что…

Договорить алхимик не успел — пол под ногами качнуло так, что со стола посыпалась посуда. Сальдо не был чувствителен к эфиру, но даже он почувствовал, как заложило уши и что-то глубоко внутри ощутимо дрогнуло, точно натянутая струна.

Гораздо более интересный эффект эфирный всплеск оказал на Искру. Летняя Королева взвизгнула, а затем от ее тела отделилось нечто похожее на застывшую в воздухе молнию — трещина ярко-голубого света, которая медленно проплыла по воздуху, замерла над столешницей и взорвалась.

Бабахнуло, завоняло серой и горелыми тряпками. Воздух завибрировал, и из этого марева на стол вывалилось существо.

Ростом чуть выше двух метров, оно походило на вставшую на задние лапы ощипанную курицу: дряблая синеватая кожа из-под которой выпирала сетка синих вен, птичьи ноги (язык не поворачивался назвать их «лапами»), маленькие ручки, ладошки с острыми когтями, которые существо застенчиво потирало друг о друга и голова — длинный клюв цвета жемчуга и черные мертвые провалы глаз.

Демон-Сублиматор.

Искра ничего не поняла; девушка просто хлопала глазами и удивленно рассматривала Другого. Сальдо с Гастоном тоже застыли как вкопанные, ошалело глядя на ужас, который до этого видели только на картинках в книжках.

Демон повертел головой, переступил с ноги на ногу и задумчиво уставился на алхимика.

К счастью, Гастон к этому времени уже вышел из ступора и успел отреагировать: он просто с размахну прыгнул на Сальдо, сбив его с ног и оттолкнув под стол.

Едва заметная волна тусклого дрожащего света отделилась от Демона-Сублиматора и чиркнула воздух, пройдя через то место, где секунду назад стоял алхимик, после чего ударила в стену, прожгла ее насквозь и ушла куда-то в сад, где взорвалась, разметав деревья и беседки.

Демон тяжело вздохнул и принялся неловко слазить со стола, сталкивая на пол чашки и тарелки.

— Надо бежать! — Гастон махал руками как ветряная мельница. — Надо…

— Гасите свет!!

— Что?..

— СВЕТ, ГАСТОН, МАТЬ ВАШУ!

…удивительно, но администратор понял, о чем речь. Он взмахнул рукой, и свет — колдовской «светляк» под потолком погас.

Демон тем временем успешно слез со стола (кусок пола под его ногами немедленно превратился в раскаленную лаву; сублимация реальности вокруг уже шла полным ходом) и заковылял в сторону Искры, которая не понимая какая опасность ей грозит, перехватила поудобнее кочергу и уже готовилась огреть Другого.

Но тут, как уже было сказано выше, Гастон погасил своего «светляка».

Откуда-то сверху, с потолка, донеслось яростное чириканье.

Демон поднял глаза. Даже не смотря на то, что мимика его «лица» была не богаче, чем у птичьего черепа, администратору показалось, что он увидел в дырах глаз Сублиматора нечто вроде удивления.

А затем на демона всей своей массой рухнула Черная Вдовушка.

Вдовушки — пауки, сотканные из живой тьмы, невероятно сильные Другие боявшиеся, по иронии, лишь яркого света, приходили откуда-то из Внешних Сфер. Демоны-Сублиматоры, в свою очередь, были порождениями Конца Структур, эфирного хаоса, лежавшего на самом краю реальности, где исчезали последние логические конструкции и царило лишь безумие. Вдовушки искали источники «виталиса», а Сублиматорам было без разницы что перерабатывать в крошево первичной не-материи.

И вот теперь Паук Тьмы увидел Сублиматора — огромный бурдюк с «виталисом». И немедленно возжелал его сожрать.

— А вот теперь бежим! — Сальдо неожиданно резво вскочил на ноги. — Гастон, хватайте девушку и быстро в погреб! Тут сейчас такое начнется…

Они побежали. За их спинами рушились, плавились стены замка.

— Здравствуй, Виземир.

— Здравствуй, Джозефина.

Красивое лицо, но уж очень неестественно воспроизведено: ни морщинки, ни теней под глазами — идеально ровная кожа. Словно оживший портрет… или чье-то воспоминание. Светлые, тонкие как лен волосы, убранные в замысловатую прическу, похожую на арфу, бледные зеленые глаза, простое белое платье. И белая корона висевшая над головой Джозефины Оберн прямо в воздухе.

— Зачем ты вернулся?

— Я… — Фигаро кашлянул, — я… эм-м-м… вернулся за тем, что оставил здесь.

Лицо Белой Королевы застыло, словно в оживлявшем его кинетоскопе кончился завод. Зато ожил Белый Епископ.

Это был высокий мужчина в белой мантии священника — такие носили, кажется, еще до Большой войны. Красивое лицо с резкими чертами немного портил тонкий шрам на переносице; пышные усы по-разбойничьи загибались вверх, а в глубоких темных глазах застыла печаль. На поясе Епископа в простых кожаных ножнах висела шпага.

— Ты помнишь меня? — спросил Епископ чуть поджав губы. — Я — Валенце Лансо, более известный как Валенце Кровавый, годами наводивший ужас на земли вокруг твоего замка. Я убивал, грабил, лжесвидетельствовал и проводил жизнь в кутеже и разврате. Но это была моя жизнь. Ты же отнял ее у меня ради того, чтобы обрести бессмертие. Ты помнишь меня?

— Я помню тебя, — кивнул следователь.

…теперь Фигаро окончательно убедился, что заклятье считает его бароном Оберном. Это было странно, но он решил пока что принять правила этой игры. «А там видно будет», подумал Фигаро.

— Ты убил меня, — продолжал тем временем Валенце. — Раскаиваешься ли ты в своем грехе?

— Конеч… Стоп, минутку… Нет, разбойник, я не раскаиваюсь, — следователь повысил голос, скорчив при этом равнодушную мину и стараясь подражать манере речи барона. — Ты обманывал и убивал. Теперь я обманул и убил тебя. С чего мне раскаиваться? Я победил, ты проиграл.

…Он уже понял, что все происходящее — некий ключ-тест. Оберн, очевидно, боялся (и не без причины) что ритуал изменит структуру его ауры, сделав идентификацию по ней невозможной, и решил подойти к вопросу безопасности с другого конца.

Вот только правильно ли он, Фигаро, отвечал?

Валенце нахмурился. А в следующий миг шпага разбойника со свистом вылетела из ножен и уперлась своим острием в горло следователя.

— Ты уверен? — ехидно спросил Валенце.

«И что дальше?», подумал Фигаро. Пот градом стекал по его спине, и причиной тому была не только жара.

И вдруг он понял, что нужно ответить.

— А что ты сделаешь, разбойник? — следователь изогнул бровь и с ухмылкой взглянул Белому Епископу прямо в глаза. — Убьешь меня?

Фигаро захохотал, внутренне надеясь, что хорошо копирует смех Оберна. Впрочем, других вариантов все равно не было.

Взгляд Валенце потух. Он опустил оружие и застыл, как и Белая Королева незадолго до этого. Казалось, разбойника просто погасили, словно свечу.

И тогда вперед вышел Белый Конь.

Самая высокая фигура из трех, закованная в тяжелые латы на которые были наварены длинные шипы, придающие доспеху абсолютно нефункциональный, но очень внушительный вид. Оружия Белый Конь не носил, но его латные перчатки с легкостью могли бы отправить в нокдаун даже медведя.

Еще Белый Конь носил маску — глухое забрало, сильно вытянутое спереди (что, собственно, и делало его похожим на стилизованного шахматного коня). В бою от такого забрала толку было бы ноль, потому как носящий его просто ничего не увидел бы вокруг, но здесь и сейчас смотрелось все это дело таинственно и мрачно.

Белый Конь снял маску.

Перед следователем стоял Артур-Зигфрид Медичи, он же Мерлин Первый, глава Колдовского Квадриптиха.

Но Святый Эфир, в каком виде!

Колдун-основатель неким образом (колдовством, не иначе) скинул лет эдак сорок. Густая, не тронутая сединой шевелюра (молодой Мерлин оказался каштаново-рыжим и вихрастым), аккуратно подстриженная бородка в восточном стиле (Фигаро вспомнил рассказы Артура о его частых поездках в Старый Халифат) и родинка на верхней губе (сейчас Мерлин Первый скрывал ее пышными усами). В общем и целом глава Квадриптиха выглядел как отъевшийся на казенных харчах ирландский машинист; не хватало только зеленой бутылки с самогоном в руке.

— Ничтожный из ничтожных! Изгнанный из изгнанных! Что ты здесь делаешь?! — прогрохотал Мерлин, злобно вращая глазами. — Ты пришел сюда за смертью?!

«Так, стоп, минуточку…»

Фигаро сдвинул шляпу на лоб и задумчиво почесал затылок. Творилось что-то непонятное. Ладно бы, определенными некро-ритуалами еще можно было воссоздать призрак Джозефины Оберн. Допустим, это неким дивным образом получилось бы с Валенце Кровавым, хотя каким образом можно сделать призрак из принесенного в жертву существа с поглощенной аурой следователь вообще не понимал. Но Мерлин — Артур-Зигфрид Медичи — вот он точно не мог быть призраком-стражем, поскольку умер меньше двух лет назад и обитал внутри кольца на пальце Фигаро. Более того: в настоящий момент его не было даже там; Артур улетел в свободное плавание изучать некие таинственные документы. К тому же Артур ни за что бы не стал изъясняться как сельский поп, неся столь пафосную и возвышенную чушь.

Но если перед Фигаро стоял не призрак, то…

Следователь внимательно взглянул прямо в глаза Белому-Коню-Артуру и четко, с выражением, артикулируя каждый звук, сказал:

— Во дворе трава, на траве дрова.

«Артур» моргнул. Затем еще раз. И заорал: — Отвечай, несчастный!!

Фигаро отвернулся и бросил через плечо:

— Имплементация эфирных констант изучается на пятом курсе, регулируется ДК, ДКУ и ПСТУР, заверяется Специальной комиссией, заносится в архивы согласно ДГОСТ и ISO.

…после чего следователь сделал широкий шаг, и покинул клетку, на которой стоял.

Пси-ограничители бессильно звякнули, не в силах удержать эфирного двойника Фигаро, а затем под потолком вспыхнул свет.

Следователь улыбнулся. Артур не раз рассказывал ему про такие вот автоматические колдовские ловушки. Их работа основывалась на тех же логических конструкциях, что и каскадные заклятья, но без дополнительных ограничивающих факторов (например, пси-контроля), они работали вон из рук плохо; их, как это называл Артур «программа» не могла учесть и обработать спонтанные действия, и, в итоге, отваливалась к чертовой матери.

«Умный колдун, — говорил Артур, — напишет обработчик ошибок, который, в минимальном простом случае даст по голове тому, кто сломал логику программы. Вот только где ж их найти — умных колдунов?..»

С потолка ударил яркий свет, и наваждение пропало, развеялось как дым. Исчезли фигуры в белом, исчез шахматный пол, даже жара внезапно оказалась вполне себе приемлемым теплом, приятно греющим лицо и руки.

И лишь мраморная плита осталась лежать на полу; тяжелая мраморная плита, в которой было высверлено небольшое цилиндрическое углубление, где привязанный вощеным шнуром к небольшой медной скобе лежал ключ.

А на другой стороне зала появилась дверь.

Хотя правильнее сказать, думал Фигаро, пережигая шнурок с ключом маленьким огоньком на кончике пальца, она все время там была. Ну, Оберн, любитель пси-колдовства, ну, скотина… Это ж сколько ты статей ДУК нарушил, сволочь бессмертная? Ну вот что не так с этими поисками бессмертия; почему все, кто ищет вечную жизнь обязательно должны пройти через кровь, смерть и грязь? Взять бы Артура за шкирку и заставить создать Эликсир Вечной Молодости — для всех и каждого. Хотя ничего он делать не будет. Скажет, что уже пробовал, что ничего не получилось, и подробно объяснит, почему именно…

Но у самой двери Фигаро остановился, сунул руки в карманы и задумался, хмуро разглядывая темное дерево дверной панели.

Дверь его не особо смутила; следователю не понравился знак на ней: нечто среднее между значком амперсанда и жирным уроборосом, который пытался укусить себя за хвост, но так и не смог.

Знак Ференци — очень и очень мощный символ, применяемый в практической демонологии, позволяющий помещать призванных Других в абстрактные метаконструкции.

Фигаро не особенно разбирался в демонологии, но историю этой науки знал неплохо, и не знал ни одной истории в которой бы фигурировал Знак Ференци и которая бы при этом хорошо закончилась. К примеру, знаменитый граф Холео в битве со Святым Легионом воплотил с помощью этого символа собственную ярость в одержимый меч. Это пылающее огнем ада оружие повергло в бегство воинство Старой Церкви, но после, терзаемое жаждой разрушения, принялось убивать солдат графа. Лишь ценой собственной жизни Холео разрушил ужасное оружие. Или история ведьмы Застары, превратившая в сосуд для демона свою ненависть — два города исчезло с лица земли, прежде чем Застару уничтожил Второй Инквизитор, великий Рео Сердобольный.

А ведь барон Оберн был хорошим, очень хорошим демонологом. Создать стриша — это вам не фунт изюму, не говоря уже о том, чтобы держать его под контролем несколько столетий. Значит…

«За этой дверью — страж филактерии», понял Фигаро. «Но какой? Хотя не сложно понять, не правда ли? Эта Белая Королева — Джозефина Оберн, портретами которой барон завесил весь замок, память, которую барон стер самому себе, ужасная катастрофа, едва не уничтожившая Шератон… Только вырвав сердце из груди барон смог выжить. Только вырвав из себя чувство вины он смог жить. Но это же Демон Знака. Я не потяну его, никаких уроков Артура не хватит. Но если туда не войти, то эфирная пульсация скоро доделает то, чего не смогла в прошлом — сравняет замок с землей… Ладно, проверим, спасет ли меня, в случае чего, кольцо Артура…»

Фигаро проглотил вставший поперек горла ком, и вставил ключ в замочную скважину. Он почувствовал легкий эфирный звон — ключ деактивировал ловушку и замок — и сжал пальцами дверную ручку.

«Чувство вины… В какое чудовище превратилась боль барона? Это ведь даже не демон, это хуже, много хуже…»

Дверь открылась.

За дверью был огромный подземный зал — здесь с легкостью могли бы играть в футбол «Королевские Орлы» и ещё осталось бы место для, эдак, тысячи болельщиков. Зал освещала та же мутная дымка, что и остальной подвал, вот только вместо адской жары здесь царила приятная прохлада, и даже воздух был относительно свежим. В центре зала на небольшом пьедестале из белого камня стоял куб черного стекла, и больше в зале ничего не было.

Впрочем, не совсем.

В промежутке пустого пространства между входной дверью и пьедесталом, на мраморных плитах лежали кости дракона.

Было видно, что при жизни это был довольно крупный дракон, куда больше той красной мелочи, которая, как говорят, еще встречается иногда в горах за Великой стеной. При жизни покойник имел крепкие здоровые зубы, острые как бритва когти, судя по строению горловой пластины, умел плеваться огнем, а вот крылья носил больше для красоты — слишком уж маленькими они были.

И он был совершенно, абсолютно и полностью дохлым.

Причем двинул кони дракон уже давно: кости пожелтели и покрылись толстым слоем пыли. Из них почти выветрились даже остатки колдовства; теперь это была просто куча костей без особых претензий.

На негнущихся ногах Фигаро медленно подошел к пьедесталу. От черного куба веяло пробирающим до костей холодом; стеклянные стены покрывала изморозь, и оттуда, изнутри, исходила эта равномерная пульсация, ударяющая в голову, бьющая по вискам, выводящая из себя.

Фигаро достал из кармана платок, обернул им кулак, и с размаху ударил по стенке куба.

Стекло поддалось с удивительной легкостью; оно было не толще корочки первого льда, не прочнее карамельной слюды. Куб-контейнер сразу как-то сам собой сложился сам в себя, осел, брызнул во все стороны мелким черным крошевом.

В лицо следователю ударили клубы ледяного пара, который почти тут же развеялся, явив взору нечто вроде цилиндрической ледяной колбы.

А внутри этой колбы ярким пунцовым огнем пылало живое человеческое сердце.

Оно не билось, но эфир широкой рекой вливался в него и вытекал наружу; это был пульс без пульса, жизнь без жизни, колдовство плавящее реальность как нож плавит масло, дарующее жизнь вечную — филактерия барона Оберна, та самая сказочная игла-в-яйце — сломай — и умрет темный колдун.

Фигаро, конечно, понимал, что не все так просто. Уничтожить филактерию он бы не смог, даже если бы захотел: не хватило бы сил и специальных знаний, Однако же…

И тут сердце во льду ослепительно вспыхнуло и ударило как колокол.

Поток эфира был столь силен, что следователя сбило с ног. Он упал на спину, и сквозь пот заливавший глаза увидел, как по белому камню потолка пробежала трещина.

Блоки белого мрамора, дрожа, выезжали из стен, словно ящики из шкафов и падали на пол, извергая султаны дыма и пара. Свет мигал в такт невидимому эфирному пульсу; защитные заклятья, веками поддерживавшие эти стены распались, развязались клубками обвисших нитей и теперь фундамент Шератона медленно оседал, проваливаясь внутрь скалы.

«Ненавижу, — думал Фигаро сверкая пятками по коридору, — ненавижу, когда моя жизнь попадает в прямую зависимость от моей способности бегать. Потому что бегаю я хреново, не приучен бегать, зарядку не люблю, а курить так и не бросил… Однако же, дамы и господа, сейчас все это рухнет мне прямо на голову. Давай, жирдяй, давай, работай ногами! А то не жрать тебе больше рябчиков…»

…первые лучи утреннего солнца осторожно сверкнули за стеной старого леса, чуть тронули сизый туман, лежащий в заболоченных оврагах, разогнали ночные тени. Запели, зачирикали птицы — сперва робко, а затем в голос, загудели над холмами бронзовые жуки, и тяжелые шмели вылетели из земляных норок, отправившись по своим делам.

Утренний лес оживал. Все было точно так же, как и вчера, и только у подножья белой скалы оседала, потрескивая, куча камня, бывшая недавно замком Шератон.

Когда солнце наполовину показалось из-за верхушек деревьев, груда камней пошевелилась, и из нее, потряхивая лапками, выбралась на свет божий Черная Вдовушка. Другую слегка пошатывало от количества проглоченного «виталиса». Вдовушка рассеянно икнула, задумчиво посмотрела на солнце и, сообразив, что свет впервые за всю ее долгую жизнь не причиняет ей ни малейшего дискомфорта, решила, что обязательно использует свою новую способность проглоченную вместе с Демоном-Сублиматором, но сперва отдохнет и переварит убойную дозу «виталиса». Вдовушка подумала, что ей вполне хватит на отоспаться лет эдак тысячу, зевнула и, переваливаясь, уползла в чащу.

— …так что, признаться, ловушки в подвалах я не сам придумал. Более того: даже не сам делал: выписал из Столицы местных специалистов и рассказал в общих чертах, какого мне черта надо. Но вы, Фигаро, себя явно недооцениваете; вам бы в большие начальники, или встать во главе Ударной группы — вы раскурочили ловушку, которую строил сам Андрей Такльбери из Визице! А вы — раз, два, и привет!

— Не хочу в ударную группу. Вы лучше дальше рассказывайте, барон.

…они сидели у подножья груды камня (откуда-то из-под бывшего замка еще поднимались струйки дыма), расставив на столике в чудом сохранившейся садовой беседке закопчённые серебряные тарелки и бокалы — все, что Ашиизу удалось спасти из-под развалин — пили чай, воду для которого вскипятили на костре в походном котелке и болтали.

— Да что тут рассказывать… — Барон задумчиво провел пальцем по ледяной колбе, в которой ровно и спокойно билось его сердце. — К тому времени мы с женой уже поняли, что с «виталисом» не получится. Или в Легкие вампиры, или никак. Короче, дело — швах. Я дошел то такого градуса отчаяния, что приехал в Столицу и завалился на прием лично к Мерлину.

— Ого! И он вас даже не повесил?

— Он даже не поднял на меня глаза — копался в каких-то бумагах. Только буркнул под нос: «бессмертия хочешь, сукин кот? Ну, держи» — и кинул в меня папкой с бумагами. Там, собственно, и описывались ритуалы создания филактерий первого и второго типов. Я же говорю: Мерлин есть Мерлин. Кукушка у старика всегда работала отменно, но была немного… того.

— Но ваша жена отказалась от ритуала.

— Конечно! Человеческие жертвы — сами понимаете! А я сделал вот это — Оберн постучал по колбе с сердцем. Джозефина меня особо не осуждала — она даже радовалась, что я теперь бессмертный. Но сама повторять процедуру не хотела и тихо угасла в довольно преклонном возрасте.

— Но вы…

— Сперва я воспринял ее смерть нормально — в конце концов, Джо не раз мне говорила, что это ее выбор и все такое. Но я остался один, и на меня навалилась депрессия. Воспоминания, сожаления — вот это все. Я извел себя, довел до нервной горячки. Думаю, если бы не был бессмертным, то помер бы к чертовой матери. Один раз напившись как свинья, я попытался воскресить жену.

— Но как?!

— Вызвал демона. Трансмагиста Архистратига — в полный рост. Половину замка разнесло в щепки, а я еле запихал Другого обратно. А вполне мог бы уничтожить подчистую всю округу — по окрестным деревням и так прошелся довольно сильный эфирный удар… В общем, я понял, что в очередной раз все может закончиться не так удачно и решил, во-первых, использовать прием старика Ференци чтобы превратить свое чувство вины в дракона-охранника филактерии, а во-вторых, подменить себе к чертям воспоминания. Я думал так: блокирующие память заклятья все равно не действуют дольше пары десятилетий, а к тому времени я уже немного успокоюсь и смогу адекватно воспринять случившееся, бла-бла-бла…

— Не получилось?

— Ну Фигаро, ну какой из меня, к дьяволу, псионик? Вот, только филактерия память и восстановила… Так вы говорите, дракон мой помер?

— Причем очень давно. Лет, возможно, двести назад. Вы не кормили его, Оберн. А наши страхи и горести, если не подкармливать их регулярно, очень быстро дохнут.

Помолчали. Гастон курил трубку, щурясь глядя на маленькие облачка, лениво летящие в высоком летнем небе, и думал: «ну и отдых! Вот это порыбачили! А скорее бы рассказать в «Равелинне» о том, что тут случилось!.. Хотя нет, нельзя — тут же куча нарушений Другого уголовного кодекса… А, все равно расскажу! Не все конечно, но расскажу, не удержусь!»

Сальдо спокойно прихлебывал чай; алхимик был доволен — теперь Корона Летней Королевы точно его. «Сварю омолаживающий декокт, съезжу в Зеленые воды, накуплю в столице нового оборудования… Жизнь продолжается», — думал он.

Искра ни о чем не думала; девушка спала, уронив голову на колени Оберна. «Не будет свадьбы в Топкой Пали, — подумал Фигаро. — Ну и хрен с ним — жизнь штука непостоянная. А вообще было бы хорошо, если бы барон увез эту девку подальше отсюда — с таким норовом ей бы в Столице жить…»

— Что планируете делать дальше, барон?

— Раскопаю эту кучу камня. — Барон хохотнул. — Это для начала. Вытащу золотишко, облигации, камешки. И построю новый замок… А, к черту замки — сквозняки одни. Куплю дом! Здоровенный дом у самой Столицы! А потом поеду в кругосветное! В Поднебесную хочу, на полюса хочу, а потом походить по Тихому океану — я читал, что на тамошних островах такое колдовство есть, что закачаешься.

— Умирать вы, стало быть, раздумали.

— Пока — так точно раздумал. Я, конечно, дурак. Но скажите — а разве не так оно бывает? Вот какой-нибудь урядник восьмой категории пьет три недели подряд, а потом в петлю лезет — почему? Не задолжал никому, здоров — жить бы ему и жить. Да просто скука одолела. Пресна ему жизнь, жидка как простокваша, вот он и дуреет со скуки… Нет, Фигаро, умереть — это окончательный выбор, который все остальные выборы просто отбрасывает… Помню, как старик Мерлин говорил: «вот эти дурачки, что с башен прыгают и в болотах топятся — что они? Почему дурачки? Не потому что решили самоубиться — их дело, а потому что разменяли это решение на хрен пойми что. Ты в петлю решил залезть? А почему не уйдешь в дальнее плаванье, в горы не полезешь или даже просто не отправишься куда глаза глядят? Тебе ж уже все равно — чего теряешь? Сдохнешь по пути — и хрен с тобой, а если поймешь что вот оно, то, что всю жизнь хотел? Этим люди-человеки и отличаются друг от друга: сплели в тюремной камере веревку из простыней, так один на этой веревке повесился, а второй — веревку в окно и деру на волю…»

— И вы решили на волю.

— Да, Фигаро, да. Я вот какую штуку понял: жизнь твоя начинается в том момент, когда ты говоришь: «ну вот, жизнь-то только начинается!». И сказать так ты можешь не раз и не два, а столько, сколько хочешь. И всё будет правдой.

— Это вы хорошо сказали, барон, — следователь улыбнулся. — Рад что в вас проснулся оптимист.

— А чего грустить? — Оберн фыркнул. — Сердце я себе обратно не вставлю — способов обратить заклятье филактерии не существует. Да и зачем? Что мне — бессмертным плохо? Да я и Нелинейной Гидре лещей надаю, и Демону-Сублиматору… Кстати, а откуда тут взялся Демон-Сублиматор? И куда потом делся?

— Взялся он, надо полагать, из разрыва, что организовался при взаимодействии эфирной аномалии замка и эфирной аномалии Искры — она ж Летняя Королева, не забывайте. Произошел резонанс, открылась дыра… А вот куда он делся — хороший вопрос. Кстати, Сальдо, благодарю вас за находчивость. Не сохрани вы в целости Черную Вдовушку, Сублиматор бы нахрен сублимировал и замок и весь этот лес.

— Пустое. Я, Фигаро, и сам жить хочу, если что.

«…пора собираться», — думал Фигаро, лениво щурясь, — «пора возвращаться в Топкую Паль. Ашииз отнесет нас на окраину, доставим Искру счастливому отцу, познакомим селян с бароном, закатим гулянку дня на два… Черт, как же не хочется возвращаться в город, к бумагам и проблемам, письмам и просителям, к вот этому всему…Переехать, что ли, сюда, в глушь? Оберн ведь прав: жизнь может начаться в любой момент, когда захочешь. Вот только у тебя помимо желаний есть еще и обязанности. Где-то есть Демон, пилящий решетку на ловушке Мерлина, где-то есть сам Мерлин, думающий как бы ему уничтожить Демона или, по крайней мере, запихать его куда подальше, а еще есть куча мала менее глобальных задач и проблем. Я следователь ДДД. Но, надеюсь, мне не придется быть им всю жизнь. Наверное, это возраст — вот это желание уйти на покой. Откуда, интересно, у Артура-Зигфрида Мерлина этот сумасшедший запал, с которым он живет все эти века? Характер? Да нет, какой, к черту, характер — время не обманешь. Колдовство? Надо бы разузнать…»

А солнце поднималось все выше и выше, тянуло прохладой из лесной чащи, оседала, потрескивая, куча камня, точно памятник прошлому что закончилось — и туда ему и дорога — щебетали птицы, и наплевать было на будущее, каким бы оно ни было — уж слишком хорошо было здесь и сейчас. Фигаро улыбнулся, кивнул сам себе, и принялся набивать трубку, ожидая пока рыжее летнее солнце не согреет землю, слижет остатки тумана и можно будет, наконец, отправляться в путь.